ПРОСТИ, ПОЖАЛУЙСТА
За окном были сумерки, и в комнате били часы, а я все думал и думал... Наверное, эти часы отсчитывают последнее время моей жизни... последнее... Я повторил это слово и вдруг взглянул на часы и увидел там, на часовой стрелке, точно золотой лист на веточке, покачивался человечек.
— Ну вот, — сказал человечек, болтнув тонкой ножкой в сапожке, — я вижу, вы скучаете...
— Да, — ответил я, — как видите, я не молод, а каждый час приближает старость.
— Правильно, — ответил часовой человечек, — только не стоит огорчаться, мой друг, — тут он качнулся и тукнул зачем-то себя пальчиком в грудь. — Вот, — сказал человечек, — ведь там тоже часы, и если эти часы идут к старости — стрелки сердца можно вернуть назад к детству и молодости, и если тебе сейчас скучно, закрой глаза, и пусть стрелки сердца вернут тебе прошлое.
Перед нашей старостью надо всегда вспоминать прошлое.
Вспоминать прошлое? Но зачем... Я хотел спросить о том человечка, но он уже скрылся.
1. Далекий друг
Я, невольно повинуясь, закрыл глаза и...
...и-и-и-и...
И тогда давнее предстало предо мной, явился вдруг далекий солнечный день, луг в цветах, а на том лугу мы с моим другом. Ах, какой был прекрасный, милый человек. Но я его обидел. А теперь я вновь увидел его, и мне стало стыдно.
— Прости, — сказал я ему и протянул руку.
— Прощаю, — ответил мой друг и улыбнулся, — я ведь знал, что ты все равно ко мне придешь, ведь у тебя доброе сердце.
Вот ведь как. Да, вот ведь как, оказывается. Я совсем не знал, какое у меня сердце... А сердце отсчитывало дни, шло назад, и вот я увидел какую-то старую женщину — да это была моя мать, и она так меня любила, но я тоже обидел, обманул ее. И она вот плакала теперь, глядя на меня, и я тоже склонился и сказал:
— Прости.
И мать мне ответила так же:
— Прощаю, я знала, что ты придешь, у тебя все-таки доброе сердце...
...И все дальше...
И так я все дальше шел по дням прошлого, просил у них прощения...
А потом миновала молодость, явилось детство, и старый циркач сказал мне:
— Привет, приятель!
И я ответил:
— Привет!
Да, когда-то я ненавидел этого человека. Он был силач, поднимал тяжести, а я боялся его и дразнил: «Глупый силач! Тяжелый тягач!» А теперь я заметил, у него доброе и грустное лицо. Я посмотрел ему в лицо и спросил:
— Ну зачем вы только и делаете, что поднимаете гири? Разве это интересно?
— Конечно, нет, — ответил он, — но ты знаешь, от этого крепнет рука, и маленькая кисточка не дрожит в ней.
— Маленькая кисточка?! — удивился я. — Ну при чем она тут?!
— Да просто, мальчик, я расписываю ночью крылья бабочек.
И тут я сказал ему тоже:
— Простите.
И, сказав это, я пошел к бабочкам.
2. Бабочки
Когда-то я составлял из них коллекцию. Зачем?
— А ты просто не знал, кто мы, — ответили бабочки, — ведь мы — это летающие мечты. Есть в мире такое дерево. Доброе Дерево Снов и Мечтаний. И вот, когда оно облетает, мы летим по миру. Но, как известно, все мечты быстротечны, и потому мы живем всегда один день.
И тут я увидел одну свою мечту. Там, на крыльях бабочки, был нарисован кораблик — это я мечтал быть моряком. И тогда я склонился пред своей мечтой, пред своей бабочкой и попросил у нее прощения.
* * *
Ну, вот и все. Тут мое сердце как бы замерло, я открыл глаза: сумерки кончились, за окном настал вечер. Я взглянул в оконное стекло и вдруг увидел!.. Я совсем поседел! Наверное, не одни сумерки прошли сейчас передо мной, а целые годы. Да, только лицо у меня все равно было удивительно счастливым. И тут я понял, что так мучило и томило меня... И совсем не старость, а то горькое, обидное, что я невзначай сделал в жизни. А теперь я сказал: «Прости», — и был счастлив. А еще я понял, что такое счастье. Это значит сказать кому-то обиженному тобой: «Прости. Прости, пожалуйста».
ДВЕ ИСТОРИИ
1
А теперь я расскажу тебе старинную сказку о старинной грусти.
Жил однажды один человек на свете. Человек как человек, только походил он почему-то на ветряную мельницу. Объясняя что-то, он всегда махал руками, и все смеялись над ним.
А человеку было грустно. Ведь если ты без конца вызываешь смех, то тебе, конечно, когда-нибудь будет грустно.
А раз как-то он так махнул рукой, что улетел.
Долго, долго летал он над землей аистом. А потом ему тоже стало грустно. Нельзя же летать без конца.
Тут голубой аист опустился на землю, встал на одну ножку и превратился в цветок.
Цвел, цвел цветок. А потом опять загрустил. Нельзя без конца цвести голубым пламенем. Потянулся цветок к небу. Поджал ножку и уснул там звездой.
Долгие ночи светилась звезда. А затем ей также стало грустно. Нельзя без конца светить. И тут превратилась звезда в снежинку. Упала та снежинка на ресницу какой-то девушки и растаяла.
— О чем ты плачешь? — спросили девушку.
— Мне что-то грустно, — ответила та.
2
Жил верный человек на свете. И сегодня он был, наверное, верен, но уж так случилось.
Однажды его предал самый близкий друг, и верный человек его оставил.
Жил верный человек на свете. И сегодня, наверное, он был добр и верен. Но уж так случилось.
Но однажды его предала любимая женщина, и он ее оставил.
Жил верный человек на свете. И наверное, и сегодня он был добр, верен, но однажды его предали дети, и он их тоже оставил.
Живет теперь человек на свете. Ни перед кем и ни перед чем не виноватый. Но предавшие люди говорят, он черств и бездушен.
И только старая палка знает, как слаб он и добр. Ведь он на нее одну опирается. Но что может сказать палка? Во-первых, она просто палка, а во-вторых, те, на кого опирались, всегда молчат, и лишь предавшие нас осуждают.
Из цикла «КАШТАН»
СТАРЕНЬКИЙ МОСТ
Это случилось в одном старом городе.
Когда-то давным-давно текла в том городе речка. Небольшая речка, но она текла как раз посредине улицы.
Старые дома с витыми балконами отражались в ней. А когда весной прилетали воробьи, то они всегда чистили перья и, глядя в нее, охорашивались.
И были еще над той речушкой мостики. Издали они были похожи на веера, на развернутые бутоны цветов.
Люди стояли на тех мостиках часами и, глядя в воду, о чем-то думали.
И не только люди. Если кучер зазевался, то и лошади тоже останавливались и тоже стояли, думали.
Неизвестно, конечно, кто и о чем точно думал. Но известно: все думали, конечно, о чем-то приятном, потому что даже самые суровые люди улыбались, стоя на этих мостиках. Ведь мосты были почти сказочные, и, стоя там, наверное, каждый воображал себя волшебником или добрым принцем.
Но идет время, и все меняется, к радости и сожалению. Как-то в сухой год речушка высохла. И смотреть стало некуда. Не плыли больше, качаясь на водной глади, облака, не всплескивала вечерами золотая рыбешка, и старые фонари, вытянувшись, не заглядывали больше в таинственную гладь. Нет, ничего этого уже не было. И только по-прежнему над улицей висели старые мостики. И тогда многие стали думать: зачем же они? Может быть, убрать их совсем? И уже решили так, но как-то однажды вечером заметили: стоит на мосту человек и ловит что-то.
А на другом мосту другой человек, и тоже с удочкой.
И на третьем тоже.
— Интересно знать, что вы ловите? — спросили их. — Ведь там под мостом нет речки.
— А зачем она? — ответили чудаки. — Мы ведь ловим не рыбу, а ветер.
— Ветер? — удивленно захохотали все. — Но зачем же его ловить?
— Но, — сказал другой, — ветер — это музыка. К нашей удочке привязаны старинные колокольчики. И когда приходит ветер, они звенят. И это нечто удивительное.
— Послушайте.
И тут люди тоже стали на мостики и вдруг правда услышали серебристую музыку. И эта музыка всем что-то напомнила. Однако никто не мог понять что.
И тогда чудаки сказали:
— А теперь закройте глаза, и вы все увидите.
И только люди закрыли глаза, как вновь увидели свой старинный город. Где-то под ажурным мостом опять плескалась река. А по мосту, звеня старинными бубенцами, ехали кареты. А рядом с перилами стояли их бабушки, дедушки, одетые в старинные сюртуки и камзолы.
И так теперь уже было всегда. Если кто-то хотел, например, вспомнить о прошлом, он приходил на мост, закрывал глаза и опускал вниз колокольчик. И прошлое тут же являлось. И с тех пор этот старенький мост стал не просто нелепой ненужностью, но уже был знаменитым. И если приезжал какой-то путешественник, то, показав ему новые улицы, обязательно говорили:
— А не хотите ли вы посмотреть наш старенький мостик?
И тут путешественник закрывал глаза и, послушав старинный колокольчик, говорил:
— Да, это прекрасно. Вы знаете, я вдруг вспомнил свою бабушку. Большое спасибо за столь приятное чудо.
БЕЛАЯ ЛОШАДЬ
Я жду тебя.
— А интересно, что ждут и на что надеются эти провода?
— Они мечтают стать струнами скрипки.
— Значит, вернуться к прошлому?
— Ну, да.
— А ты смог вернуться к прошлому?
— Ты знаешь, мне кажется, я уже вернулся. Теперь я чувствую себя таким же маленьким, каким был когда-то.
— Это хорошо.
— Нет, плохо. Будто я только-только проснулся и ничего не знаю.
— Да это же прекрасно — ничего не знать!
— Нет, кое-что знаю... и даже очень много, но все не то и не о том.
— А что «то»?
— А может быть, то, что, например, все на луне сейчас играют на зеленых скрипках. А лучше, луна — это одна зеленая лягушка, и ей очень грустно.
— А если белая лошадь?
— Только белая, белая.
— Да, белая, белая, белая, бе-ла-я-а-а.
— Странно мы с тобой говорим, как монстры.
— Почему странно? Недавно мой друг прочитал мне рассказ. Как грустно зимой ходить по вечернему городу с белым кроликом за пазухой.
— И это все?
— Все. Только я думаю, можно лучше. Белая лошадь бредет по белому городу с зеленым лягушонком.
— Нет, нет. Белая лошадь бредет по проводам.
— Ну, конечно, как я не догадался. ...Снег, и провода звенят.
— Просто я люблю тебя больше...
— Ты погибнешь от белого всадника на белом коне. Знаешь, откуда это?
— Конечно, Дантес. Доктор Арендт лечил Пушкина. А потом Чехов...
— Да. А интересно знать, любил ли Дантес ездить по проводам?
— А зачем ему это? Покорить Натали?
— А ты знаешь, Чехов был влюблен в Натали.
— Как ты догадался?
— В твоем представлении Чехов — это гусар в красном ментике?
— Да. Как же иначе? Ведь перед смертью он просил шампанского. То же самое, что Пушкин кричал: «Браво, Пушкин...»
— Несерьезный ты человек.
— Просто мне всегда грустно, грустно, грустно.
— Боишься смерти?
— Нет, белой лошади.
— О, я знаю, что ты скажешь в последний час: «Повесьте ей колокольчик».
— Скучно на этом свете, господа. На белом, белом свете, милая.
— Ты слышишь, — сказала она, — звенят провода. К нам идут белые лошади. Готовьте им встречу.
ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО
Жил ворон на свете. Обыкновенный ворон. Черный трубочник. И только одним он отличался от всех воронов: сидя на трубе и глядя куда-то на звезды, он любил мечтать.
— А что, если, — говорил он, — я найду роскошное перо? Я сразу стану красив.
И как ни удивительно, но так и случилось. Где-то на грязном дворе он нашел это волшебное перышко.
— Прекрасно, — сказали птицы, взглянув на ворона. — Но ведь к такому роскошному перу нужна шляпа. Да и как же иначе?!
И ворон тут пошел к шляпочнику.
— Роскошная шляпа, — сказал шляпочник. — Но ведь к роскошной шляпе нужен не менее роскошный сюртук. Да и как же иначе?!
И тут ворон поспешил к портному.
— Роскошный сюртук, — сказал портной. — Но ведь к такому роскошному сюртуку нужны блестящие сапоги со шпорами, блестящие сапоги со шпорами. Да и как же иначе?
И ворон отправился к сапожнику.
— Ах, — развел руками сапожник. — Выглядите вы великолепно. Ни разу в жизни не встречал более изящного кавалера. Но если бы... что, если бы вы зашли к каретнику, — улыбаясь, сказал сапожник, — то, мой господин, все было бы в порядке.
Однако не думайте, хотя я вас и утомил, но каретой далеко не кончилось. За каретой последовал дворец. За дворцом трон. И вот уже ворон сидит во дворце и ему говорят: ваше величество. Конечно, когда тебе говорят такие слова, то это приятно. Он махал шляпой и улыбался.
И наверное, если бы вся обязанность короля состояла в том, чтобы махать шляпой и улыбаться, то и до сегодняшнего дня ворон жил бы в том дворце и сидел на том троне.
Но, однако, все кончилось.
Ворона попросили произнести тронную речь, и ворон каркнул: карр. Ведь больше он ничего не умел делать.
И тут все придворные захохотали: да наш король глуп. Глуп. Глуп. Хохотал каждый прохожий на улице.
Дошли эти слухи и до ворона.
— Как, — сказал он, — и стоило быть королем, чтобы стать глупцом?
— Да, — ответил первый министр. — Но ведь вы не умеете ничего делать, кроме как каркать. Слишком этого мало для короля.
И тут вновь ворон стал вороном — только глупец может ради дворца и трона решиться прослыть окончательным глупцом.
Вот и все. Ты спросишь, в чем еще смысл сказки? Если найдешь прекрасное перо — пиши сказки и совсем не стремись быть королем. Одного золотого перышка совсем недостаточно, чтобы стать королем или принцем.
Надо, по крайней мере, уметь говорить тронные речи.
ЛЮБВИ ХОЧЕТСЯ
Жил на свете ослик. И не просто ослик, а влюбчивый ослик.
Весь день он ходил и бубнил одно и то же:
— Любви хочется. Любви хочется.
— Любви, подумаешь, — сказал заяц. — Да это так просто. Вот я, например, очень люблю свои уши.
— Свои уши, — грустно повторил ослик. — Нет, это не есть настоящая любовь. Любить свои уши — значит любить самого себя. И только.
И ослик снова забормотал:
— Любви хочется, любви.
— Любви, — вздохнул лев. — Да это так просто. Например, я люблю свою гриву.
— Гриву. А? Любить свою гриву — значит любить самого себя. Нет, это тоже не настоящее.
— А что, по-твоему, настоящее? Глупый ослик, — рассердился лев.
— Настоящая любовь — это чистое. Такое чистое, чистое, что его даже и нет.
— А разве можно любить то, чего нет? — захохотал лев.
— Конечно, нельзя, — кивнул ослик.
Но, как только лев отвернулся, он вновь забормотал:
— Любви хочется, любви.
МАЛЕНЬКИЕ СКАЗКИ
ВЕЛИКАНСКИЕ ЛАПЫ
Ночью от больших сосен пали на снег мохнатые тени.
Увидел их маленький щенок и испугался.
— Что же ты боишься? — сказали ему сосны. — Это же наши тени.
Но щенок не поверил.
— Нет. Это великанские лапы великанских котов, — сказал он и спрятался в собачий домик.
КЕДРЫ
Высокие кедры говорили всем:
— Мы самые мудрые. Мудрые потому, что все-все слышим. Гудки пароходов, крики петухов в деревне. А если, если встанем на цыпочки, то услышим даже голоса звезд.
— Ах, — сказал маленький цветок, — чего гордиться? Я тоже все это слышу. А когда наклоняюсь под ветром и касаюсь земли, я слышу еще, как я расту.
МУЗЫКАНТ
Один музыкант любил играть на разноцветных трубах.
Так, летом он играл на зеленой, зимой — на белой, осенью — на желтой.
Но однажды случилось вот что.
Одну зиму он играл на желтой трубе.
Никто не мог понять, почему это, и только говорили ему:
— Чудак.
Но музыкант совсем был не чудак. Просто на время стал он сказочником.
Да-да. Вот так как-то осенью он заиграл что-то сказочное, закрыл глаза и вдруг увидел прекрасную страну. Потом всю зиму он не открывал глаза и никак не хотел уходить оттуда. Из золотой страны.
Так играл и играл на желтой трубе поэтому.
ПОРОСЕНОК
Надоело смешному поросенку быть смешным. Решил стать страшным.
Взял он кисточку и стал рисовать у себя на спине полоски. Потом заворчал, зарычал и спросил одного слоненка:
— Ну как, теперь похож я на страшного тигра?
— Ты? — засмеялся слоненок. — Ты — нет. У тебя хвост курносый.
— Так на кого же я похож? — спросил опять поросенок.
— С таким хвостом — на арбуз, конечно.
ПАРОХОД
В порту всю ночь о чем-то протяжно и долго гудел пароход. Один маяк не выдержал пароходной грусти и спросил:
— О чем ты дудишь, о чем мечтаешь?
— Ах, — сказал пароход. — Каждый вечер, когда у меня зажигаются огни, мне кажется, я становлюсь похожим на большую игрушку.
— Ну и что? — мигнул маяк.
— Да как чтоооо?.. — загудел пароход обиженно. — Неууужели ты не поонимаешь?.. Каждый вечер я жду-жду, когда же придет какой-нибудь великанчик поиграть со мной.
ЛЯГУШОНОК
Один хвастливый лягушонок решил допрыгнуть до луны. Разбежался однажды и полетел. Летел, летел, шлепнулся. Открывает глаза, а вокруг два огромных серых листа.
— Ну, кажется, — сказал хвастливый лягушонок, — я уже на луне.
— Нет, нет, — сказал насмешливый голос снизу.
— А где же я? — удивился хвастливый лягушонок.
— У меня на слоновой макушке, — ответил слон и совсем рассмеялся.
ПОДЪЕМНЫЙ КРАН
Один подъемный кран каждый вечер ходил к морю ловить рыбу, но ни разу не поймал ничего.
И зачем ловить, удивлялись все, если ничего не ловится.
Но старый кран всегда отвечал одно и то же:
— Так что же? Если долго ничего не ловится, значит, когда-нибудь, когда-нибудь я поймаю что-то чудесное.
И вот однажды под Новый год закинул он удочку. Далеко-далеко, глубоко-глубоко...
И вытащил вдруг что-то белокрылое.
— Вы что такое? — спросил кран.
— А неужели не узнаете? — ответило белокрылое. — Я старинный почтовый корабль.
И тут подъемный кран взял почтовую сумку и стал разносить старинные письма.
— От вашего прадедушки, от вашей прабабушки, — говорил он. И люди радовались: настоящая живая сказка пришла к ним в Новый год.
ПЕТУШИНЫЕ ШПОРЫ
Были у одного петуха звонкие-презвонкие шпоры.
И вначале этот звон всем нравился, а потом вдруг стали говорить:
— А не слишком ли звонко?
Послушал петух, послушал, да однажды взял дудочку и пошел в лес.
— Зачем туда? — спросили петуха.
— Охотиться на листья. Я буду играть, а листья — падать, и когда я пойду по опавшей листве, звона моих шпор уже не будет слышно.
НАИВНАЯ, СОВСЕМ НАИВНАЯ ПРИТЧА
Однажды белой зимой бродила белая козочка. Она спрашивала, спрашивала всех:
— А вы не видели алого зайца? А вы не видели алого зайца?
— Алого зайца? Какая глупость.
Каждый серьезный зверь, усмехнувшись, только пожимал плечами.
И наверное, глупая козочка так и бродила бы до весны, но вдруг о том услышал какой-то заяц. Ему очень понравилась козочка, и потому он перекрасился.
И вот белая козочка и розовый заяц стали любить друг друга. Они любили друг друга всю долгую скучную зиму.
А потом — потом пришла весна. Прошел голубой дождь, и заяц слинял, он стал таким же, каким был раньше, — серым. Но разве кто серый годен для любви?
Ну, вот так и кончилась сказка.
Ты скажешь, очень грустная сказка. Но все равно, хотя я и знаю ее конец и начало, всякий раз, когда идет первый снег, мне очень хочется найти там в голодном и белом что-то живое и алое. Ведь только розовое и алое греет нам сердце.