На стыке четырех ветров, На берегу морском, Среди замшелых валунов Стоит мой старый дом. Когда на море тишина И лишь звенит прилив, И на медлительных волнах Проходят корабли, — Тогда что может быть милей Для глаза моряка Далекой кровли и над ней Бегущего дымка? Когда ж на море, в злую ночь Бушует вихрь и мрак, И кораблям уже невмочь Мотаться в бурунах, — Тогда что может быть милей Огня на берегу? И лампу я для кораблей В окне до утра жгу. Пускай свирепствует Борей И снег стучит в окно, — Горит очаг мой, и гостей Ждет доброе вино. На стыке четырех ветров, На берегу морском, Среди замшелых валунов Стоит мой старый дом.

Река — угля черней — угрюмо Играет с белою луной. Косматым полчищем Кучума Над ней камыш кипит густой. В рябую ширь шуршит камыш Издревле грозное: «Иртыш!» — И, будто кольцами литыми, Блистает лунной чешуей И то опустит, то поднимет На волнах панцирь золотой. Огромным телом Ермака Простерлась буйная река. Железный мост, как звездный пояс, Там отразился двойником. Сквозь цепь огней грохочет поезд, И дебри повторяют гром. Летит, алмазами сверкая, Экспресс Москва — Владивосток, И белый пар над ним порхает, Как бы почтовый голубок. Прозрачным воздухом Сибири Легко дышать. Ночь хороша! И вижу я: над водной ширью Встает казацкая душа. Встает, плывет туманом сизым, Купаясь в лунном серебре. Ее слезами весь обрызган, Экспресс быстрей летит к заре. Те слезы в сердце мне упали И закипели на глазах, И я кричу в ночные дали: — Спасибо за Сибирь, казак!

В тихой бухте, меж сетей рыбачьих, Полночь катит светлую луну. На скале спросонья чайка плачет, Черный краб покинул глубину. Он заполз на камень и, недвижный, Слился с ним, горбатый старый гном. Море в гребни лунный жемчуг нижет, Берег спит в молчании немом. Тридцать лет назад, в такую ж полночь, Здесь казнен был молодой минер. Тридцать лет назад по этим волнам Пробегал его прощальный взор. Так же вольно подымалось море, И качались мачты низких шхун, И огонь мерцал на дальнем створе, — Но к ногам привязан был чугун. Может быть, непрошеные слезы С впалых щек он смахивал с тоской. Может быть… Но в час судьбины грозной — Кто осудит слезы в час такой? Знал минер, идя на подвиг славный, Что ему за это суждено: Заклюет орел самодержавный, Тело бросит на морское дно. Знал минер о том, но львиным сердцем Перед темной силой не сробел, Верил: правда все ж сильнее смерти, — Красный флаг поднял на корабле! Адмирал судил его заочно… Чтоб и гром не смел греметь в глуши, Голубые пламенные очи Приказал навеки потушить. Черный краб сидит на камне древнем… Далеко, в просторе голубом, В лунном свете вспыхивают гребни, Берег спит в молчании немом.

Вслед за огненными лосями, В сновиденье ль, наяву ль, Золотые стрелы осени Просвистели в синеву. Просвистели, и рассветная Вновь струится тишина. Только издали заветная Чья-то песня мне слышна. Беспокойное и жгучее — Что там в сердце, в глубине: Или молодость кипучая Возвращается ко мне? Что ж, пути ей не заказаны… Друг далекий, подходи! Сколько слов еще не сказано, Сколько песен впереди!

Застигнутый последней метой И не успев всего допеть, Благословлю я землю эту, Когда придется умереть. Благословлю ее за воздух, Дыша которым был я смел, За светлых рек живую воду, Где телом и душой свежел, За поле знойное пшеницы, За села и за города, За наш достаток, где хранится Зерно и моего труда; Благословлю земли просторы, Что жил я здесь в наш светлый век, Любил ее моря и горы, Как мог свободный человек, Что здесь учился у народа Петь песни ясной простоты И украшать трудом природу Во имя счастья и мечты.