***
Словно сама судьба не хотела отпускать его из Тулузы, - дорога вышла тяжелой. Равиль выматывался до крайности, хотя обязанностей у него было совсем немного, а точнее - он так и не добился от Ксавьера конкретного ответа, в чем они будут заключаться.
- Да вижу я, что ты всю артель готов заменить! - фыркал мужчина. - Хочешь - развлекайся. А нанимал я тебя переводчиком, если помнишь… Еще поработаешь!
В принципе, он был прав, но что-то все равно задевало. Грие тоже, можно сказать, носился с ним, пытался следить, чтобы его подопечный вовремя ел, отдыхал, не переутомлялся и ругал за излишнее усердие. А потом успокаивал… Тогда - это мнилось Равилю обидным сомнением в его способностях, неверием в его силы и низкой оценкой в целом: он не маленькая конфетная деточка!
…Сейчас, когда казалось бы вот она долгожданная свобода и абсолютное равенство, ничто тебя выше головы прыгать не заставляет, делай что считаешь нужным, - юноша растерялся. Ожье, тем не менее, всегда давал понять, что усилия подопечного замечены и оценены по достоинству, а с Ташем из-за пары слов все вдруг стало выглядеть пустой блажью и мальчишеской придурью!
Он - «развлекается»… А всем этим людям платили и хорошо платили за их работу. У него будет своя, да и пора опомнится: цели превзойти самого себя и произвести на нового патрона неизгладимое впечатление - больше не было. Он ведь решил, что будет играть по-честному, будет просто собой…
Однако оказалось, что выполнить это намерение - куда сложнее, чем вовремя извернуться и подыграть обстоятельствам, либо выпрыгивать из шкуры вон в попытке приблизится к безнадежно недостижимому совершенству - ведь для того чтобы что-то найти, нужно знать что именно ты ищешь.
Какой он, этот Рыжий Поль, который едет сейчас вместе с мужчиной, скорее всего будущим любовником, почти в никуда, в неизвестность для себя, но уже с господином, на которого работает, и от которого опять зависит? - спрашивал себя юноша.
Зависит… Для кого-то мелочь, а для кого - ножом по горлу! Ташу он уже обязан за купленные взамен оставленных вещи, стол и кров. Ожье его тоже долго поил, кормил, одевал, - так Равиль и не умел тогда ничего толкового. Зато потом Грие его сам поставил на жалование как любого из приказчиков и ни одним лишним су не выделил!
Правда, «рыжик» потратил их все - больше некуда было, так и лежали до единой монетки, - на Черного Ги…
Спрятав лицо в ладонях, Равиль четко и ясно означил для себя: Ожье - это прошлое. Возвращаться ему уже некуда. Он сам сжег то из мостов, что было наведено… Он просто привык к особому отношению к себе, а это чревато излишней беспечностью! И если продолжит сравнивать с Грие всех и вся - то точно сойдет с ума!
А никакого смысла уезжать вовсе не было тогда…
Искренне и всем силами, за бесконечные однообразные дни чередованием пыли и постоялых дворов, юноша постарался если не забыть, - забыть такое невозможно, хоть тысячу жизней, как инды проживи, - то хотя бы отодвинуть недавнее пережитое подальше!
Почему нет? Не так давно он скрутил себя в бараний рог и сделал все, чтобы сменить острую яркость Востока на тяжеловесный Запад, так, что теперь походил на провансальца больше, чем тот же Ксавьер, родившийся и выросший под ласковым небом Аквитании. Так неужели он не сможет в который раз совладать с собой и обстоятельствами, чтобы оседлать их?!
…И прекратить наконец мерить по НЕМУ весь существующий мир!!!
Тем более что это бесполезно…
Равиль искренне пытался приучить себя к новой жизни без Ожье ле Грие и, вознаграждаемый за рвение жгучими поцелуями, от которых долго не сходили следы на губах и шее, - едва ли не льнул к своему избраннику: разве это был не его собственный выбор? Разве гнали его сюда из-под палки? Разве этот красивый молодой мужчина может внушить отвращение?
Или он просто одурманен чем-то? Такое бывает, он знает…
Нет! Нет дурмана, и на него не спишешь! Равиль вина зарекся трогать за эти дни, только воду пил из колодцев - почти из одной поилки с лошадьми, но те дурное не тронут!
И плакал, впервые так плакал, говоря себе: ты выбрал…
Выбрал попытаться стать любимым для кого-то, а не оставаться никем для любимого. Он выбрал сам, он поступил правильно… Но словно рука протягивалась и неумолимо рвала из груди сокровенное! Что-то, что оставил далеко позади, переступил не заметив…
Что ж, время и расстояние - проверенное лекарство от сердечных недугов такого рода. Боль успокоилась и улеглась, лишь изредка ноя в груди. С ней вполне можно было существовать, не зацикливаясь целиком и полностью.
- Наконец-то ты перестал изображать из себя воплощение всех скорбей этого мира! - прокомментировал перемены в настроении юноши Ксавьер, когда Равиль впервые заставил себя хотя бы нормально поесть. - И закончил поститься. Успокойся, малыш, непорочность - удел девиц, которых Господь обделил и внешностью, и мозгами! В любом случае это не про тебя, так что не переживай…
Мужчина немедленно продемонстрировал, что имелось в виду, прервав поцелуй только тогда, когда юноше стало ощутимо не хватать дыхания. Мальчишка опрометчиво злоупотреблял его терпением, ставя себя так, как будто направился в паломничество со святым подвижником, а не согласился быть его любовником! Маленький стервец, конечно, не пытался строить из себя наивного дурачка и делать огромные удивленные глазки, если объятия заходили дальше невинной поддержки, но с таким лицом впору было читать проповедь о Страшном суде, а не идти в постель! Тянуть эту канитель даже днем дольше Ксавьер Таш был не намерен, испытывая дополнительное удовлетворение от того, что это произойдет именно так: в придорожном трактире, распугивая клопов из матраца.
Шелковые простыни, ароматные свечи и лепестки роз лисенок Поль пока не заслужил, а унижение и стыд за собственную распущенность станут пикантной приправой к основному блюду и отличным наказанием для юнца. Ксавьер от души забавлялся тем, как мальчик неловко вздрагивает от прикосновений, которые становились все свободнее и настойчивее, приводя в беспорядок одежду.
- Не нужно, - резко Равиль попытался уйти от очередного поцелуя, кожей чувствуя на себе взгляды искоса. - Хватит!
Мужчина с первого же часа не скрывал основного условия, определяющего характер их отношений, тут и воображения напрягать не стоило, чтобы сделать вывод об их связи. Но ласки следовали уж чересчур откровенные для общей залы, будя в глубине самые отвратительные воспоминания.
- Ну надо же! - протянул Ксавьер с усмешкой оглядывая вскочившего юношу. - Такой смелый и вдруг застеснялся… Или ты совсем передумал? Что ты смотришь на меня, как монашка на черта у себя под кроватью? Я вроде бы тебя с собой силком не тянул! Или это ты так пошутить решил…
- Я не шутил, - оборвал его юноша, сверкнув на патрона глазами. - Но мне не нравится, что на меня смотрят!
Равиль в самом деле не обирался идти на попятный, прекрасно понимая, что рано или поздно они окажутся в постели, и не пытался оттягивать момент, но все происходило как-то совсем не так, как он мог представить.
А может быть, его смятение просто объяснялось тем, что его трогал и целовал не Ожье… Потому и периодические вспышки удовольствия, казались чем-то неправильным, грязным, как и… Он оборвал себя прежде, чем успел додумать мысль до конца: неправильно как раз сравнивать честного с ним человека с клиентом! Он же решил, что преодолеет все это…
- Прости… - Равиль вздохнул и нахмурился.
- Малыш, - Ксавьер тоже поднялся с укоризненной улыбкой, и, удерживая юношу за подбородок, поглаживал пальцем его припухшие губы, - как же им на тебя не смотреть, если я вместо жены везу с собой парня, да такого, что ни одна женщина по красоте не сравниться!
Мальчик предсказуемо смутился.
- Голову потерял, так и есть… - шепнул Ксавьер прямо в ушко, отведя рыжеватый локон.
Равиль бессознательно отступал - в нужном направлении, к лестнице, ведущей к комнатам наверху.
- Осторожнее, ступенька, - мужчина придвинулся вплотную, цепко обнимая его за талию и увлекая за собой дальше.
В полутемном коридорчике он прижал юношу к стене, сминая и вновь принимаясь терзать нежные губы. Равиль был вынужден тоже обнять мужчину, чтобы не упасть, и уже не отстранялся от него: некуда в прямом и переносном смысле. Он прислушивался к себе, спрашивая - действительно ли он хочет того, что вот-вот произойдет? Рассудок молчал, не в силах помочь своему хозяину, что-то внутри упорно твердило в унисон участившемуся биению сердца «нет», но предательское тело само выгибалось навстречу рукам, умело и точно выводившим на нем мелодию чувственности. Член стоял, недвусмысленно упираясь в бедро Ксавьеру, в то время как поцелуи становились все более властными, жгучими, ненасытными… Они подчиняли себе волю, и Равиль не смог бы точно определить момент, когда он оказался уже в комнате и на кровати в полной власти мужчины. Точка невозврата была наконец пройдена.
Изголодавшемуся по любовным утехам телу было нужно немного. У Равиля в паху все уже мучительно ныло от нестерпимого желания. Он не знал, куда себя деть от стыда и хотел бы закрыть лицо руками, но ему не позволили. Ксавьер превзошел сам себя, ведь не зря же он так долго ждал этой возможности, чтобы теперь скатиться до банального траха. Запретный плод должен стать для мальчишки особенно сладким!
Он не пропустил ни одной чувствительной точки, виртуозно удерживая своего молодого любовника на самом краешке сладострастного экстаза, но не позволяя сорваться в оргазм, пока потерявшийся в ощущениях, ставших практически невыносимыми, юноша не начал умолять его.
- Пожалуйста… пожалуйста… - Равиль бессвязно всхлипывал и кусал губы. Такого с ним еще не было, и он не понимал нравится ему это или нет.
- Чего ты хочешь? - вкрадчиво поинтересовался мужчина, лаская яички юноши и одновременно сжимая член у основания, опять не позволяя ему кончить.
- Пожалуйста… - наслаждение больше походило на пытку. - Я больше не могу…
- Еще рано, - Ксавьер ловко удерживал извивающиеся бедра и дразнил тугую дырочку меж восхитительно соблазнительных ягодиц пальцами.
На мгновение рука его замерла, как будто обнаружив нечто неожиданное, и мужчина даже отстранился, - но лишь на миг. Непомнящий себя от возбуждения мальчик не почувствовал заминки, и Ксавьер резко вошел в пылающее податливое тело, уже не сдерживая ни себя, ни любовника.
Мальчишке хватило нескольких толчков, он кончил с криком, забрызгав себя до груди. Сокращение упругих стенок, тесно обхвативших член мужчины, приблизило и его оргазм. Выплеснувшись, Ксавьер поднялся, небрежно набросив простыню на распростертого без движения юношу, и присел рядом, задумчиво рассматривая измученного мальчика. Подумать ему было о чем: ангелочек Поль оказался не так уж невинен!
Ибо его очаровательная попка, хоть и была приятно тугой, но явно уже успела познакомиться с той частью тела, которая делает мужчину мужчиной…
Чувствуя себя опустошенным душевно и выжатым физически как никогда, Равиль отодвинулся с тихим стоном, когда Ксавьер прилег рядом, но небрежный вопрос заставил его буквально подскочить:
- Ну как ты, малыш? Или с прошлым любовником было лучше? - поддевка в голосе могла и почудится, но все равно будто ошпарила!
Ошеломленно распахнув глаза и рефлекторно натягивая на себя испачканную спермой простыню, юноша потрясенно смотрел на мужчину: прошлым любовником? О чем он… С языка чуть было не сорвалась какая-то неловкая нелепость об Ожье, а потом его обожгла другая мысль: разумеется, было невероятно глупо и бесстыже изображать из себя девственника, хотя уже почти год скоро, как он ни с кем не был. Но что если Ксавьер по какой-то причине (какой-то?! один поцелуй в саду на свадьбе Грие чего стоил!) тоже сделал вывод о его распущенности и предложил поехать с ним поэтому?!
- Любовника… - выдавил Равиль занемевшими губами.
Ксавьер насмешливо выгнул бровь, с интересом наблюдая, как прелестный румянец смущения сменяется на лице юноши прозрачной бледностью.
- Лисенок, давай не будем начинать с вранья! Не считал же ты меня настолько наивным, что я не способен отличить девственника от… надкушенного яблочка.
«Лисенок» побледнел еще пуще и закусил нижнюю полную губку, опуская ресницы и сводя крылья бровей до знакомой складочки.
- Не было у меня никакого «любовника» в таком смысле! - но хватило его лишь на короткую вспышку, и следующие слова вышли уже жалобно. - Все не так… не то…
Равиль потерялся окончательно под жгучим взглядом черных глаз, которые отнюдь не собирались сколько-нибудь щадить его. Слишком внезапно, слишком рано пришлось объяснять то, что он вообще желал оставить далеко позади, ради чего и кинулся не обернувшись в этот омут!
- Не то? - Ксавьер был заинтригован и вместе с тем удовлетворен: смятением, унижением и еще больше обнажившейся уязвимостью мальчишки.
За все проволочки маленького Поля нужно было хорошенько проучить, а игра с ним затягивала все глубже. «Не так, не то…» - неужели насилие? А потом его пригрел Грие… Предположение заслуживало внимания, особенно если вспомнить, как тот оберегал своего рыжика и носился с ним, хотя все равно странный порыв для Ожье. Конечно, мальчик очень красив и нежен, - так что в целом ничего неправдоподобного… И какой же дает простор!
- Что ты, малыш, - заметил мужчина укоризненно и погладил юношу по бедру. - Что ты так вскинулся! Я же не батюшка, чтобы о грехах спрашивать, и ни в чем не упрекаю… А это тоже оттуда?
Ладонь скользнула дальше, ложась на шрам от ожога, и Равиль вздрогнул, замирая в руках мужчины. Собственно, да - шлюхой его еще не назвали, зато если он не успокоится и не прекратит дергаться, то Ксавьер точно решит, что он обманывает, а тогда любая правда покажется просто отговоркой.
- Да, почти, - проговорил юноша. - Теперь это уже не имеет значения!
Как ни решительно прозвучал тон, Равиль сам не верил в свои слова, и мужчина, придирчиво отслеживающий каждый взмах его ресниц, каждый неровный вздох, - не мог этого не заметить. А как же… - Ксавьер фыркнул про себя, - оно и видно, что не имеет! К тому же рубец совсем свежий, кожица очень тонкая, по краям шелушится местами - забавная «болезнь» внезапно поразила малыша Поля.
- Тогда успокойся, золотко мое, прекрати нервничать, - он потянул вяло упиравшегося юношу, опрокидывая навзничь на постель и нависая сверху. - И иди ко мне, я опять хочу тебя! Тебя невозможно не хотеть…
Разузнать о шраме и подробностях утраты невинности маленьким рыжиком он еще успеет, а пока стоит просто наслаждаться восхитительным юным телом в его постели.
***
За первой ночью последовали другие, не менее изнуряющие. Мужчина вел себя как пьяница, дорвавшийся до королевских винных подвалов, безудержно насыщая свои неуемные аппетиты, так что, поневоле припоминая науку избавления от засосов и прочих следов неумеренной страстности, Равиль уже мечтал об обычном небрежном поцелуе и хотя бы одной ночи спокойного сна от заката до рассвета.
- Не упрямься, малыш! - ворковал в ушко настойчивый Ксавьер, ловко подминая своего юного любовника под себя, тиская его член, яички или массируя кончиками пальцев податливое, уже опять растянутое колечко мышц. - Разве не нравится?
Член стоял, подтверждая, что да, ему - вполне нравится, и юноша сдавался, позволял делать с собой все, что хотел мужчина, отвечая по мере сил, - ведь они вместе, пара, партнеры, кажется это так называется… Радоваться должен, что Ксавьер так хочет его, тут уж ни о какой жалости, христианском милосердии к обделенному - речи вести не приходится! Чистая неприкрытая страсть…
Правда, дорога для него превратилась в испытание на прочность, и вскоре забот прибавилось еще больше. Равиль выматывался уже не ради того, чтобы казаться полезным, а исполняя наконец те самые «обязанности», по поводу отсутствия которых так волновался вначале.
Надо отдать должное, от него не потребовалось ничего выдающегося или чего-то, что он не узнал или не увидел при Ожье. Однако он сам не заметил как чудесным образом обычный перевод преобразился в нечто иное, постепенно ложась на его плечи необходимостью за всем проследить, все узнать, договориться со всеми и обо всем.
Спору нет, душу грело сознание, что он не висит на шее, и как бы там ни было, но свой хлеб все-таки ест не за место в теплой постели нового господина. Ни у кого язык не повернется его упрекнуть! Зато приходилось буквально сбиваться с ног изо дня в день, разузнавая, выспрашивая, оговаривая и снова договариваясь. Юноша уставал до того, что не засыпал, а почти терял сознание, уткнувшись носом в подушку, после того, как Ксавьер оставлял его в покое, и совсем уже ничему не возражал, привыкнув к ощущению властно сжимающих его рук.
Красоты Венеции прошли мимо его сознания, Равиль не вылезал из контор, а когда дело доходило до визитов в уважаемые дома, меньше всего его заботила обстановка! Он не мог позволить себе расслабиться, допустить малейшую ошибку и ударить в грязь лицом перед своим новым окружением.
Особенно теперь, когда не приходилось рассчитывать, что надежные руки Ожье подхватят и укроют его в любом случае…
Обратиться за помощью к Ксавьеру, пожаловаться, - что-то его останавливало. Наверное, пресловутая гордость, которую непонятно откуда умудрялись рассмотреть в бывшем рабе чуть ли не каждый второй, если не первый. Сам он, в себе ничего подобного не обнаруживал, наоборот, все больше хотелось уткнуться в сильное плечо, замереть, затихнуть и ни о чем не думать хотя бы пять минут.
Увы, у всего этого было лицо и имя, и как раз его Равиль упорно пытался забыть. По счастью, у него все еще оставалась опора, которая пока не подводила: упрямство и целеустремленность никуда не делись из-за одной неудачи, какой бы сокрушительной она не стала для сердца, вдруг осознавшего, что оно есть, что оно живо, молодо, хочет любить и греться у пламени любви…
Зажав его в кулак, Равиль сказал себе, что все это тоже нужно просто пережить, не упустить шанс показать на что он способен, надеясь никогда больше не заслужить упрек, что ничего не представляет из себя, кроме «смазливой мордашки» и «очаровательной попки». Все было совсем неплохо, убеждал себя юноша, пока однажды утром не осознал, что загнал себя совершенно.
Его трясло, и ужасно болела голова. Конечно, ему было не привыкать вставать в любом состоянии, но ведь сейчас не было нужды насиловать себя. Просто необходимо денек отлежаться…
- Я не могу сегодня никуда идти… - Равиль свернулся под одеялом, глядя из-под ресниц, как одевается Ксавьер.
Бледность, тени под глазами - мужчина хохотнул, бросив:
- Если бы ты был женщиной, я бы заволновался о беременности.
- Просто устал, - юноша безнадежно растирал виски: голова нещадно раскалывалась и выспаться сегодня опять не удалось. - Так много надо было сделать…
- Золотко, - недовольно поморщился Таш, - тебя не поймешь! То ты готов вместо лошади впрячься, то ноешь, что тебя загоняли. Не терплю капризов!
Мужчина ушел не дожидаясь ответа, да его и не последовало: ошеломленный Равиль так и не смог подобрать достойных слов.
Равнодушие - неравнозначно равенству, а стать достойным чего бы то ни было, не возможно не опираясь на достоинство собственное, пусть самое малое! Но - в этих трех соснах способны заблудиться даже самые умные и самоуверенные люди, а что говорить о том, кто большую, если не сказать подавляющую часть своей жизни знал лишь первое, а второго не видел вовсе. Сложно узнать что-то, даже если оно стоит прямо перед глазами, когда это «что-то» известно тебе примерно так же, как язык ангелов небесных.
Состоявшийся короткий диалог, все же еще не показался для Равиля предвестником грядущей катастрофы, но задуматься над знамением - безусловно следовало бы! Стоило спросить хотя бы себя, так ли поступают, если человек по-настоящему дорог, а если не дорог настолько, чтобы найти для него хотя бы доброе слово раз в году - тогда в чем смысл пресловутого «вместе»? Не в безумном же трахе из ночи в ночь!
Но он не спросил, и не подумал. Страх снова споткнуться об обычную жалость, получить в ответ ее вместо другого, желанного чувства, - наступал на горло, мешая на этот раз выплеснуть обиду в лицо. Слез, истерик, дерзких глупостей, которые отличались от его настоящих чаяний и мечтаний, как небо от земли, и всяческих претензий - он достаточно вывалил на Ожье… А на ошибках следует учиться.
Упорный, умный, цепкий, верткий, - вот качества, которые заинтересовали последнего хозяина в полуголом «подарочке» для постели, заставив не просто пожалеть, а снять ошейник и дать шанс проявить себя в свободной жизни. Не говоря уж о том, что помогли вообще дожить до этого момента.
А выживать Равиля - учить не нужно было! Как-то само по себе получалось… Не осознанно.
Юноша поднялся, не обращая больше внимания на нездоровье, только досадуя, что оно отвлекает от дел. Если было тепло - он задыхался, обливаясь липким потом, если прохладно - немилосердно знобило, а дожди он просто возненавидел. Надо было бы заскочить к какому-нибудь аптекарю за микстурой, чтобы хотя бы избавиться от дикой мигрени, ставшей привычной напастью, но пока не доходили руки. И Равиль плюнул на все это, решив, что причина всего лишь в том, что здешний влажный климат не для него. Но это можно было пережить, как и все, чего он не мог изменить.
Зато было понятно, почему секс опять постепенно превратился для него, если не в тяжкий крест, как когда-то, то, по крайней мере, в нечто из разряда докучных повседневных обязанностей, и весьма трудоемкую! А еще вернее - во что-то вроде оправления естественных надобностей: как бы не трещала голова, а ползти до нужного чулана все равно приходится, и облегчившись, тоже испытываешь нечто вроде удовлетворения…
Само собой, что именно в постоянном недомогании крылась причина и объяснение тому, что до сих пор ему больше не случилось испытать что-то, подобное феерии с Ожье на «Магдалене»! Ведь Ксавьер был умелым и опытным в постели, а тело юноши, помнившее, что удовольствие ему доставалось нечасто, загоралось легко, - отрицать последнее не имело смысла после того, как любовник из ночи в ночь предоставлял ему исчерпывающие доказательства. Увы, костер горел, не грея…
А в душу постепенно стал закрадываться холодок: что если дело было только в этом? Ожье был первым, кто показал ему, сколько оказывается радости может быть в том, чтобы отдавать себя. Такое не забывается, как первый взгляд для внезапно прозревшего, и первый глоток воды для пересекшего пустыню. Помнится, в те дни он просто пребывал в эйфории, заходясь восторгом от каждой мелочи… Возможно, все остальное, что терзало его долгие месяцы, - лишь вполне естественная привязанность из благодарности за спасение и беспримерную доброту к себе? Если прикормить бродячую тварь, она тоже будет урчать и ластиться к рукам в обмен на новую подачку… А он тогда не слишком отличался от ободранной, оголодавшей и почти совсем одичавшей тварюшки, не даром Ожье называл его зверенышем.
Горечь наполняла сердце и подступала к горлу, но Равиль мучительно пытался найти объяснение не оставляющей его глухой тоске, и придумать себе оправдание. Наверное так - ярко и остро - все же не должно быть, слишком много, слишком больно… И хорошо, что между ним и Ксавьером ничего подобного нет… Как нет жалости, опеки и ответной признательности, слепого и неодолимого влечения.
Безумный жар и фейерверк страсти? Он просто немного устал… От этого в том числе, иначе бы не уехал: чересчур много сил отняли душевные бури, чтобы желать снова в них окунуться, пусть и с другим человеком! К тому же, не стоит наглеть снова и начинать привередничать.
Не чувствуя, что запутывается все больше, Равиль был не так уж неправ. И на камнях растут деревья, случается, что любовь перерастает безразличие. Но чтобы так произошло, все же необходимо хотя бы самое малое зернышко, которое тоже не появляется само по себе. В противном случае нелепо ждать цветущего сада.
Что ж, терпения и упорства Равилю было не занимать, зато у кого-то оно давно подошло к концу. Рыжий лисенок не то чтобы наскучил молодому Ташу, даже наоборот, раззадоривал все больше, но надежд пока не оправдывал. Да, парень показал себя способным, хватким и скорым на решения. Дела шли настолько успешно, что опытный делец определил для себя это направление, как основное, и чтобы наладить постоянное партнерство, грозившее обернуться немалой выгодой, решил задержаться дольше, чем планировал вначале, даже приобретя небольшой дом.
Однако, возвращаясь к красавчику Полю, во весь рост вставал вопрос - он что, мальчишку зазывал управляющим, поверенным, помощником и так далее?! Ксавьер привык вести дела сам и никому их не доверял полностью, проверяя и перепроверяя. Единственное же, что требовалось от хорошенького рыжика - это направить свои титанические усилия в несколько иное русло и добросовестно радовать любовника в постели. Тем более что, как он узнал, отговорки о неопытности в отношении «лисенка» не пройдут ни при каком условии, мог бы и постараться, проявить чуть больше пыла…
Какой там пыл! Как только доходило до того, чтобы скрасить будни самым очевидным и естественным способом - казалось, что перед мужчиной не пробивной парень, да у которого через заднюю дверцу уже проторена дорожка, а Святая Урсула явилась грешнику, не иначе! Зрелище было, прямо скажем, на любителя, удовольствие - и того сомнительнее: член стоит, а личико такое - было б молоко, скисло бы. Не поздновато ли изображать из себя каноника за аналоем, когда задница уже растянута так, что не закрывается, готова в любое время? Малыш Поль что-то чересчур заигрался в невинность!
Разозленный Ксавьер не ограничивал себя ни в выражениях, с удовольствием наблюдая, как мальчишка кусает губы и сводит бровки от обиды, алея румянцем, ни в изредка подворачивающихся развлечениях на стороне. Но поскольку затеянная игра еще не подошла даже к своей середине, а парнишка не сделал ничего, чтобы заслужить снисхождение, Таш действовал тихо и продолжал на людях появляться исключительно со своим рыжиком, позволяя строить о них какие угодно домыслы.
Однако на свете нет ничего бесконечного, и издерганный Равиль вдруг поймал себя на том, что как-то незаметно сложившийся порядок вещей - ему более чем не нравится. Даже роскошные яркие одежды, которые заказывал для него Ксавьер, и драгоценности, которыми тот его увешивал, не могли это изменить.
А может быть, дело заключалось именно в них.
- Мне надоели твои унылые тряпки. Ты собрался в монастырь грехи замаливать, или к племяннику дожа?! - разорялся мужчина. - Раз мы вместе, будь добр не позорить меня и соответствовать моему положению! Одевайся и быстро!
Что- то ало-желтое, выхваченное из рук слуги, летело в лицо.
- И смени выражение! Будто мышь утопилась…
В такие моменты действительно хотелось прыгнуть из окна и утопиться в канале: подобным Равиля еще никогда за всю жизнь не упрекали, и он не знал, радоваться тому, что теперь ему в вину ставят излишнюю скромность, либо же переживать по поводу постоянной необъяснимой раздражительности Ксавьера. До поры, ничего не понимающий юноша послушно натягивал подобранные любовником вещи, убеждая себя, что везде свои правила. Если Ксавьер хочет видеть рядом с собой ошеломительно яркого красавца - почему нет?
Но было во всем этом что-то неправильное, что не давало ему успокоиться. Понятно, что Таш далеко не простой горожанин с улицы, и должен выглядеть соответствующе. Как и сам Равиль, раз уж его представляет и сопровождает. Само собой, что он абсолютно не собирался отрицать, что они любовники - не бояться осуждения всех и каждого, для юноши тоже значило многое. Но к чему кричать об их так называемой «связи» к месту и не к месту, подчеркивать ее при каждом удобном и неудобном случае? Чувствуя себя практически раздетым и выставленным на помост, Равиль снова попытался донести до своей второй половины мысль, что ему не нравится, когда на него так смотрят. Так откровенно…
- Мне нравится! - довольно благодушно оборвал его Ксавьер, с усмешкой отмечая плотоядный взгляд синьора Пини, щупавший обтянутые чулками стройные бедра его юного спутника и округлые маленькие ягодицы под короткой курточкой.
Э, нет, синьоре, позже - может быть, а пока - в очередь!
- Посмотри же, никого красивее тебя здесь нет, малыш, - мужчина немного подсластил пилюлю нежной, почти интимной улыбкой.
И Равиль смолчал, сдержав язвительный вопрос: если никого лучше нет, и я тебе так нравлюсь, с чего тогда от тебя несет чужими духами? Но уж очень последнее напоминало придирки ревнивой жены…
Юноша молчал и продолжал дальше упражняться в терпении. Если бы оно было сталью - давно превзошло бы по крепости дамасскую: ситуация повторялась все чаще, хотя возможно, он просто стал обращать больше внимания не на слова, а на поступки.
Вывод был не утешительный. Ксавьер выставлял его как призового жеребца, хвастаясь хорошеньким молоденьким любовником, как хвастаются лучшей гончей в своре или новым костюмом к лицу, и вскоре стало уже невозможно отрицать, что лисенок Поль проходит по той же категории, что и другие «молодые и красивые»…
Да, Равиль был еще не сведущ в каких-то нормах и условностях свободной жизни, и потому в чем-то наивен, но не глуп. И положение, в которое его поставили, ему объяснять не требовалось. Конечно, никто не кидал в куртизанок камнями, те были вполне вольны располагать собой в выборе спутников, но снова оказаться никем, опущенным до человека как бы второго сорта?! Для того было столько усилий, для этого он столько работал? Ощущая лишь гнев за незаслуженное унижение, Равиль впервые позволил себе нечто вроде выяснения отношений.
- Я не хочу, чтобы мне тыкали вслед как твоему любовнику и обсуждали во сколько я тебе обошелся!
Юношу трясло, пока он лихорадочно стаскивал с пальцев тяжелые кольца. Вместо того, чтобы поговорить о делах, синьор Марчелло Кьяци разве что не облапал его и не завалил на стол, всячески намекая о выгодах своего покровительства.
- Ты и есть мой любовник, - заметил Ксавьер, больше забавляясь этой вспышкой, чем досадуя.
- Да, но я сплю с тобой, потому что сплю, а не за побрякушки!
- Как я польщен! - с холодным сарказмом процедил Ксавьер, и жестко расставил точки над «и», не намереваясь спускать мальчишке вольности. - Кстати, эти «побрякушки» стоят больше, чем ты пока заработал, не считая остального содержания и всего, что на тебе надето! И куда больше, чем ты сам, пожелай себя продать!
Побледневший Равиль замер, неверяще уставившись на мужчину.
- Я тебя сразу предупреждал, чтобы ты не забывался, - Ксавьер со снисходительной усмешкой потрепал его по щеке. - Так что смени тон, золотко, и скажи спасибо, что о тебе говорят как о любовнике, а не кое о чем похуже!
Под взглядом этих черных глаз, у юноши будто земля ушла из-под ног, а мысли разом в панике разбежались: «хуже» - могло означать только одно… знает?!
Да нет, откуда… Рука едва не потянулась проверить шрам у поясницы, но он только дернулся от насмешливой улыбки. Откровенно наслаждаясь смятением лисенка, Таш не отказал себе в удовольствии пустить последнюю парфянскую стрелу:
- Да, если вопрос закрыт - а я считаю, что закрыт - и тебе интересно, я тут получил вести из Тулузы. Знаешь, твой бывший опекун и благодетель вскоре станет счастливым отцом! Я передам в письме и твои поздравления…
Как он и думал, упоминание о Грие окончательно добило мальчишку, и Ксавьер задержался еще - ровно настолько, чтобы бросить напоследок с деланным сожалением:
- Ах да, что же это я… Забыл, ведь мой свояк тебя теперь знать не желает!
Дверь за ним захлопнулась, заставив смятенного юношу содрогнуться всем телом, как от удара.
***
Больно не было. Было обидно и горько - это все? Все, что он заслужил? Ради чего выматывался эти месяцы, терпел, смиряя железной уздой свой дерзкий язык, и тренируясь в самовнушении…
Самое же страшное заключалось в том, что Равиль даже не мог упрекнуть Ксавьера во лжи. Он просто понял его слова так, как понял, так как хотелось в тот момент, выдавая желаемое за действительное. Никто из них двоих не упомянул ни разу о любви даже в будущем времени, а уж что там каждый про себя думал, только Богу известно! Пресловутое «нравишься» - это не совсем любовь, в каком ключе он мужчине нравится, ему сейчас объяснили понятно, да и сам юноша в первую очередь надеялся с его помощью забыть свою прежнюю любовь-боль… Так что все честно: ему предлагали «связь», он предложение принял, «связь» и получил. Не больше, ни меньше.
А что ему делать теперь? - Равиль бесцельно бродил по улочкам. То, что не так давно казалось выходом, обернулось тупиком еще худшим!
Развернуться и уйти? Хорошо, он признает свою ошибку, но далеко он так уйдет? Тех денег, что были у него на руках, хватит на одну ночь и ужин в харчевне. Да и куда идти? Ему некуда возвращаться, и не факт, что кто-то возьмет его на работу без дополнительных условий вроде синьора Кьяци, а запасного варианта в лице Кера здесь тоже не было.
Смириться и вернуться? Все равно, что признать: да, я именно такой, как вы думаете, подстилка и шлюха, доступная за определенную цену, поэтому ее продают и покупают… Ах, нет, теперь свободная шлюха - она продается сама!
Равиль отчаянно кусал губы, но злые слезы все равно ползли по щекам, смешиваясь с накрапывающим мелким дождиком. Он поклялся себе, он сделал все, чтобы оставить это позади, вытравить, выжечь как проклятые клейма память о том, как отдавался любому, чтобы выжить, память о всех тех, кто брал его тело… Неужели опять не получилось?! Да что же такое разглядел в нем Ксавьер, и как от этого избавиться наконец!
Зябко обняв себя за плечи, юноша присел на скамеечку под одной из арок у площади. А может он просто снова накрутил себя, на пустом месте впадая в истерику без всякого повода? И никакого такого подтекста в словах мужчины не было, просто Ксавьер не любит, когда ему перечат, вот и сорвался. Нужно поговорить и объясниться до конца, а не бегать как от Ожье! Скорее всего, именно этих припадков, импульсивного побега неблагодарному подопечному и не простили…
В груди тонко кольнуло, и Равиль усилием воли встряхнул себя: что толку бесконечно перебирать утраченное! Есть здесь и сейчас, и вместо того, чтобы мучить себя попусту, домысливая возможное и невозможное, либо решать что-то окончательно и бесповоротно, необходимо поговорить спокойно, объясниться. Ведь Ксавьер вначале вел себя совсем иначе: ухаживал, уговаривал, и, предоставив убежище, не воспользовался обстоятельствами. Он должен понимать, что есть огромная разница в том, чтобы просто быть вместе с близким и дорогим человеком, не боясь, что тебе плюнут вслед, и тем, чтобы считаться чьим-то любовником-содержанцем!
Юноша вздохнул и устало прикрыл веки, откидываясь к стене. Голова болела невыносимо, и что-то делать, решать, куда-то идти - казалось изощренным способом самоубийства.
- Яфет… - старчески дребезжащий голос вернул его от грани забытья, и Равиль с досадой подумал, что даже заберись он на самую высокую гору, желая побыть в одиночестве и собраться с мыслями, обязательно кто-нибудь будет маячить поблизости.
- Яфет?! Яфет! Хедва, Хедва посмотри же… Мой Яфет! - продолжал разоряться прохожий.
Поминая про себя последними словами и неизвестного Яфета и назойливо причитавшего почти над самым ухом старого осла, юноша через силу выпрямился, открывая глаза, и тут же вскочил: оказывается, старик стоял всего в нескольких шагах, бормоча в седую бороду и протягивая прямо к нему дрожащие руки. Голова у него тряслась, а в выцветшие глаза блестели от слез. Еврейка, скорее моложавая, чем молодая, тщетно пыталась его увести, и не надо было напрягать ум и познания в языках, чтобы догадаться, что она может говорить:
- Пойдем, отец, идем же… Ты ошибся!
- Яфет… - не обращая на нее внимания, старик сделал шаг к опешившему юноше, и Равиль невольно отшатнулся.
В этот момент женщина тоже обернулась в его сторону и, забыв обо всем, замерла, прикипев взглядом.
- Вы обознались, - почему-то с голосом, отступающему все дальше от них юноше удалось справиться не сразу, такое напряжение было в устремленных на него взглядах почти одинаковых глаз. Но он закончил вполне уверенно, извиняющееся покачав головой, - вы ошиблись, у меня другое имя. Меня зовут… Поль. Паоло, по-здешнему.
Равиль успел спохватиться и прикусить язык в последний момент, вспомнив об осторожности. К тому же, к паре присоединился еще один человек, лицо и имя которого оказались знакомыми. Почти подхватив старца под руки, мужчина обратился к тому на более понятном языке, обдав волной неприязни слегка поклонившегося ему в знак приветствия юношу.
- Идем, отец! Молодой человек ясно сказал, что его зовут иначе…
Патриарха уже уводили под руки, но он все пытался что-то объяснить своим детям и безнадежно порывался вернуться, заговорить с мнимым Яфетом.
Удивленному происшествием Равилю оставалось только в недоумении пожать плечами. Старый еврей был явно не в себе, а у него хватало тревог и без семейных тайн синьора Бенцони. Лишь презрение, которым щедро окатил его банкир, задело юношу куда глубже, чем хотелось бы, вновь вернув размышления к причине вынужденной и затянувшейся прогулки.
***
Даже если человек пришел к какому-то решению - это еще не значит, что он полон решимости его осуществить. Решения, как и люди, и ситуации в которые они попадают, бывают разные.
А бывает, что вмешиваются другие обстоятельства, и решимость попросту выдыхается, как духи из незакрытого флакона. Вернувшись домой, Равиль обнаружил, что Ксавьер еще не возвращался, и, чувствуя, что не в силах сколько-нибудь откладывать разговор, сам отправился на его поиски. Увы, результат оказался плачевным и абсолютно иным, чем можно было предположить: мужчину он не нашел, зато, судя по всему, нервозность, накопившаяся усталость в купе с проклятой промозглой сыростью совместными усилиями доконали юношу.
Голова не только болела, но и кружилась. Стянув с себя промокшую одежду и башмаки, Равиль выцедил едва ли не пинту горячего глинтвейна и забрался в постель, проспав как убитый до следующего полудня. Однако подсказанное сердобольным Бенито средство не помогло, потому что проснувшись юноша почувствовал себя только хуже: очень хотелось пить, а вот мысль о еде вызвала лишь тошноту, и его неудержимо трясло даже под двумя одеялами. Не чувствуя, но догадываясь, что у него наверняка сильный жар, Равиль был вынужден признать, что все-таки слег, и послать за лекарем, раз уж никто не позаботился этого сделать пока он спал.
По счастью, тот оказался человеком серьезным не для показушности, не в пример памятному метру Пари, и прежде, чем справиться об оплате, убедился чем он может помочь.
- Что же, вы здесь совсем один? - сурово поинтересовался врачеватель, видимо сочтя немногочисленных слуг не стоящими упоминания.
- Не совсем, - утонув в подушках, Равиль слабо улыбнулся его неодобрительному тону, - но мой…
Он запнулся, не зная, какое слово лучше употребить, что само собой не прошло мимо внимания лекаря, и тот нахмурился еще больше.
- Мой товарищ, - нашелся юноша, - не любит лишних хлопот.
Мужчина только хмыкнул на это пояснение.
- В таком случае скажу вам, - он подробно объяснил, в какой пропорции нужно разводить оставленные порошки и как их принимать. - Я навещу вас на третий день, но если почувствуете себя хуже, то посылайте кого-нибудь из этих ленивых остолопов ко мне немедленно. Ясно?
- Да, спасибо, - Равиль жмурился, ощущая неодолимое желание зарыться в подушки еще глубже, чтобы спрятаться от режущего глаза света.
- И на будущее. Молодость, конечно, способна пересилить многое, но с такой организацией, вам необходимо больше отдыхать и хотя бы стараться соблюдать покой. Вы хорошо спите? - задал врачеватель неожиданный вопрос.
- Настолько, что не могу проснуться! - фыркнул юноша, тут же нарвавшись на резкую отповедь.
- Ничего смешного! Я принесу попозже нужное средство, оно по крайней мере снимет головные боли.
Равиль прикусил губу, опустив взгляд, пока господин Джеронимо продолжал свою лекцию о здоровом образе жизни.
- Питаться регулярно и обильно, но не злоупотребляя излишествами и вином. Залог здоровья - умеренность! - завершил свою речь лекарь, припечатав. - В альковных баталиях тем более, и я бы сказал, в особенности, ежели они противны природе твоего пола.
Это было уж слишком! Улыбка юноши, и без того вымученная, застыла. Откинув голову, отчего комната немного качнулась, он в самых вежливых фразах поблагодарил синьора Джеронимо за визит и советы, пообещав, что будет неуклонно им следовать. Откланивавшийся врачеватель лишь усмехнулся в ответ: кто знает, возможно признавая справедливым намек на бесцеремонность, а может быть, его позабавила вспышка неуместной стыдливости, - как бы там ни было, все это прошло мимо помутненного болезнью сознания. Равиль уже с трудом удерживал нить разговора, а представлять, что подумал о нем почтенный доктор медицины - вовсе было противно… Тоска, горечь и стыд накрыли его с новой силой, но от них ему никто лекарства прописать не мог.
***
Равиль ненавидел болеть, чем дальше, тем больше ненавидел собственную слабость, особенно такую - когда даже встать получается раз от разу. Точнее боялся: в его прошлой жизни она могла запросто обернуться смертным приговором, - неважно в богатом серале ли, чтобы не возиться лишний раз с прискучившей игрушкой, либо в портовом борделе.
Вряд ли когда-нибудь он сможет совсем стереть из памяти как приходилось вначале ползти до общего на всех ведра с водой, долго собирать силы, чтобы только подняться и попытаться напиться, опасаясь, что тебя в любой момент могут оттолкнуть, потому что проторчал там уже битый час, мешая другим, а уверенности, что хватит сил на новую попытку - нет. И так же ползком добираться до отхожей, чтобы не наделать под себя, - не из брезгливости даже, а потому что убирать за тобой тоже никто не будет, и еще вернее, уберут вместе с тобой. И караваны, когда страшно упасть, или трюм, где страшно заснуть слишком глубоко, чтобы не приняли за мертвого или просто заразного… В бараках, у агентов, на рынке - боль и слабость значат, что теряешь даже призрачный шанс, один на тысячу, что повезет, что не отбракуют, что удастся вырвать какую-нибудь поблажку или милость.
И хотя все это юноша надежно оставил далеко позади, в нынешней жизни болезнь ничего хорошего тоже не несла. Она по-прежнему означала, что необходимо преодолевать еще и эту напасть, помимо основных забот, и как не горько было признавать подобное, но независимо от того, с кем и где бы не был Равиль, - реальностью оставалось то обстоятельство, что, по правде, всем оказывалось глубоко наплевать плохо ему или нет.
В таком вопросе трудно испытывать иллюзии, когда не докричишься, чтобы попросить воды, не говоря уж о том, чтобы кто-то готовил микстуры, утирал пот со лба или позаботился о чистой рубашке. Что ж, люди обычно не любят, если на них сваливается лишняя морока, и даже жалость имеет свои границы. По видимому, люди Ксавьера были менее подвержены идеям христианского милосердия и взаимопомощи, чем слуги в доме Грие, а может, сказывалось отсутствие хозяйского догляда.
Ксавьер где-то пропадал, за что Равиль молча, но вполне искренне благодарил бога: по крайней мере, у него есть время отлежаться и немного придти в норму. Как всегда, в минуты слабости хотелось, чтобы кто-нибудь посидел рядом, погладил по головке и подержал за руку… Ведь бывает же так у кого-то! Но от Таша ничего подобного ждать не приходилось, а чтобы сносить придирки и претензии, либо снова устраивать разбирательства - юноша был не в том состоянии.
Интересно, - мелькнула вялая мысль, - а если никого не звать, когда о нем вспомнили бы? Когда почуяли бы трупную вонь?
О, нет! Не стоит думать о людях слишком дурно! Разумеется, забеспокоились бы и раньше, - когда выяснилось бы, что что-то срочное не сделано. Первым, что он услышал от объявившегося наконец любовника, стало презрительное замечание:
- Верно говорят, что у таких как ты полно бабских придурей, - мужчина раздевался, не глядя сбрасывая одежду на кровать, - чуть хвост прижали - уже в постели и при смерти! Я не собираюсь и сольдо платить этому шарлатану!
- Синьор Джеронимо уважаемый человек и великолепный врач, - сухо заметил Равиль.
К этому времени он поправился настолько, что встречал любовника на ногах, лишь кутаясь в плотный теплый халат.
- Не думаю, что тебе придется по вкусу слава необязательного человека, который не платит по счетам.
Стоявший к нему спиной Ксавьр замер, а потом медленно развернулся, смерив юношу тяжелым взглядом прищуренных глаз.
- Малыш, ты часом ничего не забыл? - нехорошо протянул он.
- Вполне возможно! - отмалчиваться и на этот раз у Равиля не получилось бы при всем желании, но его и не было. - Мы довольно давно не виделись!
Он знал, что Таш возвращался домой и раньше, но потом уходил снова, даже не заглянув к нему.
Впрочем, к чему жаловаться, Ожье поступал так же! Кто знает, может быть Ксавьер, в трудах и заботах, ежедневно справлялся о его здоровье… Хотя кого он обманывает, если бы это было так, слуги наверняка проявили бы куда больше рвения, ведь они всегда чувствуют настроение хозяина, выучив его характер. Не говоря уже о кое-чем другом!
- Если бы ты потрудился хотя бы спросить обо мне, не говоря о том, чтобы зайти, то легко убедился бы, что я не притворяюсь! - губы кривились сами собой, как будто желчь разлилась во рту. - Но ты был слишком занят для этого в чужой постели!
Если Равиль ожидал, что Ксавьер смутится или вспылит из-за выдавшего его засоса, багровевшего в распущенном вороте на шее, то ошибся. Мужчина превосходно вышел из неловкого положения, и жестокая пощечина обожгла щеку юноши, заставив пошатнутся.
Ошеломленный внезапным ударом, Равиль удержался на ногах лишь потому, что опирался плечом о стену, и вскрикнул не столько от боли, сколько от потрясения.
- Что ты творишь?! - юноша резко выпрямился.
Мужчина не выглядел испуганным своим поступком или разъяренным до исступления, - было ясно, что он прекрасно отдает себе отчет в том, что сделал. В груди потянуло противным холодком…
- То, что ты заслуживаешь! - он не ошибся в предчувствии, и вторая пощечина все же бросила его на колени.
- Прекрати! Что это значит?!
Страха все еще нет: бояться нельзя в любом случае, страх - как запах крови для спущенной своры…
- Это значит, - жестко процедил Ксавьер, - что ты, малыш, заигрался!
Сжав горло неловко поднимавшегося юноши, он вздернул его вверх, без труда отводя руки и пресекая судорожные попытки отбиться, прижал к стене, удерживая тонкие запястья над головой. Недоумение в распахнутых глазах лисенка вызвали уже настоящую злобу и растравили еще пуще.
- Не понимаешь, рыженький? Совсем-совсем? - мужчина навис над ним, сжимая пальцы на шее сильнее. - Сейчас объясню!
- Прекрати… - это удалось сказать лишь губами, пытаясь разжать хватку на горле.
Бесполезно.
- Ты считаешь меня таким идиотом, который не способен сложить два и два?! - вкрадчиво шипел Ксавьер, с наигранной нежностью водя щекой по виску отвернувшегося юноши. - Что я не задумаюсь, откуда на твоей гладкой нежной попке свежий ожог? Не удивлюсь, откуда у обрезанного еврейчика такое знание арабского? Не хуже, чем у любой их этих макак в тюрбане! Предусмотрительных макак… Подскажи мне, кому там метят задницы, а?
Нетнетнетнет… - страх все же начал подленько просачиваться в сердце, постепенно затапливая его целиком.
Равиля оторвало от стены, швырнув в сторону постели. Ярость мужчины разгоралась как лесной пожар, при виде того, как мальчишка, запутавшись в халате и кашляя от удушья, упорно пытается подняться с пола - не из гордости, вдруг сами по себе включились старые инстинкты. Если остаться лежать - забьют ногами…
- А остальному научился, наверное, в борделе от своих клиентов! - пальцы уже впились в волосы, и любовник ласково поинтересовался. - Что можно скрывать, сводя каленым железом, малыш? Родинку? Или ты скажешь, что случайно к сковородке у моей сестрицы приложился?!
Юноша едва успел прикрыть лицо, чтобы не разбить о спинку кровати.
- Ксавьер, пожалуйста, остановись… я все объясню… - голос пресекся.
- Обойдусь как-нибудь! - очередная пощечина пришлась точно по губам.
Оглушенный Равиль снова оказался на полу, стянув за собой покрывало. Его тут же опять вздернули за что подвернулось, бросив на постель:
- Интересно, что ты наплел моему дражайшему родственничку?! Вот уж я посмеюсь: ловкач, хитрец Грие! А вокруг пальца обвела клейменная блядина… А уж как трясся над своим «сокровищем»! Или я должен чувствовать себя польщенным, что мне ты все-таки дал?!
От упоминания запретного имени, у юноши все оборвалось внутри, не осталось ни мыслей, ни слов… лишь разбитые губы продолжали по инерции повторять просьбы остановиться, отпустить его, дать возможность объясниться и выслушать. Он опомнился только тогда, когда в стороны рвануло ноги, и забился, не помня себя от ужаса. Кошмаров у него давно не случалось, да и там были мразь, отребье, а не человек, которому он вполне доверял! Ксавьер с силой прижимал его животом к постели за заломленные руки, и сомнений, что он намерен сделать, быть не могло, а в следующий миг юноша задохнулся от боли грубого вторжения.
Не кричать, только не кричать… - знакомо стучало в мозгу. - Не кричать и не сопротивляться! Сопротивление делает только хуже, а крики распаляют азарт…
И все- таки в какой-то момент, Равиль не выдержал и закричал, беспомощно извиваясь под мужчиной, безнадежно пытаясь сжаться, оттолкнуть. Да, его проход был достаточно растянут почти еженощными «постельными баталиями», а в жизни приходилось испытывать и худшее, но трудно изображать из себя стоика, когда намеренно пытаются причинить как можно больше боли каждым движением!
- Хватит!! Пожалуйста, хватит! Ксавьер, не надо… Мне больно! Прекрати!
Он сам не понимал, что умоляюще твердил это сквозь невольные слезы, а если бы мог собраться силами и осознать, - наверное, предпочел бы задохнуться, уткнувшись в матрац, и хотя бы потерять сознание, а не добавлять себе еще одно бесполезное унижение, потому что пощады ждать не приходилось. Осыпая оскорблениями, мужчина даже не трахал его, а с каким-то остервенением драл, то выходя почти полностью, то всаживая снова так, что мошонка с размаху шлепала по яичкам юноши… Казалось, это не закончится никогда, и впервые в жизни по-настоящему захотелось умереть.
Ксавьер кончал долго, навалившись на него грудью и тяжело дыша. Рывком вышел, и Равиль чувствовал, как последние капли семени падают на ягодицы и пресловутый шрам, ползут по коже, смешиваясь со спермой, которая вытекала из развороченного ануса. Больше всего хотелось сейчас свернуться в комочек и больше никогда ничего не видеть, не слышать, не ощущать…
- Мне больно… - в последний раз шевельнулись губы.
Почему же никто не понимает? Почему это ничего не значит…
Равиль не задал вопроса вслух, но ответ получил сразу. Устроив себе неплохую разрядку Таш успокоился, но не оставил в покое юношу, перейдя к основной, воспитательной части. Рванув мальчишку так, что едва не вывихнул ему плечо, он потащил его к большому зеркалу в гардеробной.
- Ну-ка посмотри сюда, золотко!
Юноша упрямо дернулся в сторону.
- Смотри, проблядь! - рявкнул мужчина, тряхнув его еще и за шею.
Может, и о стекло приложить… - мелькнуло тенью на дне опустевшего сознания. Равиль все же бросил взгляд в зеркало и тут же отвел глаза.
- Смотри хорошенько, твареныш! - его все же ткнули лицом в собственное отражение. - Запомни и не забывай больше, кто ты под всеми тряпками есть: шалава, во все щели выебаная и обконченная… Хорошенько запомни, рыженький, и благодари, что я твоей проходной дыркой не побрезговал!
Таш убрал руки, позволяя юноше тяжело сползти по зеркалу на пол. И по обыкновению утешил:
- Не расстраивайся так, золотко! Мордашка у тебя симпатичная, а задница что надо и закаленная… - мужчина хохотнул, потрепав встрепанные, влажные от пота кудри, замершего у его ног юноши. - А уж про дар к лицедейству я вообще молчу - талант! Ты главное помни, что передо мной рот открывать должен, только чтоб отсосать, если приспичит, и я тебя не обижу…
Довольный собой, Ксавьер поправил одежду, полагая акценты наконец расставленными со всей определенностью и вспомнив об иных делах, требующих его участия, которые пришлось отложить из-за наглого мальчишки. Однако звереныш, похоже задался целю совсем вывести его из себя.
- Золотко? - сипло переспросил Равиль, так не сменив безжизненно неловкой позы. - Тогда чем ты не доволен? Все золото, как известно, с пробой!
От очередной пощечины кровь пошла уже носом, опять закровоточила разбитая губа. Юноша покачнулся, но выпрямился и засмеялся, глядя снизу вверх на любовника, который предпочел стать насильником. Таш занес руку… и в этот раз остановился, не имея никакого желания задерживаться дальше из-за истерики паршивца - перебесится!
- Я вернусь послезавтра, малыш, - холодно бросил он через плечо. - И надеюсь, ты возьмешься за ум и покажешь больше радости по этому поводу!
Дверь за ним захлопнулась с оглушительным стуком.
***
После его ухода, Равиль еще долго не мог двинуться с места. Сидел, судорожно вцепившись в рубашку, натянутую на колени, тихонько покачиваясь и глядя перед собой пустыми глазами… Чувство было такое, будто он все-таки умер, просто по какой-то нелепой прихоти природы еще продолжает дышать.
А для чего? Как-то никогда об этом не задумывался. Не до того было… Не до смысла жизни, когда можно ее лишиться.
И как ни странно, первым в себя пришло привычное упрямство. Юноша все же поднялся, кое-как доковылял до двери, но распахнув ее, понял, что не может издать ни звука. Не говоря о том, что все слова куда-то разбежались. Сделав несколько шагов, он вцепился уже в перила лестницы и так и стоял, словно забыв, кто он и что, пока не высунулся один из слуг, слышавших ссору, как и то, что гроза удалилась, благополучно миновав их головы.
- Что с вами? - верткий парень направился было по своим надобностям, но разглядев состояние юноши, Бенито не на шутку струхнул.
- Ванна, - Равиль с трудом сфокусировал на нем взгляд и через силу выдавил хриплым шепотом, ухватившись за первую подвернувшую мысль. - Мне нужна ванна…
- Эээ… хорошо, - согласился парень, уже жалея о своем порыве, и моментально отыскивая на кого можно спихнуть заботы. - А пока легли бы вы? За доктором послать?
- Мне просто нужна ванна!!! - выкрикнул Равиль, отталкивая протянутую к нему руку, из-за чего едва не упал.
Усмехаясь про себя, Бенито бездумно поддержал его, заводя в комнату, но юноша вырвался и забился в угол, больше не отвечая на вопросы и изредка вздрагивая от косых взглядов.
Не больно-то надо! - парень отстал от хозяйского любовничка. Того оставили в покое, однако лохань все-таки принесли и воду нагрели, перешептываясь между собой.
Когда наконец все слуги ушли и затихли шаги, Равиль с облегчением стянул с себя испорченную рубаху и сел в ванну, чудом не завалившись и не расшибившись о края. Будто не узнавая, смотрел на свои трясущиеся руки, а потом разрыдался - отчаянно, безнадежно, то затихая, то опять заходясь, по-детски размазывая по щекам слезы, всхлипывая и икая… Так, как не плакал даже на «Магдалене», перед тем как его чудесным образом избавили от ошейника.
Но тогда это значило надежду, шаг от края, а не к пропасти…
Когда слезы иссякли, он тщательно вымылся. Не обращая внимания на ссадины и проступающие синяки, оттирал себя так, что едва не слезала покрасневшая кожа. И сам смеялся над тем, что почему-то все равно чувствует себя опоганенным, грязным, как никогда в жизни. Как будто до сегодняшнего дня был девственно чист!
Так же тщательно вытеревшись, точно даже эта вода могла его запачкать, юноша закутался в полотенце, как в непреодолимый щит, и помедлив лишь для того, чтобы переждать приступ головокружения, стал одеваться. Ксавьер сказал, что вернется только послезавтра, но задерживаться даже на лишнюю минуту казалось выше любых сил…
Равиль старательно избегал смотреть в зеркало. Словно боялся снова увидеть то, что и без того стояло перед глазами: всклоченные растрепанные волосы, облепившие разбитое лицо, на котором уже наливаются цветом синяки… как и на горле, на руках почти до локтей. Рубашка в крови, и сзади тоже, разорвана, прилипла к телу от спермы, размазанной по коже… От чересчур знакомых деталей увиденного зрелища он сам не испытал ничего, кроме брезгливого отвращения и презрения - именно что попользованная, потасканная подстилка, которая ноги-то свести едва может!
Да и не было нужды прихорашиваться. Сборы его были предельно быстрыми. Равиль натянул на себя самое простое, что смог найти: к сожалению, голым разгуливать было не принято, к тому же погода стояла прохладная… Ни денег, ни драгоценностей, ни богатых нарядов, он не брал - единственное, что принадлежало ему, был простенький крестик на тонкой цепочке. Только его он и мог продать сейчас.
Что делать Равиль особо не раздумывал: лучше сдохнуть в канаве, чем так! И этот дом юноша без сожалений покинул так же, как и прежний - только в том, что на нем было. Тоже с пустыми руками, разбитым, ноющим от боли телом, и сердцем…
Что сердце, - оно упрямо билось. От стыда, - в том числе за собственную глупость, - к сожалению, не умирают!
***
Парадоксально, но факт: у некоторых людей здравый смысл, судя по всему, впрямую связан с инстинктом выживания и без него работать отказывается. Трудно сказать в чем тут дело, скорее всего этот эффект сродни тому, как в экстренной ситуации организм выжимает все свои резервы для ее преодоления. Так и здесь, разум начинает действовать ясно и четко, отыскивая выход из безвыходного положения.
А возможно, рассудок просто прятался от себя за необходимость что-то решать и делать, чтобы не думать о случившемся. Переживать у него еще будет время, а пока нужно было позаботиться о более насущном вроде крыши над головой.
Набегавшись в свое время по городу, Равиль знал его совсем неплохо, но сейчас в богатых кварталах делать ему было нечего. И без того сомнительно, что кто-то возьмет хотя бы счеты подносить неизвестно кого с улицы, а тем более, когда у этого «кого» вся физиономия в синяках. У него завалялось несколько мелких монет, но юноша решил приберечь то немногое, что у него было и попробовать выкрутиться, не прибегая к крайностям.
Однако, увы, самые черные прогнозы оказались самыми верными. Остаток дня прошел абсолютно впустую, а ночь он провел в каком-то кабаке, забившись в неприметный уголок в общей зале с булкой и кружкой самого дешевого поила для вида. Это позволило не тратиться на отдельную комнату, а его скромное платье вряд ли у кого-нибудь возбудило бы нездоровый интерес к наживе.
Но и на завтра утешить себя было нечем. Синяки, конечно, бледнели, но со всем лицом вместе. Равиля опять знобило, и он опасался, что не до конца отступившая болезнь вернется - это было бы полной катастрофой, а время и так становилось страшным врагом: еще один день почти впроголодь и на ногах, еще одна ночь урывками, привалившись головой к заплеванной стене - как долго он так протянет? И без того запах чужого ужина сводил с ума, того и гляди, через пару подобных дней он будет заходить в заведение только для того, чтобы попроситься мыть тарелки и убирать объедки со стола… Найти сколько-нибудь приличное место казалось непосильной задачей.
Что только не приходит в голову от отчаяния! Впору было изумляться собственной наглости, но Равиль направился не к кому-нибудь, а к синьору Джероннимо, твердя про себя заготовленную фразу.
- Синьор, я безмерно благодарен вам за свое излечение, и еще больше - за добрые советы. Быть может, вы закончите начатое и поможете раскаявшемуся грешнику стать на путь исправления?
Она даже казалась остроумной. Ответ он тоже услышал весьма ироничный, но не обнадеживающий:
- Любезный юноша, - ответил донельзя удивленный врач, - я врачую тела, а не души! С последним вам стоило сходить на исповедь, а не ко мне.
- Я ищу не столько утешения, сколько пропитания, - с мертвенным спокойствием объяснил Равиль. - Я ничего не смыслю в медицине, но сносно разбираю латынь и хорошо знаю арабский. Говорю и пишу на провансальском и француском…
Мужчина прервал его взмахом руки.
- Похвально, конечно… - лекарь обескуражено оглядел юношу, с сожалением глуша в себе чувство симпатии. - Однако у меня не бывает ежедневно больных-французов. И… я не бедствую… но… тем не менее, не могу себе позволить нанимать и содержать человека, в чьих услугах нет острой необходимости. Лишь из чувства сострадания…
Это было предсказуемо.
- Само собой, - согласился Равиль. - Тогда остается последний вопрос: я должен вам за лечение, но не имею средств для оплаты. Поэтому могу лишь отработать тем или иным способом.
Какой бы смысл, вплоть до откровенной пошлости, не было бы возможно усмотреть в последних словах юноши - его там все же не было. Равиль имел в виду ровно то, что сказал.
- Мне вы ничего не должны, - обрезал лекарь.
В себе - синьор Джеронимо уже сожалел до глубины души, но никак не мог придумать, чем мог бы занять этого мальчика, чтобы не растоптать излишней жалостью его и без него подраненное самоуважение, а вместе с ним и характер. Порыв заслуживал сострадания и поддержки, но… Итог не ясен. Он бы с радостью приютил его на ночь, или одолжил из своих сбережений с молчаливого соглашения Беаты, однако предложить милостыню не поворачивался язык.
Да и связываться с взыгравшим толстым кошельком - себе дороже! У него жена и дочь, и свои обязательства:
- Ваш… товарищ щедро оплатил мои услуги, - сдержано заметил мужчина.
Юноша побледнел вовсе до невозможности, - так, что разливы цвета на его лице стали предельно четкими, как и ссадина на губе.
- Я бы не хотел быть обязанным этому человеку даже краюхой хлеба в голодный год! - прошипел Равиль сквозь зубы.
А когда через мгновение опомнился, - подумал: поздравить себя надо, что ли, с достижением… Вот она, гордость-то! Нашлась все-таки.
С голодухи и сдохнешь с ее помощью! Пади, дурак, ручку облобызай, возрыдай слезно… А может глазки сделать страстные, горячие, раздеться красиво и подрочить, раз уж с книжной премудростью мимо вышло… Господи! Неведомо чей уж… За что?!!
- Тогда расчет вам следует делать с ним. Я не вмешиваюсь в… семейные распри, - закончил синьор медикус.
Равиль коротко поклонился, прежде чем уйти: этикет, особенно крепко заученный, - великая вещь!
Но он так надеялся, что за работу его пустят поспать в какой-нибудь чулан…
***
Кому можно продать нательный крест? Разумеется, жиду-ростовщику! Независимо от того, насколько это соответствовало истине, Равиль почему-то рассудил именно так, явившись в Еврейский квартал, чтобы продать единственную свою ценную вещь прежде, чем голод и отчаяние все-таки вынудят его продать кому-нибудь вроде синьора Кьяци себя.
Мысли юноши не могли бы стать более горькими. Легко быть гордым на сытый желудок, и сетовать на отсутствие заботы и внимания, лежа в мягкой постели под теплым одеялом. А что с ней делать, с этой гордостью, теперь? Ее на хлеб не намажешь, под голову не постелешь! - Равиль мрачно рассматривал свое отражение в воде: вроде сошло почти, при определенном освещении и если не присматриваться - наверняка даже незаметно будет…
А потом сплюнул зло, и откинулся к перилам. Вопрос как быть и что делать стоял не праздный! Собственно, сам крест для него ничего не значил, но его продажа не станет счастливым избавлением, а только продлит агонию, если он так и не отыщет выход. Проще было прямо сейчас бросить все и сигануть в мутную взвесь из помоев, обмылков и речного ила, которые гордо назывались каналами Венеции!
Однако подобное решение было противно всему его существу. Что ж он тогда в том борделе не сдох сразу, после первой ночи, чего уж проще было - закрыть глаза, соскользнуть глубже в беспамятство, избавляющее от боли и безысходной действительности… Но ведь не зря боролся! Мог бы в самом деле так и не узнать никогда настоящей, бескорыстной, ласки и тепла, и даже не задуматься, что во всяком случае мечтать о любви - можно всем. Даже шлюхам…
Равиль вернулся к тому, с чего начал. Да, Ожье для него давно безнадежно потерян. Как и доброе его отношение, по собственной глупости… Но если сейчас уступить слабости, оставив до лучших времен и так не кстати обнаруженную гордость, и то подобие достоинства, которое пытался вырастить в нем его спаситель, и любовь, о которой посмел не только замечтаться - то получится, что этот год он прожил впустую, абсолютно лишним, бездарно растранжирив негаданный подарок судьбы!
А транжирой Равиль не был. Определившись хотя бы в том, чего он хотел бы добиться для себя, что его жизни следует стать простой и скромной, какой и должна была быть в Тулузе, какой он сам видел ее в начале своего пути, пока не возжелал недостижимого, - юноша ощутил к Ташу нечто вроде извращенного чувства благодарности. Что ж, видимо просто рыжий «лисенок» оказался из тех людей, которым для понимания нужно приложиться мордой о стену, а урок заучивается только с кровью! Остается лишь вздохнуть «такова жизнь», и попытаться возделать свой маленький сад несмотря ни на что, а прежде - просто отыскать кусок хлеба.
Не видя для себя и дальше смысла переливать из пустого в порожнее, вместо того, чтобы заняться наконец полезным, Равиль встал с бордюрного камня, на котором сидел… и, подняв голову, вздрогнул, едва не нырнув в канал уже по случайности: суеверным он не был, но эта еврейка появлялась словно из ниоткуда. И именно тогда, когда он был расстроен, в смятении, а значит, чересчур уязвим.
Женщина стояла на незначительном отдалении и смотрела на него со странным непередаваемым выражением. Так смотрят на хорошо знакомого человека, даже больше - на старого друга, с которым уже не чаяли свидеться, а теперь счастливо убеждаются, что переживания были напрасны, а время было милостиво к нему. Равиль невольно поежился и поторопился уйти, но на этот раз женщина не ограничилась одними взглядами. Она догнала юношу в несколько шагов и схватила за рукав:
- Поль… - перед именем вышла заминка, как будто назвать она хотела совсем другое.
- Что вам нужно?! - это было грубо, но внезапное вторжение в его мысли разозлило, и Равиль сам не понимал, что мешает ему стряхнуть ее руку.
Женщина поймала брошенный им взгляд и отпустила рукав, но тут же заступила дорогу, не давая уйти и улыбаясь одновременно виновато и ожидающе.
- Не бойся, я не сумасшедшая!
Равиль не был так уж в этом уверен.
- Подожди, пожалуйста! - это уже походило на мольбу. - Только один вопрос!
Юноша передернул плечами, как бы говоря, что слушает. Вопрос его ошеломил:
- Кто твоя семья, Поль? Где они?
- Это два вопроса, - Равиль снова попытался отступить, чувствуя, как в нем поднимается все более усиливающийся, ничем не объяснимый страх. - И какое вам дело!
Вместо того чтобы оскорбиться на резкий ответ, еврейка вдруг расцвела, как будто им - он оправдал самые сокровенные ее надежды. Она снова вцепилась в одежду юноши, похоже, даже не замечая треска швов и шнурков - с такой силой тонкие женские пальцы держали ткань.
- У тебя никого нет? Ты не знаешь их? Не помнишь…
- Да за каким дьяволом вам это надо?! - беспомощно выпалил Равиль, безуспешно пытаясь стряхнуть ее с себя.
- Не бойся, успокойся… - было непонятно, кого она успокаивает: его или себя, - Пожалуйста, Поль, пойдем со мной! Я все объясню… Пожалуйста!
Идти ему было особо некуда, а просьба была настолько проникновенной, что юноша сдался. Оглянувшись на крепкую старуху, сопровождавшую еврейку, и тоже смотревшую на него как на второе явление Господне или самого Мухаммада, излагающего новую суру непререкаемой мудрости, Равиль передернул плечами и согласился.
- Так и быть…
***
Сказать, что Равилю было не по себе - значит ничего не сказать! Он уже всей душой жалел, что пошел на поводу у собственной впечатлительности, вызванной не иначе, как тоскливым воем пустого желудка, однако, - Хедва Бенцони вцепилась в него мертвенной хваткой, так что идти на попятный было поздно.
К чему ведут ее расспросы, было трудно не сообразить, хотя слезливые истории про потерянных и найденных детей для Равиля не тянули даже на сказку на ночь, а пользоваться чьим-то горем ради бесплатного обеда было совестно. Юноша лишь поздравил себя с еще одним благополучно обнаруженным свойством, которое в данный конкретный момент тоже оказывалось совсем не вовремя.
То, что он не имеет отношения к семейным драмам уважаемого и состоятельного еврейского семейства, Равиль был уверен абсолютно, и сомнениям у него было взяться неоткуда. Он как-то никогда не задумывался о своих родителях и прочей родне, априори подразумевая, что их просто не существует. То есть, разумеется, мать-то у него наверняка была, как-то же он появился на свет… Однако сейчас, единственная, кого он мог вспомнить, это ворчливая рабыня в доме хозяина Сайдаха, которая присматривала за ним одно время, пока не началось обучение. Да и ошейник уже тогда был на нем.
Как не напрягал Равиль память, он не мог припомнить в своем детстве ничего, за что можно было бы ухватиться и протянуть ниточку к Венеции. И потом, старик обращался к нему совершенно по-другому, а как раз свое имя юноша помнил великолепно. Конечно, чаще всего хозяева называли понравившегося наложника как им заблагорассудиться - желанием, усладой, красивым, нежным, названиями цветов и самоцветов, и так далее. Но его хозяевам, как видно, подобные подробности были безразличны, а клиентам и подавно! А хотел бы хозяин Сайдах сменить ему имя сразу - назывался бы он сейчас каким-нибудь Али, а не Равилем… Так что как не любопытно было бы узнать, что где-то на свете есть люди, родные ему по крови, да еще так кстати, когда хвататься впору за любую возможность, - юноша не стал давать веры этим подозрениям. Мало ли в мире похожих людей, а если судить по Библии, евреи вообще все друг другу родственники.
Пытаясь изложить свои сумбурные мысли в нечто связное, да так, чтобы не обидеть счастливую женщину, смягчив разочарование насколько возможно, Равиль за дорогу успел проклясть себя тысячу и один раз, хотя по времени они шли недолго. Однако в доме стало еще хуже - как бы не был голоден юноша, ему кусок не лез в горло под обожающе ласковым взглядом женщины.
Она то и дело норовила дотронуться до него, как будто не верила собственным глазам. Перебивая себя и его, пододвигая разнообразные вкусности, засыпала множеством вопросов, которые поставили Равиля в тупик - допустим, она действительно его близкая родственница, по возрасту и в матери годится, и что? Рассказать ей в ответ на интерес о школе хозяина Сайдаха, серале хозяина аль Фатхи, позабавив напоследок описанием, чем обернулась для него смерть хозяина Латифа и бытом заведения братьев Пайда… Равиль не замечал, что уже довольно долгое время сидит молча, закусив губу.
Очередной слуга скользнул мимо, тоже бросив на юношу восторженный взгляд, и зашептал что-то на ухо госпожи. Та нахмурилась досадливо, но прежде, чем Хедва вышла, Равилю досталась еще одна улыбка.
- Извини, Поль, ты ведь никуда не торопишься? Подожди, пожалуйста…
Даже если бы его на самом деле ждала гора непеределанных дел, чтобы отказать на просьбу, высказанную подобным тоном, - нужно иметь изрядное мужество, и вовсе не иметь той самой совести. Равиль смог только кивнуть.
А ждать ему пришлось долго. И чем дольше он ждал, тем больше убеждался, что ему в этом доме делать нечего, независимо от того, ошиблась ли синьора Хедва и ее отец, или даже нет… Да что с ним такое?! Получаса не прошло, а уже готов хвататься за руки, облить слезами плоскую грудь банкирши Бенцони… Разве что матушкой не назвал!
Разумеется, случись что, бить его лицом о зеркало никто не станет, но изо дня в день видеть в глазах тех, кто был так рад тебе, отражение своего клейма? Полно, тебе ли радовались!
А если смолчать, а если плюнуть на правду-истину и просто подыграть тому, что так хотят увидеть в этом доме - сможешь? Не о законах и заветах речь - выучил одни, выучишь и другие. Сможешь пить-есть-спать, улыбаться им, называться чужим именем и не задавиться как-нибудь с утречка…
Ладонь уже лежала на ручке двери, когда неясный шум разделился на голоса:
- …твой отец сошел с ума еще 15 лет назад!
- Как ты можешь, Лейб! Только посмотри на него… он точно такой, каким был Иафет в его годы! А волосы, глаза! - в голосе хозяйки дома прорезались сварливые ноты. - Тебе ли не помнить! Когда ты только и говорил, что о дымчатых очах Ханы и ее кудрях…
- Уймись, женщина! Ты так же безумна, как вся ваша семья Луцатто, и твой отец Менахем!
- Не смей поносить мою семью!
- Я о ней и думаю! И думаю, что Яфет не сказал бы мне спасибо за позор на седины его отца, и за такого сына, который без всякого понятия о грехе совокупляется с мужчинами!
Повисшая тишина была отрезвляющей. Равиль спокойно вышел, удачно разминувшись со спорившими на лестнице хозяевами: он услышал достаточно!
Юноша не жалел, что не стал дожидаться возвращения Хедвы: к чему? Увидеть как радушие сменится отвращением? Можно много рассуждать о гордости и насколько она уместна, когда кроме нее, собственно, ничего нет, да и с той не знаешь что делать, и не глупость ли несусветная уходить куда глаза глядят из дома, который может оказаться твоим… Но на самом деле гордость никакого отношения к этому поступку не имела.
Равиль честно мог признаться, что просто сбежал, не видя смысла оставаться и выслушивать, как его в очередной раз назовут подстилкой, шлюхой и блядью. Он не услышит для себя ничего нового, тогда зачем лишний травить душу и терпеть очередной ушат дерьма, от которого и без того не получается отмыться, как ни старайся…
Он действительно услышал достаточно, чтобы подтвердились его самые невеселые мысли: даже случись чудо, его - такого - семья все равно не примет. А другим стать уже не получится, ведь запятнавшее его прошлое не изменить…
И банкир знает еще только про Ксавьера! И Ксавьера тоже знает. Равиль легко мог представить, что его бывший любовник с удовольствием выложит все известные ему подробности о новообретенном «племяннике» Бенцони, ведь Ксавьер не выносит, если что-то случается не по его и наверняка пришел в ярость из-за побега юноши.
Представлять реакцию Бенцони и Луцатто на его бордельное прошлое не хотелось вовсе, добрая женщина и так наверное в обморок упала, а патриарха скорее всего удар хватит… Жить и трястись, что в любой момент все откроется? Нет! Уж лучше самому и сразу оборвать ниточки к этой семье, не смущать их покой грязными тайнами и не ждать, когда станет поздно, когда поверишь и прирастешь к ним сердцем, как к… Будет не так больно, ведь больно бывает даже шлюхам.
Равиль утонул в мрачном самобичевании, так что задержись он немного, горячая защита женщины, пожалуй, лишь настроила бы его более непримиримо и безнадежно. А возможно, наоборот прошла бы сквозь бреши в броне, которой юноша тщетно пытался закрыть свою душу от новых напастей… Как бы там ни было этого не случилось, хотя что бы Равиль не надумал, молчание означало отнюдь не согласие! Хедва Бенцони не собиралась сдаваться, и заставить ее отступить, когда она твердо уверена, в своей правоте было невозможно. Из фразы мужа, она вынесла совсем иной смысл, чем он желал. Хедва медленно выпрямилась, безотрывно глядя в глаза мужчине:
- Ты знал о нем, ты его видел и ничего не сделал… - она была неприятно поражена, если не потрясена.
- Да, видел и знал, как любовника мужчины…! - продолжал бесноваться Лейб Бенцони.
- ДА КАК ТЫ МОГ!
Ни одно соображение не могло оправдать в ее глазах тот факт, что муж мог совершенно спокойно оставить юношу в неведении о его семье, и очевидно, что даже не попытался узнать о нем. Не задумался, что быть может оставляет его в беде, - мальчик не выглядел счастливым, - что он и так столько лет был лишен родного дома… Сорвавшись с места, она бросилась туда, где оставила «Поля», возможно намереваясь поставить мужчину перед неоспоримым существованием племянника лицом к лицу, но опоздала.
Когда после бесконечно долгой тишины, Лейб вошел следом, его жена даже не подняла головы, так и оставшись сидеть на полу, куда опустилась потому что просто подкосились ноги при виде пустой комнаты. В груди тупо ныло от понимания, что мог услышать и подумать мальчик, он и так чувствовал себя неловко…
- Хедва… Хедва! Опомнись… Ты готова цепляться за цыганские гадания на рынке! - Лейб попробовал зайти с другой стороны. - Посмотри правде в глаза! Если это - сын твоего брата, может и имя его скажешь?!
- Равиль… - отозвалась женщина, не шевельнувшись, - Дан и Лея были бы старше.
- Хедва! - он говорил что-то еще. Убеждал, и его аргументам обычно верили, но его жена по-прежнему сидела на полу, раскачиваясь с заломленными руками.
- Лейб, как умер мой брат? - раздался неожиданный вопрос.
- Они все умерли! Алон, Левана, Бина, и Иафет, Хана… - вдруг мужчина опомнился и ужаснулся. - Что ты надумала, женщина?!
Хедва подняла голову, но смотрела куда-то мимо него:
- Человек, который может прогнать ребенка от порога родного дома, - она тяжело поднялась, - способен на все… Из-за тебя Бог не дал нам детей! Чего ты трясешься? Что он нас объест? Или думаешь, что сможешь забрать свои деньги с собой в могилу? Или просто мстишь сейчас и ему за то, что Хана не пошла за тебя, когда ты сватался к ней? Думал, я не знала…
Женщина неотвратимо наступала на мужа, и приблизившись вплотную, с силой ткнула в грудь:
- А теперь послушай меня, Лейб, - Ты пойдешь к мужчине, с которым его встречал, и приведешь Равиля обратно в его родной дом! Иначе это сделаю я сама, даже если мне понадобится перевернуть всю Венецию!
***
- Молодой человек, я не ваши святые и не подаю милостыни! - своим унылым постным лицом ростовщик был похож скорее на ощипанную монастырскую ворону: сравнение более чем неуместное и нелепое!
- То есть? - хладнокровно поинтересовался Равиль, хотя дополнительных объяснений ему не требовалось.
Он принес не фамильные бриллианты, а всего лишь нательный крест. Цепочка была тонкой, изящной, но вполне обычной работы, и вместе с самой подвеской потянула бы золотом монеты на две, не больше. Однако и этих монет у него не было, а обед у радушной Хедвы Бенцони, - он же завтрак и предыдущий ужин, обед и завтрак, - уже давно слезно попрощался со вновь затосковавшим желудком, канув в небытие.
Кроме того, помимо первоочередной задачи не протянуть с голодухи ноги, нужно было в принципе как-то выгребать из трясины, в которую он угодил. Решение находилось только одно - пробираться обратно в Тулузу, где его лицо по крайней мере примелькалось среди торгового люда без шлейфа любовника, и тем более продажного - кто-то его отметил, как мэтр Кер, кому-то и в ножки не погнушался бы пасть, а там видно было бы…
Но Тулуза - не соседняя деревня, до заката налегке не добежишь. Поэтому, эти две монетки, которые можно было разменять на полезную мелочевку - оказывались в самом деле вопросом жизни и смерти.
И именно потому, с ним можно было не церемониться: уж кому, как не ростовщику это чуять! В конце концов, сторговать удалось ровно столько, насколько Равиль и рассчитывал вначале, безо всяких радужных надежд на людское благородство. То есть удручающе мало.
Выбор тоже был не велик: либо прибиться к кому-нибудь хоть для черной работы, либо тем же подсобным попробовать пристать к кому-то в порту, и по вполне понятным причинам Равиль выбрал первое, хотя с трудом представлял, как это выполнить. Не стоять же дозорным у ворот, спрашивая каждого выходящего из города… Спустя еще один бесплодный день поисков, идея уже не казалась настолько безумной: вдруг какому-нибудь синьору приспичит, скажем, в Милан - и повезет обратить на себя внимание…
Милан уже ближе к «земле обетованной», а может удастся зарекомендовать себя и вопрос возвращения в Тулузу потеряет свою остроту. К тому же, должен же кому-нибудь пригодиться скромный молодой человек со знанием языков, письма и арифметики, и приличными манерами без простонародных примесей! - измотанный после очередного круга по городу Равиль пытался хоть как-то ободрить себя, отстраненно наблюдая за кабацкой дракой.
Он уже цеплялся за слухи и сплетни, наобум ходил по домам, где теоретически могла бы найтись работа, даже в кафедральном соборе спрашивал - помощи, не милостыни. Осталось только сходить в синагогу и предъявить доказательство своей принадлежности к еврейскому народу! Может, еще раз накормят…
И в первый момент Равиль даже не понял что происходит.
Короткий кивок, ухмылка стражника:
- Лис?
- Что? - только и успел переспросить юноша.
И вот уже в «блошницу» волокут именно его, а не подвыпивших забияк-смутьянов из местного сброда.
Равиль не пытался кричать - звать на помощь все равно некого, не пытался доказывать - ни тугого кошелька, ни солидного имени у него в распоряжении не было, не пытался возмущаться - подобный тип служак везде одинаков и он рисковал получить взамен только лишние синяки да сломанные ребра в зависимости от настроения конвоиров. Вбитые в кровь инстинкты снова сработали сами по себе, и юноша затих и затаился до поры, пока ситуация не прояснится и он не сможет найти выход. Все же, вряд ли венецианским стражам закона настолько нечего делать, что они хватают людей с улицы лишь бы поразвлечься и засудить кого-нибудь!
Он оказался прав, и первая странность обнаружилась сразу же. Равиль не был в подробностях знаком с бытом подобных заведений, но обоснованно сомневался, что каждому жулику в каталажке предоставляют отдельную камеру, как какому-нибудь опальному барону!
Собственно камера представляла собой закуток, в котором с трудом можно было вытянуть ноги, с решеткой вместо одной стены, холодная и сырая с деловито шуршавшими в соломе крысами. Равиля передергивало всем телом от шороха и писка, - он надеялся, что больше никогда не придется свести с этими неразлучными спутниками людского быта настолько тесного знакомства!
Никогда не говори никогда. Рыжая горбунья оглядела своего забившегося в угол сокамерника с философским пренебрежением ко всяческим условностям мира и скрылась, видимо сочтя, что ничего стоящего с него не возьмешь. Действительно нечего. Юноша невесело усмехнулся: от мысли, что его тощий кошелек оказался у стражников, тянуло повеситься на этой же решетке… Или хотя бы расплакаться.
- Лис, подъем!
Равиль сам не заметил, как ему удалось задремать под утро, привалившись к заплесневелой стене. Затекшие мышцы слушались плохо, поэтому он тут же схлопотал пинка и был выволочен из камеры без всяких церемоний. Однако возмущаться совсем не тянуло - зубы были еще дороги, и юноша только понадеялся, что сейчас все объяснится.
Дорогу по коридорам и лестницам он не запомнил, да и незачем было. Равиль все еще надеялся, что это какое-то недоразумение - даже не из-за того, что на самом деле ни в чем не виноват, а потому что он никто, и интереса к нему быть не может. Скучающая физиономия представителя правосудия его даже обнадежила, а вот присутствие коллеги памятного Черного Ги - не очень.
- … подожди, это не займет много времени, - дознаватель мило беседовал о чьих-то крестинах или именинах, и очевидно, пребывал в прекрасном расположении духа. Равилю достался только вопрос через плечо. - Павел, по прозванью Лис не установленного происхождения?
- Мое имя Поль РинардО. - тихо назвался юноша, стараясь, чтобы это не выглядело как спор.
- Да-да, - рассеяно кивнул судейский, не глядя ворохнув бумагами. - Выдает себя за аквитанца… Заметьте, рассадник ересей и греха!
Последнее было адресовано уже приятелю.
- Ну, признаешь ли ты себя виновным в мошенничестве и краже имущества досточтимого купца Таша, а именно 30 турских грошей золотом?
- Что?!!
То, что ответ не верный, Равиль понял сразу, рухнув на пол и захлебываясь воздухом от боли. Удар пришелся по ногам почти под коленями, и кое-как выпрямившись, юноша остался стоять так, не будучи уверенным, что вообще получится встать.
- Еще и не признает! - посетовал дознаватель товарищу.
- Я слыхал, Оро, - сочувствующе согласился тот, - у магометан ворам сразу руки отрубают за воровство…
- Не терплю язычников, - доверительно сообщил страж, закончив с воодушевлением, - но так и нужно! Бруно, поставлю я ему клеймо, ну кнута дам - и дальше что? Разве что шкурку попорчу, и мужики платить меньше будут…
- О! - приятель оживился.
- Да, вот такие у нас диковинки! - Оро ухмыльнулся особенно паскудно и сделал небрежный знак.
Прежде, чем Равиль успел что-то сообразить, его вздернули, сноровисто и привычно заломив руки, ткнули лицом в лавку у стены, стягивая нижнюю часть одежды… Он кричал, пинался и отбивался, выворачивался из захвата, кусался, не помня себя - незабываемое никак прошлое накрыло без предупреждения и уже с головой. Короткий, по-профессиональному выверенный удар в бок оставил юношу лежать прозрачной медузой, распластанной прибоем по гальке. Ягодицы раздвинули, и словно мало было этого зрелища - потыкались чем-то вроде рукояти… И посмеялись.
- Так, - продолжил дознаватель, - пункт следующий!
Весельчаку Бруно он даже подмигнул, обещая особое развлечение.
- Не кто-нибудь, а сам Бенцони…
- Твою ж… Мадонна! - вовремя поправился Бруно. - Этот жид пол-Италии за пояс заткнет!
- …жалуется на то, что сей молодой человек имел наглость побеспокоить его добродетельную супругу и ее немощного отца…
Бруно уже давился всхлипами.
- … подло воспользовавшись трагедией их семьи и всего еврейского народа, - Оро вдохнул, делая вид, что утирает несуществующую слезу, - смутить их покой! Представившись не кем-нибудь, а чудесно обретенным племянником Равилем, сыном покойного Иафета, урожденного Луциатто…
Отсмеявшись всласть и утирая слезы, оба забавника обернулись к предмету развлечения:
- Лис, признаешь себя виновным?
Ответа не последовало, но его особо никто не ждал.
- Всыпь ему от души, пусть подумает на досуге, - распорядился палачу Оро перед уходом. - Глядишь, вспомнит, что он не кто-нибудь, а любимый племянник святейшего Папы!!
Согласный ржачь стал последним, что услышал Равиль перед долгой-долгой тьмой.
- Только кожу не попорти: наш комендант ох как охоч до этого дела! Ему хоть полено дубовое - и то сойдет…
аРавиР
Равиль очнулся уже в камере, лежа ничком в вонючей соломе. Спина просто вопила от боли, на ребрах уже вспухли черно-багровые полосы, рубашка местами все-таки была в крови, но насколько он мог судить, лисью шкурку и правда не попортили сильно, и беспамятством заключенного тоже никто не воспользовался. Только радоваться этому особо не получалось. Возможное «свидание» с комендантом не шло из головы, как и грозившие кнут и клейма.
Стараясь двигаться осторожно, юноша забился в относительно чистый угол, уткнувшись в колени лицом. Словно зеркало Ксавьера снова встало перед глазами: видно от судьбы не уйдешь! Свел прежние метки, и вот опять знаки вора и шлюхи окажутся выжжены на теле, чтобы ни у кого, включая его самого, не могло возникнуть сомнений с кем имеют дело… Глупая-глупая шлюха! Но понимание, что сам, своими же руками, затянул себе на шее петлю, с пренебрежением отвернувшись от единственного выпавшего в жизни счастливого случая, хлопнул дверью перед носом у шанса, о котором даже не мечталось никогда, требуя себе еще и звезд с неба в придачу, - сейчас мало чем могло помочь, а утешить тем более.
Ковыряясь в плескавшихся в тюремной миске помоях, которыми побрезговали даже крысы, Равиль отчаянно пытался придумать способ спасения, но безуспешно. Тандему Бенцони-Таш противопоставить ему было нечего - ни денег, ни влиятельных знакомств, кто мог бы хотя бы поручиться, что он не вор… Слуги Ксавьера не пойдут против хозяина, а семейство банкира вообще одни сплошные неизвестные.
Насколько было бы проще, если бы он мог связаться с Ожье! Да он бы на коленях вымаливал прощение за свою неблагодарность и наглость, весь собор бы ополз с молитвами за здравие его чад и домочадцев во всех поколениях до второго Христова пришествия!
К тому же, Ожье не такой человек, чтобы оставить без помощи в безвыходном положении. А главное - мог бы подтвердить, что его имя действительно Равиль, а Поль было дано уже при крещении в его же присутствии подвыпившим падре из деревенской церквушки под Неаполем. И это же еврейское имя прямо указано в вольной, которая тоже осталась в доме Грие! - юноша в бесчисленный по счету раз обругал себя последними словами.
Пусть само по себе это проклятое имя тоже ничего не доказывало, но даже слуги в доме Бенцони таращились на него как на выходца с того света. У него лицо его отца, а роскошные волосы, которые так ценились хозяевами - от матери… - такие простые слова звучали для слуха юноши непривычно и странно, странно было представлять, какими они были, и что могло бы быть, если бы они были живы…
Ничего бы особенного не было! - Равиль резко оборвал поток жалости к себе. - И он был бы совсем другим человеком, а исходить нужно из того, что уже есть - тюремной баланды и висящей над головой угрозой позорного клейма, не упоминая о порке на площади! Запас чудес он, вероятно, уже исчерпал до конца жизни, и знание, что у него есть тетка и дед не принесло ни радости, ни облегчения. По большому счету дядюшку Лейба, юноша прекрасно понимал: как же, известный банкир, уважаемый человек, а найденный после стольких лет драгоценный племянничек - под мужиков ложится. Скорее всего, если бы Хедва знала о нем хоть половину подробностей, - не то что не позвала бы в дом, на другую сторону дороги перешла!
- А ниче жиденок! И правда хорошенький! - веселый окрик будто продолжил его горькие размышления.
- Напарник, - второй тюремщик как раз деловито залязгал ключами, - че-то и тебя не туда заносит… С похмела, что ли?
- Ну, знаешь, на безбабье и рыбу раком!
- Те чего, девок не хватает?
- Так девкам платить надо, а тут чисто уважение, - гогот сопровождал скрип отодвигаемой решетки.
- У коменданта науважается, а твой номер десятый… Эй, Лис, заскучал? Щас проветришься! На выход.
Заледеневший Равиль, и не подумал подчиниться приказу, буквально влипнув в гнилую стену, хотя и знал, чем чреваты задержки, не говоря уж о прямом непослушании.
- Оглох? - любитель «уважения» попробовал дернуть сидевшего юношу за руку, но не тут-то было.
Равиль бился молча, целеустремленно и упорно, не обращая внимания на удары, изворачиваясь всем телом и отпихиваясь так, что его никак не удавалось скрутить и вытащить из угла. Однажды, ему уже приходилось драться с такой же безнадежной решимостью, и память о том, чем все закончилось - только придавала сил. Двоим, далеко не немощным мужчинам едва удавалось его удерживать, во рту стоял ржавый привкус своей и чужой крови. Он не чувствовал боли, не чувствовал страха, не осталось ни единой внятной мысли, кроме одной - никогда больше! Ни ради чего. Никогда.
Даже для спасения мира, даже для спасения жизни. Никогда.
***
- Ну, и кто из вас, уроды, испортил такую симпатичную мордашку? - ласково поинтересовался господин комендант, оглядев юношу, доставленного пред его хмурые, несколько осоловелые очи.
- Да взбесился он что ли… Вон, покусал даже, еле вытащили! - попытался оправдаться кто-то из охранников.
Щурясь на свет, от которого почти отвык за эту пару дней, Равиль покачнулся и облизнул разбитые губы. После того как он пересчитал собой все углы в коридорах и ступени на лестницах, стоять получалось с трудом, но зубы по счастью не вышибли, хотя двигать челюстью было страшно. Ничего, чтобы откусить то, что этот боров попытается в него засунуть, много не нужно!
Никогда!
Однако на его удачу зрелище синяков и ссадин, видимо, не привлекало достойного служителя правосудия:
- Я что по-вашему, упырь голодный, кровушки людской испить захотел? - продолжал отчитывать подчиненных господин комендант. - Зачем так бить-то было? А девки не нашлось? Поглаже, погорячее…
- Так он и есть за девку, - оправдывался охранник.
- И куда уж горячее… - пробурчал второй, шевельнув прокушенной рукой.
- Ты мне поостри, умник! Самого сейчас на четыре кости поставлю! - рявкнул окончательно взбешенный комендант. - Марш исполнять приказ начальника!
- Так ведь Страстная нынче, какие девки… - робко подал голос конвоир, - а из того, что есть - Лис по этой части самого высшего сорта, во дворцы был вхож, говорят…
Речь коменданта о том, какие пошли праведные шлюхи и стражники в славном городе Венеции, того и смотри, не иначе как все разом во власяницу оденутся, вервием подпояшутся и айда в монастырь грехи замаливать, - была долгой, подробной и прочувствованной. Равиль даже посмеялся бы, если бы не приходилось тратить столько сил, чтобы оставаться при памяти. К тому же, было ясно, что негодование тюремного начальства по поводу отсутствия подходящей девицы свободных нравов, дабы скрасить одинокий ужин - персонально для него ничего не меняет. Отказываться от дармового развлечения эта скотина не намерена, а сложение имел такое, что юноше, - тем более в нынешнем состоянии, - хватило бы одного удара. А дальше… Равиля уже колотило всем телом.
- Хорош, хорош… - тем временем мужчина обошел его, оценив своего недобровольного гостя в подробностях. - И правда, красавчик! Да ты садись, винца выпьем… На, утрись.
Платок Равиль принял, и послушно сел за стол с далеко не скудным ужином, но от вина отказался:
- Не нужно, - хриплым шепотом выдавил юноша, не поднимая глаз. - Я тогда сразу сомлею…
- Да, ты прав, было бы обидно, - охотно согласился комендант, обрадованный полученным откликом. - А ты чего дрался, испугался? Не бойся, насиловать не стану! Не люблю грубости.
Равиль зло усмехнулся, тут же поморщившись от боли: отлично, значит швырять на койку и сношать его никто не будет, и если он полежит тихонько, то обойдется без новых синяков… Скажи он сейчас, что не желает никаких постельных развлечений, господин начальник наверное до утра бы слезами от смеха заходился!
- Да ты ешь, красавчик, не стесняйся! Оголодал наверняка на наших харчах, а силы тебе понадобятся… - пообещал мужчина.
Понадобятся, - молча согласился юноша. Пальцы сами по себе протянулись по столешнице, но вместо подвинутого к нему аппетитного куска рульки, прибрали забытый с краю, невидный за бутылками, пузатыми под стать «любезному» хозяину, широкий нож, молниеносно сунув его за пазуху разодранной рубашки, и прижав локтем для верности.
Нет, он не питал никаких иллюзий: буде сотворит Вседержитель еще одно чудо, и ему удастся вырваться от коменданта, далеко уйти не получится, не говоря уж о том, чтобы выйти совсем. И думал как распорядиться драгоценной сандедеей: улучив момент «вернуть» коменданту, или все-таки оставить себе, чтобы хоть закончилось все быстрее… Жить свободным никак не получается, может сдохнуть свободным получится лучше!
Да чего бояться, он же живучий. И везучий, сколько уже протянул!
- Ты скажи спасибо, Лис, что в общую не попал, - философски вещал тем временем «господин начальник», потягивая вино. - Помещений у нас не так уж и много, жулья развелось, с другой стороны… Тебе стоило бы меня поблагодарить хорошенько.
Мужчина подсел поближе, уверенно обхватывая юношу за плечи и придвигая к себе - стало плохо. Так плохо, что впору опасаться за собственный рассудок! Перед глазами повело, а в голове что-то помутилось…
…Его опрокидывают навзничь, раскладывают прямо на заплеванном столе среди бутылок и стаканов с поилом. В волосы вцепляется рука, удобно отворачивая голову, и, немытый вероятно с самого появления на свет, член тыкается в плотно сомкнутые губы:
- Ну, блядовочка моя, постарайся, отблагодари меня! Заберу на всю ночь!
И он старается - потому что пока только в рот, потому что их семеро пьяных ублюдков из матросни, и каторга по ним плачет. Потому что на всю ночь - это значит один единственный, и никого больше…
Его уже укладывали на койку, организованную видимо для пущего удобства коменданта. Осознав происходящее полностью, Равиль стремительно вскинулся и ударил краденным лезвием, вложив в бросок всю оставшуюся силу и крайнюю готовность…
Как мечтал всегда, и черт с ним, что будет потом: запах крови - крови их всех - того стоил!
А потом… Потом не было ничего. Юноша пришел в себя под ругань и пинки:
- Жидовское отродье, шалава уличная, сученка мелкая…
Провал.
- Давай, твареныш, просыпайся! И скажи спасибо своему купцу, что у него кошель такой толстый! - пинки в сломанные ребра.
…Купцу?! - Равиль больше ничего не слышал.
Юношу словно подкинуло, он пытался встать, ослепленный совершенно безумной мыслью - Ожье! Он все-таки его простил, как всегда, и поехал следом… Он здесь, он здесь, защитит и больше никому на потеху и расправу не отдаст!!!
«Я больше не уйду, слова не скажу!!!»
- Набегался, лисенок? - голос Ксавьера Таша безжалостным ударом вернул с небес на землю.
С нескрываемым удовлетворением мужчина оглядел сидевшего на полу юношу, казалось пересчитав каждый синяк и каждое пятнышко на его грязной разорванной одежде.
- Я смотрю, ты весело проводишь время! - усмехнулся Таш.
- Вашими молитвами! - отрезал Равиль, безуспешно пытаясь стянуть трясущимися руками обрывки рубашки.
- Не говори, что я тебя не предупреждал, золотко.
От набившего оскомину обращения юношу просто передернуло, и ноющее тело скрутило от боли. С трудом переведя дыхание и цепляясь за стену, Равиль попытался снова хотя бы сесть. И без того было плохо, а понимание, что мерзавец откровенно наслаждается его жалким видом и плачевным состоянием, лишило последней осторожности.
- Золотко? Конечно, 30 грошей. Сильно я в цене поднялся! - прошипел юноша.
- Что верно, то верно, - без тени смущения или недовольства согласился Ксавьер, удобно устраиваясь напротив. - Как Рыжик Поль ты стоил недорого, а вот Равиль Луциатто - несколько иное дело!
- Это мое имя! - Равиль вскинулся, за что тут же был наказан следующей вспышкой боли.
- Это мое имя! - отдышавшись, упорно повторил юноша, сверкнув на мужчину глазами сквозь упавшие на лицо волосы. - Я могу это доказать! Есть человек, который это подтвердит!
- Ага, - Ксавьер даже улыбнулся упрямому мальчишке. - Не сомневаюсь, о ком идет речь. И не премину передать моему любезному родственнику, какую неоценимую помощь он может оказать тебе в обретении семейства… Я, видишь ли, отбываю на днях, на прощанье зашел…
Равиль хмуро слушал неторопливые разглагольствования, тщетно пытаясь понять, к чему ведет Таш, и что именно не так. Его не заставили долго ждать:
- Уверен, что Грие, как человек большого душевного благородства, немедленно кинется восстанавливать справедливость, полностью подтвердит твои права! Вот только, лисенок, от Тулузы до Венеции путь не близкий. Боюсь, что к тому времени как твой благодетель об этом услышит, твое нежное плечико украсит новое клеймо, а на спине кожи вовсе может не остаться! - мужчина говорил так, как будто беседовал о чудесной погоде и приятной прогулке солнечным деньком, лишь холодный и злой блеск в глазах полностью противоречил мягкому тону. - Да и мало ли что может приключиться. Чем ты так насолил нашему уважаемому господину коменданту? За член укусил? Очень неосторожно, золотко, кусать руку, которая держит тебя за горло! Опрометчиво…
Это даже не было намеком, Ксавьер Таш мстил и мстил изощренно и жестоко тому, кто ничем не мог защититься.
А защитить себя юноше действительно было нечем, и Равиль прекрасно все понимал сам: никто не будет слать гонцов в Тулузу, вызывая Ожье с вольной, а даже случись такое, обозленный за рану комендант за это время превратит его в кусок мяса, умоляющий о пощаде и привилегии доставить удовольствие всеми известными способами… Или лисенок просто не доживет до того.
Поэтому, устало прикрыв веки, Равиль спросил о самой сути:
- И зачем вы пришли? Позлорадствовать?
- Правильный вопрос, малыш, - Ксавьер обворожительно улыбнулся. - Разумеется, нет. Я не трачу зря ни свое, ни чужое время.
Он поднялся и прошелся по комнате, отчего у следившего за ним юноши отчаянно закружилась голова, глаза снова пришлось закрыть.
- Как ты понимаешь, я легко могу разрешить все проблемы и вытащить тебя отсюда. Исходя из этого, есть два варианта. Первый: я забираю тебя у доброго господина коменданта, ты лично извиняешься перед семейством Бенцони за недостойную аферу, - в том числе письменно - потом возвращаешься со мной в Аквитанию. Все счастливы, все довольны. Бенцони остается при своих деньгах, я получаю банкира, который мне очень обязан, и своего хорошенького и послушного мальчика обратно…
Перспектива вернуться к Ксавьеру заставила юношу содрогнуться.
- … ты получаешь свободу - за пределами Венеции, разумеется, - и безопасность. - Ксавьер сделал долгую паузу, давая мальчишке возможность оценить его великодушное предложение, после чего продолжил. - Вариант второй: всем плохо, все проигрывают. Ты доказываешь, что ты племянник этого банкира. Допустим, тебе это даже удается. Бенцони теряет часть своих денег, и получает большие проблемы с их общиной, которую уже поставила на уши его жена. Его жена получает племянника с прошлым, от которого впору задавиться от позора на весь их род.
Равиль прикусил задрожавшие губы: он не стал бы навязываться и лезть в эту семью, но по крайней мере доказал бы, кто он, что он есть, что не обманщик и дело не в корысти!
- Ты, - конечно, получаешь безусловную свободу, - продолжал между тем Ксавьер, цепко следя за реакцией юноши, - и даже имя, но иметь своим врагом Лейба Бенцони - я бы не советовал. Я не получаю ничего, кроме одного - судебно подтвержденного доказательства, что мой свояк почти год укрывал у себя в доме еврея… Здесь, в Италии это не проблема, а вот французская инквизиция, думаю, заинтересуется. Кто знает, что там происходило, кто знает!
Таш наклонился над обессилено привалившимся к стене юношей и нежно поинтересовался в заключение своей содержательной речи:
- Как полагаешь, лисенок, быть может, мне стоит затратить некоторые усилия и восстановить твое честное еврейское имя, прежде чем отправиться в обратный путь?
***
Как просто! Господи, насколько же это оказалось легко и просто, даже неприлично как-то! - Ксавьер Таш наблюдал за юношей, с заметным содроганием переступавшим порог зажиточного еврейского дома, даже с примесью некоторой досады. - Как младенца отшлепать, право! Неужели не взбрыкнет? Но судя по бледной мордашке и потупленным глазкам, теперь хоть на виску вешай рыжего лисенка, мальчишка будет кричать, что он Поль, христианин в десятом поколении, а член ему негодяи-магометане укоротили… Как и задницу выдолбили, нечестивцы!
Да, удар был направлен в бровь, а попал точно в глаз. Парнишка всегда так дергался при упоминании его тулузского покровителя, что невольно напрашивались всяческие мысли, а уж Ожье-то разве что брусчатку не взрыл, разыскивая своего мальчика. Пришлось потрудиться, чтобы дошло, до самой печенки проняло, что маленький рыжик укатил с любовником в Венецию… Ксавьер от души пожалел, что не видел в тот момент лица незваного родственничка, но успокоил себя тем, что полюбоваться на него еще успеет, вернувшись с присмиревшим лисенком.
А лисенок стал очень смирным, особенно когда уяснил, что весь его выбор только в том кто отправится к палачу - он или его дорогой Ожье. Разумеется, на самом деле, это была чистой воды ложь, как бы ни было приятно вовсе устранить Грие руками церкви. Однако обвинение выходило смехотворным, а игры с инквизицией - чреваты.
Зато иметь в своем распоряжении банкира, куда как полезно и удобно: от таких предложений, с которым пришел Лейб Бенцони, не отказываются в здравом рассудке. Бумага с перечислением обвинений от занятия проституцией до воровства и мошенничества, и полным признанием в том малыша Поля - более чем окупила себя, к тому же надежно гарантируя, что рыжик больше никуда не денется из рук хозяина: второй собственноручно написанный мальчишкой под его диктовку экземпляр, Ксавьер оставил себе.
После чего договорился с комендантом, не затратив на то даже медной монетки из своих денег, ибо все расходы покрывал Бенцони, привел домой, подождал, пока парнишку отмоют от тюремной вони и комендантских слюней… и хорошенько трахнул. С удовольствием наблюдая, как он кусает губы, пальцы, пытаясь зажать себе рот, вцепившись в простыни, жмурится, чтобы удержать слезы. Так-то лисенок, будешь послушным - будет тебе и ласка, а пока не обессудь!
Дав мальчишке пару дней отлежаться, чтобы смог сесть в седло и не дай бог не напугал впечатлительную банкиршу своей разукрашенной во все цвета радуги физиономией и обморочным видом, Ксавьер исполнил последнее обязательство по состоявшейся договоренности, приведя своего рыжика в дом Бенцони.
Признаться, зная норов маленького лиса, Ксавьер несколько опасался за его примерное поведение, но логику в требовании Лейба Бенцони видел: его настырная женушка не успокоится, если племянник просто исчезнет. Нет, нужно было подтверждение, что племянника никогда и не было, причем из его собственных уст!
Письменное раскаяние низкого, заблудшего в своих пороках грешника было зачитано одним из приглашенных свидетелей из числа членов общины в присутствии еще четверых толи родичей, толи не понять кого. Все это время лисенок был тих и молчалив, будто пришиблен, лишь коротким ломким кивком подтвердив, что все изложенное написано им самим, добровольно и чистая правда. Бурный взрыв негодования заставил его слегка вздрогнуть, и Равиль все же оторвал глаза от пола, бросив единственный взгляд на мертвенно бледную женщину, лишившуюся голоса от ужаса:
- Простите…
За жену ответил Лейб:
- Я думаю, что мы узнали уже достаточно, и был признателен, если бы вы избавили нас от присутствия этого… - он брезгливо покривил губы, удачно скрывая торжество, - юноши!
Так же молча, не поднимая головы и не глядя вокруг, Равиль подчинился потянувшему его за рукав Ташу. В спину неслись возмущенные реплики о том, что его следует немедленно водворить в тюрьму, и нелестные комментарии относительно судейских, светских властей и христиан в целом, поддерживаемые мнением, что не стоит выносить сор из избы, то есть общины. Равиль не протестовал, и мысли о побеге не возникло: то, что надеяться ему не на что, он знал задолго до этого момента…
Оказавшись на улице, новый хозяин, тоже довольный успешным окончанием предприятия, весело заметил:
- А вы с этой банкиршей похожи, золотко!
У юноши вырвался придушенный всхлип, он покачнулся, но жесткие пальцы по-прежнему держали крепко.
- Не переживай, рыженький! Ты принес мне неплохое состояние…
В тот же день они возвращались в Тулузу.