А Женька тоже зря времени не терял. Он раздобыл большой лист ватмана, разрезал его пополам, потом склеил две половинки в длину и разложил на подоконнике. Поставил рядом пузырек с чернилами, взял в руки кисточку и принялся рисовать.

— Ба! — воскликнул я. — Да это же клавиатура!

— А для чего? — спрашивает Женька и отвечает сам себе: — Куплю самоучитель и буду тренироваться!

— Самому трудно научиться, — говорю. — Попроси Лену Мухину: она научит.

— Правильно!

Мы пошли к музыкальной школе. И словно угадали: навстречу выбегает Лена.

— Вот хорошо! — воскликнул Женька.

— Ой, мальчики, ничего хорошего нет! И она рассказала, что через полчаса в клубе домоуправления начнется концерт, за который она отвечает. А исполнитель «Орленка» заболел. Татьяна Васильевна на уроке, Геннадия Максимилиановича нет, спросить не у кого, заменить некем…

— Что делать? Ума не приложу! Без «Орленка» ну никак нельзя!

Я вдруг вспомнил письмо директрисы Людмилы Николаевны, посмотрел на Женьку и сказал:

— Пусть он споет. Он может.

— Я?! Вы с ума сошли! Я сроду нигде не выступал.

— Это совсем не страшно, честное слово! — воскликнула Лена. — Женя, будь другом, выручай. Знаешь, как нужна песня!

Сначала Женька колебался. Потом согласился. А Лена вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:

— Нет, ничего не получится. Совсем забыла: программу концерта ведет Кузя.

— Опять этот Кузя! — воскликнул Женька.

В нем пробудился дух противоречия. Другой на его месте сразу бы отказался от этой затеи. А Женька лишь сощурил глаза.

— Мы его устраним, — сказал он.

— Устраним?

— Да. Я покупаю билет в кино. Вы говорите ему, что идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати лет не допускаются! — под названием… Под названием… «Кровавая дорога».

— Такого фильма нет, — сказал я.

— И не было, — подтвердил Женька. — А ты слушай дальше и не перебивай. За пять минут до начала сеанса вы обменяете билет на право вести программу концерта. И дело в шляпе!

— А еще через пять минут, — сказал я, — Кузя прибежит обратно и поднимет такой шум!

Женька рассмеялся:

— Прибежит, не досмотрев кино? Такого не бывает.

— Женя, — сказала Лена, — ты настоящий психолог!

— Ага, — согласился Женька. — Готовься, Федя, вести программу концерта вместо Кузи.

— Нет, Женька, — сказал я. — Ты не психолог, а настоящий псих. Я ведь не умею объявлять. На сцене я двух слов не смогу связать. Я…

— Трус ты, вот кто, — ответил Женька. — Может, ты, Лена, после вступительного слова проведешь концерт? Этот — хуже девчонки.

Ах, так?!

Я поправил на носу очки и возмущенно сказал:

— Нет, программу буду вести я! Посмотрим, кто хуже девчонки: я или она!

У Женьки слово с делом не расходится. Слетав в кинотеатр, он передал мне билет в кино. Мы с Леной пошли в клуб домоуправления, куда уже собиралась публика, разыскали Кузю и отозвали его в сторонку.

— Слушай, Кузя, — говорю. — У нас в кинотеатре идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати не допускаются! — «Кровавая дорога»…

— Ну-у?! — вскричал Кузя. — А вчера там другая картина шла.

— Так то вчера, — говорю, радуясь, что «клюнуло». — А сегодня — это не вчера. Правда, Лена?.. Вот у меня и билетик есть, видишь? На восемнадцать сорок пять.

— Эх, везет же дуракам! — сказал Кузя, глядя на билет, как зачарованный.

— Хочешь, я тебе его отдам?

— Мне? — Кузя глотнул слюну, не отрывая глаз от билета. — С чего бы, Очкарик?

— Ой, мальчики! — воскликнула Лена. — Такая картина, такая картина! Я сегодня успела посмотреть. Говорят, идет только один день. Там такая… кровавая дорога, просто прелесть!

— Думаешь, задаром? — продолжал я атаку. — Уступи мне место ведущего в концерте, а я тебе — билетик!

— Но Татьяна Васильевна поручила мне… — неуверенно сказал Кузя.

— А какая ей разница? Главное, чтобы ведущий был. Да и вообще Татьяна Васильевна ничего не узнает — у нее сейчас уроки в школе. А дежурному педагогу мы скажем, что у тебя срочно заболел живот.

— Вполне уважительная причина, — подтвердила Лена. — И совершенно безотказная.

— До начала сеанса осталась минута…

Кузя стал быстро-быстро перебирать ногами, словно уже мчался в кинотеатр.

— Давай-ка лучше, Федя, меняться с тобой… — протянула Лена. — Ты прочтешь вступительное слово. Вот здесь все записано. Почерк у меня разборчивый… Такое кино, такое кино!..

— Еще чего! — воскликнул Кузя. Он схватил билет, сунул мне программу концерта и был таков.

— Вот и избавились, — сказала Лена. — А теперь пошли, пора начинать.

Участники концерта толпились в маленькой комнатушке, заменявшей артистическую. Среди них был Женька. Он стоял возле пианино и вполголоса напевал «Орленка». Незнакомая мне пожилая женщина аккомпанировала Женьке и одобрительно кивала головой.

В артистическую заглянул Уточкин:

— Чего вы копаетесь? В публике волнение. Мне уже говорят, что в домоуправлении порядка нет! Скорее, скорее!

Лена пригладила волосы и приготовилась выйти на сцену. Она прокашливалась, прокашливалась и никак не могла прокашляться.

От волнения всегда так бывает. У меня, например, не только першило в горле, но еще дрожали коленки, чесалось все тело и мутилось в голове.

Я посматривал на Женьку. Ему тоже было не по себе.

Наконец Лена прокашлялась.

Она вышла к самому краю сцены и обратилась к слушателям.

Я ждал, что сейчас доклад пройдет как по маслу — быстренько прочтется по бумажке, — и все.

Но у Лены в руках не было никакой бумажки. Лена сказала, чтобы слушатели представили себе, будто они не в клубе домоуправления, а… на фронте, в перерыве между боями! И будто приехала в холодную солдатскую землянку фронтовая концертная бригада…

Зал затих. Среди слушателей было много пожилых людей. Лица их были серьезны и сосредоточенны.

И я вообразил, что все это на самом деле происходит во фронтовой землянке. Даже дядя Степа, сидевший в первом ряду, вдруг представился мне бывалым партизанским командиром… Может быть, оттого, что из рассказа Лены я впервые узнал: песня «Орленок» была позывными у белорусских партизан…

Лена закончила свое вступительное слово.

Теперь настал мой черед. Нужно было объявить первый номер концерта: Женькино выступление.

Я сделал несколько бодрых движений, но почему-то остался на месте. Тогда меня толкнули в спину, и я выскочил на сцену, словно камень, пущенный из рогатки.

Очутившись перед лицом слушателей, я весь похолодел. Глянул в программу, открыл рот да так и остался стоять с разинутым ртом: в зале сидел Геннадий Максимилианович и внимательно следил за происходящим.

Это была ужасная западня: уходить было поздно. Нужно было спасать Женьку. Если Женька появится на сцене, то Геннадий Максимилианович его моментально узнает, и неизвестно, чем все это кончится. Может быть, скрыть Женькино имя?

Толком еще не зная, как лучше поступить, я начал объявлять:

— «Орленок». Песню исполняет… исполняет… исполняет…

— Не робей, — громко сказал с первого ряда дядя Степа. — Читай по бумажке!

— …исполняет Ж-ж-ж-жоржик Тю-тю-тюрин! — Кажется, забыв закрыть рот, на негнущихся ногах я покинул сцену.

Навстречу мне уже шел Женька, а за ним — пожилая аккомпаниаторша.

Я схватил Женьку за рукав, но он вырвался, подошел к краю сцены и высоким, чистым голосом запел:

Я прямо застыл от удивления. У Женьки был сильный, звонкий, красивый голос. Он пел легко и свободно. Голос его то замирал, то становился твердым и решительным, то Казалось, что он не поет, а рассказывает. «Вот, — думаю, — про какую музыкальность написала Геннадию Максимилиановичу Людмила Николаевна!» Ай да Женька! Дружишь, дружишь с человеком, думаешь, что знаешь про него все, а потом — бац! — как снег на голову какое-нибудь открытие!.. Эх, до чего хорошо пел Женька! У меня невольно мурашки забегали по телу, и я на время забыл о недавних своих переживаниях. Но потом, когда песня подошла к концу, я вновь вспомнил о том, что может сейчас произойти, и шепнул Лене:

— В зале Геннадий Максимилианович. И я сказал, что Женька — это не Женька, а Жоржик Тютюрин…

— Зачем ты это сделал? — удивилась Лена.

— «Зачем, зачем»… Откуда я знаю, зачем? А на сцену я больше не выйду — хватит с меня. Бери программу и объявляй сама!

В зале раздались дружные аплодисменты. Раскрасневшийся Женька показался за кулисами.

— Слышите? — сказал он. — Хлопают.

— Бежим скорее! — воскликнул я и схватил Женьку за руку.

— Чего ты все время хватаешься! — отмахнулся Женька. — Да пусти ты меня, никуда я не пойду!

— Неужели ты не видел в зале Геннадия Максимилиановича?

Женька ойкнул и побежал за мной.

Очутившись на порядочном расстоянии от клуба, я рассказал ему все, как было.

Женька уставился на меня, а потом повернулся и молча пошел прочь.