Сосна да пихта.    Лес да лес, да на опушке горсть домишек, а поезд в гору    лез да лез, разгромыхав лесные тиши. А поезд мерно —    лязг да лязг — все лез, да лез, да резал кручи, с тишайшим лесом поделясь железной песней —    самой лучшей. Сосна да пихта.    Шесть утра. В красноармейском эшелоне еще горнист не шел играть — будить бойцов и эти лона. Был эшелон как эшелон: сем сотен красной молодежи, которой солнце бить челом неслось небесным бездорожьем; которой    след горячих дней был по ноге,    костюм — по росту и так же шел, суровый, к ней, как горным высям чистый воздух; которой    путь сиял таков, что мерять пафос брали версты… Был эшелон семьсот штыков: семьсот штыков —    одно упорство. Сосна да пихта.    Сонь да тишь, да в этой тиши горсть домишек, таких,    что сразу не найти, таких,    что даже тиши тише. И вдруг — горнист.    И вдруг — рожок. И вдруг, — как пламя на пожаре, басок дневального обжег: — Вставай,    вставай,       вставай, товарищ!