***

Череда последующих дней и ночей слилась в неразрывный безумный хоровод, больше напоминающий навязчивый бред. Сломив упорство строптивого лисенка и наконец добившись от него того, что требовалось, Ксавьер приходил каждый вечер, откровенно наслаждаясь полученным результатом: хорошенький послушный, исполнительный мальчик, по первому щелчку раздвигает ножки, старательно двигает попкой и работает губками. Не перечит больше и не капризничает, но реагирует вполне живенько. Мужчина даже как-то остался до утра, однако потом рыжик был совсем замученный, и развлечение лишилось всякого интереса.

Было бы забавно пригласить сюда как-нибудь Ожье, чтобы увидел своего драгоценного малыша таким - трясущегося, потного, едва дышащего… Затраханной подстилкой, которая не может свести ноги, со спермой, присохшей к щеке, и более свежей порцией, сочащейся из выставленной раскрытой задницы. Ксавьер не отказал бы себе и в этом удовольствии, только не мог предугадать реакцию Грие: либо взбесится и устроит погром, но вполне может быть, что просто плюнет, побрезговав, и уйдет, забрав с собой свои выгодные предложения, которые так грели душу… Все могло быть. Тем не менее, идея пощекотать нервы в том числе и себе - нравилась несказанно!

Ксавьер даже поделился ею с лисенком, любуясь мгновенно дико расширившимися зрачками.

- Не надо, пожалуйста!!! - юноша как-то странно дергался, вероятно, пытаясь сползти с кровати и упасть на колени: дивное зрелище!

- Хотя ты прав, златокудрый херувимчик, который тебя так трогательно навещает, куда интереснее! - смеялся мужчина. - Может, как-нибудь пригласишь его присоединиться к нам?

- Пожалуйста!

Равиль все же встал на колени у постели: всего лишь еще одно унижение, но с тем, чем грозил Ксавьер, вполне способный это выполнить, - оно было не сравнимо! Он совершенно точно знал, что подобного уже не переживет, хотя говорят, что от позора и стыда не умирают… Возможно, просто тихо сойдет с ума, ведь у каждого есть какой-то предел прочности.

- «Пожалуйста, да» или «пожалуйста, нет?» - продолжал развлекаться палач.

Юноша внезапно вскинул голову:

- Тогда ты отдашь мне признание? - застывший взгляд был холоден, как могильные плиты.

- Торгуешься, шлюшка? - в мужчине проснулся азарт.

- Торгуюсь, - спокойно подтвердил Равиль.

- Хорошо, - мило улыбнулся Ксавьер в потемневшие до грозовой черноты глаза. - Я запомню на будущее, что ты готов обслужить любого, кого я скажу за… определенную плату.

Юноша не дрогнул: жить без надежды оказалось не так уж сложно. Он достаточно изучил своего хозяина, чтобы быть уверенным - Таш не отдаст ему признание ни при каких условиях. Даже положи ему пол царства к ногам, он прибережет его напоследок, чтобы лишний раз поглумиться. Признание возможно было украсть, но где Ксавьер мог его держать? Не при себе точно, и не дома под подушкой, неусыпно сторожа. Скорее всего, среди других важных бумаг, однако как до них добраться, особенно добраться теперь, когда его обязанности окончательно сократились до постельных утех, Равиль не представлял… Все кончено? Или еще возможно как-то втереться к нему в доверие…

Если конечно, удастся собрать осколки, оставшиеся от рыжика - лисенка.

Ксавьер уходил, но чудовищная головная боль оставалась. Она сводила всю левую половину от виска до челюсти так, что ныли даже зубы и больно было касаться щеки, как если бы с нее была содрана кожа. Обессилено вытянувшись под одеялом, в которое кутался потому, что в последнее время мерз постоянно, юноша с усмешкой вспоминал верное замечание синьора Джероннимо: молодость может пересилить далеко не все… Парадоксально, но факт - он выжил там, где сгнивали самые двужильные, зато определенный достаток его доконал.

Он до сих пор почти не вставал с пресловутой постели, отлеживаясь после «визитов» господина, потому что потом сил хватало только помыться. Однако отказаться от этой привычки, превратившейся в нечто, сродни священному ритуалу, - Равиль просто не мог. Он даже начал испытывать что-то вроде благодарности к понятливому Шарло, который после прямого приказа хозяина всегда в нужное время держал горячую воду… Простыни и сорочки он тоже менял, но все равно казалось, что тяжелый запах чужой похоти пропитал каждую нитку, каждый участок кожи и будет преследовать даже в небытие…

А мысли о собственной смерти уже не пугали и не вызывали отвращения. Перспектива однажды тихо заснуть и не проснуться наоборот рождала мечтательную улыбку. Реальность превратилась в кошмар, и даже ласковые сны, в которых не было боли, тоски по несбыточному, усталого страха и вины перед единственным в жизни, самым важным человеком - лишь терзали душу, каждый раз оставляя после себя истекающие слезами раны.

Августин был абсолютно прав, эта ноша становилась непосильной день ото дня, но разделить ее было не с кем… Не с Густо же, каким бы добрым малым тот не был!

Внимание молодого музыканта, который не забывал о своем новом друге и исправно появлялся у него каждый день примерно к полудню, когда Равиль как раз вовремя немного отходил от ночных «развлечений», чтобы никого не пугать своим видом, - отогревало измученное сердце юноши, заставляя его чувствовать хоть что-то кроме отвращения к себе.

Густо заботился о нем, как умел, переживая за него с неожиданной для себя самого горячностью. Он следил, чтобы Равиль ел, отшучиваясь, что парень итак похож на бесплотный дух, а не живого человека, сидел с ним, всячески развлекая болтовней и веселыми песенками, помогал в чем мог, но… Возможно, Гюсто был прост, но далеко не глуп, и непонятная игра по еще более странным правилам ему совсем не нравилась, ведь очевидно, что платой за них уже сейчас становилось ни много, ни мало - душевное и физическое здоровье худющего, бледного парнишки с крутыми кудрями цвета каштанов и всегда насмерть затянутыми завязками сорочки.

И по уши в одеяле.

- Послушай, это не дело! - серьезно заявил молодой человек, вдруг обрывая нежную мелодию, которую выводили его пальцы на струнах верной гитары, и прямо взглянул на Равиля. - Ты выглядишь не просто скверно, а так, что покойник позавидует. Краше в гроб кладут! И насколько я могу судить, лучше тебе не становится…

- Ты прав, - невыразительно согласился юноша, теребя тонкое кружево на манжете: на тряпки Ксавьер не скупился по обыкновению.

Стать лучше ему могло только по одной причине, но к ее воплощению, за 4 дня полной покорности он так и не продвинулся… Уже четыре? Или пять? - Равиль беспомощно растер вечно ноющие виски. Да, он немного потерялся во времени, но в конце концов, считать дни имеет смысл, когда чего-то ждешь.

А ему ждать нечего! - жестокое понимание, но вызрело оно не вчера.

- Знаешь, - между тем с нажимом продолжал Августин, - Айсен о тебе каждый день спрашивает, а его… мм… друг - настоящий гений медицины! Давай я схожу за ним, а?

Воодушевленный идеей молодой человек, неловко замялся.

- Если дело в деньгах, ты не думай! Если даже спросит… или если что-то эдакое надо, - судя по тону, мечтательный служитель муз уже навоображал себе едва ли не новый поход аргонавтов, причем за птичьим молоком самой птицы гамаюн, - Я уверен, что-нибудь придумаем: Кантор само собой поможет, хоть и постебается в волюшку, а Айсен вообще из тех, кто с себя последнюю рубашку снимет. И меценаты у него не жадные - мэтр Керр, мэтр Грие…

Густо осекся в тоже мгновение, как поднял посветлевший взгляд на Равиля:

- Они еще не уехали?!! - агатовые, темно серые глубокие глаза сменили цвет на антрацитово черный из-за расширившихся зрачков.

- И не собираются, - в замешательстве простодушно ляпнул Августин.

После этих слов даже самый заслуженный древний призрак своей бледностью не смог бы сравнится с одним больным юношей! Покрывало под истончившимися пальцами превратилось в ветошь.

- Равиль… - робко окликнул его молодой человек настоящим именем.

- НЕ СМЕЙ! - раздавшийся звук напоминал нечто среднее между шипением сотни змей и последним хрипом умирающего от их укуса. Обессиливший от внезапной мгновенной вспышки, Равиль утонул в подушках, сравнявшись цветом лица со свежими белоснежными наволочками.

- НЕ ВЗДУМАЙ! Никого из них не вздумай сюда звать!!! Ни «синеглазку», ни лекаря его… - юноша впился ногтями до крови в протянутую руку ошеломленного Густо, отчаянно и исступленно пытаясь донести хоть до кого-нибудь свои страхи. - И говорить не смей, куда, к кому ходишь! Они один раз от церковников вырвались, чтобы теперь из за меня паскуда…

Судорожный кивок в сторону двери, за которой неизменно дежурит Шарло.

- …и другая тварь, позубастее, - им опять жизнь переломала?! В костер сам будешь дровишки подкидывать…

Равиль уже бредил снова, беспорядочно метаясь из стороны в сторону, - на силу удалось унять, чтобы хоть забылся, и вновь перепуганный Августин сидел около него всю ночь до утра.

***

Защищать чужое счастье - последняя привилегия тех, кто знает, что своего уже не будет. Попытка хоть как-то оправдаться в собственных глазах и одновременно стремление избежать нового груза вины… Совесть, как злой хозяин - каким бы страшным не был приказ, но выполнять его нужно, потому что кара за самовольность обернется во сто крат хуже.

Придя в себя, Равиль уже не срываясь, строго-настрого запретил мрачному Августину что-то говорить Айсену о нем и тем более приводить их сюда, разложив все на пальцах, хоть и постарался смягчить выражения: незачем светлому и доброму парню ввязываться в подобную мерзость.

В том, что Фейран в помощи не откажет, юноша не сомневался, как не мог не признать, что помощь врача была бы куда как кстати. Нет, попроси его Гюсто или сам Равиль - лекарь придет и сделает все необходимое, хотя бы потому, что если юноша помнил правильно - Фейран в огонь бы шагнул ради синих глаз своего любимого, а тут требовалось всего-то осмотреть «девочку» и дать какую-никакую микстуру да мазь для болячек. И судя потому, как держался Айсен все у них благополучно, а это блаженное чудо непременно вмешалось бы… ангел-заступник нашелся!

Язвить не получалось. Айсен знает, что значит быть чужой забавой, ничего смешного в его желании помочь и поддержать не было. О каком-то унижении речи вообще быть не могло, и Равиль с радостью ухватился бы за протянутую руку, обливаясь благодарными слезами от облегчения, но… Айсен и Фейран тоже не знали о нем главного, получался такой же обман как всегда, а Ташу лекарь и музыкант были не противники. Наоборот, Ксавьер мог не пошевелив пальцем сломать их спокойное счастье, не говоря уж о том, что вместо спасения, вмешательство возлюбленных наверняка обернулось бы еще одной цепью горле лисенка, подбрасывая новый повод для шантажа.

Последний довод Равиль оставил при себе, а чтобы угомонить разошедшегося настырного Густо, пришлось смести в кучку остатки воли и сил и встать. Он оделся и впервые со дня возвращения в Тулузу поел за столом, как положено. У Августина брови казалось вылезут вовсе от зрелища изысканных манер, за которыми юноша прятал боль и слабость. Равиль замечал его взгляды, и уголки губ горько подрагивали: забавный, сейчас точно придумывает какую-нибудь таинственную историю о пропавшем царевиче… Как же страшно все, Господи!

- Ты прав! - Равиль резко поднялся. Он всегда поднимался, даже зная, что ничего хорошего за этим не последует. - К врачу обратиться все равно стоит. Знаешь кого-нибудь еще?

Настороженный Августин неуверенно пожал плечами, растерявшись: радоваться от его решимости и тому, что юноша немного ожил, или пугаться - с такими глазами в последний бой идут.

- Сходить?

- Пойдем, - ровно соглашается Равиль. Голова болит невыносимо, больно даже смотреть, но если сейчас он опять заберется в постель и продолжит с упоением жалеть себя, то Густо точно побежит за друзьями и вся их компания подставится под удар только затем, чтобы в конце узнать, что пострадали они из-за одной глупой бляди.

Да и блядь так долго не протянет, посещение лекаря простая необходимость.

Он лишь отыскал оставленный Ксавьером кошелек, в который до сих пор не удосужился заглянуть, и понадеялся, что богатая плата отобьет охоту к расспросам, а кроме того если он придет сам, а не будет валяться на одре немощным телом, то залезть дальше, чем он позволит никто не сможет. На сочувствие рассчитывать было глупо, - к кому, с чего бы, - так зачем лишний раз выставлять на показ то, что может вызвать только гадливость!

Расчет оказался верен: пожилой врачеватель, к которому привел юношу все менее довольный происходящим Густо, не рвался срывать со странного посетителя одежду, - признаки запущенного физического и нервного истощения и без того были на лицо в буквальном смысле. Высказанные ровным тихим тоном жалобы, вынудившие юношу обратиться к лекарю, добавили еще несколько жирных штрихов, завершив ясную картину упадка сил и нервического заболевания. Само собой, что мэтр Роше не отказал в лекарстве, способном облегчить мигрени, но напоследок все же мягко высказал свое мнение, не подозревая, что почти слово в слово повторяет советы другого врача, еще пару месяцев назад, пришедшего к аналогичным выводам.

- Когда закончится, приходите еще… Однако, самым лучшим же лекарством для вас был бы спокойный долгий отдых. Сон, простая пища регулярно, прогулки и приятные впечатления…

Равиль непонятно дернул губами: толи хотел улыбнуться, но не получилось, толи судорога: рецепт действительно оказывался предельно прост, и чтобы его получить, не нужно было куда-то идти, лекарь перечислил то, что он знал сам. У порога юноша вдруг запнулся и обернулся, впервые подняв взгляд на старого служителя эскулапа.

- Простите, совсем забыл! Один мой друг как оказалось совсем не умеет ездить верхом и вчера стер себе все что можно и что нельзя, но стыдится это показывать. Нет ли у вас мази или бальзама, чтобы я мог передать ему?

Ложь легко слетала с губ юноши, и не вызвала подозрений, поэтому к поджидавшему его на улице Густо Равиль вышел довольный результатом визита: секрет не раскрыт, никто не пострадает, наоборот Ксавьер может быть доволен, что игрушка сломается не скоро, Августин угомонится со своей тревогой, а многократно использованное тело получит немного облегчения.

- Ну, что сказал? - изнервничавшийся в ожидании, Густо бросился к невозможному рыжему мальчишке, который наконец появился из дверей, окрашенных в благопристойный коричневый цвет и с соответствующим знаком над ними.

Разумеется, он не потащился вслед за Равилем к врачу, щадя его стыдливость и исключительную щепетильность в некоторых вопросах, но долгое ожидание на улице далось нелегко. Однако юноша лишь мягко взглянул на друга, и неожиданно улыбнулся в ответ с долей лукавства.

- Сказал, что нужны прогулки и хорошие впечатления!

Ошарашенный Августин настороженно вгляделся в этого Равиля, непохожего на того угнетенного юношу, каким он увидел его впервые и знал последние дни. Но вроде бы рыжик действительно оживился и повеселел!

Стараясь особо не задумываться, чтобы не потревожить еще одну тщательно скрытую рану, молодой человек сказал себе, что просто вердикт лекаря по всей видимости не нес в себе ничего фатального и непоправимого, вот парень и воспрянул духом. Самое время тоже за него порадоваться, а не подозревать невесть что…

- Хорошие впечатления, это здорово! - открыто улыбнулся музыкант и поспешил закрепить результат. - Может, начнем прямо сейчас? Куда бы ты хотел прогуляться?

И тут же едва не выругался, потому что, кажется, опять спросил что-то не дозволенное: Равиль споткнулся и остановился, молчаливый отсутствующий взгляд, который он уже замечал у юноши, - пугал до дрожи. Как будто он смотрел на что-то, что никто другой увидеть не мог, и для него такое же безнадежно недоступное, пусть благоговейно-желанное. Священную Чашу Грааля, которую не взять в руки… Иногда, от взгляда этих дымчато-агатовых глаз под густыми бровями, точно вырисованными рукой старого иконописца - хотелось попросту перекреститься!

Однако беспокоить юношу очередной своей досадной неловкостью, как влюбившемуся недорослю - Густо не решался, кусая губы и терпеливо подставляя свое не самое крепкое плечо. Все, что мог… И через пару томительных невыносимых минут, юноша очнулся от нездешних видений и так же ровно зашагал рядом.

Наверное, знай Равиль о чем в этот момент думает его товарищ, какие сравнения приходят ему на ум - посмеялся бы над неуемной восторженностью неисправимого балованного ребенка муз! А может и не стал бы, потому что то, о чем на самом деле он вспомнил, пожалуй для юноши и вправду было сравнимо разве что с мифическим Граалем!

Которого не может коснуться нечистая длань, и даже нечистому оку его не узреть…

Если проще, он вдруг словно обжегся о собственный растерянный вопрос, напрямую вытекающий из невинного предложения Августина - где!

А когда в последний раз он гулял в принципе? Это событие всяко имело место еще до того, как лисенок Поль сошел с палубы «Магдалены», тоже превратившейся уже во что-то подобное священным символам и реликвиям… И Равиль мучительно пытался вспомнить, что это была за стоянка, что за порт.

Тулузу он не знал, забегавшись и загнав себя. Что он помнит из города - как пройти к тюрьме?

Марсель? Ох нет, тогда появился Таш!

Неаполь с крещением? Конечно, нет…

Первые неуверенные вылазки в Алжире? Ответ есть и он верный: Родос. Господи, - все равно чей, но прости, - Он ведь знал тогда, спотыкаясь на острой крупной гальке и хохоча во все горло, потому как из набегающей пены прибоя мог выбраться обратно только на четвереньках… Совсем не Афродита, конечно! Зато - знал, что его великодушный господин, любимый мужчина, - пришел за ним и смотрит сейчас!

…Его избавитель, его негаданная мечта, сказка, которая угасает к рассвету вместе со счастливыми снами…

«- Мне от тебя ничего не нужно!»

- Равиль!!! - Густо подхватил юношу уже в падении, почти у самой земли.

И услышал сквозь слабое шевеление губ:

- Не надо… Полем зови, как крещен…

- Да хоть самим Иисусом! - Густо поднял на руки, оказавшееся почти невесомым тело, но упорно нес его далеко от приевшегося прибежища скорбей.

Равиль, хотя опомнился почти сразу, но вначале не понял, что происходит. Лишь осознав, что отпускать его никто не собирается, осторожно завозился:

- Куда ты меня несешь?

- Туда, где тебе помогут! - молодой человек только крепче прижал к себе свою ношу.

Равиль не сдержал улыбки: милый, наивный как мальчишка, Августин! Как будто действительно есть кто-то, кто захотел бы помочь именно ему, тому, кто он есть на самом деле…

- Густо, - негромко проговорил юноша, - у меня просто слегка закружилась голова. Это от слабости, ничего страшного. Отпусти…

Мир рухнул как всегда неожиданно. Августин действительно остановился, но не оттого, что собирался выпустить из рук болезненно-хрупкое тело друга, а от того, что отзыв на горячечный шепот почти у самой щеки - случился совсем не дружеский! Теплая волна пробежала вниз от мгновенно вспыхнувших щек до предательски ослабевших коленей, не миновав некую часть тела, которой уж в этой ситуации беспокоиться безусловно не следовало бы!

Если бы мог, Августин точно куда-нибудь сбежал, чтобы уже там спокойно сгореть от стыда: откликнуться пусть крохотным, но желанием на близость парня, да еще больного! Хотя, он красивый, даже сейчас… тонкие линии черт, в темном кружеве ресниц глаза чистого насыщенного, темно-серого цвета, изящные дуги густых бровей, и нежные губы… Настолько красивый, что у тебя, приятель, совсем крышу унесло!

Любоваться им это одно, красота всегда заслуживает восхищения и поклонения, а другое дело думать о поцелуе! Их лица впервые оказались так близко друг к другу, Густо впервые настолько тесно касался юноши, его плеча, бедра, и мягкие кудри ласково щекотали кожу… Господи, только бы Равиль ничего не заметил!

Хорошо, допустим, ничего катастрофического не произошло, - молодой человек отчаянно пытался успокоить накатившую панику, - захотеть можно и парня. Айсен замечательный человек, но со своим доктором, судя по едким замечаниям Кантора, они явно не стихи по ночам разучивают! Ага, скорее интенсивно изучают строение человеческого тела…

И счастливы! И горело все для них пламенем того самого костра, о котором предупреждал Равиль! Так что мир пока еще на месте.

Только вот почему-то Густо был абсолютно уверен, что именно Равиль от внимания подобного рода в восторг не придет. Ну и что, что он тоже хороший приятель Айсена, а значит, об отношениях между мужчинами тоже осведомлен, и они его не коробят, не взирая на всю стеснительность… Однако меньше всего музыкант хотел бы оскорбить этого бледного мальчика, дать ему новый повод для печали и грусти! Августин сам испугался того слова, которым можно было передать щемящую нежность, теснившуюся сейчас в груди.

- Августин, отпусти, - немного нервный смешок отрезвил взбудораженного своим открытием поэта, и он почел за благо аккуратно поставить юношу на ноги, чуть придерживая на всякий случай.

- Густо, - Равиль искренне улыбался, тронутый его порывом: кажется, испуганный Густо был готов тащить его на край света и дальше, - я не принцесса, и за мной не гонятся стаи драконов! И врач сказал, что все в порядке. Просто ты спросил, куда бы я хотел пойти, и я задумался. Не знаю подходящих мест.

- Ты так хочешь прогуляться? - беспомощно переспросил Августин, глядя на объект своей неожиданной страсти несчастными глазами.

- Подумай сам, - Равиль очень не хотел обижать своего негаданного утешителя, - я неделю провалялся в кровати, город не видел давно, да и знаю его не очень хорошо. Порт, склады, конторы, церковь…

Юноша оборвал себя, будто о чем-то вспомнив.

- Мне зайти надо к одному человеку.

И быстро зашагал по улице, менестрелю осталось только последовать за ним, и адрес оказался на удивление недалек.

- Мэтр Барро дома? - учтиво поинтересовалось рыжее загадочное наваждение у распахнувшей дверь тетки. Августина едва не впечатало в противоположную стену от названного имени.

- Дома, - ворчливо отозвалась женщина, мотнув белоснежным чепцом. - Во дворе.

Дорогу указывать не пришлось, юноша уверенно нырнул в проем между домами, напрочь забыв о следующем за ним Августине.

Что- то чинивший палач при виде гостя, даже не поднялся с колоды, но явно узнал. Окинул тяжелым испытующим взглядом и вместо приветствия сухо признал:

- Не впрок пошло тебе мое мастерство.

- Не впрок, - легко и спокойно согласился Равиль, заставив содрогнуться своего добровольного провожатого. - Но оно того стоило.

Отстегнул от пояса вычурно расшитый кошель и положил на рабочий стол:

- Здесь долг. Я не считал, но должно хватить…

Черные, страшные глаза с костистого, почти уродливого лица смотрели долго и внимательно, наконец озвучив вердикт:

- В церковь отдай, сИротам.

- Сами и отдайте.

- Гордый… - с улыбкой протянул городской палач. - Ну, ступай с Богом, мы с тобой давно в расчете.

***

Ну вот и все! Finita la кomedia, поклон и сальто Арлекина, Пьеро смывает слезы, а Коломбина удаляется с «тяжелым кошельком», - мысленно усмехнулся Равиль, взглянув на перекошенного музыканта. Встреча с городским палачом подействовала на чувствительное дитя муз, как ведро ледяной воды за шиворот, заставив вопростить: не многовато ли страшных тайн на одного маленького бедного человечка! Даже на двоих.

И действительно, так уж ли нужно в них соваться… Ради чего? Ради прекрасных серых глаз - и мальчика?! Хотя глаза в самом деле прекрасные.

А сейчас эти глаза смотрели на замешкавшегося поэта с таким невыносимым пониманием, - что несчастного Августина буквально затошнило. От себя. Как будто «мальчик» ничего другого и не ожидал. Все понимал, все оправдывал… Не надеялся, - знал.

Страшно… На самом деле. Будто в бездну инферно глянул.

Густо вдруг передернуло до глубины существа, до самого нутра: вот оно как, по чистоте душевной настырно лез, куда не просят, а только открылось нечто большее - в кусты? Вздыхать по страдальцу - пожалуйте, а большее стерпеть - боязно стало?!

Даже не правду, тень ее, и так ли нужна тебе та самая правда: Августин натянуто улыбнулся юноше и услышал чистый тихий голос:

- Знаешь, я устал. Отложим прогулку?

Холодок пробежал по спине, обдал до кончиков пальцев: вот теперь и ты понимаешь, что такое трусость, сударь Густо…

- Если устал, конечно отложим, - послушно согласился молодой человек.

И - как в омут:

- Я тебя провожу до дома! - потому что если не сейчас, то больше никогда!

- Провожай… - мрачно уронил Равиль.

И на том спасибо! Сам виноват.

По улочке они снова шли рядом, а третьим спутником шло молчание. Августин не выдержал первым - да что ему такое померещилось! От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Поговорка недаром придумана, а Равиль еще и еврей, и вообще с Востока… Кто там знает, как могло сложиться со всеми его секретами. Не суди, в Писании сказано, тем более не суди поспешно!

- Ангел мой… загадочный, - молодой человек улыбнулся почти естественно, заступая дорогу перед рыжиком, напряженным и собранным, будто перед прыжком в прорубь, - завтра сходим. Я очень хорошие места знаю и все тебе покажу… Ни один лекарь не придерется к впечатлениям!

От того, что решали сейчас сосредоточенно смотревшие на него в упор темные глаза на бледном личике, было как-то до оторопи жутко. Остро и все же сладко… Невероятно как-то.

- Давно в городе не был?… - не зная как выбраться из щекотливого положения, потерянный Августин снова перешел на шаг, и сразу в ногу. - А сколько тебе лет вообще?

Какой вопрос может быть безобиднее - не девушка же все-таки, - и больше говорить о внимании!

- Будет двадцать, - все так же мертво отозвался Равиль, старательно рассматривая каждый булыжник на мостовой.

- Странно, да, - еще более ненатурально восхитился Густо, - я тебя всего на год старше…

- Да, забавно, - погребальным тоном согласился юноша, но следующий вопрос его немного встряхнул.

- А когда ты родился? - Августин отчаянно пытался убедить в первую очередь себя, что его разлад с собственными душевными порывами не стоил внимания. Совсем.

И уж точно не должен был отражаться на парнишке, добавляя тому новых терзаний!

- Должен же я знать, когда запасаться подарком другу… - с деланной шутливостью объяснил поэт.

- Мне почем известно, я же не помню этого счастливого события! - измотанный лис не выдержал и огрызнулся.

У Густо перехватило горло: как оказывается много, может сказать о человеке одна короткая фраза! Если некто не помнит дату своего рождения, это значит, что рядом с ним никогда не было кого-нибудь, кому тот день был бы хоть немного интересен. Никого и ничего! Даже монастырские сироты знают день своего рождения или же то, что может считаться таковым!…

Мысль показалась неожиданно здравой:

- Равиль… Прости, Поль, я знаю, что обещал и расспрашивать не собираюсь, но… подумай! Даже если ты не можешь определить точную дату своего рождения, наверняка есть какой-то день, который ты хотел бы назвать особенным…

Да сколько можно блуждать вокруг неприступной хрустальной стены, окружившей рыжего парнишку и биться в нее лбом! Августин опять зашел прямо перед своим товарищем, теперь уже остановившись и вновь заграждая ему путь, но юноша не возмутился и не протестовал, ошеломленно взглянув на своего нечаянного друга и утешителя: а ведь Густо был в чем-то прав…

Равиль отодвинул привычную боль от понимания, что никого раньше, - как и сейчас, - такие пустяки, как день его рождения не волновали, даже Грие. Но единственный день, который мог бы соперничать по значимости - был тот, когда однажды утром он готовился к смерти, а получил свободу… Воистину чудо, сравни рождению на свет новой жизни!

И жизнь его, какая бы она не оказалась, после того - текла по-новому. Хуже ли, лучше, - но словно река проложила себе другое русло… Равиль старательно восстановил в памяти все ориентиры, прикинул, пересчитал по календарям… и рассмеялся, как-то совсем открыто и беззащитно взглянув на насупленного музыканта:

- Густо, ты не поверишь! А ведь такой день - вот он, здесь! Где-то в этих числах получается!

- Я рад, - шепот у Августина получился почти с надрывом. - И… и… это тебе!

Рванув с какого-то подвернувшегося куста пунцовую розу, и нещадно ободрав пальцы о ее шипы, молодой человек бережно вложил цветок в ладонь ошарашенного юноши. Ткнулся губами в висок и умчался, шатаясь, как спьяну, пробормотав что-то вроде того, что дом рыжика Поля уже виден…

Поцелуй и роза, роза и поцелуй… Несколько шагов до своего жилища Равиль проделал на деревянных ногах, как сомнамбула. Так же поднялся по лестнице, не обращая внимания на пристальный взгляд своего слуги-охранника, и плотно прикрыл хлипкие двери: был бы он женщиной - алая роза страсти и т.д. и т.п… но и без того все ясно.

Поцелуй и роза. И стихи эти чертовы… и песни. Тут без песен ничего не бывает, у Густо тем более! Юноша дико взглянул на цветок, который успел опустить в воду, и внезапно зашвырнул его в распахнутое окно прямо так, вместе с кувшином. Мыслей не было, только ощущение растерянной беспомощности и жуткой паники: Господи, что же он наделал?!

Доигрался! Он отгораживался Августином от собственных страхов, боли, отчаяния, безысходности и тоски, и не подумал, что молодой человек мог испытать к нему нечто большее, чем обычное сострадание.

Однако с чего ему было думать иначе! Они знакомы не дольше недели, и большую часть этого времени Густо просиживал у его постели, ухаживая за больным, а что может быть скучнее… Было бы понятно, если бы это он воспылал к музыканту любовью, откликнувшись на искренний интерес и заботу, которую встречал не часто, зато заподозрить нечто обратное - куда как сложно!

Но ведь Густо - личность творческая, впечатлительная. Испытать влечение кому-то одного с ним пола? Почему бы и нет, наверное опьянен своей дерзостью и думает, что не только умнице Айсену позволено любить мужчину. И влюбился мечтательный певец вовсе не в Равиля, а тот образ, который себе напридумывал. Чтобы оттолкнуть его, достаточно просто сказать правду о том, чем занимался и фактически занимается до сих пор его сомнительный друг… Юноша пошатнулся под звон осколков, плеск и ругань, и без сил сполз по стене, обреченно закрыв глаза.

Уже поздно напоминать себе, что с самого начала знал: ничем хорошим их встречи с Густо обернуться не могут. Любить можно и образ, и влюбленное сердце не станет болеть от того меньше. Равиль извелся от понимания собственной подлости: Августин подарил ему кое-что более ценное, чем цветок, а в ответ получит боль кошмарного разочарования, когда вся грязь, составляющая настоящую жизнь «ангелочка» Поля выйдет наружу. Это даже не Ожье, - беднягу поэта с его чувствительностью тошнить будет при одном имени приключившейся с ним рыжей беды…

Да кого он обманывает! В первую очередь он боится причинить боль не Августину, а себе. Не хочет терять возникшую между ними стараниями Густо привязанность, ведь так приятно, когда о тебе беспокоятся, переживают… Он уже почти забыл, как это бывает, а такое забывать нельзя! И даже шлюхам хочется ощутить себя для кого-то дорогим, важным, обрести немного обычного тепла… отогреться хоть чуточку. Юноша чувствовал себя так, как если бы он очень долго шел под холодным дождем. Путь его был не близкий, конца его не было видно, и он остановился на пороге чужого дома. Что его не пустят, он знал и не желал стучать, чтобы не прогнали, но кому помешало бы то, что немного тепла от общего очага досталось бы и ему, позволив идти дальше?!

Равиль буквально скатился вниз, на улицу. На коленях в грязи, режась об осколки, шарил по мостовой, холодея от ужаса, что цветок могли раздавить, затоптать, просто откинуть куда-нибудь в канаву с помоями. Однако Господь в этот раз оказался милосердным, - роза нашлась быстро. Жадно схватив свое сокровище, юноша так же бегом вернулся в комнату, с улыбкой бережно погладил лепестки, оттерев от приставшей пыли: цветок сломался, но розу можно будет засушить…

Конечно, Равиль не думал играть со вспыхнувшей любовью Августина - таким не шутят даже ради спасения жизни, и он слишком хорошо помнил, как болело собственное сердце, а открытый и честный парень тем более не заслужил подобного. Но и правду сказать был не в силах. Он просто объяснит Густо, что вместе им не быть, отучит постепенно от себя, дав ему время привыкнуть к этой мысли и смириться, а себе - еще немного побыть любимым для кого-то… Ведь это будет не обман! Наверное…

***

Если начать изощряться в эпитетах и метафорах, выискивая наиболее разящие из них, то Августин шел к дому своей неожиданной и необычной любви примерно с тем же чувством, с каким Христос молился в Гефсиманском саду.

Любовь это ощущение избранности, прикосновения к чуду и посвящение в сакральные тайны бытия… Откровение. Это радужные крылья за спиной, но в тоже время некая обреченность, неизбежность. Когда осознаешь ее - она уже свершилась, и от нее уже никуда не деться, как от уготованного судьбой общего жребия… И уж так сложилось, что испугать может даже самый счастливый жребий, что ж говорить о другом! Тем более, когда знаешь, что это все же не сказка и просто - ничего не будет… Остается только лишь тщетно повторять: «Господи, пронеси чашу сию, мимо губ моих!»

А поздно. Поцелуй уже состоялся и впору повторить: «Что делаешь, делай скорее…» Но кому из двоих?

С первого взгляда от порога, Густо понял две вещи: что ему встретился настоящий ангел… Он застал Равиля впервые не в постели, а одетым, сидящем на широком подоконнике, и чахлый свет пасмурного утра словно пронизывал тонкую фигуру, серебрил темные пряди, придавая им вместо привычного золотистого отблеска чистое прозрачное сияние. Юноша тихо улыбался, каким-то своим думам, а рядом лежал пресловутый цветок, сорванный и подаренный в приступе умопомрачения, не иначе…

Второе, - именно цветок. Ведь он выдал себя вчера, но если роза не выброшена, значит, Равиль не сердится на него, не оскорблен, и не намерен разрывать дружбу. Августин вздохнул - думал ли он когда-нибудь, что будет дарить цветы юноше, сходить с ума перед встречами, и носить ленту цвета его глаз! А вот случилось, и когда сумрачные глаза взглянули на него с пониманием и сочувствием, молодой человек уже знал, какой ответ получит в любом случае, несмотря на все обнадеживающие знаки.

Однако Равиль заговорил о другом:

- Густо, мне необходим мастер, который бы сделал ключ по оттиску, только очень быстро. Ты никого не знаешь?

- Я могу спросить… - пожал плечами поэт.

- Спроси, пожалуйста, - серьезно проговорил Равиль, - это очень важно и надо сделать быстрее.

Августин не позволил себе ни одного вопроса, с порога развернувшись и отправившись исполнять просьбу юноши.

Тот улыбнулся вслед, но не шутил: болезнь уже отняла у него целую неделю, и сдаваться не собиралась, вполне возможно, что вскоре он опять сляжет от какой-нибудь задумки хозяина. А сейчас, пока чем-то обеспокоенный Ксавьер собрался отлучиться из города, - самое время порыться среди его бумаг в конторе. Шанс, который упускать нельзя, остается лишь надеяться, что оттиск он сделал от нужного ключа, а денег за последний визит Таша хватило не только отдать долг палачу. Юноша мрачно усмехнулся: то, что он продажная девка, - не новость, и задница у него действительно закаленная, но было бы забавно и даже в чем-то справедливо, что Ксавьер фактически сам оплатит ключ на свободу для лисенка и безопасность для своего врага.

Он только не думал, что будет потом, когда он уничтожит признание - до этого еще надо было дожить, сделать ключ, пробраться в контору, и молиться, молиться, молиться… всем богам сразу, чтобы свидетельство своей глупости и предательства отыскалось там, потому что в дом его теперь не пустят ни под каким предлогом.

Да и будет ли для лисенка это «потом». Таш не простит подобного удара по своим планам, и зная мерзавца, с уверенностью можно сказать, что из-под земли достанет, чтобы отыграться… Но это неважно.

Важно, что хотя бы самому простить себя станет можно.

События, до того тянувшиеся нудными осенними дождливыми сумерками, вдруг начали катиться как нарастающий снежный ком, и остановить их было уже невозможно. Ключ Равилю сделали в тот же день, и кто знает, чем могла бы в целом окончиться для юноши авантюра Таша с признанием, если бы Августин спросил о мастере у другого человека. А так, менее чем через час Кантор стоял у сельского домика рядом с предместьями, где остановилась пара гостей с заморского Востока, не рискуя бросать тень на свою семью пусть и желанным присутствием.

- Значит, мальчика держит не только знание о его прошлой жизни, но нечто материальное, - быстро подвел итог Фейран.

Всем было ясно, что ключ по слепку не заказывают просто так - не от пояса же верности прекрасной дамы с ооочень ревнивым супругом, в самом деле! И для кого спрашивает малыш Густо тоже не вызывало сомнений: молодой коллега знаменитого трувера словно сошел с ума и ни о чем не способен был думать, кроме как об ангеле с глазами цвета предрассветного тумана…

На последних словах Кантор скривился, с мученическим видом массируя виски, Айсен подавился смешком. Я не ревную, - молча отозвался Фейран на эти едва заметные знаки близости и привязанности. - Уж точно не в том смысле, в котором могло бы быть!

Да и глупо ревновать к тому, что жизнь любимого человека не сводится к одной единственной бездушной функции в постели… - наградой задумавшемуся мужчине стала светлая, такая драгоценная улыбка в синих глазах: кажется, за эти безмерно короткие годы они уже научились понимать друг друга без слов.

- Тем лучше! - Кантор не отвлекался от сути. - А ваш Равиль, как видно, молодец отчаянный, но с головой. И главное, что он знает, что именно ему угрожает и готов забрать это «что-то»! Ему бы помочь немного, а дальше дело за малым…

- Я не могу понять одного… - тихо, почти с болью произнес Айсен, - ведь мэтр Грие был так добр ко мне, так внимателен…Тогда почему он не хочет помочь ему?! Куда он делся?!! Ведь пожелай мэтр Грие, помочь Равилю, лучшей защиты бы не было.

- Любезный мой ученик, - проговорил менезингер, отводя взгляд в сторону, - мэтр Грие почти неделю хоронит тестя и делит немалое наследство! У старика Таша бывало и графы в трудный год занимали… Куда уж среди таких важных дел, отвлекаться на вашего мальчишку!

Айсен не сказал больше ни слова, только дышал тяжело, опустив голову, и вжимался в надежные объятия любимого. Горькое было чувство: оказывается, все имеет свою цену, и чтобы продать человека, совсем не обязательно надевать на него ошейник.

- Будем исходить из того, что есть, - решительно заключил Фейран, крепче прижимая к себе свое единственное сокровище. - Если захочет, Равиль может поехать с нами, - не разоримся. Язык и обычаи он знает лучше здешних, работу какую-нибудь найти поможем. Было бы желание. А о прошлом… На нем именного тавра не стоит!

Взглянув на возлюбленного, Айсен в ответ на великодушное обещание осветился нежной благодарной улыбкой.

- Что ж, видно судьба у вас такая, - беззлобно усмехнулся отвернувшийся Кантор, - из Тулузы не иначе как бегством спасаться. Наследство наследством, но Таш вас в покое не оставит… Та еще сволочь. Нынче он уехал решать какие-то проблемы с банкирами, но отлучился точно ненадолго - такой куш, как после дядюшки остался, на самотек не пускают. Что бы парень не задумал, пусть делает быстрее и еще быстрее делает ноги. Предупредить его надо, да и о вашей помощи договориться наконец…

- Чего проще! - Айсен уже стоял, вертя перо в пальцах. - Я напишу записку и передадим через Густо.

- Ты уверен, что он сможет это прочитать? - только и спросил Фейран, заглянув через плечо торопливо выводившего строчки юноши.

- Разумеется, - бездумно отмахнулся Айсен. - В нем видна высокая выучка…

Вот оно как… менестрель спрятал взгляд в тени, когда еще один камушек из мозаики опустился на свое место. Что ж, оставалось надеяться, что чутье Айсена не менее остро и в прочих вопросах относительно дикого рыжика, а главная проблема решится так же просто.

***

Равиль был в буквальном смысле сражен полученным посланием. Он понял порыв Айсена на приеме - что может быть естественнее, чем поддержать человека, которому стало дурно на твоих глазах. Был уверен, что ведомый врачебным долгом и еще чем-нибудь вроде христианского милосердия, позволь он Густо позвать их общих знакомых, лекарь Фейран не отказал бы в помощи… но ЭТО! Юноше потребовалось перечесть записку не меньше трех раз, чтобы поверить, что перед ним не обман зрения, а смысл летящих строк дошел до рассудка еще позже:

«Равиль,

в нашу встречу было нетрудно догадаться, что с Ксавьером Ташем ты не по своей воле. А раз не ушел до сих пор, то значит, есть что-то, чем нельзя пренебречь. Я не знаю, чем он держит тебя, и не напрашиваюсь на откровения, но ключ, о котором спрашивал Августин - для тебя, ведь так?

Что бы ты не задумал, поторопись. Из-за наследства Таш вернется через пару дней максимум. И в любом случае знай, мы готовы к отъезду обратно в Фесс, но тебя примем с радостью как здесь, так и дома. Мы будем тебя ждать. Решай, поедешь ли ты с нами: Таш даже не догадается искать тебя там.

Р.S. И прежде, чем отказываться, понадумав Бог весть что, ты всегда можешь сказать себе, что просто взял у меня взаймы и когда-нибудь вернешь. Если нужна еще какая-либо помощь, кроме ключа, напиши. Густо передаст через Кантора.

Айсен».

Письмо можно было счесть чем угодно - от глупого розыгрыша до очередной хитроумной ловушки того же Таша, если бы не одно «но»: оно было написано не просто насхом, но на классическом аль-фусхи… Что ж, кто бы сомневался, что Айсен тоже прошел одну из лучших школ, в которых обучают развлекать хозяина не только в постели!

И почему бы не принять протянутую руку? Они в конце концов, почти земляки, да к тому же вроде как у вагантов - выпускники одного заведения… Во всяком случае заведения одного рода.

Конечно, опять придется начинать все сначала, но все-таки свободным, с багажом уже не только постельных навыков и без обязательного условия постели. Не вещью, которую потом сбывают по бросовой цене, чтобы не остаться в убытке, выбрасывая вовсе… - Равиль улыбнулся, не чувствуя, как сами собой распрямились усталые плечи.

И все же, острая иголочка не преминула опять кольнуть изболевшееся сердце. Айсен с одного взгляда рассудил все верно, романтик Густо влюбился в того, кого сам же и придумал, однако все то время, что лисенок малодушно захлебывался жалостью к себе, завернувшись в бесполезное одеяло, были люди, которые его не оставляли, помнили и действовали. Но не тот, о ком он мечтал. Видимо, взбалмошный рыжик, хлопнув дверью, исчерпал лимит великодушия достойного мэтра Грие… Равиль не замечал, отвернувшись к окну, каким отчаянием наполнился взгляд его верного друга от тихой горечи улыбки, а между тем, все взвесив, в этот момент юноша поклялся себе быть честным до конца с теми людьми рядом, кто того заслуживал.

Чудом откопав какой-то непонятный огрызок, он нацарапал на оборотной стороне листа короткий ответ тем же насхом:

«Ты прав во всем. Спасибо. Не ждите -…

Равиль».

Объяснением стало грубое, но узнаваемое изображение одного из, казалось, вечность назад сведенных клейм: Айсен поймет. Улыбнувшись бледному от бессильной злости Августину, спросил:

- Ты передашь ответ?

- Передам! - тихо выдохнул молодой человек, круто развернувшись и сбегая по лестнице, чтобы хоть как-то выплеснуть накопившееся напряжение.

Наверное, любой человек больше всего в жизни не любит оказываться в дураках, попадать в глупое положение. Не намеренно, с какой-либо целью, или из-за дружеской шутки, а так - когда точно знаешь, что вокруг происходит что-то важное, и вполне возможно, страшное, решительно все знают об этом, что-то делают… Или не делают, но знают, имеют возможность принимать решения и осознанно оценивать свои и чужие поступки. И только одного наивного дурачка водят на веревочке с завязанными глазами - не потешаясь, нет, но тем самым словно подчеркивая, что ни на что большее он не способен.

И кто! Люди, которых уважаешь, симпатизируешь… любишь. Густо сорвался, увидев реакцию на доставленный ответ. Далеко идти никуда не пришлось: Айсен, на этот раз без своего любовника, сидел у наставника, и они с увлечением обсуждали что-то свое. Однако прочитав несколько слов от Равиля, молодой человек переменился в лице, побелев как полотно. Улыбка сначала застыла, а потом просто осыпалась с губ: мог ли он подумать, что тайна Равиля окажется настолько жуткой и… мерзкой!

Да, это было правильное слово - именно омерзение подкатило к горлу тошнотворной волной. Разумеется, Айсену никогда не случалось бывать в подобных местах, но школа из стен, которой он вышел, действительно была и остается лучшей в Фессе, и обучение его было весьма разносторонним. Так что в значении клейма, как и в том, что за ним стояло, молодой человек не сомневался. К тому же, дети любят сказки, а они бывают не только добрыми, но и страшными. О чем может мечтать ребенок, приученный и живущий со знанием, что он предназначен для ублажения мужской похоти? Правильно, о добром и ласковом господине, который будет его любить и заботиться. Чего он может бояться? Тоже правильно, и общий барак это еще не самая страшная сказка…

А Равиль там выжил.

Выжил!!!

Айсен до крови прикусил губу, сминая в пальцах злополучное письмо. Он вспомнил разбитого, раздавленного юношу на приеме, безмолвные слезы торопливо сползающие по бледным щекам, словно стыдясь, что их увидят… Теперь понятно, почему Грие, знать о Равиле ничего не хочет, но ведь существует одно весомое «но», о котором все почему-то забывают - какой выбор может быть у раба, продаваемой и покупаемой вещи? Только один - либо терпеть покорно все, что не преподносит судьба, либо умереть. Так не подлость ли ставить в вину человеку то, что он выжил, и как-то еще живет дальше!

Справившись с первым потрясением, молодой человек поднял голову на все еще стоявшего перед ним Августина… и не смог произнести ни слова от того, что увидел в светлых глазах.

- Он в беде, так? - сдавленно проговорил Густо, явно едва сдерживая самое настоящее бешенство. - Что бы вы не думали, я не идиот и не слепой! Я вижу, что ему плохо, что он держится из последних сил, и не понимаю - зачем?! Что за прятки…

Чужие письма читать как минимум некрасиво. Это объективный факт, в котором Августин никогда не сомневался. Однако если речь шла о помощи, а вполне возможно и спасении дорогого человека, то это уже не бестактность, а благородство: поступиться чем-то ради другого… Увы, душевные муки его оказались напрасными и из записки Густо не понял ни буквы, ни знака! Зато очень хорошо понял по обморочному виду Айсена, что как раз хорошего ничего не происходит.

Тоже поднявшийся (Айсен слегка удивился, когда он успел сесть?), молодой человек уже спокойно выдержал его взгляд: если даже Ожье, не отличавшийся строгостью нравов, отвернулся от Равиля, то как отреагирует Густо? И как сказать в глаза человеку, что все это время его любимого били… да и в остальном Таш наверняка себя не ограничивал! Что тайна, которая держит Равиля рядом с шантажистом, еще ужаснее и еще грязнее.

- Ты прав, в беде, - согласился Айсен. - Очень большой беде, из которой один он не выберется. Но раз Равиль не сказал тебе сам, то и я говорить не имею права!

Сказал, как отрезал. Августин не знал, как умеет молчать превозносимая синеглазая знаменитость, но от спокойного тона - поперхнулся всеми гневными обличениями.

- Передай, пожалуйста, Равилю, что для меня ничего не изменилось, - так же спокойно попросил Айсен.

***

Вот даже как… - Равиль сам не смог бы охарактеризовать то чувство, которое возникло у него, когда он услышал ответ на свое признание: не благодарность либо признательность, не удивление, а скорее недоверчивое восхищение с примесью уважительной зависти. Достойный человек достоин во всем, и протянув руку помощи, скажем, человеку больному, не позволит себе ее отдернуть, узнав, что недуг куда более тяжел, чем казалось. Он бы так не смог.

Однако, говоря честно, юноша вовсе не ожидал ответа, и позднее возвращение хмурого и раздраженного Августина, заставило сердце вначале испуганно дернуться, что тайна его поколебала даже благородство Айсена, и тот счел необходимым предупредить Августина, с кем тому приходится иметь дело. Затем, вслед за облегчением, пришла досада: чем позднее уйдет Густо, тем позже отвлечется на свои заботы приставленный к слежке Шарло, а Равиль без предупреждений знал, что времени у него совсем немного. Каждое мгновение еще не вступившей в свои права ночи было на счету, и юноша вообще намеревался сказаться больным и лечь: очередное недомогание не вызвало бы никакого подозрения, зато ловкий парень несомненно с радостью избавил бы себя от необходимости присматривать за хозяйским содержанцем, найдя занятие поинтереснее.

Равиль знал, что излишняя торопливость губительна в подобном деле, как впрочем, и любом другом, но и без того порядком издерганные нервы были натянуты до предела, и любая заминка, любая неловкость лишь подливали масла в огонь. Может поэтому, обещание Айсена и не тронуло в той степени, как первое письмо - до встречи и разговора с ним еще надо постараться, чтобы они могли состояться! И страх неудачи, разоблачения не оставлял места ничему другому.

Как ни пытался Равиль делать вид, что все в порядке, но получалось это из рук вон плохо. Однако смятение Августина тоже достигло критической точки, проглотив последние крохи самообладания. Он был открытым, легким человеком из тех, про кого обычно говорят, что они просто излучают хорошее настроение, а самым бурным проявлением чувств всегда оставалось восхищение прекрасным. Только теперь оно сыграло дурную шутку, когда Густо с порога понял, что впервые здесь ему не рады совершенно.

- Равиль! - в неожиданном для себя порыве, Густо развернул юношу за плечи к себе лицом. - Пожалуйста, прошу об одном, скажи мне прямо! Ты считаешь меня навязчивым и бесцеремонным? Мое присутствие так утомило тебя?

- Да нет же… - ошеломленный резкой вспышкой Равиль, взглянул на друга в немалом изумлении. - Но час уже поздний…

Которая по счету отговорка, как и прежние, была видна насквозь. Августин сцепил зубы, чтобы не застонать, наивность юноши уже казалось нарочитой, и только ранила сильнее.

- Тогда, - медленно проговорил поэт, отпуская юношу и отступая от него. - Дело в этом? - он кивнул на привядшую розу на подоконнике. - Ты ведь все понял, и я тебе теперь не противен ровно настолько, чтобы бегать с поручениями! Но побыть с тобою рядом уже не позволено…

Равиль в отчаянии прикрыл глаза и сел на сундук там, где стоял: господи, ну почему Густо прорвало именно сегодня и именно сейчас?! На какое-то мгновение он даже понял Грие - мужчина полностью был погружен в дела и заботы, а приставучий мальчишка постоянно путался под ногами со своей сентиментальной блажью… И устыдился того, о чем подумал.

Однако ему ведь не скажешь, даже, что плохо стало, потому что останется и будет ухаживать, не отходя от постели. Равиль успел схватить за запястье уже сорвавшегося с места Густо:

- Подожди! Послушай… - юноша запнулся, кусая губы, и Августин усмехнулся горько, глядя на своего ангела больными глазами.

Равиль глубоко вздохнул, как будто собирался прыгнуть в ледяную воду, и постарался выдержать его взгляд, мягко продолжив тщательно подбирая слова:

- Ты прав, я понял по твоему подарку, что ты испытываешь ко мне несколько иные… чувства, чем дружеское расположение…

- Тебя это оскорбляет? - резко бросил Густо, лишь губы все равно дрожали.

- Что ты! Нет! Мне… приятно, я очень польщен… И невозможно оскорбить такой нежностью, - помимо воли пальцы юноши бездумно погладили подсыхающие лепестки, - но…

- Но я тебе не нравлюсь, - с мертвенным спокойствием закончил за него Августин.

- Как друг нравишься, - согласился Равиль.

Это стало ошибкой: изменчивое дитя муз улыбнулся, с усилием оторвав взгляд от обласканного цветка, и твердо пообещал:

- Тогда я подожду, и постараюсь сделать все, чтобы это изменить.

Августин потрясенно вздрогнул, когда Равиль внезапно рассмеялся. Его остановило лишь то, что смех больше походил на всхлипы, и успокоившись чуть-чуть, юноша произнес, ломко стирая выступившие слезы:

- Прости, я не над тобой смеюсь… И прости, что я все-равно никогда с тобой быть не смогу.

- Почему? - Густо сел напротив, сосредоточенно сверля глазами пол под ногами. - Из-за веры? Я знаю, что любая религия считает такую связь грехом, но Бог никогда не карал за любовь так жестоко, как люди! И все же есть те, кто счастливы…

Равиль благоразумно промолчал, а может просто не смог подобрать слов… Грехи! Ну да, кому как не ему плотского греха бояться! Но сказать что-то надо, потому что Густо с его настырностью и трубадурскими традициями подобная мелочь не остановит. Что ж, часть правды лучше большой лжи! Как там Айсен говорил?…

- Я люблю другого человека…

В парня словно ударила молния, он содрогнулся всем телом, вскинув на предельно спокойного юношу неверящий взгляд.

- Кого?! - выпалил он, когда дар речи соизволил вернуться.

- Мужчину, - Равиль вернул сраженному музыканту горькую улыбку.

Августин с минуту что-то соображал, а потом вдруг презрительно скривился:

- Этого торговца, который иногда приходит? Тогда ты врешь!!

Равиль поразился его уверенности.

- Не его, конечно, - подтвердил юноша, порадовавшись, что голос не сорвался оттого, что означал для него Ксавьер Таш, но Густо опять заметил неладное.

Помолчали. Один пытался медленно собраться с духом, второй не мешал ему это делать, и уже вполне спокойный голос Августина заставил вздрогнуть Равиля.

- Можно я спрошу только одно?

- Спрашивай, - через силу уронил Равиль, не отпуская с ладони розу.

- Почему ты не с… ним?

Густо тотчас прикусил язык, безжалостно упрекая себя за то, что спросил не из-за сочувствия, и даже не из пустого любопытства, а чтобы уязвить в отместку, напомнив о боли… Бледный поэт едва дышал, не решаясь взглянуть на юношу, но тот все же ответил, и голос его серебрили инеем грустинки:

- Хотя бы потому, что он счастливо женат. Еще от того, что я повел с ним себя по-дурацки, а право разочаровать себя он предоставляет только один раз… И хотя бы просто потому, что я ему не нужен.

Августин зажмурился, переводя дыхание от острой боли в сердце: собственно, этот голос сказал своим звучанием безмерно больше, чем словами. Сказал куда яснее, чем все прочее, что надежды для певца-музыканта, баловня муз, действительно нет.

- Знаешь, я пойду, и правда! Тебе нужно отдыхать больше, как врач сказал, - Густо спокойно поднялся, но один бог знал, как далось ему и напускная уверенность и выдержка. - Не волнуйся, и… не извиняйся больше. Ты передо мной ни в чем не виноват. Я очень надеюсь, что мы останемся друзьями.

Как трудно, оказывается, произносить то, во что абсолютно не веришь!

Августин обернулся уже от дверей и с совсем непохожей на него яростью бросил:

- Кто бы он ни был… этот… - он явно проглотил какое-то грязное ругательство, - он просто идиот!!!

Дверь хлопнула так, что с потолка посыпалась паутина.

«Он просто меня не любит», - молча возразил Равиль дверному полотну, понимая, что Густо сюда уже не вернется, и боль новой утраты, как ни странно, мешалась с облегчением. Поэт открытый и легкий человек, он сможет пережить одну случайную несчастную любовь, и пусть уж лучше вспоминает тот хрупкий образ, который себе создал, чем окунется в правду!

Любовные раны заживают долго, затягиваются еще неохотнее, так что юноша от души понадеялся, что Августин не появится хотя бы в течение ближайшей пары дней. Независимо от того, чем увенчается назначенная на нынешнюю ночь авантюра, успехом или неудачей, - вместе с Густо им не быть все-равно. Если признание окажется у него в руках, и разожмутся зубья державшего лисенка капкана, то Равиль не задержится в этом доме дольше минуты.

А потом понадобится опять выживать, и выбираться из затянувшей по горло трясины безнадежности, не говоря уж о том, чтобы прятаться от Ксавьера, который наверняка озвереет, когда добыча сорвется с крючка. Густо во всем этом места не было, наоборот - сбежав к нему, Равиль поставил бы друга под удар в первую очередь, потому что больше им со времени возвращения никто не интересовался.

Айсен не в счет. Слава Богу, что наученный собственным горьким опытом парень не стал лезть на рожон! - Равиль даже улыбнулся тихонько, осторожно спускаясь по внешней лестнице. - Если сделать все осторожно, то Таш и вправду даже не узнает, куда пропало его излюбленное развлечение!

Густо в этот сценарий, понятное дело, не вписывался, да и как не тяжко было терять симпатию такого искреннего и светлого человека, но играть с ним, обнадеживая попусту - элементарная подлость… - прокрадываясь вдоль стены ко входу в контору мимо охранников, занятых беседой с двумя сомнительными девицами, Равиль почему-то думал о своей розе. Пожалуй, она была поистине воплощением всего того счастья и любви, которые он когда-либо испытывал в жизни. Символическим знаком, даже более весомым, чем забытая в смятении вольная: просто потому, что настолько невинный и чистый, совершенно бесполезный, но такой дорогой подарок - ему делали впервые.

Вставляя ключ в скважину, и напряженно прислушиваясь к малейшему шороху в проулке, хотя стоял третий час ночи, Равиль расстроился вдруг потому, что цветок почти засох. Может сломаться, если уходя, засунуть его в кошелек или карман… Посмеявшись на упрямо лезущие в голову мысли о всякой ерунде, когда нужно было сосредоточится на главном.

А было совсем не до смеха: слепок, конечно, не совпадал до малейших линий, ключ получился с припусками и неточностями… Суть в том, насколько! Дрожащие потные руки вновь и вновь пробовали провернуть в скважине добытое с таким трудом орудие борьбы. Казалось, что прошел как минимум час! Равиль взмок уже весь, едва заметно пошевеливая отмычкой, чтобы каким-то чудом язычки и впадинки совпали. Когда раздался скрежет, и крепость все же поддалась, юноша не поверил своим ушам, и, быстро скользнув в приоткрывшуюся щель, буквально рухнул на пыльный пол, почти плача от счастья.

Он заставлял себя верить в успех и удачу. Иначе… Ну, скажем, тогда Густо тоже не будет больше места в этой игре, ибо придется пойти на то, по сравнению с чем, портовый бордель покажется храмом! Там, по крайней мере, удавалось закрыть душу, потому что в нее никто не лез и не ломал, а здесь и сейчас - Ксавьеру с изумляющей виртуозностью удавалось изнасиловать не тело, а самое сокровенное в сердце!

Равиль отчетливо понимал, что если эта ночь выйдет зря, то он рискует не просто попасться. Чтобы искать признание дальше, придется выстелиться под хозяина так, как и не снилось до сих пор, причем играть одну из отвратительнейших ролей…

И он молился! Перерывая ящики и полки в колеблющемся свете одной из благоразумно запасенных церковных свечей, чей слабый огонек едва позволял различать буквы, зато не был бы заметен сквозь ставни.

Ничего. Ни-че-го…

Уже светало. Равиль беспомощно огляделся - надо было уходить, а перед тем тщательно скрыть следы постороннего вторжения.

Он как раз придвигал на место кресло, старательно затирая разводы от ножек на полу, когда внезапная догадка осенила юношу. Равиль заметался по закутку, служившему кабинетом, проверяя каждую полку, штору, одновременно простукивая каблуками каждую половицу… Ничего!

В такой момент понимаешь, что отчаяние - слишком блеклое слово! Уже ни на что не надеясь, юноша обвел взглядом тесную комнатушку… и понял!

Вся стена за хозяйским креслом была обита дорогими обоями в диковинных стеблях и птицах. Равиль уже не торопился, прощупывая швы на ней так, как будто слепой пытался бы нащупать очертания букв в книге единой истины… Истина открылась ищущему!

Поддев ногтями край, Равиль обнаружил в самом углу тайник, где стоял окованный ларчик две на две на пядь размером - как раз для бумаг.

Запертый ларчик, от которого у лисенка не было ключа.

Времени на раздумья тоже особо не было, в любой момент кто-нибудь из особо старательных людей Ксавьера мог появиться здесь или поблизости, и лисенок оказался бы уже не в капкане, а в положении, словесное определение которого просто еще не придумано! Тем более приличное. Правда… до приличий ли тут! - Равиль поднял голову, оббежав глазами небольшое помещение и остался доволен: вроде бы он был достаточно аккуратен, чтобы не выдать своего вторжения.

С усилием подхватив немало весивший сундучок, юноша метнулся к выходу, но задержался, чтобы запереть за собой дверь. Ключ опять отказывался подчиняться, однако по счастью, ни охранников, ни девиц видно не было. И все же, лишь так же бегом влетев в занимаемые им комнаты и одним движением запихнув ящик под кровать, наконец-то сгодившуюся на что-то полезное, Равиль смог перевести дыхание и обнаружил, что его колотит, как в припадке падучей.

Хотя почему как… Наоборот, стоило бы удивляться тому, что он падает в обмороки всего через день, а не каждый! Смертельно уставший юноша кое-как разделся, запихнув одежду туда же под кровать, прикрыв ею ларец, и нырнул под одеяло. Вовремя: не прошло и четверти часа, как раздались осторожные шаги, и приставленный соглядатай бесшумно заглянул проверить хозяйскую игрушку.

Равиль лежал неподвижно, стараясь дышать легко и ровно, но кровь гремела в висках африканскими барабанами, никак не желая успокаиваться, и казалось, что не различить этот звук невозможно. Юношу по-прежнему трясло, он перебирал в голове каждое свое движение, мучительно убеждая себя, что все сделал правильно и переполох не поднимется уже через несколько часов. Что у него еще есть время завершить начатое…

Равиль пытался успокоить себя - не ждал же он, что Таш повесит его признание в красивой рамочке вместо иконы, дабы максимально облегчить рыжику возможность его забрать! Однако утешения действовали из рук вон плохо, и то, что он сейчас чувствовал, напоминало банальную обиду - оказывается, какая-то самая упрямая и неисправимо наивная его часть была уверена, что все закончится уже этой ночью, и единственное, зачем Равилю нужно будет возвратиться, так это за драгоценной розой.

Но освобождение откладывалось. Надежда и уверенность, что все его страхи напрасны, скатывались в отчаяние. Тягостные мысли клубились стаей голодного воронья над падалью, и даже бессонная ночь не могла их переломить. Подумать и в самом деле было о чем: во-первых, судя по тому, как просто удалось закрепить обои обратно, Таш частенько пользовался тайником за своим креслом. С одной стороны, это конечно увеличивало шансы найти в ларце нужное, но с другой, означало, что пропажа сундучка целиком - будет обнаружена очень быстро. Получалось, что ларец необходимо вернуть на место, особенно если свободы лисенка там не окажется… - Равиля мгновенно обдало жаром от подобного предположения, но и такой исход был не менее вероятен, чем все остальные.

А если не вернуть ларец в тайник, то разумеется Ксавьер не сможет обвинить его прямо, но хватало и обычной привычки срывать на «золотце» дурное настроение, не говоря уж о том, что Таш станет держаться настороже, и на продолжении поисков временно можно будет ставить крест!

Далее, из первого вытекает второе. Сундучок надо возвратить на место в следующую же ночь, потому что Ксавьер может вернуться в любой момент, и тогда у юноши просто не останется либо возможности это сделать, проводя ночь с мужчиной, либо сил после тех ночей. И Равиль все равно окажется перед тем, чего хотел избежать.

Однако все эти соображения, весь риск - меркли перед главной проблемой: раз ларец необходимо вернуть, значит и вскрывать его надо так, чтобы это не было заметно, иначе терялся весь смысл авантюры. Разумеется, существовали всякие умельцы, но не мог же он заявить Шарло или тому же Августину, буде последний вообще когда-нибудь еще появится, - «любезный друг, мне тут занадобился набор отмычек, а еще лучше опытный мастер по обращению с ними»… К тому же, заплатить за такую услугу просто нечем.

И, да - у него есть всего один день, - Равиль обреченно распахнул глаза навстречу золотому рассвету. Который уже начался.

***

Казалось, судьба все же решила сменить гнев на милость, и если уж не осыпать благодеяниями, то во всяком случае направить хмурые очи в другую сторону, давая возможность исполнить задуманное без помех. Весь день Равиль провел в постели, успешно труда очередной приступ недомогания, лишь немного поел. Приставленного к нему слугу предсказуемо сдуло со своего поста, а расстроенный Августин так же предсказуемо не давал о себе знать.

Что ж, время пожалеть себя у него еще будет, а сейчас и первое, и второе было только кстати. Затащив сундучок на кровать и кое-как замаскировав одеялом и подушками, юноша кончиком ножа процарапывал стыки днища и стенок ларца, пока лезвие не начинало проходить внутрь. Нож был тупым, что сильно затрудняло задачу. С другой стороны, следовало считать удачей уже то, что днище не входило в пазы в стенках, а сами стенки обычного сундучка для бумаг, пусть и с хитрым замочком, вряд ли были толщиной с палец. Щели потом можно будет забить той же бумагой, чтобы дно не вывалилось, и Равиль уже знал, что для этого использует. По крайней мере, он очень надеялся, что сразу следы его махинаций в глаза не бросятся, и у него будет время, чтобы в случае неудачи, продумать, что делать дальше.

Правда, при мысли о подобном развитии событий больше всего хотелось лечь и тихо умереть. Просто сдаться и отдохнуть наконец от кошмара, который представляет собой его жизнь… Стряхивая древесную труху, разминая занемевшие пальцы, юноша безуспешно пытался справиться с признаками надвигающейся истерики, сосредоточившись на том, сколько еще осталось пропилить, и не раздаются ли на лестнице шаги.

Юноша взмок от усилий, а за окном уже начинало темнеть, когда нож сломался прямо в руке. Глядя, как набухает тягучими алыми каплями глубокая ссадина на сведенной судорогой кисти, Равиль физически ощутил сдавивший сердце железный обруч дурного предчувствия…

Нет! Все не может быть зря! - он замотал ладонь платком и снова взялся за рукоять, удвоив старания. Однако прошел еще час упорного труда, солнце село совсем, прежде чем дно начало поддаваться.

Равиль обломал все ногти до живого мяса и опять порезался, торопясь подцепить выпиленное днище и вытащить его, но уже не обращал внимания на такие мелочи: шкатулка была буквально забита бумагами, которые он принялся лихорадочно перебирать, торопясь добраться до верха пачки, ставшего временно низом. Юноша методично раскладывал по покрывалу какие-то договора, расписки на нескольких языках и разной степени давности, даже что-то, что определенно было любовными посланиями обезумевшей женщины, - не фиксируя их содержание. Только губы шевелились, беззвучно проговаривая:

- Не то, не то, не то!!! - разумеется, ему не нужно было прилагать усилий, чтобы узнать свой собственный подчерк. - Не то…

Последний лист лег в сторону. Юноша остекленевшими глазами смотрел на внутреннюю сторону изящно изогнутой крышки из дорогого красного дерева: он отказывался верить… Он вновь и вновь перебирал бумаги дрожащими руками, твердя себе, что просто просмотрел, что одинокий лист мог затеряться, завалиться, в конце концов бумаги лежали плотно, листы могли склеиться… Он разве что на зуб их не попробовал и не шептал колдовских заклинаний, чтобы увидеть невидимое, но все было без толку. Не было…

Признания Н-Е Б-Ы-Л-О, - Равиль повторил это по буквам, отказываясь воспринимать очевидное, а сундучок-обманка пинком отправился за кровать. - Господи… все равно чей, тот, кто услышит… Он знал, не сомневался, что виноват во всем сам, но разве так уж многого он хотел?!

Не такая уж экстравагантная была его мечта. Только чтобы рядом был кто-то сильный, надежный, кто поймет и поддержит. Защитит, не обидит сам и не даст другим. Приласкает, успокоит, кто захочет принять в ответ то немногое, что он может предложить… - по щекам без единого всхлипа сбегали ручейки слез, исхудавшие плечи заходились в судороге.

Он очень устал. Да, он ошибся, забылся, был слишком самонадеян, но Господи, неужели еще мало заплатил за это!…

- Ра… Поль! - юноша содрогнулся всем телом, оборачиваясь, а стоявший в дверях Августин не смог договорить: у «Поля» было лицо покойника.

И даже у покойников никогда не бывает таких глаз - мертвых , пустота в которых не застывает, а стремительно разворачивается бесконечной лентой инферно…

Ощущение было такое, словно собственную душу резко вывернули наизнанку, и Густо не был уверен, что Равиль сейчас что-нибудь видит, или хотя бы понимает, кто перед ним находится. Августин бездумно сделал шаг к юноше, однако, ни гадать, как вывести его из этого жуткого состояния, ни даже спросить, что произошло, поэту не довелось. Явно отслеживающий его появление, нахальный «слуга», возник в проеме чертиком из табакерки, окинул взглядом разыгравшуюся сцену, и скривившись бросил в сторону застывшего Равиля:

- Ты бы поостерегся хоть немного. Господин Таш вернулся, и сдается мне, сейчас будет здесь!

Наверное, Шарль был все же неплохим человеком, а может ему просто надоело оттирать кровь и прочие следы «вразумления» лисенка не слишком терпеливым хозяином… Как бы там ни было, имени купца оказалось достаточно, чтобы привести Равиля в сознание, и присутствие Августина наконец дошло до его рассудка.

- Немедленно уходи! - юноша вскочил на ноги, отбросив от себя какие-то бумаги из тех, которыми была усыпана вся постель. - Таш не должен застать тебя со мной!

Молодой человек задохнулся от подобного недвусмысленного приветствия. Уязвленный и разочарованный после объяснения, разозленный всеми недомолвками и секретами, испуганный только что виденным состоянием Равиля, Густо не стал, да и не счел нужным сдержаться: хватит отговорок!

- Да почему?! Какого черта он к тебе шляется, как к себе домой, а ты дышать рядом с ним не смеешь?!

До сих пор единственным бурным проявлением чувств у Густо оставалось выражение восхищения, но в этот миг он сам не мог бы сказать, как оказался вплотную к Равилю, что есть силы тряхнув юношу за плечи. Когда опомнился, было поздно.

Равиль как-то чересчур аккуратно высвободился из захвата, и тихо рассмеялся, глядя на друга безумными, лихорадочно сверкавшими глазами: этот смех впору было слышать в самых страшных кошмарах.

- Почему? - переспросил он, мелкими шажками отступая от Августина обратно к кровати. - Наверное потому, что это его дом. Куда он приходит потому, что я его шлюха, которую он ебет во все пригодные для того щели… иногда кормит, иногда пинка дает…

Голова юноши была откинута под каким-то несовсем естественным углом, губы и руки подрагивали в судороге, а глаза казались уже не серыми, а черными из-за зрачков. То, что он явно не в себе - не требовало каких-то дополнительных пояснений, но… Ответ прозвучал. Так долго ожидаемое и все же вытребованное признание было получено в самой недвусмысленной форме и сомнений в его правдивости не возникало. Вопрос теперь заключался только в том, как сделать следующий вздох, потому что люди, получившие удар в сердце обычно умирают на месте.

Что, друг Густо, ангел оказался отнюдь не невинным? Понятно, что он мог написать Айсену…

- ТЕПЕРЬ ты все-таки уйдешь?! - выкрик, прозвучавший рывком по оголенного нерва, отозвался для поэта хлесткой пощечиной.

- Почему… - это было внезапно: Августин действительно направился к дверям, но переступить порог не смог, уткнувшись лбом в косяк. - Почему ты…

Язык не поворачивался проговорить то, что так легко было брошено в лицо. Легко ли? Ведь видел же, как ему плохо… и сейчас…

- Ты… Тебе нужны деньги? Я заработаю, достану… Украду, если нужно!

Слова едва проходили, царапая сведенное горло, но как ни ужасно было нахлынувшее понимание: он все еще хотел любить этого мальчика и быть им любимым.

Горячечный шепот обрезало краткое:

- Нет.

- Почему?!

- Не имеет значения. Уходи.

Если бы Густо обернулся в этот момент, он никогда не смог бы сделать того последнего шага через порог, который навсегда оборвал тонкую ниточку к рыжему сероглазому юноше, забравшему его душу своей невероятной нездешней улыбкой. Но история, даже одного обычного человека, - не знает сослагательных наклонений. Августин не обернулся, а при виде поднимавшегося навстречу Таша - брезгливо обогнул его по крутой дуге…

Почти неслышные шаги вниз по ступенькам отдавались в ушах оцепеневшего Равиля колокольным звоном, но никаких сомнений в верности поступка у него не осталось, как и времени на них - на лестнице раздался хорошо узнаваемый голос, отпустивший какое-то едкое замечание вслед убитому его откровением поэту. Кипятком окатило понимание - Таш вернулся даже раньше, чем его предупреждали. Сундучок на место уже не вернуть, но это просто досадное недоразумение по сравнению с тем, что вся кровать засыпана бумагами, которые его хозяин счел нужным спрятать…

И Ксавьер войдет уже через пару мгновений. Сколько требуется времени, чтобы пройти три - четыре оставшиеся ступеньки?… - юноша беспомощно огляделся и… метнулся к постели молниеносно сгребая документы вместе с покрывалом в один беспорядочный ком.

Прижимая его к груди, юноша пинком отправил обломки ларца глубже под кровать и вылетел следом за Августином, едва не сбив с ног входящего мужчину, благо хоть дверь оставалась распахнута. Окрик вдогонку не заставил его остановиться: Равиль знал, что поплатится за это позже, но вернуть украденное на место возможности не оставалось, грядущая кара была неизбежна при любом раскладе, так что пусть уж лучше пройденное испытание окажется не зря!

Выбежав на улицу и в панике оглядываясь в густо-синих сумерках, юноша едва не потерял сознание, успев испугаться, что Густо ушел слишком далеко, но почти сразу увидел знакомую спину с опущенными словно под неодолимым гнетом плечами, затянутыми в щегольский пурпуэн.

- Густо!!!

Отчаянно скользя по неожиданно подмерзшей грязи, он бросился к уходящему музыканту, выкрикивая его имя. Голос, звучавший истошно и надрывно, заметался по затихнувшей улочке, а удаляющиеся плечи лишь однажды дрогнули, и молодой человек похоже споткнулся, но не остановился.

Равиль тоже. Он забежал вперед, преграждая дорогу, и, прежде чем его успели оттолкнуть или еще как-нибудь выразить свое возмущение и негодование, - сунул скомканное покрывало в руки окончательно потерявшегося в происходящем Августина:

- Пожалуйста! Прости меня… Ты можешь презирать меня, можешь ненавидеть, можешь ударить сейчас, все, что хочешь… Только пожалуйста, пожалуйста в последний раз… выполни одну последнюю просьбу!!! Вот это, как есть, прямо сейчас, отнеси мэтру Грие, а… если его не окажется дома, отдай мадам Катарине, его жене, и… им назови мое настоящее имя…

Равиль находился не в том состоянии, чтобы вчитываться в каждую бумажку, однако если бы они были не важны, то и прятать документы не было бы нужды. В верности Катарины мужу он был уверен, как и не сомневался, что Ожье разберется и найдет всему применение для противостояния недругу…

И вполне возможно, что спроси его Августин еще о чем-нибудь в этот миг, задержи хоть немного, - юноша, смог бы справиться с уже понемногу отступавшим потрясением и задуматься: у Ксавьера на руках оставалось всего только признание бог весть кого, какого-то мальчишки, вора и проститутки, мошенника по тому же самому признанию. Может, скандал бы и разразился, и не прошел бесследно, но он-то передавал Ожье куда более весомые аргументы для спора! До скандала бы и не дошло, скорее всего, а он бы мог свободно развернуться сейчас в противоположную сторону, туда, где его ждали великодушный Айсен и его любимый лекарь… Но Августин лишь коротко кивнул, глухо уронив:

- Передам, - и зашагал дальше, отстранив от себя Равиля.

Юноша остался один на перекрестке извилистых темных улочек. Ночь все больше предъявляла свои права, даже в окнах света мелькало совсем немного… Было пусто и холодно, и вовсе не потому, что он стоял на улице босиком в одной рубашке, едва прикрывавшей бедра. Равиль еще раз, теперь вполне осознанно, напомнил себе, что так будет лучше для всех: Густо перестанет заблуждаться на его счет и испытывать ложные надежды, Ожье обретет преимущество в противостоянии с «родственичком», он сам - получит новую порцию насилия, побоев и издевательств, но это было совсем не удивительно и вполне ожидаемо…

Он мог представить даже в мелочах то, что придется сегодня вытерпеть так или иначе, а о большем думать не хотелось: в душе Равилю было уже абсолютно все равно как и сколько Таш брал его тело - грязнее изваляться все равно некуда.

Тем более, куда хуже пришлось бы, увидь Ксавьер точно выставленные на обозрение свидетельства взлома его тайника! - убеждал себя юноша, возвращаясь, однако сил не достало и он замер на входе, не смея поднять взгляд.

Потому что все предыдущее, было не более чем жалкими отговорками.

***

Предчувствие, к сожалению, не обмануло и на этот раз, хотя иллюзий относительно своей участи Равиль не испытывал: его действительно с нетерпением ждали.

- Так-так, - протянул мужчина, не глядя в его сторону, - как вижу, золотко, память у тебя тоже девичья. А еще вернее блядская, как и пристрастие к мужским членам. Стоит мне хоть на день оставить тебя без присмотра, так из кудрявой рыженькой головки напрочь вылетают элементарные правила!

Неприкрытая угроза в ленивом тягучем голосе заставила юношу содрогнуться всем телом, и Таш хищно усмехнулся, заметив непроизвольное движение.

- Поссорился со своим певуном-приятелем, малыш? - задушевным тоном поинтересовался Ксавьер, тут же бросив следом грубую усмешку. - Что, твоя потасканная дырка оказалась великовата для его стручка? Конечно, где уж херувимчику нашему… Он, бедненький, оказался первый с конца, у тебя ведь задница хорошенько разработанная. Туда королевская конница парадным строем въедет!

Тон стал откровенно издевательским, заставив сердце испуганно замереть и сжаться. Равиль резко вскинул голову на удобно расположившегося у окна мужчину: несмотря на небрежную вальяжную позу, он почувствовал, что его хозяин в дикой ярости…

И внезапно сообразил, как должна выглядеть со стороны вся сцена - разворошенная постель, он сам растрепанный, в одной мятой рубашке, да еще ком покрывала с чем-то… Не хватало только забытое нижнее белье спугнутому любовнику из окна выкидывать, как в балаганных пьесках!

- Это не то, что ты думаешь… - занемевшими губами выговорил юноша через силу, едва заставив себя отвести взгляд от кровати и отлепиться от косяка двери.

- А что я думаю, золотко? - ласково уточнил Ксавьер, хищно следя за каждым жестом трясущегося мальчишки. - Подойди, объясни мне… - и рявкнул, - Ну! Живо!! Исполнять!!!

От оглушающего окрика Равиль пошатнулся и едва не упал, но несколько торопливых шагов все же сделал, даже не задумавшись.

- Я с ним не спа…

Голос юноши внезапно пресекся и угас, воздух покинул легкие, а тело будто окостенело. Увидь он в руках своего мучителя пресловутый ремень, плеть, да хоть раскаленные щипцы, чтобы рвать на куски живую плоть - и то испугался бы куда меньше!

…пальцы мужчины небрежно вертели короткий стебелек его розы…

Нет! Нет. Нет…

Словно ледяной поток обрушился сверху, мгновенно возвращая в подобие сознания!

- Я никогда не спал с ним и даже не собирался, - ровно произнес Равиль выпрямляясь, - Просто был нездоров, и Августин застал меня в постели, но теперь он больше сюда не придет.

- Вот как? - ненатурально удивился Таш, постукивая по хрупким засохшим лепесткам.

- Да, - бесцветно подтвердил юноша, ловя каждое его небрежное движение, - я сказал ему правду о том, что я твоя шлюха…

Брови мужчины дернулись вверх уже в непритворном изумлении, и он бездумно сжал цветок…

- В покрывале были записи его стихов, - Равиль продолжал говорить тем же невыразительным тоном, не отрывая взгляда от своего последнего и единственного сокровища. - Я не хотел собирать их при тебе, но вернул, потому что… потому что он больше не придет сюда.

- Поэт! - понимающе протянул Ксавьер, делая вид, что задумался. - Как же, стихи свои растерять…

- Да.

- И милый парень, к тому же! - улыбнулся мужчина, покачав засохшей розой перед глазами, и словно бы не замечая реакции юноши. - Цветочки дарит…

- Я не девушка, - неживым, равнодушным тоном, сообщил Равиль очевидное. - С чего бы ему дарить мне цветы?

Наверное, только потому, что все мышцы его одеревенели от чудовищного запредельного напряжения, а последние ошметки чувств окончательно провалились куда-то в разверстывающуюся в груди бездну, - юноша еще мог стоять и говорить. Но холод все больше сковывал тело: немели пальцы на руках, он не ощущал босыми ступнями пола, тяжело было двигать челюстью и ворочать языком, вздох обжигал, а перед глазами что-то постоянно мерцало.

- Это просто роза, - Равиль сделал попытку пожать плечами. - Она была красивой, и мне понравился аромат. Отдай, пожалуйста…

Он протянул руку, а когда Ксавьер поднялся, - даже улыбнулся, не представляя насколько жутко легкая улыбка контрастирует с глазами, черными из-за расширившихся на всю радужку зрачков.

- Отдай, - зачарованно попросил юноша. - Это всего лишь цветок!

- Да? - улыбнулся Таш, и поддерживая своей протянутую к нему ладонь, опустил на нее невинную розочку. - Раз ты так говоришь… Тогда держи!

Равиль заискивающе растянул губы… И в тот же миг, когда цветок коснулся ладони юноши, Ксавьер с силой и резко сжал пальцы на его раскрытой кисти, вынуждая в свою очередь сжаться его пальцы в кулак. Жалобно хрустнули сухие лепестки.

- Аааах… - Равиль смог только жалко вздохнуть распахивая глаза до предела, как если бы грудь вдруг прошил на вылет широкий наконечник стрелы…

Удар в лицо не оставил времени на сентиментальное оплакивание трухи, прилипшей к беспомощно разжавшейся ладони вместо хрупкого призрака любви. Юноша без звука рухнул на пол к ногам своего мучителя, затылок тоже взорвало слепящей вспышкой боли. Немедленно следом обрушился сокрушительный град ударов, и ничего не оставалось кроме как дрожащим комком вжиматься в доски, отчаянно молясь, чтобы мужчина все-таки опомнился.

Даже если бы у него еще оставались силы и возможность, Равиль не смог бы сопротивляться или бежать, смертный ужас сковал волю… Побои не были новостью, и чего-то подобного он ожидал от сегодняшнего вечера, но раньше Ксавьер никогда не бил его так. Таш всегда наказывал его, утверждал свою власть, расчетливо и верно. Несмотря на злость, Ксавьер всегда бил метко и точно, чтобы не причинить повреждений больше, чем он намерен позволить в данный конкретный момент, и тонко проходя по грани, которую был способен выдержать «лисенок», не упав затем при всех мордочкой в грязь, и не забрызгав оной своего господина… Ксавьер всегда знал, что делал и какого результата хочет достичь. Сейчас же он попросту месил ногами беспомощно сжавшееся тело, осыпая бессмысленной бранью, и остановился только тогда, когда юноша перестал вздрагивать, потеряв наконец сознание.

- Шалава жидовская! - от души пнув напоследок острым мыском туфли меж ягодиц юноши, мужчина откинул с лица волосы, и отошел, чтобы перевести дыхание и утолить жажду. Кажется, лисенок перестал его забавлять.

Да и не до возни с мальчишкой сейчас было! Ему нужны были деньги и немалые, чтобы противостоять Ожье, а на казну старика Таша, которой он привык пользоваться как своим карманом, с подачи ловкого свояка был наложен арест в целях обеспечения интересов всех наследников. Получался замкнутый круг: чтобы не упустить свой лакомый кусок из наследства дядюшки, нужны были деньги, а получить их он мог только после дележа наследства. Те средства, что были в обороте, никто не торопился ему предоставлять, резонно требуя доказательств, что поддержка Таша-младшего принесет большие выгоды нежели дела с Грие, а банкиры и вовсе принялись играть в молчанку, изображая из себя слепых, глухих и беспамятных. Дом Бенцони вообще свернул свои дела…

Он сам оказался обложен как лиса в капкане, и как бы не хотелось стереть с блаженной физиономии Медада Луциатто приторно сочувствующую улыбочку, позволить себе это даже в скором будущем Ксавьер не мог.

Зато сорвался на его отверженном племяннике, сожалея лишь о том, что паскудной банкирской семейке от этого не жарко ни холодно… Услышав за спиной тихий мучительный стон, Ксавьер обернулся, равнодушно наблюдая, как его жертва пытается встать или хотя бы отползти. Когда мужчина приблизился к нему, Равиль замер, снова сжимаясь в ожидании удара, но тот только скучающе проговорил в подернутые пеленой боли глаза:

- Ты абсолютно никчемное созданье, золотко! Твой хитрожопый еврейский родственник, стоило им от тебя избавиться, благополучно забыл о нашем честном договоре…

Ксавьер медленно достал из-за отворота кота свернутый вчетверо лист, и юноша дернулся, разом забывая об избитом теле: как же он не подумал, что Таш может взять признание с собой! Мужчина заметил его реакцию на признание и усмехнулся, помахивая в сущности совершенно бесполезной бумажкой. Хорошее настроение понемногу возвращалось.

- Да и мой дорогой свояк, оказался не таким идиотом, как хотелось бы, и на предложение забрать своего малыша Поля на взаимовыгодных условиях, послал в Ад чертей развлекать…

Равиль не отрываясь следил за его движениями и не сразу вник в смысл слов, тем более, что в голове все кружилось и шумело. А потом, внутри вдруг что-то тоненько дернулось и оборвалось - Ксавьер предлагал Ожье его выкупить?!

- Я ему даже намекнул, перед отъездом как раз, что ты не очень-то рад нашему тесному общению, - с наслаждением продолжал Таш, как бледнеет и без того далеко не цветущее лицо юноши, украшенное свежими ссадинами, как шире раскрываются стремительно темнеющие глаза и начинают жалко вздрагивать губы, - Даже намекнул, что очень не рад, и вполне возможно будешь не рад еще больше… Со здоровьем опять же не все гладко… Не стану пересказывать весь разговор, золотко, но ты еще здесь как видишь. Что ж, его понять можно. Ожье человек деловой, себе в убыток действовать не привык, а тебе ж красная цена - грош.

Равиль вздрагивал от каждого слова, беспомощно глядя на своего палача. Больно… как же больно, не вздохнуть даже. ОН - все знал. Он все знал и… дальше мысли идти просто отказывались, но понимание уже наваливалось на него тяжелой глыбой, подминая под себя. Любимый все знал… лишь одна слезинка, неведомо откуда взявшись, скатилась из совершенно сухих глаз.

- Держи, можешь подтереться, - вожделенное признание упало на пол, и Ксавьер все-таки решил добить мальчишку. - Мне ты тоже порядком осточертел, возни больше, чем удовольствия. Но не переживай, рыженький, на улицу не выгоню, пристрою в надежные руки. Мне хоть какое-то возмещение за все труды, а тебе в борделе будет как дома.

Мужчина ушел решать навалившиеся заботы, не интересуясь больше рыжиком-лисенком. К чему, в самом деле? Толку с него как с козла молока, даже трахать уже надоело: пока добьешься чего нужно, никакого терпения не остается, а личико - еретики на костер веселее всходят. К тому же, все, что хотел, Ксавьер Таш уже сделал.

А лисенок тихонько скулил от боли, забившись в уголок между стеной и кроватью, до которой все-таки дополз, а вот подняться не осталось ни сил ни желания. Во рту стоял ржаво-соленый привкус, и из носа тоже продолжала сочиться кровь, расплавленным свинцом налились спина и поясница, а при каждом вздохе вдоль ребер проходила острая пила, и проворачивались зубцы штыря, заменившего собой позвоночник. Но это не больно и не страшно. Это всего лишь сломанные ребра и отбитые почки…

И все же боль была настолько сильной, что рассудок оказался неспособен ее вместить в себя. Просто в груди, - вот тут, под самой ладонью, - что-то перевернулось и умерло. Что-то очень важное и дорогое, что помогало жить дальше. Жить, потом ложится под эту скотину, терпеть, сносить побои и издевательства, вставать снова и упрямо идти к цели, надеясь однажды шагнуть на свободу… Какой бы не оказалась и она.

Просто все это время упорно верилось в чудо: что что бы ты не натворил, есть на свете человек, который если узнает, что тебе плохо, обязательно поможет… Просто потому, что такой человек. Наверное, так дети верят в маму и папу, пока не начинают взрослеть, открывая для себя подчас очень горькую правду жизни.

Ребенком Равиль не был очень давно, но верил. Верил в домике у реки, что он придет и заберет домой, только написать, наверное, надо было по-другому… Где-то в глубине души верил, бродя голодным по славному городу Венеции, что если бы узнал, если бы была возможность передать весточку, то примчался бы и помог… Только стыдно было. В тюрьме под тушей коменданта несколько секунд верил, что это он вмешался и спас. Верил, что просто нужно выдержать, дотерпеть и все рассказать, и он не оставит, придумает, как выбраться из западни без потерь… И потом все равно заставлял себя верить, что даже без признания, что если бы только узнал как же плохо, то конечно бы сразу пришел и помог…

Разумеется, он никогда бы не стал плакаться и клянчить, и пусть не суждено было добиться в ответ той самой, единственной любви, - но все же знать, что ты ему не безразличен, не пустое место - тоже многое значит, и именно эта вера до сих пор давала ему силы.

Увы, сказка как всегда оказалась не более чем красивой ложью. Тем более придуманной им самим, и все-все было напрасно… Конечно, Ксавьер наверняка потребовал очень большие отступные, лисенок столько не стоит… Эта боль ничего не стоит, потому что ничего не стоит он сам! Так и не заслужил ничего…

И все- таки, как больно!

Чьи- то чуткие руки бережно приподняли, разворачивая навзничь.

- Равиль!

Нет, не он. Он не пришел, не помог и уже не придет… Зачем ему какая-то шлюха? Юноша с трудом разомкнул опухшие веки, чтобы кануть в глубокую синеву… Ну конечно! Следовало догадаться, что Густо сначала побежит к друзьям.

- Равиль… не бойся, - перепуганный до исступления, Айсен лихорадочно гладил спутанные и слипшиеся кудри, - потерпи чуть-чуть! Пожалуйста, только держись, я сейчас приведу Тристана!

Айсен не мог унести юношу, - они были примерно одинакового сложения, - и опасался его поднять. Брызги крови, кровавый след на полу, обрывки рубашки сплошь заляпанные кровью, бурые разводы - молодой человек не понаслышке знал, что может сделать обычный кулак при определенных стараниях, поэтому убедившись, что серьезных открытых ран нигде нет, лишь стащил на пол одеяло, тихонько переложив на него Равиля.

- Потерпи чуть-чуть, я сейчас вернусь, и мы тебя заберем отсюда!

Благодаря Бога, чувствительность Августина, явившегося к наставнику со своими сомнениями, а не в ближайший кабак, и даже Алана с Амелией, у которой едва не случился выкидыш, из-за чего они с Фейраном остались сегодня в городе, а он оказался у Кантора… Айсен прикрыл истерзанного собрата тем, что попалось под руку, чтобы не замерз на полу, и еще раз решительно проговорил в мутные от немролитых слез глаза, что бежит за помощью.

- Дождись! - руку юноши буквально сдавило.

Дождись… Равиль устало опустил ресницы, прислушиваясь к торопливым шагам на лестнице. Чего и зачем? Ксавьер прав, он конченая, никому не нужная шлюха, грязнее некуда. Так чего еще ему ждать? Таш отдал признание, значит больше не может его использовать, а лисенок свободен уйти на все четыре стороны, пока Ксавьер по правде не продал его в бордель, чтобы поглумиться напоследок… А куда? Куда ему идти с клеймом содержанца, не выжженным, но от того не менее явным. Дождаться, опять встать, уехать с Айсеном? И вновь начинать путь сначала, только уже без иллюзий о любви, тепле и поддержке, при том видя изо дня в день чужое счастье, и твердо зная, что тебе ничего похожего не испытать?…

Сможешь так жить? - спросил себя Равиль, и честно ответил. - Смогу… Но не хочу.

Ему понадобилось всего лишь протянуть руку, чтобы взять с пола завалившийся обломок ножа. Жаль, тот оказался остер, но короток, так что несколько очевидных вариантов пришлось отбросить, но Равиль только утвердился в своем решении. Так и должно быть…

Стоило поторопиться, ведь Айсен мог вернуться с минуты на минуту. Юноша сел поудобнее, не отвлекаясь на протесты избитого тела, сжал нож… и спокойно и методично вскрыл себе вены на обеих руках от запястья почти до локтя.