В прежние времена на еженощную службу в храме Камня Молний всегда стекались многочисленные верующие. Страх перед ночной мглой привлекал куда больше людей, чем дневной свет. Ведь все они были свидетелями того, что именно ночью проливалась кровь, происходили грабежи, кошмарные машины слетали вниз на пылающих крыльях и свирепствовали воинственные, несущие на себе знак молнии гиганты.

Урия Олатейр не мог забыть о том, как целая армия этих великанов вступила в бой в те дни, когда сам он был всего лишь ребенком. Пускай уже минуло семьдесят лет, но Урия мог представить их так отчетливо, точно все свершилось только вчера: огромные, не ведающие жалости, в руках они несли мечи, в которых были заключены плененные молнии, и были облачены в увенчанные плюмажами шлемы и начищенные до блеска доспехи цвета зимнего заката.

Но ярче всего отпечаталась в памяти пугающая демонстрация их удивительной, ни с чем не сравнимой мощи.

В жесточайших сражениях, развязанных гигантами, сгинули целые нации вместе со своими властителями, огромные армии захлебнулись в собственной крови и пали в битвах, каких еще не ведала история.

И вот последняя мировая война подошла к концу, а над сонмом низвергнутых деспотов, этнархов и тиранов поднялся торжествующий победитель и единственный владыка опаленного баталиями мира.

Казалось бы, окончанию войны стоило только радоваться, но Урия не ощущал покоя в душе, шаркая по коридору своего обезлюдевшего храма. В руке он держал свечу, пламя которой дрожало на сквозняке, вздыхавшем в потрескавшихся старых камнях и ветхом дереве некогда величественных дверей.

Да, прежде еженощные службы собирали много прихожан, но лишь немногие осмеливались теперь появляться в церкви: людей отпугивало то презрительное ехидство, с каким в эти дни стали относиться к верующим. Времена изменились, и ничто уже не напоминало о том, как в начале войны насмерть перепуганная паства приходила искать утешения в проповедях священнослужителей, рассказывавших о милосердном, заботливом Боге.

Урия направился к алтарю, прикрывая изуродованной артритом ладонью слабый огонек свечи, боясь того, что этот последний источник света угаснет, если он хоть на секунду оставит его без защиты. За окнами полыхнула молния, и витражи озарило электрическое зарево. Старик крайне сомневался, что хоть кому-нибудь из прихожан захочется сегодня бросить вызов грозе и присоединиться к нему в молитве и священном песнопении.

Холод постепенно и незаметно проникал в его тело незваным гостем, и Урия вдруг ощутил, что в эту ночь должно свершиться нечто особенное, наполненное неким значительным смыслом, но что именно, он не знал. Гоня прочь непонятно откуда взявшееся чувство, старик преодолел пять ступеней, ведущих к алтарю.

В самом центре освященной ниши стояли бронзовые часы, металл которых давно потускнел, а стекло, закрывавшее циферблат, пошло трещинами. Рядом покоилась толстая книга в кожаном переплете, обставленная с шести сторон незажженными лампадками. Урия неторопливо поднес к каждой из них тонкую свечу, и вскоре храм озарился долгожданным светом.

Если не считать прекрасно оформленного свода, внутреннее убранство не отличалось ни богатством, ни роскошью: длинный неф да по обе стороны от него — простые деревянные скамьи и отгороженный занавесом алтарь. К хорам поднимались ступени, начинаясь в северном и южном трансептах, а просторный притвор образовывал галерею, по которой посетителям приходилось пройти, прежде чем оказаться в самом храме.

Внутри стало светлее, и Урия печально усмехнулся, увидев, как огоньки свечей отражаются в черном металле циферблата часов. Хотя стекло и потрескалось, но позолоченные, украшенные перламутром стрелки повреждены не были. За небольшим оконцем у основания часов можно было разглядеть их механизм, но шестеренки давно остановились, и застыл навеки бронзовый маятник.

Будучи наивным, глупым юношей, Урия много путешествовал и во время очередной поездки стащил эти часы у эксцентричного мастера, обитавшего в серебряных хоромах в горах Европы. Все роскошное жилище того человека было заставлено тысячами необычных и удивительных часов. Хотя к этому времени, конечно же, серебряный дворец уже давно погиб в огне бесчисленных баталий, охвативших континент, когда огромные армии схлестнулись в боях, а люди даже не задумывались о том, каких восхитительных вещей их навсегда лишает безжалостная буря войны.

Насколько мог догадываться Урия, эти часы были столь же неповторимы и удивительны, сколь и его собственный храм.

Когда будущий священник бежал из дворца, мастер неожиданно возник в окне и, осыпая вора проклятиями, закричал, что часы отсчитывают время, оставшееся до Судного дня, и что они должны пробить начало конца света. Тогда Урия лишь посмеялся над сумасшедшим стариком и вскоре подарил часы удивленному отцу. Но когда Гадуар утонул в крови и пожарах, Урия забрал часы из разрушенного дома, некогда принадлежавшего его семье, и перенес их в храм.

С той самой минуты остановившиеся часы не издали ни единого звука, но священник продолжал бояться однажды услышать их бой.

Задув принесенную свечу, он опустил ее в небольшую чашу, стоящую на алтаре, и, вздохнув, положил ладонь на мягкую кожу книжного переплета. Как и всегда, коснувшись Священного Писания, он испытал умиротворение и погрузился в раздумья над тем, что же на самом деле мешало прийти сегодня тем немногочисленным горожанам, кто еще хранил веру в своем сердце. Правда, храм был воздвигнут на плоской макушке горы и подняться сюда было не так уж и просто, но прежде это не останавливало его изрядно сократившуюся паству.

В далеком прошлом гора эта являла собой неприступный пик, возвышавшийся на терзаемом штормами острове, вечно окутанном туманом и связанном с континентом сияющим серебряным мостом. Но в результате чудовищных войн большая часть воды океана испарилась, и остров превратился в скалистый мыс, выдававшийся в море из материка, чьи жители, как гласили легенды, некогда властвовали над миром. Скорее всего, именно то, что храм был построен в столь уединенном месте, и позволило ему уцелеть под натиском бури, именуемой «научность» и пронесшейся по планете волею нового повелителя Терры.

Проведя пальцами по облысевшей голове, Урия ощутил, насколько иссохла его покрытая старческими пятнами кожа, и нащупал длинный шрам, тянувшийся от уха до затылка. За дверями послышался шум, раздались тяжелые шаги и чьи-то голоса. Старик повернулся лицом к входу.

— Самое время, — отметил он, вновь покосившись на неподвижные стрелки часов: они замерли, показывая без двух минут полночь.

Высокие двери широко распахнулись, впуская внутрь порывистый холодный ветер, пронесшийся над аккуратными рядами скамей, перетряхнувший запыленный шелк и бархат хоругвей, свисающих с хоров. За дверным проемом священник увидел сплошную завесу ливня и изрезанное молниями ночное небо. Донеслись раскаты грома.

Прищурившись и вглядываясь в проход, Урия плотнее запахнулся в шелковую рясу, пытаясь защитить от холода сведенные артритом суставы. В дверях появился силуэт высокого мужчины, чье лицо было скрыто капюшоном ниспадавшей с плеч длинной алой накидки. За спиной незнакомца Урия разглядел оранжевое зарево факелов, освещавших целое войско темных фигур, остававшихся снаружи. Но как священник ни пытался всмотреться в них, его старым глазам не удавалось различить что бы то ни было еще, кроме того, что пламя факелов порой выхватывало блеск металла.

Наемники, явившиеся в храм в расчете на поживу?

А может, и кто другой…

Скрывающийся под накидкой мужчина прошел в храм и затворил за собой двери. Он двигался неторопливо и почтительно, и двери закрылись плавно и бесшумно.

— Добро пожаловать в храм Камня Молний, — провозгласил Урия, когда странный человек повернулся к нему. — Я как раз готовился приступить к еженощной молитве. Быть может, ваши спутники тоже пожелают присоединиться к нам?

— Нет, — произнес незнакомец, отбрасывая капюшон с головы и открывая взгляду священника суровое, но совершенно не злое лицо — удивительно обыкновенное и абсолютно не вязавшееся с военной выправкой этого человека. — Мои друзья не захотят этого.

Огрубевшая и загорелая кожа на лице посетителя говорила о долгих годах жизни под открытым небом. Темные волосы путника были забраны в короткий хвост.

— Какая досада, — посетовал Урия. — Мои ночные проповеди довольно популярны в этих краях. Вы действительно уверены, что они не захотят послушать?

— Уверен, — подтвердил незнакомец. — Им хорошо и без этого.

— Без чего именно? — усмехнулся Урия, и лицо его гостя озарила улыбка.

— Среди людей твоего сорта редко доводится встретить человека, обладающего чувством юмора. Обычно такие, как ты, угрюмы и жестокосердны.

— Такие, как я?

— Священники. — Незнакомец выплюнул это слово так, словно пытался избавиться от случайно попавшего в его рот яда.

— Боюсь, не те вам священники попадались, — заметил Урия.

— Можно подумать, будто существуют «те».

— Несомненно. Впрочем, служителю Божьему по нынешним временам и в самом деле непросто сохранить добрый нрав.

— И вправду, — кивнул гость, неторопливо вышагивая по нефу и проводя пальцами по деревянным скамьям.

С тяжелым сердцем Урия спустился от алтаря и заковылял навстречу нежданному посетителю, интуитивно чувствуя, что за внешним спокойствием этого человека, подобная бешеному псу на гнилой веревке, таится великая угроза.

Это был воин, привычный к насилию, и пускай он не пытался угрожать, но Урия чувствовал исходящую от гостя опасность. С трудом выдавив из себя улыбку, священник протянул ладонь:

— Урия Олатейр, последний хранитель храма Камня Молний. Могу ли я услышать ваше имя?

Улыбаясь, незнакомец пожал протянутую ладонь. На долю секунды Урии вдруг показалось, что он что-то вспомнил, но образ ускользнул прежде, чем его удалось поймать.

— Не имеет значения, как меня зовут на самом деле, — ответил посетитель. — Впрочем, если ты полагаешь необходимым как-то ко мне обращаться, то можешь называть меня Откровением.

— Какое удивительное имя для того, кто только что заявил, что не любит священников.

— Может, и так, зато оно как нельзя лучше отвечает моим целям.

— И что же это за цели такие? — спросил Урия.

— Для начала я собираюсь побеседовать с тобой, — ответил Откровение. — Мне надо узнать, почему ты остаешься здесь, когда весь мир восхваляет разум и научный прогресс, отказываясь от веры в богов и небесные силы.

Откровение поднял взгляд, рассматривая чудесный свод храма, и на сердце Урии немного полегчало, когда он увидел, что лицо гостя смягчилось при виде прекрасных картин.

— Фрески работы великой Изандулы, — заметил священник. — Божественный труд, верно?

— О, они великолепны, — согласился гость, — но божественны ли? Сомневаюсь.

— Думаю, вам следует разглядеть их получше, — сказал Урия, тоже подняв глаза к потолку и, как и всегда, ощутив, что его сердце забилось быстрее при виде восхитительных фресок, созданных тысячу лет назад легендарной Изандулой Вероной. — Примите их красоту всей душой, и сами ощутите в себе дух Божий.

Роспись полностью покрывала весь свод, и в каждом ее фрагменте изображалась отдельная сцена: нагие фигуры, танцующие в волшебном саду; взрывающиеся звезды; золотой рыцарь, сошедшийся в схватке с серебряным драконом; бесчисленное множество подобных удивительных картин.

Ни минувшие века, ни дым свечей не смогли причинить вреда фрескам. Насыщенные яркие цвета, изящные пейзажи, с анатомической точностью прописанная мускулатура персонажей, динамичные жесты, плавные переходы оттенков и выразительные лица сохраняли такую свежесть, что казалось, будто Изандула только вчера отложила кисть, смирившись с неизбежностью смерти.

— «И со всего света стекались люди, стремясь узреть новую фреску, — продекламировал Откровение, останавливая взгляд на сражающихся рыцаре и драконе. — Каждый, кто лицезрел ее, лишался дара речи от восторженного изумления».

— Вижу, вы читали Вазтари, — сказал Урия.

— Читал, — согласился Откровение, явно с неохотой отводя взгляд от росписи. — Конечно, обычно ему свойственно злоупотреблять восторженными эпитетами, но на сей раз он, напротив, даже преуменьшает.

— Вы интересуетесь искусством? — поинтересовался Урия.

— Мне много чем доводилось интересоваться в жизни, — признался Откровение. — И искусством в том числе.

Урия указал на центральную фреску, изображавшую удивительное, сотканное из света создание, восседающее среди каких-то золотых машин:

— Думаю, тогда вы не посмеете утверждать, что эта картина была сотворена без богоданного вдохновения.

— Еще как посмею, — возразил Откровение. — Эти фрески восхитительны и прекрасны вне зависимости от существования высших сил. Они ничего не доказывают. Не припоминаю случая, чтобы боги сами создавали произведения искусства.

— Когда-то ваши слова могли бы счесть богохульством.

— Богохульство, — иронично усмехнулся Откровение, — преступление, от которого никто не страдает.

Урия невольно рассмеялся:

— Метко сказано, но разве рука, не направляемая Богом, способна создать такую красоту?

— Не соглашусь с тобой, — ответил Откровение. — Вот скажи мне, Урия, ты когда-либо видел величественные скульптуры, вырезанные в скалах Марианского каньона?

— Нет, — признался Урия, — хотя и наслышан о том, что они удивительно красивы.

— Сущая правда. Тысячеметровые изваяния изображают древних королей и вырезаны в скальной породе, которую даже не поцарапать никаким нашим оружием или инструментом. Своей красотой они нимало не уступают этим грандиозным фрескам, а материалом для них стала скала, тысячелетиями не видевшая света. И создал их безбожный народ, живший в незапамятные времена. Подлинное искусство не нуждается в божественной указке и существует само по себе.

— Что ж, вы имеете право на собственное мнение, — учтиво согласился Урия, — но и я останусь при своем.

— Спору нет, Изандула была гениальным и восхитительным художником, — продолжал Откровение, — и все же ей приходилось зарабатывать себе на хлеб и брать деньги за свою работу. Убежден, что за роспись этого храма она получила весьма неплохую сумму, ведь в те дни церкви были просто до неприличия богаты. Но поручи ей какой-нибудь светский властитель расписать свой дворец, разве не нарисовала бы она нечто столь же чудесное?

— Возможно, но мы вряд ли теперь это узнаем.

— Да, вряд ли, — согласился Откровение и, обойдя Урию, направился к алтарю. — Но я склонен полагать, что теми, кто списывает гениальность художника на Божью помощь, движет банальная зависть.

— Зависть?

— Разумеется, — произнес Откровение. — Они просто не способны поверить в то, что другой смертный человек может создавать шедевры, в то время как им самим это недоступно. Вот и пытаются они объяснить все тем, что сознанием художника овладело охваченное вдохновением божество.

— Весьма циничный взгляд на человечество, — сказал Урия.

— Кое в чем ты прав, — произнес Откровение.

— Наш разговор был очень увлекателен, мой друг, — пожал плечами священник, — но вам придется меня извинить. Надо еще успеть подготовиться к службе.

— Никто не придет, — сказал Откровение. — Будем только мы с тобой.

— Скажите, зачем вы пришли на самом деле? — вздохнул Урия.

— Это последний храм на всей Терре, — сказал Откровение. — Вскоре все подобные места канут в историю, но мне хотелось бы запечатлеть его в своей памяти, прежде чем это произойдет.

— Я знал, что эта ночь не будет походить на другие, — произнес Урия.

Вместе они прошли в ризницу и расположились друг напротив друга за огромным столом красного дерева, украшенным резьбой в виде переплетающихся змей. Массивный стул заскрипел, принимая тяжесть гостя, и Урия извлек из ящика высокую запыленную бутылку синего стекла и два оловянных кубка.

Разлив по ним темно-красное вино, священник откинулся на спинку стула.

— Ваше здоровье! — произнес Урия, поднимая кубок.

— И за твое тоже! — отозвался Откровение.

Пригубив напиток, гость Урии одобрительно кивнул:

— Замечательное вино. И хорошо выдержанное.

— Вижу, что вы разбираетесь в этих вопросах, — отметил Урия. — Эту бутылку с наказом откупорить ее только на свадьбе подарил мне отец в день моего пятнадцатого дня рождения.

— И ты не женился?

— Просто не нашел той, которая рискнула бы связать со мной судьбу. В прошлом я был омерзительным типом.

— И потом омерзительный тип стал священником, — произнес Откровение. — Сдается мне, у тебя припасена познавательная история.

— Это правда, — подтвердил Урия. — Но некоторые раны слишком глубоки, и мне не хотелось бы снова вскрывать их.

— Твое право, — сказал Откровение, вновь прикладываясь к вину.

Тоже поднеся напиток к губам, Урия посмотрел на гостя поверх кромки бокала. Садясь на стул, Откровение скинул с плеч алую накидку и повесил ее на спинку. Под ней он носил практичную одежду, вполне обычную для простых жителей Терры, но его костюм отличался безупречной чистотой. Также на указательном пальце правой руки гостя красовался серебряный перстень с каким-то гербом, но Урии не удавалось разглядеть подробности.

— Откровение, ответьте, что вы имели в виду, когда говорили, что мой храм скоро исчезнет?

— Именно это и имел, — ответил Откровение. — Полагаю, даже сидя на вершине горы, ты не мог не слышать о том, что Император провозгласил целью своего Крестового Похода полное уничтожение любых религий и суеверий. Его войско скоро прибудет сюда, чтобы не оставить от храма камня на камне.

— Это мне известно, — с грустью в голосе произнес Урия. — Но для меня это ничего не изменит. Я остаюсь верен своим убеждениям, и ни одному воинственному деспоту не удастся меня запугать. Я не предам свою религию.

— Ты очень упрям, — заметил Откровение.

— Это — вера, — отрезал Урия.

— Вера! — Откровение насмешливо фыркнул. — Ты всего лишь добровольно отдаешь себя во власть всевозможной чепухи, не имея ни малейших доказательств…

— В том и заключена сила религии, что ей не нужны доказательства. Достаточно просто поверить.

Откровение расхохотался:

— Думаю, теперь очевидно, почему Император решил избавиться от религий. Вот ты полагаешь, будто в вере заключена сила, а я считаю, что она опасна. Вспомни, что вытворяли в прошлом движимые верой фанатики, подумай обо всех тех чудовищных преступлениях, совершенных верующими за прошедшие века. Политиканы погубили тысячи людей, но священники — миллионы.

Урия допил вино и спросил:

— Вы пришли сюда, чтобы поиздеваться надо мной? Да, я отринул путь насилия, но не стану терпеть, когда меня оскорбляют в моем же собственном доме. Если вам больше нечего мне сказать, лучше уходите.

Откровение отставил кубок и поднял руки в примирительном жесте:

— Ты, несомненно, прав. Прошу прощения за то, что повел себя столь неучтиво. В конце концов, я пришел для того, чтобы побольше узнать о храме, но не для того, чтобы ссориться с его хранителем.

Урия учтиво кивнул:

— Я принимаю ваши извинения. Не желаете ли осмотреть храм?

— Желаю.

— Пойдемте, — сказал Урия, с трудом поднимаясь со стула. — Я покажу вам Камень Молний.

Пройдя вместе с Откровением из ризницы обратно в неф, Урия не удержался и вновь посмотрел на прекрасную роспись свода. За украшенными витражами окнами трепетало пламя факелов, и Урия понял, что под стенами храма собралась внушительная толпа.

Кто же все-таки такой этот Откровение и с чего вдруг решил проявить такой интерес к Камню Молний?

Неужели один из полководцев Императора, задумавший выслужиться перед своим повелителем, уничтожив последний храм Терры? Или же он вождь наемников, рассчитывающий, что новый владыка этого мира отблагодарит его за истребление символов веры, сопровождавших Человечество с первых дней пути к цивилизованности?

Как бы то ни было, Урия обязан был как можно больше разузнать о своем госте и о его замыслах, а для этого требовалось его разговорить.

— Сюда, — сказал Урия, зашаркав к заалтарному помещению, отделенному от храма гардиной насыщенного изумрудного цвета, скорее походившей на театральный занавес.

Дернув за шелковый шнур, он заставил гардину отойти в сторону. За ней открылась небольшая зала с высоким сводчатым потолком и каменными стенами, выкрашенными в светлые тона. В центре помещения было сделано круглое углубление, куда был установлен высокий мегалит.

На первый взгляд камень походил на огромный кусок кремня, но при этом его поверхность отсвечивала металлическим блеском. Монолит высотой примерно шесть метров сужался к верхушке и чем-то напоминал наконечник копья великана. Углубление, в котором он был установлен, окружал выложенный мозаикой пол. У подножия глыбы пробивались рыжие, точно ржавчина, листья папоротника.

— Камень Молний, — с гордостью в голосе произнес Урия и, спустившись по ступенькам, ведущим к дну облицованной плиткой ямы, положил руку на глыбу. Он улыбнулся, ощутив под ладонью влажную, теплую поверхность.

Откровение спустился следом за Урией и окинул реликвию оценивающим взглядом. После чего тоже протянул руку и коснулся ее:

— Так это и есть ваш священный камень?

— Он самый, — сказал Урия.

— Почему?

— Что вы имеете в виду? Что значит это «почему»?

— С чего вы решили, что он священен? Быть может, это ваш бог послал его на землю? Или на нем зарезали очередного святошу? Или, скажем, юная дева обрела просветление, помолившись у его подножия?

— Ничего такого с ним не связано, — ответил Урия, изо всех сил стараясь не выдавать своего раздражения. — Несколько тысяч лет назад в этих краях жил святой старец, который был и слеп, и глух. Но как-то, когда он прогуливался по предгорьям, со стороны океана внезапно налетели тучи. Старец старался успеть спуститься обратно к селению, вот только дорога оказалась неблизкой, и буря разразилась раньше, чем святой успел добраться до дому. Стремясь укрыться от ветра, старец спрятался в углублении у основания этого камня, но вскоре в монолит ударила молния. Святого вдруг подняло над землей, и тогда он узрел, что камень этот объят синим огнем, во чреве которого увидел он лик Творца, а затем услышал и голос Его.

— Разве не ты только что рассказывал, что этот ваш святой был глухим и слепым? — спросил Откровение.

— Так и было, но властью Божией исцелился он от всех хворей, — ответил Урия. — А осознав это, поспешил вернуться в селение, дабы поведать людям о свершившемся чуде.

— А потом?

— Затем старец возвратился к Камню Молний и призвал сограждан построить здесь храм. Весть о его исцелении стремительно разлетелась по всему миру, и в скором времени многие тысячи уверовавших начали стекаться к серебряному мосту, дабы посетить святилище и своими глазами увидеть источник, забивший у подножия камня. Люди верили, что воды этой купели обладают целительными свойствами.

— Целительными? — переспросил Откровение. — Она способна излечить болезни? Срастить переломанные кости?

— Во всяком случае, так утверждают наши летописи, — сказал Урия. — Сейчас мы стоим в купальне, к которой, пока не иссяк священный источник, приходили совершить омовение люди из самых далеких земель.

— Если честно, то мне известно похожее место, некогда располагавшееся далеко к востоку от твоего острова, — заметил Откровение. — Одна девица утверждала, будто в священном видении узрела святую, чьи одеяния подозрительно совпадали с оными представителей религиозного ордена, к которому принадлежала ее собственная тетушка. И да, там тоже устроили купальню, но те, кто был приставлен к ней, однажды решили получать от священного источника максимальный доход и потому стали чистить бассейны лишь два раза в день. И закончилось все тем, что в одну и ту же воду успевали окунуться сотни больных и даже умирающих уже паломников, так что, как можно догадаться, к концу смены купальня представляла собой омерзительное зрелище: кровяные сгустки, гной, струпья, обрывки бинтов — гадостный суп, сваренный из болезней. И чудо заключается лишь в том, что хоть кто-то выходил оттуда живым, а про исцеления я лучше промолчу.

Урия увидел, как Откровение снова протянул руку к камню и прикрыл глаза, положив ладонь на его блестящую поверхность.

— Гематит, зародившийся в слоистом буром железняке, — сказал гость. — Скорее всего, вышел на поверхность во время оползня. Этим легко можно объяснить и попадание в него молнии. К тому же мне известно и о других случаях, когда люди исцелялись от глухоты и слепоты после поражения электричеством, хотя обычно болезнь их на самом деле связана с психологическими осложнениями от ранее перенесенных травм, а не с какими-то физиологическими проблемами.

— Вы пытаетесь разоблачить чудо, послужившее поводом для основания храма? — резким тоном спросил Урия. — Надо быть очень злым человеком, чтобы стараться разрушить чужую веру.

Откровение обошел Камень Молний и покачал головой:

— Я вовсе не хочу показаться жестоким, просто пытаюсь показать, что подобные события вполне возможны и без вмешательства высших сил. — Постучав себя пальцем по лбу, Откровение добавил: — Тебе кажется, будто все вокруг именно таково, каким ты его видишь, но ни один человек не способен воспринимать мир непосредственно. Мы оперируем лишь образами и представлениями о вещах. Пойми, друг мой, что человеческий мозг — суть чудесный, сложнейший орган, которому особенно удается воссоздавать полные картины и звуки из крайне ограниченной информации.

— К чему вы клоните? — спросил Урия.

— Просто представь, как этот твой святой укрывается от грозы под камнем, как бьет молния, захлестывая его грохотом, огнем. По телу святого прокатывается сметающий все на своем пути поток энергии. Разве удивительно, что в подобной ситуации и без того религиозный человек наделяет все возникшие в его голове видения божественной природой? Это вполне нормально и естественно для людей. Разве, просыпаясь ночью от страшного сна, мы не видим в каждом темном углу тень грабителя, а за скрипом половиц не слышим шаги подкрадывающегося убийцы?

— Хотите сказать, что ему все только померещилось?

— Примерно так, — подтвердил Откровение. — Не стану утверждать, что он просто все выдумал, но, учитывая, как возникали и развивались все прочие религии в истории человечества, подобное объяснение мне кажется наиболее вероятным и достоверным. Разве ты со мной не согласен?

— Нет, — ответил Урия. — Не согласен.

— Нет? — переспросил Откровение. — Урия Олатейр, ты казался мне разумным человеком, так почему же ты не способен допустить хотя бы возможность такого объяснения?

— Потому что и у меня когда-то было видение, и ко мне явился Господь и говорил со мной. Ничто не может сравниться с личным опытом, недвусмысленно подтверждающим существование Бога.

— А, так все дело в личном опыте, — протянул Откровение. — Ты испытал некое переживание, полностью убедившее тебя в существовании чего-то, чье наличие нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Ты не мог бы рассказать, где тебе явился Бог?

— Во время сражения в землях франков, — ответил Урия. — Много лет тому назад.

— Но франки давно уже были приведены к Единению, — сказал Откровение, — и последнее сражение с ними отгремело почти полвека назад. Полагаю, в те дни ты был очень молод.

— И в самом деле, — признался Урия. — Молод и глуп.

— Вряд ли тебя можно было назвать достойным кандидатом для божественной аудиенции, — заметил Откровение. — Впрочем, мне всегда казалось, что герои этих ваших священных книг зачастую далеки от идеала, так что я не удивлен.

Урия с трудом подавил гнев, вспыхнувший из-за насмешливых слов Откровения, и, повернувшись к Камню Молний спиной, начал подниматься по лестнице. Священник вернулся к озаренному свечами алтарю, где и остановился, чтобы отдышаться и унять бешено бьющееся сердце. Затем он взял с кафедры тяжелую книгу в кожаном переплете и сел на одну из скамей, обращенных к алтарю.

— Вы пришли сюда как враг, Откровение, — произнес старик, заслышав шаги гостя. — И при этом смеете утверждать, будто вам хотелось бы узнать побольше обо мне и об этом храме? Воля ваша, можем устроить словесную дуэль, оскорблять чужие убеждения, сыпать аргументами и контраргументами. Можете говорить все, что вам вздумается, и мы проведем за спором хоть всю ночь, если пожелаете. Но с рассветом вы уйдете и никогда не вернетесь.

Помедлив, чтобы внимательно рассмотреть часы Судного дня, Откровение спустился по лестнице, ведущей от кафедры. Только тогда он увидел книгу, которую держал Урия, и скрестил руки.

— Что ж, именно так я и собирался поступить. Хотя у меня много других дела, но одну ночь я вполне могу посвятить нашей беседе, — сказал Откровение, кивая на книгу, и Урия прижал том к хилой груди. — А враждебен я лишь потому, что во мне разгорается ярость, когда я вижу, как человек добровольно ослепляет себя, чтобы на всю жизнь остаться рабом безумных идей, изложенных в этой книге и ей подобных. В своих руках ты держишь лишь жалкий отблеск подлинного света.

— Значит, теперь вы станете насмехаться и над Священным Писанием?

— Почему бы и нет? — произнес Откровение. — Это ведь всего лишь книга, составлявшаяся в течение девяти веков из разрозненных текстов, которые подгонялись друг к другу, неоднократно переписывались, переводились и искажались в угоду интересам сотен, по большей части неизвестных, авторов. Как можно строить на этом свою жизнь?

— Это священное слово моего Господа, — ответил Урия. — Он говорит с каждым, кто прочтет Его.

Откровение рассмеялся и постучал себя пальцем по лбу.

— Если кто-то вдруг станет утверждать, будто с ним разговаривает покойный дедуля, то враз окажется в психиатрической лечебнице, но стоит заявить, что ты слышишь глас Божий, так вполне и за святого сойти можешь. В конце концов, когда за твоей спиной стоит такая сила, тебя уже не так просто обвинить в сумасшествии, верно?

— Мы говорим о моей вере! — взорвался Урия. — Проклятие, проявите хоть каплю уважения!

— А с чего я должен ее уважать? — спросил Откровение. — С какой стати она вдруг потребовала особого отношения? Разве она недостаточно крепка, чтобы выдержать чужое сомнение? Ничто и никто в этом мире не защищен от критики, так почему я должен делать исключение для твоей религии?

— Я видел Бога, — прошипел Урия. — Видел Его лик и слышал Его голос в своем сердце…

— Конечно, ты вправе считать свой опыт подлинным, но не стоит ожидать, что я или кто-то другой тоже примет его за чистую монету, — сказал Откровение. — Недостаточно просто верить, чтобы что-то стало истинным.

— Я видел то, что видел, и слышал то, что слышал, — продолжал настаивать Урия, и от нахлынувших на него воспоминаний еще крепче сжал книгу. — И знаю, что все это было на самом деле.

— Где именно во Франкии тебя посетило столь чудесное видение?

Урия медлил с ответом — ему крайне не хотелось произносить вслух название, способное открыть замок на двери, ведущей к воспоминаниям, давно и надежно запертым в глубинах его памяти. Потом он глубоко вздохнул и сказал:

— На полях смерти при Гадуаре.

— Ты был в Гадуаре, — произнес Откровение, и Урия не смог понять, был ли это вопрос или просто констатация факта.

На секунду Урии показалось, будто его гость уже догадался, о чем он собирается поведать.

— Да, — сказал старик. — Я был там.

— Расскажешь, что там с тобой случилось?

— Хорошо, — прошептал Урия, — но для начала надо еще выпить.

Они вернулись в ризницу. На сей раз Урия открыл другой ящик и выудил оттуда бутылку, в точности похожую на ту, из которой они пили прежде, но полупустую. Откровение опустился на стул, и Урия вновь услышал характерный скрип, хотя гость не казался таким уж тяжелым.

Откровение протянул кубок, но священник покачал головой:

— Нет, это слишком благородный напиток. Его полагается пить из бокалов.

Открыв комод, вырезанный из орехового дерева, Урия достал два пузатых хрустальных фужера и поставил их на заваленный бумагами и свитками стол. Затем он откупорил бутылку, и комнату наполнил чудесный пряный аромат, навевающий мысли о горных пастбищах, звенящих ручьях и тенистых лесах.

— Живая вода, — провозгласил Урия, отмеривая в каждый бокал по щедрой порции, а затем опустился на стул напротив Откровения.

Густой янтарный напиток оживил хрусталь золотыми отблесками.

— Наконец-то! — воскликнул Откровение, поднимая бокал. — Вот божественная суть, в которую я способен уверовать.

— Нет-нет! Еще рано, — остановил его Урия. — Позвольте ему немного подышать, это увеличит удовольствие. Слегка покачайте бокал. Видите капли, оставшиеся на внутренних стенках? Их называют слезами, и если они стекают медленно и сильно вытягиваются, то можно быть уверенным, что напиток обладает должной крепостью и насыщенным ароматом.

— Ну а теперь-то можно пить?

— Проявите терпение, — сказал Урия. — Теперь осторожно понюхайте его. Чувствуете? Букет прямо набрасывается на тебя и возбуждает чувства. Насладитесь мгновением и позвольте напитку поведать о тех местах, где он был рожден.

Прикрыв глаза, священник покачал бокал с золотистой жидкостью и был подхвачен волнами пьянящего аромата давно забытых времен. Насыщенный медовый запах щекотал его ноздри, пробуждая к жизни такие ощущения, каких Урия никогда на самом деле не испытывал: пробежка на закате по диколесью, поросшему терном и вереском; дым очага в деревянном доме с соломенной крышей и стенами, украшенными щитами. И над всем этим поднималось ощущение союза гордости и традиций, наложивших свой отпечаток на каждый тон благородного напитка.

Урия позволил себе улыбнуться, вспомнив дни своей юности.

— Теперь пейте, — скомандовал он. — Сделайте хороший глоток и посмакуйте выпивку на языке и на нёбе. Главное, не спешите — пусть он сам скатится по вашему горлу.

Урия отпил из бокала, наслаждаясь шелковистой и мягкой теплотой. Выпивка была крепкой и отдавала запахом обожженной дубовой бочки и сладостью меда.

— Давненько мне уже не доводилось пивать подобного, — произнес Откровение, и Урия, открыв глаза, увидел благодарную улыбку на лице гостя. — Даже и не думал, что такое еще где-то хранится.

Щеки Откровения порозовели, а сам он явно расслабился. Урия вдруг понял, что уже не ощущает к нему былой враждебности. Их словно сблизило это минутное наслаждение, которое прочувствовать в полной мере могли лишь подлинные ценители.

— Это старая бутылка, — пояснил Урия. — Одна из тех, что мне удалось спасти из развалин родительского дома.

— Я гляжу, любишь ты хранить под рукой выдержанную выпивку, — произнес Откровение.

— Последствия лихой юности. Когда-то я любил хорошенько промочить горло, если понимаете, о чем я.

— Понимаю. Но должен заметить, что мне доводилось встречать много великих людей, кому это пагубное пристрастие разрушило жизнь.

Урия снова приложился к бокалу, но на этот раз сделал небольшой глоток и немного помолчал, смакуя насыщенный вкус напитка.

— Так, значит, вы хотели услышать о Гадуаре? — наконец произнес священник.

— Да, если ты, конечно, готов рассказывать и в самом деле этого желаешь.

— Хочу ли? Да, — вздохнул Урия. — Но вот готов ли… Что ж, думаю, это мы сейчас проверим.

— Помню, под Гадуаром тогда было жарко, — произнес Откровение. — Всем нам, кто побывал в том сражении, пришлось многое пережить.

Урия покачал головой:

— Мои глаза, быть может, и утратили прежнюю остроту, но все равно я вижу, что вы слишком молоды, чтобы помнить. Та битва случилась задолго до вашего рождения.

— Поверь, — сказал гость, — я прекрасно помню Гадуар.

От этих слов по спине священника побежали мурашки, и, встретившись с Откровением взглядом, Урия увидел в глазах собеседника такой груз знаний и опыта, что чуть не устыдился того, что спорил с этим человеком.

Гость отставил бокал, и мимолетное чувство прошло.

— Для начала мне придется кое-что рассказать о себе, — начал Урия. — О том, кем я был в те годы и как так вышло, что после сражения при Гадуаре я пришел к Богу. Но это, конечно же, если ты не откажешься выслушать мою историю…

— Разумеется, я тебя выслушаю. Рассказывай все, что сочтешь нужным.

Вновь приложившись к бокалу, священник продолжил:

— Я родился в городке у подножия той самой горы, на вершине которой выстроен этот храм. Это случилось почти восемьдесят лет назад, и я был младшим сыном местного правителя. Моей семье удалось не только пережить последние годы Древней Ночи, но и сберечь большую часть былого богатства. Предкам принадлежали все окрестные земли от горы и до моста, соединявшего остров с материком. Мне бы очень хотелось сказать, что в итоге я стал тем, кем стал, из-за дурного со мной обращения, но это не было бы правдой. Родные все мне спускали с рук, и я рос избалованным мерзавцем, любил выпить, загулять и пошуметь. — Урия вздохнул. — Сейчас-то я осознал, какой сволочью был, но, видимо, такова судьба всех стариков: корить себя за все ошибки, совершенные в молодости. Как бы то ни было, но, одержимый свойственной юности тягой к бунтарству и приключениям, я отправился бродить по свету, чтобы своими глазами увидеть те земли, сумевшие сохранить свободу и независимость, невзирая даже на завоевательные походы Императора. Почти вся планета уже успела признать его власть, но я мечтал найти клочок земли, который еще не успела попрать нога воина, на чьей броне красовался бы знак молнии.

— С твоих слов Император может показаться сущим тираном, — заметил Откровение. — Но ведь именно он положил конец вражде, грозившей уничтожить планету, и помог расправиться с десятками тиранов и деспотов. Да без его армий человечество давно бы погрузилось в анархию и погубило бы само себя менее чем за жизнь одного поколения.

— Знаю. Но возможно, это было бы только к лучшему, — откликнулся Урия, отпивая из бокала. — Может быть, сама Вселенная решила, что мы недостойны еще одного шанса и что наше время истекло.

— Чушь. Вселенную совершенно не заботят ни наши дела, ни мы сами. Наша судьба зависит только от нас.

— К этому философскому пассажу мы, без сомнения, еще вернемся, но, кажется, я собирался рассказать тебе о своей молодости…

— Так и было, — согласился Откровение. — Продолжай.

— Благодарю. Итак, стоило мне объявить о своем решении отправиться в путешествие, как отец тут же приказал выделить мне весьма щедрое содержание, да еще и передал в мое подчинение вооруженную свиту, призванную охранять меня в пути. Тем же вечером я оставил дом, а четыре дня спустя пересек серебряный мост и ступил на материк, еще только пытавшийся опомниться после войны, но уже начинавший процветать благодаря новому трудовому законодательству, введенному Императором. Молоты без устали стучали по пластинам будущих доспехов, а почерневшие от сажи заводы производили новое оружие. Целые города занимались лишь тем, что шили форменную одежду для армий. Я пересек Европу и направился дальше, но всюду видел знамена с изображением орла. В каком бы городе я ни остановился, какую бы деревню ни посетил — везде люди возносили хвалу Императору и непобедимым громовым гигантам… Вот только все эти слова казались мне пустыми, словно благодарения возносились из одного лишь страха. Как-то раз, будучи еще ребенком, я видел этих великанов из армии Императора, но по-настоящему их рассмотреть мне удалось только после окончания войн.

У Урии вдруг сдавило грудь, когда он вспомнил лицо огромного воина, разглядывавшего его так, словно он был просто никчемной букашкой.

— Я много пил и развратничал, путешествуя по Талийскому полуострову, и как-то раз оказался поблизости от гарнизона императорских суперсолдат, расположившихся в разрушенной крепости на утесе, и, в силу своих романтических, бунтарских стремлений не смог сдержаться и принялся дразнить их. Сейчас, когда я уже видел их в деле, меня прямо дрожь пробирает при мысли о той чудовищной опасности, которой я себя подвергал. Я поливал их бранью, называл выродками и прислужниками кровожадного тирана, мечтающего покорить весь мир только для того, чтобы потешить собственное тщеславие. Я даже цитировал Сейтона и Галльема, хотя и сам не понимаю, как припомнил труды древних авторов, будучи настолько пьян. Я казался себе просто образчиком мудрости, но тогда один из воинов направился ко мне. Как уже говорилось, я был мертвецки пьян и преисполнен того чувства собственной неуязвимости, какое знакомо лишь безумцам и алкоголикам. Воин был просто огромен — куда массивней, чем любой нормальный человек. Его могучий торс был закован в тяжелую силовую броню, защищавшую и грудь, и руки, показавшиеся мне до смешного длинными и накачанными.

— В древние времена воины предпочитали сходиться друг с другом врукопашную, не полагаясь на дальнобойное оружие, — сказал Откровение. — И в таких схватках все решала именно мощь грудных мышц и рук.

— Ага, понимаю, — произнес Урия. — Так вот, он подошел, легко сдернул меня со стула, разлил мою выпивку. Я был просто взбешен, я молотил по его доспехам, разбивая в кровь кулаки, но гигант только смеялся в ответ. Я кричал, требовал, чтобы он отпустил меня… И именно так он и поступил — вначале посоветовал больше не бузить, а потом уронил с утеса в море. Поднявшись обратно в деревню, я обнаружил, что они уже ушли, и мне пришлось остаться наедине со своей злобой. Конечно, я вел себя как дурак, и рано или поздно кто-то должен был поставить меня на место.

— И что ты делал после того, как покинул Талию? — спросил Откровение.

— Бродил по свету, — ответил Урия. — Я забыл очень многое из тех времен, ведь практически никогда не просыхал. Но помню, что арендовал песчаный скиммер, чтобы пересечь пыль Средиземного моря, а потом долго блуждал по территориям конклавов Нордафрики, чьи земли усилиями Шанга Хала превратились в выжженную пустыню. Куда бы я ни пришел, всюду почитали Императора, так что мне оставалось только идти дальше, на восток, к руинам Урша и поверженным бастионам Нартана Дурма. Но и там, в местах, справедливо считавшихся самыми безлюдными и далекими уголками мира, я продолжал находить тех, кто поклонялся Императору и его генетически модифицированным воинам. Я не мог этого понять. Неужели все эти люди не видели того, что просто сменили одного тирана на другого?

— Человечество шло к гибели, — отрезал Откровение, подаваясь вперед. — Неужели я должен объяснять тебе, что без Единения и Императора люди просто прекратили бы свое существование? Не могу поверить, что ты этого не понимаешь.

— Ох, да все я прекрасно понимаю, но ведь в те дни я был еще слишком молод и полон юного задора и любые попытки контроля над людьми казались мне тиранией. Пускай это и не нравится старикам, но удел молодых — раздвигать границы, установленные прежними поколениями, подвергая все сомнению и диктуя собственные правила. И я сам ничем не отличался от остальных юнцов. Во всяком случае, не сильно.

— Значит, объехав весь мир, ты так нигде и не нашел земли, не поклявшейся сохранять верность Императору… И куда ты направился затем?

Прежде чем продолжить, Урия вновь наполнил бокалы.

— Я ненадолго заглянул домой, чтобы привезти родным подарки, которые в основной своей массе были просто украдены мной во время путешествия. Потом я вновь отправился в путь, но уже не как турист, а как солдат удачи. До меня доходили слухи о росте недовольства во Франкии, и я решил поискать себе славы. До Единения франки были весьма свободолюбивым народом и не могли смириться с присутствием захватчиков, даже если те пытались объяснить свой приход благими намерениями. Возвратившись на материк, я узнал об Авулеке Д’Агроссе и сражении за Авельруа и сразу же поспешил к тому городу.

— Авельруа, — покачал Откровение головой, — место, отравленное злобой безумца, чьи весьма посредственные способности явно не поспевали за амбициями.

— Сейчас-то я это понимаю, но тогда мне удалось лишь узнать, что Авулек был несправедливо обвинен в жестоком убийстве женщины-губернатора, поставленной править в тех землях самим Императором. Авулека уже собирались расстрелять, когда его братья и друзья набросились на солдат и растерзали на куски. В той драке погибли несколько горожан, причем среди них оказался и сын областного судьи, так что положение в городе обострилось еще сильнее. Невзирая на все его воистину многочисленные недостатки, Авулек обладал редким ораторским даром и умело раздул пламя народного гнева, призывая горожан выступить против власти Императора. Не прошло и часа, как наспех сформированное ополчение захватило казармы и казнило всех находившихся там солдат.

— Полагаю, ты прекрасно понимаешь, что именно Авулек убил ту женщину?

— Когда я узнал об этом. — Урия печально кивнул, — менять что-либо было уже поздно.

— А что было потом?

— К тому моменту, когда я, одержимый бесшабашным восторгом перед грядущей битвой, добрался до Авельруа, Авулек успел перетянуть на свою сторону несколько окрестных городов и сформировать довольно внушительное войско.

Урия улыбнулся, когда в его памяти с ясностью, какой он не знал уже несколько десятков лет, всплыли подробности тех дней.

— Поверь, Откровение, это было ошеломительное зрелище. Вся императорская символика была содрана со стен, и я очутился словно в сказке. На всех домах развевались пестрые флаги, повсюду звучала музыка военных оркестров, марширующих по улицам впереди солдат Авулека. Если честно, нам стоило бы уделять больше внимания строевым учениям, но тогда нас переполняли безумная отвага и чувство того, что правда на нашей стороне. Все больше и больше городов восставало против расквартированных там отрядов Имперской Армии. Всего за пару месяцев количество мятежников, готовых к войне, достигло сорока тысяч.

Казалось, будто осуществились все мои мечты, — продолжал Урия. — Славные дни восстания, напоенные отвагой и героизмом в лучших традициях древних борцов за свободу. Мы ощущали себя искрой, способной раскочегарить топку истории, и верили, что сумеем сбросить автократа, самовольно назначившего себя правителем планеты. Как только пришли известия о том, что армии «грома и молнии» идут на нас с востока, мы тут же выступили им навстречу, чтобы побыстрее сойтись в битве.

Я никогда не забуду тот славный день, когда Авулек выехал из Авельруа во главе нашего воинства: смех, поцелуи девушек и дух воинского братства, переполнявший нас в походе. Неделю спустя мы прибыли к Гадуару — полосе высоких холмов, преграждавшей путь нашим врагам. Я прочел немало книг о сражениях прошлого и полагал, что эти места отлично подходят для организации обороны. Мы заняли основные высоты и надежно укрепили фланги. Слева от нас лежали развалины бастиона Гадуар, а справа — сплошное непроходимое болото.

— Но противостоять войскам Императора — безумие, — сказал Откровение. — Вы же должны были понимать, что у вас нет надежды на победу. Его воины были созданы для войны и всю свою жизнь проводят в неустанных тренировках.

Урия кивнул.

— Думаю, это стало нам очевидно в ту самую секунду, как мы увидели нашего врага, — помрачнев, произнес священник. — Но мы слишком верили в себя, чтобы отступить. Наше войско насчитывало уже пятьдесят тысяч человек, а у противника было в десять раз меньше солдат. Трудно было не проникнуться верой в то, что мы можем победить, тем более что Авулек объезжал наши ряды и не давал нашей отваге остыть. Лорда старался образумить его брат, но было уже слишком поздно, и вскоре мы бросились в атаку — бесшабашные и блистательные дураки волной катились с холма, завывая воинственный клич, размахивая мечами, потрясая пистолетами и винтовками. Я оказался в шестой шеренге и пробежал уже почти километр, прежде чем наши ряды приблизились к врагу. Едва мы устремились в атаку, противник остановился и не сделал более ни шагу, но, как только мы оказались в пределах досягаемости, солдаты Императора вскинули оружие и открыли огонь.

Урия замолчал и сделал большой глоток. Его руки затряслись, и священник с трудом сумел поставить бокал на стол.

— Мне никогда не забыть этого грохота, — произнес старик. — Первые пять шеренг нашего войска полегли, будто скошенные неожиданно налетевшей бурей. Все, кто бежал передо мной, погибли до последнего человека, не успев даже вскрикнуть. Заряды, выпущенные врагом, отрывали конечности, а то и вовсе раздирали людей на части, и их тела лопались, точно переполненные бурдюки. Я обернулся, собираясь что-то сказать — хотя и не помню, что именно, — и тут затылок мне пронзила обжигающая боль, и я повалился на труп товарища, лишившегося всей левой половины тела. Казалось, будто он просто взорвался изнутри.

Поднявшись на колени, — продолжал Урия, — я ощупал голову. Затылок оказался липким от крови, и я понял, что ранен. Скорее всего, рикошет или небольшой осколок. Будь это что-то более серьезное, я наверняка распрощался бы с жизнью. Чувствуя, как по шее струится кровь, я посмотрел на вражеские ряды и увидел, что они вновь открыли огонь. И тогда я услышал крики. Наша атака захлебнулась, повстанцы разбегались во все стороны, охваченные ужасом и смятением. Только тогда они поняли, во что на самом деле втянул их Авулек.

Громовые воины убрали огнестрельное оружие и стройными рядами направились к нам, обнажая мечи с зубастыми вращающимися лезвиями. Этот звук — боже! — мне никогда не забыть звук, который они издавали. Они завывали, словно порождения ночных кошмаров. Мы уже были разбиты… Для того чтобы одержать победу, императорским войскам хватило и первого залпа. Потом я увидел труп Авулека, лежащий среди других тел. Взрывом ему оторвало всю нижнюю половину. Лица всех, кто оказался рядом со мной, носили отпечаток того же ужаса, какой испытывал я сам. Люди умоляли пощадить их, бросали оружие, пытались сдаться, но закованные в броню воины не останавливались. Они врезались в наши ряды и начали рубить направо и налево, не зная снисхождения. Моих товарищей резали и расчленяли с такой эффективностью и скоростью, что я просто не мог поверить тому, что в считаные секунды погибло столько людей. Это была совсем не та война, о какой я читал в книгах, где отважные воины добывали славу в битвах. То, что происходило перед моими глазами, было грубой, жестокой бойней.

— Я, — сказал старик, — бросился бежать, и нисколько не стыжусь в этом признаться. Вымазавшийся в грязи и крови, я пытался найти хоть какое-нибудь безопасное пристанище. Я мчался так, точно мне наступали на пятки демоны из древних легенд, но меня продолжали преследовать крики погибающих товарищей и отвратительный хлюпающий звук, какой порой раздается, когда мясник разделывает тушу. Я обонял смрад экскрементов и выпущенных кишок. Мне мало что удалось запомнить из того, что видели в те минуты мои глаза, — только отдельные картины мертвых тел и стоны умирающих. Я бежал, пока полностью не выбился из сил, но и повалившись в грязь, продолжал ползти, пока не потерял сознание. А очнувшись, чему был немало удивлен, увидел, что уже стемнело. На поле пылали погребальные костры и отовсюду неслись победные песни громовых воинов.

Армия Авулека была уничтожена. Не разбита, не обращена в бегство — уничтожена. Пятьдесят тысяч мужчин и женщин погибли менее чем за час. Думаю, уже в ту минуту я понял, что оказался единственным выжившим. Я зарыдал, глядя на луну и медленно истекая кровью, размышляя над тем, сколь бессмысленным было мое существование. В своем самодовольстве и безумной погоне за наслаждениями я разбивал сердца и разрушал жизни. Я оплакивал свою семью и себя самого, когда внезапно осознал, что я не один.

— И кто же был с тобой? — спросил Откровение.

— Божество, — произнес Урия. — Посмотрев вверх, я увидел золотой лик, настолько светлый и совершенный, что слезы мои текли уже не от боли, но от восхищения. Божество было окружено столь ярким ореолом, что я даже зажмурился, опасаясь ослепнуть. Агония, терзавшая мое тело, отступила, и я понял, что вижу самого Бога. И будь я даже самым лучшим поэтом на свете, все равно не смог бы описать Его облик, но скажу честно: в жизни ничего прекраснее не видел. Почувствовав, что поднимаюсь над землей, я решил, что пришел мой час. Но затем раздался голос, и я узнал, что буду жить.

— И что же Он сказал? — спросил Откровение.

— Он спросил, — Урия улыбнулся, — «Почему ты отвергаешь Меня? Прими Меня, и познаешь, что Я есть единственная истина и подлинный путь».

— Ты Ему что-нибудь ответил?

— Не смог, — сказал старик. — Мне казалось святотатственным вымолвить хотя бы слово. К тому же я лишился дара речи, увидев Бога.

— Но с чего ты взял, что это был именно Бог? Кажется, мы уже говорили о способности мозга видеть то, что ему хочется увидеть. Сам посуди: ты умирал на поле боя, среди мертвых тел твоих товарищей, да еще и осознал, что вся твоя жизнь прошла впустую. Признайся, Урия, ты ведь и сам вполне можешь найти другое объяснение этому видению — более правдоподобное, не сваливающее все на вмешательство сверхъестественных сил?

— Я не нуждаюсь в других объяснениях, — твердо ответил Урия. — Тебе известно многое, но ты не можешь утверждать, будто знаешь, что происходит в моей голове. Да, я слышал глас Божий и видел Его лик. Он поднял меня с земли и погрузил в глубокий сон, а проснувшись, я обнаружил, что раны мои исцелились.

Урия повернул голову так, чтобы Откровение увидел длинный шрам у него на затылке.

— Осколок кости пробил мне череп, сантиметром ниже — и перебил бы позвоночник. Поняв, что на поле боя уже не осталось никого, кроме меня, я решил возвратиться домой, но нашел только руины. Горожане рассказали мне, что скандийские мародеры откуда-то прознали о богатстве моей семьи и отправились на юг за добычей. Они убили моего брата, а потом насиловали мать и сестру, заставляя отца смотреть на все это. Грабители рассчитывали, что это заставит его признаться, где спрятаны сокровища. Не учли скандийцы только одного: у отца было слабое сердце, и он умер прежде, чем они смогли выведать его тайны. Мой дом лежал в руинах, а от родных остались лишь обескровленные тела.

— Позволь выразить сочувствие твоей утрате, — сказал Откровение. — И хоть вряд ли это может служить утешением, но знай, что жители Скандии отвергли Единение и примерно тридцать лет назад были полностью истреблены.

— Я слышал об этом, но смерть врага более не приносит мне радости, — объяснил Урия. — Убийцы моей семьи предстанут перед Божьим судом, и этого вполне достаточно.

— Очень благородно с твоей стороны, — заметил Откровение, и в голосе его прозвучало неподдельное уважение.

— Взяв кое-что из разоренного дома на память, я направился к ближайшему городку, намереваясь напиться до беспамятства, а заодно подумать, как жить дальше. Пройдя уже половину пути до кабака, я вдруг увидел храм Камня Молний и понял, что нашел свое призвание. Прежде я жил только для себя, но, увидев это святилище, осознал, что Господь уготовил мне особую миссию. Ведь я должен был погибнуть под Гадуаром, но был спасен.

— И что же это за миссия?

— Служить Господу, — ответил Урия. — Нести слово Его.

— Поэтому ты и стал священником?

Урия кивнул:

— Я прилагал все силы, чтобы исполнить свое предназначение, но потом по всему миру начали разъезжать проповедники Императора, восхваляющие рационализм и отвергающие богов и сверхъестественное. И позволь догадаться, что именно по этой причине ты разговариваешь со мной, а паства не пришла на молитву.

— Ты прав, — сказал Откровение, — но не во всем. Я действительно пришел, чтобы показать тебе всю глубину твоих заблуждений, чтобы выяснить твои мотивы и чтобы доказать тебе, что человечество не нуждается в божественных указках. Твой храм — последний на всей Терре, и мне выпала честь предложить тебе добровольно принять новый порядок.

— Или?

— Нет никакого «или», Урия, — покачал головой Откровение. — Давай вернемся в храм, а по пути я поведаю тебе обо всем, что в течение долгих веков несла человечеству вера в богов: о кровопролитии, страхе, гонениях. Я расскажу тебе об этом, и ты сам поймешь, насколько пагубны религиозные воззрения.

— И что потом? Ты уйдешь?

— Урия, мы ведь оба понимаем, что это невозможно.

— Да, — сказал священник, одним глотком осушая бокал. — Понимаем.

— Позволь мне рассказать тебе одну историю, случившуюся много тысяч лет назад, — начал свою повесть Откровение.

Вдвоем они пересекли северный трансепт и приблизились к витой лестнице, ведущей на галерею. Гость пропустил Урию вперед и, взбираясь по ступеням, продолжил:

— Это история о том, как одно-единственное стадо генетически выведенных существ привело к гибели более девятисот человек.

— Затоптали?

— О нет, это была просто горстка отощавших от голода животных, сбежавших из загона на окраине Ксозера — некогда великого города, входившего в конклав Нордафрики.

Поднявшись по лестнице, собеседники зашагали по узкой и темной галерее, продуваемой холодными сквозняками. Каменный пол густым слоем устилала пыль, а проход освещался толстыми свечами, вставленными в железные настенные светильники, хотя Урия точно помнил, что не зажигал их.

— Ксозер? — переспросил старик. — Мне доводилось бывать в нем. Вернее, я видел руины, которые, как рассказывал проводник, остались от города.

— Вполне возможно. Так уж получилось, что путь голодных животных пролег по территории, считавшейся священной у одного из культов, действовавших в городе. Его сторонники, известные под именем ксозеритов, полагали, что генетические модификации оскорбительны их богу, и в осквернении храма обвинили секту Упаштар. Охваченные праведным гневом ксозериты устремились на улицы, набрасываясь с дубинами и ножами на всякого приверженца конкурирующего культа. Сам понимаешь, те тоже не остались в долгу, и по городу прокатилась волна погромов, унесших почти тысячу жизней.

— В этой истории есть какая-то мораль? — спросил Урия, когда Откровение прервал свой рассказ.

— Конечно. Она описывает вполне типичную ситуацию и повадки религиозных людей. Именно так они себя и вели на протяжении всей истории человечества.

— Откровение, твой пример мне кажется несколько надуманным. Одной жутковатой истории недостаточно, чтобы доказать, что религия — зло. Вера служит фундаментом для морали, придает людям сил, необходимых в жизни. Без руководства свыше человечество погрузится в анархию.

— К моему прискорбию, Урия, раньше многие миллионы людей думали так же, вот только этот старый трюизм лжив. Весь исторический опыт человечества свидетельствует, что подлость торжествует одновременно с религиозностью. И чем сильнее позиции веры, тем больше в социуме вражды. Лишь когда священники утрачивают свою власть, общество может прийти к подлинному гуманизму.

— Уверен, что ты заблуждаешься, — произнес Урия, остановившись под одной из арок и посмотрев вниз. Над полом кружилась пыль, поднятая ветром, задувавшим в безлюдный храм. — Наше Священное Писание учит, как прожить жизнь достойно. Оно содержит знания, необходимые всему человечеству.

— В самом деле? — спросил Откровение. — Я прочел эту книгу и нашел ее весьма кровожадной и жестокой. Неужели ты и в самом деле захотел бы беспрекословно и досконально подчиняться всем содержащимся в ней заветам? Или ты полагаешь, что будто люди, которых оно прославляет, действительно образцы для подражания? Как бы то ни было, подозреваю, большинство сочтет подобную мораль чудовищной.

— Откровение, ты не увидел главного, — покачал головой Урия. — Основная часть текста не должна восприниматься буквально, ведь это лишь аллегории и символы.

Гость прищелкнул пальцами.

— Вот об этом-то я и толкую. Ты сам выбираешь, что будешь воспринимать буквально, а что предпочтешь подвергнуть трактовке. И выбор этот зависит исключительно от человека, но вовсе не от божества. Можешь поверить, в былые века устрашающе огромные количества людей воспринимали свои священные писания именно буквально, и результатом их искренней веры в слова этих книг становились лишь страдания и смерть. История религии подобна роману ужасов, и если ты все еще сомневаешься, Урия, то вспомни, что люди вытворяли во имя своих богов. Несколько тысяч лет назад в джунглях майя власть захватили жестокие теократы, поклонявшиеся божеству, имевшему облик пернатого змея. Дабы умилостивить своего злобного покровителя, жрецы топили девственниц в священных колодцах и вырезали младенцам сердца. Кроме того, этот народ полагал, будто у их божества есть и живущий в земле недруг, поэтому, возводя храмы, первую опору они вгоняли в тело девы, чтобы успокоить эту существующую лишь в их фантазиях тварь.

Урия в ужасе посмотрел на собеседника:

— Неужели ты на полном серьезе можешь сравнивать мою религию с этим языческим дикарством?

— Почему бы и нет? — парировал Откровение. — Во имя твоей религии один святоша развязал войну и пустил в обиход боевой клич «Деус Вульт», что на одном из диалектов Старой Земли означает «Так хочет Бог». Он собирал армию, чтобы учинить расправу над врагами в одном далеком королевстве, но первым делом обратил их мечи на тех сограждан, кто возражал против войны. Тысячи людей они вытаскивали из домов, чтобы зарубить или сжечь заживо. Лишь убедившись, что их родине более ничто не угрожает, легионы фанатиков отправились «освобождать» святой город, разграбив все земли, попавшиеся им по пути. Добравшись же до места, они истребили всех жителей, чтобы «очистить» город от скверны. Насколько припоминаю, один из предводителей этого похода потом похвалялся, что его всадники ехали по колено в крови, пачкая в ней уздечки коней.

— Это события ветхой старины, — возразил Урия. — И мы не можем поручиться, что предания тех времен не врут.

— Если бы тот случай был единственным, я, пожалуй, согласился бы, — сказал гость. — Вот только не прошло и сотни лет, как другой святой пастырь объявил войну вероучению, зародившемуся в лоне его же собственной церкви. Его армия осадила твердыню сектантов во Франкии. Спустя некоторое время город пал, и генералы поинтересовались у своего вождя, как им отличить еретиков от единоверцев. И этот человек, говоривший от имени твоего Бога, заявил: «Убивайте всех, Бог узнает своих». В результате погибло около двадцати тысяч мужчин, женщин и детей. И что хуже всего, охота за еретиками, которым удалось пережить эту бойню, привела к возникновению организации, известной как инквизиция. Ее агенты раздули в обществе чудовищную эпидемию истерии и обрели право беспрепятственно истязать своих жертв на дыбах, пытать огнем и железом, вынуждая несчастных признаваться в ереси и называть имена соратников. Впоследствии, когда практически все прежние враги были выловлены и преданы смерти, инквизиция объявила охоту на ведьм, и священники подвергли пыткам тысячи женщин, заставляя сознаваться в противных естеству связях с демонами. Основываясь лишь на одних этих признаниях, их приговаривали к сожжению заживо. Безумие это бушевало еще целых три столетия, охватив несколько десятков стран, и привело к гибели более чем ста тысяч человек.

— Мне кажется, Откровение, что ты выбираешь лишь самые печальные из страниц истории. — Урии непросто было сохранить самообладание после того, как он услышал обо всей этой мерзости и жестокости. — Те времена давно прошли, и люди научились совсем иначе относиться к ближним своим.

— Если ты и в самом деле веришь в это, то, похоже, слишком долго просидел взаперти в своем храме, — заметил Откровение. — Иначе бы услышал о кардинале Танге — беспощадном, повинном во множестве смертей экзархе, не брезговавшем весьма жестокими формами евгеники. В созданных им концентрационных лагерях и кровавых погромах погибли миллионы граждан Индонезийского блока. Он умер менее чем тридцать лет назад и до последнего своего дня стремился вернуть человечество во времена, когда оно не ведало научного прогресса, а методы Танга полностью были позаимствованы у инквизиции: сжечь на кострах всех ученых и философов, дерзающих оспаривать религиозные взгляды на космологию.

Урия больше не мог выдерживать такие обвинения, а потому направился к лестнице, чтобы вновь спуститься к алтарю.

— Пойми же, Откровение, ты не замечаешь ничего, кроме крови и смерти, забыв обо всех добрых делах, совершенных во имя веры.

— Урия, если ты полагаешь, будто религия служит добру, ты просто отказываешься видеть посеянную ею жестокость, сопровождавшую всю нашу историю. В последние годы, предшествовавшие Древней Ночи, священники в некоторой мере утратили свою власть над жизнями, но, уподобившись злейшему из всех ядов, религия так и не ушла полностью, продолжая ссорить людей. Стоит отринуть веру в богов, и различия постепенно начнут стираться, а поколения, что придут нам на смену, привыкнут к новым временам, научатся сотрудничать, перемешаются и забудут о былых обидах. Только религия и не дает им найти общий язык, заставляя совершать бесчеловечные поступки. Религия не что иное, как раковая опухоль на сердце человечества, и ничего хорошего она не несет.

— Прекрати! — отрезал Урия. — Я услышал достаточно. Да, порой люди совершали ужасные вещи, прикрываясь именем Бога, но ничуть не лучше они поступали друг с другом и без этого. Вера в загробную жизнь — суть неотъемлемая часть того, что делает нас теми, кто мы есть. Отнять ее несложно, но что ты дашь человечеству взамен? Я много лет был священником, и мне не раз приходилось читать заупокойную, так что я знаю, какую поддержку способна оказать религия и тем, чей срок вышел, и тем, кого они оставляют в этом мире.

— В твоих суждениях есть изъян, Урия, — сказал Откровение. — То, что вера способна даровать утешение, совершенно не добавляет ей авторитетности или истинности. Конечно, умирающему куда приятнее полагать, что вскоре он окажется в раю и познает вечное блаженство, вот только даже если он умрет со счастливой улыбкой на лице, на самом деле это не будет иметь ни малейшего значения.

— Быть может, ты и прав, но я умру с именем Бога на устах, когда наступит мой час.

— Разве ты не боишься смерти? — спросил Откровение.

— Нет.

— Неужели?

— Это правда, — ответил Урия. — В молодости я изрядно нагрешил, но после посвятил всю свою жизнь Господу и, надеюсь, исполнял свой долг перед Ним искренне и честно.

— Тогда ответь, почему, когда ты приходишь исповедовать умирающего, они не испытывают радости? Разве не должны их родственники и друзья радоваться и праздновать переход близкого человека в мир иной? Если уж на той стороне нас ожидает вечная жизнь в раю, то почему же никто не исполняется счастливого предвкушения этого дня? Не думал ли ты, что на самом-то деле никто из них не верит твоим словам?

Урия повернулся спиной к собеседнику и спустился по лестнице. Охватившие его гнев и смущение придали силы его ногам, заставив разогнуться даже изуродованные артритом суставы. Из распахнутых дверей тянуло холодом, с улицы доносился лязг металла. Священник обвел взглядом простой, строгий притвор храма — каменные стены с вырезанными в них нишами, где были выставлены скульптуры многочисленных святых, почтивших своим присутствием эти места за прошедшие тысячелетия. Давно не зажигавшаяся люстра слегка покачивалась на ветру… Урии уже несколько лет недоставало сил принести стремянку, чтобы заменить свечи.

Толкнув дверь, ведущую в основной зал, он шаркающей походкой направился к алтарю. Четыре из зажженных им свечей уже угасли, а ветер, ворвавшийся в помещение вместе со стариком, затушил и пятую.

Гореть продолжала лишь последняя, одинокая свеча, стоящая рядом с часами, и Урия шел, ориентируясь на ее огонек. Вскоре он услышал, что Откровение тоже спустился к нему. Приблизившись к алтарю, Урия, превозмогая боль, заставил себя опуститься на колени, склонил голову и сложил руки в молитве.

— Господь Человечества суть Свет и Путь Истинный, и на благо людей направлены деяния Его, ибо мы есть народ Его. Так гласит Священное Писание веры нашей, и Господь хранит…

— Никто тебя не услышит, — заметил Откровение, подходя сзади.

— Можешь говорить что вздумается, мне уже все равно. Ты все равно сделаешь то, зачем явился, но я не стану более потакать твоему самомнению и эгоизму. Пора кончать с этим фарсом.

— Как изволишь, — сказал Откровение. — Больше никаких игр.

За спиной Урии внезапно вспыхнуло золотое сияние, и тень старика вдруг вытянулась, накрывая собой алтарь. Стрелки часов заиграли перламутровым блеском, озарился светом вырезанный из черного дерева циферблат. Храм, прежде казавшийся мрачным пристанищем теней, засверкал красками.

Старик с трудом распрямился и повернулся. Перед ним возвышалось величественное, прекрасное создание, облаченное в золотые доспехи, любовно выкованные лучшими из мастеров. На каждой пластине красовались изображения молнии и орла. Откровение сгинул в небытие, и его место занял рослый, благородный воин, чей облик воплотил в себе все те черты, что было принято полагать царственными и величественными. Благодаря броне гость казался настоящим гигантом, и Урия вдруг осознал, что плачет. Он вспомнил, что и прежде уже видел этот до боли прекрасный лик, при взгляде на который замирает сердце.

На поле под Гадуаром.

— Ты… — прошептал Урия и отшатнулся, едва устояв на предательски задрожавших ногах.

Острая боль пронзила поясницу и бедро, но старик этого даже не заметил.

— Хоть теперь-то ты осознал всю бессмысленность того, чем занимался все это время? — спросил золотой великан.

Длинные темные волосы обрамляли лицо воителя — лицо, которое Урия мог осмелиться разглядывать лишь в тусклой призме воспоминаний. Ничем не примечательный Откровение развеялся как дым, и теперь исполин внушал такое благоговение, что священнику стоило немалых сил удержаться, чтобы не пасть ниц и не поклясться посвятить остаток своей жизни прославлению этого человека.

— Ты… — повторил Урия, чья телесная боль не шла ни в какое сравнение с той болью, что он испытывал в сердце. — Ты… Император…

— Да, и нам пора, Урия.

Старик окинул взглядом напоенный светом храм:

— Пора? Но куда? Мне нет места в твоем безбожном мире.

— Найдется место, — ответил Император. — Прими новый путь, и сможешь внести свою лепту в наше дело. Мы стоим на пороге свершения всех наших мечтаний и нового, удивительного мира.

Урия безвольно кивнул и ощутил, как могучая рука Императора осторожно подхватывает его под локоть. От этого прикосновения все тело старика вдруг наполнилось силой, а боли и болезни, мучившие его уже не первый год, отступили на задний план и стали казаться только дурными воспоминаниями.

Священник посмотрел на великолепную фреску Изандулы Вероны и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Краски, казавшиеся тусклыми в вечном полумраке, вдруг заиграли, и роспись свода словно ожила благодаря свету, исходящему от Императора. Нарисованные фигуры сияли первозданной силой, оттенки обрели чувственную яркость.

— Шедевр Вероны не создан для тьмы, — произнес Император. — Лишь на свету он способен раскрыть все свои чудеса. Так и Человечество обретет свою подлинную силу, лишь избавившись от сумрачных оков веры.

Урии стоило большого труда оторваться от созерцания фресок и обвести взглядом остальной храм. Внутреннее убранство предстало во всем своем великолепии и сиянии витражей.

— Я буду скучать по всему этому, — сказал Урия.

— Придет время, и я воздвигну Империум, в ослепительном блеске которого твой храм покажется жалкой лачугой бедняка, — ответил ему Император. — Нам пора отправляться в путь.

Урия позволил увести себя от алтаря, хотя на сердце у него и было тяжко, ведь теперь он осознавал, что в прошлом изменил всю свою жизнь, поддавшись ложному, даже лживому позыву. Следуя за Императором к дверям храма, он вновь посмотрел на роспись потолка и вспомнил проповеди, произнесенные им с кафедры, а еще — паству, жадно ловившую каждое его слово, и добро, источником которого стало это место.

Сам того не желая, Урия улыбнулся, неожиданно осознав, что не имеет ни малейшего значения тот факт, что его вера и жизнь были возведены на ложном фундаменте. В конце концов, он и в самом деле пришел в этот храм с сердцем, опустошенным печалью и открытым истине. И именно это позволило ему принять дух Божий и преисполниться любви.

«В том и заключена сила религии, что ей не нужны доказательства. Достаточно просто поверить».

Он посвятил свою жизнь Богу и даже сейчас, понимая, что его судьбу изменил слепой случай, не испытывал сожалений, ведь со своей кафедры он всегда проповедовал любовь и милосердие, так что никакие мудрые словеса не заставят его пожалеть об этом.

Внутренний створ оставался открытым, и Император, пройдя мимо, распахнул внешние двери. В храм ворвались промозглый ветер и брызги дождя, и Урия поплотнее запахнул полы рясы, ощутив, как ночной холод тысячами ледяных игл впивается в тело.

В последний раз оглянувшись на алтарь, священник увидел, что ветер погасил последнюю свечу — ту, что освещала часы Судного дня. Храм снова погрузился во тьму, и старик тяжко вздохнул. Порыв ветра захлопнул двери, и Урия направился следом за Императором во тьму.

Он мгновенно промок под струями дождя, и лишь вспышка молнии позволила ему хоть что-то увидеть. В темноте перед храмом выстроились стройными рядами сотни закованных в броню воинов — тех самых великанов, которых Урия в последний раз видел под Гадуаром.

Не обращая ни малейшего внимания на грозу, они стояли неподвижно, и тяжелые капли выбивали дробь на сверкающей броне, а алые плюмажи безвольно повисли и липли к плечам. Урия отметил, что за прошедшие годы доспехи серьезно изменились, — их пластины теперь плотно прилегали друг к другу и полностью защищали все тело от внешней среды.

Излишки тепла выводились через прорези в массивных ранцах на спинах воинов, и над их головами постоянно клубился пар. В руке каждый из них сжимал факел, чье пламя шипело и искрило под дождем. Увидев выступающие над плечами солдат стволы, Урия поежился и с ужасом вспомнил грохот смертоносного залпа, унесшего жизни столь многих его товарищей.

Император набросил длинный плащ на плечи Урии в ту самую секунду, когда группа воинов направилась к храму, поднимая над головами факелы. Старик собирался было возмутиться, помешать им, но понял, что ничего уже не сможет изменить, и слова замерли у него на губах. Слезы потекли по его щекам, смешиваясь со струями дождя, когда он увидел, как огненные языки перекидываются на крышу и стены здания. Витражные окна разлетелись осколками, когда в них ударили гранаты. Внутри храма прогремели взрывы, а над куполом взвилось пламя.

Из оконных проемов валил густой дым, и даже ливень не был способен сдержать разрушительную силу пожара. Урии оставалось только оплакивать чудесные фрески и память тысячелетий, умиравшую вместе с храмом. Старик повернулся к Императору и вгляделся в лицо, озаряемое огненными всполохами.

— Как ты можешь так поступать? — требовательно вопросил Урия. — Вначале ты говоришь, что выступаешь на стороне разума и процветания Человечества, и тут же принимаешься уничтожать хранилище знаний!

— Кое о чем стоит забыть навсегда, — произнес Император, взглянув на священника сверху вниз.

— Мне остается лишь надеяться, что ты действительно осознаешь, что ожидает мир, лишившийся религии.

— Осознаю, — ответил Император. — И мечтаю об этом будущем. Империум Человечества, не полагающийся на помощь богов и вмешательство высших сил. Галактика, объединившаяся вокруг Терры.

— Единая Галактика? — спросил Урия, отведя взгляд от полыхающего храма и впервые полностью осознав весь размах притязаний собеседника.

— Вот именно. Теперь, когда объединение Терры завершено, пришло время восстановить империю, чья власть простирается над звездами.

— И полагаю, возглавишь ее ты? — произнес Урия.

— Разумеется. Ничто великое не может быть достигнуто без руководства сильного вождя, и тем более — если речь идет о покорении Галактики.

— Ты сошел с ума, — сказал Урия, — и слишком тщеславен, если веришь, что звезды покорятся такой армии. Быть может, твои воины и сильны, но даже им это не под силу.

— Вот тут я вынужден согласиться, — произнес Император. — Им не завоевать Галактику, ибо они всего лишь люди. Те, кого ты сейчас видишь, только предшественники могучих бойцов, рождающихся сейчас в генных лабораториях. Я создам воинов, обладающих достаточной мощью, силой воли и проницательностью, чтобы обеспечить победу в битве за звезды. Эти герои станут моими полководцами и возглавят Великий Крестовый Поход, призванный завоевать самые дальние уголки Вселенной.

— А разве не ты только что рассказывал мне о кровавой бойне, устроенной крестоносцами? — спросил Урия. — Скажи, чем ты лучше тех фанатиков, которыми пугал меня?

— Суть в том, что я, в отличие от них, прав, — ответил Император.

— Говоришь, как заурядный тиран.

— Урия, ты просто не понимаешь, — покачал головой правитель Терры. — Мне довелось узреть, сколь тонка та грань, что отделяет Человечество от гибели, и сегодня мы делаем лишь первый шаг на пути к спасению.

Старик снова оглянулся на храм, над которым в ночное небо взметывалось яркое пламя.

— Ты выбрал тернистый путь, — произнес Урия. — Запомни, нет ничего, чего бы человек жаждал сильнее, чем то, что для него запретно. Ты никогда не думал, что твои грандиозные мечты могут осуществиться? Что будешь делать тогда? Как бы твои подданные не узрели бога в тебе самом.

Говоря это, Урия всматривался в глаза Императора, пытаясь пробиться сквозь прекрасную, великодушную маску практически бессмертного существа, прожившего тысячу жизней и бродившего по Терре куда дольше, чем мог представить старик. И тогда Урия увидел кипучие амбиции и бурлящий поток жестокости, текущие в самом сердце Императора. Увидел и понял, что не желает иметь ничего общего с этим человеком, сколь бы ни были благородны его намерения.

— Во имя всего святого, очень надеюсь, что ты прав, — сказал Урия. — Но я страшусь будущего, которое ты уготовил людям.

— Я не желаю своему народу ничего, кроме добра, — заверил Император.

— Думаю, ты и в самом деле веришь в это, вот только я не хочу иметь к этому отношения, — произнес Урия и, скинув в грязь плащ Императора, направился к храму, гордо подняв голову.

Струи дождя безжалостно избивали его тело, но старик приветствовал их, как воды крещения.

За спиной раздались тяжелые шаги, но потом прогремел голос Императора:

— Оставьте его. Пусть идет.

Ворота были распахнуты, и Урия вошел в них, ощутив жаркое дыхание пожара, охватившего все вокруг. Статуи были объяты огнем, взрывы гранат сорвали с петель внутренние двери…

Не задержавшись даже на мгновение, священник вошел в пылающий храм. Прожорливый огонь поглощал дерево скамей и шелк занавесов, все вокруг заволокло дымом, и фрески скрылись в клубящемся темном облаке. Урия посмотрел на часы, стоявшие на алтаре, улыбнулся — и пламя сомкнулось вокруг него.

Воины продолжали стоять под стенами храма, пока крыша не обрушилась, разбросав снопы искр и угольков, и здание не начало разваливаться на части. Солдаты Императора терпеливо дожидались, пока первые лучи солнца не позолотили скальные вершины, а дождь не затушил последние очаги огня.

Прохладный утренний ветерок развеял дым над руинами, и Император, повернувшись к ним спиной, произнес:

— Идем. Нас ждет Галактика.

Воинство зашагало вниз по склону горы, и вскоре над руинами воцарилась тишина, в которой прозвучал тихий перезвон старых, давно остановившихся часов.