Город легкой индустрии, и тюльпанов, и роз, Город песни и грусти, где я плакал и рос. В том зеленом соседстве, под курчавой горой, Протекло мое детство невозвратной порой. Что приснилось тогда мне, что мне снится    теперь… Ветер хлопает ставней и баюкает дверь. В доме шорох мышиный, лампы, чахленький    куст, И над швейной машиной материнская грусть. Мать следила за ниткой. Строчки шли под    иглой. А за нашей калиткой мир шумел молодой. И к нему — молодому — с новой песней в груди Брат мой вышел из дому, чтоб назад не прийти. … … … … … … … … … … … … … … … … Красной конницы поступь, шедшей в ночь    на Ростов, По мосту отдавалась вдоль соседних мостов. Зелень к небу тянулась, и бойцы-латыши Про свободу и юность пели в южной тиши. Пар стелился от речки вдоль плакучих ракит, Перезвоны уздечек, переборы копыт… Где веселые травы, что шумели в бою? У крутой переправы я сегодня стою. Мир по-прежнему дорог. Солнце, зелень, вода… И кудрявый мой город выбегает сюда. Так шуми же листвою, синий клен, на могиле. Кровью вражеской, злою волю мы окропили. Утро входит в багрянце, и цветет наша вера Бирюзой гидростанций и трубой пионера, Синим дымом машины, ясной волею класса И стихами Тычины и Шевченка Тараса. Так цвети ж, моя песня, звонкий труд и забава, Как мой город любезный, голубая Полтава! Вырастай же чудесней, честь отцов сберегая! Тут кончается песня и приходит другая.

Синеватое,    подернутое дымкой Утро авиации встает. Голубой    крылатой невидимкой Тает в небе    легкий самолет. Что ему воздушные просторы, Жар наземный,    духота       и зной, Реки мутноватые    и горы, Отливающие белизной… Там в кабине    человек веселый Подружился с небом на века. Зеленью    ему кивают долы, Мимо    проплывают облака. Всех ветров течения    бесстрастно Он пройдет —    рассеивать и гнуть. На своих плечах    он держит трассу, Большевистский, выверенный путь. Все ему так близко    и знакомо, Как в родном    насиженном дому. И прожектора    аэродрома, Словно огоньки    родного дома, Из тумана тянутся к нему.

Ты рядом. Ты близко у кручи Нагорной, И дом твой на площади старой соборной. Давно ли тут ветры военные дули? Давно ли тут жалобно прядали пули? …И в долгие звоны у вышек соборных Не стаи слетались вóронов черных. Зеленым крылом задевая пролеты, Тут каркали ночью и днем пулеметы… …Здесь шли таращанцы дорогою    дальней. Закрыты ворота. Задвинуты ставни. Молчат переулки, ворочаясь глуше Средь пышных сугробов и снежных    подушек. А в небе, где выгнуты лунные скулы, Меняются звездные караулы. Им дорог покой этой ночи унылой, И строже их стража над братской могилой, Где старые клены стоят полукругом, Где спят партизаны, обнявши друг друга, Как будто умершие могут согреться… Растут красноцветы из каждого сердца И вьются под снегом, огнем полыхая. Так жизнь партизан полыхала лихая, Клубилась метелью, ветрами дышала… Но спят партизаны… Им вечности мало!

Горит огонь Великих Пятилетий. А Ветер Времени, бунтуя и гремя, Червонным знаком будущее метит, И катит волны нашего огня. То наша кровь поет не умолкая, Шумя по всем артериям земным. Мы, даже в крематории сгорая, Каким-то грозным пламенем горим. И в громе труб придет наш день вчерашний, Трудолюбив, спокоен и жесток, Когда мы строили сторожевые башни С бойницами на запад и восток. В легендах лет мы будем незабвенны. На трупах наших умерших бойцов Мы воздвигали мраморные стены Своих высоких, солнечных дворцов. День ото дня наш путь был неустанней, От наших ног — дороги горячи. Наш гордый прах скрепил фундамент зданий, И кровью набухали кирпичи. И мир восстал по-новому над сушей, И над водой, где крепкий парус крут, — Такой зеленый, радостный, певучий! — Он льется в наши умершие уши, И мертвым нам он отдает салют. В тени знамен, нахохленных, как птицы, Лежит боец, смежив свои глаза, В которых, может быть, еще дымится И чуть заметно движется гроза. Он спит. И времени текут потоки. И в напряженной снится тишине, Что ты, мой друг, читаешь эти строки, Как лучший дар, как память обо мне.