Глава Первая

Выступление/Поживем-увидим/Лаэране

«ОПАСНОСТЬ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА ИЗ НАС, — сказал как-то Остиан Делафур в одном из тех редких случаев, когда удавалось вытянуть из него пару слов о его даре — появляется не тогда, когда наши цели велики и недостижимыми, нет. Она возникает, когда цели низки и мы достигаем их». Промолвив это, великий скульптор скромно улыбнулся и спрятался за чьей-то спиной, явно стесняясь пристального внимания к себе и изливаемых со всех сторон потоков лести.

Только здесь, в своей невероятно захламленной студии, заваленной молотками, долотами и терками, которые в его гениальных руках творили чудеса с обломками мрамора, Остиан чувствовал себя уверенно.

Он соскочил со стоящего в центре комнаты каменного блока и провел рукой по своему лбу и коротким вьющимся волосам, в черноте которых хорошо были видны мраморные крошки.

Мраморная колонна примерно четырех метров высотой, ещё не тронутая долотом, возвышалась рядом со скульптором. Остиан обошел её по кругу, поглаживая своими серебристыми руками гладкую поверхность, ощущая текстуру камня и прикидывая место первого касания инструментами.

Сервиторы притащили колонну из трюма «Гордости Императора» ещё с неделю назад, но Делафур до сих пор не закончил осмотр — ведь тот шедевр, что должен возникнуть из камня под его рукой, был слишком важен.

Да и сам мрамор был непрост — его доставили на борт флагмана флота Детей Императора из тех же карьеров на Анатолийском полуострове, откуда брался камень для постройки Императорского Дворца. Этот блок был добыт на крутых ледяных склонах горы Арарат, единственного места в мире, где обретался столь чистый и белоснежный мрамор. Ценность его была настолько велика, что только лишь всё влияние Примарха Фулгрима обеспечило доставку камня в 28-ю Экспедицию.

Остиан, конечно, слышал, что окружающие зовут его «гением», но сам он всегда чувствовал, что всего-навсего помогает выйти на свет красоте, изначально живущей в глубинах мрамора. Его навыки (которые сам Делафур никогда не считал гениальными) позволяли скульптору видеть итог своей работы во всей красе ещё до первого удара по камню — ведь нетронутый мрамор содержал в себе всё, что мог вообразить себе художник.

Что до самого Остиана, то он был невысок, его тонкое лицо всегда оставалось серьезным, а длинные пальцы рук мерцали серебристым, схожим с ртутью металлом. Всякий раз, когда Делафур касался камня, металл начинал волноваться, словно бы оживая и неся в разум скульптора информацию о мельчайших прожилках в толще мрамора. Одевался Остиан, как правило, в длинную белую блузу поверх короткой черной рубашки и шорт сливочного цвета, причем эта строгая и аккуратная черно-белая гамма особенно четко выделялась на фоне невероятного бардака, царившего в его студии почти все время.

«Ну вот, я готов» — прошептал скульптор.

«Надеюсь, да — сказал женский голос за его спиной. Беква просто взбесится, если мы опоздаем на её выступление, ты же знаешь».

Остиан улыбнулся и ответил: «Да нет, Серена, я имел в виду, что готов начать работу».

Он сбросил завязки, удерживающие блузу и стянул её через голову. Впрочем, получилось у скульптора не сразу, так что он не видел Серену д’Ангелус, ворвавшуюся в его студию подобно разъяренной владычице из спектаклей Коралины Асенеки.

Когда Остиан наконец одолел блузу, художница смотрела на разбросанные по комнате инструменты, стремянки и подставки с неодобрением, если не с отвращением. Делафур знал, что её собственная студия была настолько же опрятна и уютна, как захламлена его собственная: лежавшие вдоль одной стены краски были аккуратно уложены по тонам, а кисти и ножи для чистки палитр, сложенные напротив, выглядели такими же новенькими, как и в день покупки.

Невысокого роста и обладающая непонятной для неё самой привлекательностью, Серена д’Ангелус была, возможно, величайшим художником из Летописцев — так называли тех, что отправился в путь вместе с Великим Походом. Кое-кто указывал на гениальные пейзажи Келан Роже, приписанной к 12-ой Экспедиции Робаута Жиллимана, но Остиан чувствовал, что талант Серены все же превосходит прочие.

Даже если она не считает себя лучшей, то я уверен в этом — подумал Остиан, украдкой взглянув на длинные рукава её платья.

На выступление Беквы художница выбрала длинное вечернее платье лазурного шелка с немного приподнятым корсажем, подчеркивающим симпатичную округлость её груди. Ниспадающие до талии волосы цвета воронова крыла идеально окаймляли овальное лицо Серены с мерцающе-темными миндалевидными глазами.

— Ты очень… красива сегодня, Серена — пробормотал Делафур.

— Ну, спасибо, Остиан — ответила художница, встав перед скульптором и поправляя ему воротничок. — А вот ты выглядишь так, словно провалялся весь день в этой своей рубашке!

— Да все в порядке! — запротестовал Делафур, когда Серена сдернула с него галстук и начала завязывать по новой.

— В порядке, дорогой мой, да не в полном — ответила художница. — Ты же прекрасно знаешь что, когда это проклятое выступление закончится, Беква обязательно распустит хвост перед своими гостями. И я не хочу, чтобы у неё был повод обвинить нас, художников, в том, что мы портим ей репутацию своим потрепанно-богемным видом.

— Да уж, у Беквы довольно неприязненное представление о нас, — усмехнулся Остиан.

— Это всё из-за того, что она воспитывалась в снобистских городах-ульях Европы. — заключила Серена. — Погоди, я совсем забыла — ты сказал, что готов начать изваяние?

— Да, — кивнул Делафур. — Я увидел то, что скрыто в камне. Осталось освободить его.

— Ну, я уверена, что Лорд Фулгрим будет рад узнать об этом. Мне говорили, что он лично просил самого Императора разрешить доставку мрамора с Терры, — заметила художница.

— Слушай, не надо на меня так давить… — пробормотал Остиан, когда Серена отошла в сторону, удовлетворившись изменениями к лучшему в облике скульптора.

— Все будет отлично, дорогой мой, — улыбнулась Серена. — Скоро ты и твои чудесные руки заставят этот камень петь.

— А что насчет твоей работы? — спросил Остиан. — Как продвигается портрет?.

Серена вздохнула.

— Потихонечку. Лорду Фулгриму редко удается выкроить в этой череде сражений денёк для позирования.

Делафур заметил, что художница незаметно для себя вонзила ногти в ладони, говоря:

— Каждый раз, когда я вижу этот проклятый портрет незаконченным, я ненавижу его всё сильнее и сильнее! Иногда мне хочется порвать холст и начать по-новой!

— Нет-нет! — произнес Остиан, беря её за руки. — Ты преувеличиваешь. Наброски просто великолепны, и, как только лаэране будут побеждены, Лорд Фулгрим — я уверен в этом — сможет уделить тебе сколько угодно времени.

Серена улыбнулась, но Остиан без труда разглядел натянутость и боль, копившиеся в её душе. Скульптор всем сердцем пожалел, что не знает, как развеять её грусть и уменьшить тот вред, что Серена причиняет себе. Поэтому он просто сказал:

— Пошли? Не стоит заставлять Бекву ждать нас.

Делафур не мог не признать, что Беква Киньска, бывший вундеркинд городов-ульев Европы, выросла в прекрасную женщину. Её распущённые волосы были выкрашены в цвет безоблачного неба, а природные данные подчеркивались усилиями пластических хирургов и изобилием косметики (по мнению Остиана, излишним).

На затылке, чуть ниже края прически, были заметны аугментированные в голову певицы усилители слуха, от которых тянулись изящные ниточки проводов.

Беква обучалась в лучших академиях Терры и посещала недавно основанную «Консервэтуар де Мюзик» — впрочем, там она просто потратила несколько лет впустую, ведь ни один наставник уже не мог научить её чему-либо новому. Благодарные зрители со всех концов Галактики рукоплескали Бекве и восхищались операми, раскрывавшими величайший талант певицы. Критики же наперебой твердили, что и написанные ею гениальные симфонии не имеют себе равных.

Остиан дважды встречал Бекву до того, как они оказались на борту «Гордости Императора», и оба раза скульптора неприятно поражал её чудовищный эгоизм, помноженный на невероятное самомнение. При этом, как ни странно, сам Делафур явно пришелся певице по вкусу.

Одетая в подобранное под цвет волос оборчатое платье, Беква одиноко сидела на небольшой сцене-пьедестале в дальнем от Остиана конце певческой залы, опустив голову. Певица словно бы изучала стоящий перед ней мультисимфонический клавесин, соединенный с множеством динамиков, в каком-то странном порядке развешанных по стенам. Впрочем, они не портили картины, будучи почти незаметными на фоне темных древесных панелей и порфировых колонн, освещаемых мягким светом висящих в воздухе люминосфер.

Вдоль одной из стен залы тянулся ряд витражей, изображавших Детей Императора в неизменной пурпурной броне, напротив же стояли в ряд мраморные статуэтки, изваянные, как следовало из подписей, рукой самого Примарха. Остиан сделал зарубку в памяти, решив как-нибудь потом присмотреться к бюстам повнимательнее.

В зале собралось не меньше тысячи людей, кое-кто в бежевых одеждах Летописцев, некоторые — в строгих черных костюмах жителей Терры. Попадались в толпе и Имперские аристократы, разряженные в сшитые по классической моде — парчовые жакеты, полосатые брюки и высокие черные ботинки. Несомненно, большинство из них выбили местечко в 28-ой Экспедиции исключительно ради возможности услышать пение Беквы.

Среди гражданских ярко выделялись солдаты Имперской Гвардии — старшие офицеры в разукрашенных шлемах, кавалерийские уланы в золотых кирасах, комиссары в красных пальто. Вся эта военная «палитра» бесцельно прохаживалась по залу, звеня саблями и побрякивая шпорами по деревянному полу.

Удивленный тем, как много армейцев явилось на концерт, Делафур спросил:

— Интересно, как эти типы в форме нашли свободное время? Мы что, уже победили всех ксеносов?

— Дорогой мой Остиан, война не должна мешать искусству, — ответила Серена, подхватывая с подноса скользившего по залу сервитора два бокала игристого вина. — Особенно если речь идет об истинном таланте, как у Беквы.

— Ладно, но я-то почему здесь? — спросил Остиан, потягивая вино и наслаждаясь его освежающе-терпким вкусом.

— Потому что она тебя пригласила, а от такого нельзя просто отмахнуться.

— Да я её терпеть не могу! — запротестовал скульптор. — С чего это ей в голову взбрело приглашать именно меня?

— Ты ей нравишься, дурачок, — игриво подтолкнув Остиана локтем под ребра, ответила Серена, — причём не только своими скульптурами, уж поверь мне.

Делафур вздохнул.

— Интересно, с чего бы это? Я всего-то разок с ней поболтал, и то она не дала мне и слова сказать.

— Ладно, забудь. Тебе здесь понравится, я уверена, — сказала Серена, ласково похлопав скульптора по руке.

— Н-да? Просвети меня, с чего бы это?

— Ты когда-нибудь слышал пение Беквы, дружок? — спросила с улыбкой художница.

— Ну, я слушал её фонозаписи.

— Мальчик мой! — воскликнула Серена, делая вид, что падает в обморок, — если ты не слышал её голос вживую, ты ничего не слышал! Тебе сейчас понадобится куча носовых платков, чтобы вытирать льющиеся ручьем слёзы! Да нет, тебе нужно будет накачаться успокоительным, чтобы не свихнуться от восхищения!

— Хорошо-хорошо, — сказал Остиан, всё ещё надеясь вскоре улизнуть назад в студию. — Я остаюсь.

— Вот-вот, — хихикнула Серена. — О потраченном времени точно не пожалеешь.

Наконец, гвалт в зале начал стихать, и художница тоже приложила палец к губам. Делафур заозирался в поисках источника тишины и тут же наткнулся взглядом на входящую в певческий зал гигантскую фигуру с волнистыми светлыми волосами до плеч, одетую в белый балахон.

— Один из Астартес… — выдохнул Остиан. — Я никогда не думал, что они настолько огромны.

— О, это Первый Капитан Юлий Каэсорон, — сказала Серена, и скульптор уловил самодовольные нотки в её голосе.

— А ты что, знаешь его?

— Да, он как-то раз попросил написать его портрет, — улыбнулась Серена. — Оказался знатоком искусств и вообще приятным человеком. Даже пообещал держать меня в курсе…

— В курсе чего? — удивился Остиан.

Серена не удостоила его ответом — возможно, из-за того, что шум в зале окончательно утих, а вслед за этим снизили свою яркость люминосферы. Скульптор повернулся к сцене в тот момент, когда Беква прикоснулась к клавишам. Внезапное, наполненное энергией и романтикой вступление, превосходно обработанное звукоуловителями, охватило его разум и чувства. Остиан ощущал, как с каждой новой нотой исчезает его неприязнь к певице, смываемая штормовыми волнами музыки. Сперва он слышал в ней капли дождя, но затем симфония словно бы разъярилась — и вот уже по залу разносились порывы ветра, гремел гром и хлестали тугие струи тропических ливней Терры. Скульптор невольно взглянул вверх, ожидая увидеть под потолком грозовые облака.

Тромбоны, пронзительные флейты-пикколо и громоподобные литавры словно взмыли и танцевали в воздухе, а мелодия все смелела и смелела, превращаясь в страстную симфонию. Позже Остиан не мог вспомнить ничего из её эпичного содержания, поведанного нежнейшими оттенками всех тонов.

Голоса невидимых вокалистов сплетались с оркестром, и музыка летела ввысь, тоскуя о мире, счастье и объединении Человечества.

Делафур ощущал, как слезы катятся по его щекам, а душа устремляется к небу, падает в глубины отчаяния и вновь обретает крылья, подчиняясь волшебной, величественной, ликующей силе музыки.

Обернувшись к Серене, Остиан увидел, как та невольно придвинулась к нему, стремясь разделить упоение и счастье, излучаемые скульптором.

Тем временем Беква металась словно одержимая, её сапфирные волосы рассыпались по лицу, а руки летали над клавиатурой будто пара птиц, оберегающих птенца от врагов.

Какое-то движение в зале заставило Делафура отвлечься. В первых рядах аудитории он увидел аристократа в серебряном нагруднике и высоком жилете цвета морской волны, что-то шепчущего на ухо своей супруге.

В тот же миг музыка оборвалась, и Остиан закричал от боли — мелодия захватила его сердце, и теперь он чувствовал там лишь зудящую пустоту — и необъяснимой ненависти к невоспитанному аристократу, из-за которого всё и произошло.

Беква выскочила из-за клавесина, её грудь высоко вздымалась, на лице горели пятна ярости. Она грозно впилась глазами в лицо аристократа и крикнула:

— Я не играю для таких свиней!

Невежа, явно рассерженный, поднялся с места и ответил:

— Ты оскорбляешь меня, женщина. Я — Пальджор Доржи, шестой маркиз Клана Тераватт, патриций Терры. Будь любезна, побольше уважения!

Певица плюнула на пол:

— Ты стал маркизом по праву рождения. Я сама сделала себя той, кто я есть! На Терре тысячи аристократишек, но лишь одна Беква Киньска!

— Я требую, чтобы ты продолжала играть, женщина! — заорал Дорджи. — Ты вообще понимаешь, сколько связей мне пришлось подключить и денег потратить, чтобы попасть в экспедицию и услышать твой проклятый концерт?!.

— Да не знаю и знать не хочу! — фыркнула Беква. — Такие гении, как я, бесценны! Заплати ты вдвое, втрое больше, чем пришлось, и то одно мое сегодняшнее выступление стоило бы в тысячи раз дороже. Но это уже неважно, потому что я не собираюсь играть дальше.

Тысячеголосый хор извинений и просьб вернуться за клавесин заполнил зал. Остиан, опять-таки незаметно для себя, присоединился к нему, но Киньска оставалась неколебимой. Вдруг от дверей послышался голос, перекрывающий поднявшийся шум:

— Госпожа Киньска!

Головы мгновенно повернулись к дверям — слова звучали как приказ, и Делафур почуствовал, как заколотилось его сердце. В зал входил Фулгрим Финикиец.

Примарх Детей Императора был прекраснейшим из созданий, виденных Остианом за всю его жизнь. Его выкрашенная в цвет аметиста броня, казалось, лишь вчера вышла из оружейных цехов, золотая резьба сияла ярче солнца, спиральные завитки на пластинах доспехов странно притягивали взгляд.

С плеч Фулгрима спадал изумрудно-зеленый плащ, а высокий пурпурный ворот брони и огромное орлиное крыло на левом наплечнике прекрасно оттеняли бледные черты его лица.

Остиан просил об араратском мраморе именно потому, что холодный камень прекрасно подходил для передачи светлой кожи Примарха, широких, дружелюбных глаз, загадочной улыбки, игравшей на его губах и мерцающей белизны длинных волос.

Скульптор, как и все прочие зрители, пал на колени в знак почтения, немного придавленные недостижимым совершенством величия Фулгрима.

— Если Вы не хотите играть для маркиза, то, быть может, сыграете для меня? — спросил Фулгрим.

Беква Киньска лишь кивнула в ответ, и музыка полилась вновь.

***

Схватка на Атолле-19 позже описывалась историками как «незначительная перестрелка, открывшая операцию по Очищению Лаэрана», пролог к последующим битвам. Однако, бойцам Второй Роты Детей Императора, служивших под командованием Соломона Деметера, она явно не показалась легкой прогулкой по набережной.

Визжащие, разгоряченные сгустки зеленой энергии освещали изогнутый проход, оплавляя его угловатые стенки или пурпурные доспехи медленно продвигавшихся вперед Астартес. Звуки жадно потрескивающего огня смешивался со свистом ракет, тяжелым грохотом болтерной стрельбы и воем горнов, установленных на коралловых башнях, и в этой чудовищной какофонии Космические Десантники Деметера пробивались по извивающимся улочкам навстречу отрядам Мария Вайросеана.

Спиральные башни блестящего, кристаллического коралла возвышались над ними словно скрюченные раковины каких-то огромных морских тварей, испещренные гладкими отверстиями нор, из-за которых шпили зданий становились похожими на флейты. Весь атолл состоял из этого невероятно легкого и прочного материала, уже успевшего подкинуть механикумам немало загадок.

Визгливые крики продолжали доноситься из раздражающих одним своим видом зданий, вопящих, словно живые, и к ним примешивался отвратительный металлический лязг, сопровождавший движения самих ксеносов. Казалось, они уже взяли Астартес в кольцо.

Соломон прижался спиной к извилистой, розовой с прожилками коралловой колонне и загнал новую обойму в личный болтер, от приклада до дула переделанный своими руками. Скорость стрельбы от этого выросла совсем ненамного, зато пропали осечки и перекосы болтов, а капитан Деметер был не из людей, полагающихся на авось.

— Гаюс! — прокричал он своему заместителю, Гаюсу Кафену. — Где, во имя Феникса, отряд Тантэарона?!

Лейтенант покачал головой, и Соломон выругался, понимая, что лаэранам, скорее всего, удалось перехватить высланный им на помощь отряд «Лэнд Спидеров». Проклятые ксеносы были умны, и об этом напомнил недавний страшный разгром фланговых сил под командованием капитана Эсона, доказавший гипотезу о внедрении лаэранцев в вокс-сеть Легиона. Сама мысль о том, что какие-то мерзкие не-люди сумели нанести такой вред Космическим Десантникам, заставляла воинов Фулгрима сражаться с большей яростью и беспощадностью, чем прежде.

Капитан Соломон Деметер был настоящим образцом Астартес: короткие черные волосы, стриженые ежиком, загоревшая под десятками солнц кожа, живые и крупные черты лица, широкие скулы. Шлем он не одевал, опасаясь все тех же перехватов вокс-команд, да и прямое попадание из лаэранского оружия уложило бы его на месте что в шлеме, что без него.

Убедившись, что поддержки с воздуха ждать не приходится, Соломон выбрал иной, куда более сложный путь, хоть это и шло наперекор его выучке, боевому опыту и субординации — вряд ли бы кто-то из командиров Детей Императора решился на неподготовленный удар без полной готовности всех сил. С другой стороны, Деметер ощущал нечто приятное в том, чтобы «плыть по течению» и на ходу менять тактику боя. Другой на его месте сказал бы, что в этом нет ничего странного, и на войне почти никогда ничего не идет по плану, но для большинства Детей Императора подобные неурядицы становились личным оскорблением.

— Гаюс, придется всё делать самим! — перекрикнул шум боя Деметер. — «Командуй ребятам прижать ксеноублюдков к земле, пусть не жалеют болтов!.

Кафен кивнул и начал раздавать отрядам, собравшимся вокруг них, короткие, четкие приказы, сопровождая их резкими, рубящими воздух взмахами руки.

Позади них продолжал гореть сбитый «Штормбёрд» — ему оторвало крыло лаэранской ракетой, и Соломон поразился искусству и выдержке пилота, сумевшего дотянуть до суши. Десантник вздрогнул, представив себе чудовищные глубины планетарного океана, когда-то поглотившего древнюю цивилизацию Лаэра. А ведь они могли бы сейчас «наслаждаться» видом этих руин, если бы не погибший летчик…

Лаэране ждали их на месте «высадки», теперь это стало совершенно ясно: горящий «Штормбёрд» и семеро павших братьев служили лучшим доказательством. Деметер не знал, как обстояли дела у других штурмовых групп, но похоже, им оказали столь же жаркий приём. Капитан смерил глазами укрывающую его колонну — её высоту определить так и не удалось, странные искривления, нарушавшие всё законы гармонии и здравого смысла, сбивали с толку. Впрочем, весь проклятый атолл — его цвета, формы, звуки — раздражал обостренные чувства Космических Десантников.

Впереди виднелась широкая пустынная площадь, в центре которой вспыхивали «перья» какой-то энергии, окольцованные светящимся куском коралла. По каждому из известных атоллов были разбросаны подобные объекты, и механикумы выдвинули теорию, что именно они позволяют таким громадинам парить в атмосфере.

Поскольку на Лаэре практически не было значительных кусков суши, захват парящих атоллов являлся ключом к успеху грядущей компании. Их предполагалось использовать как перевалочные базы для масштабного наступления, поэтому Фулгрим лично приказал любой ценой захватить и удержать «энергоперья».

Соломон выхватил взглядом фигуры лаэран, нечеловечески быстро и гибко занимавших позиции вокруг «пера». Первый Капитан Каэсорон отдал ему прямой приказ о захвате площади, и Деметер поклялся огнем сражений, что не подведет Легион.

— Гаюс, веди своих ребят на правый фланг и продвигайся к площади, не вылезая из укрытий. Перебежками, головы не поднимать, понял? Там наверняка будет полно лаэран. И отправь Телония налево. Выполняй!

— А вы? — Кафен перекрикивал шум пальбы. — Где вы будете в это время?

Соломон ухмыльнулся:

— В центре, где же ещё? Возьму парней Харосиана, но сперва удостоверюсь, что Голдоара занял позицию и открыл огонь. Я не собираюсь сдуру атаковать, не прижав тварей к земле.

— Сэр, — пробормотал Кафен — я не хочу оскорбить вас, но вы точно уверены, что это правильный выбор?

Деметер передернул затвор болтера.

— Ты слишком много думаешь о «правильном» выборе, Гаюс. Всё, что нам нужно — сделать хороший выбор, посмотреть, что получится, и разобраться с последствиями.

— Ну, если вы так говорите, сэр…

— Да, говорю! — заорал Соломон. — Сейчас не время делать все по учебникам, дошло?! А теперь заткнись и вперед, во имя Хемоса!

Теперь Деметеру оставалось только ждать исполнения отданных приказов, и он ощутил давно знакомое предбитвенное волнение, всякий раз охватывающее Десантника в подобные минуты. Он понимал, что Кафен был совершенно не согласен с его планом «кавалерийского наскока», но не сомневался в полезности подобных атак. По его мнению, лишь через такие испытания Дети Императора могли приблизиться к совершенству, воплощенному в их Примархе.

Сержант Харосиан и его воины-ветераны собрались за спиной Соломона, в тени одной из миллионов лаэрских «раковин».

— Готовы, сержант?

— Так точно, сэр!

— Вперед! — Соломон наконец услышал грохот тяжелых болтеров. Отряд поддержки под командой Голдоара вступил в бой. Крупнокалиберные болты разрывались на всем протяжении улочки, ведущей к площади, выбивая куски коралла из стен, пригибая обороняющихся к «полу». Капитан рванулся из укрытия, увлекая бойцов за собой, к потрескивающей энергией башне «пера».

Смертоносные зеленые молнии вспыхивали вокруг них, но выстрелы явно не были прицельными — огненный шквал, устроенный отделением Голдоара, не позволял лаэранам высунуть нос из укрытий. Соломон услышал пальбу по обе стороны от себя: отряды Кафера и Телония расчищали дорогу к цели. Ветераны-десантники Харосиана стреляли на бегу, от бедра, едва поспевая за Деметером.

И в тот самый миг, когда Второму Капитану показалось, что им удастся без потерь достигнуть площади, лаэране контратаковали…

Населявшие единственную планетную систему, они были одними из первых нечеловеческих существ, встреченных Детьми Императора после их расставания с Лунными Волками и великого триумфа на Улланоре. Фанфары того торжественного дня всё ещё звучали у них в ушах, а яркие, прекрасные образы примархов, собравшихся там, навсегда врезались в память всем Десантникам.

Как сказал тогда Хорус Фулгриму, это был «конец всего и начало всего», ибо отныне величайший из Примархов стал наместником Императора, полководцем всех армий Империума. Всё боевые флоты, миллиарды солдат и мощь, способная сокрушать миры, отныне принадлежала ему.

Воитель…

Совершенно новый титул, изобретенный специально для Хоруса. Его обнародование, что ни говори, посеяло зерна смущения и недовольства в умах Примархов, впервые вынужденных подчиняться кому-то равному себе.

Дети Императора же всей душой приветствовали возвышение Воителя, ведь Лунные Волки были для них столь же близки, как собственные боевые братья. Чудовищная трагедия, случившаяся на заре существования Легиона, едва не положила конец его существованию, но Фулгрим и Дети Императора восстали из пепла подобно Фениксу, и ныне были сильнее прежнего. Именно поэтому Фулгрима и прозвали «Финикийцем», по имени народа Древней Терры, ведшего свою историю от этой мифической птицы.

Все те долгие годы, что Примарх потратил на восстановление Легиона, он и его немногочисленные Астартес сражались в рядах Лунных Волков. Забыть такое было просто немыслимо.

Нескончаемый поток рекрутов, набираемых с Терры и Хемоса, мира, ставшего родным для Фулгрима, наконец восполнил потери Легиона, а опыт, приобретенный в походах под эгидой Воителя, сделал его одной из самых смертоносных сил в Галактике. Сам Хорус однажды прилюдно назвал Детей Императора «Одними из лучших братьев по оружию».

Теперь наконец пришло время для Легиона Фулгрима вести Священный Поход своими силами, впервые за более чем сотню лет сражений. Астартес жаждали действия, и Примарх немедленно принялся наверстывать упущенное время, решив доказать храбрость и надежность своих воинов в настоящем деле. Этим «делом» должно было стать значительное расширение рубежей Империума, а не какие-то операции по подавлению бунтов на тыловых планетах.

Первый контакт с лаэранами произошел вполне стандартно: один из разведывательных кораблей 28-ой Экспедиции обнаружило признаки ксеноцивилизации в приграничной системе двойной звезды. Полученные данные позволили классифицировать её как «незначительно развитую технически».

Первоначально ксеносы не проявляли враждебности к Имперским Силам, но стоило Фулгриму отправить разведгруппу из нескольких легких кораблей к родному миру лаэран, как та немедленно подверглась прямому нападению.

Небольшой, но превосходно вооруженный флот ксеносов атаковал Имперские суда в глубине системы, уничтожив их все до последнего и не понеся потерь.

Обработав обрывки информации, которые успели передать разведчики, механикумы пересмотрели свое мнение о вновь открытой расе. Оказалось, что технологии лаэран как минимум не уступают Имперским, а то и превосходят их.

Далее, выяснилось, что подавляющее большинство ксеносов проживало на гигантских коралловых атоллах, свободно парящих в небе Лаэра, планеты, полностью покрытой океаном. Вероятнее всего, возник он в результате быстрого таяния полярных шапок, и теперь лишь вершины высочайших гор оставались над водной гладью.

Администраторы Совета Терры предложили начать мирные переговоры о переходе Лаэра под протекторат Империума, указывая на неминуемые сложности, ожидающие Детей Императора при попытке поставить на колени столь продвинутую и необычную расу.

Фулгрим просто-напросто отмахнулся от этой идеи, сказав при этом: «Только лишь человечество истинно прекрасно, и любые технологии ксеносов не могут идти ни в какое сравнение с теми, что созданы Человеком. Лаэране будут уничтожены!»

Так началось очищение Лаэра.

 

Глава Вторая

Врата Феникса/Правь, Аквила!/В огне

СРЕДИ всех кораблей 28-ой экспедиции, «Гордость Императора», несомненно, выделялась своей мощью. Её выкрашенный в цвет старого вина бронированный корпус покрывали позолоченные пластины, и на фоне сапфирно-синего Лаэра она выглядела будто спущенный на воду корабль какого-нибудь древнего короля. Сходство усиливала сновавшая вокруг «Гордости Императора» многочисленная свита транспортников, кораблей эскорта, поддержки и десантных судов.

Великий корабль сошел с юпитерианских верфей сто шестьдесят лет назад, его чертежи принадлежали перу самого Главного Фабрикатора Марса, лично следившего за постройкой, а каждая из миллионов деталей «Гордости Императора» обрабатывалась вручную и проверялась по строжайшим спецификациям. Подобная тщательность привела к тому, что строительство продлилось вдвое дольше против обычного, но вряд ли стоило ожидать чего-то иного в случае с флагманом Примарха III Легиона Детей Императора.

Строй кораблей 28-ой Экспедиции являл собой шедевр военного искусства — отнюдь не маленький Лаэран был полностью блокирован, и ни один корабль ксеносов не мог выскользнуть с планеты или пробраться на нее, спасшись от Имперских «Рапторов». В общем, расположение судов Легиона можно было снимать на голопикт и немедленно помещать в учебники флотских академий.

Что до лаэранской эскадры, уничтожившей разведгруппу Легиона, то сейчас её обломки бесславно кружились в метеоритных кольцах шестой планеты системы, сокрушенные чудовищной огневой мощью Экспедиции и флотоводческим искусством Фулгрима.

Сам Лаэран уже получил новое имя — Двадцать Восемь-Три, что указывало на его дальнейшую судьбу — стать третьим по счету миром, приведенным к Согласию 28-ой Экспедицией. Некоторым показалось, что это слегка преждевременное решение, особенно с учетом бескомпромиссной ярости ксеносов, неплохо показавших себя в первых стычках. Впрочем, в победе Легиона были уверены практически всё.

«Андрониус» и «Честь Фулгрима», корабли с прекрасным боевым прошлым, в пурпурно-золотых цветах Детей Императора, стояли на гравитационных якорях по бокам от «Гордости Императора», словно воины у королевского трона. Стаи «Рапторов» носились вокруг них, оберегая величие и гордость Экспедиции — Примарха Фулгрима, собирающегося обнародовать свои дальнейшие планы, изменившиеся после достаточно легкого разгрома лаэранского флота.

Первый Капитан Юлий Каэсорон всю жизнь был спокойным человеком и дисциплинированным солдатом, ненавидящим любые ссоры и конфликты. Тем тяжелее ему было сейчас, после встречи с Примархом.

Одетый в церемониальные тогу-пикту пурпурной ткани и кроваво-красный плащ-лацерну, Капитан почти бежал по направлению к Гелиополису. За Каэсороном с огромным трудом поспевали его оруженосец Ликаон и слуги, несущие шлем и меч; впрочем, тяжелее всего приходилось тем, кто поддерживал полу плаща.

На шее Юлия болтался чудесный янтарный кулон, постоянно цепляясь за золоченую резьбу нагрудника доспехов, однако Первый Капитан не замечал неудобства, погрузившись в невеселые раздумья. На его гордом, аристократичном лице не отражались даже тени бушевавших в душе эмоций, и никто из спутников не мог представить себе ход мыслей Каэсорона. Юлий впервые в жизни засомневался в мудрости Примарха.

Он почти вбежал в широкую, длинную анфиладу с холодными мраморными стенами и ониксовыми колоннами, испещренными золотыми рунами, повествующими о выигранных сражениях и диковинных чудесах, встреченных Детьми Императора в Великом Походе. «Гордость Императора» должна была прослужить Фулгриму ещё не один век, и Примарх приказал превратить её стены в громадное хранилище наследия Легиона.

Колонны сменились статуями героев прошлых лет, и написанные на борту корабля картины Летописцев, удостоившиеся чести висеть рядом с ними, своими нежными красками немного расцветили ледяную белизну мрамора.

— А почему мы так торопимся? — наконец спросил Ликаон. Отполированные доспехи молодого оруженосца сверкали немногим менее ярко, чем у Первого Капитана. — Я думал, Лорд Фулгрим пообещал дождаться вас и только потом начать представление нового плана Очищения.

— Да, да, — бросил через плечо Юлий, окончательно переходя на бег. — Именно поэтому мы должны спешить. Чем скорее мы покончим с планированием и атакуем Двадцать Восемь-Три, тем лучше.

Тут его волнение, наконец, прорвалось наружу:

— Месяц, Ликаон, месяц! Он хочет одолеть лаэран за один месяц!.

— Братья готовы», — заявил оруженосец. — Мы выполним любой приказ!.

— Я не сомневаюсь, Ликаон! Но пойми же, речь идет о цене, которую придется заплатить. Сколько наших братьев сложат там головы? Сотня? Тысяча?

— Гм, сэр, но ведь «Штормбёрды» уже на стартовых площадках и ждут только приказа о начале десантной операции?

— Знаю, — кивнул на ходу Юлий. — Но приказ может отдать только Примарх.

— Даже несмотря на то, что Рота Деметера уже высаживается на Атолл-19? — удивленно спросил Ликаон, пробегая мимо стоявших в почетном карауле с золотыми копьями-пилумами Детей Императора. Заметить, когда живые Астартес сменили статуи древних героев, ему не удалось, ведь Десантники были столь же величественны и недвижимы, как их мраморные копии. Впрочем, при внимательном взгляде ощущалась горячая, скрытая лишь на время нечеловеческая мощь.

— В том-то и дело. Понимаешь, было бы слишком… самонадеянно начинать Очищение без консультаций с флотскими офицерами, с Администраторами, поэтому высадку Соломона назовут «разведкой боем», или что-то в этом роде, вот увидишь.

Ликаон удивленно пожал плечами:

— А почему мы должны спрашивать их мнение? Я думал, Примарх командует — остальные исполняют. По мне, должно быть так, и никак иначе.

Внутренне согласившись с юношей, Юлий тем не менее промолчал. Его настроение продолжало ухудшаться, и причиной тому послужили сообщения по вокс-сети о ходе «разведки». Он слышал, что отряды Деметера и Вайросеана ведут тяжелейшие бои за летающий остров, и понемногу недовольство Каэсорона переходило в гнев. Во всех сообщениях звучало одно и то же: «Несем потери, несем потери…»

Но помочь своим братьям Юлий не мог — по крайней мере, сейчас. Примарх прямо приказал ему присутствовать на совете, где собирался огласить перед старшими командирами флота план операции Лаэранской кампании. Каэсорону уже были известны ключевые пункты плана, и у него захватывало дух при мысли о его смелости… или самонадеянности? Не нужно быть Первым Капитаном Легиона, чтобы понять: флотоводцы не испытают особой радости.

— Хватит болтать, Ликаон, мы почти пришли — сказал Каэсорон, наконец увидев перед собой огромные Врата Феникса, сияющий бронзовый портал, на створах которого было изображено величайшее событие в истории Легиона — получение Фулгримом Имперской Аквилы из рук Императора. Двуглавый орёл был личным символом Правителя Людей, а III Легион — единственными Астартес, получившими право носить его на доспехах в знак глубочайшего уважения Императора к их Примарху. Тяжкие мысли Каэсорона на миг улетучились при взгляде на Врата Феникса, он преисполнился гордости и невольно прижал руку к нагруднику, касаясь Аквилы.

Стражи, длинными рядами стоявшие перед Вратами, глубоко кланялись Каэсорону и направляли наконечники копий к полу. Наконец, бронзовые створы раскрылись перед ним, и Первый Капитан увидел полоску яркого белого света и доносящийся из неё гвалт множества голосов.

Юлий уважительно кивнул привратникам и вошел в Гелиополис.

Соломон вдавил свой болтер в морду существа, прыгнувшего на него сверху и едва не располосовавшего надвое огромными клинками. Палец Второго Капитана нажал на спусковой крючок и длинная очередь вылетела из дула его любимого оружия. Через секунду броня Деметера оказалась заляпана мозгами и желтой кровью ксеноса, разорванного на куски и превратившегося в бесформенную кучу, дергающуюся в нескольких шагах от Десантника. Впрочем, тварь пришла не одна, и вскоре вся площадь «пера» была заполнена извивающимися телами врагов, вступившими в бой с Астартес.

Внешность лаэранцев оказалась невероятно разнообразной. За те несколько часов, что Деметер провел на Атолле-19, его глазам предстали летающие, плавающие… да какие угодно враги, причем их тип строго зависел от того, в каких условиях шло сражение. Была ли столь идеальная приспособленность последствием генных мутаций или нацеленного выведения боевых особей, Соломон не знал, да и знать не хотел.

Противостоящие им сейчас твари обладали узкими змееподобными телами, как все встреченные прежде лаэранцы, но отличались огромной, мускулистой грудной клеткой, из которой росли две пары конечностей. Защищенные серебристой броней, ксеносы сжимали в верхних «руках» сверкающие, изогнутые подобно ятаганам, клинки; толстые перчатки, извергавшие те самые сгустки смертоносной зеленой энергии, скрывали кисти нижних «рук». На отвратительных насекомоподобных головах выделялись фасетчатые глаза и крупные челюсти-жвалы, издававшие нестерпимый визг каждый раз, когда лаэранцы бросались в новую атаку.

Соломон вертелся волчком, выхватывая в прицел болтера тварей, продолжающих лезть из коралловых ниш атолла. Ведомые им ветераны построились полукольцом, защищая Капитана с боков, и медленно наступали, с каждым шагом прижимая лаэранцев к брызжущему энергией «перу».

Трассы болтов пересекали площадь от края до края, и вырванные взрывами куски коралла ежесекундно пролетали перед глазами Десантников, неудержимо движущихся в глубь визжащих руин летающего острова. Без вокс-передатчика Соломон не мог точно знать, как идут дела у Кафена или Телония, но вполне доверял их опыту и отваге. Деметер лично утвердил их назначения сержантами и готов был взять ответственность на себя в случае неудачи.

Струи зеленого огня вылетели из малозаметной норы в одной из «раковин», и трое Астартес рухнули замертво — их доспехи и плоть разложила неизвестная науке Империума электрохимическая энергия.

— Противник с фланга! — закричал Соломон, и ветераны немедленно развернулись с поражающей воображению точностью и легкостью движений. На раскрывших свою позицию лаэранцев обрушился непрерывный град болтов: десантники, опустошившие обоймы, тут же отбегали в сторону, и, пока они перезаряжались, братья, стоящие чуть позади, продолжали вести огонь.

Деметер невольно залюбовался отточенными умениями своих воинов, непревзойденными ни в одном из иных Легионов. Ярость берсерка, свойственная Волкам Русса, или дикарская красота набегов Всадников Хана были чужды Детям Императора. Бойцы Фулгрима сражались с холодной головой, нанося хирургически точные удары, в которых сила сплеталась с дисциплиной.

Гриб мощного взрыва вырос справа от Второго Капитана, и он услышал грохот падающей коралловой башни, разлетевшейся облаком пыли с огненными прожилками. Одновременно стихло завывание, прежде доносившееся из бесчисленных щелей этой «раковины».

Дети Императора продвинулись метров на сорок в глубину площади и теперь закрепились на позициях в центре оставшегося после взрыва кратера, усыпанного острым коралловым «щебнем».

Жар «энергопера» уже ощущался на коже Десантников, но, стоило Соломону отдать приказ о последнем броске, как лаэранцы возобновили атаки на отряд. Их дергающиеся, извивающиеся тела скользили между руин с невероятной скоростью, а зеленые разряды перчаток скрещивались с болтерными трассами. С обеих сторон велся настолько плотный огонь, что то и дело над площадью вспыхивали огненные цветки — знаки того, что прямо в воздухе встретились выстрелы людей и ксеносов.

Бурлящая толпа лаэранцев понеслась на Детей Императора, их змеиные тела скользили по неровной «земле» все с той же поражающей быстротой, и Соломон понял, что перестрелка подошла к концу. Десантник с заботливой нежностью положил болтер рядом с собой и вытянул из заспинных ножен цепной меч.

И это оружие Деметера было основательно улучшено в оружейной «Гордости Императора» под строгим, пристальным взором Мария Вайросеана. Рукоять и клинок удлинили чуть ли не вдвое, так что меч стал двуручным, и размах его превысил рост обычного человека. Поперечины выполнили в форме распростертых крыльев, а эфес — головы орла с яростно распахнутым клювом.

Соломон щелкнул руной активации и скомандовал: «Мечи из ножен!» Десятки клинков сверкнули на солнце, выхваченные одним четким и плавным движением.

Лаэранцы обрушились на Детей Императора в сиянии серебристой брони и надсадном пощёлкивании клинков, и Астартес встретили их лицом к лицу. Оружие, откованное в древних кузнях Марса, скрестилось с мечами ксеносов, выбивая водопады искр и разнося по острову скрежет, подобный грому.

Соломон уклонился от удара в голову, вывернулся из-под второго ятагана и вонзил свой клинок в «живот» врага, чуть ниже края брони. Зубцы цепного меча на миг завязли в толстом хребте ксеноса, но Капитан надавил на рукоять и резко дернул оружие на себя, развалив тварь на две половинки, мягко упавшие на землю.

Его воины сражались со спокойной уверенностью в своем превосходстве, зная, что их командир с ними и готов прийти на помощь в любую секунду. Соломон сбросил с клинка останки очередного ксеноса и шагнул вперед. Десантники, последовав его примеру, убивали своих противников с мрачной жестокостью, стремясь вселить ужас в остальных.

Первым знаком того, что у Роты Деметера начались настоящие неприятности, стал мощный толчок, сотрясший основание атолла. Неожиданно весь остров угрожающе накренился, и Соломон, не сумев удержаться на ногах, кубарем покатился по площади и рухнул в одну из воронок, возникших на поле боя.

Он перевернулся на спину и тут же осмотрелся, отыскивая возможную угрозу, но лаэран поблизости не оказалось. В воздухе по-прежнему грохотали разрывы, как в нескольких шагах от Деметера, так и с другой стороны площади. Похоже, что предположения Механикумов только что подтвердились — вероятнее всего, «энероперья» действительно поддерживали остров «на плаву» в атмосфере, и, видимо, одно из них разрушилось или отключилось.

Соломон встал на ноги и убрал меч за спину, освобождая руки для подъема по крутому склону воронки. Когда он был уже в нескольких шагах от вершины, волоски на его шее зашевелились от почти незаметного дуновения ветерка. Деметер резко поднял голову — как раз вовремя, чтобы увидеть нависший над ним силуэт лаэранца.

Капитан схватился за рукоять меча, но враг бросился на него прежде, чем Десантнику удалось до конца вытащить клинок из ножен.

ХОТЯ Юлий Каэсорон бывал в Гелиополисе несколько сотен раз, красота и величие главного зала «Гордости Императора» до сих пор заставляли его замирать в молчаливом восхищении. Высокие, словно башни, стены холодного камня и бессчетные статуи на золотых пьедесталах поддерживали куполообразный свод с чудесными, но почти неразличимыми снизу мозаиками; шелковые знамена, фиолетовые с золотым шитьем, свисали между рифлеными пилястрами зеленого мрамора.

Блистающий луч сфокусированного звёздного света падал из центра свода, великолепно отражаясь от черного пола Гелиополиса. Обломки мрамора и кварца, вмурованные в отполированные до блеска мрачные плиты, превращали камень под ногами Первого Капитана в сверкающее темное зеркало, точную копию безбрежного космоса, окружающего мирок корабля.

Завершая картину, яркие пылинки плясали в звездном луче, и ароматы благовонных масел приятно раздражали ноздри.

Ряды белокаменных скамей тянулись вдоль округлых стен зала совещаний Фулгрима, разделенные на несколько секторов, словно в старинном театре. Места хватило бы для двух тысяч гостей, хотя в военном совете заседала лишь четверть от этого числа.

Кафедра прекрасного черного мрамора возвышалась в центре зала, прямо под звездным лучом. Именно с неё Лорд Фулгрим выслушивал просьбы своих воинов и давал аудиенции, и, хотя Примарх ещё не украсил Совет своим присутствием, даже пустая кафедра притягивала к себе взгляды.

Юлий заметил высших офицеров Имперской Армии, сидящих в первом ряду, и занял место рядом с ними, кивнув нескольким знакомым. Кое-кто из них осторожно посматривал на его алый плащ-лацерну — люди, достаточно долго прослужившие бок о бок с Детьми Императора, знали, что надевший его воин должен вскоре отправиться в бой.

Каэсорон решил сделать вид, что не заметил их внимания к своему гардеробу, и взял из рук Ликаона шлем и клинок. Оглядев зал Совета, Первый Капитан увидел в нижних рядах серебряно-алую гамму армейцев, занявших места в зависимости от своего звания.

Имперский Лорд-Коммандер Таддеус Файль сидел в центре настоящей стаи денщиков и адъютантов. Строгий, требовательный командир с изуродованным лицом (стальная аугментическая пластина закрывала левую часть головы), он не был лично знаком Юлию. Впрочем, о многом говорила репутация Файля: талантливый полководец, безжалостный, неумолимый солдат… и до смешного плохой оратор.

Над армейскими офицерами, заняв среднюю по высоте часть амфитеатра, сидели Адептус Механикус, бывшие явно не в своей тарелке под ярким светом Гелиополиса. Их закрытые, свободные одеяния скрывали лица и очертания тел. Каэсорон покачал головой, удивляясь глупым завесам тайны и забавным ритуалам, которыми они окружили себя.

Рядом с Механикумами расположились Летописцы, мужчины и женщины, с серьезными лицами писавшие что-то в растрепанных блокнотах или информпланшетах. Некоторые — видимо, художники — набрасывали штрихи углем на кусках картона.

Величайшие таланты Империума тысячами отправлялись на боевых кораблях в Экспедиции Великого Похода, встречая неоднозначный прием. Их цель — сохранить для потомков грандиознейшие события в истории человечества, мало в каком из Легионов встретила понимание, но Фулгрим сразу объявил их желанными гостями и открыл двери на любые, даже самые важные заседания Совета.

Проследив за взглядом своего командира, Ликаон фыркнул:

— Летописцы. И что это они делают на военном совете, хотелось бы знать? Нет, вы посмотрите, один даже мольберт с собой притащил!

Юлиус улыбнулся:

— Возможно, он пытается передать будущим поколениям великолепие Гелиополиса, друг мой.

— Мне кажется, Лорд Русс сказал хорошие слова насчет этого: Мы воины, а не модели для скульпторов или художников, — довольно-таки твердо возразил Ликаон.

— Если мы хотим достичь истинного совершенства, то не должны ограничиваться войной и подготовкой к войне, брат. Нам следует читать книги, наслаждаться музыкой и изящными искусствами. Недавно мне посчастливилось присутствовать на концерте Беквы Киньски, знаешь её? Так вот, мое сердце до сих парит на крыльях её непревзойденного таланта.

— Вы опять читали тот сборник поэзии, да? — спросил, покачав головой, оруженосец.

— Когда есть время, я всегда открываю «Имперские Напевы» Игнация Каркази, — согласился Юлий. — И тебе бы не помешало. Поверь, даже самые плохие стихи тебя не прикончат. Сам Примарх поставил в своих покоях статую, подаренную Остианом Делафуром, а у Эйдолона, говорят, висит над кроватью пейзаж Хемоса кисти Келан Роже.

— Эйдолон? Быть не может!

— И тем не менее, это так, — кивнул Юлий.

— Вот никогда бы не подумал. Ну что же, я буду по-прежнему стараться достичь совершенства в военном деле, поскольку в нем-то я хотя бы разбираюсь — решил Ликаон.

— Тебе же хуже», — пожал плечами Каэсорон, глядя на верхние ряды амфитеатра, заполненные писцами, нотариусами и чиновниками — неизбежным балластом любой власти.

— Народу сегодня… — протянул Ликаон.

— Должен прийти Примарх. Разумеется, заявилось множество праздных зевак.

И, словно услышав слова своего Первого Капитана, Примарх Третьего Легиона вошел в распахнувшиеся Врата Феникса, сопровождаемый ближайшими советниками.

Солдаты, адепты, чиновники и Летописцы немедленно поднялись на ноги и склонили головы, вновь поражаясь совершенной красоте своего вождя.

Юлий встал вместе с ними, и его мысли очистились от тяжелых раздумий, смытых потоком радости при виде Фулгрима. Гром оваций и выкриков «Финикиец! Финикиец!» заполнили стены Гелиополиса и не прекращались до тех пор, пока Примарх не поднял руки, приветствуя гостей и членов Совета и призывая их к тишине.

На Примархе была длинная свободная тога бледно-кремового оттенка, и темная железная рукоять его меча, «Огненного Клинка», бросалась в глаза; лезвие же скрывали ножны лаковой пурпурной кожи. Крылья парящего орла золотым шитьем покрывали грудь Фулгрима, тонкий обруч из ляпис-лазури удерживал серебряные волосы Феникса. Двое величайших воинов Легиона, Лорды-Коммандеры Эйдолон и Веспасиан стояли за спиной Примарха, облаченные в простые белые тоги, украшенные лишь мотивами орлиных перьев с правой стороны груди, и Юлий, несмотря на весь свой опыт и мастерство, почувствовал себя едва ли не неофитом на фоне троих героев.

Эйдолон совершенно спокойно смотрел на собравшуюся в зале публику, а за классическими, безупречно красивыми чертами Веспасиана проглядывала тонкая улыбка. Оба коммандера пришли на Совет с оружием — сбоку у Веспасиана висел на перевязи вложенный в ножны меч, а на плече его собрата — энергомолот.

В воздухе сгустилось напряженное ожидание первых слов Фулгрима.

— Друзья мои! — начал Примарх, занявший черную кафедру и освещенный звездным лучом. — Я всем сердцем рад видеть каждого из вас. Не правда ли, прошло слишком много времени с тех пор, как мы последний раз сражались с врагом? Так вот, сегодня наконец-то появился шанс исправиться.

Хотя Юлий превосходно знал, о чем будет говорить Фулгрим, неясное волнение охватило Первого Капитана. Взглянув на Ликаона, Юлий увидел, что ехидный и мрачный оруженосец улыбается во весь рот, слушая Примарха.

— Мы находимся на орбите мира, населенного омерзительными тварями, которые называют себя «лаэранами», — продолжал Фулгрим мягким голосом, в нотках которого почти не осталось хтонической жестокости, ставшей привычной за годы сражений в рядах Лунных Волков. Каждый слог его речи был приправлен аристократичным акцентом Древней Терры, и Юлия заворожили чарующий тембр и интонация Финикийца.

— И каков этот мир! Высокочтимые Адептус Механикус не раз говорили мне, что овладение его чудесами принесло бы несказанную пользу Великому Походу возлюбленного нашего Императора.

— Возлюбленный наш Император, — эхом ответил зал.

Фулгрим кивнул и продолжил:

— Однако же, ксеносы не проявляют стремления поделиться с нами своими бесценными секретами, доставшимися им по мановению слепой удачи. Они отказываются видеть знаки Судьбы, ведущей нас по межзвездной дороге, они открыто выказывают нам свое презрение. Они вонзили нож в нашу протянутую для пожатия руку, и честь требует дать им достойный ответ!

Грозные крики и призывы к войне зазвучали со всех сторон Гелиополиса. Фулгрим улыбался в ответ, складывая руки на груди в знак благодарности за поддержку. Как только шум поутих, командующий Файль встал и поклонился Примарху в пояс.

— Могу я… ну, тоже сказать? — пробормотал старый вояка, слова явно давались ему с трудом.

— О да, Таддеус, мой старый добрый друг! — ответил Фулгрим, и суровая маска Файля исказилась в подобии улыбки от столь ласкового обращения.

Юлий хмыкнул, ещё раз убедившись в умении Финикийца польстить в нужный момент. Впрочем, Файль скоро перестанет улыбаться, ознакомившись с истинным положением дел.

— Спасибо, мой Лорд, — начал старик, положив скрюченные руки на бортик, отделяющий скамьи гостей от центра Гелиополиса. Стоило Имперскому командующему открыть рот, как микроскопические кристаллики, кружащиеся в звездном луче, сфокусировались на лице Файля, окружив его рассеянным облаком света. — Не могли бы вы просветить меня по поводу кой-чего?.

Фулгрим улыбнулся, в его темных глазах зажглась озорная искорка:

— Я с радостью развею мрак вашего невежества.

Таддеус ощетинился, услышав столь похожие на оскорбление слова, но продолжил:

— Вы позвали нас на военный совет, по поводу того, что нужно сделать с Двадцать Восемь-Три? Так?

— Ну, разумеется, — отозвался Примарх. — Я не могу принять настолько важное решение без всеобщего обсуждения.

— Тогда почему Вы уже послали солдат на штурм планеты? — задал прямой вопрос Файль, и в голосе старика зазвучали стальные нотки.

Большинство простых смертных теряли дар речи, просто оказавшись рядом с Фулгримом, но Таддеус говорил с Финикийцем так, будто отдавал приказ адъютанту! Юлий почувствовал, как в нем закипает негодование от подобной неучтивости.

— Я слышал, Совет Терры убежден в том, что покорение Лаэра отнимет слишком много жизней и слишком много времени. Десять лет, кто-то мне сказал», — не успокаивался Файль. — Мы что, даже не поговорим с ними насчет этого… Имперского протектората?

Каэсорон заметил слабые, но несомненные признаки раздражения на лице Примарха, подвергавшегося настоящему допросу. Впрочем, Фулгрим должен был знать о том, что атака на Атолл 19 стала для Экспедиции секретом Полишинеля, и ожидать подобной реакции.

Юлий понял, что Примарх не всегда готов платить такую цену за объявленную им самим открытость и свободу мнений.

— Подобные мнения существуют, не стану спорить, — наконец ответил Фулгрим. — Но ценность планеты столь велика, что она нужна нам вся, без исключения. Далее, атака, о которой Вы говорили, на самом деле является попыткой собрать информацию для более точной оценки боеготовности лаэранцев.

— А я уверен, что уничтожение наших разведкораблей уже показало эту самую боеготовность, мой Лорд, — ничуть не смутился Файль. — Мне кажется, что Вы просто начали войну, не посоветовавшись с нами.

— А если и так, что с того, Лорд-Коммандер?», — Фулгрим повысил голос, его глаза сверкнули опасным огнем. — Вы на моем месте отступили бы перед ксеноублюдками? Вы хотите, чтобы я запятнал свою честь, избегая войны в страхе перед её опасностями?

Старый полководец побледнел, поняв по тону Примарха, как далеко зашел:

— Нет-нет, мой Лорд. Мои войска всегда в Вашем распоряжении.

Буквально тут же лицо Фулгрима приняло мирное выражение, и Юлий понял, что вспышка Примарха была не совсем искренней. Так или иначе, Финикиец заставил Файля замолчать; он уже составил идеальный план кампании и не собирался отказываться от него из-за сомнений простых смертных.

— Благодарю вас, Лорд-Коммандер, — ответил Фулгрим. — И приношу извинения за свою несдержанность. Вы были правы в своем стремлении прояснить положение с Лаэром. Не зря же говорят, что человека должно оценивать не по ответам, которые он дает, а по вопросам, которые он задает».

— Вы не должны извиняться, — запротестовал Файль, по-прежнему обеспокоенный тем, что разгневал Примарха. — Это меня слишком занесло.

Фулгрим слегка поклонился:

— Спасибо, Таддеус, думаю, мы можем забыть об этом. Теперь к делу. Итак, я разработал план войны, которая, несомненно, принесет нам победу над лаэранцами, и, несмотря на всю важность ваших советов и мощь ваших войск, в этой войне будут сражаться Космические Десантники. Сейчас я представлю уважаемому Совету положения плана, но время не ждет, и я прошу разрешить мне сначала спустить моих Астартес с цепи.

Примарх повернулся к Юлию, и тот ощутил, как его сердце заколотилось под сверлящим взглядом черных глаз. Единственное, о чем Десантник мог думать в эту минуту — смогут ли он и его воины достойно выполнить приказы Фулгрима?

— Первый Капитан Каэсорон, ваши люди готовы принести Имперскую Истину на Двадцать Восемь-Три?.

Юлий стоял, окруженный всеобщим вниманием, звездный луч купола Гелиополиса освещал его лицо:

— Клянусь огнём, мой Лорд! Мы ждем лишь вашего слова!

— Вот мое слово, Капитан Каэсорон, — прокричал Фулгрим, сбросив тогу и обнажив сияющие доспехи. — «Через месяц Аквила развернет крылья над Лаэром!

«Руки» лаэранца вцепились в доспехи Соломона, срывая полосы верхнего слоя брони, а невероятно прочные когти пробили украшенный золотым орлом нагрудник. Противники покатились на дно воронки, и Деметер оказался на лопатках, придавленный к земле весом твари, чьи нижние жвалы распахнулись с оглушительным визгом, обдав Десантника горячим дыханием и сгустками слизи.

Резко встряхнув головой, Соломон ткнул бронированным кулаком сверху вниз, ломая кости врага и обнажая ярко-красную плоть. Тот вновь завизжал, и на одной из серебряных перчаток, надетых на нижнюю «руку», вспыхнуло зеленоватое пламя. Деметер в последний миг откатился в сторону, и пылающий «кулак» лаэранца пробил скалу так, словно это была стена песчаного замка.

Космодесантник отполз к стенке воронки. Ксенос продолжал вопить, его визг словно прижимал Соломона к скале, в ушах звенело от боли, перед глазами возникла странная пелена. Деметер попытался выхватить меч, но лаэранец вновь опередил его. Противники вторично свалились на дно кратера, превратившись в клубок когтистых «рук» и бронированных ног.

В омерзительных глазах ксеноса отразилось искаженное яростью лицо Соломона. Капитан был взбешен тем, что оказался в стороне от боя, что ничем не мог помочь своим братьям. Тут же Десантник ощутил толчок горячей боли в боку — лаэранцу удалось вонзить перчатку в доспехи Деметера, но тот вывернулся, прежде чем зеленое пламя достигло его внутренностей. Впрочем, лучше от этого не стало — Капитан теперь был окончательно обездвижен и прижат к скалистому днищу Атолла-19.

Неразборчивая трель из нескольких визгов донеслась из разверстой пасти ксеноса, и, хотя Соломон не мог знать лаэранского языка, он ощутил злобное наслаждение, звучавшее в голосе твари.

— Получай, урод! — прорычал Капитан, с силой отталкиваясь от склона воронки. Змеевидное тело лаэранца туго оплело ноги Соломона, когти протянулись к незащищенному лицу, но на сей раз Десантнику удалось оказаться сверху и обрушиться на врага всем своим немалым весом.

Не давая лаэранцу опомниться, Деметер схватил одну из пылающих перчаток за запястье и обрушил дробящий удар на сочленение «руки» с туловищем. Конечность ксеноса оторвалась от тела в брызгах зловонной крови, и Соломон, развернувшись на месте, с размаху ударил лаэранца в грудь его собственной «рукой». Энергоперчатка легко пробила серебряную броню, и тварь разлетелась рваными ошметками плоти. В последнюю секунду из её глотки вырвался крик, поразивший Деметера: в нем не было слышно ни боли, ни страха, а одно лишь наслаждение.

Второй Капитан с отвращением выбросил оторванную «руку» лаэранца, на заляпанной кровью перчатке которой уже почти погасло зеленое свечение. В третий раз он пополз вверх по склону, подняв голову над гребнем как раз в тот миг, когда новая волна ксеносов ворвалась на площадь.

Казалось, что поединок с лаэранцем длился совсем недолго, но за эти минуты положение Астартес серьезно ухудшилось. Дети Императора разрозненно, по двое-трое отбивались от окружившего их врага, и, окинув поле боя опытным взглядом, Соломон понял: без подкреплений надеяться на спасение не стоит. Десятки бойцов уже не могли сражаться — их тела лежали на земле, извиваясь в страшных судорогах после попаданий из ксенооружия. Видимо, энергия «перчаток» противника губительно действовала на нервную систему людей.

Все это, вместе взятое, не могло не повлиять на воинов Второй Роты, и они уже должны были понять, что стоят на краю гибели. Ярость Деметера утроилась при мысли о том, как лаэранцы будут торжествовать победу, быть может, глумиться над телами его боевых братьев…

— Дети Императора! — вскричал во весь голос Капитан, шагая от воронки к группе Астартес, ещё не разделенной полчищами ксеносов. — Сомкнуть строй! Я поклялся огнем Первому Капитану Каэсорону, что мы захватим это проклятое место любой ценой! Мы не посрамим честь Второй Роты! Мы не нарушим клятву!

Соломон увидел, что его клич не пропал зря — многие Десантники словно воспряли духом. За те века, что существовал Легион, Вторая Рота никогда не показывала врагу спины силовых доспехов, не отступит она и сейчас.

Деметеру доводилось читать, что в древние времена на Терре существовал обычай децимации — если отряд бежал с поля, то каждого десятого воина в нем забивали палками до смерти его бывшие братья по оружию, во устрашение оставшимся в живых. Тогда Соломон подумал, что такая кара слишком снисходительна — тот, кто побежал однажды, обязательно струсит вновь. Капитан был горд тем, что ни один из отрядов, которыми он командовал в свое время, не нуждался в таком кровавом уроке — ведь воины всему учились у него, а Деметер предпочел бы мучительную гибель трусости, позорящей Легион.

Шум сражения как-то вдруг ворвался в уши Соломона, и он понял, что стоит в самом сердце боя, в месте, где строй Детей Императора только прогнулся, но пока что не был сломан. Капитан запнулся за лежащий на земле болтер и поразился, увидев, что это его личное оружие, которое он отложил в сторону перед контратакой лаэранцев и «атоллотрясением». Деметер аккуратно поднял болтер с земли и, сменив обойму, поспешил в центр строя.

Капитан убивал с методичным спокойствием, пока не иссякла последняя обойма и последний болт не вылетел из ствола. Затем Соломон вытащил меч, и, крепко держась за рукоять обеими руками, рассекал цепным клинком плоть ксеносов, не переставая воодушевлять бойцов пред лицом лаэранцев, окруживших их живыми бурлящими волнами.

 

Глава Третья

Цена победы/В центре!/Хищник

ДАВЯ ЗАКОВАННЫМИ В БРОНЮ ногами изуродованные останки лаэранцев, Марий Вайросеан обходил поле боя, почти безучастно наблюдая за своими бойцами. Воины Третьей Роты прибирали мертвых и помогали раненным, готовясь продолжать наступление в глубь атолла.

На строгом лице Капитана легко читалось недовольство, но кто или что было тому причиной он и сам не мог бы объяснить, ведь в только что завершившейся схватке Десантники Вайросеана сражались на пределе сил и мужества, слово в слово следуя плану Лорда Фулгрима.

Зоны высадки, плацдармы и «энергоперья» — основные цели операции — накрепко удерживались Третьей Ротой, и теперь оставалось лишь соединиться с воинами Соломона Деметера. После этого Атолл-19 целиком окажется в руках Детей Императора.

К сожалению, цена победы оказалась неожиданно высокой: девять Астартес уже никогда не встанут в строй, их геносемя как раз извлекал Ротный Апотекарий Фабиус Байл. Почти половина бойцов была изранена, многим по возвращению на корабли потребуется помощь аугметической хирургии. Так или иначе, но мерцающее «энергоперо» теперь находилось в глубоком тылу, и Марий решил оставить для его охраны пару взводов, а самому с остальными воинами разыскать Деметера и его Роту.

Легко сказать, но непросто сделать. Взрывы, стрельба, дикие завывания башен-раковин, стократно отражаясь от закрученных коралловых улиц Атолла-19 и накладываясь на невероятные помехи в вокс-сети, сбивали с толку даже самых опытных Десантников.

— Соломон! — позвал Вайросеан в шарик вокса, закрепленный на горле. — Соломон, отзовись! Ты слышишь меня?

Ответом Третьему Капитану стал треск помех, и Марий выругался сквозь зубы.

Похоже, Деметер в горячке боя сбросил шлем, не доверяя авточувствам брони. Вайросеан покачал головой, отказываясь верить в подобную глупость со стороны друга: как же можно подставляться под огонь противника, не будучи идеально защищенным?

Какое-то время спустя, наконец, удалось разобрать, что звуки болтерной стрельбы громче всего доносятся с запада, но проще от этого не стало. Улицы — если их можно было назвать улицами — атолла закручивались безумными петлями, по ним можно было бродить часами, ни на шаг не приближаясь к цели.

Сама мысль о том, что они отправились в бой, не установив предварительно место встречи, терзала Мария. Он всегда дотошно разрабатывал планы операций и заранее проигрывал каждый маневр в уме или на карте, а затем без мельчайших отклонений воплощал в жизнь. Юлий Каэсорон однажды решил подшутить над ним и сказал, что Вайросеана стоило бы перевести в Легион Ультрамаринов — мол, там бы он пришелся ко двору. Третий Капитан в ответ лишь поблагодарил Юлия за комплимент.

Даже среди вечно борющихся за совершенство Детей Императора Вайросеан выделялся одной интересной чертой характера — Марий находил радость в самой стремлении к нему. Мысль о том, что он, Капитан Космических Десантников, может оказаться неидеальным хоть в чем-то, пугала Вайросеана до настоящей дрожи в коленях. Если бы ему предложили немедленно стать почти лучшим воином в Галактике, Капитан с презрением отвернулся бы от такого дара. Давным-давно Марий решил, что никто и ничто не должно, не имеет права встать между ним и истинным совершенством.

— Третья Рота, ко мне! — скомандовал Капитан.

Десантники немедленно построились вокруг него, окружив четким каре и держа оружие наготове. Марий зашагал вперед, задавая четкой, экономной ходьбе темп, которым Астартес могли идти несколько дней без сна и отдыха, да ещё и немедленно вступить в бой прямо с марша.

Дети Императора шли по блестящим коралловым улицам, закрученным вокруг недосягаемого центра атолла, под их ногами хрустели обломки стен и непонятных кристаллов. Марий старался придерживаться западного направления, хоть и не был до конца уверен в своей правоте. По пути воинам Третьей Роты то и дело попадались рассеянные группки лаэранцев, сражавшихся с отчаянием загнанных зверей, но одной из них не удавалось хотя бы замедлить неумолимую поступь Десантников — шагая по трупам врагов, они приближались к своим братьям.

Вайросеан поначалу еще несколько раз попробовал связаться с Соломоном, но потом махнул рукой и начал переключать вокс-каналы:

— Кафен? Прием. Это Вайросеан. Прием! Ответь, если слышишь! — Новая порция статических помех… и вдруг звук голоса, искаженного и прерывистого, но несомненно человеческого.

— Кафен, это ты?! — закричал Марий.

— Да, Капитан — отвечал Гаюс, его голос зазвучал отчетливее в наушниках шлема после того, как Вайросеан завернул в очередную искривленную улочку, доверху заваленную трупами.

— Где ты находишься? Мы уже несколько проклятых часов пытаемся добраться до вас, но эти долбаные улицы водят нас по кругу вокруг всего атолла!

— Прямой путь к нашему «энергоперу» был слишком хорошо защищен, и Капитан Деметер послал меня и Телония на фланги.

— А сам понесся на врага в центре?!

— Да, сэр.

— Кто бы сомневался, — проворчал Марий. — Так, слушай меня. Мы поймали твой сигнал и будем идти по нему, но постарайся как-нибудь ещё пометить свою позицию! Отбой!

На внутренней панели визора Вайросеана зажглась синяя точка, но после нескольких поворотов в толще кораллового города она начала угрожающе мигать.

— Нет! Ну что за грёбаное место! — выругался Вайросеан, когда сигнал пропал окончательно. Капитан поднял руку и сжал её в кулак, отдавая приказ остановиться… и в тот же миг прозвучал мощный взрыв. Одна из башен-раковин рухнула в языках пламени всего лишь метрах в тридцати от Мария.

— Ладно, плевать, — пробормотал Третий Капитан и поискал взглядом проход среди завала из коралловых глыб. Однако, все улицы вокруг были изуродованы взрывом, окончательно превратившись в безумный лабиринт, искать дорогу к Второй Роте в котором было бессмысленно. Вайросеан посмотрел на вздымающиеся клубы черного дыма и скомандовал:

— Уходим отсюда! Пошли!

Марий карабкался по «стене» одной из лаэранских башен, без труда находя точки опоры для ног и цепляясь руками за выступы в перекрученном коралле. Капитан лез все выше, и подножие раковины быстро уплывало вниз — Третья Рота во главе с командиром решила пробиваться к своим братьям по крышам Атолла-19.

ОСТИАН наблюдал за запуском первой волны штурмовиков и транспортников с борта «Гордости Императора», испытывая одновременно восхищение и раздражение. Восхищение, смешанное со страхом, перед великолепием военной мощи Легиона, обрушенной на враждебный мир; раздражение, потому что его оторвали от превосходной глыбы мрамора, к которой он только-только подступил с долотом. Первый Капитан Юлий Каэсорон предупредил Серену о начале кампании, и художница немедленно заявилась в студию Делафура, взяла скульптора за шиворот и притащила на наблюдательную палубу.

Разумеется, всю дорогу Делафур отбрыкивался, крича, что жутко занят, но Серена оставалась твердой, как адамантий, и отвечала ему:

— Ты целый день сидишь и пялишься на свой любимый мрамор, вот чем ты занят!

Теперь же, стоя у бронестекла иллюминаторов, Остиан был все-таки рад тому, что поддался на уговоры художницы.

— Замечательный вид, правда, Остиан? — спросила Серена, на секунду оторвавшись от альбома, в котором с поразительной быстротой набрасывала штрихи будущей картины.

— Да, великолепный, — согласился Делафур, посмотрев на сидящую в профиль девушку. В этот момент стартовала вторая волна десантных судов, и голубое пламя двигателей затмило солнечный блеск на их крыльях. Хотя наблюдательная палуба была в сотнях метров от зоны запуска, вибрация корпуса «Гордости Императора» отдавалась во всем теле Остиана.

Наконец, последние «Штормбёрды», оторвавшись от «Андрониуса» и «Чести Фулгрима», понеслись к Лаэру. Делафур заставил себя отвернуться от художницы и проследить за огненными стрелами, которыми пронзали мрак космоса хищные «птички» Детей Императора. Каэсорон сказал Серене, что удар будет «полномасштабным», и Остиан готов был поверить ему — число «Штормбердов» явно исчислялось десятками, если не сотнями.

— Знаешь, хотел бы я знать, на что это похоже, — задумчиво начал скульптор. — Целый мир, покрытый одним огромным, бесконечным океаном. Сложно осознать такое, даже если увидеть своими глазами.

— Не знаю я, — ответила Серена, отбрасывая со лба темные пряди и продолжая упоенно рисовать. — Наверное, что-то вроде обычного моря, только очень большого.

— Даже когда я смотрю отсюда, с орбиты, у меня дух захватывает».

Художница искоса посмотрела на него:

— Ты ведь не был на Двадцать Восемь-Два?

Остиан помотал головой:

— Нет, я присоединился к Экспедиции во время перехода к Лаэру, так что это первый для меня мир, если не считать Терры, конечно.

— Так получается, что ты никогда не видел моря? Ты ведь вырос в городе-улье, да?

— Ну да, ни разу, — согласился Делафур, чувствуя себя немного глуповато.

— Милый мой мальчик! — всплеснула руками Серена, глядя на него поверх альбома. — Тебя нужно будет обязательно свозить на поверхность, когда закончится война!

— Думаешь, нам позволят?

— Да уж надеюсь! — скрежетнула зубами Серена, с треском вырывая лист из альбома и яростно комкая его. Бумажный шарик полетел на пол:

— Совсем немногим из нас разрешили спуститься на поверхность Двадцать Восемь-Два. Ох, какой же чудесный был мир! Горы, сияющие снежными вершинами, материки, сплошь покрытые лесами, прозрачные озера, и небо… какое там было небо! Невиданный оттенок, что-то лазурно-синее. Я всегда представляла таким небо Древней Терры — думаю, потому-то оно и запало мне в сердце. Конечно, наделала там кучу пиктов, но они не передают и маленькой доли того очарования… А самое обидное — я так и не смогла смешать краски так, чтобы точь-в-точь передать этот чудесный цвет. До сих пор не могу себя простить.

Остиан заметил странную вещь: когда Серена говорила о неудачной попытке смешать краски, то почти незаметно колола свое запястье небольшой иглой. На бледной коже художницы выступило несколько капель крови.

— Я больше ничего не могу. Ни на что не способна, — с отсутствующим видом продолжала девушка. Остиану было невероятно жаль её, он задумался над тем, как же отвлечь Серену от самоистязаний. Последнее время художница в основном занималась тем, что рвала и разбрасывала по кораблю незавершенные работы, разочаровавшись в своем таланте.

— Слушай, если получится — я бы хотел, чтобы мы вместе посмотрели на Океан Лаэра вблизи, — наконец произнес Делафур. Серена в ответ лишь улыбнулась и кончиками пальцев погладила его по щеке.

Гаюс Кафен пригнулся, пропуская над собой клинок с визгом рванувшегося на него лаэранца, и ответным ударом всадил цепной меч в брюхо врага. Брызнул фонтан крови и костей, а когда Гаюс потянул свое оружие назад, то вслед за бешено воющим лезвием ему под ноги вывалился клубок склизких внутренностей.

Десантник сражался в дымных всполохах огня, поднимавшихся из руин лаэранской башни-раковины, где догорали два «Штормбёрда». Экипаж и пассажиры кораблей погибли при столкновении с атоллом, почти снесшем и саму башню, поэтому Кафену хватило одной связки гранат, чтобы окончательно свалить её с невероятным грохотом. Марий Вайросеан просил его «пометить позицию»? Он сделал все, что мог, и если уж даже такой знак останется незамеченным — что ж, Гаюсу и его людям сильно не повезет.

Они с боем пробивались через гигантский комплекс лаэранских «нор», выполняя приказ Деметера, но ксеносам, похоже, удалось предугадать их фланговый маневр. В каждом хоть немного надежном укрытии, за каждым большим обломком коралла скрывались двое-трое лаэранцев, молниеносно бросавшихся на Детей Императора в безумном круговороте сверкающих клинков и сгустков энергии.

Эти схватки были быстрыми и жестокими, враги сражались лицом к лицу, не имея ни пространства, ни времени на изящные приемы. Впрочем, безумными атаки ксеносов назвать не поворачивался язык — они всегда наносили удары в центр строя Астартес, и выжить там удавалось лишь счастливчикам. Сам Кафен был покрыт запекшейся кровью — своей, боевых братьев и лаэранцев. Некоторые раны продолжали кровоточить, и дыхание Гаюса понемногу становилось неровным и поверхностным, но Десантник упрямо шел вперед. Сделать хотя бы минутный привал значило подвести Соломона, сорвать его план атаки.

Чудовищный визг заставил Кафена поднять голову. На его глазах новая волна лаэранских солдат выплеснулась из укрытий. Выглядело это так, словно из-под земли вдруг забили фонтаны змееподобных тел. Воздух наполнился смертоносными зелеными молниями, и вокруг Гаюса запрыгали обломки коралла и сорванные куски брони Десантников.

— Отряд, к бою! — хрипло закричал Кафен, увидев прямо перед собой трех ксеносов с плюющими огнем «перчатками». В ту же секунду сбоку раздался особенно громкий визг, и Гаюс резко развернул дуло болтера в сторону новой угрозы.

Выстрелить Десантник не успел — «земля» под ногами яростно затряслась, и Атолл-19 медленно, но неудержимо начал крениться. Кафен, упавший на одно колено, ухватился за растущий из стены коралловый завиток и вернул себе равновесие. Оглядевшись, он понял, что лаэранцы, несмотря ни на что, продолжают вылезать из своих нор. Меткая очередь из болтера разорвала одну из тварей почти надвое, и она рухнула навзничь, дергаясь от жуткой боли.

Тут же оглушительная пальба грянула со стен, окружающих улицу, и десятки ксеносов, пытавшихся взять воинов Кафена в кольцо, разлетелись обрывками плоти.

Гаюс завертел головой, пытаясь разобрать, откуда велся огонь — и засмеялся от радости, увидев спрыгивающих наземь Астартес. Цифра «III» на их наплечниках не оставляла места для сомнений — это была Третья Рота Мария Вайросеана!

Сам Капитан спрыгнул со стены в двух шагах от Кафена, и дуло его болтера тут же вспыхнуло огнем, добившим какого-то чудом уцелевшего лаэранца.

— Вот и мы, Сержант! — рявкнул Марий. — Ну, где сейчас Деметер?

Кафен, наконец поднявшийся на ноги, указал в конец длинной улицы. Вайросеан кивнул и бросил взгляд на своих бойцов, жестоко подавлявших последнее сопротивление защитников Атолла:

— Тогда вперед, соединим наши отряды, как приказал Примарх!

Перегруппировавшись, Десантники Гаюса и Мария рванулись вперед.

ЕЩЁ ШЕСТЕРО бойцов погибли — кого-то рассекли ятаганы лаэранцев, из тел остальных просто-напросто выело огромные куски плоти после попадания зеленых «молний», растворивших силовую броню. Соломон начинал жалеть о том, что сбросил шлем и отрубил себе вокс-канал — ведь больше всего на свете ему хотелось узнать, что же сейчас происходит на Атолле-19.

Никаких признаков того, что Телоний или Кафен вот-вот придут на подмогу, не появлялось, а отряд поддержки Голдоары, попытавшийся прорваться к ним, не имел оружия ближнего боя и потерпел неудачу. Хорошо ещё, их не разгромили, а просто оттеснили назад.

Похоже, Деметер и его воины остались одни.

Соломон ударил цепным мечом в раззявленную пасть лаэранца, и клинок вышел наружу, пробив голову врага насквозь. Тварь повисла на мече Капитана, и тот, почувствовав, что не может удержать такой вес, попытался выдернуть клинок. Но бешено визжащие зубцы работающего меча слишком прочно застряли в крепком черепе ксеноса.

Совсем рядом раздался очередной мерзкий крик наслаждения, и Соломон прыгнул на землю, увернувшись от очередного сгустка зеленого огня. На него, с ужасающей скоростью скользя по останкам погибших Десантников, надвигался очередной лаэранец. Безоружный Деметер перекатился на спину, и, не вставая, двинул врага тяжелым ботинком в лицо.

Раздался хруст сломанных челюстей, и ксенос завертелся на месте, молотя хвостом по земле. Сквозь вопль боли, вылетающий из его разбитого рта, Соломону послышалось слабое эхо болтерной стрельбы в другом конце площади, но Капитан, не теряя времени зря, подскочил к лаэранцу и с размаху ударил его бронированным кулаком.

Глаз твари выскочил наружу от удара, сопровождаемый ещё одним страшным криком. Деметер всадил левый кулак в закрытую серебряной кирасой грудь лаэранца, и запачканный кровью металл не выдержал. В лицо Капитана брызнул фонтан горячей крови и слизи, и Соломон взревел в гневе. Алый туман ярости заволок глаза Десантника, он схватил поблескивающее тело врага обеими руками и с размаху ударил головой об острый край коралла.

Ксенос не перестал вопить, и Деметер продолжил бить его о твердое подножие атолла. Но даже когда лаэранец издох, Капитан не смог остановиться и, наконец, превратил череп врага в кашу из дробленых костей и кусочков мозга.

Соломон поднялся с колен и захохотал, радуясь, словно первобытный дикарь, его доспехи с головы до ног были покрыты темной кровью лаэранца.

Слегка пошатываясь, Капитан подошел к первому из ксеносов, убитых им за последнюю пару минут, и с трудом выдернул-таки меч из его головы.

Звук болтерных очередей тем временем усилился, и тут до Деметера наконец дошло, что и он, и его Астартес давным-давно истратили все свои боеприпасы. Соломон только теперь понял, что почти обезумел от ярости, заставившей его изуродовать труп второго лаэранца.

Капитан обернулся, определив, с какой стороны доносится шум пальбы… и не удержался, подняв сжатый кулак в победном жесте. Он увидел Мария Вайросеана, которого нельзя было не узнать даже здесь, на затянутом дымом поле боя. Третий Капитан входил на площадь во главе безупречного клина Космодесантников, и рядом с ним вел свой отряд Гаюс Кафен.

Лаэранцы, ошеломленные новым нападением с тыла, потеряли строй и почти не могли сопротивляться воинам Мария, которые убивали их из болтеров, не подпуская к себе. Что до бойцов Второй Роты, то нежданное явление боевых братьев удвоило их силы и наполнило уставшие руки новой мощью. Атаки лаэранцев окончательно захлебнулись, и, хотя чувства ксеносов были невероятно чужды человеческим, Соломон ощутил парализовавшее их отчаяние. Защитники Атолла-19 поняли, что уже ничто не спасет Лаэр от гнева и ярости врагов.

— Вторая, за мно-ой! — прокричал Второй Капитан, устремляясь навстречу Марию. Его Астартес не нуждались в иных приказах или призывных речах — они немедленно бросились за Соломоном, собираясь в боевое построение для завершающей атаки. Если бы кто-то взглянул на них сверху, то увидел бы нечто похожее на кинжал, нацеленный прямо в сердце атолла.

Никто из Детей Императора не собирался щадить, или, того пуще, жалеть врагов, и через несколько минут всё было кончено. Как только последние вражеские воины пали под неудержимым напором ветеран Вайросеана, смолкло и безумное завывание коралловых башен. Над площадью, ставшей могилой для сотен людей и ксеносов, наконец воцарилась тишина.

Но молчание длилось недолго, и на поле боя зазвучали бесконечные благодарности и приветствия воинам Третьей роты от выживших Десантников Соломона. Сам же Второй Капитан в это время уже вложил меч в ножны и медленно шел по площади, надеясь отыскать свой болтер, потерянный в кромешной резне. Ноги с трудом держали Деметера, его руки не сгибались от усталости, а тело горело от множества ран, на большинство из которых он как-то не обратил внимания в бою.

— Значит, опять понесся на врага по центру, да? — спросил знакомый голос за спиной у Соломона.

— Да, Марий, — не оборачиваясь, ответил Второй Капитан. — Что, выговор мне собираешься сделать?

— Ну, всё может быть.

Повернувшись к другу, Деметер увидел, что тот снимает шлем и трясет головой, стараясь поскорее избавиться от небольшого потрясения, случавшегося каждый раз, когда Десантник возвращался к собственному зрению и слуху от авточувств брони Мк. IV. Взгляд Мария, как всегда, был строгим, волосы цвета перца с солью, слиплись от маслянистого пота.

В отличие от большинства Астартес, Вайросеана обладал тонкими, острыми и живыми чертами лица, которые были словно прорезаны в темной коже, похожей на древесину старого дуба.

— Добрая встреча, брат, — произнес Соломон, крепко пожимая его руку.

Марий кивнул в знак согласия и заметил:

— Похоже, здесь была настоящая бойня?

Деметер наконец-то отыскал потерянный болтер, и, очищая его поверхность от крови, отозвался:

— Что правда, то правда. Лаэранцы оказались крепкими ублюдками.

— С тобой не поспоришь. Может, знай ты это заранее — не ринулся бы сломя голову по центру, а? — невинно спросил Марий.

— Знаешь, Марий, если бы в пылу боя у меня вдруг появились несколько отличных идей и куча времени — я бы подумал над этим. Но все, что я знал тогда — лаэранцы прочно окопались перед нашим фронтом. Я послал людей на фланги, но главное направление не смог доверить никому, кроме себя самого. Вот и все.

— К счастью для тебя, Сержант Кафен разделяет твои взгляды на то, как следует поступать командиру в такие минуты.

— Гаюс отличный боец», — твердо сказал Соломон. — Он далеко пойдет, возможно, когда-нибудь станет Капитаном.

— Не буду спорить, хотя мне показалось, что он сейчас на своем месте. Боевой офицер, который без особых рассуждений выполняет приказ.

— Нам как раз нужны такие офицеры, — заметил Деметер.

— Снова соглашусь, но, с другой стороны, такие воины постепенно перестают развиваться. Он никогда не достигнет совершенства, просто делая свою работу.

— Не каждому суждено стать Капитаном, Марий. Рядовые нужны на войне так же, как и командиры. Люди вроде тебя, меня или Юлия будут вести Легион к величию, перенимая у Примарха и Лорд-Коммандеров образцы храбрости и чести, а после, передавая их тем, кто стоит ниже нас. Сержанты, боевые офицеры — часть общего дела, они важнейшее связующее звено между нами и простыми бойцами, они, в конечном счете, доносят до них волю Примарха».

Марий остановился и положил руку на наплечник Соломона:

— Послушай, я знаю тебя несколько десятков лет, но ты не перестаешь удивлять меня, друг. Я-то думал, что сейчас здорово выругаю тебя за мальчишескую «тактику», а вместо этого выслушал настоящую лекцию о том, как мы должны вести в бой наших воинов.

— Что тут скажешь? — улыбнулся Деметер. — Похоже, это Юлий и его книги так действуют на меня.

— Кстати, раз уж мы заговорили о Юлии, — протянул Вайросеан, вглядываясь в кристально чистое небо. — Похоже, он получил приказ начать кампанию Очищения.

Соломон поднял голову и увидел сотни боевых челноков Легиона, врывающихся в атмосферу Лаэра.

ЗАХВАТ АТОЛЛА-19 означал успешное завершение первой стадии Очищения Двадцать Восемь-Три. Впрочем, о том, насколько свирепой и кровавой была битва, и что победа в ней висела на волоске, не знал никто, кроме выживших воинов Второй и Третьей Рот.

Тем временем, истребители-перехватчики Флота спускались на Лаэр вслед за челноками и кружили над атоллом, образовав восемь оборонительных колец на случай контратаки ксеносов. Огромные транспортники Имперской Армии выгружали зенитные орудия и подразделения Архитских Паладинов Лорда-Коммандера Файля, немедленно занимавших позиции в руинах летающего города. Вскоре атолл заполнился их фигурами в багровых туниках и серебристых нагрудниках.

Широкие грузовые корабли Механикумов заходили на посадку в клубящихся облаках пыли, и из них высаживались молчаливые адепты в красных балахонах, тут же устремляющиеся к удерживающим атолл в воздухе «энергоперьям». Тяжеленные строительные машины вместе с отрядами бурильщиков и камнетесов расползались по острову с единственной целью — выровнять его поверхность и уложить на неё длинные листы шероховатого металла. Так создавались посадочные полосы для боевых и транспортных судов Экспедиции.

Атоллу-19 суждено было стать первой из множества баз, опираясь на которые, Дети Императора навсегда покончат с лаэранцами.

СЕРЕНА вернулась к себе, сказавшись усталой, но Остиан остался на палубе и продолжал всматриваться в глубины Лаэра. Красота Двадцать Восемь-Три заворожила его, а рассказы Серены о дивных пейзажах иных миров разожгли в его сердце небывалые прежде желания. Ему хотелось немедля ступить на поверхность чужой планеты, подставить лицо лучам странных солнц, ощутить на коже дуновение ветров с далеких континентов, не виданных человеком. Словно яд, эти видения проникли в кровь Делафура и заставили его сильнее прежнего, чуть ли не до боли, мечтать о высадке на Лаэр.

Остиан ещё раз попробовал представить себе линию горизонта этого мира — безжизненную, бесконечную дугу темной синевы, вздымающуюся гигантскими волнами и незримо связывающую края света. Какие неведомые существа населяют эти глубины? Какое чудовищное бедствие обрушилось на древних обитателей планеты и погребло их под тысячеметровой толщей воды?

Уроженец Терры, чьи океаны давным-давно испарились в забытых войнах или природных катастрофах, Остиан просто не мог представить себе мир, лишенный суши.

— На что это мы смотрим? — вдруг услышал скульптор.

Делафур скрыл удивление, и, обернувшись, увидел перед собой Бекву Киньску. Темно-голубые волосы певицы были уложены в чрезвычайно замысловатую прическу, на которую явно ушел не один час, а на губах играла хищная улыбка.

Остиану неожиданно пришло в голову, что, хотя, алое платье с корсетом, которое было на девушке, совсем не «выходное», она все равно выглядела так, будто собиралась отправиться в какую-нибудь знаменитую бальную залу Мерики.

— Здравствуйте, госпожа Кинска, — сказал скульптор так равнодушно, как только мог.

— Ой, пожалуйста, зови меня Бек, как и все мои хорошие друзья, — ласково произнесла певица, и, взяв Остиана под руку, подошла к тонкому стеклу наблюдательной палубы. Аромат её тела и духов, с сильным яблочным оттенком, проник в ноздри Делафура. Вырез платья певицы был неприлично глубоким, и Остиан покрылся испариной, обнаружив, что таращится прямо на нежные линии её груди.

Быстро подняв глаза, скульптор увидел, что Беква внимательно смотрит на него, и немедленно покрылся румянцем: певица не могла не понять, чем же он так заинтересовался.

— Э-э, то есть, простите, я…

— Да ладно, дружочек, все в порядке, — отмахнулась Беква с игривой улыбочкой, которая совершенно не понравилась Остиану. — В этом нет ничего плохого, правда? Мы ведь оба — взрослые люди и понимаем, что к чему.

Вместо ответа скульптор уставился на медленно вращающийся Лаэр, делая вид, что его крайне заинтересовали какие-то океанические течения или грозовые вихри в атмосфере. Но певица только прильнула к нему ещё ближе и вкрадчиво заговорила:

— Знаешь, война всегда казалась мне чем-то по-настоящему будоражащим воображение. Кровь вскипает, тело пылает огнем при виде ненавистных врагов! Сколько во всем этом истинного мужества, я бы даже сказала, мужского начала. Ты не находишь, Остиан?

— Ну, э-э, я не то чтобы часто думал об этом…

— Чепуха, не мог ты не думать, — фыркнула Беква. — В каждом настоящем мужчине мысли о войне пробуждают дикого зверя, хищное животное. Нужно быть никчемным слабаком, чтобы не возбудиться при звуках военных гимнов или криков поверженных врагов! Я сама не стыжусь признать, что грохот выстрелов и звон клинков по-настоящему горячат меня… если ты понимаешь, что я имею в виду.

— М-м, не совсем уверен, — пролепетал Остиан, хотя на самом деле он слишком хорошо всё понял.

Беква шаловливо ударила его по руке:

— Остиан, не надо так глупо шутить, я не стану тебе подыгрывать! Никогда не думала, что ты такой жестокий мальчик и начнешь дразнить меня в ответ на откровенность.

— Д-дразнить? Я вовсе не…

— Ты же прекрасно все понял, — сказала певица, выпустив руку Делафура и повернувшись на каблуках. Теперь они стояли лицом к лицу. — Я хочу тебя. Прямо здесь. Прямо сейчас.

— Что?

— Не будь таким ханжой, неужели чувства для тебя ничего не значат? Ты ведь слышал мою музыку?

— Да, но при чем…

— Никаких «но», Остиан, — перебила Беква, ткнув его в грудь длинным крашеным ногтем и заставив прижаться спиной к обзорному стеклу. — Наше тело остается просто тюрьмой для души, пока мы не развиваем и не используем на полную все пять наших чувств. Освободи их — и ты распахнешь дверь в темницу души! А я всегда была уверена, что секс — именно то почти мистическое переживание, которое позволяет выпустить на волю все пять чувств разом.

— Нет! — выкрикнул Делафур, вырываясь из её рук. Певица вновь потянулась к нему, но он отступил на несколько шагов. Скульптора бросило в дрожь при мысли о том, что Беква относится к нему, как к игрушке для своих утех, и он затряс головой, пытаясь прийти в себя.

— Перестань изображать из себя дурачка, Остиан, — недовольно сказала Кинска, вновь подойдя вплотную. — Я же не собираюсь тебя насиловать. Если дело в том, что я не в твоем вкусе, просто скажи.

— Нет-нет! — задохнулся Делафур. — Просто…

— Просто — что? — спросила Беква, и Остиан понял, что она по-настоящему смущена. Похоже, ни один мужчина прежде не отказывал ей во взаимности, и скульптор отчаянно пытался отыскать разумный ответ на заданный вопрос. К сожалению, Делафур был настолько ошарашен происходящим, что его разум оказался чище араратского мрамора.

— Просто… мне надо идти. — наконец выдавил Делафур, ненавидя за настолько идиотскую фразу хныкающего, жалкого ублюдка, которым был он сам. — Мне нужно к Серене, у нас… свидание.

— К художнице? А, так вы с ней любовники?

— Нет-нет-нет! — выпалил Остиан. — В смысле, да! Мы очень сильно любим друг друга, вот так.

Беква надулась и скрестила руки на груди. Её поза, взгляд, которым она окинула скульптора — всё говорило Остиану о том, что теперь певица относится к нему несколько хуже, чем к содержимому выгребной ямы.

Делафур попытался сказать что-то ещё, но Кинска оборвала его на полуслове:

— Вы же, кажется, спешите? Ну, так можете идти, мы уже достаточно наговорили друг другу.

Не найдя слов, Остиан повиновался ей и сбежал с проклятой палубы.

 

Глава Четвертая

Быстрота ударов/Долгая дорога/Братство Феникса

ПО МНОГИМ ПРИЧИНАМ, Очищение Лаэра стало достойным испытанием на пути Фулгрима и его Легиона к совершенству. Битвы, шедшие на затопленной планете, были по-настоящему жестокими и беспощадными. Победы же в них доставались тяжелым ратным трудом и лишь после борьбы, столь же кровавой, как самые страшные схватки в прежней истории Детей Императора. Но, несмотря на потери, войска 28-ой Экспедиции продвигались в недра планеты с быстротой, воистину граничащей с волшебством. Ни для кого не было тайной, что платой за уничтожение лаэранцев и захват их мира служили потоки крови Космодесантников.

Каждый летающий атолл после Очищения стремительно преобразовывался в базу для последующих операций, обороняемую и удерживаемую Архитскими Паладинами, пока Астартес воплощали в жизнь смелые планы своего Примарха. Хотя лаэранцы и были высокоразвитой технологичной цивилизацией, они никогда не сражались против столь беспощадного и могучего противника, как Дети Императора. Изящные задумки Фулгрима и его гениальный дар полководца в сочетании с мудрым предвидением возможных поворотов войны делали сопротивление лаэранцев бесполезным. Они не могли надеяться даже хоть немного отдалить свою гибель, не говоря уже о том, чтобы отстоять Лаэр и избежать того, что было предначертано судьбой.

Убитые в бою или взятые живьем ксеносы доставлялись на «Гордость Императора», где под строгим карантином изучались и препарировались Апотекариями Легиона, стремившимися узнать о враге все, что только возможно. Особи, попадавшие им в руки, изменялись от «воинов», защищавших Атолл-19, до ядовитых «летунов» с когтистыми крыльями, и водных тварей, с легкими, перестроенными в жабры, и костяными гарпунами вмести хвостов. Такое разнообразие существ внутри одного вида было просто поразительным, и с каждым днем на флагман прибывали все новые и новые необычные твари.

С каждой победой, обретали новую славу Капитану и рядовые воинов Легиона, и Фулгрим повелевал создать в их честь сотни произведений искусства. Корабли Флота вскоре превратились в летающие музеи или галереи, их стены украсились изящными картинами, в коридорах взошли на ониксовые пьедесталы гордые мраморные изваяния. Целые библиотеки од, поэм и симфоний вышли из-под пера Летописцев, и кое-кто поговаривал, что Беква Кинска начала новую поэму в ознаменование неизбежной полной победы.

Первый Капитан Юлий Каэсорон он же Каезорн, не удостоенный чести участвовать в первом ударе по врагу на Атолле-19, в утешение получил под командование передовой отряд войск Лорд-Коммандера Веспасиана. Хотя Эйдолон и был старшим по положению в иерархии Легиона, но он руководил кампанией на Двадцать Восемь-Два, и таким образом «очередь» перешла к Веспасиану.

Война шла на всех возможных направлениях. Дети Императора сражались и на знакомых уже им летающих островах, и в руинах древних городов Лаэра, о стены которых, когда-то возвышавшихся на тысячи метров, бились гигантские пенные валы.

Подводные мегаполисы, обнаруженные через несколько дней после начала кампании, нельзя было оставлять в руках ксеносов, и Астартес атаковали подводные укрепления, не знавшие солнечного света. Десантники врывались в них на модифицированных абодажных торпедах, запускаемых с повисших над океаном крейсеров, а силовые доспехи в воде не подводили их так же, как в небе и на земле.

Соломон Деметер повел Вторую Роту на штурм первого из этих городов и взял его за шесть часов, заслужив личную похвалу Примарха. Марий Вайросеан он же Вэросин взял на абордаж несколько орбитальных станций Лаэра, необъяснимым образом избегавших обнаружения, и перебил их пилотов, слившихся с кораблями в омерзительном симбиозе.

Что до Юлия Каэсорона, то он скоординировал атаки на атоллы, проведя сложный анализ их движения и точно установив, что их путешествия в атмосфере Лаэра весьма слаженны и подчинены какому-то единому замыслу.

Механикумам удалось определить один-единственный атолл, служивший центром этого круговорота. Он не был ни крупнейшим, ни прекраснейшим среди прочих, но чем дальше продвигались исследования, тем очевиднее становилась его невероятная важность для ксеносов. По предположениям стратегов Файля, этот летающий остров являлся резиденцией правительства Лаэра, но, когда расчеты и выкладки доставили Примарху, Фулгрим тут же объяснил истинную причину.

Это не было место, где заседали правители; это было место, где поклонялись богам.

ХОЛОДНЫЕ флуоресцентные лампы освещали Апотекарион «Гордости Императора», бросая яркий свет на стеклянные двери и полированные стальные емкости с хирургическими инструментами или кровоточащими органами. Апотекарий Фабиус руководил помощниками, выкатывающими из холодильника при корабельном морге запакованное в тяжелый контейнер тело лаэранского воина.

Длинные белые волосы Байля, точная копия шевелюры самого Примарха, были собраны на затылке, открывая лицо с точными, аккуратными чертами и неприветливые темные глаза. Движения Апотекария отличались четкостью, говорящей о большом опыте и несомненном таланте в своем деле. Белые доспехи Фабиуса сейчас стояли в его личной оружейной комнате, и он был облачен в алый балахон хирурга с тяжелым прорезиненным нагрудником, сильно заляпанным кровью ксеносов.

Клубы ледяного воздуха поднимались над телом лаэранца, пока сервиторы катили тележку с ним по коридорам Апотекариона. Наконец Байль кивком головы приказал слугам остановиться у каменной плиты, на которой уже лежал вскрытый ксеновоин, несколько часов назад доставленный прямиком с поля боя. Эта особь была убита прямым попаданием в голову, и потому большая часть тела осталась нетронутой — по крайней мере, нетронутой в сражении. Плоть твари все ещё не остыла и была покрыта дурно пахнущей маслянистой пленкой каких-то выделений. Столбцы полученных данных прокручивались на гололитических панелях, подвешенных к потолку тонкими кабелями. Проектируемые ими призрачные, мерцающие картины ползли по гладким, вычищенным до полной стерильности стенам.

Фабиус как следует поработал над трупом ксеноса, и плоды его трудов оказались просто превосходными. Аккуратно удаленные внутренние органы лежали вокруг плиты в серебристых ванночках, словно поданные к столу на пир каннибалов. Все теории, возникшие у Апотекария в первые дни кампании, нашли окончательное подтверждение, и он, наконец, осмелился отправить Лорду Фулгриму отчет о своих находках.

И вот теперь Примарх входил в двери Апотекариона, а за ним на почтительном отдалении следовали вооруженные алебардами Гвардейцы Феникса. Хотя выложенный белыми плитками зал был весьма просторен и высок, при появлении Фулгрима он будто бы съежился и стал тесным. Повелитель Детей Императора явился прямиком с поля брани, не сняв пурпурной брони, кровь ещё кипела в жилах Примарха, разгоряченного схваткой. Война шла третью неделю без единой остановки, и каждый новый удар оттеснял лаэранцев все ближе к тому атоллу, что служил сердцем их мира и был назван «Храмом».

— Лучше бы новости были действительно важными, Апотекарий, — с порога начал Фулгрим. — Мне ещё нужно захватить целый мир.

Фабиус поклонился и согнулся над охлажденным телом лаэранца. Из его нартециумной перчатки выскользнул скальпель, легко рассекший нитки швов, скреплявших вскрытую грудную клетку твари. Байль отвернул слои кожи и мышц, открывая полость тела, и тщательно закрепил их зажимами. На его лице вновь появилась улыбка восхищения превосходным набором органов, превратившим ксеноса в устрашающую машину для убийств.

— Взгляните, господин, — попросил Фабиус. — Я никогда не мог представить себе ничего подобного, и, думаю, никому другому это не приходило в голову. Если, конечно, не брать в расчет безумные эксперименты древних генетиков Терры.

— О чем ты говоришь, Апотекарий? — недовольно спросил Фулгрим. — Не испытывай моё терпение подобными загадками.

— Об одной просто очаровательной вещи, мой Лорд, — отозвался Фабиус, стоявший между телами лаэранцев. — Я провел генетический анализ этих особей и обнаружил много интересного.

— Единственное, что интересует меня в этих тварях — то, как их поскорее перебить, — холодно проговорил Примарх, и Фабий понял, что пора переходить к делу. Труд единоличного руководства столь тяжелой и непрерывной кампанией был тягостен даже для Фулгрима.

— Конечно, мой Лорд, это так, но я уверен, что Вам покажется занятным то, как устроена жизнь этих существ. В своих исследованиях я осознал следующее: лаэранцы не так уж отличаются от нас в стремлении к совершенству.

Фабиус указал на вскрытые грудные клетки ксеновоинов и продолжил:

— Вот, например, две лежащие здесь особи. Они генетически идентичны в том смысле, что происходят из одного вида, но их тела были серьезно изменены.

— Изменены? — переспросил Фулгрим. — С какой же целью?

— Чтобы как можно лучше выполнять отведенную им в лаэранском обществе роль, я думаю. Эти изумительные экземпляры от рождения и по сию пору подвергались генетическим и биохимическим воздействиям, все более и более приспосабливаясь к предопределенной нише. Тот, что слева — истинный воин, его центральная нервная система была улучшена ради повышения скорости реакции в бою, она в разы выше, чем у «мирных» лаэранцев и не уступает нашей! Кроме того, видите, вот здесь, нечто похожее на гланды?

Фулгрим наклонился к телу ксеноса, тонкие ноздри сморщились от вони:

— Для чего они нужны?

— В случае ранения, «гланды» выпускают на чешую лаэранца некий состав, схватывающий края и образующий на ране твердые струпья. По сути, это биологические регенераторы, способные излечить даже тяжелое повреждение за считанные секунды. Нам повезло, что Капитан Деметер уложил ксеноса выстрелом в голову, и эти чудесные органы остались целы.

— Они есть у всех тварей с Лаэра? — заинтересованно спросил Фулгрим.

Апотекарий покачал головой и указал на гололитическую панель, по которой бежали строчки данных. Рядом в воздухе проецировались снимки различных срезов тел ксеносов и вращающиеся объемные изображения внутренних органов.

— Нет, и это самое изумительное из всего. Каждому лаэранцу ещё до рождения выбирается путь, по которому он будет следовать всю жизнь — воина, разведчика, торговца, дипломата или даже художника. Некоторые из доставленных сюда ксеносов имели увеличенные глазные яблоки, лучше воспринимающие цвета; у кого-то был усилен центр речи, а кому-то просто нарастили мышцы, видно, готовя в чернорабочие.

Примарх перевел взгляд на панели, считывая бегущую информацию со скоростью, недоступной никому из простых людей.

— Похоже, они действительно шли к идеалу… своим путем.

— Верно, мой Лорд, — возбужденно заявил Фабиус. — И изменение физиологии было для них лишь первым шагом!

— Так что же, ты считаешь их достойными совершенства, Байль? — обернулся Фулгрим, и в его голосе зазвучали неприятные нотки. — Следи за словами, которые произносишь. Сравнивать этих чуждых уродов с творениями Императора, по меньшей мере, неразумно.

— Нет, нет! — быстро нашелся Фабиус. — То, что Император сотворил с нами, просто недостижимо, но, быть может, становление Космодесантниками — лишь первый шаг по долгой дороге вдаль? Ведь мы — Дети Императора, и, как все дети, должны научиться ходить самостоятельно и пройти по этому пути. Что, если мы внимательно взглянем на свои тела и найдем в них ростки новых улучшений, приближающих недостижимый идеал?

— Замолчи! — выкрикнул Фулгрим, нависая над Байлем. — Я могу убить тебя на месте за подобные речи, Апотекарий!

— Господин, — не унимался Фабиус. — Цель нашей жизни — самосовершенствование во всем. Раз уж мы избрали её — то должны отбросить предрассудки и щепетильность, укорачивающие нам руки.

— Геносемя, вложенное в нас Императором, невозможно улучшить. Оно идеально! — отрубил Фулгрим.

— Так ли это? — спросил Байль, поражаясь собственной смелости. — Вспомните, наш прекрасный Легион едва не погиб на заре своего существования. Несчастный случай привел к разрушению огромной части нашего геносемени, но что, если на самом деле это ужасное событие произошло из-за ошибки творца?

— Я не страдаю от провалов в памяти. Когда мы с отцом вернулись на Терру, в живых оставалось ровным счетом две сотни воинов, это так.

— И что же сказал Император по поводу такой трагедии?

— «Хорошо, что это случилось сейчас, пока ты и твой Легион ещё совсем молоды. Вы вместе воспрянете из пепла подобно Фениксу из древних легенд».

Фулгрим не отрываясь смотрел на Апотекария, и тот чувствовал, как в душе его повелителя разгорается гнев при мысли о том, какую боль причинили ему те страшные дни. Фабиус ясно осознавал, что затеял опасную игру, и, возможно, такими вольными речами уже подписал свой смертный приговор. Но дело того стоило — открытие тайн самого Императора, проникновение в саму суть Адептус Астартес — если уж ради такого не рисковать головой, то ради чего же?

Примарх повернулся к Гвардейцам Феникса и кратко скомандовал:

— Оставьте нас. Ждите снаружи, пока я не прикажу вернуться.

Фабиус заметил, что телохранители Фулгрима обеспокоенно переглянулись, словно их повелитель оставался на поле боя наедине с жестоким врагом, а не с Апотекарием в сердце собственного флагмана. Так или иначе, Гвардейцы безмолвно поклонились и вышли.

Фулгрим проследил, как за ними сошлась раздвижная дверь Апотекариона и подошел к Байлю. Примарх задумчиво взирал на тела ксеносов и стоящего меж них смельчака, но по его лицу невозможно было понять что-либо. Умеющий управлять своими эмоциями Фулгрим мог быть загадочнее любого лаэранца.

— Ты сам веришь в то, что сумеешь улучшить геносемя Астартес? — наконец заговорил Примарх.

— Наверняка сказать не могу, — медленно начал Фабиус, пытаясь скрыть обуявший его восторг. — Но верю в то, что мы должны хотя бы попробовать. Быть может, попытки окажутся бесплодными, но если нет…

— То приблизимся к совершенству — закончил Фулгрим.

— И лишь несовершенством мы можем предать Императора — ответил Байль.

Примарх кивнул, соглашаясь:

— Действуй, Апотекарий. Делай, что должен, и будь, что будет.

БРАТСТВО ФЕНИКСА собиралось на обыденную встречу «у огонька» в Гелиополисе. Поодиночке или парами воины проходили через бронзовые врата и занимали места вокруг огромного круглого стола в самом центре темной залы. Впрочем, середина её купалась в падающем с потолка нежном свете, а в жаровне, укрепленной на крышке стола, потрескивало уютное оранжевое пламя. Почти на половине равномерно расставленных стульев черного дерева уже восседали Дети Императора, облаченные в длинные плащи. Их доспехи, как всегда, сияли, но при этом, ни на одном из воинов не нашлось бы и пластины неповрежденной брони. Война успела пометить всех.

Соломон Деметер увидел входящих во Врата Феникса Юлия Каэсорона и Мария Вайросеана, а за ними — остальных Капитанов Легиона, чьи Роты отдыхали после боев. Второй Капитан почувствовал, насколько устали его братья, и постарался как можно радостнее улыбнуться, когда они заняли места по обе стороны от него. Что же, Юлий и Марий вернулись живыми и невредимыми из ещё одного жестокого сражения — разве это не прекрасно?

Очищение Лаэра стало воистину тяжким испытанием для каждого из них. Три четверти войск Легиона, сменяя друг друга, вели непрерывные бои, и каждая свободная минута приносила счастье. По сути, большинство отрядов возвращалось на корабли лишь за пополнением амуниции.

План Лорда Фулгрима был блестящим и смелым, но не оставлял времени на отдых. Даже выкованный из адамантия Марий казался измотанным.

— Сколько за сегодня? — спросил Соломон, как обычно, боясь услышать ответ.

— Одиннадцать, — мрачно ответил Марий. — Не считая тех, кто умрут от ран в Апотекарии.

— Семеро, — вздохнул Юлий. — А у тебя?

— Восемь. Сгорели, картина была ужасная. И в остальных Ротах так же?

— Если не страшнее, — пожал плечами Юлий. — Наши Роты все-таки лучшие в Легионе.

Соломон кивнул в знак согласия. Каэсорон никогда не хвалился впустую, и сейчас в его словах не было ничего, кроме правды.

— Смотри-ка, новенькие, — сменил тему Первый Капитан, увидев за столом двоих Десантников, явно впервые в жизни допущенных в эту залу. Капитанские инсигнии, нанесенные на их доспехи, ещё источали запах свежей краски.

— Да, гибнут не только рядовые бойцы, — промолвил Марий. — Настоящие лидеры обязаны подвергать себя опасности и воодушевлять своих людей, ведя их за собой.

— Не надо закидывать меня цитатами, Марий, — поморщился Соломон. — Тем более что эта как раз говорит обо мне. Я давно стал командиром, идущим в бой во главе своего отряда.

— А как давно ты стал самым везучим ублюдком в Легионе? — встрял Юлий. — Я уже потерял счет боям, из которых ты не должен был вернуться живым!

Деметер улыбнулся, радуясь тому, что к друзьям понемногу возвращается хорошее настроение, и что тяготы войны все же не сломили их.

— Ну, Юлий, боги войны любят меня и не хотят, чтобы я погиб на этом никчемном промокшем шарике, по недоразумению названном планетой.

— Не нужно так говорить, — предостерег Марий.

— О чем ты?

— О «богах» и тому подобном. Это просто смешно и глупо.

— Не сердись, Марий! — рассмеялся Соломон, положив руку на наплечник друга. — За этим столом лишь один Бог Войны, и я имею честь сидеть рядом с ним!

Вайросеан сбросил его руку и огрызнулся:

— Не дразни меня, Соломон, я говорю серьезно!

— Я уже понял, — ответил Деметер, и тень пробежала по его лицу. — Но тебе не помешало бы немного развеяться, друг мой. Мы же не можем вечно ходить с мрачными физиономиями, не так ли?

— Война — мрачное дело, Соломон. Хорошие люди погибают, и мы не можем вернуть их к жизни, несмотря на всю нашу силу. Каждая потеря ослабляет Легион, а ты хочешь, чтобы мы смеялись над этим?

— Ну, мне кажется, Соломон не это имел в виду… — начал Юлий, но Марий резко оборвал его.

— Не защищай Деметера, Юлий, он прекрасно понимает, что говорит. И я поражен, что он несет эту чушь в то самое время, когда наши братья гибнут там, внизу!

Соломона по-настоящему задели слова Вайросеана, и он ощутил, как в нем растет злоба на неожиданно набросившегося на него друга. Он придвинулся вплотную к Марию и, пытаясь быть спокойным, произнес:

— Спасибо, без тебя я никогда бы не догадался, что на войне гибнут люди. Но что я знаю по-настоящему хорошо — погибших было бы во много раз больше, если бы в бой их вел не я. Каждый из нас воюет по-своему, и, если мой подход тебе не по вкусу — прости. Но я — тот, кто я есть, и меняться ради кого бы то ни было не собираюсь!

Деметер перевел дух и впился глазами в Мария, ожидая ответа, но Третий Капитан опустил голову и произнес:

— Прости, друг. Война сделала меня не в меру агрессивным, и я постоянно ищу, на ком бы сорвать свою ярость.

— Ясно, — сказал Соломон, его гнев быстро схлынул. — Просто ты так любишь делать все по книгам, что мне приходится время от времени показывать тебе обратный пример. Ты тоже меня извини.

Марий протянул руку, и Второй Капитан крепко пожал её. Вайросеан добавил извиняющимся голосом:

— Война делает нас глупцами, и нужно стараться изо всех сил, чтобы не поддаться ей и не изменить самим себе.

— Ты прав, да иначе и быть не может, — ответил Соломон. — Каждый из нас справляется по-своему. Вот Юлий, например, как-то незаметно сделался «покровителем искусств». Кстати, друг, как там поживают твои любимые Летописцы? Сколько твоих портретов и бюстов появилось на корабле за последние недели? Знаешь, Марий, скоро на «Гордости Императора» будет не повернуться — из каждого угла станет таращиться его физиономия, намалеванная на холсте или высеченная в мраморе!

— Послушай, если ты настолько уродлив, что художники падают в обморок от твоего вида — это ещё не повод запрещать им обессмертить мой прекрасный лик! — усмехнулся Юлий. — И вряд ли стоит винить меня за такую популярность — я ещё надеюсь услышать симфонию в мою честь от госпожи Киньски и увидеть себя на полотне Серены д’Ангелус. Ваш Первый Капитан совершенен во всем, не только в военном деле.

— Во-о-от такущее эго… — протянул Соломон, разводя во всю ширь свои длинные руки. В ту же секунду Врата Феникса распахнулись и в зал вошел Фулгрим, в полном доспехе и плаще, покрытом перьями цвета пылающего огня. Эффект был просто грандиозным — все речи за столом немедленно смолкли, и Астартес обратили взгляды к своему прекрасному и внушающему страх вождю.

Братство поднялось на ноги и стояло, склонив головы, пока Примарх не занял свое место. Как и всегда, по бокам от него шли Эйдолон и Веспасиан, в схожего вида плащах, оба несли в руках чугунные жаровни на подставках, в которых плясало жаркое пламя.

Даже здесь, за круглым столом, вроде бы равнявшим воинов, ни у кого не было сомнений в том, кто будет отдавать приказы. Может, в прочих Легионах подобные ложи и носили более «домашний» характер, но Дети Императора предпочитали этому соблюдение традиций и ритуалов, видя в почтении к ним ещё один шаг к совершенству.

— Братья-Фениксы! — воскликнул Фулгрим. — В пламени сем я приветствую вас!

БЕКВА КИНЬСКА, сидящая за широким столом в своей огромно по корабельным меркам каюте, мрачно смотрела через оправленный медью иллюминатор на голубую планету, плывущую под «Гордостью Императора». Певица вряд ли осознавала всю прелесть картины — её мысли целиком занимали лежащие перед ней чистые листы нотной бумаги, и, конечно же, поступок Остиана Делафура.

Ясное дело, паренек был простым и скромным, он и рядом не стоял с прежними любовниками Беквы, но его молодость — вот что всегда по-настоящему заводило её.

Юные мальчики, подобные ему, прямо-таки излучали невинность, и единственным удовольствием, острота которого не угасла для Киньски с годами и опытом, оставалось их развращение. В прежние годы, Беква всегда получала мужчин или женщин, на которых положила глаз, никому не удавалось «избежать» её объятий. То, что подобное случилось сейчас, на пике её славы, по-настоящему вывело знаменитость из себя. Злоба грызла её изнутри, и Беква про себя поклялась, что заставит Остиана как следует пожалеть о своих словах.

Никто не смеет отказывать Бекве Киньске!

Она положила пальцы на виски и начала массировать их круговыми движениями, пытаясь унять тупую боль, пульсирующую позади глаз. Гладкая, неестественная поверхность кожи вдруг показалась ей невыносимо холодной, и Беква вновь положила руки на стол. Косметические аугментации пока что справлялись с внешними признаками старения, но певица хорошо понимала, что вечно так продолжаться не может. Да, сейчас никто не посмеет отрицать её красоту, но сколько ещё лет ей осталось до того, как она превратится в отвратительную старуху?

Беква взяла со стола перо и подтянула к себе пару листов бумаги. Омерзительно чистых листов. Она разболтала всем, что собирается создать триумфальную симфонию в честь Лорда Фулгрима, но все ещё не выжала из себя ни единой нотки.

Быть избранной в Орден Летописцев — великая, но и ожидаемая честь, ведь никто не мог всерьез соперничать с её музыкальными талантами. Это всего лишь очередная ступень в её карьере, после Консервэтуар дэ Мюзик, новые горизонты, высшие достижения… бесконечное поле для идей и фантазий. По правде говоря, шпили городов-ульев Терры давным-давно ей наскучили: одни и те же лица, сто раз слышанные банальности — всё это скрипело на зубах, как песок, и было безвкуснее картона.

Да и что вообще могла предложить ей Терра? Ей, перепробовавшей все удовольствия плоти и все наркотики, что можно купить за деньги? Да и как вообще этот дряхлый, скучный мир мог удовлетворить её ненасытные душу и тело?

Быть может, думала тогда Беква, Галактика, пробужденная Великим Походом Человечества, принесет ей невиданные прежде наслаждения и восторги?

Что ж, время от времени такое случалось. Новые, растущие миры дарили певице истинные чудеса восприятия, истинные гении, окружающие её, словно заражали своими идеями. Музыка вновь лилась на нотную бумагу с кончиков пальцев Беквы, как в те времена, когда она выиграла Одеяние Аргенты Меркурио за свою «Симфонию Изгнанной Ночи».

Теперь же мелодии умерли в её душе, и ничто не могло вернуть их.

Беква с надеждой взглянула на плавно вращающийся Лаэр — быть может, хотя бы его красота сумеет вдохновить её?

Соломон, стоя на ногах у своего места в собрании, вместе с боевыми братьями отвечал на приветствие Фулгрима. Уже право видеть Примарха было для него огромной честью, но ощущение того, частью сколь великого Братства он является, возносило Деметера на вершины блаженства.

— Мы приветствуем тебя, наш командир и повелитель! — прокричал он хором с другими Капитанами.

Деметер внимательно смотрел, как Эйдолон и Веспасиан садятся по бокам Фулгрима, аккуратно ставя жаровни в прикрепленные к их стульям держатели. От глаз Соломона не ускользнула какая-то напряженность между двумя Лорд-Коммандерами, и он задумался о том, что могло вызвать этот раздор…

Братство Феникса было куда более «элитной» ложей, чем такие же в иных Легионах. За те годы, что Дети Императора сражались в рядах Лунных Волков, крепкие узы дружбы связали их с многими из воинов Хоруса, и, после одной из тяжелых битв, чьи-то негромкие голоса поведали им о воинском братстве.

Ложа Лунных Волков, по задумке, была открыта для любого Десантника, пожелавшего вступить в неё, и превратилась в место для пылких споров, где чин и звание не имели веса, и каждый человек мог открыто выражать свои мысли, не боясь наказания. Однажды и Соломон с Марием заявились на подобную встречу. Они провели вечер в приятной обстановке истинного товарищества, а заправлял всем в тот день Лунный Волк по имени Серхар Таргост. Деметеру такое времяпрепровождение понравилось, хотя от таинственности встречи веяло какой-то театральностью или, того хуже, заговором. Что до Мария, то его, похоже, покоробила сама идея общения между командирами и рядовыми без соблюдения субординации, ведь строгие традиции Детей Императора сделали Ложу их Легиона братством равных (но лишь высокопоставленных) воинов…

Примарх просил каждого Капитана заранее известить, сможет ли тот прийти на собрание, и Соломон был достаточно заинтригован.

— Очищение Лаэра подходит с концу, братья, — начал Фулгрим, и Дети Императора ответили хором радостных возгласов. — Последний бастион ксеносов ждет, когда мы обрушим на него свою ярость, и я обязан возглавить наступление. Ведь вы помните, как на этом самом месте ваш Примарх дал клятву развернуть гордое знамя Человечества на руинах столицы лаэран?

— Так было! — воскликнул Марий, и Соломон переглянулся с Юлием; они оба услышали явную лесть в голосе друга. Прочие же застучали кулаками по столу в знак согласия со словами Третьего Капитана. Фулгрим поднял руку, призывая их умерить восторг.

— Борьба с врагом не была легкой, и все мы потеряли немало боевых братьев, — продолжил Примарх, его голос приобрел горькую торжественность. — Но при этом заслужили великую честь, и по прошествии веков, люди, читающие хроники наших дней, пожалуй, будут смеяться над лживыми летописцами. «Никто не мог победить за столь малое время, даже Легион Космодесантников!» — скажут они. Но Дети Императора — не просто какой-то Легион, мы — избранные Императором, единственные, кто вправе носить на груди Его Двуглавого Орла.

Все Десантники приложили ладони к грудным пластинам доспехов, признавая величие оказанной им чести. Тем временем Примарх продолжал:

— Ваши храбрость и самоотверженность не останутся без должной награды, и Колоннада Героев, да будет стоять она вечно, покроется именами и описаниями подвигов погибших братьев. Я сохраню память о них в своем сердце, как и о тех, что последуют за ними.

Фулгрим поднялся с места и подошел к двум новичкам, встав между ними. Один из них, прирожденный воин с гордым лицом, немедленно пришедшимся по душе Соломону, спокойно смотрел на Примарха. Другой же явно чувствовал себя не в своей тарелке, слегка съежившись под взглядами собравшихся. Деметер вполне понимал его состояние, вспоминая, как сам дрожал, будучи впервые приглашен в Братство Феникса.

— Когда кто-то из нас погибает, то тем самым он позволяет другому воину продвинуться ближе к совершенству, заняв его место. Приветствуйте этих двоих, братья, приветствуйте в своих рядах!

Воины встали и поклонились Ложе, а Соломон присоединился к громким аплодисментам, которыми их наградило собрание. Фулгрим положил руку на плечо «скромнику» и сказал:

— Это Капитан Саул Тарвиц, воин, с огромной храбростью дравшийся на атоллах Лаэра. Я думаю, он станет прекрасным пополнением для нашего Братства.

Примарх шагнул в сторону, встав за спиной «дерзкого» новичка:

— А его, братья, зовут Люций, и он великолепный мечник, воплощение того, кем должен быть воин Детей Императора.

Соломону были знакомы оба имени, но их обладателей он видел впервые. Ему больше понравился Люций, в нем было что-то от самого Деметера; в Тарвице же ясно проглядывали черты тех, кого Марий называл «боевыми офицерами».

Саул ощутил взгляд Второго Капитана и уважительно склонил голову, взглянув на него. Соломон вернул поклон, но тут же подумал, что вообще-то немного занесся и смотрит на равного себе воина свысока.

Оба новичка вновь уселись на свои места. Фулгрим тем временем возвращался во главу стола, и перья его плаща обметали гладкий камень пола. Соломон повернулся к Марию и вопросительно поднял брови — ему показалось, что Примарх как-то уж очень мало и неохотно говорил о новых членах Братства. Вайросеан слегка пожал плечами.

— Итак, война заканчивается, и, после захвата последнего атолла, придет время решать, куда мы понесем Свет Империума в дальнейшем. В послании, которое пришло мне от Ферруса Мануса, говорится, что его Железные Руки готовы начать новый поход. Брат-примарх просит оказать ему честь, поддержав в сражениях с наиболее гнусными нашими врагами. Путь Железных Рук лежит в Малое Скопление Бифольда, и там мы сумеем лишний раз на деле показать те принципы совершенства, на которых держится слава нашего Легиона.

— Встреча должна произойти у звезды Кароллис и, таким образом, помощь 52-ой Экспедиции окажется связующим звеном между Очищением Лаэра и заранее спланированным походом к Аномалии Пардус, — закончил Фулгрим.

Деметер почувствовал, как его сердца бьются от радости, и присоединился к приветственным крикам своих братьев. Подумать только, им предстоит драться рядом с Десятым Легионом! Братские узы, соединяющие Ферруса Мануса и Фулгрима, были воистину легендарными, более тесными, чем между другими Примархами, даже прочнее, чем дружба Фулгрима и Воителя, десятилетиями сражавшихся бок о бок.

— Теперь расскажи им остальное, — прозвучал угрюмый голос с другой стороны стола. Соломон поразился, что кто-то посмел говорить с Примархом подобным тоном. Всё недовольно искали наглеца глазами, пока не поняли, что им был Лорд-Коммандер Эйдолон.

— Спасибо, Эйдолон, — бросил Фулгрим, и Деметер почувствовал, что Примарх с трудом сдерживает гнев. — Я как раз подошел к этому.

Собравшиеся явно пребывали в смущенных чувствах, не зная, что послужило причиной такой выходки Эйдолона. Соломон нутром чуял какое-то крупное событие, которое ему заранее ни капельки не нравилось.

Фулгрим наконец-то добрался до своего кресла и продолжил:

— К сожалению, часть Легиона не примет участия в новой кампании, ведь все мы должны подчиняться высшим интересам Великого Похода. Галактика не останется послушной без достаточных и точно направленных усилий, а посему Воитель приказал части наших сил прибыть к одному из ранее завоеванных миров и убедиться, что он не отвергнул Свет Империума.

Разочарованные и неверящие возгласы раздались за столом, и Соломон почувствовал, что внутренне напрягся при мысли о том, что лишится права сражаться вместе с двумя величайшими воинами эпохи.

— Лорд Эйдолон возьмет примерно Роту Астартес на борт «Гордого Сердца» и отбудет в направлении Пояса Сатира, где убедится, что местные губернаторы верны законной власти Императора.

Фулгрим повернулся к новичкам Братства:

— Капитаны Люций и Тарвиц, подготовьте своих людей к немедленной переброске на «Гордое Сердце». Это ваше первое серьезное испытание как Братьев-Фениксов, и я не жду от вас обоих ничего, кроме как идеального выполнения поставленной задачи. Я знаю, вы не подведете вашего Примарха.

Оба Капитана отсалютовали, и, хотя Соломон видел на их лицах разочарование при мысли о расставании с Легионом, Саул и Люций тут же вновь расцвели, услышав напутствие Фулгрима.

Эйдолон же помрачнел ещё сильнее, он явно стыдился того, что не смог отстоять право остаться с Детьми Императора. Впрочем, приказы Воителя не обсуждались, и один из военачальников Легиона обязан был взять на себя эту миссию. Смешно было бы отправлять с одной-единственной Ротой Примарха, Веспасиан же командовал войсками на Лаэре. Эйдолон прекрасно понимал, в чем дело, но на душе у него от этого легче не становилось.

— Ничего, мы ещё воспоем вашу храбрость по возвращении, — улыбнулся Фулгрим. — А сейчас, давайте поднимем бокалы за погибель врагов человечества!

При этих словах Врата Феникса распахнулись, и в зал вошло множество лакеев и сервиторов, несших блюда с жареным мясом и бутылками старого вина.

— Скоро, скоро мы ощутим вкус победы! — провозгласил Фулгрим.

 

Глава Пятая

Сбитые с небес/За «Огненной Птицей»!/Храм Искушений

ЭСКАДРИЛЬИ «ШТОРМБЁРДОВ» И «ТАНДЕРХОУКОВ», устремившихся к последнему атоллу Лаэра, представляли собой одну из крупнейших воздушных армад, когда-либо сражавшихся во время Великого Похода. Девять сотен кораблей стартовали со взлетных полос ранее захваченных атоллов в час захода солнца, и момент запуска каждого из них был рассчитан лично Фулгримом. Примарх хотел быть уверен в том, что волны боевых челноков начнут накатываться на Храмовый Атолл друг за другом, в полном соответствии с планом сражения.

Взвывая двигателями, перехватчики и штурмовики устремлялись ввысь, а за ними взлетали бессчетные десантные суда, поднимая тучи из коралловой пыли и выхлопов сгорающего топлива. За какие-то минуты небеса над каждым атоллом заполнились их темными, хищными очертаниями, они кружились подобно стаям воронья, готовые наброситься на обессилевшую жертву. Наконец, по сигналу с орбиты, эскадрильи сменили курс и, подгоняемые хвостами синего огня, понеслись по безоблачному небу Лаэра к своей обреченной добыче.

Фулгрим стартовал с борта «Гордости Императора» на «Огненной Птице», штурмовике, лично разработанном и построенном им на оружейных палубах своего флагманского корабля. Его крылья, гораздо более длинные, чем у «Штормбёрдов», изящно изгибались назад, а хищный крючковатый нос придавал штурмовику жутковатый облик, неизменно вселявший страх в сердца врагов Примарха.

«Огненная Птица» ворвалась в атмосферу Лаэра, призрачные потоки огня обвивали её крылья и корпус, превращая штурмовик в комету, ярко сияющую на вечернем небе.

Стальные обводы «Штормбёрда», на котором летел Соломон Деметер, были щёдро покрыты позолотой, а трюм и «салон» украшены мозаиками, рассказывающими о великих победах и завоеваниях Легиона, совершенных бок о бок с Лунными Волками. Воины в серой броне долго бились рядом с пурпурными Детьми Императора, и Второй Капитан внезапно ощутил боль сожаления при мысли о тех временах. Вздохнув, Соломон вновь уставился на картины, дрожащие и прыгающие перед его глазами.

— Дальше будет только хуже! — заметил Гаюс Кафен, по-своему поняв состояние командира.

— Спасибо большое! — прокричал в ответ Соломон. — Я только-только попытался забыть о том, что нам нужно преодолеть стену из зениток, защищающих это проклятое место!

Даже несмотря на то, что грохот двигателей смягчался авточувствами шлема, он оставался оглушающим. Звуки разрывов зенитных снарядов казались на его фоне тихими и безобидными за бронированными бортами «Штормбёрда», но Десантники знали о смертельной опасности, скрытой в них.

— Мне это не по вкусу! — заорал Деметер. — Я ненавижу такие минуты, когда приходиться добираться до цели в качестве беспомощного груза!

— Ты каждый раз так говоришь, — заметил Кафен. — Как бы мы ни добирались до поля боя — в «Штормбёрде», дропподе или «Рино». Сам знаешь, это единственный путь к «Храму», если ты вдруг не научился ходить по воде!

— Забыл, что случилось на Атолле-19? Наша «птичка» еле-еле дотянула до проклятой скалы! Боюсь, слишком много отличных бойцов сегодня не успеет даже вступить в бой и попытать воинское счастье.

— Воинское счастье? — Кафен улыбнулся и покачал головой. — Иногда мне кажется, что я обязан доложить капеллану Чармосиану о всех этих твоих разговорах насчет «судьбы» и «богов»! Послушай, мне тоже не нравиться трястись в этой банке, но мы весьма неплохо защищены и без всяких суеверий.

Соломон кивнул, признавая правоту Гаюса. Слова помощника потверждало, например, то, что Примарх предоставил флотским пилотам истребителей честь поучаствовать в штурме «Храма» и уничтожить последние воздушные суда лаэран.

Большинство оборонных сил Лаэра давным-давно были растерты в коралловую пыль, но даже оставшиеся все ещё внушали страх своей численностью. Деметер окинул взглядом бойцов, деливших с ним «салон» челнока, пытаясь понять, не напуганы ли они таким опасным полетом. Увиденное обрадовало его: все Десантники оставались спокойными, словно атака была учебной.

Жаль, что их уверенность не могла передаться Капитану. Несмотря на разумные слова Кафена, он никак не мог успокоиться и решил хотя бы сходить к пилотам и увидеть происходящее своими глазами. Занять их место Соломон в любом случае не сумел бы: он прошел курс пилотирования «Штормбёрда» и даже немного полетал на более новом «Тандерхоуке», но при этом первым признал бы, что стал всего лишь достойным летчиком.

Другие люди, с намного лучшим мастерством, должны были доставить Десантников на поле боя. И, раз уж план Примарха предусматривал абсолютную, идеальную слаженность действий, то Деметеру стоило держать свои страхи при себе и понять, что уже поздно пытаться что-либо изменить.

Наконец Соломон не выдержал и поднялся на ноги, схватившись за медный поручень, проходивший под потолком.

— Пошел к пилотам, — сообщил он.

— Сядешь за штурвал? — спросил Кафен. — Здорово, теперь я совсем успокоился.

— Не смешно, я просто хочу посмотреть, что творится вокруг.

Кафен не ответил, и Соломон развернулся в сторону носа «Штормбёрда». Тем временем челнок продолжал взбрыкивать, а взрывы, гремевшие все ближе, били по обшивке подобно огромному молоту. Второй Капитан преодолел узкий проход и толкнул дверь в кабину пилотов.

— Сколько до зоны высадки?! — перекрикнул он шум.

Второй пилот бросил взгляд в его сторону:

— Две минуты!

Деметер кивнул. Ему хотелось поговорить, но отвлекать пилотов в такой момент было бы глупо. Ночное небо за бронестеклом кабины освещалось трассами снарядов истребителей и зениток, перехватчики Экспедиции вели поединки с остатками воздушного флота Лаэра, связывая их и открывая дорогу десантным судам.

Впереди был хорошо виден яркий остров, сотканный из света и плавающий в небесах. «Храмовый Атолл» сиял будто маяк во тьме.

— Дураки, — заметил Соломон. — Я бы на их месте устроил затемнение.

В кабине горел тревожный красный свет, и Соломону вдруг показалось, что она залита кровью. Он задался вопросом, не было ли это зловещим предзнаменованием неудачи в грядущей битве, но тут же выкинул из головы мрачные мысли. Вера во всяческие предзнаменования и «знаки» — удел слабых, никчемных умов, не знающих законов природы, по которым живет Галактика. Он — Капитан Детей Императора, а не какой-то жалкий варвар, выдумывающий причины для восходов солнца и падений снега.

Конечно, Деметер стоял выше таких суеверий. Однако же, улыбка скользнула по его губам в тот миг, когда он понял, что привычка своими руками перебирать снаряжение, а потом полушутя просить сохранить ему жизнь в бою как раз и могла быть таким суеверием. Да нет, решил про себя Капитан, уважение к своему оружию — это просто… сентиментальность. Или что-то вроде того.

Соломон присел в дверном проеме, не желая возвращаться на свое сиденье. Он был словно очарован паутиной света, нарисованной на небе лучами лазеров и разрывами снарядов. Как раз в ту секунду, когда Капитан наблюдал за особо запутанной пляской огня, в самый центр которой они летели, кабину озарили вспышки яркого света. Над ними пронеслась «Огненная Птица», которая с непостижимой скоростью приближалась к атоллу и, несомненно, должна была достичь его сердца первой среди всех челноков.

Языки пламени все ещё тянулись с её крыльев, и Соломон улыбнулся, поняв, почему Примарх решил атаковать ночью. Мерцающие, огненно-красные блики плясали на лицах пилотов. Деметера вдруг передернуло — он вдруг окончательно поверил в то, что сегодня произойдет нечто ужасное.

Не только с ним. Со всем Легионом.

Вдруг желудок Соломона рванулся к горлу: «Штормбёрд» начал заваливаться на крыло под громкие крики пилотов. Жестокий удар, казалось, разворотил бок челнока, и могучее судно начало падать с небес, накреняясь все сильнее.

В мозгу Капитана пронеслись образы чудовищной пропасти мирового океана и воспоминания о сражениях в подводных городах в пустынной, безжизненной тьме. Соломон вовсе не горел желанием вновь оказаться в том ледяном подводном мире.

— Пожар в силовой установке! — крикнул пилот. — Повысить мощность правого двигателя!

— Стабилизаторы сорвало! Компенсирую!

— Отруби подачу топлива от крыла, выравнивай машину!

Деметер ухватился за края дверного проема, пытаясь удержаться в дикой болтанке. Пилоты тем временем отдавали друг другу команды, пытаясь выправить «Штормбёрд». По пульту управления метались тревожные огни, и надрывно выла сирена высотомера. Впрочем, хотя в голосах пилотов слышалось напряжение, Соломон уловил и нотки, говорящие об их дисциплинированности и хорошей выучке. Экипаж решительно боролся с возникшей угрозой, и, похоже, их старания взяли свое.

Наконец челнок начал выравниваться, хотя огни на панелях кабины продолжали мерцать и сирена не умолкала. Чувство облегчения разлилось по кабине пилотов, и Деметер чуть отпустил переборку.

— Ну, народ, — выдохнул летчик. — Ещё полетаем!

Секунду спустя вся левая сторона «Штормбёрда» исчезла в огне мощного взрыва. Соломона швырнуло наземь, и бурлящая стена пламени закрыла от него небо. Смотровое стекло кабины разлетелось, и огонь ворвался в челнок.

Второй Капитан ощущал жар на своей броне, но он не мог причинить ему вреда, хотя целые канистры горящего топлива стекали по пластинам, защищавшим тело Десантника. Сильнейшие порывы ветра проникали в кабину и завывали в ушах Соломона, бессильно падающего вместе с поверженным «Штормбёрдом».

Каким-то жестоким чудом, второй пилот все ещё был жив, но превратился в пылающий факел, и крики несчастного уносились ветром, а челнок по спирали несся вниз, навстречу судьбе.

В последние секунды Соломон увидел черную стену океана, рванувшуюся навстречу, и холодная, мокрая тьма поглотила его и обломки разбившегося о воду челнока.

ВОПЛИ ИЗ КОРАЛЛОВЫХ БАШЕН звучали повсюду, более громкие и визгливые, чем приходилось слышать Юлию прежде. Его на миг пронзила мысль о том, что сам атолл вопил в гневе. Последние из лаэран обороняли это место, но, если в них и поселились отчаяние или страх, ксеносы не показывали этого. Они сражались так же яростно, как и все те, кого уже уничтожили за время кампании.

Стоило их «Штормбёрду» коснуться атолла, как Юлий и Ликаон уже повели воинов Первой Роты в бой, сверкая отраженным от чудовищно мощных пластин Терминаторской брони светом.

Дикие вопли, звуки пальбы и взрывов складывались в угрожающую какофонию, но доспехи превосходно защищали Юлия даже от самых опасных угроз. Дети Императора рассыпным строем продвигались вперед, не нуждаясь в подгоняющих приказах, и Первый Капитан знал, что то же самое сейчас происходит в сотнях других мест по всему атоллу.

Он и его воины постоянно получали прямые попадания из оружия ксеносов, но сгустки энергии, пробивавшие насквозь Мк. IV, оставляли лишь жалкие царапины на Терминаторской броне.

— Если бы у нас было побольше таких доспехов, война закончилась бы в несколько раз быстрее, — подумал Юлий. К сожалению, массовый выпуск «Тактического доспеха «Неустрашимый» — таким было длинное официальное название брони — только начался, и совсем немного Десантников умело им пользоваться.

— Впере-ед! — скомандовал Первый Капитан, и его воины заняли позиции перед ним, перестроившись фалангой. Терминаторы двинулись вперед, их болтеры и встроенное в броню тяжелое оружие разрывали на части любого лаэранца, осмелившегося встать на пути у Роты. Перед фалангой медленно расползалось облако из ошметков тел и коралловой пыли.

Силы Детей Императора замыкали кольцо вокруг Храма подобно сжимающемуся кулаку и готовились раздавить последних его защитников.

Языки пламени взметались к небу — штурмовики сокрушали башни атолла мощными разрывными снарядами, поддерживая наступление пеших Астартес. Тяжелые транпортники все ещё подвозили на поле боя бронетехнику: «Ланд Рейдеры», «Предаторы» и «Виндикаторы».

Гулкие шаги разнеслись над полем битвы, и Юлий увидел Древнего Риланора, пробивавшего дорогу сквозь коралловую стену, служившую баррикадой для отряда ксеносов, вооруженных мощной энергопушкой. Луч зеленой энергии вонзился в саркофаг Дредноута, и Каэсорон закричал, увидев, какой ущерб нанес этот выстрел. Впрочем, могучий воин не посчитал нужным даже заметить это попадание. Риланор схватил ближайшего лаэранца и раздавил его в могучих цепных кулаках, в то же время выжигая позицию противника из подвесных огнеметов.

Юлий и его Терминаторы завершили работу, расстреляв горящих ксеносов из болтеров.

— Спасибо за помощь, — прогрохотал Дредноут. — Хотя она и не нужна была.

Внезапная вспышка оранжевого огня окутала поле боя нездешним светом, и над атоллом прозвучал крик «Огненной Птицы». Штурмовик Фулгрима нес Примарха в самое сердце сражения, в Храм Лаэра.

— Пошли, Ликаон! — радостно закричал Юлий. — За «Огненной Птицей»!

СРАЖАВШИЙСЯ НА ЮЖНОЙ СТОРОНЕ АТОЛЛА Марий Вайросеан столкнулся с куда большими проблемами, чем Первый Капитан. Слишком много штурмовиков поддержки попали под неистовый огонь зениток и были сбиты. Марий понимал, что скорость его продвижения к Храму уже слишком серьезно отстает от плана Фулгрима. Лаэране сражались с невиданной прежде яростью, их тела бесконечным извивающимся потоком накатывались на Десантников.

Маслянистый туман, перемежаемый, как показалось Марию, красными вспышками, выполз из коралловых нор вдали от Третье Роты. Отравляющий газ? Что ж, если так, то ксеносы здорово просчитались — Детей Императора превосходно защитит от столь примитивного оружия их броня.

Визг башен-раковин в этой части летающего острова был относительно негромким, и Марий не преминул порадоваться хоть этому. Как вообще лаэране могли жить в таких диких условиях, в постоянном шуме и диком буйстве красок, ему в голову не приходило. Впрочем, Третий Капитан и не собирался задумываться над этим — попытки понять ксеносов могут завести на темную тропинку, идущую, кто знает куда.

— Отряды поддержки — вперед! — скомандовал Марий. — Нужно быстро очистить проход. Братья рассчитывают на нас, и Третья не заставит их ждать!

Астартес, несущие тяжелое вооружение, быстро заняли позиции в руинах одной из башен, и крупнокалиберные снаряды устремились в туман. Их гулкие разрывы отдавались в черепе Мария даже сквозь шлем.

Огонь поддержки прижал ксеносов к земле, и настал момент пустить в бой штурмовые отряды. Хоть Вайросеану и не по вкусу были безоглядные атаки Соломона, сейчас как раз пришел час для «удара по центру».

— Отряд Коллания! Отряд Эвдикия! По фронту — вперед!!!

ЮЛИЙ ВБИЛ ЛАЭРАНЦА В КОРАЛЛОВОЕ ТЕЛО атолла, силовое поле, окружающее его массивный кулак, прошло сквозь серебряную броню и разрезало ксеноса напополам. Капитан и его Терминаторы прорвали страшную дыру в рядах защитников Храма, и лишь один Десантник не смог продолжать бой и остался на попечении Апотекариев. Битва была не менее тяжелой, чем прежние, но защита, даруемая Тактическим доспехом, оказалась выше всяких похвал. Каэсорон прямо-таки испытывал наслаждение от собственной силы; он мог идти сквозь огонь сражения, не замечая его, словно бог войны, о котором говорил Соломон. Впрочем, Юлий тут же изругал себя за подобные глупости.

«Огненная Птица» села всего лишь в километре от них, но из докладов, звучавшим в вокс-сети, он узнал о невероятно мощном сопротивлении ксеносов в самом здании Храма. Воины Первой Роты не могли двигаться быстро, но и остановить их никто не мог, а вместе с Древним Риланором они готовы были сокрушить любую преграду.

Неожиданно для себя, Юлий почуствовал, что сопротивление лаэран понемногу сошло на нет. Терминаторы были уже в центре атолла, почва здесь оказалась неровной и скалистой — превосходный ландшафт для укрепленной обороны. И ни одного ксеноса. Почему?

— Ликаон, что думаешь обо всем этом? — спросил Юлий, наконец влезший на коралловый вал и осматривающий окрестности в поисках пути к Храму. Нагромождение коралловых ям и обломков казалось непроходимым, но ведь каким-то образом лаэране отступили отсюда?

— Думаю, не очень-то они стараются нас сдержать, — отозвался оруженосец. — Я уже несколько минут не открывал огонь.

— В точку.

— Ну, меня это не сильно расстраивает.

— Что-то здесь не в порядке, — проворчал Юлий. — Так не должно быть.

— Тогда… какие будут распоряжения, сэр?

Разноголосица завывающих башен все усиливалась, и, чем ближе Астартес подходили к центру атолла, тем извилистее и уже становились проходы в толще коралла, ведущие их к цели.

Похоже, эти «дороги» как нельзя лучше подходили змееподобным лаэранцам.

Звуки битвы приближались и сливались с воплями башен и визгливыми криками ксеносов в такую какофонию, что Капитан оставалось только удивляться: и как это лаэране ещё не свихнулись от шума?

— «Огненная Птица» где-то поблизости. — начал Юлий. — Рассредоточиться и искать проход сквозь коралл. Примарх ждет нашей поддержки!

Звуки сражения сейчас были похожи на те, что описывались в рассыпающихся от старости поэмах Древней Терры, переполненных неуместных гипербол, смешанных с описаниями сражений, авторами которых наверняка были люди, никогда не видевшие войн.

Юлий вдруг понял, что даже в такой момент думает о поэзии и критикует литературу, и постарался прогнать посторонние мысли. Кто знает, может, Соломон был прав и он слишком много времени проводил с Летописцами?

— Капитан! — закричал Ликаон. — Сюда!

Каэсорон обернулся к оруженосцу и увидел того стоящим у незамеченного прежде округлого туннеля, пронизывающего плотную массу коралла. Проход был достаточно широк, хотя и не совсем уж удобен для воина в Терминаторской броне, и Юлию очень хотелось верить в то, что он приведет их к цели.

— Первая, за мной! — скомандовал он, устремляясь в проход так быстро, как только позволял Тактический доспех.

Не опуская оружие, Юлий вел свой отряд по темному проходу к сердцу атолла. Эхо сражения отдавалось внутри туннеля в неприятно искаженном виде, да к тому же в нем самом раздавались какие-то вздохи и бурчания. Через какое-то время Капитану начало казаться, что они идут по кишкам какой-то гигантской твари.

Неожиданная мысль пронзила его: а что, если Великие атоллы Лаэра — живые? Кто-нибудь проверял это?

Окончательно разозлившись на себя за постоянные неуместные идеи, Юлий продолжал шагать на отзвуки битвы и отсветы огня в конце туннеля. Даже если он и прав, все равно уже небольшая разница — живыми были атоллы поверженной расы или нет.

Наконец впереди открылся клочок темного неба, пересекаемый трассами снарядов, и замаячил узкий выход. Оставалось надеяться, что петлявший проход привел их к Храму. Туннель окончательно сузился, и Юлию пришлось поработать силовым кулаком, а потом ещё поднажать плечом брони, чтобы вырваться наружу.

Первый Капитан оказался в конце широкой долины с розовыми коралловыми стенами; напротив его возвышался чудовищных размеров Храм, чья раздвоенная, перекрученная верхушка пронзала облака. На всем пути до здания торчали плотным строем сотни визжащих, острых коралловых шипов, загнутых внутрь. Из-за них долина напоминала зубастую пасть.

Стаи летучих лаэран вились у зубцов Храма, а в центре долины… Да. В центре долины возвышалась прекрасная и могущественная фигура Примарха, прокладывающего себе дорогу мощными взмахами своего золотого меча, Огненного Клинка. Крылатый шлем Фулгрима сиял в ночи, и Юлия охватила невыносимая гордость за своего вождя. Тяжелые мечи Гвардейцев Феникса прикрывали Фулгрима с боков, их длинные алебарды удерживали ксеносов на расстоянии, и вместе с Примархов они неуклонно приближались к Храму. Рядом с ними шагал огромный Десантник, брат Фестис, высоко державший огромный штандарт Легиона Детей Императора. Орел на вершине знамени сиял белым золотом в свете луны Лаэра, и пурпурная ткань трепетала на ветру подобно шелку. Опытным глазом Юлий тут же увидел, что Примарху грозит страшная опасность, и закричал:

— Воины Первой, к Фениксу!

ПОВЕЛИТЕЛЬ ДЕТЕЙ ИМПЕРАТОРА КРУШИЛ ВРАГОВ мощными ударами меча, и каждый грозный взмах уносил жизнь ксеноса. Никто не мог встать на его пути и остаться в живых. Он явился в бой, когда предательские мысли о провале начали появляться в умах даже самых преданных воинов.

Гвардейцы Феникса геройски сражались подле него, их золоченые клинки рассекали любого, кому удавалось уйти от разящих алебард. Храбрый Фестис гордо нес Знамя Легиона, убивая всех, рискнувших подойти на длину его меча. Лаэране гибли десятками вокруг островка, в центре которого возвышался величавый Фулгрим, и к разрубленным тварям добавлялись те, кого сразил меткий огонь болтеров.

Странный розоватый туман тем временем расползался по «зубастой» долине, завиваясь у ног Астартес, распространяя мерзкую вонь. Визг башен-раковин смешивался с воплями ксеносов, и Фулгрим в какой-то миг подумал, что не припомнит столь необычного поля боя.

Никогда прежде ему не встречалась столь безумная мешанина звуков и красок, служивших неясной, но какой-то определенной цели. Громадный Храм явно был центром творящегося безумия — из впадин в его стенах, отдаленно схожих с окнами, раздавался самый громкий визг, и оттуда же вытекали клубы розового тумана. Лишь три сотни метров осталось пройти Фулгриму до подножия Храма, но без подкрепления оно было все равно, что в трех сотнях световых лет.

Тяжелая, неприятная мысль закралась в разум Примарха в миг, когда он рассек от головы до основания хвоста ещё одного лаэранца. Что, если они оказались в этой жуткой долине не по своей воле? Да, конечная цель атаки — захват Храма, но хорошо ли продумана высадка? Розовый коралл стен и изогнутые зубья шипов напомнили Фулгриму о растениях, виденных им в диких болотах Двадцать Восемь-Два. Они питались огромными жужжащими насекомыми, привлекая их своим чудным запахом. Жертва садилась на лист, и он тут же сворачивался, обрекая её на прижизненное переваривание и поглощение.

Лишь только воины, прибывшие на «Огненной Птице», бились сейчас рядом с ним, и, несмотря на все их мужество, они неминуемо полягут один за другим. Исход этой схватки, похоже, предрешен.

Не отчаиваясь, Фулгрим принялся быстро оглядываться, отыскивая знаки, указывающие на приближение подмоги. И тут же, не удержавшись от восторга, вскинул над головой руку со сжатым кулаком — он увидел Юлия Каэсорона и Десантников Первой Роты, пробивающихся к нему сквозь ряды извивающихся и вопящих лаэранских воинов.

Терминаторский доспех и правда наделял бойца силой и мощью танка. Хотя Примарху в свое время не пришелся по вкусу совсем не элегантный дизайн брони, сейчас он чуть не прыгал от радости.

— Узрите же мощь Первых! — кричал Фулгрим. — Вперед, братья, давите их!

Брат Фестис рванулся вперед, держа Знамя Легиона в одной руке и прорубая себе путь мечом, зажатым в другой. Фулгрим поспешил за ним, защищая фланг своего верного знаменосца, а Гвардейцы Феникса тем временем собирались под трепещущей Аквилой.

— За Финикийцем! — не переставал командовать Юлий, и Фулгрим в пылу боя рассмеялся от избытка чувств, наполнивших его при виде великолепных Терминаторов и их непревзойденной мощи, обрушившейся на лаэран. Фабиус говорил, что ксеносы «химически улучшали себя, стремясь к совершенству»? Чушь, они — всего лишь жалкие твари, бледная тень идеала, воплощенного в его Легионе!..

…Визжащий лаэранин взмахнул своим ятаганом снизу вверх. Лезвие на удивление легко скользнуло через наплечник, и его кончик оставил след на золотом шлеме. Примарх испустил крик, скорее от удивления, чем от боли, и тут же раскроил противнику череп.

Фулгрим заставил себя сосредоточиться на битве и не думать о ждущих его почестях и славе. Тем временем все больше Астартес входили в долину, небольшими отрядами вылезая из проходов в толще атолла. Примарх несколько разозлился их опозданию — ведь его план предусматривал, что все они разом соберутся перед Храмом и нанесут удар, от которого рухнет любая оборона! Видимо, где-то появились проблемы, и большинство воинов Легиона задерживались с прибытием. Нежданная мысль о том, что они, быть может, не придут вообще никогда, окончательно спустила Фулгрима с небес на землю. Порыв восторга прошел, и Примарх заметно помрачнел.

Пока долина наполнялась Детьми Императора, Фулгрим и Знамя Легиона все глубже вгрызались в бурлящие ряды лаэран, и Храм был от них уже на расстоянии руки. Тут же словно из ниоткуда вылетели струи зеленого огня, и Примарх резко отпрыгнул в сторону. Он ощутил жар вражеского пламени в тех местах, где выстрелы пробили броню, но, отбросив мысли о боли, вновь повернулся к Храму. Тем временем Гвардейцы Феникса уже изрубили на куски покушавшегося на него ксеноса.

— Знамя падает! — раздался чей-то истошный крик, и Фулгрим увидел брата Фестиса, рухнувшего на колени и превратившегося в огненную статую, пожираемую зеленым пламенем. Знамя выпало из его мертвых рук, и шелк горел в тех местах, где его коснулись лучи энергии.

Фулгрим рванулся вперед и подхватил Знамя прежде, чем оно коснулось земли. Он высоко вознес его над собой, так, чтобы весь Легион мог видеть символ своего величия. Пламя, прошедшееся по полотну, в своем безумии почти полностью уничтожило труд сотни безымянных женщин, соткавших его для прекрасного Примарха Третьего Легиона.

Когти Аквилы, геральдический знак Фулгрима, сгинули в огне, и Примарх ощутил, как впадает в ярость от столь страшного оскорбления его чести. Обгорелые клочки ткани сыпались на плечи Фулгрима, но Орёл на вершине знамени остался невредимым, словно некая великая сила защитила его от пламени.

— Орёл все ещё парит! — вскричал Примарх. — Аквила не сгинет никогда!

Десантники Фулгрима взъярились пуще прежнего при виде насилия, свершенного над их Знаменем, и удвоили натиск на врагов. Мощные звуки выстрелов из болтера раздались вблизи от Фулгрима, и он увидел Юлия Каэсорона, расстреливающего двух крылатых лаэран, нацелившихся схватить когтями обгоревший стяг. Гвардия Феникса окружила Примарха непроходимой стеной, и он быстрым шагом подошел к командиру Терминаторов, не выпуская знамени.

— Капитан Каэсорон, кто позволил вам так задержаться? — грозно спросил Фулгрим.

— Приношу извинения, мой Лорд, — почтительно ответил Юлий. — Отыскивать дорогу сквозь эти коралловые стены оказалось куда труднее, чем я думал.

— Трудности — не оправдание, — возразил Примарх. — Совершенство преодолеет любые трудности.

— Да, мой Лорд, — подтвердил Каэсорон. — Этого больше не повторится.

Фулгрим кивнул и спросил:

— А где же Вторая Рота Капитана Деметера?

— Не могу знать, мой Лорд. Он не отвечает на мои вокс-вызовы.

Примарх отвернулся от Юлия и скомандовал:

— Бери своих воинов и следуй за мной. Мне нужны вы все, чтобы вскрыть раковину этого Храма.

Не ожидая ответа, Фулгрим бросился вперед, почти прорываясь сквозь ряды собственных Гвардейцев, которые вновь собирались вокруг него, и Орёл Легиона снова вступил в бой. Ракеты и разрывные снаряды врезались в стены Храма, выбивая из них громадные куски коралла. Те, подобно обвалу, падали в долину, давя лаэран, собравшихся у своего последнего оплота.

С Примархом во главе, Дети Императора образовали боевой клин, продвигающийся сквозь вражеские ряды. У самого Храма ксенсосы сражались с яростью, граничащей с безумием. Розовый туман обвивал их тела подобно прозрачной ткани, и их пасти поминутно исторгали визгливые крики, подобно баньшам из древних мифов. Они бились, не думая о самозащите, и Фулгриму стало казаться, что некоторые сами бросались на его Огненный Клинок. Темная кровь и крики, в которых слышалось наслаждение, исторгались из тел ксеносов при каждом ударе.

Витые пики воющих башен Храма возносились в небо над головой Примарха, и широкий арочный проход меж ними напоминал створ подводной пещеры. Крупные обломки выломанного взрывами коралла почти завалили его, и бессчетные, многорукие, змеиные тела лаэран мелькали среди них. Их конечности сжимали ятаганы, потрескивающие голубым пламенем, ярко сияющим в тумане, вытекавшем из рушащегося Храма.

Дети Императора обрушились на них подобно кузнечному молоту, и началась последняя часть битвы, столь же кровавая, сколь и краткая. Лаэране с поистине нечеловеческой быстротой наносили удары своими смертоносными клинками, и даже Терминаторская броня не могла выстоять против пропитавшей их неестественной энергии. Немало бойцов Каэсорона потеряли в том бою руку, ногу или самую жизнь.

Но все новые и новые Десантники входили в долину, и их превосходство понемногу становилось неоспоримым. Они стягивались к зияющему входу в пещеру Храма, не оставляя за собой живых врагов.

— Они в наших руках, дети мои! — прокричал Фулгрим. — Вперед, без промедления!

С золотым мечом и развевающимся лоскутом знамени в руках, Примарх Детей Императора вступил в Храм Лаэра.

Юлий Каэсорон разил врагов с яростью одного из воинов Ангрона, волна стыда, объявшего его после выговора от Фулгрима, заставила Первого Капитана доказывать самому себе свою храбрость и выучку. Он давно потерял счет убитым лаэранам, и сейчас над ним смыкалась тьма — он следовал за сиянием Огненного Клинка в сердце темного кораллового Храма.

Тьма эта была подобна живому существу, пожиравшему любой свет и звук, попавшие в её сети. За стенами Храма уши Юлия страдали от грохота взрывов, перестрелок, звона сталкивающихся мечей и разрывавшего разум воя башен. Здесь же, с каждым шагом вглубь Храма, шумы стихали столь быстро, словно Капитан падал в бесконечно глубокую яму.

Впереди него шагал Фулгрим, не думая или не заботясь о том, какое влияние оказывала кромешная тьма на его бойцов. Юлий заметил, что даже невероятно хладнокровным Гвардейцам Феникса здесь было явно не по себе. Теперь его не удивляло, что сам Примарх как-то назвал этот Храм «местом поклонения».

Подобные мысли были столь же чужды Юлию, как и мысли о поражениях, неудачах или несовершенстве. Поэтому осознание того, что он стоит посреди капища, в котором уродливые твари поклонялись ложным богам, лишь распалило огонь его ненависти. Астартес, проникшие вслед за ним внутрь Храма, не опускали цепные мечи и болтеры, готовые обрушить их на любую угрозу. В том, что самая тяжелая часть битвы ещё впереди, никто не сомневался — если ксеносы так обороняли подходы к зданию, что же будет внутри него?

— Здесь скрывается сила, — произнес вдруг Фулгрим, и его голос прозвучал, словно из невообразимой дали. — Я ощущаю её…

Гвардия Феникса сомкнулась вокруг него, но Примарх отстранил их, убрал в ножны Огненный Клинок и уверенным жестом снял с головы шлем с орлиными крыльями, передав его ближайшему из телохранителей. Те остались в шлемах, но большинство других воинов последовали примеру Фулгрима и обнажили головы.

Среди них был и Юлий. Первый Капитан освободил захваты, соединяющие плотно прилегающий шлем с воротом брони, и стянул его. Все лицо Каэсорона оказалось влажным от пота, выступившего как от жара сражения, так и от переживаний в самом Храме. Юлий сделал глубокий вдох, прочищая легкие от затхлого, восстановленного кислорода, подававшегося доспехами. Воздух в Храме оказался горячим и ароматным, приятно раздражающий ноздри туман стелился из отверстий в стенах. Капитан удивился самому себе, ощутив легкое головокружение. Такого с ним не бывало уже очень давно.

Они продвигались все глубже во тьму Храма, и вдруг Юлий услышал некие звуки, напоминающие бьющуюся в истерике музыку, словно бы миллион безумных оркестров одновременно исполнял миллион разных мелодий. Далеко впереди, откуда, казалось, исходила дикая музыка, мерцали многоцветные вспышки огня, прорезавшие тьму. Даже с такого расстояния Юлий чувствовал легкие дуновения прохладного ветерка, говорящие об огромном пространстве, лежащем перед ними. Капитан ускорился, его тяжелые, грузные шаги с трудом позволяли успевать за легким на ногу Примархом.

Как оказалось, на их пути лежала какая-то пещера. И, стоило Юлию войти в неё, как с его головы будто сняли плотный мешок — Капитан изо всех сил заткнул уши и зажмурил глаза, не сумев выдержать чудовищный поток шумов и цветов, обрушившийся на него.

Сияющий свет заполнил весь Храм, отражаясь от гладких стен, и эхо нечеловеческих звуков походило на бесконечные, непрерывные удары грома. Пятна фантастических, невиданных цветов появлялись в воздухе в тех местах, где свет проходил сквозь влажный ароматный дым, ползущий по залам. Чудовищные статуи, которые Юлий посчитал за изваяния богов Лаэра, возвышались по окружности Храма. Это были крупные твари, с массивными головами быка, бесчисленными руками и длинными рогами, закручивающимися из их черепов. Множество больших колец пронзало их каменную плоть, а торс каждого бога покрывала плотно прилегающая броня, оставляющая открытой правую сторону груди.

Порочные фрески покрывали каждый сантиметр стен, и Юлий на миг опешил, увидев сотни лаэран, извивавшихся на полу Храма. Чуждые, сухие звуки их движений и вскриков создавали самый омерзительный шум, который когда-либо доводилось слышать Каэсорону. Капитан отдал приказ приготовиться к бою, но тут же убедился в его бессмысленности — гибкие тела лаэран были отвратительно соединены вместе, и картина напоминала гротескную пародию на групповой секс.

Похоже, что какая бы сила ни понуждала лаэран защищать Храм с одержимостью маньяков, внутри его стен она не действовала. Здесь их гибкие тела, пронзенные не меньшим числом колец, чем статуи богов, извивались в плавных, расслабленных позах. Их медленные движения явно указывали на одурманенность каким-то наркотиком.

Юлий закричал, перекрывая шум:

— Что они делают? Умирают?

— Если да, то это весьма приятная смерть, — бросил Фулгрим, его глаза жадно смотрели на что-то в центре зала. Каэсорон проследил за взглядом вождя и увидел, что лаэране обвивают скользящими телами округлый, испещренный прожилками черный камень, из толщи которого выглядывал долгий, плавно изогнутый меч.

Его рукоять, небывало длинная, была откована из серебра, а в навершии виднелся подмигивающий фиолетовым огоньком камень, отбрасывающий чарующие блики.

— Они защищали его… — произнес Фулгрим тем же мягким, отстраненным голосом, что прежде поразил Юлия. Глаза Капитана щипало от дыма, голова начала раскалываться от шума, а безумный свет все также мучил его глаза.

— Нет, — прошептал Юлий, поняв, сам не зная как, что лаэране вовсе не молились в этом Храме, а были его рабами. — Это не дом богов, это дом повелителей.

Все ещё не выпуская орлиное Знамя Легиона, Фулгрим двинулся прямо в толпу корчившихся в экстазе ксеносов. Гвардейцы шагнули было за Примархом, но тот отстранил их нетерпеливым жестом. Юлий попытался что-то закричать, предупредить Фулгрима о том, насколько неправильно и странно все происходящее здесь — но не смог. Ароматный дым заполнил его легкие, не давая вздохнуть, и чей-то скрипучий шепот прошипел ему в ухо:

— ПОЗВОЛЬ ЕМУ ВЗЯТЬ МЕНЯ, ЮЛИЙ…

Слова забылись в тот же миг, как отзвучали, и по телу Каэсорона разлилось странное онемение, лишь кончики пальцев нежно кололи миниатюрные иголочки. Тем временем Фулгрим продолжал идти сквозь извивающихся лаэран, и те расползались с его пути, освобождая дорогу к камню.

В тот миг, когда Примарх достиг цели, Юлий вспомнил его слова, сказанные на входе в Храм: «Здесь скрывается сила».

Капитан вдруг понял, что может ощутить малейшие колебания воздуха, дыхание ветра, овевающего Храм, пульс его живых стен и… и… крик боли человека, по глазу которого проводят острейшим лезвием, ласку нежнейшего шелка, гладящего обнаженное тело, вопль из уст смертельно раненного создания, счастье мученика, нашедшего блаженство в собственной агонии!

Юлий кричал изо всех сил, пока ужас и наслаждение наполняли его разум, а безумный смех, не слышимый никем, кроме него, эхом разносился по пещере. В своей сладкой муке Капитан увидел, как пальцы Примарха смыкаются на рукояти меча, и тут же ВЗДОХ, подобный порыву древнего ветра из самой дикой пустыни, прозвучал над его головой. По Храму пробежала дрожь, он затрясся, выпуская из себя нечто, веками жившее в нем… и Фулгрим вырвал клинок из камня.

Примарх Детей Императора в восхищении поднял меч на уровень глаз, и бледные черты его прекрасного лица озарил танцующий свет, заливший вдруг пещеру. Лаэране все ещё ползали у его ног, и их тела разом изогнулись в безумных муках, когда Фулгрим вознес над головой обгоревшее Знамя и вонзил его в камень на место меча.

Крылья Аквилы отразили свет клинка сотнями лучей, и Юлий замер в испуге — он отчетливо увидел, как Орел Легиона страдает и корчится от боли.

Фулгрим перехватил меч, проверяя баланс. Вдруг он бросил взгляд на лаэран, несколько сотен которых подергивались вокруг, и злобно улыбнулся.

— Убейте их всех, — приказал Примарх. — Никто не должен выжить.

 

Глава Шестая

Диаспорекс/Пламенное Сердце/Юные Боги

КАК БЫ СИЛЬНО КАПИТАН БАЛЬХААН из Легиона Железных Рук не презирал флотоводцев Диаспорекса за то, кем они стали, он не мог не признать их поистине выдающегося мастерства. Уже пятый месяц они водили за нос корабли X Легиона в окрестностях звезды Кароллис (Малое Скопление Бифольда) с уверенностью, невиданной даже опытнейшим капитанам Железных Рук.

Только сейчас «Ферруму» и небольшому отряду судов сопровождения удалось отделить пару кораблей от основных сил неприятельского флота и загнать их в ловушку у газовых колец Кароллиса. По иронии, именно отсюда и начиналось преследование.

Феррус Манус, Примарх Легиона, с горечью заметил, что они своими руками создали положение дел, приведшее к нынешнему противостоянию и будущему уничтожению Диаспорекса. Он попал в зону внимания 52-ой Экспедиции случайно, когда разведкорабли, посланные к западным рубежам скопления, засекли необычные вокс-трансляции.

В этой области Галактики собрались три звездные системы, две из которых содержали множество обитаемых миров, вернувшихся в лоно Империума почти без сопротивления. Передовые группы кораблей обнаружили ещё ряд систем с пригодными для жизни планетами в глубине Скопления, и, по первоначальному предположению, сигналы исходили оттуда. Однако прежде чем туда были отправлены крупные силы, случился ещё один вокс-перехват, на сей раз — в Имперском пространстве у Кароллиса.

Манус немедленно приказал офицерам связи определить источник сигналов, что и было сделано в самое короткое время. Оказалось, что передачи исходили от неопознанного флота неизвестной величины, большая часть которого находилась в Имперском космосе. Ни одна прочая Экспедиция не могла оказаться в данном районе, у вновь присоединенных миров флотов вообще не было, поэтому Примарх приказал найти и уничтожить нарушителей прежде, чем они успеют что-либо предпринять.

Охота началась.

Каптэй Бальхаан стоял за железной кафедрой управления, бывшей его командным пунктом на «Ферруме», среднеразмерном ударном крейсере, верой и правдой служившего Легиону в течение полутора столетий. Шестьдесят из них прошли под знаком капитанства Бальхаана, и Каптэй по праву гордился тем, что его корабль и экипаж считались лучшими во флоте. Что-то меньшее стало бы слабостью, неприемлемой для него.

Обстановка на мостике «Феррума» названного в честь примарха Десятого Легиона, Ферруса Мануса, была крайне скромной, пожалуй, даже спартанской. Но каждая металлическая поверхность, каждый поручень был надраен до блеска, и найти хоть пятнышко ржавчины никому бы не удалось. Конечно, какие-то украшения встречались, но их было настолько мало, что корабль выглядел точь-в-точь как в день спуска с марсианских стапелей. Он был быстрым, смертоносным и как нельзя лучше подходил на роль охотника за неизвестным флотом.

Тем более что охота отнюдь не была простой — нарушители явно не стремились попасть на глаза Имперским силам. Наконец происхождение таинственного флота удалось выяснить, в общем-то, по чистой случайности. Боевая баржа «Железная Воля» наткнулась на группу неопознанных кораблей и преградила им путь к бегству.

К удивлению и восторгу многочисленных механикумов, эти корабли были построены человеческими руками! После допроса выживших членов экипажей, оказалось, что уничтоженные суда были частью огромного скопления кораблей (пленные называли его Диаспорекс), и были пришельцами из давно минувшей эпохи.

Бальхаан любил и прилежно изучал древнюю историю Земли, и, разумеется, знал о Золотой Эре Открытий, завершившейся за тысячи лет до начала тяжелых веков Долгой Ночи, накрывшей Галактику. В те времена люди путешествовали по космосу целыми колонизационными флотами, и главной целью Великого Похода было возвращение в лоно Матери-Земли того, что принесли человечеству первопроходцы, и отняла у него Эра Раздора. Подобные древние флота стали легендой, но похоже, они до сих пор несли детей Земли в отдаленнейшие уголки Галактики.

Сам Феррус Манус поздравил Экспедицию, обрадовавшись встрече с братьями по крови.

Благодаря сведениям, полученным от бывших пленных, а ныне гостей, удалось установить контакт с пришельцами из прошлого. И тут, к отвращению всей 52-ой Экспедиции, оказалось, что в состав Диаспорекса за долгие тысячелетия странствий влилось множество чуждых существ. Рядом с древними судами человечества летели корабли иных рас, и, вместо того, чтобы отвергнуть их, как предписывал Император, флотоводцы Диаспорекса с радостью приняли ксеносов в свои ряды и бок о бок путешествовали по Галактике.

В духе всепрощающего братства, Феррус Манус великодушно предложил доставить тысячи людей с кораблей Диаспорекса на лояльные миры. От них требовалось лишь принять Законы Императора Человечества.

Предложение Примарха высмеяли и разорвали связь.

Столкнувшись с таким оскорблением Воли Императора, Манус был вынужден начать войну против Диаспорекса.

Бальхаан и его «Феррум» встали в авангарде сил Легиона, и сегодня им наконец представилась честь отомстить ублюдкам, посмевшим отвергнуть руку Императора и растущего Империума. Подобно кораблю, которым он командовал, Каптай славился своей суровостью и неумолимостью. Впрочем, этим мог похвастаться любой воин Клана Кааргуль. Давным-давно, будучи всего лишь пятнадцати лет от роду, он уже водил по ледяным морям Медузы флотилию рыболовных шхун и лучше любого старого мудреца понимал переменчивый нрав стихии.

С той поры и по сей день, никто из бывших под его началом ни разу не подвергал сомнению приказы Бальхаана и ни разу ни подводил его.

Черный доспех Мк. IV блистал свежей полировкой, и белый плащ прекрасной шерсти, прошитый серебряными нитями, ниспадал до колен капитана. Три десятилетия назад грубый топор зеленокожего дикаря отсек левую руку Каптая, и всего лишь годом позже ксенос-деютрит лишил капитана правой. Теперь на месте потерянных рук сияло гладкое железо аугметики, но Бальхаан был в конечном итоге рад такому повороту судьбы — ведь человеческая плоть, даже плоть Астартес, была слишком слаба и рано или поздно могла подвести его.

Обрести Благословение Железа было для Десантников Х Легиона счастьем, а не проклятием.

Взволнованный шум поднялся на мостике, но Бальхаан не стал делать экипажу выговор за нарушение дисциплины. Всё-таки «Феррум» вот-вот должен был поразить первую цель за почти полгода охоты. На главном смотровом экране зияла мрачная пустота космоса, освещаемая ярко-желтым огнем Кароллиса. На изображение накладывалось множество беспокойно мерцающих линий — траектории полета кораблей, следы торпед, координаты и вектора схождения. Все это однозначно говорило о том, что двум судам Диаспорекса, летящим в паре тысяч километров от носа «Феррума» осталось совсем немного.

Странная ирония этой охоты не укрылась от Бальхаана. Ведь, несмотря на свой чин командира военного судна, он никогда не позволял чувству долга окончательно вытеснить из своего разума все прочие эмоции. И сейчас нечто щемящее было в том, что они собирались атаковать старинные корабли людей, разрушить кусочек самой Истории, столь дорогой ему.

— Внимание, сменить курс — 0-2-3! — приказал Каптай, слегка сжав железные пальцы на кафедре. Конечно, он не собирался прыгать от радости поимки двух небольших крейсеров, отколовшихся от основной массы Диаспорекса, но и отказать себе в легкой победной улыбке не мог. Тут Бальхаан увидел подходящего к нему офицера-артиллериста, сжимавшего в подрагивающих от возбуждения руках информпланшет.

— Подготовили расчеты для носовых батарей, Аксарден? — спросил Бальхаан командным тоном.

— Так точно, сэр.

— Сообщите их на артиллерийскую палубу, но пусть открывают огонь только с оптимальной дистанции.

— Есть, сэр! — ответил Аксарден. — А что делать со сброшенными противником объектами?

Бальхаан вызвал на экран изображение с бортовых пиктеров и увидел кувыркающиеся в пустоте гигантские грузовые контейнеры. Крейсера освобождали трюмы в отчаянной попытке увеличить скорость и оторваться от погони Имперского Флота. Бесполезно.

— Игнорировать. Сосредоточьтесь на крейсерах, а к контейнерам вернемся позже и посмотрим, что в них лежит, — приказал Каптай.

— Будет исполнено, сэр!

Наметанный взгляд Бальхаана заметил, что дистанция до крейсеров ещё немного уменьшилось. Сейчас они огибали по изогнутой траектории корону Кароллиса, надеясь, видимо, укрыться в электромагнитной буре и потоках плазмы, протуберанцами вздымавшимися с поверхности звезды. Однако же, «Ферруму» не нужны были даже приборы — с такого малого расстояния крейсера были видны невооруженным глазом. Очередная глупая и бессмысленная попытка отсрочить конец.

Глупая и бессмысленная…

Каптай нахмурился, задавшись вопросом о причинах этой глупости. Весь опыт последних месяцев говорил о капитанах Диаспорекса как о небывало умелых флотоводцах, и они не могли всерьез полагать, что такая простая хитрость спасет их суда. Это выглядело подозрительно.

— Артиллерийская палуба рапортует о готовности открыть огонь! — доложил Аксарден.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Бальхаан, начиная всерьез беспокоиться о том, что мог упустить из виду нечто важное.

Крейсера тем временем легли на расходящиеся курсы, и Каптай знал, что должен отдать приказ «Полный вперед!», войти в зону между кораблями противника и разом накрыть их бортовыми залпами, но что-то удерживало его.

И худшие страхи капитана тут же воплотились в крике палубного офицера:

— Контакт! Контакт! Множественные сигналы!

— Во имя Медузы, откуда они взялись?! — закричал Бальхаан, разворачивая свое грузное тело к огромному каскаду мониторов слежения. Красные огоньки, один за другим, появлялись на экранах, и Каптай понял, что они заходят с кормы.

— Не уверен, но… — начал палубный офицер, но капитан уже знал, что произошло, и вновь повернулся к своей кафедре. Подключив пиктеры правого борта, он в ужасе увидел, как выброшенные крейсерами грузовые контейнеры раскрываются и из них вылетают бессчетные сверкающие стрелы — несомненно, бомбардировщики и штурмовики.

— Полный вперед! — скомандовал Бальхаан, понимая, что уже слишком поздно. — Новый курс — 9-7-0, перехватчики — старт! Оборонительные турели — к бою, корабли сопровождения — защитное построение!

— Что с крейсерами? — явно не к месту спросил Аксарден.

— В задницу крейсера! — заорал Каптай, видя, как те прекращают ложное бегство и разворачиваются в сторону «Феррума». — Это была самая обычная западня, и я попал в неё, как последний дурак!

Под его ногами стонала металлическая палуба, и «Феррум» отчаянно пытался совершить разворот к новому врагу.

— Фиксирую запуск торпед! — предупредил офицер защитных систем. — Удар через тридцать секунд!

— Огонь по торпедам! — скомандовал Бальхаан, хотя и знал, что при запуске с такого расстояния избежать попаданий невозможно. «Феррум» продолжал свой маневр, и к стону палубы прибавилась вибрация защитных турелей, открывших заградительный огонь. Несколько вражеских торпед попали под шквал снарядов и беззвучно взорвались вдали от корабля, но большая часть продолжила полет.

— Двадцать секунд до удара!

— Стоп машина! Обратный разворот, может, это отбросит пару торпед, — приказал Каптай.

Перехватчики уже должны были стартовать из ангаров, и, быть может, им удастся сбить ещё хоть сколько-то торпед, перед тем как вступить в бой со штурмовиками противника.

«Феррум» с трудом начал крениться на борт, и, похоже, это был самый сложный маневр за всю историю ударного крейсера. Скрипы и стоны, раздающиеся в металле корпуса, болью отзывались в ушах Бальхаана.

— Сообщение с «Железного Сердца», они попали под огонь вражеских крейсеров. Рапортуют о тяжелых повреждениях. Каптай вновь повернулся к главному экрану, на котором небольшой силуэт «Железного Сердца» подрагивал во вспышках прямых попаданий. Тонкие лучики света мерцали в пространстве между кораблем Империума и судами Диаспорекса, и вечная тишина космоса и тысячекилометровая дистанция скрадывали всю ярость боя.

— У нас свои проблемы, пусть «Железное Сердце» выпутывается само, — бросил Бальхаан. Тут же он прижался к своему пульту управления, вновь услышав отсчет секунд:

— Удар через три… две… одну… Торпеды врезались в кормовую четверть правого борта, и палуба закачалась под ногами у экипажа «Феррума», получившего по-настоящему серьезное попадание. Раздался звон аварийных сигналов, а изображение на смотровом экране, чуть подергавшись, тут же пропало окончательно. Из разорванных трубопроводов рванулись языки пламени, и клубы шипящего пара заполнили мостик.

— Сообщить о повреждениях! — Бальхаан только сейчас заметил, что почти разломал пульт управления, вцепившись в него мертвой хваткой своих железных рук. Сервиторы и палубная обслуга тем временем начали бороться с огнем, и Каптай увидел, как они вытаскивают с их позиций погибших и обгоревших членов экипажа. Он наклонился к офицеру-артиллеристу и скомандовал:

— Всем орудиям — открыть заградительный огонь!

— Сэр! — не сдержался Аксарден. — Там же и наши перехватчики, они будут в зоне поражения!

— Выполнять! Иначе им все равно некуда будет возвращаться. Открыть огонь!

Аксарден кивнул и побежал по раскуроченной палубе исполнять приказ своего капитана.

Скоро враги увидят, что у «Феррума» ещё остались клыки.

ПОКОИ ПРИМАРХА НА БОРТУ ЕГО БОЕВОЙ БАРЖИ «Железный Кулак» выполненные в камне и стекле, были столь же холодны и неприветливы, как и промерзшая тундра Медузы. Стоявший перед Манусом Первый Капитан Сантар почти ощущал на коже ледяное дыхание своего родного мира. Крупные блоки поблескивающего обсидиана, вырезанных на склонах подводных вулканов подчеркивали мрачную атмосферу покоев, а стеклянные витрины, полные боевых трофеев и бессчетных образцов оружия, стояли в углах будто стражи, охраняющие память о веках сражений.

Сантар смотрел на стоящего перед ним в окружении слуг полуобнаженного Примарха. Сервиторы омывали его твердую металлическую плоть и накладывали на нее благовонные масла перед тем, как очистить её окончательно при помощи быстрых как бритвы ножей. После того, как тело Примарха было отполировано до блеска, оружейники начали одевать Мануса в несколько слоев боевой брони — сияющих черных пластин гладкого керамита, выделанного мастером-адептом Малеволием на Марсе.

— Что ж, оруженосец Сантар, — начал Примарх, и в его голосе послышалось клокотание лавы в жерле Медузианского вулкана. — Расскажи мне вновь, как же наш опытный капитан Бальхаан умудрился потерять три своих корабля и никак при этом не повредить врагу?

— Кажется, его заманили в засаду, — ответил Сантар, выпрямляя спину. Служба в качестве Первого Капитана Железных Рук и личного советника-оруженосца Примарха была величайшей честью, которой он заслуживал в своей жизни. Но, хотя он радовался каждой минуте, проведенной рядом с Манусом, бывали моменты, когда гнев Примарха выходил из-под контроля разума, подобно неустойчивому ядру их родного мира, непредсказуемому и ужасающему.

— В засаду? — прорычал Феррус Манус. — Проклятье, Сантар, мы все превращаемся в размазню! Месяцы в погоне за тенями сделали нас безрассудными и опрометчивыми. Я так этого не оставлю.

Примарх возвышался над толпой слуг, его бледная плоть (в тех местах, где её не сменило железо) казалась выточенной из толщи ледника. Боевые шрамы пересекали кожу затейливой сетью — Примарх Железных Рук никогда не упускал случая воодушевить воинов личным примером. Коротко постриженные волосы чернели углем, глаза блестели как серебряные монеты, а лицо несло на себе отпечаток столетий войны.

Да, если другие примархи были от рождения прекрасными созданиями, сравнявшимися по красоте с богами за время, проведенное во главе Астартес, то о Феррусе Манусе ничего подобного сказать было нельзя. Да он и не стремился к этому.

Глаза Сантара, как и всегда, были устремлены на сияющее серебро рук примарха. От плеч и до кончиков пальцев вместо теплой плоти пульсировал серебристый, похожий на ртуть металл, словно пойманный в ловушку и вынужденный на веки вечные сохранять одну и ту же форму. Сантару не раз доводилось видеть чудесные вещи, созданные этими руками — механизмы и оружие, что никогда не ломались и не подводили хозяев. Все они были созданы одними лишь руками Примарха, не нуждавшегося в кузнице или молоте.

— Капитан Бальхаан уже на борту флагмана, чтобы лично извиниться за свою неудачу. И он готов немедленно оставить командование «Феррумом».

— Извинения? — гневно отозвался Манус. — Да я сниму с него голову, чтобы другим неповадно было терпеть «неудачи»!

— Со всем уважением, мой лорд, — возразил Сантар. — Бальхаан — опытный капитан, и он заслуживает менее строгого наказания. Быть может, вы просто лишите его рук?

— Руки? И как же он будет служить мне без них? — грозно нахмурился Примарх, заставив вздрогнуть от страха слугу, державшего нагрудник.

— Крайне паршиво, — согласился советник. — Хотя, должно быть, лучше, чем без головы.

Феррус Манус улыбнулся, и его гнев схлынул так же мгновенно, как и появился:

— У тебя настоящий дар слова, Сантар. Пламенное сердце Медузы пылает у меня в груди и порой изливает огонь в мою голову.

— Я всего лишь ваш скромный слуга, — поклонился советник.

Примарх раздвинул оружейников в стороны и подошел к нему. От тела Примарха исходил сильный аромат полировочных порошков и благовонных масел. Хотя Сантар был высок даже по меркам Астартес и облачен в полный боевой доспех, Манус все же возвышался над ним, глядя сверху вниз беспощадными серебристыми глазами. Они напоминали осколки вулканического кремня — твердые, неумолимые, острые, и советник с трудом подавил дрожь под их взором. Сантар чувствовал, как его душа раскрывается и исследуется Примархом, способным узреть любую слабость и несовершенство.

Но и сам советник был достойным сыном Медузы, и сильно походил на свою «мать» — его грубые прямые черты напоминали скалистые утесы на склонах гор, серые глаза словно отражали изорванное великими бурями небо родного мира.

Много десятилетий назад, при попадании в Легион, левую руку Сантара заместили бионическим имплантатом. Спустя годы, обе ноги Первого Капитана постигла та же участь.

— Ты для меня больше, чем советник, Сантар — промолвил Манус, кладя руки на НАПЛЕЧНИКИ оруженосца. — Ты — лёд, охлаждающий мой огонь, когда тот угрожает подпалить здравый смысл, данный мне Императором. Хорошо, если ты не разрешаешь мне казнить Бальхаана, то, какое наказание предложишь?

Сантар набрал воздуху в грудь — невероятное уважение, проявленное Примархом, обездвижило его язык и высушило губы. Сам Примарх тем временем вернулся к оружейникам.

Наконец, разозлившись на себя за минутную слабость, советник начал:

— Капитан Бальхаан извлек жестокий урок из этого разгрома, но его слабость подлежит несомненному наказанию. С другой стороны, если снять его с командования, то экипаж «Феррума» будет окончательно деморализован. Я уверен, что они смогут восстановить свою воинскую честь лишь под руководством Бальхаана.

— Ну, так что же ты предлагаешь? — спросил Феррус.

— Вы должны показать ему, что он навлек на себя ваш гнев, но вместе с тем — что вы милосердны и позволите ему и команде корабля вернуть ваше доверие.

Манус кивнул. Оружейники, наконец, закончили свою работу, соединив нагрудник с пластинами, защищающими спину, и Примарх развел в стороны серебряные руки, а слуги опустили длинные полосы ткани в железные шары с душистыми маслами и тут же обмотали ими их живой металл.

— Тогда я прикажу одному из Железных Отцов присоединиться к команде «Феррума».

— Это вряд ли понравится Бальхаану, — заметил Сантар.

— У него не будет выбора!

Анвилариум «Железного Кулака» напоминал гигантскую кузницу: огромные шипящие поршни опускались и вздымались у стен залы, а отдаленный грохот молотов отзывался эхом по полу из листового металла. Это место, пожалуй, чем-то похожее на пещеру, источало острые ароматы нефтяных масел, в воздухе разило раскаленным металлом — иными словами, здесь царил запах машин и заводов.

Сантар каждый раз наслаждался пребыванием в Анвилариуме — здесь замышлялись великие дела и ковались небьющиеся узы братства. Быть частью его — великая честь, о которой немногие мечтают и почти никто не достигает.

Прошло два месяца со дня трагического столкновения «Феррума» с кораблями Диаспорекса, и 52-я Экспедиция ни на шаг не приблизилась к своей цели — уничтожению флота предателей. Выводы, сделанные из истории с Бальхааном, позволили избежать бОльших потерь, но шансов вовлечь врага в открытое сражение не прибавили.

Сантар и прочие воины из Клана Аверний возвышались по стойке «вольно» у огромных ворот, ведущих в Железную Кузню, наисекретнейший реклюзиум Примарха. В дальнем конце Анвилариума возвышались Морлоки Легиона, их Терминаторская броня блистала в алом огне факелов, укрепленных в железных держателях. Солдаты и старшие офицеры Имперской Армии стояли рядом с облаченными в робы адептами-механикумами. Сантар поймал на себе взгляд блестящих аугметических глаз их старшины, адепта Ксантуса, и уважительно кивнул ему.

Ему, как Капитану Первой Роты, принадлежало право объявить приход Примарха, и Сантар вышел в центр Анвилариум, и к нему промаршировали знаменосцы Легиона, остановившись чуть позади. Один из них держал личное Знамя Примарха, на котором изображалась победа Мануса над Великим Червем Азирнотом, другой же нёс стяг с вышитой Железной Рукавицей Легиона. Девизы на знаменах были выполнены серебром по черному бархату, а края полотнищ не раз пробивали вражеские пули и клинки. Хотя оба флага не раз бывали в самом пекле сражений, ни одно из них ни разу не пало наземь, и не было выпущено из рук. Тысячи побед одержал Легион под их сенью.

Ворота открылись настежь, и, в шипении пара и жаре плавильных печей, Примарх вошел в Анвилариум, его броня блестела от нефтяных масел, а бледная кожа раскраснелась от пылающего огня. Все, кроме Терминаторов, опустились на колени в знаке почтения к величию Мануса. Он тяжело шагал вперед, держа свой могучий молот, Крушитель Крепостей, просто закинув его на огромный зазубренный наплечник.

Каждая пластина черной брони Примарха ковалась вручную, и все её углы и изгибы казались воистину совершенными. Её великолепие могло сравниться лишь с могуществом того, кто носил доспех. Высокое ожерелье темного железа высилось на задней части ворота брони, и точеные заклепки гордо сияли на серебристых краях каждой пластины.

На каменном лице Примарха застыло грозное выражение, а низкие, тяжелые брови сдвинулись в скрытой ярости. Он шагал мимо своих воинов, притягивая взгляды к своей мощной фигуре — истинный полководец без страха и упрека, безжалостный к любым проявлениям слабости.

За Феррусом Манусом в воротах возникла статная фигура Кистора, Мастера астропатов Флота, облаченная в черно-белую мантию с пущенным по краям золотым орнаментом. Голова астропата была начисто выбрита, и все хорошо видели ребристые кабели, змеившиеся с боков и затылка гладкого черепа. Исчезали они в темноте под металлическим капюшоном, возвышавшимся над плечами Кистора. Глаза Мастера источали слабое розоватое свечение, а его правая рука, в знак чести, оказываемой ему правом служить Легиону, была заменена механическим имплантатом. В левой, «живой» руке, он сжимал посох, увенчанный распахнутым глазом, а на поясе астропата висел золотой пистолет — дар Примарха.

Сантар встал на пути Мануса и протянул руки, готовый принять в них «Крушителя Стен». Примарх слегка кивнул и вложил в них ужасающее оружие, неподъемный вес которого швырнул бы на пол любого, не бывшего одним из Астартес. Рукоять молота, цвета эбенового дерева, но куда более прочную, увивали чудные золотые и серебряные включения, напоминающие ветвистый разряд молнии. На теле молота был искусно вырезан могучий орёл с острым клювом, делавшим его облик похожим на странное человеческое лицо, и клиновидными крыльями, распростертыми над сильными когтями. Честь держать в руках оружие, сработанное на Терре руками Примарха, была просто невероятна.

Первый Капитан повернулся, освобождая путь Манусу, и поставил молот рукоятью вверх у своих ног, а знаменосцы последовали за Примархом, начавшим обходить залу по кругу, приветствуя собравшихся. Феррус никогда не любил церемонные встречи или протокольные беседы, поэтому его военные советы всегда проходили в подобных покоях, где зачастую и стульев-то не было. Зато любой мог высказать свое мнение, невзирая на лица, чины и звания.

— Друзья мои, — начал Манус. — Я получил вести от братьев-примархов.

Железные Руки с радостью встретили его слова, они всегда с нетерпением ждали новостей о разбросанных по Галактике Астартес. Конечно, воины Десятого Легиона считали необходимым и правильным отмечать победы других Экспедиций, но при том не забывали сравнивать чужие достижения со своими и стараться изо всех сил, чтобы не оказаться в хвосте. Железные Руки считали себя лучшими среди всех Легионов (ну, может, если не считать Лунных Волков Воителя).

— Прежде всего, Имперские Кулаки Рогала Дорна отозваны на Терру, где его воины займутся укреплением врат и стен Императорского Дворца.

Сантар пробежал взглядом по лицам собравшихся и увидел на них беспокойство и недоумение. Он и сам немало удивился тому, что Седьмой Легион прерывает Великий Поход и возвращается на родину человечества. Ведь это тысячи славных воинов, не уступающих Железным Рукам в силе и храбрости. В чем же смысл такого приказа?

Феррус Манус не мог не увидеть смущения на лицах бойцов и продолжил:

— Я не знаю причин, побудивших Императора поступить так. Имперские Кулаки ничем не запятнали себя, так что это не наказание. Видимо, они станут преторианцами Императора, и, хотя это воистину великая честь, но она не для нас — ведь ещё не все войны выиграны и не все враги сокрушены!

Вновь прозвучали одобряющие выкрики, заглушившие шум молотов. Манус же продолжал прохаживаться по залу, его серебряные руки и глаза сияли в глубоком мраке Анвилариума.

— Волки Русса расширяют пределы Империума с невиданной быстротой, и летопись их побед растет с каждым днем. Впрочем, чего ещё ждать от детей мира столь же яростного и безумного, как наш?

— А слышно что-нибудь о Детях Императора? — спросил чей-то голос, и Сантар улыбнулся, зная, как Примарх любит поговорить о своем самом дорогом брате. С лица Мануса спала маска спокойствия, и он с радостью ответил:

— Конечно же, друзья мои. Мой брат Фулгрим присоединится к нам с лучшей частью своей Экспедиции!

И вот теперь от металлических стен зала отразилось по-настоящему громогласное эхо счастливых возгласов. Дети Императора всегда были лучшими друзьями Железных Рук, ведь в обоих Легионах прекрасно знали о глубоких узах братства между Фулгримом и Феррусом. Эти полубоги сдружились раз и навсегда ещё при первой встрече.

Безусловно, Сантар хорошо знал эту историю, которую Примарх не один раз рассказывал за обеденным столом, и все детали запомнились так хорошо, словно она произошла с ним самим.

Итак, Манус и Фулгрим впервые встретились у подножия горы Народной, величайшей кузницы Урала. Феррус тогда трудился рядом с мастерами, некогда служившими Клану Терраватт во время Объединительных Войн. Примарх показывал им свой чудесный талант и невероятные способности жидкого металла своих рук, а Фулгрим вместе с Гвардией Феникса прогуливались по гигантскому, врезавшемуся в тело горы комплексу.

Никогда прежде не встречавшиеся Примархи сразу ощутили друг в друге великие познания — алхимические, оружейные и иные, что были вложены в их умы при создании Императором. Перепуганным мастерам же они показались богами, и те распростерлись у ног могучих воинов, боясь, что те начнут меж собой кровопролитную схватку.

Феррус Манус любил пересказывать Сантару, как Фулгрим встал в эффектную позу и объявил, что явился в кузницу с тем, чтобы выковать самое совершенное оружие из когда-либо созданных, чтобы сражаться им в Великом Походе.

Ну и конечно, Примарх Железных Рук не мог оставить подобное хвастовство без ответа. Он рассмеялся Фулгриму в лицо, заявив, что его «нежные ручки» никогда не смогут создать что-то достойное. Тот принял вызов с поистине королевской гордостью, и оба Примарха, раздевшись до пояса, приступили к работе. Она продлилась несколько недель без перерыва, и единственными звуками, сопровождавшими её, был грохот кузнечных молотов, шипение охлаждаемого металла и добродушными подколками юных богов, стремившихся превзойти друг друга.

Наконец, по прошествии трех месяцев напряженного труда, герои окончили свои творения. Фулгрим создал дивный молот, способный одним ударом сравнять с землей гору, а Манус — золотой клинок, вечно горевший пламенем своей матери-кузни. Оба они были прекраснее любого оружия, когда бы то ни было сработанного людьми, и Примархи в один голос объявили, что спор выиграл противник.

Фулгрим сказал, что золотой меч подобен тому, что отковал легендарный герой Нуада Среброрукий, а Феррус Манус — что лишь могучие боги грома из нордийских легенд достойны столь прекрасного молота.

Без лишних слов, Примархи обменялись оружием и назвали это залогом вечной дружбы и братства.

Сантар лишний раз осмотрел молот, ощущая его скрытую силу и понимая, что не мастерством единым он был создан. Любовь и честь, верность и дружба, смерть и отмщение… все воплотилось в его величественном образе, и то, что «Крушителя Стен» создал великий брат их грозного примарха, делало оружие поистине легендарным.

Наконец Феррус Манус замкнул круг вдоль стен Анвилариума, и его лицо вновь омрачилось.

— Да, братья мои, радуйтесь, что скоро вы будете сражаться рядом с воинами Фулгрима, но не забывайте: они придут сюда лишь потому, что мы проявили слабость!

Оживление в зале тут же пропало, и воины начали с опаской посматривать друг на друга, избегая взгляда разгневанного Примарха. Тот продолжил свою речь:

— Диаспорекс продолжает ускользать от нас, и мы из-за этого не можем вернуться к распространению света Имперских Истин по Скоплению. Как вообще флот из кораблей тысячелетней давности, ведомый обычными людьми, может водить нас за нос столь долго? Отвечайте!

Никто не решился поднять голос, и Сантар ощутил глубокий стыд за подобное проявление слабости духа. Он крепко сжал рукоять великого молота, и сквозь сталь его аугметической руки словно пробежала искорка. Верные слова сами вдруг родились в его голове:

— Потому что мы не можем совладать с ним одни.

— Именно! — откликнулся Манус. — Не можем. Мы изо всех сил пытались справиться с Диаспорексом семь долгих месяцев, и теперь это совершенно ясно. Железные Руки стремятся искоренить слабость во всем, но просить о помощи — это не слабость. Слабость и глупость — отказываться от протянутой руки. Продолжать безнадежное сражение и отталкивать тех, кто готов подставить плечо — просто слепое упрямство.

Примарх вернулся к входу в Анвилариум и приобнял за плечи астропата Кистора. Рядом с могучим Примархом высокий Кистор казался карликом, и, казалось, чувствовал странную боль от такого соседства.

Затем Манус нетерпеливо протянул руку, и Первый Капитан, выступил вперед, держа «Крушителя Стен» перед собой. Примарх принял свой молот и воздел вверх, словно чудовищный вес того куда-то испарился.

— Больше мы не будем биться в одиночку! — вскричал он. — Кистор сказал мне, что его хор астропатов возвестил о прибытии моего брата. Через неделю «Гордость Императора» и 28-я Экспедиция окажутся здесь, и Железные Руки вновь сразятся рядом с Детьми Императора!

 

Глава Седьмая

Будут другие океаны!/Излечение/Феникс и Горгона

ОСТИАН НАЧАЛ С ЛЕГКИХ, НЕУВЕРЕННЫХ ПРИКОСНОВЕНИЙ к мрамору, но затем его рука окрепла и видение того, что должно получиться в итоге, усилилось. Увы, тут же скульптор вспомнил о Бекве Кинске и набросился на камень с яростью дикого зверя, рубя его долотом. Делафур глотнул запыленного воздуха сквозь маску и отступил от куска мрамора.

Он стоял, прислонившись к металлическим поручням, и сжимал в руке долото так крепко, как никогда прежде. Остиан чувствовал, как гнев, обращенный на певицу, сжимает его грудь своими челюстями и не дает вздохнуть. Бросив взгляд на мраморный блок, он понял, что гладкие обводы, которыми славилось его мастерство, куда-то исчезли. Рождавшаяся сейчас под резцом Делафура статуя сверкала прямыми линиями и острыми углами, но, как бы Остиан не пытался исправить её, горечь и боль мешали ему слишком сильно.

Вновь и вновь скульптор возвращался мыслями к тому прекрасному дню, когда он и Серена шли рука об руку по посадочной палубе, радостные и беззаботные, предвкушающие, как вместе откроют для себя новый мир. Коридоры «Гордости Императора» все ещё гудели, взволнованные слухами о последней, решающей битве Детей Императора на Лаэре, или, если быть точным, Двадцать Восемь-Три.

Серена зашла к Остиану, чтобы «проводить» его на предвылетную перекличку, наряженная в невероятное платье, явно не подходящее для визита на затопленный мир. Перешучиваясь и смеясь во весь голос, они шли по невероятно высоким палубам корабля, встречая все больше Летописцев.

Настроение у всех было легким, художники и скульпторы смешались с писателями, поэтами и композиторами в веселой толпе, которую провожали к челнокам закованные в броню Астартес.

— Какие же мы счастливые, Остиан — промурлыкала Серена, когда они подошли к огромным, позолоченным противовзрывным дверям палубного шлюза.

— Да ну? — весело спросил Делафур, не замечая в этой обстановке всеобщей радости мрачного взгляда Беквы Кински, упершегося ему в спину. Наконец-то он увидит океан! Его сердце просто-таки прыгало от счастья при мысли об этом, и Остиан попытался успокоить себя цитатой из писем древнего философа Суматры, Сахлонума. Тот говорил: «Истинный смысл любого путешествия кроется не в том, чтобы увидеть новые земли, а в том, чтобы обрести там новый взгляд».

— Лорд Фулгрим ценит наш тяжкий труд, дружок, — заявила Серена. — Я слышала, что в других Экспедициях Летописцы уже счастливы, если увидят спину Космодесантника, не говоря уже о высадках на покоренные миры.

— Ну, Лаэр-то покорен до конца, — ответил Остиан. — Там не осталось ни одного живого ксеноса, их всех перебили.

— Вот и прекрасно! А кто-то рассказывал, что Воитель до сих пор не пустил никого из своих Летописцев на Шестьдесят Три-Девятнадцать.

— Я не удивлен. Говорят, там все ещё «присутствует сопротивление», так что понятно, почему Воитель не хочет рисковать ими.

— Сопротивление! — фыркнула Серена. — Астартес всех там разотрут в порошок. Кто вообще может им противостоять? Да по сравнению с нами они настоящие боги! Неуязвимые и бессмертные!

— Не знаю, — ответил скульптор. — В Ла Венице ходят слухи о значительных жертвах в последнем сражении.

— Ха, Ла Венице! — отмахнулась художница. — Ты что, веришь всему, что прошипят в этом гадючьем гнезде, Остиан?

«М-да, здесь она права», — подумал Делафур. Ла Венице, «Маленькой Венецией», называли часть «Гордости Императора», отданную во временное пользование Летописцам. Её действительно гигантские залы, расположенные на верхних палубах, из тренировочных комплексов и складов преобразились в столовые, зоны отдыха, уютные «улочки» для прогулок и даже выставки. В течение всей кампании на Лаэре проводил там все свободные вечера за болтовней и выпивкой со знакомыми художниками. Идеи лились рекой, и ощущения от того, что находишься в среде, где замыслы витают в воздухе и обсуждаются в горячих спорах, были крайне острыми и приятными. Желание лишний раз поприсутствовать при рождении нового гениального произведения манило как наркотик.

Но у всего на свете две стороны, и в «Венеции» вино лилось потоком не менее бурным, чем идеи. И, когда оно переливалось из бутылок в глотки, место встречи превращалось в рассадник злобы, скандалов и интриг. Остиан понимал, что поместить в ограниченное пространство столько людей с артистической натурой и надеяться при этом избежать склок, было бы глупо, но их поведение все равно казалось ему смешным, диким и неразумным.

Но в тех историях, что рассказывали об ужасах сражений за Лаэр, были зерна правды. Люди говорили о трех сотнях погибших Астартес, а кто-то поднимал цифру до семисот и утверждал, что вшестеро больше были ранены.

Поверить в подобное было невозможно, но при этом Остиан часто задумывался о силах, способных за месяц сокрушить целую цивилизацию. И какую цену пришлось заплатить при этом? Да ещё и сами Десантники последнее время выглядели мрачными, но семьсот погибших? Это уже слишком.

Все мысли о погибших Астартес вылетели из головы скульптора, как только они с Сереной вошли на посадочную палубу и мощные двери шлюза сошлись за ними, отделив от корабля. У Остиана просто отпала челюсть, когда он увидел, насколько огромны ангары «Гордости Императора». Его оглушил гул работающих механизмов, поразил потолок, теряющийся в полумраке и похожие на муравьев сервиторы в дальнем конце палубы. Холодная чернота космоса виднелась сквозь помеченное сверкающими красными огнями стартовое «окно», закрытое силовым полем. Делафура тут же передернуло при мысли о том, что произойдет, если оно откажет.

Грозные «Штормбёрды» и «Тандерхоуки» уже были закреплены на стартовых рельсах, проходивших по всей длине ангара. Их пурпурно-золотые корпуса были вычищены до блеска и излучали в пространство спокойную и уверенную мощь.

Колесные сервиторы медленно ползли по палубе, волоча за собой снарядные ящики и стойки с ракетами, грохотали топливозаправщики, а контролеры в разноцветной форме управляли этим бедламом со спокойствием и знанием дела, поразившим Остиана. Куда бы он ни взглянул, всюду суетились занятые рабочие, и суматоха, царившая здесь, в сердце флота, только что окончившего кровопролитную войну и стершего из истории цивилизацию, казалась нелепой и прозаичной.

— Остиан, закрой рот, не то муха влетит, — улыбнулась ему Серена.

— О, прости, — пробормотал он, заглядываясь на чудеса, открывающиеся за каждым поворотом: огромные подъемники, сжимающие в механических клешнях тяжеленные бронемашины сменялись фалангами Астартес, садящихся на челноки или выходящие из них с одинаково прекрасной слаженностью.

Почетный эскорт вел Летописцев, словно по линеечке, и Остиан понял, что это было по-настоящему необходимо — малейший сбой, любая помеха этому сложному «танцу» на посадочной палубе, могли привести к кошмарным последствиям.

Вольное и веселое настроение Летописцев как-то сникло и сменилось серьезным, стоило им наконец добраться до конца ангара, в котором на задрапированном пурпурной тканью подиуме стоял огромный и прекрасный Десантник, возвышавшийся над парой итераторов. Делафур узнал Первого Капитана Юлия Каэсорона, бывшего на концерте Беквы Киньски, но итераторов он видел впервые.

— А что они тут делают? — прошептал Остиан. — На Лаэре ведь никого не осталось, и просвещать некого?

— Они тут из-за нас, — ответила Серена.

— Из-за нас?

— Да. Хоть Лорд Фулгрим и привечает нас, я больше чем уверена — он хочет, чтобы мы видели там только нужные вещи и по возвращении говорили нужные слова. Так, я думаю, Капитана Юлия ты помнишь, а вон тот лысеющий тип слева — Иполид Зигманта, довольно приличный человек для итератора. Единственное, очень любит поговорить и наслаждается звуками своего голоса — но это у него профессиональное.

— А та, что рядом с ним? — спросил Остиан, глядя на женщину с волосами цвета воронова крыла, излучающую абсолютное спокойствие.

— О, это Коралина Асенека. Интересная личность: актриса, итератор, красотка. Вот тебе и три причины её не доверять.

— Что ты имеешь в виду? Итераторы ведь несут в Галактику слова Имперских Истин.

— Конечно, дорогой мой, но кое-кто из них прячет за этими словами свои настоящие мысли.

— Ну, она выглядит вполне… приятно.

— Милый мой мальчик, уж ты-то должен понимать, что внешний вид — это ещё не все. У кого-то физиономия Гефеста сочетается с прекрасной и доброй душой, а кто-то с личиком Афродиты лелеет в груди камень вместо сердца.

— Точно, — согласился Остиан, вспоминая синеволосую певицу и её приставания на обзорной палубе.

Обернувшись к Серене, он сказал:

— А раз так, то как я могу доверять тебе, если ты столь же прекрасна?

— Потому что я — художник и ищу истинную суть всех вещей, Остиан. Актрисы же вечно стараются скрыть свои настоящие лица от окружающих, изображая лишь то, что хотят показать.

Скульптор согласно кивнул и вновь обернулся к платформе, где Капитан Каэсорон начал небольшую речь. Голос Десантника звучал глубоко и мелодично, не хуже, чем у иного итератора.

— Славные Летописцы, я искренне счастлив видеть всех вас перед собой в этот день. Ведь вы — верный знак того, что человечество не забудет, как я и мои братья-воины добыли для него Лаэр. Война была тяжелой, не стану отрицать, и подвела нас к пределам выносливости. Но любые испытания — благо, ибо преодоление их помогает нам в походе за совершенством. Как учит Лорд-Коммандер Эйдолон, Десантнику всегда нужен достойный противник, чтобы испытать на нем свои силы и отточить мастерство. Итак, вы были избраны как выдающиеся документалисты и хроникеры, и сейчас отправитесь на поверхность нового мира Империума, чтобы рассказать о нем людям по всей Галактике.

Остиан почуствовал, как раздувается от непривычной гордости, услышав похвалу из уст Капитана Астартес. Одновременно он про себя поразился нежданному ораторскому искусству воина.

— Не забывайте, Лаэр по-прежнему считается зоной боевых действий, патрулируемой Паладинами командующего Файля, и поэтому мне стоит сразу предупредить: вас ждут тяжелые картины войны и страшные, кровавые последствия сражений. Но не бойтесь, ведь, чтобы поведать правду о войне, нужно увидеть обе её стороны — и славную, и ужасающую.

— Вы должны испытать всё, чтобы выделить и сохранить для себя и истории важнейшее. Прошу каждого, кто чувствует себя неготовым к такому, выступить вперед. Поверьте, ничего постыдного в этом не будет, — улыбнулся Каэсорон.

Никто из Летописцев, как и подумал Остиан, не двинулся с места. Шанс увидеть своими глазами новый мир был слишком редок, чтобы просто так отказываться от него. По лицу Каэсорона было видно, что он ждал такого исхода.

— Что ж, тогда начнем распределение и посадку на транспорты, — заключил Первый Капитан. Вслед за этим оба итератора сошли с трибуны и начали пробираться сквозь толпу Летописцев, отмечая их имена в своих информпланшетах и указывая челноки, места в которых были расписаны заранее.

Коралина Асенека наконец подошла к ним, и сердце Остиана бешено заколотилось — её красота поразила его с невероятной силой. Точеная, изящная фигура, волосы, густые и темные, словно поток нефти, губы, изящно подведенные сочным пурпуром и глаза, искрящиеся внутренним светом аугметических усилений — все в ней было поистине совершенно.

— Так, а вы у нас кто? — спросила итератор. Делафур вдруг понял, что утонул в звуках её шелкового, обволакивающего голоса. Слова Коралины накрыли его подобно туману, разгорячили и заставили забыть собственное имя.

— Его зовут Остиан Делафур, — надменно ответила художница. — А мое имя — Серена д’Ангелус.

Коралина сверилась со списком и кивнула:

— О, да, госпожа д’Ангелус, вам выделено место на «Полете Совершенства», это вон тот «Тандерхоук».

Сказав это, итератор развернулась и направилась было дальше, но Серена шустро схватила её за рукав:

— А как же мой друг?

— Так-так, Делафур… Нашла. Мне жаль, но ваше разрешение на полет было отозвано, — сказала Коралина.

— Отозвано? — пораженно переспросил Остиан. — Но почему? Что произошло?

Коралина покачала головой:

— Откуда мне знать? Все, что могу сказать — вам не позволено посетить Двадцать Восемь-Три.

Итератор говорила мягким и успокаивающим голосом, но её слова будто резали ножом по сердцу Остиана.

— Я не понимаю, кто отозвал мое разрешение?

Каролина ещё раз сверилась со списком, всем своим видом показывая недовольство задержкой:

— Здесь говорится, что это сделал Капитан Каэсорон по представлению госпожи Киньски. А теперь прошу извинить, мне нужно идти.

Прекрасный итератор отправилась дальше, а Остиан остался стоять на месте, потеряв дар речи от негодования. Подлая и мелочная месть великой певицы просто ошеломила скульптора, и он замер, бессмысленно озираясь. И буквально тут же глаза Делафура нашел Бекву — она смотрела на него, поднимаясь по трапу Штормбёрда. Увидев, что Остиан заметил её, певица послала ему насмешливый воздушный поцелуй.

— Сука! — выкрикнул он, сжимая кулаки. — Я просто поверить не могу!

Серена нежно погладила его по руке и успокаивающе сказала:

— Дорогой мой Остиан, это просто смешно. Послушай, если ты не можешь лететь, то и я не должна — что мне красоты Лаэра, если тебя не будет рядом?

Делафур мотнул головой.

— Нет, иди. Нельзя, чтобы эта синеволосая уродина изгадила праздник нам обоим.

— Но я так хотела показать тебе океан!

— Будут другие океаны, — ответил Делафур, изо всех сил стараясь сдержать горькое разочарование. — Прошу тебя, иди на борт.

Серена медленно кивнула и потянулась ладонью к его щеке. В мгновенном порыве Остиан схватил её руку и, дернувшись вперед, коснулся губами её припудренной скулы. Художница мило улыбнулась и пообещала:

— Когда вернусь, обязательно все тебе перескажу про эту войну, в самых кошмарных и мерзких деталях.

Скульптор следил за тем, как она идет к «Тандерхоуку», пока обзор не закрыли мрачные физиономии двух солдат Имперской Армии. Они почти вежливо препроводили Остиана в его студию, где он и начал с яростью долбить мраморную глыбу.

ВЫЛОЖЕННЫЕ ГЛАДКОЙ ПЛИТКОЙ СТЕНЫ И ПОТОЛОК ПАЛАТЫ Апотекариона всегда сияли абсолютной чистотой — об этом заботились бессчетные сервиторы и рабы Фабиуса Байла. Днем и ночью глядя на них, Соломон чувствовал, что понемногу теряет рассудок. Единственное, на что он был способен — просто лежать в окружении неживой белизны и ощущать бесконечную боль в срастающихся костях. Деметер не помнил, сколько дней (месяцев? лет?) прошло с того момента, как пылающий «Штормбёрд» рухнул в океан у Храмового Атолла. Иногда ему казалось, что это было целую жизнь назад. Всё, что помнил Соломон после столкновения с морской гладью — боль и тьму. Он отключил почти всё функции своего организма, и лишь потому дожил до той минуты, когда его изломанное тело, плавающее среди обломков, подобрал спасательный челнок. Когда Соломон наконец пришел в себя в Апотекарионе «Гордости Императора», сражение было давным-давно выиграно. Но вот цена победы оказалась безумно высока, и поэтому апотекарии вперемешку с медицинскими сервиторами сновали туда сюда по всей палубе, изо всех сил пытаясь спасти и поставить на ноги как можно больше Астартес. Апотекарий Фабиус лично заходил навестить его, и Соломон был благодарен ему за проявленную заботу. Ему доводилось слышать, что Байл — самый лучший и самый даровитый среди хирургеонов Детей Императора.

Длинные ряды больничных коек с обеих сторон от Деметера были заняты почти полусотней раненых Десантников, и подобная картина поражала Второго Капитана. Он никогда не мог представить себе подобных потерь, а сколько ещё боевых братьев лежали в таких же палатах по всему Апотекариону?

От подобных мыслей Соломон снова впал в уныние. Ему хотелось как можно скорее убраться из этого пропитанного болью места, но он все ещё был слишком слаб, а боли в костях оставались невыносимыми.

— Апотекарий Фабиус обещал, что ты и опомниться не успеешь, как снова начнешь скакать по тренировочным залам, — сказал Юлий, прерывая его грустные мысли. — В конце концов, это всего лишь пара поломанных костей.

Каэсорон с самого утра сидел у его постели на скромном металлическом стуле, сверкая на всю палату отполированной броней, с пластин которой оружейниками Легиона были удалены последние шрамы войны. Наплечники покрылись новыми почестями, увековеченными в печатях красного воска, а славные деяния Первого Капитана были вписаны на длинные полосы сливочно-белого пергамента.

— Пара костей? Он в своем уме?! — опешил Соломон. — Да в этом крушении я сломал все ребра, обе руки и ноги, мне раздробило череп! Апотекарии удивляются, как я вообще сейчас могу ходить. И, кстати, когда меня наконец нашли, то в доспехах оставалось воздуха всего на несколько минут.

— Ничего непоправимого с тобой не могло случиться, — иронично заметил Юлий, глядя, как его друг с мучительным трудом поддерживает себя в сидячем положении. — Помнишь, что ты сам как-то раз сказал: «Боги войны любят меня и не хотят, чтобы я погиб на этом никчемном промокшем шарике, по недоразумению названном планетой». Ну, вот, они и не допустили твоей гибели, что не так?

— Да все в порядке, — проворчал Соломон. — Только все равно с их стороны было подлостью не дать мне сразиться в последней битве. Я пропустил все представление, а ты тем временем прославился и отличился на глазах у Финикийца.

Тут Деметер заметил, что по лицу Юлия скользнула тень, и не удержался от вопроса:

— Что случилось?

Каэсорон пожал плечами:

— Я не уверен. Просто… Просто я не уверен… хм… что тебе понравилось бы стоять рядом с Примархом в конце сражения. Там, в Храме… было что-то неестественное.

— Неестественное? А именно?

Юлий как-то затравленно огляделся, словно выискивая шпиков, и продолжил:

— Так просто не объяснишь, Сол, но я вдруг почувствовал, что то ли Храм живой, то ли что-то в нем было живое… глупости, конечно.

— Живой Храм? Вот уж правда, звучит глупо. Это же просто здание, не так ли?

— Я знаю, — согласился Юлий. — Но я просто описал тебе то, что мне тогда показалось, и других слов не найду. Поверь, это было страшно — и вместе с тем волшебно; цвета, звуки, запахи — тогда они мучили меня, но потом мне захотелось вновь оказаться в Храме. Для каждого из моих чувств там нашлась работёнка, и я почувствовал себя… свежим, энергичным, обновленным.

— Знаешь, мне прямо-таки захотелось попробовать, — заметил Соломон. — Обновиться было бы не лишним.

— Знаешь, я ведь уже возвращался туда. Водил Летописцев на экскурсию, — Юлий рассмеялся, но Соломон без труда расслышал смущение в его голосе. — Они-то думали, что я оказал им великую честь, решив сопровождать их по атоллу. И никто не догадался, что вся история с осмотром Храма — не ради них, а ради меня. Я должен был ещё раз увидеть то место, хоть и не знаю, почему.

— А что Марий думает насчет всего этого?

— Он до Храма так и не добрался, как и его Третья Рота. Битва уже почти закончилась, а они только-только пробились в долину. Короче говоря, Третья вернулась на «Гордость Императора» не в лучшем настроении.

Соломон закрыл глаза, задумавшись о том, насколько мучительным оказался для Мария миг, когда тот, наконец, достиг цели и увидел, что войну закончили без него. Деметер уже слышал о том, что неудача Вайросеана сорвала идеальный план Примарха и едва не поставила самого Фулгрима на край гибели. Теперь гордый Третий Капитан должен был испытывать настоящие муки совести, вспоминая о том, как нарушил свой долг.

— Ну, и как он сейчас? — наконец спросил Соломон. — Ты с ним разговаривал?

— Недолго. Он не выходит с тренировочной палубы, гоняет там свою Роту сутками подряд, так, чтобы они никогда больше не позволили себе подвести Примарха. Правда, Фулгрим их уже простил.

— Простил?! — внезапно взъярился Соломон. — Я слышал, что южный край атолла был самой укрепленной его частью, и что большую часть штурмовиков и челноков сбили ещё на подлете! Как он вообще мог при всем этом успеть вовремя?

Юлий кивнул.

— Мы с тобой хорошо это понимаем, но попробуй, убеди Мария, что он ни в чем не виноват. Сейчас он может думать только о том, что Третья Рота не смогла исполнить предписанное Примархом, и теперь должна сражаться вдвое лучше против прежнего, чтобы хоть немного искупить свою вину.

— Он просто должен понять, что никак не мог добраться до Храма вовремя. Вот и всё.

— Да, да. Но ты же знаешь Мария, — невесело улыбнулся Юлий. — Он уже убедил себя, что должен был совершить невозможное.

— Прошу тебя, друг, поговори с ним, — не отступал Соломон. — Ты найдешь верные слова, я же тебя знаю.

— Хорошо, но позже, — пообещал Каэсорон, поднимаясь со стула. — А сейчас мы с ним отправляемся на летную палубу, где в качестве почетного караула будем встречать Ферруса Мануса. Он вот-вот прибудет на «Гордость Императора».

— Феррус Манус? — поразился Деметер, резко выпрямившись и тут же содрогнувшись от боли. — Здесь?

Юлий ободряюще похлопал его по плечу.

— У нас, видишь ли, через шесть часов назначено свидание с 52-ой Экспедицией. Примарх Железных Рук прибывает к нам на корабль, и Фулгрим с Веспасианом приказали нескольким самым заслуженным Капитанам принять участие во встрече.

Соломон ещё раз выпрямился и даже сумел спустить ноги на пол. Увы, дальше дело не пошло — палата завертелась перед глазами Второго Капитана, стены вдруг заполыхали вспышками света, и он крепко вцепился в край койки.

— Я должен быть там, — угрюмо процедил Соломон.

— Ты не в том состоянии, друг, поверь мне, — мягко сказал Юлий. — Кафен сумеет достойно представить Вторую. Кстати, вот кто настоящий везунчик — отделался в том крушении синяками и царапинами.

— Кафен, — пробормотал Соломон, снова укладываясь в койку. — Ты последи за ним, хорошо? Он отличный боец, только иногда на него находит какая-то дичь.

Деметер чуть не плакал — он, неуязвимый, бессмертный Астартес, беспомощно валяется в постели, едва ли не впервые на своей памяти.

Юлий улыбнулся.

— Хорошо, Соломон, а теперь выспись как следует, понял? Или то падение окончательно отшибло тебе мозги?

— Выспаться? Думаю, что отложу это на после смерти.

ВЕРХНЮЮ ПОСАДОЧНУЮ ПАЛУБУ выбрали в качестве места торжественной встречи прибывших Железных Рук, и Юлий заранее занял свое место, с большим волнением ожидая часа, когда ему вновь доведется увидеть Ферруса Мануса. В последний раз это случалось на залитых кровью полях Тигрисса, и с тех пор Каэсорон с гордостью вспоминал триумфальные возгласы обоих Легионов и прекрасные совместные пиры.

С плеч Первого Капитана спадал плащ цвета слоновой кости, по краям вышитый алыми листьями и стилизованными орлами, золотой лавровый венок украшал его непокрытую голову. Шлем Юлий держал на сгибе руки, так же, как и двое боевых братьев, явившихся сюда с той же почетной целью. Марий стоял по левую руку от него, и его лицо хранило все то же мрачно-недовольное выражение, как никогда резко выделяющееся на фоне радостных и взволнованных Астартес. «М-да, Соломон был прав», — подумал Юлий, решив последить за Вайросеаном и при случае попробовать уговорить его прекратить самобичевание.

Совсем по-другому смотрелся Гаюс Кафен. Едва сдерживая волнение, он поминутно переминался с ноги на ногу, так до сих пор и не веря в свою удачу, что позволила ему уцелеть в крушении, едва не сгубившем его Капитана, и больше того, позволила оказаться здесь. Чуть поодаль стояли ещё четверо Капитанов: Ксандр, Тирион, Антей и Геллеспонт. Юлий довольно-таки близко знал Ксандра, но про остальных только слышал, да и то немного.

Неподалеку Лорд-Коммандер Веспасиан тихо беседовал с Примархом, облаченным в полный доспех. Золотое крыло вздымалось на левом плече Фулгрима, на голове Примарха блистал боевой шлем с шишаком, и ленты металлических пластин спадали с краев брони сверкающим каскадом.

Сегодня Фулгрим препоясался золотым Огненным Клинком, и Юлий неожиданно обрадовался тому, что Примарх не стал брать с собой серебристый меч, захваченный в Храме Лаэра.

Позади них возвышался грозно изогнутый нос «Огненной Птицы», словно прислушивавшейся к беседе. Штурмовик Фулгрима источал приятный запах свежей краски, которая скрыла ожоги, оставленные прорывом сквозь атмосферу Лаэра.

Веспасиан кивнул, соглашаясь со словами Примарха, и, развернувшись, направился к Капитанам. Лорд-Коммандер воплощал в себе всё, о чем только мог мечтать воин — ловкость, спокойствие и смертоносность. Короткие золотые волосы слегка курчавились, а черты красивого лица — царственные и ангельско-строгие — делали его истинным Астартес. Юлий сражался рядом с Веспасианом в бесчисленных битвах, и он, как и все прочие воины, готов был (пусть и в шутку) поклясться, что Лорд-Коммандер не уступает в мастерстве Примарху. Пример Веспасиана давал каждому Десантнику надежду на достижение идеала и заставлял их стремиться к все новым высотам доблести и силы.

Помимо того, Веспасиан был приятным человеком — несмотря на высокий чин и непревзойденное воинское искусство, Лорд-Коммандер всегда оставался скромным и дружелюбным. Любой Десантник тепло относился к нему, и, по обычаю Детей Императора, те, кто выбрал Веспасиана примером для подражания, стремились достичь совершенства через чистоту помыслов и дел.

Лорд-Коммандер шёл вдоль строя, проверяя, все ли в порядке и достойно ли Капитаны представляют Легион. Подойдя к Гаюсу Кафену, он приостановился и улыбнулся.

— Готов поспорить, ты не веришь своему счастью, Гаюс.

— Никак нет, сэр.

— Не подведешь меня сегодня?

— Никак нет, сэр! — повторил Кафен, и Веспасиан похлопал его по плечу:

— Молодец. Я слежу за твоими успехами, Гаюс, и надеюсь, что ты много добьешься в грядущей кампании.

Кафен вспыхнул от гордости, а Лорд-Коммандер тем временем уже стоял между Юлием и Марием. Слегка кивнув Третьему Капитану, Веспасиан наклонился к Каэсорону и прошептал, увидев, что по краям защитного поля начали мигать красные огни:

— Ну как, готов?

— Так точно, — ответил Юлий.

— Отлично, хоть один из нас не дрожит.

— А ты что, волнуешься? — с улыбкой спросил Каэсорон.

— Нет, — ухмыльнулся Веспасиан. — Но всё-таки мы не каждый день оказываемся рядом с двумя настолько великими созданиями. Я, конечно, достаточно много дней провел в свите Лорда Фулгрима, чтобы не трястись подобно перепуганному смертному, но двое Примархов в одном месте…

Юлий понимающе кивнул. Почти осязаемые мощь и великолепие примархов порой ложилась тяжким грузом на плечи окружающих, и воины, бесстрашно сражавшиеся с самыми мрачными ужасами Галактики, порой застывали от страха пред лицом своих вождей. Каэсорону вспомнилась его первая встреча с Фулгримом, когда Первый Капитан — тогда ещё простой воин — не смог вспомнить даже собственное имя.

Ему тогда показалось, что само присутствие Примарха унижает людей, выставляет напоказ даже мелкие их недостатки. Но чуть позже Фулгрим, видимо, прочитав мысли Юлия, сказал ему такие слова:

— Поверь, это прекрасно — дать человеку шанс распознать свои слабости и уничтожить их во имя совершенства».

— Тебе доводилось видеть Примарха Железных Рук? — поинтересовался Каэсорон.

— О, да, — оживленно ответил Веспасиан. — Он во многом напомнил мне Воителя.

— Чем же?

— А ты встречал когда-нибудь самого Воителя?

— Нет, но я видел его издали, когда шёл в рядах Легиона во время парада на Улланоре.

— Тебе нужно обязательно рассмотреть их обоих вблизи, чтобы понять, — заявил Веспасиан. — Их обоих взрастили миры, что выковывают души и тела в яростном огне. Сердце Горгона сработано из гранита и стали, и по его венам струится кровь Медузы — расплавленная, непредсказуемая, дикая.

— Почему ты назвал Ферруса Мануса Горгоном? — удивился Юлий.

Веспасиан с улыбкой на секунду обернулся, взглянув на огромный, основательно модифицированный «Штормбёрд», вползающий на палубу сквозь защитное поле. Полуночно-чёрный, холодный корпус поблескивал в тех местах, где на нем начала оседать изморозь. Рычащие двигатели доворачивали челнок, их первоначальная форма была давным-давно скрыта под обвесами из ракет и дополнительных ускорителей.

— Говорят, что это имя пришло из древнейших легенд времен Олимпийской Гегемонии, — ответил Веспасиан. — Горгон был чудовищем столь омерзительным, что один взгляд на него мог превратить человека в камень.

Юлий поразился подобному неуважению и спросил:

— И что, кто-то не боится так назвать Примарха в глаза?

— Не бойся, все не так страшно, — фыркнул Веспасиан. — Манусу самому нравится это имя, и в любом случае его так не из-за внешности прозвали.

— А из-за чего?

— Старинное прозвище. В отличие от Фулгрима, Манус совсем не уделял внимания рисованию, музыке, культуре вообще — всему тому, что так любит наш Примарх. Говорят, что, после встречи у горы Народная, они оба отправились в Императорский Дворец и прибыли туда в час, когда туда же явился Сангвиниус, привезший отцу великие дары. Там были изящные статуи, высеченные из пылающих скал Баала, бесценные камни и невиданные творения, вырезанные в арагоните, опале и турмалине. Повелитель Кровавых Ангелов привез их достаточно, чтобы заполнить дюжину крыльев Дворца прекраснейшими из чудес искусства.

Юлий, незаметно вздохнув, попросил Веспасиана переходить к сути дела — «Штормбёрд» Железных Рук уже окончательно остановился, с гулким металлическим грохотом припав к палубе.

— Конечно, Фулгрим просто пришел в восторг, увидев, что один из его братьев разделяет с ним любовь к искусству и красоте. Феррус же, разумеется, нисколько не впечатлился и только пробурчал что-то насчет того, как глупо тратить время на безделушки, когда их ждёт ещё не отвоеванная Галактика. Мне рассказывали, что Фулгрим тогда захохотал во весь голос и обозвал брата ужасным горгоном, сказав: «Если ты не ценишь эту дивную красоту, то не ценишь и звезды, что мы должны вернуть нашему отцу».

Каэсорона повеселила эта история, и он подумал, сколько в ней было правды и сколько — вымысла. Конечно, она превосходно подходила к тому, что Юлий прежде слышал о Примархе Железных Рук. Впрочем, все мысли о горгонах и небылицах исчезли из его головы, когда носовая часть «Штормбёрда» опустилась к палубе, и из челнока появился Примарх, сопровождаемый воином с каменным, грубым лицом и квартетом Терминаторов в броне, выкрашенной под железо.

Первое, что бросалось в глаза при взгляде на Ферруса Мануса — размеры его огромной фигуры. Примарх был настоящим гигантом, могучим, словно скала. Он нависал даже над равным ему Фулгримом, рост которого скрадывался изяществом и стройностью. Броня Мануса отражала свет подобно темному ониксу, рукавица на наплечнике — символ Легиона — выкованная из простого железа, слегка прикрывалась блестящим плащом, развевавшимся за спиной Примарха. Чудовищный молот покоился на его плече, и Юлий узнал в нём смертоносного Крушителя Стен, когда-то откованного Фулгримом в дар своему брату.

Манус не носил шлем, и его израненное лицо походило на осколок гранита, иссеченный двумя веками войны среди звёзд. Тут Феррус заметил своего брата, и его строгое лицо почти исказилось, освещенное дружеской улыбкой, которая поразила всех своей искренней и глубокой теплотой.

Юлий, рискнувший бросить взгляд на Фулгрима, увидел, что тот, словно зеркало, повторил улыбку брата, и Первый Капитан также немедленно расцвел в широкой и глуповатой улыбке.

Его сердца пели в унисон от счастья при виде такой прекрасной и совершенной картины, как искренняя радость встречи двух великих братьев. Манус раскрыл объятья Фулгриму, и взгляд Каэсорона задержался на сверкающих руках Железного Примарха, сияющих подобно хрому в ярком свете палубных ламп.

Примарх Детей Императора шагнул навстречу брату, и воины обнялись, как два старых друга, вдруг встретившихся там, где ни один из них не ждал увидеть другого. Они расхохотались от радости, и Манус с силой ударил Фулгрима по спине:

— Как здорово, что мы снова рядом, брат! — прогрохотал он. — Трон Терры, как же я соскучился!

— А уж я-то все глаза проплакал, Горгон! — подхватил Фулгрим.

Феррус слегка приотпустил брата и огляделся вокруг, рассматривая встречающих его Детей Императора. Наконец, окончательно освободив Фулгрима из своего железного захвата, Манус вместе с ним направился вдоль строя Капитанов X Легиона. Когда они приблизились к Юлию, тот на миг перестал дышать, восхищенный мощью Ферруса — тот возвышался над ним, подобно легендарному великану.

— Ты, я вижу, Первый Капитан, — обратился к нему Примарх. — Скажи мне свое имя.

Юлий вновь с ужасом вспомнил первую встречу с Фулгримом, и замялся, боясь… наверное, собственного страха. Но тут же, поймав удивленный взгляд своего Примарха, Каэсорон собрался и даже добавил немного стали в голос:

— Я — Юлий Каэсорон, Капитан Первой Роты, мой лорд.

— Ну что ж, рад встрече, Капитан, — громыхнул Манус, пожимая ему руку и с энтузиазмом несколько раз встряхивая оную. Другой он махнул каменнолицему воину, шедшему следом за ним от челнока. — Я слышал, за тобой немало подвигов!

— Спасибо, — ответил Юлий, и тут же быстро добавил: — мой лорд.

Манус вновь рассмеялся и представил своего спутника:

— Вот это — Габриэль Сантар, командир моих Ветеранов, которого злая судьба приговорила быть моим советником. Думаю, вам стоит познакомиться с ним — ведь если не знаешь человека, как решишься доверить ему свою жизнь, а?

— О, несомненно, — пробормотал Юлий, слегка ошарашенный непосредственностью Примарха.

— Он — лучший из моих людей, Юлий, и я надеюсь, ты многому от него научишься.

Каэсорон ощетинился, приняв подобные слова за оскорбление, и ответил:

— А я уверен, что Сантар кое-чему поучится у меня!

— Да я не сомневаюсь, — усмехнулся Манус, и Юлий почувствовал себя глуповато, уловив странное выражение беспокойства, мелькнувшее в серебристых глазах Примарха. Отведя взгляд в сторону, он увидел на Габриэля, который смотрел на него с молчаливым уважением. Каэсорон ответил ему тем же, и несколько секунд они взирали друг на друга, стараясь понять, кто из них будет «поучать» другого.

— Рад видеть тебя живым, Веспасиан! — заорал Манус, успевший отойти от Юлию и заграбастать Лорд-Коммандера в медвежьи объятья. — Ух ты, а вот и «Огненная Птица»! Да уж, давно я не видел полетов Феникса!

— Скоро насмотришься вдоволь, брат, — пообещал Фулгрим.

 

Глава Восьмая

Наиважнейший вопрос/Воитель/Эволюция

ПРИМАРХИ НЕ ПОТРАТИЛИ МНОГО ВРЕМЕНИ на то, чтобы собрать старших офицеров обоих Легионов в Гелиополисе и начать препираться по поводу того, как вернее уничтожить Диаспорекс. Мраморные скамьи ближайших к темному полу рядов были заполнены яркими, пурпурно-золотыми Детьми Императора и строгими, черно-белыми Железными Руками. Совет шел через пень-колоду, и Юлий заметил, как сильно вознегодовал Манус после того, как Фулгрим отверг его последнюю идею.

— Сам-то что предложишь, брат? У меня не осталось никаких хитрых планов! — саркастически заявил Феррус. — С Диаспорексом все просто: пока мы замахиваемся на них, они берут и сбегают.

Фулгрим внимательно взглянул брату в глаза и ответил:

— Ты ошибаешься, думая, что я критикую твои предложения ради забавы, брат. Просто я уже понял главную причину, не позволившую Железным Рукам заставить Диаспорекс принять бой.

— Ну и что это?

— Ваша прямолинейность.

— Что?!

Финикиец успокаивающе поднял руку, упреждая очередной взрыв гнева со стороны Мануса.

— Я прекрасно знаю тебя, брат, так же, как и стратегию твоего Легиона. И поэтому скажу вот что: если ловишь комету, не пытайся поймать её за хвост.

— Так ты что, хочешь, чтобы мы попрятались по всему сектору, как крысы в трюме, и так поджидали врагов? Железные Руки никогда до такого не опустятся!

Фулгрим энергично покачал головой.

— Не думай, что я когда-нибудь отказывал себе в удовольствии ударить по врагу с мечом в руке, во главе Легиона. Но если ты угодил в лабиринт, то проламывать головой стены в поисках выхода — не лучшая идея.

Сыпля метафорами, Фулгрим прохаживался по Гелиополису, обращаясь то к брату-примарху, то к собравшимся в зале Десантникам. Отраженное от пола сияние звезд освещало его прекрасное лицо, от подбородка до глаз, казавшихся темным отражением серебряных озер Ферруса Мануса, но горевших искренней страстью.

— Уничтожение Диаспорекса — а это, безусловно, единственное наказание, которого заслуживают подобные ксенолюбы — стало идеей-фикс твоего Легиона, брат. Вы столь сильно желали покарать их, что забыли задать себе один наиважнейший вопрос.

Манус недоверчиво скрестил руки на груди.

— И что это за вопрос?

Фулгрим мягко улыбнулся:

— Почему они — здесь?

— И что это вообще за вопрос? Философский? Или там… риторический? — опять вспылил Манус. — Если так, то задай его итераторам, они тебе что хочешь наплетут, а мне это неинтересно.

Его брат с легким вздохом повернулся к воинам двух Легионов:

— Поставьте себя на их место. Вы знаете, что вас преследует могучий боевой флот. Что он стремится уничтожить вас. Почему бы просто не сбежать? Почему не найти в огромной Галактике более безопасное место?

— Не знаю я, брат, — заявил Феррус. — Почему?

Юлий почувствовал на себе взгляд Примарха, уловил в нем ожидание ответа, и тяжесть ответственности тут же придавила его к скамье. Если уж могучий ум Фулгрима не смог ответить на этот вопрос, то какие шансы у простого Астартес? Он взглянул в глаза Фулгрима, прочел там веру в него, и ответ вдруг стал ясен. Каэсорон поднялся и произнес:

— Потому что они не могут уйти. Они заперты в этой системе.

— Заперты? — перепросил с другого конца зала Габриэль Сантар. — Как?

— Вот этого я не знаю, — ответил Юлий. — Быть может, у них нет Навигаторов.

— Нет, — возразил Фулгрим. — В этом случае 52-ая Экспедиция давным-давно загнала бы их в угол. Здесь иная причина, но вот какая именно?

Юлий вновь задумался, рассеянно глядя на перешептывающихся офицеров обоих Легионов. Впрочем, он был уверен, что его Примарх уже знает верный ответ.

И в тот момент, когда он пришел и к Юлию, Сантар неожиданно сказал:

— Топливо. Без топлива их флот беспомощен.

Понимая, насколько это глупо, Юлий тем не менее внутренне разозлился на Габриэля за то, что тот не позволил ему ещё раз отличиться в глазах Фулгрима, и злобно уставился на обветренное лицо Первого Капитана Железных Рук.

— В точку! — щелкнул пальцами Фулгрим. — Топливо. Столь огромный флот просто обязан потреблять каждые сутки безумное количество энергии, не говоря уже о том, что уходит на варп-прыжки. И, поскольку Управления Флота на верных нам мирах данного сектора не сообщали о значительных потерях танкеров или транспортных конвоев, мы можем заключить, что Диаспорекс берет эту энергию из иного источника.

— И это звезда Кароллис, — поспешно подхватил Юлий. — Должно быть, в её короне спрятаны солярные батареи, и противник ждет их полной зарядки, чтобы удрать из Скопления с полными резервуарами.

Фулгрим развернулся к центру залы и сказал, подводя черту под Советом:

— Вот и ключ к тому, как втянуть Диаспорекс в битву. Нам осталось лишь обнаружить и захватить эти батареи, и уж тогда врагу не останется ничего, кроме как явиться к Кароллису и попытаться отбить их. А значит, судьба предателей человечества решена. Они будут уничтожены.

РАСПУСТИВ ВОЕННЫЙ СОВЕТ, ФУЛГРИМ И ФЕРРУС проследовали в личные покои примарха Детей Императора. Обстановке в палатах Фулгрима на борту «Гордости Императора» позавидовал бы любой ценитель изящных искусств и старины из терранской аристократии. На стенах же висели превосходные пейзажи отвоеванных миров и пиктопортреты Астартес и смертных, отличившихся в Великом Походе.

Коридоры и вестибюли покоев, расходившиеся от центральной залы, были заставлены мраморными бюстами и военными трофеями, и повсюду, куда не бросишь взгляд, сверкали своей несравненной красотой мастерские творения человеческих рук. Только лишь в дальнем конце покоев на стенах не сиял золоченый орнамент, и пол скрывался под неотесанными глыбами мрамора и мольбертами с недописанными картинами.

Фулгрим, скинувший броню и облачившийся в простую бело-пурпурную тогу, развалился в шезлонге. Потягивая вино из хрустального кубка, он постукивал пальцами по столу, на котором изогнутый серебряный меч, захваченный в Храме Лаэра. Это было поистине превосходное оружие, вряд ли способное сравниться по силе с Огненным Клинком, но куда более изящное. Кроме того, оно отличалось идеальным балансом, и Фулгриму иногда казалось, что меч был откован именно под его руку. Лезвие же обладало такой остротой и прочностью, что без труда прорезало доспех Десантника.

Пурпурный камень в навершии рукояти был огранен достаточно грубо, но при этом обладал неким диковатым обаянием. Впрочем, Фулгриму все равно пришла в голову идея сменить его на что-нибудь более достойное и соответствующее красоте клинка.

Вдруг Примарх, неожиданно для себя, испугался этой идеи, удаление камня показалось ему варварским и недопустимым. Тряхнув головой, Фулгрим отогнал от себя мысли о мече и рассеяно поправил разбросанную по плечам гриву белых волос.

Его брат ходил по зале взад-вперед, подобно посаженному в клетку льву. Хотя разведкорабли уже начали поиски топливных батарей Диаспорекса, Манус по-прежнему был раздражен собственным вынужденным бездействием.

— Феррус, сядь, пожалуйста. Ты протопчешь целую траншею в полу, а он всё-таки из редкого мрамора. Вот, выпей лучше вина.

— Знаешь, Фулгрим, иногда мне кажется, что это уже не боевой корабль. Ты сделал из него летающую галерею, — отозвался Манус, критически озирающий развешенные на стенах работы. — Правда, вот эти пикты неплохо смотрятся, кто их сделал?

— Евфратия Килэр. Кажется, приписана к 63-ей Экспедиции.

— У неё талант, — заметил Феррус. — Пикты весьма удачны.

— Согласен. Думаю, скоро о ней заговорят во всех флотах Великого Похода, — кивнул его брат.

— А вот про эти картины так не скажешь, — заявил Манус, указывая на несколько полотен, выполненных акриловыми красками в абстрактной манере, буйными и страстными мазками кисти.

— Ещё раз убедился, что ты совершенно не разбираешься в изящных искусствах, брат, — вздохнул Фулгрим. — Это работы Серены д’Ангелус, и многие аристократы Терры отдали бы за любую из них маленькое состояние.

— Правда, что ли? — спросил Феррус, недоверчиво склонив голову набок. — Ну и что же такого они из себя представляют?

— Это… — начал Фулгрим, пытаясь облечь в слова ту непередаваемую гамму чувств и ощущений, что охватывала его при каждом взгляде на картины. Он пристальнее посмотрел на них и, улыбнувшись, продолжил:

— Это представление реальности, сформированное в соответствии с метафизическими суждениями художника о его жизненных ценностях, — слова сорвались с губ Фулгрима единым духом. — Художник по-новому смотрит на те аспекты реальности, что являют собой фундаментальные основы человеческого бытия. Поняв их, мы придем к пониманию законов существования Галактики. Автор, госпожа д’Ангелус, сейчас на борту «Гордости Императора», и я, пожалуй, представлю тебя ей.

Феррус недовольно фыркнул.

— Почему ты так много времени уделяешь этим безделушкам? Тебе не кажется, что они отвлекают от выполнения нашего долга перед Императором и Хорусом?

— Эти творения — особый вклад Детей Императора в будущее, в объединенную Галактику. Да, есть ещё миры, которые нужно завоевать, враги, которых должно уничтожить. Но подумай, как выглядит Галактика, если люди в ней держат в руках одни лишь мечи? Империум окажется безжизненным и сухим, если мы отвергнем картины, поэзию, музыку, даже если просто разучимся ценить их. Красота и искусство должны быть единственными святыми понятиями в нашу свободную от богов эру. Если всё люди начнут каждодневно создавать хоть что-то прекрасное, то они обессмертят себя, и Империум Человечества окажется вечным.

— А я говорю, что это отвлекает тебя от важных дел, — не отступал Манус.

— Нет и ещё раз нет, Феррус, ибо сейчас Империум стоит на искусстве и науке. Если они исчезнут или хотя бы потеряют нынешнюю силу, Империум рухнет. Ты знаешь, философы говорят, что искусство рождает империи, но не наоборот, и потому я готов неделями обходится без пищи или воды, но не проживу и дня без этих картин!

Было непохоже, что слова брата убедили Мануса. Он спросил, указывая на неоконченные работы в углу залы:

— Ну, а вон те картины что здесь делают? Даже я могу сказать, что выполнено так себе. Что в них хорошего?

Фулгрим подавил вспышку гнева, ничем не выдав её.

— Так… я решил побаловать творческую сторону своей натуры. Ничего серьезного, — сказал он с напускной небрежностью, но в сердце примарха появился маленький червячок недовольства. Кого угодно разозлило бы столь явное оскорбление дела своих рук, особенно из уст грубияна Мануса.

Феррус в ответ пожал плечами, и, усевшись на роскошное кресло дорогого дерева, взял со стола серебряную амфору с вином и наполнил свою чашу.

— Эх, как же всё-таки здорово вновь оказаться среди друзей, — заявил Манус, поднимая её к губам.

— О, да, — согласился Фулгрим. — Мы видимся так редко, особенно сейчас, когда Император возвратился на Терру…

— И прихватил с собой Кулаков, — перебил Манус.

— Да, знаю. Неужели Дорн натворил каких-то дел или чем-нибудь оскорбил нашего отца?

— Быть того не может. Хотя, кто знает, может быть, Хорусу что-то и сообщили. Я-то уж точно не в курсе дела.

— Так и не можешь привыкнуть к его титулу? Он ведь теперь Воитель, помнишь? — улыбнулся Фулгрим.

— Ну да, помню, — досадливо ответил Феррус. — Просто мне сложно думать о нем как о вожде Великого Похода, понимаешь, о чем я?

— Да, но так обстоят дела, брат. Хорус — Вождь и Воитель. Мы — его полководцы. Воитель Хорус отдает приказы — мы выполняем их.

— С тобой не поспоришь. И Воитель, конечно, честно заслужил все, что имеет сейчас, — кивнул Феррус, поднимая чашу. — Никто не может похвастаться столь же огромным списком побед, как Лунные Волки. Хорус вполне достоин того, чтобы ему подчиняться.

— И ты, похоже, делаешь это с радостью? — улыбнулся Фулгрим; какой-то странный внутренний толчок заставил его поддразнить брата.

— Что это ты имеешь в виду?

— Да ничего, забудь, — отмахнулся Финикиец. — Хотя, вот что: неужели ты ни разу не представлял себя на месте Хоруса? Не желал всем сердцем, чтобы Император назвал тебя своим преемником во главе Похода?

— Нет! — отрубил Феррус.

— Неужели?

— Даю тебе свое честное слово, — подтвердил Манус, залпом опрокидывая вино и вновь наливая чашу до краев. — Ты представь, какая это страшная ответственность. Даже пройдя за Императором пол-Галактики, я не чувствую себя хоть на капельку готовым взвалить на плечи такой груз, как завоевание второй половины.

— А Хорус, по-твоему, готов? Ты имеешь в виду, что он достаточно горд и уверен в себе для подобных свершений?

— Я говорил совсем не об этом, и, пожалуйста, не приписывай мне чужие слова, брат. Но хоть Хорус не идеален, — улыбнулся Манус, — я не хочу, чтобы меня заклеймили «предателем». Он — именно тот из нас, кто по-настоящему достоин быть Воителем.

— Поверь, не все думают также.

— Успел пообщаться с Пертурабо и Ангроном, да?

— Не только с ними, и они говорили не только со мной, — пояснил Фулгрим. — Эти двое открыто объявили о том, что… обеспокоены решением Императора.

— По мне, они бы яростно накинулись на любого. Для них важно не то, что Воителем стал Хорус, а то, что Воителями не стали они.

— Вполне возможно, — кивнул Фулгрим. — А вот я искренне рад за брата. Уверен, ему предстоит совершить нечто поистине великое.

— А я за это выпью! — провозгласил Феррус и вновь опустошил чашу.

Взгляни на него… он же просто недалекий подхалим… — прошелестело в голове Фулгрима, и Примарх почувствовал себя не в своей тарелке.

ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ С ЛАЭРАНАМИ бесконечный поток убитых и раненных, наводнивших палаты Апотекариона, наконец схлынул, и у Фабиуса Байла появилось время для продолжения его дерзких экспериментов. Для пущей секретности он даже перебрался в маленький научно-исследовательский центр, затерявшийся среди палуб и переборок «Андрония», ударного крейсера Эйдолона. Поначалу Байль думал, что его исследования будут по большей части теоретическими, но уже через несколько дней он заполучил превосходный набор редкого специального оборудования.

Лорд-Коммандер тогда лично проводил Фабиуса в лабораторию. Они прошли по длинной Галерее Мечей, добрались до сияющего хирургической сталью Апотекариона, расположенного в передних отсеках правого борта. Не останавливаясь, Десантники прошагали по его округлой центральной зале, и, свернув в выложенный плиткой коридор, наконец, увидели украшенный позолотой вестибюль, от которого налево и направо отходили два прохода. Стена, перед которой остановился Эйдолон, была почти голой, хотя какие-то пометки на ней указывали, что скоро здесь появится мозаика или барельеф.

— Что мы здесь делаем? — спросил Фабиус.

— Сейчас увидишь.

Эйдолон надавил рукой на стену, и её фрагмент раскрылся подобно цветку, образовав арку, за которой виднелась ярко освещенная винтовая лестница. Спустившись по ней, Дети Императора оказались в исследовательской лаборатории, заставленной девственно-чистыми хирургическими столами и пустыми инкубационными камерами.

— Работать будешь здесь, — заявил Эйдолон. — Примарх серьезно рассчитывает на тебя, Апотекарий, поэтому не вздумай потерпеть неудачу.

— Этого не случится, — пообещал Фабиус. — Но скажите мне, Лорд-Коммандер, почему лично вас так заинтересовали мои… разработки?

Глаза Эйдолона сузились, и он мрачно посмотрел на Байля.

— Ты знаешь, что я должен отправиться на «Гордом Сердце» к Поясу Сатира с «миротворческой миссией»?

— Да, конечно. Это не самая славная, но необходимая работа — убедить планетарных губернаторов в точности соблюдать Законы Императора.

— Эта «работа» просто позорна! — сорвался Эйдолон. — Лучше бы мне приказали просто выбросить свою храбрость и талант полководца в помойную яму!

— Пусть так, но что же требуется от меня? — спросил Фабиус. — Вы ведь не без причины лично пришли сюда?

— Ты не ошибся, Апотекарий, — уже спокойнее ответил Лорд-Коммандер, и положив руку на плечо Байля, повел его в глубь секретной лаборатории. — Фулгрим объяснил мне, в чем состоит высшая цель твоих… научных экспериментов. И, хоть мне и не нравятся методы, которыми ты рассчитываешь достичь её, я обязан выполнять любые поручения Примарха.

— Даже отправляющего вас на «миротворческие миссии»?

— Да. Но я поклялся себе, что подобное не повторится никогда. Итак, напоследок спрошу ещё раз: твоя работа позволит улучшить физиологию Астартес? Да или нет?

— Я верю в это, — искренне ответил Фабиус. — Пока прошло совсем немного времени с тех пор, как я впервые прикоснулся к тайне геносемени, но когда эксперименты завершатся… Все его секреты будут раскрыты.

— Тогда, по возвращению из Пояса Сатира, я вернусь в эту лабораторию, и ты начнешь улучшать Детей Императора с меня. Я должен стать самым сильным, быстрым, проворным и смертоносным, чем кто бы то ни было из смертных, я должен стать настоящей правой рукой Примарха! Приступай, Апотекарий, а я прослежу, чтобы ты ни в чем не нуждался, — пообещал Эйдолон.

Фабиус улыбнулся своим воспоминаниям. Сейчас он уже был полностью уверен в том, что его достижения поразят Лорда-Коммандера, когда тот вновь присоединится к Экспедиции.

Вернувшись к работе, Байль вновь склонился над трупом Десантника. Его когда-то белый балахон, заляпанный кровью препарируемого Астартес, был перехвачен на поясе широким ремнем, фиксирующим комплект хирургических сервоконечностей, спереди был прикреплен портативный набор инструментов. Пощелкивающие стальные «руки», подобные металлическим паучьим лапам, изгибались над плечами Апотекария, сжимая шприцы, скальпели и ампутационные пилы, рассекая плоть и удаляя органы.

Зловоние свернувшейся крови и прижженных лазером мышц преследовало Байля уже много дней, но он уже начинал наслаждаться им. Этот «аромат» для Апотекария был неразрывно связан с восхищением от собственных открытий и храбрости, с которой он шел к достижению запретных знаний.

Холодный свет лабораторных ламп поблескивал на коже погибшего Десантника и отражался от инкубаторов, заполненных образцами геносемени, которые подвергались в них химической стимуляции, генетическим изменениям или направленному облучению.

Воин, превратившийся в очередную порцию расходного материала Апотекария, был доставлен сюда умирающим от множества тяжелых ранений. Впрочем, он наверняка был бы благодарен Байлю за то, как прошли его последние минуты: Фабиус снял крышку черепа ещё живого Десантника, и, изучая строение коры головного мозга, случайно наткнулся в пульсирующей серо-розовой массе на спайки нервной системы с центрами удовольствия. Не понять, что это именно они, было невозможно — только что корчившийся в агонии Астартес забыл о боли и извивался от беспримесного, чистого наслаждения при каждом прикосновении скальпеля.

Байль пока что не был уверен в том, пригодится ли ему это знание в дальнейшем, но подобная находка стала ещё одним удивительным самородком среди множества иных ошеломительных открытий.

Но, чем дальше продвигался Фабиус в деле познания геносемени, тем больше провалов подстерегало его в попытках создать удачные изменения. К счастью для него, теперь, когда завершившаяся война с Лаэром предоставила ему почти неистощимый источник образцов геносемени, баланс успехов и неудач явно сместился в пользу Апотекария. И, хотя печи лаборатории по-прежнему пылали днем и ночью, сжигая следы поражений Байля, прогресс был налицо, и даже серьезные ошибки уже не могли помешать стремительному приближению Детей Императора к идеалу.

Конечно, он понимал, что не всем в Легионе придется по вкусу его работа, но Фабиус заранее припас аргументы в свою защиту. Он готов был обвинить противников в близорукости, в том, что они не способны понять, каких высот достигнут Дети Императора, перешагнув через подобные предрассудки. Эксперименты над телами боевых братьев уже стали для Байля лишь «неизбежным злом на пути к совершенству».

Сделав прыжок по эволюционной лестнице, воины Фулгрима будут настолько же превосходить прочих Астартес, насколько те превосходят простых людей. Они станут величайшими воинами в Армии Императора, а значит — и во всей Галактике. А раз так, то имя Фабиуса прозвучит в каждом уголке Империума, его будут воспевать как создателя истинного совершенства!

И уже сейчас в лабораторных инкубаторах, заполненных питательной средой, плавали крошечные, жалкие на вид кусочки плоти — удачные плоды его экспериментов, измененные органы Десантников. Образцы тканей Байль извлек у Астартес, павших на Лаэре, и, по его прогнозам, после прохождения серии возвышающих процедур, их эффективность должна была удвоиться.

Наиболее удачной пока что выходила улучшенная оссмодула, способная резко повысить прочность суставных сочленений и самих костей, и тем самым снабдить Десантника совершенно несокрушимым скелетом. Далее следовал пока что безымянный орган, созданный на основе вытяжек из гормонов лаэран. По плану Фабиуса, он должен был внедряться в железу Батчера и добавлять к возможности генерации яда способность воспроизводить боевой клич лаэран, только с куда более жуткими последствиями.

Что касается прочих уникальных органов Астартес, то Байль возлагал большие надежды на удачную трансформацию бископеи, с целью вновь активировать рост мускулатуры Десантников, прекращавшийся в молодости, и создать тем самым воинов, сильных, как Дредноуты, способных ударом кулака пробивать танковую броню. Кроме того, изучение широкоспектральных глаз лаэран дало Апотекарию достаточно данных для начала опытов по улучшению оккулоба. Сотни глазных яблок сейчас трепыхались в стерильных боксах лаборатории подобно бабочкам на булавке — шла химическая стимуляция оптических нервов.

Пожалуй, двух-трёх незначительных изменений вполне хватило бы для появления на свет зрительного органа, способного видеть в кромешной тьме, на ярчайшем свету или в бешеном буйстве красок, не позволяя Астартес ослепнуть или потерять ориентацию.

И, наконец, позади Байля, на многочисленных стальных полках медицинских шкафчиков, выстроились рядами тысячи пузырьков с синеватой жидкостью — его первый осязаемый успех, препарат, синтезированный на основе гормонов лаэранского воина, способный «разбудить» щитовидную железу и бископею Десантников.

Фабиус уже опробовал препарат на нескольких «добровольцах» — воинах, обреченных на смерть из-за слишком тяжелых ранений — и обнаружил, что их метаболизм заметно ускорился, а мышечная масса явно возросла. Кроме того, полученные результаты дали возможность провести завершающую обработку и устранить риск перегрузки сердечной мышцы. Теперь препарат был готов к распространению среди Детей Императора.

Фулгрим одобрил его использование, и уже через несколько дней уникальная жидкость должна была раствориться в крови каждого воина… кто пожелает принять её. Примарх пока что не собирался навязывать препарат Легиону.

Фабиус выпрямил спину и улыбнулся своим мыслям. Он думал о чудесах, которые создаст своими руками — руками, которые развязал ему Фулгрим. О, каких высот он достигнет, улучшая тела Детей Императора!

— О, да, — прошептал Фабиус. Его темные глаза сияли, в них отражались драгоценные секреты трудов Императора, извлеченные на свет. — Да, я познаю все Ваши тайны.

ПЕРЕД ГЛАЗАМИ СЕРЕНЫ РАСПЛЫВАЛАСЬ ПАЛИТРА, залитая многоцветьем красок. Но увы, среди них не было единственного нужного ей оттенка, и это приводило художницу в неописуемое бешенство. Девушка провела большую часть условного корабельного утра в попытках воссоздать тот красновато-золотой цвет заката, что поразил её на Лаэре, но опустошенные баночки с краской и валяющиеся повсюду сломанные кисти однозначно указывали на её неудачу.

Холст, укрепленный на мольберте, был испещрен чёткими карандашными штрихами, складывающимися в этюд, который, быть может, породит величайшую из её работ… если только наконец получиться смешать этот проклятый цвет!

Серена выругалась и отшвырнула палитру с такой силой, что та ударилась о стену и разлетелась на куски.

Дыхание художницы участилось, она хватала воздух короткими, болезненными вдохами. Девушка обхватила голову руками, и тяжелые, глухие рыдания, сотрясавшие её грудь, наконец превратились в поток слёз.

Злость на собственную беспомощность захватила её, и схватив сломанную кисточку, Серена яростно всадила острый край расщепленной деревяшки в нежную кожу плеча. По руке потек ручеек крови, обрисовывая бледные следы прежних шрамов, и боль, хлынувшая в мозг, на миг заставила её забыть обо всем остальном. Художница вонзила обломок глубже, с наслаждением отдаваясь боли и понемногу приходя в себя.

Взгляни она сейчас в зеркало, увиденная картина перепугала бы её. Густые темные волосы Серены, перехваченные лентами и ниспадающие к талии, измазались в краске, кожа отливала нездоровой бледностью, типичной для человека, не спавшего несколько дней кряду. Что до прекрасных миндалевидных глаз, то они превратились в изможденные, покрытые сеточкой сосудов щелки на усталом лице, а ногти на изящных пальцах были обломаны и перепачканы.

Всегда уютная и прибранная студия художницы, мягко говоря, изменилась после её возвращения с Лаэра. Серена, в порыве то ли бешенства, то ли страсти, перевернула комнату вверх дном, пытаясь создать обстановку, которая напомнила бы ей послевоенный хаос, увиденный на атоллах Двадцать Восемь-Три.

Желание творить всегда было для Серены внутренним, инстинктивным, чем-то, чему нельзя сопротивляться. Это всегда нервировало и… возбуждало её — она жила, чтобы создавать картины, наполненные страстью и чувственностью. По возвращении на борт художница немедленно расписала три холста буйством красок и игрой света, рисуя как одержимая, пока усталость, наконец, не заставила её рухнуть в сон прямо на «руинах» студии.

Проснувшись, Серена окинула критическим взглядом то, что намалевала на холстах, и увидела несовершенство своей работы. Примитивные, унылые цвета не шли ни в какое сравнение с теми живыми и резкими красками, что предстали перед ней в Храме. Проведя раскопки студии, художница отыскала пикты, на которых она запечатлела Храм, сам гигантский коралловый остров, его гордые башни, небо и безграничный океан, сияющие невиданными цветами.

С того самого дня Серена пыталась вновь разжечь в себе те непередаваемые чувства, что посетили её на Лаэре, но, как бы она не смешивала краски, сколь долго не смотрела бы на пикты, ей не удавалось даже приблизиться к нужным оттенкам цветов.

Художница раз за разом воскрешала в памяти тот день. Она вновь переживала то разочарование и боль, что обрушились на неё перед самым отлетом, когда она, стоя на трапе «Тандерхоука», видела уходящего Остиана. Она стыдилась того, что мгновенно забыла о друге, как только челнок вынырнул из облаков, и под ней распростерлась бесконечная, свободная и прекрасная синева Лаэранского Океана.

Никогда прежде Серена не встречала столь великолепный, яркий и живой синий цвет, и потому, немедленно схватив пиктер, девушка сделала не меньше дюжины снимков — при том, что челнок только-только начал снижение к атоллу. Пока он делал круги над коралловым островом, заходя на посадку, художница успела забыть об океане, и, припав к иллюминатору, впилась взглядом в невиданное зрелище. Ей хотелось выпрыгнуть из «Тандерхоука», чтобы поскорее вступить на улицы города ксеносов.

После «приземления» их повели по разрушенному войной, но когда-то прекрасному памятнику совершенно чуждой культуры, и ни один из Летописцев не смог сдержать восхищенных вздохов.

Капитан Юлий постоянно находил интересные темы для разговора. Он пояснил Летописцам, что высокие, крученые коралловые башни в течение всей войны изводили Десантников беспрестанным воем и визгом. Теперь большинство из них было взорвано, но немногие, оставшиеся в отдаленных частях атолла, продолжали петь — теперь их стоны звучали тихо, невообразимо одиноко и грустно.

Серена не выпускала пиктер из рук, запечатлевая все подряд. Даже то, что они шли среди обломков зданий, усеянных трупами лаэран со следами страшных ранений, не могло сбить её с восторженного настроя — подумать только, город, парящий над бесконечным океаном!

Звуки, запахи, цвет — всё было столь ярким и притягательным, что художница понемногу начала терять самоконтроль, её чувства и разум выбивались из сил, стараясь справиться с волной новых ощущений.

И вдруг она увидела Храм.

И все мысли разом покинули Серену. Осталось лишь необоримое желание поскорее войти в ЕГО манящее нутро, где уже скрылись Капитан Юлий и оба итератора. По толпе Летописцев прокатилось нечто вроде гипнотического зова, и они начали, как одержимые, толкаться и работать локтями, стараясь опередить коллег и поскорее проложить дорогу во чрево загадочного строения.

Как можно аккуратнее ступая по наваленным внутри Храма обломкам стен, Серена вдыхала странный, густой аромат, в первые минуты сильно раздражавший её; тем не менее, в отличие от следовавших рядом армейцев она не стала надевать защитную маску. Чуть позже художница заметила призрачные витки розоватого тумана, источаемого пористыми стенами; их чужеродность ощущалась в самой глуби её сознания. Облачко тумана коснулось ноздрей Серены, и на миг девушку охватило чувство приятной беспомощности, когда она поняла, что запах… обволакивает её, становится приятным и манящим.

Арку над входом в Пещеру Меча осветили сильными люминосферами, и в ярком сиянии глазам Летописцев открылись невиданные узоры и фрески, повествующие о том, как и чем жила цивилизация, породившая их и сокрушенная Астартес. Всё стоящие вокруг Серены разом судорожно вздохнули от восхищения, художники тут же принялись судорожно делать наброски в своих планшетах, а хроникёры — снимать панорамные пикты стен пещеры.

Серена тем временем поняла, что всё это время слышит дикую, страстную музыку, идущую из неведомых глубин, неотрывно, с каждым ударом сердца становясь частью её самой. Девушка отвернулась от фресок и направилась в сторону хорошо заметной синей прически Беквы. Тем временем, манящая мелодия становилась все сильнее, и, похоже, звала к себе Кинску едва ли не громче Серены.

Будто из ниоткуда, на художницу нахлынула новая волна гнева на Бекву, заструившегося по жилам подобно расплавленному свинцу. Губы Серены сами собой искривились и сложились в злобную гримасу, и она продолжала идти за Кинской след в след, а музыка в её сознании уже заглушала все прочие звуки.

Люди, стоящие на пути девушки, порой окликали её, но она просто не обращала на них внимания. Все мысли Серены занимали безумные ощущения, обрушившиеся на неё подобно горному камнепаду; музыка, вспышки света, дикое многоцветье фресок окружили художницу, завертелись в безумном хороводе, и она из последних сил пыталась сохранить власть над своим телом и разумом.

Серена наконец протиснулась через толпу Летописцев, обогнула край скалы, отгораживающей сердце пещеры от остального Храма… и рухнула на колени, осознав ужасающую красоту и грандиозную мощь света и звука, достигших своей истинной силы лишь здесь.

Беква Кинска стояла в самом центре огромной залы, разведя руки над головой и крепко сжимая в них микрофоны включенного на запись вокс-кастера, и музыка обтекала великую певицу, становясь с ней единым целым.

Художница вдруг ощутила, что видит сейчас нечто прекраснейшее из всего, встречавшегося в её бурной жизни. Глаза Серены горели и слезились от постоянно меняющихся, вспыхивающих красок, но она не могла даже моргнуть, боясь упустить даже миг столь совершенной красоты…

Сейчас, в полумраке своей студии, она из последних сил пыталась воссоздать на полотне тот краткий, незабываемый миг, когда её взору предстали идеальные цвета, сложившиеся в идеальный рисунок. Съежившись и не переставая плакать от боли, Серена вытащила из кучи мусора более-менее чистую палитру и вновь начала смешивать краски, все ещё надеясь получить «совершенный красный».

Она соединила кадмиевый алый с королевским багровым, разбавив их бургундским пурпурно-красным, но тут же увидела, что полученный цвет немного отличается по тону от идеала. И в тот миг, когда Серена вновь была готова потерять голову от ярости, с её руки в смесь красок упала капелька крови. И, словно по волшебству, оттенок цвета изменился ровно настолько, насколько это было нужно. На палитре возникла точная копия совершенства, виденного её в Храме, и художница улыбнулась, поняв, что должна делать дальше.

Она взяла в руку перочинный ножик, которым обычно чистила этюдные карандаши, и провела им по своей нежной коже, взрезав её от плеча до запястья. Струйка алой крови немедля начала вытекать из пореза, и Серена подставила под неё палитру со смесью красок. Девушка не прекращала улыбаться, видя, как вокруг каждой капельки крови образуется пятнышко идеального цвета.

Теперь она наконец-то могла начать свою картину. Свое величайшее полотно.

СОЛОМОН НЫРНУЛ ПОД ПЛЯШУЩЕЕ ЛЕЗВИЕ клинка своего противника и успел вовремя поднять свой меч, сблокировав удар, нацеленный в незащищенную грудь. Клинки столкнулись со звоном, отдавшимся в едва сросшихся костях Деметера такой болью, что он яростно заскрипел зубами, сдерживая крик. Соломон попятился назад, но Марий Вайросеан неотступно следовал за ним, приставив острие меча к его груди.

— Медленно, Соломон, сли-ишком мед-лен-но, — протянул Марий.

Вместо ответа Деметер резко опустил меч, отбив в сторону клинок Третьего Капитана, и развернулся на месте, пытаясь нанести тому решающий удар, но был вынужден тут же отпрыгнуть от Мария, едва не зацепившего противника самым краешком лезвия. Соломону показалось, что его тело просто разваливается на куски, не желая больше терпеть подобного обращения с собой.

— Да уж побыстрей тебя, старичок, — натужно улыбнулся Соломон, понимая, что через несколько минут выдохнется окончательно.

— Врешь, парень, — покачал головой Марий, бросая меч на циновку и направляясь к стойкам с оружием, выстроившимся у стен тренировочной залы. Немного подумав, он выбрал Солнце и Луну, двухлезвийные кинжалы, бесполезные в реальном бою, но очень популярные в подобных, смертельно опасных спаррингах. Соломон также отложил свой клинок и взял с полок пару Ветра и Огня, редкого оружия круглой формы.

Как и кинжалы Вайросеана, Ветер и Огонь были скорее декоративными, не очень удобными клинками, представлявшими собой украшенные вычурной гравировкой стальные кольца с заточенной внешней кромкой, усиленной загнутыми шипами. Впрочем, Соломону всегда приходились по нраву тренировки с нестандартным оружием, они позволяли придумать и отточить новые, необычные приёмы в защите и в нападении. Повернувшись к Марию лицом, Деметер выставил вперед левую руку, согнув правую и защищая ею свой бок.

— Может, вру, а может, нет, — ухмыльнулся он. — Есть лишь один способ проверить.

Кивнув, Марий яростно рванулся в атаку, и двойные кинжалы засверкали густой сетью смертоносной стали. Соломон с громким лязгом блокировал несколько ударов подряд, отступив на несколько шагов к стене.

Увернувшись от резкого удара в голову, Деметер попытался размашистым, но слишком медленным движением зацепить ноги своего противника. Вайросеан легко отбил его клинок вниз, и четким выпадом вонзил один из своих кинжалов в центр круглого оружия Соломона, «приколов» его к полу. Деметеру пришлось выпустить лезвие и отскочить назад, поскольку Марий едва-едва не пронзил его другим кинжалом.

— Слышал новости? — выдохнул Соломон, пытаясь выиграть немного времени и отвлечь противника.

— Что ещё за новости?

— О новом химическом стимуляторе, который нам вот-вот предложать опробовать.

— А, ну да, — кивнул Марий. — Примарх верит, что благодаря этому мы станем ещё быстрее и сильнее, чем сейчас.

Деметер слегка нахмурился, услышав в тоне своего друга какую-то неуверенность, словно бы Марий повторял с чужого голоса то, во что сам не особо верил. Подняв руку в знак того, что хочет прервать поединок, Соломон спросил:

— Скажи, тебя не беспокоит внезапность, с которой появился этот «стимулятор»?

— Он был одобрен Примархом, — пожал плечами Марий, нагнувшийся за кинжалом.

— Да, но дело в том, что это вещество просто не могли прислать с Терры. Я убежден, что стимулятор изготовили здесь, и собственными ушами слышал, как о чем-то подобном болтал Апотекарий Фабиус — до того, как отправиться на «Андроний».

— И что в этом страшного? Если Примарх позволил использовать стимулятор, значит, он хотя бы безопасен.

— Ну, не знаю, — ответил Соломон, видя, как Марий вновь начинает кружить около него. — Возможно, я делаю из мухи слона, но мне просто не нравится сама идея того, чтобы накачиваться химикалиями и потом нервничать из-за раздумий, к чему это приведет.

Вайросеан только расхохотался в ответ.

— Погоди, а всё генетические изменения в теле, сделанные при воссоединении с Легионом, тебя не беспокоят? А лекарства, исцелившие переломанные кости, тебя не беспокоят?

— Это совсем не то же самое, Марий. Мы были созданы по образу и подобию Императора, став его идеальными воинами. Чего ещё желать?

Не отвечая, Вайросеан сделал резкий выпад, целясь в грудь Второго Капитана. Соломон вновь отвел кинжал партнера резким рывком и охнул от боли, почувствовав, как внутри него что-то определенно порвалось напополам. Пожалуй, поединок стоило заканчивать…

Несколько недель назад Деметер просто-напросто ушел из Апотекариона, решив, что рискует свихнуться от скуки в ожидании полного выздоровления. Гаюс Кафен чуть ли не прыгал от счастья, увидев своего Капитана, но Соломон был почти уверен в том, что помощник прежде всего радовался возможности наконец-то скинуть тяжкий груз командования Ротой.

Медленно текли дни, Диаспорекс по-прежнему не желал показываться на глаза объединенным флотам Легионов, и Соломон, желая как можно быстрее вернуть былую форму, взял за правило каждый день проводить изнурительные схватки с Марием. Конечно, он до сих пор не выиграл ни одной.

— Фулгрим приказал, и мы должны выполнять — заявил Вайросеан с таким видом, словно приводил убойнейший аргумент.

— Пусть даже так, — задыхаясь от боли, ответил Соломон. — Но я всё ещё не могу понять, зачем нам этот стимулятор.

— Знаешь, вообще-то никого не интересует, что ты понимаешь, а что нет, — отрезал Марий. — Ещё раз тебе говорю — Примарх приказал, мы выполняем. Всё наши идеалы чистоты и совершенства исходят от Фулгрима, их воспринимают достойнейшие из Десантников — Лорд-Коммандеры и передают нам, Капитанам Рот. Ну а уж наша задача — донести эти идеалы до каждого из своих воинов.

— Не учи меня прописным истинам. И мне по-прежнему всё это кажется очень неправильным, — не сдавался Соломон. Ещё раз судорожно глотнув воздуха, он бросил клинок. — Ну всё, достаточно. Ты снова меня уделал.

— Ты с каждым днём дерешься все лучше и лучше, Сол.

— Но недостаточно хорошо, — ответил Деметер, тяжело валясь на циновку.

— Потерпи немного, скоро ты опять сумеешь драться, как прежде, — присел рядом Марий.

— Можешь не беспокоиться, я вот-вот задам тебе хорошую трёпку, — с натужной улыбкой пообещал Соломон.

— Э, нет, не выйдет, — серьезно ответил Вайросеан. — Всё то время, что прошло со дня победы над Лаэром, я тренировал Третью до умопомрачения, и теперь мы стали лучшей Ротой Легиона. Я не хвастаюсь, но и мои навыки сейчас лучше, чем у прочих Капитанов. Если прибавить к этому обещанный стимулятор, то со мной вообще никому не справиться.

Взглянув другу в глаза, Соломон увидел, как того мучит неудача на Храмовом Атолле. Придвинувшись ближе, он похлопал Мария по плечу.

— Слушай, я знаю, что ты для себя уже всё решил, но просто обязан поговорить начистоту.

— Нет, — твердо ответил Вайросеан, покачав головой. — Третья Рота опозорила себя, и ты сделаешь только хуже, если начнешь заступаться за меня и оправдывать наш провал.

— Это — не было — провалом, — четко произнес Деметер.

— Да-да, конечно. Тебя там не было, и вообще, Соломон, ты должен радоваться, что тебя сбили на подлете к Атоллу.

— Я вообще-то чуть не погиб!

— Поверь, я хотел бы оказаться на твоем месте и утонуть в океане Лаэра, — прошептал Марий.

— Ну что ты несешь?!

— Запомни, Третья не выполнила поставленную задачу, и во искупление этого я и все воины Роты будут любой ценой выполнять всё будущие приказы Примарха.

— Какими бы они ни были?

— Да. Какими бы они ни были.

 

Глава Девятая

Ловушка захлопнулась/Блайк/Честнейший советник

«ФЕРРУМ» НЕССЯ СКВОЗЬ СИЯЮЩУЮ КОРОНУ Кароллиса, его полностью активированные щиты оберегали от чудовищных электромагнитных помех наблюдательные системы корабля, ведущего поиски соларных батарей Диаспорекса. Корпус «Феррума» подлатали, в общем-то, на скорую руку, восстановив важнейшие элементы брони и внутренней структуры. Но для того, чтобы полностью свести на нет тяжкие последствия боя с Диаспорексом, корабль явно стоило бы пару недель ремонтировать в орбитальных доках.

Капитан Бальхаан, как и несколько месяцев назад, стоял у кафедры управления, но теперь он уже не мог ощущать себя полновластным хозяином корабля. И причиной тому был Железный Отец Дьедэрик, чья громоздкая фигура возвышались рядом с Аксарденом, ставшим теперь палубным офицером. Хотя Каптай прекрасно понимал, что подобное наказание было для него мягчайшим из всех возможных, он не мог не терзаться от такого унижения.

Дьедэрик тщательно надзирал за командой и «рассматривал на свет» каждый приказ Бальхаана, но делалось это не из желания оскорбить капитана «Феррума», а скорее ради напоминания об опасностях, которые таит уверенность в своей непогрешимости. Тело Железного Отца, переполненное аугметическими имплантатами, давным-давно лишенное большинства органических частей, наделяло его совершенством отлаженного механизма и готовило к, возможно, скорому и безболезненному переходу в саркофаг Древнего Дредноута.

— Есть данные от группы наблюдения и дальней разведки? — произнес Бальхаан, обращаясь к Аксардену.

— Только что поступили, сэр.

— И что там?

— Ничего обнадеживающего, сэр. Из-за мощных помех мы можем пройти прямо над батареей и не обнаружить её, — пояснил Аксарден, обращаясь в равной мере к Железному Отцу и к своему Капитану.

— Ясно. Немедленно дай мне знать, если что-то изменится, — приказал Каптай.

Он тяжело облокотился на кафедру, пытаясь вспомнить примеры из истории, в которых великие люди своего времени бывали вынуждены исполнять унизительные и мелкие обязанности. На ум ничего не приходило, но, впрочем, история всегда старалась не обращать внимания на мелочи и жадно набрасывалась на героические битвы или страшные трагедии минувших эпох.

Каптай задумался над тем, что же накропают Летописцы 52-ой Экспедиции об этой частичке Великого Похода. Он готов был поклясться, что они даже не удостоят её своим вниманием. Да и правда, что такого величественного было в неудачной, затянувшейся охоте целого флота на несчастные солярные батареи?

Тут Бальхаан почему-то перекинулся мыслями на недавно прочитанную повесть древнего летописца Геродота, рассказывавшую о морской баталии у берегов земли, названной Артемисия, на севере Эвбейского моря. В той битве якобы участвовали два могучих океанских флота, и длилась она целых три дня. Каптая сразу удивило столь долгое сражение, и он решил, что наверняка флоты расходились и перегруппировывали силы, а не бились без передышки все это время.

Он думал так, исходя из опыта юности — схватки в холодных морях Медузы были краткими и кровавыми. Одна из галер, ведомая более умелым капитаном, просто таранила другую, обрекая вражеских моряков на страшную смерть в ледяной глуби океана.

От мрачных мыслей Каптая отвлек неожиданный крик Аксардена:

— Капитан, похоже, мы что-то нашли!

И тут же он увидел то, что так обрадовало Аксардена: яркий блеск отраженного света на гигантских рифленых боках и панелях солярной батареи.

— Стоп-машина! — скомандовал Бальхаан. — Нельзя дать врагам понять, что мы нашли их «тайник».

— Нет, нужно атаковать! — перебил Дьедэрик, и Каптай с трудом подавил в себе порыв негодования. Неужели Железный Отец забыл, что «Феррум» едва не погиб из-за такой же бездумной ошибки?

— Нет, — отрезал он. — Наша задача — предупредить остальные корабли флота.

Дьедэрик повернулся к Аксардену:

— Сколько здесь батарей?

Палубный офицер приник к экрану своего ауспекса, и потянулись невыносимые для Бальхаана секунды.

— Минимум десять, и может быть больше, но точно сказать не могу из-за слишком высокого уровня звездной радиации. Помехи, сэр. — наконец ответил Аксарден.

Бальхаан, выскочив из-за консоли, подбежал к Дьедэрику:

— Не важно, сколько их здесь, Железный Отец. Мы не можем атаковать.

— Почему это, Капитан? — иронично спросил Дьедэрик. — Мы выполнили приказ Лорда Мануса, обнаружили источник энергии вражеской флотилии.

— Я знаю наизусть все приказы, но без поддержки основной части флота Диаспорекс нас просто снесет.

Кажется, Дьедэрик внял разумным доводам.

— Но что вы в таком случае предлагаете, капитан?

Ощутив нечто вроде благодарности, Бальхаан начал:

— Предлагаю ждать здесь. Отправить сигнал командованию флота и собрать как можно больше данных, стараясь не выдать себя и не потерять эти батареи.

— Ну а затем? — спросил Железный Отец, которому явно не пришлась по вкусу идея ожидания.

— Затем мы уничтожим их и вернем утраченную честь «Феррума»!

АРХИВЫ «ГОРДОСТИ ИМПЕРАТОРА» ЗАНИМАЛИ не много ни мало — целых три длинных палубы, полностью занятые высокими полками, забитыми текстами времен Старой Земли. Заботился об этих драгоценных манускриптах (да, пожалуй, и собирал эту прекрасную коллекцию) выдающийся итератор по имени Эвандер Тобиас. Долгие годы книжничества сблизили Юлия со стариком, они даже стали друзьями, что вообще-то было редкостью для Астартес. Сейчас Каэсорон пробирался в каморку Эвандера, укрытую на верхней архивной палубе.

Он вступил в широкий лес грузных колонн зеленого мрамора, окаймляющих открытое пространство. Здесь давным-давно обосновалась уважительная тишина, сразу же выдающая хранилище великих знаний. Полки темного дерева гнулись под весом свитком, книг и дата-кристаллов.

Юлий аккуратно ступал по натертому мраморному полу, и мягкий свет парящих в воздухе люминоглобов отбрасывал вперед его тень. Первый Капитан снял броню и облачился в тренировочную одежду, поверх которой натянул короткий балахон, украшенный Аквилой.

Повсюду мелькали одетые в бежевое Летописцы, сидевшие за столами или что-то читающие не отходя от полок, а сервиторы, не обращая на Капитана никакого внимания, перетаскивали туда-сюда огромные стопки книг.

В одном из многочисленных закутков архива Юлий заметил характерную гриву синих волос Беквы Кински, и сперва приостановился, решив немного поболтать с ней.

Певица сидела за широким столом, заваленным листами нотной бумаги, непричесанные волос разметались по спине. На голове женщины Юлий заметил подключенные к переносному вокс-кастеру наушники, и, даже с довольно-таки большого расстояния, острый слух Десантника уловил звучащую в них странную, визгливую музыку, впервые услышанную им в лаэранском Храме. Руки Беквы беспорядочно дергались над столом, словно она подражала взмахам крыльев маленькой пташки или дирижировала незримым оркестром.

Певица улыбалась, но во всем её облике и поведении отчетливо мелькало нечто безумное, словно бы музыка слилась в одно целое с телом и разумом Беквы, а потом поглотила их.

— Что же, так работают истинные гении, — решил Юлий, решив не прерывать госпожу певицу.

Он уже довольно давно не появлялся в архиве: пока шло Очищение Лаэра, даже у простых Астартес не было и минутки свободного времени, а для Каэсорона несколько недель, проведенных без взятой в руки новой книги, были сродни паре месяцев голодания для обычного человека. Вообще-то и сейчас Юлий не совсем законно бросил свою роту (в свете охоты за Диаспорексом), но Первый Капитан успокаивал себя тем, что отдал Ликаону строгий приказ немедленно связаться с ним в случае чего.

Бесчисленные писцы и хранители архива приветствовали Каэсорона вежливыми поклонами. Многих из них он знал, кое-кого — лично, но, хотя большая часть книгочеев была незнакома Юлию, Первый Капитан всё равно чувствовал их немножко родными — ведь они так же, как и он, любили книги.

Наконец, Каэсорон увидел перед собой знакомую фигуру Эвандера Тобиаса, и улыбка сама собой появилась на его губах. Уважаемый архивист занимался любимым делом — устраивал разнос нескольким сбившимся в кучку Летописцам за какое-то нарушение его строгих установлений.

Старик перевел дух, и, оглянувшись, заметил своего друга и ученика. Строгое лицо Эвандера вмиг потеплело, и он, царственно махнув рукой, отпустил стертых в порошок Летописцев на все четыре стороны. Облаченный в скромный балахон из плотной темной ткани, Тобиас являл собой воплощенное знание. Старик источал вокруг себя некое поле боязливого уважения, которое действовало даже на Астартес. В его манере говорить, двигаться, даже сидеть, было столько гордого спокойствия, что Юлий каждый раз испытывал глубочайшее почтение к ученому.

Когда-то Эвандер Тобиас слыл величайшим оратором Терры, и именно он обучал первых Имперских итераторов. Он уже был утвержден в качестве Старшего Итератора при флоте Воителя, но трагическая случайность — быстро развившийся рак гортани — привела к парализации голосовых связок и вынудила Эвандера уйти из Схолы Итераторум. В преемники Тобиас выбрал своего лучшего и наиспособнейшего ученика — Кирилла Зиндерманна, ныне пребывающего в составе 63-ей Экспедиции.

Ходили слухи, что сам благословенный Император явился к постели Эвандера и лично руководил величайшими хирургами и кибернетиками Империума, оперировавшими старика, хотя была ли в этом хоть доля правды, точно не знал никто.

После того, как капризная судьба отняла у Эвандера данный ему от рождения талант ораторского убеждения, его вряд ли могли утешить аугментированные гортань и связки. Теперь бывший итератор говорил с мягким, даже приятным механическим шумом, и его тихий голос вводил в заблуждение многих Летописцев. Они считали его безобидным дряхлым старичком… до своего первого смешка или громкого слова на архивной палубе.

— О, мальчик мой, — Тобиас шагнул навстречу Десантнику и пожал его руку. — Давненько не заходил, верно?

— Служба, Эвандер, — с улыбкой ответил Юлий, кивая в сторону разгромленных Летописцев. — Детки опять нашалили?

— Они? Тьфу, безмозглый молодняк! — вновь разгневался старик. — Понимаешь, я всегда думал, что невозможно стать Летописцем, не обладая твердым характером и уровнем интеллекта хотя бы выше среднего орочьего. Но эти идиоты не могут даже воспользоваться моей гениально простой системой поиска данных! Это выводит меня из себя, и я начинаю опасаться за то, каким будет «творческое наследие» нашей Экспедиции. Боюсь, эти дуболомы не смогут даже как следует занести ваши деяния в летописи Великого Похода.

Юлий рассеянно кивал, думая про себя о том, насколько сложной на самом деле была «гениальная» система Эвандера. Первый Капитан и сам провел немало бесплодных часов в попытках отрыть из архивных залежей нужные ему записи. Впрочем, эти соображения лучше было держать при себе.

— Учитывая то, что вы в любой момент готовы прийти на помощь эти несовершенным Летописцам, мой друг, я уверен — наследие Детей Императора в надежных руках.

— Ты все так же добр к старику, мальчик мой, — одобрительно заметил Эвандер, и в серебряном горле архивариуса мягко прошипели какие-то клапаны.

Юлий улыбнулся, услышав, что его вновь назвали «мальчиком». На самом деле, Первый Капитан был едва ли не вдвое старше Тобиаса, хоть и оставался вечно молодым благодаря операциям над плотью и скелетом, возвысившим его от обычного человека до Астартес. Однако, несмотря на бессмертие тела, где-то в глубине своего разума Каэсорон оставался обычным малышом с Хемоса. И, возможно, Эвандер в каком-то смысле заменил Юлию настоящего отца, которого тот никогда не знал.

— Ладно, ты же пришел сюда не обсуждать идиотизм Летописцев, правда? — с улыбкой спросил Тобиас.

— Разумеется, — кивнул Юлий, а подобревший архивариус уже шагал по длинному коридору между бесконечных полок вглубь палубы.

— Пройдись рядом со мной, сынок, на ходу мне всегда лучше думается, — позвал обернувшийся через плечо Эвандер.

Каэсорон быстро догнал его и тут же умерил шаг, стараясь ненароком не обогнать старика.

— Пришел поискать что-нибудь особенное, верно?

Помедлив, Юлий кивнул. Присутствие кого-то или чего-то, впервые проявившегося в Храме Лаэра, продолжало сидеть занозой в разуме Первого Капитана. Промучившись пару недель, Юлий наконец решился отправиться в архив и попытаться найти ответ на неприятные вопросы — например, почему он с каждым днем все сильнее ощущал жгучее желание вернуться в этот омерзительный, чуждый и ненавистный Храм?

— Возможно, — начал Десантник. — Правда, я не совсем уверен, где мне это искать, или даже с чего начать.

— Звучит интригующе. Но все же, если хочешь, чтобы я тебе помог, объясни поподробнее, хотя бы в общих словах.

— Я уверен, вы слышали о Храме Лаэра? — наконец решился Юлий.

— Безусловно, и у меня сложился образ жутковатого дикого места, слишком безумного для моих стариковских чувств.

— Да, верно, так оно и есть, ничего подобного я прежде не видел за всё время Великого Похода. И, в общем, мне бы не помешало узнать побольше о подобных вещах, потому что… я постоянно возвращаюсь мыслями к этому Храму.

— Почему? Он так тебя очаровал?

— Очаровал? Меня? Да нет, что вы! — запротестовал Юлий, но тут же почувствовал фальшь в собственных словах и поймал на себе неодобрительный взгляд Эвандера.

— Хотя, наверное, да, — склонил голову Каэсорон. — Понимаете, я никогда не чувствовал так ярко, как тогда — ну, разве что при первом взгляде на великую картину или первом прочтении гениальных стихов. Каждое из пяти моих чувств вдруг обострилось донельзя, и с тех пор всё кажется каким-то серым, безжизненным. Я не нахожу радости в творениях, когда-то воспламенявших мою душу. Я иду по залам корабля, заполненным трудами величайших мастеров Империума — и ничего не чувствую.

Улыбнувшись, Тобиас кивнул в знак понимания.

— Похоже, этот Храм и вправду невиданное место, раз уж он стольких людей сбил с толку.

— О чем это вы?

— Ты ведь не первый из тех, кто явился сюда в расстроенных чувствах после экскурсии по Лаэру.

— Не первый?!

Тобиас, казалось, слегка улыбнулся.

— Почти все, кому довелось побывать внутри Храма, пришли в мой архив, ища объяснение тому, что случилось с ними. Летописцы, офицеры Армии, воины-Астартес. Похоже, там действительно было на что посмотреть, и мне почти жаль, что я не смог выкроить свободный вечерок и побывать на Лаэре.

Юлий, неожиданно для себя, сделал отрицающий жест, но старый архивариус не заметил этого, поскольку резко остановился и повернулся лицом к полке, заставленной внушительными томами в кожаном переплете с золотым обрезом. Корешки книг покрылись несколькими слоями пыли, и, похоже, их никто никогда не брал в руки со дня попадания в архив.

— Что это? — спросил Каэсорон.

— Здесь, дорогой мой мальчик, собрание сочинений жреца, умершего за несколько веков до наступления Долгой Ночи. Имя ему было Корнелий Блайк, а вот звали его по-разному: гением, мистиком, провидцем и еретиком, причем, как правило, за одни и те же слова.

— Похоже, жизнь этого Корнелия однообразностью не отличалась, — усмехнулся Юлий. — О чем же он писал?

— Обо всем, что сейчас терзает тебя, мальчик мой, — ответил Тобиас. — Блайк полагал, что только чувственный опыт способен помочь людям в получении новых знаний о мире, и что истинная мудрость рождается только в разуме, пресыщенном наслаждениями. В его трудах ты найдешь целую мифологию, созданную Корнелием лишь затем, чтобы обосновать свои духовные идеи и объединить их в прочный фундамент, на котором будет возведено здание новой Эры, века чувственного опыта и сладких знаний.

— Кое-кто, — продолжал Эвандер, — считал Блайка выдающимся философом-сенсуалистом, который иносказательно выражал в своих работах борьбу между распущенностью человеческих чувств и строгостью пуританской морали авторитарного государства, в котором он провел всю свою жизнь. Другие говорят, что Корнелий — обыкновенный падший жрец и распутник, претендующий на то, чтобы превратить свои любовные похождения в философскую систему.

Протянув руку, Тобиас вытащил с полки одну из книг и, взглянув на обложку, прокомментировал:

— Вот здесь, например, Блайк утверждает, что человечество должно стремиться к извлечению чувственного опыта из всевозможных источников, чтобы, в конце концов, создать новое, построенное на гармонии общество. Он верит, что подобное мироустройство будет лучше современного ему «общества невинности», которое — опять же, по его мнению — наша раса переросла уже тогда.

— А как вы относитесь к его идеям?

— Думаю, что подобная вера в способность человечества вырваться за рамки пяти чувств и таким путем достичь… в каком-то смысле, бессмертия — это, несомненно, красиво звучит. Хотя, безусловно, философию Блайка не раз упрекали в том, что следование ей отупляет человека и превращает его в животное. Не зря же эпохи, когда увлечение подобными теориями становилось повальным, вспоминают как грязные, порочные времена. Корнелий же не раз говорил, что те, кто увяз в своих желаниях или наоборот, ограничил себя как аскет, всего лишь слишком слабы для верного понимания его теории чувственности. Сам себя он слабым никогда не считал и ни в чем не ограничивал.

— Теперь понятно, почему Блайка заклеймили «еретиком», — кивнул Юлий.

— Совершенно верно, — подтвердил Тобиас, — и, кстати, тебе делает честь знание этого термина. Ведь сейчас он почти исчез из языка Империума, благодаря великим трудам Императора по искоренению лживых религий. Этимологические корни слова «ересь» уходят к древним языкам Олимпийской Гегемонии, где оно когда-то значило просто «выбор веры». Один древний ученый по имени Иреней, в своем трактате «Contra Haeresis», «Против Ереси», поведал о своей вере в давным-давно умершего бога. Эти убеждения в дальнейшем стали неотъемлемой частью тогдашнего культа верований и краеугольным камнем бесчисленного множества лже-религий.

— И почему же этому слову была уготована столь долгая жизнь? — уточнил Каэсорон.

— Вообще-то, мальчик мой, я достаточно неплохо тебя учил, мог бы понять и сам, — слегка недовольно ответил Тобиас. — Следуя логике Иренея, мы легко обнаружим, что «ересь» не имеет объективного значения, это умозрительная категория, зависящая лишь от того, что считается ортодоксальным в данном обществе. Соответственно, любой, кто говорит или действует вразрез с общепринятыми нормами, может быть назван еретиком.

— Другими словами, — продолжал лекцию Тобиас, — «ересь» — ценностное понятие, определение того, как человек относится к общественной системе ценностей и верований. Например, во время Объединительных Войн, Пан-Европийские Адвентисты называли ересью светские Истины, несомые Императором, а поклонники культа древних предков из Блока Индонезика так же именовали возвышение религиозного деспота Калаганна.

— Как видишь, Юлий, — подытожил архивариус. — Для существования «ереси» необходима авторитарная система, догматичная религия или некая ортодоксальная система ценностей.

— Значит, сейчас, когда Император обнажил пред человечеством ложность веры в богов и восхваления трупов, ересь невозможна?

— Вовсе нет. Я ещё раз повторю, что догмы и верования не являются атрибутом одной лишь религии. Они вполне могут возникнуть на основе социальных установлений, даже на основе Имперских Истин, которые мы сейчас разносим по Галактике. Сопротивление им или мятеж против них вполне можно назвать ересью, как мне кажется.

— Все это очень интересно, Тобиас, — мягко сказал Касорон. — Но все же, почему мне следует прочесть книги Блайка? Они кажутся… опасными.

Эвандер успокаивающе замахал руками:

— Нет-нет, что ты! Как я не раз говорил своим ученикам в Схоле Итераторум, правда, даже произнесенная со скверными намерениями, одержит победу над любой ложью, придуманной во спасение, и потому мы должны знать все «правды» и отделять полезные от опасных. Когда итератор говорит правду, он не только просвещает тех, кто не слышал её прежде, он ещё и лишний раз убеждает в своей правоте ранее приобщенных. Сам видишь, насколько важна широта взглядов.

Юлий хотел было задать пару уточняющих вопросов, но тут раздался щелчок ушной вокс-бусинки, и он услышал взволнованный голос Ликаона:

— Капитан, срочно возвращайтесь!

Касорон поднес к губам вокс-манжету и ответил:

— Иду. Что произошло?

— Мы нашли их, мы обнаружили Диаспорекс. Возвращайтесь, скорее!

— Считай, уже вернулся, — ответил Юлий, почувствовав какое-то напряжение в голосе оруженосца даже сквозь искажения вокс-связи. — Что-то ещё случилось?

— Лучше вам увидеть всё своими глазами, — бросил Ликаон и отключился.

РАЗГНЕВАННЫЙ ФУЛГРИМ НАПРАВЛЯЛСЯ К ДАЛЬНЕМУ УГЛУ своих покоев, в котором надрывалась дюжина фонокастеров, каждый по-своему — в одних гремели оперные оркестры, в других — жутковатая музыка с нижних уровней какого-то города-улья, и, властвующая над всеми, странная мелодия лаэранского Храма.

Все они звучали страшным диссонансом, наполняя разум неистовыми образами и обещая невиданные дары.

Ярость, бурлившая в примархе, готова была выплеснуться наружу. К тому же, Фулгрим страдал от невозможности что-то исправить до тех пор, пока «Гордость Императора» не догонит флот 52-ой Экспедиции. Решив действовать в одиночку, Феррус не только выказал неуважение к своему брату, он ещё и смешал планы по уничтожению Диаспорекса.

Да, план был идеален, а идиот Манус разрушил его!

Промелькнувшая мысль была пропитана столь ядовитой злостью, что Фулгрим даже приостановился на миг. Да, его любимый брат опрометчиво бросился в бой, но что он мог поделать со своей необузданной натурой? Ярость Медузы в жилах Мануса вскипала быстро и неудержимо…

Нет. Ты сделал все, что мог, пытаясь сдержать его гнев. Рано или поздно несдержанность погубит Ферруса!

По спине Фулгрима пробежал холодок, когда он услышал эту мысль, всплывшую из мрачных глубин его существа. Как он вообще мог подумать такое о Манусе? Ведь из всех дорогих ему людей ни с кем Фулгрима не связывали столь прочные узы братства, как с Примархом Железных Рук.

С самого дня победы над лаэранами Финикиец всё чаще и чаще говорил сам с собой, и речи эти зачастую были пропитаны ядовитой желчью и ненавистью, прежде несвойственными ему. Еженощно, лежа на шелковых простынях, он слышал голос, что-то шепчущий в его ушах, а затем проваливался в сон. Иногда Фулгрим видел прекрасные, манящие видения, которые позже не мог припомнить, а порой — жуткие кошмары, которые никак не мог стереть из памяти. Сперва Примарху пришло в голову, что он сходит с ума, что какой-то предсмертный грязный трюк лаэран понемногу разрушает его личность. Впрочем, потом он отказался от этой идеи — что могло повредить существу столь совершенному, как Примарх Детей Императора?

Затем Фулгрим ни с того ни с сего решил, что научился принимать астротелепатические послания, хотя до этого ни в чем не проявлял псайкерского потенциала. Магнус Рыжий, похоже, был единственным из братьев, унаследовавшим от Императора дар ясновидения и психосилу, но это серьезно отдалило Циклопа с Просперо от других Примархов. Все молча сходились на том, что подобные способности рано или поздно сыграют с Магнусом дурную шутку.

Наконец, после долгих размышлений, Финикиец успокоил себя, решив, что ночной шепот — голос его собственного подсознания, смело говорящий обо всех вещах, занимавших Примарха днем. Возможно, Фулгрим слышал его и раньше — просто барьеры и рамки, поставленные воспитанием в строгом обществе Хемоса, не давали голосу зазвучать в полную силу — до сей поры.

И вообще, где отыскать советника более честного, чем собственный разум?

Фулгрим вспомнил, что должен идти на мостик «Гордости Императора». Капитаны 28-ой Экспедиции ждут его мудрых указаний, они во всем полагаются на своего Примарха, как и все Дети Императора, созданные и живущие по образу и подобию Фулгрима.

Так и должно быть — ведь что есть Легион, если не живое орудие ТВОЕЙ воли?

Феникс улыбнулся своим мыслям, подкрутив регулятор одного из фонокастеров, игравшего музыку, записанную в Храме. Она бесцеремонно вторгалась в тело Примарха, беря не мелодичностью или напевностью — их и в помине не было — но первобытной мощью. Она пробуждала ненасытную жажду к чему-то новому, лучшему, чему-то неназываемому.

Фулгрим припомнил, как, вернувшись по какому-то внутреннему зову в Храм, он натолкнулся во внутренней пещере на Бекву Кинску. Певица стояла посреди огромной площадки, с лицом, залитым слезами и руками, поднятыми к своду. Она записывала музыку Храмовых стен. Когда Беква заметила Финикийца, то немедля пала на колени, перевозбужденная струившимися вокруг неё чуждыми напевами.

— Я напишу для Вас такую же музыку! — исступленно крикнула певица. — Я должна создать нечто поистине волшебное! Я сотворю Маравилью в Вашу честь!

Конечно, это был приятный момент. Получить от величайшего композитора эпохи клятву написать посвященную ему симфонию, лучшую из когда-либо созданных… Вообще, посещение Лаэра неплохо подстегнуло талант и фантазию Летописцев, и Ла Венице украсилась множеством чудесных картин и эпичных скульптур, правда, немного необычных.

Как-то раз Фулгрим вдруг задумался о том, почему такой творческий прилив испытали только те, кто побывал в Храме Лаэр и провел там несколько часов, но потом эта мысль сама собой забылась.

Грандиознейшим из этих произведений, безусловно, должен был стать его собственный ростовой портрет, который Примарх заказал Серене д’Ангелус, увидев начатки её новой работы. Та картина была навеяна победой над Лаэром, и Фулгрима поразило в самое сердце то, насколько живыми, чувственными и нервными были тона красок на полотне.

Он не раз позировал для девушки ещё до начала Кампании 28-3, для обычного портрета, но сейчас твердо пообещал себе, что после уничтожения Диаспорекса посвятит Серене все свободное время.

Фулгрим широко улыбнулся. Скоро, очень скоро «Гордость Императора» превратится в источник несравненного великолепия, и Дети Императора понесут красоту и совершенство в самые дальние и темные уголки Галактики.

Впрочем, улыбка на лице Примарха сменилась кислой миной, когда он случайно взглянул в дальний угол уже не Галактики, а собственных покоев. Там он увидел привычную уже картину — груды разбитого мрамора, немое свидетельство попыток изваять по-настоящему прекрасную скульптуру. Странное дело — каждый удар его долота был идеален. Линии скола на голубоватой поверхности мрамора образовывали точные подобия изгибов человеческого тела. И, несмотря на все это… в изваяниях было что-то неуловимо неправильное. Эта «неуловимость» довела Фулгрима до того, что он в припадке гнева изрубил скульптуры на куски всего лишь тремя ударами серебряного клинка.

Быть может, стоит обратится за советом к этому Делафуру? Наверное, тот сумеет объяснить, в чем скрывается корень неудач. Хотя, чтобы он, Примарх, обращался за помощью к смертному? Просто смешно. Он справится сам. Или отец не создал его идеальным во всем?

Все братья-примархи в равной мере унаследовали величие Императора, но что, если… тот несчастный случай, едва не уничтоживший Детей Императора, до сих пор гнездится в его теле, в геносемени, в разуме? Фулгрим вспомнил, что не раз и не два видел в своих кошмарах, как вымирает весь Легион.

Неужели его внешняя красота и мощь обманчивы, неужели они всего лишь тонкая позолота на гниющей сути Примарха, скрывающая до поры до времени ужасное несовершенство? Никогда прежде Фулгриму ничего подобного не приходило в голову, но сейчас червячок липкого страха зашевелился в его груди. Феникс пролистал в памяти события последних месяцев и с недовольством подумал, что не всегда контролировал их. Только теперь он понял, что безумная Кампания против Лаэра пошла на пользу лишь собственному тщеславию… ну что за чушь, он победил, и Летописцы воспоют его триумф!

Никто не вспомнит, даже не узнает о тяжких жертвах Легиона. Кроме него. Каждую ночь перед его спящим взором проходят павшие воины, чьи имена он помнит наизусть и память о которых он хранит в сердце.

Мысли Финикийца вновь обратились к Феррусу, бездумно рванувшемуся в бой с Диаспорексом, обнаруженном разведкораблями у солярных батарей.

Гнев на Мануса вновь разгорелся в душе Фулгрима, и он забыл о вековой дружбе и братской любви, оскорбленной этим предательством.

Он оскорбил тебя и должен быть наказан…

ВОКС ЮЛИЯ ПРОДОЛЖАЛ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПОЩЕЛКИВАТЬ, сигнализируя об очередном докладе. Первый Капитан выслушвал их, стоя на мостике флагмана и наблюдая за палубными офицерами, которые заученными движениями наносили схему боя на исчерченные зелеными световыми линиями тактические панели.

Не утруждаясь советом с Примархом Детей Императора, Феррус Манус приказал кораблям 52-ой Экспедиции на полном ходу устремиться к Кароллису сразу же после того, как от «Феррума» пришло сообщение о найденных солярных батареях.

Флотоводцы Диаспорекса немедленно поняли, в чем причина этого рывка, и безоглядно бросились на защиту своей единственной надежды на спасение. В отличие от предыдущих стычек, они уже не могли сражаться по принципу «бей-беги», но Каэсорон чувствовал, что без помощи 28-ой Экспедиции Железные Руки рискуют вновь упустить предателей.

На капитанском мостике «Гордости Императора» царила тишина, лишь изредка прерываемая тихими переговорами экипажа и сигналами расчетных устройств. Юлий вдруг понял, что ждет какого-то шума, каких-то растерянных возгласов — ведь на мостике, на месте, где всегда возвышалась гордая фигура Примарха, сейчас зияет пустота! Мало-помалу Каэсорона начинало выводить из себя это подчеркнутое спокойствие команды флагмана.

Правда, капитан корабля, Лемюэль Айзель, никогда не смевший и штурвала переложить без приказа Фулгрима, решился только на то, чтобы отправить флот вслед за Железными Руками. По Айзелю было видно, что он явно теряется в отсутствие своего командира и повелителя.

Юлия раздражало даже спокойствие двух других Капитанов, стоявших неподалеку. Соломон, только-только вернувший себе нормальную форму, просто внимательно следил за тактическими схемами, рисуемыми флотскими офицерами. Впрочем, Марий смотрел на них со смесью гнева и недовольства, что слегка подняло настроение Каэсорону.

Однако уже через несколько минут волна необъяснимой злости вновь накрыла Юлия. Он уже сам готов был закричать, чтобы хоть как-то нарушить мерзкую тишину на мостике, и понял, что непроизвольно сжимает кулаки. Каэсорону хотелось разбить в кровь лицо одного из офицеров, только чтобы ощутить яркую эмоцию, о которой молили все его чувства.

— Ты в порядке? — спросил Соломон, подойдя к нему. — Выглядишь напряженным.

— Ну конечно, я зверски напряжен! — выкрикнул Юлий, с наслаждением чувствуя, как звук его мощного голоса прогоняет с мостика постылую тишину и успокаивает растущий гнев. — Манус послал свои корабли в лоб на Диаспорекс, и нам теперь придется драться не то что без идеального плана, а вообще с чистого листа!

На крик Юлия повернулись почти все бывшие на мостике, и Первый Капитан ощутил, как по его телу прокатилась волна удовольствия. Видя, как обескуражен Соломон, Каэсорон ещё сильнее насладился тем, как легко сумел нарушить эту сонную тишину, да ещё и обратить на себя общее внимание.

— Успокойся, ладно? — Соломон крепко ухватил его за локоть. — Да, Железные руки начали без нас — тем лучше. Они втянут Диаспорекс в бой, а мы станем молотом, который расплющит предателей на наковальне Мануса.

Мысль о скорой битве резко охладила Юлия, и он испытал приятную дрожь, осознав, что им вот-вот предстоит вступить в бой, не расписанный заранее по секундам, исход которого может быть любым.

— Верно, — улыбнулся он. — За этим мы здесь, не так ли?

Соломон с усмешкой смотрел на него пару секунд, прежде чем отвернуться к тактическим экранам.

— Она не заставит себя ждать, — с тяжестью в голосе произнес он, внимательно глядя на сближающиеся отметки кораблей.

— Кто? — удивился Марий.

— Резня.

Юлий почувствовал, как кровь заколотилась в его голове.

 

Глава Десятая

Битва у Кароллиса/И вновь по центру/Новые вершины чувственности

НАПОЛНЕННЫЕ ПОГЛОЩЕННОЙ ЭНЕРГИЕЙ ЗВЕЗДЫ, солярные батареи взрывались с чудовищной силой, расцветавшие вспышки были заметны даже на фоне яркой короны Кароллиса. Огненные облака освобожденной мощи расплывались на тысячи километров, поглощая корабли, неосторожно подошедшие к батареям в поисках укрытия.

Больше девяти сотен звездолетов закладывали сложные маневры у самых границ экзосферы Кароллиса, и они складывались в запутанный танец, украшенный лучами энергетических пушек и сиянием двигателей торпед, пересекающих им путь.

Наконец-то вынужденные вступить в открытый бой, флотоводцы Диаспорекса сражались с яростью зверя, защищавшего своих детенышей в разрушенном логове. Тяжеловооруженные, хоть и древние на вид суда образовывали защитные сферы вокруг батарей, пока легкие и быстрые корабли пытались нащупать слабые места в Имперской блокаде и отыскать пути к спасению бесценного груза.

Нескольким удалось прорваться, но большинство превратились в груды скрученных металлических обломков, попав под неустанный огонь канониров 52-ой Экспедиции. Тут и там вспыхивали плазменные цветки детонировавших реакторов, заполняя огнем обзорные экраны.

«Железный Кулак» возглавлял атаку Легиона Мануса, могучим копьем пронзая центр обороны Диаспорекса, ведя непрерывную и меткую пальбу по врагу. Залпы сверхмощных батарей сминали броню предательских кораблей подобно ударам молота, и они погибали, испуская дух облаками замерзшего кислорода.

Всплески термоядерного огня вздымались с поверхности Кароллиса, сопровождаемые радиоактивными облаками звездного вещества. Ярчайшие полосы смертельного света, прорезающие зону сражения, раз за разом уносили в небытие все больше штурмовиков и бомбардировщиков. Они разрывались на части после детонации боекомплекта, плавились или, потеряв в мгновение ока экипаж, уничтоженный радиацией, устремлялись в никуда, неуправляемые и потерянные.

В сражении едва не наступил перелом, когда корабль неизвестной расы открыл по Имперскому Флоту огонь из странного оружия, не имеющего аналогов в известной части Галактики. Оно выбрасывало энергозаряды, проплавлявшие броню судов Железных Рук и замыкавшие системы управления огнем. Хуже того, они необъяснимым образом передавали контроль над артиллерией в руки Диаспорекса!

В рядах 52-ой Экспедиции наступило замешательство, когда союзные корабли вдруг начали палить друг в друга. К счастью, Феррус Манус быстро нашел причину неразберихи и по его приказу «Железный Кулак» взорвал неизвестный корабль торпедной атакой в ближнем бою.

Он разлетелся на части почти мгновенно, поскольку торпеды Железных Рук, оснащенные замедлителями, рванули лишь в самом его сердце, пробив с десяток переборок.

Несмотря на все усилия одаренных флотоводцев противника, выстроивших прочные кордоны вокруг солярных батарей, их судьба была решена. Пойманная в простейшую ловушку у пылающей каймы Кароллиса, демократичная, многорасовая конфедеративность Диаспорекса сыграла против него — равноправные капитаны кораблей просто не успевали координировать усилия и вовремя реагировать на свирепые атаки Железных Рук, ведомых единой волей Ферруса Мануса.

Огненное гало, опоясывающее звезду, стало последним, что видели в своей жизни тысячи людей и ксеносов Диаспорекса. Флот 52-ой Экспедиции рвал их в клочья ракетным и орудийным огнем, вымещая ярость, накопленную за месяцы бесплодной охоты. Но горели и корабли Железных Рук — Диаспорекс погибал, но делал это, не опуская голову, и с честью, достойной занесения в летописи.

«Феррум» сражался в самой гуще битвы, и капитан Бальхаан искупал в бою давнишнюю вину. Его судно, более маневренное, чем большинство кораблей Диаспорекса, на пару с «Армориум Феррус» обходило строй предателей с фланга, атакуя затем незащищенные тылы. Разрушительный огонь носовых батарей разбивал силовые установки обреченных врагов, а «Армориум Феррус» добивал беспомощные корабли торпедными залпами или высаживал на них абордажные команды.

Но Диаспорекс не сдавался. Мало-помалу сопротивление врага перестало быть разрозненным. Предатели уже не сражались поодиночке — огромный корабль, скрывавшийся в центре их построений и не затронутый Имперским огнем, повел их за собой в безумную контратаку. Это было странное судно, явно созданное руками человека, но испещренное, то ли декоративными, то ли имеющими какое-то значение, модулями явно чужого происхождения.

Как раз в ту минуту, когда Феррус Манус заметил этот новый поворот в ходе битвы, Диаспорекс вновь показал клыки. Мощные, скоординированные волны бомбардировщиков повредили «Гордость Медузы» и почти разрушили «Золотое Сердце». Смелая высадка вражеских воинов на «Железную Мечту» была отражена с огромным трудом, хотя корабль потерял управление и болтался в пространстве после случайного попадания из орудий вражеского флагмана.

Но самую тяжелую потерю Имперский Флот понес в тот момент, когда лучевой залп пробил реакторное ядро боевой баржи «Металлус», и она взорвалась со вспышкой, равной той, что возникла при детонации первой солярной батареи.

Десятки расположенных вблизи от «Металлуса» судов оказались в ужасающей огненной ловушке, и, когда смертоносное, горящее ярче звездного атомное пламя свернулось, на их месте зияла лишь чернота космоса. Флотоводцы Диаспорекса не стали дожидаться приглашения, и, окружив уцелевшие батареи, повели их к появившемуся просвету в Имперской блокаде.

Это был храбрый и рискованный шаг, и, похоже, перед Диаспорексом забрезжил лучик надежды. По всему было видно, что у них есть, есть хороший шанс прорваться, спастись, увести запасы энергии, достаточные для того, чтобы навсегда оставить этот уголок Галактики. Крупные корабли предателей уже выходили из кольца окружения, отрываясь от Флота Железных Рук.

Это была смелая попытка. Он почти спасла Диаспорекс. Почти. Залп «Гордости Императора» и бесчисленного множества иных кораблей 28-ой Экспедиции, ждавших ключевого момента битвы, перечеркнул её.

КОРПУС АБОРДАЖНОЙ ТОРПЕДЫ СТРАШНО ВИБРИРОВАЛ, грозя вот-вот развалиться. Огромная полая металлическая труба неслась сквозь пылающий космос, и людей, сидевших в её чреве, подстерегала бесславная смерть от случайного попадания или ошибки пилота. Но даже если им удастся достичь своей цели, то в конце пути ждет схватка с многократно превосходящим экипажем флагманского корабля предателей.

Соломон, скрипящий зубами при каждом толчке, всё-таки наслаждался тем, что вот-вот сможет вновь пойти в бой. Единственное, что тревожило Второго Капитана — растущее недоумение, с которым он встретил приказ Фулгрима о десанте в абордажных торпедах.

Обычная практика Астартес в таких случаях сводилась к старому доброму «бей-беги»: ударные группы били в слабые места вражеских кораблей, например, закладывали мелта-заряды в двигательных отсеках или на оружейных палубах. Затем, не задерживаясь ни секунды, Десантники отходили к челнокам или штурмовым катерам и возвращались на боевые баржи, оставляя корабли врагов на растерзание артиллерии.

Фулгрим же ясно и четко указал, что цель их высадки — захват капитанского мостика, который должен обезглавить Диаспорекс и завершить сражение одним ударом.

Этот план был рискованным сам по себе, но, чтобы просто добраться до вражеского флагмана, нужно было пересечь тысячи километров пространства, заполненного торпедами, энерголучами и истребителями. Соломону все яснее открывалось безрассудство такого решения Примарха.

Впрочем, Фулгрим удивил не только его. Все бывшие в тот момент на мостике опешили, увидев Финикийца, облаченного в полную боевую броню вместо плаща корабельного капитана и сопровождаемого Гвардией Феникса.

Доспех Фулгрима блестел как никогда ярко, и Соломон заметил, что на него добавилось множество дивных узоров из золота и драгоценных камней. Золотой Орёл на груди Примарха сиял, заставляя слезиться глаза, а бледное лицо Фулгрима пылало в ожидании битвы. Деметер тут же обратил внимание, что Финикиец вместо Огненного Клинка опоясался тем самым серебряным мечом, захваченным на Лаэре.

— Феррус Манус решился начать бой один! — воскликнул Фулгрим. — Клянусь Хемосом, он не сумеет закончить его без нас!

Волна энергии пронеслась по мостику от воина к воину, словно в электрической цепи. Юлий и Марий встрепенулись, готовые выполнить любой приказ Примарха, хотя на лице Третьего Капитана читалась не радость от предстоящей схватки, а угрюмая решимость оправдаться за неудачу на Лаэре.

Вместо того, чтобы закончить расстрел Диаспорекса из великолепной в тактическом плане нынешней позиции, что было бы вполне разумно, Фулгрим повелел направить Флот Детей Императора на сближение с противником.

Данные, поступившие с «Железного Кулака», позволили быстро рассчитать координаты и курс вражеского флагмана, после чего Финикиец немедленно бросил «Гордость Императора» наперерез тому. Пусть Манус принял на себя первые удары обреченных предателей, но львиную долю славы получат воины Фулгрима, которые вырвут сердце врага.

И Примарх поведет их в бой.

Сперва Соломон решил, что план атаки составлен Фулгримом в припадке тщеславия, но тут же выругал себя за подобные мысли. Тем более, он тут же вспомнил, какие чувства испытывал, лично ведя в атаку Вторую Роту.

Сейчас, сидя в подрагивающей торпеде, Деметер вновь начинал нервничать — ему казалось, что повторяется плачевная высадка на Храмовый Атолл. Впрочем, уверенная поза Гаюса Кафена, сидевшего напротив, за пультом управления, успокаивала его. Помощник Капитана спокойно сжимал примитивные рукояти управления торпедой, и, похоже, думал только о предстоящей битве.

Соломон и его Вторая Рота должны были первыми проникнуть на вражеский флагман и оборонять плацдарм до прибытия Фулгрима и Десантников Каэсорона. Затем, объединившись, Дети Императора прорвутся на мостик, взорвут все, что будет хоть немного похоже на устройства связи и окончательно обезглавят Диаспорекс. Объединенным Имперским Флотам останется поодиночке добить предательские корабли.

— До столкновения — десять секунд! — объявил Кафен.

— Приготовиться! — закричал Соломон. — Как только проход очистится, врываемся внутрь и убиваем всех, кто встанет на пути. Доброй охоты!

Прокричав это, Деметер зажмурился и скрючился в неудобной защитной позе, обхватив голову руками. Через секунду торпеда врезалась в борт вражеского судна, и мощные амортизаторы снизил смертельную энергию удара до просто костоломной. Десантники слышали, как установленные на носовом обтекателе взрывпакеты детонировали один за другим, снося переборки древнего корабля.

Грохот взрывов и жуткий визг раздираемого металла разносились по торпеде. Перед глазами Соломона поплыла багровая дымка — его все ещё не до конца излеченное тело возмущалось подобному издевательству над собой, и несчастному Второму Капитану показалось, что до полной остановки торпеды прошёл целый век. Наконец, сработал последний взрывпакет, и перед десантниками открылся проход в огненный ад искореженного, почерневшего металла и изуродованных тел.

— Вперед! — заорал Соломон, высвобождаясь из защитных креплений. — Все на выход, пошли-пошли-пошли!

Он вскинул свой улучшенный болтер, зная, что первые минуты высадки зачастую становятся решающими — и самыми опасными. Все зависело от того, сумеют ли воины Второй Роты воспользоваться паникой и замешательством в рядах ошеломленных врагов.

Деметер сбежал по трапу и оказался в необъятных покоях, уставленных колоннами черного камня. Стены, обшитые лакированными панелями темного дерева, сверкали, отражая бущующее пламя, а колонны стонали под весом потолка — большую часть из них снесло последним взрывом. Густой черный дым заволок залу, и даже авточувства брони с трудом пробивались сквозь него.

Впрочем, зрелище все равно было не из приятных. Повсюду валялись ошметки тел, разорванных взрывом, несколько несчастных, которым не так «повезло», вопили и корчились в агонии, чувствуя, как пламя пожирает их заживо. Соломон пропускал их крики мимо ушей, прислушиваясь к глухим ударам по корпусу корабля. Кажется, вся Вторая Рота успешно достигла цели.

Десантники быстро рассредоточились по зале, заметив в её дальнем конце перемещения противника. Предатели все-таки собрались для контратаки, но Деметер лишь ухмыльнулся — опыт говорил ему, что ничего хорошего из этого не выйдет. Болтерный огонь, тут же обрушившийся на группку защитников флагмана, разорвал их в клочья.

Однако диаспорексы тут же огрызнулись — ответный снаряд, выпущенный совсем с другой стороны покоев, сбил с ног одного из воинов Соломона. На пол тот рухнул уже замертво, и из огромной дыры в его груди поднялся дымок.

Второй Капитана резко развернулся, ловля в прицел болтера новую угрозу, и его взору предстало отвратительное многорукое существо с оружием непонятной конструкции. Короткая очередь болтов — и грязная тварь неуклюже грохнулась оземь. Буквально тут же в залу вбежал новый отряд диаспорексов, и покои наполнились грохотом стрельбы и гулкими разрывами гранат.

— Гаюс, давай направо и прикрывай нас! — скомандовал Соломон, начиная продвигаться к выходу из залы, в которую вливалось все больше и больше членов экипажа, которые, подобно защитным клеткам организма, пытались изгнать чужаков с корабля. Деметер прикончил ещё одного противника, расу которого также не смог определить. Его воины тем временем вытесняли диаспорексов из залы, обрушивая на них ураган разрывных болтов.

Слаженная стрельба Десантников быстро очистила покои от предателей, и Соломон решил поближе осмотреть тела убитых, пока Гаюс разводил Астартес по позициям, готовясь к возможным новым атакам и встрече собственных подкреплений.

Один из сдохших ксеносов — мощная четверорукая тварь с охряной кожей, похожей на змеиную, но собранную из хитиновых пластин — обладал несколькими аугментациями, усилившими его мускулы и увеличившими череп. На покатой голове не было и следа глаз, а рот выглядел как темный провал с зубами по окружности, заполненный чем-то вроде маленьких шевелящихся язычков. На спине же торчала странная металлическая конструкция, соединенная пучками проводов с позвоночником и многопальцевыми верхними «руками» существа.

Прочие уничтоженные предатели в большинстве своем выглядели так же отвратно, но порой среди убитых попадались и люди. На их телах, пусть даже изуродованных взрывом торпедной оболочки, последующим пожаром или болтерным огнем, не было и следа искажений или мутаций.

Наглядный пример того, что люди могут драться бок о бок с ксеносами, неприятно поразил Соломона. В том, что столь уродливые твари живут, путешествуют и сражаются рядом с чистокровными наследниками народа Старой Земли, было что-то омерзительное.

— Всё готово, Капитан, — Кафен уже стоял за плечом своего командира.

— Хорошо, — отозвался Деметер. — Проклятье, я просто не могу в это поверить!

— Во что?

— В людей, дерущихся за ксеносов и против нас.

Гаюс пожал плечами, и жест получился довольно-таки комичным из-за наплечников боевой брони.

— А что, разве их мотивы должны иметь для нас значение?

— Представь себе, да, — почти огрызнулся Соломон. — Если мы поймем, что заставило их отвернуться от Императора, то сумеем предотвратить подобное в будущем.

— Сомневаюсь, что хоть кто-то из них вообще знает об Императоре, — заявил Кафен, толкнув носком керамитового ботинка труп одного из погибших. — Как можно предать того, о ком никогда не слышал?

— Незнание не извиняет их, — уверенно ответил Соломон. — По-моему, для каждого человека должна быть очевидной простая истина: связался с чужаком — плохо кончишь. Забыл, как звучит девиз Великого Похода? «Не позволь ксеносу жить!»

Опустившись на одно колено рядом с мертвецом, Деметер легко приподнял его голову на ладони. Все тело диаспорекса было залито кровью, а грудь — разворочена изнутри страшным взрывом. Его броня — красивая и необычная система кольчужных сеток и отражающих энергоразряды тонких пластин — оказалась для крупнокалиберного разрывного болта не толще листка бумаги.

— Вот, взгляни на него. Кровь Старой Земли ещё пару минут назад текла в жилах этого юноши, и мы, несмотря на его связь с чужаками, готовы были простить парня и принять в ряды Великого Похода. То, что сейчас произошло в этой зале — последний страшный удар по несбывшейся дружбе, по нашему возможному братству. Но знай, Гаюс — в смертельной схватке нет места сожалениям и раздумьям, есть только правые и виноватые. Те, кто выжил, и те, кому не улыбнулась удача.

— И парню просто не повезло?

— Ему не повезло с командирами. Поэтому он лежит здесь с разорванной грудью, — Соломон поднялся на ноги.

— Значит, по-твоему, во всем виноваты те, кто стоит над Диаспорексом? И, будь всё по-иному, мы с этим человеком могли бы стать друзьями?

Деметер задумчиво покачал головой.

— Увы, нет. Зло, подобное Диаспорексу, рождается, когда хорошие люди опускают руки, отходят в сторонку и не поднимают голос против него. Не знаю, как и когда здешние люди впервые связались с чужаками, но уверен — если бы большинство из них возмутились этой идеей, никто не смог бы им возразить. Они сами выбрали свою судьбу, и я готов убивать их без лишних сожалений. Каждый, кто выполняет преступный приказ, ответственен в равной мере с отдающим его.

Кафен нарочито почесал в затылке:

— Да-а, я то думал, что Капитан Вайросеан у нас в Легионе за мыслителя!

— Раз уж Мария здесь нет, поработаю философом вместо него, — улыбнулся Соломон. Он хотел что-то добавить, но тут в его шлеме раздался властный голос:

— Капитан Деметер, зона высадки под защитой?

Машинально подтянувшись при этих словах Фулгрима, Соломон ответил:

— Да, мой Лорд.

— Приготовьтесь, мы в зоне прямой видимости.

ХОТЯ ДИАСПОРЕКС БЫЛ ОКОНЧАТЕЛЬНО ЗАГНАН В УГОЛ между Кароллисом и объединенными Имперскими Флотами, воля и мужество пока ещё не покинули предателей, и, пока их флагман направлял остальные корабли, на легкую победу надеяться не стоило.

Все больше солярных батарей взрывались с бесшумными ослепительными вспышками, и сгрудившиеся вокруг них суда разлетались вокруг, потерявшие управление, полуразрушенные, обреченные на падение в безумное пламя звезды. Нескольким маленьким кораблям удалось просочиться сквозь Имперский кордон, но капитаны крупных судов даже не пытались последовать за ними и продолжали сражаться с неослабевающей яростью.

«Гордость Императора» вела бой по тактическим схемам, взятым напрямую из академических учебников, и капитан Айзель достойно замещал методичным спокойствием отсутствие в своих маневрах элегантности. Прочий флот Детей Императора, следуя примеру своего флагмана, атаковал врага в превосходном соответствии с многократно проверенными шаблонами, уничтожая суда Диаспорекса точным перекрестным огнем.

Словно бросая им вызов, корабли Железных Рук дрались подобно яростным железным волкам Медузы, разрывая противника в ближнем бою залпами из всех орудий и немедля бросаясь к следующему врагу. Скоро стало понятно, что такой «стиль» боя приносит им гораздо больше побед, нежели Детям Императора.

В самом сердце пламенной бури неслась «Огненная Птица», лавируя между снарядов и обломков с неописуемым изяществом, от её блестящих крыльев тянулись струи светящегося выхлопа. Казалось, что штурмовик Фулгрима легко преодолеет царящее вокруг безумие, рисующее адские пейзажи на фоне пылающего Кароллиса.

Но как только Диаспорекс осознал угрозу, исходящую от «Огненной Птицы», два легких крейсера рванулись наперерез штурмовику и поймали его в паутину огня лазеров и скорострельных пушек. Похоже, судьба корабля была предрешена — все мастерство пилотов, на пределе сил уходящих из вражеских прицелов, не могло спасти Примарха. Каждый новый взрыв раздавался все ближе и ближе от «Огненной Птицы».

Но в ту секунду, когда крейсера изготовились для последнего удара, все три корабля накрыла чудовищная тень. «Железный Кулак», проносясь между судов Диаспорекса, произвел по ним сокрушительный залп со всех своих орудийных палуб, и на столь малом расстоянии разрушительный эффект оказался просто гигантским. Один из крейсеров сначала разломился на части после серии последовательных взрывов по всей длине корпуса, а затем, когда один из снарядов угодил в реакторный отсек, в стороны от судна рванулись облака пылающей плазмы и бурлящего кислорода, быстро застывающего в холоде космоса. Второму повезло больше, и остатки экипажа сумели из последних сил ответить «Железному Кулаку» огнём, нанеся флагману Мануса серьезный урон и убив несколько сот человек из корабельной команды. Последовавший тут же второй залп боевой баржи разнес храбреца на куски.

Спасенная от гибели, «Огненная Птица» устремилась к сердцу Диаспорекса — тому самому собранному из нескольких кораблей гибриду, командному судну, плацдарм на котором несколько минут назад захватили Десантники Соломона Деметера. Его оборонительные турели заговорили, как только штурмовик оказался в их зоне поражения — экипаж словно чувствовал, что гибель несется к ним на этих огненных крыльях. Однако же, ни один снаряд или ракета не повредили челноку Фулгрима, летящему со смертельной грацией и непревзойденной маневренностью.

Подобно альбатросу, отвесно бросающемуся на свою жертву, «Огненная Птица» пронеслась мимо мостика вражеского флагмана, и, выпустив посадочные «когти», плотно пристыковалась к верхней части корабля, не очень далеко от конечной цели штурма. Негаснущее пламя мелта-зарядов быстро проело обшивку, и облака замерзающего кислорода начали понемногу вытекать из внутренних отсеков корабля предателей.

В тот момент, когда во внешнем, тяжело бронированном панцире образовалась порядочная дыра, стыковочная галерея-таран, мощным ударом пробила внутренний корпус вражеского судна. Теперь ничто не могло помешать Примарху Детей Императора начать кровавую месть предателям человечества из Диаспорекса.

ЮЛИЙ, СПРЫГНУВШИЙ ВНУТРЬ ВСЛЕД ЗА ПРИМАРХОМ, с грохотом приземлился на палубу вражеского флагмана. Фулгрим в этот момент вынул из ножен свой сияющий серебряный меч, а со всех четырех сторон к нему, гордо стоящему во весь свой огромный рост, уже неслось не меньше сотни диаспорексов — людей и уродливых тварей. Каэсорона охватила неуемная жажда битвы, перемешанная с волнением и восхищением от одного взгляда на Примарха. Феникс воздел над головой меч, и молнии, вылетевшие из клинка, ударили в стены и потолок отсека.

Ликаон и остальные бойцы Первой Роты продолжали выпрыгивать из трюма «Огненной Птицы», а Юлий, не отрываясь, как завороженный смотрел на своего повелителя, живое воплощение силы Империума, обрушивающееся на врагов. Наслаждение, которое Каэсорон испытал при мысли о том, что через секунду вступит в бой рядом с этим богоподобным существом, охватило Первого Капитана, и он едва сдержался, чтобы не закричать.

Фулгрим выхватил свой пистолет, оружие, сравнимое по мощности с небольшим солнцем, собранное на далекой Терре в оружейных уральских мастеров. Примарх нажал на курок, и во врагов понесся град сгустков плазмы, сверкавших подобно звездам и освещавших полутемный отсек. Серебристые панели и металлические переборки ярко блестели, отражая свет зарядов Феникса, прожигающих броню, кости и плоть врагов.

Диаспорексы вопили от нестерпимой боли, сопровождающей каждое меткое попадание Примарха, но быстро захлебывались криком и тяжко оседали на пол.

— Рассредоточиться! Открыть огонь! — скомандовал Примарх, но Первая Рота и так уже была готова к стрельбе. Волна болтерных снарядов пронеслась по отсеку, оставляя широкие просеки во вражеских рядах.

В ответ прозвучал нестройный залп, сваливший одного из Десантников, но схватка, по сути, закончилась, почти все, кто был на борту «Огненной Птицы», покинули её и сейчас добивали остатки предателей.

— Капитан Деметер! — закричал Фулгрим по вокс-связи, переведя дыхание от громкого смеха, вдруг охватившего его посреди боя. — У тебя отображается моя позиция? Тогда скорее сюда! Близится час моего величайшего триумфа!

СОЛОМОН ВЫВЕЛ СВОИХ ВОИНОВ ИЗ ОГРОМНОЙ ЗАЛЫ, где они приняли первый бой, и сейчас Вторая Рота спешила навстречу Примарху по бесконечному лабиринту корабельных отсеков. Отовсюду доносились звуки бешеной стрельбы — часть Десантников, прибывших в других абордажных торпедах, пробивалась сквозь ряды врагов. Время от времени, встретив Вторую Роту в коридорах флагмана, эти группы бойцов вливались в отряд Деметера. Иногда Астартес вступали в небольшие стычки — защитники Диаспорекса пытались предотвратить объединение Детей Императора, но эта задача была совершенно безнадежна.

Десантники высадились на борт флагмана в заранее просчитанных точках, расположение которых позволяло им быстро соединиться с основными силами и одновременно не давало шанса экипажу корабля определить, откуда исходит основная угроза. Враг был вынужден разделять свои отряды, оставлять посты в каждом коридоре и проходе.

Вторая Рота без труда пробивала эти жалкие заслоны, уже в полном составе продвигаясь все ближе к капитанскому мостику. Предателей уже ничто не могло спасти.

На визоре Соломона мерцали синие огоньки — указатели позиций Фулгрима и Юлия, пробивающихся к той же цели другим маршрутом. Деметер вновь подумал о том, что при любом другом задании абордажная команда уже давным-давно покинула бы борт неприятельского судна, остерегаясь возможных контратак. Однако сегодня Дети Императора должны были не уничтожить двигатели или орудия флагмана предателей, им предстояло захватить его мозг и ударить в сердце всего вражеского флота. Соломон слегка повел плечами, думая о том, насколько хорошо укреплены подходы к мостику и сколько крови прольется в решающей схватке.

Деметер ещё раз определился по карте. Неизвестно, по мановению слепой удачи или благодаря пилотажному искусству Гаюса Кафена, Вторая Рота высадилась намного ближе к мостику, чем можно было ожидать, особенно учитывая сложную структуру корабля предателей. А раз так, то они доберутся до цели и объединятся с Фулгримом и Юлием прежде, чем диаспорексам удастся перебросить сюда достаточные силы.

Минуту спустя Соломон приостановился на перекрестке четырех длинных коридоров, заметив выбегающую из-за поворота ещё одну группу Десантников с обозначениями Второй Роты.

Взглянув в соседний проход, Капитан тут же понял, что судьба (или те самые «боги войны») решила исправиться и вознаградить его за несостоявшееся участие в Битве за Храмовый Атолл. Ухмыльнувшись, Соломон отвесил в пространство шутливый поклон.

Он увидел, что Ликаон сражается с мощной четверорукой тварью… и не удержался от крика, когда в ту же секунду его оруженосец рухнул наземь, рассеченный едва ли не надвое ударом в спину.

Юлий рванулся сквозь битву к телу Ликаона, понимая, что уже ничем не сумеет помочь тому, видя, в какой безжизненной и неестественной позе лежит молодой Десантник. Упав на колени рядом с оруженосцем, Каэсорон целиком отдался скорби и снял с Ликаона шлем, желая навсегда оставить в памяти его черты. Он не заметил, как его воины тем временем добили последних противников.

Что ж, их проникновение на борт не осталось незамеченным, и хирургическая операция превратилась в резню. Новая контратака безглазых ксеноуродов обрушилась на Детей Императора, но, с Фулгримом во главе, они стали воистину несокрушимыми. Прекрасный Примарх уничтожал врагов десятками, его белые пряди разметались и окружали голову подобно молочному туману. Мерзкие твари, не обращая внимания на страшные потери, упрямо пытались окружить Фулгрима и Гвардию Феникса, чтобы потом просто задавить их массой своих тел.

Но у ксеносов не было шансов даже на это, и с уст Финикийца непрерывно срывался звонкий смех, пока он прорубал себе путь через бессчетные толпы врагов, разя их своим серебряным мечом с той же легкостью, с какой люди убивают надоедливых комаров.

Фулгрим оставил за собой огромный разрыв в рядах защитников Диаспорекса, и Дети Императора устремились туда вслед за ним.

Юлий тем временем пытался осознать, что происходит в его голове. Хотя и до того Первому Капитану случалось посреди битвы ощущать прилив гордости за свои воинские умения, он никогда прежде не чувствовал физического наслаждения, замешанного в равной мере на кровавой жестокости боя и выверенном искусстве его ударов.

И никогда прежде его горе не было столь глубоким — и вместе с тем приятным. Конечно, Каэсорону и раньше доводилось терять друзей, и не раз, но тогда горечь утраты смягчалась мыслями о том, что они пали смертью храбрых, в бою за будущее Империума, и от ударов достойного врага. Но сейчас, глядя в мертвые глаза Ликаона, Юлий не только чувствовал боль потери и корил себя за то, что не сумел помочь своему оруженосцу. Сколь тяжко бы Капитан не страдал, лишившись друга, ещё сильнее он наслаждался тем богатейшим спектром чувств, которые испытал при виде его гибели.

Быть может, так проявлялись какие-то побочные эффекты этого нового химического стимулятора, или же случившиеся в Храме Лаэра пробудило в нем скрытую до той поры способность испытывать блаженство от любых сильных чувств, неважно, счастье или горе вызывало их.

Причина не имеет значения. Главное, что Юлию это начинало нравиться.

ПРОЧНАЯ АВАРИЙНАЯ ПЕРЕБОРКА, ЗАКРЫВАЮЩАЯ ПРОХОД К МОСТИКУ, разлетелась на куски в грохоте мощного взрыва, проломившего заодно и стену, в которую она была врезана. Мостик тут же заполнился густым дымом, а в оставленную взрывом дыру хлынули Десантники, неудержимые, будто кровь из глубокой раны. Впереди всех несся Соломон Деметер, стрелявший от бедра из своего уникального болтера, а воины его Роты, следуя за своим Капитаном, вместе с ним угодили под ураганный, но, к счастью, беспорядочный огонь противника. Случайная пуля угодила в ногу Соломона, заставив его на секунду утратить равновесие и рухнуть на одно колено.

Мостик флагмана предателей в общих чертах повторял командную палубу «Гордости Императора», поскольку оба корабля изначально создавались с единой целью — управления многочисленным боевым флотом. Однако же, если флагман Фулгрима представлял собой идеальное сочетание красоты и функциональности, его визави нес на себе несмываемую печать старых времен, когда эстетичности кораблей не уделялось никакого внимания. В изгибах мрачных железных стен скрывалось множество небольших куполов из бронестекла, под которыми работали палубные офицеры, и, несомненно, капитан этого странного судна. Через снабженные светофильтрами купола можно было без труда увидеть как безумное сияние Кароллиса, так и беспорядочные вспышки разрывов в окружающем пространстве — единственное свидетельство грандиозного космического сражения, ведущегося в абсолютной тишине.

Старинные пульты управления поблескивали тревожными комбинациями сигнальных огоньков, и даже Деметер, никогда не бывший специалистом в деле кораблевождения, тут же заметил, насколько примитивна эта технология в сравнении с той, что используется на новейших судах Империума.

Смешавшиеся члены корабельной команды и солдаты в сетчатой броне отстреливались от Детей Императора из-за наваленных в спешке гор хлама, изображавших баррикады и огневые точки. Впрочем, прорыв Десантников Второй Роты оказался настолько стремительным, что защитники флагмана не успели скопить на мостике достаточно сил или же просто не догадались об истинной цели абордажных отрядов. Как бы то ни было, решение Деметера не идти на объединение с Фулгримом и Каэсороном оказалось верным.

Болтерные залпы его Десантников пробивали хлипкие баррикады, унося жизни последних вооруженных врагов. Шум битвы быстро стихал, и воины Второй Роты рассредоточивались по мостику, занимая позиции в ожидании возможной контратаки.

Оставшиеся в живых члены экипажа беспомощно стояли у своих пультов с поднятыми руками, но их лица искажала ненависть к жестоким захватчикам. Почти все они были безоружны, не считая нескольких офицеров, облаченных в нечто вроде церемониальных нагрудников, у поясов которых висели изукрашенные кортики и лучевые пистолеты.

— Займись ими, — кивнул Соломон, и Гаюс Кафен скомандовал нескольким Десантникам отвести пленных в угол мостика около взорванной переборки и проследить за ними.

«Итак, цель достигнута и вражеский флагман наш», — подумал Деметер, и на его губах тут же возникла довольная улыбка. «Он мой», — поправил себя Второй Капитан. Опустив болтер, он внимательно оглядел мостик странного корабля, судна, покинувшего Старую Землю за тысячи лет до его рождения.

Огромное капитанское кресло с высокой спинкой, больше похожее на трон, возвышалось на приподнятой платформе под центральным куполом. Соломон вступил на неё и подошел к креслу, на котором сидело одно из странных слепых четвероруких существ, прежде встречавшихся Второму Капитану в бою. Сотни кабелей, проводов и разъемов испещряли тело ксеноса, повернувшего безглазую голову к Деметеру. Когда Соломон понял, что тварь «смотрит» ему прямо в лицо, зная, где он находится, по телу Десантника пробежала волна холодного, липкого отвращения, смешанного с ужасом.

Только через несколько секунд, успокоив себя усилием воли, Деметер заметил, что ксенос залит кровью, струившейся из страшной раны в голове. Случайный выстрел снёс тому кусок черепа, и поразительно, что тварь все ещё не издохла.

Чем было это… создание? Капитаном корабля? Пилотом? Возможно, главным навигатором?

Чужак приоткрыл ротовую воронку, и Соломон подступил вплотную, желая услышать его последние слова, хотя и не знал, сумеет ли их понять.

«Губы» ксеноса зашевелились, и, хотя ни единого звука не всколыхнуло воздух, Деметер понял слова врага так ясно, словно их вложили прямо ему в мозг: «Мы всего лишь просили оставить нас в покое».

— Отойдите от этой грязной твари, Капитан Деметер, — произнес ледяной голос за спиной Соломона.

Обернувшись, тот увидел великанскую фигуру Фулгрима, стоящую в клубах дыма, все ещё растекающегося из пробитой взрывом дыры. За Примархом на мостик вступил Юлий, лицо которого превратилось в маску из засохшей крови убитого им ксеноса, и Деметер, увидев, какой неприкрытый гнев пылает в глазах вновь прибывших, ощутил легкое чувство вины.

На клинке и доспехах Фулгрима медленно засыхали сгустки крови защитников флагмана, и неостывшая ярость битвы искажала его идеальные черты. Брезгливо окинув взглядом капитанский мостик, Примарх поднял голову к куполу, венчавшему потолок, и в темных, слегка помутневших от злости глазах Финикийца, отразились последние вспышки угасающей космической баталии.

Соломон спрыгнул с платформы, и, шагнув навстречу Фулгриму, произнес:

— Корабль наш, мой повелитель.

Примарх не ответив ни слова, и, развернувшись на месте, двинулся к пролому в стене.

Пытаясь справиться с охватившим его гневом, Фулгрим почти выбежал с мостика. Горячая кровь стучала в висках Примарха с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвется наружу. Дети Императора расступались перед своим вождем, видя, как сжимаются в ярости его кулаки и жилы на прекрасном лице пульсируют под гладкой алебастровой кожей.

Фиолетовое пламя, вспыхнувшее в темных глазах Феникса, привлекало к себе не меньше внимания, чем тонкая струйка крови, вытекающая из ноздри, или побелевшие от неимоверного напряжения костяшки пальцев, обхватившие рукоять меча.

— Это была бы величайшая из моих побед!

— Да, и её отняли у тебя! Сначала безумный Манус, а затем подлый Деметер!

— Нет! — в полный голос выкрикнул примарх, и Астартес, шедшие рядом, на миг замерли от неожиданности. — «Железный Кулак» спас меня от верной гибели, а Капитан Деметер храбро сражался и показал себя достойным воином, захватив мостик со своей Ротой!

— Спас от гибели? И ты думаешь, Феррус сделал это из братской любви к тебе? Никогда! Он защитил «Огненную Птицу» лишь потому, что только ты мог избавить его от позорного разгрома. Что до Деметера… он похитил чужую славу, на которую не имел никакого права. Он украл у тебя победу.

Отчаянно тряхнув головой, Фулгрим рухнул на колени.

— Нет, нет, — прошептал он. — Они… не может быть.

— Это правда, Фулгрим, ты знаешь. В самом укромном уголке своего разума ты веришь мне…

 

Глава Одиннадцатая

Видящий/Аномалия Пардус/Книга Уризена

ЗАТЕРЯННЫЙ В НЕВООБРАЗИМЫХ ГЛУБИНАХ КОСМОСА, ничтожный на фоне бесконечности, но сияющий в ней подобно бриллианту, лежащему на бархатной подкладке, он путешествовал из ниоткуда в никуда, не давая угаснуть в дикости и забытьи последним язычкам некогда величайшего в Галактике пламени. Он был кораблем, но никто из людей, за исключением мудрейших и опытнейших Летописцев, служителей Императорского Либрариум Санктуса на далекой Терре не смог бы опознать его и с уверенностью признать в нем обломок угасающей цивилизации эльдар.

У собственных обитателей он звался «Рукотворный Мир» или «Мир-Корабль», и во всей его сущности сквозили изящество и грациозность — недоступная мечта человеческих кораблестроителей. Всё колоссальное тело Мира-Корабля в незапамятные времена было создано из редчайшей субстанции, по виду напоминающей желтовато-прозрачную кость, и его формы — столь плавные, столь идеальные — выдавали в нем нечто скорее взращенное, нежели построенное. Прекрасные купола, разбросанные по поверхности Рукотворного Мира в неясном, но несомненном порядке, отражали ледяной свет далеких звезд и сияли внутренним огнем, смягченным их полупрозрачной поверхностью и тихо горящим фосфоресцирующим свечением.

Изящные башенки сливались в целые гряды цвета слоновой кости, их заостренные вершины сверкали серебром и золотом, а по бокам Рукотворного Мира пронзали черноту космоса вытянутые мощные шипы психокости, создавая защищенную гавань для целого флота элегантных судов, напоминающих своим видом древние галеоны, когда-то бороздившие высохшие ныне моря Старой Земли. Бесчисленные поселения, дивного и незнакомого для человека вида, раскиданные на поверхности Мира-Корабля, сливались в многолюдные города, и идеально прямые линии мерцающего света указывали пути, соединяющие их в единое целое.

Невообразимо огромный, черный с золотом парус, ловя мельчайшие дуновения звездного ветра, возносился над корпусом-телом Рукотворного Мира, понемногу изменяя его курс. Мир-Корабль путешествовал сквозь тьму в одиночку, и его медленное, но неуклонное движение среди звезд напоминало последнее турне престарелого, но некогда великого актера, ныне забытого всеми и готовящегося дать последнее представление в своей жизни.

Потерянный в космической пустыне, Рукотворный Мир плыл к своей незримой цели, ни с кем не встречаясь на бесконечном своем пути и не ища таких встреч. Лишь слабые лучи далеких звезд касались его гордых башен, и, лишенные тепла солнц и планет, его купола упрямо согревали пустоту окружающей бесконечности.

Немногие из тех, кто не проводил в унынии и меланхолии долгие свои жизни на борту изящного звездного города, знали правду о том, чем был Мир-Корабль. Единицы мудрейших существ своих рас ведали, что он нес на себе малую горстку уцелевших обитателей планет, эпохи назад уничтоженных пробудившимся кошмаром, равного которому не знала Вселенная.

Эльдары. Так звали обитателей Рукотворного Мира, остатков уничтоженной расы, последних хранителей памяти тех, кто однажды правил Галактикой, по чьей воле загорались и гасли звезды и кто однажды, отдавшись темной стороне необузданных желаний, обрек себя и свои миры на чудовищную гибель в пасти неназываемого Ужаса.

ПРОСТРАНСТВО ПОД КРУПНЕЙШИМ ИЗ КУПОЛОВ на поверхности Мира-Корабля заливало бледное сияние, распадаясь на бесчисленные лучики света при соприкосновении с листьями хрустальных древ, что начали взрастать ещё при свете давным-давно угасших звёзд. Ровные тропинки уходили в бесконечность сияющего леса, а куда они приводили путника — не знали даже те, кто когда-то прокладывал их. Безмолвная и бесконечная песнь эхом разносилась под куполом, и уловить её могли лишь те, кто развил в себе особый дар, встав на долгий и тяжелый Путь.

Призраки минувшего и образы грядущего витали здесь, и посему купол был известен среди обитателей Мира-Корабля как царство смерти… и бессмертия.

Если бы кто-то мог вознестись под самый верх купола и окинуть взглядом сияющий хрустальный лес, то в сердце его он заметил бы маленькое темное пятнышко — фигуру, недвижно сидящую на скрещенных ногах.

Эльдрад Ультран, Провидец Рукотворного Мира Ультве, грустно улыбнулся, когда песнь давным-давно ушедших из жизни Видящих наполнила его сердце, смешав в равных долях радость и печаль. Приятные, ровные черты его лица казались удлиненными и острыми, сияющие внутренним светом ясные глаза — слегка раскосыми и овальными. Темные волосы, схваченные на шее заколкой с драгоценным камнем, почти не прикрывали длинные, изящно заостренные уши.

Провидец носил долгий кремово-белый плащ и тунику из немного волнистой темной ткани, перетянутую на тонкой талии золотым поясом, украшенным геммами и расписанным сложными рунами.

Правая рука Эльдрада скользила по «коре» ближайшего к нему хрустального древа, в стволе которого повсюду мелькали огоньки и полоски света, иногда на мгновение складывающиеся в очертания умиротворенных лиц, тут же исчезающих в глубине. В другой руке он сжимал длинный посох Провидца, созданный из той же субстанции, что и Мир-Корабль. Инкрустированная драгоценностями поверхность посоха источала в пространство скрытую, но грозную силу.

Видения и картины будущего вновь являлись Эльдраду, с каждым разом все более и более нетерпеливо вторгаясь в его разум, и Ультран не находил себе места, пытаясь распознать их скрытую суть. Со времен ужасного Падения, мрачных и кровавых дней, когда эльдарам пришлось расплачиваться за собственные дикие наслаждения и распущенные удовольствия, он вел свой народ сквозь времена жесточайших катастроф и беспросветных кошмаров, но за все эти века ни одно видение не было столь грозным и всеобъемлющим, как те картины, что ныне подобно буре собирались у границ его сознания.

Новая эпоха Освобожденного Хаоса надвигалась на Галактику, столь же смертоносная, как и во времена Падения. И столь же неотвратимая?

Так или иначе, Эльдрад пока что не мог прозреть сущность этой угрозы.

Да, на своем Пути Видящего Ультрану в течение веков не одну сотню раз приходилось спасать остатки эльдар от опасностей, зачатки которых он прозревал ещё до рождения далеких предков тех, кто нес эти угрозы. Но сейчас его ясный взгляд затянула мерзкая непроницаемая пелена, поднявшаяся из глубин варпа. Эльдрад начинал всерьез опасаться, что Дар оставил его, когда хор древних Провидцев призвал своего наследника в Купол Бессмертия. Здесь, как и прежде, они вдохновили дух Ультрана и указали ему путь сквозь хрустальный лес в то место, где он и сидел ныне.

Эльдрад освободил свой дух от плотских оков, чувствуя, как ограничения плоти отступают, и его внетелесная суть становится крепче и быстрее. Пронзив психокость купола, он вознесся в ледяной космос… впрочем, дух Провидца не ощущал ни жара, ни холода. Звезды мелькали перед внутренним взором Ультрана, несущегося сквозь великую пустоту варпа. Он слышал предсмертные стоны навеки сгинувших рас, младенческие крики грядущих империй и грозные кличи существ, ныне кующих свою судьбу в огне и пламени войны среди бесчисленных звезд.

Человечество. Так называли себя эти мон-кей, грубые, краткоживущие создания, что распространялись по Галактике подобно вирусу.

Исторгнувшись из своей колыбели, их новые повелители завоевали сперва собственную солнечную систему, а затем рванулись к звёздам в гигантском походе, призванном объединить разрозненные осколки древней империи мон-кей. Разумеется, убивая при этом всех, кто вставал у них на пути. Подобная, дикая, почти что звериная прямота и жестокость «человечества» возмущала и пугала Ультрана. И, конечно же, он видел, что семена грядущей гибели мон-кей были давным-давно посеяны в их сердцах.

Как настолько примитивные создания могли добиться столь многого, да притом до сих пор не рухнуть под гнетом собственных завоеваний и полного непонимания своего места на Великой Игровой Доске Космоса? Впрочем, ждать оставалось недолго. И, похоже, мон-кей так нравились собственная близорукость и ограниченность, что даже осознание своей смертности и малозначимости не могло заставить их косные умы прозреть.

А ведь пока ещё не поздно! Хотя Эльдрад все яснее и яснее осознавал страшный конец их расы, чувствовал запах крови, заливающий земли их родного мира в конце времен и видел грозное торжество темного правителя.

Так что же, быть может, знание подобного исхода заставит человечество измениться и избежать ужасной судьбы? Конечно же, нет. Раса, подобная мон-кей, никогда не примет доброго совета от чужака, не поверит ему и будет отчаянно, но тщетно пытаться обратить необратимое и изменить то, что предначертано судьбой.

Ультран видел возвышение воинов, предательство владык и… чудовищное Око, распахивающееся, дабы извергнуть могучих героев, некогда плененных в нем. Он видел, как те возвращаются к своим армиям, чтобы возглавить их в последней битве пред концом времен. Будущее их преисполнено войны и смерти, крови и страха, но бессмертная мощь этих героев дает им шанс счастливо пройти сквозь эту бесконечную череду испытаний.

И их судьба… быть может, пока что не предрешена.

Из тьмы разорения и потоков крови к Эльдраду пробивался лучик надежды — мерцающий уголек, окруженный порождения варпа, чудовищными тварями с огромными, острыми, пожелтевшими рогами, когтями и клыками. Они пытались затмить сияние огонька надежды своими отвратными телами, они знали о присутствии Ультрана и более всего страшились дать ему шанс увидеть то, что, быть может, происходит прямо сейчас.

Но Провидец, собрав все свои силы, устремился взглядом к затухающему угольку и узрел далекую, но реальную картину.

Перед Эльдрадом предстал великий воин королевских кровей, могучий гигант в зеленой броне с янтарным оком на груди. Он бесстрашно шел сквозь смерть и ужас по болотам извращенно-болезненного мира, и его клинок сеял вокруг гибель, разя с каждым взмахом нескольких врагов. Но трупы, ряд за рядом, вздымались из трясины у его ног, свечение варпа заполняло их пустые глазницы, а силы Чумного Владыки заставляли двигаться их гнилые руки и ноги. Линии судьбы, ведущие к гибели человеческой расы, завивались вокруг воина подобно гигантской паутине, хотя он, конечно же, ни о чем не подозревал. Пока ещё.

Дух Ультрана подлетел ближе к огоньку, стараясь разглядеть лицо воина или расслышать имя, которым его называли спутники. Твари из варпа взвыли и заскрежетали зубами, слепо и беспомощно пытаясь схватить невидимый для них дух Провидца. Но варп уже скручивался вокруг него, и Эльдрад понял, что чудовищные боги Хаоса не собираются терпеть вмешательства в их дела, и возмущения в Эмпиреях вот-вот отбросят его назад в телесную оболочку.

Провидец не сдавался, концентрируясь на своем видении и одновременно стараясь уловить все нити, ведущие к нему через лабиринт времен. Образы будущего наполнили разум Ультрана: гигантская тронная зала, куда больше самой огромной пещеры; грозная богоподобная фигура в сияющей золотой броне; стерильные тайные покои в подгорной глуби; и предательство столь чудовищное, что даже в своем жалком отражении оно разорвало дух Эльдрада огненными когтями.

Уже не в силах противостоять чудовищной мощи варпа, взъярившегося вокруг него, Провидец вслушивался в дикие вопли и визги демонов, пытаясь уловить ещё хоть что-то, способное пролить свет на важнейший секрет Темных Богов.

Из криков возникли несколько слов. Они ничего не значили, их смысл казался неуловимым, но они вспыхнули в разуме Эльдрада ярче новой звезды.

Поход… Герой… Предатель… Разрушитель…

И одно превыше их всех, нестерпимо сияющее, словно тысячи солнц… ВОИТЕЛЬ! ВОИТЕЛЬ. ВОИТЕЛЬ…

ИЗ ТИШИНЫ И БЕЗМОЛВИЯ ВДРУГ ВОЗНИК СВЕТ. Пылающее облако, издали схожее с головой кометы, родилось на краю звёздной системы и начало расти, с каждой секундой сияя все ярче. Вдруг, без какого-то знака, словно по мановению руки невидимого кудесника, облако света быстро расширилось, словно взорвавшись изнутри. Через мгновение на том месте, где только что зияла чернота космоса, возник могучий корабль, чей пурпурный с золотом корпус носил следы недавнего сражения.

Завивающиеся струи утекающей в никуда энергии, подобные бурунам пены у носа океанского лайнера, сбегали по броне «Гордости Императора», словно бы встряхивающейся после резкого перехода из варп-пространства в реальный космос. За флагманом следовало множество судов сопровождения, чье появление также сопровождалось вспышками света и завихрениями странного разноцветного огня.

В течение следующих шести часов весь флот 28-ой Экспедиции завершил варп-переход и выстроился в боевые порядки вокруг «Гордости Императора». Из всех кораблей Детей Императора лишь одно судно, «Гордое Сердце», не имело никаких повреждений, ибо не участвовало в жестокой битве у Кароллиса. Флагман Лорд-Коммандера Эйдолона лишь несколько дней назад присоединился к флоту, успешно завершив свой «карательно-миротворческий» поход к Поясу Сатира и успев повоевать вместе с 63-ей Экспедицией Воителя в кампании против мегарахнидов на Убийце.

Дети Императора с невыразимым сожалением расставались с воинами Железных Рук, ибо великая победа над Диаспорексом возродила старое братство и дала жизнь новой дружбе, скованной в бою столь прочно, как никогда не случается в мирные дни.

Плененных на судах Диаспорекса людей переправили к ближайшим мирам Империума, где и передали в распоряжение местных губернаторов. Кто-то из них закончит свои дни в рабстве, кого-то ждет более быстрый исход — превращение в сервитора, и это послужит достойным уроком всем, кто пытается связать свою жизнь с чужими и тем самым предает человечество. Что до ксеносов, то на них не стали тратить заряды. Тех, кто был захвачен в плен на человеческих кораблях, выбросили в открытый космос, а остальных просто оставили на их отвратительных судах, которые затем в упор расстреляли «Железный Кулак» и «Гордость Императора». Часть механикумов осталась в Скоплении Бифольда для глубокого изучения древних технологий, обнаруженных на кораблях Диаспорекса, и Фулгрим позволил им присоединиться к 28-ой Экспедиции, когда исследования будут полностью завершены.

Итак, выполнив братский долг и поддержав Железных Рук в благородном деле отмщения предателям, Примарх Детей Императора повел своих воинов в область космоса, известную Имперским картографам как Аномалия Пардус. Собственно, она и была изначальной целью Фулгрима, вынужденного дважды отвлечься от неё — сперва ради покорения Лаэра, затем для помощи Манусу.

Немногое было известно об этой зоне Галактики. Среди исследователей глубокого космоса она имела недобрую славу, поскольку ни один из кораблей, отправленных на разведку Аномалии, не вернулся в Имперское пространство. Даже самые опытные навигаторы терялись в опасных завихрениях и не имеющих аналогов потоках имматериума, бушевавших там. Астропаты же хором говорили о том, что некая непроницаемая завеса скрывает зону Аномалии от их варп-зрения.

Единственным достоверным источником знаний о Пардусе был слабый сигнал, посланный механическими, а не астропатическими средствами с разведкорабля Великого Похода. Он сообщил о наличии в глубине Аномалии множества прекрасных и необитаемых миров, подходящих для заселения Имперскими колонистами.

Практически все Экспедиции и Легионы, к которым Администратум Терры обращался с просьбами об исследовании Аномалии, отвечали отказом, не желая рисковать людьми и кораблями в этой странной области космоса. Все, кроме, разумеется, III Легиона. Фулгрим, следуя давным-давно данной Императору клятве о том, что вся Галактика до последней звезды будет приведена под Его руку, избрал Аномалию целью своего Легиона.

Не последнюю роль для Феникса сыграло и то, что покорение столь опасной области космоса ещё раз доказало бы совершенство Детей Императора и их превосходство над иными Легионами.

ПО ТРЕНИРОВОЧНЫМ ЗАЛАМ ПЕРВОЙ РОТЫ разносилось гулкое эхо лязгающих клинков и тяжких ударов, которыми награждали друг друга Астартес. Шестинедельный переход к Аномалии Пардус дал Юлию достаточно времени на то, чтобы как следует почтить память Ликаона и иных погибших Десантников и провести ускоренные тренировки неофитов и скаутов-ауксилариев. Теперь они были в полушаге от того, чтобы стать истинными Астартес и заменить павших в бою товарищей.

Конечно, юным Десантникам ещё предстояло убить своего первого врага и впервые пролить кровь не в учебном бою, но Каэсорон уже посвятил их в новейшие тактические приемы Детей Императора. Он рассказал им о том, как наслаждаться боем и уничтожением врагов, о том, как стимуляторы Байля пробудят в них невиданную и чувственную ярость, которая поможет в сражении. Молодые воины с восхищением и энтузиазмом внимали словам великого Первого Капитана, и Юлий ощущал, что упивается их почтительным вниманием.

И, конечно, он вновь смог найти время для чтения, и те часы, что оставались свободными от занятий с Ротой, Каэсорон проводил на архивных палубах. Словно одержимый, Юлий поглощал, страницу за страницей, труды Корнелия Блайка, и находил в них то, что удивляло, поражало и, быть может, изменяло его. Но, сколько бы книг отверженного жреца не прочел Первый Капитан, он чувствовал странную неудовлетворенность и верил, что самое важное ещё впереди.

Сейчас, раздетый до пояса, Юлий стоял в одной из сферических тренировочных клеток напротив свободно укрепленных в пазах потолка трех боевых механизмов, чьи вооруженные конечности пока что оставались неподвижными. Каэсорон ощущал, как кровь бешено несется по его жилам в ожидании боя.

Без предупреждений и сигналов, трио машин пробудилось, и воздух вокруг Юлия наполнился зловещим сверканием стали, жужжанием приводов и пощелкиванием механизмов. Выскочившее словно из ниоткуда лезвие меча заставило Каэсорона отскочить в сторону и тут же пригнуться, пропуская над головой шипастый моргенштерн, едва не проломивший Десантнику череп. Секунду спустя Юлий уже изогнулся в невообразимой позе, увернувшись от длинного острия, нацеленного ему в живот.

Ближайший механизм обрушил на Юлия град ударов стальной дубины, но Первый Капитан, принимая их на предплечья, лишь хохотал, скалясь от боли и наслаждения. Резко повернувшись, Каэсорон ударил ногой машину, пытавшуюся зайти к нему в тыл. Удар отбросил её в дальний конец клетки по потолочным рельсам. Третий из механизмов тем временем нанес Юлию размашистый боковой удар в голову с такой силой, что даже скользящее касание заставило Десантника откатиться в угол комнаты.

Вкус крови на губах лишь заставил Каэсорона смеяться громче прежнего, да так, что он едва не пропустил смертельный удар от одной из боевых машин. Её клинок полоснул Капитана по спине, и он, наслаждаясь болью от глубокого пореза, принялся крушить обидчика голыми руками.

Чудовищные удары Юлия за пару секунд расшатали стальные крепления механизма, и он рухнул на пол, превратившись в жалкую груду металла. Но, не успел Каэсорон мысленно похвалить себя, как опаснейший выпад другой машины обрушился на его затылок, заставив Десантика рухнуть на одно колено. Тут же он ощутил, как активировались стимуляторы Байля, насыщая его тело новой свежестью и силой.

Вскочив на ноги, Юлий обхватил ладонями несущийся к его груди клинок ранившей его машины, и, не обращая внимания на порезы, вырвал его из креплений. Отбросив лезвие в сторону, Каэсорон с медвежьей силой обхватил корпус механизма и развернул его в сторону последнего, третьего противника. Как раз в этот момент машина выпустила в сторону Десантника три длинных железных шипа.

Они пронзили насквозь «тело» механизма, схваченного Юлием, и тот, дернувшись в его руках, будто в агонии, отключился. Первый Капитан небрежно отшвырнул его в сторону, и, чувствуя себя более живым, чем когда-либо, направился к третьей машине. Все тело Десантника пело от наслаждения схваткой и уничтожением машин, и даже боль от глубоких ран казалась Юлию чем-то вроде тонизатора, бегущего по жилам.

Механизм описывал круги по тренировочной клетке, словно бы опасаясь приближаться к Каэсорону. Кто знает, быть может, в глубинах своего металлического «тела» он испытывал страх перед непобедимым врагом, разрушившим двух его собратьев? Так или иначе, Юлий не стал дожидаться атаки и напал первым, мощным ударом кулака отбросив машину к стене комнаты, о которую та и ударилась с тяжким грохотом. Первый Капитан немедленно подскочил к дергающемуся механизму и повторным, чудовищным по силе ударом ноги с разворота просто-напросто вбил его в стенку. Машина, вздрогнув ещё пару раз, замерла в неподвижности.

Удовлетворенно склонив голову, Юлий нетерпеливо начал переминаться с ноги на ногу и покачиваться на пятках, ожидая, когда механизмы вновь придут в движение. Через минуту, так и не услышав звуков, сопровождающих перезапуск боевых машин, Каэсорон понял, что основательно разломал их всех.

Неожиданно потеряв весь задор и утратив настрой, Первый Капитан открыл дверцу тренировочной сферы и направился в сторону личной каюты. О судьбе механизмов он особо не беспокоился, зная, что сервиторы уже получили сигнал о поломке и немедленно займутся ремонтом. Как ни удивительно, но наслаждение схваткой и жар в крови, нахлынувшие на Юлия, буквально пять минут назад, во время боя с машинами, уже словно бы испарились. Окружающий мир вновь казался ему серым и скучным.

Каэсорон брел мимо тренировочных зал, в которых бесчисленные Астартес сражались друг с другом, с сервиторами или просто проделывали упражнения, поддерживая свою великолепную физическую форму в идеальном состоянии. Несмотря на то, что обычно Десантникам не требовались столь изнурительные упражнения — генетические улучшения и стандартные стимуляторы делали за них всю работу — новые химические тонизаторы, введенные уже и в системы доспехов Мк. IV, требовали постоянных мощных нагрузок. Без этого, по словам Байля, могли возникнуть «некие затруднения» с перестройкой под них обмена веществ.

Юлий наконец добрался до своих скромных покоев. Из распахнутой двери пахнуло резким ароматом масел и порошков для чистки брони. Первый Капитан окинул взглядом каюту, словно видя её в первый раз — стальные, ничем не прикрытые стены, простая кровать у стены. В небольшом углублении стоят на подпорках его старые верные доспехи, а в длинном ящике у изголовья сложены болтер и силовой меч.

Кровь, пущенная ему боевыми машинами, уже свернулась, и Юлий машинально стер её со спины и лба влажным полотенцем, а затем плюхнулся на кровать, раздумывая, чем бы заняться дальше.

Металлические полочки над головой Каэсорона были забиты книгами. На самом видном месте лежали сборники стихов Игнация Каркази: «Оды и Песнопения», «Раздумья о Великих Героях» и «Похвалы Единству». До недавних пор Юлий мог бесконечно перечитывать их, но теперь строчки Игнация казались ему пустыми и надуманными. За книгами Каркази спрятались три тома Корнелия Блайка, те самые, о которых Каэсорону рассказывал старый архивариус Эвандер Тобиас, и Десантник решил продолжить чтение записок падшего жреца.

Выбранный на сегодня том носил название «Книга Уризена», пожалуй, самый скромный по объему из всех известных трудов Блайка. Впрочем, «Книга Уризена» была интересна тем, что в качестве предисловия к ней некий безымянный автор составил биографию Блайка. Надо сказать, что она проливала немало света на то, почему тексты скандального философа выглядели именно так, а не иначе.

Из тщательно и подробно выписанной биографии Юлий узнал, что Корнелий Блайк за свою жизнь сменил немало занятий, видимо, ища свое истинное призвание. Художник, поэт, мыслитель, воин, наконец, пришедший к жречеству (тогда говорили «ставший священником»), Корнелий с детства обладал ярким и пытливым умом, талант ученого и философа совмещался в нем с мистическими задатками пророка. Как говорил он сам, ещё в юности его поразил образ идеального мира, явившийся в странном видении. То был мир, в котором исполнялись любые мечты и желания людей, даже те, которые в реальности Блайк мог лишь воспевать в стихах, картинах и философских трудах.

Следующее, на чем заострял внимание биограф — судьба младшего брата Корнелия. Имени его история не сохранила, все, что знали достоверно — юноша погиб в одной из бесчисленных войн, что прокатывались в те времена по Североафрикейским Конклавам. По мнению автора предисловия, именно судьба брата заставила Блайка стать «священником».

В дальнейшем Блайк стал известен благодаря шокирующим картинам и рассказам из жизни его давным-давно погибшего брата. Как утверждал Корнелий, тот сам рассказывал или показывал их ему во сне.

Каэсорон догадывался, что путь священника Блайк избрал в качестве некого убежища — то ли от судьбы, то ли от внимания властей — но он не спас его. Мистическия видения и запретные желания преследовали его с ещё большей силой, наделяя еретика странными, мистическими способностями. По слухам, однажды высший жрец другого ордена умер на месте, просто взглянув Корнелию в глаза.

Задыхающийся в тесной церквушке одного из безымянных городов Урша, Блайк постепенно убедил самого себя в том, что человечество должно извлечь важные уроки из его «научных» трудов и его тяжелой судьбы. Приняв такое решение, Корнелий обратил пока ещё не растраченные силы на создание творений, с помощью которых собирался доносить свои идеи до будущих последователей.

Юлий уже прочел немало стихов Блайка, и, даже не будучи критиком, без труда понял, что большинство из них Корнелий писал, не утруждая себя заботами о рифмах, размерах и ритме. Однако же, в них сквозила стержневая идея всего творчества опального жреца. Каэсорона она довольно сильно заинтриговала: Блайк утверждал, что бороться со своими желаниями — бесполезно и опасно, какими бы безумными они не казались со стороны. Ещё одна мысль, так или иначе встречавшаяся во всех работах Корнелия — уверенность в необходимости постоянных чувственных переживаний. Без этого якобы невозможно ни духовное развитие, ни истинное творчество.

Никакое наслаждение не будет отвергнуто, ни одна страсть не будет закована в цепи, ни один ужас, щекочущий нервы, не останется неиспытанным и ни одна мелочь не избегнет внимания. Отступив от этих правил хоть на шаг, мы никогда не достигнем совершенства. Взирать на красоту и уродство, испытывать любовь и ненависть равно необходимо человеку для полноценного наслаждения жизнью.

Жрецы ордена, к которому принадлежал Блайк, говорили в своих проповедях о Двух Силах, двух конфликтующих началах — Добре и Зле. Корнелий же с легкостью смел границы меж ними, назвав «бессмысленными словами», неспособными отразить единство мира, должного приносить наслаждение человечеству. Во Вселенной нет ничего изначально «хорошего» или «плохого», это выдумки косных людей с зашоренными глазами.

Юлий усмехнулся, читая эти громкие слова Блайка. Из биографии жреца Десантник уже знал, что Корнелия впоследствии вышвырнули из его религиозного ордена за то, что он чересчур рьяно претворял в жизнь свои теории — прежде всего, на укромных улочках и в дешевых борделях родного города. Вот уж действительно, «никакое наслаждение не будет отвергнуто и ни одна мелочь не избегнет внимания».

Кроме того, Блайк утверждал, что мир, скрытый в его видениях, куда более важен и прекрасен, нежели физическая реальность, и что человечество должно искать свои идеалы именно внутри себя, а не в грубой и бесчувственной материальной Вселенной. В его работах раз за разом повторялись выпады против ограничений и условностей, накладываемых на человечество рамками окружающего мира и замедляющих его духовный рост. Впрочем, Юлий подозревал, что на самом деле это были хорошо замаскированные нападки на тогдашнего правителя государства Урш, короля-воина Шан-Халя, который стремился достичь господства над Землей, в открытую применяя силу и жестоко угнетая порабощенные народы.

«Чтобы в открытую проповедовать подобную философию в такое страшное время, нужно быть безумцем» — так говорили многие. Однако же, Каэсорон вовсе не считал Блайка сумасшедшим, ведь его слова привлекли множество последователей, приветствовавших его как великого пророка, ведущего человечество в новую Эру, Эпоху Свободы Чувств.

Юлию вспомнился прочтенный когда-то сборник афоризмов Пандораса Женга, философа, подвизавшегося судьей при дворе одного из автархов Девятого Индонезийского Блока. Тот в свое время высказывался в поддержку мистиков и спиритов, говоря о том, что недооценка таких людей может привести к большим бедам. По мнению Женга, события действительно важные, имеющие влияние на судьбы всего человечества, просто не могут не иметь отголосков как в будущем, так и в прошлом.

Больше того, защищая в суде кого-то из современных ему «пророков», Пандорас изрек следующее:

— Именовать человека безумцем лишь потому, что он разговаривает с духами и способен к ясновидению, слишком опрометчиво. Если нечто не вписывается в известную нам научную теорию Вселенной, то это ещё не означает, что оно не существует.

Юлию всегда нравились работы Женга, особенно те из них, в которых философ призывал не относиться ко всем пророкам и мистикам как к мошенникам, пытающимся дурачить простых людей, одурманивая их красивыми загадками и принося сомнения в их жизни. Пандорас писал, что настоящие мистики, напротив, пытаются своими методами понять те загадки и разрешить те сомнения, от которых прочие стараются поскорее отмахнуться.

Что до Блайка, то он в своих тайных работах изливал потоки ненависти на головы тех, кто насильно удерживает людей от продвижения к высшему совершенству, к освобождению скрытых до поры возможностей духа. Яростнее всего Корнелий выступал против правителей, чья жестокая власть лишает народ надежды на лучшее будущее, что, без сомнений, делало его антагонистом таких людей, как тот же Шан-Халь или деспот Калаганн, тиранов, ведущих человечество к падению в пасть «Хаоса», царства ужаса, которое в неимоверно далеком прошлом стало колыбелью реального мира, а в будущем, несомненно, окажется его могилой.

Блайк использовал понятие красоты как некого окна в воображаемый им дивный мир будущего, и в этом он сходился с древними мыслителями, вслед за ними обращаясь к идеям алхимического символизма. Как и герметики, он верил, что человечество суть микрокосм Божественного. Несомненно, проникшись их теориями, Корнелий набросился на древние философские труды. Он превосходно изучил орфическую и пифагорейскую школы, неоплатонизм, ту же герметику, каббалистику, произведения Иоганна Эригены, Парацельса, Грегуса, Якоба Бёма. Юлию, впрочем, ни одно из этих имен ровным счетом ничего не говорило, но он решил как-нибудь попросить Эвандера Тобиаса отыскать ему что-нибудь из их книг.

Накопив огромный багаж знаний и развив собственную мифологию, Блайк объединил и подытожил всё ранее высказанные идеи в своей величайшей поэме, «Книге Уризена».

Великое творение еретика начиналось с аллегорического описания падения «Человека Небесного» в водоворот приземленных чувств, названных Корнелием «темными аллеями души». На протяжении всей книги люди — потомки «Человека Небесного» — пытались превзойти свои мирские страсти и воплотить их в некое чистейшее чувство, которое Блайк именовал «Божественным». С тем, чтобы лучше описать этот вселенских масштабов процесс, Корнелий ввел существо, которому суждено впервые совершить революцию чувств и страстей. Имя этого «Пробуждающей Сущности» звучало на языке Блайка как «Орк», и Юлий рассмеялся, удивившись забавному совпадению. Не мог же, в самом деле, Корнелий предвидеть, как широко эта зеленокожая зараза расползется по Галактике?

Далее в поэме говорилось о том, что падение человечества с высот благодати привело к потере важной части его сути — того самого «Божественного», и поэтому на протяжении эпох люди были обречены на бесплодные попытки отыскать утраченное и воссоединиться с ним. Строки из поэмы, в которых описывались метания человеческой души, раздробленной на мелкие осколки, и неустанно пытающейся собрать воедино потерянные частички, явно перекликались с мифами Древнего Гипта так в тексте, высеченными на гробницах его царей. В одной из таких легенд рассказывалось о древнем боге Осирисе, преступно рассеченного в начале времен на множество кусков, и об обязанности, возложенной на человечество — отыскать все части тела Осириса и в награду обрести духовную цельность.

Вообще-то, несмотря на все недостатки самого Блайка и его работ, Юлий Каэсорон признавал за жрецом оригинальность мыслей и храбрость, необходимую для того, чтобы в открытую высказывать их в столь опасную и неприспособленную для свободного философствования эпоху. Не имея возможности силой оружия свергнуть ненавистных угнетателей, Корнелий использовал против них свой пророческий дар, свои необычные способности и умение увлекать за собой людей.

Блайк отвергал порядок и закон в любых формах, приветствуя беспокойные мистические силы, зовущие человечество к пробуждению, к страстной и чувственной жизни, к духовному росту и развитию.

— Мы обретаем Знание только через Ощущение, — с улыбкой читал самому себе вслух Юлий. — Полная свобода — вот то, чем должен быть наделен каждый человек, ибо любые рамки и границы оскорбительны. Страдать от наслаждения и наслаждаться страданием — главная цель нашей жизни.

 

Глава Двенадцатая

В гордыни нет чистоты/Рай/То, чему не суждено завершиться

ВНОВЬ, КАК И ПРЕЖДЕ, ВОИНЫ ЗАНИМАЛИ МЕСТА у круглого стола Гелиополиса, освещенного лишь огнем, пылающим в жаровне посреди столешницы, да факелами, укрепленными на золотых постаментах статуй.

Саул Тарвиц всего лишь второй раз в своей жизни преступал порог великолепной залы, но за те месяцы, что прошли со дня его принятия в ряды Братства, многое изменилось. Он и не подозревал, сколь многое.

Могучая фигура Лорда Фулгрима возникла в ярком проеме Врат Феникса. Перед встречей со своими лучшими воинами Примарх облачился в пурпурную тогу, украшенную золотым шитьем, складывающимся в пылающие очертания птицы-феникса. На длинных волосах Фулгрима возлежал венок из золотых лавровых листьев, а препоясался Финикиец полюбившимся ему серебряным мечом. Обходя воинов, Примарх каждого называл по имени и находил для всех добрые слова. То, какое впечатление на гордых и суровых Капитанов Детей Императора производило подобное обращение, сложно передать словами. Когда Фулгрим похлопал Саула по плечу и сказал что-то ободряющее, Тарвиц испытал почти физическое наслаждение и восхищение при одной лишь мысли о том, что столь прекрасный, идеальный воин помнит его имя…

Соломон Деметер, сидевший напротив Саула, поприветствовал его легким кивком. Тарвиц вспомнил, что, когда они с Люцием и Эйдолоном вошли в Гелиополис, Второй Капитан внимательно взглянул именно на него. Мрачный Марий Вайросеан занимал кресло рядом с Деметером, а с другой стороны беспокойно вертелся Юлий Каэсорон, хохотавший в голос над своими же кровожадными историями о резне, которую его Рота учинила на борту флагмана Диаспорекса. Издавая различные звуки и широко размахивая руками, Первый Капитан изображал наиболее удачные, по его мнению, смертельные удары, щедро раздаваемые врагам.

Тарвиц заметил в глазах Соломона отблеск гнева, когда Каэсорон начал описывать, как они с Примархом пробились на капитанский мостик и чуть ли не вдвоем перебили там несколько сотен жутких монстров. Саул немного удивился, вспомнив, что честь первыми ворваться в сердце вражеского корабля принадлежала воинам Деметера, и что оборону на мостике держали не так много солдат.

По правую руку Фулгрима восседал Лорд-Коммандер Веспасиан, и его добрые глаза лучились искренней радостью при виде того, что все три офицера Детей Императора живыми и невредимыми вернулись со своего задания. Тарвиц улыбнулся в ответ, про себя же думая о том, что накопившаяся за время войны на поверхности Убийцы усталость ещё не скоро отпустит даже его. Мегарахниды оказались страшными врагами, и нежданная помощь от Лунных Волков пришлась как нельзя кстати.

Саул мельком глянул на Эйдолона, вспоминая яростную перебранку, случившуюся между ним и Капитаном XIV Легиона Тариком Торгаддоном сразу же после встречи с воинами Хоруса. Несмотря на все уважение, которое Тарвиц по долгу службы питал к Эйдолону, он не без удовольствия понаблюдал тогда, как бесстрашный и умный Торгаддон ставит на место его Лорд-Коммандера.

И, хотя позже Эйдолон сумел вернуть доверие Лунных Волков, исправно служа Воителю, урок, данный ему Тариком за детские ошибки, допущенные при высадке, наверняка засел в голове у гордого советника Фулгрима.

И прекрасному Люцию не удалось вернуться с той войны без боевых шрамов. Хотя ни одному мегарахниду, конечно же, не удалось нанести ни малейшего пореза лучшему мечнику Легиона, дуэль в тренировочном зале с Гарвелем Локеном дала ему столь же серьезный урок и памятку в виде изуродованного носа. Несмотря на все старания апотекариев, лицевая кость срослась неправильно, и идеальный профиль Люция погиб навсегда. Правда, никто, кроме самого мечника, внимания на это не обратил.

Тем временем Врата Феникса наконец-то закрылись, и Фулгрим занял свое место у стола, протянув руки к жаровне.

— Братья, в пламени сем вновь я приветствую вас в рядах Братства Феникса!

Повторив жест примарха, воины хором произнесли:

— Выйдя из огня, в огонь мы вернемся!

— Как я счастлив, что могу вновь видеть всех вас рядом с собой, дети мои, — напевно произнес Фулгрим, одаривая Капитанов улыбкой, от которой их душам захотелось петь. — Много дней минуло с тех пор, как мы в последний раз собирались здесь и слушали превосходные повести о храбрости и славе. Наконец-то мы вместе, и вместе мы отправимся в неизведанную часть Галактики, дабы раскрыть её удивительные тайны. Наши астропаты оказались неспособны прозреть мрак, окружающий эту область космоса, но Детей Императора этим не испугаешь. Мы всегда рады трудностям и угрозам, ибо преодоление их ведет к совершенству.

Тарвиц увидел в глазах Фулгрима жестокое предвкушение грядущих битв, и, когда Примарх говорил об опасностях дальнейшего пути, это чувство передалось Саулу и зажгло его кровь. Никогда прежде, даже в своей знаменитой речи на Хемосе пред лицом Императора, Феникс не был столь возбужден и энергичен. Казалось, что всё тело Примарха напрягается от наслаждения звуками собственного голоса.

— Наши возлюбленные братья, — продолжал Фулгрим, все более и более музыкально, — вернулись, исполнив свой долг миротворцев, и, я знаю, они опасаются, что упустили долю славы, завоеванной нами бок о бок с братским Легионом Мануса, их чело увенчано не менее достойными лаврами. Им выпала честь сражаться вместе с Десантниками Воителя против злобных чужеродных тварей.

Перед глазами Саула Тарвица всплыли картины недавнего прошлого. Немного «чести и славы» заслужили они в первые часы после высадки на поверхность, в смертоносных и скоротечных схватках с мегарахнидами выучка и мастерство Детей Императора оказались мало востребованными. Это были не изящные дуэли, а жестокая, непрерывная, кровавая резня, и немало прекрасных воинов встретили свою смерть под безумными низкими небесами Убийцы. И за это нужно сказать спасибо Эйдолону и его глупым ошибкам. Кто знает, чем кончилось бы дело, если бы не прибывшие вовремя Лунные Волки?

Затем явился Сангвиниус, и Тарвиц улыбнулся, вспомнив великолепную картину, которую являли собой сражавшиеся спина к спине Воитель Хорус и Повелитель Ангелов, подобные неуязвимым богам войны на вечно мрачных полях Убийцы. То было действительно славное время, и Детям Императора удалось восстановить свою честь.

— Быть может, Лорд-Коммандер Эйдолон почтит нас увлекательным рассказом о битвах с мегарахнидами? — спросил Веспасиан.

Саул взглянул на своего командира, поднявшегося с неизменной брезгливо-горделивой усмешкой на губах.

— Что ж, если Братство и правда желает услышать мою историю…

Хор подтверждающих голосов раздался с мест, и Эйдолон улыбнулся куда шире и веселее прежнего.

— Итак, Лорд Фулгрим уже сообщил вам о великих победах, одержанных нами во время кампании на поверхности мира, не зря названного «Убийцей». И, безусловно, мой повелитель, — Эйдолон поклонился Примарху, — я глубоко признателен Вам за то, что Вы позволили мне задержаться в пути ради спасения наших братьев, Кровавых Ангелов.

Тарвиц, мягко говоря, опешил. Прежде всего, слово «спасение» ни разу не звучало ранее за все время войны с мегарахнидами. Невероятной была сама мысль о том, что Легион Астартес может нуждаться в чем-либо, кроме подкреплений. Да и «спасение» у Детей Императора не очень-то заладилось.

— Сразу же по прибытии на орбиту Один-Сорок-Двадцать, нам стало ясно, что командующий 140-й Экспедицией, человек по имени Матануаль Август, совершенно не способен руководить войсками в сложных ситуациях, — продолжал Эйдолон. — Зная о грядущем прибытии Воителя, я возглавил свои отряды на поверхности Убийцы, преследуя две цели: защиту посадочных секторов и спасение тех Кровавых Ангелов, которых Август, проявив свою некомпетентность, без разведки бросил в опасные зоны, да ещё и чуть ли не повзводно.

Если первые слова своего командира поразили Саула, то от этого пассажа Эйдолона он просто остолбенел. Лорд-Коммандер спокойно и уверенно искажал очевидные факты пред лицом Примарха. Конечно, Матануаль Август разбил отряды Кровавых Ангелов на маленькие отделения и отправлял их, по сути, на верную смерть. Однако же, в том, что Эйдолон поспешил с высадкой на поверхность, говорило вовсе не о его беспокойстве за братьев-Астартес. Единственное, чего он желал — самолично завоевать славу покорителя Убийцы, не оставив ни капли Легиону Воителя.

Эйдолон тем временем перешел к рассказу о первых сражениях и последующем уничтожении мегарахнидов, изо всех сил стараясь подчеркнуть успехи Детей Императора и принизить заслуги Лунных Волков и Кровавых Ангелов.

Стоило ему закончить, как Гелиополис утонул в громких аплодисментах и одобрительных ударах кулаком по столу, приветствующих «великие победы» воинов Эйдолона. Тарвиц покосился на Люция, пытаясь понять его отношение к подобным выдумкам Лорда-Коммандера, однако, по, как всегда, спокойному и холодному лицу мечника невозможно было прочесть что-либо.

— Прекрасная история, брат — кивнул Веспасиан, когда незаслуженные овации стихли. — Возможно, чуть позже мы услышим героические рассказы твоих воинов?

— Может быть, — выдавил Эйдолон сквозь зубы, но Саул сразу понял, что в Гелиополисе этого точно не произойдет. Лорд-Коммандер никому не позволит сказать хоть слово, отличное от его версии произошедшего на Убийце.

Фулгрим, обращаясь к «герою» дня, произнес:

— Ты принёс новую славу нашему Легиону, Эйдолон, и всё твои воины получат награды, заслуженные ими. Что до погибших, то я немедленно прикажу выгравировать их имена на стенах анфилады, ведущей к Вратам Феникса.

— Благодарю за честь, Лорд Фулгрим, — ответил Эйдолон, вновь усаживаясь за стол.

Кивнув, Примарх обратился ко всему Братству:

— Лорд-Коммандер проявил великую храбрость пред лицом серьезной опасности и стал примером для всех нас. Я хочу, чтобы вы донесли слова Эйдолона до ваших воинов. Ну что ж, а теперь обратимся к будущим победам, ибо Дети Императора не имеют обыкновения почивать на лаврах и жить минувшим. Мы всегда стремимся к новым вызовам и ищем новых врагов, в боях с которыми вновь и вновь доказываем свое превосходство.

— Пребывая здесь, в неизведанной области космоса, — продолжал Фулгрим, — мы пронзаем её тьму светом Императора. Миры, пребывающие здесь, погружены во мрак, развеять который должны Дети Императора, несущие по Галактике сияние Имперских Истин. Сейчас наш флот приближается к одной из таких планет, и я позволил себе обозначить её как Двадцать Восемь-Четыре, в знак грядущего приведения к Согласию. Позже я объясню каждому из вас его роль в дальнейших действиях, а сейчас — испробуйте вино победы!

При этих словах Примарха Врата Феникса распахнулись, и целая армия слуг в простых бледно-кремовых хитонах вошла в Гелиополис, неся амфоры с дорогим вином, блюда с мясом экзотических зверей, свежими фруктами, мягким хлебом, сладостями и прочими необычными кушаньями.

Тарвиц с удивлением взирал на процессию слуг, расставлявшим изысканные напитки по маленьким столикам в углах Гелиополиса. Конечно, в обычае Детей Императора было «пробовать победу на вкус» ещё до начала сражения, но настолько пышное пиршество показалось ему излишним и вычурным. Всё-таки они воины, а не гурманы.

Тем не менее, вместе с прочими Капитанами Саул поднялся с кресла и прихватил на одном из столиков чашу вина, стараясь не встречаться глазами с Эйдолоном, боясь, что тот немедленно поймет отношение Тарвица к его лжи о случившемся на Убийце. Люций неслышно подошел к нему со спины, на по-прежнему красивом лице Тринадцатого Капитана играла непонятная улыбка.

— Лорд-Коммандер неплохо осветил наши победы, а, Саул?

Тарвиц кивнул, и, оглянувшись по сторонам, ответил:

— Да уж, это был действительно… интересный взгляд на кампанию.

— Эй, да ладно тебе, — отмахнулся Люций. — Если уж кто-нибудь и заслуживает почестей за битвы на той мрачной планетке, то уж точно мы, а не проклятые Лунные Волки!

— Ты просто злишься на них из-за того, что Локен победил тебя в том бою.

Мгновенно помрачневший Люций выпалил:

— Он меня не победил, ясно?!

— Ты, видно, забыл, как валялся на полу в конце поединка? — подколол его Саул.

— Он обманул меня, использовал грязный трюк, — оправдывался Люций. — Я-то надеялся на честную дуэль на мечах. Но ничего, когда мы скрестим клинки в следующий раз, Локен получит свое!

— Ну да, если не выучит к тому времени новые «грязные трюки».

— Нет уж, — злобно фыркнул Люций. Тарвица вновь больно уколола растущая гордыня собрата, замешанная на чистом эгоизме. Когда-то они были близкими друзьями, но, шагая вверх по иерархии Легиона, понемногу начали отдаляться.

— Поверь мне, — никак не мог успокоиться Тринадцатый Капитан, — этот Локен всего лишь тупое примитивное животное, как и все эти Лунные Волки!

— Все? Даже Воитель?

— Нет, нет, что ты! — испуганно протараторил Люций. — Я имел в виду, что простые воины в их Легионе немногим лучше варваров Русса. Грубые, необразованные, лишенные нашего изящества и утонченности. Да что там, Убийца лишний раз доказала превосходство Детей Императора над прочими Астартес!

— Уверен? — произнес чей-то голос. Обернувшись, Тарвиц увидел Второго Капитана, стоявшего в нескольких шагах от них.

— Капитан Деметер, — склонил голову Саул, — для меня честь видеть вас снова. Мои поздравления с превосходной победой над Диаспорексом и захватом капитанского мостика на их флагмане.

Улыбнувшись, Соломон подошел к нему вплотную.

— Спасибо на добром слове, но на твоем месте я бы не расточал мне комплименты в полный голос. Лорд Фулгрим не особо обрадовался, когда Вторая Рота лишила его заслуженного триумфа. И, кроме того, я пришел сюда не затем, чтобы выслушивать похвалы в свой адрес.

— И зачем же? — поинтересовался Люций.

Пропустив мимо ушей оскорбительный тон вопроса, Соломон ответил:

— Дело в том, Капитан Тарвиц, что я позволил себе понаблюдать за тобой, когда Эйдолон рассказывал Братству о событиях на Убийце. И, судя по твоему лицу, к его словам можно кое-что добавить. Быть может, ты изложишь мне свою версию событий?

— Лорд Эйдолон описал кампанию на 140-20 так, как он её видел, — нейтрально произнес Тарвиц.

— Послушай, Саул — ведь можно так тебя называть? — давай говорить откровенно, — предложил Соломон.

— Буду только рад, — честно ответил Тарвиц.

— Начнем с того, что мы оба знаем: Эйдолон — очень неприятный тип, — произнес Деметер, и Саула поразила прямота Второго Капитана.

— Лорд-Коммандер Эйдолон, — встрял Люций, — ваш вышестоящий офицер. Не стоит об этом забывать, Капитан Деметер. — Мне прекрасно известна иерархия Легиона, — огрызнулся Соломон, — и в табели о рангах я стою выше вас, Тринадцатый Капитан Люций. Значит, я — ваш вышестоящий офицер, и вам не стоит об этом забывать. Люций быстро кивнул, и Деметер, не давая ему опомниться, спросил в лоб:

— Так что же на самом деле случилось на поверхности Убийцы?

— В точности то, о чем рассказывал Лорд-Коммандер Эйдолон, — уверенно ответил Люций.

— Это правда, Саул? — резко обернулся Соломон.

— Вы что же, обвиняете меня во лжи? — ожесточился Люций, и его рука охватила рукоять клинка, откованного на Урале мастерами Клана Терраватт во время Объединительных Войн. Заметив этот жест, Деметер медленно повернулся к Люцию, меряя его взглядом, словно изучая врага перед схваткой. Хотя он был явно выше, шире в плечах и, несомненно, сильнее, Люций превосходил его в изяществе и ловкости, и, что важнее всего, в скорости реакции. Тарвиц поймал себя на мысли о том, что почти серьезно размышляет о победителе в бою насмерть между двумя Капитанами, и поблагодарил судьбу за то, что такой поединок невозможен.

— Мне вспоминается, как вы впервые пришли сюда, Люций, — медленно начал Соломон. — Тогда я решил, что вам суждено стать превосходным офицером и отличным воином.

Люцию явно польстили слова Деметера, но Второй Капитан продолжал:

— Но теперь я вижу, как глубоко ошибся. Вы всего лишь мелкий завистник, карьерист и подпевала, думающий, что совершенствование себя и достижение превосходства над другими — одно и то же.

Бледное лицо Люция начало медленно наливаться кровью, однако Соломон ещё не закончил:

— Высокая и чистая цель каждого воина нашего Легиона — стремление к идеалу, что воплощен в Императоре, возлюбленном всеми. Однако же, нам не стоит пытаться сравниться с Ним, поскольку Император превыше обычных людей, превыше любого из Астартес, превыше даже Примархов. Конечно, из-за нескольких наших доктрин Дети Императора могут показаться кому-то горделивыми и холодными, поэтому запомни: в гордыни нет чистоты. Урок окончен.

Люций склонил голову, но Тарвиц, хорошо изучивший его за время прежней дружбы, знал, что мечник сейчас из последних сил сдерживается от вспышки гнева. Краска схлынула с лица Люция, и он тихо проговорил:

— Благодарю за урок, Капитан. Надеюсь, когда-нибудь смогу преподать вам такой же.

Ещё раз коротко кивнув, мечник развернулся на месте и направился в сторону Эйдолона.

— Он тебе этого не забудет, — с трудом скрывая улыбку, предупредил Тарвиц.

— Ну и прекрасно, — заявил Соломон. — Может, хоть что-нибудь поймет, если поразмыслит как следует.

— Навряд ли. Люций — не самый усердный ученик.

— В отличие от тебя, Саул?

— Делаю что могу.

Соломон рассмеялся.

— До чего же ты дипломатичен, Саул! Знаешь что, раз уж я рассказал Люцию о своих впечатлениях при первой встрече с ним, то откроюсь и тебе. Признаться, я тогда решил, что ты никогда не станешь кем-то большим, чем неплохой боевой офицер, но сейчас уверен — тебя ждут великие дела.

— Спасибо, Капитан Деметер.

— Для тебя — Соломон. Так, я смотрю, собрание окончено, поэтому давай-ка кое-что обсудим наедине.

ПОВЕРХНОСТЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ-ЧЕТЫРЕ, на которую опустились челноки Детей Императора, показалась Деметеру прекраснейшим из мест, виденных им в своей жизни. Ещё при взгляде с орбиты планета, казалось, источала покой и умиротворенность: цветущие материки, чистая синева океанов и прозрачная атмосфера, исчерченная причудливыми завитками пушистых облаков. Пробы воздуха, взятые автоматическими зондами, показали его полную пригодность для дыхания, а также полное отсутствие каких-либо вредных выбросов, душивших немало Имперских миров и превращающих их в подобие индустриального ада. Кроме того, анализ электромагнитных излучений позволил с уверенностью говорить об отсутствии на планете развитой разумной жизни.

Более подробных отчетов стоило ждать через несколько дней, однако уже сейчас стало очевидно, что планета полностью необитаема, если не считать нескольких объектов, напоминающих руины какой-то давным-давно исчезнувшей цивилизации.

Проще говоря, это был идеальный мир.

Четыре «Штормбёрда» совершили посадку на каменистых холмах в устье широкой долины. Перед ними возвышалась широкая и прекрасная горная гряда, пики которой укрывали снежные шапки — признаки мягкого, умеренного климата. Как только пыль, поднятая двигателями челноков, осела, Фулгрим вывел своих воинов на поверхность нового мира, предназначенного Империуму.

Соломон спокойно сошел по трапу и окинул взглядом дали, открывшиеся перед ним с вершины холма. Его охватило странное чувство, схожее с надеждой, которой заранее не суждено сбыться. Тем временем из своих челноков вышли Юлий и Марий, а за ними последовали Фулгрим и Тарвиц. Рядовые Астартес бегом занимали позиции по периметру посадочной зоны, но Деметер даже не смотрел в их сторону, заранее зная, что оружие здесь не понадобится. Здесь не было врагов, с которыми нужно сражаться, не было угроз, от которых нужно было защищаться. Этот мир сдался без боя, даже не сдался, а радушно встретил их, словно дорогих гостей.

Как только авточувства брони ещё раз подтвердили пригодность здешнего воздуха для дыхания, Соломон снял шлем и сделал глубокий вдох. Второй Капитан даже прикрыл глаза от наслаждения — настолько прекрасен и чист был воздух 28-4 по сравнению с тысячи раз рециркулированной и профильтрованной корабельной атмосферой.

— Надень-ка шлем обратно, — посоветовал Марий. — Мы ведь точно не знаем, не опасен ли здешний воздух.

— По показаниям сенсоров брони, всё в порядке.

— Лорд Фулгрим по-прежнему в шлеме.

— И что?

— И то, что стоило бы подождать его команды.

— Прости, Марий, но я не нуждаюсь в ежеминутных приказах по таким пустяковым поводам, — разозлился Деметер, — и с каких это пор ты стал таким мнительным?

Не ответив ни слова, Вайросеан отвернулся и принялся с преувеличенным вниманием наблюдать за высадкой последних Десантников из «Штормбёрдов». Покачав головой, Соломон положил шлем на сгиб руки и запрыгал по камням, забираясь на самую верхушку холма.

Земли, представшие перед его глазами, являли собой бесконечное море зелени. Светлые леса росли у подножий гор, сверкающие под солнцем спокойные голубые реки лениво текли со снежных вершин, направляясь к далеким морским берегам. На всем протяжении долины возвышались циклопические руины, которые, по мнению флотских планетографов, представляли собой часть невообразимо огромного сооружения. С вершины холма они казались Соломону чем-то вроде половины гигантского арочного прохода, но понять, что представляет собой комплекс в целом, понять было невозможно.

Острые глаза Деметера озирали поверхность планеты на сотни километров, он видел блеск далеких озёр у горизонта, стада диких животных, кочевавших по бескрайним равнинам. Двадцать Восемь-Четыре ничто не скрывала от чужаков, и в ясном, чистом её небе пели неведомые людям птицы.

О Терра, когда же он в последний раз видел столь девственный мир?

Как многие другие Дети Императора, Соломон вырос на Хемосе, планете, не знавшей смены дня и ночи, вечно скрытой под пеленой пыли и смога, сквозь которую не могли пробиться лучи далекого солнца. Нескончаемые серые сумерки, мрачные и беззвёздные, навсегда запомнились Второму Капитану, и сейчас его сердце пело при виде прекрасного безоблачного неба Двадцать Восемь-Четыре.

Соломон ощутил горький стыд при мысли о том, как страшно измениться эта планета после того, как войдет в состав Империума. Уже через несколько дней передовые отряды Механикумов развернут здесь колонизационные модули и начнут добычу полезных ископаемых. Деметер почувствовал, что даже он, простой воин, который не сегодня-завтра навсегда улетит отсюда, не может смотреть в глаза обреченному миру. И тут же он понял, на что так надеялся — ему страстно хотелось, чтобы человечество изыскало какой-нибудь способ сохранить чудесную природу этой планеты.

Неужели Механикумы, наделенные всей этой научной и технической мощью, не могут создать технологии, которые позволят извлекать природные ресурсы, не обрушивая на планеты неисчислимые беды: загрязнения, перенаселенность, прочие надругательства над их первозданной красотой?

Впрочем, все эти благие намерения Деметер ничто не изменили бы — раз этот мир не населен и пригоден для колонизации, то 28-я Экспедиция оставит здесь небольшой гарнизон Архитских Паладинов Файля и отправится дальше.

— Соломон! — как всегда в последнее время, чересчур громко позвал Юлий.

Оторвавшись наконец от созерцания красот планеты, Деметер сбежал вниз по склону холма и подошёл к Каэсорону.

— Что такое?

— Собирай людей! Мы отправляемся осматривать те руины.

Интерьер «Ла Венице» здорово изменился за последние два месяца. Остиан вновь и вновь мусолил в голове эту простую мысль, опрокидывая один за другим бокалы легкого вина. Если прежде она смотрелась как обычное место встреч творческих людей, со всей своей излишней «богемностью», то теперь огромная зала превратилась в какую-то смесь ристалища эпохи упадка и притона на нижних уровнях улья.

Стены без всякой меры облепили сусальным золотом, и каждый скульптор на борту корабля счел своим долгом налепить по несколько дюжин того, что теперь сходило за изваяния… ну то есть, почти каждый скульптор.

Художники в каком-то исступлении, словно боясь, что у них вот-вот отберут краски, размалевывали бесконечными фресками стены и потолок, а целая армия портных, подвизавшаяся в Экспедиции на шитье мундиров и знамен, ткала безумных размеров занавес. Единственным местом во всей «Маленькой Венеции», до которого ещё не добрались бешеные кисти художников, оставалась стена за сценой, якобы по личному приказу Примарха зарезервированная под будущее эпическое полотоно Серены д'Ангелус. Впрочем, Остиан уже несколько недель не виделся с подругой, поэтому лишь пожимал плечами, когда у него пытались выяснить подробности.

Да и при последней их встрече, больше месяца назад, Серена выглядела просто кошмарно. В ней не осталось почти ничего от той волнующе прекрасной женщины, в которую Делафур, честно говоря, начал понемногу влюбляться. Они тогда обменялись парой ничего не значащих фраз, после чего художница быстро удалилась.

— Я должен пойти к ней, — твердо сказал себе Остиан, словно бы слова, произнесенные вслух, лучше помогли ему решиться на это.

Тем временем на сцене изгалялась труппа танцоров и певцов, издавая при этом некие жуткие звуки, которые, как надеялся Делафур, никто не решился бы назвать музыкой. Коралина Асенека, прекрасный итератор и Летописец, с такой легкостью вычеркнувшая его из списка отправляющихся на Лаэр, стояла в центре сцены. А в первых рядах немногочисленных, но явно благодарных зрителей Остиан заметил и ту, что была истинной причиной самого тяжелого разочарования в его жизни. Беква Кинска вопила и извивалась перед сценой, ругая последними словами танцоров и певцов, её синяя грива разметалась по плечам, словно водоросли из лаэрского океана, а подол длинного платья то обматывался вокруг ног певицы, то развевался вокруг. Похоже, подготовка к «Маравилье» в честь Фулгрима шла полным ходом.

На взгляд Остиана, Ла Венице теперь выглядела просто гротескно. Пытаясь придать ей как можно более пышный и вычурный, Летописцы получили в итоге какое-то разноцветное шумное месиво.

К счастью, барная стойка оставалась непокоренной — видимо, даже свихнувшиеся местные «дизайнеры» опасались навлечь на себя гнев нескольких сотен мрачных завсегдатаев, готовых до последней капли выпивки отстаивать свою цитадель. Что интересно, пили здесь только те…

Остиан потерял мысль, уставившись на целую толпу Летописцев, собравшихся вокруг огромного Десантника по имени Люций. Бледнолицый воин, явно наслаждаясь вниманием, рассказывал не совсем почтенной публике истории о произошедшем на планете, названной им Убийцей. Сообщив кое-что о подвигах Воителя и Сангвиниуса, Люций перешел к самовосхвалению, и поднабравшемуся Остиану показалось жалким и смешным, что Капитан III Легиона ищёт славы у таких типов, как обитатели Ла Венице. Разумеется, высказывать свои идеи вслух Делафур воздержался.

Да, когда-то «Маленькая Венеция» была превосходным местом для отдыха и легкой беседы, но теперь постоянный грохот ремонта, рявкающая «музыка» и кошачье мяуканье со сцены превратили её в какой-то загон для тех, кто хотел просто напиться в хлам и заодно пожаловаться собутыльнику на несложившуюся жизнь, потерю прежних друзей или просто непонимание происходящего.

— Слушай, а ты заметил, что последнее время тут хоть чем-то занимаются только те, кто побывал на Лаэре? — спросил кто-то, сидящий сбоку от Остиана. Обернувшись, Делафур признал паршивого поэта Леопольда Кадмуса, с которым пару раз говорил, но, к счастью, всегда вовремя находил предлог, чтобы уйти до того, как тот начинал читать свои стихи.

— Угу, — буркнул Остиан, с преувеличенным вниманием следя за тем, как рабочие пытаются одолеть лифтового сервитора и установить изваяние обнаженного херувима. Статуя прямо-таки источала сладострастие.

— Позорище! — выкрикнул Леопольд.

— Точно, — кивнул Делафур, не совсем понимая, какой вклад Кадмус — также, к слову, не побывавший на Лаэре — собирался внести в дело создания «культурного наследия» Экспедиции.

— Я думал, что уж такой талант, как ты, мог бы чем-нибудь здесь заняться, — не отставал Леопольд, и Остиан без труда услышал в его голосе завистливую нотку.

Кивнув, скульптор ответил:

— Знаешь, когда я вижу, что они тут устраивают, то у меня опускаются руки. А потом я их умываю.

— То есть? — не понял поэт, и Остиан понял, что Леопольд уже тепленький.

— Ну вот, например, посмотри на ту стену. Цвета словно слепой подбирал, а что до самой картины… Ну, я не против эротики в искусстве, но здесь-то откровенная порнография.

— Ага, — расплылся в улыбке Кадмус. — Здорово, правда?

Пропустив мимо ушей замечание Леопольда, Делафур продолжил критиковать новые веяния:

— Или прислушайся к этой жуткой музыке. Когда-то я восхищался талантами Беквы Киньски, правда. Но при звуках её нынешних «творений», мне мерещится, что какие-то мерзавцы подвесили за хвост кошку, и та дико воет да ещё и скребет когтями по стеклу. А скульптуры?! Я даже не знаю, что и сказать — они грубо сляпаны, непристойны, да ещё и недоделаны.

— Ну, тут я с тобой и спорить не стану, ты же настоящий эксперт в этом деле, — уважительно заявил Леопольд.

— Конечно, — согласился Остиан, и тут же поежился, вспомнив, от кого недавно услышал почти те же слова.

Шел обычный, ничем не примечательный день, наполненный привычным постукиванием его молотка и зубила. Делафур вновь постепенно пробуждал к жизни холодный мрамор, вызывая на поверхность то, что разглядел его талант в толще камня. Фигура воина в тяжелой броне шаг неторопливо проявлялась под ударами скульптора, откалывающего лишние кусочки, которым не находилось места в образе, созданном его воображением. Серебряные пальцы Остиана скользили по камню, аугментические измерители, внедренные под кожу, помогали отыскивать возможные каверны и критические точки, в которых один неверный удар мог сгубить весь его труд.

Каждое касание молотка, выверенное и аккуратное, делалось им с чувством инстинктивного уважения к тому, чей образ он воплощал в камне, и с любовью к самому мрамору, прекрасному детищу араратских копей. С легким стыдом Остиан вспоминал, как набросился на камень после унижения, устроенного ему Беквой Киньской, но после того он все же нашел в себе силы для самоуспокоения. Во многом Делафуру помог его труд, статуя, с каждым днем становившаяся все прекраснее. Его глаза, глаза истинного мастера, наполнялись теплотой при каждом новом взгляде на неё, как и всегда в тех случаях, когда Остиану доводилось видеть нечто красивое.

Отойдя на шаг от скульптуры, Делафур почувствовал, что в его, как всегда, захламленной студии находится посторонний. Обернувшись, он тут же увидел гигантского воина в пурпурно-золотой броне, держащего на плече огромную алебарду с позолоченным лезвием. Доспехи Десантника почти скрывались под извилистым орнаментом и украшениями, куда более богатыми, чем у обычных Астартес, а из боков шлема, выделанного наподобие клюва хищной птицы, словно бы росли крылья.

Сняв респиратор, Остиан уставился на ещё пятерых точно таких же воинов, входящих в двери студии и следовавшего за ними сервитора-носильщика, тащившего широкую платформу с тремя непонятной формы объектами, завернутыми в белое полотно. Скульптор немедленно признал в воинах знаменитых Гвардейцев Феникса, элитных преторианцев…

Фулгрима, вошедшего в двери вслед за сервитором. Остиан замер на месте, оцепенев при виде могучего Примарха. Повелитель Детей Императора был облачен в просторный темно-красный балахон с вытканными серебряным и пурпурным шитьем узорами. Бледное лицо Фулгрима казалось присыпанным пудрой, глаза были слегка подведены медной тушью, а серебряно-белые волосы заплетены в множество сложных косичек.

Делафур пал на колени и склонил голову, не смея стоять в присутствии столь прекрасного и совершенного существа. Да, и прежде Остиану случалось видеть Примарха Детей Императора, но быть рядом с ним, в одной комнате, ощущать на себе взгляд его глубоких темных глаз — подобного ему испытывать не доводилось. Скульптор почувствовал, что впадает в какое-то идиотское состояние. Он даже на какой-то миг забыл собственное имя и то, что делает в этой студии.

— М-мой Лорд, я…

— Пожалуйста, встаньте, мастер Делафур, — попросил Фулгрим, подходя к нему. В нос Остиану ударил резкий запах ароматических масел. — Гении, подобные вам, никогда не должны вставать передо мной на колени.

Делафур медленно поднялся на ноги и попытался взглянуть в глаза Примарху, но понял, что собственное тело не желает ему повиноваться.

— Можете поднять глаза, — улыбнулся Примарх. Остиан почувствовал, как мускулы шеи непроизвольно дернулись и заставили его вскинуть голову, словно стремясь поскорее выполнить просьбу Фулгрима. Голос Финикийца звучал словно прелестнейшая из мелодий, и, казалось, сам воздух наслаждался каждым звуком, слетавшим с губ прекрасного Примарха.

— О, я вижу, ваша работа не стоит на месте, — заметил Фулгрим, обходя глыбу мрамора и вырастающую из неё фигуру. — С нетерпением ожидаю завершения. Скажите мне, а кто же этот выдающийся воин, чей образ вы воплощаете в статуе? Он известен мне?

Остиан кивнул, все ещё не в силах обратиться к столь великому созданию.

— Кто же он? — повторил Фулгрим.

— Император, возлюбленный всеми, — наконец произнес Делафур.

— Император? О, это прекрасный выбор.

— Да, я решил, что этот мрамор просто идеален. Никто, кроме Правителя Человечества, не может быть воплощен в нем.

Кивнув, Фулгрим ещё раз обошел скульптуру, с закрытыми глазами и поглаживая мрамор, точь-в-точь как Остиан пару минут назад.

— У вас воистину необыкновенный дар, мастер Делафур — в этом обломке холодного камня можно почувствовать зарождающуюся жизнь. О, если бы и я был способен создавать подобные вещи!

— Мне говорили, что вы обладаете великим талантом скульптора, мой лорд.

Фулгрим с улыбкой покачал головой.

— Я могу высекать из мрамора красивые и даже прекрасные статуи, но вдыхать в них жизнь… увы. Подобное несовершенство заставляет меня скрипеть зубами от ярости на самого себя, и поэтому я пришел сюда просить вашей помощи.

— Моей помощи? — выдохнул Остиан. — Но… я не понимаю.…

Вместо ответа Примарх махнул рукой в сторону грузового сервитора, и один из Гвардейцев Феникса стащил покрывало, из-под которого показались три статуи, высеченные из светлого мрамора.

Положив руку на плечо Остиану, Фулгрим подвел его к платформе. Каждая из них представляла собой вооруженного воина, судя по знакам, вырезанных на наплечниках — ротного Капитана.

— Я вдохновился мыслью воплотить в камне образы моих лучших воинов, — пояснил Феникс, — но, стоило завершить скульптуру Третьего Капитана, у меня появилось странное чувство, говорящее о том, что им не хватает какой-то мелкой, но неимоверно важной детали. В чем же дело, мастер Делафур?

Остиан внимательно осмотрел скульптуры. Он видел идеальные и чистые линии, мельчайшие детали, до последней черточки передающие выражение лиц трёх Астартес. На мраморе не было заметно ни единой линии скола, ни малейшей неточности — статуи словно вылепили из мякгой глины, а не высекли из мрамора.

И несмотря на все это совершенство, Остиан не чувствовал волнения или восхищения, которые должно было вызвать столь чудесное творение. Да, скульптуры действительно выглядели идеальными, но… В них не ощущалась рука их создателя, не видно было, что он вложил в них частичку души, неясным оставалось, какие чувства испытывал мастер, что он переживал, создавая их. Словно какая-то машина Механикумов поработала над тремя глыбами мрамора по заложенным в неё чертежам.

— Они удивительно прекрасны, — выдавил наконец Делафур.

— Не стоит лгать мне, Летописец, — с оттенком угрозы в голосе произнес Финикиец. Остиан взглянул на Фулгрима, и выражение холодных глаз Примарха пробрало его до костей.

— Но что я ещё могу сказать, мой Лорд? Они и правда совершенны.

— Я хочу услышать правду. Она — как нож хирурга, ранит, но излечивает.

Остиан замер, тщетно пытаясь подобрать слова, которые не заденут Примарха и не оскорбят его действительно прекрасную работу.

Видя, в каком затруднении оказался скульптор, Фулгрим ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

— Хороший друг — тот, кто указывает тебе на твои ошибки и недостатки, а не закрывает тебе глаза успокаивающими словами, или молчит, словно его пытают о скрытых сокровищах. Говорите свободно, Делафур.

Произнесенные мягким, почти нежным голосом, слова Примарха будто распахнули дверь в душе Остиана, и скульптор выпалил то, что вертелось у него на языке, не решаясь произнестись.

— Они кажутся… слишком совершенными, словно их создавали с холодной головой, а не с горячим сердцем.

— Как что-либо может оказаться «слишком совершенным»? — удивленно спросил Фулгрим. — И, кроме того, все прекрасные и славные вещи создаются именно после тщательного расчета, а не кое-как и наугад.

— Настоящее искусство не терпит холодного расчета, оно рождается в сердце художника, — разошелся Делафур. — И, даже если выверять линии точнейшими инструментами в Галактике, но при этом оставаться бесстрастным, то скульптура останется безжизненной.

— Знаешь ли, есть такая вещь, как совершенство, — огрызнулся Феникс, — и мы живем ради того, чтобы его достигнуть. Все прочее должно быть отброшено, в том числе и излишние страсти!

Остиан покачал головой, уже немного испуганный собственной смелостью и слыша растущий гнев в голосе Примарха.

— Простите, мой лорд, но художник, ищущий совершенства во всем, ни в чем его не достигнет. Сама суть нашего существования заключается в том, чтобы просто… быть людьми и не искать недостижимого.

— А с твоими работами что же? Ты не пытаешься сделать их идеальными? — раздраженно спросил Фулгрим.

— Людям свойственно искать совершенство там, где его нет, и терять при этом то, что лежит у них под ногами. В погоне за недостижимым легко упустить что-то действительно важное, — смело отвечал Остиан. — Если бы я пытался сотворить идеальную скульптуру, то никогда бы не сумел закончить её.

— Ну, в этом деле ты эксперт, — злобно бросил Примарх. Делафура внезапно охватил ужас, когда он понял, насколько сильно разозлил Финикийца. Глаза Фулгрима засверкали подобно черным жемчужинам, жилы на лбу и висках запульсировали от с трудом сдерживаемого гнева, и у Остиана от страха задрожали колени.

Слишком поздно он осознал, что единственной целью Феникса при создании скульптур или написании было достижение невозможного идеала, а вовсе не желание нести в мир красоту или выражать в своих творениях глубокие личные чувства. Слишком поздно он понял, что ласковые слова Фулгрима и его просьбы честно высказывать свои мысли — не более чем кокетство. Примарху не нужна была правда, единственное, чего он желал — услышать сладкую ложь признанного мастера, восхищенного его творениями, похвалу, в которой нуждалось его растущее самомнение.

— Мой лорд… — прошептал Остиан.

— Неважно, — ядовито прервал его слегка успокоившийся Фулгрим. — Кажется, я не зря поговорил с вами, и теперь больше никогда в жизни не прикоснусь к мрамору. Бесцельная трата драгоценного времени — что может быть хуже?

— Но, мой лорд, я вовсе не хотел…

Примарх отмахнулся от него, словно от надоедливой мошки.

— Спасибо, что уделили мне эти несколько минут, мастер Делафур. Засим удаляюсь и оставляю вас наедине с вашими несовершенными работами.

Окруженный Гвардейцами Феникса, Фулгрим покинул студию, а Остиан ещё долго не мог прийти в себя и трясся от ужаса, вспоминая, что он увидел в глазах Примарха…

Чей-то голос вернул скульптора в реальный мир. Подняв глаза, он увидел, что к нему обращается тот самый бледнокожий Астартес, что болтал с Летописцами.

— Мое имя — Люций, — представился тот.

Кивнув, Остиан опрокинул ещё один стакан.

— Да, я вас знаю.

Десантник самодовольно улыбнулся.

— Мне сказали, что вы друг Серены д'Ангелус. Это верно?

— Надеюсь, что да, — вздохнул Остиан.

— Не покажете мне, как пройти в её студию?

— Зачем, если не секрет?

— Я хочу, чтобы она написала мой портрет, разумеется.

 

Глава Тринадцатая

Подопытный/Девственный мир/«Ла Мама Хуана»

Снявший доспехи и оставшийся в одном лишь хирургическом балахоне, апотекарий Фабиус склонился над операционным столом и подал знак медицинским сервиторам. Те аккуратно подняли хирургеон на уровень талии Байла, к тому месту, куда давным-давно был имплантирован интерфейсный блок. Подключив сложнейший прибор к разьемам, сервиторы активировали его, и с этой секунды Фабиус мог управлять инструментами хирургеона так, словно они росли прямо из тела апотекария. По сути, устройство превосходно заменяло нескольких ассистентов, выполняя команды Байла гораздо быстрее и точнее, чем любой, даже самый опытный медик.

Да и по правде говоря, той операции, что сейчас предстояло провести Фабиусу, лишние свидетели были явно не нужны. Слишком уж необычной, если не преступной, она могла бы им показаться…

— ам удобно, мой лорд? — спросил апотекарий своего пациента.

— Пошел ты подальше со своими идиотскими вопросами! Конечно, нет! — выругался Эйдолон, явно чувствующий себя беззащитным и уязвимым и, похоже, напуганный этим. И неудивительно, ведь он лежал совершенно обнаженным, без доспехов и одеяний, на ледяной металлической плите, ждущий момента, когда ножи апотекария вонзятся в его тело.

Шипящие и побулькивающие устройства окружали операционный стол, одно из них только что закончило наносить обеззараживающий гель на шею лорд-коммандера. В холодном свете флуоресцентных ламп Эйдолон походил на окоченевший труп, что также не добавляло ему приятных эмоций. Сначала он, пытаясь отвлечься, решил осмотреть лабораторию Байла, но постоянно натыкался взглядом на стеклянные контейнеры с отвратительного вида мясистыми кусками плоти, непохожими ни на один человеческий орган.

— Ничего, ничего, — успокаивающе кивнул Байл. — Все будет хорошо, расслабьтесь. Вы уже говорили со своими подчиненными о прекрасной возможности усовершенствовать свое тело — разумеется, исключительно добровольно?

— Да, — буркнул Эйдолон. — Думаю, большинство из них согласятся, точнее скажу через пару недель.

— Отлично, просто отлично, — прошептал Байл. — У меня найдутся для них чудесные…

— Знать ничего не хочу, — вялым, из-за начавшего действовать мощного транквилизатора, голосом оборвал его Эйдолон, — и помалкивай обо всем этом, понятно?

Апотекарий проверил показания нескольких контрольных приборов, анализирующих обмен веществ и общее состояние лорд-коммандера, и подкорректировал подачу наркотика, смешанного с некоторыми веществами его собственной разработки.

Эйдолон, мало что понимая, нервно впился глазами в линии, прыгающие на экранах мониторов, и на его лбу выступили крупные капли пота.

— Похоже, вы так и не успокоились, несмотря на всё просьбы, мой лорд, — покачал головой Фабиус, и холодный свет блеснул на лезвиях скальпелей хирургеона.

— А что тут странного? — через силу, с искаженным злости лицом выкрикнул Эйдолон. — Ты же хочешь перерезать мне горло и засунуть туда орган, о предназначении которого я так ничего и не знаю!

— Это — модифицированный имплантат трахеи, который, соединившись с голосовыми связками, позволит вам издавать нервно-паралитический вопль, подобный тому, что вы могли слышать, сражаясь на Лаэре. Так кричали некоторые существа из их касты воинов.

— Ты хочешь запихнуть мне в глотку часть ксеноса?! — в ужасе дернулся Эйдолон.

— Отнюдь нет, — во весь рот улыбнулся Фабиус, — хотя, не скрою, в нем присутствуют цепочки чужеродного ДНК, но они объединены с геносеменем Астартес в ходе контролируемой мутации. Это всего лишь незначительное изменение, которое, вместе с тем, может спасти вас в бою.

— Нет! — почти плакал Эйдолон. — Я не хочу, не желаю, чтобы эта ксеноситская грязь попала внутрь меня!

Байл огорченно покачал головой.

— Боюсь, слишком поздно идти на попятный, мой лорд. Мои исследования одобрены Примархом, да и вы сами, если помните, требовали, чтобы я начал улучшать Детей Императора с вас. Как же вы тогда сказали? Ах да, вспомнил: «Я хочу стать совершенным воином, самым быстрым, самым сильным, самым смертоносным из всех Астартес!»

— Нет! Нет! Оставь меня, апотекарий! Я больше ничего не хочу!

— Извини, Эйдолон, — спокойно ответил Фабиус. — Просто расслабься, наркотики все равно сейчас тебя обездвижат. Я не допущу, чтобы образец, на которой затрачено столько труда, просто так погиб — а это непременно случится, если не поместить его в тело носителя.

— Я убью тебя, скотина! — лорд-коммандер из последних сил пытался освободиться, но его мускулы уже были ослаблены транквилизаторами, и металлические крепления прочно прижимали Эйдолона к столу.

— О нет, ты и пальцем ко мне не притронешься, — отмахнулся Байл. — Во-первых, очнувшись, ты поймешь, что и правда стал сильнее, смертоноснее и так далее. Во-вторых, жизнь воина полна опасностей, и до конца Великого Похода ты, Эйдолон, ещё не раз окажешься на операционном столе. Моем столе. Подумай, разумно ли угрожать мне, и засыпай. Очнувшись, ты поймешь, что наш любимый Легион в твоем лице сделал огромный шаг к совершенству.

Скальпели хирургеона опустились к горлу лорд-коммандера.

ЕЩЁ НЕ ПОДОЙДЯ ВПЛОТНУЮ к развалинам, глядя на них с другой стороны долины, Соломон решил, что в общем-то слово «руины» не особенно к ним подходит. Непохоже, что эта странная структура когда-то была частью некоего строения, по крайней мере, никаких явных следов разрушения в глаза не бросалось. Деметер, видевший на своем веку немало человеческих и ксеноситских построек, пребывал в полном недоумении.

Изогнутые вверху наподобие плеч лука, «руины»” достигали почти двенадцати метров в высоту, прочно держась на основании в виде овальной платформы из того же гладкого материала, немного напоминающего фарфор. Все строение казалось невероятно изящным и абсолютно нечеловеческим, но в нем совсем не было отвратительных черт, свойственных зданиям парящих атоллов Лаэра.

«Что ж, стоит признать, оно по-своему красиво» — решил Соломон.

Рядовые Астартес вновь рассредоточились вокруг своих командиров, занимая позиции около «руин». Деметер долгим взглядом окинул строение, и вдруг понял, что именно казалось ему неправильным все это время.

Арка совершенно не походила на здание, заброшенное в течение тысячелетий: на её поверхности не рос мох и лишайник, ветры и дожди будто обходили её стороной, а овальная платформа блестела, как отполированная.

— Ну и что это такое? — спросил Марий.

Соломон пожал плечами.

— Знак, веха… Я не знаю, всё может быть.

— И для чего?

— Для обозначения границы, например, — предположил Саул Тарвиц.

— Между кем, интересно? Здесь же никто не живет.

Решив узнать мнение Примарха, Соломон повернулся в его сторону и опешил. По прекрасного лицу Фулгрима ручьем текли слёзы, и стоявший рядом с ним Юлий Каэсорон плакал чуть ли не навзрыд. Деметер беспомощно оглянулся на братьев-капитанов, но те не меньше его были ошеломлены подобным зрелищем.

— Мой лорд, — неуверенно начал Соломон, — что-то случилось?

Фулгрим покачал головой и ласково ответил:

— Нет сын мой. Не бойся, ведь я плачу не от боли или страданий, но из-за великой красоты, что вижу здесь.

— Из-за… красоты?

— Да, да, именно так, — Феникс широко развел руки, словно пытаясь охватить весь замечательный пейзаж, окружавший Детей Императора. — Этот мир… его не сравнить ни с одним из прежде увиденных нами в Великом Походе. Где ещё можно найти столько совершенства во всем, столько дивных чудес, открытых каждому? В нем всё идеально, нет ничего, что хотелось бы изменить. Если бы я верил во что-нибудь помимо Имперских Истин, то сказал бы, что эта планета создана чьим-то прекрасным замыслом.…

Так же, как и Фулгрим, Соломон обвел взглядом зеленеющие равнины, поднял глаза к чистому небу, вдохнул прохладный воздух, прислушался к пению птиц. Он, безусловно, восхищался красотой девственной планеты, но никак не мог понять, что же так поразило Примарха? Юлий, как он заметил, истово кивал в такт словам Феникса, но все остальные Капитаны, видимо, чувствовали себя так же, как и Деметер.

Неужели Марий был прав и им следовало воздержаться от снятия шлемов? Вдруг в атмосфере планеты есть какая-то примесь, действующая подобно наркотику? Но нет, Фулгрима снял шлем позже него, и, к тому же, организм Соломона слабее, чем у Примарха. Яд должен был сперва подействовать на Второго Капитана.

— Мой лорд, быть может, нам стоит вернуться на «Гордость Императора»?

— Да, да, когда придет время, — кивнул Фулгрим. — Я хочу подольше побыть здесь, перед тем как уйти навсегда. Мы отметим планету в записях Легиона и двинемся дальше, оставив её нетронутой. Преступлением было бы осквернить столь чудесный мир, ты согласен?

— Уйдем, мой лорд? Двинемся дальше? — не поверил своим ушам Соломон.

— Разумеется, сын мой. Оставим планету в покое и никогда больше не вернемся сюда.

— Но вы ведь уже назвали её Двадцать Восемь-Четыре. Отныне этот мир принадлежит Императору, на него распространяются законы Империума. Все наставления и указания, что даны Экспедициям Великого Похода, не позволяют нам просто так бросить его и уйти! «Свет, который мы несем к звездам, должен загореться и на этой планете», мой лорд, вспомните, вы сами говорили нам эти слова! Мы должны оставить на 28-4 гарнизон для охраны её от врагов человечества и закрепить её за собой!

Фулгрим недовольно взглянул на Соломона и язвительно ответил:

— Поверьте, Капитан Деметер, мне лучше известно, что мы должны делать. Или вы думаете иначе?

— Нет, мой лорд, но все же если мы покинем эту планету, не присоединив её к Империуму, то нарушим приказы Императора.

— А ты что, лично обсуждал с Императором его повеления?! — выкрикнул Фулгрим, и Соломон почувствовал, что готов отступить под пылающим взглядом Примарха. — Ты уверен, будто знаешь Правителя Людей лучше, чем я, его родной сын?! Когда ты ещё не родился, я стоял рядом с Императором и Хорусом на одном из островков Альтанеи, планеты, некогда прекрасной почти так же, как эта. Её обитатели взорвали термальные заряды на полюсах родного мира и расплавили ледяные шапки, затопив природную красоту, расцветавшую миллиарды лет — лишь ради того, чтобы не отдавать её нам! Император сказал тогда мне: «Сын мой, в будущем мы должны избегать подобных ошибок. Человечеству не нужна Галактика, обращенная в пустыню!»

— Повелитель Фулгрим прав, — поддакнул Юлий. — Мы должны уйти, не шелохнув здесь ни травинки.

Деметер поразился тому, сколь сильны были подхалимские нотки в голосе друга, и уверился в неестественности происходящего.

— А я поддерживаю Капитана Деметера, — шагнул вперед Саул Тарвиц, и Соломон едва ли не впервые в жизни так обрадовался звукам чьего-то голоса. — Не имеет значения, красив этот мир или нет. Так или иначе, его необходимо привести под руку Императора.

— Да как раз не имеет значения то, согласны вы с Повелителем Фулгримом или нет, — проворчал Марий. — Раз он отдал такой приказ, выполняйте его, иначе нарушите субординацию.

Юлий кивнул, соглашаясь, а Соломон понял, что ещё один из его друзей с легкостью нарушил повеления Императора…

В течение следующих двух стандартных недель, 28-я Экспедиция обнаружила ещё пять миров, столь же прекрасных, как и Двадцать Восемь-Четыре, и каждый раз повторялось одно и то же — спуск на поверхность, восхищенные речи Примарха и уход с орбиты без оставления гарнизонов.

С каждым днем Соломона все сильнее раздражало и даже пугало как необычное поведение Фулгрима, так и то, что ни из высших чинов Экспедиции не решается поднять голос против открытого пренебрежения приказами Императора. Ещё удивительней выглядело то, что во всем Легионе происходящие события казались странными только ему и Саулу.

Чем дальше Экспедиция углублялась в пространство Аномалии, тем сильнее росла убежденность Деметера в том, что вновь открытые миры вовсе не были когда-то оставлены их обитателями, напротив, они словно ждали тех, кто должен прийти и заселить их. И похоже, люди не входили в список приглашенных. Конечно, у Соломона не имелось ни единого факта в поддержку своей странной теории, лишь непонятное чувство на грани рассудка — все шесть планет выглядели слишком идеально, излишне совершенно, так, что невозможно было поверить, будто их создала слепая природа. Одна — почему бы и нет, две — возможно, но шесть, в одном и том же небольшом секторе космоса? Нет, в естественный путь их развития некогда вмешался кто-то несравненно могущественный, заставив свернуть на новую дорогу, нужную ему.

Все реже и реже Второй Капитан общался с Юлием Каэсороном, тот проводил свободное от изматывающих тренировок время в корабельном архиве или в беседах один на один с Примархом, за крепко запертыми дверями. Что до Мария, тот, кажется, вернул расположение Фулгрима — по крайней мере, в каждой новой высадке Феникса теперь сопровождали, помимо Гвардейцев, только Первая и Третья Роты.

Что ж, зато Соломон обрел нового друга и союзника — Саула Тарвица, и они не раз встречались в тренировочных залах и бесконеных коридорах корабля. Саул, воплощенная скромность, считал, что Капитан Десятой Роты — вершина его карьеры, и не стремился достичь высокого положения в Легионе. Деметер же видел в Десантнике, которого прежде считал обычным боевым офицером, задатки будущего великого воина и полководца. В разговорах с Саулом Соломон не раз пытался разжечь в нем хоть немного честолюбия, говорил, что, будь у Тарвица хотя бы один шанс по-настоящему проявить себя, тот мгновенно возвысился бы в иерархии Легиона.

Сам Деметер не мог ничего сделать, но уже несколько раз отправлял рапорты к лорд-коммандеру Эйдолону (от имени Саула, разумеется), прося предоставить ему возможность так или иначе проявить себя, но ответа так и не получил.

Наконец, после того, как Дети Императора отправились восвояси с орбиты четвертого по счету мира, не назначив планетарного губернатора и не высадив подразделения Имперской Армии, Соломон не выдержал и разыскал лорд-коммандера Веспасиана.

Десантники встретились в Галерее Клинков, величавой колоннаде, где воплощенные в мраморе давным-давно погибшие герои Легиона сурово взирали на преемников их славы. Галерея шла по центральной оси «Андрония», второго по значению корабля в Экспедиции, и в ней всегда можно было увидеть нескольких Детей Императора, ищущих краткого покоя или нового вдохновения рядом со статуями великих предшественников.

Веспасиан ждал Второго Капитана у памятника лорд-коммандеру Ильесу, воину, сражавшемуся бок о бок с Фулгримом против враждебных техноварварских племен Хемоса, а после того помогавшему Фениксу в превращении своей родины из адского мира смерти и страданий в очаг культуры и науки.

Они пожали друг другу руки, и Соломон радостно приветствовал Веспасиана:

— Как же приятно видеть лицо друга! Особенно после всего этого…

Кивнув, лорд-коммандер заметил:

— Ты и сам натворил немало дел, друг мой.

— Я старался быть честным во всем. И со всеми.

— Иногда разумнее промолчать… — неопределенно заметил Веспасиан.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты знаешь, — потер глаза Веспасиан. — Ладно, давай не будем ходить вокруг да около, и поговорим начистоту, хорошо?

— Конечно, — кивнул Соломон. — На иное я и не рассчитывал.

— Тогда начну я и буду говорить прямо, как с братом по оружию, которому полностью доверяю. Итак, я боюсь, что со многими воинами нашего Легиона произошло нечто страшное. Они стали высокомерными, эгоистичными, они уделяют слишком много внимания вещам, совершенно неважным для истинных Астартес.

— Да, — согласился Деметер. — Новые, опасные идеи захватили умы боевых братьев. От слишком многих из них я слышу о нашем якобы «превосходстве» над другими Астартес. Тарвиц объяснил мне, что на самом деле происходило на Убийце, и, если хотя бы половина из его слов правдива — а у меня нет причин не доверять Саулу — то Дети Императора уже нажили себе врагов в других Легионах из-за своего высокомерия.

— Есть идеи, откуда это пошло?

Деметер пожал плечами.

— Несомненно, что-то изменилось после кампании на Лаэре.

— Именно, — Веспасиан знаком попросил Соломона пройтись с ним вдоль галереи, заметив, что в дальнем конце появился кто-то из Десантников. Друзья остановились у широкой лестницы, ведущий в один из корабельных апотекарионов, и лорд-коммандер продолжил:

— Ты прав, но, если честно, я не могу представить, что могло вызвать столь быстрые и страшные изменения.

— Побывавшие на Лаэре много рассказывали о Храме, захваченном лордом Фулгримом и Первой Ротой, — начал размышлять вслух Деметер. — Вдруг внутри оказалось что-то опасное, вроде вируса или пси-оружия, изменившее наших братьев? Что, если вся цивилизация Лаэра, поклонявшаяся каким-то «силам», скрытым в том Храме, уже испытала на себе их действие, а теперь это разложение затронуло Детей Императора?

— Не многовато ли допущений, Соломон? — недоверчиво спросил Веспасиан.

— Пусть так, но ответь, ты видел, что сейчас творится в «Ла Венице»?

— Нет.

— Так вот, хоть я и не был в Храме Лаэра, но по услышанным описаниям могу сказать, что «Ла Венице» превращается в его точную копию. И происходит это, похоже, по приказу Фулгрима.

— Но с чего бы лорду Фулгриму воссоздавать храм, и, что вдвойне недопустимо, ксеноситский храм на борту Имперского корабля? Корабля, что носит имя Императора?

— Спроси его. Ты же лорд-коммандер, это твое право, — посоветовал Соломон.

— Так и сделаю, причем как можно скорее. Правда, я все ещё не верю в эту твою идею насчет какой-то заразы с Лаэра. И при чем здесь всё-таки Храм?

— Может, как раз при том, что это Храм?

Веспасиан скептически взглянул на Второго Капитана.

— То есть, ты хочешь сказать, что какая-то «силаю их «богов» могла повлиять на наших воинов? Извини, но я не желаю говорить здесь о подобной варварской чепухе. Это оскорбит павших героев Империума, отдавших свои жизни за то, чтобы человечество навсегда избавилось от предрассудков и страхов перед несуществующим.

— Нет, нет, — тут же отступил Деметер. — Я вовсе не имел в виду никаких богов, но ведь все мы знаем о том, что порой из варпа, сквозь Врата Эмпиреев, в наш мир прорывается… нечто. Храм мог оказаться местом, где граница между реальностью и варпом тоньше обычной, и разложение, долгие века поражавшее лаэран, охватило наших братьев.

Воины, не сговариваясь, посмотрели друг другу в глаза и увидели там чувство, прежде неведомое Астартес — сомнение. Прошло несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем Веспасиан наконец решился:

— Если… ЕСЛИ ты прав, то что же нам делать?

— Не знаю, — скрежетнул зубами Соломон. — Поговори с лордом Фулгримом, ещё раз прошу.

— Я же сказал, что попробую. Что ты собираешься предпринять?

Деметер кисло улыбнулся:

— Останусь твердым, неколебимым, и буду хранить честь Десантника, что бы не происходило вокруг.

— Не самый лучший план.

— Всё, что нам осталось.

Серена д’Ангелус с восхищением смотрела на то, как быстро и виртуозно её друзья-Летописцы перестраивают «Ла Венице». Великолепные яркие краски на стенах, чудесная музыка, проникающая прямо в сердце, минуя разум — как же изменился этот когда-то серый и угрюмый зал! У художницы просто перехватило дыхание, когда она поняла, сколько великих мастеров сейчас трудится над «Маленькой Венецией».

Только здесь, в окружении работ истинных гениев Серена осознала, насколько пока ещё примитивны и смехотворны её собственные картины, и как мелок её талант, если таковой вообще существует. Висящие в студии недописанные грандиозные портреты Лорда Фулгрима и Капитана Люция уже который день мучили художницу, она никак не могла достичь в них совершенства. Каждый раз, видя, какие прекрасные, недостижимо превосходящие обычных людей создания позируют ей — а она не может перенести их красоту на холст — Серена испытывала безумный, жгучий стыд и ненависть к самой себе. Успокоиться в такие минуты она могла, лишь взяв в руки тот самый нож…

Нежную кожу Серены покрывала пугающая сетка застарелых и свежих порезов. Она уже и не вспомнила бы, какой из них нанесла себе в очередном припадке самоуничижения — ведь иногда художница просто нуждалась в собственной крови ради смешения очередной порции красок.

Но все жертвы оставались напрасными — каждый порез лишь ненадолго давал ей вдохновение, уходившее вместе со жгучей болью и свертывающимися каплями крови. Девушка не находила себе места, её страдающий разум заполнили кошмары — она поминутно представляла себе, как говорит Люцию или Лорду Фулгриму, что не сумела закончить их портреты к Маравилье… Или, хуже того, вдруг ей удастся успеть в срок, но итог разочарует их? О нет, тогда её поднимут на смех, все начнут перешептываться, что талант Серены д’Ангелус угасает, что пора бы подумать о новом художнике в Экспедиции, а эту бездарь с позором отослать на Терру!

Закрыв глаза, Серена обратилась к воспоминаниям о Храмовом Атолле, пытаясь представить ту восхитительную игру света и переливы красок, что так поразили её в тот незабываемый миг. Увы, они вновь остались неуловимыми, танцующими за гранью людского восприятия.

Так же, как и на палитрах, бесчисленных палитрах, изломанных в щепки и разбросанных на полу её студии. Уже давно художница поняла, что одной её крови недостаточно для смешения красок, способных хотя бы отчасти передать великолепие Храмового убранства. Тогда Серена с головой бросилась в «творческий поиск», используя все более и более странные ингредиенты, почти все из которых были частью её самой.

Слёзы — «белый светящийся», менструальная кровь — «красный огненный», испражнения и рвотная желчь — всевозможные темные оттенки.

Прежде она и представить себе не могла, сколько красок таится в человеческом теле, и, каждый раз, когда на палитре возникал невиданный прежде цвет, Серена испытывала наслаждение, равного которому в её жизни не бывало. Всего лишь пару месяцев тому назад она и не помышляла о том, что подобное возможно, но теперь художница жила лишь ради нового глотка бесконечности, новой порции наслаждений, восхождения на новую ступень восприятия красоты мира. Жаль, что страсть эта быстро проходила, и уже через несколько часов, редко — дней, Серена вновь оказывалась наедине с неоконченными портретами и опустошенным разумом.

Пару часов назад в очередном приступе меланхолии девушка уничтожила ещё один этюд. Треск сломанного мольберта, хруст разрываемого холста и боль, испытанная, когда она сломала себе ногти и разбила в кровь кулаки, пытаясь забыться, подарили ей мимолетное наслаждение, улетучившееся через пару секунд.

Серена поняла, что отдала всю себя этим картинам, обескровив плоть и подойдя к пределу ощущений, которые способен выдержать человеческий разум. Выхода не было, но тут, словно из ниоткуда, явилось решение.

Войдя в «Маленькую Венецию», художница прямиком направилась к барной стойке. Несмотря на позднее время по корабельным часам, там, как всегда, сидело несколько Летописцев, явно решивших досидеть до того момента, когда кто-нибудь сжалится над ними и разнесет по каютам. Кое-кто из них выглядел вполне симпатично, но Серена быстро прошла мимо, выбирая того, кто ни в коем случае, на взгляд окружающих, не мог бы ей понравиться.

Девушка нервно провела рукой по своим длинным волосам, утратившим обычный блеск и густоту. Впрочем, сегодня она хотя бы причесалась, так что смотреть на неё было почти приятно. Внимательно обведя глазами столики, Серена улыбнулась, заметив в дальнем углу Леопольда Кадмуса, уединившегося с бутылкой какого-то темного пойла.

Пробравшись между столиков, художница подсела к Леопольду. Тот сперва с подозрением взглянул на незваного гостя, но увидев, что это девушка, тут же расцвел. Это было неудивительно, учитывая тот «огромный» успех, которым Леопольд пользовался у противоположного пола, а также крайне открытое платье, выбранное Сереной, и висящий на шее огромный кулон, призывно покачивающийся в ложбинке между грудей. Кадмус немедленно клюнул и уставился красными глазками прямо в вырез.

— Привет, Леопольд, — прожурчала художница. — Меня зовут Серена д’Ангелус.

— Я знаю, вы подруга Делафура, — кивнул поэт.

— Точно, — весело подтвердила она, — но давай лучше поговорим не о нем, а о тебе.

— Обо мне? И насчет чего?

— Я недавно прочла несколько твоих стихотворений…

— О, нет, — упавшим голосом произнес Кадмус, а туповатое от выпитого лицо мгновенно приняло выражение покорности жестокой судьбе. — Только не это. Пожалуйста, если ты пришла сюда облить мои стихи помоями, то не беспокойся, это уже не раз делали. Я сейчас просто не выдержу очередного жестокого разноса.

— Но я вовсе не какой-нибудь желчный критик, — широко улыбнулась Серена, накрыв ладонью руку Леопольда. — Мне они понравились, поэтому я и решила поболтать с тобой.

— Правда?!

— Правда.

Глаза никчемного поэта тут же загорелись, а выражение лица вновь изменилось. Теперь оно выражало робкую и жалкую надежду на похвалу.

— Знаешь, я бы очень хотела, чтобы ты почитал их мне вслух, — предложила Серена.

Хлебнув прямо из бутылки, Кадмус промямлил:

— Э-э, у меня под рукой сейчас нет ни одной своей книги, но…

— Все в порядке, — решительно перебила Серена. — У меня есть одна, пойдем.

— Похоже, ты любишь работать в полном беспорядке, — заявил Леопольд, сморщив нос от вони, стоящей в студии художницы. — Как ты вообще что-то здесь находишь?

Он прошелся туда-сюда, аккуратно обходя разбитые баночки с краской и занозистые обломки мольбертов. Затем поэт с умным видом посмотрел на несколько уцелевших картин, висящих на стене, но Серена могла утверждать, что он ни капельки в них не понял.

— А я думала, все творческие натуры так живут. Неужели у тебя не так? — спросила она.

— У меня? Нет, конечно. Я живу в крохотной каюте, в которой есть кровать, стул и дата-планшет со стилусом, который включается через раз. Это всё-таки боевой корабль, только такие важные птицы, как ты, могут рассчитывать на огромную студию.

Серена услышала зависть в его голосе. Пустячок, а приятно.

Тут же в её висках вновь застучала кровь, дыхание сбилось и зачастило сердце. Пытаясь успокоиться, художница достала из серванта бутыль с темно-красной жидкостью, недавно купленную специально для такого случая у какого-то торговца на нижней палубе.

— Что ж, мне повезло, — Серена наполнила пару бокалов. Пробравшись сквозь груды хлама, она протянула один из них Кадмусу. — Но ты прав, если бы я знала, какой чудесный вечер мне предстоит, то обязательно устроила бы уборку. Жаль, но, когда я увидела тебя в «Ла Венице», то тут же решила, что просто обязана пригласить тебя, невзирая на весь этот мусор.

Улыбнувшись немудреной лести, Леопольд заинтересованно посмотрел на густую влагу в своем бокале.

— Я… я и не надеялся, что хоть кто-то захочет послушать мои стихи, — грустно признался он. — Знаешь, я ведь попал в 28-ую Экспедицию лишь потому, что разбился челнок, в котором летели поэты, отобранные из Мериканского Улья.

— Не притворяйся, — фыркнула Серена, — ты настоящий талант. А теперь — тост.

— И за что пьем?

— За счастливое крушение, без которого мы бы никогда не встретились!

Кадмус кивнул и пригубил бокал, улыбнувшись приятному и необычному вкусу.

— А что это за напиток?

— Ла Мама Хуана, — пояснила Серена. — Коктейль из рома, красного вина и меда, в который добавлен экстракт дерева эврикома, растущего на Терре, в землях Индонезика.

— Как экзотично.

— Не только, — промурлыкала художница. — Говорят, это ещё и сильнейший афродизиак…

Одним глотком осушив бокал, она с силой швырнула его через всю студию. Кадмус подпрыгнул, напуганный звоном стекла, а на стене остались кроваво-красные потеки.

Воодушевленный тем, как открыто Серена намекает ему на то, чем завершится вечер, Леопольд вслед за ней выхлебал свой бокал и бросил себе под ноги, издав при этом нервный смешок, типичный для человека, не верящего своему счастью.

Резко шагнув вперед, художница обхватила его за шею и впилась в губы долгим и страстным поцелуем. На секунду Кадмус напрягся, видимо, ещё не отойдя от её выходки с бокалом, но понемногу расслабился и ответил на поцелуй. Несколько секунд спустя Леопольд неуверенно положил ладони на бедра Серены, а та, словно обрадованная его смелостью, плотнее прижалась к нему, давая поэту ощутить жар своего тела.

Наконец художница поняла, что больше не может спокойно стоять, и толкнула Кадмуса на пол, рухнув сверху и разодрав на нем одежду в припадке страсти, успевая одновременно отбрасывать в сторону обломки мольбертов и палитр. Ощущения от липких рук Леопольда на собственной коже были просто омерзительны, но, как ни странно, наслаждение от этого только усилилось, и Серена не смогла удержаться от хриплого крика. В какой-то момент Кадмус оторвался от очередного поцелуя, из его губы текла струйка крови в том месте, где художница прокусила её. На глуповатом лице поэта сверкало безграничное удивление, но Серена не давала ему опомнится, то прижимая к себе, то отталкивая и с криками извиваясь на нем подобно дикому животному. Беспорядок в студии заметно усилился, хотя это ещё недавно казалось недостижимым. Наконец, глаза Леопольда расширились и бедра несколько раз спазматически дернулись.

Художница, вскрикнув в последний раз, вдруг резко выбросила правую руку в сторону и схватила свой любимый нож для чистки палитр, валявшийся на полу рядом с ними.

— Что ты?.. — только и успел выдохнуть Леопольд, прежде чем Серена широким взмахом руки рассекла ему горло. Яркая струя алой крови взлетела чуть ли не до потолка, и несчастный поэт забился в агонии.

Теплая животворная влага покрывала тело Серены, брызгая из шеи Кадмуса. Обманутый и погубленный Летописец конвульсивно дергался, из последних сил мертвой хваткой вцепившись в художницу, но та лишь безумно хохотала, чувствуя, как с каждой каплей крови, покидающей жилы поэта, её переполняет давным-давно не испытываемое наслаждение. На полу уже образовалась целая багрово-красная лужа, но Серена ещё и ещё раз била Леопольда ножом в шею, возбуждаясь его страданиями и отчаянием. Тот слабел все быстрее и быстрее, а блаженство, испытываемое художницей, становилось почти нестерпимым.

Наконец, руки поэта безвольно упали на пол, словно плети, и Серена ощутила внутри себя взрыв чувств, на миг превысивший пределы доступного человеческому существу. Она бессильно сползла с тела своей жертвы, ощущая, как дрожит её плоть и бешено стучит сердце, пытаясь вырваться из груди.

Услышав последний хрип Кадмуса, художница широко улыбнулась и втянула трепещущими ноздрями тяжелый запах — похоже, кишечник и мочевой пузырь поэта расслабились в миг его смерти. Серена ещё немного полежала на полу, сохраняя в себе ощущения, испытанные в момент убийства и наслаждаясь огнем в своей крови и жаром, охватившим её тело.

Теперь она могла воплотить на полотне всё, что угодно.

НА ТРИДЦАТЫЙ ДЕНЬ ПРЕБЫВАНИЯ флота 28-ой Экспедиции в Аномалии Пардус произошло событие, ответившее почти на все вопросы, возникшие при посещении и изучении райских миров этого сектора Галактики. «Гордое Сердце», находящееся в авангарде, вдруг обнаружило прямо по курсу присутствие нечеловеческого корабля грандиозных размеров.

Рапорт немедленно был доведен до Фулгрима, тут же объявившего боевую тревогу. По всей эскадре загремели тревожные сигналы, экипажи кораблей открыли портики гигантских артиллерийских орудий и загрузили торпеды в пусковые трубы.

Неизвестное судно пока что не совершало враждебных маневров, и потому «Гордость Императора» по приказу Примарха выдвинулось в авангард, присоединившись к «Гордому Сердцу», несмотря на громкие протесты капитана Лемуэля Азьела.

Лишь после этого приборам флагмана удалось зафиксировать наличие неизвестного судна, хотя все усилия палубных офицеров определить его точные координаты, размеры и принадлежность оказались тщетными. Объект пульсировал на экране, то пропадая, то появляясь вновь, каждый раз в немного другой точке.

Статические помехи мешали работе локаторов, а флотские астропаты сообщали, что ксеноситское судно окутывает та же «пелена», что делала Аномалию Пардус невидимой для Навигаторов и глушила телепатические сигналы.

Наконец несколько разведкораблей подошли к незваному гостю на расстояние визуального контакта, и он возник на мониторах в рубке «Гордости Императора» — как слабый, размытый контур.

Истинный размер корабля ксеносов определить не удалось — не с чем было сравнивать. Впрочем, флотские аналитики позже утверждали, что длина его от носа до кормы лежала в диапазоне девяти-четырнадцати километров. Единственной хорошо заметной, даже выдающейся деталью оказался громадный треугольный объект, напоминающий парус.

Впрочем, думали обо всем этом уже после, потому что, как только титанический корабль возник на экранах флагмана, в рубке, по вокс-связи Легиона, прозвучал голос кристальной чистоты, изъяснявшийся на превосходном Имперском готике.

— Мое имя — Эльдрад Ультран, — произнес он. — От имени Рукотворного Мира Ультве, я счастлив приветствовать вас.

 

Глава Четырнадцатая

К Тарсусу/Природа гениев/Предупреждение

СОЛОМОН ВНИМАТЕЛЬНО СМОТРЕЛ НА воинов, охраняющих делегацию эльдарских переговорщиков. В каждом их движении, стремительном и легком, сквозила смертоносность, которой даже он не мог бы достичь. Изогнутые клинки висели за спинами ксеносов, и, кроме того, к поясу каждого из них был прицеплен пистолет изящной выделки. Высокие бледно-серые шлемы, разрисованные пугающими гримасами и украшенные незнакомыми символами, полностью скрывали лица эльдар. Что до их брони, плоской, собранной из отдельных сегментов, то, как решил Соломон, сделана она была из того же материала, что и руины, виденные им на 28-4.

— Не больно-то крепкие ребята, — шепнул ему на ухо Марий. — Дунь посильнее, и они сломаются пополам.

— О, нет, друг мой, — так же тихо ответил Деметер, — они опасные враги, и их оружие крайне смертоносно.

Вайросеан не то чтобы до конца поверил его словам, но все же кивнул, зная, что Соломону, в отличие от него, доводилось сражаться против эльдарских воинов.

Соломон же обратился мыслями к прошлому, вспоминая густые ветреные леса мира Ца-Чжао, в которых Лунные Волки и Дети Императора вместе сражались против пиратских отрядов эльдар. То, что начиналось как обычная зачистка, быстро превратилось в кровавую бойню под аккомпанемент завывающей бури, во тьме, пронзаемой лишь редкими молниями. Превосходство в численности и оружие ничего не решало, лишь грубая сила и ярость помогли им тогда выжить и победить. Соломон слегка повел плечами, вспоминая, как из-за деревьев на Десантников обрушивались почти неуловимые враги, сверкая лезвиями клинков и издавая вопли, от которых у опытнейших Астартес на миг стыла кровь в жилах. В довершение всего, Второй Капитан вспомнил, как, прямо у него на глазах, скрытый за пеленой дождя эльдарский чемпион в мгновение ока обезглавил одного из Лунных Волков, захлестнув его шею длинной, шипастой, покрытой засохшей кровью железной плетью.

Он вновь увидел перед собой шагающих чудовищ, превосходящих высотой дредноуты, что пробирались сквозь мрачные заросли, круша Десантников ударами огромных кулаков и подрывая бронетехнику залпами невероятной мощи из установленных на плечах пушек.

Деметер твердо знал, что эльдаров нельзя недооценивать.

Встреча с миром-кораблем поразила всех в 28-ой Экспедиции, и большинство командиров отнеслись к непрошеным гостям с осторожной неприязнью, которая несколько утихла после того, как все убедились, что Эльдары действительно не проявляют агрессии. Фулгрим лично говорил с этим «Эльдрадом Ультраном», существом, утверждавшим, что «ведет Рукотворный Мир по его пути». При этом Ультран отрицал, что является лидером или вождем своего народа в человеческом понимании.

После этого начался сложный и нудный дипломатический танец предложений и контрпредложений, поскольку ни одна из сторон не соглашалась принять представителей другой на своих кораблях. В Экспедиции зазвучали голоса, призывающие к войне, причем Соломон выступал за нее громче всех.

В один из дней он, Юлий, Марий, Веспасиан и Эйдолон собрались в покоях примарха с тем, чтобы выслушать соображения, согласно которым Фулгрим избегал начала боевых действий против ксеносов и, по сути, нарушал приказы Императора.

Апартаменты Фулгрима превратились в настоящую галерею картин и скульптур, и Деметер заметно смутился, увидев в дальнем углу свою собственную статую, поставленную рядом с мраморными воплощениями Каэсорона и Вайросеана. Впрочем, Второй Капитан быстро опомнился и начал в полный голос выступать против мирных переговоров.

— Это же ксеносы! Какая ещё причина нужна для начала войны?

— Ты слышал, что сказал Лорд Фулгрим, Соломон? — поинтересовался Юлий. — Эльдары утверждают, что хотят сообщить нам нечто крайне важное.

— И ты веришь в эту чушь, Юлий? Мы же вместе с тобой дрались на Ца-Чжао и знаем, чего они действительно хотят — перебить нас всех!

— Хватит! — не выдержал Фулгрим. — Я уже объявил о своем решении и не изменю его. К тому же, я не верю, что эльдары явились сюда с враждебными целями — пусть их корабль огромен, но он всего лишь один против целого флота. Раз уж нам протянули руку дружбы, я не оттолкну её. Если, конечно, в ней не скрывается потайной клинок.

— Когда кто-то понимает, что быть твоим врагом слишком опасно, то тут же начинает навязываться в друзья, — проворчал Соломон. — Если мы поддадимся на их уловку, то проявим недопустимую слабость.

— Сын мой, — успокаивающе произнес Фулгрим, беря его за руку, — каждый человек в Галактике, даже самый мудрый из всех, в молодости говорил то, о чем впоследствии мечтал бы навсегда забыть, совершал поступки, которые хотел бы потом стереть из своей памяти. И я боюсь, что начатая война против эльдар окажется той самой ошибкой, сожалеть о которой я буду долгие годы.

На этом дискуссия и закончилась. Все, кроме Юлия и Эйдолона, разочарованно отправились восвояси к своим Ротам. Переговоры с Эльдарами ещё несколько дней шли без видимых успехов, пока наконец Эльдрад Ультран не предложил в качестве нейтрального места встречи мир под названием Тарсус.

Эта идея показалась приемлемой руководству Экспедиции (а точнее говоря, примарху), и флот Детей Императора последовал за миром-кораблем в очередной переход по Аномалии Пардус. После нескольких дней пути люди и эльдары прибыли на орбиту ещё одной планеты, прекрасной и безжизненной, как и все те, что исследовались прежде. Координаты места высадки ксеносы передали на «Гордость Императора», и, всего лишь через несколько часов оживленного обмена претензиями, согласовали размер и представительство обоих делегаций.

«Тандерхоук», стартовавший с флагмана Детей Императора, достиг поверхности Тарсуса в предзакатный час, и высадил Десантников на вершине гладкого холмика. Буквально в сотне метров заканчивалась опушка огромного леса, а окружали холм руины, точь-в-точь похожие на те, что воины Фулгрима видели прежде.

Как только рассеялись облака пыли, Астартес увидели, что для них приготовлен ещё один сюрприз: эльдары уже ждали их, хотя флотские наблюдатели не регистрировали отделения от мира-корабля каких-либо челноков или десантных капсул.

Чувство опасливого недоверия, не покидавшее Соломона все эти дни, лишь усилилось при виде этого, но его спутники, похоже, сохраняли спокойствие. Лорд-коммандеры Веспасиан и Эйдолон встали по левую и правую руку от примарха, Соломон, Юлий, Марий, Саул Тарвиц и Люций расположились позади, и делегация людей направилась навстречу ксеносам.

Эльдары собрались под изогнутой, арочной постройкой, опять-таки в точности повторяющей ту, которую Дети Императора осматривали на Двадцать Восемь-Четыре. Отряд воинов в броне костяного цвета, вооруженных парами длинных клинков, спрятанных в наспинные ножны, занял позиции возле главной арки. За ними неподвижно стояли поодиночке высокие фигуры в темных плащах и доспехах, держащие в руках длинноствольные орудия, а два танка с изящными обводами и хорошо заметными мощными пушками описывали круги по периметру развалин. Наконец, в воздухе то и дело раздавался легкий свист проносившихся над головами переговорщиков небольших, но очень быстрых и юрких летательных аппаратов, поднимавших с земли небольшие клубы пыли.

В центре эльдарской делегации сидела на скрещенных ногах за полированным столиком темного дерева стройная фигура, облаченная в черную тунику и высокий бронзовый шлем, с длинным посохом в руке. За спиной у неизвестного возвышалась гигантская шагающая боевая машина, собратьев которой Соломон так «хорошо» запомнил по Ца-Чжао. В руке машина сжимала меч, длиной с рослого Десантника, и в её изящном теле скрывалась пугающая сила и мощь, и, хотя золотая шлем-маска на «голове» машины совершенно ничего не выражала, Деметер готов был поклясться, что она смотрит прямо на него. Смотрит с насмешкой и отвращением.

— Какой чудесный, миролюбивый прием, — шепнул ему Юлий с нескрываемым сарказмом в голосе.

Соломон не ответил, внимательно отыскивая малейшие признаки того, что их заманили в ловушку.

— ТЫ УВЕРЕН, ЧТО ЭТО ИМЕННО ОН?

— Все ещё не знаю, — мысленно произнес Эльдрад в ответ на столь же молчаливый вопрос Хираэна Голдхельма, — и это пугает меня.

— БУДУЩЕЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕОПРЕДЕЛЕННО?

Ультран покачал головой, зная, что могущественный Призрачный Лорд выступал против не только этой встречи, но и вообще контактов с мон-кей. Давно скончавшийся воин советовал Провидцу атаковать людей, как только те вторглись в эльдарское пространство, до того, как те узнают об их присутствии здесь. Эльдрад же чувствовал, что встреча с людьми может многое изменить в судьбе обоих рас. Вернее, она способна изменить всё.

— Я знаю лишь то, что он сыграет величайшую роль в грядущей кровавой драме, но не вижу, какого персонажа ему предстоит воплотить — доброго или злого. Его помыслы, равно как и его судьба, от меня сокрыты.

— СОКРЫТЫ? ОТ ТЕБЯ? КАК ЭТО ВОЗМОЖНО?

— Не могу ответить тебе с уверенностью, но, похоже, что, какие бы темные силы Император мон-кей не использовал при создании своих Примархов, они защищают их от моего взора подобно призракам варпа. Я не способен ни прочесть его мысли, ниже провидеть то, что его ожидает.

— ОН МОН-КЕЙ. У НИХ НЕТ НИКАКОГО БУДУЩЕГО, КРОМЕ ВОЙНЫ И СМЕРТИ.

Провидец знал, что мертвый воин питает ненависть и презрение к людям, и помнил, с чего это началось. Давным-давно человеческий клинок пронзил грудь Хираэна и лишил его возможности вновь ступить на палубы родного мира, взять за руку друга, посмотреть в глаза возлюбленной. Он стал всего лишь призраком, запертым в оболочке военной машины, живущей лишь ради убийств. Эльдрад всегда пытался смягчить гнев Призрачного Лорда, лишающий его трезвого взгляда на мир, но с этими словами Хираэна сложно было не согласиться. Вся история мон-кей писалась кровью, в крови они рождались и в крови умирали.

Но, пусть люди и были жестокой расой, живущей ради завоеваний, те из них, что сейчас направлялись к ним, отличались от прочих. В их лицах и жестах проглядывало отточенное изящество, невиданное им прежде, и Ультран страстно надеялся, что этот Фулгрим сумеет понять его, поверить ему и донести его слова до вождя своей расы.

— ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ПРАВ, — проворчал Хираэн.

— ТЫ ГОВОРИЛ МНЕ, ЧТО ВИДЕЛ ЧУДОВИЩНУЮ ВОЙНУ, ВИДЕЛ, КАК МОН-КЕЙ ВЦЕПЯТСЯ В ГЛОТКИ ДРУГ ДРУГУ?

— Так было, о Великий, — подтвердил Эльдрад.

— ПОЧЕМУ ЖЕ ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ ПРЕДУПРЕДИТЬ ИХ? ЧТО НАМ, ПЕЧАЛИТЬСЯ ИЗ-ЗА ВАРВАРОВ, УБИВАЮЩИХ СЕБЕ ПОДОБНЫХ? ЖИЗНЬ ОДНОГО ЭЛЬДАРА СТОИТ ДЕСЯТКОВ ТЫСЯЧ ИХ ЖАЛКИХ ЖИЗНЕЙ!

— Твои слова верны, — ответил Ультран, — но я видел мрачную тьму далекого будущего, которую может вызвать к жизни наша сегодняшняя неудача, буде она произойдет.

— НАДЕЮСЬ, ТЫ ПРАВ, ПРОВИДЕЦ. ВСЕМ СЕРДЦЕМ, КОТОРОГО МЕНЯ ЛИШИЛИ.

Эльдрад поднял глаза на бронированных воинов, спускающихся по склону холма, и почувствовал, как в его душе дрожит слабый огонек надежды. Они уже согласились прийти сюда, быть может, и в дальнейшем…

ФУЛГРИМ ШАГАЛ ВПЕРЕДИ ВСЕХ, на несколько шагов опережая Гвардию Феникса и обоих лорд-коммандеров. Примарх являл собой прекраснейшее зрелище, его начищенная боевая броня и шитый золотом плащ сияли в мягких лучах заходящего солнца, серебряно-белые волосы были заплетены во множество замысловатых косичек, а на лбу сверкал золотой венец. Пудра, щедро присыпавшая кожу Фулгрима, сделала его лицо даже бледнее обычного, а щеки, виски и веки украсились изящными узорами, нанесенными цветной тушью. Финикиец пришел на переговоры с оружием — у его пояса висел обнаженный серебряный меч.

Соломон долго пытался понять, что же именно кажется ему странным в облике своего вождя, пока его вдруг не озарило. Фулгрим выглядел не как Примарх Космических Десантников, ведущий за собой лучших воинов человечества. Он выглядел, как актер, играющий роль Примарха Космических Десантников в какой-то не самой лучшей театральной постановке.

Разумеется, Деметер оставил свои мысли при себе, тем более Дети Императора наконец спустились с холма и подошли вплотную к эльдару в черном одеянии. Тот плавно поднялся на ноги, с тем, чтобы склонить голову перед Фулгримом. Перед этим, впрочем, он снял свой бронзовый шлем, и Соломону почудилась тень усмешки, промелькнувшая по лицу ксеноса.

— Добро пожаловать на Тарсус, — произнес эльдар, кланяясь в пояс.

— Вы — Эльдрад Ультран? — спросил Фулгрим, возвращая поклон.

— Да, верно, — Ультран повернулся к огромной боевой машине, — а это Призрачный Лорд Хираэн Голдхельм, один из самых уважаемых Предков Рукотворного Мира Ультве.

Соломон чуть вздрогнул, увидев, как гигант мотнул головой в неопределенном жесте, равно могущем быть и дружелюбным, и неприветливым.

Взглянув на Призрачного Лорда, Феникс кивнул ему, выказывая уважение, как воин воину. Эльдрад тем временем продолжал:

— И, судя по вашему облику, вы, должно быть, Фулгрим?

— Лорд Фулгрим, Повелитель Детей Императора! — неожиданно встрял Эйдолон.

По губам эльдара вновь скользнула тень улыбки, и Деметер скрипнул зубами, увидев в этой гримасе оскорбление.

— Приношу извинения, — поправился Ультран. — Я не пытался унизить вас или же проявить неуважение. Мне всего лишь хотелось, чтобы разговор меж нами шел, опираясь не на чины и звания, а на взаимное почтение.

— Я вовсе не оскорблен, — улыбнулся Фулгрим. — И мне по душе ваша точка зрения, поскольку не право рождения и не высокий чин, но почтение, заслуженное своими свершениями, возвышает людей. Лорд-коммандер лишь озаботился тем, чтобы вы полностью уяснили мое положение в человеческой иерархии. И, хотя это и немногое значит в свете грядущих переговоров, мне пока ещё неясно место, которое вы занимаете среди своей расы?

— Я из тех, кого называют Провидцами, — медленно произнес Эльдрад. — Я веду мой народ сквозь испытания, насылаемые судьбой, и предлагаю решения, помогающие избежать опасностей грядущего.

— Провидец… — протянул Финикиец. — Это то же самое, что и колдун?

Ладонь Соломона мгновенно скользнула к рукояти меча, но Второй Капитан тут же пришел в себя. Примарх строго наказал им не прикасаться к оружию прежде, чем он подаст соответствующий знак.

Ультран спокойно воспринял грязное слово, которым его назвал Примарх Детей Императора, лишь покачав головой:

— В нашем языке «Провидец» — древний термин, к сожалению, не имеющий аналогов на Имперском готике.

— Понимаю. Простите, что сразу не подумал об этом, — слегка поклонился Фулгрим.

Деметер превосходно знал своего вождя, и сразу сообразил, что Феникс намеренно выбрал самое грубое из оскорблений, чтобы посмотреть на реакцию Эльдрада. Впрочем, то, что срабатывало с людьми, на ксеноса не подействовало. Лицо эльдара осталось таким же спокойным, как и в начале беседы.

— Что ж, как я понял, вы возглавляете свой мир-корабль?

— Рукотворный Мир Ультве не имеет единого вождя, он скорее следует указаниям тех, кого на вашем языке можно назвать… советом.

— Значит, вы и Хираэн Голдхельм представляете здесь этот совет? — не отступал Фулгрим. — Поверьте, для меня действительно важно знать, с кем я говорю.

— Говоря со мной, — твердо ответил Эльдрад, — вы говорите с Ультве.

ОСТИАН ЕЩЁ РАЗ ПОМОЛОТИЛ КУЛАКОМ по переборке, закрывающей вход в студию Серены, и мысленно дал художнице ещё пять минут на то, чтобы ответить на стук. Его неудержимо тянуло назад, в собственную студию, где близилась к завершению работа над статуей Императора. Образ Повелителя Людей уже почти полностью выступил из камня, но, хотя руками Делафура водила некая внутренняя сила, он чувствовал, что бесцельное стояние у закрытых дверей отнимает драгоценное время. Он может не успеть…

Поняв, что художница не собирается открывать, Остиан тяжело вздохнул… и тут же услышал легкий шорох за неплотной переборкой. Ошибки быть не могло, поскольку к шороху добавился слабый, но отчетливый запах немытого тела.

— Серена, это ты? — позвал скульптор.

— Кто там ещё? — раздался злобный и испуганный голос.

— Я, Остиан. Открой, пожалуйста.

Молчание вместо ответа. Скульптор подумал, что обладатель неизвестного голоса вновь отошел от двери, но, стоило ему вновь занести руку для очередного стука, переборка медленно поехала вверх. Делафур отступил на шаг, неожиданно испугавшись мысли о том, кто сейчас предстанет перед ним.

Наконец медленно ползущая переборка целиком въехала в потолочные пазы, и Остиан увидел, кто же откликнулся на его стук.

Вероятнее всего, это был человек, поскольку ксеносам нечего делать на борту флагмана Детей Императора. Далее, по некоторым явным признакам Остиан определил, что человек принадлежит к женскому полу. Потом скульптор вспомнил, как в юности отправился на захватывающую дух прогулку по нижним уровням улья и увидел там нищенку, живущую в помойной канаве. Открывшее дверь существо выглядело точно так же.

Длинные нечесаные волосы свалялись в засаленный комок, лицо исхудало, щеки ввалились, а давным-давно нестиранная одежда почти превратилась в лохмотья.

— Кто ты… — начал Остиан, но тут же поперхнулся собственными словами, поняв, что жуткое существо, стоящее перед ним — Серена д’Ангелус.

— Трон Терры! — вскрикнул Делафур, бросаясь к девушке и хватая её за плечи. — Что с тобой случилось, Серена?!

Опустив взгляд, он увидел, что её руки испещрены множеством шрамов и порезов разной глубины. Некоторые из них до сих пор покрывала корка засохшей крови, и многие явно воспалились от заражения.

Художница смотрела на него пустыми глазами. Остиан почти втолкнул её в студию, вновь, на миг, остолбенев от того, во что превратились покои Серены. Что произошло с всегда аккуратной и чистоплотной девушкой, обожавшей организованность и собранность в мельчайших деталях? На полу валялись целые и разбитые баночки из-под красок, сломанные мольберты и палитры, горы прочего мусора. Два целых этюда стояли посреди беспорядка в центре студии, но что на них изображено, Делафур не знал — они были развернуты в другую сторону, да ещё и прикрыты сверху какой-то тканью.

Непонятные красные потеки испещряли стены, а в углу стояла высокая и объемистая пластиковая бочка. Даже стоя у дверей, Остиан чувствовал мерзкий, ядовито-кислый запах, струящийся от неё.

— Серена, ответь мне во имя Имперских Истин, что — здесь — произошло?!

Девушка посмотрела на него, словно увидев впервые, вяло пожала плечами и чуть слышно произнесла:

— Ничего…

— Знаешь, мне почему-то так не кажется, — съязвил Делафур, страшно раздосадованный безразличием Серены. — Просто обернись вокруг: краски, размазанные по стенам и полу, сломанные кисти и палитры… и эта вонь?! О Трон, у тебя что, здесь кто-то умер?

Серена вздрогнула и, как ей казалось, объяснила происходящее:

— Я слишком занята последнее время, мне некогда сделать уборку…

— Что за чушь?! Я, например, куда безалабернее тебя, но в моей-то студии и близко нет такого кошмара! Ещё раз спрашиваю. Что. Здесь. Произошло?

Разбрасывая ногами хлам, Остиан обошел огромное пятно красно-коричневой краски, засохшее в центре пола, и направился в сторону бочки.

Не дойдя до неё буквально нескольких шагов, скульптор почувствовал, что Серена стоит прямо у него за спиной. Обернувшись, Остиан увидел, что девушка протягивает к нему левую руку, в то время как правая прячется в складках бывшего платья, словно сжимая какой-то небольшой предмет.

— Нет, — пробормотала Серена. — Пожалуйста, я не хочу…

— Не хочешь чего? — подозрительно спросил Делафур.

— Просто не надо… — слезы потекли из глаз художницы.

— Что у тебя в бочке?

— Травильная кислота, — ответила девушка. — Я… я пробую новые ингредиенты для красок. Вообще что-то новое.

— Что-то новое? — повторил Остиан. — Перейти от акриловых красок к масляным — вот что значит «попробовать нечто новое»! А ты занимаешься какой-то… каким-то идиотизмом, если хочешь знать!

— Пожалуйста, уходи, Остиан, — вновь заплакала Серена. — Пожалуйста, оставь меня.

— Не уйду, пока не пойму, что с тобой стряслось.

— Нет, Остиан, ты должен уйти, — вдруг разозлилась художница. — Иначе я за себя не отвечаю!

— Что ты несешь, Серена? — скульптор сгреб её в охапку и потряс. — Я не знаю, что с тобой, но хочу, чтобы ты знала, что со мной… то есть, что я пришел сюда ради тебя! И ещё я полный придурок, потому что не сделал этого раньше.

— Послушай, — с болью в голосе продолжал Остиан, — я знаю, ты порой ненавидишь себя, потому что решила, будто лишена таланта. Поверь мне, это совсем не так, ты настоящий гений в своем деле, у тебя чудный дар и… не мучай себя больше, пожалуйста. Это неправильно, нездорово.

Девушка безвольно повисла у него на руках, её тело тряслось от рыданий, и скульптор почувствовал, как слезы наворачиваются ему на глаза. Сердце Остиана готово было разорваться от боли, но он до сих пор не мог понять своей мужской логикой, что же заставляет её так страдать. Серена д’Ангелус, несомненно, была одареннейшим художником из всех, что Делафур встречал в своей жизни, и при этом она измывалась над собой из-за каких-то дурацких мыслей о собственной бесталанности.

Он крепче прижал её к себе, не обращая внимания на тяжелый запах, и поцеловал в макушку.

— Все хорошо, Серена, я с тобой…

Не дав скульптору договорить, девушка толкнула его в грудь и вырвалась из объятий, яростно закричав:

— Нет! Нет, не все в порядке! Ничего не выходит! Ничто уже не имеет значения! Наверное, потому, что он оказался бездарным идиотом, да, да, все из-за него. Я не могу, мне не хватает того, что я забрала!

Остиан опешил, не понимая, о чем или о ком бормочет художница и что вообще имеет в виду.

— Серена, прошу тебя, я хотел помочь!

— Не нужна мне твоя помощь! Мне вообще ничья помощь не нужна! Оставь меня в покое!

Совершенно потерянный, Делафур начал медленно отступать к двери, инстинктивно чувствуя, что ему угрожает какая-то непонятная опасность.

— Я не знаю, что с тобой творится, Серена, но я уверен — ещё не поздно избавиться от того, что пожирает тебя изнутри. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе.

— Заткнись, Остиан, — прошипела она, — ты даже не представляешь, о чем говоришь. Тебе все и всегда давалось легко, не так ли? Ты у нас гений, вдохновение само приходит к тебе! Я видела, как ты творишь прекраснейшие скульптуры, не задумываясь ни на секунду о том, как нанести новый удар долотом. Но что же делать нам, не таким великим, как ты? Не гениям? Что нам делать?!

— Ах, вот ты о чем! — не своим голосом закричал Остиан, до глубины души возмущенный тем, что, как он решил, было мелочной завистью и пренебрежением к его таланту, к той силе, что жила внутри него и помогала творить. — Легко и просто, говоришь ты? Послушай-ка меня хорошенько, Серена, вдохновение — это не какой-то незаслуженный дар, вроде везения в азартной игре. Оно приходит лишь к тем, кто упорно, не жалея сил, каждый новый день трудится над собой. Люди думают, что мой талант — нечто вроде туфель, которые снимают на ночь и ставят у кровати, а утром надевают опять, но это совсем не так! Мой дар — это деревце, которое я лелеял с детских лет и ухаживал за ним, пока оно не начало давать плоды.

— Тот, кто лишен таланта, — продолжал Остиан, — смотрит на людей, подобных мне, и думает, что всё-всё дается нам легко и просто. Это полная чушь! Я круглые сутки простаиваю с долотом и теркой над обломками мрамора, чтобы не потерять те навыки и умения, которыми владею, и поверь, я готов взорваться от ярости, когда какой-то серенький типчик начинает читать мне лекции о том, кто такой гений и как он творит! Обливать помоями чужой труд куда приятнее, чем наслаждаться им, не так ли, Серена? Ты сразу начинаешь ощущать власть над тем, кого ругаешь последними словами!

Девушка шаг за шагом отступала от него, и Делафур наконец понял, как сильно перегнул палку, дав волю гневу.

Разозленный на самого себя, он отвернулся от Серены, вновь попытавшейся подойти к нему, выскочил в дверной проем под переборкой и со всех ног бросился по коридору в свою студию.

Он не увидел, как Серена д’Ангелус упала на колени и тихо заплакала, повторяя сквозь слёзы:

— Остиан, вернись! Пожалуйста, прости, прости меня! Помоги мне, прошу тебя!

Он не услышал.

ПОКА ПРИМАРХ И ПРОВИДЕЦ ОБМЕНИВАЛИСЬ ВЕЖЛИВЫМИ КОЛКОСТЯМИ, Соломон не сводил глаз с неподвижно стоящего за спиной Ультрана Призрачного Лорда, не переставая удивляться, как его тонкие и стройные ноги способны удерживать тяжелую «голову» в золотом шлеме. По коже Второго Капитана бежали мурашки, когда он вспоминал, насколько ужасающе быстро и ловко способны двигаться эти создания. И, что самое неприятное, в теле машины не ощущалось жизненной силы, которую источали Дредноуты Космодесанта.

Хотя в саркофагах Древних от воина Астартес не оставалось ничего, кроме израненного полумертвого тела, навеки подключенных к системам жизнеобеспечения, под их адамантиевой оболочкой все же билось теплое сердце, и мыслил живой мозг. От громадной эльдарской машины веяло лишь смертью, и Соломон понемногу начинал верить, что в ней каким-то неведомым способом заперт призрак воина, способный приводить её в действие…

Фулгрим кивнул в ответ на последнюю фразу ксеноса и гордо произнес:

— Превосходно, Эльдрад Ультран с мира-корабля Ультве, вы же можете говорить со мной, как с представителем Императора Человечества.

Эльдрад грациозно поклонился и плавным жестом указал в сторону невысокого стола.

— Прошу вас, присаживайтесь, и мы начнем застольную беседу, как путники, встретившиеся на перекрестке дорог.

— С радостью принимаю приглашение, — ответил Фулгрим и с большим изяществом, особенно сложным в боевой броне, опустился за стол. Тут же он дал знак Капитанам последовать своему примеру, и поочередно представил каждого из них эльдарскому Провидцу. Соломон поправил меч на поясе и сел последним, сразу же после чего гудение курсирующих вокруг них танков изменило тон, и они зависли в воздухе, выпустив трапы из своих днищ.

Среди Астартес тут же возникло напряжение, а Гвардейцы Феникса плотнее сжали в руках алебарды. Однако вместо ожидаемой ударной группы из танков появилась процессия эльдаров в белых одеяниях, несущих блюда с едой. Вновь прибывшие двигались с такой грацией и пластикой, что казалось, будто их ступни скользят по траве.

Подойдя к столу, они расставили подносы перед Детьми Императора, и Деметер увидел, что им предложили отведать вырезку из лучших кусков нежного мяса, свежие фрукты и твердый сыр.

— Прошу вас, ешьте, — пригласил Эльдрад.

Фулгрим тут же налег на мясо и фрукты, как и лорд-коммандер Веспасиан, однако Эйдолон подчеркнуто отодвинул от себя одно из блюд. Юлий и Марий, похоже, решили не церемониться, а вот Соломон на сей раз неожиданно для себя понял, что лучше последует примеру хвастуна Эйдолона.

От нечего делать Деметер начал смотреть в рот соседям по столу и заметил, что Ультран не прикасается к жаркому и лишь меланхолично жует кусочки какого-то фрукта.

— Ваш вид не ест мяса? — спросил Соломон.

Эльдрад обратил на него свои огромные овальные глаза, и Второй Капитан на миг ощутил себя бабочкой, пришпиленной к стенке. Собрав волю в кулак, он ответил на взгляд Провидца — и узрел бездонные озера боли, грусти и тоски, в безвременной глуби которых отражался и сам Соломон, и все его дела и свершения, великие и малые.

— Я не употребляю в пищу мяса, Капитан Деметер, — пояснил Ультран. — Это было бы чересчур жестоким насилием над моим тонким вкусом. Но вам, безусловно, стоит попробовать хотя бы кусочек жаркого, мне рассказывали, что оно превосходно.

Соломон покачал головой.

— Нет, мне куда больше хотелось бы узнать, почему вы вдруг решили показаться нам на глаза? Я больше чем уверен, что пелена, скрывающая зону Аномалии — ваших рук дело.

Фулгрим предупреждающе сверкнул глазами, но Эльдрад совершенно спокойно отнесся к вопросу.

— Разумная догадка, Капитан Деметер, мы действительно скрывали в тенях эту область Галактики, поэтому появление в ней ваших кораблей до глубины души поразило нас. Все мудрецы Ультве хранили уверенность в том, что ни одно судно вашей расы не сумеет зайти столь далеко. Как вам это удалось?

Примарх отложил недоеденный кусок и переспросил:

— Вы не отрицаете, что скрывали Аномалию Пардус от человечества?

— Это не более чем простая предосторожность, — ответил Провидец, — поскольку миры, посещенные вами, принадлежат расе эльдар.

— Неужели?

— Разумеется, — Ультран словно не услышал вызов, прозвучавший в голосе Фулгрима. — Когда мы поняли, что человеческие корабли вторглись на нашу территорию, то приготовились защищать её силой оружия. Однако, увидев, что вы просто осматриваете открытые планеты и не предпринимаете попыток присвоить их или заселить, любопытство взяло верх. Почему же вы поступали именно так, а не иначе?

— Я просто не мог нанести вред столь дивным мирам. Это просто… неразумно, — пожал плечами Феникс.

— Это было бы неразумно, — согласился Эльдрад. — Те девственные миры ожидают пришествия моего народа на протяжении целых эпох, и любая попытка отобрать их у нас обернулась бы смертельной ошибкой.

— Простите, это была угроза, — крайне вежливо осведомился Фулгрим.

— Просто обещание, — сделал успокаивающий жест Провидец. — Вы и ваши люди проявили разумную умеренность и почтение к красоте, которую я не ждал увидеть от представителей человечества, Лорд Фулгрим. Ведь, насколько мне известно, ваши Экспедиции сейчас возглавляет человек, облаченный чином Воителя, и его цель — завоевать Галактику для человеческой расы, переступив через права и пожелания иных цивилизаций, населяющих её. Не думаю, что у вас найдутся веские возражения, если я скажу, что подобные планы просто-таки источают гордыню, смешанную с эгоизмом.

Гнев, охвативший Примарха, остался почти незамеченным никем, кроме Соломона, поскольку Феникс быстро подавил его и с вежливой улыбкой ответил:

— Я не большой специалист в истории вымирающих рас, но, насколько мне известно, эльдары в свое время властвовали над всей Галактикой?

— Властвовали? О, нет, мы всего лишь управляли ею, и я уверен, что разница здесь очевидна. А потом мы лишились всего, что любили, и случилось это по нашей вине, из-за нашей гордыни и нашего эгоизма. И, прошу вас, не спрашивайте меня более о давно минувших днях, ибо мне причиняет страдание разговор о них.

— Что ж, и правда, довольно, — кивнул Фулгрим. — Империи возвышаются и рушатся, цивилизации приходят и уходят. Каждой думается, что её закат — чудовищная, вселенская трагедия, но таков порядок вещей. Старая династия должна сгинуть и оставить пустующий трон юным преемникам, и посему вы не можете отвергать естественное право человеческой расы править звездами так же, как однажды властвовали над ними эльдары. Так предречено судьбой.

— Естественное право? — с горьким смехом повторил Эльдрад. — Предрешение судьбы?! Да что ваш род может знать о судьбе? Когда дела складываются в вашу пользу, вы говорите: «О, да, так и должно быть, это судьба!». Но стоит фортуне отвернуться от вас, вы тут же проклинаете её и называете «слепым случаем». Почему люди так уверены в том, что судьба должна благоволить им, и только им? Я видел знаки, указывающие на то, куда ведет ваш Империум окровавленная роковая дорога! Мне ведомы тайны, малая частичка коих навсегда лишила бы вас холодной самоуверенности!

Напряжение, повисшее в воздухе между вождями людей и эльдаров, все росло. Соломон понял, что рано или поздно переговоры закончатся кровопролитием, и, внимательно оглядев собрание, заметил, что Гвардейцы Феникса изготовились к бою, а в рядах эльдаров-меченосцев наметилось движение, стоило лишь Ультрану повысить тон.

Впрочем, Фулгрим лишь весело рассмеялся в ответ на горькие и жестокие слова Провидца. Ему словно бы нравился запах крови, повеявший над переговорщиками.

— Послушай, Эльдрад, мы с тобой друг друга стоим! Наскакиваем на собеседников с надуманными претензиями, совершенно забыв о том, что действительно важно.

— И что же?

— То, из-за чего мы вообще собрались за этим столом. Ты объявил, что чудесные миры в этой области космоса принадлежат эльдарам. Однако же, они никем не заселены. Вопрос, который немедленно возникнет у любого разумного существа: почему?! Твоя раса угасает, цепляясь за жизнь на палубах миров-кораблей, а рай остается пустынным. Чего же вы хотите от нас, Эльдрад Ультран, Провидец Рукотворного Мира Ультве? Кроме, разумеется, того, чтобы мы убрались из Аномалии Пардус? Почему мы сидим сейчас друг напротив друга?

— Хорошо, Фулгрим, Повелитель Детей Императора, если ты задал мне прямой вопрос, то получишь и прямой ответ. Но предупреждаю сразу: ты пожалеешь о том, что услышишь.

— Да?

— Да, и больше того, услышанное повергнет тебя в необузданный гнев, — склонил голову Эльдрад.

— Как ты можешь быть уверен? — спросил Финикиец. — Несколько минут назад ты утверждал, что не колдун, а теперь изрекаешь пророчество за пророчеством.

— Мне не нужны колдовские или иные силы, я просто знаю, что ты возненавидишь меня за то, что я готов поведать тебе.

— Так скажи, наконец, и клянусь, я отнесусь к твоим словам со спокойствием и уважением, — пообещал Фулгрим.

— Пусть будет так, — решился Провидец. — В эту самую минуту тот, кого вы именуете Воителем, лежит в смертной тени и силы, лежащие за пределами вашего разумения, сражаются за его душу.

— Хорус?! — закричал Фулгрим. — Что с ним? Он ранен?

— Он умирает, — кивнул Эльдрад.

— Но как? Где?

— В подземном храме мира под названием Давин, — продолжал спокойно говорить Эльдрад. — Доверенный советник и бывший друг предал его, и теперь Воитель беспомощно внимает силам Хаоса, льющим в его уши сладкую ложь, замешанную на правде. Они питают его уязвленную гордость, показывая искаженные видения событий, которым, быть может, не суждено ещё произойти.

— Он выживет?! — страшно закричал Фулгрим, и Соломон услышал в его голосе невыносимое страдание.

— Да, — медленно произнес Ультран. Слова давались ему все труднее и труднее. — Но для всех, кто живет в Галактике ныне, и для тех, кто будет населять её через тысячи лет, его смерть стала бы истинным счастьем, величайшим из возможных.

Фулгрим одним ударом кулака разломил стол и вскочил на ноги, его бледное лицо пошло красными пятнами под слоем пудры. Гвардейцы Феникса угрожающе опустили алебарды, а одетые в темные доспехи эльдарские воины рассыпали строй.

— Ты желаешь смерти моему лучшему другу и брату?! — заорал Примарх. — Почему?

— Он предаст вас всех! Он поведет свои армии против вашего Императора! Одним ударом он повергнет Галактику в бездну тысячелетних войн и раздоров!

 

Глава Пятнадцатая

Червячок в яблоке/ Зов войны/Каэла Менша Хайне

НЕСКОЛЬКО БЕСКОНЕЧНО ДОЛГИХ СЕКУНД ФУЛГРИМ МОЛЧАЛ, решив, что видит очередной кошмар из тех, что преследовали его после Лаэра. Неужели этот ксенос и в самом деле верит в то, что Хорус, любимейший сын Императора, предаст своего отца и начнет гражданскую войну? Что за бред?! Если бы Правитель Человечества хоть немного сомневался в преданности Воителя, разве оставил бы он на него Великий Поход?

Феникс вперился взглядом в лицо Ультрана, пытаясь понять, что стоит за его словами — глупая насмешка или какая-то чудовищная ошибка. Пока Примарх пытался отыскать причину чудовищного, непростительного оскорбления, нанесенного брату, в его голове зазвучал гневный голос:

— Этот грязный ублюдок пытается посеять сомнение в твоей душе! Он хочет поссорить тебя с Хорусом!

— Безумец! — выкрикнул Фулгрим, взъярившись пуще прежнего. — Как ты смеешь обвинять Воителя? Он никогда не предаст отца!

Эльдрад одним движением вскочил на ноги, могучий Призрачный Лорд за его спиной угрожающе наклонился вперед, а воины в броне костяного цвета положили ладони на рукояти мечей. Провидец взмахом посоха приказал им оставаться на местах и обратился к Фулгриму:

— Его душу искушают ложными видениями, наполненными силой и славой, обещанной богами Хаоса. Он не сможет устоять и склонится пред ними!

— Ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ЛОЖЬ!

Багровый туман заволок глаза Фулгрима, каждая частичка его тела дрожала от ярости.

— Боги Хаоса? Во имя Терры, что за чушь ты несешь?

Маска спокойствия в одно мгновение слетела с лица Эльдрада, сменившись гримасой ужаса:

— Вы уже несколько тысяч путешествуете по варпу и до сих пор ничего не знаете о Хаосе?! Кровь Хайне, теперь я понял, почему Темные Силы избрали вашу расу своей целью!

— Прекрати говорить загадками, ксенос. Твоя глупая шутка слишком затянулась.

— Прошу, выслушай, — почти умоляющим голосом произнес Ультран. — Варп — вместилище самых жутких созданий в истории, жестоких тварей и демонических стихий. Среди них возвышаются чудовищные боги, те, что существовали на заре времен и те, что переживут последний час вселенной. Хаос — червь в сердцевине яблока и язва в душе человека. Он разлагает изнутри, медленно, исподволь. Он — смертельный враг каждого из живущих.

— Хорус отвергнет любое зло, колдун, — ответил Фулгрим, его рука медленно потянулась к серебряному клинку, фиолетовый камень в рукояти которого сверкал как никогда ярко. Безмолвный голос вновь зазвучал в ушах Примарха:

— Убей ублюдка! Не дай заразить тебя этой ложью! Прикончи его!

— Увы, — склонил голову Эльдрад. — Он не сможет, ибо для того, чтобы победить Хаос, нужно победить себя, а Хорус слишком силен. Сейчас его сила превращается в слабость, ибо Темные Силы обещают ему именно то, что он хочет услышать. Начав гражданскую войну, Хорус, ослепленный ложью Хаоса, убедит себя в том, что действует на благо человечества. Тенета лжи, плетущиеся вокруг Воителя, уже пленили его разум, и, как бы горько тебе не было услышать это, твой брат с радостью пал в объятья мрака. Огонь самолюбия и гордыни вот-вот разгорится в нем подобно пылающему аду, и, когда он охватит Галактику, начнется новая эра — эпоха войны и крови.

— Я убью тебя за эти слова, — просто сказал Фулгрим.

— Поверь, я не собирался оскорблять тебя или твой народ! — закричал Эльдрад. — Я всего лишь пытался предупредить вас! Пока ещё не поздно обмануть судьбу, просто не медли! Предупреди своего Императора о том, что он предан, и ты спасешь миллиарды жизней! Будущее Галактики в твоих руках!

— Хватит! — крикнул Феникс, выхватывая меч. Эльдрад пошатнулся, словно удар примарха уже настиг его, и взгляд темных глаз Провидца остановился на клинке Фулгрима. Секунду спустя лицо Ультрана исказилось от страха и тоски.

— Нет! — завопил Провидец, а застывших в немом оцепенении людей и ксеносов словно качнуло порывом сильного ветра, возникшего из ниоткуда. Время остановилось, и меч Феникса превратился в сверкающую серебряную дугу, рассекающую воздух и неотвратимо приближающуюся к шее Эльдрада.

За какую-то долю секунды до того, как клинок примарха снес голову Ультрана с плеч, другой, невероятно огромный меч сверкнул над плечом эльдара и отразил смертельный удар. Водопад искр осыпался на Провидца, и он, отшатнувшись, рванулся прочь от Фулгрима, скрывшись за спиной спасшего его Призрачного Лорда. Хираэн Голдхельм вновь занес свой клинок, готовясь обрушить его на голову Феникса. Обернувшись на бегу, Эльдрад прокричал:

— Они заражены Хаосом! Убейте их всех!

Фулгрим ощутил невероятный прилив сил, влившихся в его тело через рукоять серебряного меча, клинок которого все ещё дрожал от удара, поблескивая фиолетовым светом. Капитаны Легиона и Гвардейцы Феникса, вскочив на ноги, открыли беглый огонь по врагу.

Воины-эльдары в костяной броне бросились в яростную атаку, издавая душераздирающие вопли, которые вонзались в нервы подобно раскаленным иглам, но град болтов, обрушившийся на них, пощадил немногих. Примарх оставил своих офицеров разбираться с оставшимися в живых, а его преторианцы напали на огромного Призрачного Лорда в золотом шлеме.

— Прикончи его! Убей Провидца, пока тот всё не разрушил!

С яростным воплем Фулгрим устремился в погоню за Эльдрадом, в последнюю секунду успев заметить, как Призрачный Лорд, не обращая внимания на удары золоченых алебард Гвардейцев Феникса, вновь нанес удар своим громадным клинком. Примарх ловко отскочил в сторону, не выпуская из глаз предательски заманившего их в ловушку эльдара. Ультран, окруженный мрачными воинами в темных доспехах, со всех ног мчался к странному арочному строению, в центре которого понемногу разгоралось бледное свечение.

— Я изо всех сил пытался спасти тебя, — выкрикнул Провидец, — но ты уже обратился в безвольное и слепое орудие Хаоса!

Бывший всего лишь в паре шагов от него Примарх Детей Императора прыгнул вперед, пытаясь вонзить меч в спину Эльдрада, но его враг исчез во вспышке яркого света и серебряный клинок пронзил один лишь воздух. Фулгрим взревел от отчания, подобно льву, упустившему добычу, слишком поздно поняв, что арка на самом деле — хитроумное устройство телепортации.

Обернувшись к полю боя, примарх тут же увидел прямо перед собой один из летающих танков, из ствола пушки которого тут же вылетела очередь энергетических зарядов. Возможно, Фулгрима спасло то, что пилот наводил орудие ещё в тот момент, когда Эльдрад подбегал к телепорту, и поэтому побоялся использовать пушку на полную мощь. Впрочем, теперь-то его ничто не удерживало. Нос танка скользнул по траве, видимо, эльдар ждал, что его противник бросится в бегство, и готовился к развороту.

Но Примарх за всю свою долгую жизнь ни разу не бежал от врага и не собирался отступать сейчас.

Несколькими громадными шагами Фулгрим покрыл расстояние, отделявшее его от танка, и, оттолкнувшись, взмыл в воздух как раз в тот момент, когда пилот-эльдар заподозрил неладное и попытался дать задний ход. Слишком поздно.

Серебряный меч Феникса рассек бок его машины сверху донизу, пройдя сквозь корпус так, словно тот был вылеплен из мягкого масла, а Фулгрим, удачно приземлившись, издал победный рёв.

Передняя секция танка, разрубленная почти напополам, зацепила землю, и боевая машина перевернулась, рухнув с неприятным звуком, напоминающим треск ломаемых костей. Яркий выброс энергии, полыхнувший из чрева танка, дал знать, что с ним и его пилотом покончено.

Рассмеявшись от избытка чувств, Фулгрим поудобнее перехватил меч и, услышав безумный лязг сталкивающихся клинков, вновь обратил свой взгляд к сражающимся Детям Императора. Именно в эту секунду Призрачный Лорд сокрушил ударом огромного кулака одного из Гвардейцев Феникса. Доспехи несчастного треснули, кровь фонтаном брызнула в стороны, и Примарх зарычал в безумной ярости, видя, что его избранный преторианец лежит мертвым и изуродованным у ног отвратительной машины чужаков.

Его Капитаны тем временем сражались с воинами в броне костяного цвета, их грозные боевые кличи перекрывали звон мечей, сталкивающихся с другими клинками или рассекавшими вражескую броню. Фулгрим, последний раз бросив взгляд на пылающие обломки танка, направился в сторону Хираэна Голдхельма, угрожающе выставив перед собой серебряный меч.

Словно почуяв присутствие Феникса, Призрачный Лорд повернул громадную голову в его сторону и небрежно отшвырнул останки погибшего преторианца. Фулгрим на секунду ощутил присутствие в огромном теле машины духа, пылающего безумной ненавистью, и стремящегося прикончить Примарха так же сильно, как сам Финикиец хотел отомстить за погибших Детей Императора.

Со скоростью, неприятно поразившей Фулгрима, Голдхельм рванулся к нему, ловко передвигая стройными «ногами», больше похожими на ходули. Бесстрашно встретив врага, Феникс ловким пируэтом ушел от очередного удара чудовищного меча, не удержал равновесия, но вновь поднялся с колен и сделал выпад собственным клинком, стремясь перерубить тонкую руку Призрачного Лорда. Увы, меч лишь отсек маленький кусочек психокости от ладони Хираэна, но даже такого слабого соударения хватило, чтобы дрожь клинка передалась по всему телу Примарха. Миг спустя громадный кулак Призрачного Лорда врезался в грудь Фулгрима и сбил его с ног, украшенная аквилой грудная бронепластина сломалась с оглушительным треском.

Жуткая боль охватила Финикийца, кровь запузырилась на его губах.

Страдая от раны, Примарх вдруг ощутил, как его наполняет неведомая сила, и уже через секунду он вскочил на ноги с диким воплем наслаждения. На глаза Фулгрима свесился запутавшийся в волосах сломанный венец, и он яростно отшвырнул его в сторону, вырвав несколько косиц и размазав по лицу пудру и тушь.

Существо, куда больше похожее на безумного дикаря, чем на прекрасного и утонченного Примарха Детей Императора, бросилось на Призрачного Лорда. Огромный клинок Хираэна рванулся ему навстречу, но серебряный меч лаэранского Храма взмыл вверх и пересекся с ним. Сопровождаемый вспышкой огня, невыносимый лязг разнесся над полем битвы, затихая в небе.

Пурпурный камень в навершии меча Фулгрима сверкнул ярче солнца, и клинок Голдхельма рассыпался грудой костяных обломков.

Не останавливаясь, Примарх вплотную подскочил к Призрачному Лорду и нанес страшный, смертоносный круговой удар серебряным мечом, держа его обеими руками на уровне коленей Хираэна. Разрубленные ноги Голдхельма треснули и подломились, а Фулгрим издал ещё один визгливый крик наслаждения. Подрагивающие кольца энергии вырвались из страшных ран Призрачного Лорда и на долю секунды отсрочили его падение — но не замедлили его. Огромная машина тяжко рухнула наземь.

Теперь покончи с ублюдком! Разбей то, что скрыто под золотым шлемом! Обреки его на судьбу ужаснее смерти!

Фулгрим ловко взобрался на грудь поверженного Призрачного Лорда, и, издав оглушительный боевой клич, ударил крепко сжатым кулаком в гладкую, блестящую золотую маску. По ней тут же пробежала паутина трещинок, и Примарх с удвоенной яростью продолжил бить Хираэна в «лицо», не обращая внимания на кровь, заструившуюся по пальцам — рукавицы брони Феникс снял, садясь за стол, а потом просто не успел надеть.

Чувствуя, как похожая на черепаший панцирь шлем-маска ломается, не в силах противостоять его безумной ярости, Примарх увлекся и лишь в последний миг заметил, что Голдхельм занес руку и собирается схватить его или сбросить с груди. Удачно взмахнув мечом, Фулгрим отсек кулак Призрачного Лорда с легкостью, которая показалась бы невероятной ему самому ещё минуту назад.

Наконец, золотой шлем окончательно треснул, и Примарх отшвырнул обломки в сторону, обнажив «голову» Призрачного Лорда. Его взгляду открылась лицевая пластина, испещренная золотыми нитями, напоминающими провода, и украшенная серебряными рунами. Повсюду мерцали драгоценные камни, но ярче всех сияла пульсирующим светом крупная красная гемма в самом центре «лица». Фулгрим почуял страх, струящийся от неё, и, протянув руку, вырвал гемму из гнезда. Тут же раздался безумный от ужаса и отчаяния крик, прозвучавший отнюдь не в ушах, но в душе Феникса.

Красный камень горячил израненную ладонь, огненные прочерки танцевали в его глуби, складываясь в ускользающие образы и чужеродные лица.

Ненависть и бессильный гнев исходили от него, звеня металлом в сознании Фулгрима, но отчетливее всего слышались нотки дикого, всепоглощающего страха вечного забвения.

Примарх расхохотался и сокрушил гемму, сжав кулак — так же, как Призрачный Лорд сдавливал погибших Гвардейцев Феникса. Раздался последний, быстро утихший тоскливый вой, и меч Финикийца слегка потеплел, а камень в рукояти сверкнул аметистовой звездой, словно впитав сияние красного камня.

…Или поглотив его дух…

Фулгрим не знал, откуда пришли те слова, но они на миг омрачили ему радость победы, придав ей привкус какой-то жестокой тайны. Впрочем, не успел Примарх задуматься над своими ощущениями, как они тут же исчезли.

Слегка успокоившись, Феникс вновь обратился к полю битвы, отыскивая взглядом Капитанов. Те по-прежнему сражались против воинов в костяной броне, звенящие клинки сталкивались в смертельном танце равных по умению мечников. Неподалеку кружил ещё один эльдарский танк, неспособный помочь своим соплеменника в ближнем бою.

Подняв меч, Фулгрим бросился в атаку.

ИЗ ГРУДИ ЭЛЬДРАДА ВЫРВАЛСЯ ПРОТЯЖНЫЙ ТОСКЛИВЫЙ КРИК.

Он ощутил, как дух Хираэна Голдхельма лишился прочных стен его «камня души» и оказался в бесконечной пустоте, одинокий и беззащитный.

Он почувствовал, как Великий Враг на миг утолил свой ужасающий и нескончаемый голод, пожрав душу могучего воина.

Он пролил горькие слезы сожаления о своей глупой авантюре, о безумной попытке переговоров с варварскими мон-кей.

Он поклялся вечно помнить жестокий урок, преподанный ему сегодня, и навсегда сохранить в памяти слова Хираэна о дикарской и злобной сущности людей.

Воздух вокруг Провидца все ещё подрагивал, взволнованный переходом с поверхности Тарсуса через портал Паутины. Успокоив свой внутренний слух, Эльдрад понял, что психическая волна, поднятая насилием и смертью, бежит по выращенному из призрачной кости скелету Рукотворного Мира. Она отзывалась в сердце каждого из эльдаров на борту Ультве, и Провидец без труда ощутил жаркий поток ненависти и агрессии, исходящий от его сородичей. И… да, он не ошибся. В самой дальнем и скрытом уголке мира-корабля заколотилось пылающее сердце Аватара Кроваворукого Бога, ожившего и покинувшего свои покои из психокости.

Как же он, Провидец, мог быть таким слепцом? Фулгрим уже вступил на темную дорогу, душа его оказалась втянутой в тайную войну, о которой сам примарх даже не подозревал. Жуткая, мрачная сила пыталась овладеть им, и, хотя Фулгрим неосознанно сопротивлялся, финал этой схватки был предрешен. Лишь теперь Эльдрад понял, что именно она скрывала примарха от его внутреннего взора, делая свою жертву и свои замыслы совершенно непроницаемыми. Темное колдовство, которое он приписывал Императору, оказалось ни при чем.

Проклятый меч… как случилось, что он не ощутил сокрытой в нем демонической силы в первые же секунды? Безусловно, Великий Враг опутал его сетью скрытых иллюзий и ослепил, утаивая свое присутствие до последнего. Но, даже убегая в страхе, Эльдрад сумел проникнуть в суть серебряного клинка и распознать жуткую правду.

В металле клинка пребывал дух могущественного создания из-за Врат Эмпиреев, и его влияние неумолимо извращало все светлое и прекрасное, все, чем мог гордится прекрасный примарх Детей Императора.

Провидец понял, что лишь один путь открыт сейчас пред ним. Обернувшись, он скомандовал:

— К бою! Нужно убить мон-кей прежде, чем они сумеют покинуть Тарсус!

Восторженный клич разнесся по костям мира-корабля, горячая жажда войны и убийства прозвучала в нем простыми словами.

Кровь бежит… гнев растет… смерть идет… война зовет!

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ВОЮЩИХ ЭЛЬДАРОВ рухнул замертво, разрубленный неотразимым ударом Фулгрима, и Люций почувствовал, как стук его сердец, взбудораженных боем, гремит в ушах, словно жестокая дикарская музыка. Кровь ксеносов стекала с его клинка, и в мышцах разливалась легкая приятная истома уходящего напряжения. Да, в этой схватке Тринадцатому Капитану пришлось применить все свои умения мечника — мегарахниды, конечно, показали себя невероятно быстрыми, жестокими убийцами, но сражались они слепо и бездумно, ведомые лишь животным инстинктом. Эти же кричащие воины, многие из которых, как теперь понял Люций, были женщинами, обладали не меньшим искусством фехтования, чем он сам.

Эльдарское мастерство владения оружием восхитило Десантника. Одна из них, женщина, сражавшаяся мечом и секирой, сумела несколько раз достать его, оставив глубокие пробоины на броне. Пожалуй, ещё немного, и даже нечеловеческая ловкость и скорость реакции не спасли бы Капитана. Впрочем, к чему думать о том, что могло бы произойти? Достаточно того, что сейчас она лежит у ног Люция, а не наоборот.

Нагнувшись, Десантник подобрал один из эльдарских клинков, проверил баланс и распределение веса. Меч оказался куда легче, чем он ожидал, да и рукоять целиком скрылась в огромной ладони Капитана, но заточка лезвия выглядела идеально, да и вообще оружие походило на произведение искусства.

— Забыл, как тебя взгрели на Убийце? — спросил подошедший Саул Тарвиц. — Давай-ка, выбрось эту штуковину, пока Эйдолон не заметил.

Обернувшись, Люций отмахнулся:

— Мне просто интересно, Саул. И я вовсе не собираюсь им пользоваться.

— Ну, смотри, я тебя предупредил.

Мечник заметил, что его друг говорит с легкой одышкой и слегка покачивается. Доспехи Тарвица покрывала кровь — как вражеская, так и его собственная. Убедившись, что Саул отошел, Люций незаметно закрепил эльдарский клинок на поясе.

— Ну, все живы? — голос Фулгрима разнесся над полем боя, сопровождаемый раскатистым смехом. Сгустки засохшей крови покрывали нагрудник Примарха в том месте, куда пришелся удар Призрачного Лорда, да и вообще Финикиец выглядел отнюдь не так величественно, как привык Люций. Однако же, несмотря на тяжелые раны, Фулгрим казался как никогда полным жизни — бледное лицо раскраснелось, темные глаза сияли от наслаждения битвой, рука нервно подрагивала на рукояти меча.

Люций осмотрелся, только сейчас сообразив, что до сих пор не знает, кому ещё удалось выжить. Оба лорд-коммандера держались на ногах, так же, как Юлий Каэсорон, Марий Вайросеан и проклятый ублюдок Деметер. Из Гвардейцев Феникса не осталось никого, их силы и умения оказались бесполезны в бою с Призрачным Лордом.

— Почти все, — отозвался Веспасиан, очищавший свой меч о верхушку шлема одного из мертвых эльдаров. — И, если хотите знать, то нам стоит поскорее убираться отсюда, пока ксеносы не вернулись и не задавили нас числом. Да и к тому же, вон тот танк пока что держится поодаль, зная, что случилось с его собратом, но пилот в любую минуту может расхрабриться и пойти в атаку.

— Бежать? — фыркнул Юлий Каэсорон. — Да лучше самим напасть на это несчастное корыто и разнести его на кусочки! Проклятые ублюдки оскорбили Воителя, нарушили неприкосновенность мирных посланников! Честь Десантников требует, чтобы мы заставили их заплатить кровью!

— Приди в себя, Юлий, — вмешался Соломон. — У нас вообще-то нет тяжелого оружия — ни ракетометов, ни плазмаганов. И вряд ли он допустит ту же ошибку, что и погибший пилот — скорее попытается расстрелять нас издалека.

Люций усмехнулся. Как же это похоже на Деметера — в страхе бежать с поля битвы, поджав хвост! Эйдолон спокойно стоял в стороне, готовый к чему угодно, а Марий Вайросеан помалкивал, ожидая, когда Примарх выскажет свое мнение, чтобы уж тогда поддержать его во весь голос. Желая поскорее опробовать новый клинок, Люций про себя обратился к Фулгриму с просьбой позволить им атаковать вражеский танк.

Взгляд Феникса остановился на Тринадцатом Капитане, он словно услышал его невысказанное желание продолжить бой и прикончить ещё несколько ублюдочных чужаков. Примарх улыбнулся, белоснежные зубы ярко блеснули на фоне измазанного копотью, кровью и тушью лица.

— Ага, эльдары решили за нас, — угрюмо произнес Соломон, заметив, что под аркой, на овальном постаменте структуры, через портал которой скрылся Провидец, вновь засеребрилось сияние.

— Вот это уже и в самом деле паршиво, — согласился Тарвиц.

— Штормбёрд-1! — закричал Веспасиан в капсулу вокса. — Запустить двигатели, мы идем к вам! Мой лорд, пора уходить.

— Уходить? — не своим голосом, как после долгого тяжелого сна, отозвался Фулгрим. — Куда? Зачем?

— Нужно немедленно покинуть планету, мой лорд, — торопливо заговорил Веспасиан. — Эльдары возвращаются, и на этот раз их явно будет в десятки раз больше, чем нас.

Примарх непонимающе покачал головой, и, словно от сильной боли, приложил руку к виску. Тем временем из пульсирующего свечения под аркой начали возникать первые эльдарские воины. Фулгрим молча наблюдал за тем, как враги бесшумно появляются из ниоткуда, сначала поодиночке, затем парами и целыми группами. Как и их мертвые собратья, лежащие у ног Астартес, они носили повторяющую все изгибы тела броню из перекрывающих друг друга пластин, но выкрашенную в другой, ярко-голубой цвет, и с желтыми гребнями на шлемах. Каждый из них держал наперевес короткоствольную винтовку, но, несмотря на явное преимущество и в численности, и в вооружении, ксеносы не спешили приближаться к Астартес. Люций помотал головой из стороны в стороны и повращал плечами, готовясь к бою.

И тут события начали развиваться чрезвычайно быстро. Прежде всего, Дети Императора услышали шум двигателей «Штормбёрда-1». Затем, Фулгрим, словно придя в себя, скомандовал:

— Да, уходим. Все на борт челнока! Вернемся за телами павших братьев после того, как разнесем в клочья проклятый мир-корабль и отрежем тварям путь к отступлению.

Люций подавил досаду и вслед за Примархом понесся вверх по склону к идущему на посадку «Штормбёрду-1», не выпуская из рук эльдарского меча.

Как раз в этот момент из портала под аркой вынырнули несколько эльдаров в темных доспехах, с куда более внушительным оружием в руках, напоминающим нечто среднее между длинноствольной винтовкой и плазмаганом. Мгновенно сориентировавшись, они нацелили свои орудия на завывающий челнок, зависший над головами Детей Императора.

Ослепительные, свистящие огненные полосы промелькнули в воздухе, и Люция швырнуло наземь мощнейшей взрывной волной. Секунду спустя мерзкое шипение повторилось, и мечник услышал новые взрывы, на землю посыпались куски металла, и холм заволокло густым черным дымом. Тринадцатый Капитан как-то сразу сообразил, что на «Штормбёрде-1» они уже никуда не улетят. Выплюнув изо рта песок, Люций поднял голову и увидел, что руины на вершине холма окончательно разрушены, и посреди них полыхают обломки челнока с оторванными крыльями и множеством пробоин в корпусе.

— Бе-е-ежим! — заорал Веспасиан.

И ЕЩЁ ОДИН РАЗ ВОЛНА АТАКУЮЩИХ ЭЛЬДАРОВ схлынула с вершины холма, оставив среди руин трупы погибших сородичей. Закрепившись у подножия, они продолжили обстрел позиций, на которых уже несколько часов держала оборону верхушка III Легиона. Странно блестящие заряды их винтовок с музыкальным звоном отскакивали от каменных глыб, обжигающие пучки энергетических залпов пронзали темнеющее небо яркими вспышками. Посреди развалин по-прежнему пылали обломки «Штормбёрда-1», время от времени пожар раздували негромкие взрывы боезапаса.

Глубоко вздохнув, Марий загнал в болтер очередную обойму и попытался собраться с мыслями в ожидании новой атаки. Все, кто пережил первую схватку с Призрачным Лордом, до сих пор держались на ногах, отражая нападения превосходящих сил ксеносов, несмотря на множество легких ранений, оставленных острейшими краями маленьких дисков, которыми стреляли эльдарские винтовки. Один из таких кругляшей сейчас лежал у ног Вайросеана, и он, подобрав диск с земли, задумчиво покрутил его в пальцах.

Казалось невероятным, что такая маленькая, безобидная на вид штуковина способна ранить Десантника, но несколько отверстий в его пробитом насквозь Мк. IV и глубокие болезненные порезы служили убедительным доказательством. Правда, слабину броня дала только на сочленениях, поэтому опасных ран Марий не получил.

Третий Капитан попробовал собрать в памяти события бесконечно долгого дня и битвы, развернувшейся на его глазах. О, ей суждено было войти в летописи Легиона — если, конечно они проживут достаточно, чтобы рассказать о ней. На глазах Вайросеана его друзья совершали геройские подвиги и показывали великолепные боевые умения, близкие к идеальным.

Он видел, как Люций в одиночку сражался против трех ксеноситских воительниц. Фехтуя двумя мечами — своим и трофейным эльдарским — он уложил своих противниц меньше, чем за минуту, не оставив им ни единого шанса.

Веспасиан бился, словно воскресший герой из Галереи Мечей, непорочная и восхитительная красота его мастерства сияла подобно маяку в ночи, когда он теснил с вершины холма нескольких ксенсов в зеленой броне и луковичных шлемах, испускавших синее пламя. Соломон и Юлий дрались спина к спине, обрушивая на врагов страшные, смертоносные удары. Саул Тарвиц же сражался с механической точностью, выдававшей многолетний опыт в кровавых битвах на передней линии.

Но Эйдолон — как он вел себя в этом бою?

В разгаре битвы Марий услышал за спиной очередной надрывно-воющий крик, свирепо вонзающийся в мозг, и немедленно развернулся, ожидая, что его сейчас атакует очередная вопящая женщина-эльдар. Однако же его взгляду предстали лорд-коммандер Эйдолон и трое парализованных ксеносов. Двое из них стояли на коленях, охватив руками окровавленные головы в треснувших шлемах, а третий пошатывался, не в силах сделать и шагу, словно пойманный в какой-то стальной захват. Эйдолон, явно смакуя момент, неторопливо прикончил их одного за другим, оставив Вайросеана в полном недоумении — как ни невероятно, но чудовищный крик издал сам лорд-коммандер.

— Сколько ещё ждать, пока этот идиот Азьел додумается послать за нами проклятую «Огненную Птицу»?! — пробравшийся сквозь завалы Юлий отвлек Мария от размышлений о битве.

— Мне-то откуда знать? Лорд Фулгрим пытается выйти на связь с флотом, но эльдары глушат все возможные сигналы.

— Грязные ксеноублюдки! — выругался Каэсорон. — А я ведь с самого начала знал, что им нельзя доверять!

Марий промолчал, не став напоминать Юлию о том, что на совете у примарха Первый Капитан как раз выступал в поддержку высадки на Тарсус. Единственным, кто твердо высказался против переговоров с Эльдрадом, был Соломон, и, похоже, он-то и оказался дальновиднее всех.

— Кажется, мы все здесь умрем, — кисло произнес он вместо ответа.

— Умрем? — переспросил Каэсорон. — Не дури. Пусть мы не можем связаться с «Гордостью Императора», но рано или поздно там все-таки сообразят отправить сюда челноки. Даже эльдары понимают это, потому-то они и не щадят себя в бесконечных атаках. Как там назвал их Примарх? «Раса, оказавшаяся на краю вымирания»? Неплохо бы нам с тобой сбросить их за этот край, а, Марий?

Настрой Юлия оказался заразительным, как и его непреклонная вера в победу. Вайросеан ответил на улыбку и пробормотал что-то вроде: «По-другому и быть не может».

— Что-то странное происходит у телепорта! — прокричал Саул Тарвиц. Марий и Юлий осторожно выглянули из-за каменного обломка и принялись внимательно всматриваться в происходящее у арки. Как решил Вайросеан, она напрямую связывала поверхность Тарсуса с миром-кораблем, что объясняло то, почему эльдары уже ждали их здесь.

Оставшиеся в живых воины ксеносов окружали сияющий в арке свет, который начал колебаться и приплясывать, словно огонек свечи. Воздев к небу свои мечи и винтовки, они завели песню на языке, больше похожем на музыку, чем на человеческую речь.

— Как думаете, что они делают? — недоуменно спросил Тарвиц.

— Собираются с извинениями выкатить нам новый «Штормбёрд», наверное, — съязвил Юлий. — Не знаю, но ничего хорошего ждать не стоит.

Неожиданно мягко сияющий свет вспыхнул ярче солнца, подернувшись пламенем по краям, словно какой-то огромный клубок огня с трудом пробирался сквозь него. Через секунду неясный пылающий образ проявился отчетливее, и все увидели огромную, массивную и мрачную фигуру, человекоподобную, но гораздо крупнее любого из Десантников. Марию показалось, что им вновь предстоит сражение с Призрачным Лордом, но Третий Капитан тут же понял свою ошибку.

Из портала появилось могучее копье с ярко горящими рунами на древке и наконечнике, затем возникла раскаленная рука, воздух вокруг которой дрожал, словно в плавильной печи. Застонав, подобно раскаленному железу при ковке, тело, которому принадлежала рука, сжимающая копье, вышло из пятна света.

Увидев, что вступает на подножие холма, Соломон не удержался от вздоха первобытного ужаса, больше похожего на судорожный всхлип. Возвышаясь над головами эльдаров, чудовищное создание сияло мрачным огнем, будто отлитое из чугуна, жилы на его «коже» напоминали ручейки пылающей лавы. Оно исходило клубами густого черного дыма и пепла, закручивающегося вокруг его головы подобно живой короне, пронзенной бесчисленными огоньками.

Лицо существа не внушало ничего, кроме холодного, мертвящего ужаса, а его глаза полыхали пламенем адской кузни. Живое воплощение беспощадной смерти подняло голову и ужасающим ревом возвестило небесам о готовящейся бойне, воздев к ним гигантские руки, покрытые кровью, сочащейся меж пальцев.

— Вечная Терра! — закричал Люций. — Что это?!

Марий беспомощно оглянулся на Фулгрима в поисках ответа, но примарх просто смотрел на ужасающее создание, и в глазах его светилось наслаждение. Феникс изящным жестом отстегнул брошь, удерживающую золотой плащ, пробитый в нескольких местах ударами мечей и дисков, и вынул из ножен серебряный клинок, пурпурный камень блеснул в наступающих сумерках.

— Мой лорд… — начал Веспасиан.

— Да, друг мой? — ответил Фулгрим, вполуха слушая лорд-коммандера.

— Скажите, вам известно, что это за… создание?

— О, превосходно известно, — голос примарха звучал словно из какой-то неведомой холодной дали. — Это их сердце и душа. Это воплощение их любви к войне и убийству.

Пока Фулгрим медленно, почти нежно выговаривал эти странные слова, пылающий воин сделал шаг вверх по склону. Земля ощутимо дрогнула, трава под его ступней в мгновение ока занялась огнем и обуглилась. Пение эльдаров стало куда более грубым и резким, они медленно двинулись за своим сверкающим богом, мелодия то взвивалась к небу, то опадала, повторяя каждый шаг гиганта. Десятки воительниц, сражавшихся с Десантниками, незримо скользили в наступающей ночи, и отовсюду раздавались их пронзительные крики, пронзающие сердце и туманящие разум страшной тоской.

— Приготовиться к бою! — скомандовал Веспасиан, стоявший впереди всех, его темный силуэт резко выделялся на фоне догорающего «Штормбёрда».

Марий отчетливо понял, что непроходимые развалины и огневая завеса в виде обломков челнока, ещё пару минут назад бывшие превосходной оборонительной позицией, уже не защитят их. Ввосьмером Дети Императора не сумеют удержать волну атакующих эльдаров, подкрепленную этим монстром. Даже несмотря на то, что один из этих восьми — сам Примарх.

Кроваворукий Бог вновь взревел и воздел над головой свое оружие. Оглядев собратьев, Вайросеан увидел на лице каждого из них лишь неосознанный страх перед чудовищем. Наполненный какой-то темной силой, пламенеющий идол угрожал их душам невиданными мучениями и огненными пытками, обещая обрушить раскаленный гнев на каждого, кто осмелится противостоять ему.

Фулгрим высоко поднял свой меч и спокойно вышел из-под защиты руин, сопровождаемый хором испуганных криков, предостерегающих его от столь опрометчивого поступка. Несмотря на то, что черты «лица» огненного гиганта складывались из линий, вырезанных в металле, Марию почудилось, что монстр взглянул на Феникса с гримасой отвращения.

Два могучих бога сошлись лицом к лицу, и мир затаил дыхание, боясь помешать великому и ужасному представлению, которое вот-вот должно было разыграться на его сцене.

Издав оглушающий яростный вопль, бог эльдаров бросился на сына Императора.

ФУЛГРИМ УВИДЕЛ, КАК ПРЯМО В ЛИЦО ЕМУ несется огромное пылающее копье, и резко уклонился, ощутив на коже обжигающий жар. Примарх насмешливо улыбнулся глупости эльдарского бога, обезоружившего себя в самом начале поединка, но в ту же секунду в его голове прозвучал испуганный вопль:

— Дурак! Ты что, решил, что эльдары — безмозглые тупицы?! Обернись!

Немедленно развернувшись, Феникс понял, о чем предупреждал внутренний голос. Огненное копье, извернувшись в воздухе подобно змее, описало изящную дугу и вновь нацелилось на него. Оно выло и ревело в полете, подобно всепланетному лесному пожару или извержению тысячи вулканов. Широким взмахом меча Фулгрим отразил пылающую смерть, но её пламя успело опалить его лицо и поджечь прекрасные белые косицы.

Свободной рукой Примарх сбил пламя с волос и с вызовом поднял меч.

— Почему ты не хочешь сразиться со мной в честном поединке? Неужели трусость заставляет тебя держаться поодаль?

Чудовищное железное создание одним движением выхватило из воздуха огненное копье и молча направил его в сердце Примарха, из щелей, заменявших ему глаза и рот, повалил черный дым и посыпались угли.

Фулгрим лишь оскалился в ответ, чувствуя, что в каждой частичке его существа пульсирует боевой задор и жажда сражения. Перед ним возвышался враг, который действительно был достоин Примарха Детей Императора, который заставит его продемонстрировать свое совершенство и бросить ему вызов. Ни лаэране, ни флотоводцы Диаспорекса, ни зеленокожие дикари — никто и в малой доли не походил на эльдарского бога по силе и мощи.

Лишь он, чудовищное воплощение ненависти умирающей расы, несущий её живое сердце в своей железной груди, может сравниться с сыном Императора. Его не запутать и не вывести из себя мелкими оскорблениями и подколками. Этот монстр — истинный воин, живущий ради одной-единственной цели — уничтожения врагов своего народа.

Только это слегка коробило Фулгрима в своем противнике — ведь он всегда считал жизнь и смерть ничем иным, кроме как бесконечной цепью чувств, эмоций и наслаждений. Если не испытывать их, к чему тогда вообще жить?

Дикое, безумное ликование заполнило тело примарха, все его чувства словно усилились в тысячи раз. Он ощущал каждое движение ветра, развевающего опаленные волосы и порванную одежду, безумный жар существа, стоящего перед ним, прохладу вечернего воздуха, мягкость травы под ногами и резкий запах её сока.

Он был жив! Он был полон сил!

— Иди ко мне, — зарычал Фулгрим. — Иди и умри!

Боги вновь бросились навстречу друг другу, Феникс ударил сверху вниз, отбив раскаленное оружие железного монстра, которое из копья превратилось в огромный меч. Оба клинка столкнулись, издав чудовищный звон, разнесшийся далеко за пределы реального мира и стихший в краях, незримых для пяти человеческих чувств. Вспышка не-света, сопроводившая удар, на миг ослепила всех, кто видел её. Ревущий бог эльдаров оправился первым и вновь взмахнул огненным мечом, пытаюсь снести голову Примарха.

Нырнув под пылающую дугу, Фулгрим ударил крепко сжатым кулаком в живот чудовища, но лишь отбил костяшки пальцев о металл, а обожженная кожа пошла пузырями. Хохоча от боли, Феникс отразил мечом новый смертоносный выпад, направленный ему в пах.

Эльдарский бог нападал с дикой, древней яростью, его удары направляла ненависть к чужаку и наслаждение обретенной свободой. Пламя озаряло его тело, и густые клубы дыма, перемешанного с пеплом, окутывали сражавшихся. Серебряный меч и огненный клинок сталкивались и отражались со страшным грохотом, неспособные поразить равных по умению врагов.

Фулгрим почувствовал, как внутри него закипает гнев. Враг, которого он едва не принял за равного себе, оказался неспособным ни на что, кроме безмозглых прямолинейных атак, рассчитанных на грубую силу. Металлическая тварь могла лишь сражаться и убивать, для нее ничего не значили искусство и культура, красота и изящество. Такое ограниченное ничтожество не имеет права на существование!

Как только эта мысль пришла в голову Примарха, его тело наполнилось новой энергией, рука сжала меч с невероятной силой и боль окончательно обратилась наслаждением.

На долю секунды он прислушался к звукам кипящей вокруг битвы: болтерные очереди, свист бритвенно-острых дисков, заунывные крики, подобные воплям легендарных призраков-баньши. Они доносились словно бы из звездной дали, и Фулгрим тут же выбросил их из головы, слишком занятый своим главным врагом. Меч Примарха засверкал серебряным огнем, потоки света и разряды неведомой энергии заструились по клинку, и Феникс бросился в атаку, сопровождая каждый удар криком блаженства. Пурпурный блеск камня ещё усилился, и в какой-то момент Фулгрим заметил, что огненный взгляд эльдарского чудовища постоянно следит за ним.

Безумная мысль полыхнула в мозгу Примарха, и, несмотря на тут же возникшие десятки аргументов против неё, это, похоже, был единственный способ быстро одолеть врага. Подступив вплотную к пылающему гиганту, Примарх внезапно подкинул свой меч высоко в воздух.

Эльдарский бог немедленно отступил назад, горящие угли его глаз замерли, следя за крутящимся в воздуже клинком. Отведя назад руку с оружием, вновь принявшим форму копья, он приготовился отправить его в полет, целясь в меч Фулгрима, но не успел. Феникс подскочил к нему и нанес страшный боковой удар в лицо.

Примарх вложил в него всю свою силу и ярость, и сопроводил столь громогласным ревом ненависти, что заглушил все прочие звуки битвы.

Металл треснул и язык красного пламени вырвался из разбитой головы чудовища, когда кулак Фулгрима насквозь пробил его шлем и проник в расправленное нутро железного черепа. Примарх закричал от боли и наслаждения, поняв, что рука прошла насквозь, расколов затылок Кроваворукого Бога.

Раненный гигант покачнулся, его череп превратился в пылающую груду обломков металла. Всполохи освобожденного огня рвались из-под шлема, и раскаленные потоки крови подобно фосфору стекали по железной коже. Фулгрим на миг ощутил чудовищную боль в полусожженной руке, но тут же подавил её страшным усилием воли и, вновь подступив к врагу, что было сил, обхватил его шею.

Жар пылающей железной кожи нестерпимо обжигал искалеченную плоть Примарха, но Феникс не чувствовал боли, целиком отдавшись борьбе с врагом. Лепестки алого огня вылетали из ран на лице эльдарского бога, унося с собой ярость и злобу его создателей. За ними уходили тяжкие дуновения, несущие в себе память об эпохах похоти и наслаждений, и, наконец, саднящая грусть, смешанная с жалостью к самим себе.

Руки Фулгрима почернели, но жизнь неотвратимо уходила из тела его врага, темный металл потрескивал, и в этом звуке слышались последние вздохи умирающей души. Ещё усилив хватку, Примарх заставил погибающего монстра рухнуть на колени. Смеясь, напрочь забыв о боли, он с наслаждением всматривался в угасающие глаза бога эльдаров, испытывая непередаваемый восторг от сознания того, что сейчас, в эту секунду, столь могучее творение принимает смерть от его рук.

В воздухе послышался низкий шум, подобный надвигающейся буре, и Фулгрим, на миг оторвав взгляд от своей жертвы, взглянул в ночное небо. Он увидел, где рождается этот могучий звук, и, отпустив поверженного монстра, воздел обугленные руки ввысь. Над головой Примарха, закладывая изящный вираж, пронеслась «Огненная Птица», ведущая за собой стаю «Штормбёрдов» и «Тандерхоков».

Вновь опустив глаза к телу поверженного чудовища, Феникс успел лишь понять, что оно умерло окончательно. И в тот же миг ослепительный свет и невыносимый, грохочущий шум вырвались из железного тела, словно рядом с Примархом родилась сверхновая звезда. Пламя смерти эльдарского бога вознеслось к небесам, и его останки разлетелись градом раскаленного металла и расплавленного железа. Силой взрыва Фулгрима подбросило высоко в воздух, и он почувствовал, как исходящая от поверженного создания сила скользит по его доспехам и проникает сквозь кожу.

Освобожденная сущность божества окружила его, наделяя памятью и знанием миллионов веков. Он видел гигантскую воронку в черноте космоса, поглощающую звезды и планеты, гибель целой расы и рождение великого и страшного бога, Темного Принца страданий и наслаждений.

Имя явилось ему из мрачной пустоты минувшего, кровавых колыбельных и бессловесных воплей, запретных чувств, родивших самый ужасный и пронзительный крик новорожденного, провозгласившего себя и свою суть одним кратким словом… СЛААНЕШ!

Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!

Услышав имя и повторив его, Фулгрим рухнул наземь и улыбнулся разбитыми и сожженными губами, видя, как Дети Императора, несомые крыльями огня, сходят на поверхность Тарсуса. Он лежал, одинокий, обессилевший, с переломанными костями и страшными ожогами, но живой! О, какой же он был живой! Чьи-то руки ощупывали его тело, чьи-то голоса обращались к нему, моля отозваться, но он не обращал на них внимания, охваченный вдруг невыносимой беспокойной тоской — он же потерял свой меч!

Одним рывком Фулгрим вскочил на ноги, мельком заметив озабоченные лица своих Астартес, но, не узнавая их и не слыша их слов. С его рук свисали лохмотья кожи, в воздухе отчетливо и тяжело пахло опаленной плотью, но Примарх не уделил этому ни капли внимания — он как раз заметил поодаль пронзающий ночь серебряный блеск лаэрского клинка.

Меч вонзился в траву строго вертикально, в том самом месте, где Феникс подбросил его в воздух. Лезвие сияло во тьме — уже не собственным светом, но отражая свет пламени двигателей «Огненной Птицы» и других челноков. Руки Фулгрима потянулись к мечу, но какая-то часть его разума издала истошный, протестующий крик, в котором слились мольба и угроза.

Примарх сделал ещё один неуверенный шаг, его правая рука вновь дернулась к рукояти меча, как будто по своей воле. Его почерневшие пальцы судорожно подергивались, мышцы дрожали, словно Феникс пытался пройти сквозь невидимый барьер. Притягивающая песнь меча невероятно влекла его, но воля Примарха и остатки воспоминаний о рождении темного бога на миг задержали руку.

Только со мной ты сможешь достичь совершенства!

Слова прогремели в голове Фулгрима, и образы только что выигранной битвы заполнили разум, обжигая неистовым огнем и жаждой победы, вновь даруя наслаждение смертью железного бога, погибшего от его рук. В тот же миг последняя линия сопротивления в душе Примарха рухнула, и его пальцы сжались на рукояти меча. Неведомая сила тотчас влилась в тело Феникса, унося боль от ран, словно лучший из лечебных бальзамов.

Фулгрим выпрямился, минутная слабость исчезла, как сон. Каждый атом его существа наполнился энергией, пришедшей из серебряного клинка. Взглянув в сторону телепорта, Примарх увидел, что остатки эльдаров спасаются бегством, лишь коварный Провидец Эльдрад Ультран спокойно стоял под изогнутой полуаркой.

Наконец, когда последний из его воинов покинул Тарсус, Провидец горестно склонил голову и вошел в сияние, погасшее за его спиной.

— Мой лорд, — Веспасиан, утирая кровь с лица, подошел к Фулгриму. — Каковы ваши приказы?

Ненависть Фулгрима к ксеносам достигла невиданных высот. Спрятав меч в ножны, он обернулся к своим воинам, зная, что есть лишь один способ избавиться от расы предателей.

— Возвращаемся на «Гордость Императора». Передайте на все корабли флота приказ о подготовке к вирусной бомбардировке.

— Вирусная бомбардировка? — переспросил Веспасиан. — Но ведь только Воитель или Им…

— Выполнять! — заорал Фулгрим. — Немедленно!

Озадаченный Веспасиан нехотя поклонился и направился к челнокам.

«Клянусь огнем, — пробормотал про себя Фулгрим. — Я выжгу каждый из проклятых эльдарских миров!»

 

Глава Шестнадцатая

Привлечь к ответственности/Шрамы/Испугался-проиграл!

ОРМОНД БРАКСТОН ПОНЕМНОГУ НАЧИНАЛ злиться на Фулгрима, вынудившего его, посланника Администратума Терры, так долго ждать за золотыми дверьми своих покоев. От Примарха, славившегося культурностью и утонченностью натуры, он ждал куда лучших манер. Бракстон прибыл на борт «Гордости Императора» трое стандартных суток тому назад, и за это время не раз припомнил, как он сам заставлял нижестоящих чиновников неделями ждать приема с единственной целью — показать им, кто здесь главный.

Наконец, его бесконечные просьбы об аудиенции возымели действие. Прислужники Ормонда тщательно вымыли его объемистые телеса, после чего явилась целая процессия рабов Примарха и растерла кожу посланника ароматическими маслами, пояснив, что делается это по распоряжению Фулгрима. Запах благовоний казался приятным, но слишком сильным для непривычного к таким процедурам Бракстона. Капли пота, обильно блестевшие на лысине посланника, смешивались с остатками масел и скатывались по лицу, заставляя глаза слезиться и вызывая мерзкое першение в горле.

Двое воинов в полной броне стояли по бокам от золоченых дверей, из-за которых доносился оглушительный грохот, в какой-то мере напоминающей музыку, но куда больше схожий с ударами молотом по ведру, одетому на голову несчастного Ормонда. Рядом с каждым из стражей высилась скульптура невыразимых форм, состоявшая из одних лишь кривых линий и острых углов. Что изображали статуи — Бракстон понять не смог.

Поправив складки на плечах своей администратумской тоги, Ормонд принялся лениво разглядывать картины, развешанные в огромном, мощеном разноцветной плиткой коридоре. Чрезмерно богатые позолоченные рамы окаймляли холсты, вкривь и вкось размалеванные красками самых невероятных цветов, никакого сюжета или смысла в картинах не угадывалось. «Наверное» — подумал посланник, — «я просто ничего не понимаю в современном искусстве».

Взглянув на лысого толстяка впервые, мало кто узнал бы в нем знаменитейшего Ормонда Бракстона, непременного представителя Терры в большинстве мирных переговоров с человеческими мирами, присоединенными к Империуму за последние десятилетия. Он обучался в известнейшей Схоле Итераторум, и среди его близких друзей значились Эвандер Тобиас и Кирилл Зиндерманн. Его исключительные навыки переговорщика и служащего Терранского Административного Корпуса обеспечили поручение Ормонду этой миссии, требующей особой дипломатичности и такта. Лишь такой человек, как Бракстон, мог передать Примарху послание от Администратума — особенно учитывая, что в нем говорилось…

Двери в покои Фулгрима распахнулись, и оглушающий грохот «музыки» мгновенно усилился в разы, став совершенно невыносимым. Стражи вытянулись в струнку, и даже Ормонд кое-как подобрал живот, готовясь предстать перед Примархом Детей Императора.

С минуту он ждал приглашающего знака, но, так и не дождавшись, несмело шагнул через порог. Воины не собирались ему препятствовать, и посланник вошел в покои Примарха. Двери сами собой тут же закрылись у него за спиной, и Бракстона охватило неясное беспокойство.

Музыка просто-напросто сбивала с ног. Десятки фонокастеров горланили что есть мочи из всех уголков обширной залы, каждый на свой лад. Всевозможные гадостные рисунки и картины «украшали» стены, некоторые изображали чудовищно жестокие сражения и убийства, на прочих красовались невыразимо гнусные акты соития, которые невозможно было назвать даже порнографией. Ормонд окончательно расклеился, услышав гневные, с кем-то спорящие голоса, доносящиеся из небольшой комнатки в центре покоев.

— Мой господин Фулгрим, вы здесь? — дрожащим голосом спросил посланник. — Это администратор Ормонд Бракстон. Я здесь по поручению Совета Терры…

Голоса немедленно смолкли и фонокастеры поперхнулись своей псевдомузыкой.

Бракстон взволнованно осмотрелся, но во всей огромной зале не было видно никого, кроме самого посланника.

— Можешь войти! — прозвучал властный, но вместе с тем приятный и музыкальный голос. Ормонд едва ли не на цыпочках направился к центральной комнате, ожидая увидеть там Примарха и, скорее всего, кого-нибудь из старших Капитанов. С другой стороны, даже лорд-коммандеры навряд ли бы осмелились вести разговор со своим повелителем в столь грубом тоне.

Как можно незаметнее Бракстон вошел в покои Фулгрима и тут же замер на месте, пораженный увиденным.

Примарх — не узнать его было невозможно — нервно расхаживал по комнате, полностью обнаженный, если не считать фиолетовой набедренной повязки, и размахивал в воздухе сверкающим серебряным мечом. Плоть Фулгрима напомнила Ормонду драгоценный мрамор, на бледной коже пульсировали темные жилки и вздутые вены, а лицо… Его выражение казалось полубезумным, одержимым, Примарх походил на наркомана с нижних уровней терранского улья.

В покоях Фулгрима творился жуткий кавардак, повсюду валялись осколки мрамора, видимо, отколотые с разрисованных стен. В дальнем углу стояла огромная картина, ростом с Примарха, но изображение на холсте закрывалось от взгляда Бракстона каким-то барельефом.

Тяжелая вонь от загнившей пищи висела в комнате, и даже благовонные масла не могли заглушить запах горелого мяса.

— О, посланник Бракстон! — вдруг выкрикнул Фулгрим. — Как хорошо, что ты пришел!

Ормонд, умело скрыв изумление, вызванное состоянием самого Примарха и его покоев, склонил голову в низком поклоне.

— Для меня честь предстать перед вами, мой господин.

— Вздор! — отмахнулся Примарх. — Я непростительно грубо вел себя последние дни, посланник. Прости, что заставил ждать, но вот уже несколько недель, с тех пор, как Дети Императора покинули Аномалию Пардус, я не допускал в свои покои даже ближайших советников.

Могучая фигура Фулгрима возвышалась над Бракстоном, и он почувствовал, что испытывает почти физическое давление, глядя снизу вверх на столь великолепное существо. Впрочем, опытный дипломат все же нашел в себе силы как-то успокоиться и вновь обрести дар речи:

— Я принес вести с Терры, и должен изложить их вам, мой господин.

— Конечно, конечно, — оживленно закивал Фулгрим, — но сперва, дорогой мой Бракстон, окажите-ка мне одну большущую услугу!

— Рад служить, господин мой, — поклонился Ормонд, приметив, что руки Примарха испещрены белыми шрамами от ожогов. Что могло причинить вред столь грозному и могучему созданию?

— Какую услугу я должен буду оказать вам?

Фулгрим, спрятав клинок, с размаху хлопнул Бракстона по плечу, заставив посланника пригнуться, и повел его к огромному холсту в углу своих покоев. Примарх шагал столь широко, что Ормонду пришлось перейти на бег трусцой, хотя вся его обширная фигура отчаянно сопротивлялась, а пот заливал глаза. Утерев лысину на бегу надушенным платком, Бракстон увидел, что они наконец добрались до картины, и Фулгрим с гордым выражением на лице разворачивает её холстом к нему.

— Что думаешь, посланник? Правда, жутко похоже, аж пробирает?!

В ужасе открыв рот, Ормонд смотрел, не в силах отвести взгляд, на образ, воплощенный на картине. Действительно жуткий портрет изображал воина в полном доспехе, ярко прорисованного всевозможными невероятными оттенками, сырыми, аляповатыми мазками… красок? Красок ли? Уж слишком отчетливая вонь шла со стороны холста. Ужас и омерзение Ормонда усилились, когда он сообразил, что изображен на картине не кто иной, как Примарх Детей Императора, нарисованный столь гадко, что казалось невозможным, как кто-нибудь мог решиться на подобное унижение прекрасного Фулгрима.

Даже не будучи знатоком искусств, Бракстон понял, что перед ним — вульгарная и омерзительная мазня, грязное оскорбление, нанесенное Примарху. Осторожно глянув в лицо Фулгрима, посланник попытался отыскать на нем признаки розыгрыша или непонятной шутки, но в чертах Примарха угадывалось лишь несомненное преклонение перед гнусной картиной.

— Вижу, ты потерял дар речи, — одобрительно сказал Фулгрим. — И я не удивлен. Ведь это же только что завершенная работа самой Серены д’Ангелус, и тебе оказана честь увидеть её прежде первого публичной демонстрации, что произойдет на представлении госпожи Кински. Эта Маравилья будет показана в недавно перестроенной Ла Венице, и её запомнят надолго, клянусь тебе!

Ормонд Бракстон просто кивнул в ответ, боясь слов, которые могли бы сорваться с его губ. Ужас, внушаемый ему портретом, становился просто невыносимым, цвета, казалось, понемногу выходили за пределы человеческого восприятия, а мерзкая вонь от «красок» вызывала рвотные позывы.

Посланник медленно отошел от картины, зажимая нос и рот надушенным платком, и Фулгрим не торопясь последовал за ним, лениво помахивая мечом.

— Господин мой, могу ли я… — пробормотал Бракстон.

— Что? Ах, да, конечно! — ответил Фулгрим, явно не слушая посланника… или слушая кого-то иного? — Ты говорил, у тебя какие-то новости с Терры, верно?

Собрав силы в кулак, Ормонд начал:

— Да, мой господин, послание от самого лорда Сигиллайта…

— Ну, и что новенького у старикана Малкадора? — перебил Фулгрим, и Бракстона шокировала грубость и неуважение, проявленные к старейшему и любимейшему советнику Императора.

— Прежде всего, касаемо Лорда Магнуса с Просперо. До сведения Императора, возлюбленного всеми, дошли известия о том, что, в нарушение постановлений Никейского Совета, Лорд Магнус продолжает свои странные исследования в Имматериуме.

Фулгрим рассеянно кивнул и вновь зашагал туда-сюда, бормоча под нос:

— Ещё бы он не перестал, я знаю Циклопа лучше других. Дураки! Сколько бы капелланов не назначили присматривать за Тысячью Сынов, Магнус наплюет на них, несомненно. Он обожает играться с тайнами Имматериума, как дети любят баловаться с огнем.

— Вы правы, — кивнул Бракстон. — И лорд Сигиллайт приказал Волкам Фенриса доставить Магнуса на Терру, где тот встанет пред лицом Императора и выслушает Его приговор.

Замерев на миг, Фулгрим повернул голову к мерзкой картине и пару раз кивнул, словно соглашаясь с невидимым и неслышимым собеседником.

— Постой, так что же выходит? Магнуса… обвиняют в преступлении? — недовольно спросил Примарх, словно гнев в отношении посланника мог чем-то помочь его брату.

— Более мне ничего неизвестно, господин мой, — смиренно ответил Бракстон. — Только то, что Леману Руссу и его Космическим Волкам приказано любой ценой вернуть Магнуса на Терру.

Фулгрим кивнул, явно расстроенный новостью.

— Ты сказал «прежде всего». Какие ещё неприятные вести у тебя остались?

Ормонд понял, что должен как можно тщательнее подбирать слова, поскольку то, о чем он собирался рассказать, действительно могло вывести Примарха из себя.

— Мне приказано сообщить о неприятных событиях, произошедших в одном из Легионов ваших братьев…

Перестав прохаживаться по комнате, Фулгрим с внезапным интересом уставился на посланника:

— Ты говоришь о Лунных Волках Хоруса?

С трудом скрыв удивление, Бракстон кивнул:

— Совершенно верно. Вероятно, вы уже знаете о случившемся?

Фулгрим неопределенно покачал головой.

— Нет, просто предположил. Ну что ж, рассказывай, только поостерегись, ибо Хорус — мой любимый брат, и я не потерплю неуважения к нему от кого бы то ни было!

— Что вы, что вы! — замахал пухлыми ручками Бракстон. — Как вам известно, сейчас 63-я Экспедиция ведет боевые действия против цивилизации людей-отщепенцев, называющеё себя «Ауретианская Технократия». При первой встрече Хорус протянул им руку дружбы, но…

— Воитель, — холодно поправил Фулгрим, и Ормонд проклял себя за столь глупую ошибку. Астартес всегда крайне болезненно воспринимали любое неуважение (или то, что казалось им неуважением) со стороны смертных людей.

— Мои глубочайшие извинения, — поспешно произнес Бракстон. — Так вот, их правители пытались подло убить Воителя, вследствие чего он совершенно законно объявил о начале войны, призванной привести миры Технократии к Согласию. Всемерную поддержку ему оказывает VII Легион во главе с Лордом Ангроном.

Фулгрим ехидно рассмеялся:

— Что ж, тогда нам не стоит надеяться на то, что от этой Технократии после войны останется хоть парочка относительно целых городов!

— К сожалению, да, — развел руками посланник. — Совету Терры известно о том, что Лорд Ангрон иногда чересчур… увлекается войной, но на сей раз дело не в нем. Мы получили несколько тревожных рапортов от Коммандера Гектора Варваруса, возглавляющего в 63-й Экспедиции подразделения Имперской Армии.

— Что в них сообщается? — нетерпеливо спросил Примарх. Бракстон пожалел о том, что невидимый собеседник Фулгрима исчез в самый неподходящий момент.

— О том, что несколько Астартес устроили бойню среди мирных граждан Империума, мой господин.

— Чепуха! — фыркнул в ответ Феникс. — Ангрон, конечно, не образец хладнокровия, но массовое убийство мирных имперцев — это уже чересчур, даже для него.

— До Терры порой доходит неприятная информация о поведении владыки Пожирателей Миров, — сдержанно согласился Бракстон, — но, повторюсь, речь сейчас не о нем.

— Значит, о Хорусе? — слегка дрогнувшим голосом спросил Фулгрим, и администратор увидел в его темных глазах то, что можно было назвать страхом. — Что произошло?

Бракстон помедлил, обдумывая одну маленькую деталь: когда он говорил об убийстве мирных жителей применительно к Ангрону, Феникс немедленно посмеялся над этой идеей. Почему же сейчас он сразу поверил в то, что подобное мог совершить Хорус?

— Воитель получил тяжелое ранение на планете Давин, и несколько Лунных Волков повели себя слишком… рьяно, пытаясь поскорее доставить его в апотекарий «Духа мщения».

— Рьяно? Говори яснее, человек. Что ты имеешь в виду? — неприятным, каркающим голосом переспросил Примарх.

— На посадочной палубе флагмана Воителя собралась значительная толпа, и, когда Астартес вернулись на борт, то в безумной спешке к медицинскому отсеку они просто-напросто прорвались сквозь неё. Двадцать один человек задавлен насмерть, несколько десятков получили серьезные травмы.

— И ты винишь в этом Хоруса?

— Я здесь не для того, что обвинять или выносить приговоры, господин мой, — ответил Бракстон. — Я просто сообщаю вам факты…

Фулгрим мгновенно развернулся к Ормонду, одновременно выхватывая меч и занося его над головой посланника. Глядя в пылающие огнем ненависти глаза Примарха, Бракстон почувствовал, что обмочился. Теплая струйка побежала по ноге одного из высших Администраторов Терры, стекая на мраморный пол.

— Факты?! — заорал Примарх. — Да что ты, вонючий жирный слизняк, знаешь о войне?! Война — страшный, быстрый, жестокий зверь! Хорус прекрасно понимает это, как и его Лунные Волки, и поступают они так, как и нужно поступать на войне! Если стоявшие в толпе оказались настолько тупыми, что не догадались пропустить Десантников, спасающих моего брата — в этом их вина, а не Астартес!

Бракстон за свою долгую карьеру не раз сталкивался с проявлениями эгоизма, грубости и хамства, но такое неприкрытое высокомерие и презрение к человеческой жизни встретил впервые.

— Господин мой, — с трудом выдавил Ормонд, — Погибли люди. Они убиты Астартес, пусть даже случайно. Нельзя, чтобы подобные деяния оставались безнаказанными. Виновных нужно привлечь к ответственности, иначе все идеалы Великого Похода рухнут в грязь!

Фулгрим медленно опустил меч и странно взглянул на посланника, словно только сейчас заметив его присутствие в комнате. Склонив голову, он одарил Бракстона искренней, теплой и ласковой улыбкой, безумный гнев Примарха испарился в единый миг.

— Вы совершенно правы, дорогой мой Ормонд. Я глубоко извиняюсь перед вами за свое непростительное, варварское поведение. Все дело в том, что меня уже несколько недель мучает боль от ран, полученных в бою с чудовищем, порожденным колдовством ксеносов, и поэтому мой характер, к сожалению, сильно ухудшился. Раньше я не позволял себе подобных выпадов.

— Нет нужды в извинениях, господин мой, — медленно произнес Бракстон. — Я понимаю и высоко ценю вашу братскую любовь к Воителю, и именно поэтому меня направили к вам. Совет Терры просит вас отправиться в систему Ауреи и при личной встрече с Воителем убедиться в том, что лучший Легион Императора верен принципам, положенным в основу Великого Похода.

Горько усмехнувшись, Фулгрим отвернулся.

— Теперь, стало быть, мы должны сражаться, оглядываясь на терранских бюрократов? Они не верят в то, что Астартес способны вести войну без их мудрого присмотра? Послушайте, вы требуете от нас все новых и новых завоеваний, не беспокоясь о том, как они будут достигнуты. Так вот, об этом заботимся мы, Десантники, и мы знаем, что чем ужаснее и кровожаднее война, тем скорее она будет выиграна.

— По вашему мнению, — продолжал Примарх, — боевые действия должны происходить в соответствии с каким-то набором дурацких правил, написанных в теплом кабинете чинушей, который ни разу не слышал пуль, свистящих на волосок от уха или не видел обагренных кровью топоров зеленокожих тварей, не рисковал своей жизнью рядом с боевыми братьями!

— Знайте же, Бракстон, — тихо и почти печально закончил Фулгрим, — каждое мелкое, кажущееся вам незначительным правило, которое вы навяжете Десантникам, унесет десятки жизней моих воинов.

Обреченность, проскальзывающая в голосе Примарха, поразила Бракстона, но он скрыл удивление:

— Что же мне передать Совету Терры, господин мой?

Фулгрим невесело рассмеялся в ответ:

— Сообщите им, господин Бракстон, что я отправлюсь на встречу с 63-й Экспедицией, что я внимательно прослежу за тем, как мой брат ведет свою войну против отступников, и тщательнейшим образом доложу Совету Терры обо всем, что мне удастся пронюхать.

Сарказм, звучащий в словах Фулгрима, не удивил посланника, и он поклонился в ответ.

— В таком случае, господин мой, могу ли я оставить вас?

Феникс махнул рукой и кивнул.

— Да, идите. Возвращайтесь к придворным лизоблюдам и писцам, и успокойте их, сказав, что Лорд Фулгрим будет шпионить за своим братом, как его и просили.

Бракстон поклонился в пояс и попятился из комнаты полуобнаженного Примарха. Отойдя достаточно далеко, Ормонд повернулся и поспешил к золотым дверям, ведущим из этих странных покоев в нормальный мир.

За спиной Бракстон вновь услышал гневные голоса, и рискнул на миг обернуться, желая посмотреть, с кем спорит Фулгрим. По спине посланника пробежали ледяные мурашки, когда он понял, что Примарх говорит не по вокс-связи и не с одним из своих приближенных.

Фулгрим спорил с жутким портретом.

— ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? — СПРОСИЛ чей-то изумленный голос за её спиной, заставив девушку замереть в страхе. Серена машинально прижала окровавленный нож к груди, отчаянно пытаясь собраться с мыслями и понять, кто обращается к ней и что вообще происходит. Сначала художнице пришло в голову, что Остиан все же вернулся, чтобы спасти её от… чего бы то ни было. Но уже через несколько мгновений Серена вспомнила, что скульптор последний раз приходил к ней несколько недель тому назад, просто она потеряла счет времени.

Вошедший нетерпеливо повторил свой вопрос, и художница, моргнув, отбросила нож в сторону, узнав, наконец, голос позировавшего ей Десантника по имени Люций. Дыхание Серены сделалось неровным и кровь застучала в ушах, ибо она поняла, что прямо у мольберта с неоконченным портретом мечника лежит окровавленный труп. Художница никак не могла вспомнить имя убитого ею мужчины, и на миг в её голове проскользнула совершенно дурацкая мысль о том, что она, Летописец, просто вычеркнула его из жизни. Единственное, что Серена знала о несчастном — он был талантливым композитором, а стал источником вдохновения для неё самой, его кровь, вытекшая из перерезанного горла, обратилась сырьем для её чудесных красок.

Металлический запах, повисший в воздухе, заполнил её ноздри, приятно раздражая разум. Но, не успела Серена в меру насладится его чарами, как нечеловечески сильная рука схватила её за плечо и развернула одним движением. Подняв глаза, художница увидела прямо перед собой вечно юное лицо Люция, прекрасные черты которого навек обезобразил кривой, неудачно сросшийся нос, сломанный в одном из бесчисленных боев. Словно завороженная, она подняла окровавленную руку и провела ею по лиц мечника, очерчивая линии скул. Тот молча следил за движениями её пальцев, не говоря ни слова.

— Так что же, всё-таки, случилось? — ещё раз спросил Люций, кивая в сторону тела. — Этот человек мертв, не так ли?

— Да, — ответила Серена, медленно оседая на пол. — Я убила его.

— Как? Из-за чего?

Даже будучи почти невменяемой, Серена поняла по голосу Десантника, что он вошел в студию только что и не видел сцены, предшествующей убийству. Та часть её разума, которая ещё сохранила способность мыслить рационально, подсказала девушке единственно верный путь к спасению. Художница зарыдала, прикрыв лицо руками и надеясь, что это вызовет у Люция такую же реакцию, как и у любого мужчины.

Мечник молча смотрел на неё, и тогда она выкрикнула сквозь слёзы:

— Он пытался меня изнасиловать!

— Изнасиловать…? — Люций выглядел растерянным, похоже, это слово редко встречалось ему прежде. — То есть… э-э…

— Он хотел, чтобы я легла под него, но я его убила… Я… Я боролась, но он был сильнее… — Серена старалась говорить как можно более взволнованно и бессвязно. — Он ударил меня по лицу, я схватила первое, что попалось под руку, пытаясь отбиться… Похоже, это оказался мой нож и… и…

— И ты убила его, — закончил Люций.

Серена подняла голову и сквозь слезы посмотрела на мечника, услышав поддержку в его голосе.

— Да. Я его убила.

— Что ж, значит, ублюдок получил свое, — Люций помог ей подняться. — Он напал на тебя и ты защищалась, верно?

Художница кивнула. По её телу побежала теплая волна наслаждения, она возбудилась при мысли о том, что нагло лжет воину, способному одним движением пальцев сломать ей шею.

— Я встретила его в Ла Венице, мы разговорились, и он сказал, что хочет посмотреть на мои работы, — Серена судорожно вздохнула, уже зная, что Люций не собирается арестовывать её или обвинять в умышленном убийстве. — Знаю, я вела себя безрассудно, но он казался таким милым и вроде бы действительно интересовался живописью. Но когда мы пришли в мою студию…

— Он напал на тебя.

— Да, — кивнула Серена. — И теперь он мертв, а что будет со мной?

— Не беспокойся, — неуверенно похлопал её по плечу Люций, — никто ничего не узнает. Сейчас я найду пару безмозглых сервиторов и прикажу им избавиться от тела. А потом мы просто забудем о случившемся.

Серена бросилась на грудь мечнику, изображая восхищение его добротой и благородством. На деле же художница не чувствовала ничего, кроме презрения. Что значит «просто забудем»? Да если бы то, о чем она солгала Люцию, произошло на самом деле, то тяжкие воспоминания о насилии и убийстве навсегда врезались бы в её память… Впрочем, этот чурбан привык убивать, для него это и впрямь обыденное дело.

Оттолкнувшись от нагрудных пластин брони Люция, она подняла с пола брошенный нож. Кровь, покрывающая клинок, все ещё не свернулась, и холодная сталь призывно поблескивала в мягком свете люминосфер.

Ведомая каким-то инстинктом, Серена провела ножом по щеке, оставляя тонкую полоску крови на бледной коже.

Люций, безучастно наблюдавший за ней, спросил:

— Зачем ты это сделала?

— Так я никогда не забуду о том, что произошло сегодня, — объяснила художница, передавая нож мечнику. Она закатала рукава, показывая ему множество шрамов и свежих порезов, испещрявших кожу на предплечьях. — Боль — это мой дневник, с её помощью я храню воспоминания о минувшем, о том, что другие люди предпочитают забыть. То, что запечатлено на моей коже, никогда не сотрется из памяти.

Кивнув, мечник машинально потрогал кончиками пальцев сломанный нос. Серена заметила, что, всякий раз, когда Люций вспоминает о своей травме, его переполняет гнев и оскорбленная гордость, словно утраченная красота делает его худшим, чем прежде, воином или менее умелым фехтовальщиком. В эту секунду её наполнила какая-то неведомая сила, и слова художницы стали чем-то большим, чем просто набором звуков, сотрясающих воздух.

— Что случилось с твоим лицом? — спросила Серена, пытаясь продлить это странное ощущение.

— Один варвар, сукин сын по имени Локен сломал мне нос, применив грязный трюк во время честного боя.

— И это глубоко ранило тебя? — нежно произнесла Серена, её слова медом лились в уши мечника. — Ранило твои чувства сильнее, чем твое тело?

— Да, — пустым голосом ответил Люций. — Он лишил меня совершенства.

— И ты желаешь отомстить ему, верно?

— Однажды он заплатит мне своей никчемной жизнью, — зловеще пообещал Десантник.

Девушка ласково улыбнулась и обхватила огромную ладонь Люция обеими руками.

— Так и будет, поверь мне.

Он сильнее сжал нож, и художница не без труда подняла тяжелую руку Люция на уровень его лица.

— Доверься мне, — повторила Серена, — твои прекрасные черты погублены безвозвратно. Сделай то, что должно.

Кивнув, мечник сделал неуловимое движение ножом и оставил глубокий порез на нежной коже щеки. Слегка поморщившись от боли, он тут же поднес окровавленное лезвие к другой щеке и провел точно такую же линию.

— Теперь ты никогда не забудешь, что сотворил этот ублюдок Локен, — заверила она.

ФУЛГРИМ НЕРВНО МЕТАЛСЯ ПО СВОИМ ПОКОЯМ, то и дело переходя из комнаты в комнату. Слова посланника Бракстона не выходили у него из головы, и неприятнее всего было то, что этот скользкий тип, не мог не заметить, как сильно его взволновали известия о Хорусе. Примарх раздраженно взмахнул серебряным мечом, и клинок описал идеальную сверкающую дугу, сопровождающуюся звуком, похожим на шелест разрезаемого шелка.

Тут же Фениксу вспомнилась встреча с эльдарским провидцем, и в памяти всплыли его лживые наветы, о которых Примарх никак не мог позабыть. Вести, принесенные Бракстоном, и просьба Совета Терры проследить за тем, что происходит в Легионах Хоруса и Ангрона, испугали Фулгрима, и он впервые за прошедшие недели подумал: а не было ли в речах ксеноса толики правды?

— Невозможно! — закричал в никуда прекрасный Примарх. — Хорус никогда не предаст Императора!

— Ты и правда в это веришь? — прошептало ему в ответ ничто, и Фулгрим почувствовал, как его охватывает беспокойство.

Слишком долго Феникс обманывал себя, уверяя, что неведомый собеседник — всего лишь его внутренний голос, хотя на деле он был чем-то совсем иным. Это открылось в тот день, когда в покои Фулгрима внесли портрет, и голос из его головы каким-то неведомым путем перенесся на холст, странно изменив изображение на нем. После этого Примарх и начал вести с картиной разговоры, один из которых так испугал Бракстона.

Самого Фулгрима порой ужасало то, с какой легкостью он принял подобное развитие событий, лишь иногда он, внимательно всмотревшись в портрет, осознавал его мерзость и уродство. Но эти чувства тут же исчезали, смытые волной радости и наслаждения совершенным искусством Серены д’Ангелус. А потом, словно снег под весенним солнцем, таяло и любое беспокойство.

Но сейчас Примарх нервничал куда сильнее обычного. Медленно, преодолевая внутренне сопротивление, он обратил свой взгляд на превосходные работы, созданные художницей прежде. О, несомненно, все они были прекрасны, но чем-то уступали тому, единственному, неповторимо великолепному портрету…

Пройдя бесконечной чередой комнат, Фулгрим наконец добрался до него и встал лицо к лицу со своим изображением. Гигант в пурпурной броне смотрел на Примарха, черты его, прекрасные и величественные, казались зеркальным отражением лица и тела Феникса. Вот только… глаза неприятно блестели, словно радуясь какой-то непонятной шутке, губы кривились в циничной ухмылке, а на высоком чистом лбу собирались морщины, словно двойник Фулгрима задумывал некий таинственный и масштабный план.

Даже сейчас, когда Примарх смотрел на полотно, рот двойника изогнулся, открылся и исторг немыслимые слова:

— А если чужак и в самом деле был с тобой честен? Что, если Хорус и впрямь оставит Императора? Чью сторону ты примешь в этой войне?

Фулгрима передернуло, и липкий, холодный пот выступил на его обнаженной коже, вызванный ужасом, наползающим со стороны портрета.

— Твои вопросы бессмысленны, — огрызнулся Фулгрим. — Этого не случится никогда.

— Да что ты? — весело рассмеялась картина. — А ведь как раз сейчас Хорус сеет ложь, дабы после полить её кровью и пожать восстание!

Сжав челюсти, примарх поднес острие меча к лицу своего двойника.

— Я не верю тебе! Ты не можешь знать о подобных вещах!

— Однако же знаю.

— Как? — почти умоляюще спросил Фулгрим. — И кто ты? Ведь ты — это не я, верно? Ты не можешь быть мной…

— Конечно, нет, — согласился его близнец. — Можешь звать меня… духом совершенства, который проведет тебя сквозь тьму грядущих потрясений.

— Хорус действительно планирует бунт? Он хочет начать войну с Императором? — язык Феникса заплетался от ужаса, и он с трудом выговаривал слова.

— Твой брат вовсе не ищет войны, её навязывают ему. Император собирается предать и покинуть всех вас, Фулгрим. Его мнимое совершенство обманчиво! Он использовал тебя и прочих примархов для завоевания Галактики, а теперь готовиться объявить себя божеством. Кровь, которой ты и твои воины платили за возвышение человечества, прольется на алтарь лжеца, оставившего Великий Поход!

— Нет! — дико заорал Фулгрим. — Император превыше мелочных забот о божественной власти! Он превыше ошибок и несовершенства, свойственных обычным людям! Он даровал нам Имперские Истины, несущие свет в бесконечную тьму!

— Неважно, веришь ты мне или нет. То, чему суждено свершиться, уже началось. Конечно, столь великие перемены могут испугать недостаточно сильных духом, но нам с тобой ведь нет дела до всяких идиотов и слабаков, верно? Если уж Хорус, кое в чем уступающий своим братьям, проник в суть грязных планов Императора, почему ты, лучший из примархов, не желаешь снять шоры с глаз?

— Потому что ты лжешь, мразь! — крикнул Фулгрим, изо всех сил ударив кулаком по колонне зеленого мрамора, поддерживающей куполообразный потолок его покоев. Обломки камня разлетелись по полу, и опора с оглушительным грохотом треснула пополам.

— Не трать времени и сил на безумства, Фулгрим. Ты ведь уже почти готов присоединиться к брату.

— Я всегда и во всем поддерживал Хоруса, — сдавленным голосом прохрипел Феникс, — но выступить против Императора… он заходит слишком далеко!

— Запомни, друг мой, делая первый шаг, ты никогда не знаешь, насколько далеко зайдешь в конце пути. Я превосходно знаю тебя, Фулгрим, и мне ведомы тайные, запретные желания, скрытые в темных глубинах твоей души. Освободи их сейчас, или они будут преследовать тебя вечно!

— Нет, — простонал примарх, хватаясь за голову окровавленной рукой, — я не желаю тебя слушать!

— Ты просто боишься встать на сторону брата, Фулгрим. Откройся страху, но не бойся — если ты испугаешься и отступишь, то проиграешь. Но если ты сделаешь верный выбор, страх потеряет власть над тобой. Ты будешь свободен от любых уз, сковывающих тебя ныне.

— Свободен? — невесело усмехнулся Феникс. — Предательством не купишь свободу. Я лишь обреку себя на вечное проклятие.

— Проклятие?! Что за чушь. Ты обретешь истинную, ничем не ограниченную свободу воли и поступков, сможешь испытать и достичь всего, о чем мечтал! Хорус первым увидел то, что скрывается за пределами жалких шевелений смертной плоти, которые вы пафосно зовете «жизнью». Воитель причастился секретов Древних, и только он способен помочь тебе достичь истинного совершенства.

— Совершенства? — шепотом повторил Фулгрим.

— Да, совершенства, недоступного даже Императору. Ведь, если бы этот обманщик был идеален во всем, разве позволил бы он Хорусу восстать против него? Ты, как мне известно, всегда гордился своим «отцом» — Императором, стремился стать столь же великолепным, как и он. Но то, что со стороны выглядит как безупречность — на деле является проклятием Императора. Он обречен на медленное угасание, ибо единственный способ сохранять совершенство во всем — вечно обновляться, изменяться, возрождаться из яйца, согретого пеплом феникса! Спроси себя: ЧЕГО ТЫ БОИШЬСЯ НА САМОМ ДЕЛЕ?

Несколько мгновений Феникс молча смотрел в глаза, бывшие точной копией его собственных, но наполненные неким древним и ужасным знанием. С невероятной ясностью он понял, что всегда знал ответ на вопрос, заданный чудовищным двойником.

— Я боюсь проиграть, — ответил Фулгрим.

ХОЛОДНЫЙ СВЕТ ЛАМП АПОТЕКАРИОНА ЯРКО И БЕСПОЩАДНО бил в глаза обнаженного Мария Вайросеана, лежащего на хирургическом столе. Руки и ноги Третьего Капитана неподвижно раскинулись в стороны, удерживаемые блестящими стальными фиксаторами. В довершение ко всему, кровь Мария наполняли разнообразные транквилизаторы.

Чувство полной уязвимости, никогда не испытываемое им прежде, слегка угнетало Вайросеана, но он успокаивал себя, вспоминая обещания Эйдолона, заверившего Мария в огромной полезности этой операции. И, конечно же, Третий Капитан ни на секунду не забывал о данной самому себе клятве — любой ценой достичь совершенства, чтобы идеально служить Лорду Фулгриму.

— Готов? — спросил Фабиус, и поблескивающие серебром и сталью лапы хирургеона распростерлись над телом Вайросеана, словно гигантский паук.

Марий попытался кивнуть в ответ, но мышцы отказались повиноваться ему.

— Да, — прошептал он, напрягаясь изо всех сил.

— Превосходно, — одобрительно заметил апотекарий. Его острые темные глаза бегали по телу Вайросеана, осматривая его, как мясник оценивает выставленный на продажу кусок мяса или скульптор оглядывает блок нетронутого камня.

— Лорд-Коммандер Эйдолон с-сказал, что вы сможете улучшить м-мое т-тело, — пробормотал Марий.

— Разумеется, Капитан Вайросеан, — улыбнулся Байль. — И ты даже не представляешь, насколько я его улучшу.

 

Глава Семнадцатая

Ничего, что повредило бы твоей совести

КОРАБЛИ 63-Й ЭКСПЕДИЦИИ, ИЗДАЛИ НАПОМИНАЮЩИЕ СТАЙКУ СЕРЕБРИСТЫХ РЫБОК, ПЛАВНО кружились в затейливом танце на орбитах планет-близнецов, принадлежащих Ауретанской Технократии. Пространство между мирами, включающее в себя одну небольшую луну, наполняли бесчисленные электронные сигналы — переговоры экипажей, частные сообщения гражданских лиц и, разумеется, приказы Воителя и Ангрона. В верхних слоях атмосферы обоих планет болтались обломки ауретианских спутников связи и фрагменты защитных платформ, в самом начале войны сбитых Имперскими кораблями и рухнувших на поверхность подобно огненным метеорам.

Непроницаемые глаза Фулгрима следили за судами Воителя, медленно дрейфующими над второй из планет. Ему, как и любому опытному командиру была понятна, в общем-то, непростительная ошибка Хоруса — чересчур увлекшись орбитальными бомбардировками, он стянул все корабли к атакуемым планетам, оставив тыл совершенно оголенным. Улыбнувшись, Феникс мысленно похвалил себя, лишний раз убедившись в собственном полководческом таланте — мало кто мог бы похвастаться тем, что застал врасплох сразу два Легиона Астартес.

— Снизить скорость до 25 % крейсерской, — скомандовал примарх. — Полное вокс-молчание, отключить все системы, кроме критически важных.

Мостик «Гордости Императора» мгновенно наполнился кипучей деятельностью, палубные офицеры, щеголяя выучкой, четко и размеренно выполняли повеления Фулгрима. Сам же примарх занялся изучением отчетов разведки и гололитических изображений, выводимых на пульт управления, одновременно с этим успевая корректировать свои приказы и уделять внимание писку каждого датчика. Капитан Азьел с нескрываемым восхищением следил за каждым движением Феникса, и примарх на миг задумался — какой же черной завистью должны полниться те, кто понимает, что им никогда не достичь его совершенства?

Восьминедельное путешествие к Аурее запомнилось Фулгриму лишь чудовищной скукой, время словно застыло и душило примарха отвратительным однообразием. К концу пути он всерьез начал мечтать о какой-нибудь катастрофе в варпе, или о чем-то в этом роде, лишь бы занять руки и голову делом, испытать новые ощущения… но ничего так и не произошло.

Готовясь к встрече с возлюбленным братом, Феникс приказал привести в порядок доспехи, пострадавшие в бою на Таурусе, что и было исполнено. Броня вновь сверкала как зеркало, и над левым плечом раскинулось огромное золоченое крыло орла. Оружейники и мастера обновили ярко-фиолетовую краску доспехов, позолотили края и сгибы, инкрустировали их мягко поблескивающими камнями и покрыли чудной резьбой. Серебряная брошь удерживала длинный оборчатый плащ, стелющийся по палубе, а с наплечников свисали широкие полосы пергамента, повествующие о подвигах Фулгрима в Аномалии Пардус.

Сегодня примарх был не при оружии, и руки его постоянно нервно подрагивали, сжимаясь на рукояти несуществующего серебряного меча, желая вновь ощутить его теплоту и извращенно-приятное присутствие существа, ныне говорящего с ним лишь с полотна Серены д’Ангелус. Фулгрим вдруг вспомнил, что уже несколько месяцев не прикасался к дару Мануса, Огненному Клинку, и тут же заскучал по его непревзойденному балансу и вечно пылающей кромке. Тут же Феникс поймал себя на том, что без оружия, вынесенного им, как трофей, из Лаэранского Храма, его мысли не путаются и остаются незапятнанными ехидными и злобными вставками чуждых голосов и грязных идей. Впрочем, он тут же забыл об этом, вновь жалея о том, что не взял с собой любимый серебряный меч.

Раны, полученные им на Тарсусе, полностью исцелились, и никто не смог бы сейчас догадаться об их серьезности. Единственным свидетельством его победы над эльдарским божеством осталась мозаика, украсившая стену возле центрального апотекариона «Андрония», да сожженные райские миры в Аномалии Пардус.

— Передать на все корабли — приготовиться к переходу в атакующий строй по моему приказу, — голос Фулгрима снизился до шепота, словно примарх боялся, что его смогут услышать на неимоверно далеких — и столь близких — кораблях XIV Легиона.

— Да, мой лорд, — отозвался Лемуэль Азьел с улыбкой, но Феникс вновь заметил в его глазах ревность человека, сознающего свою вечную никчемность. Отвернувшись от капитана, примарх внимательно всмотрелся в обзорные экраны, с удовлетворением убедившись в полном неведении флотоводцев Хоруса о прибытии 28-ой Экспедиции. Больше того, они уже находились на расстоянии прицельного залпа…

Фулгрим положил руки на командную консоль, заметив, что они слегка трясутся. Странные, неповоротливые мысли затеснились в его мозгу: «Я могу атаковать флот Воителя и уничтожить его, как на стрельбище… Первый залп с такой дистанции наверняка разрушит или повредит большую часть кораблей. Ответить они уже не смогут. Если Эльдрад Ультран не солгал — то вот он, миг, когда я могу уничтожить угрозу для Галактики в зародыше».

— Навести орудия на корабли прямо по курсу, — пробормотал он сквозь туман в голове.

Меньше минуты понадобилось флоту Детей Императора на выполнение приказа, и Фулгрим облизал пересохшие губы. Проклятие, он и правда готов открыть огонь!

— Мой лорд! — из-за спины раздался чей-то голос. Резко обернувшись, он увидел лорд-коммандера Эйдолона, протягивающего ему рукоятью вперед ножны, скрывающие лаэранский клинок. Серебряный блеск озарил полумрак мостика, и Фулгрим почувствовал, как чье-то мрачное, давящее присутствие вновь опускается на его разум.

— Что тебе нужно, Эйдолон?

— Вы приказали мне принести ваш меч, — уверенно ответил лорд-коммандер.

Примарх попытался вспомнить, когда и как отдал подобный приказ, но так и не смог. Решив не забивать себе голову, он кивнул и покорно протянул руку за клинком. Уверенным жестом Фулгрим прицепил меч к талии застежкой в форме золотого орла — и в тот же миг любые мысли об атаке на корабли Воителя вылетели из его головы, как забытый поутру сон.

— Приказ всему флоту — демаскироваться, огня не открывать! — скомандовал Феникс.

Капитан Азьел немедленно выполнил повеление примарха, и на обзорных экранах Фулгрим увидел, как флот Хоруса, внезапно обнаружив себя под угрозой нападения, начал лихорадочно маневрировать, пытаясь занять позиции, которые позволили бы им избежать немедленного уничтожения. Впрочем, Феникс знал, что кораблям Воителя всё равно бы не удалось избежать гибели — даже сейчас, уж слишком хороша была позиция Детей Императора.

В вокс-системе затрещали десятки взволнованных входящих сигналов, принимаемых с судов 63-й Экспедиции, и Фулгрим кивком головы приказал открыть канал связи с «Духом Мщения», флагманом Воителя.

— Хорус, брат мой! — весело произнес примарх. — Похоже, мне до сих пор есть чему тебя поучить…

ФУЛГРИМ ШАГАЛ ПО ДЛИННОМУ ТОННЕЛЮ СТЫКОВОЧНОГО УЗЛА, ведущего к верхним палубам «Духа Мщения». По правую руку от него шел Эйдолон, а позади, в свите примарха, следовали апотекарий Фабиус, Саул Тарвиц и мечник Люций. Феникса слегка ошарашило лицо Тринадцатого Капитана — со времени боя на Тарсусе оно покрылось безобразной сетью глубоких шрамов, больше похожих на канавки. Большинство из них выглядели свежими или только-только залеченными, поэтому Фулгрим сделал зарубку в памяти, пообещав себе разузнать у Люция причину их появления.

Но сперва ему предстояло разобраться с творящимися в Легионе Воителя событиями, и именно поэтому Феникс взял с собой Тарвица и Люция, зная, что тем довелось сражаться вместе с Лунными Волками.

Наверняка за время боев у них завязалась дружба с кем-нибудь из Десантников Хтонии, и они смогут выяснить происходящее изнутри.

Эйдолона он включил в свиту лишь потому, что опасался излишней прямоты и нетерпимости Веспасиана, и в столь тонком деле, завязанном на интересы Совета Терры и самого Хоруса, они были явно не к месту. Оставался Байль, и Фулгрим сам не мог понять, по какой причине взял с собой апотекария. Лишь какая-то неопределенная уверенность в том, что Фабиус пригодится ему именно здесь и сейчас, заставила Фулгрима сделать это.

Пятеро Детей Императора вошли в шлюз, и тяжелая дверная переборка с выдавленной в металле аквилой начала медленно подниматься, наполняя маленькое помещение светом и теплым, немного затхлым воздухом. Фулгрим постарался придать лицу как можно более спокойное и приветливое выражение, и, тяжело вздохнув, ступил на борт «Духа Мщения».

Хорус уже ждал его, как всегда, невыразимо прекрасный и блистательный в своей сияющей темно-зеленой броне, украшенной на груди огромным глазом из цельного куска янтаря. Воитель с открытой и честной улыбкой смотрел на своего брата, и его красивое благородное лицо сияло радостью встречи, заставившей Фулгрима мгновенно забыть о своих страхах. Глядя на восхитительную фигуру Хоруса, невозможно было поверить, что он способен замыслить недоброе против отца, и любовь к брату наполнила теплом грудь примарха.

Четверо Астартес, все как на подбор — превосходные образцы воинской чести и доблести, гордо стояли за спиной Воителя, и Феникс догадался, что это и есть знаменитый Морниваль, доверенные советники Хоруса. Фулгрим тут же узнал Иезекиля Абаддона, его воинственную позу и грозное лицо немного забавно оттеняли собранные в хвостик волосы на затылке.

Стоящий рядом с ним Десантник, судя по удивительному сходству с Воителем, был никем иным, как Хорусом Аксимандом, Маленьким Хорусом. Двух других Фулгриму прежде встречать не доводилось, но выглядели они как и подобает приближенным Воителя — гордыми и благородными воинами, способными пройти сквозь огонь.

Фулгрим раскрыл обьятия, и два примарха прижали друг друга к груди, как и подобает давно не видевшимся братьям.

— Много воды утекло, Хорус, — банально начал Феникс.

— Да, да, чересчур много, — согласился Воитель. — Я сильно скучал по временам, когда мы сражались вместе… но скажи, что привело тебя сюда? Ты ведь, кажется, после Улланора и Никейского Совета собирался отправиться в Аномалию Пардус. Так что же, тот регион Галактики уже приведен к согласию?

— Да, можно сказать и так, — неловко улыбнулся Фулгрим. В этот момент на палубу «Духа Мщения» вступили его спутники, которых он в задумчивости сильно обогнал, и примарх обрадовался, увидев довольные улыбки на лицах морнивальцев. Что ж, прекрасно, значит, в выборе свиты он не ошибся.

Повернувшись к вошедшим, примарх сказал:

— Брат, я знаю, что ты встречал прежде моих собратьев, Тарвица, Люция и лорд-коммандера Эйдолона, а вот главный апотекарий Фабиус тебе навряд ли знаком.

— Это великая честь для меня, Лорд Хорус, — низко поклонился Байль.

Воитель принял поклон и вновь обратился к брату:

— Ладно, Фулгрим, ты меня не собьешь. Что же заставило тебя отказаться от, несомненно, важных дел и явиться сюда без предупреждения? Половину моих флотских офицеров чуть удар не свалил, когда они увидели твои корабли на экранах!

Улыбка слетела с губ Феникса.

— В Совет Терры пришли доносы на тебя.

— Доносы? О чем ты?

— О том, что Сыны Хоруса нарушают заветы Императора и принципы Великого Похода, — саркастически усмехнулся Фулгрим. Он уже ненавидел себя за то, что прислушался к наветам чинуш и писцов и решился обеспокоить брата.

— О том, — продолжил он, — что тебя и твоих воинов следует привлечь к суду за излишнюю жестокость. Скажи, как Ангрон ведет себя последнее время?

— Так же, как и всегда, — махнул рукой Хорус.

— Что, все настолько плохо? — невесело пошутил Феникс.

— Да нет, я держу его на коротком поводке. К тому же его новый приближенный, капитан Кхарн, весьма разумный человек и сдерживает его гнев.

— Значит, речь в доносах и впрямь шла о тебе. Тогда выходит, что я прибыл вовремя.

— Вижу, — ответил Хорус. — Получается, ты явился, чтобы лишить меня полномочий Воителя?

Фулгрим на миг задохнулся от ужаса, вызванного словами брата. Да как он мог подумать такое?! Финикиец нервно рассмеялся, пытаясь скрыть испуг:

— Не смеши меня, брат! Я здесь лишь затем, чтобы предупредить тебя о лживых наветах. Поверь, после встречи с тобой я немедленно отправлюсь на Терру и расскажу тамошним франтам и тыловым крысам о том, что мой любимый брат и Воитель ведет войну так, как должно: быстро, жестоко и уверенно.

— Жестокость — суть войны, Фулгрим. Бессмысленно протестовать против нее. Рано или поздно любой полководец понимает это, тем мы и отличаемся от трусов и бумагомарак из Администратума.

Феникс закивал.

— Да, брат мой, ты совершенно прав. Но, прошу, пойдем в твои покои, поскольку мне ещё многое нужно поведать тебе. Странные времена наступают, и нужно держать ухо востро. Ты слышал, что наш брат Магнус вновь натворил дел и настолько сильно разочаровал Императора, что тот спустил с цепи Волков Фенриса и повелел им силой доставить Циклопа на Терру?

— Магнуса?

— Хорус внезапно посерьезнел.

— Что же произошло на Просперо?

— Об этом не стоит говорить в открытую, — Фулгриму хотелось поскорее закончить публичное обсуждение столь грязных дел.

— Давай позволим моим спутникам поговорить со старыми друзьями в этом… Как ты его называешь? Морнивале?

— Да, да, верно, — улыбнулся Хорус. — Уверен, им есть что вспомнить о войне на Убийце. Воитель жестом пригласил Фулгрима следовать за ним, и оба примарха широким шагом направились к выходу с посадочной палубы.

Эйдолон шел за спиной Феникса, а Хоруса сопровождали Абаддон и Хорус Аксиманд, причем от внимания Фулгрима не ускользнули нехорошие взгляды, которые двое Сынов Хоруса бросали на его лорд-коммандера. Феникс догадался, что между воинами во время кампании на Убийце явно пробежала кошка.

Воитель вел его по огромным залам своего могучего корабля, и, стараясь чем-то развлечь гостя во время долгого перехода к своим личным покоям, начал разглагольствовать о старых временах, когда Великий Поход только начинался и сам Хорус наслаждался каждым мигом войны за объединение человечества. Фулгрим слушал вполуха, больше занятый своими горькими мыслями, равномерно занятыми чинушами Администратума, собственным портретом и серебряным клинком.

Наконец путь им преградила простая двустворчатая дверь темного дерева, и Хорус приказал двоим морнивальцам не идти дальше. Фулгрим, в свою очередь, отослал Эйдолона, приказав тому отыскать апотекария Фабиуса.

— Странные времена, ты сказал? — каким-то суховатым голосом спросил Воитель. — Пожалуй, и правда. Особенно странно, что ты случайно явился ко мне в самый нужный момент…

— Прости, я не понимаю… — начал Феникс, но Хорус, не отвечая, толкнул двери и шагнул внутрь.

Фулгрим, на миг замешкавшись на пороге, последовал за ним и сразу же увидел незнакомого ему Десантника в доспехах скалистого цвета. Это был могучий воин, и его доспехи украшало множество полос пергамента и каллиграфически исписанных листов с изречениями, а гладко выбритую кожу головы покрывали угловатые татуировки.

— Эреб, из Легиона Несущих Слово, — представил незнакомца Хорус. — И сейчас мы объясним тебе, в чем доносчики были правы.

— В чем же?

— Это долгий разговор, — ушел от ответа Хорус, закрывая двери.

КОМНАТЫ ХОРУСА, В ОТЛИЧИЕ ОТ ПОКОЕВ ФУЛГРИМА НА БОРТУ «ГОРДОСТИ ИМПЕРАТОРА», не сверкали пышностью и вообще выглядели спартанскими. Разумеется, ни о каких похотливых картинах на стенах или роскошных скульптурах, украшенных позолотой, не могло быть и речи. Конечно, это нисколько не удивило Феникса, он превосходно знал, что его брат всегда любил играть на публику и ради этого жил в тех же условиях, что и младшие офицеры его Легиона. Взглянув в направлении арки, убранной портьерами белого шелка, за которой скрывался проход к спальне и кабинету брата, остроглазый Фулгрим разглядел заваленный бумагами и пергаментами письменный стол. Феникс улыбнулся, увидев на краю столешницы огромный старинный том описаний и карт звездного неба — подарок Хорусу от отца.

От их общего отца — Императора. Думая о нем, Фулгрим повернул голову к единственной расписанной стене в зале, картину на которой он последний раз видел десятки лет назад. Роспись изображала Императора Человечества, воздвигающегося над Галактикой, вокруг его простертых рук обвивались туманности и созвездия.

— Я помню, как её рисовали, — с легкой грустью в голосе заметил Феникс. — Тогда Дети Императора и Лунные Волки ещё сражались вместе.

— Да уж, давно это было, — согласился Воитель, разливая по кубкам вино из серебряного кувшина. Одну из чаш, наполненных темно-красной влагой, он протянул Фулгриму. Примарх с благодарным кивком принял бокал, поднес к губам, сделал глоток… и понял, что стоит на берегу бурлящего океана крови, раскинувшегося до горизонта Вселенной. Липкий холодный пот выступил на лбу Феникса, когда он сообразил, что принял за кровь вино в чаше.

Поставив бокал на стол, Фулгрим с неясной ему самому неприязнью взглянул на Эреба. Несущий Слово вызывал в нем какое-то отвращение, хотя они никогда не виделись и не говорили прежде. Впрочем, Феникс вообще никогда не испытывал особой любви ни к самому Лоргару, ни к воинам XVII Легиона. Ему казались странными и нездоровыми их увлечения и воззрения, схожие с религиозными. Несущие Слово уже понесли наказание за то, что требовали от населения присоединенных к Империуму миров не подчинения, а поклонения Императору, что шло вразрез с главнейшими принципами Великого Похода.

— Ты, — намеренно грубо обратился к Эребу Фулгрим, — расскажи мне о Лоргаре. Я не видел его со времен Никейского Совета и новостей о твоем Легионе и его примархе до меня не доходило. У вас все в порядке?

— В большем, чем когда бы то ни было, — улыбнулся во весь рот капеллан.

Нахмурившись в ответ на развязность Эреба, Феникс сел за стол лицом к лицу с Воителем. Тот излишне сосредоточенно резал на дольки сочное яблоко кинжалом с волнистым лезвием. В воздухе повисло тяжелое, неприятное напряжение, повеяло душным запахом тайн и недомолвок. Что бы не было на уме у Хоруса — а он явно умалчивал о чем-то крайне важном для… кого? Для себя? Для своего Легиона? Или же…

— Ты, я смотрю, вполне излечился от той тяжелой раны? — небрежно бросил Фулгрим и внутренне напрягся, заметив, что Воитель и Эреб невольно обменялись взглядами. Как можно было судить по крупицам информации, которыми ограничилась 63-я Экспедиция по поводу случившегося на Давине, Хорус не желал распространяться о событиях тех дней. Больше того, напрямую о ранении Воителя вообще ничего не сообщалось. Феникса слегка передернуло — его выпад угодил в цель, и, значит, здесь эльдарский Провидец не солгал.

— Ты слышал об этом, — то ли спросил, то ли подтвердил Хорус, отправляя кусочек яблока в рот. Сок брызнул ему на подбородок, и Воитель утерся тыльной стороной ладони.

— Ну да, — кивнул Фулгрим. Хорус пожал плечами.

— Я опасался, что правда о случившемся может исказиться. Пошли бы неприятные слухи, это могло бы сказаться на боевом духе в других Экспедициях. Тем более, это и не рана вовсе, а так — царапина на плече.

Фулгрим почувствовал ложь в словах брата и тут же прервал его:

— Правда? А мне говорили, что ты был на краю гибели.

Глаза Воителя сузились, и он ответил вопросом на вопрос:

— Кто тебе сказал подобную чепуху?

— Неважно, — отмахнулся Феникс. — Главное — ты жив и по-прежнему с нами.

— Вот именно, я выжил и стал сильнее, чем прежде. Можно сказать, я даже ожил!

Фулгрим поднял бокал и с нескрываемым сарказмом произнес тост:

— Тогда нам стоит выпить за то, чтобы каждый из нас столь же быстро выздоравливал от ран!

Явно раздосадованный Хорус молча опустошил чашу с вином, а Феникс позволил себе тонкую улыбку. Ему начинала нравиться опасная игра, которую он вел с таким могучим созданием, как Воитель. Более того, пока что Фулгрим явно выигрывал.

— Ну ладно, — Хорус сменил тему, — так значит, тебя отправили проверить, что происходит с Сынами Хоруса? На Терре разуверились в том, что я способен возглавлять Великий Поход?

Феникс покачал головой.

— Нет, брат мой. Конечно, там полно злопыхателей и завистников, но даже они не осмеливаются открыто обвинять тебя. Гражданские, что с них взять? Эти тыловые крысы сидят в сотнях и тысячах световых лет от звездных систем, в которых мы сражаемся и проливаем кровь во имя человечества. И при этом они ещё имеют наглость утверждать, что мы «неправильно» воюем, или пытаться настроить нас друг против друга. Или используют нашу братскую дружбу, прося меня посадить на цепь псов войны.

— Ангрона имеешь в виду? — улыбнулся Хорус.

Кивнув, Фулгрим отпил ещё немного терпкого вина.

— Разумеется. Ты, безусловно, знаешь, что наш неуравновешенный брат весьма далек от… м-м… «культурных» способов ведения боевых действий. Я, например, вообще не стал бы разрешать ему и его Легиону принимать участие в кампаниях, где не требуется полностью уничтожить противника и обратить в пустыни его города. С другой стороны, я готов признать, что порой его кровожадность и неудержимая агрессия бывают весьма полезны. Скажи, — он резко поднял глаза на Воителя. — Эта война — именно такой случай?

— Ну да, — пожал плечами Хорус. — Ангрон проливает кровь по моему приказу и по моей воле. Больше того, я хочу, чтобы Пожиратель Миров утонул в ней по горло!

— К чему тебе это?

— Ты ведь помнишь, как он вел себя после Улланора? — с оттенком недовольства в голосе спросил Хорус. — Он просто взбесился, когда Император возвел меня в ранг Воителя. Ангрон тогда вел себя подобно хищнику, угодившему в клетку, он плевался желчью и всячески старался оскорбить и умалить меня в глазах окружающих. И ведь у него находились благодарные слушатели.

— Иногда мне кажется, что мозг для Ангрона — неважный придаток к мускулам, — ухмыльнулся Фулгрим. — Конечно, я помню те дни. Мне тогда пришлось стараться изо всех сил и использовать весь мой дар убеждения, чтобы смягчить нашего непутевого брата и заставить его смириться. И в конце концов, нехотя, скрепя сердце и скрипя зубами, он таки признал твое главенство.

— Этого недостаточно! — категорически заявил Хорус. — Если уж я стал Воителем, то вправе требовать абсолютной преданности и непререкаемого послушания от каждого из примархов. Особенно в нынешние, пахнущие большой кровью времена. Я дал Ангрону шанс искупить свою вину передо мной, причем позволив ему поступать так, как он сочтет нужным. Я не стал связывать его цепями клятв и обещаний — я просто разрешил Ангрону доказать верность мне кровью. Своей и чужой.

— Значит, ты предпочитаешь, чтобы тебе кровью расписывались в верности? — спросил Фулгрим.

— Верно.

— Совет Терры удовлетворится таким объяснением, как думаешь?

— Ты думаешь, меня это сколько-нибудь волнует? — презрительно отмахнулся Хорус. — Я Воитель, и каждый из воинов человечества — клинок в моей руке. Не правда ли, каждый вправе выбирать подходящее оружие или подгонять по своей мерке то, что ему досталось?

— Наш брат Ангрон — несдержанный и кровожадный убийца, — продолжал Воитель, — но я уже отвел ему особое место в своих планах на будущее. И, чтобы мои замыслы осуществились, Ангрон должен быть абсолютно верен мне, и только мне!

Фулгрим внимательно смотрел в лицо брата, пытаясь понять скрытый смысл его речей. В пламенных глазах Хоруса горела страсть, невиданная Фениксом с тех времен, когда Великий Поход только начинался, он с жаром говорил о грандиозных замыслах и требовал от своих последователей непререкаемой покорности. Неужели он и правда планирует великое предательство, о котором предупреждал Провидец?

Теперь, когда Воитель повязал Ангрона кровью жителей Ауреи и его собственных Астартес, кто из примархов следующим принесет ему клятву верности? Покосившись на Эреба и заметив, с каким восторгом тот внимает пафосным речам Хоруса, Фулгрим решил, что знает ответ. Лоргар, пытавшийся вознести Императора до небес и призывавший к поклонению ему — теперь Несущий Слово нашел себе новый объект для почитания.

— Спокойнее… со временем ты все узнаешь, — произнес голос в его голове. — Ты всегда доверял Хорусу и радовался, когда он стал Воителем. Поверь ему сейчас, ибо ваши судьбы отныне неразрывно связаны.

Феникс заметил, как по лицу Эреба пробежала тень, и капеллан с боязливо-удивленным выражением посмотрел за спину примарха. На мгновение Фулгрим испугался, что Несущий Слово услышал голос неведомого советника — другого объяснения ему в голову не пришло.

Тряхнув головой, Финикиец постарался отбросить страхи и сомнения. Он кивнул в знак согласия со словами брата:

— Я прекрасно понимаю, о чем ты, и, будь я на твоем месте, требовал бы от окружающих того же.

— Вот и замечательно, — ответил Воитель, хотя по его лицу было видно, что все совсем даже не замечательно. — Кстати, ты так и не ответил мне — Совет Терры обеспокоен только кровожадностью Ангрона?

— Ты просто не очень внимательно слушал, брат, — мягко поправил его Фулгрим. — Я ведь сказал, что самая главная новость сейчас — это отданный Волкам Фенриса приказ прибыть на Просперо и доставить Магнуса на Терру. Для чего — мне неизвестно.

— Он вновь обратился к колдовским фокусам, — встрял Эреб. Фулгрим обрадовался, поняв, что ему выпал прекрасный момент для того, чтобы разом выплеснуть накопившийся гнев. Впрочем, он и в самом деле оскорбился тем, что какой-то капеллан из не самого достойного Легиона осмелился обратиться к нему напрямую.

— Кто ты такой, чтобы открывать рот без разрешения в присутствии тех, кто неизмеримо выше тебя?! — обрушился он на Эреба. Затем, обернувшись к Хорусу, Феникс брезгливым жестом указал на Несущего Слово.

— Брат, кто этот воин и почему он сидит здесь, с нами, и слушает наш разговор, словно равный?

— Эреб — мой… советник. Да, ценный советник и помощник.

— Морниваля тебе уже не хватает? — словно невзначай спросил Фулгрим.

— Времена меняются, — в который уже раз произнес Хорус, — и мои новые планы не всегда предназначены для посторонних ушей. Даже Морнивальцев я не могу допустить к своим секретам. Ну, по крайней мере, не ко всем, — добавил он с натянутой улыбкой.

— Каким же, например? — улыбнулся Феникс, но Воитель покачал головой.

— Всему свое время, брат, подожди немного, — пообещал Хорус, поднимаясь с дивана и обходя стол. Подойдя к настенной росписи, он остановился и, бросив взгляд на образ Императора, попросил:

— Расскажи мне побольше о Магнусе и о том, в чем он провинился перед отцом.

Феникс пожал плечами.

— Все, что мне известно, я пересказал тебе. Причем сам-то я знаю о произошедшем с чужих слов.

— Ну, хотя бы скажи, в качестве кого Циклопа отправят на Терру? Узника или обвиняемого?

— Не знаю, говорят тебе. Хотя, конечно, раз уж за ним посылают Волка, который его терпеть не может — награждать Магнуса явно не собираются.

— Звучит разумно, — согласился Хорус, и по его лицу скользнула тень облегчения. Чего боялся Воитель? Неужели Магнус, обладающий истинным даром предвидения, сумел, как и Эльдрад Ультран, заглянуть в будущее и увидеть там готовящееся предательство? Что, если он попытался предупредить Императора о грядущей измене его любимого сына? Тогда Воитель наверняка попытается любой ценой предотвратить встречу Циклопа с отцом.

Слегка успокоившись, но явно сделав в памяти зарубку насчет правителя Просперо, Хорус махнул рукой в сторону настенной росписи:

— Ты сказал, что помнишь, как её рисовали?

Фулгрим молча кивнул, и Воитель продолжил:

— И я тоже прекрасно помню. За несколько дней перед тем мы с тобой и отцом сразили Князей Омаккада на борту их искусственного мира-обсерватории, и Император повелел запечатлеть эту победу в веках.

— Отец убил последнего из их князей, но ты одолел это чудовище, омаккадского царя. Его череп и поныне хранится в Музее Великого Похода, — припомнил Фулгрим.

— Превосходная память, — улыбнулся Хорус и задумчиво побарабанил пальцами по росписи. — Забавно, не правда ли? Оммакадского царя убил я, а Галактику здесь держит в руках Император. Где же картины, на которых запечатлен наш с тобой героизм, друг мой?

— Ревнуешь? — усмехнулся Феникс. — Мне, конечно, известно твое самолюбие, но такого тщеславия я не ожидал увидеть.

Хорус покачал головой:

— Брат мой, это вовсе не тщеславие. Что плохого в моем желании быть оцененным по заслугам? Что плохого в том, что я оскорблен невниманием ко многим своим подвигам? Скажи, кто среди всех примархов добился большего? На чьем счету больше побед и завоеваний? Наконец, кто был избран Воителем? — Хорус на миг замолчал, вновь взглянув на стену. — Я, и только я. Но даже этот чин — просто подачка, красивая обертка, под которой скрывается пустота.

— Придет время, Великий Поход завершится, все мы обретем заслуженные почести, — пожал плечами Фулгрим.

— Время? — резко обернулся Хорус. — У нас его нет. Оно утекает сквозь пальцы, как мелкий песок.

Вновь обратив взгляд к образу Императора, Воитель указал на созвездия, обвивающие руки отца:

— Мы с тобой, как и любой разумный человек, превосходно знаем, что звезды и планеты с безумной скоростью несутся сквозь пространство, хоть и не чувствуем этого, стоя на твердой земле. Многие простые смертные даже не морочат себе головы высокими материями и спокойно живут своими мелкими заботами, в бездействии и невежестве, не стремясь к величию. Но мы с тобой не такие, брат. Мы не позволим времени утечь из наших рук, мы остановим его и подчиним себе! Близится великий час, час, когда все и вся в мире будет зависеть от нас. Его нельзя упустить, и я не упущу его!

Тут покои Воителя на миг подернулись прозрачной дымкой, и в ушах Фулгрима далеким эхом прозвучал надрывный крик Эльдрада Ультрана: «Он предаст вас всех! Он поведет свои армии против вашего Императора!»

Опомнившись, Феникс увидел, что Хорус пристально смотрит на него, в глазах брата пылал огонь, его целеустремленность казалась почти осязаемой, она наполняла комнату, словно электрическое поле. Фулгрим понял, что его собственное яростное стремление к совершенству и мечты брата о великой власти — по сути, одно и то же. Вещи, которые владыка Детей Императора слышал от Хоруса, ужасали его, но при этом неодолимо манили, звали встать на сторону брата, присоединиться к нему… и открыть себе дорогу к достижению идеала.

Он видел безудержное честолюбие Воителя, его тягу к владычеству над человечеством, и понимал, что Хорус грезит о Галактике, лежащей у его ног, мечтает занять место Императора — и на величественной росписи, и на Троне Терры.

«Ты, как всегда, прав, Фулгрим. Встань рядом с братом — и ты никогда не пожалеешь об этом».

Откинувшись на спинку кресла, Феникс допил свой бокал до дна.

— Вы, кажется, хотели мне что-то объснить? Что ж, прошу.

ТРИ ПОСЛЕДУЮЩИХ ДНЯ ХОРУС И ЭРЕБ РАССКАЗЫВАЛИ ФУЛГРИМУ о событиях, произошедших с 63-ей Экспедицией на Давине, о предательстве Эугана Тембы, о штурме разрушенной «Гордости Терры» и о смертельной колдовской заразе, поразившей плоть Воителя. Хорус поведал брату о клинке-анафеме, которым его ранило чудовище в облике Тембы, затем он передал с Фабиусом Байлем приказ доставить меч в его покои из апотекариона «Духа Мщения». Осмотрев оружие, Фулгрим пожал плечами: анафем выглядел как говно так, словно его отковали в какой-то деревенской кузнице аграрного мира. Клинок даже не был металлическим, материал больше походил на обсидиан, но в его серой толще горели какие-то зловещие огоньки, будто в кристалле алмаза. Рукоятка, выполненная из золота, смотрелась более достойно, но, конечно, не могла сравниться ни с Огненным Клинком, ни с серебряным мечом Лаэра.

Воитель поведал ему правду о своем ранении, о том, как оказался на грани жизни и смерти, но был спасен благодаря смелым и решительным действиям Абаддона и Маленького Хоруса, доставивших его в Дельфос. Здесь Хорус обычно запинался и старался отделаться общими фразами, но постоянно повторял, что в этом огромном храме «…его глаза открылись и он узрел великие истины Хаоса и чудовищную ложь Императора».

Каждый раз, когда брат говорил о Хаосе, Фулгрим ощущал ползущий по телу ледяной страх, бесформенный ужас перед словами, рушащими всё, во что он верил доныне. Он вновь и вновь вспоминал предостережение эльдарского провидца, и поражался тому, насколько прав оказался ксенос. Не раз он порывался вскочить и закричать на Хоруса, схватить его за плечи, заставить признаться, что все это глупый розыгрыш… но внутренний голос останавливал его и заставлял слушать дальше.

— Император лгал нам, Фулгрим, — повторил Хорус, заметив, что брат снова не слушает его. — Он разбросал примархов по самым далеким уголкам Галактики, чтобы никто не смог помешать ему объявить себя божеством.

Феникс почувствовал, что какая-то часть его задыхается от гнева и ненависти ко лжи Воителя, ему захотелось выхватить меч и уложить предателя на месте. Однако же, он продолжал спокойно сидеть на мягком диване, не в силах шевельнуться, а прекрасный мир, который он вместе с братьями создавал последние два века, рушился у него на глазах. Хорус, достойнейший из примархов, обливал грязью преданного им отца — что могло быть ужаснее?

Все, что Фулгриму доводилось слышать прежде — от эльдарского провидца, от трусливого посла Администратума — вмиг потеряло значение, остались лишь чудовищные слова, слетающие с губ Воителя и придавливающие Феникса к креслу своим страшным смыслом. Хорус, его любимый брат, сколько раз они спасали друг другу жизнь? Сколько веков они сражались вместе, ни разу не произнеся ни слова лжи? Теперь Фулгрим наконец понял, к чему он пришел — нужно решить, брат или отец лгали ему. Страшный выбор.

«Нет никакого выбора! Присоединись к Хорусу — или все, за что ты сражался, окажется бессмысленным!»

— Нет, — с трудом прошептал Феникс, и крупные слезы выступили на его бархатных темных глазах. Чудовищная неправильность происходящего жгла его смесью стыда и отчаяния, к которым неясным образом примешивалось наслаждение.

— Да, — грустным, но твердым голосом ответил Хорус. — Мы считали Императора непревзойденным, живым воплощением совершенства, но преступно ошибались. Он всего лишь человек, и мы должны уличить его во лжи перед другими нашими братьями.

— Всю… всю свою проклятую жизнь я мечтал походить на него! — разрыдался Фулгрим.

— Как и все мы, брат, — кивнул Воитель. — Поверь, мне так же больно, как и тебе, но они должны узнать правду. Приближается величайшая война, которую ничто не остановит, и мои любимые братья обязаны встать рука об руку рядом со мной. И, разумеется, очистить свои Легионы от тех, кто откажется последовать за нами!

Подняв заплаканные глаза, Фулгрим взглянул на брата сквозь пелену слёз:

— Ты ошибаешься, Хорус. Ты не можешь не ошибаться. Как мог тот несовершенный, мелочный человек, которого ты описываешь, создать нас?

— А что — мы? — спросил Хорус. — Мы для него — просто орудия для достижения власти над Галактикой, для подготовки почвы к объявлению себя Богом Человечества. Как только Великий Поход завершиться, нас выбросят на помойку, вернут на планеты, с которых начался наш путь. Мы всего лишь несовершенные, слабые творения, последние призраки издыхающей Древней Ночи. С самого мига нашего рождения он отвернулся от нас.

— Помнишь ли ты, — продолжал Воитель, с состраданием глядя на Фулгрима, — ожившие ночные кошмары Хемоса, его изуродованные земли и ядовитый воздух? Помнишь ли ты муки, которые претерпел там, страдания, через которые пришлось пройти нам всем, взрастая среди чуждых нам простых смертных? А ведь этого можно было избежать, стоило ему захотеть. Но он так мало любил нас, так мало заботился о своих детях, что не пошевелил и пальцем ради нашего спасения. Я видел это своими глазами, брат, я видел всё!

— Как? — встрепенулся Фулгрим. — Как мог ты видеть то, что случилось до твоего рождения?

— На грани жизни и смерти мне открылось минувшее, — пояснил Хорус. — Не знаю, заглянул ли я в прошлое или просто распахнул дверь самым ранним своим воспоминаниям, но то, что я видел, было столь же реально, как и, — он постучал по столу, — эта деревяшка.

Разум Фулгрима отчаянно пытался представить, о чем говорит брат, но безуспешно.

— За все эти годы я не раз страдал и сомневался, — тихо проговорил Феникс, — но в самые тяжелые часы своей жизни меня поддерживала уверенность в величии нашей цели. Образ Императора служил мне примером для подражания, сияющим светилом, маяком в ночи… а ты лишаешь меня путеводной звезды.

— Конечно, это больно, — кивнул Воитель, — но наслаждаться сладкой ложью куда вреднее.

Феникс внезапно успокоился, на миг представив, что Хорус говорит правду, освобождая его от пут веры в отца. Прошлое, наполненное восхищением к недостижимому совершенству Императора, рушилось на глазах, подточенное его ложью. Оставалось лишь будущее, полное новых надежд.

— Император — пошлый комедиант, — заметил Хорус, — и публика в Галактике смеется его шуткам лишь потому, что у дверей в зал стоим мы с оружием в руках. Вновь говорю тебе, примархи для него — средство достижения абсолютной, божественной власти. Скоро он начнет избавляться от нас — подсылать убийц, отправлять на смерть, подставлять под удар. Он уже покинул Великий Поход, удалившись в подземелья Терры и готовясь там привести в жизнь свой грязный план.

— Я надеялся, что однажды сравняюсь с ним в силе и совершенстве, — прошептал Феникс, — и встану рядом, и почувствую его любовь и гордость за меня…

Подойдя к брату, Хорус опустился на колено и обхватил его ладони.

— Всем людям свойственно о чем-то мечтать, Фулгрим, — ласково сказал он, — но каждый мечтает о своем и по-своему. Кто-то видит во сне собственное величие и, просыпаясь, понимает, что оно умчалось вдаль, развеялось подобно утренней дымке. Но такие, как мы, те, кто мечтает наяву, не прельщаются пустыми образами. Наши грезы порой оказываются тверже камня, ибо мы трудимся, бьемся, меняемся ради них.

— Взгляни, когда-то мы были простыми солдатами бесконечной войны, не зная и не понимая ничего, кроме искусства войны, но изменились, невероятно изменились! Увы, Император не видит, не желает видеть этого. Он готов отказаться от всех великих достижений нашего Похода ради власти над косной и мрачной Галактикой. Поверь мне, брат, ибо я не услышал эту мудрость из чужих уст, но пришел к ней сам, по пути, который никто со мной разделит и от которого никто меня не избавит!

— Замолчи! — закричал Фулгрим, разом сбрасывая оцепенение и вскакивая на ноги. Быстрым шагом он пересек комнату и встал подле настенной росписи с ликом Императора. — Я не желаю тебя слушать. Ты сам не знаешь, чего требуешь от меня — предать отца!

— Напротив, — ответил Хорус, поднимаясь с колен и медленно подходя к брату. — Я превосходно знаю, о чем прошу. А именно — о том, чтобы ты встал вместе со мной на защиту того, что положено нам по праву рождения. Примархи покорили Галактику огнем и мечом, а Император отдал её на поругание грязным политиканам и чинушам. Ты же видишь, что я прав, и наверняка это заставляет тебя гневаться так же сильно, как и меня.

— Где были эти… гражданские, — Воитель почти выплюнул слово, — когда погибали тысячи наших воинов? Где они были, когда мы из края в край пересекали Галактику, неся свет надежды потерянным детям человечества? Я скажу тебе! Они сидели в своих мрачных пыльных каморках, и, сгорбившись над столом, изливали свой яд в подобных пасквилях!

Хорус схватил со стола пачку бумаг и насильно впихнул их в руки Фулгрима.

— Что это? — удивленно спросил тот.

— Очередная ложь, — ответил Воитель. — Они называют её Лектицио Дивинитатус, и она подобно заразе расползается по кораблям моего флота. Это основа культа, восхваляющего Императора и открыто почитающая его как божество! Невероятно! Мы несем этим жалким смертным свет логики и разума, а они поворачиваются к нему спиной и возносят ложного бога!

— Бога?

— Да, да, Фулгрим, бога! — закричал Хорус, его гнев достиг высшей точки и он, потеряв власть над собой, издал протяжный рык и рванулся в сторону. Тот отскочил в сторону, схватившись за оружие, но тут же понял, что Воитель набросился вовсе не на него. Бронированный кулак Хоруса с размаху врезался в нарисованное лицо Императора, взорвавшееся обломками мрамора. Камни с грохотом рухнули на металлический пол, и Фулгрим выпустил из рук листки, рассыпавшиеся поверх пыли и осколков росписи.

Он закричал от нестерпимой боли, понимая, что его мир только что разлетелся на куски, подобно разбитому образу Императора, и любовь к отцу исчезла из его груди, вмиг став глупой, бессмысленной и ненужной.

Подойдя к брату, Воитель охватил его лицо своими огромными руками, словно удерживая хрупкую вазу и всматриваясь в глаза Феникса с фанатичной устремленностью.

— Ты нужен мне, Фулгрим, — почти взмолился Хорус. — Я не сумею победить в одиночку, и, поверь, я не попрошу ничего, что заставило бы тебя пойти против совести. Мой милый брат, мой феникс, моя надежда, взмахни пылающими крылами и проведи меня сквозь тьму, наперекор судьбе! Восстань из пепла и вознесись к небесам!

Взглянув в глаза брата, Фулгрим спросил:

— Что я могу сделать для тебя?

 

Глава Восемнадцатая

Орбитальная станция DS191/Убийство/Разными дорогами

ВЗЛЕТНАЯ ПАЛУБА ОРБИТАЛЬНОЙ СТАНЦИИ DS191 ПРЕВРАТИЛАСЬ В ЖУТКИЙ бурелом из рваных и пылающих обломков металла. Зеленокожие твари держали эту оборонную платформу в своих лапах достаточно долго, чтобы оставить на ней несмываемый отпечаток своего неповторимого подхода к строительству укреплений и ведению войны. Отовсюду торчали приземистые, клыкастые фигуры огромных железных идолов, а боевые машины, похожие на своих создателей — тупых головорезов — валялись по всей палубе, разрубленные и взорванные.

Соломон Деметер перекатился в укрытие, счастливо избежав урагана болтов, вылетевших из-за груды хлама, изображающей баррикаду. Орки наспех сляпали её, заметив приближение Астартес — назвать баррикаду «построенной» язык просто не поворачивался. Впрочем, выход с взлетной палубы она перекрывала достаточно уверенно, скрывая за собой сотни рычащих и палящих во все стороны чужаков, размахивающих огромными жутковатыми топорами-рубилами. Тридцать Десантников Второй Роты, доставленных сюда «Тандерхоуком» во время общей атаки Легиона, совершенно не ждали подобной встречи.

Когда ракеты челнока пробили огромные дыры в обшивке станции, вызвав мгновенную взрывную декомпрессию, бойцы Соломона решительно бросились вперед, уверенные в том, что сопротивления ждать не стоит.

План атаки рухнул в тартарары в тот же момент, как из бесчисленных укрытий и груд обломков, бывших когда-то уродливыми летательными аппаратами, полезло множество зеленокожих клыкастых громадин, бешено палящих в Детей Императора из грубых подобий болтеров. Воющие ракеты рвались над, за и перед рядами Десантников, иногда по странному стечению обстоятельств попадая в цель, но куда больший ущерб приносили мощные разрывы самодельных гранат, в изобилии летевших в сторону атакующих Астартес.

— Тот, кто назвал орков «примитивными животными», явно никогда с ними не сталкивался! — Гаюс Кафен прокомментировал очередной прогремевший неподалеку мощный взрыв, взметнувший над палубой густые облака черного дыма, языки пламени и куски стали.

Соломон кивнул, он-то не испытывал недостатка во встречах с зеленокожими. Подчас ему начинало казаться, что ни одна звездная система в Галактике не избежала присутствия этих паразитов.

— Что там насчет подкреплений? — крикнул он своему помощнику.

— Ничего, — ответил тот. — Сюда должны были подойти несколько отрядов из Первой и Третьей, но они молчат.

Увидев несущуюся к укрытию ракету, Деметер бросился в сторону. Та ударилась о груду обломков, срикошетировала в потолок и детонировала, осыпав Капитана звонким дождем горячего металла.

— Не волнуйся! — закричал Соломон Гаюсу. — Юлий и Марий нас не оставят!

— И лучше бы им поспешить, — мрачно подумал он, видя, что орки рано или поздно задавят их числом. После неожиданной контратаки ксеносов взлетная палуба превратилась в ловушку для его Второй Роты, и не стоило даже пытаться идти на прорыв сквозь огромную толпу бешеных дикарей. Конечно, будь на месте зеленокожих любой другой враг, Деметер, не сомневаясь ни секунды, повел бы своих воинов в атаку, но чудовищные клыкастые твари немногим уступали по силе самим Астартес. К тому же, их нервная система и мозг были настолько примитивны, что порой орки не догадывались о собственной смерти и продолжали драться, например, оставшись без головы.

Разумеется, они не могли сравниться с Десантниками в оснащении, выучке и разумности, но бесшабашная храбрость и боевое безумие делали орков смертельно опасными врагами. К тому же, их было в десять раз больше…

Система Каллинид представляла собой скопление Имперских миров, оказавшихся на пути очередного орочьего набега. План освобождения предусматривал на первом этапе возвращение орбитальных оборонных платформ, прикрывавших подходы к планетам, оккупированным зеленокожими. После этого Дети Императора и Железные Руки должны будут объединить силы и нанести удар по вражеским укреплениям на Каллиниде IV.

Начиная подозревать, что этого удара он уже не увидит, Соломон рискнул на миг выглянуть из-за укрытия, услышав зловещий шум из-за орочьей лжебаррикады. Оттуда доносились хриплые вопли, сопровождаемые глухими ударами. Разумеется, Деметер не знал ни слова на языке зеленокожих (если в нем были слова, и если это вообще можно было назвать языком), но, будучи воином до мозга костей, он сразу же распознал приказной тон в шумных криках. Похоже, тот, кто командовал (или надеялся, что командует) орками, готовил своих бойцов к атаке.

Племенные знамена и тотемы, увешанные жуткими трофеями, взметнулись над зеленокожей толпой, и Соломон понял, что им предстоит сражаться уже не за DS191, а за собственные жизни.

— Ну давайте, ублюдки, идите сюда, — прошептал он. Без поддержки от Юлия или Мария на победу рассчитывать не стоит. Конечно, он может попытаться отдать приказ отступить к «Тандерхоуку» и бежать со станции, но, во-первых, это ляжет позором на его плечи, во-вторых, их вполне могут настигнуть и перебить в спину. — Есть хоть что-нибудь от Первой и Третьей?!

— Совершенно ничего, — пробурчал сквозь зубы Кафен. — Они собираются идти на подмогу или нет?

— Они придут, — Соломон пообещал это скорее самому себе. Тут же со стороны орков донесся скрежет раскидываемых во все стороны кусков металла и топот кованых сапог.

Гаюс и Деметер одновременно поняли, что происходит, и, вскочив на ноги, нацелили болтеры в дальний конец палубы.

— Похожи, они атакуют по центру! — крикнул Кафен.

— Сволочи! Они сперли мой любимый план! — заорал в ответ Соломон. — Вторая, ОГОНЬ!

Струи болтерных трасс протянулись к зеленокожим, и передняя линия атакующих рухнула наземь, сраженная наповал. Серия взрывов, приглушенных толстой плотью орков, прогрохотала по станции, отражаясь от металлических стен, а Десантники продолжали посылать очереди смертоносных зарядов в наступающих тварей. Но тут у них внезапно кончились патроны орков словно подстегивал вид падающих замертво собратьев, и они, рыча все яростнее, неумолимо приближались к Детям Императора.

Вблизи они казались сплошной массой зеленой плоти, ржавой брони с столь же прочной, грубой шкуры. Глаза их горели красным огнем злобного разума, а из пастей вырывались боевые кличи, подобные рыку диких зверей. Орки палили от бедра из шумных, грубых стволов или размахивали жужжащими пародиями на цепные мечи и топоры Астартес, с моторами, надсадно кашляющими черным дымом. У кого-то доспехи висели на прочных кожаных ремнях, но большинство прикрепило их на собственных твердых шкурах, а кто-то удовольствовался огромным рогатым шлемом, отороченным толстым мехом.

Их вел в бой огромный уродливый монстр, облаченный в громыхающий механический экзоскелет, от которого отскакивали или разрывались, не причиняя вреда, болты Астартес. Соломон заметил зыбкое марево защитное поле, окружавшее броню чудовища, и поразился, как столь примитивная раса сумела разработать и создать нечто подобное.

Стрельба Второй Роты внесла некоторый хаос в ряды наступающих, из огромных ран в их телах хлестали струи вонючей крови, в воздух взлетали ошметки плоти или оторванные удачным попаданием конечности. Но они все равно шли вперед.

— Мечи к бою! — скомандовал Деметер, видя, что удержать орков на расстоянии больше не удастся. Началась кровавая резня.

Отложив болтер, Соломон вытащил цепной меч и взял в руку болт-пистолет, как раз в тот момент, когда первый из зеленокожих, не разбирая пути и рассекая мешающие ему сломанные балки и груды металла, прорвался к позициям Астартес. Уклонившись от замаха топором, способного разрубить его надвое, Деметер отбросил пистолет и, ухватив меч обеими руками, вонзил его в шею орка на глубину ладони. Но, вместо того, чтобы издохнуть, дикарь заорал и сбил Второго Капитана с ног ударом огромного кулака.

Перекатившись, Соломон счастливо избежал встречи с кованой подметкой орочьего сапога, едва не раздробившей ему череп, и вновь взмахнул мечом. На сей раз воющее лезвие прошло через лодыжку твари, и она рухнула наземь, оставив ступню в сапоге стоять на палубе. Тем не менее, первым делом упавший орк попытался достать Деметера взмахом когтистой лапы, но Десантник ловко вскочил, и саданув керамитовым ботинком по горлу орка, добил его парой выстрелов в голову из подобранного болт-пистолета.

Гаюс Кафен сражался с зеленокожим на голову выше его, и громадный, моторизованный топор твари с каждым новым ударом приближался к голове помощника Соломона. Второй Капитан убил орка, выстрелив ему прямо в оскаленную морду, и сам еле успел уклониться от заряда, выпущенного другой тварью. Сражение окончательно переросло в свалку, каждый дрался сам за себя, прилагая все силы и умения, чтобы выжить самому… и убить врага.

Неужели все закончиться здесь? Да нет же, его жизнь, полная славы и чести, принесенная в дар Императору и человечеству, не может оборваться от рук тупых зеленокожих! Он бился рука об руку с величайшими героями Империума, он не может умереть в свалке с отвратительными дикарями!

— Как жаль, что орки об этом не знают, — с иронией подумал Соломон. — И где же, во имя Терры, Юлий и Марий?

Он увидел, как двоих его бойцов повалила наземь и зарубила толпа рычащих зеленокожих, их визжащие топоры рассекли броню Мк. IV за считанные секунды. Ещё одного разорвало надвое выстрелами в упор из огромной роторной пушки, которую с легкостью, словно пистолетик, держал громадный орк.

Стоило Деметеру отвлечься на это ужасное зрелище, как огромное ржавое рубило врезалось в нагрудник его брони и, развернув, отбросило назад, доспех треснул, и во рту появился привкус крови. Сплюнув алые сгустки, Соломон увидел нависающую над ним чудовищную фигуру орочьего главаря, тот распялил клыкастую пасть и жутко зарычал. Шипящие и ухающие сочленения его экзоскелета многократно усиливали и без того могучие мышцы, шагающие поршни и раздувающиеся клапаны обещали, что следующий удар окажется смертельным.

Второй Капитан откатился в сторону, и рубило врезалось в металлический пол. Соломон заорал от парализующей боли — обломки ребер пропороли мышцы груди и вышли наружу. Лежа ничком, он ждал финала своей карьеры в Третьем Легионе, но орочье рычание вдруг перекрыла безумная залповая пальба из сотен болтеров, через пару секунд сменившихся завывающими на высокой ноте цепными мечами.

Великан-орк над Деметером с недовольным рыком повернулся в сторону нового звука, и Второй Капитан не упустил свой единственный шанс — приподнявшись на локте, он разрядил весь магазин болт-пистолета в голову твари.

Выпущенные с близкого расстояния болты прошли сквозь силовое поле и разнесли череп орка тучей кровавых осколков.

Тяжеленная тварь грохнулась прямо на ногу лежащему Деметеру, но он не обратил вниманию на новый источник боли, поняв, что помощь все же пришла и свежие силы Детей Императора влились в битву. Вновь прибывшие убивали орков идеально точными выстрелами или отсекали им головы виртуозными взхмахами мечей.

Через несколько минут все было кончено, маленькие группки зеленокожих отсекали друг от друга и расстреливали в упор. Соломон наблюдал за зрелищем с холодным восхищением — столь идеальной и смертоносной атаки он не видывал уже очень давно.

Окровавленный и изможденный, но живой и относительно здоровый Гаюс Кафен помог ему встать на ноги, и Деметер улыбнулся, забыв о боли в переломанных ребрах.

— Вот видишь, я же говорил, что Марий с Юлием нас не оставят!

Покачав головой, помощник указал на подходящих к ним капитанов:

— Вообще-то они так и не явились.

Смутившись, Соломон уставился на снимающего шлем Десантника с капитанскими знаками различия.

— Мы услышали, что ты попал в беду, и решили протянуть руку помощи, — с улыбкой произнес… Саул Тарвиц. За его спиной маячила угрюмая, иссеченная шрамами физиономия мечника Люция.

— А где же Первая и Третья? — сражено прошептал Соломон, и мысль о том, что боевые братья оставили их на верную смерть, ранила Второго Капитана больнее орочьего рубила.

Тарвиц неуверенно, будто извиняясь, пожал плечами.

— Не знаю. Мы как раз начали штурм командного центра платформы и вдруг услышали ваши призывы о помощи — ну и немедленно изменили свои планы.

— И не ошиблись, — довольно ухмыльнулся Люций, — похоже, вы и впрямь пропали бы одни.

Соломону показалось, что ему только что отвесили пощечину, но он сдержался, ибо мечник был, к сожалению, прав. Без помощи Десятой и Тринадцатой он и его воины уже полегли бы замертво.

— Я благодарен вам, Капитан Тарвиц, — обернулся к Саулу Деметер, игнорируя мечника.

Поклонившись, Тарвиц ответил:

— Для меня было честью поддержать вас в трудную минуту, Капитан Деметер. А теперь прошу извинить, но мы покидаем вас — командный центр должен быть отбит по приказу Примарха.

— Конечно, — отпустил его Соломон. — Вперед, за честь Легиона! Быстро отдав честь, Саул надел шлем и, обернувшись к своим воинам, скомандовал перегруппировку и выступление. Люций, чуть помедлив, кратко кивнул Соломону и, отсалютовав потрескивающей кромкой своего меча, пошел следом за Тарвицем. Юлия и Мария по-прежнему не было видно. — Да где же вы? — прошептал Деметер, но никто не ответил ему.

— МОЙ ЛОРД! — НЕВЕРОЯТНО РАЗГНЕВАННЫЙ ВЕСПАСИАН ПРОСТО-НАПРОСТО ворвался в покои Фулгрима. Впрочем, доспехи лорд-коммандера, как и всегда, сияли полировкой и превосходной смазкой. Раскрасневшись и разбрасывая ногами мешающие пройти обломки мрамора и куски сломанных мольбертов, Веспасиан наконец добрался до своего Примарха, недвижно сидящего перед статуями, изображающими двух Капитанов боевых рот Легиона.

Фулгрим почти безразлично взглянул на разъяренного лорд-коммандера, и того вновь неприятно поразили изменения, появившиеся в характере повелителя. То, что началось на Лаэре, многократно ухудшилось после визита к Воителю и его 63-ей Экспедиции. Четырехнедельное путешествие в варпе от Ауреи до Каллинида показалось Веспасиану самым странным за все десятилетия, проведенные им в рядах Детей Императора — Примарх окончательно скрылся в своих покоях, не желая никого видеть и не отдавая никаких приказов, а в Легионе начиналось странное брожение и ползли нелепые слухи. Апотекарий Фабиус разрабатывал и внедрял все больше и больше неизвестных препаратов, которые, попав в жилы Десантников, оказывали на них недопустимое, разлагающее мораль и снижающее боевой дух влияние. И только слепой не мог видеть того, что, с молчаливого одобрения Эйдолона и самого Фулгрима, уже несколько Капитанов Легиона отдавались декадентству и на глазах утрачивали верность принципам Великого Похода.

Лишь четыре или пять Рот, чьи Капитаны напрямую подчинялись Веспасиану и были его давними друзьями, сохраняли верность идеалам Хемоса, но лорд-коммандер понимал, что их усилия не остановят всеобщее разложение. Он вертелся как белка в колесе, всеми силами пытаясь найти лазейки в жесткой иерархии Легиона и ослабить пагубное влияние приказов Эйдолона и попущений Фулгрима.

Все последние дни Веспасиан обивал пороги Примарха с требованиями об аудиенции, но даже его пост — третий по значимости в Легионе — не открыл перед ним золотые двери. Наконец, сегодня, сидя в Гелиополисе и наблюдая за гололитической трансляцией атаки на DS191, Веспасиан увидел то, что окончательно его доконало — происшествие со Второй Ротой. Не в силах сдерживаться, он пробежал по коридорам и палубам «Гордости Императора» и с ходу ворвался к Фулгриму.

— Веспасиан? — лениво обернувшись, Примарх секунду бессмысленно смотрел на него, а затем вновь обратил на статуи взгляд, вмиг ставший внимательным и цепким. — Как идет бой? — спросил он через плечо.

Лорд-коммандер постарался успокоиться и взять под контроль кипящий внутри гнев.

— Подходит к победному концу, мой лорд, но…

— Превосходно, — перебил Фулгрим, и Веспасиан лишь теперь заметил лежащие перед Примархом три меча. Огненный Клинок указывал на скульптуру Мария Вайросеана, проклятый серебряный меч Лаэра поблескивал у каменных ног Юлия Каэсорона. Наконец, странное, грубое оружие с золотой рукоятью и темно-серым лезвием лежало поверх груды обломков камня, когда-то бывших третьей фигурой композиции. По оставшемуся почти нетронутым мраморному лицу Веспасиан понял, что изображала она Соломона Деметера.

— Повелитель, — не сбился с настроя лорд-коммандер, — почему Капитаны Вайросеан и Каэсорон были отозваны на «Гордость Императора» вместо оказания поддержки Второй Роте? Если бы не появление Люция и Тарвица, Соломон и все его люди наверняка погибли бы!

— Они спасли Капитана Деметера? — удивленно произнес Фулгрим, и Веспасиан поразился, заметив легкую гримасу недовольства на его лице. — Какой… бравый поступок.

Лорд-коммандер решил идти до конца.

— Да, хотя их храбрость не понадобилась бы, поскольку Первая и Третья Роты находились в паре минут от взлетной палубы станции. Почему — их — отозвали?

— Ты что, допрашивать меня вздумал, Веспасиан? — раздраженно огрызнулся Феникс. — Я лишь исполняю приказы Воителя. Неужели ты уверен, что лучше него знаешь, как бороться с врагом?

Удивленный столь странным ответом, лорд-коммандер пожал плечами:

— Со всем моим уважением, повелитель, Воителя сейчас нет с нами. Вполне возможно, он даже не знает, что сейчас Дети Императора сражаются с орками, и я не понимаю…

Улыбнувшись, Фулгрим жестом прервал его и поднял темно-серый клинок с обломков статуи Соломона.

— Воитель знает всё, друг мой. И, что самое главное, он, как и я, понимает, что эта битва, столь… доблестно выигранная нашим Легионом, была вовсе не с зеленокожими.

— А с кем же тогда, мой лорд? — требовательно спросил Веспасиан. — Я уверен, что вправе знать это.

— Она должна была стать первой частью грандиозного сражения с чудовищной несправедливостью, обрушившейся на нас, должна была очистить наши ряды от тех, кто увяз в отживших свое догмах и закоснел в слепом повиновении лжецам. Тех, кто никогда не решился бы последовать за Воителем, ныне ведущим свои армии к Истваану III, на кровавых полях которого начнется отмщение предателям Великого Похода.

— Воитель направляется в систему Истваан? — повторил Веспасиан, не поспевающий за мыслями Примарха. — Но зачем? Простите, я не понимаю, как это вообще связано с нашими нынешними делами.

— Затем, что именно там лежит Рубикон, который ему суждено перейти, дорогой мой Веспасиан! — голос Фулгрима наполнился силой и чувством. — Там Воитель совершит первые шаги по Новому Пути. Пути, что приведет его и всех нас к славной эпохе чудес и совершенства!

Веспасиан изо всех сил пытался уследить за мыслью Примарха и разобраться в его речах, понемногу становящихся бредовыми. К тому же, грубый меч в руках Фулгрима притягивал взгляд, он казался живым, от него исходила неясная угроза и, похоже, жаждущим чьей-то смерти — быть может, самого лорд-коммандера.

Решительно выбросив из головы дурацкие суеверия, Веспасиан спросил:

— Разрешите говорить прямо, повелитель?

— Разумеется, Веспасиан! — обрадовано воскликнул Феникс. — Ты всегда должен говорить прямо, честно и открыто, а самое главное — свободно, ничем не ограничивая себя! Скажи, слышал ли ты когда-нибудь о философе Древней Земли по имени Корнелий Блайк?

— Нет, мой лорд, но я хотел…

— А тебе стоило бы почитать его труды, Веспасиан, — возбужденно болтал Фулгрим. Он приобнял своего лорд-коммандера за плечи и повел его к огромной картине в углу комнаты.

— Юлий открыл мне дивный мир его книг, и теперь я представить не могу, как жил во тьме, ничего не ведая о них. Эвандер Тобиас также высоко ставит творения Блайка, хотя он уже староват для того, чтобы наслаждаться всеми возможными способами, описанными на страницах Корнелия! — Феникс подтолкнул Веспасиана в бок. — Ты ведь понимаешь, о чем я, да?

— Мой лорд, прошу вас…!

Приложив палец к губам, Фулгрим развернул лорд-коммандера лицом к картине.

— Тише, Веспасиан, вот на что тебе стоит полюбоваться!

Все вопросы, которые лорд-коммандер секунду назад готов был обрушить на своего Примарха, в одну секунду вылетели у него из головы, изгнанные чистым ужасом, обретающимся на полотне. Это, несомненно, был портрет Фулгрима, но какой! Прекрасный образ Феникса постоянно искажался, подмигивал, расплывался, кожа то обтягивала череп, то свисала с костей, губы алчно кривились в ожидании неминуемого насилия и смертоубийства. Броня существа выглядела мерзкой пародией на гордые и благородные линии Мк. IV, всю её поверхность покрывали странные символы, корчившиеся на холсте, словно под слоем краски оказалось множество мерзких червей.

Веспасиан понял, что видит пред собой величайшее Зло. Оно сияло изнутри черным светом тайных знаний и вещей, содеянных ради наслаждения, тончайшая тень которого могла бы разорвать человеческую душу на куски. В мире для него не существовало пороков слишком мерзких, чтобы предаться им, глубин слишком мрачных, чтобы пасть в них, удовольствий слишком постыдных, чтобы отдаться им.

Лорд-коммандер молча, не в силах оторваться, смотрел в глаза Злу, и оно взирало на него в ответ. Веспасиан чувствовал, как ужас поднимается с холста и медленно вползает вглубь его разума и души, отыскивая тончайшие ростки тьмы, словно рачительный садовод. Ощущение чуждого присутствия понемногу становилось непереносимо ужасным, и гордый Веспасиан тяжело рухнул на колени. Сражаясь из последних сил, он все пытался отвести взгляд от пылающего жестокой страстью холста и чудовищной пустоты, скрытой в глазах жуткого двойника Примарха. Он видел в них рождения и смерти Вселенных, бесконечный круговорот звездных облаков и осознавал, сколь тщетны попытки его, слабого человека, сопротивляться своим тайным похотям.

Губы портрета изогнулись, выпучились, образовав кривую и алчную ухмылку:

— Откройся мне… — казалось, шептали они. — Обнажи предо мной свои темнейшие желания…

Оно обшаривало самые дальние уголки его сущности, проникало повсюду в поисках тьмы и злобы, горечи и ненависти, зависти и желчи — но в чистой и светлой душе Веспасиана не нашлось ни единого черного пятна, куда тварь смогла бы запустить свои когти и угнездиться навек. Лорд-коммандер воспрянул, и его сила возросла, смешавшись с гневом. Он отвел взгляд от портрета, ощутив взрыв злобы, последовавший за тем, как чудовище осознало целомудрие своей несостоявшейся жертвы. Веспасиан попытался выхватить меч и располосовать омерзительный холст, но сил твари хватило, чтобы удержать его на месте и запереть в темницу из собственной плоти.

— Он не отозвался мне, — с отвращением произнес портрет. — Он бесполезен. Убей его.

— Веспасиан, — очень отчетливо произнес Фулгрим, и лорд-коммандер готов был поклясться, что Примарх назвал его имя темно-серому клинку.

Напрасно пытаясь повернуть голову, Веспасиан почувствовал, как острие меча уперлось в его шею. Он попробовал закричать, предупредить Феникса о том, что скрывается на портрете под слоями краски, но его горло словно стянуло железным воротником, а язык примерз к небу, скованный ледяным ужасом.

— Действие, Веспасиан, вернейший путь к наслаждению, — прошептал Фулгрим, — и поэтому тот, кто сковывает себя, ограничивает и не исполняет свои желания, становится чем-то вроде язвы на теле Галактики. Ты многого достиг, дружочек, а в будущем оказался бы моей правой рукой… но, увы, только что подписал себе смертный приговор. Ты и подобные тебе — чума, грязнящая ряды Детей Императора. И я искореню её.

Давление клинка на шею усилилось, его острие пронзило кожу Веспасиана, и к вороту брони побежала теплая струйка крови.

— Пожалуйста, не надо… — прошептал он тише, чем шуршит опадающий с дерева последний лист.

Не услышав его или не пожелав услышать, Фулгрим одним плавным движением пронзил анафемом его позвоночник. Меч легко вышел наружу через грудную клетку и остановился лишь, когда золотая рукоять уперлась в затылок Веспасиана.

…СЕРВИТОРЫ ЛЕГИОНА ОЧИСТИЛИ ГРУЗОВЫЕ ПАЛУБЫ ОРБИТАЛЬНОЙ ПЛАТФОРМЫ от бесчисленных трупов зеленокожих, и воины, перебившие их, собрались в одном из огромных технических помещений станции. Они знали, что их любимый Примарх решил обратиться к ним с напутственным словом, и сейчас с радостью в глазах следили за величественной фигурой Фулгрима, входящего в гигантские ворота. Перед ним шествовал строй герольдов, избранных среди юных неофитов, завершивших обучение и ожидающих принятия в ряды Детей Императора. Трубы ревели, приветствуя Феникса, гром фанфар сопровождал его, и, наконец, рокочущая лавина оваций Десантников оглушила собравшихся.

Облаченный в свой неизменный доспех, Примарх Детей Императора наслаждался произведенным впечатлением, понимая, насколько великолепным и недостижимо прекрасным кажется он своим воинам. Тонкое лицо, как всегда бледное и недвижное, обрамляла пышная грива белых, почти альбиносовых волос, к бедру был пристегнут анафем, несколько часов назад сразивший Веспасиана. Он взял меч, желая лишний раз напомнить самому себе о верности Воителю и невозможности сойти с избранного пути.

Лорд-коммандер Эйдолон, апотекарий Фабий и капеллан Чармосиан, старшие офицеры Легиона и его «ближний круг», поверенные в планы восстания, шли следом. Их задачей в ближайшее время станет распространение идей Воителя среди рядовых Десантников. Огромный металлический саркофаг Древнего Риланора, Хранителя Традиций, двигался чуть позади — скоро эта традиция отойдет в прошлое, подумал про себя Фулгрим. Дредноут явно не примет новых порядков.

Красуясь перед воинами, Феникс дождался, пока стихнут аплодисменты. Затем он начал свою речь, задерживая взгляд своих глубоких темных глаз на тех Десантниках, кто последует за ним, и стараясь избегать тех, кто окажется непригодным для нового мира.

— Братья мои! — начал Фулгрим напевным и звенящим голосом. — Сегодня вы показали проклятым зеленокожим уродам, что случается с ничтожествами, осмелившимися встать на пути Детей Императора!

Новая порция восторженных аплодисментов прокатилась под высокими сводами отсека. На этот раз Феникс не стал дожидаться, пока они стихнут, и продолжил речь, легко перекрыв шум.

— Командующий Эйдолон выковал из вас оружие, от которого дикари не смогли защититься! Совершенство, мощь, разум: важнейшие качества для лучших воинов человечества, для тех, кто сражается на острие копья Легиона, и вы показали их врагам! Эта станция вновь принадлежит Империуму, как и все прочие, что зеленокожие твари заняли в бесплодной попытке противостоять нам!

— Настал час, — продолжил он, — направить силы Легиона на освобождение миров Каллинида, захваченных этими тупыми дикарями! Мой брат, Феррус Манус, и его Железные Руки, вместе с нами изгонят ксеносов с этих земель во имя Великого Похода!

Фулгрим уже мог ощутить повисшее в воздухе напряженное ожидание и наслаждался паузой перед тем, как произнести слова, что навсегда поделят Легион надвое — одни пойдут к славе, другие к смерти. Десантники ждали приказа, не ведая о том, что он будет означать для будущего Галактики, судьба которой повиснет на волоске.

— …Но многих из вас, братья, уже не будет здесь, — наконец произнес Феникс. Он услышал слитный разочарованный вздох и с трудом удержался от взрыва дикого, клокочущего смеха. Вот ведь дураки, даже не догадываются, что он собирается лишить их не только славы победителей орков, но и самой жизни!

— Наш Легион разделится, — продолжил Фулгрим, поборов внутреннюю истерику и поднимая вверх руки в успокаивающем жесте. Горестные и недовольные возгласы мгновенно стихли. — Меньшая часть Десантников под моим началом присоединится к Феррусу Манусу и его Железным Рукам на Каллиниде IV. Остальные же направятся в систему Истваан, где поступят в распоряжение 63-й Экспедиции Воителя. Это приказ, утвержденный им и заверенный мною, вашим Примархом! Лорд-коммандер Эйдолон возглавит вас в мое отсутствие, которое, впрочем, продлится не так уж долго.

— Коммандер, прошу вас, — пригласил он Эйдолона выйти вперед.

Поклонившись, тот встал по правую руку от Примарха:

— Воитель вновь зовет нас помочь Сынам Хоруса в бою! Он по достоинству оценил наши умения и доблесть, а мы вновь с радостью докажем свое превосходство над собратьями. Над системой Истваана нависла угроза самого масштабного восстания в истории Великого Похода, и поэтому мы будем там не одни: Воитель призвал также Гвардию Смерти и Пожирателей Миров!

Пораженный вздох разнесся по палубе при звуке имен столь жестоких Легионов, Эйдолон же лишь снисходительно улыбнулся.

— Я вижу, многие из вас помнят о том, как сражались рядом с этими Астартес, и прекрасно, сколь мрачной и безыскусной становится война, когда они принимают участие в ней. Что ж, тем ярче засверкает на их фоне слава и честь Третьего Легиона! Мы покажем им и Воителю, как воюют избранные Императором!

Десантники разразились одобрительными криками, а Фулгрим неожиданно помрачнел. Он подумал о том, как тупое упорство Веспасиана, по сути, обрекло на смерть множество прекрасных воинов, ставших бы в сияющий строй армии Воителя и овеявших себя славой в Новом Походе.

Сражаясь за Хоруса, они достигли бы невиданных высот совершенства.

Увы, Веспасиан в слепоте своей запрещал им принимать химические стимуляторы Байля и проходить через возвышающие хирургические вмешательства, тем самым превратив своих воинов в будущих жертв смертельной ловушки, устроенной Воителем на Истваане 3. Фулгрим понял, что должен был гораздо раньше покончить с лорд-коммандером, и смесь жалости, презрения и ненависти наполнила его жилы прекрасным возбуждающим коктейлем.

— Воитель требует, чтобы мы прибыли немедленно! — Эйдолон перекричал шум в строю Детей Императора. — Хотя Истваан не столь далек от Каллинида, состояние варпа продолжает дестабилизироваться, поэтому нужно спешить. Мой ударный крейсер «Андрониус» снимается с орбиты через четыре часа. Не забывайте о том, что нам предстоит отвечать за весь Легион, и я хочу, чтобы во время битвы за Истваан Воитель стал свидетелем высочайшего искусства войны!

Эйдолон отсалютовал Примарху, и тот немного похлопал ему.

Теперь Фулгриму осталось выполнить последний из приказов Воителя.

Ему предстояло привлечь на его сторону Ферруса Мануса.

 

Глава Девятнадцатая

Ошибка правосудия

ДАЛЕКИЙ ГРОХОТ МОЛОТОВ, СТУЧАЩИХ НА ОРУЖЕЙНЫХ ПАЛУБАХ, РАЗНОСИЛСЯ по Анвилариуму «Железного Кулака», но Габриэль Сантар, Первый Капитан Железных Рук, почти не слышал их. Морлоки-Терминаторы безмолвно и грозно стояли на страже у стен громадной и мрачной залы, заслуженнейшие из них возвышались у врат в святую святых примарха, Железную Кузню. В шипящих клубах пара, окутывающих Анвилариум, их мощные фигуры страшно искажались, и в памяти Сантара возникали обрывки воспоминаний о настоящих морлоках — жестоких хищниках, властвовавших над ледяной тундрой Медузы до прихода Мануса.

Сердце Габриэля, хоть он и не осознавал этого, билось в унисон с ударами далеких молотов, взволнованное мыслями о том, что рядом с ним вновь находятся двое могущественнейших созданий в Галактике. Сантар чувствовал, как его наполняет гордость, восхищение, и, если быть честным, легкое чувство собственного ничтожности.

Феррус Манус возвышался над Габриэлем, великолепный в своей сияющей черной броне, облаченный в блистающий серебристый плащ. Высокий ворот из темного железа скрывал от глаз нижнюю часть лица Примарха, но Первый Капитан хорошо знал своего повелителя, и не сомневался, что Феррус улыбается в предвкушении новой встречи с братом.

— Как же я рад, что Фулгрим вновь явился сюда, — произнес Манус, и Сантар услышал в голосе Примарха какое-то легкое беспокойство, странно схожее с тем, что чувствовал он сам.

— Мой лорд? — решиться спросить он. — Что-то не так?

Примарх обратил на него взгляд своих глубоких суровых глаз:

— Нет, вовсе нет, друг мой, но… Ты же был там, когда мы прощались с Детьми Императора после победы над Диаспорексом, и помнишь, что расстались мы не так, как должно братьям по оружию.

Сантар кивнул, вспомнив прощальную церемонию, устроенную на верхней палубе «Гордости Императора». Её пришлось провести именно на борту флагмана Фулгрима, поскольку «Железный Кулак», прикрывая «Огненную Птицу» от огня крейсеров Диаспорекса, понес слишком тяжелый урон. Разумеется, Примарх Детей Императора посчитал полуразрушенный корабль брата недостаточно достойным местом для празднования победы и одновременно расставания двух Легионов.

Хотя его слова и вызвали приступ ярости у крманды «Железного Кулака», Манус лишь в очередной раз посмеялся над заносчивостью брата и согласился попрощаться с Фулгримом там, где ему будет угодно.

Сантар хорошо помнил, как тогда, вместе с Морлоками, сопровождал своего Примарха. Они шли по длинному коридору «Гордости Императора», в конце которого возвышались фигуры Фулгрима и его старших Капитанов, а с обеих сторон их окружали безмолвные ряды Гвардейцев Феникса. Габриэлю тогда показалось, что они идут на опасные переговоры, в окружении вражеских солдат.

Да и само прощание вышло каким-то неуклюжим и скомканным. Фулгрим поспешно заключил брата в объятья, совсем не такие искренние и теплые, как при первой встрече. Вообще было хорошо заметно, что в Фениксе многое поменялось не в лучшую сторону. Правда, Манус, вернувшись на борт «Железного Кулака», ничем не выдал своего огорчения, но все, кто был рядом, заметили, как Примарх скрипит зубами, наблюдая за исчезновением кораблей 28-ой Экспедиции в разноцветных вихрях варп-перехода. Холодность брата жестоко уязвила его.

— Вы думаете, Фулгрим все ещё раздосадован тем, что случилось у Кароллиса?

Феррус не ответил, но Сантар понял, что Примарх думает именно об этом, и продолжил:

— Мы спасли его и эту вычурную «Огненную Птицу», когда их чуть не разнесли вдребезги. Он должен век нас благодарить, я думаю.

Широко улыбнувшись, Феррус ответил:

— Ты плохо знаешь моего брата. Фулгриму и в голову не придет, что он когда-либо нуждался в спасении — ведь это значит, что он не был идеален, что он в чем-то ошибся! Не вздумай говорить о чем-то подобном в его присутствии, Габриэль. Я серьезно.

Склонив голову, Сантар скривил губы, уколотый ещё одним воспоминанием:

— Это проклятое совершенство, они думают только о нем! Вы помните, как на меня смотрел их Первый Капитан во время нашей встречи? Сверху вниз, словно на какого-то нищего или дикаря! Не нужно быть нашим астропатом Кистором, чтобы ощутить неуважение к собратьям, исходящее от этих птенчиков Фулгрима. Они считают себя лучше всех, у них это прямо на лицах написано!

Феррус Манус резко повернулся к нему, и взгляд серебряных глаз Примарха пронзил Сантара насквозь. В их ледяных глубинах полыхнуло пламя сдерживаемого гнева, и Габриэль понял, что зашел слишком далеко. Впрочем, он не стыдился своей вспышки, ведь её вызвала память об оскорбительном поведении Детей Императора по отношению к братскому Легиону.

— Простите, повелитель, — тихо произнес он. — Я не должен был так говорить.

Гнев Ферруса потух столь же быстро, как и разгорелся, стоило примарху услышать повинные слова своего ближайшего советника. Наклонившись к Сантару, он почти прошептал:

— Конечно, не должен был. Но ты говорил искренне, вот за это я тебя и ценю. Кстати, подумай вот ещё о чем: то, что Легион моего брата появился у Каллинида, стало для меня полной неожиданностью. Я не обращался к Детям Императора за помощью, ведь 52-я Экспедиция обладает достаточными силами, чтобы справиться с зеленокожими в одиночку.

— Тогда… зачем они здесь? — недоуменно спросил Сантар.

— Не знаю. Впрочем, я рад, что получил возможность вновь повидать Феникса и разобраться со всеми недоразумениями между нами.

— Возможно, он чувствует то же самое и хочет извиниться перед вами?

— Ну уж нет, — угрюмо покачал головой Манус. — Не в характере Фулгрима извиняться, даже если он был в чем-то неправ.

ОГРОМНЫЕ ВРАТА Анвилариума, откованные из того же темного металла, что и броня Мануса, распахнулись, впустив Примарха Детей Императора. Грива пышных белых волос Феникса вздымалась и опадала, развеваемая потоками жаркого воздуха, струящимися из далеких кузниц «Железного Кулака». Ступив на порог покоев брата, он на миг остановился, взволнованный мыслью о том, что следующий шаг может оказаться первым на пути, что навсегда разделит его и Мануса. Подняв глаза, Фулгрим внимательно посмотрел на Ферруса, возвышающегося в окружении мрачных фигур Морлоков, и узнал первого капитана и старейшину астропатов флота, стоящих рядом с братом.

Юлий Каэсорон, великолепный в своей терминаторской броне, и вся Гвардия Феникса сопровождали Фулгрима, дабы подчеркнуть важность момента. Почувствовав, что его ожидание на пороге затягивается, Финикиец решительно шагнул вперед и быстро подошел к Феррусу вплотную. Чуть сбоку и позади него остановился Каэсорон, а Гвардейцы Феникса построились у стен Анвилариума, заняв позиции рядом с серо-стальными Морлоками и сияя на их фоне пурпуром и золотом.

Фулгрим хорошо понимал, насколько опасной и почти безнадежной будет его попытка склонить Мануса на сторону Воителя, но, если брат примкнет к ним… О, тогда Хорус невероятно приблизится к победе над Императором-предателем!

Воитель уже начал успешно переманивать Примархов в свои ряды, и Фулгрим на прощание поклялся, что приведет Мануса под его знамена «без шума и пыли». Он уверял себя, что давние узы братства и совместно пролитая кровь заставят Горгона прислушаться к его доводам.

Завеса лжи прочно сковала глаза Феникса, и он уже почитал за честь обманывать собственного брата.

— Феррус! — воскликнул он, раскрывая объятья. — Как же я рад, что мы свиделись вновь!

Манус, прижав брата к груди, погладил по голове серебряными руками, и Фулгрим почувствовал, как мрачные мысли улетают прочь.

— Скажу честно, я не ждал, что ты вернешься так скоро, — ответил Феррус, отступив назад и оглядывая брата с ног до головы, — но тем лучше, ибо нежданная радость хороша вдвойне. Что же привело тебя в систему Каллинида? Неужели Воитель считает, что мы недостаточно быстро расправляемся с врагом?

— Наоборот! — замахал руками Фулгрим. — Воитель шлет вам поздравления и просил меня засвидетельствовать почтение тебе и твоим Астартес.

Феникс скрыл улыбку, почувствовав, как после этих его слов каждый воин Железных Рук, присутствующий в Анвилариуме, раздулся от гордости. Разумеется, Хорус не говорил ничего подобного, но толика лести никогда не бывает лишней.

— Вы слышали, братья мои?! — вскричал Феррус Манус. — Воитель лично отметил нашу доблесть! Слава Десятому Легиону!

— Слава Десятому Легиону! — подхватили Железные Руки, и Фулгрим с трудом подавил разбирающий его смех. Ох, до чего же они простодушны, как легковерны, как примитивно выражают радость! Что же, скоро он научит этих грубых вояк истинному значению слова «наслаждение»… лишь бы Манус не заупрямился.

Похлопав своей тяжкой рукой по плечу Феникса, Феррус спросил:

— Но все же, брат мой, ведь наверняка не только поручение Воителя привело тебя ко мне?

Улыбнувшись, Фулгрим неосознанно погладил рукоять Огненного Клинка. Когда он собирался отправиться на встречу с Манусом, ему почему-то пришло в голову, что было бы неуважительно явиться без подарка брата, меча, откованного две сотни лет назад в глубинах горы Народной. Конечно, сейчас он терзался без своего серебряного клинка, но Феррус неверно истолковал его жест и высоко поднял Крушитель Стен, молот, созданный Фениксом в том же месте и в то же время.

Примархи расхохотались, и сила их братские узы стала ясна всем и каждому.

— Верно, Феррус, нам и правда есть о чем поговорить, но только наедине, — кивнул Фулгрим. — Речь пойдет о будущем Великого Похода.

Мгновенно посерьезнев, Манус кивнул:

— Что ж, тогда пройдем в Железную Крепь.

МАРИЙ НЕДВИЖНО СТОЯЛ НА МОСТИКЕ «Гордости Императора», наслаждаясь невероятными ощущениями, переполнявшими его и будоражащими плоть. На обзорных гололитических экранах медленно проплывала бронзово-стальная громада «Железного Кулака», казавшегося ему каким-то уродливым чудищем. Действительно, на корпусе все ещё «сияли» незалатанные и неокрашенные шрамы, полученные флагманом Мануса в битве у Кароллиса. Насколько грубыми и неизящными должны быть воины, готовые странствовать на столь безобразном корабле? Почему их Примарх не заботится о том, чтобы слава его Астартес находилась в достойной оправе? Неужели они не понимают, что флагман — лицо Легиона?! Летали бы уж тогда на уродливых орочьих халках!

Вайросеан вдруг понял, что, не помня себя от ярости, колотит по командной консоли, сминая окружающие её страховочные барьеры. Гнев стимулировал центры наслаждения его головного мозга, и лишь чудовищным усилием воли Марий сумел успокоить бушующий внутри него пожар.

Приказы, полученные им от Фулгрима, проводили черту между жизнью и смертью для всех, кто сейчас находился на борту «Железного Кулака», а если Вайросеан не сумеет верно исполнить их — то, вполне возможно, и для Детей Императора. Примарх избрал его орудием своей воли, зная, что Марий — самый исполнительный, самый верный воин его Легиона! Марий не подведет своего повелителя, он, не колеблясь и не мучаясь совестью, сделает то, что должно!

С тех самых пор, как он встал со стола апотекария Фабиуса, Третий Капитан поминутно ощупывал свою кожу. Она начала казаться Марию тюрьмой, в которую по злому року заперли целую вселенную чувств, скрытую в его плоти и костях. Любая эмоция превратилась для него в ураган удовольствий, любая мука вызывала спазмы наслаждения. От Юлия он узнал о прелестях, скрытых в учении Корнелия Блайка, и с радостью поделился этой мудростью со всей Третьей Ротой. Каждый из сержантов из множество рядовых Астартес побывали в Апотекарионе, пройдя химические и хирургические усовершенствования, да и вообще нагрузка на Байля в последние недели выросла настолько, что он занимался исключительно аугментационными операциями и даже развернул специально для этого несколько новых хирургеонов…

После внезапной атаки Детей Императора на DS191, Железные Руки приняли их с распростертыми объятьями, радуясь обновлению дружеских связей, заложенных на обломках Диаспорекса. Поэтому, если у них и возникли какие-то вопросы — например, почему корабли Третьего Легиона дрейфуют внутри построений 52-ой Экспедиции — то никаких опасений это уж точно не вызывало.

— А зря, — улыбнулся про себя Марий.

Стоит ему отдать один-единственный приказ, и орудия «Гордости Императора» в унисон с остальным флотом нанесут непоправимый, чудовищный урон кораблям Железных Рук. При этой мысли по телу Мария пробежала теплая волна возбуждения, а нервные окончания на коже закололо маленькими иголочками невероятного наслаждения.

А ведь если миссия Фулгрима окажется успешной, столь грандиозно кошмарному деянию не суждено свершиться!

Прислушавшись к себе, Вайросеан понял, что всеми силами надеется на неудачу своего Примарха.

С САМОГО НАЧАЛА ВЕЛИКОГО ПОХОДА Железная Крепь стала для Ферруса Мануса чем-то вроде личного музея, в котором хранились наиболее интересные диковинки со всей Галактики и примеры его мастерства. Её сияющие стены, укрепленные поверх металла переборок гладким базальтом, покрывали развешанные повсюду всевозможные образцы оружия, доспехов и уникальных механизмов, сработанных серебряными руками Примарха, а в центре крепи возвышалась огромная наковальня из золота и железа.

Много лет назад Манус объявил, что никто и никогда, за исключением его братьев-примархов, и, конечно же, Императора, не войдет в его Железную Крепь, и твердо соблюдал данное слово. Даже Фулгрим лишь однажды бывал здесь прежде.

Вулкан, повелитель XVIII Легиона, как-то раз назвал её «волшебным местом», используя древний термин, чтобы передать всю завораживающую атмосферу, царившую в Крепи. В знак преклонения перед мастерством брата, великан с Ноктюрна подарил Феррусу огромное знамя, Огненного Змея, которое и сейчас развевалось на стене, совсем рядом с огромным, превосходной работы оружием. Оно походило на тяжелый болтер, но имело заряжаемую сверху обойму вместо ленты и перфорированный ствол в форме головы и пасти извивающегося дракона. Его изящные, серебристые очертания поразили Фулгрима — ему никогда не доводилось видеть столь искусно сработанного предмета, ни мирного, ни военного. Феникс в молчании замер перед оружием, наслаждаясь его линиями и обводами, столь прекрасными, что они превращали болтер в велиайшее произведение тонкого искусства.

— Нравится, да? — улыбнулся Феррус. — Я его для Вулкана сделал, двести лет назад, перед тем, как он повел свой Легион к Диким Звездам.

— Но почему же он по-прежнему здесь?

— Ты же знаешь Вулкана, он обожает работать по металлу и поэтому не любит оружия и доспехов, сработанными кем-то иным. Как он сам сказал, «…если мой Молот не касался его, и Пламя моего сердца не раскаляло его, я не доверюсь ему».

Манус поднял свои странные, ртутно поблескивающие руки и продолжил:

— И я уверен, более всего ему не понравилось, что я способен изменять металл, не пользуясь жаром плавильных печей и грохотом наковален. Он вернул мне этот болтер век тому назад, сказав, что этому оружию будет лучше у его создателя. Похоже, суеверия на Ноктюрне искоренены не так уж и крепко, а? — хитро улыбнулся Феррус.

Фулгрим потянулся к болтеру, но его пальцы сами собой сжались в кулак за миг до того, как он коснулся теплого металла. Взять в руки столь идеальное оружие и не выстрелить из него — это было бы просто неправильно.

— Я, разумеется, понимаю, что любому сделанному вручную оружию, особенно если сотворил его настоящий мастер, всегда свойственны особая красота и притягательность, — заметил он, — но вложить столько труда, таланта и искусства в предмет, созданный ради убийства, несколько… экстравагантно.

— Неужели? — улыбнулся Феррус, поудобнее перехватывая Крушитель Стен и указывая его рукоятью на Огненный Клинок, висящий на бедре Фулгрима. — А как же ты назовешь то, чем мы занимались на Урале?

Феникс вытащил меч из ножен и повращал лезвием, стараясь поизящнее отбросить лучики красного света на стены Крепи.

— То было состязание, — улыбнулся он в ответ. — Тогда я ещё не знал тебя и не мог позволить, чтобы какой-то выкочка обставил самого Фулгрима.

Его брат не удовлетворился ответом и зашагал по Крепи, указывая оголовьем своего молота на развешанные и поставленные у стен великолепные образцы.

— Смотри, ни в оружии, ни в машинах, ни в хитроумных инженерных устройствах нет ничего, что делало бы их уродливыми. Они и не должны быть такими! Уродство — признак несовершенства, уж кто-кто, а ты должен это понимать!

— Тогда ты у нас совершенно несовершенен, — ответил Фулгрим, ласковой улыбкой смягчая прямой намек на внешнюю непривлекательность Мануса.

— Красавчиками у нас всегда были вы с Сангвиниусом, братец, а я простой вояка, грубый и неотесанный. Ну ладно, хватит комплиментов, ты же хотел поговорить не о старинном оружии, а о будущем Великого Похода? Произошло нечто важное?

Фулгрим помедлил, внезапно взволновавшись и, как будто впервые осознав то, что ему предстоит сейчас предложить своему брату. Он надеялся не торопясь, исподволь прояснить настрой Мануса и аккуратными намеками и полуправдивыми обвинениями подвести его к мысли о необходимости присоединиться к Воителю, но Феррус с типично медузианской прямотой заставил его перейти прямо к делу.

Как грубо и безыскусно.

— Когда ты в последний раз видел Императора? — начал Феникс.

— Императора? Что за вопрос?

— Представь, что мне просто любопытно. Так, когда же?

— Очень давно, — махнул рукой Феррус. — На Орине Септимус, то ещё местечко. Мы стояли на берегу из каких-то полуживых кристаллов, а под нами бушевал бескрайний кислотный океан.

— А я в последний раз видел его на Улланоре, в день, когда Хоруса возвели в чин Воителя, — Фулгрим подошел к огромной наковальне и погладил её холодный металл. — И тогда я поразился, услышав его слова о том, что пришло время нам, его сыновьям, вести Великий Поход, а ему — вернуться на Терру и заняться «чем-то несказанно великим».

— О да, Великий Триумф на Улланоре, — грустно кивнул Феррус. — Мой Легион тогда сражался в неимоверной дали, на Каэлоре Небула, и я никогда не забуду, что не смог проститься с отцом.

— А я был там, — повторил Феникс, и его голос начал звенеть от волнения. — Я стоял совсем рядом с отцом, ближе лишь Хорус и Дорн, и, когда Император сказал, что покидает нас, то это стало вторым по тяжести моментом во всей моей долгой жизни! Мы умоляли его остаться, но отец лишь отвернулся от нас. Он ничего не сказал о том, что за великое дело ждет его и почему он возвращается на Терру — только общие слова насчет того, что он не позволит разрушить все, чего добилось человечество!

Феррус Магнус, нахмурившись, посмотрл на брата.

— В чем дело, Фулгрим? Ты говоришь, как будто он бросил Великий Поход и нас на произвол судьбы.

— Я тогда чувствовал то же самое, — произнес Феникс подсевшим от напряжения голосом. — И чувствую до сих пор.

— Подожди, я так понял, что наш отец вернулся на Терру затем, чтобы защитить Империум от какой-то угрозы, верно? И подумай, эта угроза должна быть действительно велика, если ради этого он отказался от счастья увидеть своими глазами последнюю победу Великого Похода, до которой осталось не так много лет?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Фулгрим. — Отец мог, должен был остаться, лишние годы во главе Великого Похода вряд ли помешали бы ему! Я не верю, что могло случиться нечто настолько важное, заставившее Императора оставить нас здесь и сейчас!

Феррус вплотную подошел к нему, и в зеркальной глубине глаз своего брата Феникс увидел отражение собственного гнева. В этот миг он действительно ненавидел Императора за предательство всего, что отвоевывали и защищали воины Третьего Легиона и сам Фулгрим последние две сотни лет.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать всем этим, друг, — тут Манус помедлил, лишь сейчас осознав смысл слов брата, произнесенных им минуту назад. — Подожди, ты говоришь, что это был второй по тяжести момент в твоей жизни? А какой же тогда первый? Что может быть неприятнее и страшнее, чем расставание с отцом?

Фулгрим сделал глубокий вдох, боясь, что ему не хватит уверенности в голосе, и, наконец, промолвил то, что должен был произнести рано или поздно:

— Что может быть страшнее, спрашиваешь ты? Тот миг, когда Хорус открыл мне глаза! Когда он поведал мне о том, что Император предал нас, что он собирается объявить себя божеством!

Лицо Мануса исказила жуткая гримаса, смесь удивления и гнева.

— Фулгрим! — закричал он. — Во имя Терры, что с тобой? «Предал нас»? «Божество»? Что ты несешь?

Феникс, сделав два быстрых шага, оказался лицом к лицу с братом. Его голос наполнился болезненной страстью, он наконец-то решился идти до конца и разом открыть карты перед Манусом.

— Хорусу ведома истинная природа вещей, друг мой. Император никогда не любил нас, и прямо сейчас он готовит на Терре величайший и отвратительнейший в истории фарс. Он лгал нам, лгал прямо в лицо, лгал с самого начала! Мы для него всего лишь слепые орудия, цепные псы. Мы завоевали для него Галактику, своими руками возведя лжеца на пьедестал! Он лишь притворялся совершенным созданием, на деле же уступая нам во всем!

С силой толкнув его в грудь, Феррус отступил на шаг назад, его обычно грубая, красноватая физиономия побледнела от ужаса. Зная, что нельзя останавливаться ни на секунду, Фулгрим вновь закричал брату в лицо:

— Многие из Примархов уже прозрели и обратились на сторону Хоруса! Мы нанесем удар прежде, чем Император сумеет опомниться и понять, что его замыслы раскрыты! Воитель вернет Галактику тем, кто проливал кровь, отбивая её у ксеносов!

Ему хотелось смеяться во весь голос, слова сами собой ложились на язык, приятная дрожь, вызванная мыслью о том, какая буря чувств сейчас бушует в голове Мануса, едва не сбивала Феникса с ног. Воздух с трудом прорывался в грудь, стиснутую чудовищным волнением, и его собственные слова заглушались шумом крови, стучащей в висках, словно молоты в кузнях «Железного Кулака».

Манус стоял, склонив голову, но Фулгрим с сожалением понял, что ошеломление и страх его брата сменяются гневом.

— Так вот, значтит, о каком «будущем» Великого Похода ты говорил?

— Да! — выкрикнул Фулгрим что было сил. — Близится славная эпоха, время совершенства. Мы вернем себе то, что лживый Император отдал жалким смертным, покрывшим грязью наши славные знамена! То, ради чего мы проливали кровь и слезы над павшими братьями, вновь станет нашим, как ты не видишь этого?!

— Я вижу предателя! — прорычал Феррус Манус. — Так мы не «вернем себе завоеванное», а только опозорим себя и все, за что сражались!

— Брат! — взмолился Феникс. — Прошу тебя, выслушай. Механикумы уже предложили Воителю свою помощь, так же, как и многие из наших братьев-примархов. Война все ближе, война, что воспламенит Галактику! И, когда она завершится, не будет пощады тем, кто встал на сторону лжецов.

Он увидел, как на побледневшее лицо Мануса возвращается цвет — пурпурно-красная краска безумной ярости, слишком хорошо известной ему.

— Феррус, молю тебя, присоединись ко мне! Во имя нашего братства!

— Братство? — выдохнул Манус. — Оно умерло, когда ты стал предателем, мерзавец!

Фулгрим начал медленно отступать от брата, видя, что в сияющих серебряных глазах Ферруса появился нехороший огонек.

— Лоргар и Ангрон уже готовы нанести первый удар, и Мортарион вот-вот присоединится к ним. Будь с нами — или тебя уничтожат!

— Ну, уж нет, — проговорил Манус, приподнимая Крушитель Стен, — это ты погибнешь. Здесь и сейчас. От моей руки.

— Феррус, нет! Подумай как следует — разве пришел бы я к тебе, не будучи полностью уверенным в своей правоте? — Не знаю, зачем ты пришел ко мне и что с тобой случилось за эти месяцы — но ты подталкиваешь меня к измене, а предателей ждет лишь одна судьба.

— Так что же, ты хочешь… убить меня?

Манус помедлил с ответом, и Фулгрим увидел, что его плечи подрагивают, как знак боли и отчаяния.

— Клянусь тебе священными братскими узами, я не лгу! — Фениксу показалось, что он все ещё может заставить Горгона не действовать поспешно.

— Я знаю, что ты не лжешь, Фулгрим, — с болью в голосе произнес Манус, — и поэтому ты должен умереть!

Феникс плавным и быстрым движением поднял меч, защищаясь от неимоверно быстрого удара молотом Ферруса. Огненный Клинок и Крушитель Стен столкнулись, и прозвучавший грохот откликнулся эхом в глубинах души Фулгрима, а на лезвии его меча выступили языки пламени. Оголовье молота Мануса потрескивало разрядами энергии, хорошо слышными во внезапно наступившей тишине.

Примархи стояли друг напротив друга, внимательно следя за движениями врага. Фулгрим направил Огненный Клинок в сторону Ферруса, держа его параллельно полу, а повелитель Железных Рук перехватил молот, готовясь отразить рукоятью возможный удар.

Миг спустя Железная Крепь вновь наполнилась огромными снопами искр и страшным лязгом оружия, словно наружу рвались чудовищные силы, миллиарды лет назад породившие металл, из которого когда-то были выкованы меч и молот. Манус неожиданно перешел от обороны к атаке и с размаху впечатал свой кулак в лицо Фулгрима — силы удара хватило бы, чтобы разбить на куски шлем терминатора, но на коже примарха остался лишь слабый кровоподтек. Феникс без труда устоял на ногах и двинул брата лбом по носу, тут же развернулся на каблуках в изящном пируэте и направил пылающий меч в горло Ферруса.

Клинок ударился о ворот брони и отскочил, оставив лишь неглубокую царапину на прочнейшем металле. Манус увернулся от нового удара и нанес удар молотом, держа его одной рукой. Размах Крушителя Стен был столь широк, что ему едва хватило места в гигантской Железной Крепи, но Феникс просто пригнулся и пропустил свистящее оголовье над собой.

Воины осторожно ходили кругами, внимательно следя друг за другом и зная, насколько опасен и смертоносен каждый из них, вспоминая десятилетия прошлых битв. Фулгрим заметил слезы в глазах брата, и смесь тоски и наслаждения, вмиг заполнившая его душу, чуть не заставила Феникса бросить меч и прижать брата к груди, чтобы тот смог разделить с ним столь превосходное чувство.

— Глупо, Феррус! — крикнул Фулгрим. — Прямо сейчас, на Истваане III, Воитель готовится очистить ряды верных ему Легионов от слабаков и предателей!

— Что ты там бормочешь, тварь? — огрызнулся Манус.

Финикиец лишь рассмеялся в ответ:

— На истваанских повстанцев обрушатся силы четырех Легионов — а вернее, лишь той их части, что не пожелала или не сумела поддержать Хоруса и его великие замыслы о будущем Галактики. Скоро — а может быть, и уже — они передохнут, как крысы от яда, под огнем вирусной бомбардировки!

— П-пожиратель Жизни? — прошептал Манус, и Феникс вновь увидел ужас в его глазах. — Трон предвечный, Фулгрим, как ты можешь участвовать в этом чудовищном плане?

Брат вновь ответил ему лишь взрывом дикого смеха и вновь бросился в атаку, его сверкающий меч рассек воздух огненной дугой. Манус, как и прежде, попытался отразить удар рукоятью молота — но его оружие не было создано для дуэльных поединков. Фулгрим плавно отклонил меч вверх, обогнул защиту Ферруса и ударил брата в лицо.

Огненный Клинок рассек щеку Мануса, кожа повелителя Железных Рук почернела и сравнялась по цвету с его броней, а сам Феррус не сдержал крик боли и тоски, когда выкованное им оружие нанесло ему же тяжкую рану. Ослепленный на мгновение, он, покачиваясь, отступил от брата-предателя.

Но Фулгрим тут же набросился на него, стремясь развить успех, и ударил Мануса кулаком в латной рукавице. Раздался хруст ломаемой кости, и Феррус едва устоял на ногах; кровь текла по его лицу, капая на ворот брони. Все чувства Феникса вопили, наслаждаясь мучениями брата и собственной жестокостью.

Видя, что Манус почти повержен, ранен и ослеплен, Фулгрим вновь поднял меч и обрушил его на шею брата, стараясь попасть в промежуток между затылочной костью и доспехом. Время замедлилось — Огненный Клинок просвистел в воздухе, а Феррус, не пытаясь поднять молот, словно смирился с уготованной ему судьбой.

Но в последний миг преданный примарх вскинул серебряные руки и охватил ими смертоносное лезвие.

Сила удара была столь велика, что мощнейшая отдача прошла по всей длине меча, и на миг Фулгриму показалось, что ему раздробило кисти. Он попытался выдернуть Огненный Клинок из захвата, но Манус держал его неимоверно крепко, и лезвие не сдвинулось ни на пядь, а руки брата изгибались и плыли, на глазах превращаясь в жидкий металл. Феникс пораженно моргнул, видя, как стальной клинок плавится и его пламя гаснет в захвате примарха Железных Рук.

Его брат открыл вновь прозревшие глаза, и погасший огонь меча пылал в них.

— Я создал его, — прошептал Феррус, — я его и уничтожу.

В тот же миг, будто утверждая слова Мануса, Огненный Клинок взорвался яркой вспышкой расплавленного металла. Братьев-примархов отбросило в разные стороны взрывной волной, их доспехи и плоть опалили и прожгли насквозь раскаленные капли.

Фулгрим поднялся на четвереньки и ошеломленно мотал головой, пытаясь прогнать из глаз яркие пятна и разноцветные круги. Рукоять Огненного Клинка осталась в его ладони, но вместо лезвия из неё струилась тонкая струйка черного дыма и узкая, бесформенная полоска металла. Вид погибшего меча, служившего ему две сотни лет, пронзил кровавый туман наслаждения, обволакивающий разум Фулгрима. Он понял глубокий символизм случившегося.

Теперь Феррус был мертв для него и должен был умереть для всей остальной Галактики и на благо новому порядку, который несло с собой возвышение Хоруса. Конечно, он до последнего надеялся, что до этого не дойдет, но… пора заканчивать представление.

Феррус лежал поодаль, без чувств, его руки светились пламенем убитого Огненного Клинка. Одним прыжком оказавшись на ногах, Феникс направился к брату, а тот, приходя в сознание, застонал от боли и ужаса, происходящего с ним.

Нагнувшись, Фулгрим подобрал боевой молот Мануса, оружие, в которое он вложил часть сердца и души, оружие, откованное, кажется, уже целую эпоху назад, ещё до того, как был найден последний примарх.

Крушитель Стен удобно и прочно лег в руки своего создателя, и Феникс, закинув оголовье молота на плечо, триумфально встал над поверженным и обожженным телом брата. Тот из последних сил поднялся на локтях и, взглянув на Фулгрима залитыми кровью глазами, прохрипел:

— Лучше тебе убить меня сейчас. Иначе, клянусь, я буду преследовать тебя вечно.

Фулгрим спокойно кивнул и вознес молот над головой, готовясь нанести смертельный удар.

Тот задрожал в его руках, но отнюдь не потому, что весил он больше взрослого орка — Феникс вдруг ощутил весь ужас того, что он намеревается совершить. Глубокая тьма его зрачков встретилась с блистающим в глазах брата серебром, и уверенность Фулгрима, его желание убивать пошатнулись.

Опустив молот, он, запинаясь, произнес:

— Ты по-прежнему брат мне, Феррус. Я пошел бы вместе с тобой куда угодно, даже навстречу смерти. Почему ты не готов сделать то же самое ради меня?

— Ты больше не мой брат! — прохрипел Манус, пуская кровавые пузыри.

Феникс сглотнул, пытаясь сосредоточиться на том, что он должен убить Ферруса во имя будущего Галактики. Откуда-то доносился тусклый голос, далекий шепот, призывающий его не медлить и забрать жизнь повелителя Железных Рук… но из глубин памяти Фулгрима поднимались яркие и прекрасные воспоминания тех времен, когда они дружили и сражались вместе. Голос отступал все дальше, не в силах преодолеть возникшую преграду.

— Я останусь твоим братом до конца, — ответил Феникс, и молот в его руках описал нисходящую дугу, закончившуюся на подбородке Мануса. Голова его брата резко откинулась назад, ударившись о металлический пол Железной Крепи, и Феррус рухнул, всего лишь потеряв сознание от удара, который оторвал бы голову простого смертного и отбросил её на сотни метров вдаль.

Голос в разуме Фулгрима завизжал, требуя покончить с Манусом, но Финикиец не пожелал услышать его, и, отвернувшись от преданного брата, крепче перехватил молот и направился к вратам, ведущим в Анвилариум.

За его спиной лежал Феррус Манус, бесчувственный и изуродованный, но живой.

ВЕЛИКИЕ ВРАТА Железной Крепи отворились и Юлий увидел своего Примарха, несущего огромный Крушитель Стен. Габриэль Сантар замер, пытаясь понять, что произошло за непроницаемыми стенами, но в этот миг Каэсорон, обернувшись, крикнул:

— Финикийцы!

Действуя невероятно слаженно, словно один человек, Гвардейцы Феникса взмахнули своими золочеными алебардами, и потрескивающие энергией лезвия обезглавили Морлоков, стоявших рядом с ними. Десять голов рухнули наземь с ужасающей симметрией, но тела, удерживаемые доспехами, остались стоять, словно жуткий памятник предательства. Юлий широко улыбнулся, заметив гримасы страха и абсолютного непонимания на лицах астропата и Сантара. Гвардейцы Феникса тем временем сошлись в центре Анвилариума, держа перед собой окровавленные алебарды, превратившиеся в оружие палачей.

— Во имя Авернии, что вы творите? — наконец обрел дар речи Сантар. Врата Железной Крепи с грохотом захлопнулись за спиной Фулгрима, и Пернвый Капитан Железных Рук обернулся к нему, потянувшись за своим мечом. Впрочем, он тут же остановился, видя недвусмысленные движения Гвардейцев Феникса.

— Где Феррус Манус? — в отчаянии крикнул Габриэль.

Фулгрим ответил ему покачиванием головы и улыбкой, в которой читалась жалость.

— Он жив, Габриэль. Хотя и не пожелал прислушаться к голосу разума и тем самым обрек всех вас на смерть. Юлий…

Каэсорон, немного озадаченный первыми словами повелителя, с улыбкой кивнул и повернулся к Сантару. Сверкающие энергокогти с тихим лязгом вышли из пазов рукавиц его терминаторской брони. Габриэль понял, что последует дальше, но ничего не успел поделать — Юлий вонзил когти в его грудь и рванул их сверху вниз. Лезвия прошли сквозь броню, рассекли грудную клетку Сантара и вышли из таза, сопровождаемые фонтаном крови и желчи.

Первый Капитан Железных Рук обрушился на пол, остатки жизненных сил вытекали из его рассеченного тела, а Юлий с наслаждением вдохнул аромат плоти, сожженной энергией когтей.

Благосклонно кивнув, Фулгрим щелкнул по воксу и открыл канал к «Гордости Императора».

— Марий? Прекрасно. Мы возращаемся на «Огненной Птице», поэтому проследи, пожалуйста, чтобы нас не побеспокоили. Можешь открыть огонь.

 

Глава Двадцатая

Долгая дорога/Истваан V/Идеальная ошибка

МРАЧНЫЕ ВИХРИ постоянно меняющихся цветов и оттенков, невиданных за Вратами Эмпиреев, обвивали силуэт «Гордости Императора» и закручивались вокруг небольших судов сопровождения, прорывавшихся через опасности варпа. На корпусе флагмана Феникса виднелись свежие шрамы, полученные в недавней перестрелке, но они, хоть и повредили красоте корабля, ни на йоту не уменьшили его великолепия. Пушки флота Железных Рук совсем незначительно повердили могучее судно, ибо огонь их велся вразнобой и со слишком большой дистанции — артиллеристы и комендоры 52-ой Экспедиции просто не успели понять, что их братья по оружию в одно мгновение обратились злейшими врагами.

Битва у Каллинида оказалась короткой и жестокой, причем потери в ней несла лишь одна сторона. Хотя флот Детей Императора в несколько раз уступал по численности кораблям Железных Рук, внезапность нападения и удачное расположение «изнутри» их построения принесли предателям легкую победу, не дав лоялистам возможности нанести ответный удар.

Впрочем, к страшному разочарованию Мария Вайросеана, Фулгрим не позволил довести уничтожение 52-ой Экспедиции до конца и приказал начать варп-переход после разрушения двигателей и реакторов «Железного Кулака». Оставив за собой исковерканные обломки и беспомощно дрейфующие суда Х Легиона, корабли Детей Императора один за другим вошли в Имматериум и взяли курс на Истваан, готовясь воссоединиться с верными Воителю силами.

Казалось, что все идет превосходно, однако, примерно через неделю после предательской атаки на Железных Рук, флот предателей угодил в самый центр ужасающих по силе варп-штормов, настоящих ураганов нереального мира. Один из кораблей не выстоял под напором стихии и разломился надвое, прежде чем немногие оставшиеся в живых навигаторы смогли найти относительно безопасный путь посреди бушующей стихии.

Момент, когда первый удар шторма обрушился на «Гордость Императора», был поистине кошмарен. Жуткие крики агонии и ужаса разнеслись по кораблю из залов и кают Хора Астропатов, и вслед за тем завыли тревожные сигналы. Один из навигационных алтарей взорвался, переполнившись покидающими тела умирающих астропатов психосилами, по корпусу флагмана заплясали фиолетовые молнии — но пустотные щиты и силовые поля сдержали прорыв нереальности. Сотни навигаторов скончались в первые же секунды, почти все выжившие превратились в жалкие, дрожащие тела, беспрестанно издающие бессвязный, идиотский лепет. Перед тем, как их перебили в целях безопасности, из обрывков повторяемых слов удалось понять, что причиной бури послужил чудовищный выброс жизненной силы, отразившийся чуть ли не на всей Галактике. Уцелевших навигаторов преследовали образы мира, охваченного взметнувшимся до небес огнем, ползучей смерти, одним ударом унесшей миллиарды жизней.

Лишь Фулгрим и его доверенные приближенные сумели понять, что знаменуют эти видения, и они встретили убийство Истваана III разнузданными пирами, наслаждаясь безграничной жестокостью и гордыней Воителя, а вслед за ними в бездну кутежей погрузился и весь Легион.

Пока Астартес продолжали сползать в бездну разложения, приготовления к «Маравилье» Беквы Кински шли своим чередом, с каждой репетицией достигая новых «высот» упадочности и неприличия, которые, правда, вызывали неизменный восторг у большинства Летописцев. Коралина Асенека почти не сходила со сцены, пытаясь воспроизвести своим уникальным голосом гимны, звучавшие в Храме Лаэра, а сама Беква с неверояной страстью желала достичь совершенства своей новой симфонии, в которой должна была воплотиться мощь, почерпнутая ею в Зале Меча. Ради этого она даже создала новые, невиданные музыкальные инструменты, звучавшие не похоже ни на один из существовавших прежде. При беглом взгляде они могли показаться чем-то вроде оружия — монструозных размеров валторны, схожие с ракетными установками, струнные механизмы с притороченными длинными трубками, напоминающими стволы винтовок.

«Ла Венице», по почти всеобщему мнению, превратилась в действительно волшебное место, средоточение высокой музыки и живописи, и множество Летописцев трудились там над украшениями зала и декорациями, что должны были стать достойным обрамлением «Маравилье».

Фулгрим почти все свое время проводил в «Ла Венице», высказывая идеи по поводу картин или скульптур, и каждое слово, воспринимаемое с благоговением и трепетом, немедленно вызывало прилив сил и неистовые приступы творчества у собравшихся.

Тем временем разрозненные клочки информации стекались к нему из системы Истваан, и оказалось, что план Воителя уничтожить лояльные Императору части своих Легионов провалился. Впрочем, Хорус, с присущей ему гениальностью, сумел обратить случившееся себе на благо и превратить руины Истваана III в место, где преданные ему армии должны были завершить начатое в войне с Ауретианской Технократией — кровью подтвердить верность Воителю.

Именно поэтому, объявил Фулгрим в своем узком кругу, капеллан Чармосиан и лорд-коммандер Эйдолон даже сейчас служат на благо III Легиона, возвышая его в глазах Воителя превосходными действиями против бывших собратьев. Разумеется, теперь эти ничтожные слепцы — просто ржавчина на оружии Хоруса, которую нужно стереть прежде, чем нанести удар в сердце прогнившего насквозь Империума.

Единственное, о чем жалел Феникс — так это о том, что его встреча с братом так сильно задерживается.

Больше того, после гибели почти всех астропатов, прямая связь с 63-ей Экспедицией оказалась практически невозможной — во всяком случае, любой, кто попытался бы переслать телепатическое сообщение бушующий в варпе сквозь ураган безумия, рисковал жизнью или, по меньшей мере, разумом. К тому же, у них было куда жизненно важное занятие — прокладка курса среди ежечасно меняющихся течений Имматериума. По самым обнадеживающим выкладкам, путь к Истваану III должен был занять два месяца.

Фулгрима выводили из себя подобные задержки, но даже столь могущественное существо, как примарх, не было в силах успокоить разбушевавшийся варп. Вынужденное ожидание Феникс коротал за книгами Корнелия Блайка, внимательно перечитывая их от корки до корки, и в конце концов наткнулся на небольшой скверно написанный стишок, который ударил его прямо в сердце и застыл там осколком льда.

Он вырвал листок со стихом из тома и сжег его, но каждую ночь на протяжении бесконечного пути сквозь Имматериум слова Блайка возвращались к нему:

«…Феникс, видом с Ангелом схожий; он взмахнет крылами,

И гром прозвучит над миром.

Страшным знаком, предвестьем конца,

И ревущие волны обрушатся на берега Рая

И уничтожат их».

СКУЛЬПТУРА НАКОНЕЦ БЫЛА ЗАВЕРШЕНА. ТО, что несколько месяцев назад выглядело как огромная глыба ледяного мрамора, извлеченного из копей Анатолийского Проконсулата, обратилось величественным и грозным воплощением Императора Человечества. Студия Остиана в кои-то веки казалось прибранной, если не считать крошечных кусочков камня и мраморной поли, покрывавших пол возле статуи — весь последний месяц Делафур не брал в руки долото, а лишь аккуратно счищал мельчайшие неточности. Последние прикосновения к скульптуре Императора требовали столь высокой сосредоточенности, что Остиан заставил себя не думать ни о чем ином и практически не выходил в коридоры «Гордости Императора», довольствуясь сухим пайком из столовой Летописцев.

Многие люди, друзья и коллеги Делафура часто говорили, что в создании произведений искусства важнейшим является не конечный итог, а наслаждение самим процессом. Ему же всегда казалось, что они неудачно шутят, ведь сам Остиан скорее сравнивал свой труд с восхождением на высокую и крутую гору — вряд ли кто-то не испытал бы удовольствия, взобравшись на пронзающую облака вершину.

Но Делафур вовсе не стремился добраться до цели любой ценой и как можно быстрее. Любой другой скульптор на его месте давно посчитал бы статую завершенной, но то, что отличало обычного мастера своего дела от истинно гениального художника, такого, как Остиан, заключалось как раз в отношении к последним этапам творения. Именно здесь тонкие касания Делафура мягко проводили скульптуры через ту грань, что отделяет обработанные куски камня от живых и дышащих произведений искусства.

И на сей раз Остиан работал с незнакомой ему самому прежде тщательностью и аккуратностью. Было ли это то странное человеческое предчувствие бед, необъяснимое ни наукой, ни суевериями, или же просто осознание того, что он достиг своей вершины как скульптор — неизвестно, но Делафур отчетливо понимал, что образ Императора — его последнее творение.

За долгие месяцы, прошедшие со дня отбытия в систему Каллинида (Остиану этот переход показался бессмысленным, поскольку, как он понял по обрывкам слухов, флот пробыл там всего лишь неделю и принял участие всего лишь в одном незначительном сражении) он почти ни разу не заходил в «Ла Венице». Та окончательно превратилась в притон, где прежние хорошие знакомые Делафура постоянно напивались в стельку, обжирались и удовлетворяли абсолютно все телесные потребности прямо на публике, не думая о нормах цивилизованного поведения.

Последний раз, когда скульптор ступал на порог «Маленькой Венеции», сильнее всего он был поражен и возмущен даже не видом совокупляющихся на столах (и блюющих под столами) Летописцев, но видом картин, фресок и статуй, «украшавших» огромный зал. Особенно неприятными и зловещими они сделались после того, как Фулгрим самолично принялся давать Летописцам советы и сам поучавствовал в росписи стен. Дикие, разнузданные оргии, подобные тем, что бушевали на закате древней Романийской Империи, стали настолько частыми, что Остиан решил просто не ходить в «Ла Венице» и не сбивать себя с настроя.

Последний раз, когда Остиан заходил в этот притон, он некоторое время искал глазами Леопольда Кадмуса, но так и не нашел. Видимо, его, как и большинство Летописцев, не побывавших на Лаэре, все-таки исключили из состава 28-ой Экспедиции. Вместо паршивого поэта он увидел Серену д’Ангелус, стоящую на высокой стремянке и завершающую роспись потолка огромной фреской, а рядом с ней возвышался Фулгрим, ростом выше лестницы, и давал последние указания. Предметом картины выступали лишенные какого-либо изящества в пропорциях бесчисленные тела змееподобных тварей и людей, сливающихся в невообразимых позах.

Девушка бросила на него беглый взгляд, и Остиана пронзил укол стыда, он вспомнил, как грубо и жестоко говорил с ней в день их последней встречи. Заглянув Серене в глаза, он ужаснулся увиденным — в них было столько мучительного отчаяния и безвыходности, что позже скульптор с трудом сдерживал слёзы, вспоминая их.

Фулгрим, словно перехватив его взгляд, обернулся, и Делафур застыл, пораженный видом примарха. Разноцветные полоски туши обводили глаза Феникса, бело-серебряные волосы сплетались в забавные тугие косички, бледные узоры, похожие на татуировку, змеились по его щекам. Пурпурная тога Фулгрима, испещренная разрезами, оставляла большую часть его тела открытой, и Остиан не мог не заметить на бледной коже примарха множества свежих шрамов и недавно вставленных в плоть серебряных колечек и штифтов.

Темные глаза Феникса впились в скульптора, и тот утонул в океане безумия и болезненной страстности, охватившей примарха. То, что он когда-то увидел во время визита Фулгрима в его студию, разрослось до гигантских размеров…

Тяжелые воспоминания, наконец, отпустили Делафура, и он было вернулся к статуе, но тут же задумался ещё над одним мучающим его вопросом. Возможно, исчезновение многих Летописцев, которые, как и сам Остиан, не посещали Лаэр, значило лишь то, что они отчислены из Экспедиции или переведены на другие флоты, но неприятный голосок из глубин разума нашептывал ему, что происходящее может иметь куда более неприятное объяснение.

Делафур решил, что, как только он ощутит наконец искру жизни в статуе, то немедленно попросит о переводе. 28-я Экспедиция набила ему оскомину.

— Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше, — прошептал он про себя.

ЕСЛИ БЫ ОДНО ИЗ СТРАННЫХ И ЧУДОВИЩНЫХ существ, живущих за гранью Эмпиреев и способных в одно мгновение пересекать Галактику, не боясь ураганов варпа, взяло бы себе за труд одновременно подслушивать мысли Остиана и Соломона Деметера, то наверняка захохотало бы своим извращенным смехом. В тот же миг, как Делафур подумал о своем желании выбраться с «Гордости Императора», те же самые слова пробурчал сквозь зубы и Второй Капитан Детей Императора, оглядывающий разбомбленные руины Поющего Града и Дворца Регента на Истваане III.

Пустынный, выгоревший дотла пейзаж тянулся до самого горизонта, и Соломону казалось, что он попал в Ад из старых поверий. Мир, что ещё совсем недавно был прекрасен и полон жизни, гармонично сочетал в себе пышную дикую природу и удивительно изящную архитектуру городов, ныне обратился в памятник безумному восстанию, зародившемуся во тьме золотых дворцов, и чудовищному предательству, превратившему их в обугленные руины.

Мрачная пелена тяжких предчувствий обволакивала душу Соломона после событий на орбитальной платформе в системе Каллинида, но лишь сейчас ему стала ясна причина того, что совершили Юлий и Марий, предав Вторую Роту. Он не виделся с ними после битвы с орками, и уже через несколько часов отбыл вместе со своими воинами к Истваану III на встречу с тремя другими Легионами.

Сердце восстания располагалось в чудесном городе блестящего гранита и высоких башен стали и стекла, который его обитатели называли Поющим Градом. Его развращенный правитель, Вардус Прааль, исподволь угодил под влияние Певиц Войны, жестоких и опасных псайкерш, якобы перебитых Гвардией Ворона более десяти лет назад.

Первые часы атаки на Поющий Град уменьшили беспокойство Соломона, ему казалось, что все вновь идет по-старому, он снова испытывал радость битвы, изливал свой гнев на врагов Императора, наносил и получал удары, страдал от ран.

А потом приземлился челнок Саула Тарвица, принесшего невероятное сообщение о предательстве и надвигающейся бомбардировке.

Большинство Десантников не верили своим ушам, но для Деметера прибытие Саула стало последним кусочком головоломки, и он немедленно присоединился к нему и убедил боевых братьев послушать совета и найти убежище. Осознав кошмарные масштабы предательства, Сыны Хоруса, Пожиратели Миров и Дети Императора бросились к близлежащим бункерам, стараясь успеть до того, как первые вирусные бомбы рухнут на поверхность обреченного мира.

Прежде, чем закрылись бронированные двери укрытия, Соломон с ужасом увидел в небе сияющие полосы и звездообразные шапки взрывов, разносящих по планете смертносную заразу. Единый крик умирающего города до сих пор стоял в его ушах, и он не мог представить себе, что испытывали жители, видя, как Пожиратель Жизни разлагает плоть их любимых и друзей, братьев и сестер, детей и родителей, превращая тела людей в гнойную черную жижу.

Всего лишь через несколько часов на Истваане III не осталось в живых никого, кроме горстки Астартес, запертых в бункерах подобно крысам в подполе.

А затем явился огненный шторм. Он пронесся по выгнившему лику планеты, сметая последние следы жизни и превращая останки миллиардов живых существ в хлопья пепла, уносимые пламенным ветром.

Соломон прикрыл глаза, вспоминая, как отсек бункера, в котором они скрывались на пару с Гаюсом Кафеном, наконец уступил жаркому дыханию бури и пламя ворвалось внутрь, словно какой-то дракон из старых легенд обрушил на них свою ненависть. Затем была агония, боль и мучения, когда раскаленная и оплавленная броня медленно поджаривала тела Десантников.

Пойманные в чудовищную западню, они долго и тщетно взывали о помощи, и в бреду Соломону казалось, что они — единственные на всей планете выжили после предательства Воителя. На третий день скончался Гаюс, не сумев противостоять страшным ранам, но через несколько часов после этого лучик света проник под завалы бункера.

Деметера обнаружил один из Сынов Хоруса, воин по имени Неро Випус. Соломон к тому времени уже почти не дышал, но из последних сил цеплялся за жизнь, не желая уходить, не отомстив Воителю.

Первый месяц боев, начавшихся после вирусной атаки, слился в единую цепь размытых кошмаров, и жизнь Соломона висела на волоске до того дня, когда к его ложу пришел Саул Тарвиц и призвал Деметера выжить и помочь ему покарать предателей за их деяния.

Увидев огонь ненависти, горящий в глазах юного воина, Соломон понял, что должен выжить, и его выздоровление ускорилось невероятно даже для Десантника. Апотекарий по имени Ваддон, выкраивая минуты после помощи раненным, излечил тяжелейшие из ран Деметера, и тот вскоре понял, что вновь готов сражаться с врагом.

Надев доспехи одного из погибших, Соломон ворвался в сражение, восстав, как феникс из пепла, со своего смертного ложа, и бился с яростью и доблестью, ничуть не уступавшими прежним. Саул немедленно предложил ему возглавить силы сопротивления, но Деметер отказался, зная, что выжившие воины всех Легионов видят в Тарвице своего вождя, и не желал узурпировать власть. Да и вообще это было не так важно пред лицом того, что их героизм был, похоже, бессмысленным и рано или поздно армии Воителя раздавят их.

Превосходящие лоялистов числом, тяжелой техникой и авиаподдержкой, предатели уже оттеснили верных Астартес на рубежи во внутренних помещениях дворца, и лучшие из Сынов Хоруса готовились возглавить решающее наступление. Соломон понимал, что конец близок и не хотел лишать Тарвица славы воина, которому суждено возглавить их в последнем бою.

К удивлению Деметера, Саул оказался не единственным из тех, чья звезда засияла на мрачном небосводе Истваана III — мечник Люций не раз выказывал чудеса мастерства в схватках с предателями, а несколько дней назад у всех на глазах отсек голову капеллана Чармосиана в поединке на крыше неприятельского «Ланд Рейдера».

Радуясь за них обоих, Соломон ни на секунду не прекращал грустить о смерти Гаюса Кафена и раздумывать над тем, что же привело славные Легионы Астартес к столь ужасному финалу. Что случилось с их бывшими боевыми братьями? Как те воины, плечом к плечу с которыми они выковывали Империум, дали втянуть себя в этот кровавый заговор?

На чьей совести миллиарды жизней, кровь, что пролилась уже, и будет литься ещё очень долго?

Подобные вселенские вопросы не давались Соломону, и он заполнял зияющую пустоту внутри себя, уничтожая врагов, но понимал, что его душа и сердце выжжены дотла. Мечта Императора о безопасной и свободной Галактике, отданной человечеству, была разрушена навсегда, и надежды на Золотой Век рассыпались в прах. Перед глазами Деметера вставали мрачные картины далекого будущего, кующиеся здесь и сейчас, на безжизненной золе Истваана III. Единственное, на что он надеялся — так на то, что впредь человечество научится избегать подобных кровавых ошибок.

Он рассчитывал и на то, что люди узнают и не забудут о подвиге его боевых братьев, о Тарвице и Люции, о всех, кто сражался рядом с ним последние месяцы. Но более всего Соломон надеялся, что «Эйзенштейну» Натаниэля Гарро удалось выскользнуть из этой ловушки и донести на Терру правду о предательстве Воителя. Саул говорил Деметеру, что Натаниэль, его побратим, захватил фрегат и поклялся вернуться с верными Императору Легионами и заставить Хоруса ответить за свои грехи.

Лишь эта слабая надежда, подобная мерцающему угольку погасшего костра, заставляла Десантников до последнего отстаивать руины Дворца Регента, забыв о том, что говорили им голоса разума и логики, и Соломон до боли в груди гордился ими и их героизмом…

С западных окраин города донеслись звуки новой бомбардировки — там жалкие остатки Гвардии Смерти скрывались в траншеях от непрерывных обстрелов предательской артиллерии.

Прохромав через восточное крыло дворца, когда-то украшенную могучей колоннадой, от которой осталась лишь пара разбитых оснований, Деметер добрался до огромной пустой залы с мозаичным полом. Всю мебель отсюда вытащили восставшие, ещё до высадки Астартес, и употребили на возведение баррикад, которые позже пригодились самим Десантникам. Купол, украшенный фресками на темы Великого Похода, чудом остался нетронутым, и почерневшие обожженные стены с еле различимым орнаментом аквилы грустно напоминали о том, что когда это был один из не самых худших миров Империума.

Задумавшись, Соломон не сразу услышал неясные звуки, с трудом пробивающиеся сквозь грохот далеких взрывов и треск бушующего пламени, но уже через несколько секунд понял, что сквозь шум войны проникает звон сталкивающихся клинков. Поняв, что восточные подступы к дворцу под угрозой, Деметер рванулся на звук.

Впрочем, бежал он не особенно быстро, поскольку каждое резкое движение причиняло острую боль его опаленной плоти и каждый шаг давался мучительно. Через минуту звуки стали более отчетливыми, и Соломон с удивлением подумал, что не слышит не выстрелов, ни взрывов — лишь лязг мечей.

Наконец Деметер достиг своей цели — огромного светлого зала под высоким куполом. Как ни странно, но первое, что бросилось ему в глаза — игра солнечных зайчиков, пускаемых свистящими в воздухе клинками сражающихся воинов. Вспомнив, что эту зону обороняли примерно тридцать Десантников во главе с Люцием, Соломон принялся искать мечника глазами — и нашел в самом центре бушующей битвы.

Пол устилали тела предателей, не сумевших уйти от мастерских ударов покрытого шрамами воина, но множество Десантников в цветах Детей Императора продолжали наседать на Люция, изо всех сил защищавшего свою жизнь.

— Держись, Люций! — крикнул Деметер, выхватывая клинок и бросаясь к мечнику.

Вместо ответа сверкнула стальная радуга, и ещё один предатель рухнул наземь, разрубленный наискосок от плеча до паха.

— Они прорвались через баррикады, Соломон! — будто с радостью закричал Люций, возвратным движением меча снимая голову с плеч следующего врага.

— И сейчас пожалеют об этом! — Деметер вонзил клинок в спину ближайшего к нему предателя, и тот рухнул наземь, испустив фонтан крови сквозь пробитые доспехи.

— Ну же, убей их всех! — подбодрил его Люций.

— ДА КАК У ТЕБЯ ВООБЩЕ хватило наглости заявиться ко мне после такого провала?! — рявкнул Хорус, и мостик «Духа Мщения» задрожал при звуках его наполненного гневом голоса. Лицо Воителя исказила злобная гримаса, а Фулгрим лишь улыбнулся, видя, как его брат изо всех сил сдерживает в себе пылающую ярость родной Хтонии. Отвлекшись от разглядывания физиономии Хоруса, Феникс отметил про себя, как сильно изменился флагман XIV Легиона со времени его последнего визита в покои Воителя — корабль, ярко освещенные палубы которого когда-то были заполнены веселыми и оживленными людьми, превратился в мрачное и темное обиталище.

— Ты вообще понимаешь, как высоки ставки? — продолжал разоряться Хорус. — Тот пожар, который я зажег на Истваане, должен как можно скорее охватить всю Галактику, или Император успеет опомниться и обрушить на нас все верные ему силы!

Фулгрим ответил изящной и абсолютно безразличной улыбкой. Наслаждение от наконец-то закончившегося бесконечного перелета к Истваану и возбуждение при мысли о масштабах братоубийственной резни, бушующей у них под ногами, постоянно отвлекали его от болтовни брата. Право слово, Хорус ведет себя чересчур грубо, а ведь он так старался, чтобы предстать перед Воителем в должном великолепии. Слуги, рабы и сервиторы трудились не покладая рук, и всего за несколько часов нанесли на чудесные доспехи Феникса новые слои пурпура и позолоты, изукрасили превосходными резными узорами и обвесили серебряными нитями с вплетенными драгоценными камнями. Длинные белые волосы Фулгрима собрали на затылке в изящный хвост, а на его бледных щеках Серена д’Ангелус вывела множество удивительных татуировок.

— Послушай, Манус просто оказался туп как пробка и не желал прислушиваться к разумным доводам, — Фулгрим наконец потрудился ответить. — Даже когда я сказал ему, что к нам присоединились Механикумы…

— Отлично! — Хорус треснул кулаком в стену. — Теперь он и об этом знает! Ты же клялся мне, что без труда перетянешь Ферруса на нашу сторону, Железные Руки играли особую роль в первоначальном замысле! И что вместо этого? Новый враг, прекрасно извещенный о моих планах? Ох, Фулгрим, как много Астартес погибнет по твоей вине!

— Ну что ж я мог поделать, дорогой мой Воитель? — кокетливо потупился Фулгрим. — Его упрямство оказалось куда сильнее, чем я мог предвидеть.

— А может, ты просто себя переоценил? — нехорошо оскалился Хорус.

— Ты, надеюсь, не станешь говорить, что я должен был убить своего брата, а, Воитель? Хотя, конечно, если бы ты отдал прямой приказ… — Фулгрим втайне надеялся, что Хорус отвергнет столь жуткое предположение, но ошибся.

— Может, мне и стоило так поступить, — нехотя пробурчал Воитель. — Всяко лучше, чем дать Манусу шанс нарушить наши замыслы. Кто знает, может, он уже сейчас говорит с Императором или одним из других примархов, собирая силы для удара по нам.

— Что ж, если тебе больше нечего сказать, то я, пожалуй, вернусь к своему Легиону, — сказв это, Фулшрим резко отвернулся, явно провоцируя Хоруса на новую вспышку гнева. И тот не разочаровал его.

— Нет, братец. Уж извини, но у меня есть для тебя новое поручение. Ты отправляешься на Истваан V. После всего, что произошло у Каллинида, верные Императору силы прибудут куда раньше, чем мы рассчитывали, и нужно встретить их во всеоружии. Поэтому, если тебя не затруднит, возьми своих воинов, займи древние ксено-крепости на поверхности планеты и подготовь их к финальной фазе операции в этой системе.

Опешив, Фулгрим повернулся к брату, испытывая дикое отвращение к услышанному. Ему предлагают заняться столь грязной работой? Наслаждение тонкими издевками над Воителем вмиг испарилось, оставив внутри неприятную пустоту.

— Ты что, предлагаешь мне заделаться землекопом? Стать подсобным чернорабочим?! Или, может, ты видишь во мне своего домоправителя, который должен подготовить жилье к приезду хозяина? Почему ты не отдашь такой приказ Пертурабо? Крепости — это ведь его обязанность!

— У Пертурабо сейчас хватает забот, — спокойно ответил Хорус. — Прямо сейчас он готовится опустошить родной мир по моему приказу, так что не волнуйся, скоро мы услышим о нашем вечно недовольном брате.

— А Мортарион?! — продолжал бесноваться Фулгрим. — Его вонючая Гвардия с радостью послужит тебе своими грязными руками, привычными к бесконечному рытью траншей. Мой Легион был избран Императором в те годы, когда он ещё заслуживал нашей верности. Я — славнейший из героев Империума, я — твоя правая рука в Новом Великом Походе! Ты… ты такими приказами предаешь все, ради чего я последовал за тобой!

— Предаю? — голос Хоруса угрожающе понизился. — Громко сказано, брат. Предательством было то, что совершил Император, отдав Великий Поход в руки гражданских бюрократов и наплевав на осовобождение Галактики ради обретения божественной славы. И ты прямо обвиняешь меня в чем-то подобном? Здесь, стоя на мостике моего корабля, в окружении моих воинов?

Фулгрим отступил на шаг, и его собственный гнев мгновенно угас. Теперь он наслаждался волнами ярости, исходящими от Воителя, и превосходным ощущением противоборства с одним из самых могущественных созданий в Галактике.

— А почему бы и нет, брат мой? Возможно, кому-нибудь и впрямь стоит говорить с тобой открыто и прямо, ведь твой драгоценный Морниваль более не существует.

— Вот меч, — произнес Хорус, указывая на ядовито поблескивающий анафем у пояса Фулгрима, — который я передал тебе как символ доверия. Лишь мы двое знаем о его истинной силе, брат мой. Подумай — это оружие страшно ранило меня, и тем не менее я спокойно отдал его в чужие руки. Как ты думаешь, о чем это говорит?

— Да. И вот ещё что: Истваан V — важнейшее звено в моих планах, — речь Хоруса успокоилась, и Феникс понял, что его брат подавил свой гнев и решил убедить его с помощью своих знаменитых дипломатических навыков.

— Даже сейчас, после того, что произошло между нами на этом мостике, я не могу возложить такую ответственность ни на кого, кроме тебя, Фулгрим. Ты должен отправиться на Истваан V, брат. От того, сумеешь ли ты подготовить его крепости к отражению атаки преданных Императору сил, зависит всё.

Феникс выдержал долгую, тяжелую и страшную паузу, наслаждаясь опасностью момента… и неожиданно расхохотался.

— Ну вот, теперь ты просто льстишь мне, разве нет? Надеешься, что я размякну от твоих сладких речей, верно?

— И ты размяк, да? — спросил Хорус.

— Да, — кивнул Фулгрим. — Твои приказы будут исполнены, Воитель. Я отправляюсь на Истваан V немедленно!

— Эйдолон продолжит комендовать остальными Детьми Императора, пока мы не перебазируемся в подготовленные тобой укрепления, — полуутвердительно сказал Воитель, и Фулгрим вновь согласно кивнул.

— Да, он будет счастлив проявить себя и доказать свое «превосходство» над всеми.

— Ну а теперь оставь меня, Фулгрим. Тебе есть, чем занять себя и своих Астартес.

Изящно развернувшись, Феникс быстрым шагом направился к переборке, ведущей на палубу «Духа Мщения». Он задыхался от наслаждения, вновь и вновь прокручивая в памяти моменты его противостояния с братом и восхищаясь яркостью и чистотой его гнева.

Фулгрим почти бежал, стремясь поскорее оказаться на Истваане V и начать подготовку к последней фазе плана Хоруса. Он чувствовал, что будущее сулит ему множество новых ощущений, ещё более ужасных, смертносных и прекрасных.

СОЛОМОН ВОНЗИЛ завывающий меч в грудь очередного врага, с неописуемой злостью и напором разрезая слои керамита, плоть и кости. Кровь алым фонтаном хлынула из страшной раны, и предатель рухнул на мозаичный пол, а Деметер резко обернулся в поисках нового противника. Однако же, единственным, кого он увидел стоящим на ногах, оказался Люций, тяжело дышащий, с раскрасневшимся от напряжения лицом, на котором багровели длинные шрамы. Ещё несколько раз повернувшись на месте, Соломон окончательно убедился в победе и, наконец, позволил себе простонать сквозь зубы от боли в местах растревоженных ожогов и только что полученных ран.

Кровь стекала с зубьев медленно утихающего лезвия его меча, и Деметер тяжело дышал, лишь сейчас осознавая, насколько близко они были от поражения и гибели. Лишь невероятное мастерство, с которым Люций поражал врагов, спасло обоих Десантников, и Соломон признал про себя, что репутация мечника как смертоноснейшего воина во всем Легионе вполне заслуженна.

— И всё-таки мы удержали их, — выдохнул Деметер, поняв, сколь дорогой ценой досталась им эта победа. Все Астартес, бывшие под командованием Люция, погибли, и Соломон с болью в душе оглядывал заваленный телами зал, понимая, что никто не сможет на первый взгляд отличить предателя от лоялиста.

Мог ли он сам, по какой-нибудь злой шутке судьбы, оказаться на той стороне баррикад?

— Мы справились, Капитан Деметер, — усмехнулся Люций. — Исключительно благодаря вам, не так ли?

Соломон хотел было оскорбиться высокомерным тоном мечника, но понял, что слишком устал для этого. Лишь покачав головой в ответ на неблагодарность Люция, он устало кивнул.

— Странно, что эти Десантники заявились сюда столь малым числом, — задумчиво произнес Соломон, приседая на одно колено возле тела последнего из сраженных им предателей. — На что они вообще могли рассчитывать?

— Ни на что, разумеется, — отозвался Люций, вытирающий обрывком ткани лезвие меча. — Но это пока.

— О чем ты? — тут же повернулся к нему Соломон, окончательно раздосадованный дурацкими и загадочными ответами мечника. Тот вновь ухмыльнулся, но ничего не ответил, и Деметер вновь начал оглядывать зал, постепенно заполняющийся вонью сожженной плоти и перепиленных костей.

— Не беспокойся, Соломон, — крикнул ему в спину Люций, — сейчас ты всё-всё поймешь!

Взглянув в глаза изукрашенного шрамами воина, Деметер увидел в них самодовольный блеск и вздрогнул от неприятного предчувствия. Ужасное, невыразимое подозрение начало зарождаться в его душе, стягивая живот холодными, скользкими кольцами.

Соломон, уже начиная понимать, что произошло нечто жуткое, принялся быстро подсчитывать безмолвные и неподвижные тела, устилающие искореженный пол. Люцию придали остатки нескольких подразделений, около тридцати воинов…

— О, нет, — прошептал Деметер, насчитав около тридцати трупов. Он смотрел на искореженные и наспех починенные доспехи, покрытые застарелыми ранами и шрамами тела, обожженные лица, и слишком поздно понимал, что эти Десантники вовсе не высаживались с кораблей Воителя. Все эти месяцы они защищали Дворец Регента вместе с ним. Среди них не было ни одного предателя.

— Это же лоялисты!

— Боюсь, что да, — промурлыкал Люций. — Знаешь, я собираюсь вернуться в славные ряды нашего любимого III Легиона, и входная цена — расчищенный путь во Дворец для Эйдолона и его шайки. Поэтому я чрезвычайно благодарен вам, — он издевательски поклонился, — Второй Капитан Деметер, что вы пришли мне на помощь так вовремя. Право, не знаю, смог бы я в одиночку перебить их всех до прибытия лорд-коммандера.

Соломон почувствовал, как рушатся последние устои его разума и веры в будущее, снесенные ужасом перед тем, что он по незнанию сотворил своими руками. Капитан рухнул на колени, и по его щекам покатились слезы безумного страдания и тоски.

— Нет! — закричал он. — Что ты наделал, Люций?! Ты погубил нас всех!

Рассмеявшись, мечник ответил ему:

— Ты сам себя погубил, Соломон, а я лишь приблизил твой конец.

Деметер отшвырнул в сторону окровавленный меч, преисполненный отвращения к самому себе. Убийца, слепой и жестокий убийца, хуже тех предателей, что окружают сейчас Дворец Регента — вот кем он стал. Ненависть к Люцию вскипела в его жилах бурлящей рекой.

— Моя честь, моя верность Императору, моя доблесть… Все, что мне оставалось, — сквозь зубы пробормотал он, глядя в отталкивающее лицо мечника. — Ты отнял их у меня!

Люций плавной походкой подошел к Соломону, дерзкая, высокомерная улыбка растянула его изрезанные шрамами щеки. С тихим смешком он спросил:

— И как ощущения?

Зарычав, Деметер бросился на мечника, смыкая руки на его шее. Ненависть и раскаяние наполнили тело Десантника силой, достаточной, чтобы придушить ублюдка на месте.

Вдруг невыносимая боль вторглась в живот Соломона и тут же рванулась вверх, к груди, и он закричал, отшатываясь назад, с чудовищной раной, нанесенной мечом предателя. Опустив глаза, Деметер увидел сияющее лезвие, пронзившее доспехи и плоть. Вонь сожженного мяса и оплавленного керамита не дала ему сделать последний вдох перед тем, как Люций вонзил меч в его грудь по самую рукоять.

Жизненная сила покидала Соломона, и боль от всех ран, полученных за века Великого Похода, разом обрушилась на него. Сломанные при падении в океан Лаэра кости, ожоги в огненной буре Истваана III… рана от меча Люция. Его тело превратилось в комок мучительной агонии, каждый нерв издавал вопли страдания.

Деметер рухнул на колени, глядя, как кровь изливается из раны бесконечным бурлящим потоком. Из последних сил он схватил Люция за руку и поднял голову, стараясь посмотреть предателю в глаза и не поддаваясь смерти, тянущей его вниз:

— Ты… не… победишь… — прошептал он, каждое слово давалось ему тяжелее, чем любая из побед, одержанных прежде.

Люций пожал плечами.

— Может, да, может, и нет. Какая разница? Ты-то всё равно об этом не узнаешь.

Медленно, словно в замедленной съемке голопикта, Соломон повалился наземь, чувствуя, как воздух обтекает его лицо и как трещит череп от столкновения с каменным полом. Перевалившись на спину, он увидел сквозь дыры в полуразрушенном куполе сияющее синее небо, впервые очистившееся от туч.

Капитан улыбнулся, чувствуя, что лечебные модули доспехов безуспешно пытаются противостоять смертельной ране от меча Люция, и продолжил жадно всматриваться в небеса, словно надеясь отыскать взглядом зависший на орбите флот Хоруса.

С ясностью, прежде небывалой, Соломон видел весь ужас предательства Воителя, жестокую бесконечную войну, надвигающуюся на человечество. Слезы катились по его щекам, но Деметер оплакивал не себя, а миллиарды обреченных на страдания, бесславную гибель и вечную тьме по вине несусветных амбиций одного человека.

Люций куда-то отошел, потеряв интерес к поверженному врагу, и Соломон обрадовался тому, что встретит конец в мире и одиночестве. Его дыхание все слабело, и с каждым вздохом небо темнело над головой Десантника.

Свет умирал вместе с ним, и Деметер подумал, что Вселенная так провожает его, опуская темную завесу над погибшей планетой. Улыбнувшись, он мысленно отсалютовал своим братьям и с честью ступил во тьму.

Глаза Соломона закрылись, и последняя слеза капнула на мозаичный пол.

 

Глава Двадцать Первая

Отмщение/Цена изоляции/Изящный предатель/Любовь, скрепленная смертью

ФЕРРУС МАНУС ПОЧТИ НЕ ПОКИДАЛ Железную Крепь со дня чудовищного предательства того, кто когда-то был его другом и братом. Впрочем, за эти месяцы зала сильно изменилась: сияющие стены покрылись вмятинами и трещинами, ибо примарх вымещал свою ярость на чудесных вещах, которыми некогда дорожил.

Перешагивая через обломки оружия и доспехов, разбросанных по полу, Габриэль Сантар отмечал, что многие из них оплавлены или сожжены дотла, будто побывали в кузнечном горне. Он нес примарху дата-планшет, содержащий наконец-то полученные вести с Терры, и надеялся, что они смогут помочь Манусу выйти из граничащего с безумием уныния, подкосившего его сильнее, чем удар молотом Фулгрима.

Все механики, кузнецы, технодесантники и ученые 52-й Экспедиции не покладая рук трудились над исправлением тяжелого ущерба, нанесенного флоту Железных Рук внезапной атакой Детей Императора, и, благодаря их самоотверженности, в невероятно краткий срок корабли Ферруса Мануса были готовы отправиться к Терре и донести до властей Империума весть о предательстве Воителя.

Однако же навигаторы и астропаты флота оказались не в силах прозреть бесконечность варпа, ужасающие бури невероятной силы и размаха, закручивающиеся в глубинах Имматериума, не позволяли и думать о переходе в направлении Сегментума Солар, как и о том, что кому-то удастся прибыть на помощь Железным Рукам. Вход в бушующую нереальность в таких невиданных прежде условиях являлся, по сути, самоубийственным, но Сантару пришлось приложить все свое красноречие, чтобы смягчить гнев своего примарха и убедить его дождаться окончания, или, по крайней мере, стихания варп-штормов.

Около ста астропатов погибли на своих постах, пытаясь прорваться силой своего разума через пенящиеся опасными миазмами вихри Имматериума, но, хотя их героические имена и высекли на Железной Колонне, жертвы оказались напрасными, и X Легион по-прежнему пребывал в полной изоляции от остальной Галактики.

Уже несколько недель 52-я Экспедиция пробиралась сквозь реальный космос на обычных плазменных двигателях, надеясь отыскать разрыв во взбешенном варпе, но нереальность будто насмехалась над ними, и навигаторы не видели способа пройти сквозь бури без огромных потерь.

Гневный рев Ферруса Мануса разносился по всем палубам «Железного Кулака»: примарха выводила из себя мысль о том, что он пережил предательское нападение лишь затем, чтобы оказаться отрезанным от Императора столь обыденным явлением слепой природы, как варп-шторма.

Час, когда старшина астропатов Кистор объявил о том, что выжившим хористам удалось получить несколько слабых отрывочных сообщений, почти угасших в варпе, на кораблях наступило радостное оживление, длившееся ровно до момента передачи астрограмм в логические устройства и их дешифровки.

По всему Империуму бушевала война. На бесчисленных мирах группы предателей восставали против верных Императору лидеров, множество Имперских командиров объявили о том, что присягают Хорусу и не желают более подчиняться Совету Терры. Сразу же после этого они, как правило, начинали атаковать соседние системы, ещё не пораженные заразой предательства, и пламя войны постепенно охватывало целые сектора. Хорус широко раскинул сеть лжи, ненависти и презрения, а поэтому от остававшихся верными защитников Империума требовались героизм, мужество и сила, равные тем, что вели первых воинов Великого Похода. Иначе невозможно будет защитить мечту Императора о единой и безопасной Галактике Человечества.

Даже Механикумы разделились на враждующие фракции и принялись с дикой яростью сражаться за контроль над великими кузнями Марса и иных принадлежащих им миров. Фабрики, производящие амуницию Астартес, стали основной целью предателей, и лояльные слуги Императора, обороняющие их, безуспешно взывали о помощи, ужасаясь давно забытым и запретным технологиям древних эпох, попавших в руки Темных Механикумов.

Хуже того, с пугающей скоростью росло число сообщений об атаках ксеносов на человеческие миры. Орды зеленокожих буйствовали на Галактическом Юге, дикие банды калар-дунов опустошили несколько недавно приведенных к Согласию миров в Регионе Бурь, мерзкие пожиратели падали с Карнуса V начали кровавую резню у Девяти Путей. Пока человечество скатывалось в самоубийственную войну, бесчисленные ксенорасы, словно стервятники, начинали отрывать куски от гигантского тела агонизирующего Империума…

Феррус Манус склонился над огромной наковальней в центре зала, мерцающий голубоватый свет, исходящий от его сияющих серебряных рук, почти не освещал мрачные углы Железной Крепи. Примарх работал над длинной полосой поблескивающего металла, время от времени досадливо потряхивая головой. Почти все его раны уже исцелились, кроме раздробленной челюсти — удар Крушителя Стен, нанесенный братом-предателем, оказался столь мощным, что даже кость примарха срослась неправильно. Сантару никогда прежде не доводилось видеть своего повелителя в столь страшном и долгом гневе — Манус пригрозил, что разделается с любым, кто хотя бы упомянет имя Фул… предателя.

Глядя на изуродованное лицо примарха, Габриэль подумал о том, что и сам он выжил скорее по счастливой случайности — ужасающие удары, нанесенные ему энергокогтями Первого Капитана Детей Императора, рассекли сердце, легкие и желудок. Лишь немедленное вмешательство апотекариев Легиона и его собственная решимость жестоко отомстить Юлию Каэсорону помогли Сантару продержаться до имплантации в его разорванное нутро бионических органов.

За спиной Габриэля виднелась облаченная в черно-белый балахон мрачная фигура старшины Кистора, сжимающего в бледных пальцах свой медный посох. В полутемной Крепи невозможно было разобрать выражение лица астропата, но даже столь невосприимчивый к чувствам других воин, как Сантар, не мог не почувствовать, как сильно взволнован его спутник.

Манус угрюмо посмотрел на вошедших, его хмурое изувеченное лицо показалось им отлитой в металле маской холодного гнева. Давний запрет на появление посторонних в Железной Крепи забылся сам по себе, став просто смешным пред лицом кошмаров, терзающих Империум.

— Ну? — мрачно спросил Феррус. — Что ещё стряслось?

Позволив себе легкую ободряющую улыбку, Сантар показал примарху дата-планшет:

— Пришли вести от Рогала Дорна!

— От Дорна? — радостно вскричал Феррус, яркое пламя его рук угасло, а бледное лицо, напротив, слегка зарумянилось, в глазах загорелся огонек жадного интереса. Он аккуратно положил раскаленную полосу металла на наковальню и взглянул на Кистора. — Я думал, твой Хор не слышит передач с Терры?

— Ещё несколько часов назад мы могли принимать сообщения лишь из ближайших систем, — кивнул астропат, выступив вперед и поравнявшись с Сантаром. — Однако же сегодня утром варп-шторма, все прошлые недели пресекавшие на корню наши попытки установить контакт с Советом Терры, совершенно успокоились. И, разумеется, мои хористы немедленно приняли последние распоряжения лорда Дорна.

— Превосходная новость, Кистор! — воскликнул Манус. — Передай мою благодарность своим астропатам! — Он повернулся к Сантару:

— Ну же, Габриэль, не молчи! Что сообщает нам Рогал Дорн?

— Простите, повелитель, — старшина астропатов поднял руку, не давая Сантару ответить. — Столь… внезапное успокоение Имматериума кажется мне странным. И даже немного пугающим.

— Почему, Кистор? — удивленно посмотрел на него Манус. — По-моему, это превосходная новость.

— Не совсем так, лорд Феррус. Некие внешние силы успокоили бури в варпе, позволив нам получить это сообщение с Терры, а также совершить переход в любую точку Галактики. Имматериум сейчас спокоен, как никогда прежде.

— Так что в этом плохого, Кистор? — вмешался Сантар. — Быть может, сам Император вмешался в происходящее и усмирил варп-шторма?

— Возможно, — сдержанно кивнул опытный астропат, — но не обязательно. Вполне вероятно, что стихший Океан Душ — дело рук кого-то из наших врагов.

— Я приму это к сведению, — отрезал Манус. — Так что же, вы, наконец, передадите мне сообщение Дорна, или его придется выбить из вас?!

Габриэль мгновенно протянул примарху дата-планшет со словами:

— Сын Императора информирует всех верных примархов о планах по уничтожению Хоруса.

Манус выхватил планшет и жадно уставился на строчки готика, а Сантар продолжал:

— Вероятнее всего, поддержка Воителя среди Астартес ограничивается четырьмя Легионами, сражавшимися на Истваане III. Как говорил уважаемый Кистор, адепты Корпуса Астропатов на Терре все же сумели установить связь с большинством ваших братьев-примархов. Прямо сейчас формируется ударный кулак, который раздавит предателей!

— Наконец! — прорычал Феррус Манус. Его серебряные глаза, по-прежнему просматривающие дата-планшет, засверкали гневом, и грозная улыбка скрытого триумфа растянула искалеченный рот. — Саламандры, Легион Альфа, Железные Воины, Несущие Слово, Гвардия Ворона и Повелители Ночи… Семь Легионов, считая наш. У Хоруса нет ни единого шанса.

— Именно так, — кивнул Сантар. — Дорн все продумал.

— Ну, разумеется, это же старина Дорн, — согласился Манус. — Ага, Истваан V…

— Простите, повелитель?

— Здесь говорится, что Хорус обустроил Истваан V под свою базу и штаб-квартиру. Что ж, этот мир станет заодно и его могилой.

Возвращая Габриэлю дата-планшет, Манус приказал:

— Передай капитану Бальхаану, что я в скором времени прибуду на его «Феррум», пусть готовит корабль к немедленному переходу в систему Истваан. Также вызови из казарм всех готовых к бою Морлоков. Остальные силы Легиона должны последовать за нами как можно быстрее, но, если они не успеют ко времени, назначенному Дорном — я пойду в бой только с этими терминаторами.

Нахмурившись, Сантар внимательно посмотрел на ровные мерцающие строчки сообщения в дата-планшете, словно желая убедиться, что они с примархом прочли одни и те же слова. Манус тем временем вернулся к наковальне и вновь принялся за полуостывший металл. Убедившись, что за последние несколько минут приказы Защитника Империума не изменились, Габриэль неподвижно застыл на месте. Через несколько секунд Феррус изумленно взглянул на него, удивляясь задержке с выполнением его повелений.

— Мой лорд, — неуверенно произнес Сантар, — приказ Дорна подразумевает, что к Истваану Легионам следует прибыть в полном составе…

Феррус покачал головой.

— Нет, Габриэль, я не собираюсь откладывать свою месть… этому предателю, и уж тем более не позволю себе опоздать и позволить кому-то другому свершить её за меня. «Феррум» менее прочих пострадал в том бою с Детьми Императора, и, к тому же, это быстрейший корабль во всем флоте. Я… я должен снова сразиться с ним и уничтожить его, восстановив свою честь и доказав мою верность Императору.

— О чем вы, повелитель?! — поразился Сантар. — Никому и в голову не придет ставить под сомнение вашу доблесть и честь, мой лорд. Предатель явился сюда, смущал вас лживыми и подлыми обвинениями, но вы швырнули их ему в лицо! Вы были и остаетесь лучшим примером для всех нас, верным и честным сыном Императора. Как вы могли подумать такое?

— Потому что другие смогут, — буркнул Феррус, тщательно осматривая длинную полосу металла на наковальне. Пламя гнева заалело в глубине его глаз и серебряных рук. — Он осмелился явиться сюда и попытаться склонить меня на сторону Воителя лишь потому, что чувствовал — я способен поддаться на уговоры. Он видел во мне слабину, которая, быть может, заставила бы твоего примарха поверить сладкой лжи предателя. Вот что не дает мне покоя, Габриэль, вот что я должен очистить его кровью! И как можно скорее, пока этого не поняли иные — а они рано или поздно поймут, поверь мне!

— Да никто не посмеет…!

— Ещё как посмеют, друг мой. Достаточно призадуматься, почему предатель решился на столь рискованный ход именно против меня? Ну конечно, потому, что я имел причины поверить Воителю и перейти на его сторону. Вот что они скажут, Габриэль, и поэтому нам нужно немедленно отправляться к Истваану V и омыть его кровью отступников!

УДЕРЖАВШИСЬ ОТ СИЛЬНОГО ЖЕЛАНИЯ лишний раз подойти к законченной статуе, Остиан уселся на обшарпанный металлический стул в нескольких шагах от неё. Настал миг, известный любому творцу — работа завершена, пора отложить в сторону перо, долото или кисть, и, отступив назад, критическим взглядом оглядеть дело своих рук. Теперь его труд принадлежал грядущим поколениям, и, глядя в немного затененные шлемом мраморные глаза Повелителя Людей, Остиан понимал, что скульптура достойна места в истории.

Она возвышалась над ним, безупречная фигура чистейшего мрамора, каждый изгиб Императорской брони, выведенный с почтением и любовью, прибавлял ей толику величия и несравненной красоты. Огромные наплечники, украшенные яростными орлами, обрамляли высокий, древнего образца шлем, увенчанный гребнем конского волоса столь тонкой резьбы, что самому Остиану казалось, будто он волнуется в прохладном воздухе студии, разгоняя мраморную пыль и клочки полировочной бумаги.

Гигантский орел на груди Императора готов был взлететь, столь ярким и живым выглядел он на первый взгляд. Молнии, вырезанные на поножах и наручах доспеха, придавали статуе грозный вид, мощь живого существа, на миг замершего в величественной позе. Долгий плащ спадал с плеч Императора, словно молочно-белый водопад, и величие его, отображенное в мраморе, было столь явно, что сам Владыка Империума не сумел бы взглянуть на статую без восхищения.

Золотой венок, последний идеальный фрагмент, оттенял своим блеском ледяное великолепие мрамора, и Остиан вдруг перестал дышать, не в силах оторваться от созерцания скульптуры, преисполненный чистого восхищения перед совершенным творением собственных рук.

Критики по-разному охарактеризовывали Делафура на протяжении его карьеры, его называли перфекционистом, говорили, что его стремление к совершенству в мельчайших деталях — нечто вроде навязчивой идеи. Сам он всегда считал, что художников себя может называть лишь тот, кто именно так относится к своим работам. Да и стремился Остиан вовсе не к совершенству, ему всегда хотелось передать в статуях то, что называют «правдой жизни».

Он вспомнил день, когда сервиторы притащили в его студию огромный блок чистого мрамора. С тех пор минуло почти два года, и за это время он почти каждую минуту трудился над статуей или думал о ней, не успокаиваясь даже во сне. На самом деле, если принять в расчет грандиозность замысла, а особенно то, насколько великолепным вышел образ Императора, работа была закончена Остианом в поразительно короткий срок.

«Займись я этим на Терре, — подумал Делафур, — управился бы лет за пять, самое меньшее». Свою роль сыграло происходящее в 28-ой Экспедиции и возникшие у Остиана неприятные мысли, из-за которых последние несколько месяцев он жил затворником.

Скульптору пришло в голову, что неплохо бы узнать последние новости о ходе Великого Похода. Какие новые цивилизации приведены к Согласию, какие великие подвиги совершены?

Впрочем, мысль о том, что он должен покинуть студию, наполнила Остиана волнительным трепетом. Ему представились толпы окруживших его поклонников, пораженных новым шедевром мастера; обычно он избегал восторженных толп, но в такие моменты, как сейчас, был счастлив разделить их восхищение.

Делафур никогда не прибегал к ложной скромности, гениальность скульптора позволяла ему спокойно воспринимать похвалы. К тому же, через несколько дней, месяцев или даже лет его зоркие глаза отыскивали недостатки в собственных работах и заставляли раздумыать над тем, как сотворить нечто действительно совершенное.

Если художник не видит упущений в своих трудах, то как он может считать себя гением? Каждое из его творений должно стать ступенью на пути к новым вершинам мастерства, к пику, с которого можно будет обозреть прошлое и порадоваться, что жизнь прожита не зря.

Сняв рабочий комбинезон, Остиан аккуратно сложил его, и, тщательно разгладив ткань, повесил на спинку стула. Он решил, что уже достаточно налюбовался делом своих рук в одиночку, и пора приглашать тех, кто сможет восхититься статуей вместе с ним. Отныне она уже не принадлежала Делафуру, ибо скульптор всегда делил свои работы с миллионами зрителей, восхищались те его трудом или же нет.

В такие моменты он понимал, откуда в сердцах мастеров, подобных Серене д’Ангелус, появляется опасный червячок сомнения в себе. Любой творческий человек, будь он художником, скульптором или композитором, страшится, что работа, в которую он вложил часть души, будет отвергнута или осмеяна…

Холодный ветерок ворвался в студию, и Остиан услышал напевный голос:

— Что ж, сходство невероятное.

Подпрыгнув от неожиданности, Остиан резко обернулся и увидел стоящего прямо у него за спиной устрашающе прекрасного примарха Детей Императора. В отличие от прошлого визита Фулгрима, на этот раз он явился в студию один, без Гвардии Феникса. Поняв это, Делафур почему-то тут же вспотел, хотя в студии было довольно прохладно.

— Повелитель, — Остиан опустился на одно колено. — Простите, я не слышал, как вы вошли.

Безразлично кивнув в ответ, Фулгрим прошел мимо него, слегка задев по лицу полой длинной фиолетовой тоги с серебряной вышивкой, обернутой вокруг могучего тела. Из-за пояса выглядывала золотая рукоять неприглядного темно-серого клинка, пышный лавровый венок украшал высокое чело примарха. Лицо Фулгрима казалось неживым, так много слоев густого белого грима было нанесено на него, а глаза и губы примарха обильно подкрасили чрезмерно яркой фиолетовой и золотой тушью.

Чего хотел добиться Фулгрим такой «боевой раскраской», Остиан не догадывался, но видел, что в итоге получилось нечто крайне вульгарное и гротескно нелепое. Больше того, примарх ещё и вел себя словно бесталанный театральный актер Старой Земли, изображающий коронованную особу. Крайне манерным жестом он приказал Делафуру подняться на ноги, а сам тем временем замер подле статуи, глядя на неё с выражением, неразличимым под плотными слоями грима.

— Я запомнил его именно таким… — Остиан услышал нотку грусти в голосе примарха. — Много лет минуло с тех пор, конечно же. Но тогда, на Уланоре, он выглядел не совсем так. Помниться, в тот день он казался холодным, безразличным ко всему, даже отстраненным.

Скульптор старался не глядеть в глаза Фулгрима, чтобы тот не смог прочесть удивление Остиана его внешностью. Бескрайняя гордость прекрасной статуей куда-то улетучилась при появлении примарха, и теперь Остиан с замиранием сердца ждал, что же скажет Феникс по поводу образа своего отца.

Обернувшись, Фулгрим одарил его равнодушной кислой улыбкой, будто расколовшей фарфоровую маску белил, туши и помады. Слегка расслабившись, Остиан тут же заметил в темных, аметистовых глазах примарха враждебность, испугавшую его до дрожи в коленях.

Улыбка слетела с губ Фулгрима вместе с тяжелыми, резкими словами:

— Чудесно. Ты, Остиан, просто не мог найти лучшего времени для работы над статуей Императора. Скажи, что кроется за этим? Наглое невежество? Полнейшая глупость? Бессмысленное мальчишество?

Делафур понял, что последние островки спокойствия в его душе заливают волны паники, и не нашел достойного ответа на неожиданную грубость примарха.

Тот медленно подошел вплотную к несчастному скульптору, и у того немедленно затряслись поджилки от наполнившего разум безотчетного страха, гневный взгляд Фулгрима словно пригвоздил Остиана к полу. Повелитель Детей Императора медленно обошел Делафура по кругу, пока тот капля за каплей терял остатки храбрости.

— Мой лорд… — прошептал Остиан.

— Смотрите, оно говорящее! — фыркнул Фулгрим, толкая Делафура в грудь. — Ты — просто червяк, недостойный открывать рот в моем присутствии! Ты, посмевший назвать мои работы «чересчур идеальными», и в насмешку создавший столь совершенное творение, прекрасное в каждой детали. В каждой, кроме одной…

Остиан поднял голову, всматриваясь в темные озера глаз примарха. Даже будучи вне себя от ужаса, он увидел в них страдание и тоску, куда более жуткие, чем его собственный страх, он увидел истерзанную душу, сражающуюся с самою собой. Он увидел, как в фиолетовой глуби сражаются две воли, одна из которых жаждет его крови, а другая молит его о прощении.

— Фулгрим, мой господин, — пробормотал Делафур сквозь слезы, катящиеся по щекам, — я не понимаю…

— Конечно, нет, — отмахнулся тот, наступая на Остиана и шаг за шагом приближаясь к статуе. — Как и Император, ты слишком увлекся своими — несомненно, важными! — личными делами, не желая знать о том, что происходит вокруг. Тебя не заботили исчезнувшие неизвестно куда Летописцы, не интересовали забывшие тебя друзья. Все, что когда было тебе дорого, рухнуло в ничто, и что же ты сделал? Заперся в своих покоях и отдался «великой» цели?! Точь-в-точь как и он…

Делафур трясся от ужаса, а Фулгрим продолжал подталкивать нсчастного скульптора до тех пор, пока тот не уперся спиной в холодный мрамор статуи. Тогда примарх наклонил голову, так, что его изукрашенное лицо оказалось на одном уровне с глазами Остиана. Даже преисполненный страха, исходящего от Феникса, Делафур на миг пожалел его — такая боль светилась в глазах и звучала в голосе Фулгрима, каждое слово вырывалось из губ примарха словно по чьей-то злобной воле.

— Если бы ты хоть раз озаботился тем, чтобы узнать о произошедших за последние месяцы великих событиях, то тут же разбил эту статую на куски и пал на колени предо мной, моля позволить тебе изваять в мраморе мой прекрасный образ, — прошипел Феникс. — Заря Нового Порядка восходит над Галактикой, которой более не правит Император!

— Что? — выдохнул безмерно пораженный Остиан. Фулгрим расхохотался, но в смехе его звучали горечь и отчаяние.

— Хорусу суждено стать новым повелителем Империума! — крикнул Фулгрим, выхватывая меч из-под полы длинной тоги. Золотая рукоять блеснула в свете мощных ламп студии, и Остиан почувствовал, как теплая струйка, освобожденная ужасом перед мерзким бездушным клинком, течет по его бедрам.

Примарх выпрямился во весь огромный рост, а Делафур залился слезами облегчения — как ни страшен был меч, смотреть в измученные глаза Фулгрима было стократ кошмарнее.

— Такие дела, Остиан, — как ни в чем не бывало, произнес Феникс. — Последние несколько дней «Гордость Императора» находится на орбите Истваана V, пустынного, безжизненного и совершенно непримечательного мира. Однако уже скоро он навсегда войдет в историю человечества как поле славнейшей битвы, в которой решилась судьба Империума.

Скульптор из последних сил пытался восстановить дыхание, пользуясь тем, что Фулгрим, обойдя статую со спины, словно залюбовался складками на мраморном плаще.

— В удушливых пустынях Истваана V Воитель окончательно и бесповоротно уничтожит мощь наиболее верных Императору Легионов, завершая подготовку к Походу на Терру. Как видишь, Остиан, именно Хорус по праву должен стать властителем человечества. Он — тот, кто приведет нас к прежде недостижимым вершинам тела и духа. Он уже завоевал десять тысяч миров, и с ним мы завоюем ещё сто тысяч! Вместе мы сокрушим ложного Императора!

Мысли Делафура смешались в кашу, когда он попытался осознать весь ужас и всю неправильность слов примарха. Каждый звук речи Феникса сочился ядом предательства, но Остиан внезапно с ужасом понял, что все происходящее здесь и сейчас случилось исключительно по его вине. Он расплачивается за самоизоляцию, за то, что не интересовался творящимися вокруг него событиями. Ох, если бы он за эти месяцы нашел хоть несколько минут и зашел к…

— Твоя работа пока ещё не совсем совершенна, Остиан, — мягко заметил Фулгрим, по-прежнему стоящий за спиной статуи.

Делафур попытался что-то ответить, но не успел: раздался ужасающе мерзкий звук металла, прогрызающего камень, и острие чужеродного меча, вырвавшись из мрамора, прозило его между лопаток.

Мерцающий серый клинок вышел из груди Остиана с грубым звуком треснувшей кости. Скульптор попытался закричать от боли, но его горло заполнилось булькающей густой кровью — меч пронзил сердце. Фулгрим сделал ещё одно движение рукой, и золотой эфес меча уперся в камень статуи, а жуткое лезвие показалось из тела Делафура на пол-локтя.

Кровь лилась изо рта Остиана алым потоком, и глаза его быстро мутнели. Жизнь покидала тело несчастного скульптора, словно вырываемая неким безжалостным хищником.

Последним усилием, подняв голову, Делафур увидел сквозь пелену мрака стоящего перед ним Фулгрима. Тот смотрел на него со смесью презрения и жалости. Показав на окрасившие статую потоки крови, примарх произнес:

— Теперь все идеально.

ГАЛЕРЕЯ МЕЧЕЙ НА ГЛАВНОЙ ПАЛУБЕ «Андрониуса» совершенно изменилась с того дня, когда Люций последний раз бывал в ней. Некогда грандиозная колоннада, оберегаемая громадными статуями великих воинов прошлого, грозно и требовательно взиравших на проходящих мимо Десантников, обернулась каким-то застывшим карнавалом уродов. Образы героев Легиона грубо исказили молотки и долота Летописцев, превратив Детей Императора в странных, быкоголовых чудищ, украшенных мощными кривыми рогами и усыпанной побрякушками броней.

Впереди, почти не оборачиваясь, вышагивал Эйдолон, и Люций почти чувствовал исходящие от лорд-коммандера волны неприязни. Эйдолона до сих пор злило то, с какой легкостью мечник зарубил капеллана Чармосиана, его вернейшего советника в деле обращения Легиона на сторону Хоруса. Встретив Люция перед посадкой на «Тандерхоук», лорд-коммандер с ходу обозвал его «дважды предателем», но это было словно целую эпоху назад — до атомной бомбардировки Поющего Града, положившей конец борьбе лоялистских недоумков.

Люций на блюдечке преподнес лорд-коммандеру превосходный шанс одержать полную победу над защитниками Дворца Регента, а тот просто-напросто выбросил его в помойную яму. После того, как мечник с невольной помощью Соломона перебил свой отряд, восточные подходы к Дворцу оказались совершенно свободными, и Эйдолон повел Детей Императора в атаку, намереваясь обойти лоялистов с фланга и утопить их жалкое сопротивление в море огня и крови. Разумеется, лорд-коммандер вновь продемонстрировал свой «несравненный» талант полководца, проворонив контратаку Десантников Тарвица. Ошибка получилась совершенно непростительной, и, вместо того, чтобы окружить лоялистов, Эйдолон сам едва не угодил в ловушку. Его спасло лишь огромное численное превосходство собственных сил.

Правда, и самого Люция грызли неприятные воспоминания о поединке с Тарвицем под разрушенным куполом, у тела Соломона Деметера. Как и Гарвель Локен когда-то, Саул дрался без всяких понятий о чести, так что мечник посчитал за лучшее бежать, спасая свою жизнь.

Но все это уже потеряло важность. После их с Эйдолоном не слишком славного возвращения на орбиту Истваана III, корабли Воителя начали бомбардировку Поющего Града, стершую в пыль все мало-мальски заметные постройки. Рассыпался каменным дождем Дворец Регента, рухнули даже своды Подземелья Сирен. Ничего живого теперь уже точно не осталось на выжженной поверхности планеты, и Люций ощутил сладкую дрожь при мысли о том, какие превосходные перспективы открывает перед ним будущее.

Мечник даже замедлил шаг, чтобы полнее насладиться высотами славы, на которые вознесет его щедрая судьба, и теми ощущениями, которые он испытает, вновь сражаясь рядом с великолепным примархом. Он как раз проходил мимо статуи лорд-коммандера Телиозы, героя Мэдриванской кампании, и случайно вспомнил, что Тарвиц особо почитал этого воина.

Фыркнув, Люций попробовал представить себе, как вытянулась бы физиономия Саула при виде того, как поработал над Телиозой какой-то ярый, но явно бесталанный скульптор, украсивший лорд-коммандера крутыми рогами и пышными обнаженными грудями.

— Не заставляй апотекария Фабиуса ждать, — процедил сквозь зубы обернувшийся на миг Эйдолон.

Люций оскалился и бросил через плечо:

— Знаю, знаю, но пусть подождет, ничего с ним не случится. Я пока что оцениваю изменения, внесенные в здешнюю обстановку, все-таки несколько месяцев тут не бывал.

— Если бы это зависело от меня, то я бы бросил тебя подыхать на Истваане III, — скрежетнув зубами, пробормотал Эйдолон.

— Ну, вот и хорошо, что не от тебя это зависело, — ухмыльнулся мечник. — Кстати, не поделишься секретом? Как тебе удается сохранять свой пост даже после таких позорных поражений, как сегодняшняя оплеуха от Саула?

— Тарвиц… — прорычал лорд-коммандер. — Заноза в моей заднице с того самого дня, как его по ошибке сделали Капитаном!

— Что ж, сегодня её наконец-то выдернули, — пожал плечами Люций, вспоминая последний взгляд из иллюминатора «Тандерхоука» на бушующие в атмосфере Истваана III черные ураганы, пронзаемые молниями, и грибообразные облака пыли, вырастающие на месте вспышек термоядерных взрывов.

— Ты видел его тело? — спросил Эйдолон.

— Нет, конечно, — покачал головой мечник, — но мы же все видели, что от Дворца ничего не осталось. Никто бы не смог выжить после такого, так что все они мертвы — и Тарвиц, и Локен, и этот возомнивший о себе ублюдок Торгаддон.

Эйдолон не сумел удержаться от довольной улыбки при словах о гибели Тарика Торгаддона, и нехотя кивнул Люцию.

— Это не может не радовать. А что с остальными? Как насчет Деметера и Древнего Риланора?

Люций весело расхохотался, вспомнив смерть Соломона Деметера.

— В том, что Деметер готов, я совершенно уверен.

— Почему?

— Потому, что это я прикончил его, — пояснил мечник. — Он нашел меня, когда я разбирался с Десантниками, охраняющими Дворец, и с радостью пришел на помощь, услышав мой крик о том, что это атака предателей.

Поняв, в чем дело, Эйдолон широко улыбнулся.

— Хочешь сказать, Деметер перебил своих собственных людей?

— Вот именно, да с каким рвением!

Лорд-коммандер не удержался от громкого смеха, и Люций понял, что отношение Эйдолона к нему немного улучшилось — тому понравилась жестокая ирония последних минут жизни Соломона.

Они вновь зашагали по направлению к апотеркариону, и лорд-коммандер переспросил:

— Так что там с Древним Риланором?

— Точно не знаю, — сделал неопределенный жест мечник. — Кажется, сразу после вирусной бомбардировки он скрылся в каких-то потайных ходах под Дворцом Регента. Я, по крайней мере, ни разу его не видел после этого.

— Странно, — задумался Эйдолон. — Совсем непохоже на Риланора, никогда не бежавшего от битвы.

Десантники завернули за угол и вступили в увешанный пергаментными лентами коридор, в конце которого начиналась летница, ведущая ко входу в главный апотекарион «Андрониуса».

— Верно, — согласился Люций, — но Тарвиц сказал мне, что Риланор якобы охраняет что-то важное.

— Что же?

Люций задумался. На миг его посетило странное ощущение, говорящее о том, что вопрос этот куда более важен, чем кажется на первый взгляд.

— Не знаю, — тряхнул он головой, отгоняя наваждение. — По слухам, Риланор нашел какой-то бункер или подземный ангар, но, если это так, то почему Вардус Прааль не пытался бежать тем же путем во время штурма?

— Логично, — кивнул лорд-коммандер. — Скорее всего, его трусливая натура вышла наружу в решающий момент. Да и что бы там не нашел Древний, сейчас он погребен под тысячами тонн радиоактивного шлака.

Они начали спускаться по ступенькам, и Люций спросил:

— Кстати, а что вообще собирается делать со мной апотекарий Фабиус?

— Ты что, боишься? Я точно слышал страх в твоем голосе.

— Нет. Я просто хочу твердо знать, что меня ждет.

Эйдолон не промедлил с ответом:

— Совершенство.

ТИШИНА НАВСЕГДА БЫЛА ИЗГНАНА С ПАЛУБ «Гордости Императора», её коридоры теперь заполняла беспрестанная, грохочущая какофония звуков, издаваемых ретрансляторами. Послушав записи композиций Беквы Кински, написанных к грядущей «Маравилье» и исполняемых на созданных ею чудовищных инструментах, Фулгрим пришел в восторг и повелел наполнить ими весь свой флагман. За несколько недель непрерывной передачи динамики словно охрипли, и от этого «музыка» начала звучать ещё более кошмарно и невыносимо.

Омерзительное существо, некогда бывшее прекрасной, молодой и талантливой художницей Сереной д’Ангелус, брело по одному из ярко освещенных коридоров гигантского корабля, шатаясь от стенки до стенки, будто совершенно пьяное, обрывки одежд девушки покрывали пятна крови и нечистот. Остатки прежде пышных и густых волос свалялись сальными пучками, во многих местах зияли проплешины вырванных с корнем прядей.

Уже давно, закончив портреты Люция и Фулгрима, она навсегда потеряла вдохновение, словно внутреннее пламя Серены, то возвышавшее, то швыряющее оземь, наконец-таки выжгло её дотла. День за днем она безучастно сидела в четырех стенах, не покидая студии, и долгие месяцы со дня прибытия в систему Истваана прошли в пелене безучастности и ужасающих видений.

В голове девушки смешались мечты, кошмары и образы реальности, словно бесталанный пикт-оператор перепутал порядок кадров в ролике. Её мучили видения насилий и извращений, которые никто и никогда не смог бы описать словами или передать на холсте. Сцены убийств, пыток, осквернений, которые свели бы с ума самого волевого из людей, плясали перед глазами Серены, будто в горячечном бреду, и порой казалось, что какой-то безумец пытается убедить её в том, что эти видения — прекраснейшие из возможных.

…Как же она оказалась в этом коридоре?

Время от времени она вспоминала, что должна поесть, и рыскала по студии, не узнавая в зеркале отвратительное, страшное женское лицо, встречавшее её каждое утро, проснувшуюся в лохмотьях или обнаженную, посреди хлама на полу студии. Иногда Серене приходило в голову, что часть видений вовсе не принадлежала к мимолетным ночным кошмарам… Это были воспоминания.

Горючие слёзы хлынули из глаз девушки — она вспомнила, как дико и страшно сегодняшним утром подтвердились её худшие опасения. Проснувшись, она на негнущихся ногах подошла к огромной вонючей бочке в углу студии и сбросила крышку.

«Аромат» разлагающейся плоти и кислотных химикалий ударил её словно молот, и крышка, упав, со звоном покатилась по полу. В бочке, выглядывая из серой гнилостной массы, плавали полурастворенные части по меньшей мере шести человеческих тел. Пробитые черепа, распиленные кости, густой «бульон» разжиженного мяса… Серена не выдержала, и содрогнулась в ужасных спазмах желчной рвоты, стихших лишь через несколько минут.

Оторвавшись, наконец, от бочки, девушка залилась тихими, жалобными слезами, понимая, какое чудовищное преступление совершила. Серена из последних сил пыталась удержать свой израненный разум от падения в пучины безумия, и вдруг из зловонной тины сознания всплыло имя, показавшееся ей спасательным кругом:

— Остиан… Остиан… Остиан…

Словно утопающий, схватившийся за соломинку, она поднялась на ноги, как могла, привела себя в порядок и, плача, в окровавленном рубище, спотыкаясь, побрела к студии Остиана. Он ведь как-то уже пытался помочь ей, а она оттолкнула его, не заметив робкой любви и чистосердечия скульптора. О, как Серена теперь проклинала себя за это!

Остиан мог тогда спасти её. Наконец, добравшись до его студии, девушка надеялась лишь на то, что он не забыл о ней. Переборка оказалась полуоткрытой, и Серена слегка похлопала ладонью по листу гофрированного металла.

— Остиан! — позвала она. — Это я, Серена… пожалуйста… впусти меня!

Остиан не ответил, и она принялась изо всех сил барабанить по металлу, сбивая руки в кровь, выкрикивая имя скульптора и рыданиями моля о прощении. Ответа не было, и в отчаянии Серена рванула переборку вбок, загоняя её в стенные пазы.

Девушка вошла в окутанную полумраком студию, и её ноздри сжались, чувствуя знакомый до жути омерзительный запах. Подняв глаза, она увидела худшую из картин.

— О, нет, — прошептала Серена, глядя на полуразложившийся труп Остиана Делафура, пронзенный поблескивающим серым клинком и навсегда приколотый к величественной статуе Императора.

Упав на колени, она закричала из последних сил:

— Прости меня! Я не знала, что творила! Пожалуйста, прости меня, Остиан!

То, что оставалось от её разума, окончательно рухнуло под этим последним и самым жестоким ударом. Поднявшись, Серена положила руки на плечи скульптора.

— Ты любил меня, — прошептала она, — я же не понимала этого.

Она закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя, как острие меча впивается ей в грудь.

— А ведь я тоже тебя любила, — произнесла Серена и напрыгнула на мрачный анафем.

 

Глава Двадцать Вторая

Мир Смерти/Ловушка установлена/Маравилья

КАК РАССКАЗЫВАЛИ В СВОИХ МИФАХ И ЛЕГЕНДАХ уничтоженные истваанские скальды, Истваан V с самого рождения Галактики был домом изгнанников. Истории говорили, что ещё до начала времен сам Отец Истваан своей песней пробудил Вселенную к жизни, и наделил Певиц Войны даром слышать и понимать музыку творения. Судя по всему, образ Отца Истваана соответствовал довольно часто встречающемся в разнообразных религиях и суевериях типу бога-миротворителя. Правда, с добавлением вольных подробностей о том, как Истваан распространял среди звезд свое семя, и бесчисленные безымянные матери, принимая его, рожали миллионы детей, впоследствии населивших пустынные планеты в предначальные эпохи.

Подобными же аллегориями истваанцы объясняли смену дня и ночи, противоборство суши и морей и бесконечное множество других аспектов мира, в котором жили. В Подземелье Сирен огромные фрески, высокие башни и грандиозные колонны расписывали эти легенды в мельчайших деталях. Там хранилась память о величайших драмах далекого прошлого, о любви, предательстве, крови и смерти, но пламя жестокой бомбардировки Воителя обрушило своды Подземелья и навсегда стерло с лица Галактики культуру истваанцев.

Примеры подобной безумной жестокости встречались и в истваанских мифах, в той их части, где рассказывалось о детях Отца Истваана, отвернувшихся от его вечного света и поведших свои армии в бой против доброго и всепрощающего бога. Началась ужасающая война, и Потерянные Дети, как они теперь звались, потерпели жестокое и окончательное поражение в грандиозной решающей битве. Их армии были стерты с лица Вселенной, но всеблагой Отец Истваан не стал убивать своих оступившихся Детей. Он изгнал их на Истваан V, безжизненный мир черных пустынь и пепельных пустошей.

Запертые на кошмарной планете мрака, Потерянные Дети веками оплакивали свое изгнание из Рая, и горечь страданий искажала их лица до тех пор, пока они не потеряли красоту, доставшуюся от Отца Истваана, и люди не могли смотреть на них без омерзения. Говорили, что эти чудища возвели циклопические башни гладкого черного камня, укрылись в них и долгие века мечтали о мести своим врагам.

Певицы Войны предостерегали людей и не давали им забыть мифы древних времен, говоря, что однажды Потерянные Дети вернутся и жестоко расправятся с теми, кто одержал над ними победу на заре времен.

Неважно, содержалось ли в истваанских легендах зерно истины, или они от начала и до конца представляли собой набор аллегорий, но, в облике Легионов Воителя, Потерянные Дети вернулись и отомстили.

В СЕРО-ПЕПЕЛЬНЫХ НЕБЕСАХ Истваана V плыли темные облака, собираясь в грозовые тучи на юге огромной долины, где шла подготовка к битве за власть в Империуме.

«Не самый впечатляющий пейзаж для воспетого в легендах мира», — подумал Юлий Каэсорон, вдыхая воздух, словно пропитанный промышленной вонью и подбрасывая керамитовым ботинком горсть черной земляной пыли, мелкой и зернистой, будто песок, но твердой и скрипучей, словно стеклянная крошка.

Несколько недель назад, когда Юлий впервые ступил на мрачные земли Истваана V, его встретили завывания ветра в черных песчаных дюнах, отдающиеся жутким и скорбным эхом в башнях и зубцах древней крепости, оседлавшей пологий горный хребет, окружающий северный край огромной пустоши. Сожженные истваанские картографы называли её Ургалльской Низменностью, крупнейшей пустыней планеты. Безликая равнина, усеянная обломками безжизненных холмов и выщербленных скал, на которые угрюмо взирала гигантская черная твердыня. Кто возвел её, так и осталось неизвестным, хотя некоторые анализы Механикумов указывали на цивилизацию, исчезнувшую за миллионы лет до появления человечества на Старой Земле.

Стены её были сложены из невероятно гигантских блоков гладкого, стекловидного и очень прочного камня, каждый размером не меньше «Ланд Рейдера», и вырезанного с такой высокой точностью, что даже глаза Десантников не могли отыскать линии соединения камней. Сама память о строителях крепости давно обратилась в прах, но эта твердыня, их наследие, выстояла под напором эпох, утратив за прошедшие тысячи веков лишь несколько фрагментов южной стены.

Впрочем, даже столь незначительная утрата сделала её непригодной в качестве крепости, способной выдержать штурм нескольких Легионов Астартес. Однако же, как укрепленная линия обороны, руины подходили просто идеально. Стена тянулась примерно на двадцать километров с запада на восток, достигая тридцати метров в высоту, и подходы к ней прикрывали огромные наносы черного песка, над которыми возвышались башенки, усыпанные бойницами.

Приняв руководство фортификационной командой, Фулгрим с невероятной энергией взялся за тяжкий труд по превращению руин старой крепости в несокрушимый бастион, достойный Воителя.

Вайросеан и Каэсорон повсюду следовали по стопам Примарха, надзирая за многотысячными землеройными отрядами Механикумов, разгребающими песчаные завалы у гигантской стены и возводящих ряды траншей, бункеров и редутов на всем протяжении долины у древней твердыни.

Во тьме у стен скрывались сотни батарей ПК— и ПВО, ждали своего часа мощнейшие орбитальные торпеды, установленные на мобильных платформах и укрытые до поры в горных пещерах. Фулгрим ручался головой перед Хорусом, что ни одна бомба или ракета, выпущенная из космоса, не достигнет Истваана V, больше того, ни один вражеский корабль даже не сможет выйти на пригодную для залпа орбиту. Если лоялисты пожелают уничтожить верные Воителю армии, им придется высадиться на поверхность планеты.

Примарх Детей Императора стоял на смотровой площадке одной из башен, как всегда прекрасный в своей боевой броне, блестящий керамиту которой покрывала ярко-фиолетовая краска. Новое, улучшенные глаза Юлия позволяли ему различить сотни тончайших оттенков на каждой из пластин доспеха, по-новому изукрашенного мастерами и кузнецами Легиона. Плавные изгибы брони подчеркивались уникальными узорами, а Имперского Орла, удаленного с грудной части лат, сменила изящная резьба по отполированному керамиту.

Серебром и золотом светились края каждого фрагмента доспехов, и сцены, представляющие недавние деяния III Легиона во славу Хоруса, занимали большую часть их поверхности. Из-за этого броня казалась совершенно церемониальной и бесполезной в бою, но такое впечатление было в корне неверным.

— Превосходное зрелище, друзья мои, не так ли? — спросил Феникс, глядя на гигантский бульдозер размером с небольшого Титана, сгребающего сотни тонн песка и щебня возле котлована, вырытого под фундамент нового бункера.

— Просто великолепное, — совершенно апатичным голосом отозвался Юлий. — Воитель будет доволен, я совершенно уверен.

— Ну, разумеется, — кивнул Фулгрим, пропустив иронию в голосе своего Первого Капитана мимо ушей.

— Когда же Хорус, наконец-то, почтит нас своим присутствием? — поинтересовался Юлий.

Феникс обернулся, услышав недовольство в голосе собеседника. Улыбнувшись, примарх провел ладонью по распущенным белым локонам, и Каэсорона захлестнула волна восхищения своим прекрасным вождем. После визита к Хорусу Фулгрим уже несколько недель избегал грима, туши и помады, и все больше походил на самого себя прежнего, великого, невероятно совершенного воина.

— Скоро, Юлий, скоро. И следом за ним явятся Легионы Императора! Я понимаю, что наши теперешние труды кажутся тебе утомительными, но того требуют планы Воителя. Так нужно для нашей будущей великой победы!

Каэсорон пожал плечами, его чувства изнывали от скуки и молили о хоть каком-то возбуждении.

— Это просто унизительно. Вряд ли Воитель мог придумать более жестоко, чем запретить нам участвовать в великой битве на Истваане III и отправить сюда. Я словно превратился в грязного раба-землекопа, и уже видеть не могу эту проклятую пустыню и голые серые скалы!

— Это наша задача в великом плане Воителя, — тут же сподхалимничал Марий, но Юлий заметил, что и Третий Капитан не в востоге от происходящего. Ему куда больше пришлось бы по душе участие в жестоких боях по искоренению слабости и лжи из рядов Легиона, ведь бои на Истваане III, судя по рапортам Эйдолона, действительно были славнее любых из прежде пройденных Детьми Императора.

В последнем сообщении говорилось о гибели Соломона Деметера, но, в отличие от шока, вызванного смертью Ликаона, Юлий не испытал почти никаких эмоций, узнав о смерти бывшего боевого брата. Его чувства огрубели настолько, что лишь самые жуткие или прекрасные события могли пробудить интерес Первого Капитана. Он думал о Соломоне без грусти, лишь слегка сожалея о том, что даже столь умелый воин, как Деметер, оказался несовершенным, а значит, заслужил свою судьбу.

— Именно так, Марий, — кивнул Фулгрим. — То, что мы делаем — жизненно важно, Юлий, и Хорус не зря доверился именно нам. Он знал, что лишь Дети Императора обладают совершенством, необходимым для идеального проведения в жизнь его замыслов.

— То, что мы делаем, — дерзко ответил Каэсорон, — могли бы спокойно выполнить адепты Механикумов или привычные к такому Железные Воины Пертурабо! Это унижение для нашего Легиона! Мы расплачиваемся за провал с Железными Руками…

Феникс внутренне взъерошился. Да, он и сам был вне себя от гнева, после того, как Хорус не позволил ему учавствовать в битве за Истваан III — и да, из-за неудачи с Феррусом Манусом — но позже понял, что винить должен только себя, и с головой окунулся в создание неприступной крепости для Воителя.

Скоро здесь окажутся десятки тысяч верных Императору воинов, горящие желанием уничтожить их, и битва, что разгорится здесь, определит судьбу Империума до конца времен!

— Может, ты и прав, — прорычал Фулгрим, — но мы доведем наш труд до конца!

ПОСЛЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ОСТАТКОВ ЛОЯЛЬНЫХ Императору воинов на Истваане III, армии Хоруса отправились к орбите пятой планеты системы. Могучая флотилия боевых кораблей и транспортных судов несла на своих палубах и трюмах неисчислимые силы четырех Легионов, Десантников, беспрекословно верных Воителю — и только ему.

Гигантские посадочные модули войск бывшего Имперского Коммандера Файля доставили на поверхность Истваана V миллионы солдат, бронетанковые подразделения и артиллерийские батареи. Вслед за ними взметнули черный песок мощные двигатели километровых транспортников Адептус Механикус, перенесших в мир смерти «Диес Ирэ» и её сестер-Титанов из Легио Мортис. Темные служители Духа Машины готовили свои чудовищные устройства к грядушей великой битве, в которой потребуется вся их смертоносная мощь.

Окончательная победа на Истваане III была куплена ценой множества жизней, но она закалила Легионы Хоруса в крови бывших собратьев, и это долгое сражение оказалось необходимым, первым и самым важным шагом на пути к спасению Империума от власти лживого Императора. Конечно, предстояло ещё немало тяжелых и страшных битв, но армии Воителя уже осознали, что могут и должны убивать своих братьев-Астартес. Лакеям же Императора потребуется ещё много времени, чтобы обрести решимость проливать кровь тех, с кем ещё совсем недавно они дрались рука об руку.

«И эта мягкосердечность погубит их», — предрек Хорус.

АТМОСФЕРА В «МАЛЕНЬКОЙ ВЕНЕЦИИ» словно звенела от повисшего напряжения и ожидания чего-то несравненно грандиозного. Множество людей занимали кресла и лавки в зале, рассаживались в открытых ложах и немного пришибленно оглядывали развернувшийся во всем великолепии карнавал фресок, скульптур и картин, перегружавших восприятие диким буйством красок и форм. Около тридцати сотен Астартес, вернувшихся на «Гордость Императора» с Истваана III, заняли большую часть огромного зала, и шести тысячам Летописцев приходилось буквально втискиваться в оставшееся свободным пространство. Взолнованный шепот, умноженный числом собравшийся и великолепной акустикой «Ла Венице», грохочущими волнами прокатывался от сцены до выхода.

Сегодня ночью, наконец, должна была состояться долгожданная «Маравилья» Беквы Кински, посвященная Фулгриму.

«Маленькая Венеция» покрылась слоями красочных росписей, повсюду сверкала позолота, фривольные гипсовые барельефы теснились на потолке, резные перильца драгоценных пород дерева разделяли ряды зрителей в партере, на многочисленных панелях, притороченных к ложам, виднелись картины, демонстрирующие несдержанный полет фантазии здешних художников. По своему великолепию «Ла Венице» теперь практически не имела себе равных, за исключением разве что театров в крупнейших и наиболее богатых ульях Терры. Да и то, вряд ли хоть один из них мог похвастаться такими безумными затратами, вложенными в обстановку, и столь грандиозным набором имен художников, скульпторов и архитекторов, по собственной воле участвовавших в переделке зала.

Драгоценный паркет, уложенный расходящимися от авансцены плавными дугами, сменялся за последним рядом кресел мозаичным полом, невидимым под сандалиями тысяч Летописцев, которым не хватило сидячих мест, но никто и не подумал уйти и пропустить столь великолепное представление. В полукруглых стенных нишах скрывались статуи известнейших актеров и музыкантов Терры, а также многочисленные, куда более редко встречавшиеся прежде, скульптуры, воплощающие пророков декаденства и гедонизма. Среди них можно было заметить и странные, кажущиеся мимолетно знакомыми статуи мускулистых андрогинов, быкоголовых существ с могучими кривыми рогами.

В дальнем краю зала шесть высоких колонн белого мрамора поддерживали бельэтаж, переднюю часть которого украсили изысканные аппликации по белоснежной штукатурке.

С основания балкона свисали латунные клетки с разноцветными певчими птицами, чье беспрерывное чириканье вливалось в надсадный шум разговоров зрителей и грохот настраивающегося оркестра. Тяжелый аромат благовоний, горящих в развешанных по залу кадилах, делал воздух в «Ла Венице» неприятным, почти удушливым.

Лихорадочное ожидание зрителей достигло пика, когда музыканты в оркестровой яме, наконец, окончательно настроили свои невиданные инструменты, каждый из которых выглядел как чудовищное переплетение труб разного диаметра, огромных мехов и гудящих, сыплющих искрами энергогенераторов. Мало того, каждый инструмент был подключен к пугающих размеров штабелям усилителей, специально собранным Механикумами для сегодняшней «Маравильи». Беква Кинска надеялась, что с их помощью ей удастся достаточно точно воспроизвести незабываемую волшебную музыку из Храма Лаэра.

Разноцветные лучи прожекторов, проходя сквозь размещенные в ключевых местах призмы, озаряли собравшихся в «Ла Венице» ослепительными радугами, освещая каждый уголок зала миллионами невиданных оттенков. Целая армия ткачей не покладая рук трудилась над монструозным занавесом, и сейчас ярчайшие огни рампы освещали вышитые на красном бархате образы из пикантных легенд древности, обнаженных людей, животных и жестокие батальные сцены.

На фронтоне, возвышаясь над огромной сценой, озаряемый одним лишь люминосфером, висел портрет примарха детей Императора кисти пропавшей непонятно куда Серены д’Ангелус. Всем видевшим её, картина открывалась по своему, неизменным оставался лишь тайный, тихий ужас, неминуемо вползавший в сознание зрителя, и внимательно изучавший сокровеннейшие его мысли.

Ещё несколько работ Серены можно было найти среди прочих под сводами театра. Колоссальные фрески, изображающие громадных змей и чудищ из древних легенд, во всевозможных позах спаривались с обнаженными людьми и ксеносами со всех концов Галактики.

Даже в столь огромной аудитории, как зал «Ла Венице», Астартес явно оказались в тесноте. Хоть они и сняли боевую броню, оставшись в тренировочной форме, Летописцы, занявшие места за спинами воинов, вынуждены были вставать на сиденья кресел и вытягиваться в струнку, чтобы увидеть происходящее на сцене.

Капитаны Легиона с удобством устроились в ложах, размещенных по стенам с обеих сторон зала. Им открывался превосходный вид на авансцену, тем более что до лож восторженные Летописцы добраться не успели, и их фасады были выдержаны в аккуратном, классическом стиле, с резными пилястрами по бокам.

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

— Великолепно! — выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.

Мечнику хотелось смеяться и плакать, он вдруг ощутил ужасный, бесцельный гнев — но тот немедленно схлынул, оставив Люция в смертном унынии и меланхолии. Вновь сменившись, музыка тут же разорвала в клочья его тоску, сменив её чувством небывалой, восторженной свободы и ясной уверенности в том, что прежняя его жизнь была лишь прелюдией к чему-то невероятно, непредставимо грандиозному.

Беква Кинска, словно одержимая, металась на дирижерском подиуме, пронзая и избивая воздух дирижерским жезлом, её волосы метались вслед за неё подобно хвосту синей кометы. Люций с огромным трудом оторвал взгляд от прекрасной женщины и оглядел зал, стараясь понять, какое впечатление производит величественно-жуткая музыка на окружающих.

Он видел лица, вожделенно взирающие на сцену, людей, не верящих своим ушам от божественного наслаждения; глаза, наполняющиеся неведомой силой, когда диссонансные звуки, врываясь в головы зрителей, перешептывались с душой каждого из них, вызывая странные желания из её глубин.

Однако же отнюдь не все собравшиеся оказались в силах по праву оценить творящееся перед ними волшебство, и Люций со злостью увидел, как многие Летописцы, скрючившись в креслах, или рухнув наземь, зажимают руками уши и извиваются в агонии при каждом новом взлете мелодии. Он заметил худощавую фигуру Эвандера Тобиаса, и его гнев усилился при виде того, как неблагодарный архивариус пробирается к выходу во главе группки своих товарищей-писцов.

Внезапно сидящие рядом с ними Летописцы вскочили со своих мест и набросились на беглецов, и сбив с ног, принялись жестоко избивать. Минуту спустя все было кончено, и зрители вернулись к своим креслам, вновь уставившись на сцену. Люций испытал гордость за собравшихся, ещё раз вспомнив, как тяжелая ступня одного из Десантников раскроила одним ударом старый череп Эвандера Тобиаса. Похоже, больше никто в зале не обратил внимания на случившееся, словно так и должно было быть, но мечник почувствовал, что отголоски кровавой бойни расползаются по залу подобно вирусу или цепной реакции в атомном заряде.

А музыка все росла, взметалась к сводам и билась о стены «Ла Венице», словно зарождающийся ураган, пока вдруг не оборвалась невыносимым крещендо и, секунду спустя, зазвучала вновь, даруя уже какие-то совершенно невероятные высоты ярчайших ощущений.

Юлий Каэсорон, сидевший за спиной Фулгрима, вскочил, чувствуя, как громовые ритмы разрывают его тело и душу на атомы. А наслаждение лишь усиливалось, продолжаясь в плавной мелодии, перетекающих друг в друга звуков, и мечник вдруг по-новому ощутил свою плоть — казалось, каждую клеточку её наполняют примитивные, простейшие чувства, что испытывали ещё далекие предки человека. Юлию словно открылся новый мир, целая Вселенная, прежде скрытая от него воспитанием, обучением и тренировками Космического Десантника. Ощущение обмана и лжи бесцельно потерянных десятилетий вернулось, резкое, схожее с ударом из-за угла.

В этот миг на сцене засветились голоэкраны, и мощные лампы озарили безумные декорации «Маравильи». Дизайнерам удалось воссоздать обстановку в Храме Лаэра максимально точно, с маникальным вниманием к деталям. Жгущие глаза цвета и неестественные формы Храма перенеслись на борт «Гордости Императора» руками художников и скульпторов, пораженных его магией.

Безумные вспышки света заплясали по театру, и даже Юлий, с его нечеловеческой ловкостью и остротой чувств, на миг потерял равновесие под новым ударом музыки, хлынувшей из оркестровой ямы. На этот раз в мелодии звучали мрачные полутона, и она навевала грусть и саднящую тоску близящейся неотвратимой трагедии. Волны гармоник катились по «Ла Венице», накрывая зрителей с головой, вновь вдыхая в них ту энергию и те ощущения, что они впервые испытали год назад на Лаэре — кто-то — войдя в Храм с болтером вслед за Фулгримом, кто-то — с пиктером и мольбертом вслед за Беквой и Каэсороном.

Эффект оказался ожидаемым, но от этого не менее потрясающим. Дрожь наслаждения прошла по собравшимся, словно они на миг превратились в единое живое существо, а волшебные ноты музыки продолжали ласкать их тела и души, проникая во все уголки. Нечеловеческие цвета полыхнули в воздухе, возникнув словно из ниоткуда, и, в миг, когда музыка взлетела на новую, уже неописуемую словами высоту, над сценой загорелся второй яркий прожектор, вырвавший из тьмы стройную фигуру Коралины Асенеки, примадонны великой «Маравильи».

Никогда прежде Юлию не доводилось слышать выступлений Коралины, и он оказался совершенно не готовым к абсолютной виртуозности и уникальной силе её голоса. Плавный тон пения Асенеки казался идеальным, он вступал в диссонанс с дергаными ритмами симфонии Беквы и достигал столь высоких нот, что казались недоступными человеку. Коралина же легко преодолела грань, и энергия её дивного сопрано вырвала Юлия за пределы пяти доступных ему чувств, меру наслаждения которых уже нельзя было превысить.

Он подался вперед, свесившись над краем ложи, и безудержно захохотал, не в силах противостоять яду блаженства, превратившего его кровь в бурлящее ледяное пламя. С размаху прижав к ушам ладони, Каэсорон сумел немного опомниться и даже услышать голоса хора, уже давно подпевавшего Коралине. Их поддержка, казалось, помогла Асенеке и её сопрано добраться до нот, которых уже точно не могли слышать смертные — но слышали Дети Императора, принявшие в себя имплантаты Фабиуса Байля, извлеченные из уничтоженных ими лаэран. Юлий, в краткий миг просветления, понял, что эта музыка и эти песни никогда не предназначались для людских ушей.

Чудовищным усилием Каэсорон отвернул голову в стороны от певицы и медленно оглядел «Маравилью», борясь с наслаждением и обдумывая то, что видел и слышал со сцены. Неужели во Вселенной жили существа, способные слышать музыку столь ужасающей силы и сохранять трезвый разум? Из ниоткуда, Юлию пришло в голову сравнение мелодии и песни с родовыми криками прекрасного и страшного божества, пробивающего себе путь в реальность…

Эйдолон и Марий, заметил Первый Капитан, наслаждались представлением столь же сильно, как и он сам, и недвижно сидели на пышных креслах, прикованные к ним невыносимым восторгом, словно цепями. Челюсти обоих воинов широко распахнулись, словно они пытались подпевать Коралине Асенеке. Однако же, неудержимая паника сияла в их глазах, Десантники со страхом понимали, что из их разинутых до хруста костей ртов исходит лишь нечто неслышимое другим. Со стороны воины напоминали гигантских змей, раззявивших пасти и собирающихся целиком проглотить несчастную жертву. Тряхнув головой, Юлий понял, что из глоток его собратьев все же исходят мерзкие, жалкие вопли на самой грани доступной ему слышимости, и испугался за друзей, решив вдруг, что примарх может убить их на месте за столь наглое неуважение к волшебному таланту певицы.

Но Фулгрим не обращал внимания на своих последователей, он, вцепившись в бортик Гнезда Феникса, наклонился вперед, к сцене, словно идя навстречу порывам ураганного ветра. Белые волосы рассыпались по плечам, темные глаза сверкали фиолетовым огнем, мерцающим в «такт» какофонии.

— Что происходит? — завопил Каэсорон, но мелодия подхватила его голос и, сделав частью себя, унесла в никуда. Все же услышав, примарх повернулся в его сторону, и Юлий испустил ещё один безумный крик, увидев в фиолетовых глазах Фулгрима эпохи безбрежной тьмы, галактики, полные угасающих звезд, и неизвестную силу, струящуюся из их глубин.

— Лучшее, что можно представить, — тихо прошептал примарх, но его голос заставил Юлия рухнуть на колени в благоговейном страхе. — Хорус говорил мне о силе, но я и не надеялся, что…

Каэсорон упустил последние слова Феникса, пораженный тем, что видит сопрано Асенеки и сопровождающую его мелодию. Музыка, разлившись по залу, окружала зрителей подобно огромному живому созданию, и многочисленные возгласы и выкрики собравшихся говорили о том, что Юлий не одинок в своем видении. Секунду спустя перед глазами Первого Капитана развернулась ужасающая и захватывающая картина: Летописцы, потеряв рассудок от страха и блаженства, набрасывались с кулаками, ногами и зубами на лучших друзей, стремясь затушить бушующее внутри них пламя чужой или собственной кровью. Большинство, впрочем, накинулось на соседей с не столь смертоносными, но не менее низменными целями, и скоро вся «Ла Венице» обратилась в огромное раненное чудовище, извивающееся в конвульсиях смерти и наслаждения.

Но не только на Летописцев подействовала ожившая музыка. И Астартес оказались не в силах противостоять ужасающей мощи «Маравильи». Их разум, разум простых воинов, не выдержал перенапряжения чувств, вид льющейся крови окончательно сорвал с Десантников оковы рассудка, и они начали действовать единственным известным им путем, пытясь найти успокоение в привычном смертоубийстве. Оргия уничтожения охватила Детей Императора, и вскоре кровь Летописцев как ручиек стекала по ступеням вниз, к авансцене, на которой не умолкала ожившая музыка Беквы Кински

Юлий услышал громогласный, потрескивающий и шипящий звук, словно кто-то бешено рвал в клочья огромное полотно из парусины, и, обернувшись, увидел гигантский портрет Фулгрима, корчащийся на холсте и растягивающийся во все стороны, словно пытась вырваться из рамы. Яркое пламя сверкнуло в глазах двойника примарха, и раздался стонущий крик, оставивший в душе Каэсорона сквозную рану, отравленную чудовищной жаждой блаженства и обещаний ужасных наслаждений.

Призрачные огоньки, устремившиеся ввысь из оркестровой ямы, разом вспыхнули по всей «Ла Венице», они напоминали нечто вроде жирной слизи, подсвеченной внутренним электрическим светом. Приглядевшись, Юлий понял, что огоньки вылетают из раструбов странных инструментов, превращаясь из звуков мелодии в полуживых, змееподобных существ с текучей, сияющей и многоцветной плотью. Безумие и похоть струились в их телах, и те, кого касались щупальца призрачного света, немедля отдавались самым диким мрачным желаниям своего подсознания.

Оркестранты играли так, словно их тела уже не принадлежали им, лица музыкантов обратились застывшими в ужасе ритуальными масками, а руки неистово метались по пультам и трубкам инструментов, управляемые чьей-то чужой волей. Мелодия крепко держала музыкантов в своих тисках, не давая и думать о том, чтобы прекратить игру.

Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте. Конечности певицы болтались в воздухе, скрученные подобно жгутам мокрого белья, и Первый Капитан очень четко услышал, как треск её костей вливается в какофонию миллиона мелодий, заполнивших «Маленькую Венецию». Коралина была мертва, жизнь угасла в её глазах, каждая кость в её теле обратилась в прах — а песня все лилась из перекрученного горла.

Безумие, кровожадность и похоть, охватившие «Ла Венице», достигли новых высот, плоть каждого из собравшихся в зале уже занялась жарким огнем наслаждений, эмоций и звуков, струящимся со сцены. Юлий видел, как Астартес забивали Летописцев до смерти, взрывали их как шарики с колой, пили их кровь, пожирали дымящееся мясо, срывали острыми обломками остей кожу с полуживых тел и заматывались в сочащиеся сукровицей куски, словно в плащи из жутких ночных кошмаров.

Грандиозная оргия смертных зрителей продолжалась на залитом кровью полу, где живые и мертвые тела обращались в орудия темной энергии, вторгающейся в реальный мир и с радостью встречающей каждый акт жестокого насилия.

В центре безумия извивалась Беква Кинска, дирижирующая творящимся вокруг неё хаосом с бредовой улыбкой торжества на губах. Она с величайшим обожанием взирала на Фулгрима, и Каэсорон читал в глазах создательницы «Маравильи», что та искренне считает творящееся в «Ла Венице» величайшим достижением своей жизни.

Внезапно раздался ужасающий вопль, заглушивший на миг даже жуткую какофонию шумов в зале и на сцене. Отыскав глазами его источник, Юлий со страхом увидел, как изуродованное тело Коралины Асенеки поднимается в воздух, а её конечности, прежде безвольно мотавшиеся независимо от тела, вдруг обретают прочность и вытягиваются в стороны. Какая-то неведомая сила овладела останками певицы и начала извращать их в новую, отвратительную форму. Сломанные руки и ноги исцелились и выпрямились, вновь став изящными и стройными, кожа и плоть приобрели нежный, светло-фиолетовый цвет. Прежнее платье из сияющего светло-голубого шелка обратилось полосками блестящей черной кожи, не скрывающей гибкую красоту нового тела, воспрянувшей из груды изуродованной плоти.

Из ниоткуда донесся чудовищно мерзкий, влажный звук, и силы, удерживающие примадонну в воздухе, отпустили её. Существо, прежде бывшее Коралиной Асенекой, с мягким изяществом приземлилось в центре сцены.

Никогда прежде Юлию не доводилось созданий столь привлекательных и отталкивающих одновременно. Стоящее на авансцене обнаженное женоподобное существо вызывало у него разом и дикое отвращение, и пробуждало грызущее изнутри влечение, теплющееся в самом низу живота. Волосы, собранные в косы наподобие тонких рогов, обвивали стройную шею и тонкое лицо с огромными блюдцами зеленых глаз, клыкастым ртом и похотливыми пухлыми губами. Тело создания выглядело совершенным, словно вышедшим из-под резца гения. Гибкое и чувственное, существо обладало одной лишь грудью, и торс его покрывали мерзкие татуировки и пронзали серебряные кольца и штифты. Вместо ладоней и предплечий у явившейся из ниоткуда имелись огромные мерзкие клешни, похожие на крабьи, жуткое сочетание влажной плоти и ядовито-красного хитина. Но, несмотря на смертоносные клешни, существо излучало тревожную соблазнительность, и Каэсорон почувствовал шевеления в тех областях разума и тела, что ни разу не были востребованы со дня его вступления в ряды Астартес.

Создание в теле Коралины Асенеки сделало шаг вперед с текучей, кошачьей грацией, и каждое движение её благоухало сексуальностью, сулившей темные наслаждения и удовольствия, неведомые смертным. Страстное желание отведать их пронзило Каэсорона, и он едва не выпрыгнул из ложи. Сдержавшись страшным усилием воли, Юлий продолжал не отрываясь смотреть на сцену, где оно… она не торопясь повернулась в направлении хористов, и, пристально уставившись на них своими бесконечно древними глазами, откинула точеную головку и завела песнь сирены, столь душераздирающей тоски и зовущей красоты, что Каэсорону пришлось заткнуть уши и охватить кресло ногами.

Прежде чем призывные нотки умолкли, безвольные оркестранты подхватили их, и усилили многократно. Глядя на хористов, Юлий с изумлением наблюдал, как многие из них, издираясь в спазмах, подобных тем, что терзали тело Коралины, с тем же треском костей обращаются в пятерых манящих и отвращающих существ. Остальные, видимо, оказавшиеся недостойными, рухнули наземь окровавленными мешками плоти и костей, их жизни будто послужили источниками силы для превращения других. Присоединившись к явившейся первой «сестре», создания спрыгнули в зрительный зал и закружились в хороводе щелкающих клешней и звериных криков.

Шесть тварей двигались с упругой, животной ловкостью, и каждое движение их бритвенно-острых клешней сопровождалось фонтанами крови из разрезанных артерий и падением отсеченных рук, ног и голов.

Беква Кинска погибла первой, чудовищная клешня вонзилась в неё сзади и вышла из грудной клетки, сопровождаемая треском костей и брызгами крови. Но, даже умирая, певица улыбалась при виде чудес, главным устроителем которых была она, величайший гений музыки в истории человечества. Остальных оркестрантов разорвали на куски прекрасные чудовища, двигаясь со злобной похотью и невероятной скоростью, о которой даже Юлий мог лишь мечтать.

И мелодия «Маравильи» разом стихла, лишившись музыки, проводники которой сгинули в ласковом водовороте жестоких клешней. Юлий закричал, ощутив внутри себя необъятную пустоту, отсутствие музыки отзывалось пылающей болью в его костях.

Но, хотя мелодия хаоса больше не звучала, «Ла Венице» по-прежнему представляла собой жуткое место. Убийства и совокупления волнами крови прокатывались по залу, и, хотя крики агонии и стоны экстаза понемногу начали заглушаться воплями боли, исчезновение музыки вызвало новый приступ кровавого безумия.

Каэсорон услышал, как Марий издает хриплый крик утраты, и, повернувшись к боевому брату, успел увидеть, как тот выскакивает из Гнезда Феникса. Фулгрим смотрел ему вслед, тело примарха вздрагивало от полноты чувств и наслаждения, и Юлий, нетвердо держась на ногах, выглянул из-за бортика ложи. Вайросеан, порывшись в окровавленных руинах оркестровой ямы, добыл себе один из странных инструментов, изобретенных Беквой Кинской.

Это было длинное трубчатое устройство, которое Марий положил на сгиб руки, словно длинноствольную винтовку, и пальцы его забегали по шифтам инструмента, добиваясь вибрации, схожей по тону с ревом цепного меча. Пока Каэсорон следил за Третьим Капитаном, безуспешно пытающимся воспроизвести утраченную мелодию, Дети Императора со всего зала сбежались к сцене и, расхватав оставшиеся инструменты, последовали за Марием в его бесплодных усилиях.

Сделав глубокий вдох, Юлий покрепче уцепился за бортик ложи, чувствуя, что ноги его не держат.

— Я… что…? — исчерпав текущий словарный запас, он с надежной в глазах посмотрел на стоящего рядом Фулгрима.

— Превосходно, не правда ли?! — оживленно спросил тот. Кожа примарха блистала, словно лучась неведомой энергией, глаза горели ярким огнем. — Госпожа Кинска пронеслась перед нами словно пылающая комета! Все, подняв головы, в восхищении смотрели на неё и вот — она пропала! Никогда больше мы не увидим никого равного ей, и никто из нас никогда её не забудет.

Первый Капитан хотел было что-то ответить, но в этот мин за его спиной раздался чудовищный грохот. Обернуввшись, Юлий увидел облако пыли, вздымающееся над грудой обломков, в которую превратилась часть зрительного зала. Марий Вайросеан стоял в центре оркестровой ямы, электрические разряды прыгали по его телу, а руки Десантника крепко сжимали превратившийся в оружие музыкальный инструмент. Вновь прозвучал дикий вой, и почти осязаемая звуковая волна пронеслась по «Ла Венице», обрушив один из балконов на противоположной стене. Обломки мрамора и пыль штукатурки разлетелись по залу, а стоящие рядом с Марием Дети Императора радостно завопили, вторя заговорившему инструменту.

Секунды спустя, каждый из них перенастроил свои устройства и крещендо хаоса возобновилось с новой силой, воющие удары звуковой энергии разрывали «Ла Венице» на части. Чудовищные женоподобные твари собрались вокруг Вайросеана, вплетая свои неествественные крики наслаждения в бредовую музыку, создаваемую Десантником.

Марий направил свой инструмент в толпу и взял оглушительную басовую ноту, отозвавшуюся новым ужасающим взрывом. Ударный аккорд, словно вой экстаза, обрушился на смертных разрывами перепонок и сотрясениями мозга. Что до оказавшихся в эпицентре, то их беспомощные тела разлетелись на части, а черепа взорвались изнутри, не выдержав диссонансного сверх-шума.

— Мои Дети Императора, — улыбнулся Фулгрим. — Что за прекрасную музыку они творят!

Взрывы плоти и камня метались по «Ла Венице», Марий и остальные Десантники наполняли её мелодией Апокалипсиса.

 

Глава Двадцать Третья

Битва на Истваане V

КАПИТАН БАЛЬХААН, НЕДВИЖНО СТОЯ ЗА СВОЕЙ командной консолью, изо всех сил пытался дышать спокойно. Причина его волнения была ясна — в нескольких шагах от Каптая, на капитанском мостике «Феррума», возвышались три величественные и грозные фигуры. У «штурвала» корабля — пульта контроля двигателей — замер Железный Отец Дьедерик, столь же благоговейно взирая на Примархов, собравшихся на военный совет, на котором предстояло обсудить наилучший способ уничтожения вражеских сил на Истваане V. В любимых древних книгах по истории Терры Бальхаану доводилось читать о многих героях, среди которых своим величием выделялись могучий Хектор, смелый Алехандир и возвышенный Торквиль.

Историки, впрочем, упоминали о том, что все трое были царями своих народов, и, следовательно, их жизнеописания содержали множество ярких, но льстивых и неумеренных преувеличений. Каптай считал все подобные рассказы выдумкой, не веря в полубогов, способных увлекать за собой одним своим видом многотысячные армии — но сегодня, глядя на трёх Примархов, командор «Феррума» признавал свою неправоту. Великие и прекрасные поодиночке, собравшись вместе, они производили неописуемо грандиозное впечатление. У Бальхаана не находилось слов, чтобы описать то восхищенное преклонение, что он испытывал в присутствии владык трех верных Императору Легионов, почтивших своим присутствием мостик его корабля.

Феррус Манус, облаченный в привычную мрачно поблескивающую броню, на голову превосходил в росте обоих своих братьев. Словно упрятанный в клетку снежный лев Медузы, повелитель Железных Рук в волнении ходил из стороны в сторону, ожидая новостей от остальных Легионов. Сам не замечая того, Манус постоянно ударял крепко сжатым серебряным кулаком одной руки по ладони другой, и во всей его фигуре читалось неуемное желание поскорее обрушить месть на головы предателей.

Рядом с мощным, мускулистым и ширококостным Феррусом его брат Коракс, владыка Гвардии Ворона, казался гибким и стройным. Его доспех, выкрашенный в тот же непроницаемо черный цвет, что и у Мануса, отнюдь не блистал, но поглощал малейшие лучики света, осмелившиеся коснуться него. Белая отделка его наплечников, выполненная из слоновой кости, и укрепленные на спине огромные темноперистые крылья контрастно оттеняли его бледное, с острыми, орлиными чертами, лицо. Глаза Коракса напоминали куски неизбывно черного угля, добытого из самых глубоких шахт в вечной тьме, а на латных рукавицах брони зловеще посверкивали очень длинные и крайне острые серебряные энергокогти. За почти час, прошедший с начала совета, Примарх Гвардии Ворона ещё не произнес ни единого слова, но Бальхаан по рассказам о Кораксе знал, что это молчаливый и мудрый воин, не любящий попусту сотрясать воздух.

Третьим был Вулкан, вождь Легиона Саламандр, тот, с кем Феррус Манус дружил сильнее прочих — оба они славились не только воинскими умениями, но и кузнечным мастерством. Его кожа, смуглая и темная, казалась чернее доспехов Коракса, но в ясных глазах светилась мудрость, которой не могли похвастаться умнейшие из ученых Империума. Броня Вулкана поблескивала ярко-зеленым цветом морской волны, но на каждой из керамитовых пластин кусочками кварца и обсидиана изображалось буйно полыхающее пламя. Один из громадных наплечников прежде был черепом огненного дракона, одного из чудовищ, на которых Вулкан сотни лет назад охотился вместе с Императором, с другого же свисала чешуйчатая мантия, способная поспорить в прочности и жаростойкости с адамантием — шкура, содранная с такой же могучей твари Ноктюрна.

В руках Вулкан держал виртуозно сработанное оружие с обоймой верхней зарядки, перфорированный ствол которого имел форму извивающегося дракона. Бальхаану доводилось слышать об этом автогане, медно-серебрянное тело которого вышло из кузницы Ферруса Мануса в качестве дара брату-примарху. Видя, что ныне оружие вновь оказалось у Вулкана, Каптай ощутил приступ гордости за темнокожего воина, столь ярко показавшего свою верность дружбе с Манусом, решив воспользоваться его даром в грядущей битве.

Сам факт того, что он стоит в десятке шагов от столь великих, могущественных и знаменитых воинов казался Бальхаану величайшей честью, оказанной ему. Он старался сохранить в памяти каждое слово, каждый жест Примархов, чтобы будущие капитаны «Феррума» знали о том, что именно на их корабле когда-то собрался совет, положивший конец предательству Хоруса.

Все последние недели Каптай подстегивал корабельную команду, круглые сутки не покидая капитанского мостика, добиваясь от «Феррума» максимально возможной скорости, и, когда новый флагман Мануса вышел из Имматериума в системе Истваана, то оказалось, что прибыли они одновременно с флотами Гвардии Ворона и Саламандр. Разведчики, зонды-шпионы и логисты собрали всю возможную информацию о местоположении сил предателей, примархи наметили посадочные зоны и утвердили планы нападения, но до прибытия остальных четырех Легионов, призванных Рогалом Дорном для борьбы с Хорусом, начинать операцию не представлялось возможным.

То, что они приложили все силы к скорейшему прибытию на Истваан V и вынуждены теперь просиживать штаны в ожидании неторопливых собратьев, не имея возможности выполнить волю Императора, окончательно вывело Ферруса Мануса из себя. Однако даже в самом яростном гневе он понимал, что имеющимися силами раздавить окопавшиеся армии Воителя не удастся.

Десять Рот Морлоков разместились на борту «Феррума», лучшие и смертоноснейшие воинов Легиона, и Бальхаан верил, что ни одна сила в Галактике не выстоит против яростного, ураганного напора тысячи терминаторов. Ветераны Железных Рук должны стать острием меча, нацеленного в сердце предателей, и, безусловно, они достойны этой чести. Ведомые Габриэлем Сантаром, Морлоки мечтали отомстить Детям Императора за подлое убийство десяти собратьев, учиненное в Анвилариуме «Железного Кулака».

Оставшаяся часть 52-ой Экспедиции следовала за «Феррумом», но точное время их прибытия оставалось неизвестным, и каждая секунда промедления с высадкой давала предателям возможность лучше укрепить оборонительные позиции.

Легионы Коракса и Вулкана с тем же нетерпением ждали приказа об атаке, но старшина астропатов Кистор по-прежнему не получал сообщений от братьев Ферруса Мануса, вождей Альфа Легиона, Несущих Слово, Железных Воинов и Повелителей Ночи.

— Все наши корабли и десантные суда готовы? — спросил Манус, не отрываясь от обзорного экрана.

— Так точно, повелитель, — кивнул Бальхаан.

— От других Легионов по-прежнему ни слова?

— Никак нет, повелитель, — уныло отозвался Каптай, проверив линию связи с покоями немногих выживших астропатов Легиона. Примарх и капитан «Феррума» обменивались этими фразами каждые несколько минут, ибо Феррус не мог больше терпеть задержки перед неизбежной атакой, да и все его воины жаждали как можно скорее отомстить тем, кто столь низко разорвал священные узы боевого братства.

Вдруг переборка, ведущая на мостик, скользнула в сторону, пропуская двух Морлоков в терминаторской броне. За их могучими спинами возникла костлявая фигура старшины астропатов Кистора.

Стоило тому попасть в поле зрения Ферруса Мануса, как огромный Примарх одним движением подскочил к астропату и сгреб его за плечи своими могучими серебристыми руками.

— Новости от других Легионов? — тряхнул астропата Феррус, его грубое лицо с пылающими ртутным огнем глазами оказалось в считанных сантиметрах от перепуганной физиономии Кистора.

— Да, мой лорд, личное сообщение для вас от четверых братьев-примархов, — прохрипел астропат, подергиваясь от боли.

— Ну и?! Где они? Говори, можем мы начинать атаку или нет?!

— Феррус, брат мой, — разомкнул уста Коракс, в его мягком голосе властно лязгнул металл, — ты задушишь несчастного прежде, чем тот промолвит хоть слово. Отпусти его.

Тяжело и судорожно вздохнув, Феррус отступил от дрожащего астропата, Вулкан же, напротив, шагнул вперед и произнес:

— Теперь спокойно поведай нам, что услышал твой хор.

— Несущие Слово, Альфа Легион, Железные Воины и Повелители Ночи в нескольких часах пути, лорд Вулкан, — тихо ответил Кистор. — Их корабли выйдут из нереальности возле пятой планеты.

— Да! — крикнул Феррус, вздымая вверх руки от радости и оборачиваясь к Кораксу. — Но честь первыми пролить кровь предателей принадлежит нам, братья! Начинаем штурм!

Энтузиазм Мануса оказался заразительным, и Каптай Бальхаан почувствовал, как в его крови зажигается пламя при мысли о том, что уже очень скоро они обрушат на врагов гнев Императора. Его Примарх тем временем вновь заходил по мостику, раздавая приказы направо и налево.

— Морлоки под моим командованием пойдут в авангарде, по фронту атаки. Коракс, пройдешь со своими воинами по правому краю Ургалльской Низменности и затем поддержишь меня в центре. Вулкан, тебе остается левое крыло.

Примархи разом кивнули в ответ, и Бальхаан заметил, что даже невозмутимый Ворон в волнении сжимает и разжимает когтистые кулаки, предвкушая грядущую битву.

— Остальные Легионы начанут высадку после выхода из варпа, — продолжал Манус, его глаза полыхали яростным огнем. — Их задача — оборонять зону высадки и, в случае необходимости, предоставить нам подкрепления.

Крепко пожав руки братьев, он повернулся к собравшимся на мостике старшим офицерам «Феррума»:

— Предатели не ждут нашей атаки так скоро, и поэтому за нами преимущество неожиданности. Император прокляни нас, если мы не используем его!

НО И АРМИИ ВОИТЕЛЯ НЕ ТЕРЯЛИ ВРЕМЕНИ ДАРОМ, и вынужденная задержка Ферруса Мануса превосходно сыграла им на руку. За восемь дней, прошедших со дня их перехода к Истваану V до настоящего времени, Гвардия Смерти, Пожиратели Миров, Сыны Хоруса и Дети Императора разместились в построенных на всей протяженности Ургалльской Низменности укрепрайонах и бункерах, готовясь противостоять бушующей ярости лоялистов. Отряды дальнобойной огневой поддержки занимали позиции на древних крепостных стенах, и батареи Армейской артиллерии пристреливали орудия, намереваясь обрушить на атакующих тысячи тяжелых снарядов.

«Диес Ирэ», превосходя ростом высочайшую из башен, нетерпеливо поводил своими колоссальными орудиями, обрекающими на уничтожение любых, даже самых могущественных, врагов Воителя. Принцепс Турнет удостоился личной похвалы Хоруса за предательство, свершенное им во время битвы за Истваан III.

Около тридцати тысяч Астартес разместились в подземных ходах на северной оконечности Ургалла, их оружие изготовилось к бою и их души наполнились стальной решимостью дойти до конца и сделать то, что должно быть сделано.

Небо мертвой планеты пока ещё оставалось нетронутой пеленой серых облаков, и единственным звуком, нарушавшим призрачные завывания ветра, оставался лязг металла о металл — то покачивались в порывах урагана огромные строительные краны Механикумов. Мрачная тишина нависла над Иствааном V, и каждый мог ощутить в ней признаки надвигающегося События, чего-то такого, что навсегда останется в памяти людей. Но Десантникам четырех предательских Легионов было не до истории — они напряженно коротали последние минуты затишья перед неизбежной кровавой бурей.

Первым знаком её приближения стали тусклые, красно-оранжевые огоньки, появившиеся за облаками и озарившие пески Ургалла отблесками адского пламени. Затем явились звуки — низкое урчание, постепенно возвышающееся от гулкого, басовитого рокота до раздирающего уши визга.

Завыли сигналы тревоги, и облака разошлись рваными серыми лентами, изрешеченные падающими с небес пламенными стрелами, постепенно сливающимимся в неразрывную стену огня.

Несколько бесконечно долгих минут верные Императору силы бомбардировали Ургалл с орбиты, огненная буря невероятной мощи яростно избивала поверхность Истваана V, словно вымещая на ней всю ярость лоялистов. Казалось, что наступил конец времен.

Наконец, апокалиптический ураган стих, и эхо последних взрывов унес свежий ветер, развеявший громадные клубы едкого дыма.

Но Дети Императора и прочие Легионы Воителя почти не пострадали, надежно укрытые в мощной сети блиндажей и бункеров, и теперь готовились встретить бывших собратьев убийственным огнем.

Из своего идеально укрепленного штаба в самом сердце древней твердыни Хорус с улыбкой смотрел на обзорные голоэкраны, на которых мрачное небо Истваана V вновь озарилось огнями тысяч падающих дроп-подов, вошедших в плотные слои атмосферы.

Повернувшись к угрожающе огромной, бронированной сверху донизу фигуре Ангрона и, как всегда, прекрасному и изящному Фулгриму, Воитель произнес:

— Запомните этот день, друзья мои. Лакеи Императора сами явились навстречу своей судьбе.

НЕВЫНОСИМЫЙ БЕСКОНЕЧНЫЙ РЕВ языков огня, лизавших корпус дроп-пода, отдавался в ушах Сантара, и все повышающаяся температура внутри капсулы понемногу превращала её в духовку. Лишь плотные керамитовые пластины брони позволяли Десантникам производить высадку подобным образом, и Габриэль надеялся, что «эффект внезапности», о котором говорил примарх, в сочетании с мощной орбитальной бомбардировкой, позволит им раздавить предателей, пока те не оправились от орбитальной бомбардировки.

Напротив Сантара сидел сам Феррус Манус, незнакомый Первому Капитану меч висел у пояса Примарха, и клинок его бросал золотисто-огненные отблески в серебряные озера глаз повелителя. Помимо них двоих, в дроп-поде разместились ещё трое Морлоков, величайших воинов Легиона, окровавленное острие копья, что пробьет грудь Хоруса… и Фулгрима.

Словно тропический ливень, десантные капсулы, несущие в себе объединенную мощь трех Легионов, неслись к выжженной земле Ургалльской Низменности, сидевшие в них Десантники пылали огнем ненависти к вчерашним собратьям и готовились жестоко и кроваво отомстить им. Сантар часто и глубоко дышал, чувствуя, как с каждым вдохом, проходящим по новым аугметическим легким, жажда уничтожения и гнев, обращенный на Воителя, растут в его изуродованном теле.

— Десять-секунд-до-столкновения! — проскрипел вокс-автомат.

Скоординировавшись, Габриэль вжался в амортизационное сиденье капсулы, сервомоторы его терминаторской брони перевели доспех в режим противодействия колоссальной мощи посадочного удара. Из-за адамантиевых стенок дроп-пода доносились гулкие звуки мощных взрывов, видимо, уцелевшие батареи ПВО противника открыли заградительный огонь. В первые секунды Сантар даже не поверил, что такое возможно после столь интенсивных орбитальных ударов.

Грубый толчок тормозных двигателей, и последовавший за ним мощный удар о поверхность едва не вырвали Габриэля из кресла, но это была далеко не первая его высадка, и советник Ферруса Мануса удержался от падения. В момент столкновения сработали взрывные болты, выбившие люки дроп-пода. Стены капсулы превратились в трапы, тяжело упавшие на песок Ургалла, фиксаторы сиденья отключились, и Габриэль Сантар выскочил под мрачное небо Истваана V.

Первое, что бросилось ему в глаза — тысячи десантных капсул, в потоках огня несшихся сквозь серые облака и освещающих сумрачную планету отблесками потустороннего пламени. Повсюду вырастали облака разрывов — артиллерийские снаряды врезались в землю, и Сантар понял, что по ним открыли огонь «Сотрясатели» предателей из Имперской Армии. Взглянув вперед, Габриэль увидел скалистый хребет, вырастающий над пустыней, и, судя по всему, укрепленный войсками Хоруса. Несколько тысяч верных Астартес яростно штурмовали его, и пересекающиеся трассы болтерного огня освещали пустыню на километры вокруг.

— Вперед! — скомандовал Феррус Манус, поворачиваясь к хребту. Сантар и Морлоки последовали за своим вождем в безумный водоворот битвы, видя, что большая часть Железных Рук высадилась прямо в центре вражеских оборонительных линий. Черная пустыня все ещё горела от последствий бомбардировки, и повсюду виднелись разбросанные обломки блиндажей и редутов, остатки засыпанных траншей и окопов, сдавшихся под напором орбитальных ударов.

Около сорока тысяч верных Императору Десантников бились по всей ширине Ургалльской Низменности, от невысокого скалистого хребта до гигантских стен древней крепости, быстрота и ярость их атаки и впрямь захватили противника врасплох. Даже фильтры авточувств брони не спасали от невыносимого шума великого боя: стрекота болтеров, грохота взрывов и страшных криков боли и ненависти.

Пламя взметнулось до облаков, и огненные стрелы прочертили поле битвы от края до края.

Смертоносные очереди тяжелых болтов и лучи высокоэнергетичных лазеров обрушились на лоялистов, ознаменовав вступление в бой «Диес Ирэ». Земля затряслась под шагами могучего левиафана, идущего сквозь ураган ракет и болтов, его сверхмощные орудия прорезали огненные каньоны в рядах верных Десантников.

Маленькое солнце вспыхнуло посреди мрачной пустыни — выстрелил плазмомет Титана, и через долю секунду в центре Ургалла возник кратер, нескольких сотен метров в диаметре. Один залп «Диес Ирэ» принес смерть сотне Десантников и превратил черный песок в мерцающее толстое стекло.

Феррус Манус обрушился на врагов словно бог войны, вбивая их в землю ударами огромных блестящих кулаков или разрывая на части выстрелами из болт-пистолета огромного калибра, украшенного изящным орнаментом. Золотой меч, по-прежнему непотревоженный, висел у бедра примарха, и Сантар удивился, не понимая, зачем Манус взял с собой это оружие.

Не меньше сотни Астартес-предателей выпрыгнули из полуразрушенной траншеи перед ними, Гвардейцы Смерти и Сыны Хоруса. Сантар выпустил из пазов доспехших рукавиц длинные узкие лезвия когтей, полыхнувшие молниевым огнем, и бросился навстречу врагам в предвкушении кровопролития. Разорвав надвое первого противника, Габриэль зарычал от наслаждения, и хаос бушующей вокруг битвы исчез, сменившись простой и понятной ненавистью к сражающимся против него предателей. Сантар отсекал головы и руки, разрывал вражеские тела, двигаясь в доспехе терминатора быстрее, чем воины в броне Мк. IV. Болты и воющие лезвия цепных мечей врезались в него, но адамантиевые пластины надежно защищали Первого Капитана.

Рядом с ним Феррус Манус за пару минут сокрушил несколько десятков предателей, и те, дрогнув, в страхе бежали пред лицом могучего полубога.

Повсюду в окопах и блиндажах сражались тысячи обезумевших от ненависти Астартес, повсюду гремели взрывы и раздавался вой реактивных болтов, грохот артиллерийских залпов и сотрясающие землю шаги «Диес Ирэ». В нашлемном воксе Сантара раздавались чьи-то отрывистые приказы, крики страдания, радостные победные кличи, но Габриэль, упивавшийся смертями врагов, не обращал на них внимания.

Слегка успокоившись и не видя вокруг живых врагов, Сантар вдруг обнаружил себя стоящим на вершине небольшого холма — видимо, он вбежал туда в пылу боя. Оглядев поле битвы, Габриэль решил, что пока сражение идет достаточно неплохо: сотни, даже тысячи предателей погибли в первые же минуты атаки. Огнеметные Роты Саламандр развивали первоначальный успех, зачищая дзоты и траншеи языками прометиевого пламени.

Всполохи света, равного по силе солнечному, раз за разом пронзали дымную тьму, и Сантар понял, что так стреляло оружие, подаренное Вулкану его братом — Феррусом Манусом.

Могучий темнокожий примарх шагнул навстречу урагану болтов, сражая врагов ударами меча и залпами из плазмомета; вдруг колоссальный пылающий шар взрыва расцвел у ног Вулкана, охватывая его смертоносным пламенем. Десятки Огненных Драконов, личных гвардейцев примарха, разлетелись в стороны, их доспехи расплавились, и плоть сползла с опаленных костей.

Габриэль не сдержался от крика ужаса, но тут же увидел, что Вулкан невредимым идет сквозь бушующий океан огня, продолжая убивать предателей со спокойной методичностью.

Феррус Манус с новой силой обрушился на вражеские ряды, и ни храбрость, ни воинские умения не могли спасти их от ярости живого бога. Морлоки следовали за своим владыкой и отцом, каждым выстрелом и ударом прокладывая кровавый путь к сердцу предательской армии.

В ТЫЛУ ЛОЯЛИСТОВ, на юге низменности, где уже стих шум битвы, начали приземляться тяжелые транспортники, которым приходилось прорываться сквозь настоящие стены зенитного огня, ведущегося из древней крепости. То тут, то там, горящие воздушные суда врезались в землю, подбитые зажигательными снарядми или разорванные масс-реактивными торпедами, но большинству транспортов удалось миновать опасные участки невредимыми. Теперь они, ни на секунду не давая осесть клубам пыли в зоне высадки, выгружали из своих внушительных трюмов тяжелое вооружение, артиллерийские орудия, танки и боевые машины.

Взревели моторы «Предаторов» и «Ленд Рейдеров», и могучие бронемашины Империума двинулись на север, готовясь поддержать ушедших далеко вперед Астартес. Целые танковые полки перемалывали траками гусениц черный песок Истваана V, взбираясь на хребет, возле которого только что сражался Феррус Манус.

Установки «Вихрь» и Армейская артиллерия развертывались на ровных участках пустыни и без пристрелки открывали огонь по вражеским укреплениям, добавляя громогласные тона своих голосов к общему, и так уже запредельному, шуму битвы. Несколько удачных попаданий заставили ПВО предателей временно прекратить огонь и сменить позиции — этого времени хватило, чтобы три невероятно огромных транспортных судна доставили на поверхность эскадрон сверхтяжелых Армейских «Бейнблэйдов». Огромные стволы мощнейших танков Империума немедленно открыли огонь по миллионолетней твердыне, и даже её неколебимые сверкающие стены задрожали от прямых попаданий снарядов чудовищного калибра.

То, что планировалось как быстрый и жестокий удар по окопавшимся предателям, быстро превращалось в одну из крупнейших осадных операций за всю историю Великого Похода. Общим счетом, более шестидесяти тысяч Астартес сошлись в бою насмерть на черном песке Ургалла, и, невзирая на причины, этой битве суждено было навсегда войти в анналы Империума, как самому эпическому противостоянию в истории человеческих войн.

Неудержимая волна атакующих лоялистов прогнула оборону верных Хорусу Десантников, и на вершине изгибающейся дугой линии фронта шагал великий Феррус Манус. Кричащие подобно хищным птицам воины Коракса прорывались сквозь правый фланг обороны, их смертоносные атакующие отряды— крылья» обрушивались на предателей, подгоняемые струями огня из прыжковых ранцев, и разили их изогнутыми клинками, визжащими в воздухе. Сам Ворон возникал, словно ниоткуда, падая на врагов из тьмы небес, на украшенном черными крыльями огромном ранце, и убивал нескольких одним взмахом могучих когтей. Саламандры Вулкана методично выжигали левый фланг, многометровые языки огня и клубы густого дыма помечали их успехи лучше любой карты.

Но на каждый успех сил Императора предатели находили достойный ответ. Ужасная и кровожадная фигура владыки Пожирателей Миров возникала перед отрядами лоялистов, пытавшимися пересечь зону ответственности Легиона Мясников, и на цепных топорах сражавшегося подобно древнему богу резни Ангрона засыхала кровь сотни верных Астартес. Так же легко, как воины Хоруса умирали от рук Мануса, Вулкана и Коракса, лоялисты принимали кровавую смерть от воющих лезвий Красного Демона.

Совершенно иначе сражался Мортарион, Владыка Смерти. Он убивал с мрачной эффективностью, без единого намека на дикую кровожадность Ангрона, его боевая коса собирала урожай жизней лоялистов с каждым широким размахом, и, столь же упорно и почти безмолвно, сражались воины его Легиона. Там, где стоял Мортарион, не оставалось живых врагов, атакующие волны лоялистов разбивались о его жуткую фигуру, словно морской прибой о прибрежную скалу.

Сыны Хоруса бились по всей линии фронта, с пламенной ненавистью в сердцах. Первый Капитан Абаддон вел в бой элиту армий Воителя, и гнев его пугал даже союзников, он убивал с неослабевающей, дикой жестокостью. Сражавшийся рядом Хорус Аксиманд наносил быстрые, механически точные удары, но в его глазах, обозревающих поле ужасной битвы, понемногу начинала зарождаться грусть.

В самом центре предательских линий обороны дрались Дети Императора, беспощадно уничтожая врагов и встречая смерть каждого из недавних боевых братьев радостным, нечеловеческим воем. На телах живых и мертвых воинов III Легиона виднелись следы неестественных ужасов мутаций и несомненные признаки деградации — что не мешало им успешно отражать атаку за атакой, невзирая на то, что Фулгрим пока ещё в бой не вступал.

Среди его Десантников возвышались странного вида воины, облаченные поверх Мк. IV в плащи из свежесодранной человеческой кожи, они бились в самых жестоких и упорных схватках, без шлемов, из их ненормально распахнутых челюстей доносились крики, выбивающие землю из-под ног лоялистов. В руках уроды держали неизвестное прежде оружие, стреляющие звуковыми волнами атональных гармоник, оставляющими кровавые прорехи в рядах наступающих Железных Рук. Огромные трубы и усилители, закрепленные на броне, невероятно усиляли диссонансные колебания смертоносных мелодий, позволяя им разрывать на части бронетехнику и воинов в терминаторской броне.

Но все больше и больше тяжелой техники, прибывшей с флотами Коракса и Вулкана, успешно десантировалось на пески Ургалла, вспышки разрывов все чаще начали возникать в глубине обороны предателей, и вскоре даже Ангрону с Мортарионом пришлось отступить с занимаемых позиций. Феррус Манус, возглавляющий наступление, не останавливался ни на минуту, и его воины вслед за ним пробивались к сердцу врага, стремясь как можно скорее излить свой гнев на ненавистных Детей Императора.

Тысячи Астартес гибли ежеминутно с обеих сторон, резня принимала неописумые масштабы. Кровавые реки катились вниз по склонам Ургалльской Низменности, прорывая глубокие канавы в черном песке. Никогда прежде столь разрушительная мощь не сосредотачивалась в столь замкнутом пространстве — военная сила, достаточная для покорения целого сектора, уничтожала сама себя на линии фронта длиной едва ли в двадцать километров.

Бронетанковые полки на полной скорости неслись к циклопическим стенам древней крепости, но вскоре командиры поняли, что их плану раздавить предателей тяжелыми гусеничными траками не суждено сбыться. Путь перекрыли горы трупов в керамитовой и адамантиевой броне, и даже тяжелые танки оказались не в силах преодолеть эти страшные курганы.

Выстроившись в линию, «Ленд Рейдеры» открыли сосредоточенный огонь, и рубиново-красные лучи лазеров вонзились в крепостные стены и громадину «Диес Ирэ».

Замерцали пустотные щиты, и, осознав грозящую ему опасность, Титан перенес огонь с наступающих Астартес на бронетехнику. Смертоносные плазменные цветки распустились посреди танковой линии, и с десяток «Ленд Рейдеров» взлетели в воздух, кувыркаясь в белом пламени сдетонировавших энергоячеек.

Опытный глаз мог заметить, что продолжающая шириться бойня понемногу становится бесцельной — ни одна из сторон не могла добиться решающего преимущества. Предатели скрывались в превосходных укреплениях, но лоялисты удачно высадились им «прямо на голову», и на их стороне оказалось заметное численное превосходство.

Тем ужаснее выглядело творящееся кровопролитие, когда кто-нибудь на миг вспоминал о том, что воины, когда-то приносившие одни и те же великие клятвы верности, ныне убивали своих братьев с пылающими от ненависти и презрения сердцами. Ни одному из Легионов не суждено было завоевать новую славу в этом бою, воинские умения и мастерство забылись, и сражение превратилось в кровавую схватку двух армий, которая угрожала завершиться лишь смертью последнего из Астартес.

ЮЛИЙ, СЛОВНО ТАНЦУЯ, ВРЫВАЛСЯ в ряды противника. Звуки и картины кровавой бойни прокатывались по его телу жаркими волнами физического наслаждения, и Каэсорон сражался с яростью безумца. На броне Первого Капитана виднелись десятки пробоин и вмятин, но боль от ран лишь подстегивала Юлия, заставляя двигаться ещё быстрее, изящнее и смертоноснее. Готовясь к бою, он выкрасил каждую пластину доспеха буйной палитрой неестествестеевенных красок, приятно резавших его перерожденные глаза.

Точно так же Первый Капитан поступил и со своим оружием, и на гранях его извивались в корчах невероятно омерзительные кошмары, радующие его извращенную психику и будто оживающие с каждым смертельным ударом.

— Все смотрите на меня! — вопил Каэсорон в боевом бреду. — Прощайтесь со своими серыми жизнями, дураки!

Он давным-давно выбросил шлем, мешавший в полной мере наслаждаться бушующим хаосом битвы, грохотом болтеров, воем цепных мечей, вгрызающихся в плоть, пламенем взрывов и яркими вспышками трассирующих снарядов, прорезающих темное небо Истваана V. Единственное, чего оставалось желать Юлию — сражаться рядом с Фулгримом и наслаждаться непревзойденным, идеальным мастерством примарха. Однако, в планах Воителя повелителю Детей Императора было отведено особое место…

Раздражение холодом окатило взбудораженные нервы Юлия, и, на миг отвлекшись от неприятных мыслей, он невероятно изящным ударом обезглавил Десантника в темной броне Железных Рук. Хорус и его идиотские планы! Хотелось бы знать, есть ли в них что-нибудь насчет празднования грядущей победы? Им даже не позволили как следует отметить уничтожение прислужников Императора на Истваане III! Чувства и желания, пробужденные в разуме и теле Каэсорона во время «Маравильи», требовали постоянной подпитки, и отрекаться от них ради непонятных целей Воителя он не собирался — это было бы противоестественно.

Подобрав шлем убитого врага, Юлий вытряхнул оттуда голову и, не обращая внимания на бурлящую вокруг битву, удовлетворил некоторые из своих желаний. Первый Капитан глубоко вдохнул запах крови и плоти, сожженной в том месте, где её коснулся клинок энергетического меча.

— Когда-то мы были братьями! — закричал он с шутливым надрывом. — Теперь же ты принял смерть от моей руки!

Поцеловав напоследок голову в ещё теплые губы, Каэсорон с хохотом подбросил её в воздух и меткой болтерной очередью с бедра разорвал в клочья. Словно в ответ, послышались раскаты маниакального смеха и басистый грохот звуковых ударов, и Юлию пришлось броситься наземь, уходя от разрывающих все и вся какофонических гармоник. Смертоносная звуковая волна пронеслась над его головой, и невыносимо громкие отзвуки псевдомузыки пронзили плоть Первого Капитана болью, исторгнувшей из его уст очередные вопли наслаждения.

Юлий встал на ноги как раз вовремя для того, чтобы увидеть направляющийся в его сторону отряд терминаторов в сверкающей черной броне, направляющийся в его сторону. Настроив свои чудесные новые глаза, Каэсорон вгляделся в лицо их командира — и его лицо растянула гримаса жестокой радости. Он узнал Габриэля Сантара, знак Первого Капитана мерцал на броне советника Ферруса Мануса подобно маяку в ночи.

Свистящий рев, сменившийся почти зримой вспышкой чудовищного шума, вновь оглушил Юлия. Звуковая волна, прошедшая в десятке шагов от него, взметнула к небесам груду черного песка, словно извергнулся маленький вулкан. Повернув голову, Каэсорон увидел извращенную фигуру Мария Вайросеана и издал радостный клич, видя, что его брат-капитан по-прежнему жив и сражается.

Марий утыкал свою броню металлическими шипами, на которых совсем неизящно висели лохмотья человеческой кожи, содранной с тел несчастных Летописцев в «Ла Венице», и, по мнению Третьего Капитана, украшавшей его окровавленные доспехи. Как и на Юлии, «Маравилья» оставила на нем неизгладимую печать: чудовищно измененные челюсти застыли костяным окаемом вечно распахнутого рта, из глубины которого вылетал неизменный воющий крик, уши исчезли, сменившись вживленными в плоть огромными фонокастерами, а глазные веки Вайросеан удалил, не желая пропускать ни единого образа окружающего мира.

В руках Марий, не выпуская ни на миг, держал тот самый огромный музыкальный инструмент, найденный на останках оркестра Беквы Кински. В глаза бросались шипастые украшения и многочисленные усовершенствования, превратившие его в действительно мощное звуковое оружие. Словно по команде, Вайросеан и следующие за ним Десантники с похожими инструментами ударили по клавишам, педалям и кнопкам, испустив в нападающих Морлоков цунами диссонансных, какофонических звуков невероятной мощи. Десятки Терминаторов рухнули наземь, извиваясь в болевых конвульсиях, и Юлий с благодарным криком бросился вперед, направляя свой клинок в горло устоявшему на ногах Габриэлю Сантару.

ВПЕРВЫЕ УВИДЕВ ПЕРЕД СОБОЙ новый облик Детей Императора, Первый Капитан Железных Рук испытал смертный ужас. Бывшие собратья превратились в существ, подобных которым ему не доводилось видеть в худших ночных кошмарах. Те, с кем он сражался после высадки на Истваан V, были, несомненно, грязными предателями, но они, по крайней мере, оставались Астартес. Эти же создания выглядели как мерзкое извращение прежде идеальных воинов — искаженные, изуродованные мутанты, гордо выставляющие напоказ свои уродства.

Чудовище в силовой броне, обмотанной кровавыми кусками кожи, издало новый дикий вопль и, произведя странные манипуляции со своим оружием, добилось от него ещё более мощного выстрела. Смертоносная звуковая энергия ударила в строй Морлоков, раздирая воинов взрывами искореженной брони и размягченной плоти.

Заметив бросившегося на него предателя, Сантар в последний момент успел поднять силовой кулак и блокировать удар меча, который нанес… Юлий Каэсорон! Черты его лица исказились не так сильно, и Габриэль немедленно узнал ублюдка, чье лицо стояло у него перед глазами последние месяцы. Трясясь, хохоча и подвывая, словно полоумный, Юлий вертелся вокруг Сантара, в его движениях скользило что-то нечеловеческое, удары его напоминали взмахи когтей дикого зверя.

Но Каэсорон оставался тем же опасным и умелым воином, а оружие в его руках — огромный энергетический меч — с легкостью могло пробить и броню Габриэля, и самого Десантника. Вертясь на месте, Сантар отражал удар за ударом, начиная понемногу понимать, что рано или поздно не сумеет отбить атаку змеино-ловкого предателя.

И тут же, решив, что терять нечего, Габриэль ухватил меч врага за полыхающее энергией лезвие, и, столкнувшись с силовым полем его кулака, оно полыхнуло ярче выстрела из плазмомета. Резко вывернув запястье, Сантар с наслаждением услышал треск дробящегося металла, и меч Юлия треснул, остался лишь безвредный обломок длиною в локоть от рукояти.

Отступив, Габриэль зарычал от внезапной боли — плоть его руки зашипела, сжигаемая ручейком расплавленного адамантия, в который превратились пальцы силового кулака. Но Юлий пострадал куда сильнее — предателя отбросило на несколько шагов, керамит нагрудной кирасы вспучился и потек от жара, а лицо превратилось в беспрерывно вопящий ужас, смесь обгорелой плоти и обнаженных костей.

Несмотря на мучительную боль в полусожженной правой кисти, Сантар усмехнулся под тяжелым шлемом терминатора и, подойдя к поверженному врагу вплотную, поднял над его грудью тяжелый адамантиевый ботинок. Массы его брони и силы сервомоторов доспеха за глаза хватило бы, чтобы раздавить остатки брони Юлия и втоптать его тело в песок…

И тут Габриэль понял, что Каэсорон визжит вовсе не от мук, но от оргастического наслаждения.

Лишь на краткую секунду замер он в отвращении, но и этого хватило его врагу. Юлий схватил лежащий рядом сломанный меч, обрубок лезвия вновь заполыхал смертоносной энергией — и вонзился в пах Сантара.

Невозможная боль волнами агонии прокатилась по телу Габриэля, а Каэсорон, одним прыжком вскочивший на ноги, провел пылающий клинок вверх, прорубая броню. Расплавленный адамантий закапал на черный песок Ургалла, горячие капли сверкали в шипящем потоке алой крови Сантара. Юлий извлек обломок меча из его груди и молча взглянул в стекла шлема.

Муки боли, которым безуспешно пытались сопротивляться медблоки доспеха, становились все страшнее, и Габриэль понимал, что ему не суждено выжить после раны, вскрывшей его тело снизу доверху. Он попробовал двинуться с места — броня не пустила его. Тогда Сантар в отчаянии посмотрел на своего убийцу.

Жуткая маска, служившая теперь лицом Юлию Каэсорону, казалась ещё более кошмарной в далеких отсветах битвы — кожа сползла с мышц, будто чулок, белые края костей проглядывали сквозь щеки. Глаза, лишенные век, безотрывно смотрели на советника Ферруса Мануса.

Даже сквозь грохот боя, слова, слетевшие с сожженных губ Юлия, вонзились в угасающий разум Сантара с невероятной четкостью:

— Благодарю тебя, — пробулькал Каэсорон. — Это было великолепно.

ИЗ ПОЛЯ БИТВЫ ПОВЕРХНОСТЬ Истваана V понемногу превращалась в бойню чудовищных масштабов. Коварные, обращенными лживыми клятвами Воителя к предательству, свернувшие с верного пути Астартес сражались против бывших собратьев. И горечь происходящего не имела прецедентов в истории. Могучие полубоги шествовали по пескам Ургалла, и смерть шла рядом с ними, обильную жатву. Кровь предателей и героев, сливаясь, текла бурными реками, а хитроумные адепты Темных Механикумов выпускали на волю извращенные древние технологии, захваченные в Ауретианской Технократии, сея кровавый хаос в рядах лоялистов.

По всей Низменности бушевала одна непрерывная схватка, сотни Десантников калечились и погибали ежесекундно, и холодная тень неминуемой смерти нависла над каждым из воинов. Армии изменников твердо стояли на защитных рубежах, но линия фронта шаг за шагом прогибалась к стенам древней крепости под яростным напором верных Императору Астартес, и все понимали, что мельчайший поворот судьбы способен изменить все.

И он случился.

Словно огненные метеоры, полыхнули в небесах раскаленные корпуса бесчисленных дроп-подов, транспортников и штурмовиков, прорывающихся сквозь облака густого дыма и черной пыли, поднятой взрывами. Один за другим они приземлялись в посадочной зоне лоялистов на северном краю Ургалла.

Сотни «Штормбёрдов» и «Тандерхоуков» с ревом касались поверхности, их бронированные корпуса сияли неколебимой мощью четырех новых Легионов, прибывших в систему Истваана. Их героические имена не раз увековечивались в легендах, их великие дела не раз приносили им славу во всех уголках огромной Галактики.

То были:

Альфа Легионеры Альфария.

Несущие Слово Лоргара.

Повелители Ночи Кёрза.

Железные Воины Пертурабо.

 

Глава Двадцать Четвертая

Братья с окровавленными руками

ФЕРРУС МАНУС КРУШИЛ ВСЕ И ВСЯ УДАРАМИ КУЛАКОВ, двух огромных серебристо-стальных молотов, ломая кости и пробивая броню насквозь. Свой пистолет он давным-давно отбросил, исчерпав весь боекомплект, но примарху Железных Рук не нуждался в оружии, оставаясь смертоносной военной машиной. Ни один клинок не мог ранить Мануса, ни один выстрел не был в силах повредить его доспех, каждое движение его казалось образцом ловкости, он экономно расходовал силы, уделяя врагам не более одного — убийственного — удара и шаг за шагом продвигая в сердце вражеской обороны наступающий клин Морлоков.

Возрожденный Огненный Клинок висел на бедре примарха, словно гиря на чаше весов вселенского правосудия, но Феррус все ещё не обнажал его. Это произойдет не раньше, чем он увидит своего брата-предателя и втопчет в грязь знамя его Легиона — а затем довершит свою жестокую месть.

Продолжая вести за собой лучших воинов Железных Рук и устилая им путь трупами врагов, Манус ни на секунду не прекращал искать глазами Фулгрима. Однако же, пока исход битвы ещё не был окончательно ясен, Феррус не собирался бросать командование силами лоялистов на произвол судьбы, даже ради личной схватки с ненавистным изменником.

Пламя войны и боевые кличи окружали его, клубы дыма тянулись из покореженных корпусов взорванных танков и разбитых блиндажей, непрекращающаяся пальба наполняла воздух очередями снарядов, пуль, болтов, плазменных и лазерных залпов. Запахи крови, пылающего топлива, раскаленного металла не давали вздохнуть, и все яснее становилось, что вместо сражающихся армий в Ургалльской Низменности остались тысячи отчаянно борющихся за выживание Астартес. Даже пеленающая глаза ярость не мешала Манусу видеть ужасающий масштаб трагедии, разыгранной на мрачной сцене Истваана V. Кто бы ни победил сегодня — мир уже никогда не будет прежним, и это предательство, эта бойня навсегда ляжет кровавым, несмываемым пятном на честь Десантников.

— Люди будут бояться и ненавидеть нас вечно, — с горечью подумал Феррус.

Он вдруг услышал хор радостных возгласов, но лишь через несколько секунд их смысл проник в его затуманенное кровавой яростью сознание. Раздавив своими огромными железными ладонями череп какого-то воина в броне Сынов Хоруса, примарх обернулся — и его глазам предстала армада воздушных судов, боевых и транспортных, заходящих на посадку к югу от его позиции.

— Мои братья! — во всю мощь своей глотки зарычал Манус, узнав символы верных Императору Легионов. «Тандерхоуки», несущие на борту воинов Альфария, просвистели над головой примарха, а выкрашенные в цвет безлунной полуночи штурмовики Конрада Кёрза развернувшись, понеслись к окаймляющим Ургалл горным хребтам, намереваясь высадить десант во фланг предателям. За ними мчались «Штормберды» Несущих Слово, реактивные двигатели рычали подобно диким зверям, золоченые крылья сверкали, отражая свет бесчисленных взрывов, словно полыхая огнем. Грузные транспортники Железных Воинов, спускаясь вдали от кипящей битвы, высаживали на черный песок тысячи обученных Десантников, немедленно начинающих укреплять зону высадки временными баррикадами, мешками с песком и километровыми витками колючей проволоки.

Десятки тысяч верных Астартес пришли на помощь собратьям, и, за несколько кратких минут, численность лоялистов более чем удвоилась. Видя, как сила и мощь четырех Легионов, свежих, не обескровленных страшной резней, вливается в понемногу слабеющее тело его армии, Манус не удержался от победного жеста и погрозил серебристым кулаком стенам крепости Хоруса.

В микрофоне его вокса тут же зашумели сотни разом отдаваемых приказов; горькая ирония, но он слышал предателей едва ли не лучше, чем союзников, ибо их передатчики и приемники не только имели одну и ту же модель, но и работали на тех же частотах. По обрывкам нервных, напряженно-испуганных команд Феррус понял, что изменники мгновенно лишились уверенности в себе и потеряли остатки храбрости при виде подкреплений противника — целыми когортами они отступали с прежде твердо обороняемых позиций. Даже «Диес Ирэ» начал медленный отход к крепостным стенам, неспособный противостоять столь превосходящим силам.

Вдали Манус увидел хмурую фигуру Мортариона, прикрывающего отход своих воинов в направлении цитадели, и даже Ангрон со своими окровавленными головорезами нехотя следовал за ним. Но Дети Императора…

Дымные облака вдруг расступились перед примархом Железных Рук, и он увидел того, за кем охотился с самого первого шага по пескам этой проклятой планеты.

Он увидел идеального, прекрасного воина в пурпурно-золотом доспехе. Он увидел Фулгрима.

Тот, кто когда-то звался его братом, стоял в окружении мерзейших своих последователей, широкими взмахами серебряного меча указывая им путь отступления к гигантским черным стенам. Над левым плечом предателя виднелся конец рукояти боевого молота, выточенной из невероятно прочного темного материала и украшенной серебряно-золотым орнаментом. Феррус мрачно скривил губы, поняв, что изменник, как и он сам, услышал голос судьбы и явился на поле боя с оружием, которому суждено будет вступить в дело лишь раз — в их личной дуэли, в поединке бывших собратьев.

Множество уродливых созданий в покрытой лохмотьями кожи боевой броне приплясывали рядом с примархом Детей Императора, и жуткий монстр с ярко-алой, выжженной маской плоти на месте лица, возвышался по правую руку от него. Интересно, неужели Фулгрим лишь сейчас набрался храбрости выйти к битве — и то лишь затем, чтобы скомандовать отход?

Феррус почувствовал, что Феникс не мог не знать о его присутствии, и, быть может, умышленно открылся именно в этот миг — но почему? Впрочем, сметенная неудержимой волной гнева и ненависти к предателю, эта мысль тут же исчезла из головы Мануса.

Отступление изменников понемногу превращалось в неудержимое бегство, а воодушевленные лоялисты все усиливали напор на их позиции, шагая по курганам трупов, телам друзей и врагов. Размах резни не ускользнул от Ферруса, и, даже ослепленный радостью неминуемого триумфа и скорой схватки с Фулгримом, он подумал о том, что понесенные тремя Легионами потери оказались просто чудовищными, и без прибывших как раз вовремя подкреплений они могли бы и проиграть…

Взглянув в направленнии рассыпающейся на глазах оборонительной линии предателей, в паре сотен шагов перед собой, Манус подозвал к себе уцелевших Морлоков и открыл канал связи с Кораксом и Вулканом.

— Противник разбит! — крикнул он. — Видите, как они бегут от нас, сломя голову?! Пора нанести решающий удар, и никто не избегнет нашей мести!

Приглушенный треском помех, перекрываемый нескончаемым грохотом взрывов и ревом заходящих на посадку челноков, голос Ворона звучал спокойно и четко:

— Постой, Феррус! Да, победа — вернее всего — уже не ускользнет из рук, но позволь союзникам разделить с нами битвенную славу. Мы добились многого, но какой ценой? Мой Легион обескровлен и разделен, и то же с воинами Вулкана. Неужели ты хочешь, чтобы мы все легли в одну могилу с предателями?

— Мы обескровлены, Коракс, но не сломлены! — рявкнул Манус, глядя, как одинокая, ярко разукрашенная фигура в пурпурно-золотом взбирается на самый верх крутой черной скалы и раскидывает руки в ироничном приветствии. Даже отсюда в чертах лица Фулгрима легко угадывалась мерзкая улыбочка.

— Говори за себя! — раздался хриплый голос Вулкана. — Нужно отдышаться и помочь раненым, прежде чем вновь кидаться, сломя голову, в горнило столь безумной битвы. Нам стоит закрепиться на занятых позициях и позволить собратьям довершить начатое.

— Нет, и ещё раз нет! — заорал среброрукий Примарх в ответ. — Предатели разбиты! Один, последний удар — они захлебнутся в собственной крови!

— Феррус! — в голосе Коракса впервые мелькнуло нечто схожее с раздражением. — Не наделай глупостей! Мы уже победили!

Злобным щелчком закрыв вокс-канал, Манус обернулся к оставшимся в живых Морлокам. Всего лишь полсотни терминаторов стояли рядом с ним, но, глядя на их гордую стойку, на синее пламя энергии, потрескивающее на когтистых перчатках их брони, он понял, что Морлоки вновь готовы последовать за ним в пламенеющий ад смертельной битвы.

— Пусть наши братья отдыхают и зализывают раны! — воззвал Феррус Манус. — Железные Руки никому не уступят право отмстить грязным предателям, недостойным носить имя Детей Императора!

ФУЛГРИМ УХМЫЛЬНУЛСЯ, ВИДЯ, ЧТО ОТРЯД Ферруса Мануса возобновил наступление по пескам Ургалла. Освещенный далекими вспышками стихающей битвы, его брат казался величественным ангелом мести, серебряные руки и глаза Десятого Примарха бриллиантовым блеском отражали полыхающее вокруг смертоносное пламя войны. Прослушивая переговоры Ферруса, Феникс на долю секунды испугался, что тот решит отойти на юг вместе с Саламандрами и Гвардией Ворона — но после его наглого, вызывающего появления на вершине скалы Манус просто не мог не броситься в атаку сломя голову.

Вокруг него, последние из Гвардейцев Феникса напряженно ждали подхода могучих Морлоков, их золоченые алебарды угрожающе склонились к земле, направленные на врагов. Марий и его странное звуковое оружие нетерпеливо подвывали в ожидании схватки, и Юлий, почти неузнаваемый, с полусгоревшим лицом, напряженно облизывал распухшим языком провал безгубого рта.

Манус и терминаторы тем временем пробирались сквозь руины оборонительных сооружений изменников, на их броне виднелись многочисленные вмятины и шрамы, залитые вражеской кровью. Улыбка на лице Фулгрима дрогнула, когда он ощутил всю глубину ненависти, что испытывал к нему его брат, и он в который раз спросил себя — как они вообще дошли до такого?!

Лишь смерть одного из них окончательно расставит все по местам.

Отступление армии Воителя выглядело трусливым и безоглядным — точь-в-точь как планировал Хорус. Воины бежали к древней крепости заранее определенными группами, всеми силами изображая потерю боевого духа — на деле же занимая новые позиции в развалинах укреплений или же в глубоких закопченных воронках от снарядов.

Убивая всех на своем пути, громадные терминаторы неудержимо приближались к скале Фулгрима, молнии сверкали на их когтях, и красные глаза шлемов полыхали яростным гневом. Гвардейцы Феникса выступили вперед, превосходно зная о возможностях тактического доспеха и о том, что лишь они в силах достойно противостоять Морлокам в ближнем бою.

Но тут Марий испустил очередной восторженный рев, и жуткое оружие поддержало его громогласным стоном смертоносных гармоник, звуковой волной невероятной силы врезавшихся в первые ряды Железных Рук.

Несколько огромных воинов, словно в замедленной съемке, разлетелись на части, куски размягчившейся брони смешались с потоками разжиженной плоти. Дети Императора завопили, наслаждаясь не столько удачным попаданием, сколько нестерпимо визжащим звуком выстрела, их улучшенные чувства и аугментированные нервные пути превратили жуткую какофонию в нечто невероятно усладительное.

— Мануса не трогать! — крикнул Фулгрим. — Он мой!

Гвардейцы Феникса ответили восторженным и ужасным боевым кличем, рванувшись в атаку на Морлоков. Оглушительно зазвенели сталкивающиеся лезвия, молнии слетали с когтей и алебард, буря света и звука заволокла сражающихся насмерть воинов. Водоворот битвы окружил примарха Детей Императора, но он недвижно возвышался над ним, ожидая гиганта в черной броне, невредимо идущего сквозь страшную резню ненавистных друг другу недавних собратьев.

Феникс понимающе кивнул, когда остановившийся в паре шагов от него Феррус потянулся к мечу, висящему у бедра. Он сразу узнал Огненный Клинок по рукояти.

— Ты восстановил мой меч? — наигранно удивился Фулгрим, его голос перекрыл оглушительный шум сражения. Совсем рядом с ними мелькали алебарды Гвардейцев Феникса и свистели, разрезая воздух, когти Морлоков, но преторианцы примархов не вмешивались старались не оказываться между своих вождей, словно осознавая, насколько недопустимо мешать им сейчас.

— Да. Лишь для того чтобы ты принял смерть от оружия, откованного мною самим, — сплюнул Манус.

Вместо ответа Фулгрим убрал в ножны серебряный меч Лаэра и вынул из заспинной перевязи огромный боевой молот.

— Как интересно, я ведь думал о том же самом!

Огромный вес Крушителя Стен, оружия, в которое он вложил весь свой талант и все свои внутренние силы, трудясь в кузне под горой Народной, приятно отяжелил руки Феникса. Он спрыгнул со скалы и встал лицом к лицу с бывшим братом.

— Кажется, наше старинное состязание завершится здесь и сейчас, — улыбнулся Финикиец.

— Я долго ждал этой минуты, Фулгрим, — отозвался Манус. — С того самого дня, как ты пришел ко мне с гнилью измены в сердце. Долгие месяцы я грезил о мести, и лишь один из нас уйдет отсюда живым, ты это знаешь.

— Я это знаю, — эхом отзвался Фулгрим.

— Ты предал Императора, ты предал меня! — крикнул Феррус Манус, и Феникс с удивлением услышал в голосе брата нотку подлинной и глубокой горечи.

— Я пришел к тебе во имя нашей дружбы, а не вопреки ей, — пожал плечами Фулгрим. — Мир меняется, старый порядок угасает, восходит заря новой эры. Я предложил тебе стать частью обновленного Империума, но ты просто плюнул мне в лицо.

— Ты хотел сделать меня предателем! — рявкнул Манус. — Хорус обезумел. Посмотри вокруг, на весь этот кошмар! Неужели ты по прежнему веришь ему? Вы оба окажетесь на Виселице Предателей, ибо я, верный слуга Императора, принес сюда свет Его воли и осуществил Его месть!

— Императору пора на свалку истории, — отмахнулся Фулгрим. — Даже сейчас он сидит в подземельях своего Дворца на Терре, пока его Галактика полыхает от края до края. Скажи, разве так должен вести себя достойный Повелитель Человечества?

— Зря стараешься, изменник. Ты не сумел обратить меня к предательству в первый раз, а второго шанса у тебя не будет.

Феникс покачал головой:

— Это у всех вас не будет второго шанса, Феррус. Все кончено — и для тебя, и для твоих воинов.

Манус горько усмехнулся в ответ.

— Ты что, тоже свихнулся, Фулгрим? Да, все кончено, но побеждены вы с Воителем. Ваши армии бежали с поля боя и скоро четыре свежих Легиона окончательно раздавят изменников.

Не в силах больше сражаться с невыносимо приятной ломотой в затылке, Фулгрим отчаянно замотал головой и руками, прерывая Ферруса Мануса:

— Братец-братец, какой же ты у меня наивный! Неужели ты и правда думал, что Хорус окажется полным идиотом и позволит поймать себя в ловушку на этой унылой планете? Обернись, и увидишь, кто сейчас будет раздавлен!

СИЛЫ ГВАРДИИ ВОРОНА И САЛАМАНДР в полном порядке отступали к зоне высадки, где их ожидали готовые вступить в бой подкрепления союзников. Стоящие там посадочные модули Железных Воинов, мрачные, угловатые и превосходно бронированные — по сути, летающие блиндажи — соединялись между собой высокими, забранными колючей проволокой стенами ощетинившихся баррикад. Получаса хватило воинам Пертурабо, чтобы обратить в неприступную крепость северные холмы Ургалла.

Свежая, не пролившая ещё и капли крови армия, числом превосходящая ту, что нанесла первый удар, собралась в зоне высадки, полная решимости положить конец жестокому сражению.

Коракс и Вулкан шагали во главе своих Легионов, готовясь к перегруппировке и со спокойным сердцем дожидаясь возможности передать братьям-примархам знамя войны и право заслужить славу победителей Хоруса. Мало кто из их Астартес без труда держался на ногах, и многие несли с собой израненных и погибших боевых братьев. Победа не вызывала сомнений, но цена её вышла запредельной, ибо тысячи воинов трех Легионов пали жертвой измены Воителя. Армады Хоруса отступили, но никто не желал праздновать успех в братской резне, никто не думал наслаждаться смертью бывших друзей, никто не собирался заносить память о своих подвигах на узкие пергаментные ленты. Лишь кровавые полосы, что ткачи и художники нанесут на знамена Легионов, станут памятью о тех, кто никогда более не увидит дневного света, рухнув в черный песок Истваана V.

Немногочисленные подбитые танки еле ползли среди колонн Астартес, израсходовавшие боезапас, с простреленными или оплавленными корпусами.

Все чаще и чаще Десантники недоуменно переглядывались между собой, не получая ответов на вокс-запросы о медицинской помощи для тяжелораненых, о пополнении боекомплекта — лишь угрюмая тишина плыла над вершинами северного хребта, до подножия которого передовым отрядам Гвардии Ворона и Саламандр оставалось пройти лишь сотню шагов.

Вдруг в абсолютном молчании раздался далекий хлопок, и из глубин черной крепости, из логова Воителя взлетела одинокая ракета, взорвавшаяся в небесах алым, словно адским пламенем, и залившая мрачную пустыню Ургалла кровавым светом, превратив её в кошмар безумца о конце мира.

И грянул гром.

ФУЛГРИМ РАСХОХОТАЛСЯ, КОГДА ТЫСЯЧИ болтеров, лазерных пушек и тяжелых орудий «верных Императору» Легионов открыли огонь по Саламандрам и Гвардии Ворона. Да и как тут было не рассмеяться — уж слишком забавную физиономию скорчил братец Феррус!

Сотни Астартес погибли в яростном огне первого же залпа, тысячи — в пламени последующих, а ураганы болтерного и ракетного огня продолжали обрушиваться на сломленные и обреченные ряды Десантников. Вспышки сильнейших взрывов сверкали здесь и там, сжигая воинов и уничтожая уцелевшие боевые машины — так сила четырех изменивших Легионов добивала израненные остатки первой волны лоялистов на Истваане V.

Замерев в молчаливом ужасе, Феррус Манус видел невероятно зоркими глазами примарха, как буря болтерных очередей накрывает Коракса, как гигантское грибообразное облако вырастает на том месте, где секунду назад стоял Вулкан, опустивший руки при виде немыслимого предательства.

В тот самый миг, как вновь прибывшие изменники обнажили свое истинное лицо, якобы отступившие войска Воителя немедленно развернулись и бросились в атаку на углубившихся в их ряды верных Астартес.

Тысячи Пожирателей Миров, Сынов Хоруса и Гвардейцев Смерти окружили остатки ветеранских Рот Железных Рук, и, хотя те продолжали сражаться с прежней неукротимой яростью и воинским умением, ничто не могло спасти воинов Х Легиона от скорой гибели — враг превосходил их числом в десятки раз.

Словно марионетка, которую дернули за ниточки, Феррус Манус повернулся и взглянул на Фулгрима. Отчаяние, граничащее с безумием, перекосило его грубое лицо, серебряные глаза потухли и казались совершенно безжизненными. Фениксу пришло в голову, что ощущения, испытываемые сейчас его братом, должны быть просто неповторимыми — за одну минуту счастье от великой победы сменилось неизбывной горечью нового предательства и осознанием неизбежной погибели… Да, Фулгрим готов был сейчас поменяться местами с Манусом — лишь бы испытать нечто подобное.

— Вот видишь, Феррус, тебя не ждет ничего, кроме бесславной смерти и вечного забытья, — развел руками примарх-предатель. — Хорус приказал уничтожить тебя, но в память о нашей былой дружбе мне угодно предложить тебе сдаться и выжить. Ты окружен, и выхода нет.

Манус с трудом оторвал взгляд от жуткой сцены гибели верных Легионов, на его лице застыл ледяной оскал неутомимой, вулканической злобы его родного мира.

— Пусть так, предатель, но единственное, что страшит меня — бесчестье, — прошептал Феррус. — Верные Императору воины никогда не будут сдаваться пред лицом смерти — ни сейчас, ни через тысячи лет. Хорусу придется перебить всех нас до последнего!

— Да будет так! — закричал Фулгрим, бросаясь вперед и одновременно взмахивая громадным молотом. Манус поднял меч, и два великолепных оружия, откованные в братском состязании, а ныне принадлежащие страшнейшим врагам, столкнулись с необузданной вспышкой энергии, озарившей сумрачное поле битвы на сотни метров вокруг.

Примархи продолжили обмениваться сильнейшими ударами невероятной мощи, сила, способная уничтожать целые армии и рушить высочайшие горы, рвалась в мир смертных, освобожденная неудержимой, обоюдной ненавистью полубогов, сошедшихся в смертельном поединке. Феррус Манус яростно орудовал Огненным Клинком, но каждый пламенный взмах уверенно отражался темной рукоятью боевого молота, которым он сам сражался две сотни лет в бесчисленных войнах и самых жутких уголках Галактики.

Фулгрим же наносил широкие, размашистые удары по идеальным траекториям, тяжелое оголовье Крушителя Стен, способное раздробить ногу Титана, гневно ревело в воздухе. Оба Примарха бились с яростью, какую могут испытывать друг к другу только братья, разделенные войной, их броня почернела, покрылась трещинами и пробоинами, понемногу уступая чудовищной ненависти их поединка.

Сражение со столь могучим и умелым противником доставляло неимоверное наслаждение Фулгриму, и он старался сохранить в памяти каждый взмах Огненного Клинка, терзающего его плоть, каждый крик боли, рвущийся из уст его брата, когда Крушитель Стен врезался в черную броню. Они кружились в самом сердце кровавой, вопящей бойни, где обреченные Морлоки Ферруса Мануса погибали один за другим, но геройски бились до последнего вздоха, забирая с собой уродливых монстров в доспехах Детей Императора.

Удачным ударом Феррус Манус сорвал левый наплечник с брони Феникса и попытался довернуть руку, намереваясь вонзить смертоносное острие Огненного Клинка в грудь предателя. Фулгрим резко отпрыгнул в сторону, и, отбив меч рукоятью молота, тут же нанес неудержимо быстрый удар в голову Мануса.

Примарх Железных Рук не сумел отразить выпад врага и рухнул на одно колено, кровь хлынула из страшной раны в его черепе. Но, падая наземь, он выбросил далеко вперед руку с мечом, и пылающий клинок пронзил доспех Фулгрима, глубоко войдя в живот. Боль, равной которой он не испытывал даже в бою с божеством эльдаров, охватила тело Феникса, и он отшатнулся назад, роняя боевой молот и инстинктивно прижимая руки к ране, пытаясь остановить хлещущий кровавый фонтан.

Оба примарха, стоя на коленях, смотрели друг на друга сквозь алую пелену боли, и Фулгрим вновь ощутил, как щемящая тоска всплывает в его разуме. Жестокие муки от тяжелой раны и вид проломленной, залитой кровью головы брата словно отворил давным-давно запертое и заколоченное окно в его разуме. Будто свежий ветер с далеких горных вершин своим дуновением развеял тяжелый туман, незаметно скрывший от него прямые дороги и уведший в мрачное болото лжи и предательства.

— Мой брат, — прошептал он со слезами на глазах, — мой друг…

— Уже давно ты потерял право называть меня так, — прорычал Феррус, мощным усилием поднимая себя на ноги и медленно направляясь в сторону Фулгрима с Огненным Клинком наперевес.

Феникс закричал — но не от боли и страха — и его рука сама собой метнулась к поясу. Время загустело, сжалось, несущееся к его шее лезвие меча Мануса обратилось застывшей пламенной дугой — и серебряный клинок Лаэра злобно сверкнул в полумраке Ургалла. Мечи столкнулись, Огненный Клинок, свистнув, пронесся в сантиметре от лица Фулгрима — лишь малой толики не ловкости не хватило могучему примарху Железных Рук для того, чтобы навсегда покончить с предателем.

— Нет! — плачущим голосом прокричал Феникс. — Это неправильно! Это не я! Так не должно быть!

Аметист в навершии его серебряного меча полыхнул злобным огнем, озаряя лицо Ферруса Мануса неестественным фиолетовым светом. Потоки энергии, почти зримые, стекали с поверхности клинка, неясный густой туман струился вокруг лезвия, неясные звуки и неслышные вздохи мерещились Фулгриму. Призрачный образ чего-то чудовищного словно вырисовывался в воздухе, какая-то безымянная, нечеловеческая сущность понемногу проявлялась в реальном мире, более смертоносная и ядовитая, чем любое из творений Галактики.

Дьявольская сила вдруг наполнила тело Феникса, и он с первобытным воплем рванулся навстречу Феррусу Манусу, замершему на миг от неожиданности. Развернувшись на месте, Фулгрим весь вложился в размашистый выпад — и достиг цели.

Серебряный клинок глубоко вонзился в грудную пластину брони его брата, и примарх Железных Рук вновь рухнул с криком боли — на сей раз на оба колена, а пламенеющий нездешней энергией меч пронзил его тело и доспех насквозь, словно раскаленный нож кусок масла. Кипящая кровь полилась из раны неудержимым потоком, и Огненный Клинок выпал из руки Ферруса, судорожно хватающего ртом воздух в агонии.

— Прикончи его! Убей его! — завизжал давно не слышанный голос, но на сей раз Фулгрим понял, что доносится он не из его головы, а из невообразимой дали за гранью времени и пространства. Неоспоримая власть приказа звучала в крике, и Феникс почувствовал, что собственное тело почти не подчиняется ему.

Без всякой красоты и изящества, с хриплым рыком Фулгрим воздел над головой меч Лаэра, готовясь нанести Манусу смертельный удар. Неведомая энергия стекала с острия изогнутого клинка, струилась молниями по рукам Феникса, впитывалась в плоть и кости его израненного тела.

Фулгрим стоял, окруженный сверкающим облаком пурпурного огня. Дуги ярчайшего света медленно обтекали его величественную фигуру, отыскивая края открытых ран и кружась возле них, проникая внутрь и будто вылизывая сочащуюся кровь.

Грудь Ферруса Мануса, беспомощно склонившегося к его ногам, его тело конвульсивно подергивалось, то ли от болезненной раны в груди, то ли от ужаса перед жуткой, потусторонней силой, жаждавшей его смерти.

— Он должен умереть! Иначе он убьет тебя!

Фулгрим посмотрел в серебряные озера глаз поверженного брата — и увидел в них свое истинное отражение.

В миг, растянувшийся на тысячелетия, он с беспощадной ясностью осознал, в кого превратился и частью какого омерзительного преступления стал. Вечность утекала сквозь пальцы, а Фулгрим вновь и вновь думал о той чудовищной ошибке, которую совершил, вытащив из камня лаэранский клинок. Миллионы лет минули с той секунды, как он заглянул в глаза Мануса — и лишь тогда Феникс решился выбросить проклятый меч.

Но ладонь его лишь крепче стиснула рукоять, и, поняв, как низко он пал, Фулгрим тут же увидел, что обратного пути наверх не существует. Эта истина показалась тем горше, когда он постиг суть лживых замыслов Воителя и увидел себя со стороны — бездумное орудие грязных планов Хоруса.

Время по-прежнему не желало течь с нормальной скоростью, и Феникс видел, как Феррус Манус долгие столетия невероятно медленно тянется к лежащему в шаге от него Огненному Клинку, как его пальцы смыкаются на рукояти, как меч вспыхивает яростным пламенем, отзываясь на прикосновение своего создателя.

— Ещё миг — и он убьет тебя! РЕШАЙСЯ!

Казалось, сам клинок в руке Финикийца дернулся, взывая к примарху — но тот уже не нуждался в чьих-либо советах. Ведомый страхом за свою жизнь, Феникс взмахнул мечом.

Серебряное лезвие устремилось к Феррусу Манусу, а Фулгрим ощутил неудержимый взрыв торжества той древней твари, что так долго скрывалась в темных лабиринтах его души. Понимая, что сейчас произойдет непоправимое, он отчаянно попытался остановить руку, отвести удар в сторону — тщетно. Собственные мышцы уже не повиновались Примарху Детей Императора.

Противоестественная, откованная в пучинах варпа сталь встретилась с железной плотью непреклонного Горгона, и её пламенеющая кромка прошла сквозь кожу, мускулы и кости Ферруса Мануса с визгливым воем, эхом отдавшимся в краях, неведомых никому из смертных.

Кровь хлынула из раны — но тут же испарилась в потоке энергии, от рождения заключенной в теле сына Императора. Фулгрим отшатнулся и рухнул на спину, ослепленный её невыносимо ярким светом, меч Лаэра упал на камни рядом с ним.

Он услышал крик, подобный хору баньши, закружившийся вокруг него подобно призраку, холодные когтистые руки охватили его тело, тысячи голосов на разные лады застонали в его голове.

Призрачные вихри подняли и завертели Феникса, играя им, будто клочком бумаги и понемногу сжимая в жестокой хватке. Фулгрим почувствовал, как трещат его кости и рвутся жилы — мстительные вихри, похоже, решили разорвать его на части в знак отмщения. Он не сопротивлялся, зная, что заслуживает такой кары за братоубийство — но тут вновь явилась та сила, что направляла его руку в миг удара, то существо, что незримо следовало за ним с Храмового Атолла.

Словно хищник, стоявший над телом добычи и взрыкивающий на бродящих рядом, незримое создание бросилось на защиту Феникса — и вихри, отпустив его, исчезли, стеная от мучительного разочарования.

Фулгрим тяжко ударился оземь и перекатился набок, судорожно вдохнул холодного воздуха ночной пустыни, и вновь обрел слух, зрение и волю. Он услышал крики боли, шипящий свист лазеров, грохот взрывов, ритмичное пощелкивание болтеров, неустанно посылающих в цель очередь за очередью.

Это были не звуки сражения.

Это были звуки резни.

Преодолевая пылающую ледяным огнем боль от ран и невыносимую тяжесть на душе, Фулгрим поднялся на ноги. Кровь и изуродованные трупы окружали его, несколько оставшихся в живых Детей Императора — Марий и Юлий среди них — пораженно смотрели на обезглавленное тело Ферруса Мануса.

Феникс невидящим взглядом уставился на убитого брата. Упал на колени, воздев руки к небу. Закричал, и в голосе его, казалось, соединилась вся боль потерь, что испытывали люди от начала времен:

— Что я наделал?! Трон Терры, что я сотворил?! Отец… отец, спаси меня, прошу!

— Ты сделал то, что нужно.

На сей раз шепот невидимки донесся из-за спины Фулгрима, его горячее дыхание согрело похолодевшую шею примарха. Тот быстро обернулся, но увидел лишь скалы и черный песок до горизонта, странный советчик не собирался открывать себя.

— Он мертв, — прошептал Феникс, боль потери сковала его губы, дело собственных рук казалось немыслимым. — Я убил его.

— Именно так. Своими руками ты лишил жизни родного брата, который искренне любил и уважал тебя, верно сражался рядом с тобой долгие годы.

— Да, да, это был мой любимый брат…

— Верно, и он также любил и почитал тебя превыше иных.

Все усиливающееся присутствие того, кто говорил с ним, окружило Фулгрима плотным облаком, чьи-то нежно-жестокие пальцы с нестерпимой лаской коснулись глаз, и примарх унесся в глубины собственной памяти, вновь оказавшись в «Огненной Птице», летящей к флагману Диаспорекса. И «Железный Кулак» вновь спас его от неминуемой гибели. Лишь теперь, когда пелена злобы и недоверия исчезла, Фулгрим увидел все чистосердечие, всю самоотверженность брата, и понял, что поступок, который он принял за нечто само собой разумеющееся, на деле был актом чистейшего героизма.

Грубые шутки, насмешки, которые порой позволял себе Манус, оказались вовсе не оскорблениями, роняющими честь Феникса. То были всего лишь неуклюжие и добродушные попытки встревоженного брата воззвать к его здравому смыслу сквозь растущую ледяную стену гордости и предубеждения. Атака на Диаспорекс, которую он в гневе и злобе называл «безумием» и «желанием отнять победу» истекала из характера Ферруса — прямого и честного, не терпящего изворотов.

Так же прямо и честно он бросил в лицо Фулгриму правду о его предательстве, до конца оставаясь его другом и пытаясь спасти от вечного проклятия. Увы, Феникс понял это слишком поздно.

— Нет, нет, нет, — раскачиваясь, шептал Фулгрим, ужас содеянного настиг его, словно удар грома. Смотря по сторонам сквозь пелену нескочаемых слёз, он видел, будто впервые, жуткие изменения, охватившие его Легион, мерзкие мутации, скрывающиеся под личиной стремления к совершенству и эпикурейским наслаждениям.

— Всё — прах, — бормотал Феникс. — Хемос… Аквила… Отец… Брат… всё пошло прахом, всё обратилось в пыль.

Его пальцы, слепо шарящие по песку, наконец, сомкнулись на рукояти Огненного Клинка. Та, померещилось ему, ещё хранила тепло серебряных рук Мануса, явившегося сюда в надежде исправить то зло, что он, Фулгрим, причинил человечеству и всей Галактике.

Повернув меч острием к себе, Феникс отыскал отверстие в броне и направил пылающее лезвие в грудь. Меч, словно возненавидев его, разгорелся ещё ярча, пламя сжигало кожу на руках примарха и опаляло его израненную плоть.

Покончить с этим, здесь и сейчас. Вот и все, ничего сложного, простейшая вещь во Вселенной. Такая же простая, как и та упущенная возможность уничтожить Воителя одним ударом, пощадить брата, поверить Ультрану. Один резкий рывок, огненная сталь прозит сердце, и боль уйдет навсегда. Сейчас… Фулгрим крепче охватил лезвие, кровь текла по его рукам.

— Свести счеты с жизнью, бросившись на меч? О, как благородно. Не слишком ли достойная смерть для такого грязного ублюдка, как ты?

— Что тогда? — выкрикнул Феникс, отбрасывая меч, выкованный братом.

— Забытье. Сладкое и вечное, пустое и спокойное. Я дам тебе то, чего ты так жаждешь — избавление ужасного чувства вины, от этой невыносимой боли в душе.

Фулгрим выпрямился, мрачные ветра Истваана V гнали вихри песка, завивающиеся у ног примарха. Над головй Феникса плыли разорванные бурей грозовые облака, его когда-то прекрасное лицо исказила гримаса вечной боли. Кровь текла по броне, и капала на песок вместе со слезами, льющимися из глаз.

Он поднял руки, на которых его кровь смешалась с кровью брата.

— Забытье, — его голос окреп. — Да, то, что нужно. Даруй мне забытье.

— Тогда открой мне свой разум, и я положу конец твоим мучениям.

Напоследок Фулгрим оглянулся, но его окружали лишь отвратительные фигуры Детей Императора, последовавших за ним и Хорусом во мрак предательства. Марий, Юлий, тысячи других… он больше не мог и не желал их видеть.

Будущее, полное войны и смерти, открывалось Фениксу в звуках продолжающейся резни, и мысль о том, что на нем лежит громадная часть вины за уничтожение великой мечты Императора, наполнила примарха великим стыдом и раскаянием, какого не видел мир.

Покончить с этим, как можно скорее, и не видеть, не знать о том ужасе, что обрушится на Галактику!

— Забытье, — прошептал Фулгрим, закрывая глаза. — Давай же. Покончи со мной.

Все преграды внутри разума примарха рухнули, и он ощутил восторг, с которым существо, более древнее, чем само время, заполняет собой пустоту его души. Но лишь в тот миг, когда создание из ниоткуда одним касанием завладело плотью Феникса, он понял, что только что совершил ещё одну ужасную и неисправимую ошибку.

Закричав, он попытался бороться — но слишком поздно.

Несчастный примарх рухнул во тьму, в забытые уголки собственного мозга, навеки обреченный быть безмолвным свидетелем страшных деяний нового хозяина его тела.

Долю секунды назад на мрачной скале в сердце Ургалла стоял Фулгрим, повелитель Детей Императора — сейчас же там высилась могучая тварь Хаоса.

 

Глава Двадцать Пятая

Резня/Демон/Последний Феникс

КТО УГОДНО СКЛОНИЛСЯ БЫ ПОД СТОЛЬ ЖЕСТОКИМ ударом судьбы и ужасающим численным превосходством врага, но воины Саламандр и Гвардии Ворона принадлежали к числу Астартес. И они сражались, не опуская рук, как никогда прежде, зная, что их участь предрешена. Но за смерть каждого из них предателям приходилось платить кровью.

Пойманные в ловушку, меж двух огней, силы лоялистов методично изничтожались. Непрерывный огонь Железных Воинов, окопавшихся в зоне высадки, косил воинов в зеленой и черно-белой броне, и в их редеющие ряды врубались Десантники Воителя. Верные Астартес гибли на всей Ургалльской Низменности, их изрубленные тела понемногу заметал черный, слипающийся от крови песок.

Воины Альфа Легиона и Несущие Слово, ведомые своими примархами, окончательно сбросили маску верности Императору под мрачным небом Истваана V, расстреливая из болтеров и убивая цепными мечами тех, кто считал себя их боевыми братьями.

«Диес Ирэ» возвышался над резней словно громадный демон из древних легенд, уничтожая лоялистов залпами своих грозных орудий. Неимоверно горячее белое пламя вспыхивало в рядах Астартес, сплавляя людей и песок в жуткие скульптуры опаленных костей и черного стекла. Танки предателей грохотали по Ургаллу, ведя огонь из орудий и давя раненных своими тяжелыми гусеницами. Железные Руки были вырезаны подчистую, их примарха последний раз видели у невысокой мрачной скалы, в окружении орды воющих мутантов.

Раздосадованный своим, пусть даже притворным, бегством, Ангрон с удвоенной яростью крушил лоялистов, его цепные топоры разбрызгивали фонтаны крови с каждым широким взмахом. Красный Демон превратился в жестокого варвара, он словно утратил разум, отдавшись смертоносной ярости, что направляла его беспощадные удары. Его Пожиратели Миров убивали врагов с грубой жестокостью мясников, в исступлении берсерков, по их доспехам стекали ручьи крови павших.

Если прежде шум боя оглушал, то теперь он стал невыносимым для человеческого слуха, ни один голос, ни один крик боли или ненависти нельзя было выделить из общего шума. Отдельные звуки смешались в долгий, надрывный, убийственный рев, лишь изредка перекрываемый особо мощным болтерным залпом или серией взрывов. Бойня продолжалась, каждая группа сопротивляющихся лоялистов попадала под непрерывный подавляющий огонь, а немногих выживших зверски добивали окровавленными цепными мечами.

Мортарион сеял смерть в разрозненных рядах верных Астартес ужасающими взмахами боевой косы, его изодранный плащ веял в порывах жаркого воздуха, согретого пламенем взрывов и горящих боевых машин, его Гвардия Смерти не отставала от повелителя, стройными болтерными залпами выкашивая противников.

В авангарде Детей Императора шли Эйдолон и Люций, ведя лучших воинов Легиона в сердце окруженного врага. Изящные и смертельные удары меча сопровождались жуткими криками, холодящими кровь в жилах и парализующими волю лоялистов. Мечник танцевал сквозь пламя битвы, его терранский клинок оставлял стонущую кровавую просеку в рядах обреченных Астартес, и Люций то и дело разражался диким смехом, наслаждаясь музыкой, что мог слышать только он один.

Марий Вайросеан и его оркестр проклятых раз за разом перепахивали окровавленный песок жуткими гармониками своих музыкальных орудий, с равной легкостью разрывая плоть и металл.

Юлий Каэсорон же почти не сражался, обратившись к извращенному осквернению тел павших — неважно, верны они были Императору или Воителю. Куски изрезанной плоти свисали с пластин его брони, один ужаснее другого.

Апотекарий Фабиус, подобно падальщику, рыскал по полю битвы, останавливаясь, время от времени, над трупами Десантников и производя какие-то жуткие манипуляции медицинскими приборами странного вида. С десяток мутировавших Детей Императора охранял его, а по пятам следовали мерзкие гомункулы, помогая апотекарию в его грязных трудах, плоды которых виднелись сейчас на лицах и телах воинов III Легиона.

Никто не знал, где находится Фулгрим, прекрасный примарх исчез, оставив своих Астартес разбираться с остатками Морлоков Железных Рук, но и без него Дети Императора сражались с прежним яростным изяществом.

Чтобы полнее насладиться победой, сам Хорус покинул свое укрытие в недрах древней крепости и шествовал по песку Ургалла в окружении юстэринских терминаторов Фалька Кибре. Двое бывших Морнивальцев сражались рядом с ним, и предатели бросали восхищенные взгляды на великолепную черную броню Воителя и янтарные украшения на груди, кроваво поблескивающие в огне битвы.

Храбрая попытка лоялистов остановить изменника захлебнулась в их собственной крови и сгинула в криках боли терзаемых тел, и единственным, за что они сражались, было право погибнуть с честью.

Но среди них оказались и те, чья воля, сила и воинское умение позволили отыскать слабины в стягивающемся кольце предателей и нанести контрудар. Ничтожные группки героев выходили из окружения, неся на себе раненных и добираясь до немногих способных взлететь челноков.

Так, крошечный отряд Гвардии Ворона с неописуемой яростью и жестокостью прорвался сквозь заслоны Детей Императора, разрывая предателей на куски мечами и энергокогтями, пока те кричали от оргазмического наслаждения, слишком увлеченные ощущениями от собственных страданий и смертей, чтобы ударить в ответ. Безымянный брат-капитан, лишившийся шлема, в залитой кровью черной броне вел своих воинов к стоявшему в неприметной пещере чудом уцелевшему «Тандерхоуку», а четверо его Десантников несли драгоценнейший груз, придавший им сил в тот миг, когда они почти уже склонились под ударами смерти.

То было страшно израненное тело Коракса, в котором, однако же, ещё теплились искорки жизни.

Никто не знал, жив или мертв Вулкан, а остатки его Легиона, разделенные проникающими ударами предателей, погибали в окружении Повелителей Ночи и воинов Альфария. Ураганы болтерного огня сражали гордых детей Ноктюрна, и, захлебываясь в крови, они замертво валились в черный песок пустыни.

Однако же, нескольким отрядам Саламандр, как и их собратьям из Гвардии Ворона, удалось выбраться из ловушки, и теперь они из последних сил пробивались к челнокам, стоящим вне захваченной Железными Воинами зоны высадки.

Единицы выживших Железных Рук, утратив надежду отыскать своего примарха, присоединялись к Десантникам Вулкана и вместе с ними спасали геносемя своих братьев — но их успех казался каплей в океане предательства.

Через несколько часов все было кончено, и тела десятков тысяч Астартес из трех верных Легионов тихо и недвижно лежали среди мрачных песков и скал Ургалла.

ПРЕЖДЕ СЕРЫЕ НЕБЕСА МЕРТВОЙ ПЛАНЕТЫ сияли оранжевыми бликами, отражая пламя тысяч погребальных костров. Теплый свет огня озарял медленно пересыпающийся песок бескрайних дюн, и над Ургаллом вставали громадные клубы густого черного дыма, тянущегося от курганов сжигаемых тел.

Люций посмотрел вверх, на танцующие в воздухе хлопья пепла и высунул язык, пробуя на вкус жирный, горький прах Десантников.

Подошел лорд-коммандер Эйдолон, с лицом, напоминающим восковую маску, натяную на угловатые кости. Пустые стеклянные глаза пренебрежительно уставились на ближайшую гору трупов.

— Нужно скорее выдвигаться к Терре, — пролаял Эйдолон. — Глупо тратить время на идиотские ритуалы.

Про себя мечник согласился с лорд-коммандером, но промолчал и отвернулся, глядя на волнующееся море живых и верных Хорусу Астартес, заполнявших изуродованную чашу Ургалльской Низменности. Те собирались возле огромной сцены, с невероятной быстротой возведенной Темными Механикумами, а солнце Истваана неторопливо садилось за горизонт, и кровавая тень падала на лица Десантников.

Необычная форма сцены брозалась в глаза — она выглядела как колонна, собранная из нескольких, поставленных друг на друга гигантских цилиндров, сужающихся в диаметре. Нижний, осадистый и невысокий, имел примерно километр в ширину, на нем стояли всё до единого Сыны Хоруса, элита Воителя, несомненные творцы минувших и грядущих побед Нового Похода. Каждый из них держал в руке пылающий факел, и броня сверкала миллионами огней.

Над ними пьедесталом вздымался цилиндр для высших офицеров Легионов, и Люций без труда отыскал огромную фигуру Абаддона и, рядом с ним, мрачного Хоруса Аксиманда. Больше он никого не знал, да и не стал особо разглядывать Капитанов, обратив взгляд к третьему постаменту.

На нем возвышались Примархи.

Даже с расстояния в тысячи шагов их великолепный, нечеловеческий облик заставлял сладко сжиматься сердце и перехватывал дыхание. Семеро созданий монументальной мощи стояли на предпоследнем ярусе сцены, их доспехи темнели пятнами засохшей крови врагов, их плащи трепетали на воющих ветрах Ургалла.

Люций знал Ангрона и Мортариона ещё с кровавых времен Истваана III, и не раз восхищался их непревзойденной смертоносностью. Следующим мечник увидел собственного примарха, вдохновлявшего его на подвиги долгие десятилетия, но тот почему-то стоял поодаль от своих братьев, словно презирая их.

Другие четверо…те, кого он не видел прежде ни разу, выглядели столь же прекрасными, могучими и неудержимыми, и Астартес в тихом благоговении взирали на своих вождей.

Лоргар, владыка Несущих Слово, завернулся, будто в саван, в долгий красный плащ, из-под которого проглядывали пластины выкрашенной в цвет серого гранита брони. Альфарий, блистательный в своем пурпурно-зеленом доспехе, держался неестественно прямо, словно тянулся за старшими собратьями. Мрачнолицый Пертурабо крепко держал в руках боевой молот, блики огня плясали на некрашеном металле его неуклюжей, но невероятно прочной брони. Далеко не сразу Люций заметил в сгустившихся сумерках Повелителя Ночи, неяркий свет угасал, растворяясь в его фигуре, куда более черной, чем песок Ургалла, чернее, чем пьедестал Примархов. Лишь скуластый череп белого шлема сверкал среди теней, из которых сплеталось тело Конрада Кёрза.

Наконец, последний, багровый цилиндр возносился на сотню метров над головами семерых полубогов. Воитель стоял на самой вершине, рука его замерла в приветствии, алым огнем светились жуткие силовые когти. Плечи Хоруса укутывала меховая накидка из шкуры какого-то огромного зверя, и пламя далеких костров отражалось в янтарном оке на груди его доспеха.

Скрытый люминофор озарял Воителя ярко-красным светом, и он казался памятником самому себе, каким-то легендарным героем из мифов Древней Земли, возвышающийся над бескрайним океаном могущественнейших воинов в Галактике, верных ему до последней капли крови.

Солнце наконец скрылось за гористым окаемом Ургалла, и тут же взревели двигатели сотен штурмовиков, описывающих круги над Десантниками и салютующими им покачиванием крыльев. Привественные кличи раздались в быстро холодеющем воздухе пустыни, исторгнутые из десятков тысяч глоток.

Люций, пришедший в радостное возбуждение, присоединил свой вопль к общему хору, его чувства приятно возбудились, растревоженные шумом криков и грохотом штурмовиков. Высокие, срывающиеся на визг возгласы Детей Императора понеслись над Ургаллом, в них слышался неудержимый экстаз, наслаждение и боль, что никогда прежде не звучали в голосах смертных существ.

Как только штурмовики скрылись за горизонтом, бесконечные ряды Астартес двинулись маршем перед циклопическим постаментом, их бронированные кулаки беспрерывно ударялись о кирасы доспеха, привествуя Воителя. По чьему-то незримому сигналу на северном склоне Ургалльских Холмов зажглись десятикилометровые полосы фосфора, и множество дуг янтарного огня слились в единый овал — гигантский глаз, немигающий и грозный, молча взирающий на Астартес.

Возбуждение толпы многократно усилилось, когда Око Хоруса уставилось на мрачную пустыню Истваана V, и Десантники хрипло взревели, упиваясь почтением к Воителю. Залпы сверхтяжелых танков салютовали Хорусу, и божественный «Диес Ирэ» подобострастно склонил перед ним свою голову размером с гору.

Словно чудовищное конфетти, пепел мертвецов падал на воинов непобедимой армии Воителя. Сердца Люция готовы были разорваться от восхищения мощью божественного повелителя, и он поклялся самому себе вечно сражаться на благо Хорусу, не отступая даже пред лицом смерти. Он схватился за рукоять серебряного меча — сегодняшнего дара от Фулгрима — и тут же пустыня задрожала от грохота динамиков, разносящих громкий, зычный голос Воителя над Ургаллом.

— Мои храбрые воины! Мы добились многого, но ещё больше предстоит сделать. Наша храбрость, выучка, предвидение и сила позволят уничтожить любого, кто осмелится встать на пути к осуществлению моей величайшей мечты! Однако же, любое промедление может погубить плоды одержанной сегодня победы!

Ещё выше воздев когтистую перчатку, Хорус перешел на крик:

— Дорога на Терру открыта! Настал час обрушиться на крепость, которую лживый Император считает неприступной! Мы немедленно начинаем подготовку к штурму его Дворца, единственное, что требуется — не ошибиться в планах, и окончательная победа у нас в руках! Да, будет непросто, Император и его обманутые последователи не сдадутся без боя, они не откажутся от безумной идеи объявить коронованного лжеца Божеством! Прольется много крови — и нашей, и вражеской, но цена победы — вся Галактика!

Воитель перевел дыхание, прислушиваясь к возбужденному гулу ста тысяч голосов, и прокричал:

— Вы со мной до конца?

Люций без промедления заорал в голос, вторя возносящемуся к небесам слаженному скандированию:

— Да здравствует Хорус! Да здравствует Хорус! Да здравствует Хорус!!!

…И нескоро эхо их голосов стихло во тьме.

МЯГКИЕ ТЕНИ, ОТБРАСЫВАЕМЫЕ руинами взорванных укреплений в мягком свете угасающих костров, ложились на базальтовые скалы Истваана V. Даже здесь, в штаб-квартире Воителя, под многометровой толщей скал, с потолка сыпалась пыль и подрагивали стены, отзываясь на взлет сверхтяжелых транспортников Адептус Механикус. Армия Хоруса покидала мертвую планету, и её непререкаемый повелитель наблюдал по гололитическим экранам за стартом очередной эскадрильи «Штормбёрдов», поднимавших прожигаемые синим пламенем облака пыли. Всё шло по плану.

Его братья-примархи готовили свои Легионы к полномасштабному вторжению в Имперский космос, и Хорус был уверен, что каждый из них понимает важность беспрекословного и точного исполнения полученных приказов. Вспоминая, как ещё несколько месяцев назад, будучи Воителем, он формально командовал всей боевой мощью Империума, от флотов тяжелых крейсеров до взводов планетарной обороны захолустного мира, гордый сын Хтонии улыбался. Тогда его слова и команды осмеливались оспаривать ничтожества, подобные Гектору Варварусу или бюрократы из Совета Терры. Сейчас же власть Хоруса не ограничивалась никем и ничем, и это по-настоящему окрыляло его.

Со времен Улланора ему не доводилось видеть столь могучий ударный кулак, собранный в одном месте… При мысли об завоеванном им мире зеленокожих у Воителя немедленно ухудшилось настроение, ибо он вспомнил свою последнюю встречу с отцом. Времена изменились, и теперь ему была ясна подоплека действий Императора, и все же, все же… Иногда Хорусу начинало казаться, что он не поспевает за происходящими с неимоверной быстротой грандиозными событиями, и смутное беспокойство угнездилось в далеких уголках его разума.

Он отвернулся от экрана, и, подойдя к столу, налил полный кубок терпкого вина из медного кувшина. Осушил одним глотком и вновь наполнил до краев, поднес к губам — и тут же услышал резкий, совершенно аритмичный стук в переборку бункера.

Нажав кнопку открытия, Хорус поднял глаза и увидел стоящего в дверях Фулгрима с инкрустированным золотом ящиком под мышкой.

Воитель так же, как и прежде, дорожил узами дружбы со своим прекрасным братом, но не мог не заметить, что в последние месяцы Феникс сильно изменился. Оставаясь великолепным воином, он все чаще наслаждался ощущениями, получаемыми в бою, и радовался напряжению битвы, подчас мало беспокоясь о её целях и итогах.

Хорус смерил брата глазами. Тот снова поменял свой доспех, и броневые щитки сверкали, словно никогда не бывали в пламени боя. На плечах Фулгрима возлежала какая-то замысловатая резная пластина из чистого золота, с которой свисала серебристая кольчуга, вроде бы прикрывающая грудь, но Хорус сомневался, что она отразит выстрел из болтера. Если раньше Феникс носил хоть и красивую, но все же эффективно защищающую броню, то его нынешний доспех более походил на театральный наряд.

— Воитель, — произнес Фулгрим.

Хорус уловил в голосе брата необычные нотки, которые пропустил бы мимо ушей любой, не знавший близко Феникса вот уже двести лет. Подняв бокал, Воитель допил вино и жестом пригласил гостя войти.

— Ты просил о личной встрече, Фулгрим. Что может быть такого, о чем нельзя говорить в присутствии наших братьев?

Феникс улыбнулся и, поклонившись, открыл принесенную коробку.

— Мой уважаемый господин и повелитель Истваана, я принес вам подарок.

Запустив руку в ящик, Фулгрим вытащил жуткий трофей, добытый им в бою. Даже Хоруса на миг пробила дрожь ужаса, когда он увидел отрубленную голову Ферруса Мануса.

Мертвая плоть посерела, серебряные глаза бывшего брата вырвали из глазниц, кровавые края раны начали покрываться трупными пятнами. Челюсти остались открытыми, и осколки раздробленной кости черепа торчали из страшной раны.

Конечно, Феррус был его врагом, но вид изуродованной головы вызвал в Хорусе гамму неприятных чувств, которые он, впрочем, умело скрыл.

Изящным взмахом руки Фулгрим метнул окровавленный шар под ноги Воителю, и голова Ферруса Мануса, прокатившись по полу, остановилась в шаге от Хоруса, уставившись на него слепым укором пустых глазниц.

Оторвав взгляд от страшного зрелища, Воитель уставился на Фулгрима, видя, что тот пребывает в состоянии той же беззаботности, как и после провального возвращения из системы Каллинида, так разгневавшего Хоруса месяц тому назад.

Внутренне передернувшись, Воитель все же решил, что обязан поздравить повелителя Детей Императора.

— Хорошая работа, Фулгрим. Как и обещал, ты сразил одного из сильнейших наших врагов, но… я не могу понять двух вещей. Во-первых, почему ты не стал хвалиться своим трофеем в присутствии прочих примархов? И, во-вторых, где его глаза?

— Я их выпил, — улыбнулся Фулгрим. — Вкус тот ещё, скажу я тебе.

После этих слов Хоруса передернуло уже в открытую, а Феникс расхохотался, и в его смехе Воитель услышал нотки, от которых по его спине побежал ледяной озноб. Эти нотки древней злобы напомнили ему голос Сар’Келла, существа, призванного Эребом в трюме «Духа Мщения».

Воитель взял себя в руки.

— Фулгрим, изволь объясниться. Сейчас же!

Тот покачал головой и насмешливо погрозил Хорусу пальцем.

— Со всем уважением, могучий Воитель, вы сейчас обращаетесь отнюдь не к Фулгриму.

Хорус внимательно посмотрел в темные глаза брата, прозревая тени высокомерия и превосходства, лежащие за тьмою зрачков. Темнота заполняла Фулгрима, древний мрак, исторгший сам себя из чрева угасающей расы с кровавым родильным воплем.

Тот, кто стоял перед ним в обличье брата, был старше Вселенной и моложе рассвета. Его жизнь была бесконечна, и столь же бесконечна была его злоба.

— Ты — не Фулгрим, — выдохнул Воитель, чувствуя, как его охватывает страх.

— Нет, — подтвердил с неувядающей улыбкой кто-то, надевший тело его брата.

— Кто ты? — крикнул Хорус.

— Шпион? Убийца? Если ты явился сюда убить меня, то знай — я не поддамся так же легко, как Фулгрим! Я сокрушу тебя прежде, чем ты сумеешь навредить мне!

«Фулгрим» пожал плечами и вдруг быстрее мысли швырнул в сторону Воителя опустевшую коробку, та грохнулась о пол рядом с головой Ферруса Мануса. Дернувшись, Хорус одним движением выпустил силовые когти.

— Может быть, тебе и удастся меня одолеть, — сказал «Фулгрим», подходя к столику и наливая себе вина. — Но мне сейчас не хочется растрачивать наши с тобой силы в бесплодном и бессмысленном поединке. Напротив, я пришел сюда ещё раз поклястся в верности твоему делу.

Внимательно оглядев фигуру существа, явившегося к нему под личиной брата, Хорус несколько успокоился — незваный гость оказался безоружным. С какой бы целью он не раскрыл себя, нападение явно не входило в его планы.

— До сих пор жду ответа, — резко произнес Воитель. — Кто или что ты такое? Фулгрим вновь ухмыльнулся и облизал брови губы длинным красным языком.

— Кто я? Вообще-то ты встречался прежде с подобными мне созданиями, мог бы и догадаться уже. Вновь Хоруса пробрала та же самая дрожь, что и при появлении Владыки Теней у каменного алтаря, возведенного на «Духе Мщения».

— Значит, ты — порождение варпа? — полуутвердительно спросил он.

— В точку! На вашем несовершенном языке таких, как я, когда-то называли «демонами». Дурацкое слово, но за неимением лучшего сойдет. А если точнее, то я — верный слуга Темного Принца, посланный им всемерно помогать тебе в этой маленькой войне.

Воитель чувствовал, внутри себя гнев к этому грязному существу, растущий с каждым хамским словом, срывающимся с губ лже-Фулгрима. Он завладел телом его брата, судьба Галактики висит на волоске, а эта тварь говорит о «маленькой войне»!

Лже-Фулгрим тем временем начал расхаживать по комнате, внимательно, словно в первый раз, оглядывая каждый уголок.

— Телесная оболочка, которую ты видишь, полностью принадлежит мне, и, надо сказать, ощущения от неё вполне усладительные. Чувства, которые испытываешь, будучи обряженным в плоть, совершенно уникальны, хотя, конечно, со временем я внесу в это тело кое-какие изменения.

Мурашки побежали по коже Хоруса при этих невозможных словах.

— А что же с моим братом? Где он?

— Не бойся, — хихикнуло творение варпа. — У нас с ним долгая любовная история. Фулгрим… я к нему привык и вовсе не желаю причинять нашему милому Фениксу излишний вред. Много месяцев я служил ему вместо голоса разума, надежный советник во мраке бессонных ночей. Успокаивал его, уговаривал, немножко дурачил — как же без этого? — ну и направлял его путь.

Воитель с гримасой отвращения на лице смотрел, как демон, говоря эти слова, трется всем телом о стены бункера, закрыв глаза и наслаждаясь тончайшими неровностями шероховатой структуры камня.

— Направлял его путь? — переспросил он.

— О, да! Я заставил Фулгрима поверить, что все твои действия — совершенно верны и разумны. Конечно, он сопротивлялся, но я могу быть крайне настойчивым.

— Значит, ты заставил брата присоединиться ко мне?

— Конечно! — ухмыльнулся демон. — О, я вижу, ты расстроен? Неужели считал себя таким красноречивым оратором? Благодари меня за то, что я заволок пеленой лжи глаза Фулгрима и присоединил свою силу убеждения к твоей. Если бы не я, то он немедленно бы помчался к Императору с воплями ужаса и наябедничал бы о твоем предательстве!

— Намекаешь, что я тебе задолжал, не так ли? — надменно спросил Воитель.

— В общем-то, нет, я и так не в проигрыше, — погладил демон новое тело. — Фулгрим оказался слишком слаб, чтобы исполнить предначертанное. Это ведь я помог ему нанести Манусу смертельный удар, просто дал Фениксу немножко уверенности в себе, ха-ха.

— И все же, где он сейчас?

— Я уже сказал тебе, Хорус, — окрысился демон. — Фулгрим не вынес тяжести того, что сотворил, и умолял меня забрать его жизнь, но я не мог поступить столь прозаично. Я дал ему вечный покой, хотя, думаю, вряд ли он желал именно этого.

— Так Фулгрим мертв? — не выдержал Воитель. — Проклятье, ответь мне!

— О, нет, — улыбнулся его собеседник, постукивая по виску длинным пальцем с острым ногем. — Он здесь, внутри меня, видит и слышит все происходящее — хотя не знаю, доволен ли он тем, что оказался загнанным в самый дальний уголок своей души.

— Ты уже завладел его плотью, — прорычал Хорус, делая угрожающий шаг в сторону демона-Фулгрима. — Так дай же ему просто умереть!

Тварь изящно покачала головой.

— Нет, Хорус, не думаю. Его нескончаемые крики ужаса даруют мне наслаждение, а наши редкие разговоры столь прекрасны, что я не желаю терять такого замечательного собеседника.

Воитель не чувствовал ничего, кроме отвращения к случившемуся и жалости к брату, но заставил себя взглянуть на произошедшее с точки зрения логики. Как бы то ни было, этот демон поклялся ему в верности. Несомненно, он — могущественное создание, и, раз уж Фулгрим для Галактики все равно что мертв, от создания варпа теперь зависит верность Детей Императора.

— Да будет так, — угрюмо ответил наконец Хорус. — Но храни в тайне то, что сейчас открыл мне, или, клянусь, я уничтожу тебя.

— Как будет угодно, могучий Хорус, — отдал невероятно показной поклон демон. — Я все равно не собирался кричать о своей сути на всех углах. Пусть это будет наш маленький секрет. Хорус молча кивнул, поклявшись самому себе как можно скорее вызволить брата. Никто не заслуживал столь ужасной судьбы — оказаться пленником в собственном теле. Но насколько могущественным должен быть тот, кто сумеет сокрушить демона?

ОРБИТАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО ВОКРУГ Истваана V напоминало картину, наблюдаемую возле Луны, главной базы флотов Империума. Корабли восьми Легионов занимали места в заранее расписанных построениях. Более трех тысяч военных и транспортных судов, покорных воле Воителя, в соответствии с очередностью предназначенных им миссий отправлялись к точке перехода в Имматериум.

Танки и чудовищные боевые машины Темных Механикумов один за другим, без единой задержки, поднимались с поверхности планеты, вливаясь в армаду, равной которой не знала история Великого Похода. Армаду, готовящуюся принести пламя войны в самое сердце Империума.

Флоты Ангрона, Фулгрима, Мортариона, Лоргара и самого Хоруса направлялись к орбите Марса, только что полученное сообщение от Регулуса гласило о том, что мир-кузница окончательно захвачен сторонниками Воителя. Гигантские мануфактории Мундус Гамма и Мундус Оккулум освобождены от верных Императору сил, и теперь главнейшая фабрика-цитадель Механикумов готова поддержать Воителя всей своей производственной мощью.

Хитроумные воины Альфа Легиона получили личный приказ Хоруса, отправляющий их на выполнение жизненно важной миссии, одной из тех, от которых зависела судьба всего Нового Похода. После дезинформирующих сообщений, направленных Воителем Леману Руссу, Космические Волки надолго застряли в системе Просперо, гоняясь за уцелевшими Десантниками Тысячи Сынов. Однако же, в близлежащей звездной системе Шондакс находились основные силы Белых Шрамов Ягатая Хана, несомненно, получившие вести о предательстве Хоруса. Мудрый Хан, конечно же, не станет медлить и постарается как можно скорее связаться с Волками. Воитель знал, что не имеет права допустить их объединения, и флот Альфария отправлялся к Просперо с целью разгромить Легионы Русса и Ягатая поодиночке.

Повелители Ночи уже покинули систему Истваан, и ныне пребывали на планете Цагуалза, удаленном и почти безжизненном мире в Восточных Пределах, окруженном гигантским метеоритным поясом. С этой неприступной базы террор-группы воинов Кёрза планировали вести опустошительную кампанию против Имперских планет-крепостей Эрольдар и Траммас, находящихся в системах, которые, будучи оставленными в руках лоялистов, вполне могли бы угрожать флангам Воителя во время атаки на Терру. Важность системы Траммас заключалась ещё и в том, что она прикрывала подступы к нескольким крупным мирам-кузницам Механикумов, сохранивших верность Императору.

Корабли Железных Воинов отправлялись в путь к Фаллю, где собрался значительный флот Имперских Кулаков, перегруппировавшийся после неудачной попытки добраться до Истваана V. Хотя они практически не угрожали планам Воителя, Хорус не собирался оставлять у себя в тылу живых лоялистов. Давняя вражда между злобным, завистливым Пертурабо и гордым Рогалом Дорном не была секретом ни для кого, и поэтому мастера осад с радостью услышали приказ Воителя.

Что до Кровавых Ангелов, то они, получив обманный приказ, находились сейчас в системе ужасных демонических миров Сигнуса, где неминуемо должны были сложить головы все до единого.

Теперь, когда Хорус прикрыл свои фланги и унитожил либо сковал армии лоялистов боевыми действиями, дорога на Терру оказалась совершенно свободной.

Один за другим флота верных Воителю Легионов покидали систему, в которой начался Новый Великий Поход, отправляясь в дальний путь, и каждый корабль серебряным отблеском знаменовал переход в ненадолго смирившийся перед предателями Имматериум.

Наконец, лишь Сыны Хоруса остались на орбите Истваана V.

Одиноко сидящий на своем троне в центре стратегиума «Духа Мщения», Воитель с неподвижным лицом наблюдал через окружной смотровой экран за темным шариком мира, на поверхности которого он сделал решающий шаг к власти над Галактикой.

Он обернулся, услышав вдруг чьи-то негромкие шаги. Перед ним склонился Малогарст, протягивая дата-планшет.

— Что там такое, Мал? — спросил Хорус.

— Сообщение, господин мой, — улыбнулся советник.

— От кого?

Улыбка Малогарста Кривого стала ещё шире.

— От Магнуса Рыжего.

«ЛА ВЕНИЦЕ» ЛЕЖАЛА В РУИНАХ. Демон в теле примарха пробирался сквозь обломки последнего и величайшего представления Беквы Кински, с улыбкой вспоминая сцены бушевавшего здесь разрушения и безудержной похоти. Вдалеке мелькали тусклые огоньки рампы, в воздухе висел тяжелый запах пота и крови, паркет покрывали кости, останки и соки человеческих тел.

Мощь Темного Принца преодолела барьер между мирами в этом огромном театре, и ворвалась в каждое живое существо внутри него, с легкостью стерев грань между помыслом и действием.

Да, все пошло великолепно, и меньшие слуги его господина всласть попировали эмоциями и ощущениями собравшихся, прежде чем откинуть заимствованную плоть и вернуться в варп.

Повсюду виднелись несомненные признаки того, какое именно из божеств Хаоса нашло здесь дорогу в реальность: оскверненные трупы, пестрые шедевры, кровью и грязью намалеванные на стенах, скульптуры из плоти, составленные множеством кусков человеческих тел.

Внешне демон пока ещё напоминал того, чье тело он присвоил, но множество явных намеков указывало на то, что скоро эта плоть изменится, приняв более достойный вид. Аура силы колыхалась в воздухе, и мягкий внутренний свет озарял тонкую бледную кожу.

Забравшись на сцену «Ла Венице», демон вытащил из поясных ножен меч, висящий у него на поясе, золотая рукоять блеснула в полумраке. Он вернул себе анафем, зайдя пару часов назад в студию Остиана Делафура, и немало удивился и обрадовалс, найдя ещё одно тело, повисшее на смероносном острие. В сморщенных останках нелегко было узнать Серену д’Ангелус, но демон всё равно почтил её тело самым изысканным способом, прежде чем отправиться восвояси.

Подняв анафем к лицу, он засмеялся, увидев в мерцающей глубине лезвия отражение бесконечных муг души Фулгрима, скрытой в глубине его темных глаз. Демон слышал, как жалкие крики примарха эхом отдаются в его черепе, и мука эта звучала слаще любой музыки.

Подобного рода наслаждения всегда радовали создание варпа, и он застыл, наслаждаясь своей абсолютной властью над Фулгримом. Идиоты, из которых состоял III Легион, и подумать не могли, что их любимый вождь по своей вине оказался в темнице собственного тела.

Только мечник Люций, кажется, уловил нечто странное, но и он держал язык за зубами. Растущее дыхание варпа, окружавшее искусного воина, становилось все яснее, и демон подарил ему в знак расположения серебряный меч Лаэра. Хотя тот больше и не содержал в себе могучего духа, в клинке по-прежнему таилась сила, что позволит Люцию ещё очень долго нести в мир изящество и красоту беспощадной смерти.

Естественным образом мысли демона перешли к надвигающейся на человечество кровавой резне, и он вздрогнул в предвкушении того, каких высот наслаждения сможет добиться в этом теле. Ощущения, о которых он мог лишь мечтать в варпе, обретут плоть в этом царстве смертных. Галактика, полная крови, похоти, гнева, страха, восторга и отчаяния ждала его на пути к Терре, миллиарды душ, отданные милостью Воителя на забаву ему и его Легиону!

Добравшись до авансцены, демон поднял голову и внимательно посмотрел на висящий над нею гигантский портрет, великолепие которого угадывалось даже в царящем вокруг сером полумраке.

восхитительный золотой багет обрамлял холст, с которым вновь произошла чудесная метаморфоза. Если прежде изображение на нем являло собой дикое буйство цветов, складывающихся в жуткий образ, наводящий ужас на смертных, осмелившихся взглянуть на него — то ныне оно было прекрасным.

Облаченный в чудесный доспех из золота и пурпура, Фулгрим позировал на фоне врат Гелиополиса, и за его спиной вырастали огромные, пылающие крылья феникса. Пламя легендарной птицы озаряло броню Финикийца, полированные пластины переливались каскадом ярких огней, волосы струились водопадом червонного золота.

Примарх Детей Императора, любовно выписанный до мельчайшей черточки, в совершенстве каждой детали, со всеми нюансами его величия, столь живой и прекрасный, являл собой видение истинной красоты, идеально перенесенное на холст. Демон знал, что никогда прежде не существовало и никогда в будущем не родится настолько же превосходного и изящного воина, а посему этот бесценный пример гения художника должен был сохраниться, как доказательство тому, что в Галактике случаются истинные чудеса.

Нарисованный Фулгрим молча взирал на руины театра и монстра, присвоившего себе его телесную оболочку. Демон улыбнулся, заметив ужас в глазах примарха, ужас, который не мог быть передан даже самым искусным мастером кисти. Идеальные, изысканные муки читались во взгляде портрета, и темные озера глаз следили за каждым движением чудовища. Демон убрал анафем в ножны, поклонился безжизненному залу и направился к выходу. Взгляд Фулгрима по-прежнему следовал за ним.

Но тут затрепетал, мигнул и погас последний огонек рампы, и Последнего Феникса навеки окутала тьма.