Они убили корабль-нарушитель на краю Солнечной системы. Он мчался, разрывая космическое пространство стальным, утыканным амбразурами шипом в километр длиной и оставляя за собой предсмертный горящий след, будто клочья савана. Как львы, настигшие охромевшую жертву, два золотистых ударных корабля взяли умирающее судно в клещи. Каждый из них напоминал затупленный на углах треугольник из полированной брони, пронзающий пустоту на конусах раскаленного до температуры звезд пламени. Корабли несли на борту оружие, способное сровнять с землей города, и отряды храбрейших воинов. Их задачей было уничтожать любого врага, посмевшего вторгнуться в охраняемые владения.

Эта звездная система — место обитания Императора Человечества, сердце Империума, преданное ярчайшим из его сыновей. Здесь не было места милосердию. «Гость» явился без предупреждения и подобающих опознавательных сигналов, поэтому ему оставалось лишь умереть возле Солнца, освещавшего зарождение человечества.

На корпусе нарушителя расцвели взрывы, на обшивке зазияли рваные раны, из которых в пустоту посыпались гибнущие члены экипажа и сгустки расплавленного металла. Охотники перестали стрелять из орудий и запустили в борта нарушителя абордажные торпеды. Первое бронированное жало пробило командную палубу корабля; штурмовые рампы опустились и изрыгнули воинов, одетых в янтарные доспехи и открывших яростный огонь.

В каждой абордажной торпеде находились двадцать Имперских Кулаков из Легионес Астартес: генетически улучшенных воинов, облаченных в силовые доспехи и не знающих ни страха, ни жалости. Их противник носил знаки Хоруса, сына Императора, восставшего против своего отца и ввергнувшего Империум в гражданскую войну. Красные глаза со щелевидными зрачками, оскаленные звериные морды и зубчатые восьмиконечные звезды украшали корпус корабля и тела членов экипажа. Сладковатый смрад разложения проникал даже внутрь герметичных доспехов Имперских Кулаков, с боем пробивавшихся внутрь корабля. С их янтарной брони капала кровь, с цепных мечей свисали клочья плоти. Экипаж корабля-нарушителя оказался весьма многочисленным: рядовые матросы, сервиторы, командный состав, техники и воины. Имперских Кулаков было всего сто, но они не собирались никого оставлять в живых.

Через двадцать две минуты после высадки десанта Легионес Астартес нашли запертую дверь. Она была в три человеческих роста высотой и шириной с боевой танк. Легионеры не знали, что находится за ней, но это не имело значения. То, что так старательно оберегалось, должно было представлять особую ценность для врага. Четыре мелтазаряда, и в двухметровой толще металла образовалась оплавленная дыра. Первый Имперский Кулак пролез в брешь, края которой еще светились вишнево-красным, с болт-пистолетом наготове, выискивая цель.

За дверью находилось пустое помещение, настолько высокое и просторное, что в нем уместилось бы в ряд с полдюжины «Лэндрейдеров». Воздух чистый, без зловония, которое наполняло весь остальной корабль, словно комната была полностью изолирована. Никаких зубчатых звезд, нацарапанных на металлическом полу, и красных глаз на стенах.

В первый момент комната показалось пустой, но затем космодесантники увидели в центре человека. Они двинулись вперед: красные прицельные руны на дисплеях их шлемов мерцали на сгорбленном мужчине, одетом в серое. Он сидел на полу, вокруг валялись остатки пищи и скомканные листы пергамента. Один конец толстой цепи был прикован к палубе, а другой — к кандалам на его тощих лодыжках. На коленях у человека лежала стопка желтого пергамента. Рука сжимала грубое металлическое перо, кончик которого был испачкан черным.

Сержант абордажной группы Имперских Кулаков подошел к человеку на длину клинка. В гулкой комнате появлялись все новые воины с оружием на изготовку.

— Кто ты? — пророкотал сержант сквозь решетку громкоговорителя, встроенного в шлем.

— Последний летописец, — ответил человек.

Безымянная крепость пряталась от солнца на темной стороне Титана, будто отвернувшись от света. Километровый диск из камня и брони парил в пустоте над желтым спутником. Свет, отраженный от разбухшего шара Сатурна, играл на верхушках ее орудийных башен, отбрасывая на поверхность изломанные тени. Это была оборонительная станция — часть сети укреплений, защищавших подступы к Терре. После измены Хоруса у нее появилась новая задача: в ее изолированных камерах держали предполагаемых предателей и изменников, выпытывая у них секреты. Тысячи тюремщиков поддерживали в узниках жизнь, пока в том сохранялась надобность. Вопросов, требовавших ответа, было несметное множество, и камеры никогда не пустовали.

Рогалу Дорну предстояло стать первым примархом, ступившим на территорию безымянной крепости. Но подобная честь его вовсе не радовала.

— Отвратительно, — заявил Дорн, наблюдая, как на смотровом экране вырастает космическая крепость. Он сидел на металлической скамье, подперев подбородок кулаком в бронированной перчатке. Во внутреннем отсеке десантно-штурмового корабля «Грозовая птица» было темно, экран отбрасывал на лицо примарха мертвенно-холодный свет. Темные глаза над высокими скулами, нос, не выступающий за линию лба, опущенные уголки рта, сильная челюсть. Само совершенство, разгневанное и высеченное из камня.

— Это неприятно, но необходимо, милорд, — произнес из темноты голос у него за спиной. Голос был низкий, глубокий и немолодой. Примарх не стал оборачиваться, чтобы взглянуть на говорящего — серое существо, стоящее на границе света. В командном отсеке они были одни. Рогал Дорн руководил обороной Терры и миллионами воинов, а сюда прибыл с одним помощником.

— В последнее время я слышу слово «необходимо» слишком часто, — проворчал Дорн, не отрывая глаз от ожидающей крепости.

Фигура позади Дорна двинулась вперед. Холодный голубоватый свет упал на испещренное морщинами лицо. Как и примарх, человек был в доспехах; свет играл на их гранях, но цвет в сумраке был неразличим.

— Враг внутри, милорд. Он не только сражается с нами на поле боя, он ходит среди нас, — ответил старый воин.

— Значит, на этой войне опасно кому-либо доверять, капитан? — спросил Дорн. Его голос напоминал отдаленные раскаты грома.

— Я говорю правду, как я ее понимаю, — был ответ.

— Скажи мне, если бы не мои Имперские Кулаки, отыскавшие его, узнал бы я когда-нибудь, что Соломон Восс угодил сюда? — Он отвернулся от экрана и взглянул на старого воина. Глаза примарха казались озерами темноты. — Что бы с ним тогда было?

Мерцающий голубой свет экрана высветил фигуру старого воина. Серые доспехи, без каких-либо эмблем и знаков отличия, рукоять двуручного меча за плечами и едва различимый знак на сером наплечнике.

— То же, что должно быть теперь: нужно узнать правду, а затем сделать то, чего эта правда потребует, — ответил старый воин. Он чувствовал волну эмоций, исходящую от примарха, неистовство, скрытое за каменным фасадом.

— Я видел, как мои братья сжигают миры, которые мы создавали вместе, посылал своих сынов против сыновей моих братьев. Я изменил сердце империи моего отца, одев его в сталь. Ты полагаешь, что я хочу избегнуть той реальности, перед лицом которой мы находимся?

Старик ответил не сразу.

— Тем не менее вы здесь, милорд. Вы пришли сюда, чтобы увидеть человека, которого, по всей вероятности, совратил Хорус, и те силы, что взрастили его. — Рогал Дорн не шелохнулся, но старый воин чуял опасность в этой неподвижности, словно лев изготовился к смертельному прыжку.

— Берегись, — произнес Дорн. Шепот был похож на шелест меча, скользящего из ножен.

— Доверие — уязвимое место в нашей броне, лорд, — ответил воин, глядя в глаза примарху. Дорн шагнул вперед, умышленно задержав взгляд на гладкой серой поверхности доспехов, где должна была располагаться атрибутика легиона.

— Неожиданная для тебя сентиментальность, Иактон Круз, — заметил он.

Старый воин медленно кивнул, вспоминая идеалы и нарушенные клятвы, благодаря которым очутился здесь. Когда то он был капитаном легиона Лунных Волков, легиона Хоруса. Едва ли не последним из своего рода. И кроме клятвы служить Императору, и только Императору, у него ничего не осталось.

— Я познал цену слепому доверию, милорд. Доверие нужно заслужить.

— И поэтому мы должны предать огню идеалы Империума? — спросил Дорн, склоняясь к Крузу. От такого внимания примарха большинство смертных были бы вынуждены пасть на колени. Круз, не дрогнув, выдержал взгляд Дорна. Он знал свою задачу, дал предбоевую клятву, что будет внимательно следить за разбирательством Рогала Дорна. Его долг состоял в том, чтобы уравновешивать этот процесс вопросами.

— Вы вмешались, и потому решение насчет этого человека придется принимать вам. Его жизнь в ваших руках, — сказал Круз.

— А если он невиновен? — резко бросил Дорн.

Круз устало улыбнулся.

— Это ничего не доказывает, милорд. Если он представляет угрозу, его надо уничтожить.

— И ты здесь именно для этого? — поинтересовался Дорн, кивая на рукоять меча за плечами у Круза. — Чтобы изобразить судью, присяжных и палача?

— Я здесь, чтобы помочь вам принять решение, и делаю это ради Сигиллита. Это его владения, и я действую от его имени.

Дорн отвернулся от Круза, и по его лицу скользнула тень неприязни.

Обзорный экран заполнила стена безымянной крепости. Зубчатые ворота раскрылись им навстречу, словно поджидающая пасть. Круз увидел огромную посадочную платформу, залитую ярким светом. На платформе выстроились сотни воинов в красных глянцевых доспехах с серебристыми визорами — тюремщики безымянной крепости. Они никогда не показывали свои лица и не имели имен; каждый шел под своим номером. Среди них свободными группками, спрятав лица под капюшонами, стояли сутулые дознаватели, чьи пальцы были аугментически усилены иглами и лезвиями, торчащими из рукавов их красных одеяний.

Под урчание антигравитационного поля «Грозовая птица» опустилась на палубу. Теплый воздух встретился со стылым от пребывания в вакууме металлом; крылья и блестящий корпус корабля мгновенно обледенели. Из носовой части десантно-штурмового корабля под шипение пневматики опустилась рампа, и Рогал Дорн вышел на слепящий свет. Он сиял, свет отражался от шлифованного золота доспехов и играл на рубинах, зажатых в когтях серебряных орлов. С его плеч ниспадала черная с красной подкладкой мантия, расшитая узорами цвета слоновой кости. Люди в посадочном доке опустились на одно колено, и палуба загудела от одновременного удара тысяч колен. За примархом, словно тень за солнцем, шествовал Иактон Круз в призрачно-серых доспехах.

В конце темно-красного строя стражников стояли три коленопреклоненные фигуры. Они были в таких же глянцево красных доспехах, как и другие, склоненные лица скрывали тускло-серебряные маски — хранители ключей безымянной крепости. Круз был одним из немногих, видевших их лица.

— Аве, преторианец! — провозгласила одна из фигур гулким механическим голосом. Остальные коленопреклоненные эхом подхватили приветствие.

— Отведите меня к летописцу Соломону Воссу, — приказал примарх, заглушая гаснущее эхо.

Когда дверь камеры отворилась, человек писал. Светосфера у него над головой создавала круг тускло-желтого света, за пределами которого все, кроме импровизированного письменного стола и самого человека, утопало в темноте. Худые плечи склонились над листом пергамента, перо в тонкой руке со скрипом выцарапывало черные слова. Он даже не вздрогнул.

Рогал Дорн вошел в камеру. Он снял доспех и остался в черном табарде, схваченном на талии золотым плетеным поясом. Казалось, что темные металлические стены камеры раздвигаются от одного его присутствия. За ним следовал Круз, по-прежнему облаченный в серые доспехи.

— Соломон Восс, — мягко позвал Дорн.

Мужчина поднял глаза. У него было приятное плоское лицо с гладкой кожей и морщинками вокруг глаз. Стального цвета волосы, собранные сзади в хвост, рассыпались по грубой ткани, прикрывавшей спину. В присутствии примарха многие люди едва могли вымолвить слово, а этот лишь кивнул и устало улыбнулся.

— Привет, дружище, — сказал Восс. — Я знал, что кто-нибудь да придет. — Его глаза скользнули по Крузу. — Однако ты не один, как я вижу. — Круз уловил презрение, скрытое в словах, но его лицо осталось бесстрастным. Восс пристально разглядывал легионера. — Мне откуда-то знакомо твое лицо.

Круз не ответил. Разумеется, он знал, кто этот человек: Соломон Восс — автор «Предела просвещения» и свидетель первых завоеваний Великого крестового похода, лучший, по мнению многих, летописец эпохи. Круз однажды встречался с Воссом — очень давно, в другой жизни. С тех пор с ним много всего случилось, и воин был удивлен, что его постаревшее лицо вызывает у кого-то воспоминания.

Восс кивнул на гладкие серые доспехи Круза.

— Цвета и знаки легиона всегда были предметом гордости. Что означает этот однотонный серый? Стыд, быть может? — Лицо Круза оставалось бесстрастным. Когда-то такие слова разозлили бы его. Теперь в нем не осталось ложной гордости, которую можно было бы уязвить. Его прошлая жизнь Сына Хоруса, или Лунного Волка, осталась в далеком прошлом.

Дорн взглянул на Круза. Лицо примарха было непроницаемо, но голос звучал твердо:

— Он здесь, чтобы наблюдать, и только.

— Молчаливая рука правосудия. — Восс кивнул и вернулся к листу пергамента. Перо вновь заскрипело. Дорн придвинул к столу металлический стул и сел. Стул закряхтел под его тяжестью.

— Я твой судья, летописец, — негромко произнес Дорн. В его голосе зазвучали нотки, которые Круз никак не мог распознать.

Восс не ответил, продолжая выводить буквы. Задумавшись над словом, он тихонько присвистнул. Крузу показалось, что он видит чувства, отражающиеся на лице летописца: смесь опасения и вызова. Потом перо завершило строку затейливым росчерком, и Восс положил его на стол. Он кивнул подсыхающим словам и улыбнулся.

— Готово. Сказать по правде, я думаю, что это лучшая из моих работ. Льщу себя надеждой, что равной ей не найдется даже среди трудов древних. — Он повернулся и взглянул на Дорна. — Разумеется, ее никто никогда не прочтет.

Дорн слабо улыбнулся, будто не слышал последних слов, и кивнул на стопку пергамента на столе.

— Значит, тебе дали пергамент и перо?

— Да, — вздохнул Восс. — Хотелось бы сказать, что это очень любезно с их стороны, но я больше склонен думать, что они надеются впоследствии отфильтровать все это на предмет секретов. Видишь ли, они никак не могут поверить, что я говорю правду, но не могут и перестать надеяться, что именно это я и делаю. Информация о твоем брате, понимаешь ли. Я чувствую, как они ее жаждут. — Круз заметил, что при упоминании о брате лицо Дорна едва заметно напряглось.

— Тебя уже допрашивали? — спросил Дорн.

— Да. Но ничего серьезного. Пока. — Восс грустно рассмеялся. — У меня такое ощущение, что до этого было рукой подать. Пока они не прекратили задавать вопросы и не оставили меня тут. — Восс поднял бровь. — Твоя работа?

— Я не собирался позволить великому Соломону Воссу сгинуть в камере для допросов, — усмехнулся Дорн.

— Я польщен, но здесь полно других узников; полагаю, тысячи людей. — Восс оглядел металлические стены своей камеры, словно мог видеть сквозь них. — Временами я слышу крики. Думаю, они хотят, чтобы мы их слышали. Наверное, считают, что потом нас легче будет допрашивать. — Голос Восса затих.

«Этот человек сломлен, — подумал Круз. — Что-то внутри него умерло».

Примарх склонился к Воссу.

— Ты ведь был не просто летописцем, — сказал Дорн. — Помнишь?

— Был, — кивнул мужчина, глядя в темноту. — Когда-то. Еще до Улланора, когда и летописцев-то не существовало, только на уровне идеи. — Восс покачал головой и взглянул на лежащий перед ним пергамент. — Просто идеи.

Дорн кивнул, и Круз увидел на обычно угрюмом лице примарха тень улыбки.

— Твоей идеи, Соломон. Тысячи творческих людей, посланных запечатлеть правду о Великом крестовом походе. Идея, достойная Империума.

Восс слабо улыбнулся.

— И снова я польщен, Рогал Дорн. Но идея не только моя, как ты, наверное, помнишь. — Дорн кивнул, и Круз услышал страстные нотки в голосе Восса. — Я был лишь сочинителем, которого сильные мира сего терпели за мое умение облекать их деяния в слова, способные распространяться, подобно огню. — Глаза Восса засияли, будто отражая свет ярких воспоминаний. — Не то, что итераторы, не как Зиндерманн и прочие манипуляторы. Имперская Истина не нуждалась в подтасовках. Ей требовалось лишь быть отраженной в Империуме через слова, художественные образы и звуки. — Он умолк и оглядел свои тонкие пальцы в черных чернильных пятнах. — Во всяком случае, тогда я так думал.

— Ты был прав, — сказал Дорн, и Круз увидел на лице примарха убежденность. — Я помню манускрипты, представленные императору в Зуритце. Созданные тобой и переписанные Аскарид Ша. Они были красивыми и честными. — Дорн медленно кивал, словно подначивая Восса, продолжавшего разглядывать свои руки, ответить. — Петиция об учреждении ордена творцов, дабы «свидетельствовать, записывать и отражать свет истины, которую несет Великий крестовый поход». Орден из людей, которые стали бы памятью Империума о том, как он создавался: вот что, по твоему мнению, было необходимо. И ты был прав.

Восс медленно кивнул, затем поднял глаза, в которых зияла пустота. «Взгляд человека, размышляющего об утраченном», — подумал про себя Круз. В прежние годы он сам нередко выглядел так же…

— Да, славные были времена, — произнес Восс. — Когда Совет Терры утвердил орден летописцев, мне на миг показалось, что я понял, что должны были чувствовать ты и твои братья при виде того, как ваши сыны несут свет Галактике. — Он пренебрежительно хмыкнул. — Но сейчас ты здесь не для того, чтобы льстить, Рогал Дорн, а чтобы судить.

— Ты исчез, — сказал Дорн так же мягко, как начал. — Исчез вскоре после предательства. Где ты был?

Восс ответил не сразу.

— Я рассказывал правду, пока твои сыновья не забрали меня с корабля. — Он посмотрел на Круза. — Уверен, что об этом говорится в их докладах.

Круз продолжал безмолвствовать. Он знал, что сказал Восс нашедшим его Имперским Кулакам и что говорил потом дознавателям. Рогал Дорн тоже должен был знать, но примарх ничего не сказал. Молчание длилось до тех пор, пока Восс не взглянул на Дорна и не сказал то, чего от него ждали:

— Я был у магистра войны.

Иактон Круз держался на подобающем расстоянии от примарха, созерцавшего звездные узоры у себя над головой. Они находились внутри купола обсерватории, в хрустальном пузыре на верхней стороне безымянной крепости. Над ними висел Сатурн, чьи мутные кольца напоминали Крузу прослойки жира в куске мяса. Дорн внезапно прекратил допрос Соломона Восса, пообещав скоро вернуться. Крузу он объяснил, что ему нужно подумать. И они пришли сюда размышлять при свете звезд, под оком Сатурна. Крузу подумалось: Дорн надеялся, будто Восс станет отрицать то, что говорил прежде, чтобы у примарха нашлись основания освободить его.

— Он все такой же, каким я его помню, — произнес внезапно Дорн, продолжая разглядывать рассыпанные по небу звезды. — Постаревший, побитый жизнью, но все тот же. Никаких признаков порчи, на мой взгляд.

«Я должен исполнить свой долг, — подумал Круз. — Даже если это все равно, что вонзить нож в незажившую рану». Он глубоко вздохнул, прежде чем заговорить.

— Никаких, милорд. Но, возможно, вы видите то, что хотите увидеть. — Примарх не шелохнулся, но Круз ощутил, как разом изменилась атмосфера и в студеном воздухе повеяло опасностью.

— Ты предполагаешь слишком многое, Иактон Круз, — тихо прорычал примарх.

Круз осторожно приблизился к Дорну на шаг.

— Я ничего не предполагаю, — спокойно ответил старик. — У меня не осталось ничего, кроме одной нерушимой клятвы. Эта клятва подразумевает, что я должен говорить. — Примарх обернулся и выпрямился, так что Круз вынужден был смотреть ему прямо в лицо. — Даже вам, лорд.

— Ты должен сказать еще что-нибудь? — проворчал Дорн.

— Да. Я должен напомнить вам, что враг хитер и у него есть разное оружие. Мы можем защитить себя лишь подозрительностью. Быть может, Соломон Восс точно такой, каким вы его помните. Быть может… — Круз выделил эти слова. — Но, возможно, этого недостаточно.

— Ты веришь его словам? Что все это время он был с Хорусом?

— Я верю фактам. Восс был у врагов, добровольно либо в качестве пленника. Он находился на корабле, подчинявшемся Хорусу и несущем опознавательные знаки врага. Все остальное может быть…

— …выдумкой. — Дорн угрюмо кивнул. — Он был лучшим рассказчиком из всех, кого я знал. Миллиарды жителей Империума знают о наших делах только благодаря его рассказам. Думаешь, он и теперь сочиняет?

Круз покачал головой.

— Не знаю, лорд. Сейчас мое дело не судить, а задавать вопросы.

— Тогда исполняй свой долг и спрашивай.

Круз вздохнул и начал перечислять, загибая пальцы:

— Если он не изменник, зачем отправился к Хорусу? Когда тот проводил зачистку в легионах, он уничтожил всех летописцев. Почему оставил в живых этого? — Дорн слушал, не перебивая, и Круз продолжал. — И вражеский корабль с единственным уцелевшим человеком на борту не сам по себе прилетел в Солнечную систему. — Он помедлил, думая о том, что беспокоило больше всего. Дорн смотрел на него, молча обдумывая услышанное. — Это не было случайностью. Его вернули нам.

Дорн кивнул, облекая тревогу Круза в слова.

— Если так, то зачем?

* * *

— Почему ты отправился к Хорусу? — спросил Рогал Дорн.

Они вновь находились в камере. Соломон Восс сидел за своим столом, Рогал Дорн напротив него, а Круз стоял у двери. Восс отхлебнул из помятой железной кружки чая со специями (он попросил об этой малости Дорна, и примарх разрешил.) Летописец неспешно проглотил напиток и облизнул губы, прежде чем заговорить.

— Я был на Хаттузе с Восемьсот семнадцатым флотом, когда услышал, что Хорус поднял мятеж против Императора. И сначала не мог в это поверить: пытался выяснить причины, найти контекст, уяснить суть происходящего. И когда понял, что не могу ее постичь, догадался, что нужно сделать — увидеть правду своими глазами, стать очевидцем, а затем облечь увиденное в слова и поделиться своим знанием с другими.

Дорн нахмурился.

— Ты сомневался в том, что Хорус — изменник?

— Нет. Но я был величайшим летописцем. И мой долг — осмыслить грандиознейшие события с помощью искусства. Я знал, что другие начнут сомневаться или просто не поверят, что ярчайший из сынов Империума мог выступить против него. Если это было правдой, я хотел, чтобы она кричала из работ как можно большего числа летописцев.

Круз заметил, каким страстным и оживленным сделалось лицо Восса. На мгновение усталость исчезла, и от человека повеяло убежденностью.

— Ты слишком много на себя берешь, — заметил Дорн, пытаясь понять смысл бессмысленного.

— Летописцы сделали реальностью то, что произошло во времена Великого крестового похода. Если бы не мы, кто помнил бы о нем хоть что-нибудь?

Дорн мягко покачал головой.

— Война между легионами — не место для художников.

— А другие войны, описанные нами? Разве они были более подходящими? Когда все, построенное тобой, нами, стало подвергаться сомнению, где еще мне надлежало быть? Я — летописец, и мой долг состоит в том, чтобы засвидетельствовать эту войну. — Восс поставил кружку с чаем на стол. — Я уже начал строить планы, как попасть на Исстваан-пять при помощи связей и знакомств. — Восс скривился, будто эти слова имели горький вкус. — И тут появился «Эдикт о роспуске». По распоряжению Совета Терры летописцы больше не существовали. Нас убирали из войск и возвращали в гражданское общество. Тем, кто находился в боевых частях, запрещалось писать о происходящем вокруг.

Круз почувствовал горечь в его словах. После известия об измене Хоруса в Империуме многое изменилось. И одним из изменений стала отмена государственной поддержки летописцев. Росчерком пера их просто упразднили.

«Лучше так, чем то, что могло с ними случиться», — подумал Круз. В мозгу промелькнули образы мужчин и женщин, погибших под выстрелами его бывших братьев целую вечность назад, но кажется, что это было вчера. Он моргнул и возвратился в грубую реальность тюремной камеры.

— Но ты не подчинился, — вставил Дорн.

— Я был зол, — огрызнулся Восс. — Я был основателем ордена летописцев и засвидетельствовал Крестовый поход с самого его начала на Терре. Я видел полубогов и кровь, пролившуюся среди звезд и ознаменовавшую рождение Империума. — Он воздел руку над головой, словно указывая на звезды и планеты над ними. — Я сделал эти события реальными для тех, кто никогда их не видел. Я облек их в слова, чтобы эхо этих войн прозвучало в будущем. Тысячелетия спустя дети услышат, прочтут и почувствуют величие былых времен благодаря моим словам. — Он фыркнул. — Мы, летописцы, служили просвещению и истине, а не прихоти совета бюрократов. — Восс покачал головой; на мгновение его губы скривились, потом он моргнул. — Со мной была Аскарид, — тихо сказал он. — Она сказала, что это немыслимая и опасная затея, продиктованная моим эго. «Паломничество гордыни» — так она это назвала. — Он улыбнулся и на миг прикрыл глаза, погружаясь в былое счастье.

Крузу было известно имя Аскарид Ша — иллюстратора и каллиграфиста. Она переписывала труды Восса в свитки и фолианты, столь же прекрасные, как и его слова.

— Твоя помощница? — спросил Круз. Вопрос невольно сорвался с его губ. Дорн метнул на помощника суровый взгляд.

— Да, она была моей помощницей во всех смыслах этого слова. — Восс вздохнул и уставился на остатки чая в чашке. — Мы целыми днями спорили, — негромко продолжал он. — До тех пор, пока не стало ясно, что я не намерен менять свое решение. Я знал, что попасть на Исстваан-пять возможно: у меня были знакомые на флотах по обе стороны фронта.

Восс умолк, глядя в пространство, словно там стоял и смотрел на него кто-то из далекого прошлого. Дорн молча ждал. Несколько мгновений спустя Восс снова заговорил, уже более сдержанно:

— Аскарид отправилась со мной, хотя, полагаю, и боялась того, чем все могло закончиться.

— И чем это закончилось? — спросил Дорн. Восс перевел взгляд на примарха. Его глаза все еще были широко раскрыты от воспоминаний.

— Разве ты здесь не для того, чтобы решить это, Рогал Дорн?

* * *

— Насчет «Эдикта о роспуске» он прав, — сказал Дорн.

Восс попросил разрешения поспать, и примарх позволил ему. Они с Крузом возвратились в хрустальный купол под звездным небом. Круз чувствовал тягостное настроение Дорна, разглядывавшего звезды.

— Конец летописцев? — Круз приподнял бровь и заглянул в лицо Дорну. — Вы полагаете, что следовало позволить им болтаться на войне? Засвидетельствовать наш позор в картинах и песнях? — Повисла пауза. Круз ожидал очередного гневного выговора, но примарх лишь медленно выдохнул через нос, ничем более не выдав своих эмоций.

— У меня были сомнения, когда Совет утвердил этот эдикт, — сказал Дорн. — Его тогдашняя позиция была совершенно логичной. Мы воюем сами с собой и не знаем, насколько далеко простирается вероломство моего брата. Теперь не время позволять целой ораве творцов беспрепятственно слоняться среди наших войск. Это не та война, которую нужно описывать в стихах. Я понимаю, что…

— Но вопреки логике вы испытывали сомнения, — договорил за него Круз. Ему показалось, что он вдруг понял, почему Рогал Дорн, Защитник Терры, явился в тюремную камеру повидаться со старым летописцем.

— Не сомнения, а печаль. — Дорн отвернулся, указывая на звезды за хрустальным стеклом. — Мы явились на эти звезды, неся с собой войну во имя просвещенного будущего. Мы взяли с собой лучших творцов, чтобы они могли запечатлеть эту правду. Теперь наши сражения забыты и не воспеты. О чем это говорит? — Рука Дорна упала.

— Это практическая сторона той ситуации, в которой мы оказались. За истину, которую мы отвоевывали, приходится платить, — ответил Круз.

— Платить молчанием и темнотой? Забытыми и неподсудными делами? — Дорн направился к выходу из купола. От его шагов в воздух поднималась пыль.

— Выживание или забвение — такой приговор вынесет нам история, — ответил серый воин.

Дорн обернулся к Крузу, на его лице мелькнула тень гнева.

— У Империума остался единственный выход — стать жестокой машиной из стали и крови? — свирепо прошептал примарх.

— За будущее надо платить, — сказал Круз, не отходя от обзорного окна. Дорн промолчал. На миг Крузу показалось, что он увидел в глазах примарха отчаяние. Позади него сверкали планеты Солнечной системы — холодные светящиеся точки над башнями безымянной крепости.

— Во что же мы превратимся, Иактон Круз? Кого сделает из нас это будущее? — спросил Дорн и ушел, не оглядываясь.

* * *

— Когда мы добрались до Исстваана-пять, резня уже кончилась, — продолжал Восс. — Мне так и не представилась возможность попасть на поверхность, но все пространство вокруг планеты было забито обломками. Я видел, как они проплывают мимо иллюминатора моего отсека, еще теплые, догорающие за счет оставшегося в них кислорода.

Дорн кивнул и с непроницаемым лицом продолжил слушать рассказ летописца. После возвращения из обсерватории в примархе что-то изменилось — он будто начал возводить в душе стену. Это напоминало Крузу ворота крепости, со скрипом закрывающиеся при появлении врага. Если Восс тоже это заметил, то не подал вида.

— Сыны Хоруса пришли за нами. Увидев их, я понял, что неверно истолковал суть этой гражданской войны. — Восс взглянул на Круза, и старый воин почувствовал внутри холодок. — Металл цвета морской волны, отделанный бронзой и усеянный красными глазами с вертикальным зрачком. С некоторых доспехов сыпались комья засохшей крови. Еще там были головы, подвешенные на цепочках или прямо за волосы. От легионеров разило железом и кровью, и они велели идти с ними. Лишь одна из нас спросила почему. Я был бы рад вспомнить ее имя, но в тот момент мне хотелось, чтобы она замолчала. Легионер подошел и вырвал ей руки, бросив тело корчиться на полу. После этого мы пошли с ними. — Восс умолк; его глаза затуманились, словно вновь видели женщину, умирающую в луже собственной крови.

У Круза непроизвольно сжались кулаки, а в мозгу вспыхивали гневные вопросы: кто это был? Который из его бывших братьев совершил такое? Был ли это один из тех, кого он знал и любил когда-то? Ему вспомнился миг, когда он узнал правду о людях, которых называл своими братьями. «Прошлое способно ранить», — подумал старик. Он тихонько вздохнул, освобождаясь от боли. Нужно слушать! Здесь и сейчас от него требуется именно это.

— С тобой было много летописцев? — спросил Дорн.

— Да. — Восс вздрогнул. — Я убедил других пойти со мной. Тех, кто согласился, что наш долг — правдиво отражать закатную эпоху. Всего — двадцать один человек. Еще были другие, снятые с кораблей легионов, продемонстрировавших, кому они служат. — Восс облизал губы; в его глазах снова появилось отсутствующее выражение.

— Что с ними стало? — спросил Дорн.

— Нас привели в зал на «Духе мщения». Однажды, давным-давно, я там бывал. — Восс слегка покачал головой. — Но теперь это было совсем другое место. Обзорный экран по прежнему глядел на звезды, как огромный глаз, и стены, сужаясь, все так же уходили вверх, во тьму. Но с потолка на цепях свисало нечто, иссохшие изуродованные существа, на которые было невозможно смотреть. Металлические стены увешаны рваными знаменами в темных пятнах. И жарко, словно в пещере у костра. В воздухе мерзко пахло горячим металлом и сырым мясом. Я увидел Сынов Хоруса, застывших в ожидании по одну сторону зала. А в центре стоял Хорус.

Мне кажется, я все еще надеялся увидеть перламутрово-белые доспехи, мантию цвета слоновой кости и дружеское лицо. Я глядел на него, он — прямо на меня. Хотелось бежать, но я не мог, был не в силах даже вздохнуть. Просто смотрел на это лицо в обрамлении доспеха цвета океанского шторма. Он указал на меня и сказал:

«Всех, кроме этого». Его сыны сделали остальное.

Три секунды грохота и крови. Когда вновь стало тихо, я стоял на палубе на четвереньках. Вокруг моих пальцев были лужи крови и растерзанное мясо. Единственное, о чем я мог думать, — это то, что Аскарид стояла рядом со мной. Я почувствовал, как она взяла меня за руку перед началом стрельбы. — Восс закрыл глаза, сцепив руки на коленях.

Круз понял, что не может отвести глаз от этих перепачканных чернилами рук, морщинистой кожи и пальцев, сцепленных и словно пытающихся удержать память.

— Но тебя он оставил в живых, — произнес Дорн ровно и размеренно, словно прозвучали удары молота о камень.

Восс поднял глаза и встретился с примархом взглядом.

— О да! Хорус меня пощадил. Он подошел и навис надо мной; я ощущал его присутствие, сдерживаемую свирепость, словно жар из горна. «Посмотри на меня», — велел он, и я повиновался. Он улыбнулся. «Я помню тебя, Соломон Восс, — сказал он. — Я очистил свои флоты от тебе подобных, но тебя оставлю. Никто не причинит тебе вреда, и ты увидишь все. — Он рассмеялся. — Будешь летописцем!»

— И что ты сделал? — спросил Дорн.

— Единственное, что мог. Стал летописцем. Я видел все кровопролития, слышал слова ненависти, вдыхал запахи смерти и безрассудства. Полагаю, на какое-то время я впал в безумие. — Восс тихо рассмеялся. — Но затем мне открылась правда этой эпохи, и я нашел истину, которую искал.

— В чем же эта истина, летописец? — поинтересовался Дорн, и Круз расслышал в его словах угрозу, опасную, как острие клинка.

Восс снова издал смешок, будто услышал дурацкий детский вопрос.

— В том, что будущее мертво, Рогал Дорн. Оно — лишь прах, летящий по ветру.

Круз не успел моргнуть, как Дорн уже был на ногах и источал ярость, как огненный жар. Старому воину пришлось заставить себя успокоиться, так как эмоции Дорна накрыли камеру, словно расползающаяся по небу грозовая туча.

— Ты лжешь! — взревел примарх. Это был голос, повергавший в ужас целые армии.

Круз ждал, что за этим последует удар и от летописца останется лишь кусок окровавленной плоти на полу. Но ничего подобного не произошло.

Восс лишь покачал головой. «Что же такое повидал этот человек, — подумалось Крузу, — что гнев примарха для него не страшнее легкого ветерка?».

— Я видел, во что превратился твой брат, — сказал летописец, тщательно подбирая слова. — Я смотрел в глаза твоему врагу. И знаю, что должно случиться.

— Хорус будет повержен, — бросил Дорн.

— Да, возможно. И все-таки я говорю правду. Будущее Империума разрушит не Хорус, а ты, Рогал Дорн. Ты и те, что стоят за тобой. — Восс кивнул на Круза.

Дорн нагнулся, чтобы смотреть мужчине прямо в глаза.

— Когда эта война закончится, мы воссоздадим Империум.

— Из чего, Рогал Дорн? — ухмыльнулся Восс. Круз видел, что его слова бьют Дорна наотмашь. — Оружие нашей Эпохи Тьмы — молчание и тайны. Свет Имперской Истины — вот идеал, за который ты сражался. Но больше не можешь в него верить, а без веры идеалы умрут, дружище.

— Почему ты так говоришь? — прошипел Дорн.

— Потому что я — летописец и отражаю правду времени. Новая эпоха не желает слышать правду.

— Я не боюсь правды!

— Тогда пусть мои слова, — Восс похлопал по пергаменту, — услышат все. Я записал все, что видел; все мрачные и кровавые события.

Круз представил, как слова Соломона Восса разлетаются по Империуму благодаря авторитету автора и силе вложенного в них таланта. Это будет подобно яду, растекающемуся по душам противников Хоруса.

— Ты лжешь, — осторожно произнес Дорн, прикрываясь словами, будто щитом.

— Мы сидим в секретной крепости, выстроенной из-за подозрительности, над моей головой занесен меч, и ты говоришь, что я лгу? — Восс невесело рассмеялся.

Дорн глубоко вздохнул и отвернулся от летописца.

— Я полагаю, ты сам вынес себе приговор, — примарх направился к двери.

Круз собирался последовать за ним, но Восс снова заговорил:

— Полагаю, теперь я понял, почему твой брат оставил меня в живых, а затем позволил попасть к вам в руки. — Остановившись в дверях, Дорн обернулся. Восс глядел на него с усталой улыбкой. — Он знал, что его брат захочет спасти меня как сувенир из прошлого. И понимал, что после всего, что я видел, мне никогда не позволят выйти на свободу. — Восс кивнул, улыбка исчезла с его лица. — Он хотел, чтобы ты почувствовал, как прежние идеалы гибнут от твоих рук. Хотел, чтобы ты взглянул в глаза прошлому, прежде чем его убить. И чтобы ты понял, Рогал Дорн, что вы очень с ним похожи.

* * *

— Принесите мои доспехи, — велел Рогал Дорн, и из сумрака выскочили слуги в красных одеждах. Каждый нес часть золотых лат. Некоторые элементы были так велики и тяжелы, что их несли сразу несколько человек.

Дорн и Круз снова стояли в куполе обсерватории. Единственным освещением в просторном круглом помещении был свет звезд над их головами. Рогал Дорн не произнес ни слова с того момента, как они оставили Восса в его камере. Круз в кои-то веки тоже не осмеливался заговорить. Слова Восса его потрясли. Никаких безумных тирад или прославления величия Хоруса! Все гораздо хуже. Слова летописца заполняли его, словно образующийся в воде лед. Старик боролся с ними, окружал стенами из собственной воли, но они продолжали терзать мозг. Что, если Восс говорил правду? Он гадал, не окажется ли эта отрава настолько сильной, чтобы выжечь душу примарха.

Дорн больше часа любовался на звезды, прежде чем приказать принести доспех. Как правило, ему помогали слуги, одевая в броню по частям. На этот раз Дорн облачался сам, натягивая тугую кожу адамантина поверх своей собственной и оправляя свое каменное лицо в золото: бог войны, собственноручно себя воссоздавший. Круз подумал, что Дорн похож на человека, готовящегося к своему последнему бою.

— Его обманули, милорд, — мягко сказал Круз, и примарх, готовый сунуть правую руку в латную перчатку, серебряную с орлиными перьями, застыл. — Хорус прислал его сюда, чтобы ранить и ослабить вас. Он сам признал это. Он лжет!

— Лжет? — переспросил примарх.

Круз собрался с духом и задал вопрос, который боялся задать с того самого момента, как они покинули камеру Восса.

— Вы боитесь, что он прав? И что идеалы истины и просвещения мертвы?

Говоря это, он осознавал, что не хочет знать ответ. Дорн сунул руку в перчатку, и зажимы защелкнулись вокруг его запястья. Он согнул закованные в металл пальцы и взглянул на Круза. В его глазах был холод, заставивший старого воина вспомнить лунный свет, отражавшийся в волчьих глазах — там, во мраке прошлого, затерянного среди долгих зимних ночей.

— Нет, Иактон Круз, — ответил Дорн. — Я боюсь, что их вообще никогда не существовало.

Дверь камеры отворилась, впустив тени Рогала Дорна и Иактона Круза. Соломон Восс сидел за столом и глядел на дверь, словно поджидая их. Его последняя рукопись лежала рядом на столе. Дорн вошел, и тусклый свет блеснул на поверхности его доспеха. «Он похож на ожившую статую из сверкающего металла», — подумал Круз. Шаги примарха гулко отдавались в тишине камеры, сопровождаемые гудением световых сфер.

Круз прикрыл за собой дверь и отошел к стене. Он взялся за рукоять меча, висевшего у него за спиной. Клинок с тихим шорохом скользнул из ножен. Созданное лучшими оружейниками из команды Малькадора Сигиллита, регента Терры, обоюдоострое лезвие было длиной с человеческий рост. А на посеребренной поверхности выгравированы вопящие лица, обвитые змеями и рыдающие кровавыми слезами. Меч носил имя Тисифона, в честь забытой богини мщения. Круз опустил оружие острием в пол, держа его за рукоять, находившуюся на уровне его лица.

Восс взглянул на облаченного в доспехи Рогала Дорна и кивнул.

— Я готов, — сказал летописец и встал, оправляя на тощем теле одежду и приглаживая волосы. Он посмотрел на Круза. — Итак, настал твой час, серый наблюдатель? Меч заждался меня.

— Нет, — прозвучал голос Дорна. — Твоим палачом буду я. — Он повернулся к Крузу и протянул руку. — Твой меч, Иактон Круз.

Круз посмотрел в лицо примарху. В глазах Дорна стояла невыносимая боль, спрятанная за стенами из камня и стали, но проглянувшая на миг сквозь трещину в этих стенах.

Круз склонил голову в поклоне, ибо так он не видел лицо Дорна, и подал меч рукоятью вперед. Дорн принял оружие, и оно словно уменьшилось, сделалось легче, попав в его руки. Он занес клинок над Соломоном Воссом. Силовое поле меча активировалось, треща заключенными в нем молниями. Мерцающее сияние, исходящее от клинка, отбрасывало на лица мертвенно-белый свет и скомканные тени.

— Удачи, дружище, — сказал Соломон Восс и не отвел взгляда, пока меч опускался.

Рогал Дорн немного постоял. К его ногам стекала кровь. В камере было тихо. Затем примарх подошел к самодельному столу, на котором лежала аккуратная стопка пергамента. Щелчок, и силовое поле, окутывавшее лезвие, погасло. Острием отключенного меча Дорн перевернул страницу, медленно, будто касаясь ядовитой змеи. Его глаза скользнули по одной из строчек. «Я видел будущее, и оно мертво», — гласила она.

Он выпустил из рук меч, со звоном упавший на пол, и пошел к двери. Открыв ее, оглянулся на Круза и кивнул на пергамент и труп, лежавший на полу, приказал:

— Все сжечь!