Жил-был пень. Он жил в обыкновенном лесу — среди ёлок, берёз, клёнов. Очень старым был пень. Старше всех деревьев. Это был очень даже красивый пень: с одной стороны — ровный-ровный, с извилистыми годовыми кольцами, а с другой стороны — зубчатый, будто на нём надета резная корона. Вернее, полукорона. Летом пень наряжался в мантию из мягкого зелёного волокнистого мха. А зимой надевал роскошную пушистую снежную шубу.
Когда-то пень был деревом. Каким же деревом был старый пень? Могучим ли дубом? Мудрой ли елью? Очень захотелось узнать об этом одной любопытной синице.
— Дедушка пень! — прочирикала она, — Скажите, пожалуйста, кем вы были в молодости?
— В молодости… — заскрипел старый пень, — в молодости, говоришь…
И захотелось ему сказать что-нибудь такое необыкновенное, чтобы все заохали. Удивить всех захотелось. Бывает такое…
— …В молодости я был знаешь кем? Я был просто… пальмой.
— Ой, пальмой! Ой, неужели? — всполошилась синица.
— Да, а что такого? — заважничал старый пень, — Я был высокой, стройной пальмой. У меня был гладкий ствол, а на верхушке росли огромные листья и большущие орехи.
— Ой, что вы говорите?! Ой, как это необыкновенно! — заверещала синица, — Так необыкновенно… так необыкновенно, что…
— Что, — перебил пень, — не веришь?
— Как не верить, дедушка пень! Просто один знакомый скворец рассказывал мне, что пальмы живут только далеко на юге. Там, где зимуют птицы.
— Точно, точно, точно, — Это затараторила пробегавшая мимо белка. — Я тоже слышала, что пальма в нашем лесу — это всё равно что… всё равно что… всё равно что колокольчик на Северном полюсе. Да, да!
Белка прыгнула на соседнее дерево и убежала.
— Вот видите, дедушка пень, — подхватила синица, — пальмой вы всё-таки, наверное, быть не могли.
— Да, наверное, не мог, — смущённо заскрипел пень, — знаешь, синица, я не помню, каким был деревом.
— Забыли?!
— Забыл… — обманул пень синицу.
— Ой, как же так можно? Ну как же так? — не понимала синица. Пень только смущённо скрипел и кутался в свои роскошные одежды.
— Дедушка пень! Я вот что придумала, — затараторила синица, — я слетаю к старому дятлу. Он триста лет в нашем лесу живёт, всё знает, всех помнит. Он наверняка вспомнит, каким деревом вы были.
Вспорхнула птица-синица. А пень горевал, ведь знал он, помнил, что не был никакой пальмой, а был обыкновенным клёном. Высоким, развесистым, сильным, но всё-таки просто клёном, а не заморской пальмой.
Вернулась любопытная весёлая синица, затараторила:
— Дедушка пень! Дедушка пень! Потрясающая новость, вы, оказывается, были…
— Ах, как стыдно мне! — вздохнул пень.
— Стыдно? Не понимаю! Ведь вы были прекрасным клёном!
— В том-то и дело, — оправдывался старый пень, — клёном, а не пальмой необыкновенной.
— Вот в чём дело… — растерялась и рассердилась весёлая птица-синица, — вы не любите наш лес.
— Это почему же? — возмутился пень.
— Потому что почти половина деревьев в нашем лесу — клёны! А вы! А вы! Ух! Ух! — совсем раскипятилась синица и улетела.
А старый пень задумался. И долго о чем-то думал. О чём? О чём-то, что не сразу понял он, старик мудрый, и что было ясно весёлой и даже не очень серьёзной птице-синице. Так о чём же думал старый красивый пень?