Это было первое совещание, с которого, собственно, начиналась деятельность Виталия Николаевича Колыванова в должности начальника цеха. Трижды откладывали это совещание в различных инстанциях и по разным причинам, но вот — сегодня.

Правда, Виталий Николаевич не совсем отчетливо видел сущность проблемы, которую сегодня предстоит обсуждать. Не успел разобраться. А еще — он подозревал, что мало кто из участников этого совещания успел разобраться по-настоящему и глубоко, а потому речи будут говорить вокруг да около. Но в четвертый раз откладывать совещание нельзя. Не позволят.

Будучи инженером бригады внешнего монтажа, Виталий Николаевич побывал и на крупнейших новостройках, и на заводах с устоявшимися традициями, посидел на совещаниях разных уровней и даже в главках. Много хвалебных и просто трескучих слов сказано в пользу хозрасчетных комплексных бригад, много цифр доказывает безоговорочную полезность таких начинаний, но по сути своей начинание это и не ново, и не столь перспективно. В принципе, в разных вариантах такое было еще в тридцатых годах и сразу после войны, что вовсе не значит, будто такой метод работы сам по себе не вносит ничего нового и нужного. Словом, в разговоре и призывах как-то затерялась суть. Жаль. Но вот здесь, в цехе энергомонтажа, рождается на самом деле что-то принципиально новое. Что-то? Да ведь новое всегда что-то, не вдруг и не каждый может увидеть самую, как говорится, сердцевину.

В бригаде Павлова давно уже сложилась атмосфера, во многом не похожая на общую ситуацию в цехе. Разные люди давали различные толкования и объяснения этому явлению. Слышал, например, Виталий Николаевич как-то: «Стрельцов свои замашки прививает. Нахватался у деда Гордея». И не какой-нибудь салага говорил такое, кадровый заводчанин Ступак говорил. «Нет рентабельности в павловских новшествах», — категорически заявил совсем недавно заводской экономист. Директор и вовсе насторожил: «Вы присмотритесь там, как все это влияет на трудовую дисциплину? Своевольство редко цементирует».

Предварительное мнение начальства отрицательное. Это ясно. Но если это мнение необоснованное, если в предложении павловцев есть и рентабельность, и перспективность, и, наконец-то, нечто полезное и новое в производственных отношениях, начальство не будет отстаивать своего предварительного мнения. Начальство одобрит. Ну а если оно право в своих предварительных оценках, а тут, наперекор им, только бы прослыть новаторами, люди одобрят недоброе? Проглядывается что-то болезненное в этих предложениях. Очень уж категорично требуют устранения приемщиков ОТК, к чему явно не готовы в других бригадах. Какое-то повальное учение, тоже не совсем здоровое стремление в инженеры. Конечно, учение свет, но зачем просто монтажнику инженерное образование? Поможет ли высшее образование работе? Есть, есть там зернышко, которое надо взрастить. В обязательствах павловцев есть такой пункт: «Предельно экономичное расходование средств и материалов». Тоже несколько обтекаемая формулировка, но ее не трудно конкретизировать. При обсуждении. И с этого, быть может, следует начинать.

И все равно не ясно: где суть проблемы? А тут еще парторг где-то запропастился, вечно у него неотложные дела наслаиваются на крайне неотложные. Знает же — не только экономика лежит в основе павловских предложений, но и политика. Вот и занялся бы этой политикой, если успел сам разобраться. Не успел, посоветоваться пора. Нельзя же опираться на голые эмоции…

Парторг цеха Колосков будто под дверью ждал. Тихонечко так переступил порог, к чему-то прислушался, улыбнулся хитренько и сказал:

— Запарка, мил друг товарищ начальник цеха?

Хороший мужик Антон Сергеевич Колосков. Понимающий, решительный и принципиальный. Но никак не понять: когда он настроен шутливо, а когда серьезно? Правда, при народе Колосков строго официален, никаких фамильярностей, но все равно не поймешь его.

— Сядь, отдышись, — предложил Колыванов стул рядом со своим. — Я тут мозги торчком поставил, никак не пойму…

— Погоди, прочти вот это, — подал Колосков Виталию Николаевичу смятый листок бумаги.

— Что это? — настороженно отстранился начальник цеха.

— Рапортичка. Приемщик Мошкара накатал.

— Накатал?

— Вот именно.

— Зачем ее читать, если накатал?

— Затем читать, чтоб порядок не нарушать. Читай, читай!

Прочел Колыванов рапортичку. Подергал плечами, вопросительно посмотрел на парторга, сказал неуверенно:

— Врет ведь. Все начисто врет. Я ж его знаю, никто его не принудит, если упрется. — И хотел возвратить рапортичку Колоскову.

— Э, нет, — решительно отстранил парторг. — Это не по моему ведомству. Вон там напиши наискосочек: «Врешь ты, Мошкара». И все. И в архив.

— Ты напиши, — все же вернул Колыванов рапортичку. — Так и напиши: «Аполитичная попытка дискредитировать новаторский почин».

— А ты, мил друг, не шибко востер в политике, — укоризненно покачал головой Колосков. — Если налицо попытка такой дискредитации, то это не аполитично, это антиполитично. Это, сам понимаешь, обвинение не шуточное.

— Тогда ничего не пиши, — охотно согласился Колыванов. — Просто скажи этому Мошкаре: «Ай-яй, товарищ Мошкара, негоже так». Ну, хватит, хватит. Тут вот поважнее задачка, — потянул к себе красную папку с запачканными тесемочками. — Ты хоть вникал, что тут? — прихлопнул ладонью по папке.

— Вникал. Изо всех сил, — вздохнул Колосков. — Гордиев узел.

— Похуже, брат, похуже, — возразил Колыванов, извлекая из папки несколько листков, скрепленных ниточкой. — Бомба замедленного действия. Снаружи вроде так себе, ящичек с дырочкой, а внутри тик-так, тик-так. Ты полез на печку греться после трудов праведных, а она — громых, и ваших нет.

— Ты что — сапером служил? — спросил Колосков, не прикасаясь к листкам, но искоса прочитал: «Обязательства будущей комплексной хозрасчетной бригады, готовой возглавить борьбу за коммунистический труд». Наверно, Павлов сочинял. Стрельцов такое не сумеет.

— Что будешь говорить на совещании? — задал Колыванов прямой вопрос.

— Я за бомбу, она мне нравится.

— В целом?

— Детали уточним сообща. Да чего ты боишься, мы же сюда не каких-то махновцев приглашаем, мы… Ты чего улыбаешься?

— Его зовут Махно, а их всех — махновцами, — даже фыркнул Колыванов.

— А ты не слышал, как тебя зовут? — спросил Колосков.

— Да слышал…

— Ну, вот. Так… что я? Ах да! Обсудим. Затем и собираемся. — И привычным жестом пригладил торчащий на макушке хохолок. Ох уж этот хохолок. Сказать бы, как прозвали рабочие самого Колоскова. Небось обидится. — Но потом, потом такие дела. Через полчаса совещание начнется. Должно начаться.

Телефон дзенькнул всего разок. Коротко, вежливо. Колосков взял трубку, послушал, спросил:

— А кто с котельного? А-а! Нет, не отменяется. Передайте Захару Корнеевичу, что мы его ждем. Почему с нетерпением? Просто ждем. Да, Стрельцова тоже. И Павлова, и Стрельцова. Вот что, товарищ Погасян, я пригласил бы всех вас, но тут у нас тесновато. И еще просьба: где-то у вас там технолог новый. Да, Ивлев. Постарайтесь и его увидать. Ну а как же, товарищ Мошкара — лицо заинтересованное, обязан быть. — И, опять пригладив злосчастный хохолок, положил трубку. Посмотрел на Колыванова, сказал со значением: — Они там не простачки. Я понял так: наше решение — это наше решение, у них все решено. Вот так, мил человек. С этим тоже надо считаться. Его Величество Рабочий класс. Хозяин производства, если мы не любители пустословия.

— А знаешь, — оживился Колыванов. — Скажи-ка вступительное слово. Насчет его величества и хозяина. К месту пошло бы.

— Не-э-э, — сощурил Колосков озорные глаза. — Лекция в другой раз, нынче будем по делу говорить. И ты не увиливай, не выйдет.

— Легко сказать, — сник Виталий Николаевич. — Первое мое совещание, проба пера. Ну да ладно, давай психическую! — и так энергично принялся наводить на своем столе порядок, словно и в самом деле готовился к психической атаке. — Никак не пойму, что у них? — раздраженно вскочил он и указал на дверь, будто именно там ждали все эти, которые… — Это предвестие революции? Какой? Социальной, технической, бытовой? Они там говорят: «Усилиями бригады обеспечить всех нуждающихся минимальным жильем». Да, так и написано, полюбуйся.

«Павлов, — утвердился в своем предположении Колосков. — До чего кудреватый парень. Но идея верная. Хорошая. Если осуществима».

— Ты чего молчишь, как селедка в магазине? — рассердился Колыванов. — У других вон парторги…

— Да хватит тебе, — дотронулся Колосков до плеча начальника цеха. — Ну, что они — враги нам?

— Друзья тоже разные, — не принял Колыванов такого утешения. Еще раз переформировал бумаги и папки на столе, сел, потер виски ладонями. — Я не цепляюсь, не подумай. Но если меня долой, а его опять на это место… Не-э, так не годится.

— Видишь ли, — вполне серьезно произнес Колосков. — Я довольно отчетливо представляю расстановку сил. Пока что большинство не с нами. Но вот что сказал мне Терехов. Ты послушай, послушай! Не смотри, что они с Иваном Стрельцовым разного возраста, они ровесники по мировоззрению. Так вот: «Это хорошее начало. Не позволим глушить».

— А мне директор вот что сказал! — опять вскочил Колыванов. — «Своевольство редко цементирует». Понял? А еще вот что скажу я тебе. Ступак по году никаких совещаний не собирал, а с планом справлялся.

— Не надо, прошу тебя, — сухо, отчужденно произнес Колосков. — До определенной черты можно критиковать и сомневаться, но ты, как вижу, рвешься куда глубже. Не надо. Если следовать твоей логике, надо возвратиться в довоенные времена, когда Ступаки вовсе малограмотными были. Не надо. Успокойся. Ты и сам знаешь: они не глупее нас, не рвутся ни к власти, ни в герои. Они — за лучшее. За лучшую жизнь, если на то пошло. И мы с тобой за лучшую жизнь. Потому, где же разногласия? В методах исполнения? Ну и ладно, это лишь на пользу дела. Они своими методами, мы — своими, а все вместе к одной цели. Для этого и совещания собирают. А что Ступак не собирал, так ему и теперешняя жизнь вполне по душе. Ему прошлая, если хочешь знать, всего милее. На том и кончим наше предварительное совещание. Идут! — и, поправив сбившийся галстук, приоткрыл дверь. — Заходите, товарищи, прошу вас. А-а-а, Виктор Семеныч! Ну, как? На новом месте приснись жених невесте? Что приснилось жениху?

— Ничего не приснилось, — смущенно ответил Ивлев. — Сплю, наверно, слишком мало. Некогда сны рассматривать.

— Ну, это зря, зря-а, — пожурил Ивлева парторг. — Спать надо хорошенько… Здравствуй, здравствуй! — подал руку Павлову. — Ты тоже мало спишь? Чего это у тебя глаза блеклые?

— Нормально спим, — невнятно буркнул Павлов. И глаза у него были ничуть не блеклые, шустрые глаза. За пять секунд все увидели. Начальника цеха в его расстроенном состоянии, и подумал Павлов, что петиция их тут не нашла сочувствующих.

— Поди-ка сюда, поди-ка, — взял Колосков Ивлева под руку и отвел его в дальний угол за сейф. — Что скажешь сейчас о предложении Стрельцова? Мне нужно знать твое мнение.

— Сварка тонкостенных труб — проблема немалая, — уклончиво вымолвил Ивлев. — Нет ни однозначного решения, ни единого мнения. Многое зависит от сварщика. Только талантливый может такое взять на себя. Нам решать, не оглядываясь на всесоюзную арену. У нас есть кому доверить. Ну а Мошкара… тут и вовсе сбоку припека. У него иные планы. И еще: по всем предложениям я полностью за. Буду не только голосовать, буду помогать во всю силу.

— Ну и спасибо, — обнял Колосков Виктора. — Я знал, я уверен был. Значит, давай психическую.

— Как? — не понял концовки Ивлев. — А-а-а, — улыбнулся, уловив подтекст. — На такое они горазды. И еще два слова, — попридержал Колоскова за локоть. — Непременно свяжись с кафедрой сварки. Хорошенько свяжись. Там толковые ребята, помогут теоретическими обоснованиями. Пригодится, я думаю.

Захар Корнеевич пришел один. Но вслед за ним, правда, не по пятам, явились Мошкара и бригадир сварщиков из заготовительного отдела Никанор Ступак. Неодобрительно покосился Колыванов на эту пару. Да и не приглашали сюда Никанора. Но при народе поворачивать назад нельзя. Все ж бригадир. И дела у него там не плохи. Пусть посидит. И все же заметил Мошкаре:

— Вы бы, Федор Пантелеевич, с другими бригадирами тоже подружились. На пользу дела.

— Учту, — покладисто кивнул Мошкара. Сел с краешка, поскрипел стулом, закрыл глаза. Вот, мол, тихий я и смирный, а на меня все жалуются. А я тоже рабочий класс, устал, видите как…

От Стрельцова пахло совсем свежим дымом сгоревшей электродной обмазки, в глазах — азарт и искорки веселой усмешки, в руке — новенькая рукавица с чем-то тяжелым и теплым. Дымилась рукавица, тоже распространяя острый запах сгоревшего электрода.

— Здравствуйте, товарищи, — весело бросил Стрельцов. Потеснил Павлова, сел, свесив руку с дымящейся рукавицей под стул.

— Ну, чо? — шепотом спросил Павлов.

— Нормально.

— А он чо?

— Сказал: пойдет.

— Ну, давай! Давай, давай! — характерным жестом указал Павлов в пол. Таким жестом, бывало, зрители повелевали гладиатору-победителю прикончить побежденного.

Встал Колыванов, уперся обоими кулаками в стол, пошатался чуть заметно, словно убеждаясь: прочно ли устроился? Произнес тихо, но уверенно:

— Товарищи! Мы собрались сегодня, чтоб совместно обсудить ряд назревших и неотложных вопросов. А вначале коротенькое сообщение, как мне кажется, впрямую связанное с тем, о чем нам и предстоит говорить. На котельном участке наблюдается нервозность и суета. То и дело там рвется график, по необъяснимым причинам затеваются мелкие конфликты, просто перебранка. Это мешает видеть главное. Говоря понятнее, это новая завеса, для некоей маскировки. Сегодня директор высказал опасение, что с тринадцатым поездом мы вовремя не выйдем, а четырнадцатый придется брать штурмом.

— У гадалки он об этом справлялся? — подал реплику Захар Корнеевич. — По котельному все идет планомерно.

— Не все! — резко оборвал Колыванов. — Точнее, если не в обиду примете, ничего не идет у вас планомерно. Доказать? Ну, ну, я ж сказал, не обижайтесь. Моя ответственность вместе с вашей. И дальше, но теперь о том, ради чего мы собрались.

Никому и в голову не пришло бы, что пять минут назад Колыванов вовсе не знал, как быть, что говорить, как говорить на первом этом совещании? Колосков смотрел на Колыванова озадаченно и незаметно, не для него, одобрительно кивал. И хотя начальник цеха еще не подступил к тому главному, о чем тут шла речь пять минут назад, видно было, что он готов и скажет правильно.

— Почему на котельном до сих пор не освоили электросварки тонкостенных труб? — мягко, ни к кому не обращаясь, спросил Колыванов. — Ответить просто: не успели. Или по-иному как, но нужен не ответ, нужно дело. Кто дал вам право, товарищ Мошкара, вырезать пробный стык, сваренный Стрельцовым с ведома и согласия всех компетентных инстанций?

— Технокарта мне дала такое право, — не открывая глаз и не шелохнувшись, ответил Мошкара. Стало ясно: он готов к сражению, он знает, что главное впереди, и потому бережет силы.

— На разрешении подпись главного технолога, — напомнил Колыванов. — Неужели вы считаете…

— Технокарту делал не наш главный технолог, — напомнил Мошкара. Стало еще яснее. Он не намерен ни в чем уступать, он знает силу своих позиций. — Будет поправка законная, приму, не будет — не надо меня стращать.

— Вот так, — указал Колыванов на Мошкару. — Позиция дзота.

— Кзота, — опять поправил Мошкара.

— Нам, например, понятно, что в главк подают лишь окончательно отработанные предложения. Как их отработать, если мы не можем пальцем шевельнуть без разрешения товарища Мошкары?

— Отрабатывайте в лаборатории, — все так же невозмутимо произнес Федор Пантелеевич. — Заказчику нет дела до наших забот. У него свои заботы: надежен ли наш котел?

— Помолчите! — повысил голос Колыванов. — Мы не на посиделках. Если я сомневался — откуда берутся мелкие передряги на котельном, теперь мне понятно. Дело тонет в мелочах потому, что товарищ Мошкара… да и не он один, привык жить по мелочам.

— Это уже личное, — и опять бросил Мошкара. — Как я вижу, никого не касается.

Долго молчал Колыванов. Колосков подумал было, что реплика Мошкары смутила его, сбила, как говорится, с главной линии. Но нет, оказалось, Колыванов не хотел сорваться. Восстанавливал голос, как говорят ораторы.

— Вы читали в газетах, товарищ Мошкара, такие обязательства: «Работать и жить по-коммунистически»? — ровным, будничным тоном спросил начальник цеха. — Не читали? Ну, тут уж не я виноват. Читайте газеты — вот они, бесплатно. Лежат. Целехоньки. Можете пойти в нашу библиотеку. Там тоже лежат. Словом, ваши возражения принять нельзя. А теперь еще о важном. Вот тут, — показал он скрепленные ниточкой листы, — изложено дельное. Новое. Признаюсь, самому мне не совсем понятное…

— Можно два слова? — встал Стрельцов.

— Ну, если два, — разрешил Колыванов.

— Я и вовсе без слов обошелся бы, — улыбнулся Стрельцов, подходя к столу начальника цеха. — Вот! — вытряхнул он из рукавицы два конца трубы с шовчиком посредине. — Вот! — достал из кармана блестящий шарик и опустил его в отверстие трубы. Шарик мягко звякнул и вывалился с другого конца. — Это калибр, — пояснил Стрельцов. — Ни одного прогара. А еще вот, — достал он из нагрудного кармана квадратную пленку-негатив. — Рентгенснимок предыдущего стыка. Ни одной поры. И этот, и тот стыки сварены в неповоротном положении, по месту. Ну, а насчет технокарты — и это одолеем. Технокарты пишут на бумаге, здесь вот — сталь. Сталь! — повторил он, оглянувшись на Мошкару. Чуточку помолчал, вопросительно глядя на Колыванова, продолжил спокойнее: — На каждом котле двести восемнадцать рублей экономии. Маловато, хорошо бы в тысячах, но… но тонкостенные трубы варят газом не только у нас. Все! — и вернулся на свое место, оставив на столе начальника цеха и рукавицу, и теплые еще образцы.

— Доказал! — ехидно бросил Мошкара, так и не открыв глаз.

— Ты спи, спи, — похлопал его по плечу Михаил Павлов. — Не надо воду мутить, нам ее пить приходится. Ты не понял? Ну, спи, спи. За получкой не опоздай только.

— Ничего, Никанор побудит, — покосился Мошкара на Павлова. — А ты гляди, не пришлось бы задом наперед двигать, как маневровой «кукушке».