Утром красный червяк поезда вполз в Кельн точно по расписанию. На улице было холодновато даже для начала марта.

— Сразу в архив? — нетерпеливо высказался Алик, едва выйдя из вокзала и даже не взглянув в сторону чудесного Кельнского собора.

— Никуда архив не убежит. Сначала в гостиницу, душ, затем в ресторан. Охота тебе заниматься делами на пустой желудок? Да и закрыт архив еще. Поедем часам к двум.

— Напоминает замок Дракулы, — буркнул Алик, соизволив, наконец, обратить внимание на собор.

Мы сели в такси и отправились в забронированный мной скромный гестхаус. Маленький ресторан при нем славился своими сосисками. Обожаю хорошие немецкие сосиски. Алик пребывал в возбужденном состоянии и к еде почти не притронулся. Увлекающиеся люди эти писатели. Через пару минут он вдруг резко вскочил и пошел к стойке. Еще минуту спустя он уже что-то живо обсуждал с хозяином заведения. Вернулся за столик Алик с двумя кружками темного пива.

— Как можно есть эти замечательные сосиски без пива? — вопросил Алик, водружая кружки на стол. — А особенно без мюнхенского. Я поговорил с хозяином, он родом из Мюнхена, отсюда и пиво, и его реклама.

Я удивленно уставился на Алика. Вроде, он сам говорил мне, что пиво не любит.

— Наверняка, ты слышал о знаменитом немецком Законе чистоты пива, — нетерпеливо проговорил Алик. — Или ты уже совсем ослеп?

Я посмотрел на стойку, но не сразу понял, что Алик имел в виду. Секундой позже взгляд выхватил в полумраке бара плакат на стене. На нем была изображена бутылка пива с надписью «Райнхайтсгебот». Это так называемый знаменитый баварский Закон чистоты. В начале 16-го века Вильгельм IV постановил, что только ячмень, хмель и вода должны использоваться для варки пива. До того пиво варилось из солода любых зерновых, в основном из ржаного, и к тому же на основе грюйта, что само по себе название вереска, но добавляли туда также полынь, мирт, тысячелистник, мандрагору, белену, коноплю и даже куриный помет. В результате получалась адская смесь, вызывающая галлюцинации. Право на торговлю грюйт-порошком во многих местностях было монополизировано католической церковью или государством. Только после принятия Закона чистоты, заменившего грюйт на хмель, а рожь на ячмень, пиво стало относительно безопасным. Но на плакате красовались совсем не те цифры. Так вот что заметил Алик! На крышке фотографии пивной бутылки значился 1487 год. Но Закон чистоты был принят в Баварии только в 1516 году, это известно каждому любителю пива.

— В мае 1487 года инквизиторы Шпренгер и Крамер получили от Кельнского университета одобрение своей книги «Молот ведьм», — проследив за моим взглядом, доложил Алик. — А годом раньше в Германии разразилась одна из сильнейших эпидемий отравления спорыньей, которые до того не слишком беспокоили страну уже лет триста. Люди корчились в диких мучениях и умирали от гангрены, никакие врачи не могли понять, в чем было дело. Инквизиторы утверждали, что во всем виноваты ведьмы, насылающие болезни. Могло ли это быть просто совпадением? Вот я и пошел поговорить с владельцем бара. Он пояснил, что Закон чистоты по настоянию городского совета Мюнхена был сначала принят герцогом Альбрехтом IV в 1487 году, и лишь три десятилетия спустя его сын Вильгельм IV этот закон подтвердил и распространил на всю Баварию. Хозяин бара слышал, что тогда пиво изо ржи почему-то заподозрили в дьявольщине. Легенда гласит, что оно приманивало ведьм, и мюнхенский совет постановил варить пиво только из ячменя. А теперь мы знаем, что алкалоиды спорыньи вполне себе сохраняются в сваренном пиве.

— Что ж, — пожал я плечами, — это логично. Вполне возможно, что именно из-за хорошего пива ведьмы в Баварии появились позже, чем в остальной Германии, не говоря уж о Франции. Значит, тогда немцы почти догадались о причине «порчи». Но пусть этим историки занимаются. У нас сейчас есть вопросы поважнее, ты же не думаешь, что нас преследует тайное общество любителей немецкого пива? Так что пока направимся в городской архив.

Спустя полчаса мы уже ехали по центру города. Раньше мне не случалось бывать в Кельне. Старый город, основанный римлянами в 50 году новой эры. Коренные жители Кельна утверждают, что у каждого из них есть древнеримские предки. Здесь, в Кельне, учил философии и морали знаменитый противник гонений на ведьм священник и поэт Фридрих фон Шпее. Но ранее здесь же, на кафедре Кельнского университета, преподавал доминиканец Яков Шпренгер, автор смертоносного «Молота ведьм» — книги, стоившей жизни десяткам или даже сотням тысяч человек. Что же случилось со славными потомками древних римлян на излете средних веков, когда немецкие борцы с демонами стали свирепствовать в Кельне, Дюссельдорфе и прилегающих к ним регионах? Кельн стал тогда одним из эпицентров борьбы с дьяволом, в результате которой треть жителей города были объявлены ведьмами и колдунами. Здесь танцевали и умирали обезумевшие от дикой пляски Витта несчастные люди. Какое отношение к этому имеют появившиеся позже иезуиты, розенкрейцеры и мистики-коммунисты? Узнаем ли мы ответ?

Тем временем мы уже доехали до южной части исторического центра города и свернули на одну из старинных оживленных улиц Кельна — Северинштрас-се. Она нам и была нужна. Улица Святого Северина. Интересно, в честь какого именно Северина она названа? Северина Норикского, или же того странного христианского мученика Северина, которому по легенде представитель римской администрации Скви-ридон отрубил голову? А затем, согласно житиям святого, мученик ожил вместе со своими тремя друзьями, и они подняли свои головы, и понесли их в церковь. Перейдя реку, на виду у многих людей, в изумлении наблюдавших это дивное чудо, будущие святые взошли на высокий холм, дошли до церкви Пречистой Богородицы Марии, сложили свои головы перед епископом Фронтоном и тут же опять стали мертвыми. Довольно расхожий сюжет. Как, интересно, вообще возникли в христианской традиции столь многочисленные описания святых-зомби?

Из отвлеченных раздумий меня вывел какой-то шум и гудение машин. Мы стояли в пробке. Но пробка эта была не простая. Оживленный студенческий район с множеством небольших ресторанчиков, казалось, гудел как улей.

— Что-то произошло там, — пробурчал шофер, открыл окно и окликнул идущего навстречу молодого человека студенческого вида. — Эй, парень, ты не в курсе, что там случилось?

— Я только что оттуда, сидел в пиццерии «Халло пицца», совсем рядом, — скороговоркой ответил студент. — Все шесть этажей под землю ушли. Никогда такого не видел. Сверхпрочное здание, даже окон нормальных не было, только на первом этаже. На остальных — узкие отверстия, как бойницы. Двойная кирпичная кладка. Говорили, что подвальные помещения даже от прямых попаданий бомб защищены. Новейшая система сигнализации. Пожарные — тут же, за углом. Не просто здание — бункер. А поди ж ты, сложилось как игрушечное. И что случилось — непонятно совершенно. Сначала церковь, а теперь вот.

— Вы о здании архива говорите? — машинально спросил я, уже прекрасно понимая, что речь именно о нем.

— И сорока лет не простоял! — не слушая, продолжал взволновано делиться своими переживаниями студент. — А ведь крупнейший европейский архив был. Восемнадцать километров одних только книжных полок. Летописи, карты, планы. Записи еще с 922 года. Древние инкунабулы времен Фридриха Барбароссы. Распоряжения, подписанные Наполеоном в годы французской оккупации. А сейчас от него и камня на камне не осталось. Теперь, наверное, и половины документов не восстановить, да и то займет десятилетия. Там вода внизу, размокнет все. Старый архив в войну бомбили, и то ни один документ на пострадал. Как такое могло случиться сейчас?

Вой полицейский и пожарных сирен повис в воздухе. Похоже, мой хороший аппетит, немецкие сосиски и мюнхенское пиво нас спасли. Сейчас мы могли бы быть похоронены под обломками ушедшего под землю здания городского архива вместе с вожделенными древними документами. А вот наши надежды прояснить все загадки теперь и в самом деле похоронены глубоко. Впрочем, может, и не похоронены — в глубине души вяло шевельнулось предположение, что нужные нам документы не будут найдены и восстановлены никогда, поскольку к моменту обрушения архива их оттуда уже изъяли. Я отвернулся и посмотрел на другую сторону дороги. Метрах в десяти от машины стояла девушка в темно-фиалковом плаще и с повязкой на голове. Она смотрела прямо на меня, и ее губы шевелились, как будто она хотела мне что-то сказать. Я протер глаза и снова взглянул на дорогу. Девушка исчезла. Лишь прохладный весенний ветер трепал пурпурный лоскуток ткани, зацепившийся за вывеску маленького кафе.