ТРИ СПОСОБА ИМИТАЦИИ МИСТИЧЕСКИХ СПОСОБНОСТЕЙ
Во-первых, все можно заранее рассчитать и осуществить. Например, идете вы с ней по городу, просто так, гуляете, а сзади идет кто-то из знакомых; лучше, конечно, из общих знакомых. И вот настает прямой участок пути (а раньше, разумеется, вы шли, куда хотела она), вы говорите: «Чувствую, сейчас кого-то встречу», — и одновременно делаете незаметное движение рукой, а ваш знакомый тем временем обгоняет вас переулками или, того лучше, троллейбусом, и вот уже идет вам навстречу, как ни в чем не бывало.
Здесь важно не переиграть: ни в коем случае не уточнять фамилию, не повторять, если она не расслышит; если все удастся и она спросит, как это получилось, не распространяться, а сказать просто: «Сам не пойму», или «Что-то произошло с временем, так бывает иногда», или еще что-нибудь, но не удовлетворенно, а с некоторым недоумением, можно даже с испугом.
Плохо то, что она все реже гуляет со мной по городу просто так. Почему? Видимо, потому, что любит не меня, а другого человека. Мы уже прошли это объяснение, как неприятный кусок школьной программы, но время от времени занимаемся повторением. Повторение — мать учения. У нее очень противное и глупое лицо в такие минуты: человеку вообще не идет причинять боль другому. У меня остается одна надежда — на имитацию мистических способностей.
Самый, пожалуй, простой способ имитации — доверить все товарищу, он расскажет ей такое, от чего жить захочется не сразу; потом я расскажу примерно то же девушке товарища, если, конечно, он попросит. Тут как раз надо лепить так лепить, слушатель сам сделает поправки на преувеличения. Если еще товарищ окажет тебе знаки внимания (я потом не останусь в долгу, пусть только попросит), ну, например, вскочит, когда ты войдешь в комнату, или обратится по имени-отчеству — действует неотразимо.
Почти неотразимо.
Плохо то, что мои товарищи один за другим выходят из игры, им уже неинтересно, Инна им не нравится, они говорят: она воображает, что ей давно пора дать путевку в жизнь; я стараюсь не ссориться со своими товарищами, тем более что они, в общем, правы.
Третий — может быть, оптимальный способ — имитации мистических способностей — не всегда их скрывать.
«Хочешь, — говорю я ей, — хочешь, я прочитаю твои мысли?» И читаю вслух, не дожидаясь ответа. Сперва это производило какое-то впечатление, но теперь мне все чаще приходится повторяться. Повторение — мать учения. Строго говоря, мои мистические способности здесь почти не нужны.
Расставшись с ней, я обыкновенно догуливаю в одиночестве до позднего вечера, потом направляюсь к дому. Вдоль моей улицы тянется низенькая стеночка из стриженых кустов. Я замираю на мгновенье перед кустами, потом поднимаюсь в воздух на метр-полтора и медленно, не шевеля ни пальцем, лечу, слегка касаясь черной рассыпающейся зелени носком правого ботинка. Последнее время я стал сутулиться при полете.
Метрах в двадцати от дома я мысленно вызываю лифт; когда я вхожу в подъезд, он уже ждет меня и голосом диспетчера говорит: «Добро пожаловать», мы с комфортом взмываем на последний этаж, я усилием воли раздеваюсь и ложусь в постель...
Инна, Инна, какие твои способности не нужны тому, кого ты называешь «другим человеком»?
иннаиннаиннаинна...
Наина...
«Герой, я не люблю тебя...»
АВТООТВЕТЧИК
После нескольких гудков трубку подняли, и Мишин голос сказал: «Аллё».
— Аллё, — заторопилась Ирина, — это я...
— Аллё, — продолжил Мишин голос, не слушая ее, — Миши нет дома, с вами говорит автоответчик. После гудка можете оставить сообщение. В вашем распоряжении минута.
Ирина как-то неуверенно положила трубку на рычажки, та болезненно звякнула, как больные зубы о здоровые. Ирине нечего было сказать автоответчику.
«Как странно было Мише, — подумала она, — когда он записывал текст. Он говорил о себе, как о ком-то другом. Но ведь не скажешь «меня нет дома». Как все-таки странно...»
К вечеру Ирина обдумала сообщение на минуту, обкатала его во рту. Еще бы записать на магнитофон, подумала она. Вот это прогресс.
— Алле, — сказал Мишин голос. Ирина ждала. — Аллё, аллё, — повторил Миша уже сварливее. — Я вас слушаю.
Ирина, позабыв свое сообщение, повесила трубку.
Можете считать это пунктиком, но она совершенно не могла звонить Мише, не зная, кто подойдет — он или автоответчик. Так постепенно ее звонки сползли на рабочее время. Автоответчик приветствовал ее с неизменной благожелательностью, потом Ирина оставляла сообщение. Начинала она примерно так: «Голубчик, передай Мише...» Причем она вполне понимала, что Миша не расспрашивает автоответчика, кто звонил и что просил передать, а непосредственно слушает запись и что юмористический оттенок такого косвенного послания, может быть, и годится на один раз, а потом надоест и будет раздражать, но обращаться к автоответчику напрямую, называя его Мишей, Ирина тоже не могла. Окрестил бы он его как-нибудь, думала она.
Ни в ком из знакомых Ирины не было той ровности, которой отличался Мишин автоответчик.
Однажды весной он сказал:
— Аллё, Миша уехал в горы, будет в конце месяца. — И добавил, помедлив, в каком-то непривычном тембре: — Ирина, это ты? Приезжай...
Она выскочила из дома в сарафане, схватила трамвай, как такси, он мчал и мчал по своим плавным зигзагам, потом она подходила к Мишиному дому, и ветер гнал по асфальту пыль, обтекал виски, мешая сообразить что-то главное, свести концы с концами, она мельком взглянула в окно — там отсвечивало, но ей показалось, что кто-то, кажется, в очках, стоит за стеклом, опираясь на подоконник.
Миша никогда не носил очки.
Когда он спустился с гор, Ирины в городе уже не было. По слухам, она вернулась в свою родную Ялту, вышла замуж за немолодого художника, у нее родился странный ребенок. Впрочем, если верить слухам, так в Ялте вообще пришли к власти анархисты.
Мода на автоответчики прошла, и Миша его аннулировал. Он снова отпустил бороду и стал на самые невинные вопросы о жизни отвечать с ужасающей бодростью, как врач смертельно больному.
СЛУЧАЙ С ВАСИЛЬЕВЫМ
Украли статую в музее. Ничего смешного тут нет. Приехали, опросили, замерили. Выяснилось, что статую могли вынести непосредственно через дверь, что, вероятно, и произошло. На том и порешили.
При процедуре осмотра молоденький милиционер Васильев познакомился с молоденькой служительницей музея Варенькой. Познакомились, через месяц расписались. Тем временем статую нашли, а преступников — нет. Вернули статую в музей, водрузили на почетное место. А Васильев с Варенькой (я вам ее фамилию не сообщал, потому что она все равно ее сменила, стала Васильева) живут вроде бы нормально, дети у них родились, близнецы. Васильев стал капитаном, потом майором, а потом и до полковника дорос. Съездил за рубеж по туристической, заходит в Лувр, а там — прямо как войдешь — краденая статуя из нашего музея. Васильев как-то сразу все понял, подзывает гида, обращается через переводчика: «Копия, мол, или оригинал?» Гид обиделся даже; оригинал, отвечает, как, впрочем, и вы, господин русский полковник. Из самой Москвы украдено. Васильев закусил губу, промолчал. Вернулся домой, на музейных деятелей чуть не с кулаками кинулся: «Что ж вы, мать вашу так и этак, ж..у от таза отличить не можете!» Те грустнеют, носы воротят: извините, товарищ полковник, мы с самого начала все поняли, только боялись вас расстроить.
Расстроить... Пришел Васильев на работу, разболелась у него голова, вернулся домой, видит: культура у его Вареньки наносная, более от ума, чем от истинной духовности, дети... что дети?! Ушел, одним словом, от семьи, работу сменил. Все не так как-то, пресно. «Неужели, — думает Васильев, — вся жизнь — подделка?» Тут очень кстати скончался, попал в небесную канцелярию, задал свой вопрос кому-то самому главному. А тот поднял Лик, весь в звездах и туманностях, от небесных бумаг и очень серьезно переспросил:
— Как вы сказали?
— Полковник Васильев. Не подделка ли жизнь земная, Господи?
— Нет, — просто ответил Господь и продолжил свои занятия.
И полковник Васильев ушел с ощущением, что чего-то недопонял.