ДЕФЕКТ ЛОМА
Ломизе, человек непонятной национальности, был необычайно чувствителен к запахам. Поэтому он завел у себя стерильную чистоту, пищу хранил в герметической упаковке и каждый день надевал новое белье. Это ввергало его в значительный расход, но иначе он не мог.
Был он неглуп. Других замечательных качеств за ним не водилось.
Друзей и женщин у Ломизе было мало — из-за его сверхчуткого обоняния.
— Я все время как беременный, — говаривал он.
С годами у него развилось нечто вроде мизантропии. Неделями он безвыходно пребывал в своей облицованной кафелем комнате, расхаживая босиком по леденяще-холодному полу или лежа на клеенчатой кушетке. К запаху клеенки он привык и не раздражался. Когда ему нужно было выйти из дому, например, за продуктами, он вворачивал в ноздри кусочки ваты и шел, дыша ртом.
Однажды к Ломизе пришел его школьный товарищ, ставший профессором медицины, человек чистоплотный и положительный.
— Слушай, Лом (так Ломизе звали в школе), — предложил старый товарищ, — давай выпьем и поговорим с тобой серьезно.
Ломизе пил раза два-три в жизни, но тут неожиданно согласился.
— Давай, — сказал он, вворачивая в нос вату.
Профессор достал из портфеля бутылку водки, откупорил ее и налил в большие рюмки. Ломизе принес себе еще талой воды из холодильного шкафа.
— Ну, за твое здоровье, — сказал профессор и выпил.
Превозмогая себя, Ломизе проглотил водку и обильно запил ее холодной водой.
— Старина, — сказал профессор, — у тебя гипертрофированное чутье. Из-за этого ты живешь как какой-то бирюк. Вот что я тебе предлагаю: ложись к нам в клинику, мы сделаем тебе операцию, и будет у тебя нормальное обоняние. Будешь радоваться жизни.
Профессор налил еще водки.
— Знаешь, — сказал Ломизе, — это заманчиво, конечно, но...
— Подожди, — перебил его профессор, — выпьем-ка.
Они выпили.
— Ты торчишь тут, — воскликнул профессор, — и тяготишься своей жизнью!
— Таков мой крест, — сказал Ломизе.
— Какой, к черту, крест! Мог бы пользу приносить, наслаждаться и так далее, а ты... — Профессор разлил остатки водки и потянулся к портфелю за следующей бутылкой.
Они выпили снова. Ломизе охмелел и стал крикливо доказывать профессору, что ему и так неплохо. Профессор бурно возражал и наливал водку. Вдруг Ломизе почувствовал, как спазм сжал его желудок и пищевод. Он согнулся в пояснице, хотел встать, но покачнулся и упал на четвереньки.
Его рвало. Из ноздрей вылетели клочья ваты.
Глядя на мучения Ломизе, профессор пошарил в карманах, нашел папиросы и закурил. Через некоторое время Ломизе поднялся, цепляясь за край стола, и уселся на стул.
— Что?! Ты что, — спросил он, с трудом ворочая языком, — куришь, что ли?!
— Курю, — ответил профессор, выпуская в лицо Ломизе струю дыма.
— А я... А я — ничего... Как это?!
— Подожди... Постой, — профессор с изумлением смотрел на Ломизе, — как же твой нюх?
— А ничего! — закричал Ломизе. — Ничего! Не надо операций! Не надо!
— Смотри-ка, все прошло. Надо же!
— Все! — орал Ломизе. — Свобода! К черту кафель! К черту кушетку! Будем жить!
Ломизе схватил со стола пустую бутылку и запустил ее в стену.
— Друг! — закричал он. — Давай гулять! Сегодня праздник! Давай позовем женщин! Пусть они будут вонючими! Все равно! Свобода!
Ломизе вскочил со стула, но поскользнулся и рухнул на пол. Никто, конечно, к ним не приехал.
Наутро, когда Ломизе проснулся, профессора в комнате не было. Ломизе лежал на полу. Он повернул голову, и в нос ему ударил резкий, отвратительно-кислый запах.
Ломизе потерял сознание.