В понедельник я встал рано. Отворил окно и, ежась от прохлады, выглянул на улицу. Вижу, ветер гоняет по асфальту желтые листья. Повернул голову к календарю, а там 15 сентября — самая середина месяца.

Делая утреннюю гимнастику, я прислушивался, как мама поет на кухне, и вспоминал события вчерашнего дня.

По дороге в школу я встретил Женьку. Но он ни словом не обмолвился о вчерашнем, будто ничего особенного и не случилось.

После уроков я незаметно улизнул от Женьки и помчался к музыкальной школе — очень уж мне было интересно, что там сейчас происходит.

Чтобы меня случайно не заметили ребята, я подошел к зданию со стороны пустыря. Только ступил за угол — вижу возле одного из окон Костю. Стоит, шею вытянул и не отрываясь смотрит в окно.

Я подкрался сзади:

— Ты чего уставился?

Костя вздрогнул, ничего не ответил и тотчас ушел.

Я тоже заглянул в окно и увидел мальчишку, который играл на контрабасе.

Мне это показалось неинтересным; я стал перебегать от окна к окну и у одного замер, не в силах оторвать глаз.

Я увидел удивительный инструмент. Большой, с изогнутой, словно лебединой, шеей, которая упиралась в резную колонку. Колонку и лебединую шею замыкала золотистая ладья, и все это держалось на небольшой площадке внизу. В общем, это был необыкновенный золотой треугольник, опущенный острием к полу, с одной волнистой стороной и большим количеством медных педалей, таких, как у пианино, только поуже и подлиннее.

Внутри этот треугольник был затянут разноцветными струнами, словно художник взял да заштриховал его, пользуясь различными карандашами.

На этом красивом, большом музыкальном инструменте играла тоненькая девочка с руками-соломинками и длинными гибкими пальцами.

Руки ее скользили вдоль диковинного инструмента с такой легкостью, словно она не играла, а просто поглаживала струны. Девочка быстро и четко передвигала медные педали, то одну, то другую. И делала она это не глядя, как мотоциклист, переключающий скорости.

Для чего они, эти педали?..

Форточка была открыта. До меня доносились звуки инструмента. С каждым движением педали что-то неуловимо менялось, и порой мне казалось, что по ту сторону окна шумит море…

— Подглядываешь? — вдруг послышался голос Женьки.

Я отскочил от окна.

— Поди лучше полюбуйся, какое объявление висит на площадке…

Мы направились туда.

— Смотри, — сказал Женька.

На стенде, установленном вчера дядей Степой, красной тушью по белому ватману было написано:

15 сентября, понедельник

УЧАСТНИКИ ВЫЕЗДНОГО КОНЦЕРТА СОБИРАЮТСЯ НА «ПЛОЩАДКЕ ВСТРЕЧ»

Форма:

МАЛЬЧИКИ — в белых рубашках и темных брюках.

ДЕВОЧКИ — в белых блузках и темных юбках.

Сбор — к 15 ч. 30 м.

Участники хора для спевки должны явиться в 15 ч.

— Видишь, и название придумали: «Площадка встреч»! — сердито сказал Женька. — Ишь, до чего додумались! А мы всем назло будем играть здесь в футбол… Айда за ребятами!

Только мы свернули к пустырю, смотрим: по шоссе навстречу нам катят два красных автобуса.

Поравнялись с нами, головная машина протяжно заскрипела тормозами.

— Эй, хлопчики! — крикнул шофер, высунувшись из кабины. — Где у вас расположен храм искусства?

— Вам музыкальную школу? — воскликнули мы в один голос. — Она рядом, за углом!

Автобусы свернули к «Площадке встреч». Мы бросились следом.

Вскоре на «Площадке» послышался шум и крик: это музыканты штурмом брали автобусы. Замелькали футляры, нотные папки, скамейки, скамеечки и еще какие-то незнакомые нам предметы.

Громко суетилась высокая женщина, которую все называли Татьяной Васильевной.

Она сердилась и покрикивала:

— Скорее, скорее, не копайтесь, ребятки! До концерта осталось не больше часа, а нам еще надо акустику попробовать.

Женька, не мигая, смотрел на всю эту кутерьму.

Я не знаю, о чем думал мой друг, но мне определенно хотелось быть сейчас среди тех, кто лез в автобус.

Неожиданно я увидел стекольщика дядю Степу. Он осторожно втаскивал в автобус многострунную диковину, которую я недавно видел в окно.

Резная колонка и лебединая шея инструмента золотом сверкали в лучах солнца.

— Это арфа, — сказал Женька. — Я такую видел по телевизору.

Мне вдруг показалось, что я в театре и передо мной развертывается действие незнакомой сказки…

Вообще у меня понятие «концерт» связано с каким-то праздничным ощущением. Мама иногда водила меня на свои любимые концерты. Разговоров потом об этом хватало на целую неделю, а то и на две. Мама слушала музыку затаив дыхание. У нее розовели щеки, глаза делались мечтательными, и она становилась такая красивая, что мне порою казалось, что это не моя мама. На всякий случай я прижимался к ее плечу, моментально успокаивался и частенько, пригревшись, засыпал. И мне было так хорошо, что меня не будили даже аплодисменты.

Словом, концерт — это праздник. А сегодня просто понедельник — самый что ни на есть будничный день. По двору бродит комендант Уточкин и ищет, к чему бы придраться. Водопроводчики роют яму. Папа на работе, мама сидит за диссертацией. А тут — веселая суета, красные автобусы, золотая арфа, парадная форма.

— Вот люди, — сказал я. — Акустику какую-то едут пробовать…

Вдруг Женька толкнул меня в бок.

— Гляди!

Возле автобуса среди остальных ребят толкался Кузя-барабанщик с неизменными палочками в руках.

— Ну, сейчас мы зададим ему жару! — произнес Женька, потирая руки.

— Может, когда-нибудь потом? — неуверенно спросил я.

— Нет, дудки! — решительно ответил Женька. — Именно сейчас мы ему покажем, где раки зимуют!

Я невольно попятился назад.

— Слушай, Женька, только я тебе не помощник… Тебе-то хорошо, тебе всегда везет. А меня… а меня опять притянут к ответу… Нет уж…

Я говорил Женьке о том, что не хочу страдать из-за него, совсем забыв, что Женька собирается отомстить за обиду, нанесенную всем, в том числе и мне. Я говорил своему другу, что я не козел отпущения, хватит с меня всяких неприятностей. На что Женька ответил, что я не козел, а трусливый барашек. И он съездит мне по шее, если я не перестану ныть и действовать ему на нервы.

Я понял: Женька не отступит. Он сейчас напоминал охотника, который совсем недавно любовался красотой леса и вдруг увидел зайца. И все для него пропало — и лес, и красота. Остался лишь заяц, которого нельзя упустить.

Но Кузя не был зайцем. И к тому же мы находились не в лесу, а в новом микрорайоне.

Женька остановил какого-то мальчугана. Тот шагал в сторону школы.

— Слушай, — сказал ему Женька. — Позови сюда во-о-он того, с барабанными палочками.

— Куда позвать?

— Сюда. Скажи: тебя, мол, брат спрашивает. На минутку. А я побуду здесь.

Пока мальчуган шел на «Площадку встреч» звать Кузю, мы с Женькой чуть не поссорились.

— Ну, давай уходи. Чего ты ждешь? — сказал он мне.

— Нет, Жень, я никуда не пойду. Я тоже буду драться.

— Тоже мне боец нашелся! Толку от тебя…

В общем, Женька был прав. Толку от меня было мало. Я не люблю драться, а если говорить начистоту, то просто не умею. Но ведь стыдно оставлять товарища!

— Знаешь, — сказал я Женьке, — я отойду в сторонку. А если понадобится, в один миг примчусь. Договорились?

— Ладно, — не глядя на меня, согласился Женька.

И вот я вижу, как мальчуган, показывая на угол, что-то говорит Кузе. Тот, пожав плечами, сначала топчется на месте, а потом медленно и нерешительно направляется к Женьке, которого, конечно, не видит.

Не успел Кузя зайти за угол дома, как Женька ринулся ему наперерез и дал подножку. Кузя выронил из рук барабанные палочки и едва не растянулся на асфальте. А Женька, пользуясь замешательством противника, в один миг повалил его на землю.

Тут уж я выскочил из своего укрытия, снял очки, зажал их в правом кулаке и принялся бегать вокруг дерущихся. Я скакал возле них и все никак не мог выбрать подходящий момент, чтобы треснуть Кузю.

Наконец я изловчился и что было сил стукнул. Но тут же услышал сердитый Женькин возглас:

— Меня-то чего бьешь?

Мой удар оказался поворотным моментом в драке. Кузя рванулся, вскочил на ноги и завопил на всю улицу:

— Татьяна Васильевна-а-а!

Женька успел дать ему хорошего пинка. И для верности съездил разочек по башке.

После этого мы, подобрав Кузины барабанные палочки, спрятались в ближайшем подъезде.

— Ловко ты его! — виновато сказал я, помогая Женьке отряхнуться. — А тебе почти и не влетело. Вот только маленькая царапина на лбу.

— Твоя работа, — недовольно сказал Женька. — Не умеешь драться — не лезь…

Мимо нас проплыли красные автобусы. В окне одного из них мелькнула заплаканная физиономия Кузи-барабанщика с огромным синяком под глазом…