— То был падре Мигель, — сказал она упавшим голосом.

Она была привязана к нашему общему другу из Кармоны ничуть не меньше, чем я. Мой учитель был священником в ее приходе.

— Он был единственным, кто всегда сочувствовал и помогал нам, — сказала она, имея в виду марранос из Кармоны и нежелание падре Мигеля отнимать у кого бы то ни было любовь Господа.

— Где он? — спросил я, второпях одеваясь.

— Его держат в замке Святого Хорхе.

Я схватил плащ.

— Куда ты? — спросила она, заранее зная ответ. — Никто не может просто так проникнуть в сердце инквизиции. Они арестуют тебя и казнят!

— Надеюсь, что не в этот раз, — ответил я.

Голос Кристобаля дрожал:

— Пожалуйста, хозяин, не заставляйте меня идти туда. Кто войдет в те ворота, уже никогда не вернется.

— Я поеду один, верхом.

— Тогда я поеду с тобой, — храбро, хотя и с дрожью в голосе, сказала Альма. Возможно, она вспомнила в эту минуту о своих родителях, которых в этом замке сначала пытали, а потом казнили.

Я коснулся полупрозрачной мантильи, которая прикрывала ее плечи и грудь над низким корсажем.

— Ты не можешь пойти туда, одетая, как куртизанка. Нам обоим будет лучше, если я отправлюсь один.

— Умоляю, дон Хуан… Пожалуйста, будь осторожен, — сказала она с тревогой.

Я улыбнулся и кивнул, тронутый ее заботой.

Кристобаль оседлал для меня лошадь, и я помчался по улицам так быстро, как только мог. Площадь Аренал была забита людьми и повозками, но я не мог медлить и пришпоривал вздымающиеся бока Бониты. Мы скакали прямо сквозь толпу. Солома, которой была усыпана мостовая, летела из-под копыт, и люди оборачивались нам вслед. Я летел, как дьявол, вниз по реке, а красное солнце медленно скрывалось за горизонтом.

Наконец копыта моей лошади застучали по деревянному настилу плавучего моста в Тирану. Натягивая вожжи, я глядел на мрачную крепость. Замок словно явился из темного прошлого и теперь тщетно пытался превратиться из символа тьмы и смерти в символ света и новой жизни. Стволы пушек, выглядывающие из бойниц, призваны были отбить всякое желание проникнуть внутрь. Однако мне было хорошо известно, что у любой неприступной крепости есть слабое место. Я промчался галопом мимо главных ворот, возле которых стояли несколько стражников, и подъехал к заднему входу на противоположной стороне.

Там я спешился, привязал лошадь и подошел к стражнику, чье строгое бородатое лицо выглядывало из-под круглого стального шлема. Его кольчуга, как и стальные наколенники поверх высоких кожаных сапог, сохранились еще со времен крестовых походов. Увидев меня, он вздрогнул и направил арбалет мне в лицо. Если постараться, в глазах любого солдата можно разглядеть его голодных детишек. Я показал два золотых эскудо, которые живо его заинтересовали, и кивнул на дверь. Какое-то время он колебался, не зная, как поступить. Потом, оглядевшись по сторонам и убедившись, что за нами никто не наблюдает, он открыл большую деревянную дверь. Я вложил монеты ему в ладонь. Стремление солдат получить хотя бы маленький приработок всегда было слабостью любой армии, и воинство Христово в этом смысле не исключение.

— Грешник — он где? — спросил я, добавляя еще одну монету.

Он указал на башню прямо над нами.

— Я добавлю еще, если мое присутствие здесь останется нашей тайной.

На случай, если с другими стражниками не удастся договориться так же легко, я старался двигаться предельно осторожно. Подкупить стражу на входе — это одно дело, а вот быть обнаруженным внутри — это совсем другое. Я вынул из рукава маску и натянул ее на глаза. Сюда, за массивные стены не проникал свет, и только несколько высоких окон в форме креста все еще сияли красными отблесками. Путь мне освещали горящие по стенам факелы.

Уже почти добравшись до лестницы, я услышал со стороны одной из камер душераздирающий крик и невольно прижался к стене. Маловероятно, чтобы это был голос моего друга, поскольку расправа над ним уже свершилась, но, с другой стороны, жестокость инквизиции не знала границ. Желая убедиться в том, что пытают не падре Мигеля, я прильнул к маленькому, забранному решеткой окошку. Огромная фигура палача загораживала жертву, которая в настоящий момент подвергалась излюбленной пытке инквизиции под названием потро. Тело грешника, выворачивая суставы, привязывали веревкой к обыкновенной решетке, оставляя его уши, нос, соски и гениталии доступными для раскаленных докрасна щипцов палача. Мельком я успел заметить и другие дьявольские приспособления, которые находились в пыточной камере: «костюм из иголок» — ящик с острыми шипами, которые пронзали тело жертвы, когда крышка закрывалась, «стул-удавку», медленно удушающий жертву с помощью специального винта, и многое другое.

— Ты — ведьма! Скажи правду! — послышался злобный голос, похожий на голос инквизитора Игнасио. Однако лица человека, ведущего допрос, мне было не видно.

— Я не… — донесся до меня слабый стон.

Я зажмурился, и в ту же секунду палач приложил к животу вопящей жертвы дымящийся крест — несомненно, с единственной целью: приблизить ее к бесконечной милости Божией. В ужасе я бросился прочь от этой двери, и эхо душераздирающих криков преследовало меня. От сознания того, что я ничем не могу помочь этим несчастным, которых пытают в многочисленных камерах, привязав к решеткам, мои кулаки сжимались в бессильной ярости.

Была только одна жертва, которую я надеялся спасти. Именно с этой целью я пришел сюда и теперь стоял у подножия лестницы, ведущей в башню. Пролетом выше находилась единственная камера, доступ к которой преграждала решетчатая дверь. Шаги внизу заставили меня поторопиться. Потянув за железную ручку и обнаружив, что дверь на лестницу заперта, я достал свой нож, вставил его тонкое лезвие в замочную скважину и попытался дотянуться до пружины. Стражники были уже совсем близко. Наконец, замок щелкнул, и дверь подалась. Я быстро проскользнул внутрь и, переводя дух, услышал, как шаги удаляются по коридору. Теперь предстояло подняться по винтовой каменной лестнице и открыть еще одну дверь, ведущую непосредственно в камеру. Я взлетел, перескакивая через три ступени.

— Падре? — прошептал я, после того как справился с очередным замком и толкнул дверь.

— Кто здесь?

Падре Мигель стоял на коленях и плакал, сжимая в пальцах четки. Я снял маску. Он поднял на меня потухший взгляд, и, казалось, принял меня за ангела, спустившегося с небес.

— Хуан?

— Я пришел, чтобы помочь вам бежать.

— Но я не могу бежать.

— Я выведу вас тем же путем, каким сам попал сюда, — с этими словами я взял его за руку.

— Нет, сын мой, я заточен в темнице своего греха.

— Разве это грех — любить женщину и быть преданным ей?!

— Мне надлежало быть преданным только церкви, но я нарушил данную клятву.

— Разве ваша жизнь не была столь же благочестивой, как у святого Августина? Многие ли священнослужители, подобно вам, по-отцовски любят тех, кого называют «дети мои»?!

— Мне не дано права судить или прощать кого-то другого. Я могу раскаиваться лишь в собственном грехе.

— Но человек не может убить в себе желание.

— Он должен это сделать! Иначе мы не будем отличаться от животных.

— Но мы и есть животные. Мы же не ангелы!

Я с трудом сдерживал свою ярость, которая копилась годами. Именно это стремление святош отделить душу человека от его тела и отвратило меня от церкви. Я глубоко вздохнул и попытался помочь падре Мигелю подняться с колен.

— Пойдемте же, падре, нам следует торопиться.

Он печально улыбнулся и положил руку мне на плечо:

— Слишком поздно, мой мальчик.

У меня опустились руки. Резкий скрип открываемой двери заставил меня вздрогнуть и обернуться. На пороге в сопровождении двух стражников появился одетый в черное инквизитор — епископ Игнасио де Эстрада. Его губы невольно растянулись в улыбке, когда он понял, насколько ему повезло.

— Я пришел, чтобы лично исповедовать раскаявшегося грешника. И чем же Господь вознаградил мою доброту? Он послал мне еще одного грешника — величайшего из всех.

Я напрягся, пытаясь унять дрожь в ноге. В ушах у меня звучал голос Альмы, которая заклинала быть осторожнее, но и на этот раз мне не удалось сдержать свой язык.

— Вам самому следует молить Господа о прощении за то, что вы сотворили с этим святым отцом.

— Не сомневаюсь, дон Хуан, ваша сексуальная распущенность недалека от этого случая. Итак, вы явились, чтобы наставить заблудшего на путь истины?

— Именно в заблуждении и состоит весь его грех.

— Ах, вот как! Вы пришли сюда в качестве адвоката. Что ж, право на защиту имеет каждый узник… включая и вас. Схватите его!

Стражники скрутили мне руки и продолжали удерживать, несмотря на мое отчаянное сопротивление.

— Ваше преосвященство! Я не нуждаюсь в защите, моя вина очевидна! — Падре Мигель на коленях подполз к инквизитору и поцеловал перстень на его руке.

Он пытался спасти меня, но было очевидно, что его слова не будут услышаны.

— Да, да, я знаю…

С этими словами инквизитор погладил падре Мигеля по голове. Потом он повернулся ко мне и, как всегда, счел необходимым обосновать правоту своего дела:

— Сначала происходит заблуждение ума, а за ним неизбежно следует заблуждение тела. Наш Господь ревнив, и он не прощает измены тому, кто поклялся хранить ему верность… Похоже, вы так и не усвоили моих уроков, дон Хуан.

— Похоже, вам так и не удалось вбить их в меня! — процедил я сквозь зубы.

— Мой долг — заставить раскаяться и тем самым спасти души грешников.

Он приподнял край белой нижней рубахи, надетой под черной рясой, и показал десятки шипов, вшитых в ткань, по всей видимости, руками сестер.

— Каждый из этих шипов — душа грешника, за которую я в ответе. Я вправе удалить его только тогда, когда грешник раскается или… освободится. Днем и ночью они терзают мое тело, и я не обрету покоя до тех пор, пока все заблудшие не познают милость Божию.

Он коснулся пальцем одного из шипов.

— Этот — ваш, дон Хуан. Он терзает меня дольше других — с того самого дня, как вы появились в нашем монастыре и ваше преступление заставило одну из сестер навлечь на себя вечное проклятие.

— Неправда, ваше преосвященство, сестра Тереза навлекла на себя вечное проклятие именно благодаря вам.

— Вот уж поистине, дьявол никогда не отвечает за свои злодеяния! — засмеялся он в ответ.

— В таком случае, ответьте хотя бы за свои! Сестра Тереза боялась, что следующей, за кем вы придете, будет она.

— О чем это вы?

— Должно быть, вам нелегко упомнить все свои жертвы. Вы погубили ни в чем не повинную сестру Иерониму!

Он опустил глаза, припомнив те давние события. Сестра Иеронима погибла прежде, чем была доказана ее невиновность.

— Нам не всегда дано знать волю Господа.

— И при этом вы всегда желаете быть ее исполнителем!

— По отношению к вам, дон Хуан, воля Господа совершенно ясна. Не будь у вас столь влиятельных друзей, я бы оскопил вас немедленно, — проговорил он с отвращением и, обращаясь к страже, щелкнул пальцами с желтыми ногтями. — Уберите его!

Два огромных стражника подхватили меня и буквально выволокли из камеры. В коридоре я увидел, как двое других солдат выносят из пыточной камеры носилки с телом. Не было сомнений, что это именно та жертва, которую недавно пытали на моих глазах. Когда носилки поравнялись со мной, я увидел лицо пожилой женщины, ее длинные седые волосы, открытый рот и пустые глазницы. Ужас пронзил мое тело, и мне стало трудно дышать.

Наконец, меня вышвырнули за дверь, что несказанно удивило стражника, несущего караул снаружи. Я вскочил на лошадь и галопом поскакал прочь из этого замка. Движимый бессильной яростью и неутоленной жаждой мести, я выхватил шпагу и располосовал знамя инквизиции, висевшее при въезде на мост. Затем, не дожидаясь, пока инквизитор передумает, я быстро пересек мост и скрылся за стенами Севильи.

По дороге домой я продолжал оплакивать падре Мигеля и ту женщину, с которой он помог мне встретиться в ту давнюю роковую ночь.