Роба погонщика шумно хлопала, когда стрелок инфарди забрался на крыло командной «Саламандры» и поднял автопистолет. С его покрытых струпьями губ сорвался торжествующий вопль. Он вонял забродившим фруктовым ликером, глаза были дикими и белыми от дурманящего безумия.

Болт Гаунта вошел ему в правую щеку и взорвался в голове, превратив ее в облако кровавых ошметков.

— Первый — всем отрядам почетной гвардии! Засада инфарди! Приказываю обороняться и отразить нападение!

Гаунт слышал все новые взрывы снарядов и огонь из ручного оружия. Шелоны, зажатые между рекой и имперскими танками на дороге, завывали в смятении и врезались краями своих панцирей в корпуса машин.

— Поворачивай! Поворачивай назад! — орал Гаунт водителю.

— Нет места, сэр! — с отчаянием отозвался гвардеец. Град пуль танцевал по броне «Саламандры», высекая искры.

— Проклятье! — прорычал Гаунт. Он вскочил в задней части танка и принялся палить в приближавшихся врагов — убил одного инфарди и ранил самку шелона. Зверь с ревом рухнул, придавив еще двоих нападавших, прежде чем тяжело врезаться в зад «Химеры». Животное корчилось от боли, отчаянно брыкалось и спихивало танк на обочину дороги.

Гаунт выругался и схватился за штурмболтер. Первой же очередью он срезал нескольких инфарди на дороге. Другие облепили ведущий танк и расстреляли команду. Машина неуправляемо закрутилась и съехала на обочину.

Танковый залп проревел совсем близко от Гаунта. Он услышал взрыв перегретого газа, громкий лязг отдачи оружия, свист заряда, который упал в канаву справа от дороги и взметнул в воздух целый фонтан жидкой грязи и тины. Все больше танков теперь стреляли из главных орудий, болтеры на башнях вращались и поливали врагов огнем. Еще один крупный шелон погиб, поймав снаряд, и на конвой обрушился дождь из кровавых кусков и облако кишечных газов.

Гаунт знал, что у его людей преимущество в силе, но враги были осторожны. Они остановили конвой при помощи стада и прижали к краю дороги, где тот не мог маневрировать.

Он вновь выстрелил из башенного орудия, и снаряд в клочья разорвал инфарди, который подобрался к пусковой установке. Снова выстрелил — и на дороге образовалась глубокая дымящаяся воронка.

Кто-то навалился на Гаунта сзади и оторвал его от штурмболтера. Комиссар упал, сражаясь за свою жизнь.

Первая треть конвоя почетной гвардии оказалась под огнем, прижатая стадом к краю дороги так, что цепочка машин, растянувшаяся теперь более чем на четыре километра, не могла сдвинуться с места, чтобы эффективно обеспечить прикрытие.

Ларкин оказался рядом с Куу, стрелявшим из грузовика в заросли, из которых появлялись инфарди. Враги роем надвигались от линии воды, не переставая палить. Куу радостно посмеивался, расправляясь с ними. Над их головами просвистела противотанковая ракета, вокруг мельтешил лазерный огонь, убивший одного солдата неподалеку и выбивший стекла в кабине грузовика.

— Рассредоточиться! В атаку! — завопил сержант Колеа, и танитцы дружно повыпрыгивали из грузовиков, атакуя врагов штыками и сверкающим лазерным огнем.

Криид и Каффран атаковали вместе, плечом к плечу надвигаясь на инфарди, били их прикладами и протыкали штыками. Каффран выстрелом отправил еще одного противника в канаву. Криид упала, вскочила и принялась палить в наступавшие на них ряды инфарди. Неподалеку ревел пардусский танк, вслепую обстреливая стадо.

Машина Роуна, стоявшая дальше в цепочке, была облеплена инфарди. Грузовая платформа раскачивалась. Сам майор, стреляя из лазгана в эту плотную массу, увидел, как Фейгор полоснул по горлу одного из врагов серебряным танитским клинком. Темнеющий вечерний воздух вспарывал ослепительно-белый лазерный огонь. Через секунду порыв пламени пронесся по дренажной канаве рядом с дорогой. Это рядовой Бростин у машины Варла поливал дорогу из огнемета.

Майор Клеопас попытался повернуть своего «Завоевателя», но массивный шелон, брыкаясь и завывая, врезался в передний скат и приподнял тяжеленный танк. Целых пять секунд гусеницы пахали воздух, пока животное удерживало машину. Затем гусеницы вновь зацепились за землю, и танк дернулся вперед.

— Дави его! — велел Клеопас.

— Сэр?

— Да чтоб тебя! Полный вперед! Размажь его! — рявкнул Клеопас вниз, водителю.

Боевой танк «Завоеватель», чье имя — «Сердце разрушения» — красовалось на корпусе, придавил ноги крупного шелона, искалечив животное и своротив его с шоссе; сам он отделался изрядными вмятинами.

Несчастный шелон, завывая от боли и ужаса, опрокинулся в канаву, задавив восьмерых инфарди.

«Сердце разрушения» прыгнул с дороги к реке, вспенивая воду гусеницами. Пока главный стрелок и наводчик обстреливали просветы между деревьями за дорогой, Клеопас взял на себя управление болтером и очередями палил по ирригационным канавам.

Его маневр помог разорвать цепь инфарди и зайти к ним с фланга. Еще три танка последовали за ним через проделанную дыру и покатили в лесополосу у дороги, уничтожая инфарди залпами из болтера и огнеметов.

В закрытом грузовике, перевозившем медикаменты, Ана Курт вздрогнула, когда очередь снарядов пробила брезент и ящик с лекарствами в бутылках. Во все стороны брызнули осколки. Лесп рухнул на колени с кровоточащей полосой на щеке.

Двое инфарди вскарабкались к задней двери грузовика. Курт скинула одного, врезав сапогом в лицо, а затем выхватила лазпистолет, выданный ей Сориком, и дважды выстрелила. Второй инфарди свалился с машины.

Курт повернулась, чтобы посмотреть, в порядке ли Лесп, и увидела ужас на его лице. Лесп даже почти успел выкрикнуть предупреждение. И тут ее грубо схватили и рывком вытащили из кузова.

Мир вокруг закружился волчком. Женщину объяла паника. Ее тащили за ноги, лицом по грязи. Инфарди были повсюду, они рвали и били ее. Курт даже чувствовала вонь их пота и видела кругом лишь мешанину из зеленого шелка и татуированной плоти.

Внезапно вспыхнула ослепительная голубая вспышка, а следом пришел шипящий звук. На женщину дождем полилось что-то горячее, и она поняла, что это кровь. Она резко завертелась, как только хватка противника чуть ослабла.

Голубой свет вновь взрезал воздух, и что-то завизжало. Курт рухнула на дорогу, прямо на живот, и откатилась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ибрам Гаунт, размахивая сияющим силовым мечом с мастерством, достойным лучших фехтовальщиков, рубил инфарди, как гнилые деревья. Гаунт потерял фуражку, форма превратилась в лохмотья, в глазах полыхала неистощимая ярость. Он орудовал двуручным вервунским мечом, словно герой из древних легенд. Разрубленные тела грудами валялись вокруг него, и зернистый песок дороги пропитался кровью.

Внезапно она впервые поняла, что комиссар-полковник действительно был героем. Будь проклят Льюго со своими интригами! Этот человек — настоящая гордость Империума!

Внезапно за спиной комиссара возник Лесп с окровавленным лицом, выбравшись из медицинского грузовика, и принялся из лазгана поливать огнем атаковавших командира врагов. Гаунт воткнул силовой меч в песок и подхватил лазган мертвого инфарди. Его отрывистые, резкие выстрелы присоединились к очередям Леспа, жужжа над дорогой и вонзаясь в толпу врагов. Замотанные в зеленый шелк трупы обрушивались на песок или скатывались в придорожную канаву.

Курт на коленях доползла до Гаунта и как только очутилась в безопасности, рядом с ним, тоже повела огонь из подобранного оружия одного из мертвых инфарди. Она не обладала отточенным мастерством комиссара и Леспа в стрельбе, но тем не менее хорошо справлялась с чужим лазганом. Гаунт, мрачный и неудержимый, обращался с оружием настолько уверенно, что дал бы фору любому вышколенному пехотинцу.

— Ты не кричала, — внезапно сказал комиссар-полковник, не переставая стрелять.

— Что?

— Ты не кричала, когда они тебя схватили.

— Это хорошо?

— Крик — это потеря сил и достоинства. Убей они тебя, удовольствия бы они не получили.

— А, вот оно что, — промолвила Курт, смешавшись и не зная, что сказать.

— Никогда ничего не отдавай врагу, Ана. Они берут то, что могут, и этого уже больше, чем достаточно.

— Именно так ты живешь? — кисло спросила она, выпуская очередь.

— Да, — отозвался Гаунт, словно удивленный ее вопросом. Почувствовав это, она тоже удивилась. Себе самой и собственной глупости. Ответ был очевиден, и она должна была уже давно это понять. Таков путь Гаунта. Ибрам был героем Империума. Ничего не отдавать. Ничего. Никогда. Никогда не сдаваться, никогда не демонстрировать врагу ни малейшего намека на трусость. Всегда быть твердым и умереть с честью. Захватив с собой как можно больше противников. Другого пути быть не могло.

Он был не просто комиссаром. Он был воином, и Курт поняла это очень ясно. Вот в чем заключалась жизненная философия Гаунта. Именно она привела его сюда и приведет к той смерти, милостивой или жестокой, которая уготована ему судьбой. Именно она сделала его тем, чем Ибрам был теперь: несгибаемым солдатом, прославленным лидером, наводящим ужас убийцей.

Курт ощутила одновременно и невыносимую печаль, и благоговейный трепет.

Ана слышала об отставке, которая ждала Гаунта по завершении этой миссии. И это печалило ее больше всего. Она поняла, что он до конца намеревался выполнить свой долг, и неважно, что над ним нависла тень опалы и бесчестья. Он не подведет.

Гаунт останется Гаунтом, пока сама смерть не придет за ним.

В пятидесяти метрах капитан Геродас вывалился из горящей «Саламандры» за несколько мгновений до того, как вторая противотанковая ракета с шипением вылетела из придорожных зарослей и разнесла машину в клочья.

Почти тотчас же кусок металла вонзился капитану в левое колено и заставил Геродаса рухнуть в пыль. В глазах на секунду все почернело от боли, но он изо всех сил постарался превозмочь ее и отползти. Пардусец рядом с ним лежал в луже крови.

— Лезинк! Лезинк!

Геродас попытался перевернуть солдата, но тело оказалось тяжелым и безответным. Геродас мельком осмотрел себя и увидел мешанину костей и мяса, оставшуюся от его собственного колена. Над головой жужжали лазерные лучи. Капитан потянулся к пистолету, но кобура была пустой.

На глазах выступили слезы. Отупляющая боль поднималась к сердцу, грозя захлестнуть с головой. Отовсюду слышались вопли, грохот выстрелов и смерти.

Земля задрожала. Геродас безучастно смотрел на шелона, который мчался в его сторону. Это было не самое большое животное, но все равно весило оно больше двух тонн.

Он зажмурился и приготовился к сокрушительному удару.

Тонкий луч обжигающей энергии пронесся над дорогой и вонзился в обезумевшее животное, сбив эту огромную тушу с ног. Выстрел проделал громадную дыру в шелоне, оставив пустую, зловонную оболочку, из которой сочился расплавленный жир.

Плазменный огонь, понял Геродас. Трижды проклятые боги! Это был плазменный огонь!

Он увидел коренастую фигуру комиссара Харка, шагавшего по дороге, затуманенную от поднятой пыли. Хлопали полы длинного кожаного плаща. Харк раздавал команды и жестами направлял пехотинцев-танитцев дальше по дороге, к флангу врага. В правой руке он сжимал древний плазменный пистолет.

Харк резко остановился, отрядил еще троих солдат, пробегавших мимо, и те рассеялись по придорожным зарослям. Сам он повернулся и быстрыми, уверенными жестами велел двум пардусским «Завоевателям» съехать с дороги.

Затем он резко развернулся и спалил инфарди, поднявшегося из травы с винтовкой.

Харк подошел к Геродасу.

— Лежи смирно, помощь в пути.

— Помоги мне встать, и я буду сражаться! — взмолился Геродас.

Харк улыбнулся.

— Храбрость делает тебе честь, капитан. Но поверь мне, ты не дойдешь дальше палатки медиков. У тебя каша вместо ноги. Лежи спокойно.

Он повернулся и вновь выстрелил из плазменного пистолета по деревьям, в цель, которую не видел Геродас.

— Они повсюду.

— Нет, они дрогнули и отступают. Мы обратили их в бегство, — сказал Харк, убрав оружие и наклонившись, чтобы осмотреть израненное бедро Геродаса. — Сражение подходит к концу, — заверил он капитана, но Геродас уже отключился от боли.

Бой действительно закончился. Встретив яростное сопротивление и потеряв две трети своих бойцов, инфарди бежали в обступившие дорогу леса. Их преследовали залпы пардусских танков и отрывистое стаккато «Гидр».

Передовая часть конвоя понесла серьезный урон: две скаутские «Саламандры» и одна командная «Саламандра» были разбиты и теперь полыхали в клубах черного дыма. «Химера» с боеприпасами перевернулась и взорвалась, и еще два грузовика догорали. Подсчитали потери среди личного состава. Двадцать два пардусца, пятнадцать Призраков, шесть человек из команды Муниторума. Шесть Призраков и трое пардусцев серьезно пострадали, и больше восьмидесяти получили легкие ранения.

Слушая по воксу перечень убитых и раненых, Гаунт вернулся к своей машине, где отыскал фуражку и сменил порванный мундир на короткую кожаную куртку.

Он сел на заднее крыло «Саламандры», пока обливавшиеся потом солдаты выносили тела погибших — водителя и навигатора.

Дым и языки пламени плясали над полем боя. Тела инфарди валялись повсюду, как и туши шелонов. Некоторые из них были мертвы, некоторые смертельно ранены. Остаток стада прорвался к реке и теперь бродил по мелководью. Гаунт слышал щелчки лазерного огня и низкое ворчание танков, очищавших невысокий подлесок.

Пока длился бой, солнце успело сесть, и теперь небо было чистого и светящегося темно-лилового цвета. С реки подул прохладный ветер и покачал кроны деревьев. Конвой сильно отставал от графика. До запланированного ночного привала было еще далеко. Теперь они, скорее всего, доберутся до Мукрета лишь глубокой ночью.

Гаунт услышал шаги и поднял голову. Это был интендант Элтан в плотной серой куртке Муниторума и с презрением во взгляде.

— Это неприемлемо, комиссар-полковник, — заявил он.

— Что именно?

— Потери, нападение.

— Боюсь, я не согласен с вами, интендант. Война — это не неприемлемо. Это грязно, трагично и часто бессмысленно, но это еще и часть жизни.

— Эта атака! — прошипел Элтан, обнажая желтые зубы. — Вас предупредили! Ваш скаут в деталях предупредил вас о вражеском присутствии. Я сам слышал по вокс-связи. Такое больше никогда не должно повториться!

— Что вы себе думаете, интендант? Что я каким-то образом виновен в этих смертях?

— Именно это я и думаю! Вы проигнорировали предупреждение собственной разведки. Вы настояли…

— Довольно, — прервал его Гаунт, поднимаясь на ноги. — Я списываю вашу речь на шок и неопытность. Нам стоит просто забыть об этом разговоре.

— Я не забуду! — воскликнул Элтан. — Мы все знаем, что за освобождение вы устроили в Доктринополе. Неверные решения там стоили вам карьеры! И теперь вы…

— Меназоид Эпсилон. Фортис Бинари. Улей Вервун. Монтакс. Сапиенция. Нацедон.

Оба собеседника обернулись. На них смотрел Харк.

— Какие еще примеры неверных решений можно привести, по вашему мнению, интендант?

Элтан слегка покраснел и затем взорвался:

— Я ожидал, что вы меня поддержите, комиссар! Разве вы здесь не для того, чтобы дисциплинировать и контролировать этого… этого преступника?

— Я здесь для того, чтобы исполнять обязанности имперского комиссара, — коротко отозвался Харк.

— Вы слышали рапорт разведки!

— Слышал, — промолвил Харк. — Мы были предупреждены о вражеской активности. Мы действовали благоразумно и подготовились. Несмотря на это они нас все же удивили. Это называется засадой. На войне такое случается. Это часть рисков, с которыми вы сталкиваетесь в боевых действиях.

— Вы становитесь на его сторону? — обескуражено воскликнул Элтан.

— Я остаюсь нейтральным и объективным. Я лишь указываю, что даже самый опытный командир должен быть готов к нападениям и потерям. Я предлагаю вам вернуться в свою машину и надзирать за сбором конвоя.

— Я не…

— Нет, вы не понимаете. Потому что, интендант, вы не солдат. На моем родном мире есть поговорка: иногда ты обманываешь судьбу, а иногда она настигает тебя.

Элтан повернулся и зашагал прочь. Дальше по дороге три пардусских танка опустили отвалы и теперь сталкивали туши шелонов с дороги. В сумерках фары светились, словно маленькие полные луны.

— В чем дело? — спросил Харк у Гаунта. — Вы выглядите… не знаю… сбитым с толку, как мне кажется.

Гаунт покачал головой и ничего не ответил. По правде говоря, он был обескуражен тем, что Харк пришел ему на помощь. Элтан наговорил много всякого бреда, но относительно присутствия здесь Харка он был абсолютно прав. Об этом знали все. Да и сам Харк с самого начала не оставлял на этот счет никаких иллюзий. Он был орудием Льюго, присутствовавшим здесь, дабы пронаблюдать за концом карьеры Гаунта. Ибрам мало знал о прошлом или предыдущей карьере Харка, а вот последний явно знал о нем если не все, то многое. Он только что по памяти перечислил наиболее заметные операции Призраков под командованием Гаунта. И, кажется, говорил о них с искренним восхищением.

— Скажите, Харк, вы специально проштудировали мою карьеру?

— Конечно. Я был назначен комиссаром в Первый Танитский. Я не справился бы со своим долгом, если бы не знал его истории и боевых операций. Верно ведь?

— И что вы вынесли из этого изучения?

— То, что, несмотря на многочисленные конфликты с высшими чинами командования, у вас очень достойный послужной список. Хагия стала первой вашей настоящей неудачей, но неудачей такого масштаба, что грозит затмить все совершенное прежде.

— Правда? Вы действительно верите, что лишь я один заслуживаю порицания за катастрофу в Доктринополе?

— Лорд-генерал Льюго — это лорд-генерал, Гаунт. Это самый полный ответ, который я могу вам дать.

Гаунт кивнул с недружелюбной улыбкой.

— Знаете, Харк, справедливость превыше рангов. Слайдо верил в это.

— Да защитит Император его душу. Но сейчас военмейстер — Макарот.

Беспристрастная честность ответа поразила Гаунта. И впервые он почувствовал в отношении комиссара Виктора Харка что-то кроме злости. Быть частью Имперской Гвардии значило быть винтиком в сложной системе иерархии, верности и служения. И очень часто система вынуждала людей подчиняться и принимать такие решения, которые они никогда бы не выбрали по собственной воле. Гаунт же в течение всей своей карьеры выступал против системы. Неужели теперь он видит то же самое в другом человеке? Или Харк просто умел быть убедительным?

Похоже на последнее. Харизма была одной из главных отличительных черт хорошего комиссара, и Харк, кажется, обладал ею в достаточной степени. Умел говорить нужные слова в нужное время, чтобы добиться нужного эффекта. Неужели он просто играл с Гаунтом?

— Я выделил несколько отрядов, чтобы похоронить здесь погибших, — сообщил Харк. — Мы не можем везти их с собой. Пардусский капеллан проведет небольшую службу. Вот с ранеными дело обстоит посерьезнее. У нас девять тяжелораненых, включая капитана Геродаса. Медик Курт сказала мне, что, по крайней мере, двое из них не выживут, если до утра не окажутся в оборудованном госпитале. Остальные погибнут, если останутся с нами.

— Что вы предлагаете?

— Мы менее чем в дне пути от Доктринополя. Я предлагаю пожертвовать грузовиком и отправить раненых обратно в город с водителем и, может быть, несколькими солдатами.

— Я выбрал бы то же самое. Прошу, организуйте это, Харк. Выберите водителя Муниторума и одного Призрака, хорошего солдата, чтобы охранять машину.

Харк кивнул. Воцарилась долгая пауза, и Гаунт подумал, что Харк хотел сказать что-то еще.

Вместо этого тот ушел в сгущавшуюся тьму.

Близилась полночь, когда последние машины почетной гвардии въехали в покинутую деревню Мукрет. Обе луны уже сияли на небе, одна — маленькая и круглая, другая — большой, ровный полукруг. Темно-голубое небо украсили мерцавшие созвездия.

Гаунт посмотрел на них, спрыгивая с командной машины. Миры Саббат. Поле битвы, куда он пришел так много лет назад вместе со Слайдо. Звезды Крестового похода. На мгновение он почувствовал, что все зависело от этого маленького мира, этой самой ночи, этого маленького континента. От него самого.

Эти звезды назывались Мирами Саббат. Обитель святой. Если и выпадала солдату последняя миссия, то вряд ли можно было сыскать более достойную, чем та, что выпала Гаунту. Он подозревал, что Слайдо одобрил бы это. Слайдо хотел бы быть здесь. Штурм мира-крепости, истребление полчищ архиврага — все эти славные дела и боевые подвиги казались малозначительными в сравнении с этой миссией.

Они были здесь ради святой.

Альфа-АР охраняли пустой город. Танки и грузовики наполняли холодный ночной воздух выхлопными газами и светом фар.

Главная городская дорога теперь кишела транспортными средствами и разгружавшимися войсками. Уж были поставлены жаровни и организованы дозоры.

Маккол поприветствовал подошедшего Гаунта.

— Были проблемы, сэр?

— Иногда судьба догоняет тебя, сержант, — отозвался Гаунт.

— Сэр?

— С завтрашнего дня передовой отряд переходит под твое командование. Жесткий натиск, быстрое продвижение.

— Не мой стиль, сэр, но если вы настаиваете…

— Настаиваю. Мы расслабились. И заплатили за это. Моя ошибка.

— Никто не виноват, сэр.

— Возможно. Но дальше будет только хуже. Передовой отряд, от Мукрета, с рассвета. Можешь это организовать?

Маккол кивнул.

— Хочешь выбрать отряды или доверишь мне это сделать?

Скаут-сержант улыбнулся.

— Вы приказываете, сэр. Я всегда предпочитал именно такой порядок.

— Я поговорю с Клеопасом и сообщу тебе.

Они прошли через толпу разбивавших лагерь солдат.

— Я встретил здесь человека, — сказал Маккол. — Он кто-то вроде странствующего жреца. Вам стоит поговорить с ним.

— Чтобы исповедаться в грехах?

— Нет, сэр. Он… честно говоря, я не знаю точно, что он такое, но думаю, что вам он понравится.

— Хорошо, — сказал Гаунт.

Они с Макколом отошли в сторону, когда танитские солдаты проносили мимо ящики с боеприпасами и мортиры, чтобы установить их по периметру лагеря.

— Простите, сэр, — выдавил Ларкин, сражаясь с тяжелым ящиком.

— Ничего, Ларк, — улыбнулся Гаунт.

— Не повезло Майло, — промолвил Ларкин.

У Гаунта похолодела кровь в жилах. На одно кошмарное мгновение он подумал, что пропустил имя Брина в списке погибших.

— Не повезло?

— Да, ведь он возвращается в город. Пропустит все веселье.

Гаунт встревожено кивнул и подозвал сержанта Баффелса, командира взвода, в котором служил Майло.

— Где рядовой Майло?

— Направляется обратно в Доктринополь вместе с ранеными. Сэр, я думал, вы в курсе.

Коренастый и бородатый Баффелс посмотрел снизу вверх на комиссара-полковника.

— Его выбрал Харк?

Баффелс кивнул.

— Он сказал, что вы хотели, чтобы раненых охранял хороший солдат.

— Так держать, сержант.

Гаунт прошел через суету лагеря и направился прочь, к берегу реки, где чуть колыхавшаяся вода отражала луны, а воздух был наполнен звоном ночных насекомых.

Майло. Гаунт всегда подшучивал над тем, что солдаты считали Брина Майло его счастливым талисманом. Поддразнивал их за такие суеверные глупости. Но глубоко в душе безмолвно признавал это правдой. Майло был словно заговоренный. И для Гаунта он всегда воплощал потерянную Танит, последнюю и единственную связь с его прошлым.

Именно поэтому комиссар-полковник всегда держал Майло при себе, хотя никогда и ни за что не признался бы в этом.

Харк выбрал именно Майло сопровождать раненых в город. Случайность? Совпадение? Умысел?

Харк изучал записи о Танитском полке. И должен был знать, как важен был Брин для Призраков. Для Гаунта.

У комиссара-полковника появилось неприятное чувство, что его умышленно подставляют.

Хуже того, его не покидало ощущение, что здесь задействована судьба, рок. Впервые они отправлялись куда-то без Майло. Гаунт уже знал, что эта миссия станет для него последней.

Теперь же появилось пугающее предчувствие, что все закончится плохо. Очень и очень плохо.

Далеко от основного состава к Доктринополю сквозь ночь спешил по Тембаронгской дороге одинокий грузовик.

Майло ехал в кабине первую часть ночного пути. Но тучный водитель Муниторума оказался угрюмым и молчаливым, к тому же потом еще начал страдать метеоризмом, что было бы неприятно даже в машине с открытым верхом.

Поэтому Майло перебрался в кузов, к раненым.

Комиссар Харк выбрал его для этой миссии. И Майло хотел бы знать, по какой причине. Можно было выбрать кого угодно из солдат.

Может, потому, что Майло недолго был солдатом? Несмотря на форму, кое-кто из Призраков до сих пор относился к нему, как к гражданскому. И Майло это обижало. Фес, он был имперским гвардейцем! И разобрался бы с каждым, кто в этом усомнится. Больше всего он негодовал потому, что знал: он пропускал последний поход Призраков Танит под командованием Ибрама Гаунта. Вряд ли эта миссия принесет много славы, но Майло заслужил быть там.

Он чувствовал себя обманутым.

Позже, глядя, как лунный свет отражается в реке, он думал о том, не Гаунт ли подбил Харка выбрать именно его? Их последний разговор с комиссаром в Университете был неприятным. Неужели Гаунт действительно хотел его отослать?

Большинство раненых находились без сознания или спали. Майло сел рядом с капитаном Геродасом в задней части грохочущего грузовика. Капитан был бледен, как полотно, из-за потери крови и боли. Измученное лицо осунулось. Майло боялся, что Геродас не доедет до Доктринополя, несмотря на заверения доктора Курт. Капитан потерял так много крови.

— Не вздумайте умирать на моих руках, сэр, — проворчал Брин, обращаясь к офицеру.

— Рад стараться, — пробормотал Геродас.

— Просто плохая рана. Они поставят вас на ноги. Фес, у вас будет аугмент вместо колена, вот увидите!

Геродас слабо усмехнулся.

— У сержанта Варла в моем отряде аугментированное плечо. Фес, такая крутая бионика!

— Да? — прошептал Геродас.

Майло хотел, чтобы сержант продолжал говорить. О чем угодно, о любой ерунде. Он боялся, что если Геродас уснет, что-нибудь случится.

— О да, сэр. Классная штука! Клянусь, он подмышкой колет орехи.

Геродас снова ухмыльнулся.

— Ты пропустишь все веселье, возвращаясь с нами, — сказал он.

Майло поморщился.

— Веселого мало. Лебединая песня комиссара-полковника. Немного славы.

— Он хороший человек, — пробормотал Геродас и пошевелился, пытаясь найти положение, в котором боль будет потише. — Отличный командир. Я не очень хорошо его знаю, но из того, что видел, могу смело сказать, что горд быть одним из его людей.

— Он делает свою работу, — ответил Майло.

— И даже больше. Улей Вервун! Я читал рапорты о нем. Какая тактика! Какое командование! Ты был там?

— Прочесал улей насквозь, один фесов квартал за другим, сэр.

Геродас закашлялся, потом улыбнулся.

— Будет, о чем вспомнить. Чем можно гордиться.

— Все было как обычно, — солгал Майло. На его глазах выступили злые слезы.

— Солдат, такую славу ты пронесешь до конца своих дней… — Геродас замолчал и, казалось, провалился в забытье.

— Капитан? Капитан!

— Что? — спросил Геродас, моргая.

— Я… ничего. Я вижу огни. Вижу Доктринополь. Мы почти добрались.

— Это хорошо, солдат.

— Майло. Это Майло, сэр.

— Это хорошо, Майло. Скажи мне, что ты видишь?

Майло встал, балансируя в тряском грузовике, и взглянул через ветреную мглу на призрачные огни, горевшие над Цитаделью. Пламя было похоже на маяк в ночи.

— Я вижу святой город, сэр.

— Правда?

— Да. Я вижу его. Вижу огни.

— Как же я хочу быть там, — прошептал Геродас.

— Сэр? Что вы сказали, сэр? — Майло пригнулся от ветра, крепко держась за борта кузова.

— Меня зовут Лукан Геродас. Уже не чувствую себя сэром. Зови меня по имени.

— Хорошо, Лукан.

Геродас медленно кивнул.

— Скажи мне, Майло, что ты видишь теперь?

— Вижу городские ворота. Крыши и башни. Вижу храмы, сияющие, словно светлячки в ночи.

Лукан Геродас не ответил. Грузовик проехал через Врата Пилигримов. Рассвет стал едва заметно окрашивать горизонт.

Через десять минут машина уже была во дворе западного городского лазарета. К этому времени Геродас был мертв.