Даже после зимы в Ялакете Лиат удивлялась капризам северной природы. С каждым днем солнце задерживалось над городом все меньше. В полдень было тепло, и ласковые лучи грели ей щеки, однако ночи дышали ледяным холодом. Все деревья в садах разом утратили зелень, точно сговорились. Это было совсем не похоже на летние города с их постепенными, едва заметными переменами. В Сарайкете осень наступала медленно и лениво, тепло покидало мир нехотя. На севере все менялось куда быстрее, и поэтому Лиат чувствовала себя неуютно. Она была истинной южанкой.

К примеру, думала она, сидя у себя в покоях с пиалой горячего чая в руке, она по-прежнему считала себя деловой женщиной Сарайкета. Если бы кто-нибудь спросил ее о работе, она рассказала бы о залах, где чешут хлопок, о складах с товарами. Если бы ее спросили о доме, она описала бы набережную, запах океана, гомон, в котором смешалось множество языков и диалектов. Она подумала бы о доме из кирпича, который достался ей в наследство от Амат Кяан; о маленькой спальне с окном, увитым листьями винограда. Вот уже год, как она уехала оттуда, и теперь вернется не раньше весны.

В лучшем случае.

В худшем — Сарайкет уже стерли с лица земли. Или она сама не доживет до следующего лета.

Город, в котором она теперь жила, тоже страдал из-за перемен. В нишах между домами появились небольшие алтари с изображениями потерянных андатов, как будто несколько цветков и свеча могли вернуть их. В храмы начали ходить даже те, кто не заглядывал туда годами. Нищие на улицах теперь пели об искуплении и обретении утраченного.

Лиат пригубила чай. Он остыл ровно настолько, чтобы не обжигать губы, но пить его по-прежнему было приятно. Напиток согревал, как вино, но не расслаблял тело и не притуплял разум. Сегодня Лиат предстояло множество дел — проследить за тем, как переносят в подземелья пищу и топливо, как заполняют хранилища на башнях, где переждут холода ненужные зимой вещи. Времени на мрачные мысли у нее не было. И все же отчаяние пришло, не спрашивая, хочет она того или нет.

Открылась дверь, и Лиат подняла глаза. Это был Найит. Ночи еще не стали такими долгими или холодными, чтобы удержать его дома. Лиат поставила пиалу.

— С добрым утром, мама, — сказал он, садясь на подушку возле очага. — Ты рано встала.

— Не так уж и рано.

— Нет? — Найит улыбнулся своей чарующей и грустной улыбкой, которая любому подсказала бы, что он сын Оты Мати. — Ну, нет так нет. Можно?

Лиат изобразила разрешение, и юноша налил себе чаю. Он выглядел усталым, но дело было не только в бессонной ночи, которую он провел в чайных и банях. С той поездки в нем что-то изменилось. Сначала она думала, что это просто переутомление. Когда она нашла его спящим на полу в жилище Маати, он был полумертв от усталости и сильно исхудал. Однако с тех пор он хорошо отдохнул и восстановил силы, а в глазах по-прежнему пряталась печаль. Быть может, эхо ее собственных темных предчувствий.

— Я его подвел, — сказал он. Лиат заморгала и вжалась в стул. Найит склонил набок голову. — Ты ведь об этом раздумывала? Гадала, что гложет мальчика? Почему он не спит? А я просто предал хая. Он верил мне, прислушивался к моим советам, даже когда я говорил что-то нелицеприятное. Я подвел его. И он отослал меня прочь.

— Ты не…

— Да, мама, да. Я очень тебя люблю. Знаю, ты бы небо сдвинула ради меня. Но я подвел его. Я на такое способен. — Он со звоном поставил пиалу. Лиат подумала, может, он еще не протрезвел после ночной пирушки. Ее и саму вино иногда могло довести до слезливых излияний. — Я недостойный человек, мама. Недостойный. Я бросил жену и сына. Переспал с половиной женщин, которые повстречались нам по пути в Мати. Я потерял доверие хая.

— Найит…

— Они погибли из-за меня.

Лицо у него осталось неподвижным, будто каменная маска, но в уголке глаза показалась слеза. Лиат соскользнула на пол и опустилась на колени рядом с ним. Накрыла его руку своей, но он даже не пошевелился.

— Я приказал отступать. Я видел, как они бились. Гальты были повсюду. Окружили нас. Я не мог ни о чем думать, только о том, что нашим воинам надо бежать. Хай назначил меня вестовым. Я знал, какой сигнал означает отступление, и подал его. И они все погибли. Всех, кто погиб из-за того, что мы побежали, на самом деле убил я. Хай это понимает. Вот почему он отправил меня назад.

— Они с самого начала были обречены. Гальты опытнее вас. На их стороне сражались ветераны, а на вашей — рабочие и охотники, измотанные дорогой. Если в том, что случилось, и есть чья-то вина, то это вина Оты.

— Ты не понимаешь, — покачал он головой. В голосе не было злобы, только усталость. — Я хочу быть хорошим человеком. И не могу. Я думал, что стал им. Думал, что смогу стать. Но я ошибался.

У Лиат к горлу подкатил комок. Привстав, она поцеловала сына в макушку, в то самое место, где в детстве у него был родничок.

— Так постарайся. Ты остался в живых, а теперь можно и над собой поработать. Но на самом деле ты и так лучше всех. Только хорошие люди беспокоятся о том, что они поступили плохо.

Найит улыбнулся. Печаль спряталась обратно. Не ушла, снова затаилась в глазах.

— А о чем беспокоятся плохие люди?

Лиат пожала плечами, хотела ему ответить, но тут зазвонили колокола. Только через полвдоха она сумела вспомнить, что значил этот гулкий звон. Не помня себя от волнения, она подбежала к окну. Рядом оказался Найит. Щурясь в бирюзово-желтый утренний свет, она попыталась разглядеть, какого цвета флаги свисают с башен.

— Красный или желтый?

— Боги! — воскликнул Найит. — Ты только глянь туда.

Его взгляд был устремлен вовсе не на башни, а гораздо ниже. Лиат посмотрела на юг. Там, застилая половину горизонта, поднимались огромные клубы пыли. В отряде Оты не хватило бы людей, чтобы поднять такое облако. В Мати пришли гальты. Лиат отшатнулась от окна, сжимая складки одежд на груди в том месте, где было сердце.

— Надо бежать за Киян-тя. Забрать ее и детей. И Маати. Скорее, пока не…

— Красный, — сказал Найит.

Лиат помотала головой, не понимая, о чем он говорит. Найит показал на высокую темную башню и повторил сквозь колокольный звон:

— Знамя красное. Это не гальты. Это хай.

Но это был не Ота. Когда Лиат нашла жену Оты, у той уже побывали посыльные. Киян сидела в приемном покое с толстым письмом в руке. Швы его были разорваны, печать — сломана. На бледном лице женщины боролись неверие и ярость.

— Идиот! Самовлюбленный слепой идиот! В его умишко две простых мысли одновременно не влезут.

Лиат изобразила позу вопроса.

— Мой муж, — объяснила Киян, и ее щеки наконец порозовели. — Он прислал к нам еще целый город!

Сетани, ближайший сосед Мати, опустел. Гонцы прибыли немногим раньше самых быстрых повозок. Облака пыли подняли не гальты, как решила было Лиат, а всего лишь первые из многих тысяч мужчин и женщин, телеги с зерном, курами, утками, козами и немногочисленными пожитками, которые люди не смогли оставить врагу. В письме Ота объяснил, что им нужен кров и что жители Мати обязаны принять беженцев как можно лучше. На самом деле тон письма был скорее виноватым, но понять это мог лишь тот, кто знал Оту много лет. Киян взяла Лиат за руку, будто искала, на кого опереться, и они вместе направились на окраину города, где ждали посланники.

Человек, стоявший на середине моста, был одет в дорогие одежды из черного с желтым шелка. Путешествие почти не оставило на них следа. Слуги и воины Мати расступились, пропуская Киян вперед. Лиат попыталась высвободить руку, но Киян ее не отпустила. Вместе они перешли на западную половину моста. Увидев их, человек изобразил позу, которой следовало приветствовать жену более знатного человека. Значит, это был не хай Сетани, а один из членов утхайема.

— Я хотел бы поговорить с первой женой хая Мати, — сказал он.

— Я — его единственная жена, — ответила Киян.

Он спокойно принял это необычное обстоятельство и теперь обращался уже к ней одной. Лиат чувствовала себя не в своей тарелке, а еще — почему-то готовилась защищать женщину, стоявшую рядом.

— Киян-тя, — начал человек, — я Камат Вауамнат, голос Дома Вауамнатов. Хай Сетани прислал нас сюда в ответ на приглашение вашего супруга. Армия гальтов еще далеко, но она идет. Наш город…

Что-то изменилось в лице посланника. Лиат не знала, с чем сравнить его выражение. Может, с лицом актера, который декламировал стих и вдруг позабыл строчку. Холодная маска приличий спала, и слова прозвучали искренне и просто.

— Города больше нет. Все, что у нас осталось, лежит в повозках. Мы нуждаемся в помощи.

Одна Лиат смогла расслышать, что жена Оты тихонько вздохнула, прежде чем ответить.

— Как я могу вам отказать? Мы совсем не готовы, но если вы переведете людей через мост и организуете их, мы подыщем, куда их поселить.

Человек принял позу благодарности, и Киян, все еще не выпуская руки Лиат, пошла обратно, к своим людям.

— Нужно дать им какой-то кров, — шепнула она, — защитить от дождя, пока мы не найдем… хоть какое-нибудь место.

— Все не поместятся, — ответила Лиат. — Мы можем поселить их в подземном городе, но тогда нам всем не хватит места зимой. Их слишком много. А еды у них слишком мало, чтобы прокормиться до весны. Придется затянуть пояса.

— Затянем.

Остаток дня тянулся бесконечно. Трудности, вопросы, задачи, просьбы накрывали их волнами, наслаивались друг на друга, как змеиная чешуя. Лиат оказалась в окружении лагеря беженцев, которые все прибывали и прибывали. Слава богам, по мосту могло пройти только восемь человек в ряд, поэтому поток людей, телег и скота тек достаточно медленно, чтобы с ним можно было управиться. Лиат старалась не смотреть на другую сторону, где колыхалось море тех, кто еще готовился пересечь реку. Она показывала беженцам дорогу, разделяя их на тех, кто слишком ослаб или заболел, чтобы ночевать под открытым небом, и тех, кто был вполне здоров и может сразу взяться за работу. Мимо тянулись старики, дети, изнуренные дорогой женщины с младенцами на руках.

Она чувствовала себя так, словно ее попросили построить город из шатров. Люди шли к ней сотнями, тысячами. Ночь наступила раньше, чем все успели перейти через мост. Те, кто уже не надеялся попасть в Мати сегодня, поставили палатки на другом берегу и разожгли костры.

Лиат сидела на гладком каменном периле в конце моста, прислушиваясь к жалобам измученных ног и спины. Она совершенно вымоталась, а ведь это было только начало. Хорошо хоть из Мати прислали палатки, чтобы защитить беженцев от ночного холода. Кроме палаток, жители Мати отправили в лагерь повозки с едой. С них раздавали чесночные колбаски, миндаль в меду, лапшу с мясом. Кое-где среди шатров звучали песни. Сквозь вечный шум холодной стремнины пробивались журчание флейт, удары тамбуринов и голоса. Как ей хотелось закрыть глаза! И все же нужно было терпеть. Терпеть.

«Хочу стать хорошим человеком, — сказал он. — И не могу».

Лиат встала со вздохом и поплелась назад, во дворцы, — к Маати и Киян, баням и мягкой постели. На улицах было шумно и людно. Не все беженцы Сетани остались в лагере. Возможно, Киян уже начала потихоньку распределять их по домам. Так или иначе, они пришли, и Мати выплеснулся на улицы, чтобы приветствовать их, накормить, угостить вином и утешить, а еще — узнать последние новости и слухи. Солнце село, темнота ударила холодом, но улицы все равно бурлили, как ярмарка.

Во дворцах она нашла Киян, которая устала и вымоталась ничуть не меньше. Жена Оты жестом пригласила Лиат к длинному широкому столу, за которым собрались жены утхайема. Они советовались друг с другом, записывали цифры, отдавали приказания слугам, те внимали им с изумленными глазами. Напоминало торговый дом в разгар сбора хлопка, и Лиат обнаружила, что эта кутерьма странным образом ее успокаивает.

— Вполне получится их устроить, — сказала Киян. — Не слишком удобно, зато безопасно. Пойниат разрешили пустить беженцев в свои шахты. Дайкани тоже должны согласиться.

— Шахты? — переспросила Лиат.

Из-за усталости она медленно соображала.

— Придется разместить людей там. Ходы достаточно глубокие, чтобы сохранить тепло. Это все равно, что жить в подземном городе, только там удобства меньше. В рудниках, что на равнине, даже есть своя вода. Теперь надо подумать о припасах и канализации. Дзяйни Радаани пошла договариваться с инженерами, и если она не убедит их придумать что-нибудь, я очень удивлюсь.

— Это хорошо, — кивнула Лиат. — Возле моста все в порядке. Я приказала поставить шатер лекарей. Еды пока хватает, а завтра еще привезут.

— Боги! Лиат-тя, какая же вы бледная, да еще и замерзли. Я пошлю кого-нибудь проводить вас в бани. Там согреетесь. Вы ели?

За день Лиат не притронулась к еде, но сейчас даже подумать о ней не могла.

— У меня к вам просьба, Киян-тя.

— Просите, я все сделаю.

— Найит. Ему нужно какое-то занятие. Что-то такое, чем он сможет гордиться. После битвы он…

— Знаю. Ота написал обо всем.

— Он хочет помочь, — сказала Лиат; в голосе неожиданно прозвучала мольба. Она и не подозревала, что сердце так болит за сына. — Он хочет приносить пользу.

Киян медленно кивнула, наклонилась и поцеловала Лиат в щеку. После ночного холода ее губы показались почти горячими.

— Я все понимаю, Лиат-тя. Отдохните. Обещаю вам, я что-нибудь придумаю.

Стеная от изнеможения, Лиат отправилась в свои покои, спать. Желудок ныл, но она лишь выпила целый графин воды, который слуги оставили у постели. Пока тело догадается, что его провели, она уже крепко уснет. Прежде чем раздеться, Лиат прилегла, на миг закрыла глаза и открыла их утром. Она лежала на постели, одетая. В щелочки по краям ставней сочился свет. Ночная свеча превратилась в горку талого воска, но в воздухе уже не пахло дымом сгоревшего фитиля. Зато ноздри щекотал другой аромат. Свинины. Хлеба. Лиат встала, чувствуя себя легкой и бодрой.

Она сняла вчерашние одежды, липкие от ночного пота, и надела простой халат из плотной серой шерсти. Выйдя из спальни, она увидела Киян, которая расставляла тарелки.

На столе были толстые ломти розового мяса с жирком, свежий, только что из печи, хлеб, форель в лимонном соке и печеные груши на серебряном блюде. Над столом поднималось благоухание белого чая с медом. У Лиат отчаянно засосало под ложечкой.

— Мне сказали, вы вчера так и не поужинали, — сказала Киян. — И Найит тоже. Я подумала, дай-ка отнесу что-нибудь подкрепить ваши силы.

— Киян-тя… — начала Лиат, но так и не придумала, что сказать, просто изобразила позу благодарности.

Киян улыбнулась. Она была красива, и годы ее щадили. В пару к незаурядному уму она обладала хорошим чувством юмора. Оте повезло, что он на ней женился, подумала Лиат.

— Это все уловка, — сказала Киян. — Я притворилась служанкой, а на самом деле хочу поговорить с Найитом. Он еще спит?

— Нет, — отозвался молодой человек из полумрака своей комнаты.

Он вышел к ним. Волосы торчали во все стороны, глаза покраснели, веки припухли. Короткая щетина, как тень, покрывала подбородок и щеки. Киян изобразила позу приветствия. Он ответил.

— Чем могу служить, Киян-тя?

Он слишком тщательно выговаривал слова, и уже по этому Лиат поняла, что он всю ночь пил. Найит прикрыл за собой дверь спальни. Лиат почти не сомневалась, что он сделал это, чтобы не потревожить женщину, которая делила с ним постель. Что-то скользнуло по тонким чертам Киян — сочувствие, печаль, догадка или понимание, — и спряталось так же быстро, как появилось.

— Хороший вопрос, Найит-тя. Я хочу попросить тебя кое о чем. Возможно, тебе и не придется выполнить эту просьбу, а вот если придется, тогда, боюсь, я даже не смогу тебя отблагодарить.

Найит медленно подошел к столу и сел. Продолжая говорить, Киян положила еды ему тарелку, преспокойно, будто была трактирщицей, а он — посетителем.

— Ты, конечно, знаешь, какие вести принесли беженцы.

— Они бежали от гальтов. Оба хая едут позади, чтобы защитить людей от нападения.

— Именно, — согласилась Киян. — Однако не все так просто. Ота придумал план. Если все получится, мы выиграем месяц-другой. А может, целую зиму. Если нет, гальты придут в Мати очень скоро.

Она говорила сейчас о страхе, который пожирал их всех: что, если город не дотянет и до первых морозов. Счет нашим жизням идет на дни, подумала Лиат. Не давая воли мрачным предчувствиям, Киян продолжила.

— В дне пути на север отсюда есть старая шахта. Ее вырыли еще во времена первого хая Мати. Она давно заброшена, однако тоннели еще остались. Я тайком переправила туда кое-что. Еду. Одеяла. Уголь. Шкатулки с золотом и драгоценностями. Этого хватит нескольким людям, чтобы пережить зиму, а потом, весной, ускользнуть по горным тропам в Западные земли.

Найит сложил руки в жесте, давая понять, что все понял. Киян с улыбкой наклонилась и взяла его за руку. Она вполне владела собой, если не считать слезинок, которые заблестели в глазах.

— Если придут гальты, ты отведешь туда Эю и Даната? Отведешь?

Голос у нее прервался, губы задрожали. Киян постаралась взять себя в руки. Медленно, глубоко вздохнула. И все равно смогла продолжить только шепотом.

— Если они придут, ты защитишь моих детей?

«Ах ты коварная змея! — подумала Лиат. — Ах ты премудрая тварь! Ты попросила его заботиться о твоем сыне. Ты сделала его любовь к Данату залогом того, что он станет достойным человеком. И я сама же попросила тебя об этом!»

— Это честь для меня, — ответил Найит.

По звуку голоса, по воодушевлению в его глазах Лиат поняла, как верно жена Оты все рассчитала.

— Спасибо, Найит-кя, — поблагодарила его Киян.

Она поглядела на Лиат, но взгляд был непроницаем. Они обе знали, что сейчас произошло. Лиат изобразила формальную позу благодарности, хоть и не совсем понимала, что хотела этим сказать.

Библиотека Сетани оказалась не такой уж богатой. Книг в ней набралось чуть ли не втрое меньше, чем в Мати, а свитков в лучшем случае половина. Их доставили к порогу Маати в мешках и корзинах, ящиках и сундуках. С книгами прибыло и коротенькое письмо с печатью Оты. Он писал, что поэт Сетани погиб, спросить, пригодится ли библиотека для пленения, было не у кого, поэтому он решил отправить в Мати все книги сразу и надеялся, что они принесут хоть какую-то пользу. О гальтах, судьбе дая-кво и селения в письме не было ни строчки. Похоже, Ота решил, что Маати и сам оценит весь ужас положения и поймет, насколько судьба мира зависит от поэтов, оставшихся в живых.

Конечно, он был прав. Маати все понял.

Он оставил Семая в библиотеке изучать новые приобретения, а сам отправился домой, чтобы разобраться с грамматиками и формами своей работы. Сидя в главной комнате, Маати размышлял о том, как Хешай пленил Бессемянного, что захотел изменить впоследствии и какие поправки мог бы внести он сам — добавить новые слова и структуры, образы и сравнения, которые передавали бы тот же смысл и все же отличались от исходной работы. Пальцы у него болели, мысли еле ползли и путались. Он не мог оценить, как далека работа от завершения. Возможно, они продвинулись на треть. А может, меньше. Он знал, что тяжелей всего придется в конце. Когда пленение обретет форму, когда он сделает черновик, нужно будет скрупулезно проверить каждый образ, убедиться, что в тексте нет двусмысленностей, ненужных значений, противоречий, из-за которых сила андата обратится сама против себя, разорвет связующие узы и уничтожит поэта.

На улице с утра дул холодный ветер. Жителям палаточного города, который, как из-под земли, вырос вокруг Мати, к вечеру придется несладко. Лиат не появлялась уже четыре дня. Она была занята — помогала уместить Сетани в Мати. Тем лучше, решил он. Если бы она пришла, он забросил бы все. Только и делал бы, что говорил с ней и обнимал. На эти маленькие удовольствия хватит времени, когда у них будет Бессемянный, а в мире все снова пойдет, как полагается. Если это вообще возможно.

Кто-то царапнул по двери. Звук вызвал у Маати одновременно и раздражение, и облегченный вздох. Он разрешил гостям войти. Дверь распахнулась. Вошел Найит с виноватой улыбкой. За ним топталась маленькая фигурка — Данат, закутанный в столько халатов и плащей, что казался почти круглым. Маати встал. Спина и ноги тут же заныли, возмущаясь, что им так долго не давали разминки.

— Прости, отец, — извинился Найит. — Я говорил Данату-тя, что ты, наверное, занят…

— Думаю, мои дела подождут ладонь-другую, — ответил Маати, приглашая их пройти в комнату. — Мне даже лучше отдохнуть немного. Когда засидишься, все строчки одна на другую похожи.

Найит улыбнулся и принял позу сочувствия. Данат покраснел и застенчиво поглядывал то на одного, то на другого. Маати вопросительно кивнул Найиту.

— Данат хотел попросить у тебя кое-что, — сказал тот.

Он присел на корточки, чтобы стать с мальчиком вровень, и подбодрил его ласковой улыбкой. Ни дать ни взять любимый дядя, который помогает племяннику справиться с каким-нибудь простым детским страхом. Маати вдруг стало жаль, что он никогда не встречал жену Найита и не видел их сына.

— Давай же, Данат-кя. Мы пришли попросить кое-что, и Маати-тя здесь. Давай, как мы тренировались.

Данат повернулся к Маати, густо покраснел и сложил руки в жесте почтения, который вышел немного неуклюжим из-за многочисленных одежд. Одну за другой он стал вытаскивать из-под плаща книги и складывать их в аккуратную стопку перед Маати. Закончив, стрельнул глазами на юношу, а тот ответил позой одобрения.

— Простите, Маати-тя. — Данат говорил сосредоточенно и запинался, стараясь вспомнить отрепетированные слова. — Папа-кя еще не вернулся, а я уже все прочитал. Я подумал, что…

Конец фразы он проглотил. Маати улыбнулся и покачал головой.

— Надо говорить погромче, — посоветовал Найит. — Он тебя не слышит.

— Я подумал, может, у вас есть еще что-нибудь. — Мальчик смущенно уткнулся взглядом в свои башмаки, словно просил луну на веревочке и боялся, что за эту просьбу его высмеют.

Он не видел, что Найит улыбается во весь рот. «Вот он какой, — восхитился Маати. — Какой хороший отец получился из моего мальчика!»

— Так что же мы стоим! — сказал он вслух. — Давайте поищем что-нибудь.

Они вышли на улицу и по усыпанной гравием дорожке направились в библиотеку. Холод покалывал щеки. Маати чувствовал, что они загораются. Он помнил ужасную зиму, которую провел в Сарайкете, когда был еще моложе Найита. В летних городах такой холод наступал в разгар зимы, а на севере был только первым дыханием осени.

Услышав, как они вошли, Семай поднял глаза. В руках он держал потрепанный шелковый футляр от свитка. Щека поэта была вымазана пылью, будто пеплом. В главном зале повсюду стояли ящики. Коробки громоздились одна на другую, образуя башни высотой в человеческий рост. Одна из кушеток оказалась погребена под кучей еще не разобранных свитков, две других — под свитками, которые уже просмотрели. В воздухе висел густой запах пыли, пергаментов и старого переплетного клея. Данат замер в дверях с широко открытыми глазами и разинутым ртом. Найит протиснулся мимо него, взял мальчика за руку и ввел его в зал. Семай вопросительно поднял брови.

— Данат спрашивает, не найдется ли у нас что почитать, — объяснил Маати.

— У вас есть все книги на свете! — восхищенно прошептал мальчик.

Маати тихонько рассмеялся, но радость и веселье быстро угасли. Их окружали полки, сундуки, ящики, горы томов.

— Да, — вздохнул он. — Все на свете.