Дождь не усиливался: некуда было, таких дождей Смотритель…
(он бывал в разных, скажем так, периодах времени Земли, в тех периодах, когда еще не знали слова «экология», и в тех, когда только о ней и пеклись)…
не видел за всю свою хитрую жизнь. Собственно, термин «потоп»…
(поклон Мифу)…
был снайперски точен: дождь не шел, а висел, беспросветно плотно закрыв серой пеленой окружающую действительность.
Ни Ной, ни его сыновья, ни их жены не проявляли никакого желания оценить обстановку за бортом собственными глазами, наоборот — прятали их, отворачиваясь: к льющейся с неба воде не привыкли, не успели, да и не желали привыкать, дождь им казался чем-то противоестественным, свыше посланным…
(а так оно и было, если верить Мифу)…
как наказание за… а за что? а за все. Они потом, когда придут в себя, подумают, за что им такое выпало, а пока… Пока лишь Смотритель, наиболее лояльно, выражаясь высокопарно, относящийся к новому для местных реалий атмосферному явлению, в одиночку выбирался несколько раз наружу, чтобы воочию увидеть, что сталось с миром.
Что с миром — видно не было: стена дождя (потопа!) загораживала мир. Но дом Ноя покосился: фундамент не выдержал. Двор превратился в болото. Возможный для Истории компромат — паровая машина, удачно оброненная накануне, — сгинул бесследно. Деревья тоже отказались стоять вертикально в том киселе, который остался от некогда твердой земли.
Известие о кончине дома, принесенное насквозь промокшим Смотрителем, повергло семейство в траур, будто умер кто-то из ближайших родственников. Впрочем, вполне объяснимая реакция… Презрев страх перед «водой с неба», все по очереди выбирались на свет, чтобы печально посмотреть на покосившееся строение с одной обвалившейся стеной.
— Теперь нам некуда возвращаться… — тихо промолвил Ной, когда все вновь собрались в кают-компании, а точнее, в длинном низеньком одноэтажном доме, выстроенном на палубе и разделенном на большие и малые отсеки.
Он (вдруг!) постарел, как-то сразу, сидел на ящике у стены, согнулся, умостил голову на кулаки, сложенные на коленях.
— И не пришлось бы… — так же тихо сказал Смотритель.
— Что ты имеешь в виду?
— Жизнь семьи в том доме окончена. Время вышло.
— Так, значит, мы зря надеемся на возвращение?
— Зря.
— А почему ты раньше не сказал?
— А что бы это изменило? — Смотритель произнес ЭТО неожиданно громко.
Получилось вызывающе.
Ной, в принципе не склонный к разжиганию скандалов, сейчас особо терпеливо отнесся к резкой реплике Гая — он понимал, что в таких стесненных обстоятельствах лишние обиды и ссоры ни к чему.
— Ты прав, Гай, ничего бы не изменило, но знать-то все же хотелось… Тем более что ты — знал.
— Узнал, — поправил Смотритель. — Только сейчас узнал. — Он костерил себя за выпущенные из-под контроля эмоции. — Понимаешь, Ной, Время открывается мне не тогда, когда я прошу, а когда оно само захочет. Я же не пророк, не Оракул. Я всего лишь — Хранитель… Прости за резкость. Вырвалось.
— Понимаю, Гай. Нам всем сейчас непросто.
— И так еще будет до-о-олго… — Смотритель помолчал, добавил: — Сказал все, что знаю.
Ной кивнул, поднялся во весь рост, и как только что внезапно и сразу постарел, так внезапно и сразу принял привычный облик сильного и, главное, уверенного в собственных силах человека.
— Я бы хотел призвать всех к сдержанности и благоразумию, — изрек (именно так) он громко и не без приказных интонаций. — Мы не знаем, сколько именно нам жить в Ковчеге…
(и опять нежданно, но ко времени выпало на свет нужное словечко — из Мифа)…
вот так жить — тесно, бок о бок, но Хранитель уверен, что долго. Поэтому мы не имеем права ругаться, ссориться, скандалить, таить обиды. Мы теперь друг друга должны беречь… еще больше, чем раньше.
Здесь Ной мог бы выразительно взглянуть на Иафета — самого вспыльчивого и несдержанного из сыновей, но не сделал этого.
И правильно. Сообразно вышесказанному.
Он еще говорил о предках, о традициях народа вообще и их рода в частности, вспоминал своего отца, вспоминал детство сыновей… Короче, ни о чем вроде бы говорил, а психологическая атмосфера на корабле… на Ковчеге… и впрямь смягчилась, Смотритель ощутил это.
Чего не скажешь о физической атмосфере.
Давление начало падать. Что естественно, чего следовало ждать.
Первыми на недомогание пожаловались женщины.
Несмотря на то что по сравнению со Смотрителем самая хрупкая допотопная женщина — сущий богатырь, все же мужчины в этом мире…
(как и в любом)…
были крепче.
Может, что и чувствовали, наверняка чувствовали, но не придавали пока значения чувствам.
А Мара даже расплакалась:
— Как голова болит! Я вся горю…
— Что с тобой? — Хам явно растерялся.
Болезни в допотопном мире, знал Смотритель, были крайней редкостью. И не потому, что люди здесь нестандартно здоровые, а потому, что условия нестандартно тепличные.
(Хотя что считать стандартом? Эпоху самого Смотрителя?.. А может, она-то и нестандартна, вообще — из ряда вон, а стандарты обретались как раз здесь — до Потопа…)
Так что заявление Мары о головной боли повергло Хама, да и не его одного, буквально в заторможенное состояние: что же с этим делать? Если арсенал знаний и умений для лечения, например, травм кое-какой имелся, то такой малопонятный недуг, как «голова болит», явился для всех чем-то зловеще пугающим. Тем более что уже и каждый сам начинал улавливать в себе отголоски похожих симптомов: и сердце бьется как-то не так (слишком заметно), и в голове в самом деле будто ковыряется кто-то. Сначала легонько, иголочкой, а потом все сильнее и сильнее — вот уже толстые гвозди в ход пошли, а вот и зубило, а вот и лом…
Через некоторое время и мужчины, терпевшие доселе, начали жаловаться: каким бы суровым и сильным ты ни был, игнорировать головную боль трудно. Непонятное всегда страшно. А общность проблемы стимулирует оживленное обсуждение.
— Такое ощущение, что голова надута горячим воздухом, — закинул затравку Сим.
— А мне кажется — наоборот: что-то снаружи давит на голову. Как пресс на маслину, — предложил свой вариант Хам.
Иафет мрачно смолчал, а Смотритель-Хранитель-Гай, наименее остро переживавший перемену давления…
(как-никак — возврат к привычным для него значениям атмосферного давления)…
желая поддержать общую «симптоматическую» беседу, почти бодро сказал:
— А у меня однажды уже болела голова, почти так же. После удара о кузов паровика. Дня два болела.
Глупость сказал. Намеренно. И ведь помогло.
— Два дня? Это немного. — Сим повеселел: решил, что и у него через два дня все пройдет.
Не прошло.
Через два дня произошло иное, отвлекшее всех девятерых от недомоганий и в каком-то смысле облегчившее страдания. Корабль всплыл.
До сего момента он покачивался, чуть приподнявшись с каменного ложа, зажатый с одной стороны куском грунта, который не успели срыть до той достопамятной ночи. Вода давно затопила все полости пещеры, где Ной развернул строительство, и постепенно поднималась все выше и выше, к краям бортов, к верхней палубе, заставляя волноваться всех обитателей: а не затопит ли их?
А одним не самым прекрасным утром раздался оглушительный «чмок», и корма корабля, освободившаяся от плена липкой жидкой, колышущейся, как студень, грязи, на которой лежал Ковчег, взметнулась вверх, позволив всему незакрепленному скарбу (и людям заодно) возможность свободно скатиться кубарем к носу. Нос тоже не заставил себя долго ждать. Едва все пришли в себя, поднялись, потирая ушибы и морщась от резко усилившейся (естественно!) головной боли, как полетели назад: с «чмоком», похожим на первый, вырвался из грязевого плена и нос судна.
Это Смотритель понял сразу, что вырвался, а Ною требовалось время, чтобы обрести для себя некое (новое!) понимание.
Он бесстрашно выбрался наружу, чтобы оценить возможный ущерб своему детищу, и вернулся очень скоро весьма возбужденным:
— Мы всплыли! Всплыли!
Было непонятно — рад он или раздосадован.
— Высоко? — лениво спросил Смотритель, которому уже надоело мокнуть под дождем и трудно высыхать, мокнуть и высыхать, и поэтому абсолютно не хотелось выходить наружу.
— На человеческий рост, не меньше.
Значит, метра на два, а то и на два с половиной, принимая во внимание шумерскую рослость. Новое плавучее состояние корабля ощущалось внутри неслабой бортовой качкой…
(пока сидели в жидком студне, качка была килевой и куда менее сильной)…
и скрежещущими звуками — корпус терся о стенки ямы.
Ясно понимая, что всплытие будет только продолжаться, Ной счел необходимым проинспектировать нижние трюмы: не пробило ли где борт, нет ли протечек. Смотритель слегка удивился его фразе, сказанной по-будничному уверенно:
— Нам еще плавать и плавать.
Откуда бы такая уверенность?..
Пятеро мужчин за полдня облазили все трюмы, вымазались в смоле, надышались копоти от ламп и успокоились наконец: корабль не подведет. Ни капли забортной воды не просочилось внутрь.
А дождь все лил и лил. А корабль — Ковчег потихоньку всплывал. А жизнь внутри утрясалась, приобретала даже какие-то черты комфортной. Из вещей, наспех взятых из дому, пригодилось абсолютно все — даже невесть зачем оторванные от стен Хамом и принесенные на корабль корпуса безжизненных электрических ламп. Повалявшись несколько дней в углу простым хламом, они обрели новое предназначение: стали крючками для просушки одежды возвращавшихся снаружи — из дождя. (Термин, названный Смотрителем вместо зыбкого «вода с неба», прижился.) К слову, сушить приходилось не только верхнее одеяние, но практически все, что было матерчатым — влажность воздуха, и так немалая, из-за дождя достигла каких-то поразительных значений, и поэтому на корабле не было ни одной абсолютно сухой вещи. Все влажное. Обычное просушивание помогало мало, вернее сказать, не помогало совсем. Над огнем Ной сушить ничего не разрешал — слишком много смолы кругом, есть риск спалить весь корабль. Грелись сами кое-как над маленькими костерками, разведенными на металлических плитках, служивших некогда подставками для горячей посуды. Их тоже приволок Хам, не разумея, для чего они могут пригодиться. Однажды промокший в очередной раз Смотритель предложил соорудить постоянный, защищенный очаг, с дымоходом, чтобы впредь не бояться огня и не тесниться у костров. Ной молча кивнул и ушел в трюм подыскивать подходящие материалы. Вскорости можно стало не только сушиться, но и полноценно готовить горячую пищу из запасов, собранных также впопыхах, а поэтому весьма однообразных: пшено, рис да бобы, вот и весь ассортимент.
К головной боли постепенно привыкли, научились жить, не замечая ее. Появилась, правда, одышка, а еще небольшая вялость, но и это было воспринято философски: ничто никого уже не удивляло. В принципе. Смотритель, правда, вспомнил, что апатия и потеря интереса к жизни суть побочные явления стресса, который возникает у человека от понижения давления. Но что стоят знания, коли невозможно их применить? Ничего не стоят: давление уже не повысится…
Хотя кое-какие крупицы небезразличного отношения к жизни еще остались.
— А где все люди? Где наши соседи? Где жители Ис-Керима? — однажды спросил Ной.
Ни у кого спросил, просто так, в воздух.
— Прячутся, — неопределенно ответил Смотритель.
Он был единственный, кто слышал Ноя, так что вопрос скорее всего относился к нему. Они с Ноем стояли на палубе под маленьким козырьком палубной надстройки и смотрели на останки разрушенного дождем дома. С привычной уже горечью, к сожалению. Ко всему привыкаешь…
— Где им прятаться? — продолжал Ной. — Если наш дом развалился, то и все остальные вряд ли сохранились. А Ковчег есть только у нас.
— Может, в пещерах? Их много в округе.
— Там орки. Туда никто не пойдет.
Смотритель смолчал. Не рассказывать же, что он сам довольно долго жил в пещере и ему не приходилось ее ни с кем делить. Но вопрос Ноя уместен: в самом деле — где люди? Если не в пещерах, то где? Какому количеству пострадавших от наводнения и дождя вышла боком эта странная шумерская незаинтересованность ни в чем? Сколько людей могли бы найти спасение на корабле Ноя? Едва ли не весь город, да еще и Оракул со своим раздутым штатом охраны. Может быть, и для животных место нашлось…
Смотритель в очередной раз запнулся в своих рассуждениях. Отсутствие людей соответствует Мифу. А отсутствие животных на борту — никак!..
Судно всплывает. До начала дрейфа осталось не так много времени, а мысль о спасении зверей Ноя никак не посещает. Посетит ли? Или нарушение канона…
(присутствие в Ковчеге несанкционированного — девятого! — пассажира)…
разломало весь ход Истории? Если так, то пора задумываться о самых нелюбимых Смотрителем издержках профессии — о хирургическом вмешательстве в события. О ментокоррекции, например. О направленном ведении персонажей Мифа — по Мифу и ведения.
На эти меры Смотритель идти не любил, старался все решать простыми, человеческими, естественными путями. Получалось, правда, не всегда…
И потом — что внушать Ною? Любовь к животным? Сострадание к боли живого существа?..
Куда легче и логичнее внушить ему заинтересованность в судьбах соседей по Ис-Кериму. Но логичней для чего? Для Ноя? Да. Но не для Мифа…
Или мысль о том, что мясо животных можно употреблять в пищу?..
Вряд ли. Шумерам никогда не приходило в голову, что плоть животных можно поедать, эта мысль для семьи будет отвратительной.
Впрочем, полагал Смотритель, до поры отвратительной. А придет пора, столкнутся шумеры в новой жизни с белковой недостаточностью…
(из-за слишком, по сравнению с привычным, разреженного воздуха)…
так легко предположить, к каким «низостям» приведет их желание жить. И ведь приведет. История земных цивилизаций после Потопа не знает народов, массово придерживающихся вегетарианства…
Но вот еще вопрос — как отыскать «каждой твари по паре», если на берег сойти невозможно: не на чем — раз, и два — берег размыт так, что вряд ли на нем сохранились какие-то «твари». Разве — где-то в глубине. Но как туда добраться?..
— Гай, взгляни. — Ной легонько толкнул ушедшего в раз мышления Смотрителя. — Вон там…
Вон там имел место ответ на вопрос Смотрителя про животных.
В руины дома и двора, прямым курсом к кораблю, вплыло бревно, на котором, съежившись и прижавшись друг к другу боками, боясь пошевелиться, чтобы бревно не повернулось, сидели две обезьяны. Если в выражении их морд искать человеческие эмоции…
(во все времена люди любили делать именно это, очеловечивая животных)…
то обезьяны были явно в отчаянии.
— Бедняги… — сочувственно произнес Ной, заставив Смотрителя напрячься: а ну как не придется прибегать к «экстренным методам»? А ну как само все состыкуется?
Пока стыковалось.
— Как бы их отловить? — Ной оглядывался, ища что-нибудь, чем можно было бы подтащить бревно к корпусу корабля.
— Само плывет, смотри. Прямо сюда.
Бревно, влекомое неведомым «внутридворовым» течением, направлялось прямо к ним. Обезьяны с надеждой и без опаски смотрели на людей.
— Гай, принеси-ка веревку.
Крепкий льняной канат спустили к причалившему уже бревну, и обезьяны резво взобрались наверх. Стремглав промчавшись мимо Смотрителя и Ноя, они прошмыгнули в полуоткрытый дверной проем. Через миг оттуда послышался женский визг.
Ной и Смотритель рванулись вслед.
Прямо у выхода стояла Руфь — самая молоденькая в семье — и, тяжело дыша, держалась за сердце.
— Это… это что было? Что-то пробежало…
— Это обезьяны, Руфь, всего лишь обезьяны. Они тебя не укусили, не оцарапали?
— Обезьяны… они просто убежали… куда-то.
В тамбуре было достаточно темно, что объясняло испуг женщины.
— И где их теперь искать? — Ной с сомнением смотрел в темноту.
— А зачем их искать? — спросил Смотритель. — Сами найдутся, если захотят.
— А ну как еще кого напугают?
— Могут. Предупредим всех. А испуганное личико Руфи предъявим как доказательство… — Смотритель не выдержал и рассмеялся. — Ной, они же тоже хотят спастись.
— Да я и не собираюсь их выгонять. Просто надо бы им помещение какое-то отвести. Чтобы не носились где ни попадя. Ворочать будут, вещи портить… Я этих тварей знаю!
Так возникло первое за минувшие грустные дни развлечение для девятерых человек, волею стихий (или Мифа) заточенных в чреве деревянного гиганта.
На поиск и отлов обезьян были мобилизованы все. Каждый вооружен одеялом или пледом — для безопасной транспортировки пойманного животного в специальную комнату, обозначенную Ноем как «зверинец».
Несмотря на большие размеры судна, прочесать все помещения удалось довольно быстро, и обезьян нашли мирно спящими на куче опилок в самом крайнем — носовом — трюме.
Иафет и Смотритель перенесли обмякших и вялых зверей в названное Ноем помещение. Обезьяны были до странности сонливы. Как тряпичные куклы. Ной прокомментировал это по-своему, но с научной точки зрения верно:
— У нас головы болят, а их в сон клонит. Представляешь, сколько они ждали, пока смогли слезть со своего бревна. На нем ведь не заснешь…
Появление обезьян заставило Смотрителя еще сильнее задуматься о людях, которым нигде не удалось укрыться и спастись от стихии. О тех, кто принял мученическую смерть, захлебнувшись под обломками своих домов, о тех, кто стал жертвой нападения диких зверей, о тех, кто наверняка пытался отвоевать у орков их пещеры или хотя бы разделить с ними этот нехитрый кров. Сколько людей еще остаются живыми сейчас? И сколько останется к завершению дождя? Где еще есть незатопленные возвышенности и неразрешенные дома? Сколько у этой катастрофы нелепых жертв и сколько счастливых спасений?
Смотритель за свою карьеру наблюдал множество смертей — массовых и индивидуальных, осознанных и нечаянных, кровавых и спокойных… Он в общем-то благодарен судьбе за то, что она его сейчас избавила от необходимости быть бесстрастным и ни к чему не причастным…
(увы, но это — составляющие профессии Смотрителя)…
и самая грандиозная катастрофа в истории человечества предстает его глазам обычным дождем…
А если бы ее не случилось?
Если бы современные Смотрителю ученые, рассчитав траекторию полета злополучного космического булыжника, сбили бы его с пути «истинного» и он пролетел бы мимо «теплицы» — Земли? Что за цивилизация населяла бы эту планету спустя пять тысяч лет? Не насквозь больные, уставшие от жизни, вечно испуганные всем человеки со средним сроком существования в шестьдесят лет, а красивые, сильные, мудрые долгожители, знающие и умеющие столько, сколько цивилизации-мутанту, полномочным представителем которой является Смотритель, не постичь и за три жизни.
Или орки? Мощнотелые, недалекие дикари, живущие по простым законам силы и естественного отбора…
Неведомо.
В любом случае эти ученые…
(и все предшествующие им поколения землян — за пять минувших после Потопа лет)…
не родились бы, не жили бы, а значит, и не могли бы остановить космическое шальное тело.
Парадокс.
Служба Времени не может допустить временного парадокса, поэтому Смотритель — здесь. Только — он. Он один. А ученые отдыхают.
* * *
А матушка-Земля, между прочим, сама потихоньку возвращает себя в исходное состояние «парникового эффекта», неясными, подспудными силами возвращает, заставляя малоразумных детишек своих сочинять все новые и новые машины и агрегаты, лишь побочным производством которых становятся «социально значимые товары и услуги», а основное, конечно, выработка тепла. И нагревают атмосферу в разных точках планеты заводы, электростанции, ядерные устройства, взрывы бомб…
Что это? Возврат к естеству? Или экологический СПИД Земли?
Неведомо.
Так или иначе, но Смотрителю по долгу службы довелось пронаблюдать некий мир, отличный от того, к которому он привык, а истинный он или ошибочный, этот мир допотопной Земли, — не его забота.
К сороковому дню дождя корабль всплыл окончательно.
Вода скрыла все напоминания о существовании города Ис-Керим и его ближайших окрестностей. Девять человек — последние, кто помнил, что здесь еще недавно находился благополучный город, — уже успели привыкнуть и к дождю, и к головной боли, и к своей исключительной судьбе, и к двум беспробудно спящим в трюме обезьянам.
А тут дождь возьми да прекратись.
Проснулись ночью все разом. Проснулись от тишины. От отсутствия привычного «барабанно-шелестящего» звукового фона. Не сговариваясь, вышли наружу. Стояли, смотрели, молчали. Все то же самое, только без шума дождя. Оказалось — есть тихий плеск воды, есть поскрипывание досок под ногами, есть крики птиц, невидимых в ночном мраке…
До рассвета не засыпали. Каждый думал о своем варианте развития дальнейших событий. И лишь Смотритель точно знал, что им предстоит.
Утро прояснило многое. Кое-что — в буквальном смысле:
— Голубое! — заорал Сим, первым вышедший наружу — справить нужду.
— Что там у него голубое? — ернически поинтересовался Иафет. — Неужто бобы?
— Оно голубое! — продолжал орать Сим.
В голосе — страх и удивление.
Обеспокоенные криками родственника, члены команды вышли наружу, и каждый из них при выходе столбенел и произносил одинаковое:
— И вправду голубое!
Шумеры впервые увидели настоящий цвет неба.
Природа сменила гнев на милость, и после сорокадневного дождя соизволила порадовать людей сказочно хорошей погодой: чистый до самого горизонта небосвод, картинно кудрявые немногочисленные облака, безветрие и незлое поутру, желтое солнце.
Весь день был посвящен изучению мира без традиционной маскировочной пелены дождя, высказыванию наперебой предположений о цвете неба, о природе загадочных белых образований, парящих в воздухе без опоры, о таком ярком, что невозможно смотреть, солнце. Смотритель тоже участвовал в этих наивных разговорах, своими «гипотезами» стараясь преподать Ною и его семье более-менее правильное знание, но без ухода в глубокие умствования о физике атмосферы.
А ведь впереди еще была ночь и звездное небо. То-то потрясение будет.
Вода, однако, закрыла не всю близлежащую землю. Вдалеке виднелась та самая гора, в одной из пещер которой жил Смотритель — до прихода в Ис-Керим. Подзорной трубы на корабле не нашлось (забыли впопыхах), и поэтому разглядеть, выжил ли кто на этой частичке суши, не представлялось возможным.
На мутной глади новообразованного моря качалось великое изобилие всевозможного плавучего хлама: деревянная мебель и ее обломки, какие-то ящики, доски, щепки… Всплывшие деревья образовали несколько больших зеленых островов, на которых нашли спасение многие животные: взъерошенный мокрый тигр, обнявший толстый ствол лапами, дикая козочка, запутавшаяся своими длинными ногами в ветках, еще несколько обезьян, манул, и еще коза, и еще кто-то, и еще, и еще…
Оставив семью по-ребячьи удивляться ярким краскам нового мира, Ной отвел Смотрителя в сторону и серьезно сказал:
— У меня имеются кое-какие соображения насчет нашего будущего, но… ты, Хранитель, для меня человек авторитетный, и я хочу прислушиваться к тому, что ты говоришь.
— Прислушивайся, — разрешил Смотритель.
— Но ты ничего не говоришь! Будто и не представляешь, что нас ожидает.
— Я же не пророк.
— Слышал, слышал. Но ты же Хранитель Времени. У вас всегда находится что ответить.
— Отвечу. Спроси. — Смотритель и впрямь подзабыл слегка о своих «штатных» обязанностях — пускать маловразумительный туман, за которым, впрочем, — часть правды. Иногда — немалая.
— Спрашиваю. Вода спадет?
— Отвечаю. Спадет. Но не скоро. Она еще не вся прибыла.
— Как не вся? С неба же не льется больше. Откуда ей прибывать?
Ну как тут ему расскажешь о метеорите, грохнувшемся оземь так, что кора дала трещину величиной в полпланеты? Как расскажешь о подземных водах, где-то далеко бьющих огромными горячими фонтанами?..
— Не знаю. Прибывать будет.
— А потом?
— Потом встретим сушу и высадимся на ней. И начнем новую жизнь.
— Значит, нам здесь еще долго…
— Довольно долго.
— Значит, надо делать запасы…
— Значит, надо. Мои ответы совпадают с твоими соображениями?
— Спасибо тебе, Хранитель.
— За что?
— За все, — хитро улыбнулся Ной. — Раз надо делать запасы, значит, начнем вот с чего… Хам! Сим! Иафет!
Призванным «к ответу» сыновьям была вкратце изложена программа на близкое и далекое будущее и предложено высказывать свои мнения. Там, откуда прибыл Смотритель, такой разговор называется «мозговым штурмом» и практикуется повсеместно — когда ситуация требует. Сейчас — требовала. Он с удовольствием смотрел на разом ожившие лица шумеров, измученных более чем месячным заточением в темных помещениях корабля, отсутствием ясных перспектив и непрекращающейся головной болью. И если последнее может изменить только время…
(для привыкания к бытию в мире с иным атмосферным давлением потребуется долгое время)…
о первом позаботилась природа, «выключив» дождь, то второе — перспективы! — Смотритель им обрисовал, и хоть особо светлыми их не назовешь, люди с радостью ухватились за некое подобие определенности: все-таки — точка опоры.
— Мы сплетем из веревок сети и будем вылавливать деревяшки, — кинул идею Сим. — Солнце очень горячее стало, они будут быстро высыхать. Так что топливо нам обеспечено.
— Годится, — одобрил Ной.
— Пока все это не сгнило, — Хам указал на плавучую груду деревьев, — надо обобрать с них все плоды и листья. Чего добру зря пропадать?
— Следует вообще повнимательней понаблюдать за тем, что там плавает, — подал голос хозяйственный Иафет, — мало ли какая ерунда может пригодиться.
— Отлично! — радовался Ной. — А как мы будем проводить свободное время?
— Свободное время? — Иафет нахмурился. — Отец, мы ведем речь о выживании. Откуда взяться свободному времени?
— Зачахнуть, Иафет, можно не только от недостатка пищи, но и от непосильной и однообразной работы. Но не думай, что в свободное время, о чем я толкую, мы станем лежать на палубе и смотреть в голубое небо.
— А что мы станем делать?
— Собирать пассажиров в Ковчег.
— Каких? Откуда?
— Зверей. Из воды, — буднично заявил Ной.
— Зачем? — буквально простонал ничего не понимающий Иафет.
— Чтобы занять себя чем-нибудь — раз, и чтобы спасти живые души — два. Посмотри, — он показал на тигра, слившегося со спасительным бревном, — дерево набухнет и перестанет держать его, Он утонет. А до этого будет мучиться от жары, сам видишь, какое солнце стало. А тени нет. Тебе его не жалко?
— Отец…
Иафет хотел было поинтересоваться душевным здоровьем Ноя, но осекся — уважение все-таки превыше всего. Хотя и смолчал он довольно красноречиво.
— Да, я твой отец. И если ты не хочешь, чтобы я сошел с ума от тоски, ты мне будешь помогать. И вы все! Поймите же, мы — одни в новом мире! Пусть хоть кто-то… хоть звери придут в него с нами…
— Хорошо, но это же самоубийство — тащить на корабль тигра!
— Ты погляди на него повнимательней.
— И что?
— Что ты видишь?
— Ну, тигр…
— Какой?
— Какой? Полосатый. Отец…
— Отец, отец, кто спорит. — Ной ликовал. — Он — спящий! Обезьян наших видел? Спят беспробудно. Нам их даже кормить не надо.
— Но когда-то ведь он проснется.
— Проснется — мы его на волю выпустим.
— В воду?
— Нет. На сушу. — Ной сказал это тихо, но четко и уверен но, мельком глянув на Смотрителя.