БРАТЬЯ ПО ВЕРЕ
Под натиском хорошо вооруженной и многочисленной банды имама из Гоцо и поддерживаемых англичанами воинских частей полковника Бичерахова советская власть пала. И не только в городах Дербенте, Петровске и Темир-Хан-Шуре, но и в других населенных пунктах, в больших аулах. Краскомы на пароходах отступали в Астрахань, а те, кто остались на местах, ушли в подполье. Некоторых расстреливали на дорогах без суда и следствия. Наступило время хаоса и неразберихи. В лесах множились отряды грабителей и насильников. Трудно было пройти-проехать где бы то ни было. Разного рода дозорные, часовые, а чаще попросту бандиты могли выйти навстречу из-за любой скалы или куста… Бичераховцы грабили и жгли аулы, вешали людей.
Горцы разводили руками: не конец ли света настал? Они еще усерднее молились, а кладбище тем временем росло. Болезни и голод уносили многих людей. Каждый новый правитель объявлял мобилизацию и насильно вербовал в аулах горцев… Жизнь сделалась невыносимой, и в этих неимоверно тяжелых условиях в душах людей стали давать всходы зерна добра и свободы, что заронили в них большевики. А последним в эту пору было и трудно и легко. Трудно потому, что враги поклялись каленым железом выжечь в горах большевизм, а легко потому, что горцы за каких-нибудь несколько месяцев советской власти поняли, глубоко почувствовали, что это единственно справедливая власть. И комиссары готовили жителей гор к борьбе, собирали отряды и полки, вооружали их, обучали ведению боя.
Нежданно-негаданно в это время на Дагестан нагрянула еще одна беда. Сюда, через хребет от Закаталы, двинулись экспедиционные войска турецких эмиссаров, с так называемым божьим словом к горцам, с лженамерением избавить их от ига иноверцев…
Саид Хелли-Пенжи на пути к своей старой тетке доехал до аула Киша. Был базарный день.
Восточный базар тех дней выглядел не совсем обычно. Торговля шла только в обмен или на золото. Ко всякого рода бумажным «деникинкам», «врангелевкам» и банкнотам так называемого Горского правительства доверия в народе не было…
Раны Саида оказались легче, чем ему поначалу представлялось. Одна уже совсем зарубцевалась…
Въехав на базар, Саид Хелли-Пенжи спешился. Едва он успел привязать коня и решил купить тетке гостинец, как в тот же миг все вокруг всполошились – турки устроили облаву. Оказывается, минувшей ночью они недосчитались своего каймакама – офицера, исполняющего обязанности начальника района. Его нашли с перерезанным горлом в доме одной горянки, муж которой был комиссаром. Женщины в сакле не оказалось, и поиски ни к чему не привели. Турецкий офицер Ибрахим-бей объявил аульчанам, что, если, мол, не выдадут убийцу, он сожжет дотла весь аул и весь запас хлеба и расстреляет десять человек из жителей.
– Мы пришли сюда, – сказал он, – чтобы помочь своим единоверцам в борьбе с гяурами, а вы платите нам черной неблагодарностью, убиваете из-за угла наших людей. Или выдайте убийцу, или через десять минут мы приведем в исполнение свою угрозу!..
Ибрахим-бей достал серебряные карманные часы с длинной цепочкой и стал ждать. Люди молча переглядывались: что же будет?.. И вдруг на крыше близлежащей сакли появилась женщина в черном платье и белой накидке. Окружающих не столько удивило само ее появление, как то, что в обеих руках горянка держала револьверы. Увидев ее, Ибрахим-бей покачнулся и упал с камня, на котором стоял. Люди ахнули, подумали, он убит. Но турок поднялся, отряхнулся. Лицо его от стыда за свою поруганную честь, – свалился, как последний трус, от страха, – все пылало огнем.
– Эй ты, суконная феска, – крикнула женщина, – это я зарезала вчера ночью вашего офицера. Он молил меня о ласке, и я «обняла» его… Может, и тебе хочется изведать ласку жены комиссара? Я жду тебя!..
– Чего вы онемели, стреляйте! – приказал турок своим ошеломленным аскерам и сам, спрятавшись за камни, выхватил пистолет из кобуры.
Раздались выстрелы. Горянка быстро метнулась за дымоход и тоже стала стрелять. Толпа на базаре шарахнулась. Саид бросился ловить сорвавшегося от испуга с привязи своего черного скакуна. Но тут вдруг к ногам его снопом свалился турецкий аскер, сраженный пулей горянки. Еще трое были ранены. Конь устремился под навес той самой сакли, с которой на зависть всем метко отстреливалась мужественная горянка. Саид Хелли-Пенжи был восхищен смелостью женщины и даже подумал: смог ли бы он вот так же повести себя? И не ответил на свой вопрос.
– Убирайтесь-ка вы лучше к своему султану «аллахичун-ватаничун», – поддразнивала аскеров отважная горянка, а турки тем временем все ближе подбирались к ней. Раздалось еще несколько выстрелов, и горянка на них уже не отвечала. «Наверное, они убили ее?» – подумал Саид Хелли-Пенжи, бежавший к своему ошалевшему коню. Но не успел еще он поймать коня за уздечку, как из подворотни выскочила горянка, схватила коня, легко вскочила в седло и быстрее ветра умчалась из аула.
– Эй ты, это мой конь! Остановись! – кричал ей вслед Саид Хелли-Пенжи, но было поздно. – Проклятье!
Он выхватил наган и стал стрелять в ту сторону, куда унесся конь с горянкой, но тщетно. Саид взревел от злости. Куда девалось восхищение смелостью женщины. Он подлетел к Ибрахим-бею и крикнул:
– Дайте мне коня, я догоню ее!
– Убирайся вон! Пока цел!
– Дайте коня, прошу вас, она угнала моего, и я доставлю ее к вам.
– Уже не догонишь, – с досадой махнул рукой Ибрахим-бей и, подозвав адъютанта, приказал сжечь все хлеба на току и на полях.
Сделав свое черное дело, похоронив убитых аскеров, чуть поредевшая в стычках сотня Ибрахим-бея двинулась к Усиша.
– Ты пойдешь с нами! – сказал турок Саиду Хелли-Пенжи.
– Сейчас не могу. – Саид изъяснялся с ним на смешанном языке – несколько слов из кумыкского, несколько из азербайджанского языка, но турок хорошо его понимал. – Мне надо навестить свою больную тетку, господин офицер. Прошу вас, уважаемый…
– Пойдешь с нами, говорю я тебе! – тоном, не терпящим возражений, повторил Ибрахим-бей.
– Зачем я вам нужен?
– Будешь нашим проводником и переводчиком. К тетке мы тебя отправим, когда завершим свою миссию. А пока скажи, кто ты?
– Я правоверный мусульманин…
– Мусульмане, как видишь, теперь разные.
– Да, твоя правда, – кивнул Саид, идя рядом с конем Ибрахим-бея. – Я готов служить вашему знамени, но…
– Никаких «но»! И поклянись на коране служить нам верой и правдой, не то…
– Но господин паша…
– Я все сказал.
– Тогда дайте мне коня, как же я могу служить вам, вы верхом, а я пеший. Я ведь отчасти благодаря вам потерял своего коня. Конный пешему не друг…
– И мой конь что-то захромал. Проклятый кузнец в Киша, видно, загнал гвоздь в мясо!.. – в сердцах проговорил Ибрахим-бей. – Люди здесь позабыли аллаха… И тебе я тоже не поверю, пока не поклянешься!..
И Саид Хелли-Пенжи поклялся на коране, услужливо поданном ему адъютантом юзбаши. После этого ему дали коня, надели и феску.
– Чем ты до сих пор занимался? – спросил Ибрахим-бей.
– Добро искал.
– Где?
– В Большом ореховом лесу.
– Выходит, лесной брат? Ну и что ж, нашел добро?
– Ничего я не нашел, кроме этих ран! – Саид показал свои руки. – Авось с вами найду. Не здесь, так, может, в Турции.
Забыл, видно, горец завет предков: умри, но родной земли не покидай!
– Мы прибыли сюда по воле аллаха, хотели помочь вам…
– Да воссияет на земле и на небе слава аллаха! – согнувшись в учтивом поклоне, проговорил Саид, а про себя подумал: «Хорошо бы войти к ним в доверие, – и может, правда заберут меня с собой…»
– За годы владычества в Дагестане русские, с тех пор как пал могущественный трон третьего имама, вышибли из горцев всякое благоразумие. Но аллах велик, и с его помощью мы вернем вас под небо единоверия! Ты согласен со мной?
– Я молюсь за это! – ответил Саид Хелли-Пенжи.
– Хорошо ли ты знаешь здешние дороги?
– Любое четвероногое животное могло бы мне позавидовать!..
– Тем лучше. В таком случае ты прямиком поведешь нас к нашему кунаку, который ждет нас у предгорья…
– Хоть к самому дьяволу, моя тропа слилась с твоей, дорогой Ибрахим-бей, и я обнаруживаю в себе, что рад этому.
– А ты языкастый! Не знаю только, к добру это или нет?..
– Языкаст, да неудачник.
– С нами познаешь удачу.
«Поживем, увидим», – подумал про себя Саид Хелли-Пенжи.
– А знаешь ли ты нашего кунака, хозяина талгинских владений?
– Кто на плоскости не знает этого дьявола в облике человека. Кому неведом этот набитый соломой мешок, этот хромой бес. Этот…
– Ну хватит, хватит! Ха-ха-ха, я вижу, он тебе крепко прищемил хвост! Ха-ха-ха!
– Хитер и коварен ваш кунак.
– Это не порок. Хитрость – лучшее оружие, утверждает наш пророк.
– На нем кровь моих лесных братьев. И меня он ловко обманул. Но я еще отомщу ему!
– Ну, ты брось! Знай, если хоть один волос упадет с его головы…
– А у него их и нет, волос-то. Лыс, как шайтан, и жирный, точно свинья. Я должен во что бы то ни стало отомстить ему!..
– Считай, что я предупредил тебя. После доброй драки люди становятся друзьями, и ты помиришься с ним.
– Волк лисе не друг.
– И все же тебе придется уступить.
– Посмотрим, – нехотя выговорил Саид Хелли-Пенжи, говорится же у горцев – на чьей арбе едешь, того и песню пой. – Видно, аллах мне вас послал. А я-то уж думал у своей старой тетки обрести хоть недолгий покой.
– Нет в этой жизни покоя. Покой в могиле! А туда мы еще успеем, не сегодня, так завтра будем там. Сейчас же поспешим к Исмаилу, он, наверно, заждался. Мы обещали ему еще на той неделе прибыть. Не знаешь, много ли у него людей?
– Не знаю! Знаю, что баранов много…
Вперед был выслан дозор из трех всадников: мало ли что может приключиться в этих проклятых горах…
Вступая в Дагестан, Ибрахим-бей был полон самых радужных надежд в отношении горцев, очень верил, что они встретят его с распростертыми объятьями. Он считал свою миссию очень почтенной для правоверного: шутка ли, ему поручено вернуть в лоно истинной веры заблудшие души некогда славных своей особой храбростью, воинственных горцев. Юзбаши готов был костьми лечь, чтобы оправдать оказанное ему доверие. Однако уверенность Ибрахим-бея в том, что удача дастся легко, очень скоро поколебалась в его душе. На деле все получалось не так, как он того ждал. И в мозгу уже не раз копошилась мысль: «И зачем мне все это нужно? Не лучше ли воротиться к себе домой…» Легко сказать, воротиться, а что он скажет тем, кто послал его сюда? Никто его не поймет. Вышвырнут из армии, и дело с концом. А как тогда жить? Он не мыслил себя вне армии.
ПАРОЛЬ – НАРОД ИДЕТ
Чем больше всякого рода иноземцы ожесточали людей, тем скорее множились ряды друзей большевиков. К комиссару Али-Баганду из Киша, обосновавшемуся в ауле Чишили, денно и нощно стекались горцы со всех концов. Они шли сюда пешие и конные. А после похода турок по горам и бичераховцев по плоскости поток и вовсе не прекращался… Но все эти люди в массе своей были безоружны.
Комиссар Али-Баганд со дня на день ждал оружия. Верный Хасан из Амузги не может подвести. Однако Али-Баганд тревожится, что долго нет никаких вестей от Хасана, не случилась ли беда, уж очень ненадежного он взял с собой спутника. Али-Баганд относился с большим недоверием к Саиду Хелли-Пенжи и предупреждал Хасана, чтобы в оба глаза следил за этим лесным братом. Но Хасан надеялся на него, как-то даже сказал: «Ведь Умар из Адага тоже некогда был абреком!» С тем они и уехали.
Людей в ауле Чишили накопилось уже видимо-невидимо. Размещали их в наскоро сплетенных из ветвей орешника шалашах и в отбитых у бичераховцев палатках. Начались затруднения с продовольствием, но острее всего ощущалась нехватка оружия…
Сложным был душевный настрой у Али-Баганда в эти тревожные дни. С одной стороны, он был счастлив – недавно полученная им бумага подтверждала, что он принят в члены партии большевиков. Это событие согревало его. Радовало и то, что горцы начали прозревать и вот идут в стан борцов за народное дело, идут к нему, как к своему человеку. И пароль для всех прибывающих один. На вопрос: «Кто идет?» – отвечают: «Народ идет». Народ идет! И это радость. Но есть на сердце Али-Баганда и печали. Одна – это та, что нет пока оружия, а без оружия, как бы ни были воинственны его сподвижники, не много навоюешь… Тревожится Али-Баганд и о своей жене Шахризат. Она осталась в ауле Киша, а там сейчас турки.
Но о жене он тревожился недолго. Словно услыхав его зов, она неожиданно появилась в Чишили. Прискакала на разгоряченном коне, как из сказки, и… рассказала обо всем, что с ней приключилось. Да, да, она была той самой горянкой, что так смело вступила в противоборство с турецким юзбаши Ибрахим-беем, а потом умчалась на коне Саида Хелли-Пенжи.
Али-Баганд не мог скрыть своего восхищения перед отвагой жены. Но комиссара заинтересовал не столько рассказ Шахризат, сколько конь, на котором она прискакала.
– Откуда у тебя эта лошадь? – спросил он.
– Не знаю, чья она, на мое счастье оказалась под рукой.
– А хозяин ее кто, Шахризат? Это очень важно, постарайся вспомнить.
– Стоял там один, в черном башлыке, со шрамом на лбу, он все что-то к туркам подбирался, – кажется, это его…
– Со шрамом на лбу, говоришь? Значит, я не ошибся, это конь Саида Хелли-Пенжи.
– Да пусть хоть самого шайтана. О нем ли сейчас надо говорить? Ты, похоже, не рад, что я вырвалась из этого ада? Может, уж пусть бы звери в фесках обесчестили и убили меня?
– Ну что ты говоришь! Конечно, я рад, что ты спаслась и теперь со мной! Просто, понимаешь, случилось то, чего я очень боялся…
– Что именно?
– Это конь того человека, который поехал с Хасаном из Амузги. Я послал их с важным заданием.
– Думаешь, он предал Хасана?
– Боюсь худшего.
– Но этого быть не может, чтоб не стало Хасана. Нет, нет!..
– И все же… Надо спешно что-то предпринять. А что?.. Позови-ка ко мне Умара из Адага! – приказал комиссар Али-Баганд своему младшему брату Муртузу-Али, который постоянно находился рядом с ним.
Муртуз-Али очень скоро вернулся с Умаром из Ада-га. Это – человек особой закваски. Сын знатного отца и бедной горянки – «чанка» называют таких, – он с раннего детства изведал много горя и несправедливости. А в юности с ним и вовсе случилось такое (расправился с сельским старшиной – обидчиком матери), что заставило его долгое время скрываться в лесу… Затем обстоятельства свели Умара из Адага с комиссаром Али-Багандом, и он навсегда связал свою жизнь с человеком, устремления и цели которого были во всем близки ему…
Прежде чем уединиться с Умаром, Али-Баганд попросил жену распорядиться всем, что связано с продовольствием: люди везли в Чишили хлеб, мясо и все, что могли собрать в аулах. Надо было организовать хранение продуктов.
Али-Баганд с братом и с Умаром из Адага обсуждали, что же произошло с Хасаном из Амузги и как им быть.
– Допустим, он не убит. Если так, то его либо арестовали, либо… Не знаю, что и подумать! – сказал Али-Баганд. – В общем, надо ехать, Умар. Муртуз-Али поедет с тобой.
– А как же с паролем?
– Пароль один. Вот газырь. Езжайте к Али-Шейху в Агач-аул. У него все разузнайте. Если же Хасан там не появлялся, отдайте Али-Шейху этот газырь, в нем есть записка, пусть он прочитает. Итак, на коней! Время не ждет. Турки близко, если они узнают, что мы собираем здесь силу и что большинство наших людей не вооружены, тотчас нагрянут и раздавят нас, как лягушек. Без оружия мы бессильны! Скачите. В добрый час!
Они обнялись. Муртуз-Али и Умар из Адага сели на коней и пустились в дорогу. А комиссар ушел на полигон, где он обучал новобранцев ведению боя.
– Саблей-то мы владеем, комиссар. Дай нам огнестрельное оружие, – просили люди. – Недаром ведь говорится: появилась винтовка – погиб Кёр-оглы.
– В руках у джигита и сабля оружие. В атаке конному лучше оружия не сыскать! – И Али-Баганд с ловкостью демонстрировал свое искусство: на скаку срубал и слева и справа воткнутые в землю жерди с надетыми на них папахами. – Э-эй, джигиты! – подзадоривал он. – Я же староват, а вы молодые, глаз у вас острый и рука быстрая. Померяемся силой. А ну ты, на гнедом, попробуй-ка поднять прямо с коня из двенадцати папах, что слетели с жердей, хотя бы четыре.
Тот помчался и на удивление всем, свесившись с седла на одну сторону, подобрал на скаку все папахи. Считай, сын оружейника из Харбука – уже джигит. А сколько еще таких…
ГОСТИ ТАЛГИНСКОГО ХУТОРА
Хасан сын Ибадага из Амузги ехал в стан Исмаила, и не ведал он о том, что еще днем туда прибыл турецкий офицер Ибрахим-бей со своим отрядом аскеров. Не знал и того, что от роду коварный, неприветливый и очень грубый Исмаил, будто наизнанку вывернутый, встретил турка с необыкновенным радушием. Устроил в честь столь достопочтимого кунака пир, каких в округе давно не бывало. Ибрахим-бей для спокойствия выставил дозорных, повелев им каждые два часа сменяться и объезжать посты. К тому же был отдан приказ: из аула никого не выпускать и в него никого не впускать. А кто нарушит приказ – задержать и бросить в хлев крайней сакли, утром, мол, разберемся.
Исмаил вырядился в парчовый халат и был похож скорее на узбека, чем на горца, не хватало только тюбетейки. Встречая гостей, он долго пожимал руку Саиду Хелли-Пенжи, все всматривался в знакомое лицо. Ибрахим-бей заметил это и потому спросил:
– Что, Исмаил, знаком он тебе?
– Кажется, да. Но, может, я путаю…
– Тебе ведь, наверное, сказали, что я убит? – сверкнул глазами Саид, наблюдая за тем, как меняется выражение на хитрющей физиономии Исмаила.
– А-а, теперь припоминаю! – И Исмаил, заговорщически улыбаясь, добавил: – Коран с медной застежкой.
– Да! Чтоб околеть тебе на месте!
– Чтоб твой род передох, ты же рассердил меня! Рассчитался бы за труд, тогда другое дело. А то пожалел два золотых…
– Признавайся лучше, где шкатулка?
– Ты, конечно, уверен, что она была полна драгоценностей и золота?
– А как же иначе. Шкатулка ведь была такая тяжелая…
– Проходите! Проходите в дом… – предложил Исмаил Ибрахим-бею и его приближенным и снова повернулся к Саиду: – Ты ошибся. Да и я тоже. В шкатулке ничего не было, кроме…
– Кроме?..
– Скажи-ка лучше, где коран? – не ответив ему на вопрос, спросил Исмаил.
– Какой коран?
– Тот самый, с медной застежкой?
– Будьте вы прокляты! Хватит наконец смеяться надо мной! – взбесился Саид.
– Не свирепей, Саид! Я говорю тебе истинную правду, в шкатулке был всего-навсего только ключ от тайника, который находится в другом месте, а где именно – сказано в записке, вклеенной в обложку того самого корана. Вот все, что я узнал, завладев этой шкатулкой. Хочешь верь, хочешь не верь. И потому-то я, между прочим, спрашиваю тебя: где коран?..
– Он остался возле той ямы…
– Выходит, книга попала в руки какому-нибудь куймурцу или же… Я послал туда людей… Ну ладно. Забудем все, что было. Друг моих кунаков – мой друг. Не бойся, я не такой жадный, и тайник к тому же еще не найден… Что с тобой?! – последние слова Исмаил сказал, заметив, как Саид перекосился, вроде бы от боли, когда Исмаил пожал его руку.
– Это твои головорезы так меня ранили.
– Ну, будет! Смягчи свое сердце, Саид Хелли-Пенжи – гроза Кара-Кайтага. Хочешь, прощения у тебя попрошу, хочешь – и на колени стану! – улыбаясь, сказал Исмаил.
– Не надо!.. Слишком много будет чести. Отплатить не сумею!
Исмаил заискивал перед Саидом, в душе надеясь, что коран с медной застежкой все же находится у него. Он даже обнял его за плечи и торжественно, как дорогого гостя, повел на верхний этаж сакли, где в просторной кунацкой на коврах было расставлено видимо-невидимо вкусно пахнущей еды, разных пряных трав, от перечной мяты до горного лука… Были и вина, но турки пить отказались…
– А зря… – пожалел Исмаил, беря в волосатые пальцы кубок, – это бодрит тело и веселит душу. Особенно русская огненная вода.
– С каких пор правоверные позабыли завет пророка, запрещающий им пить вино? – проговорил Ибрахим, развалясь на мутаке.
– Пророк запрещает вино, а это же белая вода, просто огненная. На нее нет запрета. Что же, Саид, давай с тобой выпьем за приезд столь уважаемых кунаков.
– Дерхаб! – молвил Саид. – Давай и правда забудем нашу ссору да выпьем за хороших людей.
Они пили, а Ибрахим-бей думал о своем. Вспомнил дом близ Измира, небольшой садик при доме, жену, что небось ждет не дождется его. И тут вдруг, спохватившись, попросил слугу принести подарок, что он привез для жены Исмаила.
Слуга принес сверток. Ибрахим-бей развернул его и подал хозяйке дома отрез цветастой турецкой ткани. Женщина от радости всплеснула руками и, тут же сказав, что сошьет платье старшей дочери, исчезла, видно пошла к дочерям хвалиться подарком гостя…
После двух-трех выпитых чарок при посредничестве Ибрахим-бея мир между Исмаилом и Саидом был окончательно восстановлен. На радостях Исмаил позвал свою старшую дочь, Зейнаб. Она вошла, жуя жвачку. Увидев чужих мужчин, смутилась.
– Не правда ли, хороша? Так вот знай, я даже готов породниться с тобой. Старшую, любимую дочь готов за тебя отдать. Смотри, Саид Хелли-Пенжи, я из тебя человека сделаю. Ха-ха, оседлаю, навешу уздечку! И помни, в суете счастье за хвост не ухватишь…
Исмаил еще бы долго болтал, благо водка за него говорила, но Ибрахим-бей прервал его. Крутанув ус, он сладострастно глянул на дочь Исмаила и сказал:
– Что ж, Саид, девушка достойна украсить любой дом!
Турку, видно, поднаскучила пресная жизнь. Сейчас ему любая юбка могла бы показаться даром небес.
Саид хотел сказать, что не красавица красива, а любимая. Хотел, да не сказал. Решил, что лучше промолчать…
А девушка, между прочим, была удивительно хороша. И на колючке, говорят, цветок растет. Кто бы подумал, что у такого отца такая дочь. Белолицая, полненькая, румянощекая, Зейнаб была что персик в зелени листьев: возьми кончиками пальцев, надкуси – и не только губы, вся душа нальется шербетом. Но берегись, не приведи аллах с косточкой проглотить, застрянет в горле.
Зейнаб смущенно прикрыла лицо краем легкой накидки и убежала. Потом пошли разговоры о делах, о будущем Дагестана под протекторатом султанской Турции. Исмаил все молил аллаха, чтобы поскорее это произошло.
– Большевики с их Советами и ревкомами свергнуты. Им уже не поднять головы! – утверждал он. – Но мне непонятно одно, уважаемый Ибрахим-бей, неужели вы позволите этим бичераховцам хозяйничать здесь? У вас что, союз с ними?
– Ты же хитер, Исмаил? Неужто до сих пор не разгадал? Эти люди в английском обличье были нужны нам в борьбе с самым страшным нашим врагом, с большевиками.
– А теперь?
– Теперь наш славный генерал Нури-паша предложит им убраться восвояси.
– Добровольно они не уйдут!
– Тогда мы объявим им войну и посмотрим, устоят ли они перед нашей силой! – важно заявил турок.
– Я с вами, Ибрахим-бей. Во всем с вами. Мои люди жаждут участвовать в боях рука об руку со своими братьями по вере.
– Вот за это, пожалуй, и я выпью немного огненной воды, – сказал Ибрахим-бей, чем несказанно обрадовал хозяина, кинувшегося наполнить ему чарку кубачинской работы…
Саид Хелли-Пенжи вышел проветриться. Неподалеку от лагеря аскеры просеивали ячмень, а затем насыпали его в мешки – припасали корм для коней, готовые в любую минуту пуститься в поход. Саид прошел в сторону водопада, куда по склону спускался тенистый буковый лес, разделся и уже хотел подставить свое разгоряченное от хмеля тело под холодную струю, как вдруг увидел, что к его одежде подошли двое каких-то подозрительных людей.
– Кто вы и что вам нужно? – спросил он, машинально отвернувшись от них и прикрывая ладонями укромное место: спина боится, лицо не видит.
– Мы тебя не тронем. Нам бы только спросить надо: не знаешь ли ты некоего Саида Хелли-Пенжи?
– А зачем он вам нужен?
– Нам сказали, что он вместе с турками прибыл к Исмаилу. Ты не видел его?
– Видел… – Мысли завертелись в голове у Саида, а на лице отразилось беспокойство.
– Где он сейчас?
– В доме у Исмаила! Где же ему быть? А кто вы все же будете?
– Мы сыновья Абу-Супьяна, человека, которого он убил. Могила отца ждет его крови, вот за этим он нам и нужен.
– Ну, а я-то здесь при чем. Ловите того, кто вам нужен, и не мешайте мне, я хочу искупаться! – сказал Саид Хелли-Пенжи, внутренне сжавшись от страха за свою шкуру.
– Не будем тебе мешать. Но мы недалеко уйдем, и, если увидишь его, передай, что и под землей ему от нас не спрятаться.
– Передам.
Высказав свой приговор, пришельцы удалились. Саид для виду на минуту встал под струю, быстро оделся и бежать.
А сыновья Абу-Супьяна между тем встретились с Мустафой, сыном Али-Шейха.
– Что же вы отпустили его? – вскричал он.
– Кого?
– Саида Хелли-Пенжи.
– Да разве это он?
– Я, правда, издалека его видел, но, по-моему, он.
– Ох, подлец! Ну, тем лучше! Пусть подготовится к смерти. Мы, по крайней мере, теперь знаем, каков он из себя, и второй раз живьем из рук не выпустим.
– А сейчас пока идемте отсюда! Если это он, может учинить погоню.
– Мы пойдем к тебе, Мустафа. От тебя до него ближе.
– Буду рад. Я затем и ехал, чтобы пригласить вас к себе.
Отъявленный головорез Саид Хелли-Пенжи еще ни разу не испытывал такого страха. Выходит, звезда его пока не закатилась. Ведь сегодня он избежал верной смерти. Саид проклинал того, кто в злосчастную ночь был его спутником. «Говорил же я ему, – твердил про себя Саид, – чтобы не убивал старика. А теперь вот мне расплачиваться!..» Правда, старик оказался уж очень несговорчивым, стал размахивать кинжалом и кричать: «Убейте, но книги этой я вам не отдам!» Ну, нервы, конечно, не выдержали, и тот вонзил кинжал прямо в самую грудь старика, точнее, не вонзил, а бросил издалека, как в ствол дерева. А старик и мертвый цепко держал в левой руке эту злополучную книгу с медной застежкой, так что еле ее вырвали. Но убийце тоже не повезло. В следующую же ночь и его прикончили у Куймурской башни. А Саид теперь за все в ответе.
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Ночь была облачной и беззвездной, когда Хасан из Амузги подъезжал на своем белом коне к стану Исмаила в Талгинском ущелье. Ехал он вдоль речки и только хотел свернуть в сторону, чтобы не нехоженой траве, неслышно подъехать прямо к дому, как из кустов, словно бы давно его поджидавшие, выскочили несколько человек, и не успел Хасан взяться за оружие, его стащили с лошади, попробовали поймать и коня, но Хасан свистнул, конь вырвался и ускакал прочь. Присмотревшись, Хасан понял, что его связали не люди Исмаила, а турки.
– Ведите меня к Исмаилу, – сказал он. – У меня к нему срочное дело.
– Ты не первый, – ответили ему, – кто рвется к Исмаилу. Тут недавно двое тоже к нему просились. Не торопись. Завтра вы все увидите своего Исмаила.
С этими словами один остался на посту, а двое повели Хасана и втолкнули в хлев крайнего дома, где уже сидели и те двое, о ком говорили стражники. Заперев хлев, турки ушли. Двое пленных до Хасана были не кто иные, как те, от кого Хасан из Амузги спас прелестную Муумину.
– Вшивые турки еще кого-то поймали, – проговорил один из них. – Эй, кто ты?
– Я? Сын своего отца, – проговорил Хасан.
– А кто твой отец?
– Время.
– Смотри какой загадочный, а? Ну и шайтан с тобой!
– И верно! Не связывайся с ним, – поддержал его дружок.
– Ну и задаст же завтра наш Исмаил этим туркам за то, что упрятали нас сюда! – тешил себя надеждой Аждар.
– Вряд ли. Боюсь, что Исмаил и сам у них в руках.
– Да что ты говоришь, он их очень ждал, они его кунаки.
– Сейчас, брат ты мой, такие пошли кунаки, явятся к хозяину и говорят: «Ну-ка, вытряхивайся и живи на нижнем этаже вместе со скотом, а нам здесь нравится». Боюсь, как бы завтра Исмаил при всем честном народе не огрел нас плетью.
– За что?
– А коран? Разве этого мало?
– Так что мы могли сделать, если его там нет? Подобрал, наверное, какой-нибудь куймурец…
Услыхав последние слова, Хасан насторожился: значит, коран где-то, но не у Исмаила.
– У меня мыслишка одна есть, – проговорил Аждар. – Пусть хозяин даст нам десятка два овец, пригоним их в Куймур и попросим, чтобы глашатай объявил; мол, кто принесет коран с медной застежкой, тот получит в обмен десять – пятнадцать барашков. Какой куймурец устоит перед такой платой!..
– Верно ведь говоришь! Ну и голова у тебя, как у мудреца.
– Не велик мудрец. Из медресе меня выгнали за то, что я не мог вызубрить молитвы. Казалось, уж запомнил, а стоило мулле назвать меня, все вылетало из головы.
– Да, не повезло нам.
– Повезет еще, Исмаил поможет. Он с турками такое затеял! Похоже, хочет, чтобы Дагестан впал в зависимость от Турции.
– И что это будет значить?
– А то, что будем входить не в состав России, как раньше, а примкнем к Турции.
– И турки ощиплют вас, как зарезанных кур, да бросят в кипящий котел султана! – не выдержал Хасан.
– Заговорил все ж! Да как зло заговорил.
– Белого царя с трудом скинули, а вы теперь хотите перед султаном спину гнуть, перед теми, кто вас в этот хлев загнал? Безмозглые ослы!..
– Эй ты, человек со змеиным шипением! Жаль, руки наши не свободны, мы бы тебе показали, кто ослы…
– Знаю я ваши повадки… И вас, кажется, знаю… Может, скажете, куда вы дели шкатулку, что вырыли у Куймурской башни? – наугад спросил Хасан из Амузги, желая убедиться, те ли это люди, которых послал следом за Саидом хитрый Исмаил. – Что же вы умолкли? Оглохли! Я ведь вас спрашиваю?
– Не много ли ты хочешь знать? Это опасно для тебя.
– Я спрашиваю, где шкатулка?
– Дерзкий человек. Кто ты?
– Я Хасан сын Ибадага из Амузги.
Аждар и Мирза от удивления даже присвистнули и… оба расхохотались.
– Чего смеетесь?
– Во-первых, недостойно человеку называть себя именем того, с кем он схож не больше, чем кошка с тигром. Во-вторых, мы знаем, что Хасан из Амузги не мог попасть в такие дырявые сети… А потому ты уж лучше не пляши под чужой ветер, ногу сломаешь!
– Ну, а представьте, что он вдруг взял да и сам пошел в эти сети?
– Этого не может быть. Хасан из Амузги не такой простак, не может он не знать, что за его голову Исмаил обещал три сотни овец, а что значит три сотни овец для человека, который ни за что другое и одной овцы не даст, это уж я знаю…
Судя по выражению лица Аждара, кто-кто, а он-то хорошо знал своего хозяина.
– Так что, милый человек, не храбрись, будто ты тигр, когда всего-навсего – полосатый кот… Назовись-ка своим именем. Да скажи, кстати, откуда ты знаешь о шкатулке?
– Знаю, и все!
– И о коране с медной застежкой тоже знаешь?
– Тоже знаю.
– Тем лучше. В шкатулке был ключ, он сейчас у Исмаила. Только никто не знает, от какого замка этот ключ. Вот завтра ты ему и расскажешь. Васалам-вакалам, и нам незачем будет еще раз ехать в Куймур. Ты ведь, наверно, тамошний?
– Я Хасан из Амузги!
– Ну пой свою песню! Посмотрим, как ты ее завтра пропоешь! Руки у тебя связаны?
– Да. И вы их развяжете!
– Смотри какой самоуверенный! Не можем мы развязать тебя, потому что и нам эти турки скрутили руки, но если бы они у нас даже и не были связаны, мы бы тебе свободы не дали. Сказочку, видно, ты не знаешь про то, как хвост змеи камнем прижало к земле и не могла она высвободиться, а мимо в это время шел горец. Змея взмолилась: «Смилуйся, добрый человек, освободи меня, я, может, тебя отблагодарю». Он возьми да и освободи ее. А змея и говорит: «Я ужалю тебя своим ядовитым жалом!» – «Зачем же? – спрашивает горец. – Я ведь тебе добро сделал, от смерти спас!» – «Не могу я иначе, – зашипела змея, – норов у меня такой».