— Вы просто хандрите, Холмс. Мы живем в такое прекрасное время, не в средневековье какое-нибудь, а вы вместо того, чтобы радоваться жизни, весеннему солнцу…

— Помилуйте, Уотсон, как вы умудрились разглядеть солнце сквозь этот смог? — Холмс встал и подошел к окну. — Даже трудно понять, день сейчас или вечер. Что же до кокаина, то я сейчас пишу монографию для Королевского химического общества о воздействии различных веществ на поведение людей, так что мне в самый раз испробовать на себе некоторые из них… Постойте! Да ведь это старина Лестрейд там внизу. И у него сегодня был тяжелый день. А если учесть, сколько он вчера проиграл в покер, то…

— Ну вот, кажется, вашему безделью пришел конец? Я рад, что судьба послала вам очередную загадку, а то доиграетесь так до кокаинового паралича на фоне выраженного слабоумия, бреда величия и отсутствия критичности.

— А что, уже заметно, Уотсон? — обиженным тоном спросил Холмс.

— Нет, мой друг, но если вы не перестанете колоться, то можете не сомневаться, что…

— К вам инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда, мистер Холмс, — раздался за дверью голос миссис Хадсон.

— Доброе утро, мистер Холмс, — торопливо проговорил Лестрейд, входя в комнату. — Хорошо, что я вас застал. Скажите, пожалуйста, вы сейчас не очень заняты?

— Занят, дорогой Лестрейд, но с удовольствием послушаю вас, — быстро ответил Холмс, неуклюже пряча за кресло шприц с кокаином. — Что привело вас к нам? Какое-нибудь необычное преступление?

— Убийство… Еще одно убийство! Его надо остановить!

— Господи! — воскликнул Холмс. — Что там такое случилось? Джек Потрошитель опять нанес удар?

— Значит, вы тоже занимаетесь этим делом, мистер Холмс? Прекрасно, я так и надеялся. Может, вы уже знаете, кто убийца?

— Нет, не занимаюсь. Просто газета с заголовком «Джек Потрошитель опять нанес удар» торчит у вас из кармана. Кто такой этот Джек Потрошитель?

— Как, вы не знаете того, о ком все газеты трубят еще с прошлого года?

— Слышал, что по городу бегал какой-то мясник, перерезающий женщинам горло, затем вырезающий у них почки и поедающий их. Но что может быть в этом интересного для моего интеллектуального ума? Я думал, полиция уже давно напала на его след.

— Нет, мистер Холмс, у нас не было почти никаких следов. И это не мясник — наши врачи приписывают ему некоторую осведомленность в вопросах анатомии и навыки хирурга. Доктор Филлипс, проводивший вскрытие прошлой жертвы, утверждал, что ему самому понадобилось бы минимум полчаса в спокойной обстановке для того, чтобы произвести подобное извлечение органов, в то время как убийце хватило всего пятнадцать минут. Один раз свидетели видели неподалеку от очередной жертвы мужчину с саквояжем в руках. Его чуть-чуть не поймали на месте преступления. Он был среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом, толстой шеей и усами.

— И что же, теперь у вас все хирурги с усами на подозрении? Приметы не слишком определенные. Вполне подойдут хотя бы к Уотсону.

— Правда, подойдут, — нахмурился инспектор. — Точь-в-точь Уотсон. Кстати, доктор, а где ваш саквояж? Да и вообще, что вы здесь делаете, разве вы еще не переехали в Кенсингтон?

— Оставьте, Лестрейд! — вскричал Холмс. — Шуток не понимаете. Расскажите лучше про последнюю жертву. Что вас так взволновало? Убийца на этот раз съел почку неподжаренной?

— Холмс! — возмутился Лестрейд. — Не могли бы вы воздержаться от вашего неуместного черного юмора? Где это видано, чтобы почки ели сырыми? Вы считаете, что в Лондоне живут папуасы какие-нибудь? Джек Потрошитель писал в своих письмах в газеты, что ест почки только хорошо прожаренными. К тому же на этот раз у жертвы вообще ничего не вырезано.

— Может, тогда Потрошитель здесь не причем, просто досужие газетчики склонны видеть его за каждым преступлением?

— Возможно, мистер Холмс, возможно. Мне вообще подозрительно, что все эти убийства начались сразу после августовской премьеры Роберта Льюиса Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде. Опасная пьеса, я вам скажу. В ней благородный доктор Джекил, джентльмен и образцовый гражданин, по ночам превращается в страшное чудовище Хайда, несущего зло всем окружающим. Неспроста это. И, кстати, заметьте, он тоже доктор! — Лестрейд еще раз подозрительно посмотрел на меня. — Но главное, что на этот раз рядом с телами жертв был задержан молодой человек…

— Что же вы сразу не сказали, инспектор, что уже задержали подозреваемого? — разочарованно заметил Холмс.

— Этот молодой человек оказался известным светским львом, завсегдатаем лучших лондонских клубов. Сэр Александр Холдер из банкирского дома «Холдер и Стивенсон» на Тренидл-стрит. Мне кажется неразумным подозревать его в этих убийствах. Однако он ничего не смог сказать о том, что случилось, и о том, как он оказался в этом месте. У него странные провалы в памяти. Мы выяснили, что жертву звали Дэнил Хармс, она работала на свинцовой фабрике неподалеку. Местный констебль обнаружил ее тело у лестницы за углом здания. Рядом с убитой девушкой стоял сэр Александр, и руки его были в крови. Но самое интересное… — Лестрейд выдержал наигранную театральную паузу и продолжил торжествующе. — В своих дрожащих окровавленных руках этот молодой человек держал записку с вашим именем и адресом, мистер Холмс!

Через час мы были на месте преступления на Брикстон-роуд. Местный констебль, обнаруживший накануне тело жертвы, сообщил нам, что никого подозрительного, кроме сэра Александра, поблизости не заметил, только минут за десять до того мимо него прошел в доску пьяный хромой русский. Лестрейд носился кругами, как ищейка и говорил с зеваками, собравшимися вокруг.

— Я понимал, что раз новость уже попала в утренние газеты, то все следы еще вчера были затоптаны словно стадом буйволов, — Холмс раздраженно посмотрел на толпившихся у дома полицейских, — хотя Лестрейд и говорит, что констебли дежурили здесь всю ночь и никого не подпускали. Пойдемте, Уотсон, пройдемся немного вверх по этой дороге.

Мы отошли еще метров на тридцать, но единственное, что нам удалось обнаружить — это два полных коробка спичек и бутылку из-под виски. Холмс продолжал высматривать что-то в кустах, и в этот момент я заметил странные следы в придорожной грязи. Эти следы был отпечатками тяжелого, грубого башмака с широкой металлической подковой. А рядом на земле был виден еще один странный круглый отпечаток.

— Взгляните-ка сюда, Холмс! Здесь был человек на деревянной ноге! — воскликнул я. — Я как раз о таком пишу в своей новой книге. Наверное, я медиум и провидец? Это же не может быть случайностью! А вот и еще какие-то странные маленькие, почти нечеловеческие следы рядом. Наверняка их оставил пигмей-карлик с духовой трубкой с отравленными шипами!

Холмс посмотрел на меня с нескрываемым сочувствием и остановил проезжающий кэб.

— По-моему, вам пора вернуться домой и пообедать, — сказал он, открывая дверцу. — А то вы, Уотсон, на голодный желудок и не такого напридумываете. А я проверю еще кое-что и вернусь домой через пару часов.

Спустя три часа мы с Холмсом сидели и ждали, когда миссис Хадсон подаст обед. Я стоял на коврике у камина и вертел в руках хорошую толстую палку с набалдашником, забытую посетителем, который не застал днем Холмса. Чуть ниже набалдашника на палке было врезано серебряное кольцо шириной около дюйма. На кольце было начертано: «Джеймсу Мортимеру, Ч.К.X.О., от его друзей по ЧКЛ» и дата: «1884». В прежние времена с такими палками — солидными, увесистыми, надежными — ходили почтенные домашние врачи.

— Ну-с, Уотсон, что вы скажете о палке нашего посетителя? — спросил Холмс, не оборачиваясь. — Попробуйте применить мой метод дедукции.

— Я бы сказал, что эта палка принадлежит Джеймсу Мортимеру, члену Королевского хирургического общества с 1882 года, бывшему консультанту Черингкросской лечебницы. Это палку ему подарили тамошние друзья ко дню свадьбы. Полагаю, он ушел из лечебницы пять лет назад, а ныне работает сельским врачом. Ему около тридцати лет, нечестолюбивый, рассеянный и нежно любящий свою собаку, курчавого спаниеля.

— Но как, Уотсон?! Даже я не смог разглядеть в этой палке таких подробностей.

— Элементарно, Холмс. Я проговорил с доктором Мортимером добрый час, пока вы отсутствовали. К сожалению, он не смог дождаться вашего возвращения, поскольку очень торопился вернуться в больницу, даже палку впопыхах забыл. В больнице лежит его пациент, сэр Чарльз Баскервиль. Это именно ему принадлежит записка с вашим адресом в руках у вероятного убийцы этой несчастной девушки.

— Ну что ж, вы поймали меня, Уотсон. Расскажите же его историю.

— Хорошо, Холмс, попробую пересказать кратко. Сэру Чарльзу Баскервилю последнее время стали мерещиться нападающие на него огромные собаки. Это связано то ли с тем, что в детстве его до смерти испугал какой-то пес, то ли со страшным семейным преданием о демонической собаке, ужасной, как исчадие ада, которая растерзала его предков. И эта собака придет за ним, как следует из семейного проклятия. Доктор Мортимер повез сэра Чарльза в свою бывшую клинику, чтобы он там прошел дорогой курс лечения нервов с помощью пиявок. Но сэр Чарльз тем временем уверял его, что здоров, и хотел поговорить с частным сыщиком, потому что подозревал, что какой-то ловец бабочек плетет заговор с целью завладеть его наследством. На мой взгляд, у него явное нервное расстройство. Доктор Мортимер сам дал ему наш адрес и ваше имя, Холмс. Сэр Чарльз собирался посетить нас на днях, но не успел. Вчера, когда они вдвоем ужинали в кабаке на Брикстон-роуд, сэр Чарльз вышел купить табак в ближайшей лавке. Спустя минуту Доктор Мортимер услышал его дикий крик, а спустя несколько секунд еще один ужасный вопль, но уже женский. Мортимер выбежал на темную улицу, еле освещенную тусклым светом далекого газового фонаря, и увидел, что сэр Чарльз лежит без чувств на дороге. Больше он ничего подозрительного не заметил. На удачу мимо проезжал кэб, и доктор Мортимер отвез сэра Чарльза в больницу, где тот пока и пребывает в бессознательном состоянии. Причину происшествия доктор Мортимер не знает, но, кажется, уже сам начал верить в посланную дьяволом собаку.

— Ну, тогда это дело выеденного яйца не стоит, все предельно ясно. Завтра с утра я расскажу вам, что там произошло, — самонадеянно заявил Холмс.

На следующее утро Холмс был мрачен и молчалив. Он повернулся спиной ко мне и безучастно смотрел в окно. Только после завтрака, когда я сидел у камина и курил свою трубку, Холмс внезапно произнес:

— Да, Уотсон, спички — это полезное изобретение цивилизации. Если бы ваш брат пользовался спичками, а не заводил свои часы в темноте, то царапин на них было бы меньше.

— Но как, Холмс? Откуда вы знаете, чем я занят? Можно подумать, что у вас действительно глаза на затылке! — я был поражен. — Я знаю, что обычно вы любите подглядывать за мной в начищенный серебряный кофейник, но сегодня с утра я специально расплескал на него кофе, чтобы лишить вас этой возможности! Хотел посмотреть, как вы выкрутитесь. А вы все равно знаете, о чем я думаю.

— Это же очень просто, Уотсон. Газовый рожок за окном настолько закоптил стекло, что в нем, как в зеркале, отражался огонек спички, когда вы раскуривали свою трубку. И эту спичку вы потушили не сразу, сначала поднесли ее к глазам и смотрели на то, как она горит, добрых одиннадцать секунд. А потом вы сразу зашуршали газетой. Единственная газета, которая лежала рядом с вами — это старая «Таймс» с большой статьей о Джеке Потрошителе, которую вы читали до завтрака. Что же заставило вас вернуться к ней? Только то, что ниже в газете напечатана статья о забастовке работников спичечной фабрики. Вы, прикуривая, засмотрелись на спичку и вспомнили, что спичечники протестовали против того, что они умирают от отравления фосфором, и решили взглянуть, чем закончилась забастовка. Потом вы задумались о смысле жизни, о неотвратимости смерти, достали из кармана часы вашего покойного брата и попытались их завести. Знаете, Уотсон, я как-то давно написал монографию об определении марок часов по звукам их открывающихся крышек, и могу сказать, что часы у вашего несчастного брата действительно дорогие. Жаль, конечно, что он был человек настолько беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный, что промотал все свое приличное состояние, спился и умер.

Расстроенный, я вскочил со стула и, хромая, зашагал по комнате.

— Это, Холмс, в высшей степени некрасиво с вашей стороны. Во-первых, вы вводите меня в заблуждение: газовые рожки не коптят, а грязь на стекле осталась от последнего пожара. Во-вторых, вы каким-то образом проведали о судьбе моего несчастного брата, а теперь делаете вид, что вам это стало известно каким-то чудом только сейчас. Я никогда не поверю, что все это рассказал вам звук каких-то старых часов! Это жестоко и, уж если на то пошло, отдает шарлатанством!

— Мой дорогой Уотсон, — сказал мягко Холмс, — простите меня, ради Бога. Решая эту задачу, я забыл, как близко она вас касается, и не подумал, что упоминание о вашем брате будет тяжело для вас. Но, уверяю вас, я ничего не знал о существовании вашего брата до той минуты, пока вы мне сами не показали черновые наброски вашей новой повести «Знак четырех», которую вы собираетесь издать в следующем году. Я проглядел ее очень быстро, но прекрасно помню, что у вас там подробно расписан этот злосчастный эпизод с часами и вашим братом.

— Разве я показывал вам черновик? Простите, Холмс, я совершенно забыл об этом. Старею, наверное, становлюсь рассеянным. Вчера, например, вообще вышел из дома без шляпы.

— Браво, Уотсон! Ну, конечно же, вы правы, дело в шляпе. Как только я сам раньше не догадался!

— Холмс, вы уже знаете, кто убийца?

— Конечно, знаю, — сказал Холмс. — Только, к сожалению, его невозможно арестовать. Как сообщил Лестрейд, эта девушка, Дэнил Хармс, работала на свинцовой фабрике. Что вы знаете о свинцовом производстве, милейший Уотсон?

— Ну что вам сказать, — задумался я. — Сейчас известно, что свинец в любой форме, даже в бесконечно малых дозах, постепенно собирается в организме человека, после чего обнаруживаются серьезные проблемы со здоровьем, первыми признаками из которых являются колики. Практически все работники на свинцовых фабриках выглядят очень бледными. Этот недостаток крови, а также голубая линия около зубов на деснах являются показателем серьезности заболевания. Следующая ступень — это паралич запястий рук, за которым следует стадия, начинающаяся с жалоб на головную боль с припадками и потерей сознания. Смерть в таких случаях наступает через три дня. Если же человек приходит в сознание, то часто остается слепым. Особенно поражает эта болезнь молодых девушек от 18 до 24 лет.

— Прекрасно, Уотсон, прекрасно. Нашей девушке было как раз двадцать лет. Вы только что подтвердили мою мысль, что ее никто не убивал. Просто у нее случился припадок от отравления свинцом, спровоцированный услышанными ею дикими криками. Девушка свалилась с лестницы и сломала себе шею. Жаль ее, конечно, но, как вы говорите, она все равно умерла бы через три дня.

— О каких диких криках вы говорите, Холмс?

— О криках сэра Чарльза Баскервиля, конечно. Его жутко испугал этот одноногий спичечник. Вы ведь уже поняли, что это мог быть только работник спичечной фабрики? Кто еще будет носить в кармане сразу два коробка спичек! Только тот, кто украл их на производстве. А вот почему сэр Чарльз так его испугался — это, скорее, вопрос вам, дорогой Уотсон. Вы только что прочитали статью о забастовке спичечников и наверняка заметили в ней упоминание об одном из печальных образов Ист-Энда — «phossy jaw». Полагаю, как врач вы можете мне рассказать поподробней об этом эффекте.

— Да, Холмс, «фосфорная челюсть» — это давно известная проблема. Работа на спичечных фабриках, пожалуй, еще хуже, чем на свинцовых. Рабочие по 14 часов в день окунают деревянные палочки в раствор фосфора и серы, налитый в лотки. За мизерную, кстати, оплату в пять шиллингов в неделю. В крошечных комнатах без окон и вентиляции рабочие проводят целый день, дыша испарениями фосфора. Здесь состав смешивают и нагревают, и здесь же готовые спички сохнут перед их раскладыванием по коробочкам. Работа несложная, но уже через несколько лет у бедняг начинаются мучительные зубные боли, распухают десны и челюсти. Единственный способ прекратить мучения хоть на какое-то время — это выдергивание всех зубов. Если же человек продолжает работать на этом вредном производстве — а в большинстве случаев у них нет выбора — то испарения фосфора проникают в костную ткань, и у бедолаги начинает светиться в темноте челюсть, а порою также и другие кости. Не случайно районы, где живут спичечники, называют трущобами светящихся скелетов. Редко кто из них доживает до сорока лет. Одежду они не меняют, и она тоже светится от фосфорной пыли. Отравление также вызывает серьезные повреждения мозга, галлюцинаторно-бредовые состояния или кататонический ступор. Если организм крепкий, и остается надежда, что болезнь не охватила все ткани, то единственный способ избавиться от мучительных болей — это удаление зараженной челюсти. Сложно, конечно, выдержать такую операцию без анестезии, но все же иногда…

— Прекрасно, Уотсон, теперь все встает на свои места! Ведь сэр Чарльз Баскервиль, как мы теперь знаем, больше всего на свете боялся большой собаки. Хороший, кстати, сюжет для какой-нибудь вашей будущей повести. Уверен, что вы там многое присочините для красного словца, но само происшествие заслуживает…

— Собаки, Холмс. Он боялся собаки, а не светящегося скелета!

— Конечно, собаки, но ведь мы нашли пустую бутыль из-под виски в кустах. Да и спичечные коробки так просто из кармана не вываливаются. Совершенно очевидно, что наш одноногий голландец, работник спичечной фабрики, был смертельно пьян и полз на четвереньках, светясь в темноте. Сэр Чарльз принял его за дьявольскую собаку, и у него произошел сердечный приступ. Он упал и из последних сил пополз к дому, из которого на крик выскочил Александр Холдер. Чарльз Баскервиль протянул ему записку с нашим адресом и потерял сознание. Сэр Александр бросился к перекрестку, чтобы позвать полисмена, но сразу за углом наткнулся на лежащую Дэнил Хармс. Он попытался приподнять ее и запачкал свои руки в крови. После этого у него произошел нервный срыв, а подоспевший на крики доктор Мортимер не увидел второй трагедии за углом дома и быстро увез сэра Чарльза в больницу.

— Холмс, но это все как-то слишком неправдоподобно! И почему голландец?

— Констебль принял его за русского, но на самом деле тот не ругался матом, как ему показалось, а лишь пожелал полицейскому доброй ночи, «хуйе нах» на голландском. Иногда судьба демонстрирует нам воистину черный юмор, дорогой Уотсон. Возьмите, к примеру, второго в мире после меня по известности сыщика Аллана Пинкертона. Какие сложные дела он раскрывал! Даже один раз сумел предотвратить покушение на президента Линкольна. В следующий раз Пинкертона рядом не оказалось, и Линкольна все же убили. А сам Пинкертон умер пять лет назад от гангрены, после того как прикусил свой язык, споткнувшись на тротуаре. Не меньшая нелепость и прихоть загадочной судьбы, как и в нашем случае с этой несчастной девушкой, сэром Чарльзом, пьяным спичечником и сэром Александром. Или вы все же полагаете, что мы здесь имеем дело с мировой закулисой или с хитроумным планом профессора Мориарти?

— Но почему же этот молодой человек до сих пор ничего не вспомнил из случившегося?

— У меня есть мысли по этому поводу, но мне и в этом случае не обойтись без вашей подсказки. — Холмс показал мне газету с фотографией Александра Холдера на королевском приеме. — Интересная у него шляпа, Уотсон, вы не находите? Возможно, вы знаете происхождение нашей поговорки «as mad as a hatter»?

— Безумный как шляпник? Да, конечно, знаю, — здесь я также мог помочь Холмсу, поскольку давно слышал эту историю. — Это старая поговорка, даже Льюис Кэрролл вывел такого сумасшедшего шляпника в своей книге о приключениях Алисы еще четверть века назад. Он списан с совершенно реальных персонажей — работников фабрик войлочных изделий. Здесь дело в ртути. Использовать ее при изготовлении фетровых шляп у нас в Англии стали только с прошлого столетия, но во Франции — гораздо раньше. И если в Турции издавна при изготовлении войлока использовали верблюжью мочу, чтобы волокна войлока становились мягче, легче и быстрее сбивались, то во Франции в связи с дефицитом верблюдов мастера стали использовать мочу собственную. При этом со временем обнаружилось, что особенно удачной оказалась струя одного конкретного рабочего. Именно те фетровые шляпы, на который мочился этот шляпник, пользовались особым спросом у королевских мушкетеров. Шляпники долго гадали, в чем секрет, а в результате оказалось, что трудяга болен сифилисом. Как показала дальнейшая проверка, дело, тем не менее, было не непосредственно в этом — добрая половина рабочих были сифилитиками. Но выяснилось, что именно этот рабочий лечился от сифилиса ртутью, которая попадала в его мочу. Так в результате и догадались использовать нагретый нитрат ртути при производстве шляп. Только в 1685 году, когда французские гугеноты были вынуждены покинуть свою родину, они привезли этот «le secrétage» в Англию. Но ртуть ядовита, и с тех пор работники фабрик страдают токсическим психозом. Также для них характерны чрезмерное слюноотделение и потеря зубов. А недавно русский психиатр Корсаков читал лекции о том, что отравление ртутью может вызвать фиксационную амнезию, то есть невозможность запоминать текущие события при более или менее сохранной памяти на прошлое. В связи с этим возникает дезориентировка в пространстве, времени и окружающей действительности.

— Отлично, Уотсон! Чтобы я без вас делал? Это объясняет, почему молодой сэр Холдер не смог вспомнить, что произошло.

— Но ведь Александр Холдер никак не шляпник, он из очень богатой семьи, наследник огромного состояния, его имя не сходит со страниц газет!

— А еще он пижон и законодатель мод. Как раз об этом очень любят упоминать газеты в разделах светской хроники. Меняет шляпы чуть ли не каждую неделю. Ртуть просто не успевала выветриться из каждой его новой шляпы, и он хронически отравлялся ее парами.

— Да, вот вам и богатый материал к вашей химической монографии, Холмс, — подытожил я, наливая себе стакан крепкого джина. — Действительно, вещества сильно влияют на людей.

— Еще как влияют, Уотсон, — кивнул Шерлок Холмс, вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций и завернул манжет левого рукава. — Передайте мне, пожалуйста, вон тот пузырек с кокаином, что стоит на камине.