На пологих кремниевых холмах, где Саракал постепенно уступал Кешету, слово принц имело несколько другое значение, нежели к которому привык Гедер. Человек мог именоваться принцем, если у него было достаточное количество земли, или он командовал армией солдат, либо являлся сыном или племянником принца. Даже раса не имела большого значения. Принцем в Кешете мог быть и Йемму, и Тралгу, и Ясуру, и не было, по видимому, никаких формальных ограничений и для других рас, хотя на практике такового не наблюдалось.

Первокровные были особенно редки на этих широких, засушливых равнинах, и Гедер обнаружил, что его группка — сам он, его оруженосец и четверка отцовских слуг быстро стали объектом любопытства в городах и весях восточного Саракала. Принц Первокровных — величали его здесь, а когда он пытался поправить, следовало замешательство. Перевод его титула на кешетский был бы бессмысленной, а возможно и невыполнимой задачей, и поэтому, когда кочующий двор принца Купе рол Бехура осчастливил Гедера своим гостеприимством, он пришел к выводу, что проще делать вид, что он более-менее ровня покрытому золотистой чешуей ясурскому лорду.

— Никак не пойму, принц Гедер. Вы бросаете свою землю, свой народ, разыскивая нечто, о чем и представления не имеете. У вас нет ни только прав на это нечто, но даже и представления, какие вообще права можно предъявить. Какой барыш вы преследуете?

— Ну, к барышу это никаким боком, — сказал Гедер, выуживая очередную темную колбаску из их общей тарелки.

Когда Гедер заметил шлейф пыли от кочующего двора, поднимающийся над горизонтом, словно дым от огромного пожара, он ожидал, что увидит что-то вроде походного лагеря. Он представлял себе шатры, вроде тех, в которых спал по пути в, и из Ванаи, или сейчас, во время своей неофициальной ссылки. Ни хрена подобного. Он попал не в лагерь, пусть даже огромный и роскошный. Это был целый город деревянных строений с храмом, посвященном парному божеству, о котором Гедер и понятия не имел, и площадью, на которой пировал принц. Трава и кустарник на улицах свидетельствовали о том, что еще вчера этих улиц не было и в помине. Гедер предположил, что уже завтра тут опять будет пусто. Словно восставший из легенд, этот город проживет одну ночь, и исчезнет с утренней росой. Коптило и трепетало на ветру пламя факелов. Сияли звезды. Летний жар поднимался от земли в небо.

Гедер засунул в рот колбаску. Соленая и пряная, с едва уловимым привкусом сахара и дыма. Он никогда не пробовал ничего подобного, и будь она сделана даже из змеиных глаз или птичьих лапок, все равно съел бы ее. Вкус был великолепен. Из шестнадцати блюд, которыми рабы заставили стол, это понравилось ему больше всего. Хотя та приправленная маслом зелень в красную крапинку, тоже была ничего.

— Не ищу я, — сказал он с набитым ртом, — злата.

— Тогда славу.

Гедер печально улыбнулся.

— Спекулятивное эссе уж никак не та вещь, что может принести славу. По крайней мере, у моего народа. Нет, в путешествие я отправился потому, что прослышал о чем-то, что появилось в незапамятные времена, и мне интересно стало, смогу ли я это разыскать. Описать то, что узнал, и свои размышления, дабы однажды кто нибудь смог прочесть это, и дополнить своими знаниями.

А еще, добавил он мысленно, оказаться подальше от смуты в Кэмниполе, и найти уголок на краю света, где проблемой было бы даже связаться со мной.

— А потом?

Гедер пожал плечами.

— И все, — сказал он. — Чего же еще?

Принц Ясуру нахмурился, отпил из массивного кубка в форме черепа, либо из него же и сделанного, ухмыльнулся, и направил на него свой длинный, оправленный в серебро ноготь.

— Ты святой, — сказал принц.

— Нет. Господи, только не я.

— Тогда ловкач. Философ.

Гедер собирался возразить, но потом сдержался.

— Пожалуй философ, — согласился он.

— Человек, восхождение, горизонт. Я должен познать это. В духовном смысле.

Принц поднял массивную руку, рявкнул что-то прозвучавшее как команда. Сотня мужчин и женщин за длинными столами, то ли рыцари, то ли просто ратники — Гедер так и не понял, подняли крик, смех, отпуская шуточки и подталкивая друг друга. Немного погодя, на краю площади, появились двое стражников с железными цепями в руках. Цепи уходили в темноту, провисая, и Гедер подумал, что они имели скорее церемониальное значение.

Женщина, которую вывели на свет за цепь, выглядела дряхлой старухой. Широкий лоб и черные спиралевидные узоры на коже указали на ее принадлежность к Хаавиркин еще до того, как она подняла в приветствии свою длинную трехпалую руку. Гедер встречал представителей этой расы и раньше, когда избранный король Холлскара прислал посольство ко двору, но еще никого столь древнего, или столь преисполненного чувством собственного достоинства.

Стражники встали перед женщиной, когда она подошла к принцу. Из-за шума Гедер так и не понял, глумилась над ней толпа, или приветствовала ее появление. Ее изучающий взгляд буквально ощупывал Гедера с ног до головы.

— Моя прорицательница, — сказал принц ему. А после женщине, — Это наш гость. Он путешествует Кешетом с духовной целью.

— Это так, — согласилась женщина.

Принц усмехнулся, будто получил от нее гостинец. А потом неожиданным жестом дружеского расположения положил руку на плечо Гедера.

— Этим вечером она в твоем распоряжении, — сказал принц. Гедер нахмурился. Он уповал на то, что ее предлагали не в качестве наложницы, хотя и слышал о подобных вещах из старых историй о Кешете. Он прочистил горло, и попытался было прояснить ситуацию, но прорицательница лишь подняла руку. Подбежал еще один слуга с деревянным табуретом, Хаавиркин уселась, пристально глядя в лицо Гедера.

— Привет, — поздоровался с ней Гедер неуверенно.

— Я тебя знаю, — сказала она, и сплюнула через плечо. — Ты мне приснился, когда я еще была девочкой.

— Гм, — сказал Гедер. — В самом деле?

— Она великолепна, — сказал принц. — Очень мудра.

— Однажды мой дядя заболел, — сказала прорицательница, — а симптомов никаких не было. Ни лихорадки, ни слабости, вообще ничего чтобы знать, как его лечить.

— Но как же тогда ты можешь заявлять, что он был болен?

— Сон это был, — терпеливо сказала прорицательница. — Чтобы излечиться он ел горькие травы, после которых вода, которой он их запивал казалась ему сладкой. Но в воде ничего не было. Вся сладость, которой на самом деле не было, была в нем. Только и того, что вода не была горькой. Она не в силах вылечить хоть что-то.

Провидица взяла его руку, длинные пальцы ощупывали суставы его пальцев, как будто искали что-то. Она поднесла его ладонь к носу, и обнюхала ее. У Гедера мурашки по коже поползли, и он попытался вырвать руку.

— Увидишь ее трижды, — сказала она, — и каждый раз будешь совсем другим человеком. И каждый раз даст она тебе все, что пожелаешь. Ты уже встречался с ней однажды.

Брови провидицы приподнялись, словно в немом вопросе. "Ясно?"

"Это она что, про меня?" — подумал Гедер.

— Благодарю вас, — сказал он, и прорицательница кивнула скорее себе, чем кому нибудь еще. В пляшущем свете факелов черные отметины на ее коже, казалось, жили собственной жизнью.

— Это все? — спросил принц Ясуру.

— С ним все, — мягко сказала провидица. Она поднялась на ноги, цепь, свисающая с ее шеи звякнула. — А с тобой мы еще поговорим, но попозже.

Она сделала реверанс, повернулась, и пошла обратно, поднимая пыль, через низкий кустарник и тени, мимо деревянных столов с кешетскими воинами. Стражники, держащие цепь последовали за ней, как будто это она вела их. Тишина нарушалась только звоном цепи и шипением факелов. Гедеру показалось, что он заметил удивление и, даже, шок на лицах рыцарей, но не мог понять причины. Кое-что здесь определенно произошло, только он не мог сказать, что именно.

Принц почесал под подбородком, как Первокровные оглаживают бороду. Он ухмыльнулся, острые почерневшие зубы торчали частоколом.

— Ешьте! Пойте! — крикнул он, и шум голосов пирующих возобновился с прежней силой. Гедер взял еще одну колбаску и задумался, что же он упустил.

После пира желудок Гедера взбунтовался. Он лежал в своей палатке, вслушиваясь, как мягкий летний ветерок резвится по пустыне, и безуспешно пытался заснуть. Он слышал тихий храп оруженосца, ощущал запах мелкой пыли Кешета, которая, казалось, была везде, а во рту вкус пряного мяса, удовольствие от которого прошло очень быстро. Он ощущал беспокойство и апатию одновременно.

Вся сладость, которой на самом деле не было, была в нем. Только и того, что вода не была горькой. Она не в силах вылечить хоть что-то.

Из всего бреда прорицательницы только эти слова глодали его, беспокоя словно съеденные им пряности. Сейчас ему уже казалось, что женщина Хаавиркин говорила о Ванаи и Кэмниполе. Как только он подумал о них, напомнила о себе зарубцевавшаяся рана на ноге, куда попал арбалетный болт. Точно так же, малейшее переключение внимания могло напомнить ему о том черном коме, засевшем в его груди, под гнетом которого он находился всю долгую дорогу из Ванаи. Он не мог бы припомнить лица своей покойной матери, но силуэт женщины на фоне пламени, свирепствовавшем над Ванаи, видел так же ясно, как и палатку, в которой находился. Даже лучше.

Пьянки-гулянки, которыми встретил его Кэмнипол, на какое- то время стерли это воспоминание. Но не навсегда. Была сладость — в то время он думал, что это так, — но, возможно, ее и не было. Безусловно, он вкусил славу, когда она пришла к нему. Он поднялся при дворе. Он спас город от мятежа наемников. И тем не менее, он опять в изгнании, бежит от политических игрищ, правил которых не понимает. И как ни неприятно жжение в его животе, все же оно лучше, чем тот огненный кошмар.

По правде говоря, случившееся в Ванаи не его вина. Его подставили. Он потерял сон, постоянно был в напряжении и даже подозревал, что пока его чествовали в Кэмниполе, Алан Клин с дружками хихикали над ним в кулак. Они были как заноза в заднице.

Он повертел в голове эту мысль так и этак. Дворцовые интриги, которые насквозь пропитали Королевский Шпиль и Кэмнипол, не были тем, в чем он хотел бы участвовать. Облегчение, которое он испытал возвратившись из Ванаи к лести и благосклонности, было, как он понимал, ненастоящим. И в то же время, он желал испытать его снова. Хоть на миг забыть зов пламени. Но, как и в глючной водице прорицательницы Хаавиркин, сладость его сладкой не была. Просто облегчение от горечи. И ничего излечить не способно.

Если бы он только понимал, что происходит, видел насквозь как игроков, так и их игры, то понял бы кто истинный виновник. И кто из его друзей в действительности друг.

Он перелег на другой бок, потянув за собой одеяла. Они пахли потом и пылью. Ночь была слишком теплой, чтобы ими укрываться, но они дарили ощущение уюта. Он вздохнул, желудок его наконец-то успокоился. Провидица Хаавиркин была по своему права. Может, прав и принц, говоря о ее мудрости. Гедер решил разыскать ее утром, чтобы задать больше вопросов. Даже если это все суеверие и вздор, будет о чем подумать долгими, одинокими вечерами в пустыне.

Он не заметил, что заснул, пока не проснулся. Горевшие ярко желтым на солнце полевые цветы и недолгая роса давали ощущение прохлады, которой на самом деле не было. Он натянул штаны и тунику. Одежда была более груба, нежели та, в которой он был прошлым вечером, однако, не на пир же он собрался. Да и, в конце-концов, это же Кешет. Другие стандарты. Деревянные дома все еще стояли, и Гедер зашагал к ним, отыскивая взглядом часовых. Таковых не наблюдалось.

Никого не наблюдалось.

Он вышел к постройкам, на простор площади, где обедал накануне, везде было пусто. Когда он позвал, никто не откликнулся. Все было как в детской песенке, где все были призраками, лишь отпечатки ног да лошадиные яблоки, да все еще теплились белым и красным непогасшие угли в жаровне. Ушли лошади, мужчины и женщины, но повозки остались. Как и тяжелые лебедки, которыми слуги принца возводили свои стремительно возникавшие города. Он даже увидел длинную цепь, на которой водили провидицу, намотанную на бронзовую цевку, и валявшуюся в пыли.

Он вернулся в лагерь, оруженосец подал тушенный овес и разбавленный сидр. Гедер сидел за походным столиком, уставившись в оловянную миску, затем на опустевший лагерь.

— Они ушли посреди ночи, — промолвил он. — Собрали втихаря, что могли, и смылись в темноте.

— Может, принца ограбили и убили свои же, — предположил оруженосец. — Такое иногда случается в Кешете.

— Хорошо еще, о нас не вспомнили, — сказал Гедер. Овес был сладким до приторности. Сидр — кислющим, даром, что разбавленный. Оруженосец тихо стоял поодаль, пока Гедер ел, а другие слуги отправились в лагерь.

Он продолжал размышлять, что такого еще могла увидеть Хаавиркин, и что она она рассказала своему принцу, после того, как ушел иноземец.