С тех пор я аккуратно посещал репетиции оркестра.

Женька неизменно присутствовал там. Он сидел в зале и внимательно следил за репетицией.

Меня Геннадий Максимилианович тоже пока держал в зале. Потом усадил в самую середину оркестра. Сначала без фагота, но с заданием ко всему прислушиваться и запоминать. Я чувствовал себя словно на дне кипящего котла, где что-то клокочет и бурлит.

Через некоторое время я привык к звучанию оркестра, стал различать голоса отдельных инструментов и безошибочно знал, где и когда должна прозвучать моя партия. Даже тихо напевал ее себе под нос. Вот тогда Геннадий Максимилианович и разрешил мне играть мои четыре строчки.

Играя, я вдруг понял, что моя партия — вовсе не тучка грозовая, а утренний туман, который стелется рано утром над рекой. И звук фагота это здорово передает. А когда туман рассеивается и проступают первые лучи солнца, играют флейты, а за ними скрипки…

Занятия оркестра стали для меня самыми любимыми. Каждый раз, когда приближалось вступление моего фагота, я радовался, волновался и понимал, что каждое движение, каждая мысль, каждый вздох здесь подчинены одному — музыке.

Геннадий Максимилианович говорил нам, что в оркестре главное — уметь слушать музыку, хорошо чувствовать ансамбль и следить за дирижерской палочкой. И что все время нужно быть как бы частицей той музыки, которая звучит. И если у тебя длительная пауза, нельзя сидеть сложа руки, отдыхать и думать о постороннем.

Я теперь во многом разбираюсь, хотя чем больше учусь, тем больше набирается у меня вопросов, и я постоянно ищу на них ответ.

А Костя, между прочим, тоже попал в оркестр. Может быть, его и не взяли бы туда в этом учебном году, да контрабасистов в школе было слишком мало. Вот Геннадий Максимилианович и решил попробовать Костю.

Костя очень старался, прямо из кожи вон лез, хотя часто играл невпопад. Из-за него приходилось останавливать репетицию, но Геннадий Максимилианович был терпелив. А когда все мы расходились, он оставлял Костю в зале и занимался с ним отдельно.

Однажды, в самый разгар репетиции, Геннадия Максимилиановича вызвали к телефону. Звонили из какого-то другого города.

Уходя, он положил дирижерскую палочку на пульт и велел нам сидеть на своих местах и не шуметь.

Как только за ним закрылась дверь, Женька вдруг вскочил на сцену и схватил дирижерскую палочку. Он покрутил ее в руках и крикнул нам:

— Приготовились! Играем финал!

Ребята так удивились, что невольно подняли инструменты. Лишь Кузя стукнул кулаком по барабану и крикнул:

— Еще чего! Не буду играть!

«Эх! — подумал я. — Когда еще у Женьки будет возможность дирижировать? Надо помочь!» Я поднялся:

— Геннадий Максимилианович велел, чтобы в его отсутствие дирижировал Женька. Я сам слышал!

— И я! — выкрикнул Петя Люлькин.

— Чего спорить? Факт, Геннадий Максимилианович говорил, и я слышал! — последовал басок Кости.

Многие было заколебались, а Женька, не теряя времени, взмахнул дирижерской палочкой.

Не знаю, может, Женька на самом деле удивительный человек, а может, оркестр некоторое время способен играть без дирижера, только сейчас мы играли не хуже, чем при Геннадии Максимилиановиче, так, во всяком случае, мне показалось.

Даже Кузя бухал по своим барабанам и литаврам. По-моему, Женьке назло, он слишком уж громыхал. Временами, кроме этого грохота, ничего не было слышно.

Вдруг Женька постучал дирижерской палочкой по пульту и строго сказал:

— Кто-то взял фальшивую ноту. Начнем еще раз.

Мы начали. Но на злополучном месте Женька опять остановил оркестр.

— Хватит дурака валять, — сказал он сердито. — Признавайтесь: кто взял фальшивую ноту?

Мы опять повторили с самого начала, и Женька закричал:

— Ага! Попался! Это ты, Костя, не вовремя вступаешь. Вот и получается фальшиво. Я же не глухой!

— Я-а? — возмутился Костя. — Сам ты фальшивишь! Кто тебя вообще просил за пульт становиться?

— Вот видите! — закричал Кузя, выскакивая из-за барабана. — Никто ему не поручал. Враки все это. Он самовольничает, а мы играем, как дураки!

Женька, не обращая внимания на Кузю, снова начал дирижировать. Часть ребят — та, которая была на нашей стороне, — играла свои партии из симфонии, а противники наигрывали на своих инструментах кому что взбредет в голову. И такая получилась каша, что передать словами невозможно.

Женька терпел, терпел все это, но всякому терпению бывает конец. Он вдруг бросил дирижерскую палочку и дал скрипачу, сидящему справа, по уху.

Вот тут-то и началось!

Петя Люлькин огрел смычком своего соседа. Костя, который затеял эту свару, моментально перешел на нашу сторону и, прячась за контрабас, как за неприступную крепость, сражался сразу с тремя виолончелистами.

Вскоре дерущиеся попрыгали со сцены, и сражение завязалось в зале. Все это напоминало кинокадры из «Трех мушкетеров», только вместо шпаг мушкетеры держали в руках смычки, а защитой вместо плащей служили скрипки.

Битва подходила к концу, но мир так и не узнал имена победителей: мы вдруг услышали окрик Геннадия Максимилиановича:

— Это что за безобразие?!

Толкаясь, наступая друг другу на пятки, мы кинулись на свои места и замерли.

— Из-за чего драка? — спросил Геннадий Максимилианович.

Оркестр молчал. Лишь там, где стояли барабаны, что-то шевельнулось, но тут же замерло.

— Значит, музыкальные инструменты сами полезли в драку, а вы их только сдерживали?

Женька поднялся на ноги:

— Мы пробовали играть без вас. Я дирижировал… Кто-то взял фальшивую ноту. Вот мы ее и искали…

— Нашли?

— Нет.

— А я вам сейчас найду, да не один десяток. А ну, первая группа скрипок, проверить строй!

Первые скрипачи начали проверять строй и удивились: у всех без исключения были расстроены скрипки.

Со вторыми скрипками дело обстояло не лучше.

Над виолончелями тоже пришлось потрудиться, а о Костяном контрабасе и говорить не приходится.

— Видите, сколько фальши? — спросил Геннадий Максимилианович. — А теперь, Тюнев, становись за пульт. Интересно, что у тебя получается?

Женька взошел, нет, Женька взлетел на сцену! Мы заиграли.

Весь остаток репетиции Геннадий Максимилианович продержал Женьку за дирижерским пультом, стоя с ним рядом и что-то ему подсказывая.