32. Введение

А.И. Солженицын написал ряд книг и выступил с целым рядом статей, в которых он изложил свои взгляды на Октябрьскую революцию и на современное состояние советского общества.

Признавая выдающийся талант Солженицына как писателя и публициста и отмечая его заслуги как борца за права человека, мне хотелось высказаться против его философских и политических взглядов, изложенных им в его книгах, статьях и речах.

 

33. Взгляды А.И. Солженицына на самобытность России

В книгах I, II и III-ей "Архипелага Гулага", а также в сборнике статей "Из-под глыб" А.И. Солженицын касается вопроса об ответственности за злодеяния, совершенные в Советском Союзе в период 1917-1953-х годов.

"В Западной Германии, – писал он, – осуждено восемьдесят шесть тысяч преступных нацистов (а в восточной части – не слышно), и мы захлебываемся, мы страниц газетных и радиочасов на это не жалеем. А у нас осудили около десяти человек. То, что за Одером, за Рейном, нас печет. А то, что в Подмосковье…, а то, что убийцы наших мужей и отцов ездят по нашим улицам, и мы им дорогу уступаем – это нас не печет, не трогает, это "старое ворошить".

Загадка, которую не нам, современникам, разрешать… Для чего Германии дано наказать своих злодеев, а России не дано? Что за гибельный путь будет у нас, если не дано нам очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же может Россия научить мир?"

Под всем, сказанным здесь А.И. Солженицыным, я безоговорочно подписываюсь. Можно привести тысячи примеров, подтверждающих справедливость приведенных им утверждений.

В статье "Раскаяние и самоограничение", помещенной в сборнике "Из-под глыб", А.И. Солженицын пишет об отличительной способности русских к покаянию в своих грехах и ошибках.

"Но, – пишет он, – начиная от бездушных реформ Никона и Петра, когда началось выветривание и подавление русского национального духа, началось и выветривание этой способности нашей."

Решив обратиться к этой спасительной для русского человека мере и покаяться за русский народ, за весь период ошибок и преступлений, совершенных в Советском Союзе после революции, А.И. Солженицын приступил к выяснению вопроса о том, в чем должны покаяться русские?

"Конечно, – пишет он, – побеждая на русской почве, как движению не увлечь русских сил, не приобрести русских черт. Но вспомним же и интернациональные силы революции. Все первые годы революции разве не было черт как бы иностранного нашествия? Когда в продовольственном или карательном отряде, приходившем уничтожить волость, случалось, почти никто не говорил по-русски, зато были финны и австрийцы. Когда аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами".

Все сказанное здесь я решительно отвергаю. Плохо обстоит дело с покаянием у того христианина, который начинает свое покаяние с поиска виновника, на которого можно свалить большую часть вины.

Послушаешь Солженицына, так революция в России была совершена и закреплена силами иностранных штыков. Те же слова мы слышали в 1917-1919-ые годы из белогвардейской печати. Но мы-то, современники революции, знаем, что в действительности дело обстояло как раз наоборот.

Начнем с того, что на всех съездах партии в составе делегатов процент русских превышал их процент в населении страны. Такое же соотношение было и в составе депутатов Советов.

О составе делегатов съездов партии, фактического высшего органа власти Советского Союза, можно судить по нижеследующей таблице, составленной по стенограммам съездов партии.

Примечание: О VII-м съезде в отчете нет данных.

В то время как в населении СССР в первые годы советской власти удельный вес русского населения составлял от 56,9 % до 57,3 %, в составе делегатов съездов русские составляли от 60 до 73,6 %, за исключением VI-го съезда партии, состоявшегося до взятия власти большевиками.

Нет спора о том, что среди руководящих работников ЧК было много латышей, евреев, поляков. Но они были тогда не иностранцами, а такими же гражданами России, как и русские.

Уж если говорить об участии иностранцев в событиях, имевших место в России в 1918–1919 годах, так это скорее следует сказать об их участии в контрреволюционном движении. Мы также знаем, что карательные продовольственные отряды в 1918–1919 годах формировались, главным образом, из питерских и московских рабочих, состоявших в основном из русских. Кроме того, ни одна революция, как, впрочем, и контрреволюция, не обходились без участия иностранцев, в том числе и русских. И это вполне естественно, так как интересы революции, как и контрреволюции, выходят за рамки отдельной страны.

Но попытаемся отсеять главные идеи в книгах, статьях и выступлениях Солженицына от второстепенных. Центральной его идеей является мысль о том, что все революции в России были совершены наперекор интересам русского народа. Эта мысль и вытекающие из нее выводы разбросаны по многочисленным его произведениям, статьям и выступлениям.

"Большевистская власть в острые ранние периоды гражданской войны удерживалась именно на перевесе иностранных штыков, особенно латышских. Или позже, все 20-ые годы, когда во всех областях культуры (и даже в географических названиях) последовательно вытравлялась вся русская традиция и русская история, как бывает только при оккупации – это желание самоуничтожиться также было проявлением русской идеи?" ("Из-под глыб").

А.И. Солженицын считает, что все социалистические и даже кадетские партии, которые вели борьбу за буржуазную демократию, шли в противовес духу и интересам России, и что Февральская и Октябрьская революции были сделаны наперерез законам истории, путем насилия и навязывания стране окольного пути, и потому, все, по его мнению, пошло под откос, что марксистская идеология – это не русская идея, и она была навязана России извне. Эти мысли, поверхностно охваченные Солженицыным в процессе изучения истории монархической и революционной России, были положены им в основу книги "Август 1914". Создается такое впечатление, что эта мысль вложена им в уста главных героев этой книги, в их поведение, а также в поведение других действующих лиц. Мне кажется, что под эти свои взгляды он подогнал наиболее сложные ситуации и, исходя из своей концепции, он нарисовал характеры людей и дал им свою оценку. В книге "Август 1914", А.И. Солженицын передает слова Варсонофьева, обращенные к Сане и Кате:

"История иррациональна, молодые люди. У ней своя органическая, а для нас, может быть, непостижимая ткань. Если хотите, история река, у нее свои законы течений, поворотов, завихрений. Но приходят умники и говорят: что она загнивающий пруд, и надо перепустить ее в другую лучшую яму, только правильно выбрать место, где канаву прокопать. Но реку, но струю прервать нельзя, ее только на вершок разорви – уже нет струи. А нам предлагают ее на тысячу саженей разорвать".

Блестящий писатель, сумевший с глубочайшим талантом раскрыть в таких своих книгах, как "Раковый корпус", "В круге первом" и др. картину общественно-политической жизни России, при сталинском режиме, дум и переживаний людей, оказался беспомощным, когда он в книге "Август 1914" приложил к историческим событиям искусственно придуманную им концепцию. И эта философия, смахивающая на детский лепет, противопоставляется им марксизму.

Вызывает удивление, как самоуверенно Солженицын конструирует свою доктрину, отвлекаясь от взглядов всех русских философов разных направлений и опираясь только на взгляды славянофилов, давно утративших почву в народной жизни. Но перейдем, однако, к основной идее Солженицына. Действительно ли коммунистическая партия России образовалась, выросла и окрепла не на русской почве, а вскормлена, вспоена на идеологии, занесенной извне, чуждой русскому характеру, русской культуре, русской традиции, русской общественной мысли и русским интересам?

Никто не может оспаривать, что Российская социал-демократическая партия является воспреемницей и продолжательницей идей прогрессивной русской интеллигенции, унаследовавшей культуру и традиции русских просветителей ХIХ-го века. Это лучше всех, с исчерпывающей полнотой продемонстрировали Н. Бердяев в своих книгах "Истоки и смысл русского коммунизма", "Духи русской революции"; Н.О. Лосский – "О характере русского народа"; А.И. Герцен и Г.В. Плеханов в своих статьях о просветителях XIX века, и т. д.

Революционная часть русской интеллигенции, возглавившая оба крыла социал-демократической партии, воспитывалась на свободолюбивых идеях, привитых Пушкиным и Лермонтовым, поэтами-декабристами, Некрасовым и др., на критике реакционной философии, истории, литературы, вышедшей из-под пера Белинского, Добролюбова, Чернышевского и др. Но как раз имена перечисленных и близких к ним по духу русских революционных демократов, предшественников РСДРП, А.И. Солженицын не приемлет. В книге "Бодался теленок с дубом" он останавливается на взглядах критика Чалмаева, изложенных им в журнале "Молодая гвардия".

"Да, – писал А.И. Солженицын, – можно выделить, перечислить и оценить отдельные мысли из смежных статей "Молодой гвардии", весьма неожиданные для советской печати".

И дальше он приводит мысли этого критика, созвучные ему, а в скобках дает им свою оценку:

"1. Нравственное предпочтение «пустынножителям», "духовным ратоборцам", раскольникам перед революционными демократами (как прохороводили они нас от Чернышевского до Керенского). ("Честно говоря, присоединяюсь", – пишет Солженицын).

"2. Что в дискуссиях «Современника» мельчали и покрывались публицистическим налетом культурные ценности 30-х годов ХIX-го столетия". ("От вечного? – мельчали, конечно".).

"3. Что передвижники не выражали народной тоски по идеалу красоты, по нравственной силе, а Нестеров и Врубель возродили ее". ("Не может быть оспорено".).

"4. Что в 1910 годы культура сделала новые шаги в художественном развитии человечества, и упреки Горькому за оплевывание этого десятилетия". ("Не вызывает сомнений".).

"5. Народ хочет быть не только сытым, но и вечным". ("А уж если не так, то ничего мы не стоим").

"6. Земля вечное и обязательное, в отрыве от нее не жизнь". ("Да, я ощущаю так").

"7. Деревня оплот отечественных традиций". ("Опоздано. Сейчас, увы, уже не оплот, ибо деревню убили. Но было так. Разве царский Санкт-Петербург? Или Москва пятилеток?").

"8. Еще купечество ярко проявляло в себе русский национальный дух". ("Да, не меньше крестьянства. А сгусток национальной энергии наибольший").

"9. Народная речь – питание поэзии". ("На том стою и я".).

В этом перечне взглядов Солженицына, которые составляют основу его философских принципов, дан также и перечень вопросов, которые разделяют его мировоззрение от марксизма.

Перед нами, таким образом, вырисовываются две концепции. С одной стороны, доктрина марксизма, которая, если говорить о российской почве, берет свое начало от Радищева, декабристов, Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, народовольцев, "Земли и воли", "Черного передела", "Группы освобождения труда" – предшественников революционного марксизма в России.

С другой стороны, концепция Солженицына, которая берет свое начало от «пустынножителей», "духовных ратоборцев", раскольников, славянофилов, являющихся предшественниками идей Солженицына. Последний так же, как и славянофилы и народники, верит в особый путь развития России. Отрицает роль классовой борьбы и приемлемость для России демократии. Подчеркивает роль деревни как оплота отечественной традиции и выдающуюся роль православия в воспитании русского народа.

Отмечая близкие его взглядам нотки в статьях Чалмаева и других "смежных статьях" "Молодой гвардии", А.И. Солженицын резко критикует авторов этих статей за их стремление совместить русскую национальную идею с коммунизмом.

"Конечно, – пишет Солженицын, – идея эта была разряжена в коммунистический лоскутный наряд, то и дело авторы, повторяя коммунистическую присягу, лбом стучали перед идеологией, кровавую революцию прославляя как "красивое праздничное деяние" – и тем самым впадая в уничтожающее противоречие, ибо коммунистичность истребляет всякую национальную идею (как это и произошло на нашей земле), невозможно быть коммунистом и русским… надо выбирать". ("Бодался теленок с дубом").

Противоположную Солженицыну точку зрения изложил выдающийся русский историк-философ религиозно-православного направления Н. Бердяев, в своей книге "Истоки и смысл русского коммунизма".

"Большевизм, – говорил Бердяев, – гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма.

…Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа…

…Русская революция универсальна по своим принципам, как и всякая большая революция (чего Солженицын не понимает), она свершилась под символикой интернационала, но она же и глубоко национальна, и национализируется все более и более по своим результатам… Только в России могла произойти коммунистическая революция. Русский коммунизм должен представляться людям запада коммунизмом азиатским… Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный".

Вся книга Н. Бердяева направлена против взглядов, которые отстаивает А.И. Солженицын. Бердяев доказывал, что именно в русском коммунизме нашла отражение идея великодержавности.

"Как это парадоксально ни звучит, – писал он, – но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма: первым явлением было Московское царство, вторым явлением – Петровская империя. Большевизм – это сильное централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее". (там же).

В журнале "Новый мир" No 4 за 1969 год была помещена статья А. Дементьева "О традиции и народности", направленная против великорусского национализма Чалмаева и других авторов "Молодой гвардии".

Говоря об этой статье А. Дементьева, А.И. Солженицын писал:

"Вот что нам угрожает. Не национальный дух в опасности, не природа наша, не душа, не нравственность, а марксизм-ленинизм в опасности, вот как пишет наш передовой журнал".

Солженицын не задумывается над тем, почему журналу "Молодая гвардия" в обстановке строжайшей цензуры удалось напечатать статьи Чалмаева и других смежных авторов, посвященные пропаганде идей великорусского национализма. Не понял он и другого.

"Но вот удивительно, – писал он, – из того мычания вырывались похвалы "святым праведникам, рожденным ожиданием чуда ласкового добра".

Не понял, хотя и писал там же, что "эти статья все же не зря обращали на себя много гнева с разных сторон".

Не понял также и того, почему против Чалмаева выступил не какой-либо другой журнал, а именно "наш передовой журнал" "Новый мир". Но главное, чего не хочет видеть и понимать А.И. Солженицын, это то, что современные советские руководители давно уже отошли от подлинного марксизма и стали, так же, как и Солженицын, защитниками национальной идеи, но в современной, а не старомодной модификации. Только поэтому и выступил против Чалмаева не какой-нибудь другой журнал, а именно передовой и марксистский журнал "Новый мир".

А вот громадное большинство критиков современного советского строя поняли это. Понял это, в частности, Н. Бердяев, который писал:

"Национализация русского коммунизма, о которой все свидетельствует, имеет своим источником тот факт, что коммунизм осуществляется лишь в одной стране России, и коммунистическое царство окружено буржуазно-капиталистическими государствами. Коммунистическая революция в одной стране неизбежно ведет к национализму, к националистической международной политике. Мы, например, видим, что советское правительство гораздо более сейчас интересуется связями с французским правительством, чем с французскими коммунистами. Только Троцкий остается интернационалистом, продолжает утверждать, что коммунизм в одной стране неосуществим и требует мировой революции. Поэтому он был извергнут, оказался ненужным, не соответствующим конструктивному национальному периоду коммунистической революции". (Н. Бердяев "Истоки и смысл русского коммунизма").

Понял это и А.Д. Сахаров.

"Солженицын, как я считаю, – писал Сахаров, – переоценивает роль идеологического фактора в современном советском обществе. Отсюда его вера в то, что замена марксизма на здоровую идеологию, по-видимому, православие, спасет русский народ. Эта уверенность лежит в основе всей его концепции. Но я убежден, что в действительности националистическая и изоляционистская направленность мышления Солженицына, свойственный ему религиозно-патриотический романтизм приводит его к очень существенным ошибкам, делает его предложения утопическими и потенциально опасными".

И далее:

"Но есть ли в его предложениях что-либо, что одновременно является новым для руководителей страны, а в то же время приемлемым для них? Великорусский национализм, энтузиазм освоения целины – ведь все это уже использовалось и используется. Призыв к патриотизму – это уже совсем из арсенала официальной пропаганды, он невольно сопоставляется с пресловутым военно-патриотическим воспитанием и с борьбой против «низкопоклонства» в недалеком прошлом. Сталин во время войны и до самой смерти широко допускал «приручение» православия. Все эти параллели с предложениями Солженицына не только поразительны, они должны настораживать". (А.Д. Сахаров, статья от 03.04.1974 года).

И тут мне хочется остановиться на вопросе о коммунизме и национализме, которые Солженицын многократно противопоставляет друг другу, видя в одном в национальном – все великое, прекрасное, нравственное и свойственное природе человека, а в другом – в коммунистическом – все мелкое, мерзкое, безнравственное и чуждое природе человека. В разных местах Солженицын отмечает, что нации, национальные особенности людей обогащают человечество, делают его жизнь разнообразной и неповторимой. Каждая нация вносит свою лепту: одна – меньше, другая – больше, в общую сокровищницу культуры, а в целом мы имеем такое разнообразие красок, которые делают жизнь на земле привлекательной, а не сухой и однообразной. С такой характеристикой вклада, которые внесли отдельные нации в общечеловеческую культуру, нельзя не согласиться. Конечно, все национальности в большей или в меньшей мере внесли вклад в общечеловеческую культуру, в частности, в архитектуру, изобразительное искусство, музыку, литературу, театральное искусство и другие области и даже в политику, как демократия, например. Научный социализм нигде не предлагал все это отбросить как ненужный хлам. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали необходимость для нового строя опереться на прошлые достижения духовной и материальной культуры всего человечества.

"Нужно взять всю культуру, – писал Ленин, – которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем". (Ленин, том 38, стр. 55).

Но это только одна сторона национального, скорее – народного, характера. Другая сторона, национализм, оборачивается к нам своей заскорузлостью, своим звериным оскалом, ненавистью одного народа к другому. Кичливость своим происхождением, своей культурой, выпячивание своего превосходства перед другими народами. Когда русский о поляке говорит «полячишко», об украинце – «хохол», об армянине – «армяшка», о грузине «кацо», о еврее – «жид», об узбеке – «сарт», обо всех восточных народах «черножопый», и т. д., сколько презрения он вкладывает в это понятие. Так же поступают и другие народности, в том числе и по отношению к русскому народу. Эти черты, присущие отдельным нациям, свидетельствуют о бедности и узости национального характера, и тут восхищаться нечем.

Источником богатства национальной культуры является огромное разнообразие природы и общения людей с природой. Характер природы налагает свой отпечаток на характер людей и на образование народного облика и характера. Независимо от того, процветает или чахнет нация, эти черты людей, налагаемые на них природой, останутся.

"Если человеческий характер создается обстоятельствами, – говорил Маркс, – то надо, стало быть, эти обстоятельства сделать достойными человека".

Когда я читаю рассуждения Солженицына, что не русские, а другие нации виноваты в насилиях, совершенных в России, когда я читаю Скуратова о вине евреев за насилия, совершенные в ходе русской революции, или когда я читаю русских историков, обвиняющих немцев в варварстве русской монархии, то я вижу эту, вторую, сторону национальной особенности людей и ничего хорошего для человечества в этом не усматриваю.

Если при социализме будет возможность освободиться от этой человеческой узости, то надо стоять за социализм.

Если современные руководители социалистических стран на практике испохабили идею социализма, то надо не бросаться в другую крайность, надо сделать так, чтобы освободиться от созданной ими системы и от таких руководителей и сделать социализм приемлемым для людей.

А.И. Солженицын противопоставляет марксистской идеологии православную церковь. Но православная церковь почти всегда шла рука об руку с государственной властью и подчинялась последней. И даже в период господства Сталина, особенно в последние годы его власти, православная церковь "провозглашала его богоизбранным вождем".

"За то же и он, – писал Солженицын, – держал Лавру на кремлевском снабжении. Никакого премьер-министра великой державы не встречал Сталин так, как своего послушного, дряхлого патриарха: он выходил его встречать к дальним дверям и вел к столу под локоток". ("В круге первом").

Отмечая подчиненность послениконовской православной церкви задачам Российского государства и осуждая ее за это, Солженицын тем не менее утверждает, что Россия благодаря православной церкви сохранила свое национальное здоровье вплоть до двадцатого века.

После Октябрьской революции все религии, в том числе и русская православная церковь, стали постепенно терять почву в народе. Главная причина успеха против влияния церкви состояла в том, что партия на практике регламентировала уравнение в правах, в заработной плате руководящих работников и служащих с трудящимися города и деревни. Народ проникся верой в социализм, способный вывести его из пут рабства на путь равенства и свободы.

Для русского народа, русской интеллигенции, социализм в первые годы советской власти олицетворял собою ту же веру.

"Вся история русской интеллигенции, – писал Бердяев в упомянутой книге, – подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

При сталинском социализме народ потерял веру в советский строй. Социализм потерял свою привлекательность и свежесть, так как партия и государство обюрократились, образовался слой привилегированных чиновников с резким разрывом в доходах, произошло обособление бюрократов от народа. Вся пропаганда стала строиться на маскировке, лжи и обмане народа. По мере того как народ стал терять веру в социализм, стало усиливаться религиозное возрождение и, в первую голову, возрождение православной церкви. А.И. Солженицын противопоставляет западной демократии авторитарный строй. Он считает, что Россия не готова к демократии и жила при ней только с февраля по октябрь 1917 года.

"До сих пор, – говорил он, – и кадеты и социал-демократы хвалятся этой демократией. Но на самом-то деле "они только исказили ее". Еще более исказили ее за последние 50 лет".

По его мнению, русский человек так и не привык к демократии и не имеет вкуса к ней. И если сейчас ее введут в России, то это может оказаться только вредным. В своем обращении к советским руководителям он писал:

"Быть может, наша страна не дозрела до демократического строя, и авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила свое здоровье до ХХ-го века".

Чем же так был привлекателен монархический строй, если Солженицын не перестает восхищаться им?

При нем народ был унижен. Правящая часть русского дворянства стеснялась своего языка и пользовалась в своих салонах французским языком. Они стыдились русской национальной культуры, литературы, живописи, музыки, театра и т. д.

"Западное просвещение ХVIII века в верхних слоях русского общества, писал Н. Бердяев, – было чуждо русскому народу. Народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу.

Лишь в XIX веке влияние Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породило народолюбие и освободительное стремление.

…Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность.

Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший традиционными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога". (Н. Бердяев "Истоки и смысл русского коммунизма").

Для простого народа, в царское время в массе своей неграмотного, были закрыты двери учебных заведений. Так чем же было сохранено национальное здоровье русского народа? Тем, что народу прививалась рабская психология, холопская преданность барину, привычная униженность и второсортность перед барином? Или тем, что ему представлялась возможность оставаться в состоянии неподвижности и отсталости? Нет, не благодаря авторитарному строю, а в борьбе с ним русских демократов и просветителей было сохранено национальное здоровье русской интеллигенции, а вместе с нею и всего русского народа.

Занятая Солженицыным позиция в вопросе о демократии вытекает у него из концепции изоляционизма, которая излагается им последовательно во всех литературных и публицистических произведениях, в частности, в его бескомпромиссной критике всех предшественников марксизма в России. Солженицын очарован самобытностью России. Он охаивает весь Петербургский период русской истории, реформы Петра I, вытянувшего Россию из состояния изоляции и провинциальной неподвижности.

Еще 150 лет тому назад Чаадаев в своей книге "Апология сумасшедшего" осуждал такую утопическую и бесперспективную влюбленность в самобытность России.

"Я, – писал он, – не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с замкнутыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если он ясно видит ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы, прежде всего, обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество так, как Петр Великий научил меня любить его".

В этом отношении взгляды мистика Чаадаева на роль Петра I в России полностью совпадают с взглядами материалиста Чернышевского, который в очерках гоголевского периода русской литературы писал, что

"Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий".

Такой же точки зрения на роль Петра I в истории России придерживался и Н. Бердяев:

"Славянофилы, – писал он в упомянутой книге, – видели в деле Петра измену исконным национальным русским основам, насилие и прорыв органического развития.

Западники никакого своеобразия в русской истории не видели.

Славянофилы не правы были потому, что реформы Петра были совершенно неизбежны. Россия не могла дольше существовать замкнутым царством при отсталости военной, морской, экономической, при отсутствии просвещения и техники цивилизации. При этом русский народ не только не мог выполнить своей великой миссии, но самое его независимое существование подвергалось опасности… Россия должна была преодолеть свою изоляцию и приобщиться к круговороту мировой жизни… Реформы Петра были неизбежны, но он совершил ее путем страшного насилия над народной душой и народными верованиями. И народ ответил на это насилие легендой о Петре".

Впрочем, нужно сказать, что не Петр был виновником унижения русской церкви… Уже в Московском периоде церковь была в рабьей зависимости от государства. Но если славянофилы опирались на мужика и купца, то на кого сегодня рассчитывает Солженицын? Может быть, на возрождение этих классов? Но это чистейшая утопия.

Журнал «Современник», прогрессивную роль которого в национальном развитии общественной мысли, русской культуры, Солженицын отвергает, в действительности был знаменем для передовой части русской интеллигенции и особенно молодежи. Русская интеллигенция XIX столетия находилась под обаянием декабристов, Пушкина, поэтов декабристов, на которых, в свою очередь, оказала влияние французская революция. Эта интеллигенция возглавила борьбу против крепостного строя, против внешнего и наносного и поверхностного восприятия всего иностранного, за подъем русской национальной культуры. Ею был создан культ народа, народного искусства, языка, понимания его страданий и чаяний. В сороковые и шестидесятые годы их дело продолжили Белинский, Герцен, Некрасов, Чернышевский, Добролюбов и др. В изобразительном и музыкальном искусстве это получило развитие и принесло плоды в искусстве художников-передвижников и музыкантов-демократов.

"Художники, – писал И. Репин, – инстинктивно чувствовали в себе уже представителей земли русской от искусства. Да даже практически это было так. Их выделил из своей среды русский народ и ждал от них понятного им родного искусства".

А.И. Солженицын и его единомышленники из числа тех, что приютились в журнале "Молодая гвардия", особо выделяют одни события в национальной жизни России и проходят мимо других. Так, например, они приковывают внимание к пустынножителям, духовным ратоборцам, раскольникам и проходят мимо таких событий в истории России, как восстания Болотникова, Булавина, Разина, Пугачева, и бесчисленных других, более мелких, бунтов.

А.И. Солженицын и здесь идет по стопам славянофилов, которые, как Аполлон Григорьев, писали:

"Убежденные как вы же, что залог будущего хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, мы не берем таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом по преимуществу мы видим старую извечную Русь".

Истоки сегодняшних споров между Солженицыным и марксистами своими корнями уходят в прошлые разногласия между славянофилами и западниками.

Один из выдающихся теоретиков-славянофилов И. Киреевский писал:

"Ни в одном из народов Европы государственность не произошла из спокойного развития национальной жизни и национального самосознания… Наоборот, Россия совершенно не знала ни возникшей из насилия государственности, ни пропитанной рассудочностью образованности. Русский ум, лежащий в основе русского быта, сложился и воспитался под руководством отцов православной церкви. Обширная русская земля была покрыта множеством монастырей, служивших источником просвещения". (И. Киреевский, ПСС, 1861 г., том II, стр. 246, 259–260).

Как видно, сегодняшние взгляды А.И. Солженицына полностью совпадают со взглядами Киреевского, высказанными в сороковых годах прошлого столетия, как будто и не прошло с того времени 135–140 лет.

В.Г. Белинский, рассматривавший эти взгляды славянофилов, соглашался с ними в том, что социальная борьба послужила исходным пунктом духовного и общественного развития Западной Европы. Но между тем как славянофилы считали ход этого развития чем-то вроде печальной ошибки или непоправимого несчастья, Белинский признавал его разумным и видел в нем источник духовного богатства. И точно так же он соглашался со славянофилами в том, что Россия социальных завоеваний не знала. Но между тем как славянофилы видели в этом отсутствии некий драгоценный дар судьбы, Белинский находил в нем причину нашей духовной бедности. На него клеветали (так же, как сегодня клевещут на марксистов), когда говорили, что он с презрением смотрит на русский народ (или когда сегодня говорят о 20-х годах, когда "последовательно выветривалась вся русская традиция и русская история"). Но в русской истории он не видел той борьбы, которая на Западе не прекращалась, по его словам, ни на минуту, и этим объяснял неразвитость бесконечно сильного духом русского народа. При отсутствии внутренних причин развития оставалось апеллировать к внешним. Отсюда горячее сочувствие Белинского реформам Петра Великого: русскому народному духу надлежало "быть возбужденным извне". (см. Г.В. Плеханов "О Белинском" (1910 г.)).

До какой степени сходна сегодняшняя позиция Солженицына с позицией славянофилов 150-ти летней давности, видно из того, как сейчас Солженицын выступает против зажима в СССР всех свобод. Точно так, как тогда славянофилы выступали против запрета царским правительством всех демократических свобод. На это обратил внимание Н. Бердяев в упомянутой мною книге.

"Несмотря на консервативный элемент своего миросозерцания, славянофилы были горячими защитниками свободы личности, свободы совести, мысли, слова и своеобразными демократами, признавали принцип верховенства народа… Они защищали монархию на том основании, что лучше, чтобы один человек был замаран властью, всегда греховной и грязной, чем весь народ (Аксаков).

Славянофилы верили в народ, в народную правду, и народ был для них, прежде всего, мужики, сохранившие православную веру и национальный уклад жизни". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

Оглядываясь назад, на споры 130–140 летней давности между западниками и славянофилами, повторенные разногласиями между марксистами и народниками в конце ХIХ-го – начале XX веков, мне хочется с особой силой подчеркнуть, что история развития России после аграрной реформы 1861 года и особенно после столыпинской аграрной реформы 1906 года, пошла не по особому славянофильскому и народническому пути, а по пути, предсказанному русскими демократами ХIХ-го века и марксистами. Это с предельной точностью было исследовано на большом историческом и статистическом материале Туган-Барановским в его книге "Русская фабрика в ее прошлом и настоящем", Лениным в книге "Развитие капитализма в России" и Н. Бердяевым в книге "Истоки и смысл русского коммунизма".

Особый путь России, предсказанный славянофилами и народниками, в жизни не состоялся. Россия гигантскими шагами двинулась догонять Западную Европу по капиталистическому пути и не только в городе, но и в деревне, в которой с колоссальной быстротой шел процесс классовой дифференциации. Утверждения славянофилов ранее и Солженицына теперь, что в России не было классовой борьбы, также опровергнуты фактами великих крестьянских бунтов в прошлом, а в начале века – волнениями и стачками рабочих.

Да и что было бы с Россией, если бы славянофилам удалось задержать ее развитие и оставить русский народ в состоянии неподвижности, а западноевропейские страны, США и Япония продолжали бы свой путь, как это было в действительности в истекшие 130 лет? Ясно, что Россия в этом случае превратилась бы в объект для колониальной добычи капиталистических стран.

Что было бы с русской деревней, если бы она продолжала оставаться в патриархальной неподвижности, в то время как в передовых странах был бы достигнут современный уровень производительности труда? В экономическом отношении русская деревня ничем не отличалась бы от современной индийской, южно-американской, или африканской деревни.

Хочется вспомнить слова Г.В. Плеханова, сказанные им по поводу споров Чернышевского со славянофилами о русской самобытности:

"У нас нет никакого основания хвастаться нашей самобытностью, сводящейся к страшной отсталости. За Чернышевским навсегда останется заслуга борьбы с нашим хвастовством, откуда бы она ни исходила.

В существовании и развитии капитализма, – писал Г.В. Плеханов, славянофилы видели одно только зло, не замечая его революционной стороны… Идеализируя народ, они идеализировали не ту особенность развития, которая заключается в нем благодаря его общественно-экономическому развитию, а весь тот характер, который он имеет в настоящее время". (Г.В. Плеханов "В.Г. Белинский" (речь, 1898 год)).

Вот и сейчас, желая восстановить в народе его характер, Солженицын ищет решение этого вопроса не на путях прогресса, а путем возврата к прежним условиям жизни, хотя бы на просторах Сибири.

Солженицын отвергает насилие большевиков, как явление, чуждое русскому народу, навязанное ему извне, больше того, как осуществленное не русскими руками, а пришлыми элементами: австрийцами, мадьярами, латышами, евреями, китайцами и другими народами. Формы, которые приняло насилие коммунистов, чужды русскому характеру, в основе своей справедливому и религиозному. Совершенно иначе, чем Солженицын, толкует вопрос о русской революции Н. Бердяев в своей книге: "Истоки и смысл русского коммунизма".

"…Русские революционеры в прошлом, – пишет он, – всегда были тотальны. Революция была для них религией и философией, а не только борьбой, связанной с социальной и политической стороной жизни. И должен был выработаться русский марксизм, соответствующий этому революционному типу и этому революционному тоталитарному инстинкту. Это – Ленин и большевики. Большевики и определили себя единственным ортодоксальным, то есть тоталитарным, интегральным марксизмом, не допускающим дробления марксистского миросозерцания и принятия лишь его отдельных частей.

Этот "ортодоксальный марксизм", который в действительности был по-русски трансформированным марксизмом, воспринял, прежде всего, не детерминистическую, эволюционную, научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифотворческую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую на первый план революционную борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской идеей. И Ленин доказал на практике, что это возможно.

…Не революционному народничеству, а именно ортодоксальному, тоталитарному марксизму удалось совершить революцию, в которой Россия перескочила через стадию капиталистического развития, которая представлялась столь неизбежной первым русским марксистам. И это оказалось согласным с русскими традициями и инстинктами народа. В это время иллюзии революционного народничества были изжиты, миф о народе-крестьянстве пал. Народ не принял революционной интеллигенции. Нужен был новый революционный миф, и миф о народе-крестьянстве был заменен мифом о пролетариате… Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Появилась рабоче-крестьянская Советская Россия… Ленин вернулся по-новому к старой традиции русской революционной мысли". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

В то время как идейное сходство Солженицына и Бердяева состоит в их религиозных взглядах и в их любви к русскому народу, их отличие состоит в разной оценке прошлого России, его влияния на характер народа, и в разном видении мессианской роли русского народа.

Н. Бердяев, считая русский характер Божьим даром, рассматривает жизнь русского народа в окружающем мире в движении и заботится о том, чтобы Россия не оказалась жертвой своей отсталости. Солженицына заботит только сохранение народного характера как драгоценной и вечной ценности, в том виде, как он был воспитан отцами православной церкви.

Поэтому хотя оба они и признают, что русскому народу был нанесен большой ущерб грубыми реформами Петра и революционным насилием большевиков, Солженицын ограничивается только этой отрицательной оценкой роли Петра I и Ленина. Наоборот, Н. Бердяев, наряду с негативной оценкой их действий, подчеркивает огромную прогрессивную роль для русского народа как реформ Петра, так и революционных приемов Ленина.

Что касается концепции Н. Бердяева относительно трансформации русского марксизма, то о ней следует сказать, что она односторонне, исходя из традиционных взглядов русской религиозной интеллигенции, толкует социально-политическую линию Ленина и большевиков.

В действительности Ленин шел на революцию в экономически отсталой России не потому, что нашел близкие традициям русской интеллигенции пути к русскому крестьянству, а потому, что он рассматривал эту революцию как трамплин к мировой революции.

То, что идеи русской – как начала мировой – революции совпали с традиционной русской тоталитарной идеей целостности России, только помогло большевикам, несмотря на затяжку мировой революции, закрепить победу революции.

То же самое относится к другому утверждению Н. Бердяева, что Ленин хотел построить социализм, минуя капитализм. В действительности Ленин об этом никогда не думал, ибо, как автор книги "Развитие капитализма в России", полностью отдавал себе отчет в том, что Россия безвозвратно стала на капиталистический путь развития после реформы 1861 года.

Расхождения между Лениным и Троцким в отношении своеобразия русской революции также надуманы Бердяевым, исходя из ложно понятой им позиции Ленина.

Что касается позиции Бердяева насчет детерминизма и мессианского коммунизма, то тут он также не прав, так как сам Маркс вывел пролетарское мифотворчество из эволюции капиталистического общества. Капитализм создает своего антипода, своего могильщика, концентрируя рабочих на фабриках и заводах, объединяя их одним интересом. Организованные таким образом рабочие становятся основой для партии пролетариата. То, что в России насилие вылилось в такую уродливую форму, объясняется не особенностями коммунизма, а тем, что социализм строился в одной, отдельной стране, со слабо развитым пролетариатом, а также личными особенностями Сталина. Тоталитарная форма, в которую выродилась «социалистическая» республика, характерна не для социализма вообще, а только для изолированного российского, сталинского, казарменного социализма.

Утверждение Солженицына, что России была навязана революция извне, не согласуется со взглядами таких выдающихся русских мыслителей разных направлений, как А.И. Герцен, Ф.М. Достоевский, Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский и др.

"Слово социализм неизвестно нашему народу, – писал А.И. Герцен, – но смысл его близок его душе… В социализме встретится Русь с революцией. Нет народов в Европе, более подготовленных к социальной революции, чем все неонемеченные славяне. Я чую сердцем и умом, что история ломится именно в наши ворота… Отделавшись от царя Николая (I), Россия сразу превратит в действительность мечту, недосягаемую для Запада.

Время славянского мира настало. Моя вера вдохновлялась своеобразной исторической миссией России. В своем революционном подвиге Россия не будет руководствоваться образцами Запада. Таким образом, Великая революция придет из России, и старая Европа, до мозга костей больная мещанством, будет бояться этой революции".

Говоря о том характере, который, по его мнению, примет русская революция, А.И. Герцен писал:

"Социализм и демократию можно построить при условии предварительного разрушения существующего мира… Я решительно отвергаю всякую возможность выйти из современного тупика без истребления существующего. Победа демократии и социализма возможна только при истреблении существующего мира с его добром и злом и с его цивилизацией. Революция, которая теперь подготовляется, будет кровавой резней".

Но взгляды А.И. Солженицына на революцию как на чужеродное явление в русской жизни и ее отрицательную роль в жизни России не совпадают не только со взглядами таких его идейных противников, как русские демократы Герцен, Чернышевский и др., но и со взглядами таких по сути дела его единомышленников, как Ф.М. Достоевский, Н. Бердяев, Н. Лосский, которые не так узко и абстрактно подходили к этому вопросу, как подошел к нему А.И. Солженицын.

"Достоевский до глубины раскрыл апокалипсис и нигилизм в русской душе. Поэтому он угадал, какой характер примет русская революция. Он понял, что революция совсем не то у нас означает, что на Западе, и потому она будет страшнее и предельнее западных революций.

Русская революция – феномен религиозного порядка, она решает вопрос о Боге… Для Достоевского проблема русской революции, русского нигилизма и социализма, религиозного по существу – это вопрос о Боге и о бессмертии". (Н. Бердяев, "Духи русской революции").

В сборнике "Из глубины", Н. Бердяев пишет:

"Долгий исторический путь ведет к революциям, и в них открываются национальные особенности даже тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному достоинству.

Каждый народ имеет свой стиль революционный, как имеет свой стиль консервативный… Русская революция антинациональна по своему характеру… Но и в этом антинациональном ее характере отразились национальные особенности русского народа и стиль нашей несчастливой и губительной революции – русский стиль. Наши старые национальные болезни и грехи привели к революции и определили ее характер. Духи русской революции, русские духи". (Н. Бердяев).

В книге Н.О. Лосского "О характере русского народа" (1957 г., Франкфурт-на-Майне) он писал:

"Будучи сторонниками марксизма, советские коммунисты считают экономические производственные отношения основным явлением общественной жизни, от которого зависят остальные стороны ее – политические формы, религия, искусство… На первый взгляд, перечисленные черты миропонимания и практики советского коммуниста кажутся часто сполна душе русского народа, каким-то чужеродным явлением, вторгнувшимся извне в русскую жизнь. На деле это не так. Русскому народу свойственно искание добра для всего человечества, искание смысла жизни и связанная с этими интересами христианская религиозность, воплощающая в себе идеал жизни.

К числу первичных свойств русского народа принадлежит доброта, углубляемая и поддерживаемая исканием абсолютного добра и религиозностью: однако измученный злом и нищетою русский человек может проявить и большую жестокость… Большевистская революция есть яркое подтверждение того, до каких крайностей могут дойти русские люди в своем смелом искании новых форм жизни и безжалостном истреблении ценностей прошлого".

Размах Октябрьской революции соответствовал широте русского народного характера. Доверчивость к вождям, привычка, чтобы судьбы народные решались наверху, отсутствие традиций в самоуправлении, в критике и в свободном волеизлиянии своих чувств – разве это не черты русского народного характера, которые сильнее всего проявились в ходе русской революции и которые никак не соответствуют ни традициям, ни чертам характера западных стран.

"Эти русские мальчики, – писал Н. Бердяев в книге "Духи русской революции", – никогда не были способны к политике, к созданию, к устроению общественной жизни. Все перемешалось в их головах, и, отвергнув Бога, они сделали Бога из социализма и анархии, они захотели переделать все человечество по новому штампу и увидели в этом не относительную, а абсолютную задачу".

Бердяев показывает, что большевизм вырос из всех основ народной жизни, что политическое развитие России и русское общественное движение логически должны были породить советский коммунизм.

Та незащищенность, которую проявил русский народ в революции, является следствием особенностей России, вытекающих из неподвижности русского быта, о которых писал Белинский и против опасности которых он предостерегал русскую интеллигенцию, когда призывал ее следовать по стопам западной демократии.

И не о потере русским народом этой "спасительной неподвижности" должен печалиться А.И. Солженицын, а о приобщении русского народа к свободе и демократии, не западного, а более высокого социалистического образца, которые только и могут вывести Россию на путь свободного выражения своих прав и строительства будущего своей страны.

 

34. Первые повесть и рассказы А.И. Солженицына, опубликованные в журнале "Новый мир"

Взгляды А.И. Солженицына на самобытность России отразились в его литературных произведениях, начиная с самых ранних, опубликованных в журнале "Новый мир": "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор", "Случай на станции Кречетовка", в его неопубликованных в Советском Союзе больших романах: "Раковый корпус", "В круге первом", "Август 1914", а также в его публицистических статьях и произведениях: "Бодался теленок с дубом", "Архипелаг Гулаг", "Из-под глыб" и других. Прежде всего, мне хочется обратить внимание читателей на то, как были первоначально встречены советской литературной критикой произведения А.И. Солженицына, опубликованные в журнале "Новый мир".

Рецензии на повесть Солженицына дали почти все центральные газеты СССР. В газете «Правда» в номере от 23-ХI-1962 года, то есть почти сразу после выхода повести в свет, рецензию написал один из ведущих официальных литературных критиков того времени В. Ермилов.

Учитывая, какой поворот в нашей партийной и советской печати произошел вскорости после этой рецензии по отношению к писателю А.И. Солженицыну, я счел необходимым дать из этих рецензий подробные выписки.

"В нашу литературу, – писал В. Ермилов, – пришел писатель, наделенный редким талантом, и, как это свойственно истинным художникам, рассказал нам такую правду, о которой невозможно забыть и о которой нельзя забывать, правду, которая нам смотрит прямо в глаза. Иван Денисович Шухов, герой повести, колхозник, солдат Отечественной войны, человек уже немолодой, отбывающий десятилетний срок заключения в лагере. Какое же преступление он совершил? В начале войны попал он в немецкое окружение, пробыл два дня в плену, бежал, крался по болотам, чудом добрался до своих, и вот за это приговорен.

Вопиющие беззакония подобного рода связаны не только с судьбой главного героя, но и с другими судьбами, проходящими перед нами в повести…

Народный склад мышления, речи, пронизывающий всю повесть А. Солженицына, с особенной убедительностью подчеркивает противонародную направленность извращений, связанных культом личности. Произвол и жестокость – спутники культа – были направлены против людей труда, против народа, вот о чем, прежде всего, говорит повесть "Один день Ивана Денисовича". Сталин не верил в массы, пренебрежительно относился к ним".

Как же следует сочетать мысли, высказанные Ермиловым на страницах органа ЦК КПСС в отношении людей труда, с мыслями, высказанными Кочетовым относительно «правдивого» показа человека труженика и «лакировки»? "Литературная газета" поместила две рецензии на повесть А.И. Солженицына. В номере от 22-ХI статью Г. Бакланова под заголовком "Чтобы это никогда не повторилось" и А. Дымшица "Жив человек".

Газета «Известия» поместила статью К. Симонова "О прошлом во имя будущего", и "Московская правда" в номере от 8-ХII-1962 г. " "Во имя будущего".

Так же, как и В. Ермилов, все авторы рецензий отмечали появление нового выдающегося художественного таланта, а также огромное значение повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича" для разоблачения культа личности Сталина и для морального оздоровления народа.

"А кто виноват? – спрашивал критик А. Дымшиц и отвечал. – Читаешь его, и кажется, что раздвигаются рамки повествования об одном дне одного лагеря, и встает вопрос о природе того явления, на котором лежит вина за преступные уродства в недавней жизни нашего общества".

Писатель К. Симонов писал, что:

"Не лишним будет вспомнить здесь…, что бесстрашно сказать об этом страшном прошлом у нас нашли в себе решимость люди, безгранично любящие свой народ и безгранично верящие в его нравственную силу и красоту, а ожесточенно сопротивлялись этому люди, не любившие своего народа и не верившие в его нравственную силу…

Рано или поздно история и литература не оставят в тени ни одной из сторон деятельности Сталина. Они уже начали это делать, и они честно и до конца расскажут и о том, каким он был на самом деле".

Писатель Г. Бакланов писал:

"Среди прочих условий, помогавших Сталину творя беззакония оставаться непогрешимыми, было и то, что сами мы верили, убеждали себя верить не очевидным фактам, не себе, а ему. Он знает, он мудрый: если так делает он, значит, в этом есть высший смысл. Эта слепая вера не только поддерживалась, но возводилась в некую заслугу. Сделать впредь такую слепоту невозможной, вытравить из душ остатки того, что поселил в них культ личности, – задача не легкая и не быстрая. И тут огромную роль должна сыграть наша литература, говорящая народу правду".

Литературный обозреватель газеты "Московская правда" И. Чичеров писал:

"Отношение к этой повести, мне думается, лакмусовая бумага. Тот, кто не принимает (а уже слышатся голоса в спорах "А зачем это вообще? Мы ведь все это знаем. Зачем об этом писать, ведь это материал для наших врагов! То-то они уж обрадуются", или еще острее: "Это спекуляция на разоблачении культа личности. Зачем конъюнктурно смаковать? Ни к чему! Знай себе и помалкивай…"), тот, по моему мнению, не видит ее огромного художественно-политического значения в деле морального оздоровления народа и должен спросить себя: а не сидят ли во мне остатки культа личности?"

Некоторые из критиков сделали также ударение на том, что имеет большое значение для будущего, и что Солженицыным было только упомянуто, но не развито. Наиболее полно это выразил критик И.Чичеров:

"Мне хотелось бы сделать писателю критическое замечание более существенное: повесть была бы еще сильнее, еще крупнее и значительнее, если бы в ней более подробно и глубоко был развернут образ-характер кавтораранга, Буйновского или "высокого старика". Может быть, этот старик и не был коммунистом. Но он был интеллигентом. И уж, наверное, старым коммунистом был тот, кто спорил с Цезарем. Но трагедия таких людей почему-то мало интересовала писателя… Беспокоит меня в повести и отношение простого люда, всех этих лагерных работяг, к тем

интеллигентам, которые все еще переживают и все еще продолжают даже в лагере спорить об Эйзенштейне, о Меерхольде, о кино и литературе и о новом спектакле Ю. Завадского…

Порою чувствуется авторское ироническое, а иногда и презрительное отношение к таким людям…"

Как видим, литературный критик И. Чичеров уже в первом прочитанном им произведении почувствовал неприязненное отношение А.И. Солженицына к советской интеллигенции вообще и к коммунистической интеллигенции в особенности. Он не понял еще, в чем причина такого, я сказал бы нарочитого презрения Солженицына к этой категории людей.

"Очевидно, – писал Чичеров, – были в лагере интеллигенты-бедолаги, которые были достойны такого отношения, но ведь были и другие".

То, что думал Солженицын по этому поводу, было неясно тогда не только Чичерову, но и всем критикам и, в частности, Твардовскому. Только через несколько лет, после того, как Солженицын выступил не только как писатель, но и как борец против коммунизма, стало ясно, что не случайно в повести "Один день Ивана Денисовича" он отвел такое место интеллигенции. Советскую интеллигенцию ленинского и послевоенного периода он не считает интеллигенцией. Он называет ее «образованщиной». По его мнению, русская интеллигенция после ликвидации монархии исчезла, а новая советская интеллигенция не усвоила те достоинства, которыми отличалась старая русская интеллигенция. Поэтому ставку на возрождение русской нации он связывает не с интеллигенцией, а с простым народом.

В сборнике "Из-под глыб" А.И. Солженицын писал:

"Если обвиняют нынешний рабочий класс, что он чрезмерно законопослушен, безразличен к духовной жизни, утонул в мещанской идеологии, весь ушел в материальные заботы, получение квартир, покупку безвкусной мебели, в карты, домино, телевизор и пьянку, то намного ли выше поднялась образованщина, даже и столичная? Более дорогая мебель, концерты более высокого уровня и коньяк вместо водки… Не оправдаешь центровую образованщину, как прежних крестьян, тем, что они раздроблены по волостям, ничего не знают о событиях общих, давимы локально.

Интеллигенция во все советские годы достаточно была информирована, знала, что делается в мире, могла знать, что делается в стране, но отворачивалась, но дрябло сдавалась в каждом учреждении и кабинете, не заботясь о деле общем".

Опровергая указанные утверждения А.И. Солженицына, журналист Б. Шрагин, автор книги "Противостояние духа", писал, что "интеллигенция во все советские годы не была достаточно информирована. Ей всегда выказывалось недоверие. Достаточно информированы были высшие чиновники, работники партаппарата и «органов», у которых образованность была не главным их пороком. Интеллигенция во все советские годы была разобщена – не в том смысле, как крестьяне, а именно как мыслящая часть общества: она лишена была средств свободного обмена идеями и сведениями, разбита на мельчайшие атомы взаимным недоверием и страхом".

Противопоставление народа интеллигенции, которое Солженицын сделал в сборнике "Из-под глыб", давно устарело и потеряло социальный смысл. Сам Солженицын в своем романе "В круге первом" обрисовал это с исключительной глубиной. Он писал:

"Как тем, как образованным барам ХIХ-го столетия, образованному зеку Нержину, чтобы спуститься в народ, не надо было переодеваться и нащупывать лестничку: его просто шурнули в народ, в изорванных ватных брюках, в заляпанном бушлате, и велели выполнять норму. Судьбу простых людей Нержин разделил не как снисходительный, все время разнящийся и потому чужой барин, но как сами они, неотличимый от них равный среди равных.

И вот когда отпала причина переживать комплекс вины перед народом, когда отпали привилегии, представляемые образованностью, исчезла внутренняя потребность в идеализации "простых русских людей", Нержин понял, что спускаться ему было дальше незачем и не к кому. Оказалось, что у народа не было перед ним никакого сермяжного преимущества…

…Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства. Ждали амнистии, которую Сталину было труднее дать, чем околеть. Если какой-нибудь лагерный держиморда в хорошем настроении улыбался – они спешили улыбаться ему навстречу. А еще они были намного жадней к мелким благам: «дополнительной» прокисшей стограммовой пшенной бабке, уродливым лагерным брюкам, лишь бы чуть поновей или попестрей.

В большинстве им не хватало той точки зрения, которая становится дороже самой жизни. Оставалось быть самим собой. Отболев в который раз таким увлечением Нержин – окончательно или нет? – понял народ еще по-новому, как не читал нигде: народ – это не все, говорящие на нашем языке, но и не избранные, отмеченные знаком гения. Не по рождению, не по труду своих рук и не по крылам своей образованности отбираются люди в народ.

А – по душе.

Душу же выковывает себе каждый сам год от году. Надо стараться закалить, отгранить себе такую душу, чтобы стать человеком. И через то стать крупицей своего народа".

Рассматривая позицию Солженицына, изложенную им в сборнике "Из-под глыб", Б. Шрагин считает эту позицию неверной, ибо именно из среды образованных людей родилась оппозиция правительству. Ни образование, ни «образованщина» не виновны в том, что произошло в нашей стране. В этом повинна бюрократия, которая использовала образованных людей.

Что бы ни говорил Солженицын о трусости, продажности, своекорысти "центровой образованщины", и как бы ни было справедливо то, что он говорит, – все же когда он решил обратиться с увещеванием, чтобы "жили не по лжи", пришлось призывать ее же, «образованщину». Ибо к кому же все относится – не писать ни единой фразы, которая искажала бы правду, не повторять таких фраз ни в качестве учителя, ни в театральной роли, не изображать ни живописно, ни скульптурно, ни фотографически, ни технически, ни музыкально ни одной ложной мысли, не приводить руководящих цитат, " к кому же все это относится, спрашивает Б. Шрагин, если не к образованщине?

Но и призыв этот, в сущности, запоздал, потому что невозможность лжи уже давно осознана. И не только осознана, но привела к рождению независимой, по мере сил правдивой, хотя и подпольной культуры. Да и в мужественных открытых действиях нельзя сказать, чтобы был недостаток. И именно из среды «образованщины», из среды советской интеллигенции – писателей, художников, ученых, учителей, инженеров, врачей вышли те, кто пошел на открытый конфликт со сталинским режимом.

В противоречии со своими патриархальными взглядами, отраженными в произведениях: "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор" и др., Солженицын написал два рассказа, напечатанных в журнале "Новый мир" в No 1 и No 7 за 1963 год: "Случай на станции Кречетовка" и "Для пользы дела". В рассказе "Случай на станции Кречетовка" Солженицын показал драму советской молодежи, изуродованной марксистской идеологией. Фактически он с большой художественной силой показал то, что было в действительности и чего сам Солженицын не смог понять до сих пор.

Привожу отрывок из статьи моей дочери Е. Абрамович "Читая Солженицына", написанной в 1964 г., но не опубликованной: "Поколение 1930-х годов сочетало в себе веру в чистоту, высокую цель революции с мучительным переживанием действительности – трагедии, проходившей перед его глазами, и им не понятой.

Действительно, в молодежи тридцатых годов не было раздвоенности, опустошенности, безверия. Она шла следом за отцами с той же верой и твердостью, хотя обстановка уже коренным образом изменилась, и вокруг нее происходила одна из самых страшных трагедий.

Величайшим следствием революции было то, что она разрушила стену, отделяющую человека от мира. Человек ощутил себя частью всего человечества. Счастье человечества стало потребностью души.

Маркс неопровержимо доказал, что грядущие равенство и свобода неизбежны и близки, еще один последний, решительный… Но это никоим образом не означало отказа от личности, от творчества. Наоборот, только теперь, сбросив тесную кожуру своего мирка, человек узнал то, что раньше было доступно гениям – радость творчества. Он обретал, а не терял. Вот в этом и было все дело. Обретал мысли. Горизонт. Масштаб. Силы. Серый солдат империалистической бойни, плясавший под пулями на окопе от переизбытка неведомых ему самому сил, открывал, что он может командовать дивизией, бить ученых генералов: он открыл в себе необычные, неожиданные силы, узнал, что он может все – даже "в мировом масштабе". Открыв мир, он открыл себя. И в этом также было величайшее следствие революции.

Сталин сумел использовать взлет революционного самоотречения, доведя чувства и представления, рожденные революцией, до той крайности, до той точки, где они превращались в свою противоположность.

Все, что происходило только потому, что оно происходило в советской стране, стало объявляться исторической необходимостью, не подлежало обсуждению: в нашей жизни не могло быть ошибок.

Так вульгарно трансформировалось представление о законах исторического развития. Необходимость партийной дисциплины, требование подчинить свою волю и интересы интересам партии и революции переросли в требование во имя революции отказаться от морального права самостоятельно мыслить во избежание совершения ошибок. То есть, отречься от своей личности, стать винтиком, необходимой деталью огромной, непостижимо сложной мировой машины. И люди поверили, что во имя революции, для нее, они должны отказаться от себя. Отказаться от права решать судьбы мира, оставив за собой только право самоотверженно служить во имя их. Они не замечали, не подозревали, что, помогая Сталину совершить такую подмену принципов, они этим предали революцию.

Для молодого поколения, выросшего в эту пору, эти требования к революционеру были несомненными, истинными – иного они не знали. Для героя Солженицына Васи Зотова нет границы между ним и миром. Судьба мира – это и есть его судьба. Он не имел имущества и "не хотел бы его иметь никогда", но даже близкие люди – жена, ребенок – все не так важно, как то, что происходит с революцией.

А происходило страшное – немцы наступали на родину революции, были уже под Москвой. Вася Зотов и в этом он целиком принадлежит своему поколению, ощущает свою жизнь именно так: "Если Ленина дело падет в эти дни, для чего мне останется жить?".

Вася не фанатик. Его ненависть к фашистам, его ненависть к вору Саморукову в основе своей глубоко революционная, сознательная. И вместе с тем, – Вася отличается от старшего поколения большевиков. Он стал взрослым в тридцатые годы, когда в жизнь властно вошел произвол, однако, коварно прикрытый броней слова «необходимость».

Коллективизация сопровождалась жестокостью и насилием. Но так учил вождь. Очевидно, так было необходимо.

Миллионы людей, среди них всем известные коммунисты, оказались врагами народа, террористами, шпионами. Это невозможно было понять. Это было необъяснимо. Но нельзя было сомневаться в этом.

Так в жизнь Васи Зотова вошло и стало привычным понятие – непонятная необходимость. Вася привык считать необходимым то, смысла чего не понимал. Исчезла граница между врагом и неврагом. Одно слово, ошибка не только юридически, но, что гораздо опасней, в сознании людей стало убежденно признаваться опасным преступлением.

Именно страх ошибиться объясняет психологию Васи Зотова. Он боится верить себе, боится верить своим глазам. Мир становится неясным, зыбким, непостижимым. Васе необходима опора – гарантия от ошибок. И она воплощается для него в Сталине. Великий марксист, он безошибочно постигает смысл происходящего. Он отливает только ему безусловно доступную истину в железные формулы, и задача Васи только не отступать от них. В его сознании живет уверенность в том, что все происходящее имеет высший смысл, логически подчинено какому-то историческому закону, и, если он не видит этого смысла, то просто по недостатку марксистского образования, по слабости мысли. Жизнь Васи принадлежит революции, так же, как жизнь Левинсона или Павла Корчагина. Но если те обрели в революции веру в свое право решать, действовать во имя ее, Вася Зотов в другое время, в сталинскую эпоху запрограммированно направлен на то, чтобы отказываться от своего здравого смысла, и свой долг марксиста видит в том, чтоб самоотверженно отдать себя чужой воле. В его психологии становится естественной жестокость – готовый жертвовать собой, он, не задумываясь, оправдывает жертвы другими ради непонятной необходимости. Это психологически делает его бессильным даже тогда, когда жизнь будит у него сомнения. Вася Зотов, который не сомневаясь принимает то, что окружает его, наталкивается на одно из самых больших противоречий: Сталин просчитался, ожидая, что война пойдет победоносно на территории агрессора – фашисты под Москвой. Как это могло случиться?

Сталин ошибался? – возникает перед Васей страшный вопрос.

Страшный потому, что если это так, значит, не существует непогрешимой опоры. Значит, все, очевидно, должно быть иначе? Но что такое на самом деле это все? Понять его – значит, понять, что-то, что кажется незыблемым и необходимым – произвол, что вождь и величайший теоретик – диктатор, узурпировавший власть, что то, что кажется высокой теорией, полно ошибок, бездарности и преступлений, а то, что выдается за неопровержимые факты, ложь и клевета.

Это все " слишком огромно для того, чтобы в тот момент обычный человек мог его себе представить и постичь. Вася только смутно чувствует себя на краю страшной опасности – усомниться, отвергнуть и посягнуть следовательно, в представлениях того времени – стать врагом. Вася в ужасе останавливается и ищет прежнее равновесие.

Сомнения не пробуждают в нем ни мыслей, ни желания разобраться – они только пугают его, и он, как еретик за библию, хватается за «Капитал» К. Маркса. Потому что в нем воспитано рабское догматическое отношение к марксистской теории. Теория призвана подтвердить заранее известную истину, но ни в коем случае не руководить действием, практической деятельностью. Между теорией и жизнью стоит единственный ее истолкователь – Сталин.

Вася не сомневается, что ошибка Сталина – не ошибка. Просто он, Вася, не постиг сложный ход мыслей вождя. Чтобы понять Сталина, надо проникнуть в дебри теории. А так как он заучил, что «Капитал» – главная марксистская книга, значит, стоит ему прочесть хотя бы первый том, как он станет мыслить как марксист, и ему откроется ход мыслей Сталина, которого он просто так постичь не может.

Вася Зотов с его трагической верой в то, что раз так делается, значит, это имеет высший смысл, и «Капитал», в котором он ищет истину несовместимы. Вася не может ничего почерпнуть у Маркса. Даже если ему покажется, что то, что, как он считает, противоречит жизни, он будет думать, что не понял чего-то, что он ошибается.

Вася убежден в своей личной ответственности за судьбу мира, он самоотверженно готов отдать всю жизнь во имя блага человечества, он хочет понять суть исторических процессов, он рассуждает, он мыслит в масштабе мира и читает «Капитал». И чем выше он чувствует свой долг революционера, чем важнее для него революция, тем больше его страх ошибкой ей навредить, тем выше не рассуждающая готовность слепо следовать за вождем для пользы дела. И это объективно делает его вредным обществу – пособником произвола и насилия. Получается парадокс: путевой обходчик – глухой старик Кордубайло, который не читал «Капитала» и не мучился мировыми проблемами, а руководствовался народным чутьем – видит жизнь верней: просто делает то, что нужно, и не делает того, что не нужно. У нас нет никаких сомнений в том, что попади актер Тверитинов в руки Кордубайло, он благополучно доехал бы до своей части и воевал бы против фашистов. Для Васи же, убежденного в том, что кругом полно скрытых врагов, одного слова оказывается достаточным, чтобы заподозрить актера, и чем актер симпатичнее ему, тем больше его страх быть коварно обманутым, оказаться пособником шпиона. И именно этот страх совершить ошибку – гонит и слепит его: он передает актера в НКВД слепо, не ведая, что это означает, не зная, что он увеличивает жертвы произвола.

Однако у нас не остается подозрения в корысти Васи. С его точки зрения, он спасает революцию. В каждом из нас сидит Вася Зотов, и, может быть, до конца нам не изжить его никогда.

То, что его подвиг – ужасная подлость – это трагедия времени. Именно в этом заключается смысл рассказа и точное раскрытие сути реального явления жизни.

В рассказе "Для пользы дела", Солженицын, очевидно, под влиянием разоблачения Сталина на XX и ХХII-м съездах партии, показал эту тему совсем по-иному, как тему начавшегося процесса борьбы с явлениями этого уродливого духа, с людьми, оставшимися от эпохи Сталина. Очень интересно отметить, что здесь впервые у Солженицына появляется тема протеста, возмущения, а под конец – и неизбежной борьбы. И весь рассказ окрашен солнцем, светом. Это не гнущий стискивающий мороз "Одного дня", не дождливый осенний фон «Случая», не серая атмосфера "Матренина двора" – это звон юношеских голосов, солнце, свет. Люди впервые не только не сомневаются, не веря собственным глазам, пугаясь своих мыслей, как лейтенант Зотов. Они возмущаются, протестуют, имеют свое принципиальное мнение, отстаивают его, верят себе и в себя".

В рассказах и статьях Солженицына о марксистской идеологии проявилась двойственность его как писателя и философа. Если в рассказах он показал себя как гениальный писатель, сумевший художественными средствами отразить всю глубину предательства Сталина, увлекшего молодежь «коварной» идеологией на путь преступлений против своего народа, то в своих статьях он проявил полное свое бессилие и неспособность понять, что эта идеология ничего общего не имела с марксизмом, что Сталин предал не только молодежь, но и революцию.

Создается такое впечатление, что в момент, когда Солженицын работал над этим рассказом, у него появились надежды на то, что после XX и ХХII-го съездов партии в общественной жизни России может произойти перелом в сторону оздоровления общества и возрастания роли личности, очищения от всего того, что уродовало жизнь народа.

И мне думается, что если бы в это время журнал "Новый мир" напечатал его произведения "Раковый корпус", "В круге первом" и другие, даже с некоторыми цензурными искажениями, Солженицын мог бы стать одним из попутчиков советского общества. Наверное, ведь в молодости, до войны, он разделял общее отношение советских людей к Ленину, как пишет он сам. Но для этого надо было бы, чтобы «оттепель» перешла в весну, в лето, чтобы жизнь доказала правоту революции. Может быть, Солженицын не стал бы коммунистическим писателем, но в нем не укрепилась бы та во многом слепая ненависть, которая так овладевает им в его самой политически острой книге "Архипелаг Гулаг".

 

35. Взгляды Солженицына на насилие

В своей "Нобелевской лекции по литературе" в 1970 году, адресованной Нобелевскому комитету, А.И. Солженицын писал:

"Оказался наш ХХ-ый век жестче предыдущих, и первой его половиной не кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства – жадность, зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, по ходу принимая приличные псевдонимы вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы, рвут и разрывают наш мир. Пещерное неприятие компромиссов введено в теоретический принцип и считается добродетелью ортодоксальности. Оно требует миллионных жертв в нескончаемых гражданских войнах, оно натуживает в душу нам, что нет общечеловеческих устойчивых понятий добра и справедливости, что все они текучи, меняются, а значит, все всегда должны поступать, как выгодно твоей партии… Все меньше стесняясь рамками многовековой законности, нагло и победно шагает по всему миру насилие".

В другом месте Солженицын пишет, что

"Маркс и Энгельс в своей переписке неоднократно говорили, что после прихода к власти, несомненно, нужен террор".

Этим самым А.И. Солженицын подчеркивает, что насилие, совершаемое коммунистами в СССР и в других странах, где они стоят у власти, явление не случайное, а вытекает из марксова учения. Так ли это? Марксизм рассматривает вопрос о насилии как явление социально-историческое. Так, например, отвечая на вопрос русского народовольца Николая О-на, Ф. Энгельс писал:

"История, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов, не только во время войны, но и в период «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужество осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными". (Маркс и Энгельс, ПСС, том 39, стр. 35).

Маркс и Энгельс не были трубадурами насилия, как такового. Они не восхищались насилием, как это пытался представить А.И. Солженицын, а наоборот, высказывали сожаление, что люди не могут обойтись без него. Неправильно также второе утверждение Солженицына, что всякая революция аморальна, так как весь прогресс и преобразование человеческого общества происходили революционным путем.

"Насилие, – писал Ф. Энгельс, – играло также и некоторую другую роль (кроме свершителя зла), именно революционную роль, где оно, по словам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым… Насилие является тем орудием, которым общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие и омертвевшие политические формы". (там же, том 20, стр. 189).

Так было и в России, где самодержавие с его чиновничьим, бюрократическим аппаратом управления было такой омертвевшей политической формой, и потому оно было сметено февральской революцией с такой легкостью.

Что это было именно так, а не иначе, свидетельствуют многие современники разных политических направлений: Н. Бердяев, Базаров, Зензинов, Суханов и многие другие, в том числе Г. Уэллс.

"Нельзя даже сказать, – писал Бердяев в "Русской мысли", – что февральская революция свергла монархию в России. Монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников".

"Ни одна организация не может приписать себе чести руководства первыми днями революции". (В. Базаров "Первые шаги русской революции").

"Революция, – писал один из руководителей правых эсеров Зензинов, ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, думу и существовавшие общественные организации… Она явилась неожиданностью для нас, революционеров". ("Дело народа", 15-III-1917 г.)

"Основная катастрофа, – писал английский писатель Г. Уэллс, в книге, посвященной революции 1917 года, – произошла в 1917 году, когда чудовищно бездарный царизм стал окончательно невыносимым. Он разорил страну, потерял контроль над армией и доверие всего населения. Его полицейский строй выродился в режим насилия и разбоя. Падение царизма было неизбежно". (Г. Уэллс, "Россия во мгле", Госиздат, Москва, 1958 г., стр. 35).

Сам народ совершил революцию.

Отношение Ленина к роли насилия в русской революции лучше всего сформулировано им в его речи, посвященной памяти Я.М. Свердлова:

"Без революционного насилия " пролетариат не смог бы победить. Но также не может быть сомнения в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный прием революции лишь при наличии определенных и особых условий, тогда как гораздо более глубоким постоянным свойством этой революции и условием ее победы являлись и остаются организация пролетарских масс, организация трудящихся". (том 38, стр. 74).

В другом месте, говоря об отношении компартии к репрессиям против врагов революции, В.И. Ленин сказал:

"Юнкера попробовали устроить восстание, но мы справились с ними: они в Москве устроили бойню и расстреливали на кремлевской стене солдат. Но когда уже народ победил, он сохранил врагам не только воинскую честь, но и оружие… Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем, и сегодня мы арестовали директора Государственного банка. Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применили французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяли и, надеюсь, не будем применять, так как за нами сила. Когда мы арестовывали, мы говорили, что мы вас отпустим, если вы дадите подписку в том, что вы не будете саботировать. И такая подписка дается". (Ленин, "Речь на заседании Петроградского совета 17 ноября 1917 года", том 35, стр. 63).

Так думал Ленин в начальный период революции, пока контрреволюция не начала вооруженную борьбу против советской власти.

И Маркс, и Энгельс, и Ленин считали, что при определенных обстоятельствах переход власти из рук буржуазии в руки рабочего класса может быть осуществлен без революции, мирным парламентским путем. Ф. Энгельс был противником восстаний, если их не поддерживает абсолютное большинство трудящихся.

"Прошло время, – писал Энгельс, – внезапных нападений и революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь… Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима длительная настойчивая работа…" (Энгельс, предисловие к "Классовой борьбе во Франции").

"Маркс и Энгельс, – писал Солженицын, – в своей переписке неоднократно говорят, после прихода к власти нужен террор. Неоднократно они пишут: придется повторить 1793 год. После прихода власти нас станут считать чудовищами, на что нам, конечно, наплевать".

Передернутые Солженицыным выдержки искажают взгляды Маркса и Энгельса.

"Под господством террора, – писал Энгельс Марксу, – мы понимаем господство людей, которые сами напуганы. Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершенные ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 году падает почти исключительно на перепуганных (а Солженицын приписывает Марксу и Энгельсу фразу: "придется повторить 1793 год"), выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре". (ПСС, том 23, стр. 45).

Приведу еще одну выдержку из письма Энгельса к К. Каутскому от 20 февраля 1889 года:

"Что касается террора, то он был, по существу, военной мерой до тех пор, пока вообще имел смысл. Класс или фракционная группа класса, которая одна только могла обеспечить свободу действий, простор, возможность сосредоточить силы в решающем пункте на границе… С тех пор террор сделался для него (Робеспьера) средством самосохранения (подчеркнуто Энгельсом) и тем стал абсурдом…"

Как видим, "все наоборот", получается не у отцов коммунизма, а у самого Солженицына.

Во всех случаях, когда основоположники коммунизма говорили и писали о неизбежности насилия для перехода от капитализма к социализму, они исходили не из своих кровожадных замыслов, как это хочет представить Солженицын, а из опыта человеческой истории. Насилия, совершаемые в истории, всегда были обусловлены ходом общественного развития. Личность, или партия могли придать насилию только ту или иную степень жестокости. По этому вопросу Троцкий писал:

"Нам говорят: "Ложь, насилие, убийство не совместимы со здоровым социалистическим движением". Как быть, однако, с революцией? Гражданская война есть самая жестокая из всех видов войн… Нужно ли напоминать об Испании? Единственный ответ, который могли дать друзья республиканской Испании, гласил: гражданская война лучше, чем фашистское рабство. Но этот совершенно правильный ответ означал лишь, что цель оправдывает, при известных условиях, такие средства, как насилие, убийство".

С точки зрения "вечных истин" революция, разумеется, «антиморальна». Но это значит лишь, писал Л.Д. Троцкий, что идеалистическая мораль контрреволюционна, то есть состоит на службе эксплуататоров. С точки зрения марксизма, который выражает интересы эксплуатируемых, цель оправдана, если она ведет к повышению власти человека над природой и ведет к уничтожению власти человека над человеком. "Значит, для достижения этой цели все позволено?" – спрашивает Солженицын.

Когда мы говорим, что цель оправдывает средства, говорил Л.Д. Троцкий, то отсюда вытекает для нас и тот вывод, что великая революционная цель отвергает в качестве средств те низменные приемы и методы, которые противопоставляют одну часть рабочего класса другим его частям или пытаются осчастливить массу без ее участия; или понижают доверие массы к себе самой и к своей организации, подменяя его преклонением перед «вождями».

Прежде всего, революционная мораль отвергает угодливость по отношению к буржуазии и высокомерие по отношению к трудящимся. Но все же ложь и насилие сами по себе достойны осуждения? – спрашивал Л.Д. Троцкий и отвечал: конечно, как и классовое общество, которое их порождает. Общество без социальных противоречий будет, разумеется, обществом без лжи и насилий. Однако проложить к нему путь нельзя иначе как революционными, то есть насильственными средствами.

Но существуют ли общие для всех принципы морали? Да, отвечал Л.Д. Троцкий, но сила их тем менее действительна, чем острее классовая борьба. Солженицын обвинил Ленина в том, что он в гражданскую войну использовал систему заложничества. Институт заложничества был впервые использован буржуазией в борьбе против колониальных народов. Говоря о систематических расстрелах французскими остервенелыми реакционерами пленных парижских коммунаров, К. Маркс писал: "Коммуне не оставалось ничего другого для защиты жизни этих пленных, как прибегнуть к прусскому обычаю захвата заложников". Когда Октябрьская революция обороняла себя против объединенных сил империализма, и рабочие всего мира со страстным сочувствием следили за ходом этой борьбы, тогда буржуазная пропаганда не смела открыто обличать "отвратительное варварство" института заложников. Только после перерождения советского государства, то есть после того, как в мире забылась подлинная обстановка того времени, задним числом против большевиков посыпались обвинения во всякого рода преступлениях, в том числе и в использовании института заложников. Партия большевиков в период своего революционного восхождения, то есть, когда она действительно представляла пролетарский авангард, была самой честной партией в истории. Где могла, она, разумеется, обманывала своих классовых врагов, зато трудящимся она говорила правду.

Только благодаря этому она завоевала доверие трудящихся в такой мере, как никакая другая партия в мире.

Взгляды Ленина – против которого, прежде всего, направлена критика Солженицына – на роль насилия и демократию не были неизменными с начала Октябрьской революции и до его смерти. Они менялись в соответствии с изменением обстановки. В период июльских дней 1917 года Ленин говорил о возможности мирного развития революции. Он писал, что на практике создалась такая ситуация, когда буржуазное правительство разоблачило себя перед широкими массами трудящихся как правительство войны, в интересах кучки капиталистов, а не народа. Об этом же писал Н. Бердяев. Он подчеркивал, что большевизм "воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадежно утерян, нежеланием солдат продолжать войну, и он провозгласил мир" (чего не понимает Солженицын, который до сего времени считает, что войну с немцами нужно было продолжать).

Ленин призывал советскую демократию, то есть все партии, входящие в состав Советов: большевиков, меньшевиков и эсеров " объединиться и обеспечить мирное развитие революции. Ленин писал:

"Перед демократией России, перед Советами, перед партиями эсеров и меньшевиков открывается теперь чрезвычайно редко встречающаяся в истории революции возможность обеспечить созыв учредительного собрания в назначенный срок, без новых оттяжек, возможность обезопасить страну от военной и хозяйственной катастрофы, возможность обеспечить мирное развитие революции. Взяв всю власть, Советы могли бы еще теперь, а вероятно, это последний шанс их – обеспечить мирное развитие революции, мирный переход власти из рук одной партии в руки другой". (ПСС, том 34, стр. 237).

Если бы меньшевики и эсеры согласились совместно с большевиками взять власть в свои руки, и именем всех трех партий провозгласили прекращение войны, и дали бы землю крестьянам, авторитет этих партий в массах был бы непоколебим, и это предопределило бы весь последующий ход революции. Ленин не мог простить меньшевикам и эсерам их политической близорукости и неспособности понять политическую обстановку, и после этого всегда относился к ним с величайшим презрением, как к политическим импотентам.

Позиция Ленина, занятая им в июльские дни, имеет огромное значение для понимания того, как формировались его взгляды на участие других партий в политической жизни страны и на роль насилия.

Ленин стремился к мирному развитию революции и не только не исключал многопартийную систему, а наоборот, исходил из нее. Он предлагал всем социалистическим партиям взять власть в руки Советов, собрать учредительное собрание, дать стране конституцию и обеспечить свободное функционирование партий в их борьбе за массы.

И меньшевики, и эсеры стояли за продолжение империалистической войны, которая требовала неисчислимых жертв, ради интересов кучки капиталистов, жертв, значительно больших, чем гражданская война. Это одна из главных причин того, что они потеряли влияние в массах. Несмотря на это, после того как большевики захватили власть, они предложили меньшевикам и эсерам войти в коалиционное правительство, но последние, кроме левых эсеров, отклонили это предложение большевиков.

Спрашивается, как при такой ситуации должен был поступить Ленин? Должен ли он был, несмотря на все вытекающие из этой ситуации опасности для революции, во чтобы то ни стало сохранить многопартийную систему? Я считаю, что в той конкретной обстановке, которая сложилась в стране после Октябрьской революции, когда правые партии организовали военное и политическое сопротивление советской власти, используя для этой цели в широких масштабах иностранную помощь, когда в борьбе против советской власти социалистические партии стали на сторону врагов революции, – у партии большевиков не было другого выхода, как удерживать власть силами одной партии. В обстановке ожесточенной гражданской войны в партии и в стране нужна была железная дисциплина и централизация власти. Принцип демократического централизма, как основа организации правящей партии, как нельзя более кстати подходил в сложившихся условиях для организации обороны от наседающих на нее со всех сторон врагов.

Несмотря на остроту положения в стране, этот принцип позволял сохранять демократию внутри партии, сохранять активность и самодеятельность ее членов.

Внутрипартийная демократия была единственной формой сохранения демократии, демократического климата в стране. И нужно подчеркнуть, что эта возможность не осталась неиспользованной. Партия, несмотря на гражданскую войну, нашла в себе такие внутренние силы, которые проявились в открытых острых дискуссиях по актуальным политическим вопросам. Так, например, в ходе подготовки Октябрьского восстания и в самый момент восстания внутри партии шла ожесточенная борьба фракций, которые возглавлялись видными членами ЦК партии. Партия оказалась способной преодолеть разногласия без раскола и перейти к дружной работе по организации социалистического государства.

Колоссального размаха внутрипартийная борьба достигла во время Брестских переговоров о мире с Германией. Партия фактически разделилась на три фракции, каждая с ярко очерченной платформой. Ленин остался в меньшинстве, и Дзержинский ставил вопрос о замене его на посту председателя Совнаркома.

Все это свидетельствовало о том, что страна при благоприятных условиях могла перейти к многопартийной системе, от монополии одной партии к подлинно демократическому строю. Если бы такая свобода дискуссий и свобода фракций были сохранены в партии, опасность образования авторитарной власти была бы исключена.

Однако, свыкшись с управлением страной силами одной партии, большевики по окончании гражданской войны не перешли на нормальную демократическую систему, так как это было связано с постоянной борьбой за голоса избирателей, с постоянной защитой своих взглядов перед широкими массами трудящихся. Это было роковой ошибкой. Власть ослепляет людей, даже таких глубоко идейных, каким был Ленин.

Мало того, что он в условиях мирного времени и отсрочки мировой революции не изменил тактики, он на Х-м съезде партии провел ограничения демократии внутри самой правящей партии, запретил фракции и дискуссии и допустил организационные выводы в отношении "Рабочей оппозиции".

После Октябрьской революции, которая была почти бескровной, партия большевиков шла на репрессии против своих политических противников с большой осмотрительностью. Аресты противников советской власти, несмотря на открытую вооруженную борьбу и саботаж офицерского корпуса, чиновников бывшего царского государственного аппарата, производилась только в крайних случаях. Даже такого матерого врага революции, как генерал Краснов, освободили из-под ареста под честное слово, что он больше не будет участвовать в вооруженной борьбе против советской власти.

Когда советская Россия оказалась в кольце блокады, а белое офицерство объявило террор против коммунистов, когда партия эсеров стала на путь индивидуального террора против руководителей советской власти, советское правительство в порядке самообороны перешло к массовым репрессиям против своих врагов. Кто первый применил насилие? Монархические и буржуазные партии и организации. Красный террор был ответом на белый террор.

"Сомнительные авантюристы, – писал в 1920 году Г. Уэллс, – терзающие Россию при поддержке западных держав – Деникин, Колчак, Врангель и прочие не руководствуются никакими принципиальными соображениями и не могут предложить какой-либо прочной, заслуживающей доверия основы для сплочения народа. По существу, это просто бандиты. Коммунисты же, что бы о них ни говорили, – это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников. Они сразу же обеспечили себе пассивную поддержку крестьянских масс, позволив им отобрать землю у помещиков и заключив мир с Германией. Ценой многочисленных расстрелов они восстановили порядок в больших городах. Одно время расстреливали всякого, кто носил оружие, не имея на то разрешения. Это была примитивная, кровавая, но эффективная мера. Для того чтобы удержать власть, коммунистическое правительство создало чрезвычайную комиссию, наделив ее почти неограниченными полномочиями, и красным террором подавило всякое сопротивление. Красный террор повинен во многих ужасных жестокостях: его проводили по большей части ограниченные люди, ослепленные классовой ненавистью и страхом перед контрреволюцией, но эти фанатики, по крайней мере, были честны. За отдельными исключениями, расстрелы ЧК вызывались определенными причинами и преследовали определенные цели, и это кровопролитие не имело ничего общего с бессмысленной резней деникинского режима…" (Уэллс, "Россия во мгле", стр. 37–38).

Если, несмотря на то, что в 1918–1919 годах советская власть сохранилась на небольшой территории, в самом центре России, – а против Советов выступили единым фронтом иностранные войска и вооруженная до зубов Белая Армия, – большевикам удалось разгромить своих врагов, то это произошло не благодаря применениям насилий, а потому, что в этой борьбе народ, и, прежде всего, русский народ, стал на сторону большевиков. В ответ на жесточайший белый террор против населения, особенно крестьян (порки их), трудящиеся России, и в первую голову крестьяне, уходили в партизанские отряды. Мощное партизанское движение во всех районах страны: на Украине, в Белоруссии, в Архангельске, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке стало одним из решающих факторов разгрома Белой. Армии.

"Народ в прошлом, – писал Бердяев в книге "Истоки и смысл русского коммунизма", – чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность. Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога".

Тот факт, что в борьбе между красными и белыми народ стал на сторону красных, является лучшим доказательством того, что концепция А.И. Солженицына о враждебном отношении народа к большевикам и о сочувствии крестьян монархии " была необоснованна.

Именно тогда, когда монархические и правобуржуазные партии вели борьбу с Советами с помощью иностранных армий, большевики объективно стали единственными носителями идеи "единой и неделимой России". Сказанным я не хочу огульно оправдать всю карательную политику большевиков от Октябрьского переворота и до смерти Ленина. Есть в прошлой террористической политике Ленина действия неизбежные, вызванные обстоятельствами (ответ на карательную политику белых, саботаж служащих, спекуляция, бандитизм, взяточничество и т. д.), но, несомненно, была и избыточность, которая подрывала престиж власти и нанесла урон идее социализма.

К таким отрицательным действиям ЧК я отношу необоснованные аресты интеллигенции, непосредственно не участвовавшей в борьбе против советской власти, карательную политику в отношении бывших политических противников, прекративших борьбу после окончания гражданской войны и стабилизации власти. Сохранение централизма в партийной жизни, после перехода на мирные рельсы, запрещение фракций, группировок и внутрипартийных дискуссий, при сохранении одной правящей партии, да и само сохранение однопартийности – также привели к сужению демократического развития и партии, и страны. Все это после смерти Ленина создало благоприятную почву для последующего развития партии и общества.

Это позволило Сталину на свой манер все более и более ужесточать внутрипартийный режим и внедрять свое понимание демократии. Он стал утверждать, что отклонение от принципа демократии – это норма, что демократия никогда не была самодовлеющим принципом большевизма, а всегда была подсобным инструментом в борьбе за массы. И в зависимости от потребностей руководства ее действие может быть ограничено, и он ограничивал его во всех случаях.

Из демократических принципов на первое место стали выдвигаться такие, как "право на труд", "право на образование", "право на жилище" и т. д., а такие общепризнанные в цивилизованных странах права, как "свобода слова", "свобода собраний", "свобода печати", "свобода стачек", "свобода передвижения" и др., стали замалчиваться.

Продолжая обвинение Ленина в использовании насилия, А.И. Солженицын в своей речи в Вашингтоне – Хилтоне 30-IV-1975 года говорил:

"Это он (Ленин) создал ЧК. По подсчетам специалистов, по самой точной объективной (?) статистике в дореволюционной России, за 80 лет до революции, – это были годы революционного движения, покушение на царя, революции, за эти годы было казнено по 17 человек в год. 17 человек в год".

Верно, что ЧК была создана при Ленине. Но коммунисты никогда не обещали, что они после прихода к власти не будут иметь органов подавления. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали, что в переходный период от капитализма к социализму пролетариат создаст такую власть, которая будет способна подавить сопротивление господствовавших ранее классов и их агентуры в лице преданных им служителей. Но при Ленине пользование ЧК, этим инструментом подавления, было относительно разумным. Она находилась под постоянным контролем партии, которая систематически вела борьбу с излишествами в этой области. А.И. Солженицын привел совершенно необъективные сравнительные данные о репрессиях в царское время и при большевиках в первые годы революции. В "Архипелаге Гулаге", том I и II-й, он приводит другие цифры:

"Составители сборника, – пишет он о сборнике, составленном "группой левых деятелей", – тут же приводят предположительную статистику, по которой приговорено к смерти за один лишь 1906 год 1310 человек. Это как раз разгар пресловутой столыпинской реакции, и о ней есть еще цифра: 950 казней за 6 месяцев. Жутко звучит, но для укрепившихся наших нервов не вытягивает и она: нашу-то цифирину, на полгода пересчитав, все равно получим втрое гуще…"

Такое впечатление от этих слов, как будто Солженицын доволен, что наша цифра втрое гуще.

"В 1918–1919 годах, – продолжает он, – ЧК расстреливало без суда больше 1000 человек в месяц".

Как составилась эта цифра " 1000 человек? Как сообщил А.И. Солженицын, по данным, взятым им из книги Лациса, опубликованной последним в 1920 году, за 16 месяцев 1918–1919 годов было расстреляно без суда 8389 человек. Я книги Лациса не читал. Но если 8389 разделить на 16, получим не 1000, а 500 человек в месяц. Оказывается, в данные Лациса о количестве "расстрелянных без суда" Солженицын внес поправку на расстрелянных решением Ревтрибуналов. Таких данных он не нашел и внес поправку исходя из предположения, что "ревтрибуналы выполняли по крайней мере такую же работу", то есть расстреляли столько же, сколько ЧК. 8389 человек – ЧК, и 8389 человек трибуналы, а всего 16.700 человек, или свыше 1000 человек в месяц.

Поправку на осужденных (без каких-либо оснований) Солженицын сделал, а вот поправки на численность населения при монархии и в 1918–1919 годах не сделал, а она выросла.

Но и цифры, которые должны быть исправлены, не учитывают данных о казнях в царское время без суда, а такие казни были. Расстрелы карательными экспедициями Рененкампфа и Меллер-Закомельского в 1905–1906 годах, расстрел 9-го января 1905 года демонстрации и другие (Ленский расстрел, восстание в Якутске и т. д.).

Еще до 9 января 1905 года, до разрушения Пресни, до подмосковных и прибалтийских рейдов фон Мина, фон Римана и фон Рихтера, до расправ в Кронштадте, Свеаборге и Иваново-Вознесенске, до расстрела рабочих на Лене, Л.Н. Толстой в гаспринском письме Николаю Романову писал:

"Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских, явных и тайных, все увеличивается… Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие".

По поводу 9 января Николай в своем дневнике записывает:

"9 января. Воскресенье. Тяжелый день. В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны (?) были стрелять в разных частях города: было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело".

Когда при Толстом однажды сказали, что царь подавлен событиями 9 января, писатель усмехнулся: "Я этому не верю, потому что он лгун".

И это верно, ибо после слов в дневнике, приведенных нами выше, сказано: "Завтракал у дяди Алексея. Принял делегацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гуляли. Пили чай у мамы".

А как свирепо расправлялись с народом после подписания Портсмутского договора. На Дальнем Востоке генерал Реннеккампф в своем поезде отвел в сентябре 1905 года вагон под военно-полевой суд. "Приговоры о казнях выносились на ходу эшелона. Арестованные, загнанные в вагон на одной станции, прибывали смертниками на следующую. Только первые десять заседаний суда, состоявшиеся в поезде, дали семьдесят семь смертных приговоров (тут же приведенных в исполнение) и тридцать три приговора к пожизненному заключению. Такую же машину смерти на колесах вел из Харбина навстречу Реннекампфу Меллер… Впрочем, этот вешал и расстреливал без суда. Вовсю применял Меллер и истязания: порол нагайками, шомполами, кнутами, розгами. Витте засвидетельствовал, что Меллер на пути своего продвижения к Чите «драл» даже железнодорожных служащих…" По словам того же автора, "дранье генерала Меллера-Закомельского наверху очень понравилось, почему после этой экспедиции и назначили его генерал-губернатором прибалтийских губерний", где он провел такую же операцию…

Полковник Г.А. Мин в конце 1905 года был послан с Преображенским полком на подавление вооруженного восстания в Москве. Даже Витте, в то время глава правительства, отметил, что Мин в карательном походе на Москву проявил "поистине животную жестокость". Им же (Мином) в декабре 1905 года была послана на Казанскую ж.д. кровавая экспедиция полковника Римана… На представление правительства о волнениях в Москве Николай, по свидетельству Витте, ответил: "Да, Москва ведет себя еще хуже Петербурга. Ее следовало бы наказать". Скрытую мысль царя разъяснил Великий князь Николай Николаевич. Он сказал Витте: "…что же касается Москвы, то пусть она пропадает. Это ей будет урок… Теперь это центр, откуда исходят все антимонархические идеи. Никакой беды для России, от того, если Москву разгромят, не будет". (Витте, том III, стр. 175).

Получив назначение в Курск на должность вице-губернатора, Курлов одним махом завоевывает себе всероссийскую известность: на второй день после выхода царского манифеста об отмене телесных наказаний он приказывает выпороть восемьдесят шесть крестьян. Перемещенный вскоре на равную должность в Минск он с жандармским отрядом окружил на привокзальной площади большую толпу рабочих, проводивших митинг, и приказал стрелять в них. Площадь усеяна убитыми и ранеными. Царь отзывает Курлова и назначает его товарищем министра внутренних дел.

На подавление крестьянских волнений в Харьковской и Полтавской губерниях послан карательный отряд генерала Клейгельса и князя Оболенского. Оба открывают, по выражению Витте, "сплошное триумфальное сечение бунтующих и неспокойных крестьян". Царь посылает Клейгельсу за эту операцию орден и денежную премию.

В это же время в Одессе свирепствуют генерал Каульбарс и барон Нейгардт. Многие люди пали жертвами террора этих прямых ставленников петербургского двора. Они убивали граждан на улицах и в тюрьмах. (Витте, том III, стр. 479).

Министр внутренних дел Столыпин по просьбе Каульбарса разработал проект указа о переводе Одессы на режим так называемого исключительного положения, но не решился представить этот проект на подпись царю. Узнав об этом, Николай сказал: "Я не понимаю, почему Столыпин думает, что я постеснялся бы перевести Одессу на исключительное положение. Впрочем, Каульбарс и Толмачев такие градоначальники, что им никакого исключительного положения не нужно. Они и без всяких исключительных положений сделают то, что сделать надлежит, не стесняясь существующими законами".

Как сообщает М. Касвинов в журнале «Звезда» за 1972 и 1973 годы, особенно в номере 9 за 1972 год, "в архиве Николая осталось множество бумаг – докладов, отчетов, рапортов и донесений, на которых начертаны его резолюции…", часть которых Касвинов привел в своем очерке "Двадцать три ступеньки вниз", которые "как нельзя лучше характеризуют образ мышления Николая".

Этих фактов приведено так много, что всех их перечислить невозможно. Всех желающих познакомиться с этими материалами я отсылаю к книге Касвинова. Приведу еще только одну цитату из книги Витте, в которой он упрекает царя как "бессердечного правителя", царствование которого "характеризуется сплошным проливанием более или менее невинной крови", в сетованиях в адрес Столыпина, который "уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению", что место правосудия, хотя бы только формального, заняла "мешанина правительственных убийств".

Витте саркастически спрашивал: "Интересно было бы знать, как бы теперь отнеслись анархисты к Столыпину, теперь, после того как он перестрелял и перевешал десятки тысяч человек?" (см. том III воспоминаний Витте, стр. 62, 70, 145 и т. д.).

В 39 томе собрания сочинений Ленина приведены иные, чем у Солженицына, данные о казнях в Советской России. В статье Ленина приведено письмо в американский журнал "Новая республика" американского гражданина Чейза от 25 июня 1919 года. В этом письме Чейз выражает свое несогласие с отказом американского правительства признать советское правительство, при одновременном признании им белофиннского правительства. Дальше привожу письмо Чейза:

"Теперешнее правительство Финляндии при вступлении его во власть казнило хладнокровно в течение нескольких дней 16.700 членов бывшей социалистической республики и заключило в концлагеря, обрекая на голодную смерть, еще 70.000.

Между тем все казни в России за год, кончающийся 1-го ноября 1918 года, были по официальным данным числом 3.800, включая многих подкупленных советских должностных лиц (то есть уголовников), как равно и контрреволюционеров. Финское правительство было бесконечно более террористическим, чем русское. Убив и арестовав около 90.000 социалистов и отогнав еще 50.000 за границу, в Россию, – Финляндия страна маленькая, с числом избирателей около 400 тыс., – белогвардейское правительство сочло возможным произвести выборы. Несмотря на все предосторожности, было выбрано большинство социалистов, но генерал Маннергейм… не утвердил мандата ни одного из них…

25 июня 1919 г."

(Ленин, том 39, стр. 185–186)

Ну, а если бы в России восторжествовала белая контрреволюция?

Сколько было бы расстреляно и посажено в концлагеря? Вряд ли меньше, чем при Сталине за все время его власти.

"Знаменитая испанская инквизиция, – говорил там же Солженицын, – в расцвете своих казней уничтожала по 10 человек в месяц".

Испанской инквизицией всего была осуждена 341 тысяча человек, из них сожжено 32 тысячи человек. При распределении цифры сожженных на 300 лет, получим 110 человек в год (это уже не в расцвете казней (!), а в среднем на протяжении всех 300 лет).

С учетом же того, что население Испании в те годы было в 16 раз меньше, чем население в границах СССР в 1918–1919 годах, получим 1760 человек сожженных в год, и на протяжении не 2-х лет, а трехсот лет, или по 150 человек в месяц.

Вот вам и самая объективная статистика! Приведя цифры расстрелов в ЧК в 1918–1919 годах, Солженицын не привел цифры расстрелов, произведенных Белой Армией в эти же годы. А между тем я знаю, что только в застенках атамана Семенова: в Даурии (у барона Унгерна), в Борзе (у барона Дитерикса), в бронепоездах полковника Степанова расстреливались и засекались шомполами по 15–20 человек в день. А в армии Колчака, Деникина, Юденича, Дутова и др. сколько расстреливалось и засекалось в месяц? А сколько погибло людей в так называемых "поездах смерти", отправлявшихся из Омска на Дальний Восток, вагоны которых опечатывались и открывались только на конечных станциях? "Это он (Ленин) создал концентрационные лагеря", – говорил в ранее цитированной речи Солженицын. При этом он имеет в виду единственный лагерь, созданный при Ленине, – Соловецкий лагерь, который тогда еще не был лагерем в том значении, какое ему придал Солженицын в "Архипелаге Гулаге". Лагерь имел целью не «перевоспитание» заключенных, а изоляцию их.

Конечно, и при Ленине были необоснованные аресты.

Сталин в мирное время планировал репрессии против ни в чем не повинных людей, начиная с шахтинского процесса и кончая "делом врачей". Солженицын тенденциозно освещает происходивший при Ленине суд над эсерами, сравнивая его со сталинскими процессами. Социалисты-революционеры были врагами советской власти, и в этом коренное отличие их процесса от процессов, инсценированных Сталиным, на которых в качестве обвиняемых сидели люди ни в какой борьбе против власти не участвовавшие.

Суд над эсерами был открытым в подлинном смысле этого слова. Подсудимые не разыгрывали заранее разработанный и утвержденный ЦК сценарий, как это было при Сталине. В защиту главных подсудимых выступали, с разрешения властей, приехавшие в Россию лидеры II-го Интернационала, во главе с его председателем Вандервельде, которые имели возможность встречаться и советоваться с глазу на глаз с подсудимыми.

Если бы такая возможность была дана подсудимым в сталинских процессах, то не было бы самих процессов. 14 подсудимых, хотя и приговорили к высшей мере наказания, но не расстреляли, как это было при Сталине.

ВЦИК постановил:

"В отношении обвиняемых, приговоренных к высшей мере наказания, приговор привести в исполнение лишь в том случае, если партия социалистов-революционеров не откажется от методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти, будет и впредь продолжать тактику террора и мятежа".

Как же можно сравнивать два подхода к карательной политике: Ленина и Сталина?

То, что в Соловках был произвол – это факт. Но я думаю, что никто не может бросить обвинение Ленину, что этот произвол был сделан по его прямому указанию. А произвол, который был при Сталине, происходил не только с его ведома, но и по его прямому указанию. Как же можно сравнивать эти два подхода к репрессиям?

"Это Ленин послал войска подавить все национальные окраины и собрать империю", – говорил в Вашингтоне А.И. Солженицын.

Это обвинение не соответствует фактам. При ленинском руководстве произошло отделение Финляндии, Польши, Латвии, Эстонии, Литвы, Бессарабии, а при Сталине все эти окраины, за исключением Финляндии и Польши, были опять присоединены к СССР.

Выступая на первом Всероссийском съезде военного флота 22 ноября (5-ХII) 1917 года, В.И. Ленин сказал:

"Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранить союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций… Пусть буржуазия затевает презренную жалкую грызню и торг из-за границы, рабочие же всех стран и всех наций не разойдутся на этой гнусной почве… Мы скажем украинцам: как украинцы, вы можете устраивать жизнь, как хотите…" (Ленин, том 35, стр. 115–116).

"Разумный человек не может быть за революцию", "всякая революция аморальна", – писал А.И. Солженицын. Но эта мысль по своему существу утопическая, игнорирующая действительную историю человечества, подменяющая действительность мечтой. А действительность такова, что вся история человечества связана с насилием.

Говоря об Октябрьской социалистической революции и ее роли, Н. Бердяев писал:

"Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, они глубоко взрыли почву и совершили почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, а вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризованному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий…" (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма"}.

Как видно, Н. Бердяев, крупнейший русский религиозный философ и историк, в противоположность Солженицыну, не только отмечал величайшую роль и значение русской Октябрьской революции в социальной жизни России, он также признавал ее близость русскому характеру, русской душе. "В свободе должна быть необходимость", – писал философ Шеллинг. Это значит, что свобода может явиться лишь как результат необходимого, то есть законносообразного исторического развития. Начатое Шеллингом закончил Гегель. Для Гегеля всемирная история была прогрессом в сознании свободы, но таким прогрессом, который мы "должны понять в его необходимости".

"Людям, державшимся этого взгляда, – писал Энгельс, – история человечества перестала казаться нелепой путаницей бессмысленных насилий, которые все одинаково осуждаются перед судейским креслом теперь лишь созревшего человеческого разума, и о которых лучше всего забыть как можно скорее. История людей явилась процессом развития человечества, и задача научной мысли свелась к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его будто бы ложных путей и доказать внутреннюю его законосообразность среди всех кажущихся случайностей". (Энгельс, «Антидюринг», Госполитиздат, 1953 г., стр. 24).

Именно этого не понял Солженицын, и потому вся история человечества представляется ему как "нелепая путаница бессмысленных насилий".

А.И. Солженицын исходит из того, что история научного коммунизма в ходе русской революции потерпела крах.

Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не утверждали, что революция, если она наступит, не может потерпеть поражений и обязательно закончится победой мировой революции. Если бы коммунисты думали так, они были бы не материалистами, а мистиками.

Коммунизм, а не теория коммунизма, потерпел неудачу в России, и именно по причине такой случайности, о которой говорил Маркс (см. ПСС, том 33, стр. 175).

В решающий момент во главе движения оказался Сталин, которому в силу ряда сопутствующих обстоятельств, таких, как стабилизация капитализма, апатия и усталость масс, смерть Ленина и др., удалось захватить власть и свернуть страну с социалистического пути в сторону великодержавного национализма.

"Но тираничностъ и жестокость советской власти, – писал Н. Бердяев, не имеет обязательной связи с социально-экономической системой коммунизма. Можно мыслить коммунизм в экономической жизни, соединимый с человечностью и свободой. Это предполагает иной дух и иную идеологию". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

То, что Сталин и его продолжатели проводят всю свою борьбу с интернационализмом под маской марксизма-ленинизма, пользуясь революционным словарем, не меняет сути дела. После такой глубокой социалистической революции, которая пронеслась ураганом по всей стране, всколыхнула миллионы людей, привлекла из самых глубин народа на свою сторону все самое яркое и талантливое, которая вдохновила молодежь своими идеями, осуществить обратный путь от социалистического к авторитарному строю без потрясений, без маскировки, без террора было так же невозможно, как было невозможно осуществить без жертв переход от буржуазной к социалистической революции.

Сталин, как личность, с его узконаправленным и неудержимым стремлением к личной абсолютной власти только придал этому переходу от интернационализма к национализму ту беспрецедентную остроту, которая получила свое отражение в истории эпохи сталинского террора и, в частности, в такой выдающейся книге, как "Архипелаг Гулаг". Но и та форма, которую принял коммунизм сталинского типа в России, тоже не случайное явление. Она вытекает из исторических особенностей России. Об этом также писал Н. Бердяев в своей выдающейся книге "Истоки и смысл русского коммунизма".

"Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма, охватывающего железными тисками жизнь огромной страны, и это, к сожалению, вполне согласно со старыми традициями русского государства. Старая русская автократическая монархия имела корни в религиозных верованиях народа, она себя сознавала и оправдывала, как теократию, как священное царство. Новое русское коммунистическое государство тоже автократично и тоже имеет корни в верованиях народа, в новых верованиях рабоче-крестьянских масс, оно тоже сознает себя и оправдывает, как священное царство, как обратную теократию. Старая русская монархия покоилась на ортодоксальном миросозерцании, требовала согласия с ним. Новое русское коммунистическое государство тоже покоится на ортодоксальном миросозерцании и требует еще с большей принудительностью согласия с ним. Священное царство всегда есть диктатура миросозерцания, всегда требует ортодоксии, всегда извергает еретиков. Тоталитарность, требование целостной веры, как основы царства, соответствует глубоким религиозно-социальным инстинктам народа. Советское коммунистическое царство имеет большое сходство по своей духовной конструкции с Московским православным царством. В нем то же удушье".

Очень знаменательно, что А.И. Солженицын обращается к советским руководителям с требованием отказаться от марксистской идеологии. Его вполне устраивает современный советский строй, если в нем произвести, во-первых, замену идеологии с марксистской на православную, и, во-вторых, предоставить народу своеобразную демократию, как этого добивались славянофилы в рамках монархии: свободу личности, свободу совести и свободу мысли.

Вся история насилий, осуществленных после Октябрьской революции, может быть разделена на два периода. В первом периоде, начиная с момента восстания и до отхода Ленина от руководства, то есть до 1923 года, ответственным за террор был Ленин и окружавшие его члены Политбюро.

Во втором периоде, с 1923 года и по сей день, ответственными за террор являются Сталин и окружавшие его лидеры партии, включая тех, кто вместе с ним вели борьбу против оппозиций и были потом репрессированы, а также тех, кто возглавляет современный ЦК, как авторы возрождения Российского национализма, во имя торжества которого на советской земле пролито море крови.

Почему террор и насилие в нашей стране идут рядом с ложью и обманом народа? Потому, что социалистическая форма государственного строя находится в противоречии с националистической сущностью советского государства и прикрывает, маскирует его. Со стороны фасада наша страна рекламируется как социалистическая держава, а в действительности она является националистическим тоталитарным строем, и ничего общего с подлинным социализмом и интернационализмом не имеет. Это стали понимать коммунисты западных стран, компартии социалистических государств, которые пока в осторожной форме постепенно отмежевываются от советской модели социализма. Начало этого отхода от интернационализма отметила Н.К. Крупская, в своем выступлении на ХIV-ом съезде партии против Сталина и Бухарина, которые, прикрываясь именем Ленина, обосновывали теорию строительства социализма в одной отдельно взятой стране.

"Я думаю, – сказала Н.К. Крупская, – что тут не уместны крики о том, что то или иное " это истинный ленинизм. В последние дни я, между прочим, перечитала первую главу книжки Владимира Ильича "Государство и революция". Там он писал:

"В истории были случаи, что учения великих революционеров искажались после их смерти. Из них делали безвредные иконы, но, представляя их имени почет, притупляли революционное острие их учения". Я думаю, что эта горькая цитата заставляет нас не покрывать те или другие наши взгляды кличкой «ленинизма». (ХIV-ый съезд РКП(б), 1926 год).

Это как раз тот случай, о котором идет у нас речь. Подводя итоги этому разделу главы о насилии, я считаю, что львиную долю всех репрессий, которые Солженицын записал в адрес революционного марксизма, следует переадресовать на имя тех, кто потрудился для торжества идей великорусского национализма, кто во имя этого уничтожил миллионы людей, воспитанных на идеях социализма: писателей, ученых, военных, учителей, инженеров, врачей, хозяйственников, партийных и советских работников и других лиц, выдвинувшихся в революции, а также рабочих и колхозников, выразивших свою преданность революции. Среди репрессированных были тысячи и десятки тысяч талантливых людей, ставших на сторону социализма.

Если мы проанализируем перечень всех репрессий, который дан в книге А.И. Солженицына "Архипелаг Гулаг", осуществленных, по его мнению, во имя торжества коммунизма, то мы увидим, что по времени, к преступлениям, совершенным при ленинском руководстве, приведено ничтожно мало фактов, и то происшедших на раннем этапе революции, когда и вожди, и средний состав партийных и советских работников, вследствие новизны обстановки еще не нашли правильной линии поведения, когда к господствующей партии присосалось много людей с авантюристическим складом характера, проверить которых и осуществить контроль за их работой партия была не в состоянии, наконец, когда под влиянием быстро возникающих ситуаций сами вожди находили не всегда адекватную и продуманную реакцию.

Все остальные репрессии, перечисленные Солженицыным, произведены Сталиным и руководимым им чекистским аппаратом в процессе его отхода от марксизма, и по своему характеру связаны с подавлением лиц, сопротивлявшихся его личной власти, либо использованных им для своего оправдания перед народом.

В своей практической деятельности Сталин исходил из некоторых общих принципов, из которых здесь мне хочется отметить только два: вождь никогда не ошибается; директивы вождя не должны обсуждаться, а безоговорочно выполняться всеми – от рядового гражданина до члена Политбюро. Это не пролетарские, а нечаевские принципы.

Он окружал себя такими людьми, которые были готовы не только принять его вину на себя, но и прославлять имя его и выполнять любой его приказ.

Всех сопротивляющихся его власти, – независимо от того, был ли это отдельный человек, группа людей, класс или нация, – он беспощадно подавлял, не останавливаясь ни перед чем. Сталин потому и применил в широких масштабах репрессии, что ему нужно было убрать с пути всех тех, кто знал историю партии и его роль в ней, чтобы скрыть от молодых членов партии и граждан СССР свой отход от интернационализма, а также с целью отвлечь внимание от своих ошибок.

Аресты и суды над так называемыми вредителями, бывшими меньшевиками, эсерами и другими группировками, в период 1927–1929 годов должны были служить не абстрактным задачам марксистов, а прикрытием тех его ошибок и просчетов, которые он сделал из-за неспособности справиться с хозяйственными затруднениями.

Принудительная коллективизация и раскулачивание были осуществлены Сталиным не для того, чтобы осуществить программу партии по переходу от индивидуальных к коллективным формам земледелия, а в целях подавления сопротивления мужика, не желавшего подчиняться власти при сдаче хлеба государству, на условиях последнего.

Убийство Кирова и связанные с ним репрессии против партии и ее руководящих органов были осуществлены Сталиным для окончательного разгрома ее идейных кадров и перехода на новую стратегию.

Ни одно из перечисленных мероприятий не вызывалось интересами социалистического строительства. Дух всех сталинских репрессий по своему характеру и методам был противен учению основоположников марксизма и исходил не из интересов социализма, а из интересов укрепления личной власти и могущества державы.

"Против всех этих интриг, – говорил Маркс о нечаевщине, – есть только одно средство, обладающее одной сокрушительной силой, – это полнейшая гласность". (Маркс и Энгельс, ПСС, изд. 1, том XIII, ч. II, стр. 540).

Все благие христианские и гуманные рассуждения Солженицына о недопустимости насилия были им отброшены, как только он увидел те последствия, к которым приводит «деятельность» стукачей. Я тоже в эти годы находился в лагере, и не только понимаю, но и разделяю гнев Солженицына против стукачей.

"Убей стукача! Вот оно звено, – писал А.И. Солженицын в V части "Архипелага Гулага", – нож в грудь стукача! Делать ножи и резать стукачей вот оно!

Сейчас, когда я пишу эту главу, ряды гуманных книг нависают надо мной с настенных полок и тускло посверкивающими не новыми корешками укоризненно мерцают, как звезды сквозь облака: ничего в мире нельзя добиваться насилием!

Взявши меч, нож, винтовку – мы быстро сравняемся с нашими палачами и насильниками. И не будет конца…

Не будет конца… Здесь, за столом, в тепле и в чистоте, я с этим вполне согласен.

Но надо получить двадцать пять лет ни за что, надеть на себя четыре номера, руки держать всегда назад, утром и вечером обыскиваться, изнемогать в работе, быть таскаемым в БУР по доносам, безвозвратно затаптываться в землю – чтобы оттуда, из ямы этой, все речи великих гуманистов показались бы болтовней сытых вольняшек.

Не будет конца!.. – да начало будет ли?

Просвет будет ли в нашей жизни или нет? Заключал же подметный народ: благостью лихость не изоместь.

Стукачи – тоже люди?.. Надзиратели ходят по баракам, объявляют для нашего устрашения приказ по всему Песчаному лагерю: на каком-то из женских лагпунктов две девушки вели антисоветские разговоры. Трибунал в составе… расстрелять. Этих девушек, шептавшихся на вагонке, уже имевших по десять лет хомута, – какая заложила стерва, тоже ведь захомутанная?! Какие же стукачи люди?! Сомнений не было. А удары первые были все же не легкие". ("Архипелаг Гулаг", ч. V, стр. 246).

Эти мысли находятся в противоречии со всем тем, что мы рассмотрели в этой главе, со всей концепцией Солженицына, изложенной им в книгах и статьях, направленных против марксистской идеологии.

Так, например, отмечая достоинство статей Чалмаева, Солженицын писал, что в них дано "глубокое предупреждение не согрешить, отвечая насилием на насилие, и против жестокости и против взаимной отчужденности сердец – вот уже не по-ленински!" – воскликнул Солженицын. Но и не по-солженицынски.

 

36. Взгляды А.И. Солженицына на роль Ленина и Сталина в революции

А.И. Солженицын неоднократно подчеркивал, что никакого отклонения от марксизма-ленинизма в эпоху сталинского управления не произошло, что все это выдумки коммунистов, стремившихся оправдать Ленина.

"Затем, – говорил Солженицын в речи, произнесенной в Нью-Йорке 9-IV-1975 года, – придумали такое слово «сталинизм», и оно очень пошл. И сейчас даже на Западе говорят, только бы Советский Союз не вернулся к сталинизму. Но никакого сталинизма не было. Это выдумки хрущевской группы для того, чтобы свалить на Сталина все коренные вины коммунизма. А между тем, все самое главное успел сделать Ленин до Сталина".

Слово сталинизм придумано было не Хрущевым. Этим понятием оперировал еще в 1936–1937 гг. Л.Д. Троцкий, который писал:

"Сталинизм есть не абстракция «диктатуры», а грандиозная бюрократическая реакция против пролетарской диктатуры в отсталой и изолированной стране… Нужна поистине предельная и интеллектуальная, и моральная тупость, чтобы отождествлять реакционную полицейскую мораль сталинизма с революционной моралью большевизма. Партия Ленина не существует уже давно: она разбилась о внутренние трудности и о мировой империализм. На смену ему пришла сталинская бюрократия, как передаточный механизм империализма. Бюрократия заменила на мировой арене классовую борьбу классовым сотрудничеством, интернационализм – патриотизмом. Чтобы приспособить правящую партию для задач реакции, бюрократия «обновила» ее состав путем истребления революционеров и рекрутирования карьеристов…

Сталинизм – сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса". (Л.Д. Троцкий, Бюллетень NoNo 68 и 69, статья "Их мораль и наша").

Не только Троцкий и его единомышленники, но и другие деятели крайне правых взглядов поняли это. Например, Н. Бердяев в книге "Истоки и смысл русского коммунизма" писал:

"Всякой власти присущ инстинкт самосохранения, который может стать главной целью. Сталин – государственник восточного азиатского типа. Сталинизм, то есть коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, – милитаризованная молодежь. Ленин не был еще диктатором в современном смысле слова. Сталин уже вождь-диктатор в современном фашистском смысле…"

Как же после всего этого можно говорить, что сталинизм – это выдумка хрущевской группы. Чем же Солженицын подкрепил свои утверждения? Рассмотрим все обвинения большевизма по порядку, так как они перечислены Солженицыным.

I. "Это он (Ленин), – говорил А.И. Солженицын, – обманул крестьян с землей, отобрал землю в государственную собственность".

В факте национализации земли не было никакого ущемления интересов крестьян. Земля, покуда крестьянин пользовался ею, была в полном его владении. Он засевал ее, когда хотел и чем хотел. Он обрабатывал свой участок земли, как ему заблагорассудится. Согласно крестьянскому наказу о земле:

"Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или товарищества, и только до той поры, пока он в силах ее обрабатывать. Наемный труд не допускается". (п. 6).

"Вся земля, по ее отчуждении, поступает в общенародный земельный фонд. Распределением ее между трудящимися заведуют местные и центральные самоуправления…" (п. 8).

Такое решение земельного вопроса было наиболее правильным, соответствующим представлениям русских крестьян о справедливости и прогрессивным, ибо земля принадлежит народу и не может быть предметом купли-продажи. В противном случае земля могла оказаться в руках лиц, ничего общего не имеющих с ее обработкой и ее использованием, как это имеет место в капиталистических странах, когда земля стала предметом спекуляции.

"По своим представлениям о собственности, – писал там же Бердяев, русские крестьяне всегда считали неправдой, что дворяне владеют огромными землями… Земля Божья, и все трудящиеся, обрабатывающие землю, могут ею пользоваться".

II. "Это он (Ленин) сделал профсоюзы органами угнетения", – говорил А.И. Солженицын.

Но это не соответствует действительности. На ХI-м съезде партии, последнем съезде, в работе которого участвовал Ленин, была принята следующая резолюция по вопросу о роли профсоюзов:

"Пока существуют классы, неизбежна классовая борьба. В переходное время от капитализма к социализму неизбежно существование классов… Поэтому и компартия, и советская власть, как и профсоюзы, должны открыто признавать существование экономической борьбы и ее неизбежность до тех пор, пока не закончена, хотя бы в основе, электрификация промышленности и земледелия, и не подрезаны этим все корни мелкого хозяйства и господства рынка…"

И дальше в резолюции сказано:

"Применение стачечной борьбы в государстве с пролетарской государственной властью может быть объяснено и оправдано исключительно бюрократическими извращениями пролетарского государства". (см. XI съезд, 1961 г., стр. 529–530).

Так что при Ленине признавалась необходимость и законность экономической борьбы профсоюзов за право трудящихся, вплоть до применения стачек.

При сталинском правлении эти права у профсоюзов были отобраны, а сами профсоюзы были превращены в придаток государственного аппарата.

III. "Заводы, обещанные рабочим, но в то же время подчиненные центральному управлению", – говорил Солженицын.

Социал-демократическая, а потом коммунистическая партия никогда не обещали передать фабрики и заводы под управление рабочим.

IV. "Когда трехлетней гражданской войной, начатой коммунистами (это был лозунг коммунистов – "гражданская война, читайте Ленина – это было его задачей и лозунгом"). ("Из-под глыб").

Гражданская война была начата не коммунистами, а белыми генералами, и начал ее генерал Краснов под Петроградом. Восстание – да. Но восстание было почти бескровным по всей империи. И если бы белые не выступили против советской власти, то не было бы и гражданской войны.

Утверждать, что целью Ленина была гражданская война, можно только потеряв чувство меры. Ленин призывал пролетариат и царскую армию прекратить империалистическую войну, затеянную кучкой капиталистов вопреки интересам трудящихся всех воюющих стран, повернуть штыки против самодержавия, устранить в стране демократическую республику и подписать мир без аннексий и контрибуций. То же самое он призывал сделать пролетариату всех воюющих стран.

Целью Ленина была мировая социалистическая революция. И в этом состоял смысл его лозунга: "Превратим войну империалистическую в войну гражданскую".

Сам Солженицын в I–II-ой частях "Архипелага Гулага" восхваляет пораженчество.

"Простая истина, – пишет он, – но ее надо выстрадать: благословенны не победы в войнах, а поражения в них!.. Победы нужны правительствам, поражения нужны народу. После побед хочется еще побед, после поражения хочется свободы, и обычно ее добиваются. (Каким образом – если не гражданской войной? – Авт.) Поражения нужны народу, как страдания и беды нужны отдельным людям. Они заставляют углубить внутреннюю жизнь, возвысится духовно.

Мы настолько привыкли гордиться нашей победой над Наполеоном, что упускаем: именно благодаря ей освобождение крестьян не произошло на полстолетия раньше; именно благодаря ей укрепившийся трон разбил декабристов… А крымская война, а японская, а германская – все принесли нам свободы и революции". (стр. 277).

С такой общей постановкой вопроса о пораженчестве, как у Солженицына, я не согласен.

Поражение СССР, например, во второй мировой войне могло привести к массовому истреблению народа, к низведению его до рабского положения и никак не завершилось бы его духовным возвышением. При ответе на вопрос о пораженчестве нужно исходить из конкретного анализа обстановки.

V. "Очень типичный коммунистический прием, – говорил Солженицын, добиваться власти, мало считаясь с тем, что падают производительные силы, что не засеиваются поля, что стали заводы, что страна опускается в голод, в нищету, а когда наступает голод и нищета, то просить гуманистический мир помочь накормить эту страну".

Опять односторонний подход к вопросу. Когда большевики взяли власть, тогда еще можно было наладить экономику страны, чтобы предупредить голод внутренними средствами. Однако атака врагов привела к усилению уже начатой при царском правительстве разрухи.

"Утверждать, что ужасающая нищета в России, – писал в. 1920 году Г. Уэллс, – в какой-либо значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию – это значит извращать положение, сложившееся в мире и толкать людей на неверные политические действия. Россия попала в теперешнюю беду вследствие мировой войны и моральной умственной неполноценности своей правящей и имущей верхушки…"

"…и не коммунизм, – писал там же Уэллс, – терзал эту страдающую, быть может, погибающую Россию субсидированными извне непрерывными нападениями, вторжениями, мятежами, душил ее чудовищно жестокой блокадой…" (Г. Уэллс, "Россия во мгле").

Голод 1921 года на Волге был в результате сильной засухи в этом районе. Такие засухи бывали на Волге периодически. Такая же засуха, как в 1921 году, была на Волге в 1890-ые годы, когда в России у власти был царь. И тогда тоже к помощи голодающим были привлечены иностранные благотворительные общества.

VI. "Годы перед революцией там в России, – говорил Солженицын, – он (речь идет о Шляпникове) руководил всей компартией, именно Шляпников, а не Ленин, который был в эмиграции".

Как обстояло дело в действительности? После II-го съезда партии и до самой революции руководящие организации партии состояли из 2-х частей: политической, группировавшейся вокруг центрального органа (газеты) партии и находившейся вне России, и практического руководства большевистскими организациями, находящегося в России. Последнее вело организационно-пропагандистскую работу в массах на основе политической линии, диктовавшейся из эмиграции.

До начала войны 1914 года роль Российского бюро ЦК большевистской партии играла думская фракция большевиков. После ее ареста, с осени 1915 года, в ЦК был кооптирован А.Г. Шляпников, который одновременно стал уполномоченным ЦК по работе в России. Роль Шляпникова в это время была крупной, но только в области организационно-практической работы. Политическое руководство, как и прежде, когда уполномоченным ЦК был Каменев, оставалось за Лениным. Достаточно обратиться к письмам Ленина к Шляпникову, опубликованных в 49 томе ПСС Ленина, чтобы убедиться в том, кто исполнял руководящую роль и кто был практическим исполнителем. Утверждение Солженицына, что рабочая оппозиция на Х-м съезде партии обвинила Ленина и верхушку партии в том, что она "изменила, предала рабочих, угнетала пролетариат и переродилась в бюрократию", в такой общей форме не верно.

Рабочая оппозиция устами Шляпникова и Медведева говорила на Х-м съезде партии, что:

"ЦК пытается опровергнуть то, что известно всем и каждому, а именно, то, что наша партия перерождается (а не переродилась – авт.), в нашей партии замечается прилив чуждого элемента".

Вот в каком смысле она переродилась. Это заявление Шляпникова далеко от того утверждения, которое сделал Солженицын в США, что коммунистическая верхушка якобы «изменила», "предала" и "угнетала пролетариат" и т. д. В ответ на эту критику Шляпникова Ленин в заключительном слове на Х-м съезде партии сказал:

"Работа помощи в борьбе с бюрократизмом, работа помощи в отстаивании демократизма, помощь в деле большей связи с действительно рабочими массами безусловно, необходима".

"Шляпников исчез и канул, – говорил там же Солженицын, – он был арестован потом, позже, так как он держался стойко, расстрелян в тюрьме, и имя его может быть многим неизвестно".

Сообщение о расстреле Шляпникова, сделанное Солженицыным сразу же после слов о выступлении его против Ленина, может создать впечатление, что он был расстрелян при Ленине, так как он не сказал, что Шляпников был расстрелян в 1937 году Сталиным.

Выступая со статьей в журнале «Большевик» No 17 за 1926 год Шляпников рассказал о своем отношении к Ленину и Сталину.

"Невежественные историки и заинтересованные в групповой борьбе политиканы, – писал Шляпников, – пытаются дискредитировать нас ссылкой на идейную борьбу с нами Ленина. Ведя с нами борьбу, В.И. Ленин чутко прислушивался к нашим тревогам за судьбы нашей революции. Нынешние руководители ВКП(б) в своем отношении к оппозиции кричащим образом отличаются от Владимира Ильича тем, что давно потеряли чувство тревоги за судьбы нашей революции. Очень часто в такой нечестной политической борьбе клеветники пытаются опереться на В.И. Ленина. Но их попытки должны быть решительно разоблачены. В.И. Ленин не прибегал к нечестным приемам, а ссылка на него является грязной клеветой".

И дальше Шляпников писал:

"Выбрав нас мишенью для атаки, руководители ЦК решили произвести расправу с растущими в партии оппозиционными настроениями. Все оппозиционные настроения партийно-пролетарской и родственной ей среды направлены ныне против душащего партию бюрократизма и формализма, против бюрократического принижения инициативы, внутрипартийной критики и против подавления независимой от чиновников партийной мысли".

Таковы факты об отношении Шляпникова к Ленину и к Сталину, которые, как видим, никак не согласуются с утверждениями Солженицына.

VII. "Вся вина Сталина, – говорил Солженицын, – перед своей собственной партией, что он собственной компартии не доверял. И за это одно придумали сталинизм. И Сталин никуда не ушел от той же линии".

Как это может быть, чтобы человек, состоящий в партии, не доверял ей? Не отдельным ее членам, или группам, а всей партии?

Как должен поступить в этом случае нормальный человек, выйти из нее или уничтожить? Солженицын не анализирует вопроса о том, а для чего Сталин совершил такой разгром своей партии? Для чего, начиная с борьбы против оппозиций, убийства Кирова, процессов против своих идейных противников, разгрома своих сторонников по совместной борьбе с оппозициями, он методически, на протяжении почти 15 лет вел подготовку к такому разгрому партии? Разве тут уже не проглядывался поворот в политике партии? Чем мешали ему старые кадры партии, если он был идейным продолжателем дела Ленина, если ему интересы партии, интересы революции были так же дороги, как Ленину?

Нужно было все это пережить, перечувствовать, испытать на своей шкуре, все перипетии борьбы со Сталиным, как пережили это мы, бывшие в оппозиции, чтобы понять все нюансы сталинской политики и ее отличия от ленинской политики. Сам Солженицын писал:

"Нет нужды повторять здесь о 37-м годе то, что уже широко написано (но, выражаясь языком Солженицына не прочувствовано – ред.) и еще будет многократно повторено, что был нанесен крушащий удар по верхам партии, советского управления, военного командования и верхам самого ГПУ-НКВД" (и не только по верхам – ред.). ("Архипелаг Гулаг", ч. I, стр. 80).

А.И. Солженицын, поняв одно, что в 1937 году был нанесен удар по партии, не понял другого – причину такого удара по партии.

"Состав захваченных в том мощном потоке… так пестр, так причудлив, писал Солженицын, – что долго бы ломал голову, кто захотел бы выделить закономерности (тем более, современникам они были непонятны – ред.). А истинный посадочный закон тех лет был – заданность цифры (подч. Солженицыным), разнарядки, разверстки". ("Архипелаг Гулаг").

Так объяснил Солженицын причину (то есть, совсем не объяснил) сталинских арестов в 1937-1938-х годах. Этим утверждением он лишний раз доказал, что он ничего не понял в причинах сталинских репрессий, хотя и замечательно изложил фактическую сторону этой истории.

И это несмотря на то, что Солженицын знал о многих таких фактах, которые должны были подсказать ему действительные причины сталинских репрессий. Он подчеркивал, что операция 1937 года не была стихийной, а организованной. Она планировалась заранее в направлении переоборудования тюрем и камер для приема громадного количества арестантов. Он отмечал, что в ходе репрессий 1937 года были арестованы почти все члены партии со стажем до 1924 года, т. е. до ленинского призыва.

Солженицына ввело в заблуждение то, что вместе со старыми членами партии брали сотни тысяч рядовых членов партии, простых людей. Он не понял, что партия пустила глубокие корни, и для того чтобы обрубить ее связи с массами, нужно было также, с точки зрения Сталина, ликвидировать все близкое окружение партии и ее активных членов.

Конечно, не исключено, что Сталин, исходя из партийной статистики, давал в органы НКВД какие-то контрольные цифры. Но не они являлись целью. Они были только средством для ликвидации ленинского духа в партии и в стране.

Ленин интересы СССР, интересы строительства социализма в стране подчинял интересам мировой революции. Главная цель его была не национальная, а интернациональная. Сталин интересы международной революции, международного коммунистического движения подчинил интересам строительства социализма в одной отдельно взятой стране, в СССР. Социализм, ограниченный рамками одной страны, это уже не марксов, а национал-социализм.

"Западные коммунисты, – писал Н. Бердяев, – примыкающие к третьему интернационалу, играют унизительную роль. Они не понимают, что, присоединившись к третьему интернационалу, они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианское призвание".

Для решительного поворота от марксизма к автократии нужна была другая партия и нужен был такой человек, как Сталин, который не постеснялся пролить море крови для того, чтобы переломать хребет ленинской партии и выдвинуть свою кандидатуру на роль могильщика революции и преобразователя России, наподобие Петра Первого. Свой отход от интернационализма Сталин прикрыл марксистской фразеологией, маскируясь под верного ученика Ленина. Тогда иной путь был для него закрыт, иначе он был бы (на ХIV-м съезде, где он вместе с Бухариным выдвинул эту идею) немедленно устранен партией с поста генсека. Потом, когда он безраздельно подчинил себе партию, он посчитал, что так, прикрываясь марксистским щитом, он сможет легче осуществить вторую часть своего плана – подчинить своей власти все передовые капиталистические страны Европы. Он прикидывал, что то, что не удалось Ленину – осуществить мировую революцию путем подъема масс – то наверняка удастся ему, опираясь на мощь созданного им Российского государства и на преданность подчиненных им партдисциплиной, а то и купленных им вождей компартий капиталистических стран. Удастся самым простым путем – силой.

Первый – ленинский путь – был марксистским, второй – сталинский путь был нечаевским. Поэтому при Ленине все делалось открыто. На съездах, в докладах и выступлениях Ленина и его товарищей ставились ясные задачи, открыто говорилось об ошибках и недостатках партийной и государственной работы. Поэтому при Сталине все окутывалось тайной и ложью, так как истинные цели и средства скрывались не только от широких масс, но также и от большинства его соратников. Поэтому при Ленине не было вымученных процессов, по заранее разработанным сценариям, как это имело место при Сталине, так как была потребность в привлечении масс к активной политической жизни, а не в запугивании их. Поэтому при Ленине была открытая внешняя политика, а при Сталине возобновилась тайная дипломатия.

Если при Ленине не было общей демократии, то была демократия в партии, во внутренней борьбе, в которой находили отражение интересы всех слоев населения. Ленину и его товарищам нужна была инициативная партия, опирающаяся на подъем масс. При Сталине партия была задушена и превращена в машину для голосования и безоговорочного исполнения директив вождя. Сталину нужна была послушная партия.

При Ленине систематически подчеркивалась необходимость привлечения крестьян к коллективным формам земледелия на строго добровольных началах. Об этом же писали основоположники коммунизма и многочисленные их последователи. При Сталине были применены чудовищные методы подавления крестьян. Если бы он был марксистом и коммунистом, он никогда не пошел бы на такое преступление, надолго подавившее самодеятельность крестьян, которое не соответствовало ни принципам человечности, ни, тем более, интересам социализма.

Признавая, что такой метод коллективизации был отклонением от ленинских взглядов, Солженицын в то же время сравнивает это сталинское мероприятие с отношением к крестьянским мятежам при Ленине. Но то были восстания, и у власти не было другой альтернативы, как подавить восстание. Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса были мероприятиями, заранее спланированными против мирного населения. Как можно считать такие различные акции идентичными?

Очень многие замечания Солженицына, разбросанные в его произведениях и выступлениях, об отношении Ленина и Сталина к своим однопартийцам и к своим политическим противникам, свидетельствует о том, что Солженицын прекрасно видел разницу в политике Ленина и Сталина. Так, например, в книге первой "Архипелаг Гулаг", говоря об особенностях характера Сталина, Солженицын писал:

"Усатый режиссер хорошо знал каждого. Он знал вообще, что они слабаки, и слабость каждого порознь знал. В этом и была мрачная незаурядность, главное психологическое направление и достижение его жизни: видеть слабость людей на нижнем уровне бытия". (книга I, стр. 413).

Главное «достижение» Сталина было не столько видеть слабости окружающих его людей (хотя эта способность была, бесспорно, одной из его отличительных особенностей), сколько уменье использовать эти слабости в интересах укрепления своей единоличной диктатуры. Ленину не было надобности, и он не стремился к тому, чтобы устранить от руководства своих товарищей по партии. Наоборот, он был заинтересован в том, чтобы во главе руководства было как можно больше талантливых и выдающихся людей, способных мыслить самостоятельно. Сталин же не потому отбрасывал от руководства бывших соратников Ленина, что они занимали непримиримую политическую линию. Он стремился удалить их от руководства потому, что они мешали ему стать единственным диктатором. Для этой цели он искусственно создавал внутрипартийные разногласия и доводил их до предельного регистра. Солженицын приводит еще один пример разного подхода Ленина и Сталина к своим политическим противникам:

"Все они (речь идет о меньшевиках и эсерах, сидевших в царских тюрьмах – авт.) вернулись сюда (т. е. в тюрьмы – авт.) с сознанием своих арестантских прав и с давней проверенной традицией, как их отстаивать. Как законно… принимали они специальный политпаек; свободные прогулки по много часов в день; обращение на «вы»; объединение мужа и жены в одной камере, газеты, журналы, книги, письменные принадлежности и личные вещи до бритвы и ножниц в камере… Но это все только политрежим. Однако политические 20-х годов хорошо еще помнили нечто и повыше: самоуправление политических, и оттого ощущали себя в тюрьме частью целого, звеном общины…" (463).

"В 20-ые годы, – писал там же Солженицын, – в политизоляторах кормили очень прилично: обеды были всегда мясные, готовили из свежих овощей, в ларьке можно было купить молоко". (480).

Все это, писал Солженицын, изменилось коренным образом в 1930-1931-х годах, то есть тогда, когда из Политбюро и из ЦК были удалены последние соратники Ленина: Бухарин, Рыков, Томский и др., когда Сталин стал полновластным руководителем партии. При Сталине не стало политических заключенных. Не стало различия между политическими и уголовными. Ко всем заключенным стали относиться как к уголовным.

 

37. А.И. Солженицын и марксистская идеология

В своей речи, произнесенной им 9-го июля 1975 года в Нью-Йорке, Солженицын представил своим слушателям коммунизм как античеловеческую идеологию.

"Идеология, – писал он в "Архипелаге Гулаге", – это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки и слышать их укоры, не проклятия, а хвалы и почет. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели – возвеличиваньем родины, колонизаторы – цивилизацией, нацисты – расой, якобинцы (ранние и поздние) равенством, братством, счастьем будущих поколений."

"Это удивительный феномен, – говорил Солженицын в речи в Нью-Йорке, что коммунизм о себе 125 лет открыто черным по белому пишет, и даже он раньше писал более откровенно, и в коммунистическом манифесте, который все знают по названию и почти никто не дает себе труда читать, – там даже более страшные некоторые вещи написаны, чем те, что осуществлены. Вот поразительно!"

"Я думаю, здесь дело было не только в маскировке коммунистов последние десятилетия. Здесь дело в том, что суть коммунизма совершенно за пределами человеческого понятия. По-настоящему нельзя поверить, что люди так задумали и так делают. Вот именно потому, что оно за пределами понимания, поэтому так трудно коммунизм и понимается".

Не так подходит к этому вопросу Н. Бердяев:

"Но в социально-экономической системе коммунизма есть большая доля правды, которая вполне может быть согласована с христианством, во всяком случае, более, чем капиталистическая система, которая есть самая антихристианская. Коммунизм прав в критике капитализма. И не защитникам капитализма обличать неправду коммунизма, они лишь делают более рельефной правду коммунизма. В отношении к хозяйственной жизни можно установить два противоположных принципа. Один принцип гласит: в хозяйственной жизни преследуй свой личный интерес, и это будет способствовать хозяйственному развитию целого, это будет выгодно для общества, нации, государства… Другой принцип гласит: в хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому и тогда получишь все, что тебе нужно для жизни. Второй принцип утверждает коммунизм, и в этом его правота. Совершенно ясно, что второй принцип отношения к хозяйственной жизни более соответствует христианству, чем первый". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

Рассмотрим, однако, конкретные пункты обвинений Солженицыным учения Маркса по пунктам, как они изложены у него.

I. "Коммунизм никогда не давал таких предсказаний, никогда не говорилось: где, когда и что именно. Ни один из них не описывал, что там будет за общество. А просто: самое светлое, самое счастливое. Все для человека.

Лень перечислять все неудавшиеся предсказания марксизма".

Солженицын издевается над понятием "научный коммунизм". Он говорит, что наука и коммунизм понятия несовместимые.

Если бы авторы коммунистического манифеста описали, что там будет за общество, то такое учение он еще мог бы признать достойным внимания. Утописты-социалисты описали будущее социалистическое общество до мельчайших деталей. Но они не объяснили, как человечество может осуществить эту мечту.

Суть учения Маркса-Энгельса в том и состоит, что они показали, каким образом человечество придет к осуществлению мечты о социализме.

"Придумать можно то, – писал Г.В. Плеханов, – чего совсем нет, открыть можно только то, что уже существует в действительности. Что же значит, поэтому, открыть в экономической действительности средства для устранения современного зла? Это значит, показать, что само развитие этой действительности (капитализма – авт.) уже создало и создает экономическую основу будущего общественного порядка".

Дальше Плеханов приводит выдержку из книги Энгельса:

"Переворот в науке, совершенный господином Евгением Дюрингом":

"Производительные силы, созданные современным капиталистическим способом производства, так, как и им же обусловленная система распределения благ, пришли в жестокое противоречие с ним, и что поэтому в способе производства и распределения должен произойти переворот, если только современному обществу не предстоит окончательно погибнуть. Этот осязательный материальный факт, с непреодолимой необходимостью отражающийся в головах эксплуатируемых пролетариев в более или менее ясном виде, этот факт, а не представление того или иного кабинетного мыслителя о праве и о бесправии ручается за победу современного социализма".

"В этих словах, – заканчивает Плеханов мысль Энгельса, – резко сказывается уже хорошо знакомая нам отличительная черта научного социализма: взгляд на освободительное движение пролетариата как на закономерный общественный процесс, убеждение в том, что только необходимость может обеспечить торжество свободы". (Г.В. Плеханов "Избранные философские произведения", том III, стр. 49–50).

Эти выдержки из произведений Маркса, Энгельса и Плеханова являются выводом из анализа, сделанного Марксом в «Капитале», в их с Энгельсом философских и исторических работах. Чтобы опровергнуть их, нужно опровергнуть те доказательства, которые положены ими в основание этого вывода. Тут кавалерийским наскоком не возьмешь, нужно сделать анализ истории развития общественных форм, анализ механики капиталистического способа производства и распределения, как это сделали Маркс и Энгельс.

Здесь я предвижу возражения Солженицына, что 128 лет прошло с момента появления коммунистического манифеста, а капитализм, несмотря на все заклинания марксистов, продолжает благополучно существовать, и даже эффективнее, чем социализм.

Время издания манифеста относится к периоду раннего развития капитализма, переход от одной общественной формы к другой, как показала история развития феодализма и капитализма, может происходить зигзагами и продолжаться сотни лет, если рассматривать этот процесс во всемирно-историческом масштабе.

Может быть потому, что социализм был дискредитирован Сталиным, что продолжается реакционное давление советского строя на мировую пролетарскую демократию, капитализму удается продлить сроки своего существования, которое, как мы видим, происходит в условиях гигантских внутренних противоречий, экономического кризиса и инфляции. В массах трудящихся и среди большинства интеллигенции (кроме самой верхушки) капиталистических стран произошел перелом настроений в пользу социализма. Единственно, что сдерживает массы – это боязнь оказаться в тисках тоталитаризма. Сегодня это уже поняли коммунистические партии западных стран, внутри которых происходит сейчас переоценка их отношений с компартией СССР, в пользу парламентской многопартийной демократии.

II. "Марксизм был всегда против свободы, – говорил Солженицын в Нью-Йорке, – вот я процитирую несколько слов отцов коммунизма – Маркса и Энгельса. Я даю цитаты по первому советскому изданию 1929-1930-х годов Маркса и Энгельса:

"Реформы признак слабости", – том 23, стр. 339. "Демократия страшнее монархии и аристократии", – том 2, стр. 369. "Политическая свобода – есть ложная свобода. Хуже, чем самое худшее рабство", – том 2, стр. 394.

В трудах Маркса и Энгельса все время мы встречаемся с соединением понятий социализма и свободы: "Ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех" и т. д.

"Часто в материалистическом понимании истории видят такое учение, писал Г.В. Плеханов, – которое провозглашает подчинение людей ярму непримиримой, слепой необходимости. Нет ничего превратнее этого представления! Именно материалистическое понимание истории указывает людям путь, который приведет их из царства необходимости в царство свободы". (Плеханов, том II, стр. 187).

"Когда созданные капиталистической экономикой могучие средства производства перейдут в общественную собственность и когда производство будет организовано сообразно общественным потребностям, тогда люди станут, наконец, господами своих общественных отношений, а тем самым сделаются господами природы и самих себя. Только тогда они начнут сознательно делать свою историю. Только тогда приводимые ими в действие общественные причины будут вызывать все в большей мере желательные для них действия. Это будет скачок из царства необходимости в царство свободы". (Энгельс, «Антидюринг», стр. 267).

"Царство свободы, – писал Маркс, – начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей, она лежит по ту сторону сферы собственно материального производства, по ту сторону начинается развитие человеческих сил, которые являются самоцелью истинного царства свободы, которые, однако, могут расцвести на этом царстве необходимости, как на своем базисе. Сокращение рабочего дня – необходимое условие". (К. Маркс, ПСС, том 25, ч. II, стр. 386–387).

Мы могли бы продолжать иллюстрацию нашего утверждения большим количеством выдержек, решительно опровергающих домыслы Солженицына насчет взглядов основоположников коммунизма о свободе, но считаем, что и приведенных цитат достаточно против двух-трех фраз, выхваченных Солженицыным из контекста произведений Маркса и Энгельса.

Приведу теперь несколько выдержек из произведений Маркса и Энгельса насчет их отношения к демократии, против тех нескольких слов, не увязанных с текстом, которые я привел из речи Солженицына.

"Если что не подлежит никакому сомнению, – писал Энгельс, – так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к государству только при такой политической форме, как демократическая республика. Эта последняя даже является специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже Великая Французская революция". (ПСС, том 22, стр. 237).

Во введении к "Гражданской войне во Франции", написанном в 1890-м году, Ф. Энгельс писал:

"Против неизбежного во всех существовавших до сих пор государствах превращения государства и органов государства из слуг общества в господ над обществом, коммуна… применила два безошибочных средства. Во-первых, она назначила на все должности по управлению, по суду, по народному просвещению лиц, выбранных всеобщим избирательным правом, и притом ввела право отзыва этих выбранных в любое время по решению их избирателей. А во-вторых, она платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие… Таким образом, была создана надежная помеха погоне за местечками и карьеризму". (Маркс – Энгельс, ПСС, том 22, стр. 200).

Ф. Энгельс прекрасно понимал, что идея свободы, как бы она ни была привлекательна, на практике может быть превращена людьми, которые окажутся у руководства, в отвратительную диктатуру. Поэтому он одобрял ограничения, примененные коммуной против возможного злоупотребления властью. Суть дела состоит в том, что в то время как отношение Маркса и Энгельса к свободе вытекало из их философских взглядов на историю, А.И. Солженицын, взявшись за критику их взглядов, не дал себе труда ознакомиться с основными произведениями Маркса и Энгельса, а также с философскими работами Г.В. Плеханова, перу которого принадлежат самые крупные философские произведения марксизма, а также с его статьями о Белинском, Герцене, Чернышевском, Добролюбове, – а воспользовался вне контекста выхваченными фразами из произведений Маркса и Энгельса.

III. "Положение рабочего класса, – говорили коммунисты, – при том строе, который существует сейчас, будет все ухудшаться, ухудшаться, ухудшаться, дойдет до полной нищеты и невыносимости. У нас бы так накормить". (Солженицын, "Речь в Нью-Йорке 9-VII-75").

"Теория обнищания, – писал Ф. Меринг, – в биографии К. Маркса, отражала определенную практику, о которую спотыкалось даже законодательство господствующих классов. Маркс и Энгельс были настолько далеки от того, чтобы выдумывать эту "теорию обнищания", что, наоборот, с самого начала восстали против нее. Они, конечно, не оспаривали этот сам по себе несомненный и всеми признанный факт массового обнищания, но доказывали, что обнищание есть не вечный закон природы (как это доказывали буржуазные экономисты), а историческое явление, вполне устранимое. В этом отношении манифесту можно поставить в упрек лишь то, что он недостаточно освободился от взглядов буржуазной "теории обнищания". (Ф. Меринг "К. Маркс").

Процесс обнищания при капитализме вытекал из тенденции буржуазии к увеличению доли прибавочной стоимости за счет снижения уровня зарплаты. На этом основании капиталисты уверовали в вечность закона обнищания. Но организация пролетариата в профсоюзы привела к тому, что рабочий класс посредством стачечной борьбы добился увеличения доли зарплаты за счет снижения нормы прибавочной стоимости. В программных документах марксистских партий были записаны два ошибочных положения – об абсолютном и относительном обнищании масс при капитализме, а также о том, что в природе капитализма заложены препятствия для неограниченного технического прогресса. В действительности, как показал опыт последних десятилетий, передовые страны капитализма сумели обеспечить для своих пролетарских масс неуклонное повышение их жизненного уровня, а капиталистическое производство неуклонный рост технического прогресса. В обоих указанных направлениях капитализм вывел передовые страны на более высокие рубежи, чем это смогли обеспечить социалистические страны, несмотря на то, что последние в это время заново создавали свою промышленность.

Тот факт, что капитализм сумел преодолеть эти две преграды, которые с марксистской точки зрения были ему присущи, и из которых, между прочим, такие выдающиеся марксисты, как Г.В. Плеханов, выводили неизбежность краха капитализма – дал повод для многих критиков марксизма говорить о провале учения Маркса вообще.

Но это неверно. Неизбежность краха капитализма Маркс выводил не из теории обнищания и не из факта сдерживания капитализмом технического прогресса, а из противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения и вытекающим отсюда другим противоречием между производительными силами и производственными отношениями. В капиталистическом обществе производственные отношения становятся тормозом для развития производительных сил, вызывают трудности в нормальном функционировании денежной системы, сохраняют условия для экономических кризисов, безработицы, инфляции, милитаризации экономики и других пороков капитализма, как это мы видим на примере современной капиталистической экономики.

Возникает вопрос, а не были ли в споре, происходившем на II-м съезде партии между так называемыми экономистами и революционными социал-демократами, правы оппортунисты в лице Акимова и др., а не – как принято у нас сейчас считать – Г.В. Плеханов и В.И. Ленин. Ведь не кому иному, как Плеханову, принадлежит следующая реплика, брошенная им на II-м съезде партии в адрес Акимова:

"Если современный капитализм, существование института частной собственности не ведут к относительному и даже к абсолютному ухудшению положения трудящихся масс, если они не ведут, с одной стороны, к концентрации капиталов в немногих руках, с другой – к пролетаризации масс все в более и более широких размерах, если это так, то спрашивается, почему должен расти дух недовольства, революционное настроение среди рабочего класса, почему должен развиваться антагонизм среди классов, почему должны обостряться классовые противоречия?..

В самом деле, если положение рабочего класса постепенно улучшается, если это улучшение теперь достижимо для все более широких масс, то естественно, что социалисты-реформисты имеют все шансы и все права явиться истинными выразителями и защитниками интересов пролетариата, а революционной социал-демократии остается только стать под знамя оппортунизма". (II съезд РСДРП(б), выступление Г.В. Плеханова по программным вопросам).

За время, прошедшее после выступления Г.В. Плеханова, на наших глазах хотя и происходит процесс гигантской концентрации капитала и пролетаризации масс, но наряду с этим под руководством профсоюзов происходит также процесс улучшения материальных условий жизни и завоевание политических прав трудящимися, их активное участие в парламентской борьбе.

Таким образом, с тех пор, как были сказаны Плехановым эти слова, в мире произошли большие изменения. И капитализм, и социализм предстали перед человечеством в совершенно ином виде. Очень важно, что после Октябрьской революции лидеры западной буржуазии поняли, что удержать власть в своих руках они смогут только в том случае, если сумеют обеспечить для своего рабочего класса непрерывный и постепенный рост материального благосостояния, и делали все, чтобы привлечь рабочих на сторону демократии.

Наоборот, лидеры социалистического советского государства после смерти Ленина решили, что ликвидация частной собственности и одно только обобществление средств производства обеспечит им безусловный успех.

И в то время как лидеры капитализма, при активной роли западных социал-демократических партий, чтобы завоевать на свою сторону массы и отвлечь их от революции, непрерывно работали над усовершенствованием своей, хотя и устаревшей системы, лидеры СССР в лице Сталина и его наследников, наоборот, делали все, чтобы потерять расположение широких масс как в СССР, так и в передовых странах запада.

Основоположники коммунизма никогда не были рабами тезиса о неизбежном крушении капитализма, не были фаталистами и отводили большое место роли идеологии.

Манифест, написанный основоположниками коммунизма 128 лет тому назад, не мог тогда предвидеть того размаха профсоюзного движения, которое оно получило в рамках капитализма в действительности. Сами авторы манифеста считали, что некоторые его разделы и взгляды устарели. Тем более нет ничего удивительного в том, что отдельные части манифеста устарели сейчас. Теперь, когда профсоюзы в западных странах добились коренного улучшения материальных условий жизни рабочего класса, вполне закономерным стал отказ французской, итальянской, испанской и английской компартий от основного пункта программы партии о диктатуре пролетариата как переходной стадии от капитализма к социализму. Переход этот теперь вполне возможен парламентским путем, при полном сохранении всех демократических институтов, действующих в современных цивилизованных странах.

IV. "Или, – говорил А.И. Солженицын в своем выступлении в Нью-Йорке, что коммунистические перевороты все начнутся с передовых стран… Ну, не все, наоборот, вы видите все наоборот".

Опять Солженицын хватается не за основное, а за мелкое, случайное. Суть марксистской теории состоит не в том, где начнется революция, а в том, что капитализм сам подготавливает условия для перехода к социализму. И это доказано неопровержимо. Логически революция должна начаться с передовых стран. Но целый ряд обстоятельств помешал логическому развитию событий, и сами основоположники коммунизма не исключали возможности такого отклонения. Так, например, в предисловии ко второму изданию манифеста, написанному в 1882 году, Маркс и Энгельс писали:

"Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на западе, так что они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность может явиться исходным пунктом коммунистического развития".

Так что никакого противоречия между высказываниями Маркса и Ленина не было.

V. "Как только капитал будет повержен, – говорил там же Солженицын, так сразу государство будет отмирать. Вы видите сегодня, где еще есть такие сильные государства, как в так называемых социалистических странах".

Неверно, что основоположники марксизма предсказывали, что на другой день после пролетарской революции начнется отмирание государства.

И Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно писали (и в этом отношении можно привести десятки и даже сотни выдержек из их произведений и писем) о том, что между капитализмом и социализмом будет существовать эпоха диктатуры пролетариата. Пока не будет повержен капитализм во всем мире, или, по крайней мере, в основных странах, пока не будут ликвидированы классы, до тех пор будут существовать государства. И даже после наступления социализма в основных странах еще будет нужда в государстве в отсталых странах, для постепенного перевода класса крестьян и ремесленников на коллективные формы труда.

"Надо направить все усилия к тому, – говорил Ленин, – чтобы наладить отношения рабочих и крестьян. Крестьяне это другой класс. Социализм будет тогда, когда не будет классов, когда все орудия производства будут в руках трудящихся. У нас еще остались классы, уничтожение их потребует долгих, долгих лет, а кто обещает сделать скоро – шарлатан". (Ленин, том 42, стр. 307).

При этом марксисты предполагают ликвидацию классов не только в пределах одной страны, а во всемирном масштабе. Этот процесс в мире уже идет.

Солженицын видит перед собой сталинский казарменный социализм, и из этого источника он черпает формулы для своих обобщений.

VI. "Или, – говорил там же Солженицын, – предсказание о том, что война присуща только капитализму, только потому мол происходит война, что капитализм. А как только наступит коммунизм, так все войны прекратятся. Мы уже достаточно видели это: в Будапеште, в Праге, на советско-китайской границе, при оккупации Прибалтики, при ударе Польше в спину".

Когда Маркс и Энгельс писали о прекращении войн при социализме, они имели в виду войны, которые присущи капитализму и которые являются продолжением конкурентной борьбы между капиталистическими странами. Если ликвидируется конкурентная борьба между странами, ликвидируются тем самым причины, вызывающие эти войны. Будапешт, Прага и другие носили совсем другой характер. Это не войны в собственном значении слова, а подавление мятежей, причем мятежей, совершенных как раз во имя утверждения демократического социализма и против великодержавного национализма. И, во-вторых, примеры Солженицына относятся не к марксистскому, а к сталинскому казарменному социализму.

VII. "Коммунисты никогда не скрывали, – продолжал свою речь в Нью-Йорке Солженицын, – что они отрицают всякие абсолютные понятия добра и зла, как категорий несомненных. Коммунизм считает нравственность относительной, классовой".

В своей книге "Что такое СССР" Л.Д. Троцкий подчеркивал, что:

"Оперировать в политике отвлеченными моральными критериями – заведомо безнадежная вещь. Политическая мораль вытекает из самой политики, является ее функцией. Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить морально безупречные методы действия. Наоборот, снижение уровня политических задач неизбежно ведет к моральному упадку…

…Будет совершенно правильно сказать, что к политическим нравам революционной диктатуры надо предъявлять совсем не те требования, что к нравам парламентаризма. Самая острота орудий и методы диктатуры требует бдительной антисептики". (стр. 229–230

Солженицын вообще отрицает существование классовых противоречий, наличие которых было признано за сотни лет до появления Маркса, и не им придумано. Только в бесклассовом обществе – при коммунизме – сможет осуществиться на практике человеческая мечта об общей морали, об общих понятиях добра и зла.

"А многие ли христиане (к которым себя причисляет Солженицын) сделали для осуществления христианской правды в социальной жизни, – пишет религиозный философ-историк Н. Бердяев, – пытались ли они осуществить братство людей без той ненависти и насилия, в которых они обличают коммунистов?

…У пророков, в Евангелии, в апостольских посланиях, у большей части учителей церкви мы находим осуждение богатства и богатых, отрицание собственности, утверждение равенства всех людей перед Богом.

…Страдания и стеснения были признаны (церковью) полезными для спасения души, и это было применимо главным образом к классам угнетенным, обреченным на страдания и стеснения, но почему-то не применимо к угнетателям и насильникам. Христианское смирение было ложно истолковано, и этим истолкованием пользовались для отрицания человеческого достоинства, для требования покорности всякому злу. Христианством пользовались для оправдания приниженности человека, для защиты гнета.

…Бесспорно, церковь, как социальный институт, была в России подчинена и даже порабощена государству. Унизительная зависимость церкви от государства была не только в петровский период, она была и в московский период. Бесспорно также, что духовенство в России было в унизительном и зависимом положении, и что оно утеряло свое руководящее значение, особенно со времени раскола". (Н. Бердяев "Истоки и смысл русского коммунизма").

Коммунисты утверждают, что то, что для рабовладельцев было добром, например, торговля рабами, а при крепостном праве – торговля крестьянами, то для раба и крепостного было злом. То, что для дворянина было добром, например, право первой ночи, для крестьян было злом. То, что для капиталиста было добром, например, увольнение работающих, безработица, снижение уровня заработной платы, то для работающих было злом. Что можно возразить на это?

Только после отмирания классов, отмирания государства станут общими для всех людей понятия добра и зла.

VIII. "Но нигде, – говорил в той же речи Солженицын, – в социалистическом учении не содержится требования нравственности, как сути социализма, – нравственность лишь обещается, как самовыпадающая манна, после обобществления имущества. Соответственно: нигде на земле нам еще в натуре не был показан нравственный социализм".

Опять неверна речь Солженицына, опять он хочет увести нас от сути спора. Дело совсем не в обобществлении имущества (это Сталин так представлял социализм). Обобществление лишь средство, а цель нового бесклассового общества, когда "прекратится работа, диктуемая нуждой" (К. Маркс). Марксисты никогда не обещали самовыпадающей манны. Наоборот, с самого возникновения марксизма это учение призывает к борьбе за новое общество.

Насчет правильности утверждения А.И. Солженицына, что в "социалистическом учении не содержится требования о нравственности" приведу выдержку из книги Маркса:

"Если человек черпает все свои ощущения, знания и т. д. из внешнего мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий его мир, чтобы он получал из этого мира достойные его впечатления, чтобы он привык к истинно-человеческим отношениям, чтобы он чувствовал себя человеком. Если правильно понятый личный интерес есть основа всякой нравственности, то надо, стало быть, позаботиться о том, чтобы интересы отдельного человека совпадали с интересами человечества. Если человек не свободен в материалистическом смысле этого слова, то есть если свобода заключается не в отрицательной способности тех или иных поступков, а в положительной возможности проявления своих личных свойств, то надо, стало быть, не карать отдельных лиц за их преступления, а уничтожить противообщественные источники преступлений и отвести в обществе свободное место для деятельности каждого отдельного человека. Если человеческий характер создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать эти обстоятельства достойными человека". (К. Маркс, приложение No 1 к брошюре Ф. Энгельса "Людвиг Фейербах").

Как видно из приведенной цитаты, Маркс, в противоположность утверждениям Солженицына, дал развернутую программу того, как следует обеспечить нравственную атмосферу для полного расцвета отдельной личности и общества. Может ли такая программа быть осуществлена при капитализме или при диктатуре пролетариата, где человек находится в тисках разного рода обстоятельств? Конечно, нет! Только при социализме, в том понимании, какое он получил у Маркса, когда интересы отдельного человека будут совпадать с интересами общества, между людьми могут установиться подлинно нравственные отношения.

Неосновательны утверждения Солженицына, что нигде на земле нам еще в натуре не был показан нравственный социализм. Но ведь нигде еще и социализма не было. То, что Сталин назвал социализмом, не имеет ничего общего с социализмом в марксистском понимании.

IX. "В современных экономических работах доказано, – писал А.И. Солженицын, в сборнике "Из-под глыб", – что после мануфактурного периода, капитализм, вопреки К. Марксу, не эксплуатирует рабочих, что главные ценности создаются не трудом рабочих, а умственным трудом, организацией и механизацией. Рабочие же, особенно вследствие удачных забастовок, получают все большую и большую долю продукции, не выработанную ими".

Обходя экономически безграмотные формулировки А.И. Солженицына, следует выяснить, что в его утверждениях правильно и что ошибочно?

Правильно то, что по мере развития капитализма норма прибавочной стоимости относительно снижается, и это доказано не против Маркса и Энгельса. Именно они показали, что с ростом органического состава капитала на стоимость товаров переноситься все в меньшей и меньшей мере стоимость живого труда и увеличивается стоимость овеществленного, прошлого труда (машин, оборудования и т. д.). Но в стоимости овеществленного труда также имеется доля прибавочной стоимости, созданной в предшествующий период, когда создавались эти машины и оборудование. Правильно то, что в создании ценностей участвуют не только рабочие, непосредственно занятые на производстве, но и ученые, инженеры, учителя, обучающие ученых, рабочих и инженеров и другие высококвалифицированные работники. Но опять-таки, это говорит не против Маркса, а вытекает из его учения о простом и сложном труде. При жизни Маркса соотношение между трудом ученого, инженера и рабочего было в пользу последнего. Сейчас это соотношение меняется все в большей и большей мере в пользу ученых и инженеров. Маркс это предвидел, когда писал, что технический прогресс приведет к тому, что наука станет непосредственной производительной силой. Но это не меняет принципов учения К. Маркса.

Правильно также и то, что благодаря классовой борьбе рабочих (хотя Солженицын не признает такого понятия, как классовая борьба), стачечной борьбе им удалось увеличить свою долю в национальном доходе. Все остальное, что после мануфактурного периода капитализм уже не эксплуатирует рабочих (а чуть ли не рабочие эксплуатируют капиталистов, как это выходит у Солженицына), и что рабочие получают долю, не выработанную ими, – это домысел, ибо никто не может взвесить это на весах и подсчитать, кто больше эксплуатируется: рабочий, или ученый рабочий, или инженер и т. д. И это, вообще говоря, не имеет значения, так как и рабочие, и инженеры, и ученые те же наемные работники, которые противостоят капиталисту на рынке труда. То, что Маркс подразумевал под рабочими всех участников процесса производства, этого Солженицын или не знает, или не хочет знать.

X. В своем обращении к руководителям СССР А.И. Солженицын иронизирует по поводу ошибки марксистов в оценке роли, какую сыграли колонии в развитии капитализма. Он обращает внимание на то, что передовые капиталистические страны после того, как они лишились своих колоний, добились значительно больших успехов как в развитии народного хозяйства, так и в улучшении жизни своих граждан, чем при колониализме. В истории развития капитализма колонии сыграли свою роль дважды. Первый раз в эпоху торгового капитала. Ограбление колоний стало одним из источников первоначального накопления капитала, за счет некапиталистической среды. Сначала нужно было накопить капитал, чтобы двинуть его в сферу производства. Эту роль для передовых стран капитализма выполнили колонии. Об этом ярко рассказано в 24-ой главе «Капитала» Маркса. Второй раз колонии сыграли свою роль в эпоху возникновения монополистического капитала. Для укрепления своих позиций на мировом рынке монополии нуждались в расширении внутреннего рынка, опираясь на который они становились способными выдержать конкуренцию на международном рынке с монополиями других капиталистических стран. Именно поэтому борьба за передел мира была наиболее характерной чертой монополистического этапа капитализма. Захват новых колоний обеспечивал расширение внутреннего рынка, огражденного таможенными барьерами от других передовых стран капитализма. Анализ этой эпохи, так называемого монополистического капитала, о сращивании промышленного и финансового капитала был дан уже не Марксом, а Р. Гильфердингом в его книге "Финансовый капитал" и Лениным в его книге "Империализм как высшая стадия капитализма". Улучшение положения рабочих в последние десятилетия произошло за счет гигантского роста производительных сил и производительности труда.

XI. Говоря об отношении основоположников коммунизма к женщинам, единомышленник Солженицына Шафаревич в статье «Социализм», помещенной в сборнике "Из-под глыб", писал:

"Отношение к этому деликатному вопросу можно проследить в различных переводах "коммунистического манифеста". В собрании сочинений, изданном в 1929 году, мы читаем: "Коммунистов можно было бы упрекнуть разве лишь в том, что они хотят поставить официальную открытую общность жен на место лицемерно скрываемой". В издании 1955 года слова "что они" заменены на "будто они".

Таким образом, Шафаревич высказывает подозрение, что в позднем издании современные коммунисты пытаются причесать своих вождей. Такие обвинения не новы. В 1917-1919-х годах монархическая и белогвардейская печать в России и за границей перепевали этот тезис насчет общности жен.

Как же в действительности записано в "коммунистическом манифесте" отношение коммунистов к женщинам?

"Но вы, коммунисты, хотите ввести общность жен, – кричит нам хором вся буржуазия (и Шафаревич, который, как видим, присоединился к этому хору через 128 лет после издания манифеста). Буржуа смотрит на свою жену как на простое орудие производства, – продолжают Маркс и Энгельс, – он слышал, что орудия производства предполагается предоставить в общее пользование, и, конечно, не может отрешиться от мысли, что и женщин постигает та же учесть. Он даже и не подозревает, что речь идет как раз об устранении такого положения женщин, когда она является простым орудием производства…"

"Буржуазный брак является в действительности общностью жен. Коммунистам можно было бы сделать упрек лишь разве в том, будто они хотели ввести вместо лицемерно скрытой общности жен официально открытую".

Шафаревич привел только последний абзац из манифеста и посчитал, что факт планирования коммунистами общности жен доказан. Но Шафаревич оборвал цитату, а вот ее продолжение:

"Но ведь само собой разумеется, что с уничтожением нынешних производственных отношений исчезнет и вытекающая из них общность жен, то есть официальная и неофициальная проституция…"

Весь дух выдержки из "коммунистического манифеста", который мы привели, относящийся к вопросу об общности жен при коммунизме, вопиет против того толкования, которое дал ему Шафаревич.

Итак, основное расхождение между идеалами Солженицына и идеологией коммунизма состоит в следующем.

В то время как Солженицын видит свою основную задачу в защите национальных интересов русского народа, марксист своей главной задачей считает интернациональные интересы рабочего класса, интересы мировой революции.

Солженицын готов бороться всеми силами против использования русского народа в интересах "властей нездешних".

В "Августе 1914" Солженицын писал:

"Разлом войны и революции не был совсем неожиданным для русского исторического сознания. В этом сознании шла перед войной трудная и многомысленная работа – разрослось широко изучение истории, одарив изобилием конкретно-исторических исследований, напряглась и укрепилась философская мысль, принесшая нам раздолье историософских построений".

Почему же, несмотря "на многомысленную работу", история России пошла не по пути идеалов Солженицына?

"Но как не успели младотурки с преобразованием армии, – писал Солженицын, – не было дано поспеть и с этой работой исторического сознания. Смотришь Россию в катаклизме революции, и видишь как бы большое и беспомощное тело агнца семипудового – терзают его вне его стоящие силы, власти нездешние, и тело это не может ни сообразоваться с этими силами, ни осмыслить их не умеет".

Как же так получилось, что истинно русские патриоты не сумели поспеть с подготовкой русского народа к катаклизму революции, который надвигался на Россию постепенно, в течение почти сотни лет?

Ведь воспитательная работа в духе пропаганды самодержавия, православия и народности велась в России славянофилами еще с двадцатых годов прошлого столетия. Распространению их философских взглядов ничего не мешало. А вот распространение взглядов русских просветителей демократов, а позднее русских социал-демократов было под постоянным преследованием самодержавия и церкви, и несмотря на это, Солженицын жалуется, что "не дано было поспеть с этой работой исторического сознания".

Тут дело было не в том, что русские патриоты не успели довести до сознания народа свои идеалы, а в том, что они, эти идеи, находились в противоречии с классовыми интересами трудящихся масс России. Народ не увлекали такие абстрактные идеи, как самодержавие, православие, народность, ему нужно было еще что-то, а этого национальные партии России не могли предложить народу, не изменив своим идеалам.

"Народ всегда считал, – писал Н. Бердяев, – крепостное право неправдой и несправедливостью, но виновниками этой несправедливости он считал не царя, а господствующие классы, дворянство…"

Верно, что в предвоенные годы в сознании людей России шла напряженная работа. Появилось много партий, каждая со своей программой и философской концепцией, одни легальными, другие нелегальными путями обращались к народу, к различным классам России.

Большевики потому сумели увлечь за собою народ, что они выдвинули самую простую и понятную для масс программу: прекращение войны, передачу земли, принадлежащую помещикам в руки крестьян, национализацию промышленности и банков.

Широкие массы крестьян, главным образом тех, что были в армии, не откликнулись на патриотические лозунги партий, не откликнулись на призывы православной церкви и пошли за большевиками потому, что программа последних отражала интересы крестьян, и это они вполне осмыслили

Массы рабочих, жестоко эксплуатируемых жадной и малоцивилизованной буржуазией, тоже пошли за большевиками вполне осмысленно. Вот и сегодня, отвергая марксистскую идеологию, – не ту, которую защищают сегодняшние вожди России, а подлинную, – что предлагает взамен марксизма Солженицын?

Он говорит "о непостижимой ткани истории".

"Пути истории, – говорит Солженицын словами своего героя Варсонофьева, – сложнее, чем вам хочется… Живя в этой стране, надо для себя решить однажды и уже придерживаться – ты действительно ей принадлежишь душой? Или нет? Если нет, можешь ее разваливать, можно из нее уехать, не имеет разницы. Но если да, надо включаться в терпеливый процесс истории, работать, убеждать и понемногу сдвигать".

Если бы в основе исторического процесса действительно лежали какие-то непостижимые законы, как писал Солженицын, то никаким умникам не удалось бы их нарушить.

Если история, как считает Солженицын, это река, то не следует ли из этой концепции, что история пореволюционной России тоже река, которая вот уже 60 лет течет в определенном направлении? Но вот приходит Солженицын (тут я пользуюсь его сравнением) и утверждает, что это не река, а загнивающий пруд… То, что романовская Россия просуществовала 300 лет, а Советская Россия – 60 лет, не меняет сути дела.

Нам кажется, что по отношению к сегодняшней России, равно как и по отношению к царской России перед войной 1914 года, правильными были и остаются утверждения, что это, выражаясь языком Солженицына, не река, а "загнивающий пруд". Солженицын прав, когда говорит "о поднимающихся волнах бурлящих сил", но он не учитывает, что эти силы образовались под влиянием революционных партий России. В результате их борьбы с самодержавием стало ясно, что "большое семипудовое тело агнца" стало беспомощным благодаря бездарности царской администрации и самодержавного, устаревшего строя, показавших себя неспособными управлять Россией.

Из солженицынской терминологии не ясно, что он подразумевает под "терпеливым процессом истории". Он неоднократно и в различных своих произведениях проводит мысль о том, что для "России нужны работники, делатели" ("Август 1914"), что "делают делатели, а не мятежники". Он писал:

"Что… заставит людей думать о душе, что отвратит их от корыстолюбия, что и как настроит их душу на «разгадку» загадки лучшего человеческого строя? Душа всех, всего народа, потому что если одиночек, то снова вожди, политика и тактика в ущерб справедливости и этике, снова насилие над естественным иррациональным ходом истории…

…Какой же исторический путь России, каким должно было бы быть естественное, непрерываемое извне течение русской истории? Кто это может сказать? Я чувствую, что это мысль об истории и ее движущих силах бездонна, поэтому никак не получается донырнуть до дна, достать песок истины, которая объяснила бы все необходимости и противоречия". ("Август 1914").

Солженицын считает, что разгадать перспективу развития России может только душа народа. Но кто же станет выразителем этих душевных стремлений народа? На этот вопрос он не отвечает. Он откровенно признает, что определить движущие силы русской истории он не может.

Напряду с этим, он решительно отвергает философскую концепцию марксистов. В "Нобелевской лекции по литературе", он писал:

"…и страны, и целые континенты повторяют ошибки друг друга с опозданием бывает и на века, когда кажется, так все наглядно видно, а нет, то что одними народами пережито, обдумано и отвергнуто, вдруг обнаруживается другими, как самое новейшее слово".

Солженицын не может понять, почему во всех странах происходит повторение общественных форм, несмотря на наглядно зримые их недостатки. У меня сложилось такое впечатление, что взгляды Солженицына выработались у него не в спокойной обстановке, не как взгляды ученого, а как борца. Он отверг навязанную ему сначала в школе, затем в вузе идеологию, потому, что она была навязана ему так же, как она была навязана сотням, тысячам и миллионам других людей. Он не проникся желанием глубже познать марксистскую философию, и это естественно, ибо он был переполнен чувством ненависти к сталинской системе, стремлением сбросить с себя это наваждение.

Он обратился к произведениям Маркса не для того, чтобы познать эту идеологию и взвесить все за и против, а для того, чтобы опровергнуть эту доктрину, и он стал выискивать материал для опровержения ставшей ему ненавистной идеологии.

Отвергая марксистскую идеологию, он тем самым отверг единственно обоснованное объяснение причин непонятной для него монотонности исторического процесса.

Маркс и Энгельс выработали свои взгляды на основе глубокого изучения естественных наук, философии, истории, экономических наук, а также на изучении произведений всех утопистов-социалистов. Не было при их жизни ни одной, заслуживающей внимание книги во всех указанных областях науки, которая бы не стала предметом их пристального изучения. Для своего времени они стояли на вершине человеческих знаний.

Солженицын выхватывает из их учения 20 – 30 случайно подобранных фраз то, что такие фразы не связаны с основами их учения, мы показали путем разбора всех примеров, взятых Солженицыным из их высказываний, – не связанных с их учением и между собою, и делает попытку таким образом опрокинуть систему взглядов, которая в течение ста с лишним прошлых лет была властителем дум, и которая сейчас продолжает оставаться властителем дум огромного количества мыслящих людей.

Конечно, никакая концепция не может претендовать на вечность. Бесспорно, кое-что устарело в учении Маркса-Энгельса. Сами основоположники коммунизма неоднократно подчеркивали, что их теория не догма, что она должна систематически сверяться с новейшими открытиями в области естественных и экономических наук и с практикой.

"Теория не есть вексель, который можно предъявить действительности ко взысканию, – писал Л.Д. Троцкий в книге "Что такое СССР?", – если теория ошибается, надо ее пересмотреть или пополнить ее пробелы. Надо вскрыть те реальные общественные силы, которые породили противоречия между советской действительностью и традиционной марксистской концепцией. Во всяком случае, нельзя бродить впотьмах, повторяя ритуальные фразы, которые могут быть полезны для престижа вождей, но зато бьют живую действительность в лицо". (стр. 83–84).

Следует, однако, подчеркнуть, что все открытия в области естественных наук, которые произошли за время после смерти Маркса и Энгельса, в том числе и в области генетики, кибернетики, физики, химии не только не опрокинули теоретических основ диалектического материализма, а наоборот, уложились в рамки учения основоположников коммунизма. Осуждения, которые получили при Сталине открытия в области физики, генетики, кибернетики, не являются марксистскими так же, как порочный сталинский режим не является социализмом. Единственно, на чем основываются все ниспровергатели марксизма, это на опыте русской, китайской и других социалистических революций.

Удивительно не то, что марксистское учение в век гигантского прогресса науки и техники требует внесения коррективов, а то, что в самый динамичный период человеческой истории оно подверглось таким ничтожно малым попрекам и изменениям.

В письме, направленном советским руководителям в сентябре месяце 1973 года, А.И. Солженицын утверждает, что все беды России проистекают от марксистской идеологии, положенной в основу государственной политики СССР. Он обращается к современным вождям России публично отказаться от коммунистической идеологии и отдать ее Китаю, который добивается главенства в международном коммунистическом движении и готов ради этого начать войну с СССР.

Высказываясь по существу письма Солженицына, А.Д. Сахаров, хотя и не согласен со многими аспектами его письма к вождям партии, в вопросе об отказе от коммунистической идеологии поддерживал это предложение Солженицына.

И тот, и другой против идеологии коммунизма. А.И. Солженицын потому, что России нет дела до международного коммунизма, у нее своя историческая судьба.

А.Д. Сахаров потому, что коммунистическая идеология уже давно потеряла свою первоначальную сущность и не лежит в основе внутренней и международной политики СССР, а является только ее фасадом, и скорейший отказ правительства СССР от этой идеологии может привести только к оздоровлению государства.

Обе приведенные точки зрения исходят не из существа теории Маркса-Энгельса, а из опыта применения этой теории на практике в СССР и в ряде других социалистических стран. Однако слабость этого движения обнаружилась не в дефектах учения, а в отступлении от него и в порочности практики. А.И. Солженицын исходит из того, что теория научного социализма в ходе русской революции потерпела крах. Причины краха он не анализирует. Потому ли, что сама теория лишена гуманной основы и привлекательности ее для людей, или потому, что она была осуществлена людьми, которые были увлечены другими интересами, ничего общего с социализмом не имеющими.

В V-ой части "Архипелага Гулага" А.И. Солженицын оправдывает всех тех, кто во имя ликвидации сталинского режима в России во время войны с Гитлером стал на сторону врага, кто в этих целях участвовал в восстаниях против СССР, боролся против России в частях, сформированных врагом, и т. д. и т. п.

А.И. Солженицын писал:

"В 1-ой части я говорил о тех власовцах, которые взяли оружие от отчаяния, от пленного голода, от безвыходности… А теперь… надо же и о тех сказать, кто еще до 41-го ни о чем другом не мечтал, как только взять оружие и бить этих "красных комиссаров, чекистов и коллективизаторшиков? Помните, у Ленина: "Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами".

Так вот, на гордость нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевывали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-Батюшке… Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунистического счастья, уже в 1941 году знали то, чего не знал еще никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было режима более лукавого, изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся «советским». Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший западу все глаза. И вот пришла пора, оружие давалось этим людям в руки – и неужели они должны были смирить себя, дать большевизму пережить свой смертельный час, снова укрепиться в жестоком угнетении – и только тогда начать борьбу (и по сегодня не начатую почти нигде в мире). Нет, естественно было повторить прием самого большевизма, как он сам вгрызся в тело России, ослабленное первой мировой войной, так и бить его в подобный же момент во второй". (А.И. Солженицын "Архипелаг Гулаг", ч. V, стр. 30–31).

Меня поражает во всей этой позиции А.И. Солженицына то, что он оправдывает действия тех, кто стал на сторону врага во время войны, войны не обычной, такой, скажем, какой была война 1914-1917-х годов, а войны, поставившей на карту судьбу русского народа, которому была уготовано рабство и физическое уничтожение. Мне кажется, что Солженицын ослеплен своей ненавистью к коммунизму. Она мешает ему видеть очевидное – он не может справиться с ней и не хочет считаться с фактами.

Вот что говорил Гитлер по поводу отношения к славянам (см. "Нюрнбергский процесс" том III, стр. 337 и 338):

"…в недалеком будущем мы оккупируем территорию с весьма высоким процентом славянского населения, от которого нам не удастся так скоро отделаться… Мы обязаны истреблять население, это входит в нашу миссию охраны германского населения. Нам придется развить технику истребления населения… Я имею в виду уничтожение целых расовых единиц… Если я посылаю цвет германской нации в пекло войны, без малейшей жалости проливая драгоценную немецкую кровь, то без сомнения, я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы… Одна из основных задач… во все времена будет заключаться в предотвращении развития славянских рас. Естественные инстинкты всех живых существ подсказывают им не только побеждать своих врагов, но и уничтожать их".

В другом месте Гитлер говорил:

"Мы хотим произвести отбор слоя новых господ, чуждого морали жалости, слоя, который будет сознавать, что он имеет право на основе своей лучшей расы господствовать, слоя, который сумеет установить и сохранить без колебаний свое господство над широкой массой".

И наряду с такой позицией в отношении соотечественников, сотрудничавших с фашизмом, Солженицын занял прямо противоположную позицию в отношении тех, кто хочет сейчас сменить тоталитарный режим России на режим демократии. Почему, когда речь шла об опасности истребления русских и оттеснения России за Урал, Солженицын не побоялся за судьбу своего народа, а когда диссиденты поставили вопрос о демократизации страны, он испугался за судьбу России?

Солженицын с гордостью писал о том, что сам факт восстания соотечественников против батюшки Сталина уже является свидетельством свободолюбия русского народа.

Но не всякое восстание является показателем стремления народа к свободе. Наоборот, иные бунты только подчеркивают рабскую сущность бунтовщиков, если, например, в основе восстания лежит только чувство неудовлетворенной злобы и мести.

К чему могли привести такие бунты, о которых писал Солженицын? К нравственному оздоровлению России или к голому насилию и нравственному одичанию? Причины возникновения таких бунтов можно понять, но восхищаться ими нет никаких оснований. «Вождя» одного из таких восстаний против советской власти Марка Ретюнина, о котором упоминается в "Архипелаге Гулаге", я знал лично с января 1937 по апрель 1941 года на лесзаге «Касью» (см. соответствующую главу). Этот «свободолюбивый» герой был бывшим бандитом, осужденным за убийство по статье 59-3. Он был безграмотным, умеющим читать по складам и писать печатными буквами. Психология этого дремучего человека изменилась за время его пребывания в лагере только в том отношении, что он под влиянием бывших врагов революции сменил идею убийства ради ограбления на идею массового и беспощадного убийства людей, стоящих выше него на социальной лестнице.

Его захватывала «мысль», что наступит такое время, когда можно будет без опаски уничтожать людей. Он одинаково восхищался и Сталиным, и Гитлером, как людьми с сильным характером. "Вот это люди!" – восклицал он, при этом сжимая оба кулака, представляя этим жестом удушение человека.

По вине Ретюнина погибло много людей прекрасных и ни в чем не повинных, кроме того, что они знали Ретюнина. В их числе сильно пострадали Федя Муравьев, Маша Солнцева и др. От знакомства с произведениями и выступлениями Солженицына, об отношении его к фашизму, у меня осталось противоречивое впечатление. С одной стороны, он говорит, что те, кто, борясь с коммунизмом за национальное возрождение России, стали на сторону Гитлера, вскоре поняли, что попали из огня в полымя (V часть о Бранницком).

С другой стороны, он говорит, что с коммунистическим режимом не может сравниться никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший западу все глаза.

В итоге в моем сознании отложилось такое ощущение, что из двух зол коммунизма и фашизма " он выбрал последнее.

Только этим я могу объяснить, что он одобрял восстание русских людей против советской власти во время войны с гитлеровской Германией.

Солженицын прошел мимо таких фактов, как сжигание людей в газовых камерах, изготовление мыла из человеческих трупов и материала из человеческих волос для промышленных нужд, проведение медицинских опытов над детьми, по-видимому, потому, что операции такого рода, проводимые фашистами, не касались русских людей.

Но уничтожение шести миллионов евреев в газовых камерах и рвах, учиненное гитлеровской Германией с участием русских, украинских, белорусских, литовских и др. антисемитов, Солженицына, выражаясь его языком, не печет, а вот участие евреев в аппарате ЧК его печет.

И тут мне хочется остановиться на вопросе об отношении Солженицына к евреям. Антисемитом Солженицына назвать было бы неправильным, это мое твердое впечатление и убеждение, вынесенное из знакомства с его выступлениями, произведениями и другими публикациями. Субъективно, он, безусловно, не антисемит. Но объективно вся его философия, развернутая им во всех произведениях, и особенно в "Архипелаге Гулаге" и в книге "Бодался теленок с дубом", льет воду на мельницу антисемитов.

В зарубежном самиздате была распространена заметка за подписями Н. Гаенко и А. Карпова, в которой они писали:

"При чем тут Солженицын…. если он называл именно палачей, в большинстве бывших евреями. Не может же он отнести их, скажем, к туркменам, казахам, белорусам – этих Френкелей, Коганов, Раппопортов, Берманов, Ягод, Авербахов, Финкельштейнов и многие тысячи евреев, заливших страну невинной кровью".

Опасность солженицынского обобщения, как видим, состоит не в том, что он назвал имена евреев-чекистов, а в том, что это правильное упоминание их имен выделено от других имен, других наций и, главным образом, русских, и благодаря этому стало знаменем для истинных черносотенцев типа Гаенко и Карпова, или Скуратова, статья которого "Русский сионизм и национализм" была помещена в журнале «Вече». В этой статье последний говорит совершенно неправильно о захвате власти в 1917 году инородцами. В чьих руках в действительности была власть в первые два десятилетия советской власти? При Ленине, в период 1917–1922 годов, когда еще национальные моменты не играли роли, когда партия руководствовалась интернациональными принципами, евреи занимали второе, после русских, место в руководстве партии и правительстве. Из семи членов Политбюро, самого главного органа советской власти, было три еврея: Троцкий, Зиновьев и Л.Б. Каменев, три русских: Ленин, Рыков и Бухарин и один грузин – Сталин. После смерти Ленина, в ходе острейшей внутрипартийной борьбы, основные политические фигуры из числа евреев были отстранены от власти.

Уже в1927 году в Политбюро остался один еврей, сталинский холуй – Л.М. Каганович. Из 71 члена ЦК осталось только 6 евреев, а из 195 членов ЦКК – 24 еврея, занимавших второстепенные и даже третьестепенные роли. Как известно, за всю историю советской власти, наименьшая интенсивность террора падает на первые десять лет, что засвидетельствовано книгой Солженицына "Архипелаг Гулаг".

Кто являлся вдохновителем и политически-ответственным за карательную работу советской власти? Политбюро ЦК РКП(б), без решения которого органы безопасности не имели права арестовывать и тем более планомерно уничтожать отдельные политические течения и отдельных лиц.

Они были только исполнителями воли Политбюро, а после 1934 года только исполнителями воли Сталина.

Утверждения Гаенко, Карпова и Скуратова являются не только грубо антисемитскими, но и что самое важное, они противоречат фактам истории. И Гаенко, и Скуратов изобразили дело так, что ЧК под начальством евреев боролась не с контрреволюцией, как ее понимали политические руководители большевизма, а с русским народом. Больше того, эти евреи-палачи, по утверждениям погромщиков, стремились уничтожить самую выдающуюся часть русского народа – его интеллигенцию и крестьянство. Известный английский публицист, автор книги "Большой террор" Р. Конквист, назвал те же фамилии, что Солженицын, однако эти 8 евреев, которых назвал Солженицын, тонут среди сотен имен неевреев, таких как Завенягин, Гаранин, Берзин, Никонов, Молчанов, Миронов, Бордаков, Гай, Барабанов, Мальцев и многих других. К этой группе следует отнести: Дзержинского, Менжинского, Унтлихта, Емельянова, Орлова, Реденса, Медведя, Карпенко, Дерибаса, Запорожца и многих других руководящих работников ЧК.

Так, например, в кашкетинских расстрелах троцкистов на Воркуте участвовали: Григорьев, Чучелов, Никитин, Бутузов, Монахин, Зеленко, Уськов, Жариков и другие. То же на Колыме: Э. Берзин, Филипов, Майсурадзе, Егоров, Васьков и др.

Кроме того, в первые двадцать лет, о которых пишет Скуратов, органами ЧК было расстреляно и уничтожено другим путем больше евреев, чем русских (если их брать относительно к количеству еврейского и русского населения в СССР), и в том числе таких выдающихся политических деятелей как: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Сокольников, Разенгольц, Рязанов, Гамарник и многие другие.

Не забудем также и того, что в 1936-1937-х годах, после удаления из ЧК Ягоды, были также удалены и расстреляны подавляющая часть старых чекистов, и в том числе все те, которых поименно перечислил Солженицын, и заменены русскими.

Перемена в национальном составе руководящих работников ЧК в сторону подавляющего усиления русского влияния в аппарате ЧК, после прихода в ГПУ Ежова, не привела к ослабления террора в стране. Наоборот, репрессии усилились и получили название «ежовских» и «бериевских». И это понятно, так как вся карательная политика, во все годы, начиная с 1923 года и до самой смерти Сталина, осуществлялась по его личным указаниям. Именно к этим годам относится густота репрессий и пополнение лагерей.

Из трех наиболее сильных потоков, описанных Солженицыным, два прошли после 1934 года, т. е. после того, как из аппарата ГПУ были удалены все евреи.

Может быть, после того, как из аппарата ГПУ были удалены евреи, сильно снизился процент русских репрессированных аппаратом Чека? Ничего подобного ни в "Архипелаге Гулаге", ни в какой другой книге вы не прочтете. Такой статистики нет и быть не может. Наоборот, в первый, ягодинский период, евреев было уничтожено больше, чем во втором, ежовском, и в третьем, бериевском, периодах, так как к этому времени Сталин вчерне уже закончил расправу с оппозицией.

Никогда евреи, работавшие в ЧК, не были вдохновителями репрессий. Они были только исполнителями. На них Сталин взвалил, я думаю, тоже не без умысла, самую грязную и черную работу, расправу с оппозицией. Те, кто показывает русскому народу пальцем на евреев как на основных виновников сталинских репрессий, так же не правы, как не правы те, кто показывает пальцем на русских, украинцев, белорусов, литовцев и др. как на виновников геноцида против евреев, которых фашисты только использовали для грязной работы при истреблении евреев во рвах, ямах и др. местах на территории СССР.

"Могут, конечно, возразить, – писал Скуратов, – что и здесь все евреи не должны нести ответственность за какую-то свою часть, но нельзя забывать, что эта часть имела власть, и разница состоит в том, что если русская власть пресекала погромы, то эта их организовывала, притом в глобальном масштабе".

Чем логика Скуратова отличается от логики Геббельса? Здесь что ни слово, то перл, или, как говорил Солженицын, – "все наоборот".

Евреи как евреи в советской России никогда властью не обладали. Отдельные лица еврейской национальности были у власти, но они никогда не выполняли какой-то специальной еврейской миссии, в частности, мести русскому народу за погромы в царской России. И тем более, евреи не могли мстить русской интеллигенции, которая, как известно, всегда выступала в защиту евреев от царских репрессий.

Во главе советской власти по всей стране стояли русские, что видно из нижеследующей таблицы о составе делегатов съездов партии, фактического высшего органа власти СССР:

Примечание: Данные приведены по докладам мандатных комиссий, опубликованных в стенографических отчетах съездов.

В то время как в населении СССР удельный вес русских с начала революции и до разгрома оппозиций составлял от 56,9 до 57,3 %, в составе делегатов партийных съездов русские составляли от 60 до 73,6 %, и только в 1917 году они составили 53,8 %.

Неверно также утверждение Скуратова о том, что царское правительство пресекало погромы против евреев, а евреи организовывали погромы против русских.

Достаточно ознакомиться с воспоминаниями бывшего премьер-министра, царского правительства О.Ю. Витте и с книгой князя Урусова, бывшего губернатора Бессарабии "Кишиневский погром", чтобы убедиться в лживости такого утверждения Скуратова. Давно известно, что русский народ не был заражен язвой антисемитизма, что это зараза всегда прививалась ему сверху, раньше царским правительством, теперь правительством СССР.

Но еврейские погромы и содержание евреев в черте оседлости, которые при самодержавии были правилом, Солженицына, снова выражаясь его языком, не пекут, – а вот случай с участием еврейского мальчика Ройтмана с другими еврейскими мальчиками в травле русского гимназиста в царской школе, несмотря на то, что этот случай был нетипичным для царской России, его печет. Насилование еврейских женщин, вспарывание животов у беременных евреек и убийство еврейских детей русскими черносотенцами в царское время и при белогвардейцах Солженицына не печет, а вот единичное насилие совершенное з/к Бершадером ("В круге первом") над русской девушкой, его печет. А между тем именно все эти примеры Солженицына послужили поводом и примером для антисемитских утверждений Гаенко и других.

А.И. Солженицын утверждает, что при монархическом строе был сохранен моральный облик русского народа, его национальное здоровье. Но не может быть свободным народ, угнетающий другие народы.

Да, евреи в большом количестве участвовали в революционном движении в России, так же, как сегодня они участвуют в диссидентском движении, и тем самым принимали и принимают сейчас на себя тяжелые удары со стороны царской и советской администраций.

Естественно, что часть из них после революции оказалась на руководящих постах в государственном и партийном аппарате, а не только в Чека, о чем писал и В.И. Ленин. Но ведь и сейчас количество евреев, участвующих в диссидентском движении, выше их удельного веса в населении.

Не забудем при этом того, что в царское время евреи были отстранены от участия в государственной и политической жизни России, были лишены права жительства в городах империи, за исключением специально отведенных для этого районов.

Не забудем также и того, что вместе с возрождением в стране русского великодержавного национализма возобновилось и преследование евреев. Антисемитизм при Сталине и его наследниках принял формы еще более мерзкие, чем при царизме. Хотя при самодержавии антисемитизм был официальной политикой, евреи имели больше прав, чем при Сталине и его наследниках. Тогда евреи имели право на эмиграцию и иммиграцию. Благодаря открытости – политика царского правительства не выглядела так омерзительно, как лицемерная политика Сталина и его наследников.

Что объединяет и что разъединяет Солженицына с современным руководством Советского Союза? Вся деятельность современного руководства страны фактически направлена на строительство могучего российского государства, и это соответствует духу и внутренним стремлениям Солженицына. Никогда еще за всю свою историю Россия не была таким могущественным государством.

Но это строительство Российской империи идет под маской социализма, и это противоречит духу и стремлениям Солженицына. Он решительный противник лжи и обмана, и поэтому он призывает руководителей страны отказаться от марксистской идеологии, то есть сбросить с себя лживую маску.

Современное руководство стремится к дальнейшему расширению сферы своего политического влияния, к мировому господству. Именно поэтому советское правительство продолжает цепляться за интернациональные идеи, прикрывая свою национал-империалистическую сущность флагом коммунизма и борьбы за национальное освобождение колониальных народов. Это прекрасно понимал Н. Бердяев, который предостерегал от такого опасного пути развития России. Он писал:

"В России вырастает не только коммунизм, но и советский патриотизм, который есть просто русский патриотизм. Но патриотизм великого народа должен быть верой в великую и мировую миссию этого народа, иначе это будет национализм провинциальный, замкнутый и лишенный мировых перспектив. Миссия русского народа сознается как осуществление социальной правды в человеческом обществе, не только в России, но и во всем мире. И это согласно с русскими традициями".

Под маской интернационализма и социализма советским руководителям удобнее втягивать в свою орбиту и передовые, и отсталые страны. А.И. Солженицын против вовлечения России в борьбу за мировое господство. Наоборот, он высказывается, правда робко, за то, чтобы предоставить самоопределение народам, входящим в состав Советского Союза, кроме Белоруссии и Украины, которые «естественно» кровно соединены с русскими. Он не желает ассимиляции и растворения русских людей среди окружающих их народов. Он стоит за сохранение национальной самобытности и за нравственную цельность русского народа: православных и славян. Ему нет дела до других народов, но такая изоляционистская позиция в наше время теснейших мировых связей не реалистична и утопична.

Современное советское руководство против парламентской многопартийной демократии, исходя из чисто эгоистических побуждений. Они боятся своего собственного народа и не доверяют ему, опасаясь, что при демократии они будут оттеснены от власти. А.И. Солженицын также против многопартийной демократии. Он за диктатуру, но против тоталитаризма, за твердую, но честную и открытую политику.

 

38. Интеллигенция и советская власть

В.И. Ленин и русская интеллигенция

Русская интеллигенция образовалась в ХIХ-м столетии из разных слоев и классов русского общества. Сначала, в 1840-х годах, из наиболее прогрессивной части дворян, затем, в 1860-х годах, из числа разночинцев священников, мелких чиновников и учителей, а после реформы 1861 года – также и из крестьян.

Под влиянием социалистических идей, проникших в Россию с запада, русская интеллигенция с самого своего возникновения находилась под обаянием идей сначала утопического, а затем научного социализма.

"В России самодержавной и крепостнической, – писал Н. Бердяев, выработались самые радикальные социалистические и анархические идеи. Невозможность политической деятельности привела к тому, что политика была перенесена в мысль и в литературу. Литературные критики были властителями дум социальных и политических". (Н. Бердяев "Истоки и смысл русского коммунизма").

Исследователи русской общественной мысли обычно выделяют три стадии развития социалистических идей в России. Стадию социализма утопического, социализма народнического и марксистского. Так или иначе, но для русской интеллигенции XIX и начала XX столетий характерным было общее увлечение социалистическими идеями. Начало распространения марксистских идей в России относится к концу XIX столетия. По мере того, как Россия освобождалась от крепостнических пут и все более и более становилась на капиталистический путь развития, на социальной арене России возник и стал крепчать новый класс – пролетариат, а среди русской интеллигенции начал происходить заметный поворот в сторону марксизма, который первоначально возглавил бывший «землеволец» Г.В. Плеханов. В те годы роль Плеханова в основном сводилась к распространению в России идей марксизма.

Естественно, что вождем этого нового течения становится он. Марксизм плехановского толка внедрял в сознание русской интеллигенции и рабочих мысль о том, что социализм в России может победить только в результате превращения России в передовую капиталистическую страну, то есть в силу экономической необходимости.

Мощное развитие капитализма в России в последнем десятилетии ХIХ-го века и радикализация рабочего движения на почве стачечной борьбы выдвинули перед марксистской партией России, в первом десятилетии ХХ-го века, на первый план революционные задачи.

Вместе с революционизированием общественного движения в России, в социал-демократической партии произошел раскол на радикальное и консервативное крыло. Первое возглавил Ленин, а второе Плеханов.

Характеризуя Плеханова и Ленина как вождей двух течений в марксистском движении в России, Н. Бердяев писал:

"Плеханов мог быть вождем марксистской школы мысли, но не мог быть вожаком революции, как это выявилось в эпоху революции…

Ленин потому мог стать вождем революции…. что он не был типичным русским интеллигентом. В нем черты русского интеллигента сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших русское государство…

Ленин не теоретик марксизма, а теоретик революции… Он интересовался лишь одной темой, которая менее всего интересовала русских революционеров, темой о захвате власти, о стяжании для этого силы. Поэтому он и победил. Все мировоззрение Ленина было приспособлено к технике революционной борьбы. Он один, заранее, задолго до революции, думал о том, что будет, когда власть будет завоевана, как организовать власть… Все мышление его было империалистическим и деспотическим. С этим связана прямолинейность, узость его миросозерцания, сосредоточенность на одном, бедность и аскетичность мысли… Ленин отрицал свободу внутри партии, и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин. Ленин мог это сделать потому, что он соединил в себе две традиции – традицию русской революционной интеллигенции в ее наиболее максималистических течениях, и традицию русской исторической власти в ее наиболее деспотических проявлениях". (Н. Бердяев "Истоки и смысл русского коммунизма").

Характеристика Бердяевым Ленина носит двойственный характер. С одной стороны, он правильно оттеняет черты ленинского характера, его узость, сосредоточенность на одном, стремление к захвату власти, короче говоря, его фанатичность и целеустремленность. С другой стороны, он не понял внутренних пружин, которые привели к образованию личности Ленина как марксиста.

Ленин не потому смог осуществить и закрепить революцию в России, что он лучше других почувствовал своеобразие России, а потому, что он лучше других понял революционную сторону учения Маркса и лучше всех русских марксистов уловил пульс революции в России, в стране, где в силу особого сочетания исторических, экономических и политических факторов образовался сложнейший узел противоречий, выйти из которого можно было легче всего путем революции.

То, что его революционные марксистские идеи совпали с тоталитарными идеями максималистской части русской интеллигенции, не больше чем случай.

Но если эти особые черты Ленина действительно были свойственны русской максималистской интеллигенции, то спрашивается, почему же эта интеллигенция не примкнула к Октябрьской большевистской революции, а в своей подавляющей массе стала на сторону ее врагов? На этот вопрос Н. Бердяев отвечал:

"Если остатки старой интеллигенции не примкнули к большевизму, не узнали своих собственных черт в тех, против кого они восстали, это историческая аберрация, потеря памяти от эмоциональной реакции. Старая революционная интеллигенция просто не думала о том, какой она будет, когда получит власть, она привыкла воспринимать себя безвластной, и властность и угнетательство показались ей порождением совершенно другого, чуждого ей типа, в то время как то было ее порождением".

Но если интеллигенция не распознала в большевиках своих традиционных воспреемников, то спрашивается, почему же большевики и Ленин не узнали в русской интеллигенции своих традиционных союзников?

На этот вопрос Н. Бердяев отвечает:

"Коммунисты с презрением называли старую революционную радикальную интеллигенцию буржуазной, как нигилисты и социалисты 60-х годов называли интеллигенцию 40-х годов дворянской, барской. В новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности". (Н. Бердяев, там же).

Ленин, как он неоднократно подчеркивал, направил огонь революции на старую русскую интеллигенцию потому, что она сразу, в первые же дни революции примкнула к врагам большевизма. Так объяснил сам Ленин свое отношение к старой русской интеллигенции. Он писал:

"Что такое саботаж, объявленный наиболее образованными представителями старой культуры? Саботаж показал нагляднее, чем любой агитатор, чем все наши речи и тысячи брошюр, что эти люди считают знания своей монополией, превращая их в орудие своего господства над так называемыми «низами». Они воспользовались своим образованием, чтобы сорвать дело социалистического строительства, открыто выступали против трудящихся масс". (Ленин, "Речь на 1-м Всероссийском съезде по просвещению", 28-VIII-1918 г., том 37, стр. 77).

Но старая русская интеллигенция, как мы показали выше, сама вышла из «низов» и не была по своему социальному происхождению буржуазной. И, наверное, где-то был прав Н. Бердяев, ссылаясь на факт столкновения интеллигенции с большевизмом как на "историческую аберрацию".

Наиболее драматически это противоречие между большевистской властью и интеллигенцией проявилось в письмах профессора Воронежского сельскохозяйственного института М.Дукельского и М.Горького к Ленину и ответа последнего на эти письма. Дукельский писал Ленину (приводим выдержки):

"Прочитал в «Известиях» ваш доклад о специалистах и не могу подавить в себе крика возмущения. Неужели вы не понимаете, что ни один честный специалист не может, если в нем сохранилась хоть капля уважения к самому себе, пойти работать ради того животного благополучия, которое вы собираетесь ему обеспечить. Неужели вы так замкнулись в своем кремлевском одиночестве, что не видите окружающей вас жизни, не заметили, сколько среди русских специалистов имеется правда не правительственных коммунистов, но настоящих тружеников, добывших свои специальные познания ценою крайнего напряжения сил, не из рук капиталистов и не для целей капитала, а путем упорной борьбы с убийственными условиями студенческой и академической жизни прежнего строя…

Постоянные вздорные доносы и обвинения, безрезультатные, но в высшей степени унизительные обыски, угрозы расстрела, реквизиции и конфискации… Вот обстановка, в которой пришлось работать до самого последнего времени многим специалистам высшей школы. И все же эти "мелкие буржуи" не оставили своих постов и свято исполняли взятое на себя моральное обязательство: сохранить ценою каких угодно жертв культуру и знания тем, кто их унижал и оскорблял по наущению руководителей. Они понимали, что нельзя смешивать свое личное несчастье и горе с вопросом о строительстве новой, лучшей жизни, и это помогло и помогает им терпеть и работать.

…Если вы хотите «использовать» специалистов, то не покупайте их, а научитесь уважать их, как людей, а не как нужный вам до поры до времени живой и мертвый инвентарь. Вы не купите ни одного человека той ценой, о которой вы мечтаете.

Но верьте, из среды этих людей, которых вы огульно окрестили буржуями, контрреволюционерами, саботажниками и т. п. только потому, что они подход к будущему социалистического и коммунистического строя мыслят себе иначе, чем вы и ваши ученики…" (Ленин, ПСС, том 38, стр. 218–219).

Нужно отличать старую интеллигенцию из гражданских лиц, которые в основном вышли из трудящихся классов, и старую интеллигенцию из числа военных специалистов, которые в основном были выходцами из привилегированных классов.

Если по отношению к использованию военных специалистов ленинская политика «купли» еще могла быть оправданной, то по отношению к гражданской интеллигенции она была несправедливой.

"Письмо злое и кажется искренним, – писал Ленин в ответе на открытое письмо Дукельского, помещенное в газете «Правда» от 28-го марта 1919 года, но хочется на него ответить… У автора выходит, что мы, коммунисты оттолкнули специалистов, «окрестив» их всякими худыми словами".

Бесспорно, так и было. Частое употребление Лениным и другими ведущими деятелями революции таких слов как «буржуазная» или «мелкобуржуазная» интеллигенция по отношению к такой тонкой и чувствительной части народа не могло создать доброжелательного контакта между властью и интеллигенцией.

Создается такое впечатление, что Бердяев был прав, когда писал что "в новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности".

"Рабочие и крестьяне, – писал дальше Ленин, – создали советскую власть, свергнув буржуазию и буржуазный парламентаризм. Теперь трудно не видеть, что это было не авантюрой и не «сумасбродством» большевиков, а началом всемирной смены двух всемирно-исторических эпох: эпохи буржуазии и эпохи социализма. Если год с лишним тому назад этого не хотело (частью не могло) видеть большинство интеллигентов, то виновны ли мы в этом? Саботаж был начат интеллигенцией и чиновничеством, которые в массе буржуазны и мелкобуржуазны. Эти выражения содержат классовую характеристику, историческую оценку, которая может быть верна или неверна, но принимать которую за поносящее слово или ругань никак нельзя…"

Такая характеристика была не к месту и не ко времени. Обращенная к пролетариату и к крестьянству, она вызывала в них ненависть к интеллигенции. Обращенная к интеллигенции, она вызывала только обиду и оскорбление. То и другое вело к отрицательным последствиям.

Все эти исторические и политические оценки нужно было оставить для историков, а в процессе текущей политики новая власть должна была искать контактов, а не ссоры с таким важнейшим по сути дела, трудовым, преданным революции слоем населения, как старая русская интеллигенция.

"Озлобление рабочих и крестьян, – писал дальше Ленин, – за саботаж интеллигенции неизбежно, и «винить» если можно кого, то только буржуазию и ее вольных и невольных пособников".

Сегодня такой узкий и, я сказал бы, плоский ответ не звучит, или звучит фальшиво, тогда же в обстановке крайнего обострения классовых отношений он звучал как призыв к ненависти, а не к примирению.

"Если бы мы «натравливали» на интеллигенцию, – писал дальше Ленин, нас следовало бы за это повесить. Но мы не только не натравливали народ на нее, а проповедовали от имени партии и от имени власти необходимость предоставления лучших условий работы. Я это делал с апреля 1918 года". (Ленин, том 38, стр. 220).

Но именно это-то отношение к интеллигенции как к социально чуждой советской власти, которую поэтому следует привлекать лучшими материальными условиями, и было обидно для передовой части интеллигенции. И, наоборот, официальное провозглашение такой политики вызывало у трудящихся масс отношение к интеллигенции как к чуждой прослойке, как к чуждой расе.

Постоянное подчеркивание принудительного привлечения специалистов к труду или купле их высокими заработками, пайком и т. п., несомненно, было оскорбительным для большинства интеллигентных людей, которые по своей натуре были более чувствительны ко всяким несправедливостям, чем средний человек. Вина Ленина и других руководителей партии состояла не в том, что они недооценивали роли интеллигенции в строительстве новой жизни, – это они прекрасно понимали, и действительно, начиная с апреля 1918 года, Ленин не переставал заострять вопрос о необходимости привлечения интеллигенции к строительству советского государства, – вина их состояла в том, что они не смогли приблизить к себе, сделать русскую интеллигенцию своим самым верным партнером в борьбе за социализм.

Конечно, среди интеллигенции были такие группы, которые не откликнулись бы ни на какие маневры правительства и не пошли бы на сотрудничество с большевиками. Это относится к той части интеллигенции, которая не принимала власти «холопов». Но, как показали дальнейшие события, таких интеллигентов было абсолютное меньшинство. Фактически Дукельский был прав, обвиняя Ленина и большевиков в натравливании трудящихся на интеллигенцию. Речи вождей партии, обращенные к рабочим и крестьянам в отношении интеллигенции, подливали только масла в огонь, и этого отрицать нельзя.

И к письму А.М. Горького к нему от 31 июля 1919 года, по поводу отношения к интеллигенции, Ленин отнесся не только недостаточно внимательно, но и предвзято. Ленин писал Горькому:

"Будто бы «остатки» (имеются в виду остатки интеллигенции) питают к советской власти нечто близкое симпатии, а большинство рабочих "поставляет воров, примазавшихся коммунистов" и прочее! И вы договариваетесь до «вывода», что революцию нельзя делать без интеллигенции, это сплошь больная психика, в обстановке озлобленных буржуазных интеллигентов обострившаяся". (Ленин, ПСС, том 51, стр. 24–25).

В письме Горького было много правды, от которой Ленин безосновательно отмахивался. Большинство интеллигенции питало к революции симпатии, но осуждало большевиков за насилие, которое часто носило, чего греха таить, бессмысленный характер. Они были озлоблены против большевиков по той же причине, которую назвал Дукельский. И тут больная психика не при чем. Тут скорее имела место самонадеянность зарвавшихся правителей.

"Все делается, – писал дальше Ленин, – чтобы привлечь интеллигенцию на борьбу с ворами. И каждый месяц в советской республике растет % буржуазных (?) интеллигентов, искренне помогающих рабочим и крестьянам, а не только брюзжащих и извергающих бешеную слюну. В Питере «видеть» этого нельзя, ибо Питер город с исключительно большим числом потерявшей место (и голову) буржуазной публики (и "интеллигенции"), но для всей России это бесспорный факт". (Ленин, том 51, стр. 24–25)

Во-первых, если интеллигенция искренне помогает рабочим и крестьянам, то разве это не достаточное свидетельство того, что она близка к революции. И, во-вторых, неверно, что только в Питере "брюзжит и извергает бешеную слюну интеллигенция". Письмо Дукельского из Воронежа подтверждает, что такое положение было по всей республике.

"И занимаетесь вы не политикой, – писал дальше Ленин, – и не наблюдением работы политического строительства, а особой профессией, которая Вас окружает озлобленной буржуазной интеллигенцией, ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся, в лучшем – в редкостно наилучшем случае – растерянной, отчаивающейся, стонущей, повторяющей старые предрассудки, запуганной и запугивающей себя". (Ленин, том 51, стр. 25).

Вся характеристика интеллигенции, данная в вышеприведенной выдержке Лениным, находится в противоречии с такими его ярлыками как «буржуазная», "мелкобуржуазная" и т. п. Если бы интеллигенция принадлежала к враждебным классам, то к ней не были бы применимы такие эпитеты, как "не понявшей", "не забывшей", "не научившейся" и т. д.

Не только интеллигенция, слой чувствительный, впадала в панику в условиях 1918–1919 годов. Нужно было это понять. Кому же было это понять, если не вождям революции? Нужно было не третировать интеллигенцию, а помочь ей вырваться из обстановки путаницы и страха. Создать обстановку и не материальную, а моральную должны были большевики. Но и объективные условия жестокой с обеих сторон гражданской войны необходимо учитывать тоже. В 1918-1919-х годах, в обстановке враждебного отношения к большевикам всех политических направлений, включая меньшевиков, эсеров и даже профсоюзов, всякий упрек интеллигенции в адрес большевиков мог быть воспринят как враждебный акт. Любая критика, направленная на ограничение крайностей революции, воспринималась тогда большевиками как контрреволюционный выпад классового врага и вызывала соответствующий отпор. Бердяев, по-видимому, был прав, когда утверждал, что: "В новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности".

На первом этапе революции отношение Ленина к интеллигенции было неоднозначным. Наряду с резким выступлением против интеллигенции, он все время в статьях и выступлениях доказывал необходимость использования интеллигенции, без которой пролетарская революция не может выполнить своих задач. Разъясняя позицию большевиков в отношении интеллигенции на собрании партийный работников Москвы 27-ХI-1918 года, Владимир Ильич говорил:

"Мы знаем, что строить социализм можно только из элементов крупно-капиталистической культуры, а интеллигенция есть такой элемент. Если нам приходилось с нею беспощадно бороться, то к этому нас не коммунизм обязывал, тот ход событий, который всех «демократов» и всех влюбленных в буржуазную демократию от нас оттолкнул. Теперь явилась возможность использовать эту интеллигенцию для социализма, ту интеллигенцию, которая не социалистична, которая никогда не будет коммунистической, но которую сейчас объективный ход событий и соотношений сил настраивает по отношению к нам нейтрально, по-соседски". (Ленин, ПСС, том 37, стр. 221).

Здесь Ленин вопреки фактам истории утверждал, что интеллигенция не социалистична, и никогда не будет коммунистической. И если в ее настроениях имелся сдвиг в сторону советской власти, то это, по его мнению, произошло только потому, что большевики объективно стали защищать единую неделимую Россию.

В другом месте, в брошюре "Успехи и трудности советской власти", Владимир Ильич писал:

"Мы хотим строить социализм немедленно из того материала, который нам оставил капитализм со вчера на сегодня, теперь же, а не из тех людей, которые в парниках будут приготовлены, если забавляться этой побасенкой. У нас есть буржуазные специалисты, и больше ничего нет. У нас нет других кирпичей, нам строить не из чего. Социализм должен победить, и мы, социалисты и коммунисты, должны на деле доказать, что мы способны построить социализм из этих кирпичей, из этого материала, построить социалистическое общество из пролетариев, которые культурой пользовались в ничтожном количестве, и из буржуазных специалистов". (Ленин, том 38, стр. 54).

Что касается интеллигенции, открыто враждебной советской власти, то в отношении ее Ленин был беспощаден во все послереволюционные годы, и даже накануне своего заболевания инсультом. В письме к Ф.Э. Дзержинскому от 19 мая 1922 года Владимир Ильич писал:

"Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогавших контрреволюции.

Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки…..Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочек всех некоммунистических изданий.

Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т. д.). Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей: поручить все это толковому, образованному, аккуратному человеку в ГПУ. Мои отзывы о питерских двух изданиях "Новая Россия" No 2, закрыта питерскими товарищами.

Не рано ли закрыта? Надо разослать ее членам Политбюро и обсудить внимательнее. Кто такой ее редактор Лежнев? Из «Дня»? Нельзя ли о нем собрать сведения?..

Конечно, не все сотрудники этого журнала кандидаты на высылку заграницу.

Вот другое дело Питерский журнал «Экономист», издание XI отдела русского технического общества. Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В номере третьем (только третьем!!!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку заграницу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих военных шпионов изловить, и излавливать постоянно, и систематически и высылать заграницу.

Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом вам и мне, и сообщить мне их отзывы и ваше заключение". (19-V-1922 г., Ленин, ПСС, том 54, стр. 265–266).

Как видно из приведенного ленинского письма, он не подходил к вопросам об интеллигенции с кондачка. Он решал вопрос конкретно по каждому случаю. Журнал "Новая Россия" закрыть запретил, несмотря на его сменовеховскую сущность, и он продолжал функционировать еще четыре года, а издание журнала «Экономист» сам предложил запретить, исходя из того, что там окапалась контрреволюционная кадетская профессура. Их он предложил выслать за границу. Такое же, нешаблонное решение он принял в связи с забастовкой профессуры МВТУ.

"Собрание преподавателей МВТУ… постановило довести до сведения Ленина, что оно считает незаконным назначение Главпрофобром нового правления МВТУ до введения нового устава высших учебных заведений, и выразило несогласие с персональным составом назначенного правления и потребовало предоставить преподавательской коллегии право выбрать правление училища. В знак протеста преподаватели прекратили занятия". (см. ПСС Ленина, том 53, стр. 386, примечание No 207).

Ленин послал это постановление министру юстиции Курскому на заключение. Курский не нашел в решении Главпрофобра никаких нарушений, так как "дореволюционный устав МВТУ утратил свою силу".

Политбюро 14 апреля 1921 года рассмотрело этот вопрос, отменило решение Главпрофобра и предложило наркомпросу внести на рассмотрение ЦК проект устава высших учебных заведений и новый состав правления МВТУ. Наряду с этим Политбюро поручило наркомпросу выступить с официальным осуждением прекративших занятия преподавателей МВТУ. (см. по этому вопросу ПСС Ленина, том 52, стр. 388, примечания No 216 и No 217).

Приведу еще один пример объективного подхода Ленина к вопросам об интеллигенции. Ю.Х. Лутовинов, ответственный профработник и один из группы рабочей оппозиции, написал письмо в ЦК, в котором привел факты о якобы преступном отношении к делу виднейшего инженера Ломоносова. По его информации, последний был "уличен Красиным в преступнейших торговых сделках". Ознакомившись детально с делом Ломоносова, Ленин опроверг сплетню Лутовинова и сообщил ему об этом.

2-го июня 1921 года Владимир Ильич послал на имя заместителя начальника ГПУ И.С.Уншлихта следующую телефонограмму:

"Наведите справки и сообщите мне не позднее завтрашнего дня ответы на следующие вопросы:

1. Верно ли, что в Петрограде 27 мая арестованы: профессора П.А. Шуркевич, профессор Н.Н. Мартинович, профессор Щерба, профессор Мартынов, старший зоолог А.К. Мордвилко, жена профессора Тихонова и профессор Б.Е. Воробьев.

2. Верно ли, что профессор П.А. Шуркевич арестовывается уже в пятый раз, а профессор Б.Е. Воробьев в третий раз.

3. Что является причиной ареста и почему именно арест избран мерой пресечения – они не убегут ведь.

4. Выдаются ли ВЧК, Губчека или другими чека мандаты не на персональные аресты, а на аресты по усмотрению, и если выдаются то каким именно сотрудникам. Ленин". (Ленин, ПСС, том 42, стр. 243–244).

3 июня председатель Петроградского Губчека сообщил И.С. Уншлихту, что все лица, указанные в телефонограмме Ленина, освобождены: аресты в Петрограде были произведены среди бывших членов партии кадетов, так как часть из них принимала участие в раскрытом в Петрограде заговоре: лица, не имеющие компрометирующих материалов, освобождались, задержанные находились под арестом от 12 часов до полутора суток (см. Ленин, ПСС, том 53, стр. 421, примечание No 365).

Всех записей Ленина о его отношении к интеллигенции не перечислить. Они помещены на страницах томов: 35 – 113, 191–194; 36 – 136, 140, 159, 420, 452; 37 – 77, 133, 140, 196, 215, 218, 221, 222, 223, 400–401, 410; 38 – 54, 166; 39 – 355, 356, 405; 40 – 222; 51 – 25, 47–49; 52 – 101, 141, 147, 155, 226–228, 243, 244, 260; 53 – 130, 139, 254; 54 – 265 и т. п.

Интересующиеся этим вопросом поднимут соответствующие тома ПСС Ленина, пятое издание, и познакомятся с этими письмами, статьями и выступлениями. Я же хочу еще остановиться на письме Ленина к А.М. Горькому от 15-IХ-1919 года.

"На заседании Политбюро 11 сентября 1919 года обсуждался вопрос об арестах буржуазных интеллигентов. Политбюро предложило Ф.Э. Дзержинскому, Н.И. Бухарину и Л.Б. Каменеву пересмотреть дела арестованных". (см. ПСС Ленина, том 51, стр. 385, примечание No 42).

В это же время В.И. Ленин получил письмо Горького по этому же вопросу, который возмутился такими массовыми арестами интеллигенции и просил Ленина об их освобождении.

Ленин ответил ему, что ЦК еще до письма, полученного от него, принял решение и назначил Каменева и Бухарина для рассмотрения вопроса о правомерности этих арестов. "Ибо для нас ясно, – писал Ленин, – что и тут ошибки были". Но одновременно он писал А.М. Горькому, что "ясно и то, что, в общем, мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходимой и правильной".

И дальше он там же писал:

"Интеллектуальным силам, желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат в Красной Армии и побеждают, вопреки сотням изменников. Это факт…

Вопль сотен интеллигентов по поводу «ужасного» ареста на несколько недель. Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов рабочих и крестьян, коим угрожают Колчак, Лионозов, Родзянко красногорские (и др. кадетские) заговорщики, этого голоса вы не слышите и не слушаете". (ПСС Ленина, том 51, стр. 48–49).

Как видим, и в последние годы своей жизни Ленин не отошел от занятой им линии в отношении интеллигенции. Он объективно подходил к каждому конкретному случаю, связанному с репрессией против интеллигенции, и был беспощаден к вражеским элементам из ее среды.

А.И. Солженицын неправильно осветил вопрос об отношении большевиков к интеллигенции. Он не делает различия между отношением к интеллигенции Ленина и Сталина. При ленинском руководстве репрессии применялись только к тем интеллигентам, которые стали на сторону врагов большевизма и активно участвовали в борьбе против советской власти. Если в начале революции и имели место случаи необоснованных репрессий против интеллигенции, то это происходило не по инициативе центральных органов власти, а в порядке местного творчества. Сам Солженицын в "Архипелаге Гулаге" писал, что в 1921 году:

"В рязанском ЧК вздумали ложное дело "о заговоре" местной интеллигенции (но протесты смельчаков еще смогли достигнуть Москвы, и дело остановлено)". (часть I, стр. 106).

При сталинском руководстве, начиная с 1927 года, была взята линия на истребление старой интеллигенции, включая также часть интеллигенции, примкнувшей к партии большевиков. Отрицательное отношение Сталина к военным специалистам проявилось еще в гражданскую войну. Споры о необходимости привлечения специалистов для организации и формирования войск Красной Армии и об отношении к специалистам, получили отражение в 1919 году на IХ-м съезде партии, где против линии Ленина – Троцкого на использование военных специалистов выступила так называемая военная оппозиция.

Против использования военных специалистов на командных постах в Красной Армии были также Сталин и Ворошилов, которые в 1919 году удалили из штаба и частей царицынского фронта всех военных специалистов, арестовали и посадили их в баржу, которую затем утопили вместе с людьми. Об этом говорили на IX съезде партии Ленин и Акулов, речи которых не попали в протоколы съезда. Об этом также рассказывал на совещании военного отдела ИМЛ Амфилов из генштаба Советской Армии, в ходе обсуждения книги С. Некрича "22 июня 1941". Иное отношение к интеллигенции и военным специалистам было со стороны Ленина и других руководителей партии до 1924 года.

"Борьба по вопросу о том, – писал В.И. Ленин, – нужны ли спецы, стояла на первом месте. Не надо забывать, что без них мы не получили бы никакой армии… Но теперь, когда мы их взяли в свои руки, когда мы знаем, что они от нас не убегут, а наоборот, прибегут к нам, мы добьемся того, что демократизация партии и армии будет подниматься". (Ленин, ПСС, том 41, стр. 288).

Ленин постоянно убеждал партию и рабочих, что пролетариат, как отсталый класс, для быстрейшего и организованного продвижения к социализму должен умело использовать опыт и знания интеллигенции. Он называл примитивными взгляды тех большевиков, которые не понимали, что при отсутствии у пролетарской власти компетентности и уважения к специалистам, не может быть осуществлено продвижение страны к социализму.

Но Сталин был именно таким примитивным человеком, который не понимал, что советская власть может развиваться, только опираясь на компетентность старой интеллигенции. Сталин с ненавистью относился к интеллигенции потому, что чувствовал свою второсортность.

Ленин в своих письмах к Дзержинскому, Уншлихту, в Политбюро и другим неоднократно подчеркивал необходимость бережного отношения к специалистам. Он выступал в защиту отдельных крупных специалистов, репрессированных местными органами ЧК. Так, например, он выступил в защиту Рамзина (которого потом Сталин протащил по процессу промпартии). Ему было отказано в выдаче валюты и разрешении на выезд для лечения за границу (см. том 44, стр. 402). В защиту инженера Графтио, арестованного петроградским ЧК (см. ПСС Ленина, том 52, стр. 101), в защиту инженера Ломоносова (см. том 52, стр. 226) и многих других.

Излагая дело специалиста московского водопровода Ольденборгера, покончившего жизнь самоубийством, Солженицын не упоминает о вмешательстве Ленина в дело о травле этого крупного специалиста.

В письме Владимира Ильича к членам Политбюро он выражает неудовлетворение заметкой, помещенной по этому вопросу в «Правде», и требует срочного расследования случая с самоубийством Ольденборгера. Заканчивает Ленин свое письмо требованием осветить это дело в ряде энергичных статей и обо всех случаях убийства инженеров и специалистов на советских предприятиях докладывать в Политбюро с полными расследованиями, (см. ПСС, том 44, стр. 354).

В то время как Ленин в свои отношения к интеллигенции никогда не вносил личных мотивов, а исходил исключительно из интересов социализма и стремился создать для специалистов благоприятные условия для работы, Сталин в своем отношении к интеллигенции исходил из личной неприязни. В полосу хозяйственных трудностей он всю ответственность за свое неудовлетворительное руководство переложил на старую интеллигенцию, создав серию дутых процессов, таких как, "Шахтинский процесс", "процесс промпартии", "Трудовой крестьянской партии" и другие, которые были сфабрикованы под его личным и непосредственным руководством, чего никогда не делал Ленин.

Критика Ленина Валентиновым

За последнее время в заграничной печати появилось много книг, статей и воспоминаний, резко негативно характеризующих Ленина. Среди критиков Ленина есть и такие, которые, отдавая дань его таланту, копаются в его грязном белье, с тем, чтобы бросить на него тень.

Ленин был человеком незаурядным, и потому, естественно, обладал несколько необычными чертами характера. Вся его жизнь с юношеских лет и до самой смерти была посвящена революционной борьбе. Особой чертой его характера была целеустремленность. Этой чертой были проникнуты все его произведения, действия, его отношение к родным, товарищам и единомышленникам, к личным условиям жизни, деньгам и т. п.

Рассматривая один любой из аспектов жизни Ленина, критик может неправильно, с ложных позиций, увидеть в том или ином факте личной жизни отклонение от нормы, и на этом основании выдать ему ошибочную характеристику. Так, с моей точки зрения поступил Н. Валентинов, автор книги "Малознакомый Ленин", который собрал большой материал, касающийся одной стороны жизни Ленина – его отношения к родным в связи с их денежными отношениями. На мой взгляд, Валентинов пользуется достоверными данными, взятыми из официально опубликованной переписки Ленина с матерью, сестрами и братом. Из самого материала, опубликованного Валентиновым, никакой отрицательной оценки Ленина не вытекает. Отрицательной эта оценка становится только после того, как Валентинов от фактов переходит к оценкам, а часто и к домыслам.

Ленин был рожден в эру великих потрясений, и эпоха нуждалась в таком человеке, как Ленин. А ему для полного выявления своей личности требовалась революция. Можно сказать, что эпоха и Ленин нашли друг друга. Понимал ли Ленин свое место и свою роль в истории? По-моему, – понимал.

Чтобы понять Ленина как личность мы должны взглянуть на его деятельность как политика, государственного и партийного руководителя, на его поведение как человека, товарища, сына и брата.

Ленин был целиком во власти своего предназначения – вождя революционной партии. Мать, сестер и брата он любит не только как родных, но и как своих самых верных единомышленников. Все они тоже так смотрели на свое жизненное призвание. Ради сына, брата и вождя, которому все они беспредельно верили, они были готовы на любые жертвы и лишения. Это естественно? Конечно, вполне естественно. Да, говорит Валентинов и иже с ним, но если это естественно для них, то это совершенно неестественно для Ленина, так как это только свидетельствует о его эгоизме, недостаточной деликатности и т. д.

Если мы подойдем к вопросу с этой стороны, то не имеем ли мы права предположить, что эта проблема обсуждалась не раз в тесном семейном кругу и с разных ее аспектов. Какое же могло быть принято решение семейным советом? И не естественно ли предположить, что семейный совет во имя победы общего дела решил отдать в руки сына и брата – чтобы он, не стесняясь в средствах, мог целиком отдаться тому делу, которому все они решили посвятить свою жизнь – все их состояние, которое, как показал Валентинов, они, по-видимому, имели. Иного предположения нельзя себе представить. И Владимир Ильич… конечно, не мог не согласиться с этим.

Вскоре Ленин попадает в ссылку. Естественно, что в ссылке он, прежде всего, решает пополнить свое образование, лучше подготовиться к будущей деятельности… Но для занятий нужны книги. Помимо тех, что он достает в местных библиотеках, ему нужны специальные книги для работы над произведением "Развитие капитализма в России". И его мать и сестры приобретают и шлют ему в ссылку, по составленным им спискам, книги, на которые, несомненно, тратятся немалые деньги. Если подойти к этому с точки зрения общего дела, естественно было их стремление посылать, а его получать книги для занятий? Ответ на этот вопрос не вызывает сомнений. Кто другой на их месте поступил бы иначе?

Для оценки личной порядочности Ленина Валентинов выясняет, как он использовал посылаемые ему деньги, и каково было материальное положение матери, сестер после отсылки ему денег и книг? Может быть, посылая сыну свои последние сбережения, она сама и сестры вынуждены были голодать? На тот и другой вопрос сам Валентинов отвечает, что деньги ему посылались не из пенсии матери, а из накоплений, оставленных отцом, и что при расходовании денег он придерживался строжайшей экономии и никогда не впадал в излишества.

Валентинов подробно останавливается на вопросе о том, как Ленин пользовался помощью близких в эмиграции. Он утверждает, что Ленин никогда не нуждался и уж тем более не голодал. И это верно. Сам Ленин неоднократно подтверждает это в своих статьях и письмах. Валентинов подробно рассматривает вопрос о том, сколько и когда он получал денег от своей матери, сколько получал жалованья и гонорара за свои произведения, написанные в эмиграции. Здесь же он попутно бросает в адрес Ленина обвинение, что он позволял себе регулярно проводить отпуск на курортах и снимать иногда более удобные и дорогие квартиры. Этим как бы еще раз он старается обратить внимание читателя на эгоизм и неделикатность Ленина, пользующегося удобствами за счет помощи родных. Однако такие намеки нельзя признать объективными. Валентинов писал:

"Пока у матери есть деньги, он без средств не остается. Определить по письмам, сколько и когда они посылали, нет возможности… О деньгах упоминается в письме от 1-го июня 1901 года. Это благодарность брату Дмитрию за перевод 35 рублей, вырученных, должно быть "за продажу моего ружья". В другом письме благодарность матери за присланные ему 36 рублей".

И хотя в письмах к Ленину родных о высылке ему денег больше не упоминается, Валентинов почему-то сомневается в верности этого и высказывает предположение, что не все письма родных к Ленину были опубликованы.

Рассуждения Н. Валентинова относительно более свободного отношения Ленина к деньгам в эмиграции не основательны. Излишества он увидел в расходах на путешествия по курортам, во время отпуска.

Но путешествия вызывали дополнительные расходы только на транспорт, так как отдыхали Ленин и Крупская, как правило, "в глухих местах", где питание и квартира были значительно дешевле, чем в городе. Дальше о жизни Ленина и Крупской в эмиграции в 1906-1907-м годах Валентинов писал:

"Деньги у него есть сверх того, что он считает своим жизненным уровнем".

А каков его жизненный уровень? Продукты дешевые, одевался он не особенно. Потертый пиджак, потертое пальто. И дальше:

"Ленин в Петербурге имел вид несколько отличный от Ленина женевского. Он носил лучший, но не намного, костюм, лучшее, но тоже не намного пальто. Его часто можно было видеть в ресторане «Вена», где он встречался с жившей ради конспирации отдельно от него Крупской".

О ресторане упомянуто с намерением подчеркнуть некоторые излишества в расходах, так как дальше Валентинов пишет:

"Подобных привычек у расчетливого (подчеркнуто мной) «Ильича» до сих пор не было (подчеркнуто Валентиновым). Жизнь Ленина в 1906–1907 годах некоторыми своими чертами была как бы своего рода предвосхищением будущей жизни в Кремле, в качестве правителя России".

Что это значит, как это понять? Очевидно, как намек на некоторое излишество, так как дальше мы читаем:

"Но, следует это отметить, что и в том и в другом случае, в отличие от всех появившихся после Ленина диктаторов, у него никогда не было жажды излишеств".

И всего делов то, что несколько посещений ресторана, которые не обязательно были связано с большими расходами.

В заключение о личности В.И. Ленина, оценивая его, мне кажется очень важным то, что окружающие его люди – его товарищи по работе, все те – очень многочисленные – люди, с которыми он общался, все, кто хорошо и близко знали его, – не только испытывали к нему глубокое уважение, но и любили его. Его не боялись, а любили! Это очень многое говорит о нем как о человеке.

И этого не понимает Солженицын (авт.)

Разве не об этом пишет Г. Багланов (см. выше)?

А как примитивно и тенденциозно А.И. Солженицын изображает причину восстания офицеров против советской власти, в том числе, очевидно, и восстание чехословацкого корпуса, как начального этапа восстания белых. "Им, – пишет он, – не понравились порядки, когда срывали погоны, а офицеров убивали, и естественно, что они объединились с другими офицерами, чтобы против этих порядков сражаться". ("Архипелаг Гулаг" I и II части? стр. 270–271).

Здесь необходимы серьезные исследования о разных аспектах влияния на эти процессы Октябрьской революции.

Так чем Солженицын отличается от Сталина? "Повторить его прием", это значит установить такой же режим насилия, только против других людей. Это мы уже знали на примере белофиннов против социалистов. Стоило писать "Архипелаг Гулаг", чтобы закончить свою книгу предложением о новом массовом терроре. А как же с гуманизмом, христианской моралью и т. д.?

Не вследствие национальной политики, а по простому большинству в структуре населения.

"Теперь" потому, что, как поняла патриотически настроенная русская интеллигенция, только советская власть вела борьбу за свободную и независимую Россию.

"Новая Россия" – журнал сменовеховского толка, издавался в 1922-1926-х годах под редакцией Лежнева. Первые два номера вышли в Петрограде в марте и июне 1922 года. В дальнейшем с августа 1922 г. журнал выходил в Москве под названием «Россия», (см. ПСС Ленина том 54, стр. 648, примечание No 428).

"Экономист" издавался в Петрограде с декабря 1921 года. В июне 1922 года журнал был закрыт, (см. ПСС Ленина том 54, стр. 649, примечание No 430).