Покинув келью Терезы в нашу последнюю ночь, я больше не вернулся в стены своего монастыря. Идти мне было некуда, я стал искать прибежища среди нищих, проституток и преступников в Аренале. Они и подсказали, где можно найти приют — «Таверне пиратов».

Маленькое окошко приоткрылось, и вместо приветствия мне в лицо уткнулось ружейное дуло. Я быстро проговорил пароль, который мне подсказали:

— Иисус Христос, Господь наш, который пролил за нас свою драгоценную кровь, пожалей меня, великого грешника.

— Чего тебе надо?

— Мне сказали, что здесь живет женщина по имени Серена.

— Пусть войдет, — мягко сказал кто-то из глубины комнаты. Позже мне будет казаться, что именно такой голос мог быть у моего родного отца. Какой-то головорез, ворча, впустил меня внутрь, и первое, что я увидел, была широкая приветливая улыбка Мануэля. Круглолицый, с русыми кудрями, он был одет в белую рубашку, рукава которой, закатанные почти до самых плеч, обнажали сильные руки. Поверх белой рубашки был простой коричневый жилет — своего рода униформа владельца таверны.

У жены Мануэля, Серены, были длинные каштановые волосы и темные шоколадные глаза, цветом похожие на мои. Она оглядела меня с головы до ног, как будто приценивалась к лошади, прежде чем ее купить.

— Не знаю, Мануэль, по мне, он выглядит слишком невинным.

— Говорю тебе, от мальчика будет толк. Взгляни на его руки.

Я быстро спрятал руки за спину, но Серена нежно взяла их в свои ладони. Следы недавних побоев — синяки и свежие раны — произвели на нее глубокое впечатление.

— Что с твоими руками? — спросила она.

— Я взбирался по веревке.

Мануэль, вскинув брови, недоверчиво посмотрел на меня. Он, конечно, догадался, что я лгу, но улыбнулся и сказал:

— Мне нравятся парни, которые лазают по веревкам.

Он предложил мне какое-то время пожить у них на крыше. Очень скоро я догадался: от таверны у этого заведения было одно лишь название. На самом деле Мануэль был «крестным папочкой» банды воришек, срезающих кошельки, залезающих в дома по веревкам и находящих иное достойное применение своим ловким пальцам. Это было настоящее воровское братство, и Мануэль с женой возглавляли его.

Серена прибилась к этой компании будучи проституткой, но Мануэль приберег ее для себя. В отличие от многих других, кто бывает только рад дополнительному заработку жены-проститутки, Мануэль хотел иметь настоящую супругу. Таким образом, она стала «матушкой» не только для воров, но и для проституток, которые жили при «таверне», и неукоснительно соблюдали установленные хозяйкой правила.

Братство недавно лишилось одного из своих членов, которого повесили, и мне было предложено пополнить ряды. Я предпочел отказаться, несмотря на то что за последние два дня съел только кусочек недоеденной кем-то лепешки и мой желудок громко проявлял свое недовольство. Я не хотел принимать от хозяев милостыню, и потому, когда они сели ужинать, сделал вид, что не голоден.

— Полагаю, из тебя получится неплохой вор, — сказал Мануэль, когда братство рассаживалось за большим столом. — Первый экзамен ты уже выдержал. Ты передвигаешься по крыше так же бесшумно, как сова летает по ночам.

— Благодарю за честь, сеньор Мануэль, однако боюсь, я не смогу принять вашего предложения.

— Ты боишься попасться? — Он продолжал упорствовать.

Я отвел глаза. Попасться я, конечно, боялся, но это не было единственной причиной моего отказа.

— Говори, мальчик, не бойся высказать свое мнение. Нужно всегда говорить правду. Ну же, ответь мне, что мешает тебе стать членом нашей дружной семьи?

Я колебался, опасаясь обидеть хозяев, особенно в присутствии всех членов этой организации. Дюжина мужчин и полдюжины женщин уставились на меня поверх своих мисок с жарким. Женщины были красивы, но то была особая вульгарная красота, как у всех, чей заработок зависит от привлекательной внешности.

— Если присоединишься к нам, тебе не придется больше голодать, — сказал Мануэль. Видимо, мне не удалось скрыть свой голодный взгляд, как не удалось спрятать руки.

— Красть… это грешно, — выдавил я наконец и потом, заикаясь, добавил: — Так гласит одна из… одна из заповедей.

Сидевшие за столом выкатили на меня глаза и даже перестали жевать. Серена первой нарушила молчание и попыталась объяснить мне, что к чему в этом мире.

— Мораль, мой мальчик, должна быть практичной. Заповеди, о которых ты говоришь, были придуманы богатыми людьми. Взгляни, все вокруг что-нибудь крадут. Благородные господа превратили воровство в свою добродетель и грабят народ с благословения короля. Они даже не платят налогов, и простым людям приходится расплачиваться за них. — Она обняла мужа с неподдельной нежностью. — Мой дорогой Мануэль и все наше братство — мы просто… просто сборщики налогов в пользу бедных.

Братьев, сидевших вокруг стола, развеселила эта аналогия, и некоторые откликнулись эхом.

— Так и есть, все мы здесь — сборщики налогов в пользу бедноты!

— Это чистая правда, — Мануэль затянулся трубкой. — Мы и действительно делаем пожертвования сестрам, которые кормят бобовой похлебкой тех сирых и убогих, которые слишком трусливы, чтобы воровать.

— Благородные разъезжают в шикарных каретах, — продолжала Серена, глядя на свое покрытое пятнами платье.— Они презирают нас и обливают грязью из-под колес. Но мы все слеплены из одной глины, разве не так? Почему же, в таком случае, одни должны кататься в золоченых каретах, а другие — ходить босиком?

— Она тебя убедила? — спросил Мануэль.

Серена пододвинула ко мне миску с жарким. Мой желудок заурчал так громко, что это услышали все сидящие за столом, которые продолжали уплетать за обе щеки. Я принял миску и поднял ее, как бы произнося тост:

— За сборщиков налогов для бедных!

Вокруг одобрительно загудели. Я набросился на жаркое, наслаждаясь густой солоноватой подливой, обволакивающей мой язык и наполняющей желудок.

Потом я принес торжественную клятву, что даже если меня будут резать на куски, мой язык никогда не повернется назвать имена моих товарищей. Меня научили забираться по веревке, чтобы по ночам грабить богатые дома. А мое искусство передвигаться бесшумно, приобретенное в монастыре, оказалось поистине неоценимым. Работали мы поодиночке, чтобы уменьшить риск и увеличить прибыль. Каждый из нас поклялся, что все украденное становится общим достоянием братства. Перед первым ночным выходом Серена вручила мне маску. То была дорогая вещь, выполненная из черной кожи. Я бережно взял ее обеими руками, как будто принимая часть священного облачения.

— Она принадлежала одному из лучших грабителей в братстве, — сказала Серена.

— Что с ним случилось?

— Его повесили, — улыбнулась она ободряюще.

Мое сердце провалилось в пятки, но я постарался скрыть охватившую меня дрожь.

Оказавшись ночью в одном из самых богатых кварталов, я точно знал, какой дом следует выбрать. Тот, что принадлежит благородному идальго по имени дон Диего Тенорио, тому самому господину, который недавно оскорбил меня, окатив грязью из-под колес своей кареты. Забравшись внутрь, я решил, что все обитатели дома покоятся в объятиях Морфея. В гостиной наверху я как раз укладывал в мешок пару серебряных подсвечников, когда внезапно услышал скрип кровати и звук шагов. Я твердо знал, что одну из десяти заповедей, которым научили меня в монастыре, я не нарушу ни за что на свете. Даже несмотря на слова Серены насчет богатых, которые обворовывают бедных. Потом до моих ушей донеслись звуки драки, происходившей, судя по всему, в нижних покоях.

— Как ты смеешь спрашивать меня, куда я иду!

Мне ужасно захотелось взглянуть в лицо человеку, который кричал. Я прокрался вниз и спрятался за дверью спальни. Отсюда было видно, как мужчина схватил жену за волосы, и ее голова дернулась набок.

— Я скучаю по тебе, Диего… — успела прошептать женщина.

Он отпустил ее волосы и наотмашь ударил по лицу.

— У меня будет сотня любовниц, если я того захочу!

Через какое-то время он ушел, с шумом захлопнув за собою дверь. Не в силах пошевелиться, я долго наблюдал за женщиной, которая рыдала, закрыв лицо ладонями. Ненависть к дону Диего жгла мое сердце, и я поклялся отомстить. Вернувшись в гостиную, я взял оба его подсвечника и добавил к ним четыре серебряных кубка.

Эта ночь принесла мне славу одного из самых искусных воров, причем не только среди нашего братства, но и среди всех, кто промышлял подобным преступным ремеслом. В течение последующих двух лет я достиг подлинных высот в искусстве передвигаться бесшумно, что сослужило мне хорошую службу в будущем. В братстве меня нарекли «Сова», потому что никто и никогда не слышал, как я возвращаюсь ночью, я мог налететь и исчезнуть, как ночная птица, прежде чем кто-либо успевал заметить мое появление. Я всегда выбирал самые богатые дома, которые усиленно охранялись. Несмотря на жесткое правило, предписывающее делиться добычей с остальными членами братства, и пагубное пристрастие к азартным играм, мне все же удалось скопить немного денег.

Именно тогда в моей жизни появился маркиз, который подыскивал себе шпиона. Мануэль, судя по всему, частенько помогал ему выбирать подходящую кандидатуру. В течение двух лет я воровал для маркиза чужие письма и подслушивал важные разговоры. Мой новый хозяин был настолько осторожен, что даже его собственные шпионы не могли до конца понять смысл его коварных интриг. Однако я был не просто шпионом, но еще и вором, и потому сумел четко уяснить многое из того, о чем не догадывались другие информаторы. Некоторые из его афер вполне можно было расценить как предательство по отношению к королю. Взять хотя бы его помощь французам или поддержку, которую он оказал беглому министру иностранных дел во время событий в Эболи. Но политика меня не интересовала. Я стремился сорвать запретный плод совсем иного рода.

Вернувшись однажды ночью с его задания, я нашел маркиза сидящим в гостиной в окружении молодых людей благородного происхождения. Он называл их своим личным, правда, отнюдь не священным легионом, и возглавлял этот легион в качестве лидера вольнодумцев. Несколько проституток, одетых в языческие наряды, подносили им кубки с вином и клали прямо в рот вишенки, фиги и виноград. Я с завистью взирал на них, обуреваемый тайной мечтой присоединиться к этому братству. Но в то же время прекрасно понимал, что не имею ни права, ни звания, которые позволили бы мне войти в их круг.

Я устыдился, переведя взгляд с их костюмов, расшитых золотой и серебряной тесьмой, на собственный коричневый камзол и зеленые, до колен, панталоны. Но перед тем как тактично исчезнуть, я открыл ящик письменного стола, инкрустированного слоновой костью, и положил туда документы, которые раздобыл для маркиза. Потом запер ящик и направился к выходу.

Как раз в тот момент, когда я проходил мимо кушетки, на которой сидел маркиз, одна из проституток нечаянно столкнула со спинки кубок с красным вином. Я всегда отличался быстрой реакцией и успел на лету подхватить серебряный кубок, расплескав при этом лишь несколько капель. Обхватив ладонями драгоценный кубок, я поднес его проститутке, как будто в нем была налита кровь Господня. В этот момент в ее красивых глазах я увидел печальный взгляд сестры Терезы, и мы оба задержали в руках этот кубок на мгновение дольше, чем следовало. Увидев, что от глаз маркиза не укрылась эта сцена, я быстро направился к двери.

— Ты слишком рано нас покидаешь. — С этими словами маркиз схватил проститутку за руку и подтолкнул ее по направлению ко мне. — Прими благодарность за хорошо сделанную работу.

Он имел в виду украденные мною письма, которые лежали теперь в его письменном столе. То ли оттого, что он толкнул девушку слишком сильно, то ли оттого, что она чересчур много выпила, проститутка упала — сначала на меня, а потом на пол. Я помог ей подняться, стараясь не смотреть на вырез ее платья и на ложбинку, которая там виднелась.

— Благодарю вас, мой господин, но я не сплю… с проститутками, — сказал я, и его глаза засверкали от восторга.

Он обвел взглядом окружавшую толпу и с чувством произнес:

— Грабитель, обремененный моралью! Это забавно. Подойди ко мне. Я хочу узнать о тебе побольше.

Жестом он пригласил меня занять место на кушетке рядом с собою.

— Ответь-ка мне на один вопрос, грабитель Хуан. Если ты не спишь с проститутками, то, вероятно, соблазняешь чужих жен и невинных дочерей?

— Я никогда не делал ни того ни другого.

Разумеется, женские чары отнюдь не оставляли меня равнодушным. Мое сердце не единожды трепетало при виде дам, приехавших из Европы, чьи ножки в изящных туфельках ступали по грязным улицам Севильи. Но я знал, что ни одна женщина не согласится выйти замуж за бедного сироту. Любовь же вне законного брака означает тяжкий грех прелюбодеяния — так меня учили в монастыре, и я верил в это до сих пор. К счастью, у меня достало благоразумия не признаться в этом маркизу.

— Но ты мог бы с легкостью это делать — соблазнять жен и дочерей.

Увидев мою растерянность, маркиз подмигнул и продолжил:

— Ты уже освоил искусство похищать ценные вещи. Но для человека нет ничего более ценного, чем девственность его дочери и честь его жены.

— Но зачем мне это делать? — удивился я.

— Зачем тебе это делать… — откликнулся он, явно пытаясь выбрать самую убедительную из причин. — Зачем вообще мужчины соблазняют женщин? Из тщеславия? Ради удовольствия? Власти? Однако некоторые ставят перед собою более высокие цели. Они являются как спасители. Подумай обо всех этих одиноких женщинах, которыми пренебрегают мужья, или о девушках, которых сажают под замок отцы. Кто позаботится о них? Это священная обязанность галантедора — доблестного рыцаря ночи.

Чутье маркиза, как всегда, было безупречно. Я тут же припомнил дона Диего и его несчастную жену, донью Елену. На мои глаза навернулись слезы, и я кивнул головой.

— Вот и прекрасно. Кажется, ты начинаешь понимать, — сказал маркиз.

— Да, мой господин.

— А теперь скажи мне, грабитель Хуан, кто ты есть на самом деле? — спросил он, вероятно, чувствуя, что я не похож на остальных его шпионов.

— Я всего лишь сирота, мой господин.

— Человек не может всю жизнь оставаться тем, кем он родился. Человек представляет собою то, чего он желает, к чему стремится и кем в итоге сумеет стать, — сказал маркиз, обращаясь не только ко мне, но и ко всем остальным. — Я вижу по твоим глазам, что ты хотел бы вступить в наш легион вольнодумцев, верно?

Я предпочел промолчать, поскольку считал, что за одну только подобную мысль заслуживаю хорошей порки.

— Но слуге не пристало пить вместе со своим хозяином! — возразил один из знатных юношей, которого, как я позже узнал, звали дон Хосе.

Его голова уверенно возвышалась над белоснежным накрахмаленным воротником, а безукоризненно подстриженные усы и бородка изящно обрамляли рот, скривившийся в насмешке. Он высокомерно вскинул брови и, словно ножом, пронзил меня взглядом.

— В моем доме человека почитают за его таланты, а не за высокое происхождение, в котором нет его личной заслуги, К примеру, мой старший брат должен был унаследовать все семейное состояние только потому, что родился первым. Разве это справедливо? Нет, это в высшей степени несправедливо, — так ответил маркиз дону Хосе и всем остальным гостям, а потом повернулся ко мне: — Ты согласен со мною, грабитель Хуан?

— Да, мой господин, — кивнул я.

— Я полагаю, что у тебя просто талант обольщать женщин, и этот твой дар мне весьма пригодится. Приходи завтра в полночь, и я с глазу на глаз преподам тебе небольшой урок. Посмотрим, удастся ли сделать из тебя нечто большее.