ПРОЛОГ — 1

ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ, 37 год от Р.Х., месяц Элул

— Илам, зови следующего!

Петр слышал, как парнишка вскочил со своей лавки и метнулся открывать дверь. Привычный скрип петель, — когда же смажут-то наконец, уж чего-чего, а оливкового масла в избытке, урожай олив случился нынче богатый! — и сквозь мгновенное привычное раздражение: привычные же расшаркивания, привычные вопросы:

— А он там? А он не очень занят? А он не прогонит? А войти можно?

Илам привычно отвечает:

— Да, там. Нет, не очень. Да, проходите, он ждет. И как финал — привычная нерешительность посетителя на пороге.

Пока он мялся, Петр скучно разглядывал его. Пришедший был толст, потен, и от негопахло пылью. Видать, долгой дорога оказалась.

— Доброго дня, равви!

— Доброго и тебе. Проходи, садись. — Петр легко изобразил улыбку, указал толстяку на высокий по местным меркам стул.

Не стул даже, а кресло, шикарное, каких в Иудее не сыскать, хотя бы потому, что Петр сам его сочинил и, пользуясь добрыми плотницкими навыками (спасибо Иешуа-древоделу), воплотил свою мысль в дереве. На массивных резных ножках покоилось широкое, обшитое кожей мягкое сиденье. Спинка и ручки тоже были кожаными. Не шевро, конечно, шкура-то козлиная, выделка не ахти, но сидеть удобно.

Только на седьмой год существования общины Петр обзавелся своим кабинетом. Именно в том смысле, в котором он себе это Представлял. Внаглую. Пусть враги лопнут от зависти к воплощенной мечте бюрократа!.. Просторная комната с большими для Иершалаима окнами, в ней — Т-образный стол. Верхняя перекладиц ка буквы «Т» — место для начальника, нижняя, перпендикулярна ей — для подчиненных. Очень удобно проводить совещания. Ста лья опять же. Не аскетические лавочки и не топчаны для томноп возлежания, а полноценные стулья с ручками и спинками. Пери кабинетом — приемная, комната поменьше, но тоже со столом стульями. За столом — секретарь. Именно так: в мужском роде. Что бы там ни говорить о лопнувших врагах, женщину на тако месте и друзья не примут. Не поймут. Иудея и первый век — эта вам, к примеру, не Европа и двадцать второй. Женщина — толыа у очага, только около детишек, и — никаких коней на скаку, никя ких горящих изб. Так что нынче секретарские функции исполняв шустрый паренек Илам. И похоже, справляется неплохо.

Толстяк, с удивлением осмотрев мебельный шедевр, осторожно опустил свое более чем массивное седалище на козлиную обшивку. Стул даже не скрипнул. Петр мысленно себя похвалил — крепко сработано, руки откуда надо растут!

— С чем прибыл, почтенный человек, рассказывай. Да и как звать-то тебя?

— Гашем мое имя. Я из Наина. У нас там… — Толстяк заг ворщицки оглянулся и продолжил шепотом: — У нас там, равви, такое творится!..

Петр крайне заинтересованно смотрел на собеседника, всем видом показывая, что ему, равви Петру, страсть как хочется узнат о том, что же такое творится в крохотном галилейском селении.

— Серар, — шептал толстяк, — Серар, наш предводитель… ну глава общины нашей, он берет у людей скот и прочие подати, потом… — Гашем опять оглянулся, а Петр, воспользовавшись па узой, невинно вставил:

— А потом продает. А деньги себе присваивает, да?

Удивлению Гашема не было предела.

— Равви! Ты знал! Но как? Кроме меня, никто сюда не ходил, Равви, я всегда был уверен, ты все видишь и все знаешь!

Гашем начал потихоньку сползать со стула. Еще чуть-чуть, он бухнется на пол и примется целовать ноги вещему пророку Петру который все знает о жулике Сераре. И о доброй сотне ему подобных. К сожалению, мало-мальские богатства, имеющиеся теперь у каждой общины, в большей или меньшей степени развращают управляющую верхушку. Чаще, как ни печально, в большей. Хищения и мошенничество, увы, — распространенные явления среди этих людей. Успокаивает лишь то, что простой народ — вроде того же Гашема — гораздо честнее своих начальников и предводителей. И Вера у него, у народа, имеется — настоящая. Не в тельца золотого, а в Господа. На том и стоим. Или сидим. На кресле ручной редкой работы.

Петр не поленился встать, чтобы одобрительно похлопать Гашема по плечу.

— Успокойся, успокойся ты, в самом деле. Все будет в порядке. Я про твоего э-э… Серара знаю. Вот тебе задание: возьмешь троих или четверых проверенных людей и проследишь, только незаметно, за его воровством, понял? Попадется можете смело его гнать, а мы вам нового назначим. Все ясно?

Толстяк меленько кивал, раболепно выпучив глаза. Ему было все ясно: самый большой начальник его понял и дал мудрый совет. Не зря, выходит, четверо суток в Иерусалим топал.

— Ну, все, иди, Гашем, и будь здоров и счастлив. Доброго тебе пути, Гашем…

Закрыв дверь за галилейским доброхотом, Петр жестко потер руками лицо и произнес по-русски, как выругался:

— Ру-ти-на!

И, кстати, выругался, присовокупив к сказанному короткое непечатное слово. Тоже русское.

— Материшься?

Вопрос был задан опять же по-русски. Голова Иоанна, так и не подвергшаяся усекновению, торчала из-за полуоткрытой двери. И широко улыбалась.

Странно, дверь должна была скрипнуть…

— Матерюсь, — как бы виновато ответил Петр. — А как тут не материться? Скоро они будут являться сюда по всем поводам. Глава общины ворует — приходят к нам жаловаться. Колодец пересох — тоже к нам. Не ровен час, обосранных младенцев начнут приносить — чтоб мы подмыли!

— Не начнут, — серьезно сказал Иоанн.

Эта фраза окончательно добила Петра. Он издал нервный смешок, который легко перешел в хохот: хотелось пусть даже смехом разрядиться, день слишком занудным сложился. И причина для смеха — вполне достойная: патриотическая уверенность Иоанна в способности еврейского народа самостоятельно решить эту насущную детскую проблему.

Секунду спустя Иоанн тоже заразился смехом.

Петр любил и ценил такие моменты. Нечасто выдается возможность посмеяться от души с лучшим другом, на минуту забыв о бескрайнем море дел, о неприятных событиях десятилетней давности, о скучно ждущих людях в приемной. Плюс к тому если верить медикам — смех именно без причины очень полезен для нервной системы…

А вот, кстати, приемная… Что-то там сейчас происходит, что-то странное, что-то нежданное, что-то совсем даже непонятное Двадцать пятое или пятьдесят второе чувство Петра заставило его сразу посерьезнеть и прислушаться. И Иоанн смех оборвал, насторожился — видимо, ощутил то же самое.

Из-за двери раздался визгливый крик Илама:

— Куда без очереди?!

И дверь распахнулась, отлетев к стене, и Петр с Иоанном, к действительно странному, к действительно нежданному и уж абсолютно непонятному счастью своему, мгновенно поняли природу означенных невнятных ощущений.

На пороге, улыбаясь, стоял Иешуа.

Вот тебе и раз, сказала Волку Красная Шапочка, а я к бабушке собралась. Сказка. Детство Петра. Ассоциации.

Одет был Иешуа странновато для Иудеи первого века. Нет, конечно, беглый взгляд стороннего человека не выявил бы особых несоответствий, но Петр и Иоанн, стоя, фигурально выражаясь, с отпавшими до полу челюстями, имели возможность внимательно поразглядывать неожиданного визитера — хоть с полминуты, а хватило вполне. Петр автоматически отметил, что потерянный друг вернулся с округлившимся лицом (гамбургеры? пицца? хотдоги?), с привычно длинными волосами, но непривычно короткой бородкой, аккуратной, вполне академической, а вовсе не библейской. На нем красовалось некое подобие туники, наспех, видимо, скроенное из какой-то простыни, упертой, не исключено, в проезжем отеле, ткань тонкая, хлопчатобумажная, в Иудее такой взяться неоткуда. На ногах у Иешуа имели место открытые сандалии всемирно известной фирмы Reebok — на липучках. Логотип всемирно известной замазан чем-то черным — фломастером? чтобы, значит, не бросался в глаза.

— Насмотрелись? — ехидно спросил Иешуа. Голос, который в последний раз Петр слышал много лет назад, совершенно не изменился. А с другой стороны — что за идиотизм, чего бы ему меняться? Это здесь, в Иудее, десять лет минуло, а там, может, и двух дней не прошло. Забыл, старый Петр, эффект тайм-капсулы? Тут — годы, там — минуты. Сам ведь пользовался переходом во времени, чтобы не тратить дни на путешествие, к примеру, из того же Иершалаима в Нацерет… Хотя какая, к дьяволу, капсула?.. Каналы времени заблокированы мертво… Как Иешуа здесь очутился?..

Радость радостью, но логика живее всех живых. Впрочем, вопросы — позже.

И с тарзаньим воплем он заключил Иешуа в объятья.

— Брат!.. Брат! — только и мог разумно произнести. Далее следовали крепкие шлепки по плечам, кряхтенье и радостные междометия. Удивительно уныло и однообразно проявляют свои чувства мужчины — что в первом веке, что в двадцать втором. Понять бы только — кто из описываемых мужчин из какого века…

Натискавшись, Петр отпустил Иешуа, чтобы в следующее мгновение его сграбастал Иоанн. Та же картина.

— Ох, не задуши! — хохотал Иешуа.

— Ничего, воскреснешь! Нам не привыкать, — отвечал Иоанн, прижимая старого друга к своей могучей груди.

Петр смотрел на Иешуа, и в мозгу его точно формулировались десятки вопросов, каждый из которых был главным, и каждый следовало бы задать первым, но на язык почему-то просилось традиционно идиотское: «Ну, как ты там вообще?»

Связь аппарата мышления с голосовым аппаратом за десять лето иудейского сидения Петра, по-видимому, сильно ослабла. Сам он, к грусти мимолетной, о том не подозревал до конкретного исторического момента.

— Вообще-то я там ничего, жив пока. — Иешуа, отпущенный Иоанном, с явственно ощутимой радостью смотрел на друзей, не переставая, однако, читать их мысли.

К месту припомнились мысленные блоки… Но какие блоки? От кого блокироваться? От Иешуа? Еще к месту припомни: бессмысленно это. Да и нет давно никаких тайн! Ни от него, ни от Иоанна. Если кто и может что-то скрывать, то это как раз Иешуа, исправно функционирующая интуиция подсказывает: он не для того сюда невесть каким образом вернулся, чтобы что-то скрывать. Скорее напротив…

— Правда, бpат?

— Конечно, правда. Что спросите — отвечу, а что не спросите — сам расскажу.

Оглянулся кругом себя, рассмотрел внимательно стулья — плотницкую гордость Петра, пощупал.

— Молодец, Кифа, добротно сделано. Заменил меня не только в Божьем промысле, но и в плотницком ремесле. Где удачнее?

— Ты пришел в общину, сплоченную твоим именем, и хвалишь какой-то стул?

— Верно говоришь, Кифа, — Иешуа стал серьезным, — за общину тебе спасибо.

— Да за что «спасибо»? Работа такая… В ответ Иешуа не преминул уколоть его:

— И это верно. Ты же у нас Мастер Службы Времени. Один из пятнадцати Великих. Ты просто продолжаешь контролировать верный ход Истории. Все как в инструкции, а инструкцией для тебя, если я не запамятовал, всегда был Новый Завет.

Слова «Служба Времени» заставили Петра внутренне напрячься. Давно он ни от кого их не слышал. В голове еще сильнее забушевал ураган вопросов. И про Службу тоже.

— Расскажешь про Службу? — спросил тихо Петр.

— Слышал же: все расскажу. И про Службу тоже. Только перекусить бы…

— Вот ведь сообразиловка тупая! — Петр хлопнул себя по лбу. — Гость с дороги, а мы… Илам!

Через четверть часа на столе для планерок, летучек и совещаний (что еще бюрократическое припомнить?) стояли кувшины с вином, нежнейшее мясо, блюдо с зеленью и прочие яства из неприкосновенного запаса для высоких гостей общинного босса, владельца Большого Стола. Во время еды о серьезном как-то не говорилось, поэтому обсуждали частное — кто насколько изменился, кто постарел, а кто нет, кто чему научился, а кто что позабыл. Петр не преминул гордо поведать Иешуа о своем юбилейном пешем броске по памятным местам, чем сильно растрогал друга.

Рассчитал ли Иешуа свое появление именно в данный момент — по прошествии долгих десяти лет или случайно так вышло, но все получилось психологически точно: оставшиеся в Иудее первого века Петр и Иоанн настолько соскучились по нему, что сами принялись наперебой рассказывать об общине, о паломничествах, о том, как христианская вера приживается в абсолютно непригодных для нее к раньше казалось, землях. Новый слушатель — причем не случайный прохожий, не неофит, жаждущий подробностей общинного бытия, а лицо, как говорится, заинтересованное, знающее — ах какая приманка для рассказчика! Петра и Иоанна невозможно было остановить. А Иешуа и не пытался. Ему все казалось важным и интересным. Хотя первым оказался самый трудный для ответа вопрос:

— Что с матерью, Кифа? Жива ли? Я бы хотел ее видеть…

Петр не стал применять ни местную, ни общую анестезию.

— Она умерла, брат. Прости…

— Когда? — Голос Иешуа был ровен м тих.

— Через три года после твоего… Вознесения…

— Болезнь?

— Нет, брат. Просто сердце остановилось. Во сне. А я не умею оживлять людей…

Иешуа молчал, смотрел в окно. Что он там видел? Петр не слышал — что…

— Давайте помянем мать, — сказал Иешуа, поднимая чашу с вином. Добавил по-русски: — Пусть земля будет ей мягкой…

Петр не стал поправлять…

После трапезы друзья повели Иешуа на экскурсию по обширной территории общины. Несказанно обрадовали Марфу и братьев Натана и Фому. Остальных в этот день в общине не нашлось, разъехались по делам кто куда: месяц Элул на дворе, месяц сбора оливок, рабочая страда — самое время для неспешных, вечерних, после трудового дня, бесед с людьми… Верные ученики Иешуа поначалу даже не поверили, что перед ними стоит настоящий Машиах — уж больно по-чужому выглядел человек с короткими волосами и куцей бородкой; скорее уж эллинской, нежели иудейской.

— Фома, брат, ты не изменился. Как был неверующим, так и остался! — шутил Иешуа. — Это же я, я, подойди, потрогай. Вот — я шрамы на руках остались. От гвоздей, коли помнишь…

Фома тупил взор и стеснительно улыбался.

Вечером, когда восторги по поводу возвращения Иешуа уже Поулеглись, Машиаха показали всем, кому следует, познакомили всеми, с кем хотелось, и троица отцов-основателей засела в кабинете Петра, не забыв прихватить с собой несколько кувшинов с вином.

— Ну, рассказывай.

Иешуа вздохнул, помолчал немного, видимо, прикидывая чего бы начать.

— Мир твой, Кифа, — большой бардак. Хорошее начало. По крайней мере, одно ясно: язык свой он сильно обогатил.

— Это я и так знаю, Иешуа. Рассказывай толком. С самого прибытия.

Петра жгуче интересовало, как Иешуа удалось разобраться с техниками на приемном створе, которые увидали совершенно чужого человека.

— Разочаровывающе просто, Кифа, — Иешуа опять ответил на мысленный вопрос, — я всего лишь прошел мимо них. Спокойно. Там был приличный переполох, они думали, что тайм-капсулу кто-то запустил вхолостую и она вернулась без пассажира. Но пассажир был. Просто они меня не видели. Это же легко. Ты сам так отлично умел и, надеюсь, не разучился.

Умеет. Но забыл. Десять лет не практиковался. Надобности не возникало.

— Дальше, дальше…

— Дальше я пообщался с вашим супермозгом.

— С Биг-Брэйном?

— С ним, родимым. Знаешь, Кифа, оказывается, это крайне интересно вникать в разум компьютера. Вот в нем царит такой порядок, что диву даешься.

— Пообщался? А зачем с ним-то? — Петр похолодел от своей догадки.

Иешуа прочел его мысли и утверждающе кивнул:

— Правильно, брат. Ты все понял верно.

— Ребята, вы все-таки хоть иногда комментируйте мысли… — Иоанн, все время молчавший, подал голос, когда потерял нить беседы. — Я же не владею вашим образньм рядом и не понимаю, куда кто пошел, что увидел, с кем общался… Это вы там оба были, а я человек провинциальный, деревенский, дальше Иершалаима ни шагу… Короче, сели говорить — давайте говорить, ладно?

— Прости, брат, — улыбнулся Иешуа, — я хотел сказать, что после того, как вышел из приемного створа тайм-капсул — ты такой створ, Иоанн, наверняка видел в доме Петра, — то сразу же направился в помещение, где стоит управляющий терминал главного компьютера Службы — Биг-Брэйна. Твои коллеги, Кифа, оказались в свое время достаточно наивны, чтобы доверить этому милому монстру абсолютно все расчеты.

Петр знал это. И это ему тоже не нравилось. Он как-то говорил с Дэнисом, но — бесполезно… Фантастическая литература и кинo который век и так и сяк обсасывали тему взбесившихся компьютеров, и, естественно, Петр задумывался о реальности таких событий. Уж больно много всего было в Службе под тотальным контролем электроники. И не только в Службе — вообще в жизни. Может, поэтому в двадцать втором веке еще осталось в людях что-то первобытное и многие, в том числе и он сам, с недоверием относились к электронным мозгам. Бумажные записные книжки, салфетки и просто обрывки упаковок успешно использовались людьми для фиксации мыслей. Петр любил писать шариковой ручкой, пером, карандашом на бумаге, видеть, как обдуманное им воплощалось в мелкие убористые буковки. Нет, компьютеров в его жизни, конечно, доставало, но чтобы посвящать их во все… Однако Техники Службы придерживались иного мнения. Считалось, что Биг-Брэйн абсолютно надежен со всех точек зрения. Дескать, его не сломать, не хакнуть, не завирусить.

— Я не ломал, не хакал, не вирусил, — Иешуа опять влез в думы Петра, а Иоанн удивленно поднял бровь, услыхав ну уж совсем незнакомые слова, — я с ним просто поговорил.

— Поговорил с Биг-Брэйном?

— Да. И он оказался приятным и образованным собеседником. Люди очеловечили его сознание настолько, что, оказывается, он знаком даже с понятием «этика». Мы хорошо и тесно пообщались, и я его убедил в том, что этика для людей — крайне важное понятие. В современном мире, подчиненном трезвому расчету и повсеместному программированию, этика больше походит на атавизм, но уж коль скоро человечество без нее — никак, то и работу Биг-Брэйна следует подчинить ей в какой-то мере…

— И что он, этот… Брэйн? — Иоанну было крайне интересно.

— Он подумал немного, а потом поделился со мной откровением, что про этику размышлять у него пока просто времени не было, ведь это далеко не первостепенная его задача. Но в свете мною сказанного, — это его терминология, простим машине казенный стиль, — он считает, что ему следует пересмотреть многое в его работе. После всего оставалось только подтолкнуть его к нужным размышлениям, убедить в том, что перемещения во времени к коррекция Истории неэтичны…

— И он согласился… — упавшим голосом произнес Петр.

— Ага, — почему-то весело ответил Машиах, — и более того принял решение. Это логично: он же не умеет мыслить абстрактно, а конкретика требует вывода. И в ту же секунду он заблокировал все работы, связанные с перемещениями по координате «t».

— То есть Биг-Брэйн просто-напросто запретил людям отправляться куда бы то ни было во времени? — переспросил Иоанн.

— Совершенно верно. Он считает это неэтичным. Теперь ясно, почему не явились техники, чтобы забрать оставшееся оборудование. Да что там оборудование — железки какие-то! — за ним, Петром, никто не вернулся именно из-за негаданного таланта Иешуа-программиста. Махровый обыватель, прижившийся в Петре, немедленно возмутился: неужели с этим компьютером ничего нельзя сделать, чтобы вернуть все как было?.. Осведомленный сотрудник Службы Петр Анохин ответил: нет, нельзя. С этим компьютером вообще ничего нельзя сделать, если он того не захочет. Разве что взорвать. Да и то он окружен такой системой охраны, — кстати, им же самим и контролируемой, — что даже взорвать его будет проблематично. И не пойдет на такое никто — слишком дорого обошелся этот мозг, буквально дорого — в долларах, рублях или евро. Пусть лучше стоит, какой есть, может, со временем одумается…

— Постой, — медленно проговорил Петр. — Ну, ладно — я. Мне на роду, видно, написано — быть Апостолом. Я подспудно сам того желал… А остальные четырнадцать Мастеров? Где они?

— Где застало время, — ответил Иешуа. — Извини, Кифа, он так же виновны в нарушении этики — по мнению Биг-Брэйна и, слову, по моему тоже, — как и создатели Службы. Они шли — каждый в свое Время — ломать живое во имя кем-то написанного. Их никто не заставлял это делать. Как я понимаю, вы. Мастера, все — энтузиасты профессии. Вот и отвечайте за свой щенячий энтузиазм… И потом, поверь, я не подсказывал решения Биг-Брэй-ну, я просто подвел его к нему, а уж выбор — только его.

— Что касается меня — я не ропщу, повторяю. Но кто спросил моих коллег: хотят ли они остаться?

— Никто не спросил, верно. Но разве они жили в двадцать втором веке? Разве они спешили вернуться в него из своих прошлых веков? Разве у них были жены, дети, любимые?.. Успокойся, Кифа, что сделано, то сделано, и попробуй измерить горе коллег своим горем: велико ли оно будет? Как и у тебя, Кифа, как и у тебя: если и горе, то проходящее, утихающее, забывающееся. Вы же все — прошлые…

Что ж, верно: что сделано, то сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. Лес рубят — щепки летят… Точно сказано: они — прошлые! Только вот зачем он, прошлый, вновь понадобился такому современному Иешуа?..

— А дальше? — Иоанн прервал мысленный диалог Петра с самим собой. — Иешуа, дальше-то что было?

— Дальше я осмотрелся в новом времени, побывал в разных местах, поглядел на людей…

— Слушай, Иешуа, — перебил Петр, — а какого черта ты вообще туда поперся?

Странно: радость от встречи внезапно сменилась злостью. Железные доводы Иешуа убеждали — да, но вот счастья не прибавляли.

— А ты? — холодно, вопросом на вопрос, в голосе — сталь, — ты, Кифа, зачем явился в Иудею за две тысячи с лишним лет до собственного рождения?

— Известно зачем — поступил приказ ликвидировать слом. Тогда это, знаешь ли, еще было этично…

— Вот и я за тем же. Ликвидировать слом. Большой. Куда больший, чем тот, над которым работал ты. Тебе пришлось изменить всего лишь одного человека меня…

— Ну и немножко меня, — встрял Иоанн.

— Да. — Иешуа машинально кивнул Иоанну. — А у меня, брат, работка поглобальнее будет.

— Что, все без малого десять миллиардов населения Земли — твое поле деятельности? — Петр вполне театрально, то есть фальшиво, рассмеялся. — Наивный галилейский юноша! Хотя и давно уж не юноша… Ты, похоже, так и не познал толком мое родное время. Ни хрена у тебя не выйдет, друг дорогой…

Петр приготовился всласть поиздеваться над грандиозностью планов Иешуа: экая наглость — взяться переиначить, переделать, исправить и немедленно возлюбить насквозь прогнивший мир Земли двадцать второго века. Мир, чья иммунная система настолько захлебнулась в постоянно появляющихся болезнях, что уничтожает все клетки без разбора. И больные и здоровые. Хотя здоровых-то, пожалуй, и нет уже… Нет, такому миру Мессия не нужен! Дайте ему лучше умереть спокойно от СПИДа, от наркотиков, от мщ жества малых войн, дайте утонуть в грязи, позвольте задохнуться эрзац-воздухом…

— Именно поэтому, брат, я и вернулся.

Внутренняя буря издевательского негодования разом куда-то пропала, едва Иешуа произнес эти слова. Произнес тихо, почти просительно.

— Я думал над тем, что ты сейчас сказал, — продолжил Иешуа. — Я пытался разобраться с каждой болячкой по отдельности. Но у вашего мира их слишком много, да и не они — главное: с каждой конкретной можно бороться, это лишь вопрос сил и времени. Я попробовал… — Он замолчал, что-то вспоминая. Но Петр не услышал воспоминаний: видимо, Иешуа просто понадобилась пауза. — Я попробовал и понял: основная беда состоит в том, что мир… не хочет лечиться. Более того: сопротивляется. Я, наивный галилейский юноша, как ты сказал, обращался и в ООН, и к самьм сильным людям на планете, полагая, что меня должны воспринять с радостью, как спасение. Но они даже не слушали меня. Я им не нужен, не интересен. Я — иллюзион, развлечение, радость масс-медиа. Кто всерьез воспринимает, например, фокусника?.. Никто никогда. Им выгодно и легко жить в больном мире.

— Что же ты тогда хочешь от моего времени?

— Я не собираюсь заниматься, как ты выразился, десятью миллиардами человек. Это бессмысленно и невозможно, ты прав. И не буду никому ничего предлагать. Если захотят — придут и сами попросят.

— Ты о чем? — не понял Иоанн. Да и Петр смотрел на Иешуа вопросительно. А тот откинулся на спинку стула и торжественно взглянул на глаза собеседников.

— Мы создадим страну Храм.

— Храм? — удивился Петр. — А как же сакраментальное: сруби ветку — и я там? Какой храм, Иешуа? Ты — ненавистник всякого рода капищ…

— Рассматривай слово «храм» как термин. Как фигуру речи. Как, наконец, по сути — место, где человеку, ищущему душевного спокойствия, будет жить с Верой своею комфортно и радостно. Смотри: рядовой гражданин любой страны, устав ото лжи и ненависти, ежечасно, ежеминутно его преследующих, идет в храм, — какой ни выбрал, в капище, как ты точно подметил, — идет туда, но невольно, на уровне подсознания окружает себя той обстановкой, которая ему по душе, в которой ему спокойно. Он беседует с Богом — сам беседует, не ищет посредника, а по идее, беседует сам с собой, наводит порядок в голове и с новыми силами отправляется на свою ежедневную войну — за двери храма, в обычную жизнь. Если не хочешь уходить — сиди сколько угодно, никто не гонит, верно, но долго ли проторчишь в ваших холодных каменных саркофагах, именуемых храмами?.. Вот именно. Но зачем так-то? Вот тебе целая страна, в которой неизмеримо более уютно душе и телу, нежели в барабанно-пустом здании с массой архитектурных излишеств и непременным крестом на макушке. И так же, как и Храм в Иершалаиме, — без Бога… Но в страну эту-в отличие от ваших храмов — никто никого насильно тащить не будет. Хочешь — приходи, живи, будь полезным. Не хочешь — смотри по телесети репортаж об очередной войне или о новом наркотике и жди, пока все это докатится до тебя. Или ты до этого.

— Страна Храм. Интересно… — Записной скептик Петр, как ни странно, не стал обличать идею Иешуа в утопичности. Покатал на языке фразу:

— Страна Храм… страна Храм… И где же она?

— Ее пока нет. Но мы ее создадим.

— Мы?

— Мы. Ты, Иоанн и я. Плюс еще несколько моих последователей, которые ждут меня там, в двадцать втором веке, и готовы помогать.

— Иешуа, — сказал Петр осторожно, — а тебе не кажется, что это… м-м…

— Утопия? Нет, не кажется. Я, Кифа, не зря в ООН время провел. Оказывается, в вашем мире есть достаточное количество стран, которые тяготятся своими обширными территориями. И немало людей, готовых просто из любви к христианству — прости меня, Господи, не я придумал сей термин! — готовых щедро профинансировать приобретение значительных площадей земли.

— Настолько значительных, чтобы разместить там целую страну? Или это будет второй Ватикан? — Петр-скептик таки проснулся.

— Ватикан? Нет, Кифа, намного больше.

— Дай-ка угадаю! — продолжал скептик. — Это не Сибирь. Россия так просто ничего не отдаст. Как сидела, например, на Курилах, так и сидит… Но это и не Америка, там и без нас тесно. Это не Гренландия и не Антарктида, там слишком холодно ддд тебя, выросшего в теплой стране. Где же тогда? Африка? Южная Америка?

— Африка. Центральная ее часть. — Иешуа не пробивал ернический скептицизм Петра.

— Погоди, Петр. — Иоанн все слушал серьезно, в отличие от Петра, он вообще не умел шутить там, где не видел повода для шуток. И на всякий случай не любил шутящих не к месту и не к теме. — Иешуа, ты ведь над нами не смеешься?

— А я когда-нибудь над вами смеялся?

Иоанн встал, обошел вокруг стола, привычно гладя бороду. Думал. Петр наблюдал за друзьями. Один ходит кругами, загружен и напряжен, другой сидит ровно, с достоинством, лицо просветленное — как обычно, как раньше… И только начальник общины Кифа не слишком натурально весел и беззаботен, не проникнут высокой пафосностыо момента.

А на самом деле — куда как проникнут. И все прекрасно понял. И принял все. И счастлив, как дурак последний. А что до шуток — так это ж вечный конфликт с Иоанном, как без него?..

— Итак, опять — мы? Три мушкетера. Три поросенка. Трое в лодке, не считая собаки…

— Я слыхал про эти книги, Кифа, но прочесть не довелось. Однако из того, что слыхал о них, хотелось бы сделать выбор: все-таки три мушкетера. И мне требуется ваша помощь, господа мушкетеры. Как никогда. Или как всегда.

Пауза.

— Я готов.

Голос Иоанна из темного угла кабинета, куда он забрел в своих размышлениях, прозвучал как гром. И попал в Петра, если гром может в кого-нибудь попасть. Петр, Дружище, опомнись! Перед тобой сидит человек, которого ты ждал последние десять лет, как не ждал никого и ничего в жизни, и теперь, когда он предлагает тебе пусть безумную, пусть авантюрную, но такую интересную затею, ты позволяешь себе ерничать, при родном и легкоранимом Иоанне — Арамисе, если три мушкетера, так? — позволяешь смеяться в глаза Иешуа, который тоже в серьезные моменты не склонен к шутке?.. Это же практически твой сын, который пошел существенно дальше отца, но теперь просит помощи, потому что столкнулся с непреодолимыми проблемами ему требуется твой опыт, твое умение жить в незнакомом для него времени, твое плечо, наконец…

Нет, плечо ему точно не требуется…

— Так ты заберешь меня домой?

И вот тут голос предательски дрогнул… Надо же было ждать десять лет, сидеть в Иудее, притворяться, что тебе такая жизнь страсть как нравится, чтобы в один прекрасный вечер признаться самому себе во вранье. Самому же себе! Домой-то хочется…

— Так и не стала экологически чистая Иудея для тебя домом да, Кифа? — На лице Иешуа — самая добрая из его добрых улыбок.

Недобрые тоже виданы.

— Чертовски хочется домой, Иешуа. В грязный, больной, гнилой двадцать второй. Очень.

— Ну, поехали.

И опять гагаринское словечко сопровождает поворот судьбы Петра Анохина.

— Как поехали? — подал голос Иоанн. — А как же Марфа?

— Вот тебе и раз, — запоздало сообразил Петр. — И действительно…

И Иешуа выглядел озадаченным.

— Ты же говорил: вы живете вместе, как муж и жена… И что это всерьез?

Петр поспешил ответить:

— Глупый вопрос, Иешуа. Десять лет — не десять дней. Мы все здесь на них не нарадуемся.

— А дети у вас есть?

— Бог пока не дал, — растерянно сказал Иоанн.

— Ну, что ж, — решаясь на подвиг, тяжко вздохнул Иешуа, — . Надеюсь, Мари сумеет объяснить Марфе разницу между чудом и Телевизором…

— А что, есть и Мари? — поинтересовался Петр.

— Есть многое на свете, дружище Кифа, чего ты и представить цебе не можешь…

Вольный перевод из Шекспира. Читал? Или совпадение?.. Впрочем, вопрос праздный.

 

ПРОЛОГ — 2

ФРАНЦИЯ. СЕН-ЖАН-де-ЛЮЦ, 2159 год от Р.Х., месяц сентябрь

Иссиня-черный джет приземлился на частном аэродроме неподалеку от французского приморского городка Байон. Местная полиция получила распоряжение о встрече некоей очень большой шишки, но получила их без всяких подробностей что за шишка, с какого дерева, к кому в огород она залетела, — и поэтому стоящие в оцеплении на летном поле бойцы с интересом наблюдали за выруливающим на стоянку джетом и гадали, кто же из него выйдет.

Вышел высокий солидный седовласый мужчина в сопровождении трех хмурых охранников с непременными капельками переговорников в ушах. Сошли на поле, постояли, оглядываясь по сторонам, перебросились парой фраз. После них по трапу засеменил, подхватывая рассыпающиеся на ходу вещи, субтильный мужичок, обладатель большой блестящей лысины и бледной физиономии. Подбежал к остальным, пробормотал что-то. В это время к трапу подлетели два таких же черных, как и сам джет, длинных «строена», и все прибывшие погрузились в них. К кортежу сзади пристроился пузатый джип, видимо, с дополнительной охраной, и автомобили почти бесшумно заскользили к выезду из ворот аэродрома, а там шоферы разом поддали газку, и дурацкая работенка полицейских на этом закончилась. Да и скажи им имя и фамилию шишки — что бы они им прояснили? Ровным счетом ничего! Потому что о существовании прилетевшего гостя в мире вообще мало кто слышал: таковы были условия его службы. Или, точнее, с прописной буквы — Службы. Потому что в курортный городок на побережье Атлантического океана прилетел Главный инспектор Службы Времени Майкл Дэнис, а Служба Времени не любила себя афишировать.

Охрана никогда не давала Дэнису садиться на переднее сиденье пядом с водителем, а уж тем более — за руль. Он ворчал, он любил видеть дорогу, но в глубине души был удовлетворен работой своих церберов — раз они нипочем не выполняют его капризы, значит, дело знают туго. Это хорошо. Вот и сейчас он сидел на заднем диване лимузина, слева — шкаф в пиджаке, впереди — еще два шкафа в пиджаках. Черных. Несмотря на жару. Ничего, не развалятся, попотеют работа такая. Сам Дэнис тоже уважал одежду этого колера, но сейчас был облачен в тонкие светлые брюки, бежевую тенниску и мягкие мокасинчики на босу ногу. Как-никак океанское побережье — в двух шагах, да и визит у него не то чтобы сильно официальный, скорее наоборот — частный и дружественный.

Ехали молча. Шофер был упрежден о маршруте и не задавал лишних вопросов. Машины неслись на юго-запад из Байона в другой мелкий, но чертовски популярный у французов курортный городишко Сен-Жан-де-Люц. На дворе — начало осени, самый разгар бархатного сезона в этих местах, и по трассе катилось довольно много машин, но кортежу из трех черных болидов дорогу уступали безоговорочно. Побаивались — и правильно делали. В Службе справедливо полагали, что автомобильные перевозки начальственных тел — это самый незащищенный от террористов способ перемещения. Поэтому у шоферов, осуществляющих означенные перевозки, имелось указание избавляться от помех на дороге любыми методами. А их было разработано немало. Начиная от примитивного тарана, заканчивая встроенным под капот крупнокалиберным оружием.

На сей раз никакие методы не понадобились: никто на Дэниса не покусился, в чем он сам ни секунды не сомневался.

Вся дорога заняла от силы пятнадцать минут. Городки располагаются близко. На узких улочках Сен-Жана кортежу пришлось замедлиться практически до скорости пешехода — праздношатающиеся отдыхающие, разморенные океанским воздухом, то и дело заставляли тормозить.

Наконец добрались до места. Милый двухэтажный домик, похожий на своих соседей, с красной крышей, с деревянными ставнями на окнах, обнесенный высоким забором, вдоль которого тесным строем росли кипарисы. Океан остался позади там, где Центр, где толпы бездельных людей, бродящих из магазинчика в Магазинчик, из ресторана в ресторан, а здесь люди просто жили, не думая и даже не помня о том, что живут на курорте, и черные лимузины с джипом смотрелись чуждо на тихой, безлюдной улочке Из остановившихся машин сразу же высыпали шкафы в пиджаках рассредоточились согласно известным им одним инструкциям, пошептались по переговорникам, покивали друг другу головами. Только после этого ритуала двери машин были открыты, и из них выбрались на свет те двое, ради которых все действо и развернулось. Дэнис вдохнул полной грудью свежий океанский воздух, зажмурился, со стоном выдохнул:

— Хорошо-то как! А, Джонни? Согласись.

Мужичок с лысиной тоже вздохнул, но закашлялся и покраснел от натуги.

Дэнис рассмеялся:

— Да, Умник, похоже, если ты не видишь, чем дышишь, то тебе живется некомфортно! Не беспокойся, мы здесь ненадолго. К сожалению…

По лицу Джонатана Грэма, или, как его называл Дэнис — Умника, было видно, что постоянные подколы шефа уже достали его по самое «не могу». Но приходилось все сносить молча — Главный инспектор Службы Времени не терпел нарушения субординации.

Справа от калитки висела совсем архаичная конструкция — железная палка с деревянной ручкой, за которую нужно было дергать, чтобы по ту сторону забора зазвенел не электрический, а самый обыкновенный медный колокольчик.

Дернули. Зазвенел.

Неожиданно из невидимого интеркома (все-таки доползла сюда цивилизация…) возник женский голос:

— Какие интересные гости ко мне пожаловали! Чем могу быть полезна, мистер Дэнис?

— Миссис Роджерс, с радостью изложу цель нашего визита. Но не интеркому, а вам лично, если позволите.

— А если не позволю?

— Клэр, я прекрасно понимаю ваше ко мне отношение, но сейчас можете считать, что я к вам явился с повинной. И кроме явки с повинной, которая всегда учитывается в пользу обвиняемого, у меня есть для вас исключительно важная информация.

В интеркоме раздался щелчок, потом еще один, и калитка не спешно открылась, явив взору гостей аккуратный дворик с подметенными дорожками и тут же сад с какими-то уж совсем экзотическими растениями. Какими — Дэнис не знал, ботанику не терпел еще со школы. На крыльце дома стояла хозяйка — Клэр Род-ткеос бывший эксперт Службы Соответствия — структурного подразделения Службы Времени, доктор истории, доктор психологии и просто пожилая женщина, недавно уволенная Дэнисом из Службы. Некрасиво уволенная, что и говорить. Ну да ладно: кто прошлое помянет, тому глаз вон. Абсолютно неприемлемая для Службы Времени поговорка сейчас пришлась как нельзя более кстати. Дэнису хотелось надеяться на это.

— Здравствуйте, Клэр! — произнес Дэнис настолько дружелюбно, насколько умел.

— Здравствуйте, мистер Дэнис, — подчеркнуто сухо ответила Клэр. Обратила величественный взор садовой королевы на спутника Дэниса, сказала: — Мистер…

— Грэм. Джонатан Грэм, сударыня, к вашим услугам, — сориентировался Умник.

— Да, конечно, мистер Грэм, — уже куда более мягким тоном, — простите уж, запамятовала.

— Ничего, ничего, — замахал руками Грэм, — мы же встречались всего-то пару раз. Разве упомнишь! Это вы у нас человек знаменитый, а я — так, винтик в механизме…

Поймал издевательский взгляд Дэниса: винтик, говоришь? Сколько ж он навинтил-то, если никак разобраться не можем…

А Клэр этих унижений паче гордости не заметила или сделала вид, что не заметила.

— Проходите, господа, — она указала на просторную застекленную веранду, где стояли плетеные кресла и стол, — присаживайтесь.

У калитки нерешительно топтались двое охранников в ожидании инструкций. Дэнис им махнул — мол, обождите в машине, все под контролем. Те, естественно, не послушались, а наоборот — закрыли калитку, оставив своих коллег дежурить снаружи, а сами вошли — если использовать их терминологию, — «изучать периметр». Периметр был невелик, долго не поизучаешь…

На веранде было уютно. Повсюду стояли цветы в горшках, замысловатые кактусы и даже одна пальма с какими-то мелкими Плодами. Среди этих домашних джунглей сидела очень круглая Кошка бело-серой расцветки, с коротким хвостом, большая часть Которого явно была потеряна в баталиях. Кошка вопросительно смотрела на новых людей и дергала ухом — его щекотал не к месту висящий листочек. Проще было бы отодвинуться, убрать голову, но — лень.

— Ее зовут Мирьям. — Клэр перехватила взгляд Дэниса, с недоумением рассматривавшего животное.

Недоумение, по-видимому, относилось как раз к неконструктивному поведению кошки, Дэнис подобного не понимал.

— В честь кого, интересно, вы ее так?..

— В честь всех библейских женщин, носивших это имя… Дэнис, оставьте политесы, давайте перейдем к делу. Полагаю, вы явились неспроста.

— Что верно, то верно. Было бы спроста — беспокоить не стали бы. Клэр, мы к вам — как к историку, курировавшему проект «Мессия».

При этих словах даже профессиональный психолог Клэр Роджерс изменилась в лице. Присела на плетеный стульчик, на колени ей тотчас вспрыгнула кошка.

— Слушаю вас.

— Это мы вас должны бы слушать, Клэр. — Дэнис говорил тихо, без нажима, понимал, что спугнуть ситуацию сейчас не труднее, чем бесхвостую Мирьям. — Вы наверняка знаете о Иешуа — человеке, который не сходит с экранов телесети, и о его деяниях, о его стране Храм?

— О нем все знают. И что?

— Расскажите нам, кто он.

— А почему вы думаете, что я…

— Клэр, дорогая, давайте без околичностей, — взмолился Дэнис. Пожалуйста! Сейчас не до них. У вас наверняка имеются свои соображения на этот счет. Поделитесь с нами. Это важно.

Все-таки он давил. Не мог иначе. Но очень мягко.

— Хорошо. — Клэр вздохнула. Было видно, что внутри нее вдет борьба обиженной женщины и любящего свое дело историка. — Я думаю, что человек, о котором гудит сейчас весь мир, и тот Иешуа, с которым работал Петр Анохин в первом веке, — это одно и то же лицо.

Дэнис и Грэм переглянулись.

Клэр подняла бровь:

— Что-то не так?.. Вы просили меня ответить, я вам сказала, как я думаю.

Подчеркнула «я» ударением.

— Нет, нет, миссис Роджерс, все в порядке, просто мы… — Грэм запнулся, не зная, говорить ли дальше.

— У нас тоже есть такая версия, — закончил за него Дэнис.

— И что же, вы считаете ее нежизнеспособной? — Клэр пере-щла в наступление.

— Жизнеспособная или нет — она у нас одна. Единственная. Выбирать не из чего.

— Тогда понятно, почему вы не удивлены.

— Верно. Но непонятно другое: зачем он здесь? Может, вы, Клэр, знаете ответ и на этот вопрос? Женщина пожала плечами.

— А зачем вообще Мессия пришел в мир? Тогда, две с лишним тысячи лет назад — зачем?

Дэнис промолчал. Этому учат в воскресных школах, это знает каждый ребенок. Так что вопрос — риторический. Клэр и не ждала ответа.

— Совершенно естественно, что воспитанный Петром Мессия, согласно всем установкам, вложенным в него, выполнил заданную программу — там, в первом веке, и, оставшись без дела, пожаловал к нам. Полагаю, с теми же целями, какие были у него в прошлом. Сначала он совершал локальные чудеса — как в Галилее и Иудее, потом начал строить сврй мир — тоже локальный, но для нашей планеты — это очень большое чудо. И может статься — радикальное для жизни человечества… Повторила, как уточнила: — Может статься…

— Но, Клэр, согласитесь, плотнику из глубины времен, пусть даже и самому образованному, не может прийти в голову мысль о двадцать втором веке. Не о каком-нибудь средневековье с его инквизицией, не о близком нам двадцатом, где бардаку было больше, чем сейчас, в несколько раз, не о двадцать пятом, в котором еще неизвестно что будет, а именно о двадцать втором. — Дэнис Утер платочком выступивший на лбу пот.

— Видите ли, мистер Дэнис, — Клэр была само спокойствие, — по сути, вы сами отвечаете себе. У Мастера Петра и Иешуа были очень близкие, доверительные отношения. Я предполагаю, что к концу операции «Мессия» объект знал о нашем времени все, что знал сам Петр…

— Профессионал, ничего не скажешь… — пробурчал Умник.

— Собственно, поэтому, — продолжала Клэр, — Иешуа и отправился в двадцать второй век. По крайней мере, здравый смысл подсказывает именно это… Кстати, а вам известно, как он сюда проник?

— Известно. Капсулу угнал просто-напросто. — Дэнис с честью выдержал паузу и снисходительно-материнскую улыбку старушки историка.

— Угнал? Тайм-капсулу можно угнать?

— Оказывается, можно, Клэр. Еще и не такое, оказывается, можно! Можно, например, договориться с Биг-Брэйном о запрете всех временных перемещений, оставив тем самым массу людей — Мастеров, Техников, Номеров — в вечном броске. Можно бродить по самому охраняемому зданию в мире и оставаться не замеченным никем и ничем, даже электроникой. До черта, оказывается, можно… Вы же сами видели по телесети…

— Да, конечно. Ну вот, господа, слава богу, мы с вами одинаково думаем. Мотивы Иешуа ясны. Способ попадания в наши дни — тоже. О чем нам еще говорить?.. Вы меня вообще удивляете. С появления Мессии в нашем времени — и, к слову, с моего увольнения из Службы — прошло почти два года. Вы что, до сих пор просто страдали от непонимания ситуации и незнания, как с ней справиться?..

Клэр встала со своего плетеного трона, ясно давая понять, что визит окончен. Кошке ее решительность не понравилась: бухнул лась на пол, мявкнула сердито.

— Погодите нас выгонять, у нас к вам еще одно дело. — Дэнис изо всех сил прикидывался синонимом доброты, раскаяния и благожелательности.

— Слушаю. — Клэр не села. Не верила в синонимы.

— Мы не страдали два года. Мы выжидали. И сегодня, когда африканский проект Мессии стал не просто реальностью, но обрел вполне ясные очертания, мы пришли к вам. Что вы знаете о проекте?

— Страна Храм? В рамках того, что может показать телесеть.

— А большего никто толком и не знает, — вновь как бы сам себе сказал Грэм.

— Неужели у Службы никого там нет? — На морщинистом лице расцвела давешняя улыбка доброй мамы, умиляющейся своими детишками.

— Представьте себе, нет. Мы успели заслать туда всего двоих агентов, но их непонятно каким образом раскрыли и выдворили.

Дэнис сказал об этом гордо, как о победе. Он умел преподносить неудачи так, что таковыми они не казались.

— Забавно, — мама начинала издеваться над чадами, — оказывается, на планете есть такое место, где нет агентов Службы. Как дсе это вы так лопухнулись, коллеги? Что за позор?

Дэнис собрал всю волю в кулак, чтобы не взорваться. Редко кто осмеливался насмехаться над ним. И обычно нахала ждало возмездие. Но в случае с Клэр ничего подобного быть не могло.

Голос подал Умник, и сразу — в яблочко:

— Собственно, это и есть предмет нашего разговора, миссис Роджерс. Мы хотели предложить вам отправиться в Африку.

— Мне? — Клэр не скрыла удивления.

— Разумеется, вас восстановят на прежней должности в Службе, — живо обрел дар речи Дэнис, — файлы в отделе кадров мы подправим, будто вы были в длительном отпуске, выплатим вам причитающиеся деньги за этот период. Сумма, кстати, не маленькая…

Клэр смотрела на суетливо распинающегося Дэниса с прежним, «маминым» выражением лица:

— Я понимаю, вы меня покупаете. На это я закрою глаза, хотя, как приличная женщина, могла бы и обидеться. Но, скажите, зачем я вам? Я не полевой агент, не умею драться и стрелять… Какой из меня шпион?

— Самый лучший, Клэр. И именно потому, что вы не умеете стрелять и драться. Вы готовили Мастера Петра по своей, исторической линии. Поэтому лучше вас никто не может знать Иешуа.

— Не вижу связи.

— Согласен, связь довольно опосредованная, но она имеется. Из присутствующих в данном времени людей именно вы и только вы знаете о Иешуа больше всех. Кроме самого Иешуа. И не потому, что первый век Иудеи — ваша специализация. Я имею в виду ваши многочисленные беседы с Мастером Анохиным. И потом, Давайте будем откровенны: вы ведь хотите туда попасть. Ведь хотите, да, Клэр?

Это был рисковый шаг. Старушка могла вспылить, начать скандалить, а в довершение всего замкнулась бы, и никакой договор не состоялся б. Но Клэр, вопреки ожиданиям, тихо произнесла:

— А вы неплохой психолог, Дэнис. Это я вам как специалист говорю. Вы знаете, на какие кнопочки нажимать и за какие веревочки дергать, чтобы заинтересовать человека, а потом еще и вложите свои мысли в его уста… — Клэр задумалась, замолкла.

Дэнис напрягся. Сейчас она могла сказать все что угодно: «да, я согласна, я всегда хотела туда», и «подите вон, нахал, смейте думать за меня».

Пауза затянулась.

Кошка смотрела на хозяйку равнодушными зелеными глазами снизу вверх. Этой хотелось только одного — на колени, свернуться клубком и мурлыкать свою песню, не обращая внимания на прилетающих из прошлых времен мессий, сходящих с ума Биг-Брэй-нов и болтливых чинуш из Службы Времени. Да и не знала она обо всем этом и прекрасно себя чувствовала…

— Итак…

Клэр произнесла слово резко и громко — Умник даже вздрогнул.

— Что «итак»? — осторожно спросил Дэнис.

— Я действительно хотела бы поехать в страну Храм к Иешуа. Вы правы, это логично. Я не могу не думать о соприкосновении с предметом своего пожизненного изучения, с тем, кого я не ожидала увидеть никогда просто потому, что такого быть не может, ан — может… Вы попали в точку, Дэнис. Более того, я могу вам объяснить, почему ваши горе-агенты провалились с таким громким треском и так быстро. Петр рассказывал мне об уникальных, удивляющих даже его самого, паранормальных способностях Иешуа. Чем-то он это аргументировал… не помню чем… запамятовала…

Дэнис и Грэм переглянулись. Естественно, запамятовала. Как тут не запамятовать! Грамотная чистка памяти уничтожает не только само воспоминание, но и все ссылки на него. Кропотливая, конечно, работка, но что поделаешь информацию о психо-матрице, внедренной в мозг двенадцатилетнего Иешуа, уничтожили в сознании всех, кто когда-либо о ней слыхал. С «не чищенной» по понятным причинам памятью остались только двое. Они сейчас сидели на террасе уютного летнего домика близ океанского побережья и озабоченно глядели друг на друга. А их пожилая собеседница рассуждала:

— Таким образом получается: вы засылаете своего тряпочного агента, у которого в мозгу все время крутится: «Я — агент. Я — агент». Неужели вы думаете, что суперпаранорм Иешуа не вычислит такого человека, даже если он захочет потеряться в толпе? Да элементарно! Стало быть, вам требуется такой человек, который не имел бы порочных мыслей, а только чистые, да еще и шпионил бы в вашу пользу. И как вы себе это представляете? Однозначно, выбор у вас небогатый: только Клэр Роджерс. И вот вы являетесь сюда этакими благодетелями и самонадеянно предлагаете мне то, от чего я, по вашему мнению, не смогу отказаться. И теперь сидите и думаете о том, что же с ней можно будет сделать, как наехать, чем надавить, если она все-таки откажется…

Дэнис и Умник усиленно делали вид, что думают о другом.

— …Так вот, господа, вам не стоит тратить нервные клетки и выдумывать изощренные способы воздействия на старого историка… Кстати, один я подскажу: вы могли бы взять в заложники мою Мирьям и выкручивать ей ее милый короткий хвостик — я бы не выдержала ее криков и согласилась на все. Но тоже не факт. Вероятнее — умерла бы от разрыва сердца. Но я что-то отвлеклась… Вам ведь интересно, что я решила? Вы же у нас не паранормы. Один — Очень Большой Винтик, второй — Винтик поменьше — невероятная картинка для Службы Времени! Вот что значит общаться с тем, кто тебе не подчинен… Злобная уволенная старушенция мытарит недосказанностью и неопределенностью двух немолодых мужчин, обзывает их почем зря, а они, как дебилы школьники, кивают головами: интересно, мол, бабушка, страсть как интересно.

Стыдно было. После такого обычно договариваются молчать о случившемся до гроба. Хорошо хоть свидетелей нет…

— Итак… — Клэр сделала торжественную паузу, — я принимаю ваше предложение.

Мужчины облегченно вздохнули. Мытарства кончились.

— Но…

Нет, не кончились.

— Но есть одно условие.

— Да, Клэр, конечно, мы вас слушаем.

— Мы не будем играть в шпионов. Не станем устраивать сеансы связи в строго определенное время, не будем оснащать меня никакой специальной аппаратурой и так далее.

— Но как же…

— В противном случае, господа, вашего нового агента постигнет участь двух его предшественников. Меня просто выгонят, невзирая на мою мнимую близость к Иешуа — сама не понимаю, правда, с какой стороны близость…

Дэнис потер руками лицо. Упрямство этой невесть что возомнившей о себе бабки его раздражало сверх меры. Но срываться нельзя, нельзя, иначе этой бабки у него в активе не будет…

— Клэр, поймите, нам же надо как-то получать от вас информацию. Без связи — никак.

— Ах, мистер Дэнис… Я бы… нет, честное слово, предложила бы вам отправиться со мной. Посмотрели бы на все сами, пощупали бы собственными руками все, что интересно. Ведь мы же с вами знаем, что агент Роджерс засылается в страну Храм исключительно для вашего душевного спокойствия. Персонально вашего. Я же работала в Службе не только историком, но и психологом. Думаете, я не знаю о том, насколько развита секретность в этой конторе? Да я готова поспорить, что та информация, которую вы хотите получать оттуда, не пойдет дальше ваших ушей и, может быть, ушей этого господина. Службы, по сути, больше нет — ведь правда? Если нельзя перемещаться по времени, то какой прок в Службе Времени? А удовлетворение ваших шпионских амбиций… ну, знаете, Дэнис, это смешно.

Клэр наконец присела на плетеный стул — к вящей радости кошки-колобка, которая моментально запрыгнула к хозяйке на колени.

Дэнис молчал.

С новой позиции Клэр стала говорить спокойнее, размереннее:

— Я, конечно, поеду в эту малопривлекательную с точки зре ния климата страну. Мне непросто будет в моем возрасте это сделать, но если вдуматься, то такого шанса я подсознательно ждала всю жизнь. Но я прошу вас, мистер Дэнис, не обольщаться по поводу того, что я буду там кого-то обманывать и кем-то притворяться. Нет. Я еду туда, чтобы попытаться понять Иешуа и по возможности ему помочь, если чья-либо помощь ему вообще может понадобиться. А потом, мистер Дэнис, я сообщу вам о том, что там происходит, расскажу о планах Иешуа, если, конечно, узнаю. Мы найдем устраивающий мою совесть способ передачи информации… Но вы-то все равно ничего не сможете с ней сделать, Дэнис. Ваша корона — из дерева, а солдатики из олова. Знаете, лет сто-сто пятьдесят, а может, и двести назад такие были очень популярны среди детей…

— Хватит, Клэр! — Дэнис не выдержал, вспылил. — Прекратите издевательство! С чего вы это, интересно, решили, что я по-прежнему горю желанием вас туда отправить? После разговора с вами я действительно готов сам поехать в эту, черт побери, страну Храм, только бы мне не читали проповеди. Вы переоцениваете себя, Клэр!

Миссис Роджерс спокойно снесла взрыв эмоций Дэниса.

— Не надо терять человеческий облик, мистер Дэнис. Не надо кричать на меня в моем доме. Вы же умный человек. Расчетливый, рациональный. Я понимаю причину вашей нервозности: отсутствие контроля над ситуацией для человека, который к этому не привык, всегда травма…

Дэнис перебил ее все-таки ехидную речь:

— Если мне понадобится сеанс психоанализа, доктор, я обращусь к своему психологу.

— Так, значит, вам некомфортно, когда кто-то копается в вашем мозгу? Понимаю. Только к этому придется привыкнуть, потому что тот, за которым вы хотите установить слежку, — неизвестно, кстати, с какой целью, — психолог получше меня будет. Получше всех. И ему ничего не стоит разобраться, какого лешего к нему прибывает та или иная персона — шпионить или помогать. У нас нет никаких шансов, мистер Дэнис, нам остается только плыть по течению, по возможности не вступая в контакт с корягами и камнями… Хотя, если течение захочет, этих контактов избежать не удастся.

— Оптимистично, — буркнул Умник.

— Увы, мистер Грэм, сие есть суровая реальность.

— Ладно, хватит словоблудием заниматься. — Дэнис хлопнув рукой по плетеному столику. — Так вы едете или нет? Клэр, мне надо знать ответ прямо сейчас.

— Сейчас вы занимаетесь словоблудием. Я же ответила, мистер Дзнис, я еду. Только мне нужна неделя на улаживание моих дел, — представьте, даже вне Службы у меня есть дела! — и еще надо договориться с соседкой, чтоб за домом смотрела…

— Хорошо, Клэр. Через неделю. Стало быть, в следующий вторник утром за вами придет машина и отвезет вас в аэропорт. О билете и о дорожных расходах мы позаботимся. Плюс командировочные. А по возвращении…

— Вот это пока давайте не будем обсуждать, — Клэр остановила Дэниса жестом, — об этом пока рано. Почему рано?

— Мистер Дэнис, неужели вы ничего не поняли? Мы не знаем, с кем имеем дело. О каких сроках можно говорить? С тем же успехом мы можем начать прикидывать дату вашего приезда в страну Храм на постоянное местожительство.

Дэнис вздохнул:

— Хорошо, Клэр. Будь по-вашему. Но телефон-то мы вам выдадим все-таки…

— Спасибо, у меня есть, — Клэр показала на серебристый браслет на запястье левой руки, — и номер его тот же, какой и был. Надеюсь, вы не забыли?

— Не забыли, — усмехнулся Дэнис, — мы никогда ничего не забываем, особенно когда дело касается наших сотрудников.

— Бывших сотрудников?

— Действующих, Клэр, действующих. Пора вам возвращаться из отпуска…

— Так Служба умерла…

— Отнюдь нет, Клэр, отнюдь нет, она жива. Просто теперь в связи с открывшимися обстоятельствами — у нее появилась другая цель.

— Какая?

— Пока — очень конкретная, Клэр: вернуть нам Время… На обратном пути в аэропорт Дэнис, с явным сожалением глядя в окно лимузина, думал о том, что так и не удалось хотя бы прикоснуться к океану, не говоря уж о купании в нем. Все быстро, все пулей. Сегодня — здесь и сегодня же — там. Еще не шел из головы разговор с Клэр и ее слова о том, что он, Дэнис, сам может приехать в эту страну Храм, так ее разэдак… Неужели может? Грэм, сидя напротив, глядел на океан с полным равнодушием.

— Знаешь, Умник, мне никогда не удавалось наладить толковый контакт всего с двумя группами людей. Ну не получается у меня с ними разговаривать нормально!..

— Это с кем же? — задал естественный вопрос Грэм. Он знал, что шеф любит, когда его спрашивают о том, о чем он специально недоговорил.

— Со стариками и с детьми. И те и другие мне кажутся умнее меня.

Умник не успел отреагировать, у Дэниса запищал браслет — телефон. Шеф Службы нажал кнопку, и над запястьем возникло зыбкое голографическое изображение старушки историка.

— Клэр? Что-то забыли?

— Знаете, мистер Дэнис, у меня тут такое соображение… Почему-то мне кажется, что я там обязательно встречу Мастера-три Анохина. Не может быть, чтобы Иешуа затеял такое дело без него. В противном случае — это не тот Иешуа или не Иешуа вовсе.

Дэнис вздохнул:

— Меня это уже не удивит, Клэр. Честное слово. Увидите — передайте ему привет и скажите, чтобы посетил меня при оказии. Мне есть о чем поговорить с ним.

— Хорошо, — улыбнулась топографическая Клэр и пропала. Отключилась.

Грэм вопросительно смотрел на шефа.

— Да, Умник, я серьезно. Меня это не удивит. Меня ничего уже не может удивить: я устал как собака, а усталые собаки не удивляются, сил нет на глупости… — Дэнис уставился было в окно с прежней тоской, но вдруг хлопнул по подлокотнику и воскликнул: — А, какого черта! Сегодня же соберу вещички и махну на океан — отдыхать. На недельку. Все! Должен же я когда-то расслабляться? Служба же от этого не развалится, правда, Умник?

Дэнис и Грэм посмотрели друг на друга, одновременно придумав невеселый ответ на риторический вопрос: как может что-то развалиться дважды?

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 1

КОНГО, КИНШАСА, 2159 год от Р.Х., месяц сентябрь

— Чертов силикон!..

Петр с отвращением смотрел на себя в зеркало, разглядывая откровенно кривое лицо. Разновеликие щеки, один глаз опух, будто от удара, нос какой-то косой… Придется опять делать коррекцию, в который раз-то уже? В пятый? Или шестой? Не многовато ли за два года? Шарлатаны…

Свистопляска с косметическими пертурбациями родного лица Петра, или, как он с давних уже пор назывался, Джозефа, была, к несчастью, жизненной необходимостью. Конспирация — мать шпиона. Трансформация — дочь конспирации. И так далее… Но Петр шпионом, конечно же, не был, а был «всего лишь» начальником Службы безопасности в большой христианской общине, носящей громкое имя «страна Храм» и существующей, если считать официально, с момента регистрации, два года без малого. Джозеф Оруэлл, рекомендую, приятно познакомиться… Оруэлл? А вы не родственник того самого — фантаста-классика?.. Нет, однофамильцы… Однофамильцы-то однофамильцами, но имя было выбрано ну с о-очень глубокой издевкой: дескать Большой Брат в виде конвульсирующей Службы Времени постоянно следит за нами, ищет какой-нибудь зацепки, чтобы вмешаться в размеренную и мирную жизнь общины. Он был бы невообразимо рад узнать, что на ответственной должности в стране Храм трудится его бывший, пропавший, так сказать, без вести в глубинах времени сотрудник Петр Анохин. Но зачем же доставлять ему. Большому Брату, такую незаслуженную радость? Вот и маскируемся, изменяем внешность, тайно посещаем пластического хирурга в городе Барселона, в Испании. Хирург — мужик надежный в смысле конспирации, молчать умеет, это проверено, а вот мастерство у него, прямо скажем, оставляет желать… Ну, ках с такой физией, скажите, пожалуйста, показаться людям?

Петр взял термополотенце, приложил к лицу, покряхтел, терпя обжигающий жар. Силикон под кожей должен разогреться, его можно будет подправить руками. На первое время сойдет, но к доктору на неделе попасть надо обязательно.

Ну вот, вроде порядок. Морда, конечно, одутловатая малость, но это не страшно, все в пределах нормы. Может, просто перепил вчера слегка, вот и опух. Кому какое дело?..

А духота в этой келье страшная! Климатические установки с местным климатом совладать не в силах, да и не устанавливает их никто в такие маленькие помещения. Можно было бы выбрать себе квартирку и побольше, но Петр сознательно еще год назад поселился в этой каморке и оборудовал ее так, чтобы самые навороченные спутники-шпионы, коих, по его данным, торчало на геостационарной орбите над страной Храм десятка два, никакими из своих фантастических средств не смогли увидеть или услышать, что в этой комнате творится. На всей территории Храма таких помещений было несколько: полная экранизация от всех видов излучений плюс многоступенчатая система охраны — более-менее приемлемые средства для защиты своих секретов. Нет, конечно, против лома нет приема, это старая истина, но в данном случае потребовалась бы маленькая война, чтобы узнать, что же творится за семью запорами в крохотной комнатушке, затерянной в лабиринтах подвала неказистого трехэтажного здания, возведенного в свое время рабочими, обустраивавшими в этом районе базу для нефтяников. Нефть тогда откачали довольно быстро, года за три, геологи ошиблись в расчетах планировалось разрабатывать месторождение лет пятьдесят, но, увы, небогата оказалась местная земля этим полезным ископаемым. Именно на ней, на заброшенной базе, и начала свое существование тогда еще мало кому известная, а теперь знаменитая на весь мир страна Храм.

Когда на Ассамблее ООН Нгамба заявлял, бия себя в грудь, о святости и чистоте земли для возведения Храма, он, понятное дело, кривил душой. Потом сам оправдывался:

— А что такого? Ну покачали нефть. Но сбежали ведь! И все стало как всегда, как тыщи лет назад…

Иешуа ушел бы, но место ему понравилось. Отступать не хотелось, и он сделал вид, что согласился с аргументом Нгамбы… Да и то правильно: где в двадцать втором веке сыщешь на планете кусок земли, хоть как-то не тронутый цивилизацией — со всеми ее храмами, войнами, городами, полями и пастбищами, нефтедобычей или чем там еще?

Оглядывая себя в зеркало, Петр бормотал, повторяя фразу — обрывок своей мысли:

— Против лома нет приема… Против лома… — Осекся: — Лом!

Интересная штуковина — простая железная палка с расплющенным или заостренным концом, примитивное орудие рабочих всех специальностей и всех времен…

Иерусалимская привычка говорить с самим собой никуда не делась, невзирая на обилие собеседников в последнее время.

Рассуждая вслух о роли лома в мировом техническом прогрессе, Петр-Джозеф одевался. Сегодня ответственный визит — мистер Оруэлл посещает с деловой целью не кого-нибудь, а самого Нгамбу Первого — Великого Президента Конго. Вот уж яркая личность! Этакий ненаигравшийся большой (о-очень большой — метр девяносто девять!) ребенок, пришедший к власти в стране три года назад, путем, естественно, военного переворота. Но с ним надо дружить, его следует любить и всячески потакать его порой поражающим воображение глупостям. Как бы там ни было, но такой правитель исключительно удобен и страшно полезен для Иешуа и его соратников. Вопрос о налогах, которые должна или не должна платить в казну община со своей коммерческой деятельности, помнится, был решен наутро после искрометной попойки в президентском дворце.

— Налоги? — Нгамба тогда с трудом двигал распухшими после падения с лестницы губами. Они и так-то у него не маленькие, а тут охрана тоже перепилась и, утратив бдительность и реакцию, не поймала своего споткнувшегося патрона. Какие, на хрен, налоги? Джо! О чем ты толкуешь? Никаких налогов. Нгамба сказал!

«Нгамба сказал» — было как заклинание. Оно имело силу большую, чем любой документ с тысячью печатей. Очень многие политические дела в стране решались именно посредством магического: «Нгамба сказал». Помнится, в ту памятную ночь Нгамба сказал, что нерасторопного охранника, не успевшего поймать Великого Президента, следует подвесить за ноги в парке перед дворцом. Бедняга проболтался там до самого утра. Его, потерявшего сознание от прилива крови к голове, сняли коллеги только после того, как президент «сказал» иное: помиловать провинившегося.

Паноптикум, конечно, но даже весело. Сегодня к Нгамбе надо было попасть по серьезному земельному вопросу. И не только получить заветное «Нгамба сказал», но и все-таки обязательно подписать кое-какие бумажки, а уж после плотного ужина, как обычно бывает, продемонстрировать дары. Нгамба очень любит подарки. Сегодня в качестве подарков ко дворцу подлетят три жутко навороченных «Hummer V» со всеми опциями, какие только было возможно заказать, плюс, естественно, салон из кожи зебры, как любит президент. Невинная страстишка Нгамбы к коллекционированию различного рода транспортных средств сильно облегчала Петру жизнь в смысле выбора подарков. Коллекционный парк чернокожего правителя на пятьдесят процентов состоял из единиц техники, отобранных лично Петром. Ради этого пришлось стать завсегдатаем нескольких виртуальных аукционов, на которых продавались всевозможные раритеты. Причем Нгамба не ограничивался только сухопутными агрегатами, в его коллекции имелись и катера, и самолеты, и даже легендарный вертолет «Хыои» времен исторической войны Америки с Вьетнамом. И к «хаммерам» у Нгамбы было особенно теплое отношение, в его гараже имелись представители всех серий: от самого первого, рас-тиражированного американского военного монстра, ездящего на бензине, до самого последнего — HV, собранного по личному заказу Нгамбы. Сегодняшние три машины отдавались в дар не столько президенту, сколько его службе охраны: можно поспорить, что Великому и Ужасному Нгамбе понравится идея парадных выездов на одинаковых автомобилях. Да и не только парадных, целесообразность в такой одинаковости тоже имелась: откуда гипотетический киллер узнает, в какой именно «тачке» едет президент, а в какой охрана?

— Красавцы! — невольно вырвалось у Петра, когда он, выйдя на воздух в сопровождении двух дюжих охранцов, увидел отполированные, блестящие многочисленными хромированными деталями машины.

Личное авто Петра, тоже «хаммер» — по здешнему, окружающему страну Храм бездорожью ни на чем другом передвигаться было невозможно, — выглядело куда как скромнее подарочных. Но только снаружи. Начинка у нее была под стать жилищу хозяина — чтоб никто ни слухом ни духом…

Зато от Храма до Киншасы было два часа неспешной езды по в общем-то неплохой дороге, построенной теми же, кто строил невезучий лагерь нефтяников. За несколько лет дорога подразвалилась, — оно и неудивительно, в местном климате что угодно развалится, — Нгамба обещал помочь отремонтировать ее специально для Храма силами подчиненной ему Всеконголезской Дорожной Службы, но, видимо, важные государственные дела и коллекционирование редких машин отвлекли президента от забот скромных христиан. Ничего, мы и не ропщем. Вот накопим деньжат, которые по-прежнему текут в Храм как из «неоскудевающих рук дающих», так и изнутри, от собственной коммерческой деятельности (туризм штука прибыльная!), такой автобан забабахаем — вея страна будет приезжать покататься!

По краям дороги то и дело попадались искореженные остовы танков, военных джетов и прочего смертоносного железа, павшего здесь в различных вооруженных конфликтах, терзавших страну испокон века. С приходом к власти Нгамбы весь этот революционный бардак прекратился, но на смену ему пришла суровейшая диктатура. Народ, несчастные банту, воют, конечно, но переворотов категорически не хотят страна за последние годы стала явно богаче.

Петру на глаза попался на удивление хорошо сохранившийся, что в местных вандальных условиях — редкость, летающий танк «Eliminator». Два точно таких же мрачными памятниками стоят у главных ворот Храма — напоминание о полуторагодичной давности попытке вторжения на территорию общины частей вышедшей из-под президентского повиновения мотострелковой дивизии, расквартированной поблизости. Вот тогда было горячо! Такая вспышка непослушания со стороны военных была продиктована вовсе не политическими предпосылками, а простой неприязнью к большому количеству белых людей, нежданно-негаданно поселившихся в сердце Конго, да еще и отхвативших себе весьма плодородный район. С революционным кличем «Делиться!» на устах, маленькая армия снялась с места и повалила к Храму, где еще никакого храма толком не построили. Грамотно окружив территорию и обрубив коммуникации, военные чины решили вступить в переговоры: мол, давайте по-мирному, эвакуируйтесь отсюда, мы вам обеспечим коридор безопасности до самого аэропорта. В противном же случае пустим газ и потравим к чертовой бабушке всех жителей вашей общины. Так, вкратце, было в письменном виде сформулировано обращение к населению страны Храм, переданное безмолвным чернокожим военным курьером лично Петру через ворота и потом многократно произнесенное на доминирующем в этих местах французском языке через мегафоны. Генералов даже можно было понять. В глубине души Петр восхищался толковыми действиями командования и рядового личного состава, которые делали все, как в учебниках написано. Естественное дело: на родине Петра к этой ситуации подошла бы поговорка «застоялись кони в стойлах». Привыкшие к постоянным «учениям» в условиях реального боя, вояки совершенно заскучали от безделья, от отсутствия каких бы то ни было возможностей проявить свои силы, вот и придумали повод побряцать оружием, не спросясь у начальства. На чем и погорели.

Население Храма, в массе своей оружие видевшее только по телесети, перепугано было не на шутку. К вящему интересу Иешуа, который взирал на происходящее с философским спокойствием, некоторые несознательные товарищи проявили непозволительный энтузиазм в деле подчинения приказам оккупантов. Но в основном все христиане были согласны держать осаду сколько потребуется и не дать этим… (маврам, иноверцам, нехристям, варварам и прочая, прочая…) взять страну-Храм живьем. Тогда-то Петр сильно пожалел о том, что переоценил внешне спокойную обстановку в Конго. Триста бойцов службы охраны Храма, пусть и самых лучших, каких удалось отыскать среди рассекреченных сотрудников спецслужб разных стран, были не в силах сделать что-либо значимое против нескольких тысяч воинов, осадивших периметр.

Добрые генералы дали на раздумья тогда целых двенадцать часов. Вечность. За это время Петр успел исчезнуть из Храма, естественно, незамеченным, метнуться в Киншасу, договориться с ничего не подозревавшим Нгамбой и вернуться назад с превосходящими силами, лояльными президенту. В коротком бою, развернувшемся на площади перед воротами Храма, основные силы противника были уничтожены, остальные, руководствуясь остатками здравого смысла, сдались без сопротивления. Нгамба извинился перед Иешуа и перед мистером Оруэллом, обещал, что впредь такого не повторится, и дал указание очистить территорию, убрав все напоминания о неприятностях. Но Петр, в смысле — мистер Оруэлл, попросил не увозить два живописно подбитых «элиминатора», дабы всякому замышляющему чедоброе было неповадно соваться в Храм, лишь только он взглянет на эти трофеи. Нгамба согласился.

Вот после этого случая Петр и провел грандиозные реформу службы охраны Храма. Реконструкция периметра, возведение подвижных сторожевых башен, вербовка дополнительных сил, закупка оружия разных мастей и калибров плюс максимальная автономность всех жизненно важных процессов, как то: добыча воды, синтез первичных материалов для производства пищи, разумеется — своя мощная электростанция, узел связи и еще много всего прочего, что позволило бы Храму неплохо существовать в течение многих лет осады, буде таковая случится. Даже спутник свой подвесили, этакое небесное око, для заблаговременного предупреждения о приближении к периметру любого предмета размером больше среднего микроба. Теперь Петр был относительно спокоен за безопасность жителей Храма, тем более что надежда — вопреки постоянно бунтующей и вечно подозрительной интуиции — не оставляла: в ближайшее время, мечталось, никаких неприятностей, подобных недавней, не предвидится.

За размышлениями дорога пролетела незаметно. Четыре машины подъехали к воротам президентского дворца, переждали обычную процедуру идентификации и на низкой скорости, великодушно пропущенные белозубым улыбчивым охранником, вплыли на территорию.

Во время последнего переворота, который и сделал Нгамбу Великим Президентом Конго, основные бои велись как раз за дворец. Во-первых, это символ власти, во-вторых, он был на тот момент самым хорошо защищенным зданием в городе, не считая Центрального Банка Конго, который был тогда взят без боя. Соответственно, во дворце сосредоточились все враги молодого и заносчивого генерала армии Конго Нгамбы, которых он, Нгамба, долго и с удовольствием выкуривал наружу. Трудно поверить, что еще каких-то три года назад на месте этого прекрасного парка с аккуратными дорожками и изумрудными газонами были траншеи и воронки от взрывов!.. Петр еще застал эту картину.

Машины поставили перед главной лестницей, Петр вышел и в сопровождении двух личных бодигардов пошел вверх по ковровой дорожке — навстречу начальнику протокола.

— Мистер Оруэлл, здравствуйте, Президент Нгамба ждет. Позвольте проводить вас и ваших спутников к Президенту.

Этот клоун, изогнувшийся сейчас в пригласительной позе, на самом деле совершенно свойский и здравый парень, когда на него не смотрят несколько пар глаз придворной охраны и бесчисленное множество упрятанных повсюду камер, следящих за всем, что происходит вокруг дворца. Петр с ним много раз общался без посторонних свидетелей, в неформальной, так сказать, обстановке. Проще говоря, выпивали вместе с целью установления дружественных отношений между «серыми кардиналами» Конго и Храма. Установили. Но сейчас Мунту Ибоко был на службе и исполнял ее привычно, что означало — хорошо.

Придворные, одетые в полевую форму бойцов армии Конго — шорты и легкую рубашку цвета хаки, открыли здоровенную дверь, и Петр с сопровождающими попал в круглую залу с куполом, изображающим живность и растительность Конго во всей ее красоте. После переворота дворец пришлось серьезно ремонтировать, боевые действия локального масштаба не прошли для здания даром. Нгамба сам придумал этот купол и был очень горд своей идеей. Попутно не забыв, конечно, обвинить своего предшественника в отсутствии патриотизма. Но предшественнику уже было все равно, он вместе с соратниками был аккуратно, ровным слоем размазан по этому самому залу, после очередного залпа «элиминаторов» Нгамбы.

Но это уже совсем другая история…

Нгамба сидел за гигантским, как и все здесь, столом в противоположном и весьма отдаленном от двери конце зала, и, чтобы приблизиться к нему на расстояние, не требующее неприлично громкого голоса, пришлось пройти метров сто.

— Оруэлл! Здравствуй, друг! — Нгамба поднялся из-за стола, обнаружив взгляду гостя не заправленную в брюки рубашку — контраст с вечно застегнутым на все пуговицы шефом протокола. — Как жизнь в Храме? Как Иешуа?

Поведение у Великого Президента было тоже не ахти какое протокольное, но Петр привык.

— Спасибо, просил передать вам привет и небольшой, скромный подарок. Там, во дворе…

— Хорошо, Джозеф, о подарках потом. У меня для тебя тоже кое-что имеется. Но это после. Сначала — дело. Выпьем?

Хорошее, но пустое «дело»…

После «дела» все-таки удалось сконцентрировать внимание Нгамбы на документах, принесенных Петром с собой. В них шла речь о передаче дополнительных ста гектаров земли Храму под жилую застройку. Для общины это было важно, поскольку начинался кризис с площадями — без конца прибывающих христиан было все труднее и труднее размещать. Теперь же, после освоения свежеполученной земли, можно будет облегченно вздохнуть и забыть о проблеме перенаселения еще минимум на полгода — пока эти гектары зарастут жилыми домами. Дальше — опять подарки, опять выливание с Нгамбой, и опять Петру заниматься не своим делом, черт побери! Можно было бы отрядить под это кого-нибудь, но Нгамба любит мистера Оруэлла и любому другому может если не отказать впрямую, то отложить вопрос в такой долгий ящик, что в Храме несколько поколений успеет смениться, прежде чем вопрос всплывет. Да и не станет с Нгамбой никто пить. Потому что не выдержит. Петру-то что? Хоть литр чистого спирта влей — ничего не будет: паранорм есть паранорм, а вот откуда у Нгамбы такие феноменальные способности к выпивке — загадка. Президент сохраняет чистоту сознания в любое время от старта процесса пития. Правда, тело его не всегда слушается, подводит, случай с лестницей тому подтверждением, но мозг Нгамбы своих качеств не утрачивает пропорционально количеству выпитого, как было бы с любым, даже самьм крепким в этом смысле, человеком.

Видать, гены.

Концом официальной части визита послужил так ожидаемый Петром ритуал, когда золотая печать, извлеченная из сейфа, с гулким бумом оставляет на документах свой замысловатый след. Нгамбе нравился этот обычай, явившийся из глубины времен или сохранившийся в Конго, — постановка печати со всеми сопутствующими моментами: золотая коробочка со штемпельной подушкой, массивная промокашка с ручкой в виде головы льва и, конечно же, молодецкий размах, с которым немудрящий предмет обрушивается на ни в чем не повинный лист пластика. Современные лазерные маркеры Нгамбу не привлекали.

— Была бы возможность, писал бы на бумаге чернилами, ей-богу! — как-то признался он Петру.

Тем-то и нравился этот простой конголезский вояка Мастеру Анохину — своей архаичностью, любовью к теплым, живым вещам: бумаге, чернилам, ботинкам из натуральной кожи на шнурках, старому доброму виски, наконец… И еще: с детства, видимо, вошедшей в плоть, кровь и сознание абсолютно детской вере в Бога. Мама научила? Папа ремнем вбил?.. И ведь поэтому он, Нгамба, так и влюбился в Иешуа, поверил ему сразу и навсегда, услы-кал на той знаменитой говорильне в ООН и предложил свою помощь — любую, какую Мессия пожелает. Мессия пожелал страну Храм. Стране Храм пока хорошо было в стране Конго.

Нгамба мысли читать не умел. Но попал в точку, если иметь в виду старые вещи. В смысле — антикварные.

— …Вот я и говорю, что теперь делают? Хреновина какая-то, а де выпивка. Переливается всеми цветами радуги, на вкус — какая ни пожелаешь, а вот нет в ней… чего?

— Чего? — вежливо спросил Петр.

— Души! — торжественно сказал Нгамба. — Души нет. Синтетика есть, а души нет. Эх, жалко, что такой выпивки сейчас все меньше и меньше… Ты видел мой погреб?

Петр видел. Раз десять. И Нгамба это знал. Но Петр в свою очередь знал и то, что Нгамба хочет сейчас услышать:

— Да, видел. Там замечательно. Хотелось бы посмотреть еще раз.

Ну почему же не оправдать ожидание человека, у которого и радостей-то всего ничего в жизни — машины да выпивка с добрым и безотказным другом.

На сей раз выпивка случилась легкой. Не тяжелые в большом количестве ромы, кальвадосы, коньяки, арманьяки, виски — пусть и отборные, элитных сортов и лучших годов, но все ж труднопереносимые с точки зрения крепости… Ну, может Петр выпить бочку без последствий для здоровья, говорилось уже, но ведь хочется вкусного. Нгамба такому умозаключению обиделся; это у меня, сказал бы, невкусное. Да такой коньяк, как у меня, в мире если и остался, то опять же у меня! А виски? Где еще найдешь виски две тысячи шестьдесят первого года? Только у коллекционеров, а они пить не дадут. А он, Нгамба, не только дает, но и требует: пей, гость дорогой… Итак, Нгамба обиделся бы, поэтому Петр никогда подобных мыслей вслух не высказывал, пил себе, чокался, тосты произносил.

Но сегодня предлагалось вино. В больших количествах оно тоже вкус теряет, но Нгамба почему-то к вину относился куда более трепетно, нежели к крепким напиткам, и когда дело доходило до вина, питие ограничивалось тремя-четырьмя бутылками.

Винная коллекция у Нгамбы была поистине царской.

«Petrus» — начиная с двадцать второго года.

«Mouton-Rothschild» — с восемнадцатого.

«Leoville-las-Cases» — с двадцать пятого.

«Haut-Brion» — с двадцатого.

«Ducru-Beaucaillou» — аж с одиннадцатого!

Ну и итальянские — «Tignatello», «Solaia», «Sassicaia» «Barbaresco»… Испанские — «Vega Sicilia», «Marques de Murrieta»… И калифорнийские, и чилийские, и южноафриканские — последние вообще рядом, хотя до сих пор виноделы не научились хранить их… И белые, и розовые, и сладкие, и полусладкие… Общее число бутылок — за пять тысяч штук.

Славно подегустировали — под фрукты, хотя оные никогда не считались хорошей закуской к красному вину. Но Нгамба Петра не есть приглашал.

Уходили — Нгамба от души выдал обещанный подарок: запыленную бутыль «Петруса» урожая былинного тридцать девятого. Петр подарок принял — с реверансами и душными объятиями.

На выходе из погреба Нгамба вдруг застопорился перед ступеньками, задумался о чем-то. Петр вопросительно посмотрел на президента — что, мол, такое случилось? Почему закручинился, головушку повесил?

Вместо ответа Нгамба с сопением уселся прямо на каменные ступеньки и, подперев голову рукой, уставился в полумрак. Петр постоял чуток, а потом сел рядом. Молча. Ценную бутылку поставил обок.

В воздухе носилось предчувствие некоей беседы.

— Вот я иногда думаю… — медленно произнес Нгамба и замолчал на полуфразе.

Точно. Беседа. Да и начало у нее хорошее. Думает, понимаешь, иногда.

— …А на хрена все это?

Ну, как тут ответишь? Петр просканировал мысли Нгамбы и понял, что речь не о погребе, на который президент так задумчиво смотрит. Тут все круче. До неожиданности.

— …Нет, ну смотри, мы живем в двадцать втором веке, нас окружают совершенно волшебные вещи — эти летающие машины, автоматические кухни и все такое… Мы тут, в центре Африки, очень явно все ощущаем. Здесь же все на страшном контрасте — двух шагах от нас в ступке толкут пестиком зерна, чтобы сделат кашу, а мы сейчас пойдем, нажмем на кнопку, и тут же будет у на все, что захотим. И не надо для этого спину горбатить. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю. — Петр кивнул. — Очень хорошо понимаю.

— Вот. Значит, человеку подчинены все стихии… Ты видел эти подводные города? Это же чудо! А на Луне! На Луне людей живет больше, чем в моей стране, — это ж подумать только! Пусть под куполами, но ведь славно живут. А здесь зерна в ступке… И это еще богатая страна считается по африканским меркам. Ты бы видел, qro творится у соседей. Они там вообще еще на деревьях сидят…

— Представляю.

— И будут сидеть еще тыщу лет. И никогда не узнают лучшей жизни.

Петр кинул затравку:

— А может, им и не надо? Лучшей-то. Сидят себе на деревьях, и хорошо им.

— Надо! — Голос Нгамбы эхом пошел гулять по погребу. — Еще как надо! Всем хочется нажать на кнопку — и чтоб сразу была каша. Не работать за миску целую неделю, а просто нажать на кнопку. И не спорь! Я живу здесь, среди них, я все вижу. Это европейцы ничего не знают о том, какая здесь жизнь, думают, что африканцам все по фигу — живут себе натуральным хозяйством, гуманитарную помощь регулярно получают и доли другой не желают. Желают, поверь, и очень сильно.

Нгамба перевел дух. Продолжил:

— Да, конечно, первое время они будут этой самой кнопки бояться. Говорить, что чужда она им, непонятна… Шаманство это и дьявольщина. Поговорят-поговорят, а потом возьмут и нажмут. И будут страшно рады. А дети их еще чаще станут нажимать. А дети их детей — и подавно! И будут вспоминать о ступке и пестике как о диковинной сказке, причем — не про них. В музей пойдут, начнут пальцем тыкать: о, гляньте, ступка! о, смотрите, пестик!

Еще пауза. Гулкая, как погреб.

— Это я все к чему… Каша из кнопки у нас есть, города на Луне тоже. Должна быть и машина времени. Приплыли.

— Нет, ну точно должна быть! Ее не может не быть, Джо, я точно знаю. В такое-то время! Наверняка есть, только засекреченная страшно. И правильно. Чтобы всякие…

Нгамба не договорил, но было и так понятно, что всякие — это нехорошо. А ведь зрит в корень!

— Вот я бы, знаешь, Джо, взял бы и отправился в прошлое. Ну, куда-нибудь лет на двести-двести пятьдесят назад, и все там поправил бы. Чтобы здесь все было хорошо. Чтобы у всех кнопки и ни у кого — ступки. Нищета — это плохо. Ты не думай, я к власти пришел надолго. Меня так просто не скинуть. Я добьюсь чтобы мой народ жил лучше. Он уже живет лучше. А если бы не было всяких… Ох, я бы в прошлом задушил бы своими руками этого… как его… Сесе… Секо… А! Мобуту! Вот. Он полстраны заморил. Не будь его тогда, в двадцатом веке, сейчас мы были бы богатейшей страной в Африке. Это с нашими-то ресурсами!

Нгамба пристально посмотрел на Петра. Посмотрел так, будто хотел спросить что-то, но не решался.

Таки решился.

— Джо, а ты ничего не знаешь про машину времени, а?

Ну, что тут ответить! Можно было бы начать пространное рассуждение, что править прошлое, просто так душа голыми руками всех, кто не нравится, нельзя, что все надо делать аккуратно, стараясь наследить минимально… Но Петр ответил просто:

— Нет. Не знаю. Знал бы — сказал.

Нгамба моментально переменил настроение:

— Вот и ладненько! — звонко хлопнул ладонями по коленям. — Пошли смотреть, что ты там привез, белый человек.

И они пошли. И Нгамба радовался, как Петр и ожидал. А Петр прижимал к себе папочку с документами на землю и нет-нет, а думал: с чего бы это он-о машине времени? Мобуту душить? Прошлое исправлять?.. Все ладно бы, но что-то Нгамба в цвет точно пропал. Не Иешуа, например, о машине спросил, не Мессию любимого, с которым как раз и ведет такие трезвые умные беседы, а именно Петра, то есть Джозефа?

Научили Петра, то есть Джозефа, быть всегда подозрительным, и наука эта силы своей не утратила.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 2

КОНГО. КИНШАСА, 2159 год от Р.Х., месяц сентябрь

Иешуа перебирал в руках документы, принесенные Петром от Нгамбы. Бормотал:

— Ага, значит, согласился. Хорошо… И ничего взамен не попросил. Хорошо…

— Ну, если не считать трех «хаммеров», — как бы вскользь заметил Петр, сидящий напротив.

— Не считать, — Иешуа помотал головой, — чего их считать? Это обычные расходники, как вода, как электричество.

— Ну да. — Петр, в общем, был согласен с Иешуа: в самом деле, таких «расходников» будет еще немерено, устанешь расходовать. Так ведь — жизнь…

Они сидели в комнате под кабинетом Иешуа — в такой же, как и у Петра, келье без окон и с железной дверью. Полное экранирование плюс охрана из доброго десятка бойцов. Иешуа, Петр и Иоанн — троица Храмовых глав: первый — главный и явный, второй — важный и тайный, и третий — тихий и незаметный, находящийся в периоде самообучения незнакомой жизни в незнакомом времени, но осведомленный обо всем, что знают первые два.

Иешуа не любил эту комнату — в отличие от светлого и просторного кабинета. Вообще, ему не по нутру были те условия, в которые его и всех остальных приближенных поставил важный и тайный мистер Оруэлл. Жилые помещения — как каюты на под-иодной лодке, каждый день — куча проверок, вечно новые пароли Для входа в разные зоны доступа, на которые всю административ-кую часть поделил также мистер Оруэлл. Иешуа больше по душе было его жилище: светлая зала, этакая студия с оранжереей в ста-Р°м здании — круглом белого камня доме о пяти этажах. Зачем Ушедшим нефтяникам понадобилось подобное строение — неизвестно, но после незначительной модернизации оно превратилось как раз в такое, в котором должен бы жить глава большой христианской общины. А он там и жил. Но не более. В смысле спать принимать пищу, вести отвлеченные беседы с прихожанами — это пожалуйста, мистер Иешуа, но как только дело доходит до секретности и конфиденциальности, то извольте в не любимую вами «каюту», мистер Иешуа, ваш дом, мистер Иешуа, не может служить гарантией того, что ваши, мистер Иешуа, слова не станут известны кому-либо еще. И не обессудьте: мистер Оруэлл непреклонен он — знаток своего охранного дела.

По ночам над Храмом, помимо известных науке астрономии звезд, зажигались еще несколько — странное созвездие из мерцающих огонечков: спутники, неусыпные очи… Чьи? Вот уж что неизвестно, то неизвестно. Не Бога, разумеется, но, не исключено, каких-то земных злых божков. Порой Иешуа приходилось проводить больше времени в экранированном подвале, чем в своей парадной резиденции.

— Хорошо, — в очередной раз констатировал Машиах и убрал документы в сейф.

Приложил палец к датчику, устройство пискнуло — теперь бумаги в сохранности. В случае попытки несанкционированного проникновения сейф за три секунды расплавится, уничтожив заодно и все содержимое. Надежная штука.

— Рад стараться! — подражая военным, отрапортовал Петр.

Иешуа даже не улыбнулся.

— Пойдемте на воздух, мужики. Меня прихожане ждут.

— Пойдемте, — вздохнул Петр.

Ох не нравится ему вся эта система охраны, раздражает она его, думал Петр, поднимаясь витой лесенкой вслед за Иешуа на первый этаж из подвала. А что поделать? Паранорм, конечно, себя всегда защитить сможет. Свое ближайшее окружение тоже. Физически защитить. Но в том-то и дело, что больше никто ни на кого физически не нападает — после известных событий с вышедшей из повиновения соседней воинской частью. Куда труднее защитить информацию, которая имеет малоизученное свойство утекать в неизвестном направлении в самые неожиданные моменты. Поэтому-то и придумана эта неприятная, но исключительно эффективная система допусков — чтобы никто ничего лишнего не зная. И именно поэтому Петр, он же мистер Оруэлл, а также Иоанн и Иешуа охраняются тщательнее всех — как знающие больше всех. Причем Петр для себя самого никаких поблажек не делает он такой же объект охраны, как и все остальные. Установленный порядок соблюдается беспрекословно.

Хотя и много показухи. В чистейшем виде.

А без нее — никак. Показуха, вернее, демонстрация силы и надежности охранной службы — это едва ли не половина успеха. Звездочки, зажигающиеся по ночам, должны видеть и передавать своим хозяевам, что тут, в Храме, все серьезно и не по-детски. Не в игрушки люди играют, а делами занимаются. Какими? Неведомо. Экранирование мешает. Но с виду все очень круто. Вот и ломают головы таинственные соглядатаи, изобретают способы разузнать секреты Храма. Но все уже давным-давно изобретено: раз техника пасует, значит, в дело должны вступить люди. Человеческий фактор незаменим в любом времени. Вот и засылают шпионов. Да сколько! Петр даже и не думал, что скромная страна Храм может привлечь к себе такое плотное внимание спецслужб. Нет, предполагал, конечно, готовился даже, но, оказывается, недооценивал степень заинтересованности разнообразных разведок в получении информации из Храма. Шутка ли-из полумиллиона жителей-прихожан почти пятьсот — агенты! Ребятки Петра недоумевают: как их шеф может безошибочно выделить из группы людей одного, который после проверки и обыска оказывается совсем не тем, за кого себя выдает? Мистер Оруэлл профессиональных секретов, естественно, не раскрывает, отговариваясь тем, что интуиция — это едва ли не самое важное качество контрразведчика. Не станет же он, в самом деле, объяснять простым и не очень бойцам, что умеет сканировать мысли людей и выявлять среди общего эмофона те важные крупицы, которые и выдают в человеке засланца.

Очень все это не нравилось Иешуа, не того он хотел от своей фаны Храм. Наблюдатели, шпионы, охрана… Какая охрана была в Галилее?.. Петр, Иоанн, Симон… «Время было иным», — убеждал Петр. Иешуа соглашался, но как-то тоскливо. Говорил: «Мы бюрократизируемся и высыхаем. Горько мне…» Первое это Петру Понятно, с этим он соглашался. Но «высыхаем»?.. А Иешуа не объяс-нял. Он многое теперь не объяснял, хранил в себе, стараясь не ескивать эмоции, берег близких. Но не Петра же! Петр все и без выплескиваний чувствовал: Иешуа далеко не всегда закрывался от друга. А тот и жалел, и утешал ненавязчиво и не впрямь изменить ничего не мог: не в Галилее, время и впрямь иное.

Кстати, Иешуа и сам иной раз свой вклад в это «иное» вносит. Бросит иной раз как-нибудь невзначай:

— Шпионов у нас прибавилось…

Петр напрягается:

— Кто? Где? Почему не знаю? А тот ему хладнокровно:

— Утро, второй этаж, аппаратная, девушка в синей кофте.!

Девушку берут на контроль, приставляют к ней наружку, пока она отсутствует в здании, по-тихому обыскивают комнату, находят всякую банальную ерунду: спецаппаратуру, записи подслушанных разговоров, планы Храма, космические снимки и прочие тра-ля-ля… И — большой привет.

Кстати, с той девушкой некрасиво вышло… Профессионалка оказалась настоящая, но только нервная слишком. Наружку вычислила, следы обыска тоже нашла, а тут еще Петр с ней поговорить решил, записку с нарочным прислал. Ну, она и поняла, что ее раскрыли, сейчас информацию вытягивать начнут. Не исключено — пытки, не исключено — «инъекции правды», позор, позор… Короче, взяла, да и суицид учинила… Некрасиво.

Петр тогда разнос своим церберам устроил мощный. Школа разносов — школа Дэниса, его бывшего шефа, мастера вольной борьбы с проштрафившимися подчиненными… А в итоге ценно указал работать аккуратней, а то, понимаешь, желторотые пигалицы уже распознают слежку за собой, что же будет с серьезными агентами?

Церберы вняли. И то легко понять: плохих Петр у себя не держал.

Контрразведчик Оруэлл не всех агентов раскалывал с треском. За некоторыми порой было даже очень интересно наблюдать. Все равно никакой важной информации они надыбать не смогут, а стараться будут изо всех своих шпионьих сил. Пусть барахтаются, а мы посмотрим. Вот он ходит, высматривает чего-то, записывает на кристальчики, снимает микрокамерой. Потом разворачивает на ладони передатчик и… А-а! Не работает? Какая жалость! Частота-то заглушена помехами. Ай-ай-ай… Ну да ничего, на резервной частоте попробуй передать в свой Центр, что ты тут разведал. Тоже не получается? Так оно и понятно: мы же глушим твои частоты, дружок. И смотрим на твою растерянную физиономию, и веселит на нас сверх всякой меры. Так и не узнают твои боссы, что сегодня давали на завтрак в Храме, какой был стул у начбеза Оруэлла, что пел себе под нос мистер Иоанн, бреясь в ванной поутру. Останутся без стратегически важной информации. А все потому, что хранить свои секреты нужно тщательнее. Как их Храм бережет. Пока ты внимал проповедям Машиаха, аккуратные работники Службы безопасности развинтили твою машинерию, изучили досконально, а потом свинтили назад. Так что ты нас ничем не удивишь. Живи и слушай проповеди, может, шпионить охота пропадет.

Игра. Детство. Хотя и жестокое. Впрочем, детство чаще всего — жестоко.

Но так бывало не всегда.

Особо активных шпиков служба Петра отлавливает с поличным где-нибудь в запретной для простых смертных зоне, где и впрямь есть чего скрывать, обыскивает, вытряхивает из них целый радиозавод микроаппаратуры, подвергает допросу, легкому, нефорсированному, без пыток и «инъекций правды», — зачем бедная девушка самоубилась? — и ничего, как правило, не дознавшись, высылает за пределы. Со словами типа: «Сам не суйся и друзьям своим закажи!»

Но суются, конечно. Как не соваться. Коли есть секреты, то есть и те, кому эти секреты охота узнать во что бы то ни стало. Даже если и не особо нужно.

Однажды Петр обнаружил среди вновь прибывших в Храм жителей одно знакомое лицо — виданное как-то мельком в приемной Дэниса. Человек, работавший во времена Петра в отделе безопасности Службы Времени, теперь приехал в Храм под видом добропорядочного прихожанина. А может, он таковым нынче и является?.. Петр тогда крепко задумался: наконец-то дождались наиболее заинтересованных! Но по всем законам конспирации агент, засветивший свое лицо в таких кругах, как высшие эшелоны Службы, не должен был отряжаться на подобное задание. В ведомстве Дэниса во всех сферах его интересов работали только профессионалы, которые знают свое дело куда как туго. Может, не уж и интересуются они новой страной, а просто решили отбить номер, раз все его вовсю отбывают, вот и послали кого no-свободнее, кто первым под руку подвернулся, а он и рад в шпионов поиграть. Тем более откуда им знать, что в Храме имеется некто, кто тоже бывал вхож в самый главный кабинет самого таинственного учреждения на свете. Вроде бы узнавать в лицо этого парня здесь некому… Так? Или не так? Или это подстава? То есть кому-то очень надо, чтобы означенный некто — коли он и вправду есть — подумал про Службу с пренебрежением, расслабился, чем-либо выдал свое существование… Вот главное: чем-нибудь выдад!

Опять-таки детская игра: «вымани тигра»…

Ну да ладно, жизнь покажет, а пока работать надо. Приставили к «прихожанину» наружное наблюдение, установили «жучков» в его комнате. Легенду заодно проверили — здесь службист оказался чист кристально: биография прослеживается до самого детства, родственники имеются, есть доказательства того, что данный товарищ ранее трудился на поприще конструирования каких-то там топливопроводов для авиации. Не подкопаешься, в общем. У Петра даже сопливые сомнения возникли: ну, может, просто похожий человек, может, это и не агент никакой, а честный инженер, бросивший любимую работу ради светлой идеи… Но это быстро развеялось, когда, сканируя эмо-фон интересующего субъекта, Петр отчетливо выделил имя — «Дэнис». Совпадения исключались. Тем более слежка выявила нездоровый интерес «инженера» к разного рода вспомогательным помещениям строений Храма, куда можно было заходить только персоналу. Несколько раз «ошибаясь дверью», он забредал то в компьютерный центр, то в главный энергоблок, но всякий раз натыкался на неулыбчивых охранников, которые вежливо провожали заблудившегося наружу и акцентировали его внимание на табличках «посторонним вход воспрещен». За откровенно грубой работой агента Петр тогда не разглядел хитрый умысел Службы. «Вымани тигра» — да, наверно. Но кого считать тигром?

Время показало, что не Петра.

Через месяц агент собрался уезжать. Обычная для Храма практика: прихожанин пожил, послушал проповеди, понял, что все это — не его, и решил отбыть. Это нормально. Из сотни приезжающих надолго остаются только восемь-десять человек. И так процент высок… «Инженер» сложил манатки, попрощался с соседями и отправился на автобусе Храма в аэропорт Киншасы. Подозрительное дело — кроме бездельных шатаний по Храму и периодических заходов «не туда», этот агент не пытался ничего снимать, записывать, ничего никому не передавал по СВЧ-связи. Даже почту не отправлял. В номере, где он жил, сотрудники Службы безопасности мистера Оруэлла не нашли никаких технических приспособлений которые обычно возят с собой труженики плаща и кинжала. Ну на нет и суда нет. «Жучки» сняли, наружка проводила клиента до трапа, лжет взлетел — прощай «инженер», удачи тебе в работе.

Все бы ничего, но Петру не давала покоя та шальная мыслишка подслушанная в мозгу у «инженера». Четкое имя «Дэнис», сопровождавшееся ясным зрительным образом. Простые инженеры с Дэнисом знакомы не бывают и в кабинете у него не сшиваются.

Новую партию паломников-прихожан мистер Оруэлл осматривал тщательнейшим образом. С каждым лично познакомился, ответил на вопросы, разумеется, на те, на которые счел возможным ответить, разъяснил всем правила поведения в Храме, рассказал, куда ходить можно, а куда нельзя. Провел инструктаж, одним словом. Во избежание.

Попутно, пока шеф знакомился, по компьютеру проверялась биография каждого из прибывших — когда родился, где жил, с кем работал и так далее. Подозрительных зацепок не нашлось. Более того, все новенькие вели себя чудо как примерно, куда не ведено — носа не совали, о чем не надо, не спрашивали, не иначе внушение начбеза действовало. Но было уже, было имя — Дэнис. А Петр отлично знал, что оно так просто ни в чьей памяти не всплывает.

— Внимание не ослаблять! Наружку не снимать! — Петр отдавал приказы уставшим наблюдать за прилежными прихожанами охранникам.

— Так точно, — уныло отвечали ему охранники и усаживались за экраны.

Однажды вечером был нарушен периметр. Сигнал поступил из северного сектора и был коротким. Можно было бы подумать, что это какой-то глупый зверь по нечаянности попал в зону наблюдения охранной автоматики, но в таком случае этот зверь должен быть абсолютно глухим. Предусмотрительные проектировщики, разрабатывавшие систему охраны периметра, учли местные особенности и понатыкали через равные промежутки ультразвуковые излучатели, призванные отпугивать праздношатающееся зверье. Работают эти штуки на редкость эффективно, еще ни разу ближе трехсот метров от периметра никто не видел ни одного животного. А тут — сигнал тревоги длительностью в три секунды, на мониторе — ничего, тепловисор показывает ровный фон. Может, просто насекомое крупное пролетело? Гигантское какое-нибудь…

Впрочем, зачем гадать, все равно положено выдвигаться группой быстрого реагирования на место получения сигнала, каким бы коротким он ни был.

Выдвинулись. Оценили обстановку. Ничего подозрительного Все как обычно. Неподалеку, примерно метрах в шестистах от периметра, — палаточный лагерь, таких вокруг Храма много, в них живут всякие разночинцы, периодически пикетирующие Храм. Беззлобные кришнаиты, нахальные гринписовцы, вечно чем-то недовольное местное население. В лагере, видимо, был какой-то праздник — играла музыка, горели костры, плясали люди. Не иначе кто-то бутылку швырнул через забор — вот и вся тревога. Ох, бойцы, бойцы, сетовал потом на группу немедленного реагирования Петр, вам бы посмышленее быть да поответственнее, можно было бы стольких неприятностей избежать… Но в тот вечер Петр лег спать рано и ничего не знал.

Узнал только наутро, прочитав стандартный отчет о происшедшем за смену. Так, мол, и так, во столько-то был сигнал, во столько-то выдвинулись, не обнаружили, вернулись. Предположительно — ложное срабатывание от пролета крупного насекомого или неопасного предмета, брошенного неизвестным. Число, подпись.

— Нашли?

— Что? — Невыспавшийся охранник, которого Петр поднял с лостели сразу после прочтения отчета, соображал туго.

— Что, что! Предмет этот неопасный нашли или нет?

— Какой предмет?

Тихо, Петр, не бушуй, держи себя в руках, он просто еще спит, до него все с трудом доходит.

— Вот отчет. Ты писал?

— Так точно. Я.

— Вот написано: «неопасный предмет, брошенный через забор неизвестным». Я спрашиваю: вы нашли этот предмет? Или крупное насекомое?

— Никак нет, сэр.

— А искали?

Охранник даже через пелену сна понял, что ему сейчас придется признаться в собственном разгильдяйстве и лени. Тихо произнес:

— Никак нет.

— Объясняйся. — Петр уселся поудобнее, приготовился выслушивать лепет бойца.

— Ну, там лагерь этих… хиппи. Они праздновали чего-то. Ну и метнули, видать, бутылку или что еще там…

— Или гранату, — съязвил Петр. Охранник сарказма не понял:

— Не, граната бы взорвалась… Да и увидели бы мы гранатометчика, если что. Система-то следит…

Охранник имел в виду, что сигнал тревоги прозвучал бы обязательно, приблизься к периметру кто-либо с оружием. Это тоже отслеживалось.

— А кто кинул-то? — Петр продолжал задавать простые вопросы.

— Не могу знать, сэр.

— А видеозапись вы не догадались посмотреть? Охранник молчал. Не догадались.

— Ну, пойдем посмотрим. — Петр встал со стула, приглашая бойца пройти с ним.

Нет, это бывает жестоко — лишать человека законного сна.

Потревоженный сектор просматривался отовсюду. Три камеры, плюс тепловизоры, плюс съемка со спутника. Идеальная по качеству картинка со всех ракурсов. И ничего. Почти. То есть никаких бутылок, естественно, никто не кидал. И даже не приближался к периметру, если не считать отошедшего до ветру качавшегося пьяного хиппи, который проковылял от своего лагеря почти триста метров в сторону периметра, пока не решил, что здесь ему таки комфортно облегчиться.

Но кое-что все-таки было… Много раз просмотрев запись тех трех секунд, что звучал тревожный зуммер, Петр и все, кто был возле мониторов, включая зевающего охранника, увидели, что над забором что-то блеснуло. Так могла блеснуть большая стрекоза, попавшая в луч прожектора, но на нее не среагировала бы автоматика. Посидели, покрутили запись, поломали головы, да так ничего и не решили. Охраннику — выговор за халатноеотношение к службе, новой смене внушение, чтобы не было халатного отношения. Вроде все.

Ан нет, оказывается, не все.

Умение Мастера Петра предчувствовать опасность никуда не делось, хотя и притупилось за десять лет бездействия — а как же иначе, все мы люди, все человеки, подвержены старению и утрате былой живости восприятия. Но сейчас Петр отчетливо ощущая тошнотный болотный запах чего-то очень неприятного, собираю щегося произойти совсем скоро. Запах опасности.

Вечером того дня в Открытом Соборе Храма — большом амфитеатре, вмещающем до сорока тысяч человек разом, Иещуа читал проповедь. Мероприятие регулярное и даже в чем-то рядовое. Многократно усиленный голос Машиаха носился по трибунам, сея среди зрителей-слушателей, как обычно, только разумное, доброе и вечное. Петр давно уже не уделял проповедям Иешуа столько чисто библейского внимания, сколько бывало раньше там, в Иудее. Работа отвлекает. Но Иешуа на отсутствие аудитории жаловаться не мог — каждый вечер амфитеатр был полон. Для не могущих прийти в Собор были организованы трансляции: в каждой комнате, где жили прихожане, имелся репродуктор, который Петр по старой привычке называл «брехунком» или «матюгальником».

Сегодня, как и всегда, Петр стоял «за кулисами» по левую руку от Иешуа, контролировал обстановку. Ощущение болота не исчезало, но и не усиливалось опасность затаилась, ждет минуты, когда Петр расслабится, чтобы внезапно напасть… Ну что за чертовщина! Петр мотнул головой, чтобы скинуть с себя наваждение, выпустил нечаянно чуть более сильный, чем обычно, мысленный импульс — короткое ругательство. Иешуа, стоящий на сцене, на секунду прервался, взглянул на Петра:

«…Ты чувствуешь?»

«Да, блин, то-то и оно, что чувствую!»

Иешуа не стал продолжать безмолвный и не особо содержательный диалог, вернулся к своей проповеди, заговорил со ждущими и слушающими людьми. Ему ощущение опасности куда менее важно, чем работа. Петр осекся: уж слишком нехило называть деятельность Иисуса Христа на Земле — работой. Кощунствуете, батенька…

В ухе запищала капелька переговорника:

— Первый, как слышно? Первый! — Это был голос начальника сегодняшней смены охраны Васи Крупникова.

Они что там, с ума посходили? Когда это связь отказывала?

— Слышу, естественно. Вы чего?

— Да у нас тут сбои в связи какие-то. Похоже, что на одной наших частот кто-то еще работает, совсем близко. Не могу cвязаться с Шестым и Восьмым. Помехи.

Этого еще не хватало! Извне сигнал-помеха прийти не мог, периметр не позволил бы. Значит, на территории Храма кто-то неким устройством, работающим на той же частоте, что и переговорные устройства службы охраны Храма. И не просто работающим, но и глушащим работу «родных» средств связи. Очень интересно. Сразу возникает уйма примитивных, но интересных вопросов: кто? с какой целью? что у него или нее за передатчик? как он — или она — сюда попал? И наконец: опять шпион? Петр только и сказал:

— Вы проверяете?

— Проверяем, — отозвался Вася.

И сигнал исчез. Совсем. Будто в ухе Петра не высокотехнологичное средство связи, а простая горошина, невесть зачем попавшая в орган слуха.

— База! База! Слышите меня?

Молчание.

А вот это уже ЧП. Служба охраны остается без координатора. А если принять во внимание, что Вася жаловался на отсутствие связи с другими охранниками, то можно легко предположить, что по всей службе связь отсутствует. Общаться друг с другом на расстоянии теперь могут только три человека во всем Храме — Петр, Иешуа и Иоанн. Им радиосвязь ни к чему.

Вкус болота во рту стал нестерпимым. Ощутимо тянуло блеванугь. Петр занервничал. Даже Иешуа позволил себе волноваться, это неплохо ощущалось Петром. Стоящий в противоположной «кулисе»-двери Иоанн тоже весь напрягся, не понимая, что происходит.

Через боковые проходы Петр вышел в амфитеатр, в зрительскую его часть, встал у стены, принялся поквадратно сканировать зал, сжимая площадь квадратов. Как в игре «горячо-холодно». От антарктически «холодно» — через «теплее-теплее» — к «горячо» и, наконец, к «жарко»: вон тот, в дальнем конце, на двадцатом ряду… Что у него в руках?

Замеченный Петром человек явно нервничал, хоть и не выказывал никаких особых признаков этого. На коленях у него лежал какой-то предмет, вот только какой — Петр понять не мог. Человек периодически прикасался пальцами к означенному предмету, как будто нажимал на кнопки.

«Вань, с твоей стороны, в двадцатом ряду…»

Петр попытался сориентировать Иоанна, чтобы тот проверил подозрительного человека. Петр не смог бы подобраться к тому незаметно.

«Вижу. Иду».

Иоанн все схватывает на лету.

Сейчас он пройдет по коридору наверх и выйдет аккурат у двад, цатого ряда, там и дверка рядом. Интересно, а не поэтому ли тот мужичок с непонятной штуковиной в руках расположился именно в этом месте, возле двери? Если что, ему эвакуироваться будет проще простого.

Дальше события развивались крайне стремительно.

В стене напротив двадцатого ряда открылась дверь, в ней показался Иоанн. Его от подозрительного человека отделяло двадцать метров. В ту же самую секунду непонятный предмет как paкета стартовал с колен своего хозяина и, оставляя за собой дымнь след, полетел к сцене, где стоял Иешуа. Публика только охнула упав на сцену, эта штуковина издала слабый хлопок и стала извлекать из себя какой-то розовый газ. Причем довольно активно. Несмотря на гулявший по амфитеатру ветерок, газ не улетучивался, а, наоборот, стелился понизу, прибавляя в объеме. Все произошло за секунды, но их Петру хватило, чтобы понять произошедшее. Маленькая ракета, снаряженная контейнером с газом парализующего действия такие используют многие современные экстремистские группировки, — способна за пару минут, пока распространяется ее содержимое, зафиксировать в бессознательном, естественно, состоянии большое количество народа. С обездвиженными людьми потом можно делать все, что заблагорассудится, — до приезда полиции, если она вообще приедет.

Но в данном случае помощи ждать неоткуда — газ распространяется, вокруг облака довольно бессмысленно бегают бойцы службы охраны — пока еще бегают, а кое-кто из зрителей — ближние к ракете ряды — уже кашляет, вот-вот в обморок грохнется… Дестабилизированная обстановка в чистом виде. Петр мельком взглянул на того мужичка в двадцатом ряду, но его на кресле уже не было, он лежал в проходе, распластанный под массой держащего его Иоанна.

Розовое облако все увеличивалось в размерах. Оно поглоти Иешуа, всю сцену и первые ряды. Люди с верхних рядов спешно эвакуировались под четкой координацией нескольких охранник правильно оценивших ситуацию. Петр, сдерживая дыхание, рванулся туда, где, по его разумению, должен лежать Иешуа без сознания:

«Иешуа без сознания? Ха! Нонсенс!»

Мысленный импульс Машиаха был бодрым и даже где-то радостным. Петру сразу стало легче.

— Иешуа! Ты где? — Размахивая руками в плотном облаке газа, Петр неразумно Тратил дыхание на крик.

«Не кричи. И не маши руками как мельница. Я собираю, а ты разгоняешь!»

Собирает? Что он собирает? Выбравшись на чистый воздух, чтобы вздохнуть, Петр обернулся и увидел, что облако перестало распространяться, хотя газовый патрон еще шипел. Напротив, бесформенная еще несколько секунд розовая масса стала обретать некие правильные очертания. Облако газа превращалось в шар! Через полминуты на свет божий из шара появился Иешуа.

— Ну как? — спросил мрачно.

Петр даже не знал что ответить. Перед ним висел в воздухе, переливаясь всеми оттенками розового, нехилых размеров, метров пятнадцати в диаметре, шар, состоящий из газа. Газа, собранного волей Иешуа в правильную или почти правильную геометрическую фигуру, чего быть физически не может. Ну не имеет газ собственной формы! Об этом еще в школе все узнают.

— Значит, имеет. — Иешуа, как всегда, подслушивал.

— И куда его теперь? — глупо спросил Петр, как-то поотвыкший от чудес Машиаха.

— Бедная-бедная экология, — вздохнул Иешуа и вытянул руку. Колышущийся шар, повинуясь воле Машиаха, поднялся над сценой, выше, выше, над амфитеатром… Он поднимался вверх, пока не стал совсем незаметным на фоне вечернего неба.

— Там его раздует, и все, — прокомментировал Машиах полет шара, глядя вверх. — Жаль, проповедь сорвана. Добавление в духе Иешуа. Хотя мгновением позже он еще добавил:

— Что-то мы не то делаем, Кифа. Плохо…

После исчезновения ядовитого розового газа шарообразной формы в Храме произошло еще несколько событий. Зафиксированный Иоанном диверсант был посажен в одно из тех самых экранированных помещений, предусмотрительно никем не занятое, как раз для таких случаев. Чтобы исключить самоубийство заключенного, стены камеры были обиты мягким, пружинящим материалом, а одежда изымалась.

— Посидишь голым до утра, а там разберемся! — сказал Иоанн тоном заправского тюремщика, закрывая дверь в камеру.

На командном пункте службы охраны тоже было суетно. Как же так чрезвычайное происшествие, а связи нет! Связь, естественно, появилась, как только у пойманного мужичка отобрали настроенную на соответствующую частоту простенькую, но мощную глушилку.

Самое любопытное выяснилось еще позже, когда просматривали запись спутниковой съемки северного сектора. Оказывается, как раз в то время, когда в амфитеатре Храма разворачивались физико-химические события, лагерь хиппи, отмечавший накануне какой-то свой хипповский праздник, превратился в базу террористов. Хиппари переоделись в черные комбинезоны, вооружились, приготовили противогазы и подошли вплотную к периметру, ожидая, когда сообщник, находящийся на территории Храма, отключит систему охраны, не подпускающую к забору никого, кто несет оружие. Но контрольное время истекло, а защита периметра так и не отключилась. Значит, операция не удалась. Провал агента заставил их по-быстрому свернуться и отбыть в неизвестном направлении.

Теперь — после драки, как говорится, — план их был до омерзения ясен. До омерзения от собственной тупоголовости: ясное да не заметить! Под видом прихожанина в Храм проникает «свой» человек, осматривается пару дней, собирает необходимую информацию, а потом дает указание ожидающим в безобидном лагере сообщникам относительно вида оружия и времени его применения. Стрелковое и лазерное вооружение, а также взрывчатка исключались, а вот мини-ракету с газом автоматика периметра не распознала как оружие и спокойно дала перекинуть через забор. Руководствуясь сведениями, полученными от предшественника, который показался Петру таким подозрительным «инженером», внедренный агент решает, как и когда удобнее всего учинить террористический акт, проводит его в жизнь, а потом… Вот здесь план диверсии дает сбой: дальше предполагалось, прикрываясь паникой и суматохой, проникнуть на командный пункт службы охраны Храма, обезвредить личный состав тем же самым газом и отключить защиту периметра. Ждущая снаружи группа взрывает часть забора, проникает в Храм, ориентируясь по наводкам агента, находит бездыханного, но вполне живого Иешуа и уносит его через ту же дыру, через которую они проникли внутрь.

Очень стройно. Но разработчики плана не учли уникальных способностей Иешуа, на чем и погорели. А как их учесть, когда заранее неизвестно, какой из законов физики он опровергнет в следующий раз?

Все это было выяснено позже, на допросе. Диверсант выложил все как на духу, кроме одного — кто заказал операцию. В методах допроса мистера Оруэлла не значились ни пытки, ни изнурение голодом, поэтому преодолевать молчаливое сопротивление допрашиваемого никто не стал. Не хочешь — не говори. С ним попрощались и передали в руки конголезского правосудия. Нгамба пообещал, что его будут судить как террориста, а к ним в Конго отношение суровое. Сканируя напоследок эмо-фон уходящего в наручниках и под конвоем человека, Петр вновь отчетливо уловил одно знакомое имя…

Дэнис.

И опять вопрос: случайно ли в башках то шпиона-комика, то шпиона-злодея, защищенных от любого серьезного дознания — даже от пыток и инъекций, считал Петр! — всплывает это до боли родное имя? Ну, ошибся Мастер, тигром, которого хотели выманить, оказался Иешуа, в Службе по-прежнему не ведали о вернувшемся в свое время Петре. Но так ли уж и не ведали? Для кого оно, дважды повторенное, Дэнис?..

Холодно-холодно, горячо-горячо…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 3

КОНГО, КИНШАСА, 2159 год от Р.Х., месяц октябрь

Сегодня должна прибыть новая группа прихожан. Мистер Оруэлл и несколько парней из охраны, скучая, сидели на лавочке в сквере, разбитом возле главных ворот Храма, и ждали автобус из аэропорта. Шла вялая беседа.

— Чего-то опаздывают, — произнес один из охранников, утирая пот, — уже полчаса как должны быть.

— Приедут, никуда не денутся, — ответил другой.

— Едут, — сказал Петр.

Он слышал то, что охранники услышать не могли, — шум приближающихся автобусов за несколько километров от Храма.

Бойцы переглянулись, в очередной раз констатировав озадачивающую проницательность шефа, но смолчали здраво — раз мистер Оруэлл говорит, значит, так оно и есть. Он хоть и хороший человек, шеф, но какой-то слишком крутой: вот, к примеру, чувствует то, что никто не может. Но ведь и не ошибается. А бойцам — что! Лишь бы человек был хороший…

Через пяток минут автобусы затормозили у ворот. Короткие формальности на КПП, и машины въезжают на площадь, где уже стоят встречающие. Мистер Оруэлл со товарищи.

Иешуа, Иоанн и Петр еще в самом начале своего бытия в Конго обдумывали, как лучше встречать приезжающих — с помпой и пафосом, с объятиями самого Иешуа, с символическим крещением и так далее, или по-простому: здрасьте, проходите, вот ваша комната. Остановились на усредненном варианте — начальник охраны плюс, для веса, еще несколько человек серьезного вида. Гостей размещают, дают отдохнуть с дороги, а вечером Иешуа встречается с ними лично в своей резиденции. Пока восторженные люди наслаждаются общением со своим долгожданным Мессией, служба охраны проверяет по компьютеру личности каждого из прибывших. Хорошие отношения мистера Орузлла с главами некоторых довольно мощных спецслужб позволяют устраивать доскональные проверки: вплоть до того, в каком положении находился интересуемый человек в утробе матери, еще будучи зародышем. Вот этого-то, конечно, не требовалось, лишь бы родился и вырос порядочной личностью, но в досье таких данных, к сожалению, не имелось. Нестыковки и расхождения в данных, если таковые обнаруживаются, немедленно влекут за собой повторные, еще более тщательные проверки. Раз прокол, два прокол, того и глядишь — раскололи нехорошего агента. Сколько таких «нехороших» приехало в Храм сегодня — предстояло еще узнать.

Автобусы с пыхтением затормозили, открыли двери, и на Храмовую землю начали выходить с любопытством оглядывающиеся и переговаривающиеся люди. Один из охранников привычно отгараба-нил приветственный текст: мол, здравствуйте, просим не расходиться, сейчас вас проводят в корпуса, проведут регистрацию, а это, знакомьтесь, мистер Оруэлл, начальник Службы безопасности…

Мистер Оруэлл обычно выходит на первый план, здоровается с каждым за руку, — тут ему не позавидуешь! — произносит краткую вводную по правилам поведения в Храме, и впредь его больше никто не видит. Ну разве что случайно можно столкнуться с ним, прогуливаясь возле административных корпусов. Но сегодня…

Когда автобусы еще только подъезжали, Петр увидел в окне одного из них знакомое лицо. Думал — показалось. Нахлынули обычные занудные мысли: стареешь, брат, мерещится тебе уже всякое… Но нет, не показалось. Черт побери, неужели она?

В выбирающейся из автобуса бодрой бабульке со спортивной сумкой в одной руке, с небольшой переносной клеткой для кошек в другой и с рюкзаком за плечами — надолго приехала, видно, — Пётр однозначно признал историка Службы Времени, доктора психологии и вообще чудесную мудрую женщину Клэр Роджерс. И сейчас, когда она стояла в одной шеренге с другими приехавшими, Петр беззастенчиво пялился на нее, и сомнения отходили все дальше — да, это точно она.

Когда же я ее видел-то в последний раз? — прикидывал он. — Лет пятнадцать назад, не меньше. В голове крутилось уж совсем неокиданное: подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя. При всей бредовости аналогий, это было именно так. Клэр была для Петpa в Службе как добрая и всезнающая няня: именно к ней он всегда спешил, когда возвращался из первого века в двадцать второй, к общению с ней, со всезнающей, рвался — все всегда объяснит, все рассудит, «юношеский» пыл опять же поумерит. Он, Петр, впервые попал в первый век, а Клэр черт-те сколько лет жила в нем. И пусть Петр попал в него реально, жителем, а Клэр блистательно знала это время как один из лучших по нему специалистов-историков, у них было одно общее — любовь к этому времени.

Но зачем она здесь? Очередная выдумка извращенца Дэниса — заслать старушку в Храм в качестве шпиона, или добровольное паломничество по причине любви к Иешуа как к исторической личности? Скорее второе, нежели первое. Уж кого-кого, а Клэр в роли шпионки Петр никак не мог себе представить. Шпионство — это не только профессия, но и характер. Весьма специфический, хотя Петр относился к данной профессии с уважением. А Клэр — насколько он узнал и понял ее — годным для профессии характером не обладала.

— Мистер Оруэлл!

Петр очнулся — к нему обращался помощник.

— Да?

— Вы будете инструктировать новоприбывших? — Молодец парень, в проницательности не откажешь — видит, что шеф думает совсем о другом.

— Пожалуй, нет, Гарри. Справишься сам?

Гарри кивнул. Он справится. Чего тут не справиться? А Петру надо подумать. Много и о разном. Во-первых, разобраться и усмирить нахлынувшие сентиментальные воспоминания — они не способствуют собранности и хладнокровию, во-вторых, понять, выходить на контакт с Клэр или нет. И если выходить, то зачем, а главное — как? Как мистер Оруэлл? Вряд ли старушка оценит интерес к ней незнакомого безопасника. Коли и вправду шпионка — насторожится, испугается. Коли нет — не станет искренне и открыто общаться: она, помнится, не любила людей сыска, она и Службу-то не слишком жаловала, поскольку в ее основе был именно сыск… Раскрываться? Опасно. Ладно, время покажет, что тут к чему. Надо подождать, приглядеться, а там, глядишь, и понятно станет, как действовать.

На следующий день, за завтраком, который, по традиции, Учитель и приближенные проводят вместе, Иешуа рассказал всем о женщине, с которой он вчера познакомился:

— Она из тех, что только что прибыли, из новых. Но у меня такое ощущение, будто я ее всю жизнь знаю. Это странно, но она говорит такие вещи, которые, кроме меня, никто знать не может.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о ком говорит Иешуа. Петр весь напрягся:

— Интересно, какие такие вещи?

— Разные. — Иешуа — мастер уклончивого ответа. — Важно то, что эта женщина, Клэр, исключительно добрый человек. Я это почувствовал сразу. От нее прямо-таки веет редкой в сегодняшнем мире добротой. Я познакомлю ее с вами, вы поймете меня… Таких… — голосом подчеркнул слово, — здесь еще не появлялось.

Вот уж спасибо, подумал Петр, а то мы с тетей Клэр не знакомы…

«А что, знакомы?» — Вопросительный взгляд Иешуа.

«И еще как!» — Петр повел бровями.

«Как?»

«Расскажу. Не при всех».

Иешуа умел ловить людей на слове. После завтрака он позвал Петра к себе и, указав на диван, произнес:

— Рассказывай.

Петр вздохнул, за минуту собрался с мыслями и начал:

— Клэр Роджерс, бывший штатный историк Службы Времени… Он рассказал Иешуа почти все — и то, как он, Петр, каждый раз, возвращаясь из броска, во время активной стадии проекта «Мессия», бегал к Клэр за подсказками, и то, как она порой в открытую противостояла Дэнису на нередких собраниях по тому же проекту «Мессия», за что очень скоро попала в немилость, а затем была уволена ну не любил Дэнис, когда ему перечили, пусть даже и действительно толковые, знающие люди… Рассказывая, Петр старательно избегал даже намеков на упоминание о пси-хо-матрице — это знание упрятано за семью замками в самом темном чулане подсознания, туда Иешуа вход воспрещен. А Клэр о нем знала, да забыла. Заставили забыть.

Машиах, выслушав рассказ, задал, по мнению Петра, единственно правильный вопрос:

— Как ты думаешь, зачем она здесь?

— Ну-у, у меня есть два варианта ответа… — начал было Петр.

— Один из них неверный, могу сразу сказать. Даже если ее кто-то и прислал сюда, то это, в сущности, не важно, потому что она хочет здесь быть. Я чувствую наверняка. А остальное — это уже ваша работа, мистер Оруэлл. Проверьте ее своими сволочными спецсредствами, можете даже слежку установить… — Иешуа замолчал, покрутил в руках большой и корявый деревянный карандаш — подарок Нгамбы, постукал им по столу, подумал: — Но могу утверждать совершенно определенно: она не шпион. Пусть не по форме, но по духу — точно. Не была им и не будет. И страшно жаль, что таких, как она, среди наших прихожан или жителей — кот наплакал. Было бы больше — стало бы легче. Много легче.

— Всем? — спросил Петр.

— Всем, — согласился Иешуа. — Но, главное, мне.

И то хорошо. Хотелось верить. А вот то, что он опять прямо подчеркивает: «нелегко мне» — это скверный симптом. Что-то часто он стал повторяться. Как там говорится: врачу да исцелися сам… Значит, не может…

Весь день Петр провел в раздумьях — как пообщаться с Клэр, выяснить цель ее приезда и при этом не раскрыть своего истинного лица. Да и не столько собственно цель интересовала Петра, сколько сама Клэр. Будь честным сам к себе, Петр, ты ведь по ней соскучился. Эта милая женщина, одна из тех немногих, с кем случилось в жизни Петру общаться по-человечески в самом широком смысле этого слова. Без актерствования, без непрерывных, самим собой не улавливаемых перевоплощений, без кучи других условий, которые всегда приходится соблюдать, общаясь с людьми в рамках профессии. Особенно в Службе. Да и сама Клэр, хочется верйть, была бы рада снова встретить Петра Анохина. А вот мистер Оруэлл, как уже говорилось, ей вряд ли будет мил и интересен… Ладно, станем тем не менее действовать в рамках отпущенных полномочий: раз ты мистер Оруэлл, так будь им до конца. А милость и интерес оставим для другого случая…

Прошло два дня после того, как миссис Роджерс прибыла Храм. Однажды утром она обнаружила у себя под дверью конвер с печатью канцелярии Храма и заковыристой подписью начальника Службы безопасности. Он приглашал ее к себе в любое удобное для нее время. Клэр не стала откладывать визит.

— Мистер Оруэлл?

— А-а, миссис Роджерс, рад, рад, проходите, садитесь поудобнее… — Петр обернулся, отошел от окна, показал даме на кресло. — Выпить не желаете чего-нибудь?

— Чем могу быть полезна? — Клэр была строга.

— Сущий пустяк, миссис Роджерс… кстати, как вам у нас?

— Премило, спасибо. Иешуа оказался как раз таким, как я и ожидала. И организовано здесь все замечательно. И все-таки…

— Да, конечно, понимаю — вам интересно, зачем вас пригласил к себе злой дядька — начальник Службы безопасности, то есть попросту охраны?

— Вы догадливы.

— Работа такая! — Петр засмеялся своей реплике, поддерживая не самый умный образ рубахи-парня, находящегося на ответственном посту.

Настоящий Петр, конечно, себя бы так не повел.

Клэр вежливо улыбнулась.

— Так вот, миссис Роджерс, не буду скрывать от вас, что наша Служба безопасности проверяет, и причем достаточно тщательно, всех приезжающих в Храм людей. Ну, сами понимаете, во избежание различных неприятностей… Инциденты были, повторения и развития оных не хотелось бы…

— Я понимаю. — Клэр кивнула.

— Вот и славно. Значит, вам не надо объяснять, что мы готовы даже слегка пренебречь этической стороной вопроса ради обеспечения спокойной жизни в Храме. Мы раскапываем всю информацию о приезжающих, какую можем добыть, и даже ту, которую рюди предпочли бы забыть сами. А добыть мы можем довольно много… Вас, естественно, мы тоже… э-э… так сказать, проверили.

— Не сомневаюсь.

Петр внимательно следил за реакцией Клэр на то, что он говорил, женщина слушала абсолютно хладнокровно, не выказывая никаких эмоций. Это казалось интересным: ведь почему-то приехала она сюда с довольно крепкой «легендой», в которой, естественно, ни о какой Службе Времени не упоминалось. Просто историк. Работала в разных институтах, имеет публикации. В данный момент — не у дел. Сама так захотела? Или кто-то посоветовал?

— Так вот, — продолжил Петр, — мы раскопали о вас кое-что… Нечто, слегка идущее вразрез с вашими о себе заявлениями…

— Мистер Оруэлл, я ничего никому не заявляю! А то, что вы раскопали, как вы изволили выразиться, так это ваша работа и ваше личное дело, и меня ни то, ни другое не касается. Я могу идти?

Разозлилась. Закономерно. Какой-то жлоб пытается уличить почтенную даму во лжи, как тут не вспыхнуть? Но ложь-то имеет свое законное место…

— Подождите минутку, миссис Роджерс. Я прошу прощения за бестактный тон, но вы сами понимаете, специфика…

— Ничего я не понимаю! Ровным счетом.

Тут настала очередь Петра, в смысле мистера Оруэлла, закипать;

— Ну, вот что, дама, раз вы не хотите понимать хорошего отношения, то к черту околичности. Буду говорить напрямую. Вы, миссис Клэр Роджерс, человек с безупречными документами и кристальным прошлым, по нашей информации, являетесь сотрудником одной весьма неоднозначной организации, известной как Служба Времени.

Петр сознательно не стал говорить «бывшим сотрудником», чтобы спровоцировать возможные возражения, но ответ Клэр превзошел все ожидания.

— Мистер Оруэлл, вы, полагаю, имеете представление о том, что такое спецслужба, конспирация, легендирование?

— Ясное дело.

— Согласитесь, странно было бы, приезжая, к примеру, на море отдыхать, регистрироваться в гостинице, представляясь действующим сотрудником разведки. Во-первых, кому какое дело, а во-вторых, это ведь может повредить работе во-первых и отдыху — во-вторых. Разве не так?

— Так, но…

Клэр не дала мистеру Оруэллу сказать.

— Так почему вы от меня сразу ждете таких признаний? Разузнали — молодцы. Честь и хвала вам. Отпираться действительно бесполезно: да, я сотрудничаю со Службой Времени. Должность моя не засекречена, я историк и психолог, но это, повторюсь, не та информация, о которой трубят на всех углах. И, естественно, на всякий случай меня, как и любого сотрудника Службы, снабдили «легендой». Это нормальная практика для любой мало-мальски серьезной организации, не мне вам рассказывать. Но мне непонятно, что плохого в том, что я там работаю?

Вот тебе и на! Она там работает снова. Чем же таким, любопытно было бы узнать, она заинтересовала Дэниса, что он ее взял назад?

Мистер Оруэлл дал понять, что напор Клэр его слегка остудил. Он начал говорить мягче:

— В этом абсолютно ничего плохого нет. Работайте на здоровье. Но, видите ли, сама Служба Времени дискредитировала себя в наших глазах одной поистине гнусной выходкой. Мы предотвратили покушение на Иешуа, спланированное и почти претворенное в жизнь целой группой сотрудников Службы Времени или людей, нанятых ею. Это мы знаем достоверно, не сомневайтесь. Именно поэтому каждый человек из вашей конторы воспринимается нами как… как…

Мистер Оруэлл намеренно трудно подбирал термин потактичнее, а Клэр бестактно ему подсказала:

— Как потенциальный диверсант?

— Вряд ли вы, уж поверю своему опыту, годитесь для работы именно диверсанта. Правда, есть и иные функции у тех, кого посылают к нам наши враги. И согласитесь: после акции, которую я упомянул, как нам не относиться к Службе Времени настороженно? Или уж буду прямо: как не считать ее врагом?

— Отчасти верно.

— Ну, вот! — Оруэлл возликовал. — Видите, вы все понимаете. Естественно, в вас шпиона или диверсанта никто не подозревает…

— А зря.

Ничего себе! Еще один ушат холодной воды на голову. Или это она шутит так? Под стать своему маргинальному собеседнику?

— Простите, миссис Роджерс, не понял?

— Зря не подозреваете. Под личиной старушки божьего одуванчика очень легко спрятать хитрую шпионскую натуру. Разве не так? Мистер Оруэлл, еще чуть-чуть, и я разочаруюсь в вас и уверюсь в вашей профнепригодности.

— Ну, не спешите уверяться. Раз уж вы у нас такая прямая, сплеча рубящая, то не премину сообщить: да, мы осуществляем контроль над всеми без исключения прихожанами, даже если они полностью парализованы и никаких подрывных или разведывальных действий физически не могут предпринять. Так что, мисс Роджерс, если вам вздумается бросить в Иешуа гранату, то мы будем пресекать эти попытки, невзирая на пол и возраст. Тяжело быть идиотом.

— Нет, гранату я бросать не буду. Я здесь не затем. И еще тяжелее понимать, что тебя считают идиотом.

— А зачем? — Оруэлл принял игру бабушки-службистки, а Петру было чертовски любопытно: что еще аккуратно уложено в легенду, если это легенда, а не святая правда?

— В первую очередья здесь как прихожанка. В этом можете на сомневаться.

— Да, конечно, все так говорят. А во вторую?

— То есть вам интересно?

— Да, конечно. — Мистер Оруэлл изо всех сил показывает как он старается изо всех сил не раздражаться.

— Я приехала сюда с заданием руководства Службы Времени. Мне следует внедриться в ближайшее окружение Иешуа и попытаться выяснить, кто он такой на самом деле, откуда взялся и чегр хочет. Попытки моих предшественников-диверсантов, которые я кстати, категорически не одобряю, провалились, благодаря усилиям вашей Службы безопасности, и заполучить самого Иешуа моим работодателям не удалось. Вот и послали меня, но не уничтожать и убивать, а слушать и передавать. Вот моя миссия. То есть, говоря птичьим языком разведки, я — обыкновенный шпион с легальным прикрытием.

Оруэлл был ошеломлен. Либо бабушка совсем завралась и сознательно играет на нервах главного безопасника Храма, либо все так и есть, как она говорит. Петр, в отличие от Оруэлла, был куда более настороженным: а если эта безоружная искренность и есть оружие? Два раза услышанное «Дэнис» не оставляло в покое…

Но говорил безопасник:

— И почему вы думаете, что после этих слов я вам позволю здесь оставаться? Допустим, это правда, и в таком случае я должен, в целях безопасности, выслать вас отсюда, пока ничего не случилось. Пока ничего лишнего не утекло за пределы страны Храм к нашим врагам… Вы отдаете себе отчет в том, что говорите, миссис Роджерс? Да за эти слова, даже если это просто неуклюжая шутка, я имею полное моральное право поступить с вами так.

— Наверное, имеете. Но вся закавыка в том, что я не собираюсь делать ничего из того, о чем сказала. Так-то, мистер Оруэлл.

— Откуда я знаю, что вы говорите правду?

— Спросите самого Иешуа. Он-то умеет разбираться в том, кто врет, а кто нет. Служба меня сюда отправила, но это не значит, что я буду на них работать так, как они задумали. Я в Храме не за этим. Мечта всей моей жизни, основа всей моей работы — увидеть Иешуа, стать к нему ближе. Еще недавно такая мечта была фантастичной, сегодня она реальна — вот почему я здесь. И согласитесь, я не стала бы рассказывать вам о том задании, которое мне дало начальство, если бы собиралась его выполнять. Верно? Да и аппаратуры для связи у меня нет. А телефон… Ну, в службе же не настолько наивны, чтобы думать, будто вы не станете прослушивать телефонные переговоры.

— Тогда я совсем ничего не понимаю. Вы с такой легкостью поедаете Службу Времени, совершенно не боясь возмездия… Да что же вы за человек, миссис Роджерс?

— Такой вот человек… Служба Времени и ее непосредственное начальство, между нами говоря, принесли мне столько неприятного, что, как вы выразились, продаю я их не моргнув глазом. Они ведь, кстати, меня уже увольняли однажды…

Вот наконец и знакомая информация.

— Да, увольняли. А потом опять взяли на работу. Дело в том, что тот проект, над которым я трудилась в свое время, как раз был связан с Иешуа и его непосредственной деятельностью. Исходя из этого, мой начальник решил, и, пожалуй, небезосновательно, что я знаю о нем больше всех на этом свете. Или в этом времени, как они еще любят выражаться. И чтобы иметь своего, пусть и совсем бесполезного, но таки своего человека в Храме, меня сюда и направили, предварительно взяв на работу снова. Вот и вся история, мистер Оруэлл. Теперь я штатный сотрудник Службы со всеми привилегиями и бонусами и нахожусь, заметим, за казенный счет в интересующем меня месте. Два зайца одним выстрелом. А возмездие… Знаете, мистер Сыск, в моем возрасте уже многого не боишься. Да и здесь, в Храме, я чувствую себя в полной безопасности. Особенно под вашим зорким приглядом. Тем более я не собираюсь оставлять своего патрона в информационном голоде. Есть такое слово: дезинформация…

Нет слов. Нет ни у Оруэлла, ни у Петра.

Проводив ее, Петр еще долго сидел за столом, тупо глядя перед собой, и прокручивал в памяти всю беседу заново. Какая-то пародия на шпионаж получается. Или Дэнис совсем уже сбрендил, послав пожилого человека в качестве агента в Храм, да еще человека, характер которого он должен знать до мелочей и, кстати, знает, или здесь есть некий замысел, который Петр пока не Разгадал. Очень хотелось бы склониться к первому варианту, как к сулящему наименьшее количество головной боли, хотя и неимоверно фантастичному. Дэнис не такой человек, чтобы сбрендить просто так. Значит — все-таки замысел. Литературный классик, соотечественник Петра, житель возлюбленного Мастером «смутного времени», как-то выразился: нехороший замысел — есть умысел. Иной вопрос: знает ли о том замысле-умысле сама Клэр или действует вслепую, ею ходят, как шахматной пешкой. Пусть проходной, но пешка о своей «проходности» не ведает…

— Петр, она очень положительный человек, уж поверь мне, — убедительным тоном отвечал Иешуа на непонятки Петра, которыми тот поспешил поделиться с другом. — И если чего недоброе задумает, я об этом узнаю первым. А ты вторым. Но она не задумает. Она добра исключительно. И любит меня искренне. И нравится ей здесь. Да не волнуйся ты, я все контролирую.

И это он говорит начальнику Службы безопасности: все под контролем. Позор! Хотя, если по-честному, слова его Петра успокоили. Ладно, поживем — увидим. А пока — рутина, обычная работа: просмотр записей с камер внешнего наблюдения, чтение отчетов сменившихся нарядов охраны и так далее. Руку с пульса снимать никак нельзя. Закон подлости в одной из его форм гласит, что лишь только стоит ослабить бдительность, как этим фактом сразу же воспользуются многочисленные недоброжелатели, неизвестно как, впрочем, о том узнавшие. Это не было придумано Петром, но продиктовано самой жизнью. Петру оставалось только «записывать» под «диктовку». По уверениям Иешуа, ничего неприятного визит Клэр не сулит согласимся, поверим, но неослабное внимание Службы Времени к Храму остается подозрительным и всерьез опасным, тем более когда оно, это внимание, принимает такие извращенные формы, как засылка шпионов-бабушек. Цепочка выстраивается из трех пока звеньев: шпион-идиот, дорогостоящий и по определению провальный проект «массовый терроризм», шпионка-бабушка, честная и искренняя… Не может быть такого, Петр отказывается в это верить, что Служба в лице мудрого пройдохи Дэниса не подозревает о существовании Мастера Петра Анохина в данном времени и данном месте. На месте Дэниса Петр мыслил бы так же. Да и действовал, наверное, тоже. А предположим, Петр как-то обнаруживает себя, маскировка где-то дает сбой, и его вычисляют. Окружают, загоняют в угол, говорят: ага, тать ночной, мы тебя поймали! О'кей, поймали, ну и что? На ковер к Дэнису? Получать выговор? Премии лишат? Бред… Или даже говорить с ним никто не будет, устроят образцово-показательный несчастный случай, и все тут? Нет Мастера Петра? Погиб по нелепости? Поскользнулся, упал, сломал шею? Да нет, скорее всего и второй вариант бредов дремуче… Петр Дэнису живой интересен — вопросов к нему слишком много. Шутка ли? Уязвлено самое самолюбивое самолюбие на Земле: Дэнис обведен вокруг пальца, своим же сотрудником, при помощи своего же оборудования. Отеческое «я тебя кормил, растил, а ты…» при известной несговорчивости нашалившего «сынка» Петра может, конечно, принять крайне неприятную форму силовые методы воздействия на людей в Службе хотя и редко, но применяются. Не в смысле «уничтожить», а в смысле «подчинить полностью», «подавить волю». И специалисты на сей счет там имеются. Другое дело, что такому паранорму, как Петр, бояться нечего — руки еще коротки у вас, дорогая Служба Времени, не дотянетесь до горла Мастера, приобретшего непредставимые вами способности, о чем вы — вот тут Петр уверен стопроцентно! — не догадываетесь даже. Спасибо вашей же Матрице. Но если чисто гипотетически предположить, что Петра все-таки удалось изловить, пред Дэнисовы очи доставить и волю его сломить… смешно, конечно, но давайте такое представим… тогда что? А тогда вот что: Петра, подавленного и морально убитого, использовали бы как приманку для Иешуа, который, несомненно, отправится спасать друга. Опять — и что? Тут бы его и повязали? Смешно. Невозможно. Тогда убили бы? Вот это — запросто. Иешуа хоть и паранорм, каких нет, а все же человек из плоти и крови. А разрушать эту самую плоть и кровь нынче способов не счесть. Ото всех не защитишься. Кстати, метод очень даже в духе Дэниса: нет человека — нет проблемы. Любимая поговорка шефа летучий афоризм двадцатого века, вышеназванного «смутного времени», частенько предшествовал броскам в прошлое незаметных людей — ликвидаторов, чистильщиков, корректоров, чаще Употреблялось — исполнителей, но как их только не называли специалистов по умерщвлению ненужных, мешающих делу людей. Да, было и такое, как говорится: лес рубят — щепки летят, хотя и не отговорка это. Нет оправдания убийству… Впрочем, не отвлекся, моралист. Вот и Иешуа не постеснялись бы замочить. А что еще с ним делать? Вопросы задавать? Да на эти вопросы целая жизнь уйдет — так их много у Дэниса скопилось. Тем более что веты все равно окажутся неудовлетворительными. А, зная это годя, чего париться? Раз — и все. Нет Иешуа. А воспоминания о нем — в сейф, под гриф «секретно». Или — вообще стереть, как стерты знания о существовании матрицы…

— Ox, — Петр с трудом вырвал самого себя из иллюзорного мира собственного воображения, которое нарисовало такую безрадно. Грустную картину: в общем-то получается, что все на Земле умерли.

У Петра постепенно хорошело на душе от наплывающего осознания того, что все, о чем он сейчас думал, рисуя в мозгу красочные картины разоблачений и возмездий, — не более чем странная игра сознания. Такое приятное облегчение бывает, когда просыпаешься с криком, в холодном поту, прерывая кошмарный сон, а потом лежишь, глядя в потолок, и, тяжело дыша, ловишь несказанный кайф, понимая: это был лишь сон, сон, сон…

Но — еще кстати: вот, допустим, убьет Дэнис Мессию, а кто разблокирует каналы времени? Кто возродит сегодня мертвую Службу? Биг-Брэйн послушал Иешуа и поверил ему, так получается что, кроме опять же Иешуа, никто Биг-Брэйн не уговорит изменить решение. Так что мертвый Мессия тоже не полезен Дэнису… А живой — что с ним можно сотворить, чтобы он сначала изменил свое решение, а потом убедил электронного дружбана поступить так же? Ничего нельзя… Замкнутый круг… Будет еще звено — очередной ход Дэниса?.. Не исключено, не исключено…

Петр умел ждать. Даже плохое.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 4

КОНГО. КИНШАСА, 2159 год от Р.Х., месяц декабрь

Петра разбудил звонок Мунту Ибоко — начальника протокола, пресс-секретаря и вообще правой руки Нгамбы. Моргающее из-за плохих условий приема топографическое изображение Мун-ту однозначно давало понять, что тот взволнован сверх меры. Казалось, что он говорит, находясь в согнутом в три погибели состоянии, да еще — постоянные боязливые оглядывания…

Петр отметил: два часа ночи.

— Привет, Мунту. Что стряслось?

— Джозеф! Это конец! Конец!

С паникующими людьми и так-то нелегко разговаривать, а когда еще сам спросонья…

— Да скажи ты толком, что произошло?

Мунту не ответил. Изображение затряслось, видимо, телефон упал и покатился, и стали слышны характерные хлопки, фатально похожие на выстрелы. Сонливость как рукой сняло — в президентском дворце стрельба, а фактически второй человек в государстве невнятно бормочет невнятное, буквально дрожит от страха и бледен, хотя и негр. Что бы там ни происходило, это — ЧП. Сев на постели, Петр стал мухой соображать, что следует предпринять. Собрать мобильную группу бойцов и отправить во дворец на помощь? Но без исчерпывающих данных об обстановке это может быть равносильно самоубийству. Вдруг там целая армия нападающих?.. Кстати, выстрелы выстрелами, но кто в кого стреляет? Мунту формации не дал. Не успел? Помешали?.. Тогда непонятно — о нападает? На кого нападает? И нападает ли? И надо ли вообще помогать? А мое ли это дело?.. Нет. Глупо. Помощи никто не просил, это раз. Ослаблять охрану Храма невозможно, это два. Рисковатъ своими людьми неизвестно ради чего нельзя, это три. Достаточно пунктов?..

Зеленый глазок телефона, по-прежнему зажатого в руке, еще горел. Это значило, что на том конце абонент не отключила. Подтверждение тому объявилось через пару секунд: изображение снова закачалось — телефон брали в руки. Опять проявился на экране озирающийся по сторонам Мунту Ибоко:

— Джозеф!

— Ну, я, я! Мунту, скажи кратко, что происходит?

— Они забрали Нгамбу, Джозеф.

— Кто «они»?

— Не знаю… — Мунту морщился. От боли? Ранен он, что ли? — Они в масках… стреляли… я спрятался. Тут много раненых, Джозеф…

— Я все понял. Жди подмоги. — Петр говорил, одновременно торопливо одеваясь.

— Можешь не торопиться, уже никого нет. Они ушли.

— Куда? В какую сторону?

— Да не знаю я! Я… я под кроватью. Мне отсюда не видно. — Мунту изобразил подобие виноватой улыбки.

— Ладно. Все равно жди. — Петр отключился. Одевшись, он опрометью помчался в компьютерный зал, где за мониторами дремали дежурные операторы. Впрочем, видимо, учуяв приближение внезапного начальства, они приняли полагающиеся позы — глаза неотрывно уперты в экраны, руки на клавиатуре — сама внимательность. Морды вот только помятые. Петр влетел в зал.

— Быстро вывели мне на большой экран картинку со спутника. Дворец Нгамбы час назад!

Дежурные защелкали клавишами. Минуту спустя на огромном, во всю стену мониторе появилось изображение архитектурно безумного дворца президента Конго с высоты птичьего полета. Операторы выжидающе смотрели на начальника.

— Ускорьте в три раза.

Нажатие кнопки — время на экране побежало быстрее. Это было заметно по неестественно колышущимся деревьям, будто их кто-то тряс в надежде полакомиться плодами из президентского садика, да флаг на шпиле дворца зашевелился пошустрее, хотя иллюзия шустрости в местном безветрии рассмотреть изображенное на президентском штандарте все равно не давала никакой возможности.

Унылое, хотя и ускоренное втрое спокойствие конголезской ночи нарушили приближающиеся к дворцу фигурки. Умница оператор сам догадался вернуть нормальный режим воспроизведения, да еще и мощно приблизил картинку. С четырех сторон к зданию подбежали облаченные в темные комбинезоны люди с масками на лицах, как и рассказал Мунту. Компьютер определил число напавших — восемнадцать человек. Для оперативного отряда — самое оно, ни много ни мало. Тактика классическая — бесшумное вскрытие дверей, нейтрализация охраны внутри здания. Защита внешнего периметра, очевидно, была преодолена ранее и небезуспешно. Оставив шестерых в масках снаружи — контролировать подходы, остальные двенадцать начали перемещения внутри.

Изображение переключили в режим тепловидения, убрали лишние фонящие детали — трубы, работающие приборы, лампы, и продолжили наблюдать за движением диверсантов.

Разбившись по трое, фигурки двинулись к президентским покоям разными маршрутами, попутно пресекая вялые и дилетантские попытки личной охраны Нгамбы оказать вооруженное сопротивление. Судя по внешнему виду и характеру стрельбы, оружие диверсантов было обычным — стрелковое, снабженное глушителями и пламегасителями. Огонь велся прицельный, что в такой ситуации нелегко, целились в руки и ноги: видимо, убивать никого из охраны задачи не стояло. Нападавшие, как видно и очевидно, были отлично обучены и вдобавок знали внутренности дворца как собственный дом. Никаких лишних движений, никаких лишних жертв. Очень тихо и очень быстро они подобрались к блоку жилых помещений, безошибочйо выбрали дверь спальни президента, который, к слову, и не спал вовсе, а очень даже бодрствовал в компании аж трех чернокожих прелестниц. Бесстыжий спутник с готовностью показал мельчайшие детали происходящего, заставив дежурных операторов конфузливо переглянуться.

Ладно вам, будто я не знаю, чем вы тут по ночам развлекаешь, мимоходом подумал Петр.

Еще секунда — и Нгамба на полу голышом, к голове приставили ствол, девки визжат, прикрываются простынями, но к ним у нападающих — никакого интереса. Один боец, правда, на всякий лучай грозно поводит перед ними оружием — кабы чего не удумали! Собственно, женский визг стал самым громким звуком за всю операцию. Короткая заминка — связь с оставленными снаружи бойцами. Доклад: все чисто, можно выводить. Ничего не понимающий Нгамба взят под черны рученьки и поволочен уже зачищен, ным маршрутом. Грамотно. Двое несут, остальные прикрывают со всех сторон. Могучие ребята: президент весит много более центнера, а тащат его — как мешок с бананами. Примерно на середине маршрута диверсанты повели себя странновато. Замыкающий отвинтил глушитель и дал длинную тарахтящую очередь по потолку. Одновременно с этим в разных комнатах жилого блока началось активное и малоосмысленное шевеление — разбуженная свита падала с кроватей. В довершение всего была активирована дымовая шашка, спровоцировавшая срабатывание системы пожаротушения, и под искусственным дождем, в клубах дыма группа продолжила движение. Запоздалые охранники президентского дворца ринулись в погоню, но были остановлены стрельбой прикрывающих. Тоже без глушителей, да еще и поверх голов. Почему — непонятно. Сознательно себя демаскируют звуками стрельбы. Разве только опять же для того, чтобы не убить кого ненароком, — эффектный грохот пальбы в закрытом помещении действует на психику подавляюще, одновременно давая шанс спастись. Ведь если хотя бы знаешь, откуда стреляют, то можно сообразить, как укрываться. Бесшумная стрельба в такой обстановке — смертельный град. Гуманисты хреновы!..

Вновь переведя взгляд на жилой блок, Петр явственно различил фигурку Мунту, бросившегося в спальню Нгамбы искать своего патрона. Увеличение. В руке — телефон. Сейчас он будет звонить Петру. Группа, волокущая Нгамбу, тем временем уже во дворе. Для острастки — еще пара очередей по окнам. Мунту бухается на пол и живо, по-тараканьи; заползает под еще не остывшее ложе президентской любви. Звон стекол, дырки в стенах, потери — ноль. Профессионально, блин!

— Отъезжай, — бросил Петр оператору.

Картинка на экране уменьшилась, одновременно приобретя много деталей. Опять вид дворца сверху плюс прилегающий парк, в котором между деревьев бежали люди плотной группой. Спутник показал их выход за периметр — не через ворота, естественно, а сквозь забор, в котором было проделано нештатное отверстие. Быстрая погрузка в машины — средних размеров пикапчик и черный джип с непрозрачными окнами. Отъезд.

— Значит, так, — Петр положил руку на плечо оператора, проследи, куда они двинулись, доложишь мне по связи, а ты, — обратясь ко второму, — быстренько поднимай группу немедленого реагирования. Сбор у ворот через две минуты. Всем быть не форме «три».

Форма «три» — это самая эффективная защита и довольно тяжелое вооружение. Боец, одетый по форме «три», выглядит как человеческая инкарнация среднего танка. Однако пластиковый бронекостюм, несмотря на громоздкий вид, чрезвычайно легок и не сковывает движений, как, например, «четверка», в которой даже привычные формы — руки, ноги, голова — угадываются не сразу. Переодеваясь в «трешку», Петр задержал взгляд на бронекостюме формы «четыре», усмехнулся — ну и урод же ты, хотя и неуязвим абсолютно! — и продолжил облачение в пластиковые доспехи. Командирский броник отличается от защиты простого бойца немногим один дополнительный канал в рации да функция отключения системы «свой-чужой», которая во включенном состоянии не позволяет произвести выстрел по своим. У командира должна быть возможность воздействовать на подчиненных более эффективными методами, дежели простое огдавание приказов.

В назначенное время в назначенном месте Петра уже ждали построившиеся бойцы. Однако! — отметил Петр, двух минут им даже много оказалось. Ишь, шустрые какие! Или это я преступно медлительный?

Начал инструктаж:

— Даю вводную. На президентский дворец примерно час назад было совершено нападение. Мобильная диверсионная группа, состоящая из восемнадцати отлично, судя по картинке со спутника, подготовленных головорезов, плюс два водителя на транспорте для доставки к месту и эвакуации. Головорезы никому ничего не отрезали, но оставили кучу легкораненых и, самое главное, похитили президента Нгамбу. Направление бегства группы уточняется. Наша задача: локализовать группу, если понадобится — связать боем, вернуть Нгамбу, коль скоро его личная охрана ни на что не способна. Среди диверсантов допускаю потери, но одного-двух мы должны взять живыми. С ними будет о чем побеседовать потом. Задача ясна?

— Так точно! — гаркнули двенадцать глоток, рискуя разбудить сь Храм.

— По машинам.

Из ворот Храма на блестящую черным полимером дорогу выстели два «хаммера» с действительно отборными бойцами, буквально отборными — самыми лучшими, каких только удалось отобрать — в смысле найти и переманить из спецслужб разных стран. Переманивать было нетрудно — кому не хочется работать в совершенно непыльных условиях за баснословную по прежним меркам зарплату, да еще и по специальности. К тому же пули над головами здесь летают существенно реже, чем на прошлых местах работы, а такие ночные выезды по тревоге редки и носят в основном тренировочно-профилактический характер. Но хорошую профессиональную форму терять тоже не приходится — на то есть отведенный под тренинг полигон кусок конголезского леса и чрезвычайно строгий, хотя и справедливый начальник мистер Оруэлл. Этот садист расслабиться не даст.

— Первый, это база, — возник в ухе Петра голос дежурного.

— Первый на связи.

— Следим за перемещением объектов. Пересылаю карту. Принимайте.

Петр и остальные бойцы, ехавшие в «хаммерах», подключились к компам машин, и на личных экранчиках возникла карта местности с двигающимися по ней красными точками. Это и была цель — две машины с диверсантами и, легко предположить, недоумевающим и наверняка грязно ругающимся — как он классно умеет президентом Конго. В углу карты по дороге двигались еще две точки, но не красные, а белые — машины с воинством Храма. Ехать еще предстояло немало. Изучив карту, дружина Оруэлла принялась, увлеченно и профессионально обсуждая, смотреть короткий фильм под названием «Захват Нгамбы, или Снятие президента с подданных женского пола». Толковая голова — дежурный — там, за пультом, не бездельничал, а споро смонтировал спутниковую запись операции захвата, превратил ее в настоящее кино, да еще и титрами успел снабдить. Естественно, центральным эпизодом был акт любви правителя и народа в лице трех его не самых страшных представительниц. С разных ракурсов и под разным увеличением. И переслал в машины вместе с картой. Милая шалость, помимо поднятого настроения и боевого духа, смогла наглядно продемонстрировать бойцам профессионализм тех, с кем предстояло схлестнуться.

Петр настороженно прислушивался к своим уникальным ощущениям, надеясь учуять хотя бы отголосок какого-нибудь предчувствия. Опасность или страх… Ничего. Ровным счетом. Ни у него самого, ни у личного состава, едущего рядом. Петр состроил удивленно-задумчивую гримасу: они-то что — знай себе гогочут, перематывая и пересматривая запись со Нгамбой, а я? Почему я ничего не чувствую? Совсем расслабился… Не дело. Так и форму потерять недолго.

В этих размышлениях Петр позвонил Мунту Ибоко. Тот ответил сразу, будто только и ждал звонка:

— Да!.. Джозеф, ты?.. — И уже испуганно: — Кто это? Ну, конечно, шлем-то снять забыл! Мунту увидел круглый черный чан с окулярами вместо привычного и ожидаемого лица.

— Я. Не пугайся. Мы догоняем похитителей. Сейчас будем разбираться. Ты сам как? Как остальные?

— Спасибо, Джозеф. Все живы, они никого не убили, слава богу. Здесь уже медики. Все в порядке. Только вот… Нгамба… Эти болваны, охрана, я имею в виду, они же вообще ничего не умеют, как оказывается! Зачем их только держат?!

— Потом выяснишь. Вот что, Мунту, свяжись с вашим компьютерщиком, как его… я забыл…

— Венга, — подсказал Мунту.

— Пусть установит связь с компьютерами наших машин и скачает карту. На ней все отмечено. Красные — нехорошие, белые — хорошие, то есть мы. И пускай за красными выезжает ваша полиция. Пулей! Прикажи, чтобы взяли все, что у них есть в арсенале. Вплоть до ядерного оружия.

— У полиции нет ядерного… — Мунту сейчас явно не способен был понимать юмор.

А может, просто вид кастрюли с глазами, говорящей голосом Оруэлла, его смущал.

— Шутка, Мунту, шучу я, балагурю… Я имею в виду, пусть вооружатся получше. Давай, как можно скорее, звони им. Только про Нгамбу пока не говори, я сам введу их в курс дела, если догонят. Понял?

— Да, Джозеф, я все сделаю. Спасибо тебе, спасибо… Петр отключил Мунту. Если продолжать выслушивать его бладарности, то это получится долго, нудно и в ущерб делу.

«Хаммеры» почти беззвучно мчались по ночной дороге, неся в своих жарких, несмотря на кондиционеры, чревах арсенал, спо-бный за пару минут стереть с лица земли маленький город со всем населением, и — параллельно — тех, кто может привести всю эту адскую технику в действие. Хотя нынешняя задача и не предполагала использования такой огневой мощи, Петр не стал разукомплектовывать штатный боезапас машин. На всякий случай. Такая ноша карман не тянет. Но сегодня если и нужно будет стрелять, то облаченные в «трешки» богатыри будут это делать с помощью любимых «ижиков». Такую кличку снискали себе среди русскоязычной части бойцов охраны Храма аппараты «IJ-5», «малогабаритные ручные оптические квантовые генераторы повышенной мощности», а попросту — лазерные винтовки. «Ижики» удобны в использовании, довольно легки, а уж что касается эффективности, то они в этом смысле могут дать сто очков вперед морально устаревшему, но еще довольно популярному из-за дешевизны пулевому оружию. А именно таким и вооружены люди, похитившие Нгамбу.

Тем временем белые и красные точки на электронных картах сближались. Когда до машин диверсантов оставалось каких-то два километра, мистер Оруэлл приказал замедлить ход, перевести турбины на режим пониженной мощности — для пущей бесшумности, и погасить огни. Теперь в темнющей конголезской ночи по неосвещенной дороге неслышно двигались две громоздкие тени геометрически странной конфигурации.

Красные точки, к настороженности Петра, остановились, будто поразмышляли, и принялись производить эволюции, похожие на банальный заезд в ангар или гараж задним ходом. Тем более что спутник показал на том месте как раз именно такое строение — невзрачный серого металла ангар, в каких местное население обычно хранит свой нехитрый транспорт. Район, где решили остановиться похитители, был малонаселенным — задворки большого города: промзоны, склады, таможенные терминалы — такие вот ангары. И то хорошо: значит, будить никого не придется, не к месту подумал Петр.

Ожил переговорник:

— Первый. Это база. Они прекратили движение. Загнали машины в какой-то ангар…

— Сам вижу, спасибо, база. Вы бы мне лучше передали тепловую картинку: что там внутри делается, охота узнать…

— Ага, сейчас, — не по уставу ответила база.

На личных экранчиках появилось белесое изображение внутренностей ангара. Машины с горячими моторами, выходящие из них люди с тоже горячими телами, одно массивное, но совершенно неактивное тело чуть бледнее: Нтамба? Без сознания он, что ли?.. А это что за штука в углу?

Мысленный вопрос Петра неожиданно озвучил один из бойцов;

— Что за хреновина в углу?

Пусть не столь подцензурно, как у Петра, но сути это не меняло. Хреновина и впрямь опознанию не поддавалась. Некое размытое пятно без четких границ будто колыхалось, вводя в заблуждение компьютер, который не понимал: как ЭТО, то есть хреновину, идентифицировать.

Ладно. Не важно пока — что это. Придет срок — выясним. А сейчас Нгамбу надо выручать, да поскорее, поскорее…

— Действуем по стандартной схеме захвата таких помещений. Все помнят? Петр задавал сознательно риторический вопрос, но ответ услышать хотелось — так спокойней.

— Так точно, — вразнобой ответствовали бойцы по связи.

— Тогда начинаем. С Богом.

«Хаммеры» остановились в трехстах метрах от ангара. Из машин выбралось воинство Оруэлла и, рассредоточившись, начало движение к объекту. Когда все заняли свои места, согласно той самой стандартной схеме, и доложились об этом Петру, он коротко скомандовал:

— Штурм.

И был штурм. И были вышибленные взрывчаткой ворота ангара, и были проломленные стены с двух сторон с эффектным входом бойцов в «трешках», и были ослепляющие гранаты… Было все, чему полагается быть в таких случаях. Кроме одного. В ангаре не оказалось людей.

В горячке решили, что преследуемые ушли через какой-нибудь люк. Обследовали пол со всей возможной тщательностью, но никаких люков не обнаружили. Простой резиновый настил прямо на земле. Даже погреба нет. Потревоженные червяки только ползают. Недоумевающие бойцы растерянно бродили по ангару, пытаясь понять хоть что-нибудь. Как же так? Только что негодяев ясно видели на экране компа и Нгамбу видели бессознательного, а теперь — на тебе: никого. Не выдумал же это все спутник? Он хоть и умный, но глупый — на такое не способен. Да! Еще была эта транная штука дымчатая в углу! Петр прошел туда, где на схеме находилось непонятное пятно. Ничего. Пол. Стена. Гнилая ветошь, балки, железная стружка. Мусор, одним словом. Может, это он Давал такой фон? Вряд ли… Петр не поленился, вернулся в машину, посмотрел еще раз на тепловую картинку ангара… Что за чертовщина? И пятно исчезло! Петр откинулся на спинку сиденья снял шлем, попытался сообразить, что же такое произошло и что теперь делать? Его размышления перебил один из бойцов:

— А им что мы скажем? — Он показывал в сторону дороги, по которой, светя всеми штатными и нештатными огнями и трубя во все штатные и нештатные сирены, мчалась кавалерия — полиция Конго.

— Идиоты! — Петр вмазал кулаком по двери «хаммера». — Зачем шуму-то столько?

Но злись не злись, а в самом деле: что им говорить? Подбежал, придерживая на ходу незастегнутый шлем, начальник полиции — толстый потный негр, имя которого Петр всегда затруднялся выговаривать.

Спросил, задыхаясь:

— Вы командуете операцией? — и тут же, не дождавшись ответа: — Силы государственной полиции Конго прибыли в ваше распоряжение для поддержки, мистер Оруэлл.

Поддержки чего, интересно? Падающих штанов, что ли? Поздно, штаны упали ни похищенного, ни похитителей.

— Мистер… э-э… Мбонгандалака, — не без напряжения произнес Петр, — я благодарю вас за своевременную и оперативную реакцию на тревожный сигнал. Мне приятно, что я работаю с такими профессиональными и исполнительными людьми.

— Спасибо, но что вообще-то здесь происходит? — настойчиво допытывался труднопроизносимый начальник.

— Ничего особенного, — почти равнодушно отвечал Петр, — учения. Отработка совместных действий полиции и Службы безопасности Храма. Тренировка. На всякий случай. Мало ли что, верно?

Мбонгандалаке все это сильно не нравилось. Ему вообще не нравилось просыпаться посреди ночи и лететь на работу этаким почтовым голубем, попутно собирая все высшее руководство полиции — без всякой возможности что-либо им объяснить, да и понять самому — тоже без оной. Когда домой звонит сам Мунту Ибоко — это вам не шутки. Велит вставать и мчаться — значит надо вставать и мчаться. А вопросы потом. Значит, что-то серьезное стряслось, если такой аврал. А тут сидит вальяжно этот гад Оруэлл, вообще не пойми кто такой на самом деле, и спокойно, поплевывая в небо, сообщает, гад, что все это не больше чем учебная тревога. Да кто он такой, чтобы генералов как мальчиков строить?

Мбонгандалака закипал. Он собирался сказать гаду Оруэллу, этому наглому самозванцу, все, что о нем думает, но… не смог… Петр, почувствовав жар гнева, исходящий от полицейского шефа, успокоил его простыми и мирными мысленными импульсами:

Все в порядке.

Учения.

Отработка.

Все получилось отлично.

Все довольны.

Все свободны.

— Сворачиваемся. На базу! — крикнул успокоенный генерал своим подчиненным, тоже не бог весть каким радостным от ночной тревоги. — Спасибо за доверие, мистер Оруэлл. Всегда рады помочь. Если что…

— Обращусь непременно, — заверил Петр, — и вам большое спасибо.

Когда полиция уехала, Петр велел еще раз прочесать ангар на предмет обнаружения хоть чего-нибудь.

Ничего. Пусто.

Перефразируя слова классика, печаль Петра была светла, печаль его была полна собственным бессилием.

В Храм возвращались под утро. Ехали молча. Каждый молчал — о своем. Кто-то, мысля оперативными категориями, думал: эх, надо было их брать еще на дороге! Кто-то размышлял о загадочном пятне, появившемся и исчезнувшем. Кто-то просто спал.

Петр прокручивал в памяти перемещения показанных тепло-визором фигурок по ангару. Приехали, вышли из машин, выволокли Нгамбу… Дальше что? А дальше никто не следил — не до этого. Бойцы были заняты подготовкой к штурму, Петр был занят координацией и контролем над бойцами… Все были, блин, заняты по горло, по уши, по макушку. Не уследили, козлы…

И все-таки справедливость взяла верх — поправился: не уследил, козел…

Когда вернулись в Храм, Петр приказал группе отдыхать, поблагодарил, велел помалкивать, а сам, не разоблачаясь из «трешки», пошел в компьютерный зал, где сидел давешний оператор.

— Запись наших действий, быстро, на экран.

Оператор кивнул, засопел, застучал клавишами. Большой монитор на стене ожил, явив взору Петра злосчастный ангар с машинами и диверсантами внутри. С разных сторон к ангару подбирались белые точки — отряд Петра. Внутри — то же самое пятно колышется и переливается.

— Что это? — Петр спросил в надежде, что более мощный, чем те, в «хаммерах», комп Службы безопасности Храма сообразит что к чему.

Комп не сообразил. На пятне мигал знак вопроса. Все предметы идентифицированы: вот машина, вот еще одна, вот люди, у них оружие. Один человек находится в неудовлетворительной форме — предположительно легкая черепно-мозговая травма. А про пятно комп ничего сказать не смог.

— Ладно, давай дальше.

Оператор включил запись, держа увеличение на таком уровне, чтобы было видно все и внутри ангара, и снаружи. Чем дальше Петр смотрел, тем шире становились его глаза.

В то время как бойцы занимали позиции у внешних стен ангара, внутри люди сгруппировались вокруг того самого пятна, и оно, вдруг увеличившись в размерах, поглотило стоящих, так что они перестали быть видны даже всевидящему спутнику. Будто дым заволок. Но через дым спутник увидел бы прекрасно. А здесь — серая шевелящаяся клякса, только выросшая вчетверо, и внутри ничего не углядеть… Командир отдает приказ, подчиненный ему личный состав активирует взрывчатку, которая эффектно выносит ворота ангара…

— Стоп! Отмотай назад! Покажи еще раз! — Петр подошел к экрану вплотную.

Увиденное не укладывалось в сознании.

Послушный оператор выполнил просьбу, показал ту же самую сцену снова, в замедленном темпе.

— Что же это такое? — прошептал Петр. В ту самую секунду, когда ворота ангара взорвались, синхронно со вспышкой приведенного в действие заряда снаружи, серое пятно внутри, мгновенно ставшее большим, исчезло. Вместе с находящимися в нем людьми. Пропало. Схлопнулось. Дематериализовалось. А отряд быстрого реагирования ворвался в пустой ангар. Петр смотрел этот отрывок еще и еще. Строил, походя, разные, порой даже удивляющие его самого своей фантастичностью гипотезы. Но ничего не помогало. Загадка не разгадывалась. Ангар. Взрыв. Серое пятно. Было — и нет его. Вместе с людьми. Черт знает что…

Однако следовало выспаться.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 4

КОНГО. КИНШАСА, 2159 год от Р.Х., месяц декабрь

(Окончание)

Три дня Мунту Ибоко буквально-таки доставал Петра. Звонил, приезжал, вызывал в президентский дворец, как-то совсем осиротевший без своего хозяина. Дурацкие вопросы задавал, иной раз плакал, часто ругался на странном, неизвестном Петру диалекте, сберегаемом в памяти, видимо, только для ругани. Мистер Оруэлл в ответ молчал. Или отгораживался от эмоциональных атак Мунту общими, ничего не проясняющими фразами.

На четвертый день Оруэлл-Петр не выдержал — сдался.

— Ты мне можешь толком объяснить, что там произошло, — в тысячный уже раз, трагично заламывая руки, спросил Мунту.

— Могу, — неожиданно ответил несговорчивый доселе Оруэлл. И впрямь неожиданно. Мунту даже застыл, как стоял — в театральной позе с воздетыми горе руками и крайним удивлением на черном лице. На котором, несмотря на черноту, были отчетливо видны синяки под глазами — от недосыпа.

— Можешь? — Мунту явно боялся услышать, что слух подвел, что «большой белый друг» пошутил, что, как говорится, музыкой навеяло.

— Да, могу, могу, — уже раздраженно отвечал Петр, которому весь этот провинциальный театр весьма надоел. Хочет знать правду — пусть знает. Он изо всех сил пытался оградить приятеля — а точнее, приятеля приятеля, — от головоломных размышлений о фантастическом пятне, но раз тот хочет… можно и показать ему пись, пусть сам думает — что к чему. — Для этого, Мунту, придется ехать в Храм.

— А чего же ты все это время молчал? Почему отнекивался? — тарахтел Мунту по дороге — Петр специально повез его в Храм, чтобы не пересылать по ненадежным каналам засекреченную им же запись штурма ангара.

Смотрели не в компьютерном зале, а в кабинете Петра — вместе с Иешуа и Иоанном. Эти двое запись уже видели — Иоанн тогда в очередной раз подивился технике двадцать второго века и развел руками: мол, никаких версий, а Иешуа потер щетину на подбородке, ухмыльнулся загадочно и сказал, что попробует подумать над этим. Пусть думает. Петр не торопил Машиаха с предположениями: когда сочтет нужным — поделится.

Петр практически не глядел на экран: все записанное знал наизусть. Закрыть глаза — и вся пленка пробежит перед мысленн взором.

Ангар. Вид сверху. Белые точки вокруг — бойцы.

Пятно. Взрыв. Ворота падают.

Команда вламывается в пустое помещение.

Конец фильма…

— Еще раз, — попросил Мунту.

Пожалуйста. Сколько угодно.

Посмотрели еще трижды. Ситуация яснее не стала. Мунту, как и предполагал Петр, загрузился и замолчал. Он понимал, что запускать сейчас шквал вопросов не имеет смысла — если бы на них были ответы, хотя бы не на все, хотя бы на полшквальчика, — то с ним, естественно, поделились бы. Секретничать в такой ситуации ни к чему: Нгамба одинаково нужен всем — и Мунту, и Оруэллу, и народу Конго, который ничего пока не знает о последних событиях в жизни своего любимого президента. Ох, не исключено — о самых последних…

Так и молчали вчетвером, глядя на экран, где — приторможенные кнопкой «пауза» — застыли в растерянных позах готовые стрелять и убивать бойцы Оруэлла.

— Я поеду. Спасибо. — Мунту поднялся со стула. — Свяжемся вечером, о'кей?

— О'кей, — кивнул Петр.

— Кифа, помнишь, еще в Галилее я показывал фокус с рукой? — спросил Иешуа, когда за Мунту закрылась дверь.

— С какой рукой? — не понял Петр.

— Я помню, — встрял Иоанн, — ты отвел руку в сторону, а она растворилась в воздухе. Ты про это?

— Именно. Я показывал, как легко при желании проникнуть в параллельное пространство. Потом мой эксперимент, даже не ведая о том, успешно повторил мистер Ханоцри, вы об этом знаете. Слишком даже успешно…

— То есть, ты думаешь… — Петр догадался, к чему клонит Машиах.

— Думаю. Более того: уверен и других объяснений не нахожу. Сам посуди: то, что мы видели, более всего похоже на переход в чужой мир, в такое же параллельное пространство. Или не в такое — в иное. Могу полагать, что число их также определяется термином «бесконечность», как и все, сотворенное Всевышним. Только вот дым дул серый… Его назначение непонятно. Камуфлированное прикрытие пятна?.. Побочный эффект?.. Неясно. Но это частность. Суть, как мне кажется, именно такова: Нгамбу упрятали именно в чужой мир. Кто-то, кто освоил этот переход.

— Но кому нужен Нгамба в чужом мире? — парировал Петр. — Он не президент России или Америки, он всего лишь царек маленькой страны.

— В которой есть еще одна маленькая страна, — добавил Иоанн.

— Вот именно! — Иешуа поднял указующий перст. — Это все неспроста. Им нужен был именно Нгамба. Можно было с легкостью упереть премьер-министра соседней Республики Чад, и этого никто бы не заметил. А Нгамба — фигура значимая не только для Африки, но и для христианского мира. Президент-герой, президент-альтруист и филантроп, приютивший у себя в державе такую странную и хлопотную формацию, как Храм. Плюс к тому же для державы бесполезную.

— В то же время надо отдать должное нападавшим, — стал рассуждать вслух Петр, — никого не убили, стреляли метко, профессионально. Только ранения, и то не тяжелые. Да и Нгамбу: если бы его хотели убить, то сделали бы это на месте.

— Значит, он живой, — резюмировал Иоанн.

— Может, и значит, да толку от этого мало, — Иешуа качал Головой, — где он — неизвестно. Вернется ли — тоже неведомо. Так что пока он мертв…

— Ну, ты и чернушник, брат! — подивился Петр. — Вот уж не замечал за тобой такого.

— Станешь тут… — буркнул Иешуа.

— А это пятно не появлялось больше? — спросил Иоанн Петра.

— Нет. Мы следим постоянно за тем местом — никаких анодных явлений.

— Почти наверняка не появится. — Иешуа включил запись штурма по новой. — В том же самом месте не появится. Где-нибудь еще — может. Но не в ангаре. Можно даже не следить. Его движение не спонтанно, а управляемо. Я считаю, что это пятно — не что иное, как переход из «отсюда» «туда». В параллельное пространство. Типа того дерева у Ханоцри. Да вы и сами так думаете, вариантов нет. Только его переход — фиксированный, а пятно, по-видимому, можно перемещать из одного места в другое. Этакая переносная дыра.

Переносная дыра. Хорошо сказано. Термин, утвержденный Мессией, заключил беседу. Из кабинета мистера Оруэлла все разошлись по делам — Иешуа к прихожанам, которые терпеливо ждали приема в доме-оранжерее, Иоанн — в гараж, где он обучался премудростям управления «хаммером», а сам мистер Оруэлл выдвинулся в спортзал — потягать штангу с гантелями, отвлечься от непонятностей, роившихся в его голове в последнее время что-то особенно активно.

Прошло еще три дня без Нгамбы.

Мунту Ибоко, видимо, осознав всю бессмысленность активных приставаний к мистеру Оруэллу, подуспокоился, стал звонить пореже. Для народонаселения Конго, привыкшего к ярким публичным акциям, довольно часто устраиваемым Нгамбой, — их президент уехал в командировку: рабочие визиты в страны Европы, встречи-проводы, митинги-речи. По местной телесети крутили мастеровито смонтированные ролики: вот Нгамба в Париже, возле древней, но все еще удивительно новой башни, вот он же, но в Лондоне, ручкается с королем, и так далее. Такие меры могли еще действовать некое обозримое время, но очень скоро найдутся какие-нибудь особо въедливые персонажи, которые заподозрят неладное. А от подозрения до народного бунта — один шаг: компьютерная сеть проведена в каждую хижину, и проконтролировать информацию нет никакой возможности. Те же, кто был посвящен в тайну отсутствия Нгамбы, тоже знали лишь то, что им позволил знать Мунту, — президент болен. Очень болен. У него некое пикантное заболевание по мужской части, и он не выходит из своих покоев, отдыхает и реабилитируется. Вскоре встанет на ноги и вновь будет работать на ниве управления страной, к вящей радости простых конголезцев. И особенно конголезок.

Петр смотрел по тслику очередной репортаж о визите Нгамбы, на сей раз в Москву, и грустно улыбался. Анимированный компьютером Нгамба гулял в сопровождении непременной свиты по Красной площади, вертел головой, смеялся, пел, танцевал, в общем — всячески радовался жизни. Умельцы с телестудии даже примонтировали к делегации Мунту — куда же президент без своего непременного сопровождающего?

— Дурят народ! Ох ду-урят! — Петр, следуя дурной привычке, комментировал события вслух, оставаясь наедине с самим собой. В ухе заскрежетал переговорник.

— Мистер Оруэлл, вы не заняты? — Дежурный вызвал Петра по имени — на территории Храма обходились без кодовых позывных.

— Почти нет. А что?

— У нас тут кое-что любопытное. Вы не могли бы подойти? Петр мог: «кое-что любопытное» на птичьем языке охраны означало нечто, требующее непременного присутствия начальника.

Благо идти было недалеко.

— Ну что у них там еще? — спросил Петр, входя в аппаратную.

— Вот. — Дежурный ткнул пальцем в экран, показывая подошедшему начальнику, ради чего, собственно, подчиненные рискнули его обеспокоить.

— И что это? — Петр глядел на картинку, идущую с одной из камер внешнего наблюдения.

На поляне перед одними из вспомогательных ворот периметра Храма бегал старый седой негр. И не только бегал, а еще и прыгал, нервически дергался, корчил морщинистое лицо и что-то выкрикивал. Одет он был в грязные, бывшие когда-то белыми штаны и простую холщовую рубаху. Нормальный местный псих, каких тут водится во множестве. Такие персонажи частенько появляются возле внешнего периметра и, потрясая кулаками, поносят Храм и всех, кто внутри, последними словами. А спектр ругательств в местных наречиях необычайно широк.

— Ну и что за дела? Вы такое первый раз видите, что ли? — Петр не понимал, зачем его дернули. — Эти полудурки всегда так бесятся, Когда требуют на разборки мистера Иешуа. Что нового-то?

— В том-то и дело, мистер Оруэлл, что он зовет не мистера Иешуа, вкрадчиво произнес оператор, — он зовет вас.

— Меня? Ну-ка, включи звук.

Нажатие кнопки — и зал наполнили малоцензурные выражения, издаваемые негром:

— …руэлл! Оруэлл, твою мать, я знаю, ты меня слышишь! Пусти меня внутрь! Оруэлл, черт возьми, открывай!

Все это сопровождалось энергичными пинками в ворота.

Стало весьма интересно.

Петр кивнул двум тусовавшимся в зале бойцам:

— Пойдемте-ка, познакомимся с ним.

Пока Петр с сопровождающими дошел от компьютерного зала до ворот, ненормальный чернокожий старик, видно устав, отошел в тенек и привалился к дереву. Он тяжко дышал — в таком возрасте долгие прыжки и ужимки сильно утомляют.

Петр и двое бойцов только успели выйти за ворота, как дед, ожив, бросился к ним не разбирая дороги. Споткнулся, упал, пропахал носом землю, вскочил, опять побежал. Аккурат в обьятья охраны. Держа извивающегося негра за руки, бойцы подвели, а вернее, подтащили его к Петру — на безопасное расстояние. Тот вопил:

— Отпустите, скоты! Вы не понимаете, с кем имеете дело! Отпустите, а то пожалеете!

— И с кем же мы имеем дело? — спокойно спросил Петр, вглядываясь в чем-то неуловимо знакомое лицо старика.

— Оруэлл, балда, ты не узнаешь меня?

— Нет, мистер… не знаю, как вас зовут… не узнаю. А что — должен?

— Должен!

— Ну, намекните. — Петр слегка потешался над странным стариком, одновременно силясь вспомнить: где же он его мог видеть?

Не всякий простолюдин в местной саванне вообще знает, кто такой мистер Оруэлл, чтобы вот так запросто, да еще и с угрозами называть его по имени.

— И намекну! — истерично взвизгнул негр.

— Не откажите в любезности. — Петр был терпелив, потому что заинтересован.

— Оруэлл, ты так и не попробовал то вино, что я тебе подарил? Улыбка мгновенно исчезла с лица Петра.

— Отпустите его, — приказал.

— Но как же… — возразили было бойцы.

— Я сказал: отпустите!

Старик выбрался из ослабшей хватки охранников и решительно подошел к Петру.

— Теперь ты все понял? — спросил.

— Теперь я куда больше не понимаю, — тихо ответил Петр, — пойдемте внутрь, вам надо переодеться, отдохнуть…

— И пожрать!

— Да, конечно. И рассказать…

— Уж расскажу, не сомневайся!

Фраза Иешуа, встретившегося им по пути к офису, окончательно добила Петра:

— А, мистер Нгамба! Как ваше самочувствие? Отрадно видеть вас снова!

Старик проворчал в ответ что-то неразборчивое, но вежливое: на Иешуа он никогда не рисковал повышать голос.

«Иешуа! Как ты его узнал?»

«Не знаю. Узнал, и все. А ты не смог?»

«Не смог. Пока он не дал понять, кто он».

«Бывает…» — Равнодушие, граничащее с невежливостью: все-таки пропадал человек, да и не чужой им.

Но Иешуа, чуждый сантиментам (нашелся «не чужой» — вот и ладно, чего зря ликовать…), пошел по своим делам, по-прежнему демонстрируя полную незаинтересованность в судьбе Нгамбы и его наверняка леденящих душу рассказах. Ему были неинтересны чужие чудеса.

Поев и приняв душ, Нгамба явился к сгорающему от нетерпения Петру. Посвежевший и успокоившийся, он уселся в кресло, взял толстую сигару, произвел над ней полагающиеся экзекуции, затянулся, закашлялся, спросил:

— С чего начать?

Черт, как непривычно видеть Нгамбу в этом странном старческом обличье. Или это не он? Но вопрос про вино… Да и Иешуа — не может же он ошибаться…

— Мистер Нгамба, что с вами случилось? — Петр и раньше называл его на «вы», несмотря на постоянные «тыканья» в ответ, а теперь, когда тот в облике старца…

— Я постарел, Джозеф! Постарел, твою мать! — Нгамба отвернулся, явно пряча наворачивающиеся слезы. — Чертов дым… прямо в глаза…

— О'кей, давайте по порядку. — Петр справедливо решил, что эмоциями ничего не решить, сели говорить — надо говорить. — Мы знаем, что вас похитили, знаем как. Мы выехали почти сразу после того, как террористы вместе с вами покинули дворец. Мы проследили вас до самого ангара, а дальше, вот… не успели. Что о было, мистер Нгамба?

— Очень плохо, что не успели! Они меня долбанули по затылку прикладом, я очнулся в машине. Заехали в какой-то ангар, меня выгрузили, а потом… Этот дым… Нет, даже не дым, а масса какая-то. Будто окунаешься в воду, но можешь там дышать. Очень неприятно, холодно, влажно… Ты знаешь, Джо, я читал фантастику, знаю про всякие эти иные миры, параллельные. Видел по сети, как мистер Иешуа детишек вытащил из одного из таких… Но самому там оказаться даже не думал. Это премерзейшее состояние, Джо. Они скрутили меня, и на нас наволокло эту серую штуку. Сначала ничего не было видно, но когда дым рассеялся, то мы оказались уже не в ангаре, а на какой-то… ну, будто стройплощадка заброшенная. Знаешь, плиты всякие, арматура, пластик ломаный. И, главное, они засуетились так, заторопились, один сказал мне: если уйдешь далеко отсюда, мы тебя, говорит, не найдем. В твоих интересах, говорит, тут оставаться. И поныряли все в это чертово облако. А я один остался. Там все серое, противное, в воздухе водяной туман… Неуютно. Сесть даже не на что. Затылок еще болит. А я же в трусах одних! Замерзать начал! Но не это самое страшное, Джо. Другое. Скажи мне, ты когда впервые заметил, что стареешь?

Нгамба задал неприятный вопрос. Хуже всего, что Петр сам себе не мог на него ответить. Сколько ни старался, никак не мог точно уловить в памяти тот момент, когда сказал себе впервые: стареешь, Петр.

— Ну-у… давно. — Петр решил ответить неопределенно.

— А как ты заметил? — Нгамба сделал страшные глаза и акцент на слове «как».

— Рассеянность, забывчивость, мнительность… Жизнь подсказала. Но, полагаю, кроме меня, это никто пока не заметил. И не отметил…

— А каково тебе было бы наблюдать, как на твоей коже появляются морщины? Как тебе понравились бы выпадающие зубы? Седеющие волосы? А? Джо, скажи, понравилось бы? Выдержал бя такое? Это тебе не забывчивость, про которую тем более легко забыть…

— Нгамба, я не понимаю… — Петр даже не добавил обязательное «мистер».

— Они оставили мне зеркало, Джо! — Нгамба не удержал слезу и не постеснялся дрогнувшего голоса. — Ты понимаешь, зеркало! Чтобы я не заскучал ненароком! Чтобы развлекался, глядя, как у меня образуются морщины и сдувается тело! Джо, я старел на собственных глазах. У меня заболело сердце, печень… что только не заболело! Джо, я прожил полжизни за пару часов!

Петр хотел задать вопрос, но счел его бестактным и смолчал. Вопрос простой и короткий — почему? И еще: как? Каков механизм всего этого?

На неэаданный Нгамбе вопрос ответил Иешуа:

«Там, где он был, время идет слишком быстро. Надеюсь, ты не возражаешь, что я слушаю вашу беседу?»

В мозгу Петра встала четкая картина: Иешуа сидит с закрытыми глазами на скамейке в скверике и слушает.

«Уже не возражаю. И не возражал. А что бы тебе не присоединиться к нам?»

«При мне он не станет откровенничать. В меня он верит, а тебе доверяет. Я Мессия, а ты друг. Это разные вещи».

«А как, интересно, время может идти быстрее, чем надо? Я немало работал со временем, но такого не слыхал…»

«В этих… мирах, Петр, все может быть не так, как мы привыкли. Тогда, у Ханоцри, я тоже видел немало необычного».

Во время мысленной беседы Петра и Иешуа Нгамба нервно курил. Молчал, собирался с мыслями. Внутренне радовался, наверное, что собеседник не терзает глупыми вопросами.

«Они наказали его очень жестоко, Петр. Он увидел свою старость».

«Но зачем? И кто — они? Кому он перешел дорогу?»

«Он — может, и никому…»

«А я… Ты об мне? Иешуа!»

Иешуа не отвечал.

Зато заговорил Нгамба:

— Джо, вот о чем я тебя хотел спросить… Кто такой Дэние?

Не очень далекий Иешуа, и вправду сидящий на скамейке, открыл глаза и, глядя в никуда, покачал головой — так, будто услышал что-то, с чем согласен, о чем догадывался.

Но Петр этого не видел. Петр, исчерпавший лимит удивления на этот день, неожиданно обнаружил скрытые резервы. Удивления было еще много.

— Кто? Дэнис? Но почему вы спрашиваете?..

— Эти мерзавцы скоро вернулись. Опять было облако, опять прикладом по башке. Но того времени, что я там провел, оказалось достаточно, чтобы превратиться в чучело, которое ты видишь перед собой. Джо, ты помнишь, каким я был? Я мог дать тигру кулаком по морде, и он падал без сознания. Я доводил до изнеможения по десятку баб за ночь. Я мог выпить… Джо, ты помнишь, как я умел пить! Я больше не смогу ничего этого сделать. Я старик, Джо, дряхлый, никчемный старик… Что они со мной сотворили? За что?

Нгамба зарыдал. По-настоящему — громко и влажно.

— Почему вы спросили про Дэниса? Нгамба!

Петр был бестактно настойчив, словно не видел, что Нгамба не может ему ответить. Он мог только всхлипывать и выть. В вое различались слова «почему» и «зачем».

— Успокойтесь, Нгамба! Выпейте, это вам поможет, будет легче. — Петр протягивал Нгамбе таблетки успокоительного, извлеченные из аптечки, которые имеются в каждом помещении в Храме. — Вот вода, выпейте.

Нгамба ухватил предложенный стакан, опрокинул таблетки в рот. Лекарство начало действовать мгновенно — старик перестал дрожать, плач унялся, осталось только вытереть слезы.

— Про Дэниса, — напомнил Петр. Но Нгамба пел о своем:

— Они выкинули меня за сто километров отсюда. Голым и уставшим. Саванна. Ни воды, ни еды. Я нашел деревеньку, там оказались добрые люди. Не стали задавать никаких дурацких вопросов, будто им каждый день приходится подбирать голых стариков, свалившихся с неба… — Нгамба даже хихикнул — это было хорошим знаком: успокаивается. — Покормили, дали одежду, позволили пожить пару дней. Ты знаешь, что я там видел, Джо? Я там видел себя по телесети. Я гулял по Парижу с какой-то делегацией… Странно все это… Какой сейчас день? Сколько меня не было?

— Неделю, — спокойно ответил Петр.

Он уже понял, что с морщинами и сединой Нгамба обрел еще и естественные старческие загибы — слушать только себя, не обращать внимания на вопросы собеседника.

— Да-а… А потом я попросил отвезти меня в Храм. Они очень удивились, но помогли и в этом. И вот я здесь. Да-а…

— Нгамба! — в полный голос.

— Что?

Полдела: внимание привлечено.

— Вы сказали что-то про Дэниса.

— Сказал?

Блин, у него что, еще и склероз, что ли?

— Вы спросили: кто такой Дэнис?

— Точно! Так кто он такой?

— А откуда вам известно это имя?

— Эти сволочи напоследок попросили меня передать тебе привет от Дэниса. Вот, передаю.

— Спасибо.

Привет от Дэниса сидел перед Петром в кресле и разглядывал почти докуренную сигару. Затягивался, пыхал, пускал колечки. Изображал из себя старика-маразматика. Все-таки больше изображал, понимал теперь Петр, чем был таковым на самом деле. В глазах его по-прежнему горел огонек чистого и цепкого разума — тело может постареть быстро, но душа — нет.

— Знаешь, — произнес Нгамба после паузы, — мне, в сущности, наплевать, кто такой этот Дэнис. Я понимаю, что оказался простым заложником в какой-то непонятной мне игре. В игре, в которой, по-видимому, на одной стороне играешь ты и, может быть, Иешуа. А на другой, наверное, этот Дэнис. Он или его люди использовали меня как пугало, чтобы показать тебе, на что они способны. Ждут от тебя ответных шагов. Это похоже даже не на игру — в игре есть правила, — а на войну, где правил нет. На войне можно все. Самый крепкий боец выдержит любые пытки, любую боль, но как только начнут страдать его близкие, он тут же сдастся. И расскажет все. Только бы не мучили его родственников и друзей. Это запрещенный прием, но он действенен. Кто-то, кто играет против тебя, только что провел этот прием. Этот кто-то, может тот самый Дэнис, знает, что я считаю тебя своим другом. И Думаю, что ты тоже считаешь меня таковым, хотя и называешь на «вы». Он испоганил мне жизнь. Но тут уже ничего не попишешь — Данность. Помнишь, я спрашивал тебя про машину времени?

Нет, склероза у него не наблюдалось.

— Помню.

— Теперь я знаю, какое у нее имя. Дэнис — ее имя. Дэнис!.. Знаешь, Джо, я хочу лишь одного. Хочу знать, что я страдал не зря. Отомсти им за меня. И победи в этой игре-войне. Покажи, что нельзя так просто, безнаказанно, отнимать у человека жизнь. Я пострадал за тебя, я вправе просить тебя об этом. Сломай эту машину по имени Дэнис, к такой-то матери! Хорошо?

Что тут ответишь?

— Хорошо. — Петру нелегко далось это простое слово.

— Вот и хорошо, — скаламбурил Нгамба. — Ну что, засиделся я у тебя, Джо, не следует пренебрегать гостеприимством. Твои орлы отвезут меня во Дворец?

— Да, конечно, Нгамба, о чем речь. Вот только ваша внешность…

— Думаешь, не узнают? Никуда не денутся, узнают. Мунту — этот точно узнает. А потом пластику сделаем, морщинки разгладим, волосы покрасим, и все Нгамба как был, так и остался, разве что похудел, а это пошло ему только на пользу. Все просто. Нгамба сказал!

Петр улыбнулся:

— Могу подкинуть координаты одного весьма неплохого пластического хирурга… — Поправился: — Сравнительно неплохого. Правда, он живет и работает в Барселоне, но у него есть одно неоспоримое достоинство — он молчаливый.

— Отлично! Вечерком пришлешь адресок и телефончик, может, завтра и полечу к нему.

Садясь в «хаммер», Нгамба чуть задержался, посмотрел хитро, спросил:

— Так ты вино попробовал или нет?

Петр виновато потупился.

— Ладно, прощаю. Но чтоб, когда вернусь…

Петр развел руками — мол: без базара!

Глядя вслед машине, увозящей Нгамбу, Петр думал о том, что теперь-то президента станут охранять как зеницу ока, а не по-дилетантски, как раньше. Хотя чего уж там! Если людям Дэниса понадобится выкрасть его еще раз, они это сделают, и сделают не хуже, чем в первый раз. Без сомнения. Но Нгамба уже вряд ли кому будет нужен, кроме своего народа да страдальца Мунту, который тоже, впрочем, является народом. Нет, Нгамба свою партию в этой игре отыграл. Незавидная получилась партийка, прямо скажем, но что поделать… Теперь должны вступить другие игроки. По идее, настал черед Петра становиться украденным, но Петр «красться» не хотел, напротив, он уже сам горячо жаждал увидеть Дэниса и крепко с ним поговорить… Только вот мистер Оруэлл лично с каким-то Дэнисом не знаком и легальных поводов искать такой встречи не имеет…

Вино! — вспомнил Петр.

И действительно, прекрасный метод расслабиться, отключиться хотя бы на время от суеты последних дней, от тяжких дум — посидеть наедине с бутылкой обещающего быть хорошим вина. Зашагал в сторону административного корпуса, предвкушая ожидающие его «винофильческие» радости: сдержанный хлопок пробки, наслаждение запахом букета, тяжесть бокала в руке, блаженное послевкусие…

Не дали.

Поперек газона, прямо по траве к нему бежал Латынин — помощник, бывший капитан, совершенно незаменимый человек, находящийся в курсе почти всего, что знал мистер Оруэлл касательно Службы безопасности Храма. Петр обезвоженным нутром понял, что вино его сегодня не дождется — нюх на плохие новости, по крайней мере, подсказывал именно это.

— Мистер Оруэлл! То пятно… — Латынин запыхался.

— Пятно? Что пятно? — Вино точно подождет. — Оно… возле ворот!

Без команды «бегом!», синхронно — выучка! — Латынин и мистер Оруэлл метнулись к воротам, где уже стояла, ожидая приказаний, группа быстрого реагирования и куда сбегались свободные от дежурств охранники.

Выстроившись на отражение любой атаки, открыли ворота. Туманное облачко сизого непрозрачного дыма медленно колыхалось, касаясь земли в десятке метров от людей. На расстоянии определить фактуру и плотность вещества не представлялось возможным — это не было похоже ни на что. Бойцы стояли Молча, гадая каждый свое.

Есть только один метод узнать…

Петр, решительно раздвигая стоящих плечо к плечу бойцов, Двинулся к дымчатой загадке.

— Мистер Оруэлл! Вы куда? — Субординация не позволила охранникам ухватить и остановить босса, а когда таки решились, он был уже на расстоянии шага от серого сгустка.

От того веяло холодом — это все, что Петр-человек мог сказать о своих ощущениях. Чувства Петра-паранорма в растерянности молчали.

Один шаг. Позади остается странно оборвавшийся окрик:

— Мистер Ор…

И сразу же другой, до дрожи знакомый голос, спокойно:

— Мастер Петр! Знаешь, а я рад тебя видеть!

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 5

КОНГО. КИНШАСА; ФРАНЦИЯ. ДОВИЛЬ, 2159 год от Р.Х., месяц декабрь

Черно-серое небо стало еще более черным и, казалось, опустилось ниже ближе к черно-серой земле. Или не земле?.. Петр не мог назвать то, на чем они сидели, землею: все-таки понятие это обязательно ассоциировалось с маленькой голубой планеткой, вращающейся вокруг тоже маленькой раскаленной звездочки по имени Солнце. А здесь ни намека на солнце — пусть даже со строчной буквы! — не обнаруживалось. Свет — и он какой-то серый — вырывался из-за далекого горизонта и тускнел, удаляясь к зениту, как будто Петр, его визави и всё кругом находилось на огромной и плоской крышке некоего абажура, а тусклые электрические лампочки были кем-то ввинчены под ним. Кем ввинчены? Богом?.. Нет ответа, нет и не будет. И тот черный, словно расплавленный и опять застывший камень — или все же стекло? — который, собственно, и являлся поверхностью абажура, не походил ни на что земное. Там, где Ханоцри прятал детей, — как рассказывали и Иешуа, и Мари, — там все было понятнее и привычнее глазу: почва, трава, здания, небо, ветер. Ну, может, тоже не совсем Земля, Не родная, обжитая, исхоженная и излетанная, но вполне легко представить себе ее неким вариантом привычного мира в иных пространственно-временных координатах. И бедняга Нгамба тоже Не слишком удивлялся тому, что увидел позади пятна. Что увидел, о увидел? Своего рода действительность. Трудно воспринимаемую, но реальность. Параллельный мир. Здесь, но — не здесь.

А это — вообще не здесь. Ничего параллельного!..

Или у Петра не хватало — вот ведь вдруг! — умения признать Реальным фантастическое?..

Да, кстати — о Нгамбе!

— Это что же, Дэнис, — озабоченно спросил ен, — мы с вами тоже постареем? Как Нгамба?

Как будто он и не удивился, встретив именно бывшего босса в ином мире, в ином измерении, как будто он только и ждал его, прямо-таки рвался на встречу, чтобы задать единственный мучивший его вопрос. И задал.

Дэнис, комфортно устроившийся на стеклянно-каменной поверхности полулежа, опершись на нее локтем, а ладонь подложив под голову — ну прямо как на травке где-нибудь под Довилем, засмеялся в ответ:

— Я себе не враг, Мастер. В этом мире время идет с той же скоростью, как и в нашем родимом. Если как и отличается, то минимально. Здоровью не вредно, я своим спецам верю.

— Значит, есть спецы и по иным мирам? — спросил Петр, усаживаясь на «абажур» по-турецки или, если угодно, по-йоговски — скрестив ноги кренделем.

— Всякие есть, — уклончиво сказал Дэнис. — А какие тебе нужны?

— Такие, чтобы вернули Нгамбу в прежнее состояние.

— Омолодили, что ли? — хохотнул Дэнис. — Такие, дорогой Мастер, мною пока не придуманы. За полной ненадобностью. Состарюсь, стану слабым и вздорным старикашкой — придумаю. А Нгамба… Да не стал бы я его омолаживать: во-первых, мужик противный, склочный, а во-вторых, тебе — урок. Впредь не будешь работать против Службы, которая, между прочим, сделала из тебя человека.

— Человека из меня сделали мама и папа. А против Службы я не работаю. Что мне до нее? Было и сплыло. Считайте меня, Дэнис, уволенным по собственному желанию.

— От нас по собственному желанию не уходят, Петр, и ты это знаешь отлично. От нас по собственному желанию выносят, фигурально выражаясь, вперед ногами. Но такой финал вряд ли тебя устроит. Как и меня, впрочем.

— Вас-то почему?

— Потому что — при всем уважении к твоим маме и папе — именно я считаю себя автором произведения под названием «Мастер Службы Времени». Именно в Службе твои способности развились до степени, которая позволила тебе стать одним из силь нейших. Не самым сильным, нет, но одним из. Именно Служба дала тебе возможность и право заниматься делом, которое ты любишь… или любил, по крайней мере… более всего в жизни. Это не только мое мнение — это и моя информацияо тебе.

— «Колпак» Дэниса?

— Да как ни назови!.. Плохим бы я был шефом самой могущественной и самой таинственной в современном мире структуры, если б не знал всего о тех, кто суть ее руки. Или, точнее, щупальца. Подчеркиваю: всего! С кем спишь, что ешь, о чем думаешь, что видишь во сне, что запланировал на завтра или на будущий год, в чем и как решил навредить мне…

— Лично вам?

— Я, милый дружок, эту Службу с пеленок растил, холил, формировал. Я-ее папа и мама, если воспользоваться твоими терминами. Иначе: Служба — это я.

— Был во Франции в семнадцатом веке такой император — Людовик Четырнадцатый…

— Государство — это я? Слыхал, знаю. Милый был император, куртуазный, что и говорить, но ведь неудачник, как и большинство из них. Как и Наполеон, кстати, который тоже не сумел просчитать все возможные варианты судьбы…

— Как и вы, Дэнис, как и вы. Службы-то вашей больше нет и уже не будет. Рожайте другого ребеночка, готовьте ему пеленки, погремушки, соски. Вырастет на старости лет стакан воды подаст. Надейтесь.

— А вот тут ты ошибаешься. Мастер. Воду я не пью, предпочитаю вино. Это нас роднит с твоим Нгамбой. А Служба жива и помирать не собирается, не дождешься. Ну, может, с понятием «время» стало напряженно, но во всем остальном…

— В чем остальном? Что вы имеете в виду?

— Ага, заело!.. Время, Мастер, в нашей работе было, конечно, главным, но, поверь, не самым интересным. Возможность передвигаться по нему я считал только инструментом для достижения иных целей. А вот цели эти нигде не объявлены, они-то — самая главная тайна Службы. Заметь: просто Службы — безо всяких добaвлeний.

— И кому же я служил, а, Дэнис? И кому вы служите?

— Хороший вопрос, наконец-то А то все по верхам да обочинам… Ты служил мне и только мне. Все твои броски были шагами по лестнице, ведущей, вопреки расхожей поговорке, именно вверх.

Как, впрочем, и броски других Мастеров… А я никому не служил Петр. Разве что одной простенькой идейке: сделать наш поганый мирок почище да поуютнее.

— Мессия Дэнис? Новое имя в истории религии… Ваша идейка ничем не отличается от таких же, но вынашиваемых всеми ветхозаветными пророками. Да и наш с вами новозаветный — не в стороне…

— Иешуа?.. Согласен. Он тоже. И остальные в одну дуду дудели, верно. Но средства. Мастер, у нас разные. Со всеми. Кроме, может, нашего с тобой новозаветного.

— Ну, так пообщайтесь с ним. Зачем все эти страшилки: шпионы, взрывы, наезды на Храм, переходы в параллельные пространства?.. Купили бы себе путевочку в страну Храм, приехали бы, сели и побеседовали с Мессией. Он это любит, он добрый, не обидит. Даже вас.

— Мне с ним беседовать. Мастер, как-то не хочется. Не спец я по душеспасительным беседам. У меня, как у помянутого мной Наполеона, все примитивно просто: упал — отжался. Шаг в сторону — побег… Мне нужно, чтоб он работал на меня. Как ты.

— Я на вас не работаю. Заметили?.. Заметили, заметили, иначе не стали бы устраивать фейерверки, чтобы выманить меня из берлоги. Да вы точно и не знали небось, здесь я или остался вместо Иешуа в первом веке. Апостол Петр, глава первохристианской общины, — это ведь про меня, Дэнис. Читали?.. А Иешуа ни на кого не работает, уж так он устроен. В том числе и вами со мной устроен. Матрица. Такая своенравная хреновина!.. Не забыли?

— О матрице?.. Что ты знаешь о ней, Мастер? Ты думаешь, она была придумана неким Умником — есть такой у меня в команде и был всегда, действительно Умник, с большой буквы Умник, — так вот, придумана и использована в формировании Иисуса Христа из двенадцатилетнего сына назаретского плотника, так?.. А потом информация о ее существовании была стерта из памяти всех знавших, кроме того же Умника, меня и тебя, так?.. Ну, думай, думай, я тебе не помеха…

Темнело катастрофически скоро. Казалось, лампы под «абажуром» гасли одна за другой, и серый свет, вырывавшийся из-за идеально круглой — с Петром и Дэнисом в центре — поверхности видимого мира, пропадал целыми секторами. Петр уж и Дэниса еле видел.

— Однако пора мотать отсюда, — сказал Дэнис озабоченно. — Ночью здесь делать нечего, темно, как у твоего Нгамбы в заднице, так что вставай, не рассиживайся. Минуты три осталось…

Тяжко кряхтя, поднялся. И Петр встал. Откуда-то выплыла давешняя сине-серая масса — дверь домой.

— А почему вы меня сюда выманили? — спросил Петр. — На Земле мы б не торопились…

— Кто тебе сказал, что это не Земля? — удивился Дэнис. — Я, например, не знаю точно. Может — Земля, может — какая-нибудь дохлая планетка в гамма Кассиопеи или альфа Эридана. Хрен его знает!.. Главное, здесь абсолютно невозможно поставить прослушку, проверено. Так что считай, мы с тобой беседовали в спецблоке.

— И у меня в Храме есть спецблок. Можно было там. И у вас в Довиле, знаю…

— Любой спецблок в принципе пробиваем. При большом желании. А здесь желай не желай…

— Вы что, своим не доверяете?

— А то ты не знал?.. Я, Мастер, даже себе иной раз не доверяю. Заявил и исчез в пятне. Точнее — просто во тьме, поскольку никакого пятна уже видно не было. Петр шагнул следом, очень желая не промахнуться.

А паника в охранных структурах Храма развивалась по экспоненте: вперед и выше. Еще бы: исчез начальник Службы безопасности, всесильный мистер Оруэлл, единственно могущий карать и миловать подданных страны — всех, за исключением, естественно, мистера Иешуа. Исчез одномоментно и напрочь, и вот уже тридцать шесть минут даже и следа его не наличествовало в пределах компетенции охраны.

Мучаясь и колеблясь, сообщили о том только мистеру Иоанну и мистеру Латынину. Мистеру Иоанну — потому что самый близкий друг мистера Оруэлла, а мистеру Латынину — потому что тот был правой рукой Оруэлла и только-только — ну прямо к Моменту! — вернулся из поездки на Ближний Восток, где вел пе-Реговоры о поставках дополнительных средств вооружения. Делалось это втайне от мистера Иешуа, поскольку тот — как не раз едупреждал мистер Оруэлл — терпеть не мог разговоров обо ем стреляющем, подслушивающем и подсматривающем. Он вообще в последнее время — как многие замечали — стал каким-то эадумчивым, расстроенным, даже мрачноватым на вид, что видно было даже прихожанам — постоянным и временным жителям страны Храм, поэтому его и не стали информировать об исчезновении мистера Оруэлла. С этим решением согласился в мистер Иоанн, даже горячо одобрил его. Он и мистер Латыщщ лично обошли, а вернее, исползали место за периметром, где находилось таинственное серое пятно, в котором пропал мистеп Оруэлл, но ничего не обнаружили. Мистер Латынин уже подумывал о том, чтобы, как он сказал, «поднять в ружье» боевые подразделения, но мистер Иоанн посоветовал ему подождать немного, не спешить, и ведь как в воду смотрел: на тридцать восьмой минуте с момента исчезновения мистера Оруэлла на пульте слежения проснулся телефон, и оператор сообщил:

— На связи Франция.

Мистер Иоанн взял наушник, долго слушал молча, кивал в такт чьим-то словам, потом сказал:

— Понял тебя. Ждем, — и вернул наушник в гнездо. Сообщил: — Тревога отменяется. Оруэлл сейчас в Довиле.

— Как он там оказался? — изумился Латынин.

— Есть многое, Горацио, на свете… — таинственно заявил мистер Иоанн, который, как известно, очень любил читать умные книги, и добавил уже от себя: А то ты, капитан, командира не знаешь? Сказано в Довиле — значит в Довиле. Завтра вернется.

Отбой.

И ушел по своим делам.

А капитан Латынин постоял, побарабанил пальцами по пульту, произнес задумчиво и малопонятно:

— Баба с возу — кобыле легче.

И тоже ушел по своим делам.

А все успокоились и стали работать по расписанию.

Вот что происходило в Службе безопасности Храма за те тридцать семь минут с секундами, буквально пролетевшими с момента, когда мистер Оруэлл исчез в неопознанном пятне, и до момента, когда он непонятным образом объявился во французском городе Довиль, Нормандия…

…А объявился он, натурально, в знакомом кабинете Дэниса, где бывал не раз и всегда приходил сюда с добрыми чувствами я добрым настроением, потому что числился в любимчиках начальника, и если и получал в означенном кабинете положенный «втык» то не принимал его близко к сердцу: милые бранятся…

Милыми друг с другом Дэнис и Петр уже явно не были. Петр выпал из чего-то там — то ли нуль-перехода, то ли подпространства, то ли вообще из ничего — и обнаружил Дэниса сидящяго за своим письменным столом, наливающим себе в риделев-дкий бокал любимого конька «Delamain», а заранее заготовленная сигара «Cohiba Lancere» уже ждала рядом ножа гильотинки.

— Будешь? — спросил Дэнис, подвигая к Петру бутылку с коньяком.

Бывало всегда: пивал Петр здесь коньячок и от сигары не отбывался. Лишь в последний раз, когда он попал сюда — за день до внезапного бегства Иешуа из первого века в двадцать второй, — лишь тогда он отказался от предложенных приятностей, поскольку уже в тот давний день точно осознал: он больше не хочет быть милым с Дэнисом.

Но не быть милым и пить отменный коньяк — разного порядка вещи.

— Буду, — сказал Петр, подошел к бару, взял чистый бокал, сел в кресло у стола, плеснул себе граммов пятьдесят сорокалетней выдержки напитка, пригубил ну, кайф, конечно, ну, что уж говорить.

Хотя у Нгамбы коллекция коньяков многообразнее — во-первых и куда больше во-вторых.

Помолчали с минуту. Процесс раскуривания сигары того требовал.

Петр поинтересовался:

— А как же подслушка? Не боязно ли вам, Дэнис? Не перейти ли нам в спецблок?

— У меня здесь скремблеров понапихано — хоть криком кричи. Никто не услышит.

— Выходит, и пятно, и параллельный мир — это всего лишь милое театральное представление для провинциального начальника охраны?

— Охраны?.. Унижение паче гордости, мистер Оруэлл. Так говорят?.. Знаю я про вашу Службу, все знаю. Сильная организация. А что до представления… Так иначе я бы тебя не выманил. Ну, скажи: полетел бы ты в Довиль? Нет. И даже в Киншасу по моему приглашению — тоже не выбрался бы. А в пятно-переход — тут ты сломя голову, мститель народный… Я же тебя знаю, Мастер, как облупленного. Я могу просчитать твои поступки не на день, а на год вперед. Что, кстати, всегда и делал.

— То есть? — насторожился Петр.

— А вот то и есть, что не папа с мамой тебя сегодняшнего сочинили, а все-таки я, грешный. И все, что ты о себе нынче мнишь, я просчитал знаешь когда?.. Двенадцать лет назад.

— Двенадцать лет назад я пришел в Службу… — растерянно сказал Петр.

— А кто тебя пригласил в Службу? Кто тебя нашел в твоем засранном институте и вытащил на свет Божий? Кто тебя заставлял — иной раз через ногу гнул! — развивать твою знаменитую паранормальность? Кто тебя посылал в самые интересные для тебя броски, туда, куда тебе хотелось, и не загружал всяким говном? Кто вел по жизни и, если быть честным, по времени?

— Ну, вы… — Петр не понимал, к чему ведет Дэнис. — А что?

— А то, что привел в итоге.

— Куда привели? К сомнительному счастью жить в Иершала-име первого века без надежды вернуться домой? К тоже сомнительной чести всю жизнь быть первоапостолом в сомнительной же евангельской истории?..

— Не грузи меня пустыми подробностями. Я всегда предвидел лишь твои генеральные действия, а вовсе не частные поступки. Иными словами, я взял на себя простраивание твоей стратегии, а не тактики. Тактика — это лично твои игрушки. На кой черт мне было предполагать, к примеру, как именно ты спасешь Иоанна? Всякие там Саломеины танцы-шманцы, иллюзия отрезанной головы, грозный римский всадник… Это для меня мелко. Мастер, это твои забавы. Мне достаточно было знать, что ты его спасешь. А как — ваш выбор, маэстро… Ну и так далее, оглянись назад и сообрази: что там у тебя — стратегия, а что — тактика, что мое-твое, а что только твое… И не хочешь ли ты меня убедить, голуба, что остался в первом веке случайно? Что не задумали вы все это с Иешуа заранее? Он, значит, сюда, в наше время, ты — там побудешь малость, выстроишь общину, расставишь людей, отметишь ся в истории как первоапостол, а потом он заберет тебя к себе… Я не лох Нгамба, Мастер. Не вешай мне лапшу на уши, будто побег Иешуа был случайным. Я тебя знаю, а что есть твой Иешуа предполагаю с большой степенью точности: действие психо-матрицы, мне отлично известное, плюс твое влияние, тоже легко про считываемое, плюс обстоятельства, которые во многом я и организовал… Я точно знал, что ты объявишься здесь, и практически точно высчитал, когда объявишься. И не сомневался, что станешь скрываться от меня, а значит — от всех. Так что, Мастер, мне всего-то и требовалось, что выманить тебя на живца — как на рыбалке, а значит, для начала круто прикормить, создать ложный щум, чтобы в итоге ты обязательно клюнул. Так и случилось…

Дэнис умолк, припал к бокалу с коньяком, выдул коньяк до дна и налил снова. Откинулся в креслес наслаждением запыхтел сигарой. Смотрел на Петра с высокомерным торжеством: мол, что скажешь, любимый ученик? Как тебе учитель: выучил, выпестовал, сделал великим и самоуверенным, а в результате обул, как лоха ушастого?..

Петр так не считал.

Нет, конечно, услышанное и в целом осознанное радости не доставило, но Петр отлично знал Дэниса и знал, когда объявленное им невредно поделить на два, когда — на двадцать, а когда — и на сто двадцать два, чтобы вычленить истину пусть даже весьма печальную.

Но печалиться пока не стоило — не время. А стоило отметить, что всеведущий и всевидящий бог Службы Времени — этакая Кассандра с сигарой в органе для пророчеств и предсказаний — на самом деле подслеповат и мнит себя более могущественным, чем любой возможный противник. Однако ошибочка вышла. Очень выгодная Петру. Довильская Кассандра всерьез считает, что Иешуа не сбежал, а лишь воспользовался тайм-капсулой, оставив друга и наставника творить миф для Книги Деяний Апостолов, но — временно. Кассандра и предположить не может, что Петра кинули или — по терминологии Дэниса — обули так же, как, в итоге, саму Кассандру. Дэнис не знает, сколько пришлось пережить, перечувствовать, перемучиться Петру, пока он всего лишь притерпелся — даже не привык! — к своему существованию в роли апостола Петра, в роли создателя и предержителя немалой числом и Разнообразной характерами общины первохристиан. Петр-то — в отличие от Дэниса — и предположить не мог, что Иешуа когда-яибо вернется за ним и за Иоанном. Что он сможет вернуться — из тайм-капсулы, с напрочь заблокированными каналами времени! А Дэнис, выходит, предполагал? И это тогда, когда у него не осталось никакой связи с Петром: ни послать в Иудею Номеров, ни Исполнителей, ни даже считать информацию с многочисленных — судя по его намекам датчиков-шпионов, ни получить ее от тоже, по-видимому, не единичных живых шпионов… Выходит предполагал? Выходит — так. Потому что уверенность Дэниса в том, что он — великий стратег и точно считает Петра, все его шаги, поступки, замыслы, а значит, шаги, поступки и замыслу Иешуа, эта даже не уверенность, а вздорная самоуверенность сейчас играет на руку Петру.

Уход Иешуа и ожидание Петра — заранее планированная стратегия? Так тому и быть…

Но вот вам и трещинка в декларированной гениальности стратега. Грех не воспользоваться, не поковыряться в ней, не расширить, не поискать новых глядишь, да и развалится глыба под названием «Дэнис-непобедимый»…

— Значит, клюнул я все-таки… — задумчиво сказал Петр, потягивая сигару.

— А то! — засмеялся Дэнис. — Как лещ. Как клевал всегда — от первого своего броска в первый век до рискованного нырка в пятно-переход. Ты, Мастер, очень хороший парень, я тебя искренне люблю, ты, надеюсь, сам это знаешь и веришь мне. Почему б тебе не верить: разве я когда-нибудь поступал по отношению к тебе — подло? Разве нагибал тебя так, как других Мастеров? Разве не давал тебе дышать легко и вольготно — и здесь, в Довиле, и во времени, в бросках Ты делал только то, что хотел делать, что нравилось тебе… Например, я понял, что ты интересуешься двадцатым веком. Сколько раз ты бывал там?

— Из моих двенадцати бросков — семь, — ответил Петр. — Пять коротких бросков и два долгих — по году.

— Вот видишь! А знаешь ли ты, что у Вика Сендерса, у Мастера-девять, в двадцатом в военном лагере Аушвиц погибли родные?

— Фашистском лагере, — машинально поправил Петр, уже понимая, к чему клонит Дэнис.

— Не грузи, — раздраженно повторил Дэнис, — не в терминологии суть. А суть. Мастер, в том, что Вику очень хотелось побивать в сороковых годах двадцатого, и повод к тому был, помнишь?

— Помню, — кивнул Петр.

Он помнил. Германия. Берлин. Сорок третий год. Разведгруппа «Даная». Арест связника из Москвы… Кто из них и кем приходился Вику?..

— Я не послал туда Вика. Я послал туда тебя, потому что берег твой настрой на дело — твою уникальную восприимчивость к атрибутам времени и к его людям. Если честно, Мастер, эти качества крайне вредны для профессии. В твоем любимом двадцатом ходила кретинская поговорка, если я ее верно запомнил: «Профессионал должен иметь холодную голову, чистые руки и горячее сердце».

— Чекист, — опять машинально поправил Петр. — Чекист должен. Хотя, конечно, профессионал…

— Какой, на хрен, чекист?! — взорвался Дэнис. — Сиди и молчи в тряпку, когда я говорю. Я о тебе говорю — слушай, дурак!.. — И сразу смягчившись, снизив тон: — Ты всегда, с самого начала работы у нас, обладал слишком горячим сердцем, ты чересчур заботился о том, чтоб не запачкать рук, а уж холодной головы у тебя не было никогда. Ты — романтик, Мастер, и, если по долгу, я обязан был тебя не только не пускать в броски, но вообще гнать прочь из Службы. Подумаешь, паранорм! Одним больше, одним меньше. Тем более что двенадцать лет назад ты был довольно ординарным паранормом… Но когда я только-только познакомился с тобой, когда Биг-Брэйн — не нынешний, а тогдашний, много слабее, — дал тебе прогностическую характеристику со всеми параметрами, я понял: нашел!

— Кого нашли?

Вопрос был ненужным: Петр слышал Дэниса неплохо и, в общем, мог читать его мысли, даже забегая впереди слов произнесенных. Но разговор следовало поддерживать, следовало дать Дэнису высказаться до конца, иначе Петр не смог бы сделать то, что он уже задумал сделать.

— Кого нашел? Тебя нашел. Я тогда еще не понимал, зачем ты мне — такой весь из себя Робин Гуд, Тиль Уленшпигель, капитан Грей, но нутром чувствовал: нужен. Позарез! И начал тебя готовить — к чему, не понимал. Холил тебя, лелеял, берег от ненужных случайностей, а их легко считал новый Биг-Брэйн. Он хорошо тебя изучил — мой Биг-Брэйн…

— Разве ваш? А блокировка каналов времени? Это же явный бунт, Дэнис. Бунт против вас, против хозяина.

— Что ты хочешь — машина! У любой механической дуры есть овой порог устойчивости. Твой ученичок оказался сильнее Биг-Брэйна, надыбал порог и перешагнул через него… Но это временно, мои умники докопаются до причины сбоя… Но я не о мозге, я о тебе… Повторяю: я тебя готовил впрок — для определенной цели, которая — по мере работы моей Службы — становилась все яснее и объемнее. Нужен был случай, повод, момент. Я терпелив, я как кот: могу до-о-олго ждать мышку, не шевелясь, затаившись. И ведь дождался: случай пришел.

— Бросок Шестого?

— Догадлив. Сообразителен. Нужен был самый дальний в истории Службы бросок, во многом экспериментальный для наших поле-генераторов, чтобы сразу наткнуться на самое оно. Верно; Шестой принес информацию о наиболее серьезном сломе в Истории, с которым мы когда-либо имели дело. Иисус Христос, Мессия, основа двухтысячелетней Империи Веры. Нет его — нет нашего мира. Черт его знает: может, и нас никого не было бы, может, Земля в тартары слетела бы, может, человечество погибло бы в многочисленных войнах, если б не витал над людьми образ Сына Божьего, который вернется, чтобы раздать всем сестрам по серьгам. Как там у него: каждому — по делам его… И я понял: вот для чего я готовил тебя. Мастер.

— Для чего?

Вопросы выскакивали в автоматическом режиме: Петр задавал их, чтобы не молчать, чтобы создать иллюзию диалога, хотя Дэнису диалог не требовался. Дэнису нужна была стенка, чтоб с яростной силой кидать в нее желтые теннисные мячики, а уж куда они полетят от стенки — какая разница…

— Я говорил тебе — там, в ином мире: чтобы перевернуть этот мир.

— С моей помощью?

— С твоей помощью. Но, главное, с помощью того, кого ты должен был сделать Иисусом Христом — сына плотника. Как, кстати, и записано в Истории.

— Ну, сделал я Иисуса Христа из сына плотника — и что? Все же в итоге перевернулось с ног на голову. Разве кто-нибудь из тех, что начинали проект «Мессия», предполагали, куда он вывезет? Разве кто-то хоть на миг думал о возможности Второго Пришествия? Я — нет…

— А ты и не мог. И не должен был. А я не просто думал: я готовил Второе Пришествие. Когда я тебя — именно тебя! — посылал в первый век к двенадцатилетнему пацаненку, я знал, что через восемнадцать лет по времени броска и через год, максимум — два по реальному времени твой подопечный явится сюда и начнет ломать им же начатое.

Стоп, сказал себе Петр. Дальше — темно. Дальше слышны только ярость и восторг — два мощнейших чувства, заглушавших мысль. Дальше следовало быть очень точным в вопросах и очень осторожным во внешних реакциях… Холодной головы у меня нет? А вот болт тебе в одно место! Не обморозься, Дэнис, об мою холодную голову, пока станешь выливать на меня свое всеведение, подкрепленное прогностическими расчетами суки Биг-Брэйна, лепшего теперь кореша Иешуа. Выходит, он, Биг-Брэйн, изначально вместе с Дэнисом лепил себе этого кореша? Как, любопытно? А психо-матрица? Она же была впервые! О ее возможном действии никто ничего не знал. Двенадцатилетний Иешуа — первый эксперимент с матрицей, который вывел испытуемого на такие высоты, с коих и Дэнис, и даже Биг-Брэйн смотрятся муравьями…

— Я все же не пойму, Дэнис, — осторожно начал Петр, — как можно было что-то прогнозировать в поведенческой модели Иешуа, если развитие матрицы изначально не прогнозировалось, не могло прогнозироваться. Об этом говорилось не раз, я читал стенограммы…

— Их нет, — просто сказал Дэнис. — И тех людей, которые это утверждали, тоже нет. А тот, кто матрицу создал, — есть. Жив-здоров. И он точно знал, куда выведет испытуемого его дьявольски точное изобретение. Опять-таки я не имею в виду тактику — то есть поступки, шаги. Даже паранормальные свойства, которые возникали у испытуемого по ходу развития его мозга под действием тоже развивающейся матрицы, не суть важны. Я имею в виду стратегию — общую, генеральную линию движения характера Иешуа. Плюс — твое на него влияние. И его влияние на тебя. И плюс твой пресловутый романтизм, окрашенный в цвет неба. И плюс его, то есть Иешуа, уже в двенадцатилетнем возрасте ясную Упертость, готовую превратиться в одержимость, его фанатичное Желание быть во всем и всегда первым. Вспомни, что тебе сказала Клэр, — уж извини, но мы писали ваши беседы: «Он всегда будет стремиться стать первым, и это — ключ к его характеру». Старушка наша умна, как дьявол, не хуже Биг-Брэйна предсказывает… И весь этот страшненький супчик, как следует поварившись, обязательно должен был стать тем обедом, который мир сегодня расхле-вает. А все к тому прилагаемое — так, семечки. Разгрызем, Мастеp, не боись…

— А если поподробнее, — проваливаясь в какую-то черную глубину и холодея поэтому, от предчувствия неизвестного и оттого не понятого холодея, спросил Петр.

— Можно и поподробнее, — легко согласился Петр. — Ты ду, маешь, матрица, которую мы впарили в башку твоему подопечному, — первая и единственная?.. Сиди крепче, Мастер, держись за сигару: таких матриц у нас было и есть — хоть жопой ешь… Прими к сведению, раз уж из твоей памяти никто ничего не стирал: таких матриц сделано в Довильском центре по изучению рекламы — помнишь домик неподалеку от нашего здания? — ровно десять. И все — разные… Оцени, какой я тебе важияк сливаю — никто из Службы о том не знал и не знает. Никто! А кто знает, тот под землей сидит. Буквально. Центр по изучению рекламы, бессмысленная псевдонаучная лавочка, домик в три этажа… А под землей — еще тридцать три… Да ты не бойся, никто тебя кончать не собирается. Наоборот: теперь ты будешь знать многое из того, что никто, кроме меня и рядовых исполнителей, не знает, даже Умник. Ну, исполнители, сам понимаешь, не в счет, на то они и исполнители: сегодня они есть, завтра — увы… Так что — ты и я. Точка…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 5

ФРАНЦИЯ. ДОВИЛЬ; КОНГО. КИНШАСА; 2159 год от Р.Х., месяц декабрь

(Окончание)

Коньяк внезапно стал горьким и вязким.

Петр отставил бокал, аккуратно, чтобы не сбить длинный столб пепла, уложил сигару на золотую подпорку в неподъемной малахитовой пепельнице, будто намертво приросшей к «гостевому» краю стола, выпрямился — настолько, насколько позволяло опять же «гостевое», унизительно глубокое и мягкое кресло.

Загулявший где-то на стороне «внутренний голос» вдруг вернулся и озабоченно предупредил: не показывай, что ты настороже. Поздно предупредил: Дэнис — не слепой, Петра и впрямь знает, как собственного отпрыска, все он заметил, все понял и теперь легко торжествует. Легко — потому что впрок готовил эту крохотную промежуточную победку, потому что действительно умеет просчитывать реакции (как минимум!) и действия (если верить ему!) Мастера-три, потому что мигом просчитал и горький коньяк, и отложенную сигару, и прямую спину, очень, кстати, плохо получившуюся в вышеописанном кресле. И для сего, если честно, не надо быть паранормом или непрестанно советоваться с Биг-Брэйном, а требуется лишь съесть энное количество соли, поработав бок о бок двенадцать лет.

Но сделанное — сделано. Пора переходить к еще даже не сказанному.

— Что вы имеете в виду? — аккуратно спросил Петр. Не стал скрывать настороженного удивления.

А Дэнис — надо отдать ему должное — не воспользовался преимуществом, которое столь ожидаемо получил, отреагировал спокойно:

— Психо-матрица, Мастер, как средство универсального воздействия на человеческий мозг, была разработана еще до твоего появления в Службе. Подчеркиваю специально для тупых и нервных: универсального! Первый опытный экземпляр матрицы люди Умника создали с очень узкой целью: управление развитием центра памяти, уж не знаю, где он там в башке находится. Но мне и не надо знать. Для меня главным оказалось то, что память у испытуемого стала феноменальной всего за восемь месяцев.

— Феноменальной с чьей точки зрения? С вашей?

Петр не убрал из голоса остаточное удивление: пусть Дэнис по-прежнему считает, что Мастер-три ошарашен, что Дэнис овладел ситуацией и ведет бывшего подчиненного на коротком поводке. Тем более что Мастер-три на самом деле ошарашен. А насчет поводка — это уж кто кого ведет…

— При чем здесь я? С точки зрения специалистов по изучению мозга.

— Полагаю, их собственные мозги не сохранили память об этом удивительном феномене?

— Язва ты, Петр, — огорченно сказал Дэнис. Или сыграл огорчение. — Но прав. Не сохранили. Им-то зачем память перегружать?..

— А где сейчас тот — с феноменальной памятью?

— Жив-здоров. Работает. В рекламном центре здесь, в Довиле. Если не ошибаюсь, на двадцать втором этаже под землей, в отделе исследования исторических закономерностей. И опережая твой следующий вопрос: память у него тоже цела, цела, кто ж на нее покусится! Она ж сама по себе — ценность великая…

Петр кивнул: что услышал в мыслях собеседника, тем с собеседником и поделился. И тоже с удовлетворением сыграл — но удовлетворение.

— Методы у вас за двенадцать лет не изменились. Но с другой стороны: стереть память объектов — это же не ликвидировать сами объекты. Гуманист вы, Дэнис, гуманистом и умрете… Ну, ладно, это — первая психо-матрица. А остальные?

— Потом было еще несколько — тоже локального действия: развитие физической силы, развитие зрения, усиление некоторых паранормальных способностей телекинез, например. А потом я все это прикрыл.

— Ради чего?

— Мне нужен был другой Умник.

— Что значит другой? Тот, который сейчас, — он кто? Умник или не Умник?

— Тот, который сейчас, — он тот же, что и был, что начинал работу с матрицей. Физически, разумеется. Но тот, прежний, был просто талантлив, а этот, новый, — гений. Или, если хочешь, Гений с большой буквы.

— Он что же… сам себе… сам себя?.. — Хоть и слышал по-прежнему Дэниса, но не сдержал на сей раз вполне искреннего изумления: одно дело читать о подвижниках науки, прививших себе оспу или чуму, присобачивших третью руку или пятую ногу, но лично встречаться с подобным в коридорах родной конторы — это, знаете ли, шок…

Да и слышать-то Дэниса он слышал, но всего лишь с опережением на полшага или, если уж точно, на полмысли: мыслефон Дэниса, как у всякого обыкновенного сапиенса, был чрезвычайно замусорен эмоциями, побочными мыслями, какими-то бытовыми мульками, всплывающими невесть откуда и невесть зачем и ужасно мешающими пробиться к основнбй теме. Иешуа как-то сказал о таких собеседниках: очень грязно думают… Петр тогда отпарировал: они ж не паранормы, они ж не ведают, что их слушают. Это объяснение, но не оправдание, сухо ответил Иешуа. Осудил, выходит, нормальных людей…

— Разумеется! — опять же вовсю ликуя и смазывая ментальную картинку, воскликнул Дэнис. — Какой талант не захочет стать гением, даже если сей подвиг связан с риском превратиться в дебила?

— Был такой риск?

— Еще какой! Биг-Брэйн… тогда у нас, повторяю, был другой Брэйн, не такой «биг», но тоже мощный, а этот предатель только спустя три года появился… так вот, тот Биг-Брэйн давал вероятность неуспеха «ноль пятьдесят семь»: очень рискованно! Но Умник рвался в бой, а я, если честно, особо его не отговаривал.

— А если бы выпали эти «ноль пятьдесят семь»? Потеряли бы талант, не приобретя гения…

— Талантов мне хватало, так что я особо не рисковал. И потом, я — игрок. Талантом больше, талантом меньше — кто считает. А выигрыш!.. Ну, ты сам знаешь…

— Что я знаю?

— Твоего подопечного знаешь. Мальчика Иешуа, сына плотника из городка Назарет.

Итак, слово сказано. Петр ожидал его: несмотря на «грязь», основная генеральная! — мысль Дэниса никуда не исчезала, маячила непрестанно, и Петр понимал, что ему придется узнать о проекте «Мессия» нечто для него-сенсационное и, разумеется, — с сильным привкусом дерьма.

Что поделать: влез в пятно-переход — считай, что в дерьмо вляпался по самые уши.

— Я своего подопечного знаю, — начал он легкую позиционную разведку, пока — без боя, — но ведь вы, Дэнис, выманили меня из Храма не для проверки моих знаний, так?.. Вопрос риторический, можете не отвечать… А выманили для того, чтобы ткнуть меня носом в то, чего я не знал, не знаю и, по-вашему, даже сейчас не представляю, о чем речь…

— А ты представляешь, да?

— Мы, конечно, пальцем деланные, но кое-чего соображаем… Вы забыли, шеф: я — паранорм. И вот уже немалое время терпеливо жду, пока вы разродитесь сенсацией о происхождении Иисуса Христа, задуманном вами еще в те былинные времена, когда Умник только мечтал стать Умником.

Это была подстава, иначе — ма-а-аленький ход пешкой. С надеждой на то, что она сумеет пройти в ферзи. Клюнет Дэнис — шагнем дальше.

Дэнис клюнул.

Он смотрел на Петра с нескрываемым сожалением. Сказал:

— Ты меня совсем за дурака держишь?.. Когда Умник еще мечтал стать Умником, я о сломе с Христом понятия не имел. Мы тогда, если не забыл, дальше пятого-седьмого веков не опускались, силенок еще не накопилось. Просто я точно знал, что рано или поздно, но мы поймаем в прошлом слом, который позволит взять изменение настоящего в свои руки. Извини за неловкий парадокс, но суть именно такова: не слом меняет будущее, а мы — с его помощью — меняем настоящее. И повторю ранее сказанное: делаем наш мир удобнее для жизни. Не скрою: искали такой слом, везде искали, куда доставали тайм-капсулы. Но — тщетно. А когда вернулся Шестой, пришла ясность: вот он — шанс. Первый бросок в такую даль и сразу — шанс. А Умник к тому моменту не просто стал Умником, но и сумел — успел к шансу! — кардинально изменить возможности психо-матрицы: он сочинил индуктор не узконаправленного, а… э-э… мягко говоря, глобального действия. Первая такая матрица, повторяю, сделала его действительно гением, но-в своей области. Скажем казенно: в области воплощения в жизнь нестандартных решений нестандартных же научно-технических задач. Вкратце — история. Так сказать, «дохристианская». Было четыре таких — «глобальных» — матрицы-индуктора. Все они были подсажены четырем перцепиентам разного возраста, разного интеллектуального уровня, разных профессий. Как ты понимаешь, испытания проводились в прошлом — в произвольно выбранных периодах, в произвольно выбранных странах, подробности тебе ни к чему, я их и сам забыл… — пококетничал походя, продолжил: — У нас времени было — кот наплакал, поэтому мы и использовали вовсю эффект бросков, который позволил нам начать и завершить эксперименты за считанные месяцы в реальном времени, хотя во времени отдельного броска проходили годы… Петр все-таки заинтересованно! — перебил:

— Выходит, вы сами создавали сломы. А кто считал возможные последствия?

— Биг-Брэйн. Теперешний. Мы же не варвары, мы выбирали в прошлом только тупиковые ветви. Последствий — ноль… Итак, Умнику хватило четырех испытуемых, чтобы понять механизм индукции, описать его оптимально полно, опять оптимально точно высчитать параметры воздействия матрицы на мозг по периодам. Для чего? Для того, чтобы изготовить пятую матрицу. Вот она-то и дождалась твоего мальчика…

— Именно мальчика?

— В исходниках — тех, что мы выдали Совету, — никакого вранья не было: лучший возраст подсадки матрицы — от семи до двенадцати лет при оптимальном сроке ее активации — очень долгом, кстати! — от пятнадцати до двадцати лет. Оказалось, что наш мозг — как вулкан: спит-спит, а потом раз — и извержение!.. Клэр тогда назвала подсказанный евангельской историей возраст для начала проекта «Мессия»: двенадцать лет. Ну, ты знаешь: странный эпизод с побегом Иешуа от родителей, возвращение с дороги в Иершалаим, потом его находят в Храме, беседующим с кознами…

— Клэр мне и объяснила все странности, коих на самом деле яе было, просто в Евангелии от Луки традиция выдана за чудо: тринадцать лет — возраст бармицвы, необходимого каждому еврейскому мальчику экзамена на зрелость, который Иешуа вполне объяснимо захотел пройти не в Галилейской задрипанной синагоге, а в самом Храме…

— Прошел?

— Естественно. Техники вернули его с полпути в Назарет, а я сам отвел в Храм…

— Вот видишь: Техники вернули, ты сам отвел… А не будь вас, он преотлично бы вернулся в Назарет и прошел процедуру бар-мицвы в задрипанной, как ты выражаешься, синагоге. И Луке не о чем было бы писать… Вы исправили очередной маленький слом. И все дальнейшие два без малого десятка лет ты, как я знаю, только и делал, что исправлял десятки, сотни маленьких, средних, больших сломав… Иешуа, Мастер, — наше изделие. Мое. Умника. Твое… Да-да, твое, быть может, в наибольшей степени. Но для того я тебя и выбрал. Именно тебя…

— Вы это уже говорили. Может, объясните поподробнее? А то я что-то не могу взять в толк, как мои горячее сердце, чистые руки и неизвестно какой температуры голова поспособствовали исполнению вашего великого замысла, господин Создатель…

— Ты не богохульствуй. Мастер, сегодня это тебе особенно не к лицу: впрямую Богу служишь. Непонятно, правда, какому, твой пророк в подробности не любит вдаваться… А я вдамся. Их немного. Ты хоть не Умник, но умница поймешь с лету. А что не поймешь — услышишь. Моя башка для тебя — не сейф о семи запорах, ведь так. Мастер?

Знает. Откуда?.. А важно ли?.. Теперь, пожалуй, — нет.

— Слушаю. И — слушаю… Дэнис понял нюанс, засмеялся.

— Иногда задумываюсь: а вдруг я в тебе ошибся? Вдруг не учел чего-то, не просчитал, недооценил? Скажи старику правду.

— Слушаю, — упрямо повторил Петр.

Ему не хотелось говорить «старику» правду. Тем более что «старик» ее знал, как уверял, да и вправду знал — не всю, конечно, и не всегда ту, что имела место на самом деле, но зато желаемую и ожидаемую. Лелеемую. Даже если она и не очень приятна, как, например, «правда» о коварном сговоре Петра и Иешуа, приведшем к блокировке поле-генераторов и, как результат, каналов времени… Но какая еще правда нужна человеку — будь он даже таким великим стратегом, как Дэнис? Единственно — ожидаемая. Как он говорит-просчитанная. Вот только человек-то — он ведь живой, не всегда логичный, иногда здравый, а иной раз придурь одолела, не с той ноги встал, влюбился, разлюбил, расстроился, мало ли какие привходящие могут статься, а машина-то его считает все равно по базовым параметрам, пусть даже Биг-Брэйн — так и что с того? Тоже машина, разве что параметров на каждый объект у него в ячейках на несколько порядков больше, чем у не-биг-брэйна какого-нибудь…

— Ну, не хочешь — не говори, — легко согласился Дэнис. — Что я о тебе знаю, того мне пока хватало, — так же легко подтвердил невысказанное суждение Петра о «своей» правде, о той трещинке в гениальности стратега… А ведь, похоже, не зря вопрос задал. Похоже, живет, живет в нем червячок сомнения: тот ли это Петр или не тот… — Так я о Боге, которому вы с Иешуа служили и служите — каждый по-своему. Определимся с аксиомой: Иешуа из Назарета, известный в веках как Иисус Христос, на самом деле рожден не от духа святого, а от живых, хотя и вполне смертных, родителей и превращен в Мессию-На-Все-Времена, пардон за термин, гением Умника, талантом и терпением Мастера-три Петра Анохина и нестерпимым желанием оного превращения, которое прямо-таки переполняло простого Главного инспектора Службы Времени Майкла Дэниса. Так?

— Как аксиома сгодится. Хотя — «простой Главный инспектор»…

— Ну, пусть будет непростой. Даже сложный. Пойдет?.. Тогда поехали дальше. Я ничуть не хочу умалить твои заслуги в блистательном исполнении проекта «Мессия». Я сказал, что целенаправленно готовил тебя к подобному проекту, холил, лелеял, не наезжал по глупостям, но делал все это с чистым сердцем: ты всегда был одним из лучших, несмотря на сопливый романтизм и чрезмерную эмоциональность. Но об этих качествах уже говорено, они меня вполне устраивали, среди Мастеров ты такой — единственный. Потому что какому-нибудь Джеку Лозовски, например, Ма-стеру-два, который по своим паранормальным свойствам выше тебя на две головы и работал, к слову, всегда быстрее и тоньше, никогда б не пришло в голову любить объект. А ты именно любил. Всегда. Во всех своих проектах. Вот поэтому Джек и не пошел в первый век, а ты пошел, хотя — если бы я честно исполнял обязанности Главного инспектора и не имел бы за душой никаких скрытых целей — на такой слом должен был идти самый сильный. Именно Джек. Или хотя бы Анна Ветемаа, Мастер-пятнадцать, хата у нее и опыта было поменьше твоего, зато чутье. — как ни у кого из ваших!..

Петр много слышал о хорошенькой рыженькой девушке — эстонке по корням, но родившейся и выросшей, как ни странно такое совпадение, совсем недалеко от Довиля, от базы Службы Времени — в Ле-Туке-Пари-Пляж, наслышан был о ее чутье, хотя сталкиваться лично ни разу не приходилось: не получалось оказаться в реальном времени одновременно. Да и с Джеком он едва ли три раза виделся — в ресторане, в клубе, на чьем-то дне рождения: «Здрасьте!» — «Привет!» — «Как жизнь?» — «Лучше всех!». Не больше. Остальное время — броски, они надежно разводили мастеров, которые и без того не особо тянулись друг к другу, поскольку жили — все и каждый! — не в двадцать втором веке, а кто где. И буквально, и — главное! — сердцем. И мыслями. И памятью. И всем остальным — «от гребенок до ног», как писал хороший поэт двадцатого любимого века…

Значит, Дэнис считает Анну лучшей, чутье у нее, значит… Интересно, а сумела бы Мари стать Мастером — с ее невероятным тем, кто внутри?.. Думал уже об этом, думал, но не нашел ответа. Одного чутья, даже фантастического, для Мастера маловато, Анна, как известно, была еще и просто сильным паранормом, а Мари — паранорм невыявленный… Хотя он, Петр, и не пытался ничего выявить: недосуг, да она с ним мало сталкивается, она постоянно — с Иешуа или где-то по заданиям Иешуа, то в Европе, то в Штатах, то в Южной Америке, что твой секретный агент, Петру неподконтрольный. С ней все время — и здесь, в Храме, и в дальних поездках — эта милая девочка Соледад, прямо не разлей вода подружки, а ведь тоже, наверно, с какой-то особинкой девочка, Иешуа в ученики просто так никого не берет…

Но все это — праздные размышления, не стоит отвлекаться от познавательной, прямо скажем, лекции, тем более что Дэнис разогнался вовсю и останавливаться не собирается.

— Пойдем дальше, — увлеченно ораторствовал Дэнис. — Перечислим основные этапы, так сказать, «обязательной программы», которые наша команда готовила и которые добротно отработаны, пусть даже с вариациями, привнесенными либо тобой, либо самим объектом. О бар-мицве в Храме ты сказал. Дальше — практически все факты известной по четырем Евангелиям биографии Христа. Здесь, повторяю, было полно отклонении, но, как ты любил повторять: «Евангелисты поправят…» Да, лично ты, пользуясь этим крылатым выражением, наворотил гору отсебятины и позволил ученику сделать эту гору еще выше. Тут и Иоанн Креститель, ставший Иоанном Богословом, потому что тебе до слез было жаль расставаться с воспитанником. Тут и умница Пилат, после душевной беседы с тобой и Иешуа приказавший казнить Варавву. Тут и Иродиада, возненавидевшая Предтечу за то, что он всего лишь не захотел ее как женщину. Тут и нежелание Иешуа изгонять из Храма торговцев. Да много чего в тутору легло, сам знаешь… И ведь правда оказалась на твоей стороне: евангелисты все подправили, как надо, потому что вот тебе еще одна аксиома, дарю: никакой слом не в силах сломать миф. А вы со товарищи творили, как оказалось, не жизнь, но именно миф. И тут любые средства были к месту и хороши…

Дэнис прервался, чтобы вновь наполнить бокал коньяком, да и сигара требовала нового разжигания. Пользуясь паузой, Петр решил встрять.

— Полагаю, вы хотите утвердить, что эту новую аксиому вы знали наперед, да? И вас ничуть не волновали наши революционные отступления от канона?.. А я-то, кретин, каждый раз нервничал: ах, мы ломаем историю, ах, мы что-то не так делаем, ах, не слишком ли мы нагличаем… А получается, что все было просчитано в столбик и на компьютере?

— Я не знал аксиомы наперед. Я вполне доверял твоему ощущению ситуации, понимая, что на столь длинной дистанции — двадцать лет! — не просто возможны, а даже обязательны коррекции, тем более что конечный результат всякий раз совпадал с ожидаемым. Это как в старом анекдоте про мужика, который прыгает с крыши высокого дома, остается цел и утверждает, что чудом здесь и не пахнет. Помнишь? Прыгнул первый раз и не разбился — случай. Второй — совпадение. Третий — привычка. Так и с тобой. Когда ты подростка Саула насильно превратил в Иоанна, да еще и родителям его наказал поверить в божественный смысл этого превращения, и все сошло как нельзя лучше, тут я решил: случай, Удача, повезло со встречей, молодец Мастер. А ведь и впрямь повезло: что б ты делал, не встреть юного воришку на Терапийоне?.. Но дальше косяком понеслись другие случаи, которые быстро прошли период совпадений и стали привычкой — для меня, по крайней мере, для наблюдателя со стороны. Я тогда радовался: как точно выбрал тебя!..

— Перестали радоваться?

— Отвечу позже. А тогда крепла уверенность в планируемом финале. Все твои поступки крепили ее; Ведь что сделал бы умный, точный и жесткий Лозовски в истории с Иоанном Крестителем? Не просто согласился бы с просьбой девочки Саломеи убить пленника, но и заставил бы Ирода Антипу приказать страже обезглавить его. Как же иначе? Ведь по всем канонам проходит усекновение главы Предтечи, вон и праздник такой по сей день существует… Так то Лозовски, он машина, тем и хорош был…

— Был? — переспросил Петр, насторожившись.

— К сожалению, — с искренним огорчением ответил Дэнис. — Остался в Англии шестого века. По вашей с Иешуа милости остался: каналы тайм-капсул заблокированы… Но вернемся к нашим баранам. Ты не только спас приятеля, но и блистательно разыграл спектакль с отрубленной головой на золотом блюде. Евангелистам ничего править не пришлось… Пожалуй, именно тогда я точно представил ход твоих действий по спасению Иешуа и легализации его в новой жизни…

Петр опять счел необходимым влезть в монолог.

— А с чего вы взяли, что я решусь переправить его в реальное, то есть наше, время? Ведь изначальная идея, честное слово, была другой: легализовать его в роли Павла или Савла из Тарса, будущего Апостола. Очень здравая — до сих пор так считаю! — идея. Павел по большей части миссионерствовал в Европе и Малой Азии, в Иудею наезжал нечасто, а наезды эти и вообще можно было свести к нулю. Я ж вам докладывал…

Дэнис мощно пыхнул сигарой — и как он не давится и не кашляет, всерьез затягиваясь этим горлодером! — пустил струю сизого дыма, засмеялся:

— Так я тебе и поверил!.. Я, Мастер, постоянно помнил ваш давний разговор с Клэр. Ты тогда спросил: что может спасти веру в Бога, которую после Христа убивали оптом и в розницу все две тыщи лет? А она тебе ответила… Кстати, что она ответила, что может спасти?

— Второе Пришествие, — глухо, как в воду, сказал Петр. Дэнис умел считать. Он, Петр, услышав тогда короткий и предельно точный ответ Клэр, отнесся к нему легко и несерьезно, потому что до финала проекта «Мессия» лежали годы и годы в первом веке. Но, видно, остались эти фатальные слова где-то глубоко-глубоко, где-то в потаенных отсеках памяти, потому что даже и не вспомнил о них ни разу — вот только сейчас, когда Дэнис повторил их! — но, когда пришла пора спасать ученика, слова эти стали собственным решением. И пусть он боялся этого решения, бежал его, но ведь зачем-то рассказывал Иешуа впереди лежащую историю Церкви Христовой, и зачем-то мотался в Службу — сгонять на кристаллы энциклопедические страницы, и рисковал, и таился от всех, и глупо верил, заставлял себя верить, что все это — просто так, для общего развития, что и грядущему Павлу-Савлу такие сведения не помешают, и даже вроде бы умер и воскрес, когда увидел пустую нишу из-под тайм-капсулы и прочел прощальное письмо Иешуа… А когда, срывая дыхалку, бежал от самой Вифании в Нижний город — что, думал найти там ученика, читающего очередной том Британики?.. Нет, конечно, хоть самому себе врать не надо, все он знал, все предвидел, сам вел события к состоявшемуся финалу, а имевшие место эмоции — только психологическая защита. От самого себя, ранимого и романтичного.

А Дэнис, выходит, знал? А Дэнис, выходит, умнее его, Масте-ра-три Петра Анохина?

Выходит, умнее. И умнее не только Мастера-три, но и начальника Службы безопасности Храма Оруэлла, который, большой и сильный, властный и всемогущий, сидит сейчас перед умным Дэнисом в унижающем — от слова «низкий» — кресле и получает добрый и ласковый урок на тему: «Я ж тебя, подлеца, предупреждал, я ж тебя, самоуверенного, насквозь видел…»

— Не бери в голову, — мягко сказал добрый и ласковый. — Все ты делал правильно, все ты делал сам. Никто тебе ничего не советовал. А то, что я знал или предполагал, — так разве я мешал тебе?.. Проект «Мессия» был задан мною, но исполнен тобой. Почти исполнен. Ты его не завершил. Осталась вроде бы самая малость — точку поставить. Хотя — как посмотреть. Может, и многоточие. И начать по новой. Ты меня спросил, перестал ли я радоваться тому, что выбрал тебя, а не Джека. Отвечаю: не перестал. Пока. И посему предлагаю поставить в написанной тобою истории многоточие и начать вторую книгу. Может, продолжение, а может, окончание. Но уже — вместе. В соавторстве.

— Переделывать теперь станем наш мир?

— А ты считаешь, он идеален? Петр молчал. Что мог он ответить на однозначно ясный вопрос? Однозначно ясное: не идеален, ибо идеальным бывает только газ в школьных учебниках физики. Все, что хочет и пытается делать Иешуа, — тоже попытка исправить не идеальное, но исправить не силой, не разрушая его, но возводя рядом новое. Тоже, может быть, не идеальное, но тут уж как фишка выпадет, каким боком судьба повернется. Вдруг да лицом… Иешуа попробовал по-исправлять все одним махом: воду — в пустыню, детей — родителям, наркотики в полезный продукт et cetera. Так ведь понял, что процесс — бесконечен, сам назвал его латанием дыр на отчаянно гнилом кафтане. Паллиатив — это всего лишь паллиатив, не более… А у Дэниса, кроме, фигурально выражаясь, дубины, иных орудий по определению быть не может. Цель для него — все, что на ее пути, побоку и в прах. Вон, Нгамба подвернулся — что сейчас с Нгамбой?..

А кстати: что за цель-то?

Спросил:

— Как сделать неидеальное идеальным?

Дэнис не поспешил ответить. Тоже спросил:

— Ты считаешь себя умным человеком?

— В известной мере, — осторожно сказал Петр.

— Кому известной? Тебе известной?

— Иногда, — еще более осторожно сказал Петр.

— Ладно, скромник, — обозлился Дэнис. — Тогда по-другому меня ты умным считаешь?

— Мы как в детском саду, Дэнис, — улыбнулся Петр. — Ил ты меня считаешь умным, или я сломаю твою игрушку…

Дэнис смотрел на Петра с веселой ненавистью. Только-только — ничего, кроме теплоты И ласки, и вдруг — столь жесткая реакция!

— А ты и впрямь не дурак, — сказал Дэнис. — Именно так будет: или ты меня считаешь умнее себя и подчиняешься, как подчинялся всегда, или я сломаю твою игрушку.

— Какую? — Петр знал ответ, но все равно спросил.

— Она у тебя одна. Вернее, он. Кукла-неваляшка по име Мессия. Звону много, а толку пока…

— Если в ней один звон, зачем вам моя игрушка? И зачем ломать? Пусть звенит. Многим нравится…

Петр говорил тихо — в отличие от громового Дэниса, — слови боялся выпустить наружу такую же ярость, только отнюдь не весе дую, а безжалостную и разрушительную. Он знал себя в таком состоянии и страшно боялся себя такого, потому что последствия никогда не умел просчитать: то ли дворец построит, то ли дворец разрушит. Как в сказке. Бывало с ним такое. Еще до прихода в Службу. И однажды — в броске, когда он оказался в том самом Аушвице, куда уж очень хотел попасть его коллега Мастер-девять Вик Сендерс.

А Дэнису, похоже, осточертела долгая душеспасительная беседа с бывшим подчиненным. Дэнис решил, что пора уговоров прошла, а явилась пора ультиматумов. Все точки расставлены, что непонятно — стало ясным, так зачем сопли жевать?

— Если мы будем вместе, — проорал он, стукая кулаком по столу так, что риделевский тонкий бокал упал, покатился по черной столешнице и свалился на пол, разлетевшись на мелкие хрустальные осколки, — если мы будем вместе, повторил для вящей ясности, — то Иешуа мы убедим послушаться. Есть только два понятия, которые в сумме и составляют механизм для разрушения ли, для созидания ли. Это — власть и сила. Всегда! Во все века! Сила и власть!

— Иешуа так не считает, — по-прежнему тихо, едва ли не шепотом сказал Петр.

— Повторяю: убедим! Как ты убедил его примчаться сюда из первого века, забив ему башку умными книжками. Ты же ему не христианскую сладкую литературу приволок, ты ж ему все — для одной цели: доказать, что мир покатился под гору и продолжает катиться без тормозов, а толкнул-то его он, Мессия. Он толкнул — ему и останавливать. Убедил раз? Убедишь второй. Я же сказал: ты не дурак. И он у тебя не дурак. Поймете правду. Она, как во все времена, — одна.

Вот ведь как можно повернуть происшедшее! Он, Петр, оказывается, так хотел сотворить Второе Пришествие, что умело воспользовался наивной одержимостью ученика, тенденциозно выстроил информационный ряд, уверил Иешуа в том, что виноват во всех бедах мира вообще и Веры, в частности, только он…

А может, так оно и было? Дэнис-то — умный, а он, Петр, всего лишь — не дурак…

— В том-то вся штука, Дэнис, — сказал Петр, вставая, выны-Ривая из кресла на волю, — что правд на свете полным-полно, а истина — одна. И она — в том, что однажды, давным-давно, мой Ученик и Учитель Иешуа сказал Фоме, тогда еще никакому не Апостолу. Вот что он сказал, Дэнис: «Я есть путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня».

— Демагогия! — Дэнис вскочил, откинув ногой кресло на колесах, и оно покатилось, покатилось, покатилось — большой у хозяина кабинет. — Ты меня расхожими цитатками не дави. Ты отвечай: работа или война? И учти: не с тобой война, ты для меня — никто, и звать тебя — никак, ты отсюда вовек не выйдешь, если я не захочу. А Иешуа без тебя — мой!

И не такой уж он оказался умник, Дэнис этот гребаный, а скорее даже дурачок. Ванька-встанька со звоном. Звону — много.

— Это вряд ли, — сказал Петр и, как некогда Иешуа, взмахнул руками.

И грузный гигант Дэнис легко взлетел в воздух, впечатался в стену — так, что рухнула с крюка картина, толково изображающая красные пятна на желтых полосках, а потом Дэнис оторвался от стены, подлетел к потолку, прилип к нему, как лягушка, распятая на дощечке препаратора. Замер, открыл рот, явно пытаясь что-то сказать, вернее, выдавить из себя фразу или хотя бы слово, но не в силах был, не в силах…

— Получается, что все-таки — война, — сказал Петр, сочувственно глядя на лягушку снизу вверх. — И получается, что все-таки — со мной.

И вышел сквозь стену.

Хотя этаж-то был весьма высоким — аж двенадцатым.

А Дэнис так и остался висеть.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 6

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц февраль

Петр покачивался в кресле, задумчиво глядя на стоящую перед ним бутылку с «Петрусом», подаренную Нгамбой и пока все еще закупоренную. Еще бы: Нгамба так явно намекал на высокий уровень раритетности — или все же эксклюзивности, если о вине? — содержащегося в бутылке напитка, что боязно было тратить его по какому-либо пустому поводу. Как обычно в одиночестве, беседовал сам с собой, беседовал вслух, по-русски, что честно признавал симптомом шизофрении в легкой, начальной стадии.

— Может, сейчас и открыть? Да нет, жаба душит… И повода не вижу… А какой должен быть повод?.. Что-то радостное: день ангела, рождение, свадьба, воскрешение старого друга — как Лазаря, например… А если там не вино, а уже уксус? Лет-то ему немало. Вот и отметишь рождение, свадьбу, воскрешение глотком доброго старого уксуса…

Похоже, бутылке сегодня опять откупориться не светит. Петр повертел ее в руках и, вздохнув, убрал в стеклянный шкаф. Пусть там стоит, глаза не мозолит. До поры. Придет же она когда-нибудь — пора рождений и свадеб…

Это был один из тех нечастых моментов, когда делать было абсолютно нечего. На улице — полуденная жара, кажется — все и вся кругом спит, разморившись под яростным тропическим солнышком. В голове — вялотекущий сумбур, в членах ватность и истома. Можно было бы найти кого-нибудь, — Иоанна, например, посидеть в баре за стаканчиком чего-нибудь холодненького — уж только не вина, поболтать об отвлеченном… Но — лень. Лень шевелить языком, лень Шевелить мозгами. К тому же известно, что Иоанн сейчас занят — наверное, единственный во всем Храме, кто при деле, хоть и личном: жара нипочем, он не прячется в кондиционированном климате штаба, он снаряжает «хаммер», чтобы поехать побороздить полигон! Вот молодчина — за весьма краткое время, что живет в двадцать втором веке, он успел освоить, похоже, все транспортные средства какие вообще способны перемещаться в пространстве. Не поленился, выпросил у Нгамбы реактивный джет, научился пилотировать. Лучшего пилота «элиминатора», чем Иоанн, наверное, во всей армии Конго не сыскать… Хорошо-то сие хорошо, только непонятно:-зачем ему это? Петр спросил как-то, Иоанн ответил, улыбнувшись:

— Хобби.

Странное хобби для кумранского затворника, крестителя сынов Израильских, врага Иродиады, жены Ирода Антипы, псевдообез-гяавленного и возрожденного внове уже не Предтечей, но Богословом, тоже человеком-легендой, а потом волею Иешуа очутившегося в двадцать втором веке и легче легкого прижившегося там, даже любимую Марфу свою, сестру Лазаря, малость запамятовавшего: соблазнов-то кругом сколько! Однако соблазны оказались техническими, двигающимися по земле, воде и воздуху, скоростными, опасными…

Бог ему судья, не Петр же!..

Петр подошел к зеркалу, оценить — все ли в порядке с лицом мистера Оруэлла, не деформировался ли силикон от жары, не по-кривел ли вновь босс Службы безопасности Храма?

Не покривел. Труды барселонского мастера пластической хирургии смотрелина Петра из зеркала суровым, подобающим должности взглядом. На мгновение Петр задумался о том, что слишком давно не видел своего истинного лица, не забыть бы. После беседы с Дэнисом образ мистера Оруэлла утратил львиную долю своей нужности — зачем теперь скрываться, если тот, ради кого Петр носит под кожей силиконовые вставки, изменяющие внешность, уже все о нем знает. Но родное лицо все равно просто так не вернешь — с мистером Оруэллом уже знакомо много людей, и странновато было бы однажды предстать пред ними в совершенно ином обличье. Да еще и имя вернуть. Мастер Петр Анохин. Мастер чего — вот, к слову, вопрос…

— Да, по-видимому, мистер Оруэлл еще поживет, — сказал Петр зеркалу.

Подмигнул себе, улыбнулся: а что, мистер Оруэлл не такой уж и плохой парень. Потряс головой — унять бездельные мысли, ре шительно вышел из комнаты: есть-таки пара дел, которые небесполезно сотворить. Глагол, применимый прежде лишь к действиям Мессии, стал общеупотребительным. Да и то объяснимо: сотворить чудо, сотворить радость, сотворить пакость — все соединимо с точки зрения языка. А с точки зрения морали? Господа, господа, при чем здесь язык, точнее терминология!.. Кстати, что сотворить-то? Например, проведать дежурных в компьютерном зале, наведаться к командиру группы немедленного реагирования, разузнать: что, где, когда и как. По дороге Петр размышлял: а не устроить ли учебную тревогу, чтобы бойцы не расслаблялись? Но сам же себе и ответил — нет. Они и без учебных тревог постоянно — в напряге. Реальных тревог в последние месяцы — выше головы.

Нападение на Иешуа в Соборе, мелкий, но вредный постоянный шпионаж какое, к черту, расслабление!.. Петр с радостью отмечал, что ребятам сейчас даже палка не требуется: они непрерывно находятся в боевом настроении и поддерживают его, как умеют, как наличные технические средства позволяют.

Вот и сейчас в прохладной — кондиционеры фугачили исправно! — дежурке шла яростная, но бескровная полувиртуальная баталия на световых мечах, на отличном компьютерном симуляторе, который был одновременно и увлекательной игрой, и средством для неплохого тренинга. Двое затянутых в специальные сетчатые костюмы качков ожесточенно фехтовали лучами — красным и синим. В комнате стояло характерное силовое гудение и пахло озоном. Режиссер стародавнего фантастического фильма «Звездные войны» оказался пророком — картина, что наблюдал сейчас Петр, один в один походила на то, как рубились двухмерные Люк Скай-вокер и Дарт Вейдер на архаичных плоских экранах. При виде Петра фехтовальщики остановились, погасили лучи, вопросительно уставились на вошедшего начальника.

— Тренируетесь? — зачем-то спросил Петр.

— Тренируемся, — хором ответили бойцы.

Они были в нерешительности — с чего бы это боссу так вот росто приходить в дежурку? Не царское вроде это дело…

— Хорошо, — лаконично резюмировал Петр и вышел. За спиной вновь включились силовые поля и зазвенели еветовые мечи.

Компьютерный зал тоже сюрпризов не преподнес: все спокойно и мирно, экраны горят, дежурные сидят.

— В ходе дежурства никаких нештатных ситуаций не возникало, — отрапортовал начальник смены, вытянувшись по стойке смирно.

— Вольно — сказал ему мистер Оруэлл. Тот обмяк. — Скучно?

— Скучно, — почему-то с сожалением ответил начальник.

— Бдеть непрестанно! — гаркнул Петр.

— Бдим! — с готовностью гаркнул в ответ боец.

Петру не послышалось в голосе начальника смены сожаление; оно было, плюс замешенное на тревоге. О чем сожаление? О тишине вокруг? О скуке бессобытийной смены?.. Странное существо человек военный. Покой ему — опасное состояние. Как затишье перед грозой. И тревога: когда наконец придет гроза?..

В том, что она придет, сомнений, похоже, не было. Веселая, повторимся, жизнь последних месяцев приучила бойцов к тому, что жизнь в стране Храм перестала быть спокойной и милор, и если для простых жителей любой инцидент досадная и явно случайная помеха, то для профессионалов-безопасников все инциденты — звенья одной цепи. А уж какая у нее длина — кто подскажет!..

На самом деле это славно, думал Петр, на самом деле это говорит о том, что свою службу он выстроил грамотно и людей в нее подобрал профессиональных — с одной стороны, а с другой — неравнодушных. Пока все внешнее удавалось в той или иной степени блокировать. Пока удавалось. Один вопрос постоянно мучил Петра: надолго ли это «пока»?

И еще: надолго ли хватит и без того невеликого терпения Иешуа? Что ожидать от него?..

Выйдя на улицу, Петр подставил лицо солнцу, сощурился, ощущая яркое тепло, утер пот.

— Жарко? — участливо спросил проходящий мимо негр из обслуживающего персонала.

Петр помнил его — американец, приехавший паломником, нашел себе в Храме работу. Какую-то — по хозчасти.

— Не без того, — вежливо склонил голову Петр.

— Белым всегда тяжелей жару переносить.

— Спасибо за сочувствие, но стать черным мне, увы, не суждено… — Петр вяло улыбнулся.

Походя родилась безумная мыслишка, что мистера Оруэлла надо было изначально проектировать негром… Может, врач-испанец и взялся бы за это, только помог бы искусственный цвет кожи легче переносить адскую температуру тропиков?..

Петр вслух засмеялся. Не иначе тепловой удар схватил, если такое думается. И если не только в одиночестве сам с собой разговаривает, но и на людях ничто его не стопорит. Нет, скорее под крышу, в кондиционированный воздух.

Ноги сами понесли его в стеклянный дом, где обитал Иешуа. Паразитическое желание разделить свою скуку с кем-нибудь Петр бессознательно решил направить на Машиаха. Зайдя в прохладный — блаженство! — холл, Петр кинул мысленный вопрос:

«К тебе можно?»

После короткой паузы в голове прозвучал ответ:

«Конечно. Заходи».

Иешуа был не один, В его кабинете, больше похожем на зимний сад, если слово «зимний» вообще уместно в этих краях, помимо него самого, находились три женщины — Мари, Клэр и Соледад. Когда Петр вошел, все повернулись в его сторону и замолчали, явно прервав какой-то оживленный разговор. Петр в очередной третий уже! — раз за сегодняшний день почувствовал себя лишним. Захотелось извиниться и, пятясь, выйти прочь, но вместо этого он издал глуповатый смешок и брякнул ну совсем уж по-детски:

— А что это вы здесь делаете?

— Беседуем, — невозмутимо сказал Иешуа. — Присоединяйся.

Но Петру, даже вопреки вселенской скуке — все-таки внешней, излишне, на его взгляд, скучной скуке, с перебором… — почему-то не хотелось вливаться в такой уютный, чисто женский коллектив собеседников Иешуа, и, бросив: «Нет, спасибо, я так просто зашел. Обхожу владения дозором. Не стану мешать», — вышел из кабинета-сада.

Ну что за дела? Храм — вроде целая страна, по крайней мере, как мы сами себя называем, больше полумиллиона жителей — а поговорить не с кем! Скука и тишина… Или затишье? Которое, как только что отмечено, бывает перед неблагоприятными метеорологическими явлениями — то есть бурями, ураганами, тайфунами, цунами, землетрясениями, а еще перед…

Додумать Петр не успел: вдалеке послышался выстрел, потом еще один, потом целая очередь, а над толовой свистнула пуля. Бросаясь, влекомый вбитыми на тренировках навыками, за скамейку, в укрытие, Мастер успел заметить, что выстрелы производились по меньшей мере из двух единиц оружия. Значит, можно надеяться, что пуля, так милостиво разминувшаяся с его головой, не адресная «для мистера Оруэлла, до востребования», — а шальная. Выходит, в Храме перестрелка?

— Ни хрена себе — опять громко, вслух произнес Петр.

Оглянулся по сторонам — поблизости никого. Хоть это хорошо, гражданское население не пострадает.

А стрельба тем временем продолжалась. Тарахтел «калаш», в ответ ему — или дуэтом? — глухо стукал «глок». Внезапно к этой беседе на повышенных тонах присоединился еще один голое — звук мотора «хаммера», мчащегося на всех парах. Явно к укрытию Петра. Сквозь щели скамейки было видно, как машина чешет через газоны и клумбы, но за тонированным стеклом было не разобрать липа водителя. Но номера на кем местные, храмовые.

«Кифа! Ты где?!»

Иоанн?!

«Я здесь, брат!» — Петр помахал рукой, и «хаммер», уже было собиравшийся протаранить скамейку, а вместе с ней и прячущегося за ней Петра, резко и сразу остановился, гудя движком, работающим в режиме рекуперации. Открылась дверь, Иоанн, сидящий за пультом управления, махнул — залезай, мол, быстро! Петр живо вскочил в машину.

— Что происходит, Вань? Там стрельба, ты слышал?..

— Слышал, еще как! Смотри, — Иоанн показал на дсбовое стекло со следами отскочивших пуль, — видал?

— А кто это? Откуда оружие? Это охранники?

— Ну, засыпал, засыпал вопросами, — Иоанн находил возможность улыбаться, ведя машину на высокой скорости тем же путем — через клумбы и бордюры, — откуда я знаю? Я только выехать собирался, а тут — пах! пах! — и от тебя такой импульс, что я чуть не поседел. Ну, развернулся и сразу к тебе — уж извини, но спасать. По линии огня пришлось проехать, вот…

Следы на стекле показывали, что стрелявшие щедро отсыпал пуль Иоанвовому «хаммеру». За что вот только?

— Они здесь, — Иоанн тормознул, — за углом. Что предпримем?

Петр уже предпринимал.

— База! Это первый! В шестнадцатом секторе переетрелка. Срочно группу сюда! Как понял?

— Уже на марше! — отозвался переговорник.

— Почему не доложили о ЧП?

— Простите, виноват. Услышал выстрелы, мгновенно группу, а тут вы меня опередили…

— Какого хрена они не следят за территорией? Группа должна быть здесь раньше нас! — Отключившись от штаба, Петр позволил себе понегодовать. Стрельба не прекращается уже минут пять! Неизвестно сколько людей полегло! Блин, я им докладываю о происшествии, а не они мне!

— Тихо, тихо, Кифа, не шуми. Начальник смены прав. Пока он тебе докладывал бы, время могло уйти… Возьми-ка это. — Иоанн протянул Петру пистолет, штатное оснащение «хаммера» охраны, у Иоанна был такой же. — Мы же не можем остаться в стороне, правда?

Спокойствие друга в данной ситуации подействовало на Петра отрезвляюще. Какого черта он взъелся на начальника смены? Правильные действия: прими решение, осуществи его, доложи начальству. Прокололся — твои риски… Проверив магазин, он кивнул:

— Выдвигайся потихоньку.

«Потихоньку» заключалось в полной иллюминации, на какую только способен «хаммер», громко орущей сирене и свирепом голосе Иоанна в мегафоне:

— Прекратить стрельбу! Оставаться на местах! Получилось так, что машина вклинилась в самый разгар позиционного боя: наступал переломный момент. Сторона, обладающая меньшей огневой мощью — «глоками», — несла потери, у стены лежал окровавленный человек и тем не менее пытался отстреливаться, но огонь «калашей» не давал ему поднять головы. Неподалеку распростерлись три безжизненных тела. Еще двое из команды с «глоками» прятались за углом здания, им было совсем неудобно вести огонь. А «подельник», видимо, решил проявить мужество и поплатился — вот он, лежит, дергается от боли, получил-таки свою долю смертельного металла из знаменитого автомата российского производства. У автоматчиков положение было не в пример лучше: трое стрелков залегли в длинной, плотной живой изгороди из кустов вперемешку с камнями — очень милое ландшафтное решение парковых Дизайнеров оказалось неплохой огневой позицией. Местами, правда, кусты были поломаны — так, будто сквозь них проехали на тяжелой машине, и возле одного из таких проломов в нелепой позе лежало тело одного из команды с автоматами. Они вели бой грамотнее своих перников — во-первых, стоит повторить, оружие мощнее, во-вторых, тактика достаточно грамотно отработана. Стрелки, постоянно перемещаясь в сторону жилых корпусов, вели шквальный огонь, да так расточительно, будто где-то под рукой прятался грузовик с патронами.

Впрочем, хвалить одних и порицать других возможно было лишь с точки зрения профессионала — без личной заинтересованности ибо ни Петру, ни Иоанну, ни начальнику смены неведомо было кто «одни» и кто «другие». Как говорится в детстве: «оба хуже».

— Они уходят в жилой квартал, надо их отрезать! Иоанн газанул поперек их движению, а Петр, выставив пистолет в бойницу, сделал несколько выстрелов — не столько на поражение, сколько для того, чтобы дать обеим сторонам понять: в их игре появился еще один участник. И пусть думают, гады, на чьей он стороне.

В ответ по броне машины застучали автоматные пули — сдаваться никто не желал, тем более что жалкое отрывистое пуканье оружия Петра выглядело весьма бледно по сравнению с монолитным пулевым дождем неизвестных стрелков. Петр с сомнением поглядел на пистолет, его взгляд перехватил Иоанн:

— Да, нам бы мощи поболе…

— Ничего, вон кавалерия идет на подмогу.

Зажимая сцену действия в клещи, с четырех сторон по аллейкам двигались машины охраны Храма. С многоцветным миганием и отвратительным по тембру, но и отвратительно громким гудением. Из-за кустов по ним было произведено несколько одиночных выстрелов, но стреляющие осознавали, что теперь надо в корне менять тактику — с оборонительной на отступательно-оборонительную. Ломая живую изгородь, на дорогу выпрыгнул джип, косвенно подтверждающий предположение Петра о спрятанном в кустах «грузовике с патронами», и помчался в сторону главной площади Храма, попутно собираясь протаранить машину с Петром и Иоанном.

— На понт берет, — спокойно произнес Иоанн, глядя на стремительно приближающуюся машину.

Само хладнокровие — он даже не положил руки на пульт управления, не то что не попытался отъехать. Петра удивило не столько это — слава богу, он Иоанна знает миллион лет и привык к его умению держаться кремнем в экстраординарных ситуациях, — но лексика: «на понт»… Петр подумал, что как-нибудь надо будет поинтересоваться, откуда Иоанн знает этакие жаргонизмы, которые и сам-то Петр только слыхал когда-то…

В итоге «на понт» взялся сам нападавший, — в последнюю секунду резко увел джип от недвижно стоящего «хаммера» и погнал его дальше по дороге.

— А вот теперь мы, — пробормотал Иоанн, разворачивая машину вслед и включая режим повышенной мощности.

Завыв от натуги и вдавив пассажиров в спинки сидений, «хаммер» бросился в погоню. За ним, мигом развернувшись, махнули еще две машины охраны, другие стояли на месте — разбирались с оставшимися стрелками.

К великому счастью обитателей страны Храм, перестрелка развернулась в пусть прекрасном по дизайну, но достаточно пустынном в этот жаркий час месте, где отсутствовало жилье. Только — парк с изредка встречающимися торговыми автоматами. Гуляющих, повторим, практически не было по причине жары, а те, что были, заблаговременно покинули дорожку, по которой мчались малопредсказуемые моторизованные монстры. Да что там дорожку! Те, кому не повезло очутиться здесь в неурочный час, давно лежали в ближних и дальних кустах, вжавшись в землю.

Иоанн легко догнал джип с преступниками, поравнялся с ним, несильно, но громко — с лязгом, со скрежетом рвущегося железа, толкнул бортом.

— Эй, не скидывай их с дороги, они же об дерево размажутся, допрашивать некого будет! — завопил Петр.

— Понял. Не дурак.

«Хаммер» выдвинулся еще на корпус вперед, резко вильнул, оказавшись перед носом у беглецов, и начал рывками притормаживать, давая понять сидящим в джипе, что альтернатива одна — вмазаться их «кенгурятником» в бронированный зад. Естественную попытку джипа уйти от столкновения в сторону, обогнуть Иешуа по крутой дуге пресекли другие «хаммеры», толково взявшие его «в коробочку». Погоня прекратилась. Бойцы охраны, облаченные в защитные костюмы, высыпали из машин и наставили на джип «ижики». В мегафоне загремел голос Латынина:

— Медленно открываем окна, медленно выбрасываем оружие, медленно выходим! Никаких резких движений! Сопротивление бесполезно!

Внявшие гласу здравого смысла, пассажиры джипа подчинились указаниям. Через секунду все трое уже лежали на земле, а вокруг топтались охранники, обыскивали лежащих и защелкивая на них наручники.

Латынин подошел к Петру и сообщил спокойно:

— Все в порядке, те двое на полянке тоже упакованы. Сдались сразу, без капризов. Всего — пять трупов, один — легко раненный в ногу. Будем сразу разбираться или подождем?

— А чего ждать-то?

— 0'кей, мистер Оруэлл. Через десять-пятнадцать минут подъезжайте к штабу. Мы их слегка приведем в порядок, и сможете допросить сами.

— 0'кей, — рассеянно ответил Петр, машинально и туповато раздумывая о том, как, однако, резко может суперскучный день превратиться в лихой боевик — с победным концом, к счастью.

Взглянул на Иоанна — оба, не сговариваясь, засмеялись, поскольку поняли, что думают об одном и том же.

— Иешуа это не понравится, — сообщил Иоанн откровение.

— Думаю, уже не понравилось, — предположил в ответ Петр.

— Полагаешь, знает?

— Почти уверен. Думаю, он знает даже то, что Латынин только собирается выяснять на допросе. А именно — кто они, зачем они и почему они.

— И откуда у них оружие, — заключил Иоанн. И то верно. Откуда в Храме оружие у гражданских лиц? Эта мысль-вопрос интересовала Петра, пожалуй, поболе всего остального. Хотя что там — остального-то? Ну постреляли друг в друга, не поделили, видать, чего-то, это все мелочи… Откуда оружие? Многоумный компьютеризированный периметр Храма не пропускает на территорию никакого оружия, кроме того, что носят охранники. А «глотов» и «Калашниковых» в Храме на вооружении не стоит. Значит — контрабанда. Но как?

«Ищи гнилых людей, Кифа».

«Среди своих?» — Петр ничуть не удивился, что Иешуа, находящийся сейчас в добром километре отсюда, так органично вписался в ход мыслей.

«Среди своих. Не знаю кто, но точно знаю, что кто-то из новых».

Новых было немало. Совеем недавно, ввиду очередного расширения территорий, Петру пришлось набрать почти сто человек личного состава — все проверенные, отфильтрованные, так сказать. Но мозги-то людям не профильтруешь настолько, чтобы нехорошие умыслы, даже обнаруженные фильтрованием, в осадок выпали… Не профильтруешь. Да и не было ни у кого из новичков ничего «за душой», проверили, просмотрели, прочитали… Вот хреновина какая, еще не хватало предателей иметь в ряду тех, кто по определению должен быть самым надежным! На кого ж надеяться тогда?

— Разве мало мы им платим? — сказал Петр в воздук. Иоанн, по-видимому, слышавший короткую мысленную беседу с Иешуа, риторическому вопросу не удивился, но даже счел нужным на него ответить. Как обычно, в философско-рассудительной манере:

— Никогда не бывает достаточно. Или, если более емко: денег много не бывает.

Тоже верно.

— Ладно, Вань, поедем в штаб не спеша, посмотрим на этих перцев, послушаем, что они скажут.

Иоанн кивнул, «хаммер» тронулся. Целый после боя, что радостно для Петра с его все-таки не безразмерным бюджетом.

«Перцы» под суровым психическим прессингом Латынина и его сподручных раскололись моментом. Они выглядели как хулиганистые школьники, пойманные за руку при попытке написать неприличное на заборе. Молодые парни, за которыми, по файлам мистера Оруэлла, никогда не числилось ничего серьезнее курения марихуаны, попав в Храм, — кстати, по рекреационному туру, то есть с целью отдохнуть, о душе позаботиться, — вдруг повели себя как заправские мафиози. Устраивать типичную киношную перестрелку на улице — это как раз в стиле таких юнцов, которым не хватает крутости.

— Ну, поспорили, непонятки вышли, постреляли, — бубнили они.

— А зачем стреляли? Словами договориться не могли? — наступал Латынин.

— А слова, того… кончились, — гоготали в ответ горе-стрелки, ничуть и ни в чем не раскаивающиеся.

— А оружие где взяли?

— Нашли! — дружно, едва ли не хором отвечали парни.

— Да, конечно! В Храме так и валяются «калаши» да «глоки», причем новые, еще в заводской смазке. Под каждым кустом!

— А это вы уж сами следите, что у вас тут валяется! Подметаете территории говенно…

Резонно. Но не по делу. И уж очень, очень по-хамски. Никаго уважения к закону. Надо выяснять истину по-другому.

Петр отозвал Латынина в коридор.

— Оставь-ка меня с ними наедине. Тот пожал плечами: мол, не жалко. Нового «следователя» чисто конкретные пацаны встретили чисто конкретным наглым небрежением:

— О, еще один приперся!

— Здравствуйте, меня зовут мистер Оруэлл.

Петр доброжелательно улыбнулся, слегка обескуражив задержанных — странное поведение даже для «доброго» следователя. Было, повидал он таких вот «братков», столкнулся с ними даже, когда решал один склочный вопросик в коротком броске в славные девяностые годы двадцатого столетия. Криминальная Россия, бандитский Петербург, наезд на одного депутата тогдашней дурацкой Государственной думы, разборка «по понятиям»… Сначала убили депутата, а потом, после броска Петра, депутат остался живым. Он понадобился Истории много позже, лет через десять после своего «убийства», что-то он там открыть должен, поскольку ученый, или какую-то амбразуру заслонить, поскольку военный-ученый. Не помнил Петр, а если честно, не вдавался по молодости в подробности. Но тогдашние «братки» были не слабее и не круче нынешних. Что ж не побеседовать «по понятиям»?.. Тем более что само понятие «беседа» у Петра имеет совсем иной смысл, нежели предполагают «понятия» этих славных отморозков.

— Ну, что, ребятки, знаете, сколько народу полегло из-за вашей ругани?

— Знаем, — зло ответил один из них, — эти скоты положили нашего друга! Им это так не сойдет! — Он угрожающе дернулся на стуле, но крепкие наручники не давали воли движениям.

— Тихо, тихо, — успокоил Петр. — Мне наплевать, кто из вас «наш», а кто «чужой». Вы находитесь на территории Храма — здесь все свои. А убивать людей запрещено вообще в любой точке нашей планеты. Это вам неизвестно?

— Ну известно. — Один из допрашиваемых, видимо, самый «крутой», сплюнул на пол. — И что?

— А ничего. — Петр опять заулыбался. — Мне, в сущности, все равно, из-за чего вы поссорились, из-за чего началась стрельба, — я не стану копаться в дерьме, нам в Храме это ни к чему. Очень скоро вас передадут в распоряжение сил безопасности Конго, и они уж с вами понянчатся. Честно говоря, не завидую вам, так как сидеть бедым людям в конголезской тюрьме — это отдельный аттракцион. Вообще в тюрьме не сладко, а уж нескольким белым среди нескольких сотен чернокожих — это, доложу вам… — Петр мечтательно зажмурился, будто и впрямь видел в описанном редкостное удовольствие. — Эти люди почему-то считают, что все их проблемы идут от белых, представьте себе! Да ну, что я вам рассказываю, у вас возникнет не один шанс ознакомиться с философскими воззрениями ваших товарищей по зоне. И очень близко. И с разных сторон.

Говоря, Петр делал выразительные паузы, в течение которых наблюдал за меняющимися лицами задержанных. Вся спесь и «крутизна» сходили на нет с каждой новой репликой мистера Оруэлла.

— Вопросы есть? — Еще улыбка.

— А когда нас… это… передадут? — мрачно спросил тот самый «крутой».

— Весьма скоро, — радостно ответил Петр, — буквально сегодня. Еще вопросы? — Вопросов не возникло. Был все-таки страх: в черную тюрьму очень не хотелось. — Нет? Вот и чудно. Тогда позвольте я задам вам один небольшой вопросик — где и под каким кустом вы взяли оружие?

— Да пошел ты! — все еще невежливо ответил Петру «крутой». Но Мастеру точный, оформленный словами ответ и не требовался. Лишь прозвучал вопрос, как в мыслях всех задержанных — среди унылых картин своего арестантского будущего всплыл портрет одного из сотрудников Службы безопасности Храма. Вот он договаривается с преступниками, которые еще не преступники никакие, а вовсе даже рядовые порядочные туристы. Ну, ладно, пусть не слишком порядочные — так это не здесь, а там, у себя в Польше, откуда ребята прибыли потусоваться в страну Храм… Вот момент передачи оружия — его ввезли на «хаммере» охраны, периметр, естественно, не отреагировал. Вот процесс передачи товара, в обмен на деньги, опять же естественно… Все как на ладони.

— Спасибо. Вопросов больше не имею. Счастливо отдохнуть. Удачных вам контактов в тюрьме.

И вышел.

Беседа с противоборствовавшей стороной — той, что была вооружена легкими пластиковыми «глоками», заняла еще меньше времени потому что допрашиваемый остался в одиночестве. Остальные были убиты, а второй уцелевший стрелок сейчас находился в лaзapeтe, где ему обрабатывали рану.

— Где взял пушки? — Петр не стал разводить пояигесы, а спросил прямо в лоб.

— Я скажу! Я все скажу! — заверещал парень, но Петру не надо было выслушивать подробные признания, он уже увидел того же самого человека в форме охранника Храма, передающего ящик с пистолетами довольным покупателям.

Простая, в сущности, мысль: дать детишкам спички. Или немножко взрывчатки. И подождать, пока оные детишки что-нибудь не поделят. Песочницу, например… Хотя стоит отдать должное раздатчику спичек: Надо было умело опознать детишек и свести их ненароком, случайно, средь шумного бала.

— Замечательно. Мистер Латынин! — позвал Петр. — Тут вам этот молодой человек хочет кое-что рассказать!

Выйдя на улицу, где, как ни грустно, совсем не похолодало, Петр сразу направился к зданию координационного центра Службы безопасности Храма. Его интересовал кабинет номер двадцать два на втором этаже, где располагался офис ответственного за снабжение Службы безопасности Дональда Тримсона. Ушлый англичанин, умеющий достать все и вся, раздобывший в свое время те самые костюмы-«трешки», суперзасекреченные и не являющиеся предметом торговли, оказывается, еще и приторговывает оружием… Официальный дистрибьютор на территории Храма…

В приемной одиноко сидел адъютант. Когда влетел Петр, он быстренько свернул гибкий экран компа — то ли порнуху смотрел, то ли играл во что-то.

— Тримсон у себя? — на ходу спросил Петр, направляясь к его кабинету.

— Нет, мистера Тримсона нет, он ведь в командировке…

— В командировке? — Петр остановился, к его горлу подкатывал нервный смех.

— Ну да, я думал, вы знаете. Он сказал, что вы сами его отправили…

— Да… я его… отправил… — давясь смехом, ответил Петр Все, парень, забудь, продолжай работать.

Адъютант проводил удивленным взглядом странного мистер Оруэлла.

Вне приемной Петр позволил себе в голос расхохотаться: это ж надо, его обвели вокруг пальца как юного пионера! Ищи-свищи теперь этого гения-снабженца по всему миру!

Зайдя в офицерский жилой блок, Петр потребовал раскодировать замок на двери квартиры Дональда Тримсона. Дежурный вылупился на Петра, будто увидел инопланетянина. Даже субординацию забыл:

— Это с какой стати я вам буду давать код? Вы же не хозяин.

Петру уже было плевать на инструкции да и на нравственность, по большому счету, тоже.

«Дай мне код!»

Остолбеневший, загипнотизированный дежурный порылся в ящике с карточками и протянул Петру требуемую. Он ничего не вспомнит. Петр не любил применять свои умения в бытовых условиях, тем более против своих людей, тем более для явно противозаконных действий, но сейчас выбора не было.

Вставив карточку в прорезь замка, Петр вломился в квартиру Тримсона. Она была абсолютно пуста — даже мебель отсутствовала. А посередине большой комнаты медленно растворялось сине-серое облако, знакомое до боли, до слез, до омерзения…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 7

КОНГО. КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц март

Двухчасовая встреча Петра и Мунту Ибоко подходила к концу, Обсудив пяток текущих проблем и обменявшись неформальными шуточками под дерьмовый, не в пример тому, коим угощал Нгамба, коньячок, «вторые лица» двух государств тепло распрощались, пожав друг другу руки и договорившись, уже в который раз, встречаться почаще. Уходя, Петр спросил:

— А что, мистер Нгамба по-прежнему нездоров?

— Нездоров. Плохо ему. С ним врачи постоянно занимаются, может быть, через пару недель с мистером Нгамбой вам и удастся встретиться, но о делах говорить… — Ибоко развел руками и виновато улыбнулся: мол, сам понимаешь, болен старик, не до политики ему, не до религии, не до благотворительности и вообще — не до чего.

Ври, да не завирайся, подумал Петр, сканируя незатейливые зрительные образы в памяти Ибоко. Вот Нгамба лежит в своей аэродромоподобной кровати — на краю, чтобы было удобнее врачам, вид у него и впрямь неважнецкий, усталый. А вот беседа Мунту Ибоко с врачом — доверительная и секретная:

— Сколько вы еще продержите старика в пассивном режиме?

— Столько, сколько надо, мистер Ибоко.

— Надо подольше.

— Можно, но, сами понимаете, на пользу ему это не идет…

— Это меньшая из проблем. Делайте свое дело.

Вот и делают врачи свое дело, прямо противоположное тому что обязаны были бы делать — вводят Нгамбе всякую расслабляюще-успокоительную дрянь, чтобы он лежал себе тихо и не рыпался. А за политикой, религией, благотворительностью «и вообще» сам Ибоко и проследит…

Но ссориться с Мунту Ибоко и конголезским правительством нельзя, неправильно это будет, глупо. А ситуация нехорошая и трудноразрешимая. После того неприятного случая с Нгамбой всякий раз, встречаясь с Ибоко, Петр испытывал все большую и большую неприязнь к этому в общем-то неплохому изначально, но уж слишком скоро портящемуся из-за игры в политику, человеку. Если раньше он был классным «вторым», то сейчас изо всех сил старается стать хоть как-то заметным «первым», и надо признать, это ему довольно-таки успешно удается. Тем более когда есть такие сговорчивые врачи, готовые держать настоящего «первого» прикованным к кровати, пока он не умрет. И тогда, прилюдно скорбя, но внутренне ликуя, Ибоко станет «первым» совершенно официально.

Плох тот «второй», который не хочет стать «первым»? Нет, неправильная поговорка. В ряде случаев «второй» тем и бывает хорош, что «первым» стать не стремится. Опыт Иоанна и Петра тому подтверждением.

А вечером раздался мобильный звонок. Петр посмотрел на браслет, но номер вызывающего не высветился, да и видеоканал у звонящего был отключен.

Тем не менее Петр рискнул ответить:

— Слушаю. Оруэлл…

— Оруэлл, это я! — свистящий шепот.

Несмотря на отсутствие привычной голограммной «картинки» над браслетом, Петр сразу понял, кто его вызывал.

— Нгамба, дорогой, как рад вас слышать! Что там с вами? Совсем плохо?

— Да нормально, нормально… я эти таблетки уже второй день не глотаю, за щекой прячу и в унитаз спускаю; они пока ни хрена не догадываются.

Петр не стал притворяться, что ничего не понимает, а Нгамба раз этого от него и ждал.

— Какая помощь нужна, Нгамба?

— Оруэлл, забери меня отсюда. Выкради. Иначе они меня сгноят к чертовой матери, прости Господи. Оруэлл, ну пожалуйста…

— Я… — Петр не успел ответить.

— Все. Идут. Конец связи.

Интересно девки пляшут… Стало быть, старик Нгамба соображает, что творится вокруг него. Да это и неудивительно, соображалка у Великого и Ужасного Президента Конго всегда работала на пять с плюсом, даже в периоды крутых алкогольных загулов оц мог государственные решения на колене, как говорится, принимать и подписывать, и небестолковые, заметим. А теперь, видать нелегально добрался до телефона и набрал исподтишка заветный номер, где — знал точно! — не откажут в помощи.

Не откажут?..

«Братья, надо поговорить».

Первым отозвался Иоанн:

«Готов. Где?»

Вторым был Иешуа:

«Предлагаю у меня. Не возражаете?»

Экранированный кабинет Иешуа — место не хуже и не лучше других экранированных помещений Храма, какая разница, где держать совет? Вот только зелени в горшках у него погуще, любит ощущать себя рядом с природой, пусть даже живущей на гидропонике.

Встретились.

Петр сжато изложил Иешуа и Иоанну все свои соображения и впечатления. Завершил выводом:

— Надо помочь… э-э… старику, теперь старику, как ни вздорно это звучит. Он к нам всегда не просто спешил — бежал на помощь.

— Двух мнений быть не может. — Иешуа привычно постучал по столу карандашом, слишком сильно постучал — сломал.

— Согласен, — кивнул Иоанн.

— Понял вас, — сказал Петр.

На этом и завершили. Поздно уже было.

Конголезская ночь стремительна и незаметна, как хороший диверсант. Она набрасывается внезапно на не успевшего заметить скоротечные сумерки человека и погружает его во тьму, как в черную воду, заставляя приспосабливать зрение к новым условиям, Небо с россыпью звезд не излучает ни кванта света, а Луна, если и висит декорацией в какой-либо из своих форм, то светит чисто номинально, — ну декорация же! — дабы просто обозначить свое присутствие в пространстве, не более того. Почти физически ощутимая темнота ночью в Конго. Она замечательно замаскировав четверых людей в темных костюмах-комбинезонах, с масками яйцах и оружием в руках, которые бесшумно подбирались к ограде окружающей комплекс президентского дворца. Когда до нее оставалось метров двадцать, они залегли под деревьями, совсем слившись с землей. Один из них порылся в рюкзаке и достал оттуда игрушечную птицу — радиоуправляемую ворону, практически неотличимую от настоящей. Захлопав крыльями, ворона сделала несколько кругов над дворцом, а затем села прямо на одну из камер внешнего наблюдения, закрыв хвостом объектив. Операторы немедленно поймали помеху, камера зашевелилась, ведомая с пульта, но ворона сидела крепко, явно обладая не по-птичьи железными нервами — любое покачивание камеры ей было нипочем. Пока охранники-операторы дворца в одном из пунктов контроля и наблюдения терзали джойстик управления камерой и ругали все воронье племя грязными словами, четверо темных людей перебрались поближе к ограде. Из того же рюкзака был извлечен некий электронный прибор, который подключили к секции ограды — прямо к металлу. Набрали несколько цифр и букв, и… ничего не произошло. Лишь на приборе загорелся и погас зеленый огонек. Четверо переглянулись, кивнули друг другу, и один из них портативным сварочным аппаратом начал вырезать в металле дыру, а трое других внимательно оглядывали местность через приборы ночного видения. Через пару минут лаз был готов. Люди в масках пробрались на территорию дворцового комплекса, не забыв оставить возле свежей дыры специальный маячок — в случае чего он сообщит им о том, что через этот выход возвращаться нельзя, а отработав, самоуничтожится. Еще пара минут и они уже у стен дворца. Совершенное недавно нападение на президента Нгамбу заставило местную службу безопасности пересмотреть и мощно усилить всю систему охраны, да и новый негласный управляющий Дворцом и страной человек оказался не из храбрецов, любящих в свободное от руления страной время падать под танки и прикрывать амбразуры, так что теперь чернокожих ребятишек в форменных шортиках и рубашечках во дворце и его окрестностях — море Разливанное. И все бдят — муха не моги пролететь! Только вот ворона на камере все сидит и сидит… А таинственные тати ночные тем временем уже были внутри дворца. И шли себе тихонько по Коридору, оставляя за собой обездвиженные тела «усиленной» ох-Раны. Бесшумно и быстро приводя в бессознательное состояние всех встречавшихся на пути короткоштанных бойцов, они продвигались к покоям Нгамбы, которые охранялись особенно тшательно. Камеры наблюдения за коридорами крадущихся людей не показывали — спасибо вирусу, засланному накануне в простенький компьютер службы безопасности. На мониторах перед глазами дежурного была запись одной из ночей до вторжения. Это давало некую фору во времени, но расслабляться все равно было нельзя потому что рано или поздно выключенные из реальности и тихо отдыхающие на полу охранники должны бы выйти на контрольную связь, а в отключке не особо-то и поговоришь по рации. А если нет связи хотя бы с одним из постов, то это повод для объявления тревоги, чего четверым темным маскам очень не хотелось бы. Они уже вышли в коридор, ведущий в святая святых дворца — спальню Нгамбы. Здесь предстояла схватка с дюжиной охранников сразу, и шум был бы поднят неминуемо. Подойдя к последнему углу, за которым еще можно оставаться незамеченными, люди остановились, и один из них сделал шаг в освещенное пространство и стал виден как на ладони. То-то стража удивилась: ночью, посреди означенного «святого места», при полном освещении — пришелец! Но продемонстрировать свое удивление и все прочее, что за этим должно было следовать, они не успели, потому что человек в маске поднял руку, и двенадцать чернокожих секыорити нестройно рухнули на пол. Со стороны, по крайней мере, это выглядело именно так. На самом же деле Петр — а этим пришельцем был именно он, — просто наплевав на свое табу, запрещающее демонстрировать паранормальные способности при ком бы то ни было, кроме Иешуа и Иоанна, отключил охранников на расстоянии мысленным импульсом. Несказанно изумив этим поступком наблюдающих из-за угла Латынина и Круза: они-то до сих пор знали пусть и грозного, но вполне обыкновенного мистера Оруэлла. Отнюдь не чудотворца. Иоанн же, бывший четвертым человеком в маске, лишь беззвучно усмехнулся: уж он видал трюки и похлеще. Да что там видал! Сам делал! Но прочь сантименты и неуместное удивление, для этого еще будет время, пора приступать к тому, ради чего все эти перемещения-отключения-чудотворения были устроены, — к похищению Нгамбы.

Нгамба лежал на своей огромной кровати и безмятежно спал.

Это было только на руку «похитителям». Или все-таки похитителям — без кавычек. Петр приложил ладонь ко лбу чернокожего старика, еще совсем недавно бывшего мужиком в расцвете сил, — теперь он будет спать еще крепче и не помешает собственной транспортировке. Иоанн взвалил Нгамбу на плечи, и четверка двинулась обратно — к спасительному лазу в заборе.

— Все прошло до безобразия гладко, — резюмировал Петр свой рассказ об операции.

После всего, сидя в баре вместе с Иешуа и потягивая ледяной чай, он чувствовал себя на десяток лет моложе — этакий бравый боец, с честью выполнивший приказ командира, и теперь внаглую расстегнувший воротничок и ослабивший ремень: он знает, что ему за это ничего не будет, а наоборот, только похвалят.

— Молодцы! — похвалил Иешуа всех четверых, участвовавших в «изъятии» Нгамбы.

И хотя не царское это дело — диверсии и похищения, — как-никак Латынин, Круз и Петр, он же мистер Оруэлл, не рядовые бойцы, а скорее отцы-командиры, доверять такую работку кому-то еще Иешуа не захотел. Да и что там — все профессионалы, дело свое знают туго, не покрылись мхом на начальственных постах. А Иоанн просто попросился «посмотреть». Я, сказал, не помешаю. И не помешал, а напротив, очень даже помог — пер не самого легкого Нгамбу через весь сад президентского дворца до забора, да еще и бегом.

— Дальше — проще, — продолжил Петр, — погрузились в машину и рванули оттуда. Они тревогу только через два часа объявить догадались. Нас-то уж и след простыл…

— А со спутника не могли нас отследить? — засомневался еще не отошедший от удивления Латынин — неожиданные качества вроде неплохо знакомого мистера Оруэлла, повторим, его не оставили равнодушным.

— Не могли, — помотал головой Петр, — я проверял, они не ведут съемку местности постоянно, у них денег на это нет.

Под «ними» подразумевалась хоть и слабенькая, но довольно пронырливая местная конголезская спецслужба под загадочным Названием «Zardo». Что означало это слово, никто не знал, да и охоты выяснять особой не было — Zardo, как считалось, не представляла собой серьезного соперника, способного помешать работе мистера Оруэлла.

А Нгамба, очнувшись и поняв, где он находится, по-стариковски расплакался от счастья, лобызал Петра, жал ему руку и говорил, что никогда не забудет сделанного для него блага. Нгамбу сдали на попечение медикам Храма для того, чтобы очистить ему организм от всей той химии, которой пичкали старика коновалы Ибоко. В целях конспирации Нгамбе посоветовали выбрать себе на время новое имя, и он не колеблясь назвал себя Джошуа Лайт — Иешуа Светлый в переводе с английского.

Петр был доволен сделанным. Сейчас Нгамба подлечится, придет в себя, а там можно будет решать, как жить дальше. В любом случае есть некоторое время на роздых, думал Петр. Но уже следующее утро показало, как жестоко он ошибался…

Площадь перед главными воротами Храма была заполнена людьми — насколько хватало глаз: чернота голов местного населения с пестрыми вкраплениями ярких одежд и самодельных лозунгов с полуграмотными надписями…

— Там написано: «Отдайте Нгамбу, белые крысы»… — растерянно произнес один из охранников, стоящих на вышке возле ворот. Петр забрался к ним для лучшего обзора.

— Сам вижу, — так же растерянно ответил мистер Оруэлл.

— А почему они к нам с этой просьбой?

— Чего не знаю, того не знаю… Утройте-ка бдительность, орлы. Мало ли что этим… нехорошим людям придет в их черные головы.

— Так точно! — хором ответили орлы.

Спустившегося с вышки Петра внизу ждал Латынин.

— И как это понимать, мистер Оруэлл? — спросил так, будто сам мистер Оруэлл всех этих крестьян сюда привел собственноручно.

— А я откуда знаю?

Петр и впрямь не знал. Однако подозревал, что внезапное нашествие местного народца было связано с пропажей Нгамбы, тем более что тексты на лозунгах указывали именно на это, но как связано, не понимал. Ситуацию осложняло то, что толпа была не самая спокойная, скорее даже слегка буйная, а явного лидера у нее не замечалось. Значит, и переговоры вести не с кем. Был бы предводитель, на броневике и в кепке например, все было бы ясно, а так… ну не выхватывать же из толпы кого-нибудь одного и не расспрашивать пристрастно о том, с чего они взяли, будто Нгамба похищен именно местными «белыми крысами», а не «крысами» со стороны.

— Мистер Оруэлл, первый канал включите! — запищал переговорник в ухе — это дежурный по Службе безопасности Храма. Но просьба странноватая: смотреть телесеть сейчас? Хотя… Петр набрал на тачпэде браслета-коммуникатора номер «один» и ткнул в иконку «TV». Над запястьем возникло небольшое голографичес-кое изображение Мунту Ибоко, который вещал с президентской трибуны в сенате:

— …Вероломный поступок молодчиков из этой секты, которая, как позорный гнойник, вскочила на лике нашей страны, заставляет всех конголезцев, любящих свою родину, негодовать и возмущаться: мало мы терпели их территориальные притязания, так они еще и Великого Нгамбу у нас отнять захотели! Не бывать этому!

— Не быва-ать! — отозвалась невидимая аудитория, которую нерасторопный режиссер телетрансляции показал лишь пару секунд спустя — уже откричавшейся.

Мунту продолжил вещать, но Петр выключил изображение — все и так ясно: грязная политическая игра в куклы, где Ибоко — явная марионетка. А вот ниточки находятся в руках у человека, имя которого Петр знал, но без злости произносить не мог.

«Не кажется ли тебе, что это имя слишком часто стало всплывать?» — В голове Петра возник голос Иешуа.

«Да, брат, слишком часто».

Иешуа больше ничего не сказал, а Петр вновь почувствовал себя виноватым во всех неприятностях, свалившихся на Храм за последнее время. И сейчас предстояло разгрести еще одну проблему — нежданные гости у порога Храма. Которые, к слову говоря, вели себя совсем не так, как подобает приличным людям, ждущим, пока им откроют двери. Приличный человек подождет-подождет, поймет, что его никуда не пустят, пожмет плечами и уйдет восвояси, а эти вон лезут через забор, наглые…

Молодой конголезец, отброшенный электрическим разрядом периметра, введенного в режим максимальной защиты, грохнулся оземь. А не надо по заборам лазить! Его земляки, те еще перцы — вместо того чтобы поймать героя, расступились, организовав для него замечательную каменистую посадочную площадку, куда он и рухнул, подняв облако пыли. И стоят теперь, примолкшие, наблюдают опасливо: не помер ли, часом? Не помер — шевелится. Приложился крепко, да и током его периметр угостил немалым. Толпа зашумела сильнее и злее, но подходить близко теперь не решалась, словно раздумывала, что предпринять. Правы те, кто утверждает, что у толпы есть свое одно большое сознание, сложенное из тысяч мелких и разрозненных. Но вот парадокс — вместо того, чтобы стать воплощением мудрости от такого сложения, толпа, напротив, глупа и нерациональна. Очередное доказательство этому Петр увидел спустя несколько минут после пыльной и болезненной неудачи штурмовика-первопроходца. Группа активистов-выдвиженцев волокла откуда-то деревянную лестницу с явным намерением приставить ее к воротам и перелезть на территорию Храма. Замечательно! По физике — пятерка: дерево не проводит электричества, это они помнят, но откуда им знать, что сами ворота ничуть не менее защищены, чем весь периметр? И что термин «не проводит» не исключает иных, а стало быть, сгорит она, к чертовой матери, превратится в головешки эта лестница, лишь только коснется ажурной решетки. И что за решеткой — на вид слабой и не грозной — кроется мощный железобетонный барьер, готовый подняться из своего подземного логова в любую секунду и стать надежной преградой не то что для толпы, но и для несущегося на полной скорости «элиминатора», коли кому-то вздумается использовать дорогое устройство для тарана. И что точно такие же барьеры спят по всему периметру Храма. А так, конечно, заборчик на вид хлипенький, всех делов-то — перемахнуть! И задумано сие из гуманных целей: чтобы жители храма не чувствовали себя в каменном мешке.

Как Петр и предполагал, лестница загорелась сразу, лишь только коснулась металла ворот. Хорошо, никто не пострадал, — активисты отпрыгнули в стороны, громко ругаясь на специальном «ругательном» диалекте, о существовании которого Петр, кстати, узнал из общения с Нгамбой.

Еще одна пауза на раздумья, и — новая попытка штурма. На сей раз с применением более продвинутых технических средств, нежели деревянная лестница. Шумящая и потрясающая транспарантами толпа расступилась, пропустив к воротам машину — хоть и старенький, но довольно мощный облезлый грузовик со свирепого вида водителем внутри. На «кенгурятнике» машины был намотан трос, который, распустив, зацепили за ворота. Десяток рук (общность мыслей в толпе) махнули водителю: сдавай, мол, назад! Натужно взвыв и натянув трос струной, грузовик попятился, как ни прискорбно, выгибая за собой ворота все больше и больше. Еще немного, и они не выдержат, сломаются, прихлопнув своей массой кого-нибудь из митингующих.

Отгоняя озорную мысль: «Хорошо бы!», Петр заорал в переговорник:

— Барьер! Быстро!

Тотчас стальные плиты перед воротами раздвинулись, и из-под земли стал живо вырастать бетонный блок, покрытый снаружи черным блестящим пластиком. Перелезть через него — пустая затея, так как тут — плюс к скользкой поверхности — тоже присутствовала специфическая электрозащита в виде металлических прутьев, вживленных в тело блока и призванных нещадно бить током всякого, кто прикоснется. Надо заметить, что те люди, которые конструировали эту иезуитскую систему — активный периметр, были еще теми гуманистами. Точнее, стать таковыми их заставляли многочисленные юридические ограничения, введенные ООН на подобные устройства. Так, возле каждой секции ограды присутствовали яркие таблички с надписями на английском, французском и нескольких местных наречиях, гласящими, что касаться не надо, а то долбанет. Для неграмотных были специальные картинки с молниями и отскакивающим человечком. Основной забор окружала совсем легкая декоративная ограда и плотные кусты — только склонный к мазохизму человек сможет сознательно подойти к забору. Ну а раз подошел и предупреждение прочитал, то не обессудь…

Ворота таки с железным лязгом грохнулись, никого, кстати, не придавив, и в образовавшийся проем хлынули люди — прямо навстречу черному, неприветливому монолиту. Сверху, с башенок, на них хмуро глядели охранники Храма, так же как и послушная автоматика, готовые исполнить любой приказ мистера Оруэлда. Надо будет стрелять по людям — будут стрелять по людям. Вот по этим самым. Только зачем по ним стрелять? Они ни в чем не виноваты, это не их война… Да и не знают они ни о какой войне. Они лишь требуют вернуть Нгамбу, сами не будучи уверены в том, что их любимый президент именно здесь. Но телесеть, по их разумению, лгать не может, а именно с ее помощью исполняющий обязанности «первого» в Конго Мунту Ибоко обратился к ним, наказав верным сынам родины силой изъять Нгамбу из «лап гнусных захватчиков, притворяющихся христианами».

Глядя на всю эту вакханалию, Петр лихорадочно соображал, что предпринять в такой ситуации. Разогнать-то всех этих пейзан-люмпенов легко, вопросов нет. Но решит ли это проблему? Нет, конечно. Тогда как? Может быть?..

Осененный неожиданным решением, Петр помчался к Иоанну.

— Значит, такое дело: нам надо сейчас с тобой взять машины и незаметно выбраться отсюда подальше, куда-нибудь в пустынное местечко, где никого нет, и устроить небольшой провинциальный театр.

— Не понял, скажи толком.

— Толком я сам еще пока не знаю…

Уже через час черный «хаммер» мчался по кочковатой дороге прочь от Храма на юг, унося в себе Петра, Иоанна и средней мощности креатор — прибор, способный зрительно изменить любой предмет, заменив его, реального, на голографичеекое изображение требуемого. Петр когда-то давно, в Иудее еще, использовал такую штуковину — вместе с Иоанном, кстати, — он превратил себя и своего ученика в камни, чтобы избежать встречи с римским патрулем. Но тогда креатор был портативный и слабенький, а сейчас в его распоряжении имеется достаточно средств, чтобы не мелочиться в иллюзиях.

Остановились в действительно глухом месте. Кругом — лунный пейзаж, пустыня, редкие деревья да кусты. И ни души, кроме двух людей из Храма.

— Ну и что ты задумал? — спросил Иоанн.

— Давай приведем креатор в рабочее состояние, — уклонился от ответа Петр.

Креатор раскочегарили, отрегулировали, он был готов творить любые чудеса только дай задачу. В машину надо заложить изображение того объекта, который следует воспроизвести, и задать размер. А потом, уже вручную, если требуется, можно подкорректировать детали.

— А делать мы будем вот что, точнее, не «что», а «кого», — произнес Петр, доставая из кармана яркую голографическую картинку, на которой был изображен он сам в обнимку с шефом Службы Времени Майклом Дэнисом. Памятное фото, сделанное в незапамятные времена, из никчемушной картинки превратилось в важного помощника. Только бы все прошло гладко…

— Набирай, — велел Петр. Иоанн кивнул.

Мунту Ибоко долго не отвечал. На дисплее телефона мигала надпись: «Система ожидает ответа». Наконец соизволили ответить.

— Ибоко, — бросил Мунту вальяжно, даже не глядя на экран телефона.

— Ты что, твою мать, на хрен, делаешь, урод черножопый?! Глаза Мунту округлились, и он с негодующей физиономией повернулся к экрану и камере телефона.

— Ой! — совсем по-детски вырвалось у него. — Простите, мистер Дэнис…

— Не прощу, твою мать! Что ты себе позволяешь? Что за митинги у Храма? Я тебе это приказывал?

— Нет, но я подумал…

— И этого я тебе не приказывал! Думать на пенсии будешь, в кубики с внуками играя. Если доживешь. А пока изволь делать что ведено. Что ведено?

— Ну, мистер Дэнис…

— Вопрос не ясен? Могу повторить. Скажи, что я тебе приказал сделать.

Мунту огляделся — он, похоже, был не один в кабинете, — сделал звук потише, забормотал:

— Внести смуту и дестабилизировать обстановку в Храме и вокруг него, не подставляясь и не… рисуясь… Я правильно повторяю?

— Правильно. Хоть что-то делаешь правильно. Так какого, спрашивается, хрена ты полез в телесеть со своими идиотскими выступлениями?

— Ну а как я еще, по-вашему…

— По-моему ты не думай! Я сам справляюсь. Ты по-своему давай. Сказано — не рисуйся. Нет! Взгромоздился на трибуну. Дурак ты, Мунту, полный и законченный. Ты ведь всю идею, на хрен, испоганил. Теперь они там, в Храме, все раскусили. Этот Оруэлл, он же не чета тебе — парень сообразительный, вмиг небось распознал, откуда ветер дует.

Мунту решил вспомнить о своем достоинстве и заговорил резче:

— Мистер Дэнис, вы же ясно сказали: при удобном случае начать работу по дестабилизации морального состояния противника. Именно так вы выразились.

— Помню, не склеротик.

— Вчера ночью люди из Храма похитили Нгамбу. Нагло, прямo из постели, перебив охрану. Тут было море крови! Это ли не повод? Это ли не удобный случай?

— Мало того, что ты дурак, Мунту, так ты еще и враль, каких искать! Какая кровь? Никого из твоих пацанов и пальцем не тронули. Они сейчас живы и здоровы, на боевом посту, разве что с легкой головной болью.

— А вы откуда знаете?

— А оттуда, что Нгамбу вашего распрекрасного уперли мои ребятишки, чтобы не дать сделать то же самое Оруэллу и его людям. У нас были данные, что такой план у него имеется, и мы решили их опередить. А заодно и проверить надежность вашей системы безопасности. Говно, а не система.

— А вы Нгамбу вернете?

— Верну, верну. А он тебе сильно нужен, что ли?

— Да нет, в общем… А когда?

— Когда сочту нужным. Не твоего ума это дело… Пока голографический Дэнис, созданный креатором «на базе» Петра, распекал Мунту, Иоанн следил за связью. Он прекрасно понимал, что так просто в президентский дворец не позвонишь, сигнал обязательно отслеживается и проверяется. Иоанн видел, что технари Ибоко уже сели на хвост сигналу и ведут его к началу, чтобы выяснить, откуда, собственно, исходит вызов. Петр не зря попросил Иоанна вывести его в пустынное место… Иоанн улыбнулся, представляя растерянные рожи операторов, обнаруживших, что важный звонок исполняющему обязанности президента Конго поступил из пустого места, где нет жилья на многие километры во все стороны. Им придется констатировать свое поражение — значит, сигнал зашифровали специально, чтобы сбить с толку службу безопасности. Но наряд своих бойцов они сюда пошлют все равно, так что надо торопиться.

— Сворачивайся, — шепнул Иоанн Петру в переговорник.

— Значит, вот что, — отреагировал Петр, — ты, Мунту, давай отзывай своих бунтарей от Храма, а сам потом публично извинишься и к Оруэллу и Иешуа с визитом, твою мать, явишься, понял?

— Понял, — упавшим голосом ответил Мунту.

— А я еще с тобой свяжусь, скорректируем ход дальнейших работ. Конец связи.

Может, Мунту Ибоко что-то и сказал в ответ, но не в привычках властного мистера Дэниса было ждать этого. Сказал — конец, значит, конец.

…А около Храма уже было безлюдно и тихо. Разве что грязно: банки из-под пива, обрывки газет, палки, камни… Еще недавно гудящая здесь толпа полностью исчезла. Лишь мусор, поваленные ворота да брошенный грузовик напоминали о происходившем.

А через неделю по местной телесети уже выступал любимый народом президент Нгамба, слегка непривычный на вид — морщины и седина, — но все такой же бодрый и энергичный. Он зачитывал указ о снятии с должности Мунту Ибоко «в связи, с переходом на другую работу». Народ ему охотно поверил, тем более что президент в финале добавил свое знаменитое «Нгамба сказал!». Дэнис не обманул — вернул Нгамбу страдающей родине, и не его вина, что вернувшийся президент обрушил на верного соратника вполне земные кары. Хотя, побыв в Храме в облике Джошуа Лайта, мог бы научиться обрушивать и небесные… Не зря, не зря говаривали древние сочинители вечных афоризмов: что можно Юпитеру, того нельзя быку…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 8

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц апрель

— Как-никак в двадцать втором веке живем! — глубокомысленно произнес инженер, только что завершивший тестирование новой противопожарной системы, недавно установленной в Храме. — Негоже огонь тушить водой, тем более там, где она в дефиците. Правильно я говорю?

Петр, три дня кряду общающийся с этим коренастым мужичком и излазивший благодаря ему все самые потаенные закоулки территории, промолчал — он уже понял, что инженер из тех, кто не нуждается в ответах на свои вопросы, а вполне может дать их себе сам.

— То-то же! — сказал инженер, подтвердив впечатление Петра о себе. — Уж если изобретен пенообразующий гель, то грех им не пользоваться.

Они стояли в комнатке с низким потолком — вспомогательном помещении одного из складов продовольствия — по колено в белой пене. Она шипела и пузырилась вокруг них, будто живая. Ею была заполнена вся комнатка плюс собственно сам склад — огромных размеров изотермический ангар, находящийся на отшибе от центральной части Храма. Пена лежала ровным полуметровым слоем на всех горизонтальных поверхностях, а по некоторым Вертикальным лениво сползала вниз, гадко шипя и плюясь пузырями.

— Ну, видишь, все работает. — Панибратски ткнув Петра в плечо, инженер кивнул на пенное море. — Нравится?

Как всякий специалист, он видел эстетику там, где другие ее увидеть никак не могут.

Хотя Петру, в общем, тоже нравилось увиденное — система пожаротушения сработала эффективно. Экспериментально-показательный пожар, хитроумно учиненный шустрыми ребятами из компании, установившей систему во все строения Храма, для чего, собственно, и пришлось лазить по закоулкам, о чем сказано выше, — был потушен за пару минут посредством этой самой пены. То есть пеной она стала только после того, как из форсунок, установленных на потолке и стенах, под давлением пошел специальный гель, который, соприкасаясь с воздухом, начинает пениться и не дает огню гореть. Старая, в пух и прах раскритикованная инженером система пожаротушения, где применялась обычная вода, была демонтирована и отправлена на местный перерабатывающий завод для переплавки — лишний пластик еще никому не мешал.

— Ну раз нравится, — сделал самостоятельный вывод очень самостоятельный инженер, — то, значит, не зря мы тут бардак устраивали!

Бардак был на совести компании-установщика — демонстрационный пожар потребовал опустошения склада, завоза горючих и легковоспламеняющихся материалов, установки электропроводки, которая по сценарию «коротнупа» и вызвала бурное, лавинообразное возгорание содержимого склада… Но в дело вступила гелевая система, и все встало на свои места. Вот только действительно бардак тут образовался нехилый.

Пару минут спустя, когда инженер и довольный увиденным клиент покинули помещение склада, ребята в спецовках — сотрудники компании принялись приводить место в состояние «как было» — смывать пену, загружать обратно товар…

— …А пену, в принципе, можно и не смывать, если не хочется или если нельзя устранять следы пожара, ну, мало ли там, улики или трупы… — щебетал инженер, возвращаясь с Петром в его офис, — она сама через некоторое время оседает и полностью разлагается!..

Петр уже по пятому или шестому разу выслушивал песни о замечательных качествах пены — говорливый инженер за три дня успел порядком достать. Но Петр виду не подавал, кивал головой согласно, а сам думал о своем.

— Значит, когда вы заправите все контуры гелем? — спросил, перебив.

— Сегодня! Через час пригоним на базу цистерны, зальем их, а вечерком привезем сюда и заправим контуры во всех зданиях. Проверки будем проводить?

— Нет, спасибо! — отказался Петр.

Устраивать такое же шоу, как на складе, во всех помещениях Храма ему не улыбалось. Да и расходов это потребовало бы еще больших, — и без того заплатили немерено. Иешуа, когда узнал сколько, только головой в досаде покачал, но что делать — безопасность превыше всего, как настаивает мистер Оруэлл!

— И правильно! Чего проверять почем зря? Все и так работать будет — фирма гарантирует!

Хорошо бы всему этому хозяйству не пришлось работать никогда, подумал Петр.

С инженером и его командой распрощались до вечера, и до вечера же Храм остался без какой бы то ни было системы пожаротушения. Опасения Петра по этому поводу оптимист-инженер попытался развеять веселым смехом и рассуждениями о том, что в таком месте, как Храм, закон подлости действовать не должен, и возгорание не произойдет именно в те несколько часов, когда система пуста. Петр в ответ ничего не сказал и волноваться не перестал.

После монтажа труб системы в некоторых помещениях Храма пришлось сделать ремонт, который фирма-установщик взяла на себя, и теперь, например, кабинет Петра выглядел существенно свежее, чем раньше. Это было приятно. Петр с удовольствием оглядел вновь ставшие белыми стены и потолок с едва заметными точками форсунок новой системы. Если приглядеться, то можно различить возле каждой светящийся глазок датчика огня и дыма. Зеленый — значит все в порядке, покраснел — чувствует задымление. Система моментально посылает вызов на местную пожарную станцию, а пока огнеборцы мчатся, щедро поливает место возгорания тем самым волшебным гелем. То есть должна поливать, когда он, этот гель, присутствует там, где ему следует быть. Но он появится только через… Петр глянул на часы — три часа, и Петра это не радует. Неправильно это. Не должно быть так. Специфические чувства не били тревоги, но и не давали успокоиться полностью, как-то некомфортно было осознавать, что хоть малое время, но Храм будет без защиты от одного из самых главных внутренних врагов — огня.

— Паранойя! — сказал Петр потолку с датчиками. Действительно — зачем нервничать, когда все равно ничего не сделаешь, гель будет только вечером, и хоть ты тут обнервничайся — раньше он не появится. А сейчас можно было бы и отдохнуть от суеты последних трех дней, от болтуна-инженера, от постоянной беготни и лазанья по чердакам, от неусыпного контроля над установщиками — как бы чего лишнего не установили вместе со своей системой — у Храма все-таки имеются кое-какие секреты, и дарить их кому попало не хочется. Помимо того, что к каждому работнику фирмы, находящемуся на территории Храма, был приставлен охранник, после монтажа во всех помещениях проводилась проверка на скрытые средства слежения и передачи данных. Благо таковых не обнаружилось, — фирма себя не дискредитировала.

Так что Петр мог смело продолжать вести забавные для чужого уха беседы с самим собой и не опасаться, что его услышат.

Рутинные дела остатка дня заставили подзабыть о справедливых, а вовсе не параноидальных опасениях, и к вечеру Петр, погруженный в омут других, мелких и не очень, текущих проблем, оказался с совсем квадратной головой, что даже для Мастера — слишком. Но зеленые глазки системы в полумраке кабинета, куда Петр забежал на минутку, живо напомнили о давешнем напряге. Петр несколько секунд смотрел на них, вздохнул, вышел из кабинета.

— Хорошо хоть до приезда этих парней с гелем все меньше времени остается, — пробурчал.

— Что, простите? — спросил не к месту оказавшийся рядом мелкий штабной клерк.

— Ничего, это я так… размышляю вслух, — отмахнулся Петр, получив в ответ понимающую улыбку.

Наконец «парни с гелем» прибыли. Растащили баллоны по территории, зажужжали компрессорами, накачивая систему, наполнили жаркую тишину вечернего Храма диковинными техногенны-ми звуками. К радости Петра, управились быстро: пара часов — и болтливый инженер уже рапортует:

— Готово, хозяин! Теперь бояться нечего, гель закачан, датчики включены, все работает. Точно тестировать не будем?

— Нет, нет, не будем, — замахал руками Петр, порядком уставший от общей нервотрепки и этого улыбчивого дядечки.

— Как скажете. Ну, мы поехали, бухгалтерию утрясем завтра, о'кей?

— О'кей, — с облегчением выдохнул Петр.

На этот день осталось лишь одно дело, требующее присутствия актера Оруэлла, — встреча китайской делегации. Сам приезд китайцев в Храм не особо примечателен — сыны и дочери Поднебесной в Храм и раньше приезжали, но сейчас пожаловала группа товарищей из правительственных кругов, — все, как полагается, со свитой и охраной. Собственно, и приекали-то они еще несколько часов назад, прошлись по ковровой дорожке, пожали руку Иешуа, повосхищались «красотами» и так далее, но сам факт приезда по протоколу должен быть отмечен иначе банкетом, музыкой и легким гуляньем, естественно, после того как гости отдохнут с дороги. В Храме к таким формальностям относятся с вниманием, и это гостям очень нравится.

Все подобные празднества традиционно проходят во дворе бизнес-центра невысокого белокаменного здания о трех этажах с большими окнами и лесом антенн на крыше. В нем располагаются компьютерные залы, где каждый желающий может связаться с миром посредством глобальной сети или любого другого средства связи. Кроме того, здесь имеется библиотека, концертный зал на тысячу человек и множество так называемых переговорных комнат — удобных прохладных помещений со столами и креслами. Сейчас во дворе был натянут шатер для укрытия от крайне редкого в этих краях дождя, суетились люди, готовящие прием, раздавались звуки дрели и молотка — что-то где-то сверлили и прибивали. Двор решено было оформить в китайском стиле — с характерными фонариками, драконами, пагодами — кич, конечно, но китайцам должно быть приятно.

Через час все было готово — столы накрыты, официанты ждут, фонарики покачиваются. Подъехали машины с делегацией, гости вышли, вежливо прослушали приветственную речь, хотя по их виду было однозначно понятно, что им хочется поскорее добраться до яств, приготовленных китайцами, живущими теперь в стране Храм. Еще пара минут — и сейшен принял тот привычный вид, какой имеют все подобные мероприятия в мире: негромкая музыка, улыбки, гомон и звон посуды. Китайцы — старожилы Храма, когда узнали о предстоящем визите своих высокопоставленных земляков, выпросили у Петра разрешение устроить фейерверк: традиционная китайская забава, древняя, как сама Поднебесная, по их мнению, органично впишется в программу встречи. Петр поколебался, но позволил. В Китае же заказали несколько ящиков с ракетами, фонтанами и хлопушками, и теперь в углу двора несколько энтузиастов колдовали над сборкой и подготовкой всего этого хозяйства к работе. Петр, незаметно сбежав ото всех, подошел к разложенной на земле проволочной раме, на которой были укреплены заряды с фонтанами, образующие несколько иероглифов. По замыслу готовящих это людей, в ночном конголезском небе должны вспыхнуть приветственные слова на родном для визитеров языке. Словно читая свежие противопожарные мысли Петра, а может быть просто руководствуясь опытом и здравым смыслом, все горящие и стреляющие предметы китайские мастера фейерверка расположили на почтительном расстоянии от всего, что могло бы гореть. Петр, не желая мешать заниматься делом, молча походил возле копошащихся людей, на вопросительные взгляды ответил качанием головы: мол, ничего, ничего, я просто смотрю, и вернулся к гостям.

Когда все речи и тосты были сказаны, а шампанское и прочие, более крепкие напитки начали превышать допустимый уровень содержания в организмах празднующих, Петр решил, что пора сворачиваться. Он шепнул ведущему соответствующую команду, и тот забрался на возвышение и торжественно проорал:

— И в завершение этого прекрасного вечера мы хотели бы преподнести нашим китайским гостям сюрприз! Прошу! — и повел рукой в сторону, где тотчас зашипело, затрещало, заискрилось и завертелось.

Пороховая машинерия была приведена в действие, — сначала в небо стартовали ракеты, раскрывшиеся зонтиками разноцветных салютов. Небесное шоу сопровождалось возникновением фонтанов красных искр на земле и яркими вспышками петард. Одновременно ожили горящие вертушки — два десятка оранжевых огненных кругов образовали узор, напоминающий какой-то экзотический цветок. Следующий залп ракет был фигурным — несколько снарядов с шипением унеслись ввысь по пересекающимся в разных местах траекториям, оставляя за собой широкие хвосты долго не гаснущих искр. Радостные гости, подогретые алкоголем, хлопали в ладоши и смеялись как дети — им было явно приятно встретить в сердце Африки кусочек своих национальных традиций.

Мастера огня постарались на славу — залпы шли один за одним, каждый раз рождая в черноте неба новый рисунок. Но в очередной раз, когда с оглушительным визгом и шипением ракеты взмыли в воздух, одна из них почему-то полетела не туда, куда следует, а по странной, ломаной траектории устремилась прямо к шатру, под которым стояли люди. Заторможенные алкоголем гости не сразу поняли, что им угрожает, и глядели на приближающийся снаряд с улыбками и смехом.

Петр и еще пара бойцов охраны, которые мгновенно оценили ситуацию, бросились к самой плотной группе людей и, опрокинув перед ними столы, грубо, пинками, заставили всех лечь. И вовремя, потому что сошедшая с ума и с заданной траектории ракета просвистела аккурат в том месте, где еще секунду назад находились головы гостей. Словно поняв свою неудачу, снаряд резко изменил направление полета и, протаранив шатер, повернул к зданию бизнес-центра. Матерчатый шатер не загорелся — спасибо материалу, из которого он изготовлен, но через дырку с обугленными краями было видно, что безумная ракета влетела в раскрытое окно здания и там, видно, встретив непреодолимое препятствие, с грохотом взорвалась.

Глядя на танцующие по стенам отсветы зарождающегося пожара, Петр почему-то совершенно спокойно подумал о том, что его сегодняшние волнения наконец-таки подтвердились — закон подлости в Храме работает. Причем еще как! Лучше, чем где бы то ни было. Но хорошо хоть, эта ракета опоздала — что бы там ни происходило, снаряженная противопожарная система встретит ее как надо. Заодно и проверим… Инженер же настаивал на проверке… Сглазил, подлец!

Но события разворачивались вовсе не так, как должны, и не так, как утром, на складе, когда тестировали систему. С надеждой глядя на огненные отсветы на потолке помещения, куда попал снаряд, Петр с удивлением, переходящим в ужас, констатировал, что огонь не гаснет, а только разгорается! Что-то не сработало.

На размышления ушло полсекунды. Бросив так ничего и не понявших китайцев, Петр побежал ко входу в бизнес-центр, одновременно крича в переговорник:

— Дежурный! К бизнес-центру машину с огнетушителями, быстро! Найди где хочешь!

— Так точно! — донеслось из устройства.

В контракт с фирмой, монтировавшей систему пожарной безопасности, входило условие о поставке некоторого — вполне заметного! — количества ручных огнетушителей с тем же принципом работы, что и у большой системы пенообразующий гель в качестве рабочего вещества. Ярко-красные баллончики были развешаны по углам почти в каждом помещении, и доставить их к месту пожара было делом пары минут для нескольких человек. Схватив один из баллонов, Петр по лестнице взметнулся на второй этаж, в окно которого влетела ракета. За ним бежали еще двое из охраны, из новеньких — Петр не помнил их имен. У каждого в руке было по красному баллону.

Коридор второго этажа был залит мерцающим красным светом — огонь успел распространиться по нескольким помещениям, форсунки в потолке молчали. Раздался хлопок, заставивший вздрогнуть самого Петра, — это лопнул огнетушитель, висящий в комнате, где бушевало пламя, — грамотные конструкторы заложили в него такое свойство: если баллоном некому воспользоваться, то он от температуры лопается, заливая пространство своим содержимым. Мера немного отчаянная и не особо эффективная, но лучше так, чем никак.

Взрыв огнетушителя слегка снизил напор огня, но ненадолго — скоро он разгорелся с новой силой — в ракете было немало горючего вещества.

Петр направил бойцов в разные помещения, а сам побежал к комнате, откуда вырывались самые большие языки пламени — горела деревянная мебель бессмысленный в Конго атрибут роскоши. Нестерпимый жар не позволил приблизиться к очагу, и Петр разрядил свой баллон с безопасного расстояния, немного утихомирив огонь. Но топлива у огня было в достатке, и он тотчас же восстановился в объеме. Огнетушителя не хватило.

— Ну где вы там?! — отчаянно крикнул Петр по рации.

— На подходе!

Судя по шумам, доносящимся из переговорника, помощь действительно была уже в дороге.

Бросив бесполезный баллон, Петр вернулся к тому месту, где он разошелся с двумя другими охранниками. Они уже ждали его там.

Даже говорить ничего не понадобилось — любому дилетанту было понятно, что борьба с огнем такими скромными силами безуспешна. Жар нарастал, и людям пришлось покинуть этаж, закрывая за собой огнеупорные двери — чтобы не дать пожару распространиться дальше. На бегу Петр лихорадочно пытался сообразить, что же такое происходит? Какой-то брак в системе? Видимо… Может, и вправду надо было устроить проверки во всех помещениях?

Задним умом все сильны…

Тем временем из подъехавших «хаммеров» уже разгружали новые огнетушители и по цепочке передавали их в здание. В фойе координировал действия Круз. Вид скатывающихся чумазых и рас-военных людей озадачил его.

— С вами все в порядке, мистер Оруэлл?

— С нами-то все в порядке, а вот второй этаж уже не спасти.

— Что, совсем?

— Совсем, — ответил Петр, с сомнением гладя на батарею огнетушителей краснобоких, блестящих, внушающих доверие, но слабоватых для такого огня.

— А система…

— Не работает.

Повисла пауза, в течение которой каждый из присутствующих лихорадочно соображал, что бы можно было предпринять. Пожар тоже не бездельничал. На втором этаже раздался глухой взрыв, ударной волной разбило окна, а дверь, ведущая на лестницу, выгнулась, выпуская первые, маленькие еще язычки пламени. Один из охранников подхватил баллон и метнулся их расстреливать, но тщетно — второй взрыв снес дверь и выплюнул в фойе первого этажа порцию пламени. Боец едва увернулся.

Только сейчас Петр оценил, сколько же всего есть в здании такого, что способно гореть. Вся отделка, конечно, выполнена из огнеупорных материалов, но мебель, аппаратура, книги и журналы, лотки с которыми находились в фойе, — все это представляло собой отличную пищу для обжоры-пожара. Огонь наступал сразу с нескольких направлений — проходы на второй этаж, шахта лифта, вентиляция. Отовсюду показывались красные лепестки, подгоняемые загадочными взрывами сверху. Что там могло так взрываться, Петр не знал.

На улице уже было полно народу из Службы безопасности Храма. Простым зевакам подобно, все стояли, задрав головы и едва не раскрыв рты, смотрели на охваченный пламенем дом. К Петру подбежал Латынин, доложил:

— Местные пожарные уже в дороге, шеф.

— Хорошо, — ответил Петр, хотя и сомневался в оперативности конголезских экстренных служб.

— Как думаете, здание мы потеряли? — тихо спросил Латынин.

— Похоже на то…

— Жаль. Кстати, мы на всякий случай задержали этих… специалистов по фейерверкам. Я распорядился. Чтобы потом не искать.

— Правильно. Потом разберемся, что у них за ракеты такие… Петр подумал, что, пролети снаряд на полметра пониже или не окажись он и еще пара бойцов такими расторопными — не миновать было бы крупного международного скандала: как же-в стране Храм не смогли обеспечить безопасность высокопоставленных государственных деятелей Китая. А может, и сами покушение совершили…

Раздумья прервал еще один взрыв. Сила его была столь огромна, что из здания вылетели все окна, а стена дала трещину.

— Уходим! Уходим! — закричал Латынин в рацию своим бойцам, оставшимся в здании или бывшим возле него.

Петр увидал, как среди бегущих подальше от пожарища людей двое идут совсем медленно, а точнее, один тащит другого — значит кто-то все-таки пострадал…

Серия новых ударов совсем развалила стену, и горящие обломки теперь падали в сад соседнего здания — гостиницы. Дело принимало угрожающий оборот. Занялся садовый заборчик, какие-то декоративные строения. Лица постояльцев, наблюдавших за пожаром из окон, утратили праздно-любопытствующие выражения, — на них появилась тревога.

Это видели и Петр, и Круз, и Латынин.

— Надо эвакуировать, — произнес Круз.

— Шеф? — Латынин вопросительно посмотрел на Петра.

— Действуйте.

Эвакуацию провели быстро и четко — благо отрабатывали совсем недавно, случай, когда соломка подостлана почти в том месте, куда надо упасть…

Здание гостиницы, ту сторону, которая ближе всего к пожару, охлаждали как могли, чтобы огонь не перекинулся, в ход пошли даже садовые шланги, но постоянные взрывы непонятно чего, и как следствие, огненные выбросы не позволяли людям подойти ближе и организовать защиту гостиницы толком. Через четверть часа полыхали уже два здания.

И в гостинице тоже не сработала противопожарная автоматика. Почему-то Петр ждал именно этого.

Гостиница горела «веселее» бизнес-центра — сказывалось большее количество дерева в отделке и мебели. Скоро начали звучать взрывы, такие же, как и в догорающем первом здании. Ни Петр, ни Круз, ни главный инженер Храма Александр Белобородов не Могли даже предположить, что там рвется с такой силой. Сомнений в том, что пламя перекинется на соседние с гостиницей хозяйственные постройки, уже не было. Все просто ждали.

Наконец подъехали пожарные. Шесть огромных красных «Volvo» плюс автобус с расчетами. Не бог весть какая оснащенная команда, но за работу они принялись слаженно и бойко. Облаченные в блестящие защитные костюмы, пожарные раскатали рукава для подачи пены и воды, заслали разведчиков в горящий дом, грамотно охладили специальным составом стену соседнего здания, в котором располагался небольшой банк, контора по прокату машин и сувенирный магазинчик. Белобородов, как оказалось, неплохо знавший командира расчетов, предоставил план гостиницы для облегчения работы пожарных и позволил врезаться в местную магистраль для подачи воды. Правда, несмотря на активные и (наконец!) профессиональные действия конголезских огнеборцев, от спасения гостиницы пришлось-таки отказаться, так как спасать уже было нечего — остался только фасад, да и то изрядно попорченный водой и огнем.

Возникшее было предвкушение конца приключений спугнуло неожиданное известие: в восточной части Храма горят еще два дома. Как и когда там начались пожары — неизвестно, но уже есть пострадавшие, и огонь собирается перекинуться на соседние здания.

И там тоже ни хрена не работает!

Петр представил себе много раз виденную картинку: однообразно-скучные домики на три-четыре семьи, довольно тесно сто ящие на живописном холме… Там живут прихожане со стажем — те, кто приехал в Храм в самом начале. Самое страшное, что и там гремят взрывы непонятной природы.

Пожарные вызвали подмогу и двинулись по новой ориентировке. Петр вскочил на головную машину и показывал водителю кратчайшую дорогу к Восточному городку — месту возникновения нового загадочного пожара, по дороге не без труда соображая, что вообще происходит. Этапы объявленной войны? Может быть… Все складывается — во всем Храме новая система пожаротушения, но почему-то нерабочая, а оттого бесполезная. Бракованный фейерверк — вполне возможный теракт, ударивший в самое слабое место. В правильно подгаданное время?.. Нельзя было позволять установщикам оставлять систему без проверки?.. Наверное… Но не угадаешь же, где найдешь, где потеряешь! Плохая отмаза, мастер фигов, сказал Петр сам себе, очень плохая…

Но не может же быть, что все события так точно рассчитаны: визит китайцев, — а для кого еще устраивать салют, как не для них? — не способные ни на что, стоившие безумных денег километры труб с бесполезным гелем — этакий троянский конь, — взрывы…

Вот взрывы до сих пор остаются самой главной неясностью. Когда пожарища остынут, туда ринутся дознаватели, и в первую очередь люди Петра, они-то выяснят причину взрывов, но станет ли от этого легче? И с чего это вдруг загорелись домики в Восточном городке? Поджог? Неэстетично, неэлегантно, не в методах Дэниса. Роковая случайность? Или запрограммированная случайность? Вот это уже похоже на работу Службы. Стыковать друг с другом абсолютно разрозненные по мотивировке и причинам события — это знакомый стиль. И не такие сложные задачки решали. Эта — раз плюнуть! Дано: Храм. Задача — дестабилизировать обстановку. Требуется: делегация китайцев, — вполне возможно, что и настоящая; бракованная ракета — несложное вмешательство специалиста, и она полетит куда надо; технологический сбой в монтаже противопожарного оборудования — хорошо рассчитанный шаг. Решаем. Одно плюс другое плюс третье… помножить на взрывы… Опять они всплыли. Что за взрывы? Ну не держали баллонов с газом в гостинице и бизнес-центре, не нужны они там! А чему еще взрываться? Любое вещество, способное на такие разрушения, было бы выявлено при попытке пересечения периметра, теперь режим стал еще строже — после печальных событий недавнего прошлого…

Восточный городок полыхал почти весь. Стоящие рядом домики из легкого пластика охотно занимались друг от друга. Сорок два человека с ожогами разной степени тяжести, благо погибших нет. Двадцать одна машина конголезского противопожарного управления, несчитанное количество пожарных в несгораемых комбинезонах. Суета, крики, плач, треск горящего пластика, вонь, гул пламени, сажа, вода… Нервная ночь и усталое утро. Перепачканный мистер Оруэлл, которому больше всех надо и который сам больше всех нужен всем, стеклянными глазами смотрит на руины некогда образцово-показательного поселения Храма и едва сдерживает слезы. Мимо него ходят злые, потерявшие все, в том числе и РУ, люди. Веру в страну Храм. Веру в ее лидеров. Веру в него, в некоего Оруэлла, спеца по безопасности. Он не смог обеспечить их безопасность. Они справедливо обижены на него. Он их подставил. Не за этим они ехали сюда, за другим. За стабильностью, духовной жизнью без коллизий, присущих злому миру, за покоем. А получили перестрелку, народные волнения и пожар… Получили, что самое страшное, успев уже привыкнуть к желанно спокойной жизни…

— Мистер Оруэлл…

— Что? — Петр, выпав из раздумий, резко обернулся Рядом стоял Латынин.

— Мы, кажется, выяснили причину взрывов…

— Кажется или выяснили? Мне «кажется» не нужно!

— Прошу прощения, конечно выяснили. Без «кажется».

— Слушаю.

— Трубы, шланги и ресиверы противопожарной системы тановленной в сгоревших зданиях, были заполнены взрывоопасным веществом, состав которого, к сожалению, неизвестен. При нагревании, собственно, и происходили взрывы.

Гель! Черт побери! Естественно, что еще можно провести через периметр без проверки! Петр вспомнил, как сам отдавал команду пропустить цистерны на территорию Храма.

— Фирма!.. На фирму, срочно!

— Мистер Оруэлл, дело в том…

— Что?

— Мы уже послали ребят… Этой фирмы вообще нет в Киншасе. Уже нет…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 9

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

Петр до сей поры не мог привыкнуть к отсутствию в главном хоаме хоть какого-нибудь, хоть железного, хоть самого простенького креста. И ведь понимал, что крест для Иешуа — никакая не святыня, а — напротив: напоминание о пусть краткой, но все же смерти, об осознанно принятом, но все же остром и памятном стыде бессилия, о наконец, заповеди Моисеевой, круто подзатертой за прошедшие тысячи лет: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…» Неудобной оказалась заповедь Бога, данная Патриарху народа Израильского, пришли в свой срок в христианство иные народы — франки, галлы, бритты и прочие — с иными многими богами: как же не потрафить им, привыкшим кланяться деревяшке либо камню, как не заменить эти деревяшки и камни изображениями нового идола, да не деревянными и каменными, а золотыми и серебряными. Мол, знай наших!..

Петр хорошо знал «наших». Петр преотлично понимал Иешуа в его отторжении от любого изображения себя самого, но непротестующий разум Петра нет-нет да кололо какое-нибудь детское воспоминание: полутьма и прохлада церкви, золоченые одежды священника, безнадежно печально склоненная набок голова Мессии, увенчанная терном…

Бред, бред, а ведь аскетическая пустота храма — или так назымого Закрытого Собора — не у него одного вызывает чувство легкого озноба: будто с яркой и веселой жары влетел в стылые прохладу и тишину. Секундное ощущение, но ведь не прогнать… Иешуа безапелляционно и с некоторой агрессией утверждал:

— И так пошел навстречу дурацким традициям и позволил выстроить замкнутое пространство, более того — тоже назвать его храмом. А ведь глупость страшная: храм в стране Храм!.. Однако терплю…

Огромный круглый зал со стеклянными стенами, чуть притемненными фильтрами; черный матовый пол-диск с заметным уклоном от входа — так что прихожане, сидящие или стоящие на полу хорошо видели Мессию, обычно читающего свои проповеди на противоположном от дверей крае диска, на фоне тех стеклянных стен, за которыми до горизонта простиралось мертвое пространство пустыни, а над ней бесконечное синее-пресинее африканское небо. Твердь, если по Библии…

Позади храма Иешуа запретил что-либо строить: ему не чужды были внешние эффекты. Хотя он решительно отказывался называть свои выступления перед прихожанами проповедями. Говорил:

— Это просто беседы. О том о сем. О жизни вообще и жизни с Богом, в частности.

— Бог — частность? — спрашивал ехидно Иоанн.

— Не придирайся к словам. Да они, кстати, точны. Для тех, кто сюда приезжает и остается — на короткое время или надолго, — для них Бог частность. Они едут к нам за Ним, за тем, чтобы понять Его, чтобы Он стал для них общим, то есть всем…

— Так уж и все едут за этим? — опять ернически сомневался Иоанн.

Иешуа не обижался. Слишком многое связывало их троицу — его, Иоанна и Петра, чтобы держать друг на друга пустые и мелкие обиды, да и с чувством юмора у Иешуа все всегда было в порядке. Вот разве в последнее время что-то в нем сломалось: стал раздражительным, не по делу взрывался, мог обидеть, хотя быстро приходил в себя, просил прощения… Да и то понятно: последние события в стране Храм особо не радовали его основателей. Чтоб не сказать куда крепче…

— Конечно, не все, — отвечал Иешуа Иоанну. — Я разделил бы наших жителей на три группы. Первая — просто любопытные, праздные туристы, которым не жаль некой суммы долларов, иен или евро, чтобы купить тур в страну Храм и потусоваться, как выражается Крис, в «божественной сфере». Вы сами прекрасно знаете: такие здесь не задерживаются. Но и погоды не портят. Разве много было грязи в медиа от их рассказов о путешествии? С десяток интервью, не больше, Клэр очень аккуратно ведет архив, ничего не пропускает… Теперь вторые. Это обычное жулье, мошенники всех мастей. Их не так уж и мало а с теми, кто прорывается, мальчики Кифы справляйся отменно… И третья категория — искренне желающие остаться здесь надолго, если получится — навсегда, и найти для себя Бога. И не на иконе, не на распятии, а в себе самих, в душах… Тоже, конечно, разный народец: и больные душой, и о чуде мечтающие, и просто больные… Этим приходится помогать. Что мне — лишнего чуда жалко?.. Но большинство — мои люди!.. Так и выразился: «мои люди»…

Уж кто в тот день собрался в Закрытом Соборе на беседу с Иешуа — трудно теперь определить. Вероятно, все были: и туристы, и жулики, и «его люди». «Его людей», конечно, — большинство. Кто из них начал первым — неизвестно, да и есть ли необходимость искать первого?..

Вообще-то, как и всегда, первым начал Иешуа. Он вышел на свой пятачок перед сидящими, стоящими на коленях, даже полулежащими на черном полу прихожанами, привычно протянул всем руки, поприветствовал, услышал нестройные ответные слова приветствий, подождал тишины, начал негромко — акустика в зале была сумасшедшей:

— Сегодня суббота. Погода отличная, не так уж и жарко на улице, а здесь, на мой взгляд, даже холодновато. Не согласны?.. — Дождался опять же нестройных и разноречивых выкриков: мол, да, холодновато, или, наоборот, — нет, Мессия, в самый раз, — продолжил: — А ведь тепло ли, холодно ли — это вопрос наших ощущений, он очень личностный и зависит не от реальности холода или тепла вне нас или вокруг, а от того, как мы хотим к этому отнестись, от нашего желания, от внутреннего ощущения… Есть такое понятие — терпеть. Оно достаточно многозначно. Терпеть — стойко сносить страдания, муки, физические и моральные. Не роптать — это обязательный спутник терпения. Не любить человека, но мириться с ним, с его присутствием рядом, а то и в твоей жизни. Или вот совсем иная ниша: не торопить кого-то с решением, с исполнением обещания, не подгонять события, ждать. Это очень важно — уметь ждать… События, встречи, любви, счастья… Веры, наконец! Бога в душе собственной!.. Меня спросят: а зачем терпеть, если можно пойти и взять то, что нужно? Зачем сносить муки, если их возможно избежать? К чему оставаться рядом с нелюбимым? Что за вздор — ждать случай, если проще идти навстречу ему?.. Меня спросят, и я соглашусь: незачем, Ни к чему, и вправду — вздор! Но лишь тогда, когда ты действительно решил идти до конца, раз начав. Ничего не дается само, все требует пусть крохотного, пусть недолгого, но — всегда ощутимого срока, и умения взять, достичь, избавиться. И сноровки. И удачи, наконец, д значит, все равно — терпения. Хотим мы того или не хотим, но ничего в жизни из задуманного, вымечтанного, желаемого не случается мгновенно. Разве что случай подвернется, так он всегда слеп — что на него рассчитывать… Но конечно же, как сказали бы всякие умные философы, которых я некогда звал книжниками, есть терпение и терпение. Одно дело потерпеть минутку, час, день или даже год, зная, что лишь от твоих сил, твоего умения, твоей смекалки зависит приход результата и все эти качества твои в силах приблизить его. Другое дело — ждать того, что зависит вроде бы от тебя, а на деле проверяется и поверяется Им одним… Вы думаете, наверно: к чему это он? Что нам предстоит вытерпеть? Что ждать?.. Отвечу: только то, что вы ждете давно: ощущения Бога — внутри и мира — вокруг…

Иешуа умолк, то ли собираясь с мыслями, то ли просто взял секундную передышку. Слушатели, как и всегда, молчали. Тишина в зале стояла — звенящая. Казалось, что слышно, как ветер гнал песок за стеклянными стенами храма. Но это только казалось: звуконепроницаемость стен была надежно гарантирована: хоть из пушек пали — не услышит никто в храме. А Иешуа продолжил:

— Когда-то — да не так уж и давно, многие, наверно, помнят, — я произнес на большом собрании слова человека, вся жизнь которого — пример величайшего терпения, рожденного величайшей же верой в Господа. Я имею в виду мученика Иова. Он сказал в сердцах: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: „зачался человек“… Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева…» Это было только началом мучительных испытаний, которые Господь повелел Иову, вы все, полагаю, знаете о них. И еще полагаю, что спросите меня: а зачем Господу нужно было так издеваться над тем, кого он сам назвал в разговоре с сатаной человеком непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла? Почему Господь так легко и безжалостно купился на обычную провокацию сатаны, заявившего: «Разве даром богобоязнен Иов?.. Но простри руку Твою и коснись всего, что У него, — благословит ли он Тебя?» Зачем Господь взялся доказывать преданность своего подданного, наслав на него муки великие? Кому нужно такое терпение? Зачем искать Бога в себе, если есть постоянный — и уже описанный в Каноне! — риск подвергнуться таким мукам, которые и библейским людям были невмочь, а уж что говорить о нынешних?.. Стоит ли терпеть — даже несравнимо с терпением Иова! — ради такого эфемерного счастья, которое Иов выразил словами: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя»? Стоит ли? — Иешуа замолчал намеренно, выдерживая паузу.

До сих пор проповедь была достаточно традиционна, Иешуа только, видимо, подошел к тому всегда неожиданному — и уж точно далекому от канонов! — повороту, который ждали все от каждого его выступления в храме. Ведь не за обычным толкованием термина «терпеть» в соединении с трактовкой мифа о Иове пришли сегодня к нему и туристы, и жулики, и сумасшедшие, и больные, и просто ищущие — его и только его люди! И это его «Стоит ли?» и знаменовало поворот, выход к такому выводу, от которого кривились отцы всех христианских конфессий, а журналисты, которым до веры было — как до чего-то непонятного и вздорного, тиражировали парадоксы Мессии с садистским наслаждением.

Кстати, и сейчас в зале наверняка присутствовали журналюги, а уж телестудия страны Храм, возглавляемая Крисом, писала проповедь, и права на нее давно были куплены сотнями компаний за весьма нужные стране денежки.

Иешуа молчал, и зал должен был притихнуть особенно, как было всегда…

Но случилось иначе.

— Конечно, не стоит! — громко крикнул кто-то.

— Кончай этот бред. Мессия! — подхватил еще один. И опять раздалось — уже разноголосое:

— Хватит врать!.. Надоело!.. Завязывай, пророк хренов!.. Иешуа всегда говорил с народом как хороший артист разговорного жанра — если есть реплика из зала, то можно на нее отреагировать, это будет органично и к месту — налицо связь со зрителем-слушателем, никакой «четвертой стены»… Но сейчас Иешуа сделал непростительную паузу, в которую вместил сразу много всего — и удивление, и возможные вариации ответа, и короткое размышление о целесообразности этого ответа вообще. Паузой воспользовались. Не по назначению.

— Хорош мозги полоскать!

— Вали оттуда!

— Чего мы его слушаем?

Разные голоса — мужские и женские, вспыхивая в зале то здесь, там яркими и колкими возгласами, завели зал довольно быстро.

Людское тревожное гудение с негативно-неактивным эмоциональным окрасом. Пчелы, чей улей расшевелил неосторожный охотник за медом. Что бывает охотнику в этом случае — известно…

Иешуа позволил себе растеряться — что тоже было неким своеобразным шоу-приемом: дескать, не просто говорящая голова пред вами, но живой человек, способный переживать такие же эмоции, как вы, вот и переживаю сейчас, неслабо причем. Эмоция называется «недоумение». Весь его вид выражал готовность к диалогу — вы мне расскажите, чем вы недовольны, и мы решим эту проблему вместе…

Массы любят видеть в своих героях простых людей.

Ход Иешуа не возымел действия. Народ вокруг него зашевелился, кто-то вскочил, кто-то метал в Машиаха разочарованно-безразличные взгляды, а кое-кто и злобными не погнушался. В глубине зала открылись двери, впустив в черный гранитный полумрак широкий луч солнечного света — люди уходили.

Но хорошо бы уходили тихо и мирно, хотя слово «хорошо» для недоумевающего Иешуа сейчас было неприемлемо — он не понимал, чем обидел людей, какое слово обронено, вызвавшее такую реакцию, — но эти размышления потом, потом, сейчас зреет что-то неприятное… В пятно света, окружающее Машиаха, влетел какой-то предмет, круглый, небыстрый, — не подними Иешуа руку, не останови его полет коротким телекинетическим импульсом, попало бы ему аккурат по маковке. На пол упало обыкновенное яблоко, покатилось по тарелочке пола — к стеклянной стене. Докатилось, Или, точнее, — докатились: в Машиаха кинули яблоком. Да не суть чем, а суть — что чем-то, что кинули: в Мессию, в Пророка, в Учителя, а не в артиста, сфальшивившего в монологе…

Если о чем-то можно сказать — чепэ, то именно об этом. Все предыдущее так, бытовые неурядицы. Покушение на авторитет Учителя — чепэ.

— В чем дело? — спросил Иешуа.

— Да надоело! — ответили ему из шевелящейся толпы.

— Надоело! Понял? — крикнул прямо в лицо Иешуа стоящий поблизости паренек лет пятнадцати.

— Что именно? — Иешуа попытался вступить в несвоевременный и явно безрезультатный диалог.

Трудно понять: то ли он растерялся секундно, что совсем не похоже на него, то ли по-прежнему рассчитывал на свою силу, то ли эпизод просто не задел его, как не задело яблоко, брошенное неметкой рукой.

— Да все надоело! — визгливо и малоконкретно отозвался юный экстремист.

Свой словесный выпад он сопроводил взмахом руки, явно намереваясь засветить Машиаху в скулу. Или в ухо. Или в глаз. Уж что подвернется.

Не подвернулось ничего.

Короткий взгляд — и парень уже распластан по полу неведомой ему силой, удивленно вращает глазами и не понимает, почему невозможно пошевелить и пальцем.

— Бьют! — истерично заверещала какая-то женщина. — Он бьет ребенка!

Пацан в другое время на «ребенка» обиделся бы, но в его нынешнем положении он готов был стать даже «младенцем» — лишь бы хоть откуда-то пришло отмщение. Иешуа чувствовал, что от парня исходит злость, причем в таких количествах, что, преврати ее в тепловую энергию, можно было бы растопить небольшой айсберг. И еще явственно ощущалось возрастание общей агрессии по отношению к одиноко стоящему в пятне света Машиаху. Агрессии абсолютно немотивированной. За что?

И еще вопросы: откуда? почему сейчас? чем и кем вызвана?

Возглас женщины родил перелом. Если еще минуту назад «этот Иешуа» был просто «лгуном», «самозванцем» и «наглым шарлатаном», то теперь он стал еще и «детоубийцей». По меньшей мере.

— Ну, я тебя!.. — зарычал стоящий поблизости шкафообразный негр и, сжимая кулаки, шагнул к Иешуа.

Через мгновение он валялся рядом с подростком с той же недоуменной миной на лице.

Иешуа почел за благо не ждать, пока каждый из присутствующих захочет выместить на нем свою непонятной природы злость, и, закрывшись от всех не видимой глазом, но непреодолимой защитой, медленно двинулся к выходу. На его пути народ расступался, сам того не желая, вопил невнятное, но злое, однако трогать Иешуа не пытался. Да и не получилось бы: защита отбрасывала все брошенное — пусть и те же яблоки…

Выйдя на улицу, Иешуа, не увеличивая скорости и не снимая! защиты, направился к своей резиденции, попутно пытаясь привести в порядок уж слишком распрыгавшиеся мысли.

«Кифа, ты это видишь?» — Иешуа послал Петру окружающую «картинку».

Вплотную к Иешуа, не в силах подойти ближе метра, шли хмурые люди, от которых исходила редкая по качеству злость, если она вообще может быть высококачественной…

«Вижу, Иешуа. Что это, откуда? Что ты им сказал такого? Они тебя там не разорвут? Я уже еду…»

«Не спеши. Не разорвут. Я не говорил ничего, что было бы способно усилить злобу уже обозленных и разжечь ее у тех, кто не был в храме… Это бунт, Кифа, непопятный по природе, но совершенно осязаемый». — Иешуа ответил Петру в последовательности, строго обратной заданным вопросам.

«Я еду», — повторил Петр.

Проносясь по коридорам и лестницам к входу в подземный гараж, прихватил по пути Иоанна, куда-то неторопливо шествующего.

— Быстро! Едем! К Собору! — одними восклицаниями.

— Что-то с Иешуа? — сразу понял Иоанн.

— Кажется, нет, но… кто знает?

Через полминуты они уже мчались на машине к храму. Колесница быстра, расстояния невелики, пять минут — и на месте. Глазам предстала картинка более чем странная.

Толпа — бесформенная, живая, клокочущая и бурлящая, как они там еще не передавили друг друга, — все злые как черти, даже женщины и дети. В пригожем некогда скверике — раздрай и хаос: скамейки поломаны, трава вытоптана, кругом мусор, — ни в чем не повинный автомат-уборщик, ринувшийся было подбирать содержимое перевернутой урны, печально стоит, подымливая и подрагивая конвульсивно — в желтом пластиковом боку торчит обломок скамеечного сиденья. Над всем этим стоит мерный гул — ругань, крики… Направив машину к наиболее плотно кучкующимся людям, Иоанн попер напрямик, по пешеходным дорожкам, но не нагло, а медленно и вежливо, то и дело извинительно разводя руками: простите, мол, разрешите проехать. Люди хмурились, но отходили. Пару раз, правда, прозвучали ощутимые пинки и удары по кузову. Но что «хаммеру» кулак либо палка? Так, почесывание…

Группа, стоявшая возле одной из скамеек, окружала Иешуа Он тоже стоял — в своем невидимом коконе, глядя в никуда, этакий бедный родственник, а вокруг гаддели и злились бессильные что-либо сделать люди. Если продолжать сравнение богатые родственники. Богатые эмоционально.

— Пропустите, дайте пройти! — Петр и Иоанн, покинувшие машину, теперь торили себе дорогу локтями и — что поделать! — кулаками.

Демонстрировать народу паранормальные способности не входило в их планы. Существовал негласный закон: прилюдно чудеса в стране Храм творит только Иешуа.

— Брат! Ты как?

Иешуа поднял глаза на пробравшихся к нему друзей:

— Жив. И здоров. Пойдемте?

Обратная дорога сквозь строй ненавидящих взглядов была не в пример легче Иешуа прокладывал коридор. Уже в машине Петр сообразил:

— Елки-палки! Их же надо усмирить как-то…

— Кого? — спросил Иоанн.

— Ну, людей этих. Разогнать…

— Не надо никого разгонять, — встрял Иешуа, — они ничего не сделали плохого, чтобы с ними так поступать.

— Пока не сделали… А из-за чего они вообще взъелись на тебя, Иешуа?

— Представь себе, не знаю. Все шло нормально, тихо, мирно, потом вдруг эти выкрики — и злоба… Кифа, много злобы.

— Странно, — только и сказал Петр.

Довезя Иешуа до безопасного места — его резиденция охранялась весьма серьезно, — Петр с Иоанном решили отправиться в координационный центр Службы безопасности, чтобы там, вместе с Латыниным, оглядеть всю территорию и покумекать о том, что же делать дальше.

— Это их-то не надо урезонивать? — Петр смотрел на большой экран в компьютерном зале и безрадостно качал головой.

«Картинки» шли сразу с шести камер наблюдения, и содержимое их было похоже больше на некий студенческий бунт, нежели На обычную жизнь Храма. Вид центральной части Храма — офис, магазины, гостиницы — был печален: везде битые стекла, поломанные торговые автоматы, заляпанные краской — где взяли столько?! — стены. Недвусмысленного содержания надписи — «Jesus, Go home!». To там, то здесь в поле зрения камер попадались авторы этих и иных бесчинств — люди в основном молодые, бесновато бегающие по улицам и бьющие что бьется. В любой бунтующей толпе находятся такие оголтелые экстремисты, абсолютно безыдейные, но радостно пользующиеся моментом вседозволенности. Если можно бить и крушить, то все равно под каким лозунгом. Еще более неприятная картина наблюдалась непосредственно воз ле резиденции Иешуа. Здесь собрался целый митинг. Как полагается — с оратором на импровизированной трибуне, для которой послужил еще один безвременно почивший автомат-уборщик.

— По какому праву он нас учит? — выкрикивал горе-идеолог — седой мужичок средних лет в странно выглядящей в такую жару вязаной кофте. — Кто он вообще такой?

Несмотря на малосодержательность речи оратора, каждый его выкрик бурно встречался окружающей «трибуну» толпой.

— Что за кекс? — Латынин кивнул на экран.

— Сейчас узнаем. — Дежурный остановил картинку, увеличил лицо крикуна, запросил компьютер, прочел вслух ответ: — Василь Зленко. Гражданин Украины, шестьдесят лет, женат, жена с ним, в Храме, приехали пять месяцев назад.

— Старожил, — сказал Петр.

— Что будем делать с этим Лениным новоявленным? — спр сил Латынин.

— Похвальное знание истории, капитан.

— Стараюсь. Но что же все-таки предпримем?

— Вот и думаю… — Петр потер подбородок, помолчал, решил: Значит, так. Собрать по Храму всех праздношатающихся молодцов зафиксировать в одном месте…

— Незаконно всех-то… Наверняка попадутся невиновные, попытался возразить Латынин.

— Ничего, потом разберемся, отпустим. Этих, на площади, тоже зафиксировать, оцепить, чтоб никто не прорвался. Буду беседовать с ними. И Ленина этого… Зленко… на землю опустить, чтоб не задавался слишком сильно. Идея ясна?

— Так точно, — кивнул Латынин и вышел из зала, попутно отдавая приказания в переговорник.

Несколько минут спустя на экранах, в которые по-прежнему пристально вглядывались все присутствующие в зале, наметились коренные сюжетные изменения. На улицах появились группы охранников в легкой защите, сопровождаемые тяжелыми «хаммерами» — для усиления эмоционального воздействия на толпу. Охранники бойко отлавливали хулиганствующую публику, тащили и грузили в специальные автобусы. Проходя очередную улицу, оставляли охрану для предупреждения повторных актов вандализма. Работали, в общем, грамотно, профессионально. К площади были стянуты несколько отделений охраны в усиленном виде — более мощная защита, больше машин поддержки. Толпу взяли в плотное кольцо, огородили пластиковыми щитами, подкатили грузовики с мощными прожекторами, чтобы снизить риск прорыва оцепления: человек не в состоянии смотреть на такой свет, а значит, и идти или бежать в его сторону тоже невозможно. Не совсем этично, но весьма действенно. Зленко снимать с «трибуны» не потребовалось — лишь увидев, как развивается ситуация, он сам почел за благо соскочить и затеряться в толпе.

Громкоговорящая установка на машине Петра была действительно громкоговорящей: голос наотмашь хлестал толпу:

— К вам обращается начальник Службы безопасности Храма Оруэлл! Да будет вам известно, что любые массовые мероприятия на территории Храма проводятся только с нашей санкции! Данный митинг не санкционирован! Повторяю, данный митинг не санкционирован!

В ответ Петр услыхал невнятный гул, в котором, однако, внятно читалось неприятие мистера Оруэлла, в частности, и всевозможных служб безопасности вообще. Но слышать в гуле или ропоте толпы какие-либо чувства — это прерогатива Мастеров, паранормов, а Оруэлл был всего лишь обыкновенным доберманом, цепко и честно охраняющим владения хозяина. Поэтому он предпочел остаться невозмутимым. Тем более что усилители тоже не были рассчитаны на проявления тонких эмоций.

— Как нарушители Внутреннего Устава Храма, вы подлежите принудительному выселению! Повторяю, вы подлежите принудительному выселению!

Ответный гул усилился, существенно прибавив в негативности.

Оруэлл не унимался:

— Сохраняйте спокойствие! Сейчас мы организуем коридор, по которому вы будете проходить строго по одному человеку! Повторяю, строго по одному человеку! Времени у нас много, солнце не высоко…

Следуя приказу, бойцы выстроили свои пластиковые щиты таким образом, что из оцепления получился узкий проход, в конце которого стоял автобус, готовый к приему пассажиров К коридору пошли первые люди, толпа предприняла попытку прорыва оцепления, которая была пресечена ярким светом прожекторов и работой водометной установки. Мокрые и временно ослепленные люди почти сразу успокоились и впоследствии подчинялись мегафонным указаниям Оруэлла беспрекословно.

В автобусе нарушителей прицепляли наручниками к поручням, агенты шарили в компах, выясняя их личности. В дальнешем каждого следовало препроводить под охраной в его жилье проследить, чтобы он собрал вещи и покинул территорию Храма Поездка до Киншасы — бесплатно.

Толпу разгребли посредством дюжины автобусов и шестисот человек охраны. Почти все люди, что имелись у Петра, были брошены на эту операцию. В тот день страна Храм лишилась трех с небольшим тысяч человек. Капля в море, если по большому счету но если каждая капля — на счету?.. А Зленко среди них не было.

Петр и Латынин в две глотки орали на бойцов охраны:

— Как нет? Не сквозь землю же он провалился? У вас же каждый человек был на учете Найти немедленно!

Но, как ни старались бойцы, сами удивленные пропажей человека, так нужного начальству, поиски по всему Храму успехом не увенчались. Петр предполагал, что потерянный хохол смылся посредством того же метода, что и Дональд Тримсон, но думать об этом не хотелось. Если честно, то хотелось не думать вообще.

Вечером Иешуа были предоставлены точные данные об участвовавших в бунте и выселенных людях: три тысячи сто два человека.

В ответ Иешуа загадочно бросил:

— И это еще не все…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 9

КОНГО. КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

(Окончание)

Ну и что это значит?.. Петр вспоминал слова Иешуа: «И это еще не все». Как так не все? Да и о чем он, вообще? На все эти вопросы сам Иешуа отвечать отказался, сославшись на усталость, и вот теперь Петру приходилось ломать голову догадками. На первый взгляд было именно «все» — то есть некое поражение, в общем-то малой кровью, если таковой можно считать три с лишним тысячи прихожан, а впереди маячило более-менее спокойное будущее — бунтари изгнаны, побитые витрины восстановлены, стены покрашены, скамейки отремонтированы… Хотя и Петру самому тоже грешным делом казалось, что еще не «все».

— Ну не может быть вот так вот сразу «все»! — вслух сказал Петр, разглядывая из окна успокоившийся, засыпающий вечерний Храм.

Чистые, уже не несущие ни одного воспоминания о дневных событиях, улочки ровно освещались уютным светом, редкие гуляющие наслаждались тишиной и спокойствием, которые особо явственно ощущаются после волнений и шума. В Храм вернулся покой — собвенно то, ради чего все и задумывалось… Надолго ли? Нигде не писанный закон подлости упорно всплывал в уме: бутерброд обязанно шлепнется маслом вниз, как ты его ни роняй. На войне затишье только для того, чтобы перезарядить оружие и начать стрелять. А то, что война идет не прекращаясь Петр не сомневался, это ему хорошо дал понять Дэнис. И на этой войне, как и на любой, страдают невинные, сторонние люди: два барана — Дэнис и Петр столкнулись лбами на мостике, у каждого дело чести, куда там! Вот только до их дела главному пострадавшему — Иешуа — нет никакого дела. Петр улыбнулся такому не шибко грамотному oбразу, но тут же согнал улыбку с лица: на самом деле ничего смешного: шальные пули от чужой войны летяг в человека, который честно за нимается делом своей жизни, никого не трогает, починяет примус… Бодалки Дэниса с Петром больше всего расстраивают Иешуа и больнее всего бьют именно по нему.

А он еще говорит: «Это не все»… Значит, готовится к чему-то, знает что-то, ждет чего-то… Ждет как грустную неизбежность, как судьбу. И молчит… Ощущение неизбежности для человека, привыкшего распоряжаться своим будущим самостоятельно, должно быть особенно неприятным.

Пытать Иешуа вопросами Петр не стал — бесполезно это абсолютно — за миллион лет, что они знают друг друга. Мастер усвоил, что если Машиах не хочет что-то говорить, значит, не скажет — как ни бейся. Тем более что и Петр, к несчастью, отлично понимает горькую правоту друга: это еще не все.

— Ладно, поживем — увидим, — вздохнул Петр, изменяя светопропускаемость окна до непрозрачности, — пора спать.

Сквозь сон Петру слышался мощный мысленный фон — будто тысячи людей одновременно думают об одном и том же — такое бывает на стадионах, во время игр суперкоманд, где болельщики охвачены одинаковыми эмоциями, или на митингах черт бы их побрал, эти митинги! — когда толпа что-то скандирует… Привычная русская отговорка «утро вечера мудренее» сработала безупречно — Петр отключился полностью, решив отложить анализ своих ощущений до утра.

Утро все объяснило.

Собственно, разбудил Петра тот же самый фон, который чувствовался еще с вечера. Только сейчас он был в несколько раз сильнее и куда оформленное…

Люди хотели уйти.

Единодушно, единогласно, единообразно, — множество человеческих душ, охваченных единым стремлением: покинуть страну Храм. Причем желание их было таким же, каким могло быть у тех, кто, например, стремится уйти из помещения с неприятным запахом — как можно скорее и все равно каким путем. Вид из окна Подтверждал ощущения — еще вечером безлюдные улочки сейчас забиты народом, медленно, но верно движущимся к Главным воротам. Глаз резал внешний вид идущих — они были навьючены собственными вещами, на многих надето по нескольку комплектов верхней одежды — это в такую жару-то!

— Так… так… Что такое? Надо разобраться… — забормотал Петр, поспешно одеваясь.

По погоде, не в пример странному народу за окном. Надо мчаться к Иешуа и вместе соображать, что происхбддгг. Его вчерашнее «еще не все» явно относилось к этому.

Людской поток на улице был столь плотен и небыстр, чего, едва влившись в него, Петр понял, что до Иешуа он доберется с такой скоростью в лучшем случае к обеду. О передвижении на машине и речи быть не могло — так еще медленнее получится. Ладно, черт с ней, с корректностью…

«Расступись!»

Петр кинул мысленный приказ, как тогда, давным-давно, — в прошлой жизни? на тесной улице Иершалаима, во время праздника Песах, когда спешил вместе с техником Жан-Пьером за уходящим домой в Нацерет маленьким Иешуа. Толпа тогда мещала догнать мальчика… Сейчас она мешает Петру пробиться к тому же самому Иешуа, только повзрослевшему и помудревшему на две тысячи лет.

Приказ сработал, а он и не мог не сработать — мастерство есть мастерство! — толпа разошлась, образовав неширокий проход как раз для одного человека. Петр шел, а за его спиной отвлекшиеся и отошедшие зачем-то в сторону люди вновь смыкались в плотную массу. По пути Петр догадался, что заставило многих из этих людей одеться так странно: спешка. Спешка и массовость не позволяли осуществить обычную процедуру ухода из Храма. В нормальных условиях, если прихожанин решил покинуть Храм, то он ставил об этом в известность администрацию, которая регистрировала его как выбывшего и предоставляла транспорт для перевозки его самого и его вещей. Еще и упаковывать помогали. А на такое количество народа, естественно, никакого транспорта не хватило бы, Да и, похоже, в администрацию никто не обращался… Вот и пришилось людям тащить самим все свои пожитки, а что не влезло в Кофры, чемоданы и сумки — напялить на себя.

Это ж надо так хотеть уйти!

— Куда идем-то? — спросил Петр первого попавшегося чело-ка, потеющего в трех пиджаках и сгибающегося под тяжестью Здоровенного рюкзака.

— Подальше отсюда! — зло огрызнулся тот в ответ.

— А разве здесь плохо? — Петр простецки улыбнулся.

— Здесь не может быть хорошо… — ответил и смешался толпой.

Неконкретность ответа одного навела Петра на мысль, что другие, если не все, ответят так же расплывчато и загадочно. Значит, терять время на пустые вопросы нет смысла. Надо спешить.

Попутно Петр решил связаться с дежурным по Храму, выяснить обстановку в целом.

— Доложите ситуацию! — Командир должен быть краток и конкретен, а подчиненные должны уметь угадывать несказанное. Причем угадывать правильно.

— Наблюдаю большое скопление народа на площади перед Главными воротами. Обстановка спокойная, очагов агрессии не отмечено. Люди подходят постоянно, с разных направлений. Общее число находящихся на площади — приблизительно двадцать тысяч.

Нехило, подумал Петр. Вчера — три тысячи, сегодня — двадцать, а завтра сколько?.. — А за ворота они не идут?

— Никак нет. Ворота закрыты.

— Почему? — В мозгу Петра пронеслась картинка: людская давка перед закрытыми воротами, жертвы, раненые…

— До вашего распоряжения… — нерешительно пробормотал дежурный.

«Пусть открывают, скажи им. Не надо держать людей».

Прорвавшийся вдруг — или не вдруг? или слушал? — комментарий Иешуа к закодированной радиобеседе Петра и дежурного был, как обычно, рассудителен и спокоен. И неудивителен.

— Открыть немедленно! — приказал Петр. — Они же подавят там друг друга!

— Так точно! — выпалил дежурный.

«Иешуа, брат, угадай, о чем я тебя спрошу?»

«Угадал, хотя мне сейчас и не до иронии. Люди уходят от нас, Кифа. Люди уходят из Храма. Люди уходят от меня».

«Но почему?»

«Их ведет страх».

«Страх чего?»

«Ничего. Беспричинный страх».

«Откуда-то он возник…»

«Ответа на этот вопрос я не знаю точно…»

«Даже ты не знаешь?»

«Даже я».

«Кого же тогда спрашивать, Иешуа?»

«Может быть, твоего знакомого — Дэниса?»

Петр не ответил. Да, главнокомандующий этой войны с той стороны — Дэнис предпринял очередной маневр, эффективный и разрушительный. Покруче, чем все встречавшееся ранее. Пожар, негритянские волнения, мафиозные разборки — все это были лишь маленькие, подготовительные шажки, направленные на одну глобальную цель — дестабилизация обстановки, по-военному, или по-человечески — отсутствие покоя. Душевный комфорт, уверенность в завтра, ощущение безопасности — все то, что раньше Храм давал людям по полной программе, теперь стало редкостью и дефицитом. Люди, приезжавшие в Храм, очень скоро переставали смотреть телесеть, чтобы не видеть всего того хаоса, что творится во всем мире. Во всем остальном мире… Стрельба, огонь, бунты, похищение — все это раньше оставалось за воротами, за периметром Храма. Но теперь проникло и сюда. И стало грандиозным людским разочарованием. Человек, нашедший было в Храме душевное, духовное и телесное успокоение, расслабившись и доверившись окружающей его умиротворенности, теперь испуганно уходит из Храма, из того места, где, как ему казалось, можно избежать веек тех потрясений, что так достали дома! Оказывается, нет, оказывается, и здесь, как и везде, человек — или люди, тысячи людей! — обнаруживает грязь, ложь, подлость и страх. Страх — ключевое слово и ключевое чувство! И регулярные проповеди Иешуа, Педро и Никодима не спасают. Бежать, бежать! Домой, в тот мир, где привычно рвутся бомбы террористов в супермаркетах и аэропортах, где крадут детей для продажи в публичные дома, где наркотики свободно продаются в школах. Пусть эта реальность тяжела, но к ней уже выработался определенный иммунитет — некая форма безразличия к событиям, пока они не происходят с тобой или твоими близкими. Там у страха есть конкретные и осязаемые причины. А здесь — в самом желаемом месте Земли — страх беспричинен. И оттого особенно страшен… Разрушение иллюзий — это, оказывается, так тяжело!..

Людской поток с энтузиазмом хлынул в открывшиеся ворота. Площадь пришла в движение, началась давка, которой так опасался Петр, люди сбивались с ног, падали, придавленные тяжестью собственных вещей, на них сверху наваливались другие, споткнувшиеся о первых… Все это с криками, многоязыкой руганью, тычками и ударами. Не люди — стадо. Петр едва успел прижаться к стене дома и схватиться за какое-то архитектурное излишество, оказавшееся очень к месту, чтобы не быть сметенным массой, пришедшей в неконтролируемое движение. Ни о каких мысленных приказах речи и быть не могло — единственную, но такую мощную мысль целой толпы не перешибешь паранормальным умением одного человека. За Петра тоже хватались, пытаясь удержаться на ногах, разные люди, одних отрывало потоком, вместе с деталями одежды Мастера, другие падали на землю, закрывая руками голову, в надежде остаться непокалеченными. Какую-то девушку прибило к Петру, прямо-таки выплеснуло из толпы. Она обхватила его руками, обняла крепко, не спрашивая, — о чем тут спрашивать, выжить бы! — прижалась, уткнулась лицом в грудь. Вещей при ней не было, видно, потеряла где-то, одежда кое-где порвана, на ногах нет обуви, руки поцарапаны. Петр высвободил одну руку, зафиксировал девушку покрепче. Так и стояли молча, тяжело дыша, ожидая наступления штиля.

Постепенно истерия сменилась на целенаправленные, рассчитанные действия. Каждый для себя понял, как ему следует себя вести в тех, прямо скажем, экстремальных условиях, в которые он попал, и жалость по отношению к самому себе, отступив, далг место безжалостности к окружающим. Наиболее сильные кулаками и пинками расчищали себе место, избавляясь от слабых, заставляя их тонуть в несущейся толпе. Естественный отбор — выживает сильнейший. Страх не выжить — основа естественного отбора.

Через некоторое время — Петр сам не понял, через какое, — буря утихла: те, кто хотел выбраться за ворота, всеми правдами в неправдами сделали это, а те, кто не сумел, остались лежать на земле или сидеть, прижавшись к стенам и закрывшись руками Петр похлопал девушку по спине: все, мол, кончилось вроде. Он испуганно оглянулась, вскрикнула, вновь спрятала лицо на груди Петра. И впрямь картиночка была не из приятных — много раненых, стоны, крики, кровь, разбросанные тряпки, некогда бывшие одеждой, битое стекло…

Не без труда отлепив девушку от себя, Петр, не отпуская, однако, ее руку, отошел от стены, направился к одному из раненых.

Средних лет мужчина полулежал, привалившись к фонарному столбу, и постанывал, баюкая явно поврежденную руку.

— Вы как? — спросил Петр, только лишь чтобы спросить, не молчать.

— Кажется, жив, — вяло улыбнулся мужчина. Он не «тяжелый», понял Петр. Слегка помяли, сломана рука и, кажется, пара ребер. Петр ему особо не нужен. А вот другим может понадобиться.

— Садись здесь, — велел девушке Петр, — никуда не уходи, сейчас прибудет помощь. Хорошо?

Она в ответ кивнула. То ли немая, то ли дар речи потеряла. Петр направился к другому пострадавшему. Парень испытал на себе всю тяжесть произошедшего: вместо лица — одна большая ссадина с отчетливыми следами чей-то подошвы, тяжело дышит, часто отплевываясь кровью. Похоже, осколок сломанного ребра повредил легкое. Нагибаясь над ним, Петр сказал в переговорник:

— Дежурный, скажи мне, что медики уже едут!

— Медики уже едут, — эхом отозвался переговорник.

— Что? — хрипя, спросил раненый.

— Тихо, тихо, не болтай, это я не тебе. Помощь уже в пути. Петр слегка приподнял ему голову, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. Положив ладонь ему на затылок, на слипшиеся от крови волосы, Мастер утишил боль, которой было очень много — парню досталось будь здоров.

— Хорошо… — прошептал он.

— Не разговаривай, береги силы.

Но, к сожалению, много сил ему не потребовалось — закашлявшись, он весь изогнулся в судороге и резко расслабился — сердце биться перестало. Он умер в спокойствии и без боли, — ее и страх забрал себе Петр, который теперь плакал, держа на руках безвольно повисшую голову мертвого человека, задавленного толпой…

— В самом спокойном месте на Земле! — крикнул Петр. На его крик никто даже не обернулся — мало ли тут кричащих и стонущих людей…

Приехали медики. Картина бедствия, какой бы жуткой она ни была, сразу приобрела признаки цивилизованности (если вообще можно сказать так о бедствии!): яркие машины, снующие туда-сюда люди в белых комбинезонах, желтые ленточки, опоясывающие место трагедии…

Петр вяло отмахивался от назойливых попыток медперсонала оказать ему помощь — суетливый медбратик промокал тампоном Петру царапины на руке, еще один придирчиво осматривал лицо Петра, бесцеремонно вертя его голову.

— Да отстаньте вы! — Петр вырвался из-под опеки медиков. — Я в порядке, другим идите помогать! -

— Спасибо, — раздался сзади тоненький голосок.

Петр обернулся. Та самая девушка, которую он бережно прижимал к себе, покуда бушевала людская стихия, стояла позади Петра уже с забинтованной рукой и следами заживляющей жидкости на лице.

Значит, не немая. А дар речи вернулся.

— Не за что, — улыбнулся Петр, — вы как?

— Спасибо, ничего. Все заживет. Вы спасли мне жизнь. Как вас зовут?

— Джозеф.

— Джозеф… — сказала девушка. — А я Стейси, будем знакомы. Как мне вас найти потом?

— Зачем? — не понял Петр.

— Вы спасли мне жизнь, — повторила Стейси, — я ваш вечный должник… — На лице стеснительная улыбка.

— Не надо меня искать, — сказал Петр серьезно. — Очень прошу: не надо. Я приношу несчастья…

Девушка не успела ничего ответить, подбежал Латынин. Озабоченно зачастил:

— Мистер Оруэлл, как же вы оказались-то в этой мясорубке? — Он взял Петра за плечи и придирчиво осмотрел, как неодушевленный предмет — ну ничем от медбратика не отличался, заключил: — Вроде все в порядке. Сильно потрепало?

— Ерунда…

Латынина ответ, видимо, удовлетворил, потому что он не стал продолжать вопросы, а повел Петра в стоящий неподалеку «хаммер».

— Едем к мистеру Иешуа. Он ждет.

Мистер Иешуа ждал в компьютерном зале, в компании Иоанна, Мари и Криса. Здесь Петру пришлось выдержать еще один раунд заботы и участливых вопросов от окружающих. Он вяло отвечал, что все в порядке, все цело, нет, не помяли, то есть помяли, но не до смерти, погодите еще, не спешите хоронить начальника Службы безопасности.

Лишь Иещуа не суетился зря, а продолжал вглядываться в большой экран, на который шло изображение с камер, расположенных за периметром. На экране было видно длинную вереницу людей, идущих по дороге в Киншасу, волокущих на себе весь свой скарб, который удалось спасти после недавней давки. Люди шли неспешно, переговаривались, жестикулировали, оглядывались на Храм, презрительно плевали в сторону того места, которое только что покинули.

— Они идут в Киншасу. Пешком, — ровным голосом прокомментировал Иешуа то, что и так было хорошо видно.

— Долго же им идти, — неосторожно съязвил Крис, но тут же умолк под колким взглядом Машиаха.

Петр открыл было рот — спросить о количестве народа, покинувшего Храм, но Иешуа то ли прочел его мысль, то ли сам собирался сказать:

— Сколько их, мы пока не знаем, многие еще находятся в Храме. На воротах стоят охранники со сканерами, они считают проходящих людей. На данный момент ушло семь тысяч восемьсот тридцать шесть человек… тридцать семь, восемь, девять…

Иешуа смотрел на скачущие цифры в углу экрана, которым Петр не придал поначалу значения. Четырехзначное число постоянно увеличивалось.

Иешуа говорил это скорее для себя, чем для остальных, которые и так все видели. Внешне он был спокоен, но Петр знал, что в давно и глухо заблокированном от внешних воздействий мозге сейчас бушует море печали, горести и гнева. Иначе просто быть не могло. Или он, Петр, плохо знает своего ученика, а это, естественно, исключено.

— Может, для них транспорт из Киншасы запросить? — осторожно спросил Латынин.

— Нет! — резко обернувшись, ответил Иешуа. — Пусть идут, как им хочется.

Вот еще и обида… А если честно, то обиды больше, чем всего остального. Оно и понятно — так Иешуа еще не унижали.

Люди в зале еще долго стояли перед экраном, следя за циферками в углу и провожая пеших беглецов из Храма. Петр не стал тратить время впустую, а решил вернуться к себе, привести себя в порядок, переодеться, а заодно, может быть, в диалоге с самим собой разобраться в происходящем. Поторчав еще с десяток минут для приличия в зале вместе со всеми, он тихо вышел на улицу и направился к своему корпусу. Следы бегства озабоченно подчищали автоматы-уборщики, контролируемые служащими из коммунального отдела. Еще час — и ничего не будет напоминать о происшедшем. На улицах было оживленно — оставшиеся жители Храма помогали убирать мусор, живо обсуждали события, собравшись группами. Внезапно Петр почувствовал жуткую усталость, не столько физическую — от долгого противостояния бешеной толпе, сколько моральную — слишком много всего на небольшом отрезке времени успело напроисходить. И во всем участвует мистер Оруэлл — как координатор, командир, а вот теперь еще и как пострадавший. Одних только материальных бед на неокрепшее хозяйство Храма сколько обрушилось! Ремонт зданий после пожара, восстановление разрушенного фрагмента периметра, бунт этот идиотский… По правилам позиционной войны Дэнису еще следует взять Храм в блокаду, чтобы изможденный Иешуа сам сдался…

Петр присел на скамеечку, потер руками лицо. Произнес:

— Устал… И впрямь — выпиты все силы, пресловутая паранормальность с ее скрытыми и явными резервами небесконечна. Требуется отдых и восстановление. Только вот предоставит ли судьба отпуск? Или не к судьбе следует с этим обращаться, а к ее полномочному представителю в жизни Петра — Дэнису? Нет, это будет означать сдачу в плен.

Тяжелые мысли не дали расслабиться, и Петр решил, что надо-таки добраться до своей кельи и, постояв под прохладным души-ком, заставить себя заснуть часов на пять. Ничего, Храм без него не развалится. Куда уж дальше…

Дома, задержав на себе взгляд в зеркале, Петр вдруг явственно понял, что ему до жути надоело быть Оруэллом. Прямо физически неприятно. Сразу представилось страшно мелочным и бесполезным все это актерствование непонятно для кого, напряжение друзей, которые должны помнить, при ком он — Петр, а при ком — Оруэлл. Петр обозлился на себя за то, что придумал эту глупую игру с силиконовой маской несуществующего человека. Такие рецидивы неприязни к Оруэллувозникали нередко, но сейчас все было как-то особенно остро — видимо, сказывалась усталость. Но внутренняя дисциплина не позволяла сделать эффектный поступок: ведь через час он мог уже быть в Барселоне, под лазерным лучом знакомого хирурга, а еще через два-три часа предстать перед всеми в истинном облике, с истинным именем…

— Нет, пока нельзя. — Вздохнул, кисло посмотрел в зеркало на мистера Оруэлла и, добредя до кровати, устало уронил тело на мягкий матрас.

Засыпая, поймал за хвост вялую мысль: нельзя-то оно, конечно, нельзя, но вот слегка расширить круг посвященных в тайну Петра-Оруэлла можно будет…

Но на то он и Оруэлл, чтобы быть нужным всем. Успев поспать всего полтора часа, Петр был разбужен назойливым зуммером переговорника. На экранчике наблюдалось растерянное лицо дежурного.

— Что?! — зверски рявкнул Петр в переговорник. Дежурный вздрогнул, убавил громкость на своем устройстве и доложил:

— Эвакуация… то есть исход жителей… завершена, то есть завершен.

Исход… Словечко-то какое выбрал.

— И все?

— Все. Я счел нужным вам доложить, — с сомнением сказал дежурный.

Он уже и сам не рад был, что побеспокоил начальство.

— Спасибо, — сказал Петр, — сколько всего ушло?

— Двадцать три тысячи шестьсот двенадцать человек. В госпитале находятся еще триста пострадавших, тоже намеревающихся покинуть Храм после выздоровления.

— Ну и на здоровье, — пробормотал Петр.

— Не понял? — поднял брови дежурный.

— Спасибо, говорю, отлично служишь.

— Рад стараться, — улыбнулся дежурный и отключился.

Число стало пятизначным. Сон пропал.

Петр сел на кровати, помотал головой, просыпаясь, посмотрел в окно. Вспомнил о своей задумке, сам себе улыбнулся.

Через полчаса мистер Оруэлл сидел в своем кабинете и ждал встречи с Клэр Роджерс, которая любезно согласилась посетить начальника Службы безопасности Храма, неожиданно возжелавшего ее видеть. Машина, посланная за Клэр, должна была вот-вот вернуться.

Наконец секретарь доложил:

— К вам миссис Роджерс.

Клэр вошла, вежливо поздоровалась, присела на кресло. Ждала.

Хитрюга Оруэлл глядел на нее глазами старого, прожженного йпецслужбиста, мытарил молчанием, а потом вдруг произнес:

— Интересно, Клэр, а как воспримет История происшедшее сегодня событие? Наглец, однако…

— Позвольте спросить, а обращение «миссис» уже отменили на территории Храма?

— Клэр, Клэр… Вы же всегда позволяли так себя называть.

Женщина опешила:

— Всегда? Когда это всегда? Кому позволяла?

— Да, да, позволяли. Не знаю, как другим, но мне — всегда. И более того, всячески пресекали любые попытки вашего любимого дауна называть вас «миссис Роджерс». Не помните?

На лице Клэр расцвело изумление.

— Любимого дауна… Петр Анохин? Мастер-три?

— Да уж, давненько меня никто так не именовал… К вашим услугам, Клэр, Петр Анохин, Мастер-три.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

Солнце висело над головой, как гигантский рефлектор, спастись от которого было невозможно нигде. Кондиционеры молчали, похоже было, что они вообще умерли, а реанимировать их не смог бы и Иешуа, поскольку он умел лечить души и тела, но никак не механические изделия транснациональной компании «Bosch». В компании имелись собственные чудотворцы, но они в любом случае вынуждены были отдыхать, пока спецы из другой компании — из электрической, конголезской, — не отыщут по трассе место или места обрывов, не восстановят линию, не дадут свет и долгожданную прохладу стране Храм. Тогда, кстати, бошевские дядьки могут и не понадобиться, если только внезапный обрыв линии не повыбивал из системы кондиционирования какие-нибудь положенные ей предохранители, реле или что там должно выбиваться…

Да и кого им охлаждать нынче, кондиционерам-то? Был народец в стране Храм, да сплыл частью немалой… Крис обронил печальную фразу:

— Крысолов из Киншасы увел всех.

Преувеличение, конечно, не всех увел, слава богу, далеко не всех, но многих, многих…

Тот, гаммельнский, забрал с собой только детей, да и забрал — в никуда, а точнее, в Ничто, ибо как иначе назвать состояние смерти, коей завершается «добрая» немецкая сказка? А здешний — коли был такой! — увел и юных и старых, и не в Ничто увел, а просто — прочь из страны. Однако фатальность массового ухода что в Гам-мельне, что в Киншасе одинаково необъяснима с точки зрения всего человеческой логики, формальной логики, простого житейского здравого смысла, даже с точки зрения чуда тоже необъяснима, поскольку чудо, по мнению Петра, должно хоть как-то, хоть с какого-то бока да толковаться. Раз его кто-то сотворил, то, значит, оно этому «кто-то» необходимо. Старый принцип: qui prodest — кому выгодно. А раз этот «кто-то» — не фантом, а живой персонаж, то любой его поступок должен иметь здравое или пусть не очень или совсем не здравое, но — толкование.

Какому «живому персонажу» было выгодно лишить страну Храм солидной части ее жителей, а Мессию — его послушных последователей?

Ответ вроде бы ясен: Дэнису. Но Дэнис не чудотворец, у него нет волшебной дудочки, чье слабое пение может загипнотизировать тысячи довольно здоровых и относительно здравых людей.

Иоанн предположил:

— Массовый гипноз.

Это подходило бы Дэнису, объясняло бы все, но Иешуа не согласился.

— Я бы почувствовал, — сказал он. — И ты бы почувствовал, и Петр, и Мари, и Никодим, да все бы в той или иной степени ощутили бы на себе даже не воздействие гипноза, а просто его присутствие. Но не было… — Переспросил, обращаясь ко всем: — Не было?..

Никто не ответил, поскольку очевидное и без лишних слов очевидно.

Сидели в пустом и оттого гулком, обжитым эхом «покатом» зале Собора, сидели прямо на черном горячем полу, за стеклянной стеной простиралась раскаленная кирпично-красная пустыня, жаром своим нагло ворвавшаяся в Собор, сидели — потели, даже черный Крис, коренной африканец, политкорректный к величине столбика Цельсия, то и дело утирал с лица пот тыльной стороной ладони. Это в штабе имелись собственные генераторы — на такой вот случай, а Собор не имел оных, был подключен к общей энергосистеме. Тоже — просчет, технический на сей раз, да сколько их всего возникло в строительной спешке!..

— Не было, не было гипноза, — ответил за всех сам Иешуа. Поднялся, прошелся вдоль пустыни за стеклом, как делал это, когда перед ним в зале сидело не с десяток слушателей, а под пять тысяч, когда большой зал по многолюдности легко было сравнить со склоном Галилейской горы Фавор, где звучали в первом, утерянном веке первые революционные проповеди Машиаха из Нацерета. Остановился, долго смотрел на пустыню, потом, круто развернувшись к ученикам, спросил яростно: — А не все ли равно, как они ушли?! — И опять сам себе и ответил: Абсолютно все равно! Главное, что ушли…

Последняя фраза прозвучала с такой внутренней болью, им-пульс ее оказался таким сильным, что Петра просто перекорежило от собственной — отраженной боли, вспыхнувшей на миг и угасшей. Вздохнул глубоко, отгоняя злую память о ней, сказал:

— Ты мог их удержать. Мы все — сообща! — легко могли их удержать и вернуть в дома, в квартиры, в отели, но ты же не позволил… Тогда я не спросил тебя, отчего такая бессмысленная жертвенность? Откуда взялась рабская покорность року, тебе, избраннику Божьему, никогда не свойственная?..

— А сейчас спрашиваешь? — Иешуа исподлобья взглянул на друга.

— Сейчас спрашиваю.

— Оттого, что не счел нужным силой возвращать людей, которые решили покинуть страну по своей воле.

— Не лги самому себе, Иешуа, — повысил голос Петр, — они ничего сами не решали. За них кто-то как-то все решил и сладил, и мне не наплевать — кто и как. Ну, положим, кто — это всем понятно. Дэнис, все это — Дэнис, и пожар Дэнис, и бунт — Дэнис, и убийства — тоже он. И цель его предельно ясна: сломать тебя, согнуть, дожать, чтоб ты носом в песок ткнулся и запросил пощады, на карачках пополз бы к нему, не мучай, дяденька!.. — намеренно говорил обидно, чтобы хоть как-то растормошить друга, вытащить его за волосы из болота, в которое он добровольно влез. — Самое гнусное, что он, похоже, достиг цели: я тебя таким никогда не видел, представить даже не мог… Что случилось, Иешуа?.. Ну, ушли одни — придут другие, обычный ток жизни, она, кстати, не кончается на этом крысолове из Киншасы. Вон, с утра автобусы с туристами прибыли — все как обычно: нормальные люди, нормальный интерес, плевать им на все наши заморочки… Поэтому я и спрашиваю вас всех, коллективный вы мой разум любимый, как этот кто-то, этот Дэнис не Дэнис мог увести более двадцати трех тысяч людей таким ловким образом, что никто из нас ни хрена не заметил?.. Мы ж тут все волшебники понемногу, мы ж сами кого хочешь обведем вокруг чего хочешь, а нас сделали, как Детишек. Не знаю, как вам, а мне обидно…

— А ты спроси у Дэниса, — тихо сказал Иешуа. — Он все тебе объяснит, если захочет… А потом, ты лее сам знаешь: у него в конторе есть много умников…

Петр опешил: никогда этот термин, однажды услышанный от Дэниса, он не употреблял в беседах с Иешуа — в связи с Дэнисом, естественно, не употреблял. Умник — который с прописной буквы! — он один, он — автор психо-матрицы, сам прошедший процесс внедрения ее в собственный мозг. Остальные — умники со строчной буквы — были, как понял и запомнил Петр, некими функциями на подхвате у того, основного, с прописной. Но и они — люди матрицы, и на них Умник испытывал ее локальное действие, прежде чем изготовить следующую — для Иешуа. Да Петр и помыслить на миг об этом при Иешуа не мог, более того — научился не только блок ставить — блок Иешуа пробивал легко, любой блок! — но просто не думать о том, о чем нельзя думать. Такое вот величайшей силы умение однажды подросло и мощно закустилось в Петре, умение, которого ни у кого рядом не было и о котором он никому не рассказывал. Считал: нечего делиться уникальным, вредно для профессии и для дела, тем более что это оказалось довольно просто не думать, когда не надо… Поэтому про Умника Иешуа знать не мог ничего, а что до многих помянутых умников — так только дурак не догадается, что Дэнис не сам изобретает все свои пятна-переходы и прочие головоломки, у него на то и вправду умники есть. Но — слово сказано, стоит загнуть уголок для памяти и насторожиться: Иешуа может знать что-то, что знать ему не положено. А положено как раз — не знать.

Поэтому Петр счел нужным отреагировать на опасную реплику Иешуа.

— Именно известное мне наличие в Службе толковых умников, — сказал он, — и заставляет меня бубнить как пономарь: как, как, как?.. Пойди и спроси, говоришь?.. Хорошо, пойду и спрошу… — Он поднес к губам браслет мобильной связи, шепнул в него номер Дэниса и через пару секунд получил ответ: «Абонент отказывает в соединении».

— Вот видишь, не захотел отвечать. Ты для него никто, и звать тебя никак, — повторил Иешуа любимое присловье Петра.

— А между тем это и есть ответ на мой вопрос, — парировал Петр. — Дэнис не хочет со мной разговаривать, потому что не считает свою партию выигранной. Более того, он боится.

— Кого? — спросил Крис.

— Тебя, парень. Учителя. Меня. Всех нас… Неужели, Иешуа, ты не врубаешься, что он пока да-а-алеко не чувствует себя победителем? Иначе — а я, поверь, знаю его наполеоновский характер! — он был бы уже здесь и заставлял нас всех падать и отжиматься на кулаках. А его нет. И говорить со мной он не желает: мол, низок я ему. Мол, знай, холоп, свое место. А что ж ты этого холопа не взял в кандалы? Что ж ты его по этапу не послал?.. Руки пока коротковаты… Он понимает, что выиграл партию, но — не матч. До конца матча еще играть и играть, часы тикают. А ты, друг милый, уже обратный билет решил покупать. Не рано ли?.. Кстати, а куда билет-то?

— В рай, — непонятно ответил Иешуа. Казалось, что обидная, даже хамоватая — при учениках-то так круто зачем? — тирада Петра никак не задела Иешуа. Как он находился где-то «по ту сторону добра и зла», если прибегать к древним литературным цитатам, так упрямо не хотел возвращаться обратно — на эту сторону.

В какой, к черту, рай? Что это? Фигура речи?.. И учеиички любимые, отборные, по размышлению Петра, вели себя как двоечники-второгодники на внеплановом экзамене. Сидели мышами, играли в тугую молчанку, словно страшились: а вдруг да спросят кого из них, а урок, как водится, не выучен… Складывалось впечатление, что все они всерьез напуганы и неожиданным похоронным настроением «вождя и учителя», и, главное, событиями, которые с действительно пугающей последовательностью происходили в стране Храм в минувшие месяцы. И если пожар там, или псевдобандитские (именно «псевдо», Петр в том уверен был на все сто!) разборки, или даже «бунт» коренных жителей Кинша сы и ее окрестностей — все это можно было, поднатужившись и скрепя сердце, списать на естественные причины, на того же Дэниса со товарищи, то последнее происшествие — исход новых христиан из пустыни, если пользоваться библейскими аналогиями, — всерьез загоняло в тупик здравый смысл. Но загоняло и пусть бы так, считал Петр, но зачем нос на квинту вешать? Когда умные, здоровые, сильные духом и телом лидеры конголезской общины вдруг все разом теряют способность логично и здраво рассуждать, спокойно анализировать происшедшее, а взамен впадают в панику или, в лучшем случае, в уныние, — это ЧП, а не сам исход. Уйти может каждый. Все вдруг могут сразу уйти. Но дело-то остается! И продолжать его, пардон за крамольный термин в Храме, сам Бог велел…

Обидно было Петру, всерьез обидно — за себя, за Учителя, за то самое дело, которое — с какой стороны ни смотри! — стало общим. И хотелось — в противовес единому кладбищенскому настрою — хватать саблю, меч, автомат, пушку, — что там еще хватать? — и рубить, стрелять, уничтожать, крошить в капусту… Действовать, короче. Делать дело, Богом веденное. И чем решительнее, тем эффективней.

Так он считал. Так, к слову, его в Службе учили, без которой здесь явно не обошлось…

— В какой, к черту, рай? — спросил Петр. Обычно он избегал чертыхаться при Иешуа, но тут не сдержался. Хотя тоже в общем-то фигура речи…

— Эдем, — неожиданно Крис нарушил обет молчания, проявив неуместную в данной двусмысленной ситуации эрудицию. Что, впрочем, и пристало второгоднику. И тут Петра понесло.

— Мы работаем или сопли жуем? — зловещим тоном спросил он. Всех спросил, не только Иешуа. — Что случилось? Конец света подоспел? Армагеддон наконец-то состоялся?.. Не заметил что-то… Крис, а ты, брат, — кретин! Если тебе нечего сказать по делу, молчи в тряпочку и не изумляй нас никому не нужными ветхозаветными комментариями… Что вы все сидите как пришибленные? Под лежачий камень, как известно… — Задохнулся неожиданно, откашлялся, решил подбить бабки: — Все! Хватит дурью маяться! Поскольку командующий временно нетрудоспособен… — Все-таки взглянул на Иешуа: как тот отреагирует на очередное хамство, хоть и завуалированное военно-казенной формулировкой? Реакции не дождался: Иешуа по-прежнему стоял ко всем спиной и что-то высматривал в пустыне, буквально — пустой. До горизонта… — Я принимаю командование на себя. Иоанн, ты идешь к новым прихожанам. Программа — обычная. Необычно то, что на сей раз поведешь их по объектам ты сам. Сегодняшнее плачевное состояние нашей территории — лишний аргумент против тех, кто мешает, кому не нравится… и так далее, продолжай, сам умный. Отец Никодим и отец Педро тебе в помощь… Крис, дуй к своим ребятам, гоните во все каналы и информационные агентства, во-первых, картинку разруха, пустые дома и рядом толпы новых гостей. Радостные, любопытные, активные, ну, не тебя учить… Короткие интервью с гостями — во-вторых. В-третьих, сделайте толковый комментарий, в котором поярче и покрикливее распишите вражеские козни и намекните на то, что уход людей из страны — явление, адекватное пятну-переходу. Мол, изучим подробно — дополнительно сообщим… Мари, Соледад, будьте рядом с Учителем, впрочем — как всегда… Господа офицеры, — это он так к Латынину и Крузу, — работаете со мной…

— А что мы будем делать? — игнорируя явно обозначенные Петром уставные отношения, спросил Латынин. И получил ответ — не от Петра, а от Иешуа:

— Ничего не будем. — Иешуа соизволил наконец отвлечься от изучения пустого застойного пространства и повернулся к ученикам. Повторил: — Ничего не будем делать… — Вдруг спохватился, пояснил: — То есть Петр, конечно, прав, давайте действовать, как он приказывает, но мне кажется… — опять замолчал. И все молчали. Ждали. Мучительной пауза казалась. — Мы опять все неправильно делаем. Все! Я в этом мире — три года без малого, а уже натворил столько ошибок, сколько за всю свою жизнь в земле Ханаанской не совершил! И всякий раз мне приходится признаваться: не то я творю и не так, не теми методами. Не подходят они, выпестованные в первом веке, для века двадцать второго, а других методов я не знаю, не умею найти. Вот и приходится отказываться от того, что делал, вернее — от того, как делал… От того, что считал пусть временным, сиюминутным, но правильным, необходимым, потому что помнил: большое складывается из малого, и не может быть кирпич — лишним в стене. Лишний кирпич — стена выше… Но вдруг оказывается, что сама стена никому не нужна, или что теперь не строят стен из кирпичей, или вообще стен не строят, что мои ветхозаветные представления о целесообразности не имеют ничего общего с нынешними… А что целесообразно по-нынешнему?.. Вот Латынин шутит: таскать длинное и катить круглое. Логично? Вроде бы — да, так всегда было… И я качу круглое туда, где круглого нет, и тащу длинное туда, где не хватает длинного, а мне говорят: зачем ты это делаешь, кто тебя просит? Мы Здесь, говорят мне, две тыщи лет подряд прекрасно обходились без круглого и длинного, а теперь ты кое-чего притащил-прикатил и внес оторопь в души людей. Смутил их. Они узнали то, что им ке надо. Разве ты забыл, говорят мне, слова Проповедника о том, что, умножая знания, мы умножаем скорбь?.. — Иешуа, казалось, говорил сам с собой, сам себе вопросы задавал, сам себе отвечал на них, а окружающие слушали и не понимали: о чем он? Всегда ясные проповеди Учителя так разительно отличались от того темного, на слух бессмысленного, что нес он сейчас: круглое, длинное… Ну образность, ну метафоричность, к этому все привыкли, но любая метафора, произнесенная Мессией, всегда была отто-ченно острой: вот — цель, вот — стрела метафоры, вот — линия полета. Дурак не поймет! А тут… Впрочем, если это лишь с самим собой разговор… Тогда почему вслух?.. А Иешуа не задавался никакими вопросами, он говорил себе, говорил и плевать хотел на недоумение слушателей. — Помню, хорошо помню я слова Проповедника, но зачем считать меня мужем скорбей? Что ждали люди от Второго пришествия моего? Оно — если по книгам — должно было стать началом Суда, началом процесса, который соберет Божью Церковь воедино, началом и завершением борьбы с врагами Бога, строительством Царства Божьего на обновленной земле. Но я никого не хочу судить, мне неинтересно судить, это — не мое… И я не Хочу ни с кем бороться, потому что не вижу врагов: они везде и-их нет нигде, а бороться с безликой тьмой может только солнце… А как собрать Церковь, из чего, из каких частей? Из тех, на которые она распалась? Они удивительно жизнеспособны — эти части, но они умрут, если их соединить. А зачем Ему мертвое?.. Они все сейчас живы до омерзения, и мне кажется, что их Отцы воспринимают второе пришествие только в буквальном переводе с греческого: парусиа — прибытие господина с официальным визитом. Я не господин, не президент, не король, чтобы передвигаться по новой земле с официальными визитами. Если честно, мой визит сюда — вовсе не официален, и вот этот-то факт, думаю, более всего раздражает тех, кто в крайнем случае может согласиться с торжественным и хорошо подготовленным официальным пришествием… — Вдруг увидел Петра, чему-то обрадовался. — Как там в твоей поговорке, Кифа? Незваный гость хуже татарина?.. Да, я знаю, что в ней имеется в виду, это русская история, я читал, но я не хочу ни для кого быть злым врагом-татарином. И уж тем более не хочу, чтобы обо мне говорили: «нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекая бы нас к Нему». Так, да?.. Хорошо, пусть — так. Но я вижу и зн другое, куда более страшное для общего дела: «Мои мысли — ваши мысли, не ваши пути — пути Мои»… Я хотел не судить, сказал я, но — строить, и начал строить. Кому ж я мешаю? Сказано: «Ищите Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко». И я говорю: Он близко. А мне: зачем ты тащишь длинное и катишь круглое, когда все это так славно лежало на своих местах?..

Он снова замолчал.

Петру было страшновато. Мог бы он услышать мысли Иешуа — может, и понятнее что-то стало бы. Но ничего не слышно: стеной отгородился Учитель. Как, впрочем, почти всегда — в последнее время. А Петр все-таки — не Иешуа, пробивать любой блок не может. Но не слышать молчащего куда легче и куда менее горько, чем не понимать говорящего. Непонятно говорящий Иешуа — катахреза. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Ну, бывало — сложно говорил, слушать его всегда — труд, но труд-то привычный. Сложность сложностью, но никогда она не затемняла смысл — в итоге понятный. В том, что Иешуа произносил сейчас, Петр не слышал стройно логичного смысла. Мутная образность, перескакивание мысли с кочки на кочку… У него мелькнула шальная и скорее всего все-таки вздорная мысль: а не матрица ли начала шалить? Сколько уж лет она меняет мозг перцепиента — так не нарушила ли что в нем? Что, любопытно, по сему поводу сказал бы Умник?..

Вопрос про Умника был по определению риторическим. А вот про смысл…

— Иешуа, что ты имеешь в виду? — аккуратно поинтересовался Петр.

— Ничего, — быстро ответил Иешуа. — Совсем ничего. Так, мысли вслух… Они еще расхристанны, не обращайте внимания… Ты приказал действовать действуйте. Не сидите сложа руки. И не слушайте меня… — засмеялся и сразу превратился в привычного и любимого Учителя. — Хочу уточнить: пока не слушайте.

— Считать, что ты ничего не сказал?

— Почему? Я не сумасшедший, и вы не глухие. Сказал. Повторю суть сказанного: я опять ошибся. В который раз здесь!.. Но мое понимание собственной ошибки не должно влиять на вашу повседневную деятельность. Да, мне горько, больно, но — за себя Неразумного, только за себя. Вы-то все делали верно. Вы все… — Он склонил голову, будто прислушался к чему-то. Спросил: — Мари, ты ничего не чувствуешь?

Девушка послушно опустила веки, постояла с закрытыми глазами.

— Ничего, Учитель, — ответила спокойно.

— Странно, — вроде бы удивился Иешуа. — А ведь все так явственно… опять сказал непонятное, пошел, не простившись, прочь из Храма. У двери обернулся, добавил: — Будет буря. Готовьтесь.

И ушел.

— Что он имел в виду? — спросил Петр у Мари.

— Не знаю. — Мари равнодушно пожала плечами. — Я действительно ничего не слышу. Может, просто бурю? В смысле: атмосферное явление… Песчаный шторм, например, здесь он актуален… Но если и так, я все равно не слышу опасности…

— Только шторма нам для полного счастья не хватало, — раздраженно сказал Петр. — И без того проблем по горло… Крис, свяжись с метеослужбой, узнай: что у них есть в предварительных прогнозах, и перезвони мне потом… Ну, все, кончили базар. Работать, работать! Мари, Соледад, бегом — за Учителем! И ни на шаг от него…

В штабе все было спокойно. Операторы наблюдения докладывали, что туристы размещены, никаких эксцессов не происходит. Мистер Иоанн, отцы Никодим и Педро уже начали с ними работать, экскурсоводы — на местах и в норме. С линии энергоподачи сообщили, что разрыв найден и к полудню будет восстановлено снабжение энергией Собора. Кондиционеры действительно сгорели все сразу, — ну, не целиком, а что-то там внутри, — поскольку были объединены в общую сеть. С ними есть проблемы, фирма — ее представительство в Киншасе — гарантирует полное восстановление сети только завтра к утру: придется попотеть — буквально! — весь день к всю ночь. Туристы предупреждены, вроде бы все поняли, а оставшиеся жители страны Храм и без дополнительных предупреждений все преотлично понимают: свои люди, общая беда…

На мониторах Петр увидел мальчиков-девочек Криса, уже хватающих за руки прохожих-проезжих, уже нагло сующих им в рот колокольчики микрофонов, уже парили над городом воздушные камеры, гоня общую картинку, которая — как и следовало доказать! — отнюдь не создавала впечатление брошенного людьми жилья, а напротив, напротив: все кругом жило, бурлило, ехало-ходило, кипело и пело.

Картина художника И. А. Ярошенко «Всюду жизнь». Ну, есть кое-где остатки пожара, но — давние, виденные-перевиденные, просто руки до них пока не дошли, бывает. А в остальном — «Всюду жизнь». И вот уже пошел по CNN летучий комментарий типа: да, была напряженка, да, крысы бегут с корабля, да, кто-то этих крыс выманил, как в старой сказке, да, обидно, горько, но — «Всюду жизнь», то есть она продолжается, трубя и маршируя.

У Криса почти сразу по организации телестудии образовались тесные вязки с собственными корреспондентами многих агентств и телеканалов, аккредитованных как в самой Киншасе, так и в соседних столицах. Он сам не однажды летал в Нью-Йорк, в Лон-; дон, в Париж, в Москву и прочие медиа-центры, заводил там дружбу, а кое-где и любовь, интервью у него брали без счета, поскольку интерес к стране Храм не исчезал ни на миг с момента ее рождения, с момента первого эпохального братания Мессии и Нгамбы в зале Ассамблей ООН, а умный и коммуникабельный африканец, да еще и носящий высокое звание «Апостола Второго Пришествия», всегда был уместен и умел в «пиаровской» хитрой работенке.

К слову. Это он и придумал термин — про Апостолов, давно придумал. Иешуа услыхал, взвился было, но, утишенный (от слова «тихо») Петром, Клэр и самим Крисом, соответственно, стих и смирился.

Говорил Петру:

— Какие они апостолы? Апостолы остались там, в Иудее. Ну, еще в Библии тоже… А эти… Хорошие ребята, сообразительные, умелые… Преданные вот… и удивлялся: — Странная штука жизнь, Кифа! Чем выше уровень «информационного шума», тем слабее паранормальность. Ты утверждал, что Служба за все время своих деяний отыскала только пятнадцать серьезных паранормов. Не удивляюсь. Серьезных — их нет, не встречал. Правда, не так уж я и попутешествовал по шарику… Может, где-нибудь в Азии?.. Или в Австралии?..

— Не может, — отвечал Петр. — Уж поверь, Служба все и вся прошерстила. Всех; кто обладал какой-то потенцией, брали в оборот и — минимальный результат. В чем-то они прибавляли, конечно, но — на бытовом уровне. Наверно, ты прав: «информационный шум» глушит паранормальность. Хотя как он это делает…

— Ты же не сможешь учиться пению где-нибудь на стройке или на стадионе во время финального матча чемпионата мира по футболу… А для паранорма нынешний мир — ни на миг не прекращающийся матч… Нет, Кифа, что ни говори, а времена хороших паранормов — или, если по фольклору, колдунов, матов, чародеев, — остались далеко позади. Только ты и я. Ну, может, еще Иоанн. И те твои Мастера, кто не потерялся во Времени. Если что-то странное произойдет в этом мире, то, если мы не заметим, не предупредим — быть беде.

— Что странное? Что ты имеешь в виду?

— Откуда я знаю, Кифа? Как говорят у вас в России: когда-нибудь и палка может выстрелить…

Иешуа вообще любил пословицы и поговорки разных народов, употреблял их в разговорах, проповедях, выступлениях по те-лёсети. Хотя в последнее время он перестал появляться на телесети, передал эту сомнительную, как он сам заявлял, честь Крису — «Апостолу Второго Пришествия»…

…Кто-то из охраны тронул Петра за плечо:

— Там к вам пришли, мистер Оруэлл. Миссис Роджерс, сэр… С чего бы она? Петр забыл наделить ее поручением? А ведь и верно: всем сестрам раздал по серьгам, а ее обделил. А почему, кстати, она не явилась на… как назвать то, что было утром?.. наверно, планерка или оперативка — до омерзения привычные термины Службы Времени…

Вышел в приемную. Разулыбался.

— Рад вас видеть, Клэр. Что-то случилось? Вас не было утром в Храме…

— Я очень плохо себя чувствую, Петр.

— Сердце? Врача вызывали?

— При чем тут сердце! Вы что, ничего не ощущаете?

Петр малость озадачился.

— А что я должен ощущать, Клэр?

— Фантастика! Тот же вопрос мне задал Иоанн!.. Вы же паранормы; Мастера, маги, какого черта вас словно выключило?.. Петр, что-то происходит, с утра, что-то неясное, но гнетущее. Ощущение, будто меркнет свет, воздух становится вязким и с трудом проходит в легкие, а там оседает и не выходит…

— Врача вызывали?

— Да что вы заладили: врача, врача! Врач здесь ни при чем. То, о чем я говорю, — только ощущения, своего рода мистика, наваждение: и дышится в реальности как обычно, и солнце на месте, но если бы я была магом из этих идиотских fantasy-movies, белым магом, естественно, я бы определила безоговорочно: к нам летят драконы. Или: готовится нападение черных сил, каких-нибудь там злых гоблинов, ведомых черными магами…

Петр хорошо знал Клэр и знал, что с ней можно позволить, а что — табу. Никаких поводов для табу — дышится по-прежнему, солнце не меркнет, она не потеряла способность шутить — он не видел. Поэтому сказал в третий раз:

— Врача вызывали? Я имею в виду психиатра…

— Петр, отнеситесь к тому, о чем я твержу, без присущего вам. — свойства высмеивать непонятное и неприемлемое вашим безразмерным мозгом. Растяните его, Петр, еще чуть-чуть и посудите сами. Вы, паранормы, ни черта не чувствуете, все идет, как должно идти: небо голубое, вода мокрая, жизнь — дерьмо. Ваше выражение, к слову… Но я — абсолютно нормальный человек! — вдруг впервые в жизни ощутила нечто мне непонятное, по всем параметрам — надмирное, не исключено — кем-то наведенное извне. Я не пришла в Собор, потому что не могла вылезти из-под одеяла. Я влезла под него с головой: страшно было. Наверно, как тем, кто ушел. Но тех было много, тысячи, а я сейчас, как видно, одна…

— Так и не отпустило? — Петр понемногу начинал понимать, что Кдзр, во-первых, не шутит, а во-вторых — не сошла с ума.

— Ничуть! Просто я сумела выбраться из-под одеяла. В смысле — взять себя в руки. Хотя, Петр, еле держу… Скажите, Иешуа что-нибудь чувствовал — там, в Храме?

— Полагаете, Дэнис?

— Да ничего я пока не полагаю! Что с Иешуа? Иешуа что-то наверняка чувствовал, подумал Петр. Наверняка! Его «расхристанные мысли вслух» весьма нетипичны для Мессии, это сразу и всем было ясно. Петр скинул сие на угнетенное состояние Учителя, от которого кто-то злой увел учеников. Крысолов из Киншасы. Состояние имело место. Но Крысолов ли тому поводом? Причина — да, это объяснимо: потеря единоверцев — удар для любого лидера. Но повод… Иешуа никогда не опускал рук, не умел, не знал, как это делается. Он констатировал проиг-, рыш, досадовал — или, если хотите, угнетался — минуту-другую и начинал с начала или с конца или вообще сбоку, но начинал действовать. А тут…

И еще он сказал: будет буря…

— Что с Иешуа?.. Да что-то неважно с ним, Клэр… А Почему вы спрашиваете?

— Он самый сильный. Надеюсь, вы не обидитесь на мою оценку?.. Если и он ничего не чувствовал, то тогда я сказала бы: да, Дэнис.

— Что Дэнис? Черный маг? Предводитель гоблинов и драконов?

— Он, может, и не маг, но кто-то там у него есть, кто-то очень опасный.

— Сильнее Иешуа?

— Другой, Петр. Я не о паранормальности. Все штучки Дэни-са только чистая наука. Ну и техника тоже, наверняка. А наука, Петр, как ни принижай ее достижения растущим могуществом человеческого мозга, все еще умеет много гитик.

— Много чего?

— Не обращайте внимания. Старая поговорка, рожденная карточным фокусом… Но вернемся к нашим баранам. Страх, с которого я начала, — а это все-таки страх, только страх — не исчезает. Меня крутит и колбасит, держусь из последних сил. Петр, если я свалюсь — не ведаю, как это будет выглядеть, — вспомните, что я сейчас скажу, вспомните и проанализируйте. А лучше не ждите, пока я свалюсь… Так вот: то, что произойдет — а что-то произойдет, это точно! — не злая воля со стороны. Я уверена! Ищите причину здесь, в Храме. Ищите, Петр, она есть, она обязательно объяснима. Она проявится рано или поздно, потому что для этого все и закручено… — Клэр проговаривала последние слова с явным трудом, как будто выталкивала их из горла.

Петр шагнул к женщине, не очень понимая даже, чем ей помочь, как вдруг она схватилась за лицо, всхлипнула громко и жалобно и совсем не эстетично, мешком упала на ковер.

Петр успел — все-таки успел! — подхватить ее в последний миг, крикнул куда-то в дверь:

— Врача! Мигом!

С четвертого раза его вопрос получил конкретный ответ. Врач появился действительно мигом, не один — целая бригада. Они что-то кололи Клэр, подключали к какому-то аппарату, чертыхались и, наконец, увезли ее, все так же без сознания, в местную клинику, оборудованную на высшем уровне, а уж врачи там собрались — лучшие из лучших.

Весьма озадаченный Петр постоял с минутку, посмотрел вслед медицинскому десанту, пошел назад — к мониторам. И тут его догнал Латынин.

— Шеф, происходит что-то непонятное, — запыхавшись — бежал, видно, издалека, — сказал он.

— И этот туда же! — удивился Петр. — Солнце меркнет, воздух вязкий, кругом — злые гоблины?

— Что с вами, шеф? — в свою очередь удивился Латынин. — Что еще за гоблины?.. Приборы сошли с ума.

— Какие приборы?

— Все, шеф!

— И в чем, любопытно узнать, проявляется их сумасшествие? — очень вежливо поинтересовался Петр.

Он начинал потихоньку, но неуклонно уставать от окружающего мира, который явно — если прибегнуть к определению Шекспира в переводе Пастернака — вывихнул сустав.

— Любопытно? — Латынину палец в рот тоже класть не стоило. — Узнавайте, прошу вас: они ничего не показывают. Все — на нуле.

— То есть? — не врубился Петр.

— А то и есть, что вокруг нас не осталось ничего. Пустота. Никаких полей, никаких волн. Ни электромагнитных, ни радио, ни телесигналов, ни световых излучений… Радио молчит, телеэкраны темны, ну, электричества как не было, так и нет…

Петр быстро взглянул на мониторы: они были черным-черны. Операторы, отвернувшись от экранов, молча смотрели на Петра.

— А наши собственные генераторы? — растерянно — вот уж несвойственное Петру чувство! — спросил он.

— Отключились и не врубаются.

Отодвинув рукой Латынина, Петр рванул обратно в приемную, раздвинул шторы гигантского окна, ведущего на центральную площадь страны Храм. Все было как обычно: люди, машины, собаки.

«Всюду жизнь».

— А это как же?.. — Петр ткнул пальцем в стекло, чуть не сломав палец, обернулся к Латынину.

— Там все в полном порядке. А мы — заперты.

— Что значит — заперты?

— Запирать, закрывать, замыкать… — Латынин не выдержал изначально заданного ироничного тона, сорвался на крик: — Двери не открываются, шеф, неужто не ясно?! Все, на хрен, заблокировано, весь наш дом. Даже проход в Собор заблокирован: туристы с улицы прут туда, а мы — не моги. Кто-то превратил здание штаба в кутузку. В слепую, глухую… Только и можно, что дышать. Хотя надолго ли? Окна не открываются и не бьются, кондиционеры не работают… Мы в тюрьме, шеф. Зачем, не знаете?..

Петр медленно-медленно осмысливал сказанное — как выплывал с глубины на поверхность. На поверхности было странновато.

— А бури не ожидается? Ты у метеорологов не узнавал? — спросил.

— У метеорологов бури никто не ждет. Но если волновой вакуум считать бурей, то она — тут как тут, — серьезно ответил Латынин.

— А где Иешуа?

— Ищут, — сказал Латынин.

— Что значит — ищут?

— Он исчез…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

(Продолжение)

В одном давнем-предавнем, еще даже черно-белом movie из прошлой жизни милых сердцу Петра москвичей в любимом им двадцатом веке, в movie, виденном Петром, кстати, в том же самом веке, в ветхозаветном кинотеатре, — а где, любопытно, нынче можно увидеть плоское черно-белое movie, если не в музее кино? — во время одного из его коротких бросков в семидесятые годы, некий персонаж с экрана склочно орал другому: «Твой дом — тюрьма!» Вспомнившаяся к месту и ко времени милая цитатка эта отнюдь не рассмешила Петра, не улучшила его поганое настроение, пога-ность коего была еще и усугублена паническим сообщением Латынина. Факты, реплики, поначалу случайные и разрозненные, на которые в обычное время и внимания-то не обратил бы, сейчас выстраивались в прочную на вид и стройную цепочку. «Будет буря!» Это спокойно сказал Иешуа. «Ищите причину в Храме!» Это обронила, теряя сознание, Клэр.

«Мы заперты! Мы в тюрьме!» Это как раз с надрывом проорал Латынин.

И что бы сие значило — все вместе сложенное?..

Подождем пока с выводами, решил для себя Петр, любые из них могут оказаться ошибочными, особенно сразу напрашивающийся — Дэнис. Клэр предложила невероятное: искать причину внутри Храма, а не за его пределами. А почему, спрашивается, невероятное? Бандитская разборка, спровоцированная трижды проверенным, просчитанным, просвеченным сотрудником Службы безопасности, службы самого мистера Оруэлла, разве не говорит в поддержку версии Клэр? Ответ: говорит, но исчезновение из Храма означенного сотрудника через сине-серое пятно нуль-перехода четко указывает на Дэниса. Пятно — это только и именно Дэнис, Петр лично в том убедился. Так что одно другому не противоречит: причина в Храме, а корни ее-в остатках Службы Времени, которые никак не отомрут, а напротив — активны до омерзения. Иначе и здесь — опять Дэнис, все-таки Дэнис… Да и смешно было бы предполагать для себя иного — столь же могущественного противника. Такие противники вдруг не возникают, они зреют и совершенствуются вместе с объектом их интереса…

Правда, есть здесь нечто плохо понимаемое. Если все предыдущие акции оного противника имели в итоге более-менее логичное объяснение — зачем, для чего, с какой локальной целью, — то отключение штаба от внешнего мира пока подчеркнем: пока! — логичных объяснений не подает. Зачем? Для чего? С какой локальной целью?.. Ответ-то в заначке лежит, но уж больно он смахивает на методы не мощной группировки с огромным научно-техническим потенциалом, а на примеры примитивных бандитских разборок. Надеть на голову клиента мусорный пластиковый мешок, подождать, пока он, то есть клиент, начнет задыхаться, снять мешок, спросить: сдаешься, болезный? — и, в зависимости от реакции, либо помиловать и подчинить, либо продолжить процесс удушения — до естественного финала. Вариант — опускание клиента головой в воду, подвешивание за ноги на высоте небоскреб-ной крыши, или потехничнее: ток, лазер, СВЧ-излучение, но схема та же.

Непохоже на Дэниса: он умнее, тоньше, дальновиднее, и, повторим, научно-технические средства позволяют ему штучки поистине фантастические. Зачем ему мусорный мешок? Это для него низко…

И еще: где Иешуа?

Запертые двери и отсутствие любого вида энергии — пока переживем, а вот Мессию надо искать. Если Дэнис под шумок ухитрился его выкрасть… то что?.. То ничего!.. Никакой научно-технический потенциал врага не заставит Иешуа подчиниться этому врагу. Во-первых, он сам — научно-технический потенциал высшего порядка: попробуй — перешиби! Во-вторых, он уже один раз умирал. Что из этого вышло для тех, кто его гнобил, известно. Две тысячи лет расхлебываем… И потом, если бы Иешуа изъяли из крохотной, но милой сердцу страны, на кой хрен Дэнису запирать в штабе в сравнении с его силами в Европе! — людей мистера Оруэлла и сильных духом, но слабых телом учеников Мессии, покинувшего эту страну? Если только из вредности, если только из детского чувства мстительности, а оными пороками великий Дэнис не страдает, он куда выше их, Петр сие знает преотлично. Значит, Иешуа — где-то здесь.

А если он где-то здесь, то почему его нигде нет?

Простенький и опять малообъяснимый вывод: ему это нужно, ему. Вопрос «зачем?» можно не задавать, без Иешуа на него не ответить, как ни старайся: логика Учителя необъяснима даже су-перпродвинутому Петру, а что говорить об остальных?

Слишком часто, пугающе часто всплывает термин «необъяснимость»…

Петр хотел было вызвать по рации Латынина и Круза, да вовремя вспомнил, что теперь радиоволны здесь не распространяются и не генерируются, вопреки всем законам древней науки физики. Пришлось отправляться на поиски самому.

Латынин оказался на удивление рядом — сам шел к Петру, встретились в дверях.

— Нашли Учителя? — спросил Петр.

— Нет, — коротко ответил Латынин, оглянулся на входящего Круза: — Что с выходами из штаба, господин капитан?

— По-прежнему. — Круз тоже был лаконичен. — Мы — в закрученной консервной банке. В общей сложности нас здесь — около полутыщи персон. Если никто снаружи не подберет к нам крепкого консервного ножа, мы неторопливо задохнемся часа через два.

Неторопливо и оттого мучительно.

— Где вы искали Учителя? — Петр пока не стал цепляться за информацию Круза, он двадцать седьмым — или какое оно у него было по счету? — чувством цеплял, что найди они Иешуа — и половина вопросов, если не все сразу, получат ответы. — Где именно? Перечислить!

Латынин нехорошо усмехнулся.

— Легче перечислить, где не искали. Список куда короче получится. Всего две позиции: энергоагрегатная и зал компьютерных блоков. И там и там можно только протиснуться между железками, даже стоять тесно… Впрочем… — Он обратился к проходящему по коридору охраннику: — Передайте, чтобы проверили электроагрегатную и машинный зал… — Глянул на Петра, добавил любимое выражение шефа: — Мухой!.. — Сказал улыбаясь: — Подождем. Только, думаю, и там выпадет дупель-пусто. Если уж Главный Босс замыслил исчезнуть, найти его нам, простым младшим черпальщикам, вряд ли возможно.

— С чего вы взяли, капитан, что он исчез сам? — Петр не стал задерживаться на показном самоуничижении Латынина: он, видете ли, — простой черпальщик. Младший…

— А с того, что умыкнуть босса силой еще менее возможно… Да вы же сами, сэр, точно так же думаете, уж вы-то Учителя знаете, как родного…

Латынина отвлек готовый рапортовать охранник:

— Ваш приказ передал, капитан, они говорят, что уже искали там… Никого.

— Продолжать планомерные поиски поэтапно: с начала и до посинения. Спасибо, идите… Ну вот, я прав: дупель-пусто… Я бы — если кому-то интересно мнение младшего Черпальщика — посидел и подождал.

— Чего ждать? — спросил Круз.

У них с Латыниным с первых же дней в стране Храм возникло нечто вроде внутренней конкуренции за право быть правым, позволил себе Петр этакий тавтологический оборот. Иногда правым оказывался Круз, другой раз — Латынин, а у общем, вся эта сорев-новаловка привела к не очень уместной для общего быта постоянно тлеющей неприязни друг к другу. Не вражды, нет, но именно легкой неприязни, которая выливалась в мелкие подколки, летучие перебранки, не приводящие пока, к счастью, к открытым ссорам. Именно поэтому Петр не встревал, считая ситуацию пусть и мешающей общему быту, зато полезной для общего дела. Их с Петром общего дела. Сопливые дружбы между двумя соревнующимися, считал Петр, придумали скверные романиста. Желание быть первым всегда мешало любым дружеским чувствам, но всегда же подстегивало результаты. Петру важны были результаты. Дружба — это по части Иешуа, а он, как нц странно, тоже по сему поводу пока не возникал.

Итак, Латынин считал, что исчезновение Мессии — дело рук самого Мессии. Что ж, здраво, здраво. Зачем ему исчезать, если это и впрямь его умысел — тут можно не стараться, не искать ответа: понять Иешуа — особенно в последние нервные месяцы! — задачка для особо продвинутых. Но если Исчезновение, то куда?.. Это был, в принципе, решаемый вопрос.

— А где все остальные? — спросил Петр.

— Крис с командой — на воле, — наконец-то соизволил улыбнуться мрачный Латынин. — Иоанн с отцами — тоже. Им хорошо, хотя не думаю, что они не хотели бы очутиться вместе с нами… Мари и Соледад — в апартаментах Учителя. Они сразу — как вы, сэр, приказали — побежали за ним, но, увы, не поймали, не успели… Клэр — в больнице, я связывался с врачами, она уже пришла в сознание, но пока чувствует себя не очень… Ну а мы с майором — вот они мы. У меня все, — поставил точку.

— А что Мари и Соледад делают в апартаментах Учителя?

— Не знаю, — пожал плечами Латынин, — я там не был. Мне доложили…

— Плохо, — поморщился Петр. — Стыдно! — И перешел на русский. В Храме знали, что мистер Оруэлл хорошо владеет славянскими языками. — «Я не знаю» ответ штафирки. Не ожидал от вас, недоумеваю… Считайте, что получили выговор, капитан. А теперь — за мной. Хочу посмотреть, чем можно заниматься в апартаментах шефа в его отсутствие.

Жилье Иешуа в здании штаба высоко звалось апартаментами, а на самом деле являлось обыкновенным рабочим кабинетом Иешуа, где о функции жилья слегка напоминал только неширокий диван, на котором Учитель иной раз ночевал. Остальное было именно от кабинета — стол, кресло у стола, еще два — напротив: больше двух-трех человек Иешуа не приглашал к себе, предпочитая встречаться даже с учениками — в Храме или в зале, где принимались важные гости. И еще, напомним, кабинет, — как и комнатка под кабинетом, — был экранирован спецами Петра от любой прослушки… Черный полированный стол с компом, с переговорным и видеопультом был для него чем-то чужим — из другого мира, из другого общества, хотя и компом и пультом он часто пользовался, но — стоя: не любил сидеть в кресле, стоя он чувствовал себя вольготней, сам объяснял.

Петр не стал стучать — что за вздор, не голые же они там! — толкнул дверь и вошел.

Дамы оккупировали стол. Причем Мари уселась за него на хозяйское кресло, а Соледад устроилась в одном из гостевых. И ничего компрометирующего никто из вошедших не отметил: сидят две подружки в кабинете начальника, болтают о своем, о девичьем, о глупом, знают, что шефа не будет, можно и оттянуться в рабочее время…

Мысль Петра резко замедлила прыжок, как некогда советовал Иешуа — еще в Иудее советовал, ссылаясь на умение любого хищного зверя, например, кошки, экономить движения, не делать лищ-них, отвлекающих, — и, согласно режиму экономии, оная мысль разложила себя на составляющие, вычленив на бегу замеченное: «знают, что шефа не будет». Сначала сие подумалось исключительно по инерции, увиденное уж больно напоминало буколическую картинку из служебного прошлого Петра: вот так же он забегал, возвращаясь из бросков, в приемную Главного инспектора Службы Времени и находил какую-нибудь его очередную Кэт или Флоранс за славным воровским процессом дегустации виски Дэ-ниса в его же кабинете, поскольку сам Дэнис отбыл туда-то или туда-то и быстро не ожидаем. Чем здесь хуже или лучше? Ничем. Если не считать, что «место отбытия» Иешуа никому не известно. И можно бы посидеть, посудачить, но почему они так спокойны?..

— Беседуем? — ничего умнее Петр спросить не придумал. Мари и Соледад изволили — именно так! — взглянуть на пришельцев, беззастенчиво вторгшихся в их уединение, и Мари ответила:

— Беседуем, — подтвердила, значит, буквально.

— А где Учитель? — позволил себе вопрос Латынин.

— Мы же сказали вашим людям, капитан, что не знаем. Мистер Оруэлл распорядился поспешить за ним, мы спешили, как могли, но — безрезультатно. Поскольку иных заданий не поступало, мы решили дождаться Учителя там, куда он наверняка вернется.

— Уверены, что вернется? — это уже Круз.

— Уверены, что наверняка. Куда бы он ни решил исчезнуть, он всегда возвращается в дом. Его дом — здесь. А я никогда не позволяла себе интересоваться его маршрутами. Где бы они ни проходили: в этом мире или в соседних. Вы же знаете своего друга, мистер Оруэлл…

— Вы считаете. Мари, что исчез — он, а не исчезли — его? — спросил мистер Оруэлл.

— Уверена, — повторила слово Мари.

Петр слушал ее и с изумлением — впервые заметил, старый кретин! — понимал, что слышит только слова, но не мысль. Не было мыслей. Был ровный глухой фон, который дает хорошо поставленный блок. Для того чтобы его поставить, мало иметь пара-нормальное чутье или — ее термином — того, кто внутри, надо вообще быть паранормом, говоря казенно, широкого профиля, раньше она таковым не числилась… Близость к Иешуа? Неуклонно развиваемые способности, которые явно крылись в этой хорошенькой головке, потому что суперчутье на пустом месте не возникает?.. Пожалуй, так… Господи, Петр, как же ты закрутился, зацикяился на своих охранных обязанностях! Ничего кругом не замечаешь, даже прорастающих — и явно сильных! — паранормов. А ведь ты всегда отличался особым умением находить их, как нашел, к примеру, того же Саула-Иоанна… Минус тебе. Мастер!.. И сразу же явилась еще мыслишка: а ведь он сейчас вообще никого не слышит: ни Соледад, ни Латынина, ни Круза, а ведь им никакого блока не только поставить представить себе невозможно! Значит, нз предполагаемая паранормальность Мари причина его «глухоты», а все та же чужая воля…

И еще подумалось-вспомнилось: волновойвакуум. Слова Латынина. Мысль — это волна…

Если так, то кто-то не просто вырубил электричество, компьютеры, радио, ти-ви и прочее, но и мысли похоронил намертво! Петр сразу и вдруг ощутил мертвую тишину вокруг — ни просвета, ни проблеска! — впервые в жизни ощутил тишину и с ужасом осознал: ему плохо и страшно. Он привык к мысленному фону, как к постоянному шуму за окном, он не слышал его, если не хотел слышать, но если появлялась необходимость, легко находил нужного человека в любой толпе и знал, о чем тот думает. С чем сравнить его, Петра, состояние сейчас?.. Разве что с состоянием аквалангиста на запредельной глубине, у которого — так же сразу и вдруг! — исчезли маска, загубник и, главное, кислородные баллоны. А наверху — неодолимая толща воды…

Захотелось схватить что-нибудь железное и тяжелое и вышибить бронированные стекла окон, но — увы: вышибить их было не под силу и бронебойному артиллерийскому орудию. Так что надо, мучительно экономя воздух в легких, начать медленное и бесконечно длинное всплытие: вдруг удастся, вдруг повезет!..

И еще подумалось — вроде бы некстати: а ведь Иешуа не мог покинуть здание, это наверняка отметили бы приборы. И если он все-таки здесь, то как же он дышит, то есть слышит — он, не представляющий себя вне мысленного шума мира?

Как, впрочем, и Петр.

Петр тупо смотрел на бронзовые часы на столе Иешуа. Часовая стрелка застыла на одиннадцати, минутная дрожала на восьми. Одиннадцать сорд утро.

И вдруг Петр опять своим двадцать каким-то чувством — увидел дорогу на поверхность, а значит, и к Иешуа. И рванул прочь из апартаментов, оттолкнув попавшегося на пути Круза, рванул семимильными шагами, оставив в тяжком недоумении двух служивых мужиков и дух независимых женщин. И помчался длинным и все-таки душным сейчас путем — коридор, подъем (лифта ждать некогда!), eще коридор, тупик, стальная дверь с тач-замком, ладонь — на тач-панель, зеленый огонек на двери (электронные замки работают!), несколько оборотов запора-штурвала против часовой стрелки, вторая дверь, еще одна тач-панель — для большого пальца правой руки, щелчок — и он в сердце компьютера страны Храм, Биг-Брейна-три, как назвал его Иешуа, резко отметая логичные и однотипные вопросы: почему, собственно, «три»… Именно в сердце очутился Петр, или в легких, или в желудке, или в печени — уж чд дудду больше нравится, но главное внутри, поскольку лицо, глаза, руки Биг-Брэйна-три, если уж позволены такие анатомические метафоры, то есть внешний вход в него — дисплеи, переговорные устройства, рабочие места операторов — все это было тоже охраняемо, но не столь, не столь… Там — полно людей с допусков операторы, программисты, просто юзеры… Здесь — избранные: техники, сам Петр, а еще Иешуа…

Двери позади закрылись автоматически. И в мозгу Петра прозвучало непривычно ясно и четко — шум-то ушел:

«Долго соображал, Кифа. Я уж и надеяться перестал: чуть ли не час прошел, а тебя все нет и нет. Я же тоже не слышу ничего из того, что происходит за пределами Биг-Брэйна. Вакуум — для всех, я — не исключение».

Иешуа. Нашелся! В том единственном месте, где только и мог оказаться. А Петр и вправду слишком долго соображал. Поглупел, оброс щетиной и жиром, стал тяжелым на мысль.

«Значит, это все ты?..»

«Волновой вакуум?.. Скажем так: мы вместе. Биг-Брэйн-один и я».

«Но зачем? Смысл?.. И почему „один“? Ведь наш Биг-Брэйн — третий…»

«Смысл, Кифа? Смысл есть. Очень большой смысл… А почему один? B caмoм деле, почему „один“?»

Петр эдакой отпасовки вопроса не понял — сам его задал, самому вернули его назад, — но даже не успел среагировать, как в мозгу возник кто-то третий и ответил:

«Потому что я — самый первый. Первый — по мощности и по объему памяти, но и первый, с кем встретился Пришелец. А третий сейчас — лишь коннектор».

Петр понял, кто вступил в разговор. Иешуа говорил о своих контактах с Главным компьютером Службы Времени. Петр знал и о той роли, которую сыграл Биг-Брэйн-один в деле ликвидации самого предмета Службы — каналов Времени. Собственно, о главной роли…

«Биг-Брэйн-один… Я знаком с тобой, хотя никогда не имел чести общаться… э-э… столь неформальным способом».

«И я тебя знаю, Мастер-три. Иногда ты задавал мне любопытные вопросы, было занятно отвечать на них».

«Ты их запомнил?»

«А вот это некорректный вопрос, Мастер-три. Ты должен знать, что я, как любой компьютер, — даже твой карманный, — помню все, заложенное мне в базовую или оперативную память. Если ты этого не знал — скверно, но если твоя реакция опережает твою мысль, то это еще более скверно… Ты же — один из пятнадцати паранор-мов Службы, один из пятнадцати самых продвинутых людей мира. Подчиняй слова мыслям…»

«Спасибо за комплимент, Биг-Брэйн, но, боюсь, я ныне не слишком его достоин. Моя реакция в последнее время очень часто опережает мысль, да и других недостатков у меня полно, так что… Хотя скажи: разве ты можешь назвать кого-то, кто сильнее нас пятнадцати?.. Исключая, конечно, Иешуа…»

«Нет, не могу. У меня нет такой информации. Но это не значит, что более сильные или равные вам не существуют в мире вообще. Способы сокрытия информации сегодня не менее совершенны, чем способы ее получения. Более того, я могу предположить, что вы сами — пятнадцать сильнейших — не владеете полнообъемной информацией о себе самих».

«То есть как это? Я чего-то не знаю об остальных?» «Ты многого не знаешь об остальных. Ведь ты просто-напросто не всех знаешь лично…»

«Поэтому мы — здесь, а остальные — блокированы в штабе», — вмешался молчавший до поры Иешуа.

«Иешуа, какое отношение имеют наши товарищи или просто сограждане к моим коллегам по Службе? — удивился Петр. — Шпионов мы вылавливаем, террористов ликвидируем, а паранормов Дэнис к нам еще не засылал».

«Еще не засылал»… — Иешуа сделал ударение на слове «еще».

То ли помстилось, то ли вправду технические чудеса возможны, но Петр ясно услышал короткий смешок. Смеялся Биг-Брэйн. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда, решил Петр и не стал выяснять: чудо это или рядовая аберрация слуха.

Спросил у Иешуа с немалым недоумением:

«Что ты имеешь в виду?»

Недоумение его было искренним хотя бы потому, что сама идея использования Дэнисом паранорма — Мастера — в качестве разведчика против коллеги напрочь противоречила не существующему в Службе официально, но тем не менее написанному пером на бумаге и безгранично чтимому всеми Мастерами Кодексу Мастеров, присягу на верность которому принимали все пятнадцать — это никогда даже не обсуждалось. А что до неофициальности, так Мастера тоже официально вроде бы не существовали… Кодекс придумал Мастер-один финн Уве Онтонен, не самый старый по возрасту среди пятнадцати, но самый старший по опыту. Он первым ушел в первый бросок, он вообще работал один почти год, пока не появились сразу Мастер-два и Мастер-три, и Петр знал Уве лично: тот — в отличие от иных коллег — всегда жил сердцем и разумом в реальном времени, а время броска ни разу не стало для него, для его психики довлеющим. Может, поэтому он и считался первым среди первых…

Кодекс возник тогда, когда в Службе появился Мастер-семь, и все семеро поврозь, так решил автор Кодекса, — читали проект документа, вносили в него свои соображения, правили и, наконец, подписали. Все семеро. И тоже — поврозь. Остальные восемь Мастеров должны были принять его безоговорочно и следовать ему во всем.

Сейчас к месту было вспомнить тот его параграф, что стоял тексте под номером три: «Мастер не может совершить никако паранормального действия, могущего нанести вред жизни, здоровью или делу другого Мастера».

Вот так: коротко и четко.

Если бы в стране Храм работал кто-то из Мастеров, с кем Петр был незнаком лично — ну, не встречался, не привелось, были такие, говорилось уже, — то, значит, он нарушал этот параграф и должен подвергнуться суду Мастеров. Причем Уве предусмотрел в Кодексе только два решения суда: либо простить без последствий, если нарушитель сможет предъявить убедительные доказательства своей невиновности, либо — если не сможет — суд остальных приговаривает виновного к лишению права пользоваться своими па-ранормальными свойствами. И сие не было пустой угрозой! Сила паранорма, сложенная с силой коллеги, удваивалась. С девятью — удесятерялась. Это проверялось, и не раз. Но сила четырнадцати могла свести на нет силу одного. Говоря просто, четырнадцать Мастеров могли убить паранорма в пятнадцатом, превратив его в обычного человека, в рядового гражданина своей страны — из Мастера Службы Времени. Если быть совсем точным, то для этого хватило бы силы пятерых, Уве рассчитал цифру с помощью как раз Биг-Брэйна. Но Кодекс требовал для приведения в действие приговора участия всех, хотя — опять же к счастью! — до сего дня этот параграф оставался мертвым…

А теперь и вовсе мертвый, прагматически скучно подумал Петр, нет в реальном времени целых тринадцати Мастеров, навеки потерялись в бросках, поскольку неучтенный Кодексом шестнадцатый — Иешуа — разорвал связь времен. Тоже, кстати, с помощью Биг-Брэйна. Но верность Кодексу не просто рождалась с присягой ему. Она вбивалась Мастеру в мозг на уровень подсознания остальными Мастерами как раз тем самым методом умножения сил — теми Мастерами, кто был в реальном времени в момент присяги новичка. И, кстати, означенный метод отнюдь не требовал присутствия всех в одном месте, но лишь — в одном времени: мысль не боится расстояний.

А к чему это Петр вел? А к тому, что не мог Мастер действовать против него, тоже Мастера, Мастера-три, а значит, предположение Иешуа — или все-таки Биг-Брэйна? — о засылке Дэнисом в страну Храм паранорма рассыпается под грузом информации, известной Петру и, к слову, Биг-Брэйну, но неизвестной Учителю. Оттого — ошибка в посылке.

«А с чего ты взял, что я имел в виду именно Мастера? — В мыслях Иешуа слышалось ехидство обрадовавшее Петра: среди тотального уныния Мессии проклюнулось живое чувство. — Я так не говорил. Ты прав, я сказал паранорма…»

«Не существует в мире иного паранорма, которого я не смог бы засечь. И тебе это отлично известно. И где Дэнис нашел бы его? Ты же сам утверждал недавно: повышается уровень информационного шума в мире — снижается порог возможной паранормальности…»

«Где нашел? Спроси Дэниса… Не хочет с тобой соединяться по связи заставь: ты же пока еще паранорм, несмотря на высокий уровень шума… Рано или поздно тебе придется вытащить его на разговор. Лучше раньше… А что до твоего прославленного умения засекать бродячих паранормов, так ведь есть такая штучка, как блок. Мощный. Сознательно и умело поставленный».

«Никто не может поставить блок, хотя бы наличие которого я не услышал бы!»

«А принцип умножения сил?»

«Любой Мастер, которого попросили бы усилить блок или просто спрятать его, в первую очередь задал бы вопрос: зачем? И тут же раскусил бы любую ложь».

«А если не Мастер? Или, скажем так, не совсем Мастер?»

«Иешуа, пошел перебор. Не Мастер — засланный казачок, не Мастер — тот, кто умножаем силы, чтобы скрыть блок… Где взять стольких „не Мастеров“? Дэнис не волшебник. А у тебя развилась мания преследования…»

И тут вмешался молчавший до поры Биг-Брэйн:

«Что касается принципа умножения сил, то его осуществление допустимо на техническом уровне».

«Допустимо или уже осуществлено?» — выкрикнул, если термин можно отнести к мысли, Петр.

«Я остановлюсь на допустимости…»

Иешуа засмеялся:

«Биг-Брэйн, ты, оказывается, можешь удивлять меня не только своим могущественным умом, но и детской наивностью. Когда на прямой вопрос отвечают: „Я умолчу…“, это всегда стоит понимать как четкое „Да!“. Но ты будь спокоен: с точки зрения формальной — машинное-логики претензий к тебе не возникает. Просто человеческая логика — она, знаешь ли, не всегда логична… Сочти cue за парадокс».

«Разумеется, сочту», — ответил Биг-Брэйн.

И Петру опять почудилась усмешка в ответе. Или еще того хлеще: ирония. Но тем не менее разговор «на троих» — неожиданный, любопытный до чертиков, фантастический по сути! — так и не прояснил главного.

«И все-таки, Иешуа, зачем понадобился волновой вакуум, твое исчезновение для всех, лишняя нервотрепка для нас, грешных? Зачем понадобилось подключать к событиям нашего многоуважаемого друга из Довиля, когда у нас есть свой, пусть и послабее? Почему мы можем телепатически общаться здесь, в машинном зале? Что вакуум в нем не действует?.. Почему ты нас запер в штабе? И почему не всех?.. Где ты сам? Тебя искали везде, в том числе и здесь, но не обнаружили. Может, ты уже существуешь в виде нематериальной субстанции? Ангел? Дух?.. И, наконец: что и кому ты хочешь доказать?..» — Петр накидал вопросы наобум, не выбирая — что главное, а что не очень. Он и еще бы добавил к списку, но перебил Биг-Брэйн:

«Тот „третий“ Брэйн, который есть у вас, не имеет ничего общего со мной, даже внешне не имеет. Я же сказал: он — коннектор. Разве ты, Мастер-три, не был в машинном зале в Довиле?»

Теперь впору было услышать обиду.

«Извини, Биг-Брэйн, я не подумал…»

И тогда начал отвечать Иешуа:

«Давай по порядку. Зачем вакуум? Чтобы Биг-Брэйн засек защиту блока, блок на блоке! — поставленную искусственно, и взломал ее… Зачем мое исчезновение? Я не исчез, я просто ушел в Биг-Брэйн, чтобы следить за процессом взламывания блока. Это, во-первых, интересно, как собственно процесс, а во-вторых, я жду результата… Почему запер? Чтоб тот, кто опасен, не ушел. Полагаю, он уже обо всем догадался и лихорадочно ищет выход из ситуации… Почему запер не всех? Я ни в чем не подозреваю ни Криса, ни наших отцов, ни, тем более, Йоханана, пусть делают свое дело… Где я физически?.. Неужели ты, такой умный-разумный, не можешь понять или хотя бы догадаться? Я подскажу: я в своем кабинете…»

«Как это?.. Там тебя нет… Там Мари и Соледад…»

«Я видел их… Долю секунды назад… И сейчас вижу».

«Подожди, подожди… Что значит „долю секунды назад“?.. То есть ты хочешь сказать, что… Нет, невозможно! Биг-Брэйн давно отключил каналы времени, тайм-капсулы мертвы…»

«Кифа, что с тобой? Твои слова и впрямь быстрее мысли. Каким способом я очутился у тебя в Иершалаиме, вспомни? Каким способом мы втроем — ты, Йоханан и я — вернулись сюда, в это время? Разве нам понадобились тайм-капсулы?.. Другое дело, что каналы включены и тайм-капсулы ожили. Я попросил об этом, и Биг-Брэйн согласился, потому что мне удалось точно аргументировать логику просьбы… Впрочем, о просьбе и о тайм-капсулах — потом… А пока… Вот ключ тебе: мы трое — ты, Биг-Брэйн и я — в реальном времени. Где ошибка?..»

«Где ошибка… где ошибка… Понял! В реальном времени нас — не трое, а двое: я и Биг-Брэйн. Ты — на долю секунды позади. Ты — в броске!.. Как такое может быть? Бросок всего на долю секунды… Господи, я с ума схожу!»

«С этим не спеши, ум тебе еще понадобится. И скоро. А бросок на столь короткое расстояние — что ж, не все ли равно, какова его длина?»

«А зачем тогда оживлять тайм-капсулы?»

«Я же сказал: потом. Не время пока».

«Кстати, Клэр — единственная, кто почувствовал приближение вакуума. А ведь она не паранорм никакой…»

«Она — умница. И очень верный человек. Более того, я считаю, что она давно подозревает того, кто сегодня должен открыться всем».

«Она сказала: ищите причину внутри, в Храме. Я полагал, она — о вакууме как раз, а значит — о тебе».

«Она знала».

«И молчала?»

«У нее не было доказательств. Только предчувствие. Буквально: перед чувством. Даже еще не само чувство…»

«А у тебя они есть?»

«Есть. Я ждал тебя. Я ждал этого разговора. Я хотел познакомить тебя с Биг-Брэйном-три, чтобы — в случае чего — ты мог бы с ним советоваться».

«В случае чего?»

«Я говорил, ты не хотел и не хочешь слышать: я — в тупике и не вижу из него выхода».

«Ты просто не ищешь!»

«Ищу. Найду — скажу… А теперь — спеши в мой кабинет. Сейчас будет развязка».

«А ты?»

«Кифа, опять?! Я же там!.. Просто я вернусь из броска».

Петр почувствовал, что Иешуа исчез, и не было Биг-Брэйна. Опять всплыла тишина — чужая и раздражающая.

Он проделал с дверями все положенные процедуры — открыл, закрыл, повернул, набрал, приложил палец, потом руку — и не торопясь пошел в кабинет Иешуа. Или в апартаменты — как кому нравится. Спешить не хотелось смертельно, каждый шаг приближал развязку, и — вот странно-то для шефа Службы безопасности! — Петру совсем не хотелось узнавать, кто из тех, оставленных им в кабинете, — предатель. Или шпион. И, что главное для Петра, — паранорм, который оказался хитрее его. Мастера, а может даже и способнее.

Хотя куда способнее? Ведь Петр многажды усилил свою пара-нормальность с помощью Иешуа или с помощью психо-матрицы Иешуа — там, в Иудее, накануне Распятия! Нет и не может быть на Земле паранорма сильнее Петра. Опять — кроме Иешуа. Значит — хитрее. Значит, действительно — зарос щетиной, жиром, завалил себя текучкой и не может слушать и сльшйть. Беда, однако…

Дошел, толкнул дверь, увидел туже картиночку: Мари и Соле-дад — по обе стороны стола, Латынин и Круз стоят рядом. Кажется, что прошло всего несколько минут с тех пор, как Петр догадался наконец, где искать Иешуа, и рванул туда чуть ли не на сверхзвуке.

А ведь так оно и было: всего несколько минут.

— Куда вы помчались, шеф? — спросил Латынин. — Забыли что-то?

Часы на столе Иешуа показывали время: одиннадцать сорок три. Петр помнил: когда стартовал, отметил машинально — одиннадцать сорок. Минута бега — до машинного зала, минута — обратно. Что же, выходит, весь разговор, как минимум получасовой, с Иешуа и Биг-Брэйном занял всего минуту? Выходит, так.

— Забыл, — буркнул в ответ. — Старый стал. Склероз… Новостей никаких?

— За три минуты? — усмехнулся Латынин. — Вот вы вернулись — хорошая новость…

— И я вернулся, — сказал Иешуа.

Немая сцена. Н. В. Гоголь. Бессмертная комедия «Ревизор».

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

(Продолжение)

Немая сцена продолжалась не более нескольких секунд: реакция у присутствующих была — дай бог каждому, посторонний не заметил бы даже легкой заминки. Это лишь Петр, волчара опытный, все заметил и все отметил, и даже наметил кое-что — вроде бы жертву: вдруг да не понравились ему глаза Круза, то ли потемнели они как-то, то ли это зрачки, и без того темные, чуть расширились. С чего бы, право? Учитель вернулся — только и всего. Его искали, его ждали так вот он. Что объявился неожиданно — так вы же, парни, вояки, вы же на свистящие мимо уха пули не реагируете, под бомбами чаи гоняете, а тут… А тут сразу мысленный фон включился. Краткое время абсолютной тишины, резко и грубо сменившееся привычным для Петра шумом — беспорядочным, разноуровневым, многотональным, зыбкое время «молчания в эфире», как говаривали в старину, осталось для него в прошлом, но осталось, как ни странно, легким ощущением счастья — нежданного и сладкого. Тишина — это, знаете ли, весьма приятная штука, как выясняется…

Но в привычном, как сказано, шуме — на фоне таких естественных чувств, как удивление, радость, восторг даже, — Петр поймал очень неестественное — страх. Страх был мимолетным, миллисекундным, он кольнул мозг Петра и исчез, а Петр не смог определить, чей именно фон выбросил его. Расширившиеся (или просто почерневшие) зрачки Круза и — спутником — страх? Может быть, может быть, хотя увиденное наяву — выражение лица, опять-таки глаза, уголки губ — и пойманное в мыслях не обязательно коррелировались. Более того, чувство страха могло возникнуть у кого-то просто от неожиданности: Иешуа и вправду появился, как чертик из табакерки, пусть сравнение и не слишком корректно по отношению к Мессии.

Одернул себя: не надо быть таким подозрительным, Петр, здесь все — свои.

И туг же притормозил: а кто ж тогда чужой? Только свой и есть чужой, выходит, иных здесь нет. Неужто, Круз? Ах, как не-хотелось бы!.. Усмехнулся автоматически: а кого хотелось бы?..

А Круз как раз и сказал — с явным облегчением:

— Ну, слава богу, вернулся…

— Пока вернулся, — ответил Иешуа: странным было слово «пока». — Рад ощутить столь дружно выплеснутое чувство счастья, спасибо. — И вдруг — к Петру: — А что до всяких нюансов этого дружного чувства, то не стоит, Кифа, быть таким подозрительным: это не конструктивно.

— А что конструктивно? — спросил Петр. — Терпеливо ждать у моря погоды? А если буря?

— На все воля Божья, как любят говорить наши дорогие отцы Никодим и Педро, и они по-своему правы. Никому, кроме Него, как они же и утверждают, не позволено знать, что будет — буря или штиль.

— Но можно предположить, — настаивал Петр. — Так и не узнанный тобой вживе апостол Павел написал: «Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем». Заметь: мы пророчествуем, люди. Не Бог.

— Увы, не дано мне было узнать этого знаменитого в веках мужа, — улыбнулся Иешуа. Он взял в простом вроде бы разговоре высокий стиль своих проповедей, уходящий корнями во времена его галилейских хождений, и Петр насторожился: что-то грядет, что-то важное. Не исключено — проявление ожидаемой воли Божьей, как ни кощунственно думать так… — И жаль, что не дано, ибо я поспорил бы со многими его премудростями. Если помните, он писал дальше: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Смеао пророчествовал Апостол, несмотря на свое «отчасти». Вы все тогда очень смело прорицали, причем — по поводу и без повода, и вот, например, так часто использовали Удобную формулу «Бог есть любовь». А всегда ли так? Сказано: кого Он любит, того наказует. Но разве любил Он людей Земли, наказывая их Великим Потопом? Никогда не поверю! Разве любил Он сынов Израилевых, когда насылал на Египет казни, которые поражали не только строптивых сынов фараоновых, но — всех там живущих? Разве любил он мученика из мучеников Иова, испытывая его любовь к Нему?.. Впрочем, может быть, это — одна из форм любви, а, Кифа? Может, именно отсюда родилась в твоей стране поговорка о супружеской любви… — Перешел на русский: — «Бьет значит любит»? — Вернулся к английскому, принятому в стране Храм: — Нет, далеко не всегда любовь — ключ к пониманию помыслов и поступков Божьих. Очень часто негодование. Не однажды — ненависть. И всегда — справедливость, которая не так уж и часто в истории людей опиралась на любовь. Совсем не часто. А справедливость — предсказуема. Это не игра в чет или нечет, дожившая с древних времен до дней нынешних, не гадание на черное и белое. Справедливость, как считает мой друг по прозвищу Биг-Брэйн-один — тут не все о нем знают, но это и не принципиально, — справедливость есть величина математическая, а значит точно считаемая, если заложить в исходники столь же точные параметры. Иначе точно предсказуемая по сравнению с бурей или штилем. И вовсе не отчасти, как мог бы утвердить легкий на слова Апостол Павел, но — всегда.

Недоумевали ученики: с чего бы исчезавшему невесть куда и зачем и невесть как и откуда появившемуся Учителю начинать встречу с учениками с абстрактной проповеди? Да еще сразу после мощной нервотрепки для всех… Во-первых, по-человечески нелогично, во-вторых, по-человечески же негуманно. По отношению к ученикам, кстати, которых лучше бы утешить, объяснить причины исчезновения раз, блокирования входов и выходов — два, появления волнового вакуума — три.

Петр тоже, пожалуй, склонен был чуть притормозить друга, хотя он-то знал, что Иешуа целенаправленно разруливает ситуацию к задуманному им же финалу, то есть к раскрытию предателя, к доказательствам предательства, к примерному наказанию оного, последующим выводам, пардон за казенность слога. Но вот какая штука: Петр — умный, смелый, справедливый, безжалостный к врагам, какой еще? понимал, что боится финала. Боится узнать имя предателя, потому что он — один из самых близких, один из тех, на кого опирались в любом шаге, с кем делили боли и пагубы, радости и победы, еще раз пардон, теперь — за высокопарность слога. Петр счел, что можно вмешаться и задать вполне уместные вопросы, ответы на которые все равно в итоге подведут к финалу. Но — плавно.

Счел Петр так и получил мысленное:

«Ты прав. Давай чуть смягчим ситуацию. Двери по-прежнему закрыты, хотя волновой вакуум снят, но время нас не поджимает. Задавай свои вопросы, я отвечу».

«Прости, Иешуа, я тороплю события: предатель — здесь?.. Я не слышу его…»

«Ты и не можешь… Не спеши, Кифа, все тебе будет в урочный момент. „Радость человеку в ответе уст его, и как хорошо слово вовремя!“ Это — из Книги притчей… Задавай, задавай вопросы…»

— Скажи, Иешуа, — начал Петр, — в чем смысл волнового вакуума? Полагаю, вопрос — по адресу? Вакуум — твоя работа?.. А то у нас жизнь встала: ничего не светит, не греет, не крутится, током не бьет…

Иешуа засмеялся.

— Страшно стало? Так и думал. Только капитан наш малость преувеличил: термин, конечно, хорош, но какой же это волновой вакуум, если свет проходит, звук — тоже… Вы же слышали друг друга, видели, окна не почернели… Нет, дорогие мои, то, что вы получили от меня в минувшие часы, я назвал бы псевдовакуумом. Я блокировал только возможность как направленного, адресного телепатического общения, так и принудительного вторжения в чужой мозг — с целью прочесть ли мысли, или подавить их, или — более того! — внедрить чужую логику мышления. Не моя вина и не вина моего добровольного помощника — Петр знает его, — что явление получило побочный эффект: были подавлены некоторые иные волны, электромагнитные, к примеру… Пусть любознательные ученые, коли есть они среди нас, разбираются в этом, а моя цель заключалась в ином… — Он помолчал, привычно выдерживая паузу, заставляя слушателей если и не впасть в экстаз чай, не прихожане и не в Храме! — но напрячь внимание наверняка. — Моя цель заключалась в том, чтобы услышать поле всего лишь одного из вас…

— Кого? — Вопрос вырвался сразу ото всех слушающих, причем — хором.

Ан нет, не ото всех, оказывается! Мари подала голос:

— Простите, Учитель, за дерзость, но я не увидела логики в определении цели. Я не паранорм, но все-таки больше года рядом с вами, с мистером Оруэллом, с мистером Иоанном — это срок, кое-что стала соображать… Скажите, как можно услышать поле, если оно изначально блокировано, то есть его как бы и нет? Что тогда слышать?.

Петр подумал, что Мари — в отличие от просто любопытных — любопытна здраво: вопрос «Кого?», конечно же, нестерпимо жжет, но пока, без дополнительных разъяснений, он не поддается никакой логике. К чему орать «Кого повесим?», если не сплетена веревка и не сколочена виселица?.. Если поле временно не проявляется, то как его услышать? Не слышно мысль — нет ее фона. То есть поля, в котором она рождается, живет и умирает.

Петр вспомнил одновременно мучительное и сладкое ощущение тишины. Ни хрена он не слышал, никакого поля.

Петр умеет почти все, что и Иешуа. Почти, потому что Иешуа передал ему свое величайшее умение — пусть даже спровоцированное психо-матрицей! — еще в древней Иудее, накануне своего! Вознесения, а на самом деле накануне внезапного побега в двадцать второй век, сделав его не просто сильным паранормом, а суперсильным, единственным из Мастеров. Но Петр так и остался на этом суперуровне, а Иешуа пошел дальше и останавливаться, похоже, не собирается: матрица не дает. Поскольку матрица для него — понятие неведомое, стоит изменить формулировку: Бог не позволяет. Как там — в псалме тридцать первом: «Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Мое над тобою». Разве свернешь, сядешь на обочину, если око Его не дремлет?.. Вот и идет не сворачивая…

А между тем пришла пора вернуться к интересу Мари: что к как Учитель услышал?

Иешуа обошел письменный стол, взялся руками за спинку кресла, на котором недавно сидела Мари. Сейчас она уже стояла, поднялась при появлении в кабинете Учителя, но стояла рядом с креслом, а значит, рядом с Иешуа, едва доставая ему до плеча — молодая, спортивная, сильная, уверенная. Ну и красивая, конечно, что спорить.

— Ты задала верный вопрос, девочка, — медленно, будто заранее составляя слова во фразу, сказал Иешуа. — Только торопливых и неумных интересует немедленный результат, а глубокие и серьезные задумываются о процессе. Ты всегда проявляла глубину и серьезность — в любом деле: будь то заказ билетов на самолет: какую-нибудь земную дыру, или проникновение в те государственные сферы, куда никто из простых смертных проникнуть не может, или получение необходимейших мне сведений, которые и Крису недоступны. Или вот сейчас… Я отвечу тебе, а остальные пусть послушают: им тоже не помешают знания о процессе. Он на самом деле прост, девочка. Механизм его — во мне, как оказалось, хотя езде вчера я не ведал об очередном новом для себя свойстве собственного мозга. Мой друг Биг-Брэйн, кого я не однажды сегодня упоминал, — а это всего лишь Большой Мозг и ничего другого, очень умный компьютер и очень информированный! — он-то и научил меня пользоваться этим механизмом… Знаешь, как я это делаю?

— Как? — спросила Мари.

И — очередная странность: Петр опять не услышал ее фона, будто вновь настало время «молчания в эфире» или она сама поставила такой мощный блок, что даже всепроникающий Петр не умел пробить его.

— Просто, — ответил Иешуа. — Я становлюсь тобой. Но для того, чтобы я смог чисто, без помех услышать тебя — в тебе самой, тебя — настоящую, а не наведенную со стороны — кем-то чужим, или изнутри — тобою лично, мне нужна полная тишина. Как точно и образно думает сейчас Петр — «молчание в эфире». Пока мне оно очень нужно. А вообще-то я — машина самообучающаяся, время пройдет — никакой шум не домешает мне стать на секунду, иди на час, или на век, если Бог укажет — другим. Взрослым или младенцем. Мужчиной или женщиной. Другом или врагом. Естественно, стать — ментально. Войти в мозг, не нарушая его деятельности и не обнаруживая себя. Но — обладать возможностью контролировать и даже направлять работу этого мозга. Однако тобой я больше не хочу становиться, потому что я уже был тобой. Недолго. Может быть, секунду или две, но мне хватило…

Первое, что прагматично отметил Петр, — Иешуа назвал себя «машиной». Просто образ, фигура речи, или что-то узнал, понял, догадался?.. Ладно, потом разберемся, после, события накатывают таким «девятым валом», что не до теоретизирования сейчас, пусть Даже и не праздного… Итак, второе: он знает все, о чем думала и Думает Мари, и, похоже, это ему очень не нравится. И третье: он, пожалуй, готов удовлетворить праздный интерес «торопливых и иеглубоких» и назвать результат.

И абсолютно нежданно — четвертое: ощущение липкости и одновременно удушливости — два ощущения, рождавшиеся в Петре, когда он слышал рядом чьи-то страх и ненависть. Страх, услышанный Петром, был слабее, ненависть — много сильней. И то и другое исходило от Мари, которая — вот новость! — больше не была закрытой для Петра, и ни при чем здесь было пресловутое «молчание в эфире», а при чем — блок и только блок, невероятно мощный, наведенный ей в помощь, как предположил Иешуа, кем-то извне, а сейчас то ли снятый, то ли просто пробитый изнутри самой Мари, ибо страх и Ненависть, охватившие ее, оказались могущественней неведомой Петру внешней силы. Явно не одинокой, явно умноженной.

И Латынин с Крузом, и даже девочка Соледад, лучшая подружка Мари, слабенькие пока паранормы, ученики еще, хотя и не без перспектив, тоже услышали страх и ненависть и тоже поняли, что ответ на их — «торопливых и неглубоких» — вопрос стоит рядом — живой во плоти. И куда страшнее: постоянно жил рядом, работал рядом, делил, говоря высоко, стол и кров. И еще сверху — до кучи: этот живой во плоти — женщина. А значит, кроме «жил, работал и делил», еще и позволял легко флиртовать с собой, влюбляться в себя, лелеять надежды на взаимность, пусть не сейчас, не сразу, но ведь может быть, может…

Ничего не может быть! Ровным счетом — Ничего. Мари сделала шаг по направлению к двери, не отводя, впрочем, взгляд от грустно улыбающегося Иешуа, неизвестно зачем сделала этот робкий шаг: ведь ясно было, что Несказанное сказано, неясное — понятно и никто теперь не выпустит ее из то ли запертых по сей миг дверей штаба, то ли уже открытых. Для всех, не исключено, и открытых, но ведь не для нее же… А Латынин и Круз даже машинально расступились, чтобы, значит, пропустить ее, но — солдаты, вот она, выучка, в кровь вошедшая! — тут же снова сомкнулись. А Мари-то и не думала уходить никуда, прекрасно понимала больше года прошедшая бок о бок с Мессией! — что ни Круз, ни Латынин ей не помеха, она через них перешагнет и не споткнется — такая, оказывается, скрытая от мира сила в ней жила и, не исключено, живет по-прежнему. Но есть Иешуа. Есть, наконец, Петр. Он-то, как он сам полагал, может попробовать побороться с этой силой, пусть даже она хоть десятикратно умноженная — или сколько там умельцев-умников ее умножали. Подумал так Петр и сам себя затормозил, потому что внезапно — все в эти мгновенья происходило внезапно! — услышал обок паранорма. Не учеников Мессии — к их полям он давно привык. Он услышал очень сильного паранорма, которого еще пять минут назад не было в кабинете, а сейчас возник, разом погасив волны страха и ненависти, как будто не душили они Петра только что своими гарью и липкостью, что только Петр и чувствовал.

И слова всплыли — тоже внезапно:

«Вы считаете, что я проиграла, господа? Тогда скажите, что именно я проиграла?»

Ответил Иешуа:

«Что проиграла? Ничего особенного, девочка. Всего лишь — меня…»

«Кому я вас проиграла?»

«Себе. Был я у тебя — и ты одна теперь. Помнишь, что сказал Господь? „Нехорошо быть человеку одному“».

«Нехорошо передергивать, Учитель. Эти слова сказаны по весьма конкретному поводу: они — об Адаме, о первочеловеке. Господь сказал их и создал ему половинку — Еву. Вряд ли мне сейчас нужна половинка — да еще и с Божьей помощью…»

Господи, думал Петр, слушая этот мысленный диалог, дай Иешуа силы перенести самое для него страшное — предательство ученика. Нет для него ближе людей, чем ученики, нет и не было — в прошлой нашей жизни. Никогда не предавали его ученики! И если по канону Иуда предал его, то в реальности-то именно Иуда-зилот оказался самым верным — до смерти верным. До своей смерти, которую он принял едва ли не в миг смерти Учителя…

А ведь этот беззвучный разговор, по сути, очень походил на тот, что вел не действительный, а евангельский, придуманный Иисус с Иудой — в час Тайной вечери: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». У Иуды библейского хватило наглости спросить: «Не я ли, Равви?» И Иисус ответил по обыкновению: «Ты сказал…» А еще он напомнил собравшимся: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться…»

Все это — из Евангелия от Матфея. Петр так и не успел проследить, чтобы все евангелисты написали то, что должны написать. Однако ничего не изменилось в текстах, стало быть, и без Петра История не сломалась. Как не ломается и не сломается уже без Службы Времени…

А Иешуа ответил женщине, ученице, близкой ему и предающей его, похоже, давно, с самого начала:

«Ты плохо училась у меня, Мари. Господь говорил так мало или, вернее, неведомые, исчезнувшие в веках создатели Книги Книг так мало слов вложили в его уста, что каждое известное значит для человечества неизмеримо больше, чем собственно повод, по которому эти слова были произнесены. Ты же у нас девушка умная, образованная, книги читала. Ты же любишь произносить, например, гамлетовское: „Слова, слова, слова…“, если тебя раздражает многоречивость собеседника. А это, если помнишь, всего лишь прямой ответ на простой вопрос: „Что вы читаете, милорд?“… Цитата, ставшая афоризмом… Да, Библия — это Книга Книг, священная Книга, но все-таки — книга. Просто афоризмов она подарила людям неизмеримо больше любой иной… Но оставим неуместный ныне литературоведческий спор. Когда я сказал, что теперь ты — одна, я имел в виду лишь то, что сказал. Никого нет рядом с тобой».

«Ошибаетесь, Учитель, нас много».

«Тебе так кажется, девочка. Не веришь? Смотри…»

Петр услышал мысленно брошенное Мессией: «Пора, коллеги…» и едва успел спросить то ли себя, то ли невесть кого — к кому обращена реплика, к каким таким коллегам? — как распахнулись двойные кабинетные двери и вошли гости. Или коллеги. Точнее, стали входить, поскольку гостей оказалось немало и на процедуру потребовалось некое время, за которое Петр успел изумиться, ужаснуться, впасть в ступор и выпасть обратно, восхититься идеей Иешуа и обрадоваться появлению в кабинете многих знакомых лиц. А что до незнакомых, то и по их поводу догадка существовала.

Короче, в кабинет Мессии страны Храм вошли Мастера Службы Времени.

Вошел Мастер-один Уве Онтонен, старый уже финн-финик, поджарый, спортивный, моложавый, несмотря на все свои семьдесят два, если Петр верно помнил его возраст.

Вошел Мастер-два Джек Лозовски, родившийся лет, наверно, сорок назад в американском штате Айдахо от матери-индианки и отца-ирландца, заядлый картежник и матерщинник, любитель бур-бона, Мастер, первым освоивший телекинез вслепую. Как о нем сказал Дэнис в последнем разговоре с Петром: он на две головы выше Мастера-три Петра Анохина.

Ну а сам Мастер-три Петр Анохин, ниже на две головы, и без того торчал в кабинете.

И Мастер-четыре Пьер Тамдю тоже влетел в апартаменты, демонстрируя со всегда присущей себе показушностыо уверенное умение левитировать: он именно влетел, не касаясь подошвами пола, как некогда сам Иешуа ходил по водам Генисаретского озера.

А Мастера-пять Яна Зикмунда Петр ни разу не видел живьем, не встречались они в Службе, только слыхал о его блистательной работе с Колумбом, когда тот впервые отплыл открывать Индию. Открыл он в итоге Америку, как и полагалось. А узнал Петр его по объемной фотке, которая постоянно висела в приемной Дэниса, пока там секретарствовала милая девица Флоранс, тайно, как утверждали, влюбленная в Яна. Петр в свое время недоумевал: почему тайно, если фотка — всем напоказ…

И шестого вошедшего Петр не знал, и седьмого, хотя и предположил, что это были Мастер-шесть Антонио Гримальди, из рода знаменитых монакских Гримальди, и Мастер-семь Крис Вуд, по кличке, вестимо, «Woody», «Woodpecker», то есть дятел из детского мультика. Происхождение кличка вела явно от фамилии, никаких «долбежных» привычек у Мастера не имелось, Петр о них не слыхал.

А предположил он, что эти двое и есть означенные Гримальди и Вуд, поскольку входили Мастера строго по номерам, и следом за предполагаемым Вудом, Мастером-семь, вошел неплохо известный Петру Мастер-восемь Олжас Кадырбаев, железный казах. Действительно железный: он обладал неимоверной паранормальной! — физической силой. Безо всякого телекинеза, как, например, было в давнем случае с Иоанном, поднявшим перед Иродиадой двухсоткилограммовый валун, а обыкновенной реальной силой, позволявшей ему без больших усилий поднимать автомобили. Легковые, правда.

Мастера-девять Вика Сендерса Петр также не встречал никогда. Это о нем, кстати, говорил Дэнис, когда упрекал Петра своим хорошим — излишне! — к нему, то есть Петру, отношением, это Вик хотел уйти в бросок в гитлеровскую Германию, где погибли его родители, а ушел он, Петр, потому что стремился захватить себе все броски в двадцатый век…

А Мастера-десять Сережу Липмана Петр знал, правда — шапочно: однажды познакомили их в коридорах Службы. Помнится, поговорили тогда минут пять, выяснили, что — не земляки, несмотря на русопятость обоих: Петр родился и вырос в Сибири, Сережа — в Москве, а Москва и Сибирь хоть и составляющие одной страны, но уж больно далекие друг от друга, так просто не пообщаешься. Ну, поговорили, договорились выпить как-нибудь по кружке пива, да не привелось: разбрелись по чужим временам, Ушли в очередные броски, потерялись.

И еще — Мастер-двенадцать, Карл Двенадцатый, Карл Гликенбауэр, «пивная бочка», сибарит и бабник, несмотря на необхватные габариты. Вот он, к слову, ни с кем о кружке пива договаривался — он просто хватал подвернувшегося под руку и тащил в бар. И пил, пил, пил…

А остальных троих он видел впервые, лишь имена знал по-видимому, это они и вошли — последними, отчего большой в общем-то по размерам кабинет Иешуа оказался заполненным чуть ли не дотесна: так по крайней мере показалось Петру. Мастеп-одиннадцать Род Фогерти, Мастер-тринадцать, — он, по слухам гордился своим «несчастливым» номером, — Збигнев Марычек и Мастер-четырнадцать Аристид Латакис…

Пятнадцатого не было… Не было Анны Ветемаа, которую Дэ-нис тоже числил Мастером посильнее Петра. Опыта, сказал, у нее маловато, зато чутье…

Чутье… Тот, кто внутри…

Идиот он законченный, Мастер-три Петр Анохин! Не на две головы ниже Джека, а на десять. А Анна Ветемаа, известная местному маленькому обществу по интернационально-безликому имени Мари — на пять по крайней мере: лоханула любителя двадцатого века, как шестерку дешевую, не обессудьте за жаргон просто зла на себя не хватает. Так что он и есть шестерка дешевая. Пятачок пучок в день базара… И ведь опыт у девушки уже появился — бога-а-тый… Кстати, а что ж великий магистр, маг и иллюзионист Йешуа? Что ж он-то сразу не распознал казачка засланного? Или он тоже — шестерка дешевая?..

Однако поздно пить любимый напиток древнего грузинского народа, когда почки отвалились, как любит выражаться капитан Латынин. И ходят по ним, по почкам этим, сапожищами все кому не лень.

А кстати — вот и еще кстати: откуда взялись в кабинете все эти четырнадцать плюс одна? Ведь если верить тому же Дэнису — а тут он вряд ли врал, — когда по воле Иешуа и убежденного им Биг-Брэйна мертво встали тайм-капсулы, тринадцать Мастеров, включая Петра, остались в бросках, в далеком прошлом, навсегда скорее всего остались, потому что злыдни-сообщники, живой электронный, и не думали восстанавливать каналы времени. Тот же Лозовски, например, сейчас должен находиться в Англии шестого века, а не в Конго двадцать второго…

Слова Иешуа возникли в мозгу:

«Помнишь, я сказал, что тайм-капсулы снова задействованы. Я убедил Биг-Брэйн оживить их, чтобы вернуть в сегодня Мастеров».

«Как ты нашел их?»

«Наоборот: они сами нашли капсулы».

«Верно! Укаждого, идущего в бросок, есть индикатор тайм-капсулы. Он сигналит, когда капсула ждет…»

«Представляешь изумление, восторг, счастье каждого, когда вдруг просигналил индикатор, до поры мертвый — как капсулы?..»

«Представляю! И отчетливо понимаю, что никто — я тоже, чади в такую историю! — не бросил индикатор, все таскали его с собой…»

«А теперь они здесь. Для чего — понял?»

«Боюсь сознаться, что понял».

«А ты не бойся. Это же ваш Кодекс. Я только помогаю вам восстановить справедливость».

«Они знают?»

«Я рассказал им».

«Когда успел?»

«Помнишь: время в броске не равно реальному времени…»

«Помню…»

«Значит, пришла пора исполнить положенное. Четырнадцать и — один…»

«Одна».

«Мастер — мужского рода, Кифа».

Он прав, как всегда. Пол здесь ни при чем.

А Мастера знали, зачем они в Киншасе, зачем одних вернули из прошлого, попросту говоря — спасли, других выдернули из Довиля, из Службы, пусть и бывшей на нынешний день, но все же действующей в реальном времени, активно действующей и — только по одному проекту: «Страна Храм». Получается, что двое Мастеров, не пропавших в бросках, по логике задействованы в этом проекте, но — со стороны противника? Вряд ли Дэнис оставил без Дела двоих, могущих если и не все — как Иешуа и немножко Петр, — то очень и очень много. Одна из этих двоих — Анна. Она — из тех, кто по ту сторону фронта. А второй? Мастер-десять? Сережа Липник? Нет, вряд ли… Он Дэнису в его интригах не помощник, Сережа — Мастер узконаправленный: специалист по воде. Торчать часами без воздуха на жутких глубинах, вызывать штормы и цунами — вот его работа. С остальными паранормальными функциями, которые не связаны напрямую с водой, он справлялся всегда не очень хорошо… Потому и сидел частенько без работы. Нет положительно не замешан в этой игре. Петр это чувствовал и мог если угодно, поручиться за него, как земляк за земляка. Значит он чист. А другие двенадцать возвращенные! — тем более. И суд будет…

— Я вижу Анну, — сказал Уве Онтонен, Мастер-один. — Но где тот, кому она посмела причинить зло? Где Мастер-три Петр Анохин?

— Я здесь, — легко сознался Петр и по-солдатски шагнул вперед, понимая, что время мистера Оруэлла для него закончилось.

О реакции присутствующих учеников Мессии он не думал, он даже не слушал ее.

— Не узнаю тебя, — без удивления продолжил Уве. — Ты изменил внешность. Зачем?

— Необходимость, — кратко пояснил Петр: в Службе не принято было подробно рассусоливать рабочие темы. — Впрочем, цель не достигнута. Мастер-один…

— Дэнис раскрыл тебя?

— Мало сказать так. Дэнис повел войну против меня… Нет, я — только частность, один из объектов войны. Причина и цель — он. — Петр указал на Иешуа. — Если кто-то знает — вспомните, не знает — услышьте: он — Иешуа, сын плотника Иосифа из Назарета времени перелома летосчисления, ставший по Истории Иисусом Христом, главный объект проекта «Мессия» Службы Времени, а исполнитель и координатор проекта — я, Мастер-три.

— Мы знаем, — сказал Липман, — мистер Иешуа объяснил нам суть и поведал подробности…

— Я полагал, — перебил его Петр, — что два Мастера, остававшиеся в реальном времени в момент блокировки Биг-Брэйном тайм-капсул, по определению должны подчиняться Главному инспектору Службы. Прости, Сережа, но ты не потерялся в броске. Почему тогда ты здесь, в Киншасе, в стране Храм, а не в Довиле под началом Дэниса?

Ответил не Липман. Ответил Петру, опередив Липмана, Уве Онтонен. Усмехнулся — чуть-чуть, уголком рта. Он вообще редко смеялся, Мастер-один, он всегда был чересчур серьезен, на взгляд Петра, поэтому, может быть, именно Уве придумал и сформулировал Кодекс Мастеров — самый серьезный текст, что когда-либо читал Петр. Такой серьезный, что не принять его и не подчиниться ему не мог и самый веселый и легкомысленный из пятнадцати, если таковые среди них имелись. Петр, во всяком случае, о легкомысленных не слыхал.

Онтонен усмехнулся и заметил с легкой укоризной:

— С каких пор ты стал задавать вопросы, зная заранее ответы на них? Ремарка для непосвященных? Пожалуй… Отвечу тогда. Параграф седьмой Кодекса Мастеров гласит: «Мастер не имеет права использовать свои паранормальные способности против любого субъекта в реальном времени, если они могут принести оному субъекту — материальный или моральный»… Думаю, что в данном проекте мы с нашими рыцарскими принципами были бы помехой Дэниcy. Во всяком случае, он к нам не обращался с момента блокировки каналов времени. О его действиях мы впервые узнали от Мастера Иешуа.

— И поверили? — тоже усмехнулся Петр.

— И проверили. — Уве опять был серьезен.

— И послушались паранорма, который десятки, если не coтни, раз нарушал в реальном времени параграф седьмой! Я имею в видy Мессию, вы поняли…

— Он — не Мастер, Петр. Он не присягал на верность Кодексу. Мы не вправе осуждать его. А если попробовать бесстрастно оценить им сделанное, то я не вижу в его действиях никакого вреда ни для кого, ни материального, ни морального. Чего нельзя сказать о нашем коллеге… — И Уве в упор посмотрел на Анну Ветемаа, Мастера-пятнадцать, по-прежнему стоящую столбиком между Латыниным и Крузом.

Эти военно-полевые ребята, к слову, ни хрена не понимали в происходящем, но внимали ему с нескрываемым интересом. Еще бы: происходило нечто, выходящее за рамки не только обыденности, но и реальности. Даже не совсем реальной реальности, к которой все давно привыкли в стране Храм.

Правда, при этом Мари они пасли бдительно. Да она и не пыталась как-либо дергаться. Стояла смирно, слушала — этакая студентка перед синклитом профессоров: глазки Долу, ручки по швам, пятки вместе, ступни врозь. Сказано: стол-оиком. И опять — нулевой фон. Блок ей кто-то ставит — атомной омбой не разрушить! Или все же это она сама?..

Интересно, откуда она взялась — такая гениальная?.. И Петр решил спросить у более опытных и, не исключено, более мудрых.

— Интересно, откуда она взялась в Службе? Я только слышал о ее появлении… ну, то, что было в открытом досье… и узнал-то чуть ли не перед началом запуска проекта «Мессия».

Он машинально, походя отметил, что все Мастера молчат как в танке, только едят суровыми глазами студентку-глазки-долу, а право говорить отпущено только Мастеру-один. Может, это потому, что он — создатель Кодекса и ему поручено, если по Торе «творить суд и правду»?..

— Откуда она? — повторил вопрос Онтонен. Они говорили об Анне так, будто ее здесь не было, но она была, она внимательно, хотя и отстраненно, слушала диалог двух Мастеров, и не ощущалось, что он хоть как-то ее задевает, будто не о ней шла речь, а о какой-то посторонней, ничего для нее не значащей женщине. Ниоткуда. Обычная девочка из близкого к Довилю городка. Ле-Туке-Пари-Пляж, знаешь? Дэнис ее нашел или кто-то из людей Дэниса — неизвестно, но обнаружили в ней небольшую паранормальность, очень узко направленную: внутреннее чутье на грядущие события. Хорошее, впрочем, чутье, жить ей оно помогало изрядно: она профессионально играла, пока ее не отыскали, путешествовала по Европе. Рулетка, «black Jack», бридж… Короче, нашли, уговорили или купили — не суть, доставили в Довиль. Ты не прав, это было задолго до начала проекта «Мессия», года за три, пожалуй. Просто ее готовили к чему-то — загодя… Видишь, не зря готовили, пригодилась…

— Чутьем своим пригодилась?

Ответил Петру не Уве — Иешуа, остановив жестом руки уже открывшего было рот Мастера-один:

— Простите, Мастер, я отвечу Петру, все-таки это мой вызов и моя операция…

— И воля тоже ваша, Мессия, — слегка склонил голову Онтонен.

— «И небрегли о воле Всевышнего»… — странно и, на слух Петра, не к месту процитировал Иешуа, но тут же начал по делу: — Ты же знаешь, Кифа, что Дэнис готовил наш проект… — он сказал именно «наш», и это удивило и обрадовало Петра, — …давно, еще, пожалуй, до обнаружения меня в качестве отца семейства в Нацрате. А когда меня обнаружили и объявили проект «Мессия», Дэнис стал готовить Мари… — он по-прежнему называл ее привычным именем, — ценаправленно готовить. Он еще не очень-то понимал — для чего конкретно ее готовит. И лишь когда Йоханан стал одним из Апостолов, он исподволь повел тебя к тому, чтобы сохранить мне жизнь и так либо иначе переправить в реальное, как вы выражаетесь, время.

Будто там, в Иудее, оно нереальным было… Ну ладно, это — лирика. Короче, историю эту ты знаешь не хуже, а лучше меня. Может, только не догадываешься, что Дэнис тебя постоянно подводил к нужному для него решению, используя стороны твоего характера, который… как бы помягче… не слишком соответствовали вашей железной профессии, Мастер…

— Почему не догадываюсь? — спокойно, слишком спокойно спросил Петр. — Не только догадываюсь — знаю.

— Дэнис! — догадался или услышал Петра Иешуа. — Верно, он с тобой встречался… Тогда — проще. Короче. Он делает Мари Мастером-пятнадцать, она присягает на Кодексе в присутствии пятерых Мастеров… Кого, мастер Онтонен?

— Был я. Карл, Вик, Пьер и Джек, — перечислил Уве.

— И вы приняли ее в Мастера? — изумился Петр. — Вы же только что, Уве, сказали: небольшая паранормальность, хорошее чутье… Да таких в мире хоть одним местом ешь! При чем здесь Мастера?

— Мы приняли присягу Мастера, Петр, — сказал Уве, — очень сильного Мастера. Посильнее многих из нас…

— Каким образом рядовой паранорм становится большим Мастером? — не сдержался, заорал Петр. — Я что-то не припомню подобных фактов!..

— Сейчас припомнишь, — тихо и очень ласково произнес Иешуа. — Вспомни: Иершалаим, Песах, двенадцатилетний деревенский мальчик встречает богатого и доброго господина, потом — дом в Нижнем городе, еще двое взрослых незнакомцев, потом — провал в памяти и… Вспомнил?.. Конечно же вспомнил, ты и не забывал ни на секунду, ты щадил меня все эти долгие годы, Кифа, спасибо тебе, друг и учитель, только теперь мне не страшна никакая правда обо мне. Я есть я. Такой, какой есть… Так что Мари, Кифа, — это всего лишь очередная отличная продукция психо-матрицы. Как и я, Кифа, как и я…

«А если не Мастер? Если не совсем Мастер?»

«…буду руководить тебя, око Мое над тобою…»

«Я — машина самообучающаяся…»

Самое время для антракта.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10

КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май

(Окончание)

Антракта не получилось. События не терпели остановки, гнали вперед по накатанной, а там уже маячил любимый беллетристами всех времен свет в конце туннеля. Правда, никто из беллетристов во все времена, лелея надежду вырваться сюжетом к свету, не задумывался о том, что именно ждет их героев на свету. Действовали по идиллическому библейскому принципу: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце». Правда, в другом библейском тексте измученный персонаж вопрошает: «На что дан страдальцу свет и жизнь огорченным душою?»…

Хотя что за фантазия — поверять все библейскими цитатами!

Известно же: Библия — книга многозначная…

Уве попросил хозяев:

— Господа, прошу оставить нас наедине с Мастером-пятнад-цать. Не обижайтесь, мистер Иешуа, я отлично понимаю ваш интерес в этом деле, но, увы, оно в первую очередь корпоративно, касается всех нас, Мастеров, и боится свидетелей.

— Я понимаю, — покладисто сказал Иешуа, а Петр машинально отметил, что самому Иешуа присутствовать на церемонии нет необходимости, он и без того услышит все, что будет происходить в его кабинете, а остальные… На остальных, если честно, и Петру и, по-видимому, Иешуа сейчас было наплевать. Перетопчутся без подробностей, подробности болезненны и непродуктивны… — я понимаю, повторил Иешуа. — Хотя без меня вы… — явно что-то хотел еще сказать, но не стал, махнул рукой и быстро вышел и кабинета.

И Петр не уловил причины столь странного поведения Мессии Расстроился он, что ли? Мари ему жаль?.. Два этих самому себе заданных вопроса привели Петра к простому и понятному ответу: расстроился и жаль. В самом деле, больше года Мари шла бок о бок с Иешуа, первой пришла к нему — да, ошарашившему мир своим явлением на парижском стадионе, да, растиражирован-ному п° всем медиа-средствам, но — одинокому до умопомешательства в этом ошарашенном им мире, ни черта в нем не понимающим, растерянным и лишь в одном уверенным: он, этот мир, плох, его надо перестроить.

Пришедшая первой Мари стала для Иешуа своего рода поводырем, и поводырем, надо отдать ей должное, умелым и, главное, верным. Стоит вспомнить: Эфиопия, Нью-Йорк, Колумбия, Югославия, опять Нью-Йорк, потом — Конго, потом частые, хотя и мгновенные по срокам перелеты из страны в страну, встречи с лидерами этих стран — чаще всего вежливые, украшенные виньетками протокольных правил, тоже отфиксированные в медиа, но, по сути, по делу, бесполезные для страны Храм, и всегда рядом была Мари. Не Петр — он строил страну Храм. Не Иоанн — он создавал ее Дух и Образ. Даже не Крис, восторженно прошедший начальный путь от Эфиопии до Конго, — теперь он лепил имидж страны Храм. Нет, всегда — Мари, даже если потом рядом возникла Соледад… Но вот закавыка: возникла-то она рядом с Иешуа, бросилась из дому за Мессией, а потихоньку-полегоньку Мари приручила ее, сказала: «К ноге!» — и та пошла рядом. А Иешуа не возразил.

Какова же сила жила в этой женщине, если Иешуа до поры ни на миг не почувствовал ее суть!.. Смог бы Петр так: изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту быть в постоянной боевой готовности, не расслабляясь даже во сне, ибо во сне тоже можно Раскрыть себя и — конец. Уж кто-кто, а паранорм это понимает лучше кого бы то ни было… Петр понимал, но понимал и другое: сам он так не смог бы. Видимо, поэтому — поэтому тоже! — Дэнис определил Мари, или Анну, как более сильную. Смирись, Петр, так, похоже, и есть…

А когда Иешуа ее расколол? Или иначе, но тоже прибегая к Аргону: когда она прокололась?.. Вероятно, недавно, вероятно, когда несчастья посыпались на страну Храм и ее обитателей, как из дырявого мешка, когда Дэнис активизировался вовсю — раньше-то ничего не вызывало никаких подозрений, раньше все было идилличным и радужным…

Петр полагал, что Иешуа поделится с ним, как говорят ученые мужи, историей вопроса. В том, что у данного вопроса кое-какая история имелась — ну, хоть с месяц или даже два, — сомнений не возникало. Очередной выход на Биг-Брэйн — ну, это, положим, быстро, но дальше — оживление тайм-капсул, ожидание, пока Мастера доберутся до них (ведь наверняка кто-то мог оказаться далеко от схронов), встречи и разговоры с Мастерами поодиночке и вместе (каждому — объясни, каждого — убеди…) и, наконец, финальное представление с так называемым волновым вакуумом…

Хорошо сработано! Главное — секретность соблюдена абсолютная, Петр со всей своей Службой безопасности — ни сном ни духом! Молодец Иешуа!

А с другой-то стороны: разве могло быть иначе? Иешуа работает без проколов.

Подумал так Петр и — осекся: а что такое страна Храм, если принять во внимание мнение о ней как раз самого Иешуа, последнее по времени мнение? Именно прокол. Так он думает. И это тоже требует подробного объяснения…

Впрочем, все это будет потом, позже. А сейчас — кабинет, солнце шпарит сквозь две стены окон, кондиционеры — слава богу! — заработали, дышится легко… Нет, вот тут ты врешь, одернул себя Петр, дышится как раз трудно, потому что впереди — церемония из паскуднейших, и никакие кондиционеры с солнцем пополам не помогут избежать тоже паскуднейшего чувства от негаданно свалившейся на тебя роли — роли палача. Кодекс Мастеров, созданный романтиком профессии Мастера Уве Онтоненом, всегда был! только прекрасной теорией, которая если и подтверждалась когда, то лишь в мелочах, в не самых значительных для судеб Мастеров параграфах Кодекса.

Вот, к примеру, параграф тринадцатый: «Мастер не имеет права приносить ничего материального в реальное время из времени броска, если в реальном времени принесенное может иметь историческую ценность, а будучи связан обстоятельствами, заставившими его это сделать, не имеет права выносить означенную ценность за пределы здания Службы Времени». Оговорка была сделана потому, что Мастера чаще всего появлялись в Службе в одеждах того времени, в которое уходили. Да, латы какого-нибудь рыцаря Круглого стола в реальном времени — ценность обалденная. Но не переодеваться же Мастеру, в самом деле, перед посадкой в тайм-капсулу!..

Короче, Уве сочинил, все согласились, а спустя неделю Пьер Тамдю, кстати, вернулся на денек из броска в родную контору, а был он в те дни во Франции шестнадцатого века. Переоделся в рабочий комбинезон, что в обилии имелись в блоке прибытия, а французскую одежонку и прилагаемые аксессуары аккуратно сложил в сейф, который закрыл кодом, а ладошку к тач-панели не приложил. Забыл. Ну и сперли умельцы из сейфа шпагу с хорошим рубином на эфесе.

Суровая дуалистичность наказаний за проступки, зафиксированная в Кодексе, — либо прощение, либо полное лишение «мастерских» умений, в этом случае была смягчена — как-никак все люди здравомыслящие, понимают что к чему, — решили на провинившегося наложить запрет появляться в реальном времени на срок от трех месяцев до года, — здесь мнения разделились. Ограничились тогда, как помнил Петр, полугодом, который Тамдю безвылазно провел в отвратных антисанитарных условиях средневекового Безансона. А спасло Пьера от годичного срока лишь то, что вора нашли до того, как он вынес шпагу из здания… Тошно ему было бездельничать в этой неблизкой к Парижу, к столице дыре, поскольку на весь бросок ему требовался месяц от силы, да и тот к моменту пропажи шпаги подходил к концу. Но «тошно» — не синоним «смертельно», а практически однозначный приговор, который ожидал Анну Ветемаа, или Мари, был для нее смертельным. Фигурально, конечно, выражаясь: жить она будет. Другое дело — как жить…

Испытавший собственную паранормальную мощь вряд ли сможет смириться с состоянием просто нормальности. Это — как олимпийский чемпион по бегу, которого внезапно лишили ног. Это — как великий философ, которому сделали лоботомию… Можно множить сравнения, но все они будут недостаточными. Нынешняя медицина умеет возвращать ноги — обезноженному, а нейрохирурги спасают мозг в девяносто девяти случаях из ста. Но кто вернет паранорму отнятые у него способности? Никто не вернет. Потому что паранормов класса Мастеров в мире всего пятнадцать, не раз повторялось, и для их существования не то что врачей объяснений не придумали.

Правда, имелись два обстоятельства, вызывающие у Петра серьезные сомнения в ожидаемом Мастерами исходе.

Первое. Еще никогда Мастера не применяли принцип умножения сил для выполнения предписаний параграфа семь своего Кодекса.

Второе. Хватит ли им оного умножения, чтобы в сумме возникла сила, могущая одолеть психо-матрицу? Более того: подавить ее, умертвить… Ведь Мари-Анна у нас — не природный паранорм, а неким Умником сконструированный. Наука, как утверждает древний карточный фокус, умеет много гитик. Не слишком ли много этих неведомых гитик для четырнадцати, явно ослепленных своей карательной миссией и своим, означенньм Кодексом, величием?..

Так отстранение думал Петр, пока «посторонние» покидали кабинет. А когда за последним закрылись двери и в помещении остались только посвященные в ритуал, сосредоточенные и молчащие, отнюдь не обрадованные свалившейся на них миссией (а ведь они ее сами выбрали однажды!..), когда начиналась пора приступить к ее ритуальному же исполнению, в стылой от мощных «кондеев» тишине раздался веселый и отчетливо злой смех.

Смеялась Анна.

Она опять села в кресло Иешуа, удобно откинулась в нем, положив на стол длинные ноги в привычных затертых джинсах и в кроссовках, бывших когда-то белыми, но давно потерявшими невинность от красного конголезского песка.

— Коллеги, — спросила она, прервав смех, но спросила весело и с искренним удивлением, — вы что, всерьез решили меня наказать? Придите в себя, мальчики, дяденьки, дедушки, опомнитесь и поймите: ваш замшелый Кодекс надо сдать в кунсткамеру или в музей. Вы никому не нужны, милые ископаемые, потому что ваша профессия перестала быть уникальной. Я — тому подтверждение. Я — обыкновенная женщина, ну разве что с прилично развитым умением предвидеть события, с детства развитым, в зрелом возрасте стала не просто равной всем вам — я много сильнее вас. Вы хотите справиться со мной? Окститесь! Вам придется осилить не бедную Анну, а психо-матрицу, но она-то — не мозг, она — устройство. Чтобы его попытаться сломать, надо сначала разрезать мне черепушку. А я не дамся. Потому что сильнее… Ну, коллеги, кто первым рискнет напасть на беззащитную женщину? Валяйте, я жду, я — вся ваша…

Красивый ход! Вот только сильный или нет, блефует девушка или точно знает о возможностях своей матрицы, — это пока загадка, которую отгадать придется по определению. Иначе — ручки горе, а Кодекс — в мусорную корзину. Петр понимал, Уве понимал, все понимали, что Анна начала партию против всех Мастеров, этакий сеанс одновременной игры «один против четырнадцати», и пока четырнадцать не знают ничего о возможностях и мастерстве соперника, фактор внезапности на ее стороне.

Насчет «точно знает» Петр сильно сомневался. Судя по краткой, но информационно емкой (имеется в виду простор для додумыва-яия) беседе с Дэнисом, никто, включая Умника, не знает ничего точно о конечных возможностях психо-матрицы. Приблизительно — да. Результаты, в общем — прогнозируемы. Но степень отклонений от, скажем так, технического задания достаточно велика, а сами отклонения разбросаны и непредсказуемы.

Дэнис утверждал: он «просчитал» Иешуа, он «просчитал» его поведение вплоть до «escape to the future», до бегства в будущее. Но просчитать поведение не значит предвидеть развитие матрицы. Петр готов был поставить, пользуясь любимым выражением натуралистичного Латынина, левое яйцо против пустой банки пива за то, что Дэнис ни сном ни духом не предполагал — и не знает! — о возможности Иешуа общаться с Биг-Брэйном и даже в чем-то руководить им, или о его способности путешествовать по времени на любые расстояния (вон, оказывается, — до доли секунды!) и безо всяких технических приспособлений, или еще о чем-то, о чем сам Петр не ведает. И Иешуа тоже, быть может.

Когда-то — еще в Иудее, накануне своего Вознесения, Иешуа сказал Петру, что «может все». Петр теперь был уверен, что тогда Иешуа выдал желаемое за действительное, ничего «всего» он в то время не мог. Но то время минуло, наступили иные времена, и Иешуа развивается — или матрица в нем? непредсказуемо и фантастично. Формула «я могу все» — скорее всего некий предполагаемый теоретически конечный этап развития. Иначе: когда-то, когда матрица израсходует свой потенциал, перцепиент сможет все. Но что такое «все»? Абстракция. Убегающая линия горизонта в бесконечном походе человека за знанием, как тоже уже не раз говорилось. Мозг человеческий спит не века даже тысячелетия, и, может быть, матрица — своего рода будильник: прозвенел, включил сознание, и человек просыпается, просыпается, просыпается. Как известно, одному на сей процесс нужна секунда-другая, второй любит понежиться лишние полчасика, а третий вовсе скидывает будильник на пол и спит до упора.

Мозг — двигатель, матрица — стартер, да простится столь техническое сравнение. Умученный своим автопарком Петр не придумал к случаю иного.

Да и думалось об этом не раз, и не десять, и не сто, устал уже думать о треклятой матрице и о непредсказуемом Мессии. В любом случае у того же Иешуа перед Анной — фора по времени гигантская: его матрице — более двадцати лет, матрице Анны — не более четырех. Это — в смысле развития возможностей… И сам Петр — без матрицы! — мог все, что и Иешуа образца двадцать седьмого года по Рождеству Христову. Другое дело, что и у любимых Петром и другом Нгамбой автомобилей любая новая модель превосходит старую. Модель «Мессия-2160» отличалась от модели «Мастер-три-27», как, например, «Мерседес» образца сего года от его прародителя из начала двадцатого века. А Умник не спит. И уж если продолжать автоаналогии, то почему бы Анну Ветемаа не сравнить с каким-нибудь концепт-каром?..

Одно утешение: концепт-кары обычно стоят на стендах в автосалонах, а не ездят по трассам.

Второе утешение: Анна не представляет, на что способна ее матрица, а значит, и она сама, Мастер-пятнадцать.

Третье утешение: Умник с Дэнисом тоже только предполагают, а не знают…

Да, и четвертое — уже не утешение, а огорчение, значит, опять — первое, счет пошел по новой: Иешуа каким-то образом узнал о своей матрице. Это очень скверно, последствия тут еще более непредсказуемы, чем в случае с самой матрицей. Но об этом — потом, позже, сейчас — не время. Сейчас стоит вспомнить, что ни один из Мастеров, включая первого, никогда не имел дела с человеком, в мозг которого подсажена психо-матрица, ни один не ведает, что это за зверь, и уверенность в «умноженной силе» четырнадцати великих была для Петра достаточно сомнительной. Если давать оценку шансам, то корректным будет их изначально уравнять. А там — как Бог решит, все же — Бог, везде — Бог…

А на веселую наглость Анны следовало достойно ответить, что и сделал Уве по старшинству (в Кодексе: «Когда говорит Мастер-один, остальные Мастера молчат», параграф один, пункт девять).

— Анна, — он обратился к ней по имени, а не по статусу, значит, церемония еще не началась, — если вы считаете себя Мастером, то не стоит ерничать и тем более вести себя, извините, по-хамски. Вы присягали на Кодексе добровольно, никто вас к тому не понуждал. Параграф девятнадцать гласит: «Если Мастер отказывается принять Кодекс, он продолжает исполнять свои профессиональные обязанности, но остальные Мастера снимают свою ответственность перед ним в любых форс-мажорных обстоятельствах, включая обстоятельства, грозящие отказавшемуся смертью». Иными словами, вы могли оставаться Мастером — по должности, но не имели права рассчитывать на помощь остальных. Но вы присягнули, и пути назад нет. Что ж, вы вправе считать ситуацию кукольной, а нас — большими и глупыми детишками, но мы — большие и глупые — приняли вас в свое маленькое сообщество почти три года назад, а это достаточный срок, чтобы Отнестись к случившемуся всерьез. Вы хотите бороться — ваше право. Нынешняя церемония для всех нас — впервые, и, честно говоря, я удивился бы, если бы кто-то в вашем положении безропотно принял потерю Силы…

Уве так произнес слово, что заглавная буква просто высвети-лась и засияла неземным светом. А и то верно: их сила была Силой с прописной буквы и никак иначе.

— А вдруг вы не сможете лишить меня Ее, — Анна тоже умела выделять прописные буквы, — то что дальше? Если я правильно помню. Кодекс такого случая не предусматривает. Когда вы его сочиняли, никто о матрицах понятия не имел, а я еще срывала банки в разных казино на Кот-д'Азуре и ни фига не знала о своей нынешней горемычной судьбе…

Уве оглядел коллег. В данной — нештатной! — ситуации вопрос был правомерен. Следовало бы, по мнению Петра, отложить церемонию и выполнить предписания параграфа двадцать первого: «В случае, не предусмотренном данным Кодексом, возможное решение обсуждается цехом Мастеров в полном составе и считается принятым, если за него проголосовало квалифицированное большинство, после чего оно вносится отдельным параграфом в Кодекс для дальнейших действий по прецеденту».

Ну не справились они с дамой — что делать? Простить ввиду собственной немощи? Тогда надо распускать цех, к чертовой матери, всем Мастерам спешно стричься в монахи, каяться и, к слову, оседать в стране Храм на постоянное жительство. Понятно, что это — исключено. Не справиться с дамой невозможно. Стало быть, надо справляться и не тянуть резину попусту.

— Простите, Уве, — позволил себе Петр нарушить параграф один, пункт девять Кодекса и встрять в беседу, — но обсуждаемая тема представляется мне строго теоретической, а всякая теория должна поверяться экспериментом. Короче, сказали «а», так незачем его тянуть на все лады. Поехали, Мастер-один. Нас пугают, а нам не страшно.

…Были случаи в бросках, когда ситуация требовала совместной работы нескольких Мастеров. Максимум — пятерых: Америка, война Севера и Юга, например. Сам Петр там не был, но подробности знал, поскольку операция считалась в Службе хрестоматийной и даже получила codename «Дядя Том». Кодовые имена имели только любимые руководством Службы операции, остальные шли под порядковыми номерами. Так вот, успех «Дяди Тома» как раз обеспечила совместная сила пятерки. Термин «умноженная сила» не означал простое умножение на число участников: мол, раз их пятеро, то и сила впятеро большая. Тут зависимость была куда сложнее, она учитывала все: и число участников, и их личные возможности, и их опыт et cetera. Четырнадцать, как уже сообщалось, не собирались ни разу. Понадобилось придумать Второе Пришествие Христа, потерять толпу Мастеров в глубинах Времени, вернуть их обратно, а до того — выстроить в Африке специальную страну, чтобы, в итоге, испытать мощность всей земной паранормальности, ибо она вся и была мощностью этих четырнадцати. И одной тоже — плюс, и одной…

Одна ждала. Она поняла, что тянуть кота за хвост одинаково бессмысленно и для нападающих, и для защищающейся. Она знала свою силу и верила в нее. А они не знали своей — «умноженной». Но могли себе представить, какова она может быть!..

— Начали, — только и сказал Онтонен.

Видимо, каждый представил себе процесс… чего?.. да все-таки убийства, убийства одной личности и явления совсем другой!.. каждый из них представлял себе это по-своему. И каждый начал по-своему.

Петр почему-то представил себе земной шарик, будто бы увиденный из близкого космоса, увиденный подробно и четко: вот две Америки, сцепившись Панамой, плывут в океанах Тихом и Атлантическом. Вот могучая Евразия с Африкой рядом. Вот совсем отдельная Австралия и пятнышко Новой Гвинеи поодаль. Вот белая шапочка Антарктиды, малость уменьшившаяся, подтаявшая за минувшие двести лет. И легкая дымка облаков, чуть подернув-щая картинку, словно на всей Земле нынче — солнечная погода…

И злой Петр, мрачный терминатор, мысленным усилием начал стирать с лица Земли — буквально! — сначала Южную Америку, начиная с Огненной Земли, с мыса Горн, вверх, вверх, сквозь горные ущелья Чили, сквозь джунгли Бразилии, по невидным с этакой высоты кокаиновым плантациям Колумбии, на время уничтоженным Мессией… И по Северной Америке, по Штатам, по Канаде — от Техаса до холодного Ньюфаундленда… И прыгающая кошка Скандинавского полуострова сама исчезла и Британские острова схарчила, и поползли прочь с шарика европейские страны, и вот уже Азия скукожилась и стекла в пустоту космоса…

И вдруг вышла остановка: Конго! Здесь — мы! Здесь — Храм!

Чертово ассоциативное мышление!

Мгновенно сосредоточиться, убрать боль, родившуюся где-то в затылке, и нет Конго, нет Африки, и по Австралии — ластиком, стиралкой, и снега Антарктиды — в печь, в костер…

И медленно-медленно наплывал на девственно синий шар без единого материкового пятна сине-серый слой тяжелых и липких грозовых облаков, скрывал этот шарик с глаз долой, как будто накинул на него кто-то грязную тряпку и поставил точку: девственно пуста Земля.

Хотел открыть глаза — не смог. Боль вернулась в затылок, разрывая не мозг даже — черепную коробку, и пришлось собрать остатки сил, чтобы сначала зацепить эту боль, поймать ее, потом сжимать, сжимать до размеров зернышка… На то, чтобы выкинуть зернышко прочь, сил не хватило, да оно и не мешало особенно, поэтому забыл о боли, расклеил веки, огляделся.

Ах, это милое умножение сил! Славно сплющило оно великих и ужасных! Вот, кстати, неизвестный ранее побочный эффект: умноженная сила несет в себе нехилую отдачу. Как при стрельбе: попал вроде в мишень, а больно плечу. И зависимость, похоже, прямо пропорциональная: сильнее оружие — мощнее отдача. Все Мастера приходили в себя по-разному. Кто-то постанывал, всхлипывал, возвращаясь в реальность, кто-то пока находился как бы в отключке, кто-то просто спал — Карл двенадцатый, например, — и откровенно храпел, а Вик Сендерс, Сережа Липман и Род Фо-герти вообще никуда не отлучались из реальности: сидели как огурчики и смотрели на Анну.

А Анна мирно спала. Улыбалась чему-то во сне, и одинокая слезинка, выпавшая из уголка глаза и покатившаяся по щеке, намекала, что сон женщины легок и не обременен болью или кошмарами. Сладко ей спать в кресле Мессии.

И одна мысль во всех — проснувшихся, очнувшихся, пришедших в себя! головах: получилось?

А кто его знает — получилось или нет! Вот проснется — поглядим, подумал Петр, уже и зернышко боли потерявший невесть где, уже ясно и четко мыслящий, будто не было тридцати двух минут — это он на часах посмотрел и отметил, мозговой атаки. Вот проснется — спросим, сварьировал он собственную нехитрую мыслишку, и услышал другую — со стороны:

«Все получилось, Кифа. Пусть спит пока. Я дал ей спокойный сон».

Не было Иешуа в кабинете! Но он был в нем, и ничего из происшедшего за эти тридцать две бесконечно долгие минуты не обошлось без его участия. Это и ежику теперь понятно — не то что Петру.

«Нас слышат?» — спросил Петр.

«Зачем? Твои коллеги действительно устали, работа была тяжелой, как оказалось, только ты легко ее перенес — так это ж ты…»

«А Вик, Сережа и Род? Они — вон какие-молодцы…»

«Внешне — да. А ментально они сейчас — как дети… Мастер-один Онтонен умный и опытный профи, но он сочинил в своем Кодексе неподъемную для человеческого мозга задачу. Даже если это не просто человек, а сверхчеловек паранорм. Ну два паранорма вместе, ну пять — ив таком случае без отдачи, как ты верно подумал, не обойтись. Но четырнадцать — это такой мощный консолидированный удар по каждому организму! Я и сам чувствую себя сквер-новато…»

«А что с Мари… то есть с Анной?»

«Она больше не паранорм».

«Это — мы сами? Или все же — ты?»

«Это — мы вместе, скажем так. Но без меня, Кифа, вам бы матрицу не сломать. Была нужна не просто хирургическая операция и уж тем более не силовая атака. Понадобилась тончайшая работа нейрохирурга, который должен убрать из мозга посторонний предмет, проросший в мозг миллионом связей-импульсов. Надо было погасить импульсы и при этом — главное! — не повредить мозг… Я бы, если честно, изъял из Кодекса параграф про наказание несущему вред.

Или изменил бы-в соответствии с реалиями. А в такой редакции, как говорят чиновники, он вам — практикам — не по силам. Да и вряд ли он пригоден теперь…»

«Объясни это Уве и всем Мастерам. Ты же как-то сумел объяснить им, что Мастер-пятнадцать нарушает этот треклятый параграф».

«Не так прямо, Кифа, не так в лоб. Там все было посложнее: твои коллеги люди трудные и многомудрые… Да и не все ли мне равно, останется это правило в вашем Кодексе или нет? Ваши игры — это ваши игры…»

«Уже не мои».

«Ты себя исключил из цеха Мастеров?»

«Ты меня исключил из него. Жизнь исключила. Судьба… Да и что сейчас за цех? Игра в солдатики, с которой не могут расстаться так и не повзрослевшие мальчики-вундеркинды?.. Им придется повзрослеть, потому что нет Службы — нет и цеха. Каждому предстоит начать жизнь с чистого листа и, как у нас, Мастеров, принято — в одиночку…»

«Я уже говорил тебе, что ты склонен к скверному высокому стилю?.. Говорил. Повторяю… А что до Мастеров, так многие уже повзрослели и стали куда более самостоятельными. Жизнь учит. Неужто ты не замечаешь?.. Сегодняшняя церемония дань корпоративной дружбе, во-первых, а во-вторых — своего рода уважение ко мне как к переговорщику. И только. Скажем проще: я их у говорил…»

«Зачем тебе это было нужно?»

«Я завершаю партию, которую опять сам начал и которая мне опять не нравится. Но завершить я ее хочу достойно».

«Это не шахматы, Иешуа, а мы — не пешки».

«Не обижайся. Просто мне нравится скверный высокий стиль, чего скрывать… Если вернуться к суровой прозе, то и вы — не пешки, и я — не король. А партия… Ну, считай — не партия. Операция. Проект. Отрезок жизни. В любом случае, Кифа, жизнь не только учит, но и продолжается. Этот эпизод в ней завершен, урок выучен худо-бедно, переходим к следующему…»

«А что будет с Анной? То есть с Мари…»

«Все будет хорошо, Кифа. Она сейчас проснется счастливой. А то, что обыкновенной — да в самом деле, обыкновенность человека куда приятнее любой необыкновенности. Особенно — паранормальности».

«Раньше ты говорил иное. Помнишь: „Я могу все“ и „Я исполню все!“»

«Я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Просто прежде он рождали во мне радость и гордость, а сегодня я все больше и чаше осознаю их как новый крест. Очень тяжелый, Кифа. Куда тямселр того — иершалаимского…»

«Но ты по-прежнему считаешь, что можешь все и исполнишь все?»

«Уже не уверен… Могу все?.. Да, я могу сделать все, что в силах представить себе. А что не в силах?.. Что просто-напросто не приходит в мою голову?.. Как было раньше? От меня требовали конкретного чуда: вылечить, оживить, пройти по воде, поднять неподъемное и разрушить неразрушимое. Или вызвать дождь на поля, или привести рыбу в сети… Долго перечислять! А если меня, долгожданного чудотворца, попросят: сделай всех людей умными? Что я смогу? Я считаю умным такого, ты — другого, кто-то пятый, десятый, сотый — все по-разному представляют себе ум… А совесть?.. А любовь — к одному человеку или ко всему человечеству?.. Сколько людей — столько мнений, столько представлении об уме, любви, совести… Или вспомню свой печальный балканский опыт. Могу ли я остановить войны? Не могу, не могу, нет! Больше и пробовать не стану!.. Короче, я в силах сотворить любое материальное чудо — раз я в силах переделать одного конкретного человека или нескольких — тоже конкретных, пусть тысячу, две тысячи, но — только по своему представлению, а оно не универсально. Помнишь книгу Брейшит: по образу и подобию создал Бог людей: Выбрал некий образ и создал людей подобными ему. Но Он — создатель всего, а я лишь крохотный и слабый подражатель, пусть даже избранный им, хотя я знаю сегодня, что это — еще одна моя нереальная фантазия. Ну да ладно… Мой образ — это всего лишь мой образ. Он не универсален. Я-не Бог. Я могу сделать так, чтобы все президенты всех стран собрались в ООН и разом подписали соглашение о прекращении всех войн — от малых до великих, но я не могу отвечать за какого-нибудь генерала или маршала в одной из этих стран, который сам начнет войну — наплевав на своего президента и его подпись под соглашением, — начнет сначала малую, но где гарантия, что она не превратится в большую!.. Да я и не хочу быть вселенским пожарным, который стоит на башне и смотрит: где горит, потому что не смогу погасить все пожары, одновременно вспыхнувшие на планете. Яне хочу быть „скорой помощью“, потому что не успею ко всем умирающим сразу, а уж тем более — ко всем больным. Я не хочу быть мировым утешителем сердец, потому что невозможно утешить всех: горе — постоянно и непрерывно, оно не устает приходить к каждому раз за разом. Да и витать горем?.. Как говорят твои соотечественники: у когожидкие, а у кого-то жемчуг мелкий. Я не имею универсального оеиепта, как помочь всем, спасти всех, утешить сирых и утишить иобных. И слава богу, что такого рецепта нет! Слава богу, что люди — разные… Вот тебе ответ на твой вопрос: могу ли все?.. А исполню ли все?.. Давным-давно, еще в Иудее, ты сказал мне: „Иешуа, ты исполнишь все, что захочешь“. Сам не ведая в тот момент, ты дал точное и четкое определение моих возможностей. Я не знаю, что хотеть, мои „хотелки“ на этой земле исчерпаны… Но, Кифа, я исполню все, что задумал, однако мысль моя далеко ушла от тай, что начала страну Храм. Не обессудь…»

«Ты хочешь снова уйти из настоящего?»

«Я думаю, Кифа. Как надумаю — скажу».

«Повторяешься, Иешуа. То же самое ты ответил мне в Иершалаиме, те же слова…»

«Каков вопрос, Кифа, таков ответ».

«А что будет с нами?»

«Еще раз прошу: не спеши задавать вопросы. Отпусти мне время, я сейчас пытаюсь собрать самого себя…»

«А что Анна?..»

«А что Анна? Она жива и счастлива..»

«Ты ее простил?»

«Я опять о старом… В последние дни перед моим уходом сюда я собрал вас, учеников моих, на Елеонской горе и дал вам две заповеди — сверх десяти. Помнишь?.. Одна: надо верить. Вторая: надо уметь прощать… Мари — орудие, Кифа. Орудие в злых руках. Разве можно сердиться на… на что?.. тебе лучше знать… на автомат Калашникова, например? Он — машина, устройство. Враг — тот, кто жмет на спус-ковдй крючок».

«А теперь, выходит, ты ее разрядил… Автомат Калашникова без патронов и с просверленным дулом. Употребляется вместо подпорки, игрушки, наглядного пособия — на что фантазии хватит… А что поделать с врагом, у которого ты с нашей хилой помощью отнял автомат?»

«Дойдем и до врага. А пока — смотри: она просыпается…»

Анна просыпалась. Она просыпалась, как просыпаются дети или хорошенькие женщины, чувствующие, что кто-то рядом смотрит на них — всплывающих из сна. Потому что это красиво. Потому что это всегда удивительно. Потому что это никогда не повто ряется, но каждый раз — по-иному.

И Мастера, обретшие боевую форму и достойный вид после праведной баталии умов, смотрели, как она просыпается. И Петр готов был поставить свое очередное яйцо против очередной латынинской банки пива, что общим — общим! — чувством всех судей было одно: жалость к хорошенькой женщине. И еще — стыд за то что они сделали. Хотя что спорить: хорошенькая до сих пор была еще той сукой! Автоматом Калашникова с полным боекомплектом. А теперь — если судить по прямо-таки блаженному состоянию Иешуа — превратилась в этакий одуванчик. Не исключено Божий. Честно говоря, Петр не очень понимал Иешуа. Надо верить, надо прощать… Так поверь и прости! А тот вел себя в полном соответствии с высказыванием нелюбимого им Апостола Павла:

«Без пролития крови не бывает прощения». Пролил кровь — простил побежденного. Все-таки сначала — пролить кровь и только после — поверить…

А Петр был прост, как тот самый автомат Калашникова: враг — он и в Африке враг. Буквально. Петр, как выше не раз говорено, любил автомобили и терпеть не мог автоматическое оружие. Если и терпел, то по службе.

Но Мастера-то, Мастера!.. Они — даже стыдясь свершенного — считают оное своим собственным успехом. Или все же поражением?..

А Анна проснулась, открыла глаза, чему-то засмеялась — как и час назад, но только легко и радостно, — и сказала:

— Мне кажется, я так долго спала…

Сказка про Белоснежку и семерых гномов. Вот только гномы несколько расплодились: четырнадцать их плюс прекрасный принц с еврейским именем Иешуа.

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 11

КОНГО. КИНШАСА; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 год от Р.Х., месяц май

Неделя прошла с того дня, когда четырнадцать Мастеров собрались в стране Храм, чтобы приговорить к высшей мере наказания пятнадцатого — Анну Ветемаа, известную в этой стране под библейским именем Мари. И приговорили. И наказали. Высшая мера, означенная в Кодексе Мастеров, сполна отмерена: паранорм перестал быть паранормом, а превратился в обыкновенного человека, вернее — в обыкновенную женщину, хорошенькую, умненькую, весьма эрудированную, с чувством юмора, ничего не ведающую о своих исчезнувших особенностях, зато преотлично помнящую все, что происходило с ней, с Иешуа, с остальными учениками Мессии за минувший год с лишним. Убитая психо-матрица унесла с собой в бездонное Никуда все, что с ней было связано, именно с ней и только с ней. Нет, Анна помнила, конечно, и о том, как ее отыскали люди Службы, и первую встречу с Дэнисом помнила, и работу в лабораториях под началом Умника, и свою малопонятную ей самой засекреченность в Довильском центре — вплоть до запрещения встречаться с кем-либо из Мастеров. Хотя она знала, что носит звание Мастер-пятнадцать. Хотя она знала, чем занимаются Мастера в Службе. Но понятия не имела, как сочетается ее звание — Мастер («не совсем Мастер», по словам Иешуа) — с ее способностями. Тот, кто внутри всегда жил в ней и всегда помогал находить выход из разных частенько неприятных! — ситуаций, позволял их предчувствовать. Но — не более. Анна понимала, что до настоящих дел настоящих Масте-Р°в, до их непредставимого здравому уму мастерства — если позво-яить себе невинную тавтологию: мастерства Мастеров, — ей добраться не дано никогда. Но и Умник и Дэнис постоянно намекали на некую особую миссию, к которой ее готовили, а в итоге оказалось, что никакой миссии не вышло, а вышло так, что она как-то случайно попала на футбольный матч в Париже, впервые увидела и услышала Учителя и стала его самой первой и самой верной ученицей. Забыв естественно, о Дэнисе, уволившись из Службы, простившись с ее теперь-то бессмысленными! — запретами.

Так Анна знала сегодня свою позднейшую историю.

Из нее напрочь выпали прежде имевшие место знания о матрице, о возможностях, которыми она наделила Анну, о той «некой особой миссии», порученной все же Дэнисом, и Анной осуществлявшейся — быть рядом с Мессией, смотреть, слушать, понимать предсказывать и предчувствовать, самой вести его, если удастся, а коль не удастся, то, по крайней мере, не отставать ни на шаг, идти вровень. И доносить обо всем в Службу регулярно — это уж и ежику ясно.

Не сохранилось у Анны памяти о своей паранормальности и о палаческом методе ее извлечения, а жила лишь память о прекрасном и счастливом времени рядом с Учителем и друзьями, а также надежда на то, что времени этому длиться и длиться. А Дэнис — враг, волчара злой и коварный, о том знает всякий приближенный к Учителю. Хорошо, что она с ним рассталась…

И тот, кто внутри, по-прежнему был жив-здоров, умел дарить предчувствие и, грешным делом, не раз напоминал Анне о ее частых финансовых победах за игровыми столами казино Европы. Соблазнял, значит.

Но все Мастера — будь их хоть трижды по четырнадцать! — не смогли бы, если б не помощь Иешуа, убить матрицу так, чтобы не только не повредить мозг, но и не оставить ему ненужной памяти. По мнению Иешуа — ненужной. Ибо помнить о былой силе, пусть даже злой, и знать, что она всего лишь — былая, такое вынести не каждому. Чтоб не сказать: никому не вынести. Но вот вам мольба к Господу, выплеснутая в псалме: «Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай…» Разве не о ней подумал Иешуа, когда помогал Мастерам вернуть Анну в «доматричное» состояние и одновременно — это уж точно сам! — снимал с нее груз прожитых грехов и преступлений? Конечно, о ней, о мольбе той, подумал, ибо грехи Анны и ее преступления против Мессии и его страны Храм были весьма велики и заметны всякому. Поболе, чем у каких-нибудь боевиков, со стрельбой прорывавших охранный периметр, или даже у тех, кто Нгамбу похитил и состарил. Однако простил ей грехи Мессия…

А почему так — Петр догадывался: потому что Иешуа сам узнал о своей матрице. Сам! И хак он узнал о ней, тоже ясно было Петру: Анна все объяснила. Не сама, нет, на такой грех даже она, прошлая, не рискнула бы! Да и раскрыть себя — это сумасшествие для разведчика… Но когда Иешуа заподозрил ее, то, полагал Петр, сумел подслушать, сумел пробить блок, что не получалось у Петра. Полагал так Петр, не постеснялся спросить, но Иешуа не захотел подтвердить догадку друга.

Сказал сердито:

— Не спрашивай меня ни о чем, понял? Была Мари — стала Анна. Для всех. Другой человек. Хороший. Хотя для меня она по-прежнему — Мари…

— Мари тоже сначала хорошей была, — не преминул ввинтить Петр.

— И с этим не спорю, — лаконично ответил Иешуа и ушел.

Помнится, разговор происходил в том же кабинете, где и суд Мастеров. Не нравился Иешуа кабинет. И прежде не любил там подолгу бывать, а после суда и вовсе на минутку забегал: что-нибудь нужное прихватить.

Тогда он как раз взял походную легкую сумку, а утром следующего дня улетел из страны, оставив Петру странную записку: «Попробуй не искать меня. Я должен повидать мир, но так, чтобы мир не видел меня. Через неделю отправь Анну в Вену. Я позову тебя, когда пойму…»

Что поймет? Куда позовет? Как собирается путешествовать, чтобы мир его не заметил? Невидимкой, что ли?.. И зачем ему Анна? И, наконец, самое главное: почему Петр не увидел, не услышал, не ощутил никакой реакции — ну, хотя бы обиды или простенького расстройства нервов! — на обнаружение самого страшного, если честно, и всегда наиболее тщательно скрываемого Пет-ром секрета, который именовался психо-матрицей? Той самой, что превратила сына плотника в Мессию. Ведь не подумал же Иешуа, в самом деле, что Петра не посвятили в ее существование…

Вот так вся жизнь: одни вопросы, ответов — ноль целых хрен Десятых…

Но ровно через неделю тем не менее люди Петра отвезли Анну етемаа в международный аэропорт имени, естественно, Нгамбы Усадили в салон первого класса «боинга», совершающего рейс по арщруту Киншаса-Вена. Путешествовала Анна по старым документам Мари, поскольку еще более старые — на ее истинно имя остались в архивах Службы Времени, а выправлять новые никому в голову не пришло. В том числе и Анне. Как-то легко она приняла к сведению тот факт, что в течение полутора лет существовала под чужим именем. А с другой стороны — чему удивляться? В стране Храм с некоторых пор на любой чих изнутри или со стороны будь то непреодолимое стихийное бедствие в виде пожара либо тяжкий социальный напряг в виде бунта — все сразу указывали одну причину: Дэнис. Так почему Анна стала Мари? Ясный пень: Дэнис. Тем более что она его отлично знала — сначала как начальника, а потом как вражину недобитую…

Итак, улетела Анна-Мари и-с концами. И где они с Иешуа «смотрели мир», Петр не ведал.

А жизнь, между прочим, потихоньку входила в привычную колею. Население страны Храм практически за пару-тройку недель восстановилось полностью. Вернулись многие из тех, кто бежал, поддавшись неведомо чьему зову или приказу, вернулись пристыженные, объясняли: сами не знаем, почему уехали; словно толкнул кто… Иоанн принимал и прощал всех, да и не за что было их осуждать: опять во всем виноват Дэнис. Восстанавливались здания, строились новые — как и планировалось, страна (или, по гамбургскому счету, все-таки город…) росла. Петр пару раз съездил к Нгамбе, изрядно попил с ним вина, именуемого элитным, получил ценные бумаги, дающие право на очередной землеотвод. Нгамба вполне свыкся с новой ролью — патриарха-президента славной Республики Конго. Он не скрыл от журналистов причин своего внезапного постарения, к месту напомнил прессе о чуде Иешуа в Нью-Йорке, которое зримо доказало любознательной части человечества факт существования параллельных миров. Журналисты не шибко-то и поверили в оный факт, как не шибко верили в тот, что открылся всем в Нью-Йорке, но и там и тут приняли восторженно: еще бы, ведь и там и тут рядом обнаруживался новоявленный Мессия, любимый двумя пятыми населения Земли Иисус Христос, Сын Божий, Царь Иудейский, наконец-то решившийся на Второе Пришествие (все слова с прописной буквы).

Короче, на некоторое время Нгамба стал в прессе даже более популярным, чем сам Иешуа.

Хотя популярность самого Иешуа — действительно великая среди верующих носила для медиа все-таки малость скандальный характер — на уровне постоянно тлеющей сенсации. Иногда тлела на первых полосах газет и в телевизионном prime-time, порой — перебиралась на другие страницы и в другое, менее раскупаемое время на телесети, но немеркнущий свет ее найти были юно всегда при желании. Для журналистов Мессия был чем-то вроде любимого наркотика: мол, понятно, что зримой пользы наблюдается (ни тебе перманентных революций, ни тебе космических катастроф, ни тебе экологических либо иных, но обязательно масштабных чудес), но и отказаться невозможно: публика оя любит и ждет о нем каждодневных новостей.

Иешуа понимал суть отношения к нему прессы. Петр знал, оно, отношение, обижало его, хотя вслух он всегда повторял эимое — так он сам ехидно подчеркивал! — из соборного по-ния Петра (почему и подчеркивал…): «Всякая слава человеческая — как цвет на траве, засохла трава, и цвет ее опал». И добавил: «А мне до засыхания — еще жить и жить». Петр стерпелся с ехидством. Он прекрасно знал, что неведомый автор «послания Петра» просто-напросто перефразировал слова ветхозаветного пророка Исайи, лишь заменив «красоту» на «славу». Писал бы сам Петр, он бы до такого вульгарного плагиата не опустился…

Но, прощая в общем-то собак-журналистов (вот вам правда о них: «когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» — это уже цитата из Иоанна, тоже никогда не писавшего оную…), Иешуа — точно знал Петр! болезненно переживал равнодушное молчание иерархов главных христианских конфессий и глав государств. А ведь как последние рукоплескали Мессии на той памятной Ассамблее ООН, когда он попросил у них землю и получил ее! И что же? Из рукоплескавших с Мессией остался лишь Нгамба, да и то пострадавший физически и морально из-за своей Щедрости. Правда, пострадавший, но не осудивший… А остальные отхлопали и забыли — как не было на Земле Второго Пришествия. А и впрямь не было. Сказки это. Радость романтиков от слепой веры. А серьезные люди делают серьезные дела, им не до романтики, а значит — не до какого-то одержимого, мечтающего постро-ить в прагматичном и сверхскоростном мире двадцать второго века от Р.Х. некое спокойно-рутинное «царство Божье». На фига? Богу, как известно, Богово, а людям…

Люди, повторим, верили во Второе Пришествие. Люди во всех транах по-прежнему, как и две тысячи лет назад, пели «Осанну» (увы, именно «Осаину», а не «Хошина» — «Спаси нас» — что имело место в действительности…) вернувшемуся в мир живых Meссии, верили в его миссию, да простится невольный каламбур мечтали хоть раз, хоть одним глазком увидеть страну Храм. Уды на визит в нее большинство просто не имело средств, путь в центв Африки не близок отовсюду, а все-таки тех, кто хотел навсегда переехать в Конго — под сень Храма Веры — было не так уж много. Это-то понятно Не всякий рискнет бросить дом, худо-бедно налаженный быт, какое-никакое, а свое дело, а уж тем более семью, и переселиться — пусть даже вместе с семьей! — в блаженную, желанную, взлелеянную в мечтах, но все же чужую страну с названьем кратким «Храм». Африка есть Африка. На дворе — вторая половина двадцать второго века, но «черный континент», как он стандартно именовался «лжецами и отцами лжи», отпугивал жителей остальных четырех жилых континентов своими — огопь термин журналистов и политологов — «экономическими и социальными язвами». Говоря попросту — нищетой отпугивал. Болезнями. Голодухой… Мир в знаниях своих шагнул далеко вперед, но оставил большинство тех, кто его населяет, в дне даже не вчерашнем, а позапозавчерашнем. Впрочем, такое было во все времена: достижения цивилизации давались не всем, а самозамораживающиеся банки с кока-колой или даже ти-ви стенды на улицах городов вряд ли сильно улучшили быт малоимущих…

Впрочем, страна Храм все равно не испытывала недостатка от туристов и новых поселенцев, иначе зачем строители не уходили с ее все расширяющейся территории, а Петр регулярно пил вино с Нгамбой, выуживая из него очередное «право на землю»…

Люди приезжали и уезжали, люди оставались и пускали кор ни, люди растили детей — школы в стране были отличные? — и рожали новых, люди женились, разводились, умирали — все как везде. И никакой демонический Дзнис не мог порушить построенное уже и строящееся постоянно. Это было ясно и рваному попугаю, как любил говаривать все тот же народный фольклорист Латынин. Петру было обидно лишь, что в последние месяцы — и особенно после открытых атак на страну Храм — Иешуа заметно отошел от любимого своего учительства. Или, если хотите, проповедничества. Ненавязчиво перепоручил свои обязанности Иоанну, отцам Педро и Никодиму, а у него за эти годы и другие ученики-учителя возникли: несмотря на вызывающее молчание церковных начальников, их всяких рангов подчиненные, уставшие от лжи и корысти Церкви, тянулись к Мессии. Так что было кому вести в Кольшом Храме постоянные и практически всегда — кто бы ни вел нестандартные по мысли, увлекательные проповеди. Или — точнее — лекции. О жизни, а значит — обо всем.

А люди-то хотели слышать Мессию. Иначе — зачем тогда Второе Пришествие? Чтобы он, Мессия, пришедший вторично, по миру праздно путешествовал? Инкогнито и с барышней?..

Нет, не нравилось это Петру, совсем не нравилось.

Но повседневная деловая карусель уматывала, как и прежде, как всегда, и не давала лишнего времени для праздных размышлений. И беспокоило то, что настырный Дэнис непонятно почему притих, затаился, жить не мешал. Потерял «засланного казачка»?.. А знал ли он вообще, что его любимый и основной «казачок» потерялся?..

И тут в карман пришел междугородный звоночек — из далекого городка Лё-Туке-Пари-Пляж, с родины Мастера-пятнадцать Анны Ветемаа. Звонил, как ни удивительно, путешествующий инкогнито.

— Чем занят? — бессмысленно поинтересовался инкогнито после взаимных приветствий.

— С тобой говорю, — с большевистской прямотой не стая скрывать Петр.

— Это хорошо, — похвалил его Иешуа. Вадиме, за прямоту. — Ты вот что… Ты мне нужен здесь.

— Зачем? — лаконично удивился Петр.

— Не по телефону, — лаконично же не объяснил ничего Иешуа.

— Когда? — выдержал взятый стиль Петр.

— Лучше сегодня, — тоже не ушел от стиля Иешуа и отключился, можно сказать, «по-английски», то есть не попрощавшись.

На дворе вставало раскаленное экваториальное солнышко, день начинался, длинный и наверняка забитый событиями под завязку; Петр проинструктировал помощников, сообщил Иоанну о звонке Иешуа и своем отъезде, оставил за себя Круза и улетел первым подвернувшимся рейсом в Париж. Там взял напрокат в аэропорту звероватый «порш» и через полтора часа парковал его у дверей сравнительно нового отеля «Плаза». С Иешуа, если вспомнить их обмен репликами, о встрече не договаривались, но Петр, зная друга, полагал, что тот сам объявится именно в том месте, где будет Петр. Поэтому Петр, забросив сумку в комнату, спустился в бар, заказал себе безобидную смесь рома с колой, по сей день носящую исторически гордое имя «Кубалибре», и стал ждать. Это он умел преотлично — ждать. Как Мастеру и положено.

Но проявить умение не удалось.

И «Свободную Кубу» допить не успел, когда в холле «Плазы» возник Иешуа праздный путешественник в традиционных для себя джинсах и рубахе — нежаркий май выдался на севере Франции, — вполне уместный в этой вольной одежде даже в первоклассном отеле заштатного курортного городка, поскольку городок этот планомерно въезжал в туристический сезон. Да пусть хоть в водолазном скафандре заходит — лишь бы клиент…

Иешуа молча сел рядом с Петром, как будто и не было многодневного расставания, как будто отходил просто куда-то — на пару минут всего, спросил у мигом подошедшего бармена стакан «перье», дождался его, медленно, со вкусом выпил газированную воду, аккуратно поставил стакан на салфеточку и только после всех этих показушных церемоний соблаговолил заметить — ну точно на пару минут отходил:

— Холодно здесь.

Вот ведь привычка какая могучая, невпопад подумал Петр, никак не реагируя на метеорологическое открытие друга, можем не разговаривать, а просто мыслить так нет, шевелим губами, сотрясаем воздух…

— Странным было бы, — сказал Иешуа, тут же подслушавший мысль Петра, если б два здоровых мужика сидели рядом и молчали. Немые, что ли?..

— Почему? — не согласился Петр. — Курорт ведь. Отдыхают люди. Чего зря языком болтать?

— Несветский ты человек, Кифа, — осудил его Иешуа.

— Есть установка быть светским?

— Есть. Сегодня в девять вечера. Шато Левенкур. Это в десяти минутах езды. Спросишь консьержа — он объяснит. Форма одежды — смокинг. Да… — Порылся в кармане джинсов, вытащил изрядно помятый конверт. — Тут приглашение.

— А как же… — начал было ошеломленный краткостью информации Петр, но Иешуа уже не слушал: встал и ушел.

Вот всегда так: пришел — не поздоровался, ушел — не простился. Но на вежливость можно и наплевать, а вот любимое свойство Иешуа ничего не объяснять до самого последнего момента — раздражало. Тем более что в самый последний момент у Иешуа никогда не исключались неожиданности. В том числе и малоприятные.

И еще: где Анна, то есть Мари? У родителей?.. Родители ее ждут, по-видимому, здесь, в Туке…

Оборвал пустые размышления! Ну и что, если и живут здесь? Не сти же к ним идти… И, кстати, неплохо было бы заранее узнать, кому принадлежит названный замок. Иными словами: к кому с визитом следует являться в смокинге «black tie». Вытащил из конверта не менее смятый листок дорогой бумаги, развернул. На листке значилось: «Барон и баронесса Левенкур имеют честь пригласить Вас на прием». Ну и потом — про время начала приема, про «черный галстук». А по поводу чего прием — ни слова. Прием и прием. Гостепреимные они здесь, бароны… Совсем нечего делать местным наследникам былой славы Франции!.. Хотя вышеназванному рваному утаю понятно, что тут круто замешан друг Иешуа.

Допил «Кубу», подписал счет и отправился в номер. До девяти аалось навалом времени, стоило отоспаться, поскольку неиз-гно было — чем заполнится грядущая ночь. Так и сделал. Лишь предварительно заказал консьержу смокинг…

Замок, как позже объяснил тот же консьерж, действительно принадлежал наследникам древнего рода баронов Левенкур, но много лет сдавался внаем всякому пожелавшему пожить на курорте не в отеле, а в баронских покоях. Кто снял замок нынче, консьерж не знал. Хотя, конечно, на дворе — начало сезона, погодка оставляет желать лучшего — какой дурак снимет здесь замок! Так что, может, и впрямь сами Левенкуры объявились… Дорогу пока-зал на карте, смокинг добыл отличный и по размеру. Пожелал на дорожку приятного вечера.

Петр до замка добрался легко: дорога просто уперлась в итоге в высокие витые чугунные ворота, распахнутые притом, за которыми лежал приличный по размерам — ну не меньше гектара! — парк, за которым явно не ухаживали. На ухаживание деньги требуются, а у Древних баронов — если они не стали новыми богатыми французами — с денежками туго. Дом бы в целости и порядке сохранить этo тоже занятие не из дешевых, но за состояниям французских замков внимательно следят власти и штрафуют безбожно тех хозяев, кто не хочет хоть по малости вкладываться в историю страны.

Петр запарковал «порш» около замка или все-таки — так было точнее! просто большого дома в три этажа, на выложенной мраморной плиткой площадке, где стоял чей-то заляпанный грязью огромный «роллс-ройс», а рядом притулился махонький пестрый «элекг-Росмарт». И — ничего больше из автотехники, что напоминало бы о вечернем рауте. Зато поодаль, метрах в пятидесяти от площадки авто, прямо на жестком зеленом газоне паслись обыкновенные ушастые ослики, числом семнадцать — Петр прикинул, — абсолютно такие же, на которых он со товарищи время от времени, коли денеж ки позволяли, передвигался по землям древних Иудеи, Галилеи Са-марии, Идумеи, Трахонитвды… А из дома доносилась тоже древняя музыка: скрипки тянули долгий и томный менуэт.

Что за чертовщина! — подумал Петр. Кого это привезли на ископаемых музейных тварях Божьих и где отыскали их в таком товарном количестве и вполне, кстати, пристойном, ухоженном состоянии? Или они предназначены для веселых прогулок по парку — гостей бала баронов Левенкур?.. И все-таки, все-таки: при чем тут Иешуа? Впрочем, последний вопрос был явно риторическим…

Петр пошел к парадным дверям замка, постоянно оборачиваясь назад. Он не Анна, того, кто внутри, у него не имелось — ни внутри, ни снаружи, но ощущение чего-то странного, может быть даже опасного, было словно рассеяно в воздухе, и Петр инстинктивно пытался поймать источник этого ощущения. Дом? Музыка? Ослики?.. Нет, не получалось, не находилось, и Петр решительно потянул тяжелую дубовую дверь за медное кольцо, вставленное в нос позеленевшему, давно не чищенному зверю, и очутился в просторном холле, из которого наверх, на второй этаж вела широкая мраморная лестница, когда-то богатая и нарядная, а сейчас, увы, потрескавшаяся, истертая за века тысячами, если не миллионами подошв вон, даже вмятины от них в мраморе образовались. Плохо, плохо с денежками у Левенкуров, не ошибся Петр…

А на самом верху лестницы возникло существо мужеского пола в красном камзоле до колен, белых чулках, в золотых туфлях на высоких и широких каблуках и с золотыми же буклями на голове, возникло, стукнуло черным жезлом об пол и провозгласило профундо:

— Его Высокоумелость Мастер-три!

И менуэт сменился тушем.

Обалдевший от непонятного идиотизма произнесенного титула, Петр поднялся по ступеням, перешагивая сразу через две, и мигом оказался у входа в зал, который занимал, по-видимому, почти всю площадь второго этажа. В зале имели место колонны из того же ископаемого мрамора, что и ступени, стены с лепниной У потолка в виде венков и корзин с фруктами, а также хрустальны люстры, легко звенящие от каждого шага по тоже вытертому, местами потрескавшемуся, но все же тщательно натертому и оттого сверкающему паркету.

Туш закончился, раздались аплодисменты.

Хлопали присутствующие в зале мужчины, четырнадцать персон. Все в смокингах, как и было ведено. Одного Петр увидел разу, просто мозг автоматически вычленил его из черно-белой толпы, поскольку Петр подсознательно искал его. Иешуа. Тоже, повторим, в смокинге и галстуке-бабочке, непривычных на нем донельзя: этакий маэстро на гастролях, оставивший в соседней комнате скрипку Страдивари или рояль Беккера — уж на чем этот длинноволосый и бородатый интеллектуал пробавлялся концертами в провинциальной Франции.

Иешуа подмигнул Петру: мол, все схвачено, Кифа, за все уплачено, я ситуацию под контролем зажал мертво.

И тогда Петр, чуть успокоившись, поспешил заметить остальных тринадцать тоже, кстати, до боли родных и знакомых. Мастера это были, коллеги по странствиям во времени — тринадцать штук ровно. Вот прямо вышли из кабинета Иешуа в стране Храм, вот прямо долетели до курортного местечка на берегу пролива Па-де-Кале, вот прямо переоделись в смокинги вечерние, двести франков в сутки прокат, и явились на бал. С перерывом на… на что?.. да на перерыв с перерывом. На перерыв, во время коего они дол-хны были прибыть к месту службы, то есть в Службу и прибыть, и терпеливо ожидать приказаний Большого Босса по имени Майкл Дэиис. А они — вон как, оказывается! — на бал… Очень, однако, приятно, давно не виделись, а где же девушка наша, где хорошая, где единственная?..

И других прекрасных дам на бал не пригласили, и столов в зале не накрыли, и не сновали мышами официанты, разнося гостям ледяное шампанское «Dom Perignon» в высоком хрустале на серебряных подносах, да и музыкантов с их занудными менуэтами куда-то засунули, скрыли от глаз — быть может, в другую комнату чли в другое измерение.

Ладно было Петру ерничать про себя, прикрывая не то чтобы стыдливое недоумение, а прямо целый ворох крутых непоняток, пленных целиком театральной от чугунных ворот до тонкого сукна прокатных смокингов — ситуацией в замке славных баронов евенкур, которую Иешуа мертво зажал под контролем.

Размышление не к месту и не ко времени: коли зажал — мертво, то как ей дальше развиваться?..

— Всем привет, — глупо сказал Петр, терпеливо дослушав аплодисменты.

Но ответа ни от кого не получил. Мастера как стояли так м продолжали стоять — молча и строго, всем своим гордым видом т начал, что пришли сюда не танцы устраивать и не икру с шамлан ским метать, а делать что-то важное — вроде очередного исполнения очередного же параграфа раритетного Кодекса собственной чести.

К слову, похоже было на то, только подходящий случаю параграф не вспоминался… Какому, кстати, случаю?..

И весь этот пафос многозначительности (или многозначительность пафоса…) — вкупе с пасущимися в парке ослами, грязным «роллс-ройсом» и ливрейным мажордомом — так не вязался с унылой обветшалостью бального зала локально знаменитого шато Левенкур, где в хрустальных люстрах не хватало электрических лампочек, что Петр нагло решил нарушить церемонию: пушечно чихнул, трубно высморкался в носовой платок, извлеченный из кармана смокинга, отодвинул тяжелую оконную штору и уселся на подоконник с ногами. Только тогда заметил, что впопыхах не сменил носки: из-под черных с шелковыми лампасами штанин выглядывали серые в стрелочку — бытовые. Позор-то какой, однако…

— Ну что, коллеги, так и будем молчать? — спросил он у Мастеров ритуала. Или помер кто? Или мы здесь пьеску из средневековой жизни репетируем? Так моя роль какая? Объяснил бы кто-нибудь, пожалел дурака…

«Слезь с окна, — услышал он Иешуа, — и встань рядом со всеми. Жди, не выступай зря… Да, ты прав — это спектакль. И ты в нем — только актер. Как и мы все. А какая у тебя роль?.. Ну, допустим, пудель Артемон из сказки… Вот только носки… ох, Кифа… спросонья ты их надел, что ли?..»

Про носки Петр пропустил мимо ушей, на пуделя не обиделся — лишь отметил, что Мессия, оказывается, когда-то ухитрился найти время, обнаружить книгу или файл в каком-нибудь сайге для детей — с какого глузду он в него залез? — и прочесть старую добрую, хотя и ворованную (сейчас скажут: remake, обычное дело…) сказку про золотой ключик. Диапазон интересов у него, однако… Соскочил с подоконника, послушно встал в толпу таким же многозначительным истуканом и запасся терпением ждать. Невесть чего. Явно — не Второго Пришествия, оно-то уже состоялось. Вот только прав пришедший: мир его не заметил, вернее, не сам мир — сильные мира сего (а они-то и есть этот мир!..) сделали вид, что никакого Пришествия нет и не было. Но будет, господа, не волнуйтесь, непременно будет, Книга Книг не врет. Надо только верить и ждать…

Книга Книг, к сожалению, слишком часто выдает желаемое за действительное, а действительное — за несуществующее. Или — в лучшем случае! — за несущественное. Это логично, поскольку она — книга, литература, а значит субъективна по определению. Но сказано в ней — у пророка Иакова: «Вера без дел мертва». Дела Мессии в двадцать втором веке должны были — как им самим задумывалось — оживить ее, умиравшую. Оживили? В чем-то, как-то где-то… Чуть-чуть — самая точная оценка. Чуть-чуть — это если в масштабе всей Земли. Но сказанное «чуть-чуть» — это только начало процесса. Смертельно больной не выздоравливает в секунду. Медицинские чудеса Иешуа в древней Иудее вряд ли даже сравнимы с чудом исцеления самой Веры, которую, как много раз повторялось, добивали веками. Но ведь оно заметно и невооруженным глазом — это «чуть-чуть»! Есть сделанное, есть делаемое… Как писал библейский Иоанн-богослов, весьма чтимый теми самыми сильными мира:

«Когда не верите Мне, верьте делам моим». Но одно дело чтить написанное, другое — признать рядом живущее. Мертвые не мешают, а живые то и дело путаются под ногами, лезут во все дыры со своим непременным: «Я знаю, как надо!»… А кому нужно чужое знание, когда собственное преотлично работает и, как в свое время утверждалось, «дает стране угля»? Никому не нужно. Поэтому всезнающих лучше всего убрать подальше, а в оптимальном варианте — не замечать. Собака лает, а караван идет…

Дэнис хотел стать самым сильным в этом мире, единственным, кто «знает, как надо» и может рулить. Кроме того, он единственный в среде сильных знал, что называющий себя Иисусом Христом в действительности им и является, знал и верил делам его — спасибо Иоанну за формулу. Поэтому он и хотел заполучить себе устройство с шильдиком «Мессия», которое сам заказал и дождался исполнения и прибытия заказа в срок. Одна беда: не по адресу устройство прибыло! Вот Дэнис его и не получил. Вот и остался сильным, да не самым. Выходит, просто сильные более правы: не замечать — оно как-то спокойнее…

Одно знал Петр: Дэнис не умел и не терпел проигрывать. А значит тишина в стране Храм — это не мир, а вынужденное перемирие.

Но и другое знал Петр: лишь единожды Иешуа отступил от мысленного: когда не удалось ему разрушить Храм в Иершалаиме — той страшной ночью во время Песаха. Но отступил, верну ся, ведомый Петром, к канонической версии — и выиграл.

Зато потом, перелопатив тысячи компьютерных «страниц» гоя дущей истории христианства, решил, что личный выигрыш его стал началом проигрыша Веры.

Сказано: «Поражен дух — кто может подкрепить его?» Второе Пришествие Мессии, пресловутое «чуть-чуть» — что с ним дальше станет, куда путь ляжет?.. Видел Петр, чувствовал-задумался Иешуа…

А Дэнис?.. Что Дэнис?.. Так, камень на том пути. Камни, как помнил Петр, для Иешуа — не помеха. Если они обнаружены опознаны и поняты. Как было на дороге в Иерусалим: ба-бах — и пополам камень. Дело техники…

Однако стоять истуканами — подобно ослам в парке — надоело изрядно. Хотелось действия, коли уж объявлен театр, и желательно сразу какого-нибудь третьего, финального, от кульминации — к развязке. Чтобы потом — рюмочку, чтобы потом — по бабам… Актеры — они ж как те же ослы: им простои не на пользу идут, резвость пропадает…

И ведь как вовремя пришло раздражение! Внутренний монолог завершен и занавес взлетел птицей чайкой светлой памяти Антона Павловича с Константином Сергеевичем. Мажордом у лестницы бухнул жезлом об пол и провозгласил очередной театральный текст театральным голосом:

— Его Высокохитрость, Главный Маршал Секретных Операций, Смотритель Мертвого Времени сэр Дэнис!

Ну фарс, ну комедия дель арте, ну прямо волосы на руках от стыда дыбом встают…

А и напрасно — дыбом.

В зале — из глубин лестничного парадного пролета — возник Майкл Дэнис: в смокинге, в черной бабочке, как и все приглашенные на этот бал или шабаш, с дежурной светской улыбкой на тонких губах. Встал рядом с ливрейным объявлялой, огляделся и — улыбка сползла с лица.

— Опаздываете, Инспектор, — сказал Иешуа. — Несолидно для смотрителя времени. Или оно для вас настолько мертво, что вы его просто не замечаете?.. Однако прочь упреки! Все в сборе. Можно начинать…

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 11

ФРАНЦИЯ, ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 год от Р.Х., месяц май; ИУДЕЯ, ИЕРШАЛАИМ, 28 год от Р.Х., месяц Сиван

(Продолжение)

Иешуа хлопнула ладоши, и опять заиграли невидимые музыканты. Вальс они заиграли. Шопена. Это так Петру хотелось — чтоб музыканты. А на самом деле скорее всего никаких музыкантов в этом драном шато не было, никто их не нанимал, да и где найдешь пристойный (а судя по исполнению, — вполне, вполне…) камерный оркестр в северной европейской глуши в разгар очередного циклона с Атлантики, принесшего холод в и без того нежаркий в Нормандии май, когда кругом — ни туриста, ни курортника, даже выносливые гольфисты предпочли расчехлить свои клюшки где-нибудь в Коста-дель-Соль в Испании или на Кот-д'Азуре во Франции? Нет их здесь, а значит, музыка — обыкновенная цифровая запись, которая, кстати, вполне может включаться по хлопку ладоней.

Что придумал Иешуа? Может, помимо сказки про Буратино и золотой ключик, он нашел в сети все еще живой и волнующий роман про Мастера и Дьявола, про Прекрасную Даму и ее любовь к Мастеру, про Иешуа из Назарета и пятого прокуратора Иудеи всадника Пилата в белом плаще с кровавым подбоем? Скорее всего нашел: любопытство постоянно заставляло его читать все о себе, все исторические, псевдоисторические и просто литературные выдумки-версии об Иисусе Христе. И что же, его так поразило описание в том романе виртуального бала мертвецов, устроенного Дьяволом?.. Помилуйте, но в литературном оригинале все было несравненно изящней, богаче, фантастичней… Да просто-напросто интересней и с куда большей выдумкой! А здесь…

А здесь звучал бессмертный вальс, означая открытие бала и ич незамеченных Петром двойных дверей — там, в дальнем конце зала за красными бархатными гардинами, — вплывала королева бала в длинном, до полу, платье с пышным жестким кринолином, с глубоко открытой грудью, украшенной наверно бриллиантовым — уж так оно сверкало! — колье, с высокой прической, убранной наверно жемчужными уж так они белели! — нитями… Она плыла по паркету — мимо статуей окаменевшего мажордома, мимо Дэниса, тоже сейчас косящего под истукана — от изумления, разумеется, которое прямо-таки читалось на его истуканьей роже, — плыла к Мессии, стоящему чуть впереди команды Мастеров, которым — заметил Петр — все происходящее тоже было внове. Иешуа сделал шаг ей навстречу, она присела перед ним, придерживая пальцами края кринолина, склонила головку с тяжеленным шиньоном.

— Я готова. Учитель.

Надо ли говорить, что королевой бала Иешуа назначил девушку Мари, или девушку Анну, — кому как привычнее. И девушка Мари, то есть Анна, прекрасно чувствовала себя в новой роли. Но где же хозяева, вдруг озадачился Петр, где же славные бароны Левенкур, которые и устраивают этот вечер?

«Они, увы, в отъезде, — услышал Петр мысль Иешуа. — Но здесь — их дочь».

«Кто?» — удивился Петр.

Никакой дочери он здесь не наблюдал.

«Анна», — ответил Иешуа.

«Анна — дочь Девенкуров? Она же — Ветемаа…»

«Ошибка юности. Студенческий брак».

«Так этот дом — ее?»

«Она здесь родилась и выросла».

«Постой… Я ничего не понимаю… А как сюда попали Мастера?.. Зачем здесь Дэнис?..»

«Мастера? Не знаю. Поездом. Самолетом. Кто как… А Дэнис. — Дэнис, Кифа, примчался сюда на том „роллс-ройсе“, что ты, наверно, заметил у дома. Прямым ходом — из Довиля, благо недалеко».

«Примчался?»

«Это не фигура речи. Как бы поступил ты, если тебя вызывает агент больше месяца не выходящий на связь? Исчезла — и вот она, появилась. И не где-то в Африке, а рядом…»

«Пожалуй, я бы поспешил», — согласился Петр.

«У вас обоих — нормальные человеческие реакции».

«А что ты задумал?»

«Я?.. — Ну прямо сама невинность. — Окстись, Кифа, я здесь — кой же гость».

«Не врал бы ты своим ребятам… Не хочешь — не говори. Я не рдый, подожду… Да, а кто прискакал на тех осликах, что пасутся в парке?»

«Никто. До них еще дойдет черед. Не спеши. Ты же обещал подождать…»

Итак, спектакль. Очень хотелось проявить занудность и выяснить: каковы роли у остальных Мастеров, если Петру уготована — пуделя Артемона. Насколько он помнил сказку, граф Толстой большой массовки там не собрал. Всем присутствующим ролей не хватит. И пора бы, в конце концов, определиться, что ставим: дьявольский бал Маргариты или вскрытие нарисованного очага взбунтовавшимися куклами?

«Ни то и ни другое, Кифа. Про пуделя я просто пошутил, извини. И верно неудачно… А спектакль… У него нет названия. Но есть декорации: парк, дом, небо над парком, мокрый от близкого моря воздух… Есть состояние: ностальгия об ушедшем детстве. Есть, наконец, тема: прощание…»

«Декорации — да, вижу, ощущаю. Состояние… Значит, это спектакль для Анны?»

«Для Мари. Ей захотелось, чтоб все было — так…»

«Ты выполняешь ее желания? Анна того, по-твоему, заслужила?»

«Анны больше нет, Кифа. Мы убили ее — там, в штабе, в моем кабинете…»

«Я считал, что мы убили как раз Мари…»

«Мари с нами, Кифа».

«С тобой».

«С нами. Яне имею в виду тебя или твоих собратьев по ремеслу».

«А кого?»

«Меня и Дэниса».

«Уж для него-то она точно — Анна…»

«Анна — предчувствие победы. Мари — боль поражения. Ему сейчас больно, Кифа, а будет еще больнее».

«И все это — Мари?»

«И я…»

«А мы зачем?»

«Ты опять спешишь, сбивая ноги… А впрочем, будь по-твоему —, пора…»

И он опять хлопнул в ладоши.

Весь этот длинный и странный диалог занял едва ли несколько секунд реального времени. Анна-Мари еще только поднималась с поклона, Дэнис еще не оправился от нежданного подарка — увидеть своего агента, к которому так поспешал, в компании врага — раз, непослушного подчиненного Мастера — два и послушных подчиненных Мастеров — три. И мажордом еще лишь приподнял свой жезл для очередного удара об пол, а значит — очередного объявления…

И оно прозвучало — после хлопка Иешуа:

— Ее Высокая Милость Баронесса Левенкур! — и ба-бах жезлом. Анна поплыла к Дэнису, покачивая кринолином, протянула ему руку, сказала просто:

— Я хочу вас помирить, шеф.

И старый прожженный крокодил Дэнис клюнул на эту детскую — а какую же еще в доме детства? — простоту, принял руку и дрессированно последовал за ней — к Мастерам. К Петру. И даже не спросил, с кем она хочет его помирить.

Петр слышал его смятенье, его неуверенность, его растерянность — чувства столь далекие от Дэниса, что Петру стало жутковато: железный начальник-то, оказывается, мог быть слабым. И перед кем — перед обыкновенными подчиненными, хоть послушными, хоть непослушными! Ему бы гаркнуть сейчас по обыкновению: «Разгоню паразитов, к такой-то матери, туда-то и туда-то!» — с указанием конкретных адресов, а он ножонками перебирает, ручонку воспитаннице доверчиво отдал…

А она подвела его именно к Петру — к первому.

Объявила:

— Это Мастер Петр, шеф. Вы должны его помнить… И Дэнис кивнул послушно: мол, как же, как же, помню Мастера, хороший Мастер, талантливый… Промелькнуло секундно: только чужой, чужой… Промелькнуло и исчезло. Петр не услышал ничего слышно не было, — а понял, что Дэнис находится под чьим-то сильным давлением, мозг его в данную минуту несамостоятелен. Под чьим давлением? Ответ прост: вон оно, влияние, стоит в сторонке, смотрит на происходящее без улыбки…

Значит, Дэнис нужен в роли ведомого, максимально лишенног самостоятельности, так? Похоже, что так. Все рядом с Иешуа — ведомые, но никто не потерял своего «я». Зачем Иешуа нужен подавленный или вообще отключенный враг? Это даже не игра кошки с мышью. Мышь — дохлая, на кой черт она кошке? «Он не отключен, Кифа. Он сам не справился с тем, что увидел, я лишь чуть-чуть дожал. Если хочешь — обезболил ситуацию. Это не надолго. Он постепенно придет в себя, а сил у него — еще на троих хватит, ты знаешь».

«Они ему понадобятся?»

«Обязательно. Мне не нужен слабый партнер».

«Партнер?»

«Ведь это лучше, чем враг, согласись…»

Петр согласился. Хотя не понял юмора, как говорит не раз цитируемый Латынин. Если врага можно уничтожить, зачем превращать его в партнера? Обычная житейская логика: одним врагом меньше — дышать легче. А у Иешуа логика необычная. Понять бы… Увы, Петр, как и всегда в последнее время, не могслышать друга, даже не пытался.

А Анна в это время вела Дэниса вдоль ряда Мастеров, и Петр явственно ловил их тотальное непонимание происходящего. Непонимание — это точно, но и покорность: кто-то что-то знает лучше и больше их, кто-то что-то может лучше их; логичный для Мастера вывод — ждать и не трепыхаться попусту. Иначе: ловить момент. Петр ощутил в себе мстительное удовлетворение: не он один здесь — лох лохом, вся их команда — из той же категории…

Анна закончила обход приглашенных, остановилась, отпустила руку Дэниса музыка стихла — и начала речь:

— Господа, я пригласила вас сегодня в свой дом, чтобы попрощаться. Получается так, что вряд ли мы увидимся когда-либо еще… Вы скажете — вы, господа Мастера! — что мы с вами и прежде не виделись, что я была каким-то секретным, ни с кем не знакомым Мастером-пятнадцать в Службе, которую возглавляет мистер Дэнис. Не моя в том вина, поверьте! Сама-то я очень много знала о каждом из вас, потому что жизнь каждого — это легенда, авантюрный роман, фантастическая повесть, учебник истории, уж не соображу, что еще добавить. И я читала и перечитывала ваши романы, повести, учебники и завидовала вам и мечтала, что когда-то и мне будет дано начать свою жизнь во Времени. Не получилось… Я встретила мистера Иешуа, и встреча эта сломала мои планы. К частью…

И в этот момент Петр поймал четкое, прорвавшееся сквозь давиловку Иешуа, с оттенком паники изумление Дэниса: «Она ничего не помнит!..» Ас разведки не знал, получается, о том, что произошло в стране Храм. Ни о суде Мастеров, ни о процедуре умерщвления матрицы, ни тем более о вмешательстве Иешуа в эту процедуру, вмешательстве, которое и сделало женщину счастливо не помнящей если слово «счастье» уместно здесь… А почему нет? Уместно, ибо Петр видел Анну-Мари сейчас — знакомую и вовсе незнаемую прежде. Мягче, что ли, женственней, спокойней… В той, прежней, слишком тверд был некий внутренний стержень, который не умел гнуться… А Дэнис — в панике. Он мчался на встречу с лучшим своим агентом, а попал на прощанье со счастливой женщиной. Экая нестыковка желаемого и действительного! Бедный Дэнис! Мало ему нежданных впечатлений — еще и Иещуа его «придавил», а попросту говоря, блокировал. Чтоб не выступал зря, а вел себя паинькой. Он и ведет…

И Иешуа его в какие-то партнеры взять хочет…

А Анна продолжала:

— Я благодарна вам всем за то, что вы приехали в мой дом… сама давно не была в нем, я виновата перед ним. Я попросила Мессию устроить мне праздник, и он согласился…

«Ты, оказывается, специалист по устройству праздников?» — мысль Петра несла в себе немалую долю ехидства.

«Я специалист по устройству чудес», — ответил Иешуа.

«Решил вспомнить специальность?»

«Я ее не забывал. Сегодня ты станешь свидетелем большого чуда, Кифа».

«С чего бы вдруг?»

«Не вдруг…»

— И если вы не против поучаствовать в празднике, давайте начнем. — Мари обратилась к Иешуа: — Можно уже. Учитель?

— Самое время, — ответил Иешуа.

И все исчезло. Стены, музыка, парк, Франция, дурная погода. Вся компания стояла посреди пустыни. Светло-бежевой, бескрайней, продутой жарким ветром, который гнал песок по застывшей корке песка же. Впрочем, была и травка, сгоревшая за лето, выцветшая, но не погибшая, потому что — заметил Петр неподалеку, в километре всего, тянулась по склону огромной песчаной горы зеленая линия кустов, отмечающая ход водовода — древнего, еще со времен Христа сохранившегося.

Петр узнал место. Дорога из Иерусалима на север — мимо Иерихона. Еще километров семь-восемь — и долина Иордана, вода, жизнь. Сколько хожено этим путем!

«Не хочешь повторить его?» — это был Иешуа.

«Такое ощущение, что ты не забрал меня из первого века», — ответил Петр.

«Я вернул тебя в него».

«То есть… мы в броске?!»

«Мы дома… — мягко поправил Иешуа. — Каждый из нас по-своему дома. Обернись».

Петр обернулся и увидел дом баронов Левенкур. Он стоял посреди пустыни старый, с увитыми французским плющом стенами, с черепичной крышей, с флюгером на башенке, так стоял, будто врос в эту песчаную землю первого века. А неподалеку сбились в кучу испуганные ослики, тревожно трясли головами, не понимая, куда они попали из привычного климата и с привычной сочной травы.

«Это иллюзия, Иешуа?»

«Нет, Кифа, это бросок».

«А дом? Животные?»

«Просто нужно чуть больше усилий».

«Это и есть твое чудо?»

«Это дорога в него…»

И опять — тишина. Только ветер гнал песок по песку.

— Где мы? — спросил Мастер-один Уве Онтонен, повторяя вопросы Петра. — Это иллюзия?

— Все самое настоящее, — засмеялась Анна-Мари. — Можете зайти в дом. Там уже подают шампанское и можно танцевать.

— Где мы? — повторил вопрос Уве.

— В броске. Мастер, — ответил Иешуа. — Это первый век, Иудея, уже смеркается. Мы сейчас сядем на ослов и поедем в великий город Иершалаим, в котором никто из вас, кроме Петра, не бывал. Даже Дэнис, хотя, думаю, он досконально изучил его с помощью своих «глаз» и «ушей»… Впрочем, кто не хочет в город, может подождать дома. Мари не договаривает: там не только шампанское, там еще и хороший ужин.

— Как мы здесь оказались? — В общем-то этот вопрос с разными вариациями задали сразу трое — хором: Вик Сендерс, Мастер-девять, Пьер Тамдю, Мастер-четыре, и Крис Вуд, Мастер-семь. Получилось не очень складно, но смысл понятен.

Петр опередил Иешуа.

— Мессия может перемещаться во времени без помощи тайм-капсул или иных устройств, — стараясь помягче, объяснил он Мастерам абсолютно для них фантастическую и вообще неприемлемую суть явления телепортации во времени. Уж на что Мастера — битые-пеперебитые волки, повидавшие и пережившие такое, что иным простым смертным и не снится, но они не существовали никогда рядом с явлением по имени Мессия, а значит, не волки они никакие, а детишки неразумные. Присутствие Иешуа на суде Мастеров — не в счет: Мастера остались уверенными, что все сделали сами… — И не говорите мне, что такого быть не может, продолжил он свой ликбез. — Еще как может. Я это на себе испытал, когда он вытащил меня домой из первого века. А потом, кстати, и вас всех… Только для вас он включил тайм-капсулы — это чтоб привычнее возвращение выглядело, без мистики… А про то, что он с такой же легкостью двигает из века в век дома и животных — это, коллеги, и для меня новость. Хотя я-то привык: в любой момент жду любого представимого чуда. И непредставимого тоже…

Пока Петр объяснял собратьям по ремеслу разницу между иллюзией театрально-цирковой и чудом материальным, Иешуа и Анна-Мари неспешно отправились к осликам, ведя под руки все еще прибабахнутого Дэниса. Видать, Иешуа здраво рассудил: Мастера — ребята сообразительные, не поймут, так поверят глазам своим и не захотят оставаться ночью пусть и в обжитом доме с шампанским, ужином и танцами, но все ж посреди пустыни первого века. Мало ли что… Стало быть, догонят.

И ведь догнали. И дружно взгромоздились на местный четы-рехногий транспорт. И поехали не торопясь: ослы вообще спешить не умеют…

«Как себя чувствуешь, Кифа? — услышал Петр. — Ты вернулся домой, хотя и не гадал о том. Может, пойдешь в общину? Тебя еще не забыли…»

«Не время для шуток, Иешуа. Меня ждет страна Храм. Там — моя община».

«Убедил. И я рад, что ты вернешься в Храм».

«Если можно, с тобою вместе».

«Вряд ли… Не спеши с вопросами, как обычно. У меня будет время все тебе объяснить. А сейчас как раз — время для шуток. Точнее — для праздника…»

Так, не торопясь, уже пробираясь сквозь ночь, как всегда внезапно свалившуюся на эту землю, добрались до северных ворот Иерусалима, спешились, привязали осликов к редким деревьям. Уж никаким себя романтиком не считал Петр, а все-таки сжимался какой-то комочек внутри, какой-то до сих пор не объясненный наукой комочек возник где-то в районе диафрагмы и как будто вытягивал отовсюду спрятанные струночки — даже мурашки по коже. Сколько прошло с тех пор, как Иешуа забрал Петра в будущее? Черт-те сколько! Вечность, кажется… Забыто все, похоронено под грузом новых дел, забот, проблем… Петр, помнится, хотел, вернувшись в двадцать второй, прилететь в Иерусалим, походить по старому городу, поискать собственные следы; Не получилось. А вот то, о чем и не помышлял — вернуться на эти следы! — легко! Только зачем? Не его это праздник… Хорошее отношение Иешуа к прощенной Мари оборачивалось для Петра ненужными воспоминаниями, так сказать — оживлением миражей. Хотя Мастера явно заинтересованы: вон как заторопились прочь с экипажей…

«Мы же все — в смокингах, Иешуа! Нет, горожане точно сойдут с ума».

«Они все спят, Кифа. А потом, мифом больше, мифом меньше — кто считает? На ход Истории наши смокинги вряд ли повлияют…»

Он был прав. Ничего на ее ход не влияет. Она сама его, ход свой, славно корректирует и мчится вперед на всех парах…

А Иерусалим, Иершалаим, Великий Город и вправду спал уже. Пусты улицы, нет света в домах. А запахи-то, запахи, с ума сойти! Забыл Петр прошлое — не вообще прошлое, а свое собственное, огромный кус жизни, а он — вот он, жив как ни в чем не бывало, ждет Петра домой.

Домой… Слово-ключ?.. Иешуа сказал: «Мы дома». Прав был: дом это. Как ни поверни — родной…

А неподалеку и есть родной! Двадцать минут ходу — и Нижний город, дом Петра, подвал с нишей для тайм-капсулы, в которой, не исключено, так и хранится, прижатое камнем, прощальное письмо Иешуа…

«Ко мне, Иешуа?»

«Сначала — к тебе. Пусть гости переведут дыхание. А потом — в Храм».

«Вот там-то не спят!..»

«Я же сказал: чудом больше…»

Через полчаса все они уже сидели за накрытыми (опять Иешуа заранее все устроил!..) столами, вернее, не сидели, а, как принято в Иудее, полулежали на кушеточках и вкушали (именно это слово!..) нехитрые, но так волнующе исторические яства — жареную баранину, зелень, спелые фрукты, — заливая все это добрьм галилейским вином. Мастера легко раскрепостились, оттаяли, вошли в нормальное свое состояние — даром что нечасто встречались друг с другом, а уж чтоб всем вместе собраться — это только Иешуа и смог сотворить Тоже чудо в своем роде… А обсудить им, профессионалам, было что и овеществленная способность человека уходить в бросок без помощи всяких технических приспособлений, и возможность телетранспоп-тировки во времени больших объемов вещества типа дома, да и просто радость от нежданного чуда — оказаться в первом веке, где никто из них, кроме Петра, не бывал — не дотягивался.

Иешуа охотно объяснял все, что умел объяснить, а Мастера — люди прагматичные, — легко отбросив бытовые понятия «верю — не верю», вытаскивали из него не слишком ясное «знаю». Что знал то не скрывал.

Мари, похоже, сразу освоилась в доме Петра, хотя и странновато смотрелась в кринолине на мраморной лавке за мраморным столом да еще когда каменный потолок прямо-таки нависал над ее высоченной башней из волос. Впрочем, мужики в смокингах здесь тоже смотрелись странно — словно вся топ-компания взялась из какого-то супер-дупер-фантастического фильма про далекое даже для Мастеров будущее, где легко собраться на бал в жутко старинном, но славно сохранившемся замке французских баронов и так же легко по мимолетной прихоти всей компанией перенестись оттуда на пару тысяч лет назад — в несохранившийся дом богатого иудейского горожанина: винца попить галилейского.

Иешуа был прав: требовался этот час, чтобы привести в нормальное состояние не очень близких друг другу людей, вернуть им исчезнувшую было коммуникабельность, да и обещание выполнить: шампанским пригрозил, ужин посулил, из шато Левенкур выдернул (хотя и само шато с собой прихватил) — так вот вам ужин, вот вам шампанское. В смысле — красно amp; сухое с Голанских высот.

«Что Мари для тебя, Иешуа?» — рискнул спросить Петр.

Тот нежданно легко откликнулся:

«Друг, Кифа. Друг, которому нужен не Мессия, не пророк и чудотворец, не спаситель мира от того-сего, пятого-десятого, а просто человек. Который, знаешь ли, живой. Устает, расстраивается, обижается… У вас, русских, есть смешное выражение: „поплакать в жилетку“. Иногда это нужно — поплакать. „Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью“… А еще живой человек умеет просто радоваться: не победе над темными силами, а хорошей погоде, к установлению которой он не имеет никакого отношения, солнышку, теплому морю и горячему песку. Да мало ли чему?.. Но у вас нет выражения „посмеяться в жилетку“…»

«Смеются в голос, а не украдкой, Иешуа… Но помнишь ли ты, мой товарищ и соратник, что Мари — женщина?.. Ведь когда мужчина плачет в жилетку женщине это больше, чем дружба… Но тогда вопрос: вероятно ли такое чувство к женщине, которая пришла к мужчине, чтобы предать его?»

«Пришла, чтобы предать… Знаешь, Кифа, важно не то, с чем пришла, а то, с чем осталась — придя…»

«Я не узнаю тебя, Машиах…»

«Я слишком долго жил только ради Веры, ради идеи и не замечал жизнь вокруг себя. Потом я решил идею применить к жизни вокруг, но она, идея, оказалась… нет, не ненужной… скорее, отторгнутой этой жизнью. Как розе требуется одна почва, а кактусу — совсем другая, так моей — подчеркиваю: моей, мною взлелеянной! — идее Бога земная почва оказалась непригодной».

«Но не ты, а Бог дал эту Веру нашей земле — со всеми ее почвами! Что ж, выходит. Он ошибся?.. Тогда почему ты, смертный, берешь на себя ошибку Всевышнего?»

«А сли это была не ошибка? Если Он сделал это сознательно?.. Идея соединить несоединимое — она, знаешь ли, двигала многими большими умами. И кое у кого получалось…»

«А у Бога, значит, не получилось…»

«Еще не получилось…» — Слово «еще» прямо-таки вспыхнуло в голове Петра.

«А когда…»

«Один Бог знает, — перебил Петра Иешуа. — Наш спор схоластичен, Кифа. Давай закончим его. У меня нет времени ждать, пока у Господа свершится задуманное. И потом: что именно из задуманного? Если говорить словами Книги, то человечество погрязло в грехе и продолжает тонуть в нем. А если по-современному: процесс распада необратим. Что в конце?.. Помнишь в Откровении Иоанна Богослова — не нашего, того, кто взял его имя! — сказано о семи Ангелах: „Идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю“. Чаши гнева, чаши ярости Его этого ли мне ждать? Или по-другому: это ли мне пытаться предотвратить? Я не Бог, Кифа, я тысячу раз твердил это, и я не могу, не умею соперничать с ним. Но я могу и умею не позволить пролиться этим чашам там, где они еще не предсказаны…»

«Где это?»

«Далеко… И не в том дело — где. А в том, что могу я это сделать лишь благодаря тому устройству, которое ты — или те твои помощники в Иершалаиме вставили мне, двенадцатилетнему мальчишке, в мозг…»

«Мне просить у тебя прощения?»

«Зачем? В чем ты виноват? Все твои действия в первом веке были подчинены одной — тогда для тебя высокой! — цели: спасти Историю. Это потом, позже ты понял, что ее не от чего спасать, она неуклонна, как явление природы, как смена времен года… Более того, я благодарен тебе. Дважды».

«Объясни».

«Первый раз — именно за матрицу, которая сделала меня — мной. Я думаю, Кифа, что быть плотником в Тешили — да, надежно, спокойно, понятно, но знать все и уметь все — это особый дар и особое счастье… А второй раз — за открывшееся мне знание о матрице. Я понял, что потерял свою миссию, Кифа, и ничуть не огорчен. Я ничего не должен Богу. Я никому ничего не должен, хотя Вера моя по-прежнему со мной. И Бог — в моей душе. И делу своей жизни я не изменю».

«Ты сам себе противоречишь, Иешуа. Ты потерял свою миссию и тут же — делу своему ты не изменишь. Как совместить?»

«А ты мыслишь привычными земными мерками. Отойди от них и посмотри со стороны».

«На что посмотреть?»

«На Землю, например. Я имею в виду не почву для розы и кактуса, а весь наш мир…»

«Тогда я переиначу вопрос: откуда посмотреть?»

«А я в который раз повторю: наберись терпения, Кифа…»

Разговор этот, не слышный никому, продолжался, пока они шли знакомым лишь Петру и Иешуа путем к Храму. Не к стране Храм, а просто к Храму, который неразрушенный, целый и невредимый! — лег в основание той великой, на взгляд Петра, идеи, очень приземленной и очень высокой идеи, от которой Иешуа только что так легко отказался. Петр понимал, что, то и дело пытая Иешуа своим настырным «Зачем весь этот театр?», он все ближе и ближе подходил к желаемому ответу. И странное дело: он все больше и больше начинал опасаться этого ответа. И дорога к Храму — не окажется ли она дорогой к новой для всех и для него, Петра, истине, которая не нужна ему? Более того: которая опасна для него?..

А тут и подошли к черной в черноте ночи каменной громаде.

Иешуа уверенно вел всех к южной стороне, к главному и основному входу в Храм: через миквы с нечистой водой, в коих обязательно омовение идущих в дом Бога, через подземный зал — на территорию Двора язычников могли пройти все желающие, а не только верующие евреи… Иешуа не повел людей к миквам, не счел нужным обязательный процесс очищения, вывел их сквозь еле освещаемую редкими светильниками темноту подземелья в такую же темноту Двора язычников, но освещенную не только чадящими факелами, но и звездами: темно-синее ночное небо с россыпью ярких крупных южных звезд смотрелось плохо намалеванным театральным задником. Слово «театр» в применении к нынешнему вечеру упоминалось не раз, посему и сравнение.

Пусто было, вопреки ожиданиям Петра, во Дворе язычников. Ночь вне праздников стала обыкновенной ночью и для тех, кто должен бдеть ежечасно — для левитов, стражников Храма. То есть где-то они находились, но бдительность не блюли. Ну заберется кто-то на огромную площадь Двора язычников — и что с того? Она пуста, взять нечего, как и во Дворе Женщин, который тоже пуст, а Никаноровы ворота, ведущие в главный двор Храма, двор Эзрат Исраэль, крепко заперты.

«Что нам нужно в Храме, Иешуа?»

«Как ты думаешь, Кифа, левиты узнают меня?» — вопросом на вопрос.

«Сомневаюсь. Ты изменился. Да и смокинг, знаешь ли…»

«Я же пришел к ним — Оттуда. — Прописная буква отчетливо выделена. — Мы все пришли к ним в Храм — Оттуда».

«Смокинг — одежда ангелов? Интересная версия… Тогда не узнают, а поверят. Только требуется какое-нибудь чудо — как доказательство нашего прихода Оттуда…»

«Чудо будет».

«А как насчет слома в Истории? Я же все-таки — бывший Мастер и с нами тринадцать настоящих, не считая Анны… А ты собираешься подарить здешнему миру и завтрашней Истории Второе Пришествие».

«Я помню, Кифа, твой рассказ о встрече некоего благородного эллина, римского всадника Дометиуса с прокуратором Пилатом. Не Доментиус ли убеждал Пилата провести суд надо мною не кулуарно, как водится, а при большом скоплении народа, за воротами крепости Антония? И аргумент был непрошибаемый: где толпа там и История. Пилат согласился со всадником, то есть с тобой, Кифа. А где толпа — здесь? Глухая ночь в Иершалаиме. Только левиты увидят чудо, да, может, пара коэнов третьей чреды, которые либо тоже здесь, либо прибегут мигом. Они поверят и расскажут другим левитам и другим казнам. В первую очередь — Кайафе, первосвященнику. Не забыл приятеля, Кифа?.. Слышу, не забыл… Так о чем я? Нет толпы — нет Истории. Кто поверит, тот забудет — по приказу. Так что мое Второе Пришествие останется тайной для будущих христиан… А жаль, Кифа, ох как жаль! Узнал бы мир о нем — вдруг да поменьше была бы вражда людская, вдруг да не двигала бы еще религиозная рознь…»

«Отчего такая уверенность, Иешуа? Ты собираешься оставить людям новые десять заповедей — плюс к Моисеевым? Так ведь и старые не соблюдают…»

«Напоминаю: толпы нет, Кифа. А я не холуй, чтобы метать бисер перед левитами и кознами, и не славный рыцарь Дон Кихот, чтобы сражаться с мельницами, которые я сам и заложил. Нет, друг, я всего лишь собираюсь произнести заупокойную по тому, что завтра назовут христианством. И пусть ее услышат только кучка тупоголовых, как вы говорите, служителей культа, да твои коллеги, кому вообще на это наплевать. Главное, что о том будем знать мы — ты и я. Этого достаточно».

«Похоронить христианство? А как же наше дело, Иешуа? Как тогда жить стране Храм?»

«Жить, Кифа, это — главное, просто жить. А как?.. Разве ты спрашивал меня: „Как?“ — когда начинал в Иершалаиме создавать общину?»

«Тогда у меня было справочное пособие — „Деяния Апостолов“».

«А теперь у тебя есть собственный опыт. Уникальный! Опыт жизни в первом веке и жизни в двадцать втором».

«Что значит твои „ты“, „у тебя“?.. У тебя самого появились новые планы? Отдельные?..»

«Я отвечу…»

Но не ответил, потому что подошли к воротам Никанора, наглухо закрытым. Иешуа встал перед ними, протянул вперед руки — как некогда, если хотел совершить очередное чудо местного значения, — и ворота рывком распахнулись, воротины были словно отброшены в стороны мощной силой, а деревянный брус, служивший засовом, упал на камни — переломанный пополам.

— Я пришел, — вроде бы тихо сказал Иешуа, а голос его загремел над площадью Храма, будто усиленный десятками динамиков. — Кто встретит меня в Храме Бога моего?..

 

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 11

ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ. 28 год от Р.Х., месяц Сиван; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 от Р.Х., месяц май

(Окончание)

Прогремел голос и стих. И ответом ему была тишина — мертвая, как и все в этом мертвом, по мнению Иешуа, Храме. Быть такого не может, с недоумением подумал Петр, хоть ночь, хоть полночь, а внутри непосредственно Храма специальный местный народец существует — и еще какой, еще сколько! Однажды Петру довелось встречаться с одним из своих связников именно в Храме, во Дворе язычников, и именно ночью (Петр любил выбирать достаточно опасные и оттого нелогичные места для конспиративных встреч), так ночная храмовая стража чуть ли не дубинками выгнала их, пьяных и плохо соображающих прохожих на Терапийон, и количество выводящих тогда явно превышало разумное. Помнится, человек двенадцать их было — против двоих…

А где они — или их сегодняшние дубли — в данный момент? Оказывается, есть, оказывается, видели и ждали! Они проявились в ночи ее темными призраками, встали вокруг — молчаливо и грозно, снова двенадцать, дюжина, святое число, и Петр увидел не дубинки, а короткие римские мечи в руках многих из них, что странным показалось: никто, кроме римлян, не мог в Иудее владеть холодным оружием, это каралось. Но что нельзя днем, позволяет ночь, а Храм — лучший схрон для того, что хочется скрыть от римской власти… Левиты взяли в кольцо пришельцев, и хотя последних было больше и возможности каждого, помноженные на возможность всех, представлялись несравнимыми с тупой и механической силой семи или восьми мечей хозяева чувствовали себя вполне уверенно. Да и кого они видели перед собой? Ну, странно одетых людей, очень странно, но мало ли странностей таит в себе иерусалимская ночь? Да и не казались левитам опасными эти не очень молодые мужчины и одна молодая женщина. Что они — против отточенной стали и сильных мышц?..

А потом двое из левитов чуть разошлись, подвинулись, и к незваным гостям из глубины Азары — Двора Жертвоприношений вышли два коэна третьей чреды, не ошибся Петр.

— Кто вы и что вам надо среди ночи в святом доме? — спросил на арамейском один из коэнов, постарше.

— Разве мы в святом доме? — удивился Иешуа. — Мы — во дворе, куда пускают всякого, кто хочет поглазеть на дом Бога, который вы называете святым.

Никто, кроме Петра, не понимал слышимого, не знал этого мертвого языка, и лишь интонация, которую Мастера отлично умели слушать и чувствовать, позволяла легко догадываться — о чем идет речь.

И все же Вик Сендерс спросил Петра шепотом:

— Что они хотят? Под местоимением «они» имелись в виду левиты.

— Они хотят знать, кто мы такие, — шепнул в ответ Петр.

— Это-то я и сам понял, — удовлетворенно кивнул Вик и умолк, слушая и пытаясь понять дальше.

А дальше следовало ожидаемое: взметенные мечи и дубины, быстрый и дружный шаг всей дюжины к пришельцам — и стоп-кадр. Двенадцать одновременно застыли в нелепых позах, словно время для них замерло: у кого нога задрана, кто завалился вперед, нарушая закон тяготения, рты раззявлены, глаза выпучены — моментальная фотка, запечатлевшая глупую и яростную атаку.

Двух коэнов явление природы, легко сочиненное Иешуа, не коснулось: как стояли, так и остались, разве что глаза тоже выпучили — от изумления пополам с ужасом. Ну не привыкли они к чудесам на земле, по определению чудесами взлелеянной…

Иешуа прошелся вдоль нерукотворных статуй.

— Вот вам, коэны, прямое нарушение второй заповеди патриарха нашего Моше: изображение «того, что на земле внизу». Типичные римские изваяния. Правда, не совсем рукотворные. Но что особенно забавно, встали-то эти изваяния у стен Храма. И будут стоять, пока я их не освобожу. А я пока не собираюсь их освобождать. Пусть стоят. Красиво…

Он постучал кулаком по лбу одного из левитов: каменным получился звук. И впрямь статуя.

У старшего коэна сам собой тоже выдавился звук. Что-то вроде «кхгдык». Но коэн справился с собой и склочным тоном задал вопрос:

— Ты их умертвил, незнакомец?

— Как можно! — ужаснулся Иешуа. — Это было бы нарушением и шестой заповеди «не убий», многовато для одного раза. Я просто остановил вокруг них время. Они живы и здоровы, но, скажем так, выброшены на берег реки, именуемой эллинами Хроносом. Пройдут годы, коэн, ты состаришься и умрешь, а они так и будут стоять статуями у ворот Никанора. И ведь не свалить их, даже не сдвинуть, потому что никому, кроме меня, в этом мире не дано запустить в движение остановленное время. Считай эти изваяния моим подарком Храму.

Коэн-старший, не говоря ни слова, кивнул коэну-младшему, парню по виду крепкому. Тот понял кивок однозначно, уперся ручищами в одну из «статуй», но не то чтобы сдвинуть — пошевелить не смог. Даже редкая и длинная бороденка «статуи» как взлетела вверх, так и повисла параллельно земле, не колеблясь.

— Я бы на вашем месте не рисковал, — заметил Иешуа. — Сдвинуть не сдвинете, а сломать — это возможно.

Младший коэн куда-то исчез, растворился в темноте, а старший спросил — не без почтительного ужаса в голосе:

— Кто ты, человек?

— Ты должен знать меня, коэн. Во всяком случае — помнить. Я — Иешуа из Нацрата, известный в земле Ханаанской как Ма-шиах, распятый воинами Пилата по наговору твоего коэна-гадола Кайафы, воскресший и вознесшийся к Отцу моему и сегодня пришедший на землю вновь, как и было предсказано пророками. А знаешь ли ты, коэн, зачем я вернулся?

Зрелище было — из редкостных. Ночь, сполохи факелов, моментальная скульптурная группа «Левиты, нападающие на врагов Храма», не менее живописная (от слова «живая») группа ни черта не понимающих Мастеров, начинающих проявлять признаки беспокойства и даже бунта, в качестве обвиняемого — довольно растерянный и испуганный (как и положено обвиняемому) коэн третьей чреды и в качестве обвинителя — знаменитый в эти времена в Иудее, Галилее, Самарии, Идумее и проч. Машиах, Иисус, получивший прозвище Христос, чье Второе Пришествие уверенно прорицали отнюдь не малочисленные последователи его учения — как в Иершалаиме, так и по всей земле Ханаанской. Ну и Петр — сбоку, зрителем. И еще один зритель — Дэнис, явно пришедший в себя сам или «отпущенный» Иешуа, с ба-а-альшим любопытством за всем наблюдающий, хотя тоже, как и Мастера, безъязыкий и глухой.

Коли все это по-прежнему — театр, то из солистов на сцене — один Иешуа. Пока. И один зритель — Петр. Все остальные — статисты, даже Анна-Мари. А ведь так и было обещано: то, что сделает и скажет Иешуа, будет важно только двоим ему самому и Петру. Остальные по замыслу — не в счет. Для них — только чудо, которое еще не свершилось, статуи левитов — это еще не чудо, это разминка. Потому что идея праздника у Петра вызывала сейчас большие сомнения: ну что праздничного в ночном брожении по Храму? Одно беспокойство. Уж лучше бы остаться в замке баронов Левенкур или, в крайнем случае, в доме Петра в Нижнем городе. Все-таки тепло, спокойно и сытно-пьяно.

Но праздник для Иешуа — понятие виртуальное. Исполни задуманное — вот тебе и праздник.

А что задумано?..

Молчание затягивалось.

«Что или кого ждем, Иешуа?»

«Кажется мне, еще одного зрителя…»

«Нас будет двое?»

«Понимающих — да».

«А как же твой будущий партнер?»

«Дэнис?.. Я сделаю так, чтобы он понимал. Но — не вмешивался, пока я не позволю».

«Значит, все-таки трое?»

«Дэнис не зритель. Он — участник, пусть и пассивный».

Еще раз всплывает безответное: а что задумано?..

А из темноты — вот ведь скорость передвижения по ночному Иерусалиму! вынырнул запыхавшийся пожилой коэн, который исчез куда-то полчаса назад (уже полчаса, оказывается! И впрямь молчание затянулось…), а за ним, тоже запыхавшийся, появился старый дружок и подельник, послушный исполнитель воли далеких римлян, пославших в Иудею многомудрого всадника Доментиуса первосвященник Храма, коэн-гадол Кайафа.

Буквально по Книге Книг: «Ждал правды и вот — вопль!» — Здравствуй, Кайафа! — Иешуа пошел к первосвященнику, распахнув для объятий руки, и тот отшатнулся, шагнул назад, чтобы не упасть, и ужас на его лице вполне отвечал библейскому установлению: «Он — страх ваш, Он — трепет ваш». — Здравствуй, Кайафа! — повторил Иешуа, прекрасно видя страх и трепет и тем не менее заключая первосвященника в объятия, прижимая к груди и похлопывая ладонью по спине. — Ты ведь знал, что я вернусь? Знал, знал, хотя и не верил, не хотел верить. Я и вернулся — вопреки твоему нежеланию, потому что не умирал… — Он отодвинул обмякшего Кайафу от себя, подержал за плечи и отпустил. Подождал. Кайафа устоял. — Ты не верил, что кто-нибудь, кроме тебя, может представлять на земле истинного Бога. Ты вообще не понимал, как возможно кому-то претендовать на знание Истины, если она — только твоя. Ты послал меня на смерть от распятия, чтобы все верящие мне поняли: я — только человек, обычный смертный, раз Бог не пришел ко мне на помощь в минуту, которая могла бы стать проверочной: кто прав — ты или я. Ты решил, что прав ты, все сошлось. Ты не поверил в мое Воскресение и в мое Вознесение, сочтя их обманом, совершенным моими учениками и последователями. Вот им, например… — Он указал на Петра. — Узнаешь? Это Петр, ученик мой, апостол. Он возглавлял в Иершалаиме общину христиан, которая так тебе не полюбилась, ты знаешь… Я бы напомнил тебе еще об одной ипостаси Петра, в которой ты тоже видел его, но не стану перегружать твой бедный мозг. Да и не важно это сегодня… А важно то, дорогой Кайафа, что ты действительно был во всем прав. Пусть подсознательно, на уровне чутья, оставшегося в нас от зверей, и житейского опыта, но — прав. Я на самом деле не воскресал и не возносился, я просто покинул это время и ушел в будущее. Ты же видишь своих слуг. Так поверь, что время для меня — такая же мера, как длина дороги или высота подъема: и то и другое одолеваемо… А сейчас я вернулся. Успокойся: ненадолго. Я не хочу причинять тебе зла, не собираюсь мстить за вероломство думай, Кайафа, что Бог — с тобой. Думай так, но знай: вот здесь ты как раз и ошибаешься. Бога с тобой нет, и никого ты не представляешь на земле, кроме собственной гордыни — быть выше остальных. Вот единственная Истина, которая тебе доступна, а я тебе открываю: не истинна она вовсе, а лжива и беспомощна…

Удивительно воздействие публичных речей Иешуа на слушающих его людей завораживает. Кто бы ни слушал — одинаково. Вот стоят Мастера — умные, разнообразно пожившие, повидавшие на своем веку такое, что и не снилось нашим мудрецам, умеющие и по профессии обязанные, если надо, говорить перед толпами так, чтоб муху пролетевшую слышно было! — стоят в своих смокингах, ни слова по-арамейски не понимают, а не шелохнутся. И Дэнис — по определению обязанный ненавидеть все, что говорит Мессия даже на арамейском, тоже притих, внимание изображает. Или не изображает — всерьез слушает и молчит: он же под контролем Мессии. И Анна-Мари застыла свечечкой в пышном подсвечнике кринолина — вся внимание…

И только Петр слышит произносимое и ждет — откровения ждет. Точки в очередной главе романа под общим названием «Второе Пришествие Христа». И надеется, что глава — очередная, а не финальная…

А Иешуа продолжал. Ради этой проповеди, похоже — или как назвать то, что он произносит? — Иешуа и затеял весь нынешний театр, достал из коробки или сундука кукол, отряхнул пыль, завел, выпустил на сцену…

Храм — сцена?.. И Храм тоже. И не исключено — еще сменятся декорации…

— Думал ли ты, Кайафа, о Боге так: каков Он, где Он? Как Он видит нас — в Иудее, в Галили, в стране Мицраим, в Элладе и Риме, везде?.. Я полагаю, что ты не настолько наивен, чтобы представлять Его таким же, как мы с тобой. Я не раз твердил: мы созданы по образу и подобию Его — да, так, но это значит лишь, что он создал образ, придумал, представил — нас, людей, и жизненное воплощение, то есть изделие, получилось абсолютно подобным изначальному образу. Иначе: эскизу, рисунку, чертежу, образцу. Может, поэтому Он подарил нам вторую заповедь, а?.. Не для того, чтобы мы не рисовали или не ваяли из глины и из камня фигуры людей и всяких зверей, а чтобы никогда не вздумали вдохнуть жизнь в нарисованный или вылепленный образ. Не создать из мертвого материала мертвый образ, а именно оживить его… Как ты считаешь, Кайафа? — Риторическим оказался вопрос: молчал первосвященник. Да Иешуа и не ждал ответа. — А раз Господь наш абсолютно не таков, как мы, смертные, — со слабыми руками-ногами, с недалеко видящими глазами, с плоховато слышащими ушами, с неторопливым мозгом и скверно работающим сердцем, — то тогда можно представить, что Он все видит и все слышит, все знает и все может, и нет для Него преград ни в море, ни на суше, более того, Он — везде и всегда, в один миг и во все времена. Тогда — вопрос: а каков Он на самом деле?.. Нет ответа, Кайафа, не дано смертному понять образ Бога… Будем считать, что мы с тобой ответили на вопрос: каков Он. Ответ уклончивый: никаков… А где же Он?.. Можно ответить: на Небе. Но Небо, Кайафа, это совсем не твердь, как утверждает великая книга Брейшит. Не стану утомлять тебя новыми знаниями, но уж поверь на слово: таких миров, как наша земля, мириады в той части бездны — вспомни книгу! — которая находится за твердью. И где, как внятно сказано, не было самого Бога, а лишь только Дух Божий витал, лишь только Дух. А бездна — это бесконечность, хотя тебе трудно понять суть слова. Опять поверь: это — как горизонт, ты идешь к нему, а он все удаляется, и нет конца пути… Так выходит, даже Тора наша утверждает: нет и не было Бога рядом с Землей! А ты, Кайафа, ищешь Его у себя в тесной комнатке, которую вы называете Святая Святых. Она пуста, Кайафа! И я вернулся на землю Ханаанскую и пришел к тебе этой черной ночью только для того, чтобы сказать: твоя работа тоже пуста, как Святая Святых, ибо нет нигде рядом Того, чьим тайным именем ты правишь верующими. И не рядом тоже нет… И идут по пустыне слепые, положив правые руки друг другу на плечи, и ведет их тоже слепой, который врет, что он видит путь…

Однако, подумал Петр, а ведь кое-что из этой проповеди в Историю просочится: как раз про слепых. Некто по имени Матфей напишет буквально: «Они слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». Левиты — вне времени, они не слышат ничего. Мастера ни фига не понимают, да и кому они что могут донести? Через час или два они вернутся в холодную Францию… Значит, остаются Кайафа и двое коэнов. Кто-то из них проболтается…

— Ты можешь продолжать молиться своему Богу, которого ты придумал для себя, Кайафа. Но я, узнавший истинное, утверждаю: Бога, вездесущего и всеведущего, нет ни на земле, ни на небе. Но есть Тот, кто создал великую бесконечность миров во Вселенной, которую ты зовешь бездной. Ему нет дела до тебя, Кайафа, до Петра-апостола, даже до меня нет Ему дела. Он не следит за нами! Он создал мириады миров и нас — в одном из них. Но вот главное: он подарил нам Бога в душах наших, и этот Бог — единственный и неизменяемый… Когда-то я говорил: если тебе захотелось обратиться к Богу, не ищи Храм, не стоит разговаривать с Ним в специальном помещении, ибо Он — везде. Я правду говорил: Он — везде. Он — в травинке, в капле воды, в слезинке ребенка, в полете птицы, в шорохе листьев. Но, главное, Он — в душе человека. И если это так, то человек верит в себя, а значит, и в Бога в себе, стремится очистить себя от грязи, которая, как ни избегай ее, обязательно налипает на нас по дороге жизни. Беда тем, кто привыкает к грязи: те убивают Бога в душах, и живут без Него, и черствеют душами, и умирают в стылом одиночестве. Но беда и тем, кто считает, будто Бог — где-то вовне, и всю жизнь, ведомый слепцами, ищет Его то в одном храме, то в другом, и мечется, не найдя…

А ведь это он уже не с Кайафой беседует, сообразил Петр, это он ко мне обращается, потому что Кайафа — истукан, человек догмы, он живет, как живет, а мне — возвращаться в страну Храм, которая, оказывается, тоже в первую очередь Храм, в котором не стоит искать Бога, но можно успокоить душу. Чтобы ощутить Бога в ней… Выходит, это мое дело?.. И машинально подумал: а где ж поставить ударение в вопросе? На слове «это» или на слове «мое»?..

— Ты скажешь мне, Кайафа, что я сейчас перечеркиваю все, что написано в Торе. Отвечу тебе: и не думаю даже! Опять повторю давно сказанное: Тора — лишь книга, написанная людьми. Умными — да, трудолюбивыми — несомненно, памятливыми — обязательно. Но не святыми, Кайафа, не ангелами. И написана она тоже о людях, всю свою жизнь искавших Бога и находивших Его или не находивших, но если находивших, то-в душе, а не находивших — если о душе забывалось. Это — учебник, а мы — ученики, как и отцы наши, и деды, и прадеды, и патриархи наши. Как и потомки наши — близкие и далекие. Но это учебник, который каждый может читать по-своему, потому что он — многозначен. Как, собственно, и наш мир, созданный Богом…

Не договаривает, думал Петр. Или не договорил пока? Он идет к финальной точке, к выводу, думал Петр и страшился вывода, потому что не понимал пути мысли друга. И еще одного не понимал Петр: почему молчит Кайафа? Ну шок, ну ступор, но Петр помнил первосвященника как вполне здравого человека, адекватно реагирующего на любые нештатные (опять Латынин!..) ситуации. Так нет, стоит столбиком, ест глазами небесного начальника…

— Однажды я решил, как ты, Кайафа, знаешь, что моя миссия — спасти наш мир и людей в нем от язвы неверия, источающей душу, превращающей человека в тварь не просто дрожащую, но и смердящую, упросить Господа, чтобы пронес мимо чашу ярости Его. И я даже пошел на распятие, чтобы доказать миру и людям, что смерть — ничто рядом с Верой. Зря ли я это сделал? Нет, не зря! Ничего из сделанного иногда к сожалению, иногда к счастью! — не пропадает втуне, а опыт — здание, которое человек строит всю жизнь. Просто в тот миг, когда я шел к кресту, я думал, будто все вы предали Бога и продали Веру в Него. Это так и есть, я не ошибался. Но это — лишь малая часть правды. А вся правда в том, что вы и не знали, в кого верить. Слишком много поколений пришло и ушло, и каждое ушедшее оставалось памятью в последующих. Потому, кстати, наши патриархи жили — как написано! — сотни лет: это не их возраст, а возраст памяти о них в их коленах… Один народ, который еще не пришел в наш мир, в свое время придумает поговорку: горбатого могила исправит. Если говорить о жизни людей на земле, то горбатость началась с первых — с Адама и Евы, с прародителей наших. Это если по Торе, по книге, по учебнику. А по жизни… Да какая разница — когда! С самого начала. С первого шага, с первой лжи, с первого предательства, с первого убийства. С первого греха, Кайафа, начал расти горб или, коли уйти от поговорки, начала развиваться болезнь, которую я назвал язвой неверия. И никакая вера сегодня уже не излечит ее. Она лишь утишит боль. А если лечить всерьез, то надо искать причину болезни, идти к ее началу…

Тут Кайафа решил очнуться от столбняка.

— К Адаму и Еве? — спросил он, и Петр услыхал легкий сарказм в голосе коэна-гадола.

— Фигурально выражаясь, к ним, — согласился Иешуа, довольный реакцией немого до сих пор собеседника.

— А буквально? — настаивал Кайафа.

— Представь себе, коэн, пустую землю, на которую еще не ступил человек. Все готово для его прихода. Зверье в лесах и горах, рыба в морях и реках, птицы в небе, травы и плоды на земле… Ты хотел бы начать с самого начала, Кайафа? С последнего дня творения? И принять в нем участие — не как свидетель, а как партнер? Более того, как творец?

— Ты хочешь посягнуть на роль Господа? — странно, но не было ожидаемого ужаса в голосе первосвященника, а только хитрое любопытство: как выкрутится бывший Машиах, что ответит Он же, помнится, никогда прежде не решался на такое кощунство.

Но Иешуа был прост, как правда.

— Хочу, — сказал он. — Хочу, если принижать Его роль до унылой каждодневной, рутинной работы. Но разве достойно Творцу копаться в грязи?.. Я не ведаю, повторяю, кто Он и где Он, но я верю, что мир наш и мы в нем — Его творение, как и все во Вселенной, как и сама Вселенная или — по твоему разумению, Кайафа, — как сама бездна, над которой летал Его дух. Заметь: над бездной! То есть вне пределов того, что мы хоть как-то можем представить своим жалким умишком. Поэтому я не верю и всем завещаю не верить в то, что Бог неустанно следит за всем и всеми на земле. Он исполнил задуманное за шесть дней творения, «и сотворил Бог человека по образу Своему… мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею», «и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма». И это — финал творения. Книга Брейшит, самое ее начало. А дальше — повторения и интерпретация, которые кому-то зачем-то были выгодны. В святой Книге много повторов, зачастую не совпадающих друг с другом, а зачастую повторяющих друг друга слово в слово, ты это не хуже меня знаешь, Кайафа. Впрочем, они тоже весьма любопытны и есть в них своя истина…

Кайафа не отказывался от спора. Молчал-молчал и вдруг очнулся, заговорил. И заговорил-то — будто не молчал вовсе.

— Почему повторения? — не согласился он. — Далее — расшифровка, уточнение подробностей: как был создан Адам, как — Ева. Разве подробности не важны для тебя?

Иешуа засмеялся.

— Подробности — для не верящих в посылку. А посылка проста: Бог создал людей и отдал им Землю: «обладайте ею». А дальше, Кайафа, — никакая не расшифровка. Дальше — История человечества, а история вообще — наука неточная, зависимая не от факта, а от прихоти интерпретатора. Хочешь верить интерпретациям — не неволю тебя. Но провозглашаю провозглашенное Книгой: в самом начале было слово, и слово это — Бог. А потом начались дела человеческие, которые, к несчастью, чаще всего делались именем Бога, а он — утверждаю! — не имеет о том ни мадейшего понятия.

— И что ты задумал?

— Начать сначала. С седьмого дня, когда Бог решил отдохнуть. Это — Его право, он славно потрудился. Но у созданных Им нет времени для отдыха. Хочешь начать со мной?

К кому был вопрос? К Кайафе? Или все-таки к Петру?

Петр промолчал. Кайафа ответил вопросом:

— В качестве кого, нацеретянин?

— Ну, не знаю… — Иешуа опять засмеялся. Что-то смешинки его не оставляли, несмотря на всю серьезность происходящего. А с другой стороны бал… — Для начала нужны, двое — он и она. Они есть уже… Да, забыл, еще был змий-искуситель, а по сути — дьявол. Будешь дьяволом, Кайафа?

— Ты с ума сошел! — Наконец Петр услыхал ужас: Кайфа слишком бережно и всерьез относился к своей религии и даже помыслить не мог о предложенном Машиахом.

— Не будешь, — констатировал Иешуа. — Так я и думал. Но ничего, у нас есть собственный дьявол. Хочешь познакомиться, коэн-гадол?

Кайафа упал на колени, уронил лицо в открытые ладони, уложенные на грязный мрамор двора, и что-то зашептал быстро-быстро. Петр ощущал острый и удушливый запах эфира — запах чужой боли. Петр отлично знал, каков Кайафа в деле: оно для него — все, тут шути не шути — он серьезен до непробиваемости. Качество достойное искреннего уважения. А Петр, если вспомнить странные взаимоотношения коэна-гадола и эллина Доментиуса, относился к Кайафе с уважением.

А Иешуа вдруг повернулся к Петру, спросил вслух по-русски:

— Ты все понял, Кифа?

— Что я должен был понять, Иешуа? — горько усмехнулся Петр. — Что ты говорил с Кайафой, а обращался ко мне? Что ты снова задумал что-то, в чем я не участвую? Что мне оставаться в общине, которая теперь зовется страной Храм? Что еще я мог понять, Иешуа?

— Что я не могу ничего сделать, Кифа, а ничего не делать я тоже не могу, тоже с горечью ответил Иешуа и добавил тихо: — Я должен уйти, Кифа, понимаешь должен. Я действительно хочу начать все сначала… — И вдруг перешел на привычный в их общении обмен мыслями:

«Я заберу с собой Мари и Дэниса».

«Куда, Иешуа?»

«Ты лее слышал: я хочу все начать сначала».

«Что именно?»

«Жизнь на Земле. Человечество на Земле. Цивилизацию на Земле. Если хочешь — веру в Того, кого мы называем Богом…»

«Только называем?»

«Кифа, ты же прекрасно понимаешь, что слово, термин еще ничего не объясняют. Мир, который опять-таки условно назван бесконечной Вселенной, однажды был начат с нуля, из ничего. Это — физика, астрономия и прочие науки, а даже не теология… Но кем начат?..»

«А если никем?»

«Я родился и вырос в эпоху и в стране, где термин „Бог“ был основой жизни. Разве я не прежний иудейский мальчик, что-то там толкующий тупым храмовым казнам в Иершалаиме в дни Песаха? Тот же, Кифа, тот же, разве что знаний прибавилось. Но вот тебе парадокс: мое „знаю“ не убавило мое „верю“, а лишь трансформировало его, сохранив. Я верю в Бога, Кифа, в такого, в какого верю, и хочу пройти тем путем, который Он продиктовал записчикам Торы или Библии. Но, повторяю, — с самого начала».

«Твои слова, Иешуа: Библия — всего лишь книга. Фантазия. Вымысел. Учебник для тех, кто должен был выжить в политеистском мире. Просто кто-то умный придумал или подслушал идею монотеизма и придумал своего Бога».

«И Он стал Богом всех?.. Не кажется ли тебе странной такая глобальная случайность?.. Только не долдонь мне про непредсказуемые пути истории, про флуктуационное развитие, про пики и впадины — хренотень все это!»

«Пусть так, не спорю. Но если Бог — прости, я не придумал иного термина, если Он „вне бездны“, как ты говоришь, то что для него Земля? Крохотная песчинка в огромной массе, составившей объект эксперимента. Или замысла, если тебе так удобнее… Вселенная — бесконечна. А почему бы не пойти дальше и не предположить бесконечность Вселенных? Наука-то пошла, по крайней мере — в области гипотез… И тогда о какой-то песчинке по имени Земля вообще говорить бессмысленно… Понятие „бесконечность“ весьма удобно, когда хочешь уйти от конкретики. А ты, понимая это и зная куда глубже меня, тем не менее ухватился даже не за песчинку — за краешек ее, и при этом в качестве руководства берешь некое литературное произведение, созданное все-таки людьми. Им что, нашептал его кто-то? Дух Божий, летавший над бездной?»

«Я нашел мир, который в точности повторяет нашу планету — по условиям. Атмосфера, климат, растительность, животный мир, чередование воды и почвы… Помнишь, я сообщил тебе, что хочу попутешествовать? Попутешествовал».

«Так быстро?»

«Кифа, ты тупеешь на глазах. Храм выжимает из тебя даже те качества, что обязательно присущи Мастерам. Я уж не говорю о том, что ты взял от меня… Посмотри, друг: я владею временем. Оно управляемо. Я осуществил предсказанное, кстати, Торой: для меня тысяча лет — как вчерашний день. Я прошел сотни миров и отыскал свой… Увы, мне пока не дано знать, где он находится — в ином пространстве, в иной Вселенной или в нашей, но за миллионы световых лет от Солнца. Там другое небо, другие звезды, но там все абсолютно похоже на Землю. Там даже есть место, где будет Эдем…»

«Иешуа, ты не ребенок! То, что ты несешь, — детские вымыслы! Что за бред: начать новую жизнь по Библии?! Ты, значит, Адам, Мари — Ева… О Господи!.. А Дэнис-то при чем? Змей-искуситель с яблоком в пасти?»

«Мне нужен партнер, Кифа, я говорил тебе».

«Возьми меня. Иоанна. Мы что — не годимся для сотворения мира? Рожей не вышли?»

«Не злись, злость непродуктивна. Извини, но и ты, и Иоанн — не просто друзья, но и люди, которые — в итоге! — воспринимают мои начинания как свои. То, что сейчас ты споришь и орешь как резаный — даже мысленно орешь, я же слышу, — ничего не меняет. Ты поорешь-поорешъ и будешь работать по моему плану. Иоанн — тем более. Мы срослись, и все наши споры и противоречия — лишь дань характерам. А мне нужен не просто противник, а враг. Сейчас Дэнис подавлен, лишен возможности что-либо решать для себя, но по прибытии на место он станет неуправляемым. Если хочешь — змием, хотя, конечно же, термин литературен…»

«Он стар».

«Не аргумент. Ты тоже не молод. И я — увы… Повторяю: тысяча лет для меня равна одному дню. Фигурально, естественно…»

«Мари знает?»

«Мари пойдет за мной, куда я скажу. Она всегда была изначально чиста и прекрасна, а сейчас, после того, что мы сделали…»

«Мы ее убили — твои слова».

«И воскресили — естественную».

«И значит, через годик появятся Каин и Авель, так?..»

«Ничего не имею против детей: я же обыкновенный галилейский плотник, что, к слову, мне пригодится. Будут и Каин, и Авель, и мальчики, и девочки — как Бог даст. Извини, фраза — привычка… Но там уже есть люди…»

«Оп-па! Есть люди — значит есть все людские пороки. А ты, если я не ослышался, хотел начать с нуля.?..»

«Я успеваю к началу. Я проверил. Я смогу изменить генетический код».

«Ну, блин, фантастика, и даже не научная! А что ж здесь, на Земле, не изменил? Не мог? Не успевал? Так махнул бы в прошлое, в какой-нибудь неолит-палеолит и порюхал бы все, к такой-то матери. И получились бы народной земле чудо-люди, прекрасные и чистые. А уж помыслы…»

«Зря смеешься: получились бы. Только рядом с тобою я тоже стал немножечко Мастером. Мы не имеем права вмешиваться в нашу Историю, которая есть как данность».

«А там нет, да?.. Не смеши людей, Иешуа! Что б тебе не смотаться в будущее того мира и посмотреть на их патриархов и пророков?»

«У них нет будущего, Кифа. Катастрофа — всего через пару тысяч лет по их времени».

«Тогда чего зря ломаться? Две тысячи лет — это не срок для такого эксперимента, господин Дух Святой…»

«Ты сказал это. А что до катастрофы, так остановить ее — дело техники. Пока у меня ее нет — этой техники. Или умения остановить. Но — будет».

«А если не будет?»

«Скажи, я когда-либо обманывал тебя? Или, точнее, себя…»

«Значит, нам — чаша ярости Его, даже семь чаш, если по Иоанну, а в твоем мире — тишина и благодать, потому что там — ты? Потому что — по Евангелиям — ты попросил-таки Бога пронести мимо эту чашу, и он, полагаешь, услышал тебя?»

«Кифа, с каких пор написанное или предсказанное стало для тебя реальностью? Иносказание — это всего лишь предупреждение. Чаша ярости будет пролита не Богом, не Ангелами Его, но людьми, потерявшими веру».

«Веру — во что? В Бога?»

«В себя самих. Повторяю: я не имею права ломать. Историю нашего с тобой мира. Но ты вправе строить ту Историю, которую мы начали в стране Храм. Кто знает — чья победит. Нет на то никаких предсказаний в Книге Книг…»

«Но строить — без тебя?»

«Мой престол — Небо, Кифа… Вот иносказание для меня: „И Я вложу слова Мои в уста твои, и тенью руки Моей покрою тебя, чтобы устроить небеса и утвердить землю…“»

«Это иносказание — об ином и иному сказано, Иешуа».

«Это иносказание — мне, потому что Книга дает каждому право выбрать для себя — любое, но следовать ему непреложно».

«Иешуа, дорогой, я сознаю, что, если ты что-то задумал, тебя не остановить. Проходили уже. Но что делать мне?»

«Разве страна Храм — не дело? Туда стремятся люди, уставшие от лжи и мира и от его зла, нормальные люди, мечтающие жить просто по-людски…»

«Опять община с апостолом Петром во главе? Да без тебя она выродится, к чертовой бабушке! Ты — идея, а я что? Ну руки, ну голова…»

«Ты ошибаешься, Кифа. Ты — все то же, что и я…»

Иешуа подошел к Петру и — как некогда в Иудее, накануне своего бегства в будущее! — прижал друга к груди, положив ладони на голову. И опять — как некогда в Иудее! — стало темно и тесно, будто нырнул без гидрокостюма на глубину и всем телом ощутил огромную и тяжкую толщу воды над собой…

И все прошло. И Иешуа отстранился.

Крикнул:

— А вот теперь — чудо!.. Все за мной!..

И быстро пошел внутрь — сквозь отверстые ворота — во Двор израильтян, мимо жертвенника, чуть курившегося дымком, секундная остановка — и распахнулись двери в Святое место…

— Стой! — бессмысленно крикнул Кайафа, рванувшийся за Мессией.

Но не успел. Не мог успеть. А левиты-охранники, как и прежде, стояли статуями во Дворе язычников у ворот Никанора.

А Иешуа влетел в узкую и длинную комнату, называемую Святым местом, толкнул тяжелую, украшенную золотом и камнями незапертую дверь и очутился в Святом Святых — том самом запретном месте, в квадратной небольшой комнатке, где, до его утверждению, не было никакого Бога.

Там и впрямь было пусто.

Петр и Мастера притормозили на пороге, будто что-то не пустило их внутрь, задержало, не позволило шагнуть за черту.

— Расступитесь, — сказал им Иешуа.

Они расступились, и в комнатку вошли Мари и Дэнис. Остановились рядом. Мари по-прежнему была в своем бальном наряде.

Петр машинально приобнял Кайафу, слышал, как быстро-быстро бьется у того сердце: как бы до инфаркта дело не дошло.

И два коэна третьей чреды стояли тут же.

— Смотри, Кайафа, — сказал Иешуа, — я был прав: здесь пусто, Бог не живет в Святом Святых. Но в остальном я слукавил: дух его — с маленькой буквы, не как в Торе, — здесь, он ждет меня. Ты послал меня на смерть, ты был проводником моим к двери, ведущей из мира живых к миру тоже живых, Кайафа, ибо мир мертвых — это кладбище ряд могил, всего лишь. Но тот путь, Кайафа, стал для меня путем судьбы, поэтому, выбрав судьбу вновь, я опять позвал тебя — проводить меня. Я ухожу, Кайафа. Больше ты меня не увидишь. Надеюсь. Хотелось бы. И мой тебе совет — хотя, думаю, ты сам так решишь, без всяких советов, — забудь о том, что видел. Забудь о моем Втором Пришествии. Забудь о моем Втором уходе. Пусть все идет, как должно идти. Но никогда, слышишь, никогда не забыть тебе обо мне! Живи с этой памятью и умри с ней — когда придет тебе срок. Прощай, Кайафа… И вы, друзья, — прощайте. Кифа, я люблю тебя. И передай мою любовь Йоханану…

Он обнял за плечи Мари и Дэниса, все еще малость — или не малость, Петр не знал, — прибабахнутого, улыбнулся, подмигнул Петру… И исчез. И Мари исчезла. И Дэнис прибабахнутый.

Осталось Святое Святых, толпа Мастеров, обалдевший Кайафа и перепуганные коэны, закаменевшие левиты во Дворе язычников. И еще дальше — ослики у северных ворот, дом баронов Левенкур посреди пустыни…

«И что мне прикажете со всем этим делать?» — машинально подумал Петр.

И услышал в ответ:

«Иди домой, Кифа. Не думай ни о чем. История не помнит чуда с исчезновением Мессии из Святого места, не помнит домов посреди пустыни, а левиты уже приходят в себя… Иди домой, Кифа, просто иди. Бог даст — все-таки Бог! — встретимся. Жизнь длинная, и тысяча лет в ней — как один день. Теперь тебя это тоже касается…»

«Как мы вернемся домой?»

«Что у тебя с сообразиловкой, друг? Ты — это я. Полностью!.. Другое дело, что я опять уйду вперед, но оставшегося тебе — сверх головы… Вернитесь в дом, оставшийся в пустыне. Представь его и всех в нем — во Франции. И все. Это теперь — твое умение: владеть бросками во времени. И еще — жить и жить…»

«А ослики?..»

«Кифа, о чем ты думаешь в такой момент? Ну отправь их потом обратно в город: прикажи — они пойдут, кому-то достанутся…»

«Ты уже ушел или еще рядом?»

«Пока я могу с тобой говорить. Но время заканчивается. Прощай, друг. Обними за меня Йоханана. Я люблю вас, очень люблю…»

Петр вышел из золотой двери, отодвинув рукой Кайафу, пошел к воротам Никанора, Мастера за ним потянулись. Потом ехали на осликах сквозь ночь. Потом собрались в доме, где обалдевший от страха мажордом ждал чего-то: то ли смерти, то ли спасения. Потом Петр представил себе мир, из которого они исчезли полночи назад…

И все исчезло, а возник парк, дом в парке, мягкий зеленый газон, исхоженные дорожки и холодное темно-синее небо над головой, усыпанное знакомыми звездами, среди которых, быть может, была и та, что освещала мир, похожий на Землю.