езадолго до смерти Альберта Эйнштейна в его небольшой двухэтажный домик в Принстоне приехал известный швейцарский психолог Пиаже. По просьбе Эйнштейна он рассказывал о последних взглядах на проблемы ощущения, восприятия, памяти и мышления. Беседа затянулась допоздна. Великий физик напряженно слушал, покачивая головой, то и дело повторял: «Как это трудно! Насколько психология труднее физики»…

Тайна возникновения ощущающей материи из неощущающей веками приковывала к себе самое пристальное внимание человечества. Ведь в конечном итоге именно тут находится то ядро или центр, к которому стягиваются все идеологические и мировоззренческие противоречия в понимании окружающего нас мира.

Идеалисты и теологи рассматривают психику как особое духовное начало, заложенное в человеке и определяющее всю его жизнедеятельность. Сами термины «психика» и «психология» (наука, изучающая ее) произошли от греческого обозначения души. Психология, зарождение которой принято считать с появлением аристотелевского трактата «О душе», вплоть до второй половины прошлого века являлась не слишком развитой гуманитарной наукой.

«Наука о душе» практически не была наукой, а представляла собой некое собрание разрозненных наблюдений, не совсем точных фактов и абстрактных умозаключений о психических процессах.

Развитие точных наук вплоть до нашего века тоже мало что изменило в психологии. Господство «классической» механики, сперва отсутствие, затем непонимание, а порой и умышленное непризнание отдельными учеными материалистическо-диалектического метода, как мы видели, привело к расцвету механизма. На смену представлениям о неподвижной и косной материи, создаваемой богом в завершенной форме, пришло представление о чисто количественном развитии.

Человечество знает о психических заболеваниях с тех пор, как оно помнит себя. Но понадобились тысячелетия, прежде чем утвердилась мысль, что психические явления могут быть связаны с каким-то материальным началом, в частности с заболеванием мозга. Казалась слишком безумной сама идея связи «нематериальной», невесомой, реально неощутимой и невидимой «души» и мысли с реальным веществом, частью человеческого тела.

Душа и все душевные поступки и процессы, в том числе и душевные болезни, — от бога. Но ведь бог гуманен и милостив, а дьявол жесток и коварен. Богословы начинают рассматривать болезни зачастую как козни нечистой силы. Под влиянием таких воззрений на психические заболевания папа римский Иннокентий VII издал специальную буллу, согласно которой все «одержимые» должны были подвергаться пыткам до тех пор, пока они не признавались в своей «связи» с дьяволом.

«Ход» психических заболеваний представлялся так. Человек нарушал божьи заветы и стал уязвим для дьявола. Иногда нечистая сила порабощает душу несчастного, и он совершает поступки «богопротивные», утверждает, например, что Земля круглая или даже, более того, не признает самого бога. В других случаях в тело грешника вселяются бесы, которые все же не в силах окончательно одолеть души, данной богом. В этом случае человек становится «бесноватым» — поселившиеся бесы грызут его внутренние органы. Между прочим, вообще многие болезни от грызущих бесов. Отсюда и название «грыжа» — «грызть бесами». «Черная немочь» (паралич) — бес представлялся черным. «Падучая» (эпилепсия) — от метаний в теле торжествующих бесов и т. д.

Подобные представления предопределяли многие века кошмарное положение душевнобольных. Несчастные рассматривались как преступники и богоотступники, отдавшие душу дьяволу или ставшие вместилищем бесов. История психиатрии наполнена жуткими картинами изощренных издевательств и пыток. Родоначальник реформации в Германии монах Мартин Лютер писал: «По моему мнению, все умалишенные повреждены в рассудке чертом. Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то это потому, что они не понимают, до какой степени могуч и силен черт… Их необходимо без промедления казнить смертью, я сам бы стал охотно их жечь».

И их жгли, вешали, сбрасывали в ледяные проруби. Психически ненормальных людей держали в тюрьмах в кандалах и на цепях. Постепенно появляются «темные дома» для душевнобольных, но они мало чем отличаются от каторги. Те же розги, палки, цепи, огромные дозы рвотного и слабительного. Вот что пишет московский психиатр В. Леви: «Чем только не „лечили“ душевнобольных в европейской психиатрии в XVI–XVIII веках. Изобретательности не было границ: кроме смирительных рубашек и камзолов существовали смирительные стулья и кровати. Применяли принудительное стояние, качели, кожаные маски, специальные вращательные машины, вращение в которых здоровые выдерживали в течение двух минут, а больные — до четырех. Сбрасывали в холодную воду с большой высоты или лили с такой же высоты воду на голову — по пятьдесят ведер сразу».

В общем, делалось все, чтобы прогнать «нечистую силу», преодолеть «упрямство» человека, который якобы и не болен, а просто не хочет расстаться с дьяволом.

Надо оговориться, что встречалось и другое отношение к определенным категориям душевнобольных. Некоторые люди с нарушенной психикой страдают галлюцинациями: они «видят» бога или «слышат» его слова. Богословы поспешили объяснить, что в определенных случаях потерявшие рассудок не выходят из повиновения богу и даже, более того, подобные состояния способствуют установлению более непосредственного «контакта с богом». Это, в частности, явилось основанием для возникновения культа юродивых в православии.

Но давайте обратимся к человеку, не побоявшемуся религиозного фанатизма и рискнувшему проникнуть в таинственный мир человеческого организма.

В первый год нового XVII века, когда Галилей и Кеплер только начинали свою работу, а будущий отец Исаака Ньютона еще сам не успел занять свое место в люльке, в Италию приехал из Англии молодой Уильям Гарвей. Он только что окончил Кембриджский университет и отправился в Падую, чтобы попрактиковаться у знаменитого медика Фабрициуса Аквапенденте.

Да, уже были медицинские факультеты и знаменитости. Даже были бюрократические ограничения действия дипломов. Гарвей, проучившись два года в Италии и получив там диплом доктора медицины, был вынужден по возвращении на родину сдавать новые экзамены и получать другой, английский документ.

В общем, было все: больные и врачи, доктора медицины, дипломы и медицинские кафедры в университетах. Врачи лечили, зная, что у человека и животных есть кровь, но не ведая, куда и зачем она течет. Знали, что есть сердце, но не имели и малейшего представления о том, как оно работает, не знали даже, что такое пульс.

Еще в те годы, когда Уильям Гарвей был практикантом Фабрициуса Аквапенденте, он однажды перетянул себе жгутом руку, начав таким способом наблюдения за движением крови в организме. Потом он заманил в свою комнатушку уличную собаку и сделал ей такие же перетяжки. Надрезав лапу ниже жгута, он убедился, что кровь из ранки не течет.

Шли годы. Уильям Гарвей стал знаменитостью. Он занял профессорскую кафедру в Лондонской коллегии врачей и даже удостоился звания придворного медика короля Иакова I, а затем и Карла I. Изо дня в день он продолжал изучать кровеносную систему и работу сердца. Он не только ставил опыты на себе, потрошил собак, кошек и телят, но даже отважился вскрывать человеческие трупы. Для этого нужна была большая отвага, ибо церковь преследовала анатомические вскрытия, и невежественная, фанатически настроенная толпа, узнай она об опытах Гарвея, разорвала бы его на куски.

Так в постоянном нервном напряжении, в полном одиночестве, в обстановке скрытности и тайны Уильям Гарвей экспериментировал 28 лет! И только после всесторонних и полных, тысячи раз проверенных и перепроверенных опытов, анатомических вскрытий и зарисовок он решается выпустить книгу с результатами исследований. Одна из первых фраз ее гласит: «То, что я излагаю, так ново, что я боюсь, не будут ли все люди моими врагами, ибо раз принятые предрассудки и учения глубоко укореняются во всех». Кстати, Гарвей еще не знал о роли легких. В его времена люди не только не имели представления о газообмене, совершающемся в нашем организме, но даже не знали еще состав воздуха. Гарвей лишь утверждал, что в легких кровь охлаждается и как-то изменяет свой состав.

Мы так подробно остановились на героическом подвижничестве Уильяма Гарвея, что его замечательная работа фактически является началом научной физиологии. Это был поистине исторический рубеж, положивший начало изучению устройства и функционирования целых систем организма, таких, как кровообращение, дыхание, пищеварение, выделение, а также отдельных органов.

Первое время физиология больше работала над проблемами «как?», редко имея возможность ответить на вопрос «почему именно так?». И это нормально, ибо наука всегда начинается с ознакомления с явлением и сбора фактов. Но уже во второй половине XIX века в первую очередь трудами наших великих соотечественников И. М. Сеченова, а затем И. П. Павлова стали проясняться истинные причины единства живого организма.

На рубеже XIX и XX веков И. П. Павлов, изучая физиологию больших полушарий головного мозга, дал человечеству общую научную картину цельности живого организма, теоретически обосновал связь саморегуляции физиологических функций в процессе приспособления организма к окружающей среде и выявил первостепенную при этом роль высшей нервной деятельности.

Интересно, что молодой Иван Павлов, как и молодой Уильям Гарвей, начинал с изучения кровеносной системы и сердца. Но если англичанин закладывал фундамент физиологии, то через 300 лет его русский коллега возводил на этом фундаменте здание «новой физиологии». Теперь человек ставил перед природой не простые вопросы «как?», ибо на них уже были получены ответы, а более сложные «почему так?».

И. П. Павлова интересовали нервные волокна, усиливающие работу сердца. Какова их роль? Как сердце регулируется, кто им командует? Оказалось, что определенные нервы, влияя на обмен веществ в сердечной мышце, воздействуют на работу сердца. Так было заложено учение о «трофических» нервах, от греческого слова «питание», то есть особых нервных волокнах, регулирующих процессы питания в тканях, обмен веществ в них и тем самым воздействующих на работу органов и тканей.

За кровеносной системой и сердцем наступила очередь пристального изучения пищеварительных желез и других физиологических систем. Постепенно вырисовывалась единая сложная конструкция нервной регуляции всего организма, как между внутренними органами, так и между этими органами и окружающей внешней средой. Это привело ученого к исследованиям, создавшим ему мировую славу, к созданию учения о высшей нервной деятельности.

Помня о капризах нашей памяти, мы бегло восстановим некоторые истины. Они позволят более подробно припомнить все то, что вы знаете об этом, и тем самым облегчат понимание дальнейшего.

Человек ежедневно кормит собаку. При виде пищи, положенной в ее миску, у животного начинает выделяться слюна. Это, получив через трофические волокна соответствующий нервный сигнал, заработали слюнные железы. Но вот в обычный час кормежки к двери подошел тот человек, который кормит собаку. Еды нет, животное даже не видит человека. Но началось слюновыделение. Собака через органы, связывающие ее со средой, в данном случае посредством ушей — слуха, получила от коры головного мозга команду — «еда», ибо мозг выработал условную связь «шаги — еда». Шаги можно заменить условным звонком, мигающей лампой, запахам. В общем, любым воспринимаемым сигналом. Результат будет тот же.

И. П. Павлов доказал, что появление условного рефлекса объясняется возникновением в коре головного мозга связи между двумя раздражениями — условным (в нашем примере — шаги) и безусловным (выделение слюны на пищу).

Следующей ступенькой к познанию истины было научное определение процесса возбуждения и торможения нервных клеток. Оказалось, что организм избирательно отзывается на раздражения. Мы находимся в непрерывно бушующем океане тысяч и тысяч одновременно действующих на нас раздражений. Но в ходе эволюционного развития нервная система выработала способность отзываться только на раздражения определенной интенсивности. Тем самым нервная система получила возможность оберегать себя от «истощения», а организм в целом — верный компас, позволяющий ему правильно ориентироваться в «океане раздражений» внешней среды. Стала понятной целесообразная избирательность нервной системы.

И животные и люди — все мы находимся в «океане раздражений», и все мы постоянно воспринимаем от внеш-ней среды большее или меньшее количество сигналов, побудителей безусловных и условных рефлексов. В целом это так называемая первая сигнальная система. Но человек в отличие от животного обладает несравнимо более сложноорганизованной высшей нервной деятельностью. Она настолько сложна, что приобретает качественно коренные отличия. Это, по определению И. П. Павлова, вторая сигнальная система, дополняющая первую и возникшая у людей в процессе общественного труда, неразрывно связанная с речью. Слово, условно содержащее в себе понятие какого-либо образа, выполняет тут роль сигнала, подобно тому как световое, шумовое или осязательное раздражение — в первой сигнальной системе. Если вы голодны, то вам не нужно видеть поджаренную котлету или слышать шаги официанта, несущего ее. Слюнки потекут у вас сами собой, стоит услышать разговор о еде или мысленно представить ее.

Вот тут-то и начинаются разнотолки. Идут они обычно от того, что действие сигнала-слова во второй сигнальной системе понимается только в прямом смысле. Дескать, сказал слово «котлета», и выделилась слюна. Однако все значительно сложней.

Во-первых, слово не обязательно должно быть сказано. Более того, почти всегда мы думаем молча, «про себя», не произнося никаких слов. В последние 5–6 лет показано, что думаем мы не только словами или понятиями, заменяющими слова. Есть «чисто» образное мышление, невыражаемое в словах, а в конечном итоге, и в логических категориях языка.

Абстрагируем понятия. В нашем примере вы можете подумать о «котлете», как и о сотне других видов еды, а возможно, и просто отвлеченно: «еда», и результат будет один — рефлекс слюновыделения. В данном случае слово «еда» несет в себе обобщенную функцию представления о различной пище, отвлеченную от какой-либо конкретной действительности. Обобщающая функция слова возникает в длительном процессе постепенного образования множества условно-рефлекторных связей, группирующих в мозгу сложные представления по одинаковым рефлексам в организме.

Вот и пошли «видимо»… Тут уже начинается область загадок не XIX, а XX века. Но есть и истины. Так, в частности, установлено, что абстрагирование представлений приходит с возрастом и опытом, а маленькие дети перво-начально воспринимают слова лишь как конкретные сигналы-образы.

«Мама» для малыша именно его мама, и он не понимает «мамы» вообще, как и того, что его бабушка тоже мама. Другой пример. Если малышу показать несколько рисунков с бегущей собакой, то он не скажет, что она бежит, ибо не может связать застывшие фазы движения с понятием бегущего животного.

Труд и речь в своем диалектическом единстве более всего сделали человека человеком. В последние годы эта аксиома получила ряд подтверждений. Все они свидетельствуют о том, что в человеческом мозгу, если его сравнить с мозгом обезьяны и других высших животных, усиленно разрастались и усложнялись больше всего участки, «отвечающие» за вторую сигнальную систему.

Начала складываться новая промежуточная наука — палеоневрология. Она во многом способствовала совершенству антропологии в целом. (Антропология — человек + учение — связана с палеонтологией, историей, археологией и рядом других наук.) Здесь следует подчеркнуть, что на современном уровне познания нельзя говорить — очеловечивание обезьяны. Речь может идти о значительно более раннем отряде приматов, которые, по-видимому, были прапредками и древних людей и обезьян. Исследуя слепки с внутренних поверхностей черепов давным-давно умерших первобытных людей и более ранних существ, живших более миллиона лет тому назад, превращавшихся в человека, ученые установили интересные закономерности. Они свидетельствуют о прямой связи между усложнением трудовой деятельности первобытных людей и развитием мозга. Особенно увеличение нижней теменной области и так называемой теменно-височно-затылочной подобласти, участков коры, осуществляющих сравнение информации, поступающей в мозг при усложнявшихся действиях рук, изготовляющих и применяющих орудия труда, свидетельствует о том, как первые обобщения и возникавшие простейшие абстракции оказывали влияние на изменения мозга. При этом левое полушарие мозга развивалось несколько быстрее правого. Поскольку правая рука «представлена» в основном в левом полушарии, то это свидетельствует о том, что правая рука получила основную трудовую нагрузку в очень отдаленные времена. Характерно, что маленькие дети до семи-восьми месяцев владеют обеими руками одинаково и только к шести-семи годам становятся, как правило, «правшой», а реже «левшой».

Любой нерв где-либо на кончике пальца и головной мозг — части единой и неразрывной нервной системы, обеспечивающей функции саморегуляции организма и психической деятельности. Вся эта сложная система образуется из нервных клеток и нервных волокон. Клетки имеют отростки двух видов: аксоны (или нейриты) и дендриты.

Дендриты (от греческого слова «дендрон» — дерево), как правило, — широко ветвящиеся отростки нейронов. Они соединяются своей «кроной» с дендритами или аксонами других нервных клеток, а то и непосредственно с посторонними нервными клетками.

Аксон в переводе с греческого означает «палка», «ось». Название свидетельствует о том, что аксоны представляют собой гладкую ниточку. Она может быть и очень короткой и очень длинной. Коротенькие аксоны служат для соединения с ближайшими нервными клетками, а длинные тянутся очень далеко в разные стороны. Таким образом, вся нервная система образуется исходными, в какой-то мере самостоятельными единицами — нейронами (невронами), представляющими из себя клетку с отростками. Местами наибольшего скопления нервных клеток является головной мозг, а также клеточные образования во внутренней части спинного мозга.

В последние годы выяснилось, что мозг в значительной части является сложной жидкокристаллической системой, то есть веществом, занимающим своеобразное промежуточное состояние между жидкостью и кристаллом. Такие вещества одновременно и текучи и обладают упорядоченной структурой. Капли жидких кристаллов всегда стремятся сохранить строго определенную форму. Поскольку нервным клеткам серого вещества свойственно жидкокристаллическое состояние, то здесь они, играя роль диэлектриков, образуют оболочку вокруг нервных волокон. Припомнив опыты Дж. Пиккарди, необычайную отзывчивость и чуткость живого к воздействию самых малых сил и пристрастие усложняющейся материи к активным тетраэдральным построениям, вы легко поймете, почему мозг, эта высшая по сложности своей организации материя, развился в жидкокристаллическое состояние. Это наиболее гибкая, пластичная и тонко реагирующая структура — прекрасная среда для действия биологических катализаторов и тончайших электрических процессов, имеющая определенную устойчивость к внешним воздействиям.

«Развитие нервной системы у различных классов животных, прежде всего у позвоночных, показывает, что самое позднее в эволюционном и высшее в функциональном отношении образование центральной нервной системы — это кора головного мозга, — пишут болгарские ученые Г. Настев и Р. Койнов. — Чем более низкую ступень эволюционной лестницы занимают позвоночные животные, тем слабее развита у них кора головного мозга и тем менее ее участие в приспособлении к изменчивым условиям окружающей среды, и наоборот, чем более высокую ступень эволюционной лестницы занимает животное, тем более развита кора его головного мозга, тем большее участие принимает она в приспособлении животного к окружающей среде. Как установил И. П. Павлов, кора головного мозга и ближайшие подкорковые образования представляют собой материальный субстрат высшей нервной деятельности животных и психической деятельности человека».

Кора головного мозга называется так потому, что она покрывает мозг со всех сторон, как кора дерева покрывает его ствол. Вспомните изображение головного мозга человека — он напоминает неправильный шар, скомканный из бумаги. Многочисленные борозды и извилины позволяют коре головного мозга, при относительно малых линейных размерах, обладать поистине огромной поверхностью. Опять природа поступила наиболее целесообразно, достигнув максимума в минимальном объеме! Средний размер площади коры равен 220 000 квадратных миллиметров. В разрезе кора головного мозга отличается серым цветом своих нервных клеток от расположенного под ней светлого вещества.

Уже в 70-х годах XIX века врачи обнаружили определенную связь между болезненными поражениями тех или других участков мозга и различными психическими процессами. Возникло представление о специальных управляющих точках или «центрах» мозга: «центре понимания речи», «центре чтения», «центре зрения» и т. д.

В этих представлениях было золотое зерно истины, но и много ошибочного. Оказалось, что обязанности каждого «центра» гораздо сложнее, чем это предполагалось. Опыты приводили порой к самым «диким» и абсолютно непредвиденным результатам. Ускользала взаимосвязь между «центрами» мозга и психическими процессами. Иногда вдруг у людей с поврежденным «центром» сами собой восстанавливались способности к психическим функциям, зависящим от данного центра. Бывало и наоборот. Скажем, нарушение левой височной области, которой, казалось бы, следует отвечать лишь за понимание речи, на практике приводило к устранению умения писать, затруднению в повторении слов и устном счете.

Теперь, «с высоты исторической дистанции», мы прекрасно понимаем: ученые начинали проникать тогда в более сложную и глубокую сущность процессов работы центральной нервной системы, и эти, еще плохо изученные данные противоречили общепринятому, более простому пониманию, по существу — механическим представлениям о мозге.

Но теперь это понятно. Странности в работе мозга, которые, казалось, не укладываются ни в какие логические понятия, в сочетании с «безумными» открытиями в физике и других науках, способствовали проникновению идеалистическо-теологических трактовок в изучение психических процессов. Это хорошо видно на научной судьбе самого Эмиля Дюбуа-Реймона. Очень крупный биолог, много сделавший для познания материальной сущности нервных сигналов, один из первых в мировой науке связавший эти процессы с биоэлектрическими импульсами, он не смог преодолеть мертвящего груза старых представлений, не вырвался из плена привычного и неизбежно пришел к отрицанию достоверности человеческих знаний. Как вы помните, в своих семи мировых загадках Э. Дюбуа-Реймон две загадки — V и VI посвятил ощущениям, сознанию, разуму и языку. Возникновение простейших ощущений и сознания вообще признано им неразрешимой трансцендентной загадкой, лежащей за пределами возможностей человеческого разума.

Парадоксы мозга, казавшиеся неразрешимыми, в наши дни прояснились. Любая «психическая функция», будь то речь, чтение или предметное восприятие, оказалась очень сложно организованной, саморегулирующейся системой. Конечно, решив одни загадки, ученые столкнулись с новыми. Но это нормально.

По современным представлениям, головной мозг, а точнее — большие полушария головного мозга можно разделить на четыре основные доли: затылочную, височную, теменную и лобную. Точные эксперименты показали, что в затылочных долях коры находятся зрительные зоны, в височных — слуховые зоны, в отделах теменной доли — тактильная зона (осязательная). Сюда стекается информация, поступающая из внешней среды, и здесь же отражается схема собственного тела. В мозгу имеются первичные сенсорные зоны — они воспринимают отдельные свойства раздражителя. Есть и вторичные сенсорные зоны, в них воссоздаются образы предметов или явлений. И наконец, третичные сенсорные зоны, в которых синтезируются сведения от различных органов чувств и воспроизводится картина окружающего мира в целом.

Вся сложная — невероятно сложная! — деятельность мозга (а мы попытались нарисовать лишь общую схему) еще раз показывает эволюционную последовательность развития мозга и всей высшей нервной деятельности и, с другой стороны, приоткрывает почти сказочные возможности использования больших ресурсов нервно-психической деятельности человека.

Здесь уместно заметить, что современная техника позволила ученым установить очень сложную, и чрезвычайно узкую специализацию нервных клеток. Не только в коре головного мозга концентрируются зоны из большого числа клеток, «отвечающих» за зрение или обоняние, слух и т. д., но и в пределах каждой из этих зон клетки крайне специализированы. Так, например, в зоне зрения есть клетки, воспринимающие только округлости и загибающиеся линии, другие — плоские горизонтальные, третьи — плоские вертикальные, затем — линии под углом и т. д. и т. д. Все эти мельчайшие детали в определенных зонах коры синтезируются, в результате образ, первоначально разделенный на мельчайшие составные частички, собирается в единое представление.

Есть клетки, чувствительные к любым раздражениям, они служат связи, объединению образов и сложных психических процессов. Наконец, есть «скептики»-клетки, которые вообще ни на что не реагируют: это клетки внимания, новизны и, возможно, памяти.

В свое время И. П. Павловым было сформулировано, что воспринимаемое раздражение в форме импульса-сигнала идет в кору головного мозга; там происходит сложная внутренняя обработка этого сигнала, его сопоставление со следами ранее полученных впечатлений, хранящимися в памяти. Наконец, после обработки сигнала мозг посылает к исполнительным органам рефлекторную команду; так совершается ответная деятельность организма на полученное раздражение.

Сегодня павловская рефлекторная дуга уступила место рефлекторному кольцу, основанному на принципе обратной связи — основополагающем «ките» кибернетического понимания процессов управления. Рефлекторная команда, идущая от мозга, не только возбуждает исполнительный орган, но, замыкая кольцо, возвращается к первичному раздражителю, сообщая ему — «команда принята».

Мы не будем углубляться в подробности, но заметим, что рефлекторное кольцо, замкнутое обратной связью, позволило ученым понять (или приблизило их к пониманию) очень многие сложные процессы, в том числе секреты составления программ действий живого организма, связей наследственной и личной памяти, а главное — способствует прояснению единой, сложившейся системы саморегуляции и целостности.

Но продолжим путешествие по мозгу. Только что разобранные нами особенности его, связанные с принципами обратной связи, сейчас проявляются с особой наглядностью.

Сложная психическая деятельность требует совместной работы всех долей и зон мозга. Поэтому при частичном разрушении одного из участков мозга создается возможность компенсировать дефекты за счет других сохранившихся участков.

Последнее положение чрезвычайно важно. Оно еще раз — теперь на примере мозга — подтверждает принцип диалектической двойственности и противоречивости. Нервные клетки оказались очень разнообразными и чрезвычайно специализированными. Но в своем единстве противоположностей эти же клетки оказались способными «учиться», принимать на себя новые функции, перестраиваться, обеспечивая в конечном результате целостность организма и неизменность его саморегуляции.

Становятся ясными и столь таинственные в прошлом случаи самоизлечения людей с травмами отдельных «центров» мозга, коварные случаи, подтолкнувшие Эмиля Дюбуа-Реймона в объятия католических священников.

Между прочим, здесь мы опять сталкиваемся со случайностью, все чаще заявляющей о своем существовании. Вероятностно-статистическая гипотеза допускает определенную случайность соединения нервных клеток. Отсюда вытекает объяснение поразительной надежности в работе мозга. Ведь при такой системе какие-нибудь нервные клетки (а их миллиарды) всегда соединятся, и сигнал пройдет, образуя звено временной памяти. Получается, что случайные соединения намного вероятней, чем заранее предусмотренные, скажем, в жесткой каркасной схеме радиоприемника. С другой стороны, поскольку свободное случайное соединение часто меняет клетки во временных связях, то они имеют возможность для обучения, а значит, и замены друг друга, при повреждении участков мозга. В целом получается нечто напоминающее фонтан: вода бьет струей, отдельные капли ее каждое мгновение новые, но «конструкция», форма струи все та же.

Вот интереснейшие опыты. Только что вылупившихся утят делят на две группы. Затем одним тут же показывают утку, другим — человека. Потом утят метят и, объединив в одну группу, помещают в изолированный ящик. Через несколько дней утку приносят к ящику и выпускают утят. Они мгновенно, всегда безошибочно, делятся на две первоначальные группы: одни бегут к маме-утке, другие — к человеку.

Более того, «мамой» может стать простой резиновый мячик. Установлено: если первое, что увидит утенок, вылупившись из яйца, будет мячик, который тащат на ниточке, то крошка поковыляет за мячиком, а не за уткой. И в дальнейшей жизни утенок, встретив движущихся в противоположных направлениях мячик и маму-утку, всегда предпочтет мертвый резиновый мяч.

Такой эффект в современной физиологии получил наименование импринтинга. Дословно это означает впечатывание. Первое резкое впечатление «впечатывается» в сознание животного, тем формируя его поведение.

Но ведь это противоречит, казалось бы, непоколебимым представлениям об инстинктивном поведении, вроде бы навечно, жестко и непоколебимо предопределенном наследственностью.

Другие опыты несколько проясняют положение. Новорожденной обезьянке дали в качестве «мамы» плюшевую куклу с искусственным резиновым соском, через который поступало подогретое молоко. Обезьянка, как все малыши, инстинктивно нашла и использовала по назначению сосок. Она, опять же инстинктивно, ласкалась и искала защиты у своей бездушной «мамы». Когда обезьяна выросла и у нее появилось потомство, она исправно и регулярно давала молоко своим детенышам, но относилась к ним так же безразлично, как мертвая кукла относилась к ней самой.

Подобные исследования, а их очень много, свидетельствуют о том, что врожденные инстинкты, приобретенные живым в длительном процессе эволюции, имеются. Это не вызывает сомнения. Но инстинкты, результаты прошлого опыта могут быть подавлены, изменены или замаскированы новым условно-рефлекторным опытом. Открытие импринтинга со всей ясностью показывает ошибочность взглядов тех, кто защищает якобы ведущее значение в поступках и мышлении человека первобытно заложенных инстинктов (к ним, кстати, необоснованно относят «врожденные инстинкты» веры в бога, воинственности и агрессивности).

Эффект импринтинга, исключительная активность и результативность запоминания в определенный (ранний) период развития живого существа, заставляет по-новому взглянуть на всю проблему памяти и более широко — мышления.

Явление импринтинга было известно давно, но все еще не были выяснены его физиологические, материальные основы. В 1983 году на традиционных Гагрских беседах (международный симпозиум по «ключевым» проблемам физиологии мозга) профессор Кембриджского университета Габриэл Хор приоткрыл смысл этого явления. Разработав современную методику введения в мозг цыплят радиоактивных веществ и красителей, он смог определить, что же именно изменяется при факте запечатления. Оказалось, что у всех цыплят умножались связи между нейронами в одном и том же участке левого полушария мозга. Затем подобное же обогащение связей происходило на точно симметричном участке правого полушария. Особый период высокочувствительного состояния мозга, обеспечивающий безошибочное запоминание, был выявлен у многих живых существ, и он всегда оказывался относительно коротким (у цыплят он продолжается 32 часа).

Импринтинг, как считают многие специалисты, — это особое явление, не относящееся к условным рефлексам, не является он и видом образной памяти. Здесь надо сказать, что теперь «рефлекс» и «образ» считаются различными понятиями, хотя и не все с этим согласны. Образ возникает мгновенно, а условный рефлекс требует сочетания сигналов, повторения их. Благодаря молниеносности действия импринтинг и образное зрение имеют много общего.

Крупный советский физиолог М. Хананашвили считает, что в процессе эволюции у живых существ должны были выработаться (и выработались) два различных, как заявил он в 1983 году, «глобальных механизма мозга». Один из них позволяет действовать в любой изменяющейся незнакомой обстановке. Это психонервная деятельность, направляемая образами. Другой — условный рефлекс. Он позволяет удержать сформировавшееся состояние организма.

Иной точки зрения придерживается академик П. Симонов. Он считает условный рефлекс наиболее общим глобальным механизмом, объясняющим универсальность поведения. Согласно его гипотезе, работа мозга, при выработке рефлекса, сходна с поиском, который ведет радар, направляя луч на цель. Когда это нужно мозгу и организму в целом и, соответственно, сильное стремление к цели становится довлеющим, доминантным, мозг «схватывает» и сразу запечатлевает все необходимое ему.

Эволюция оставляет природе только виды, приспособившиеся к окружающей среде. Подобно этому, память отбирает, как бы «просеивает» и закрепляет в мозгу только жизненно важные связи.

Вот и опять загадка XX века. О процессах памяти на уровне работы нервных клеток и отдельных областей мозга современная наука о мозге, призвав себе на помощь электронику и математику, накопила много фактических данных. Значительно меньше их в области взаимосвязей вновь открытых процессов, в познании целостности организма. «Возможно ли принципиально изучать память на молекулярном уровне? — ставил вопрос известный ученый академик В. Н. Черниговский. — Полагаю, что возможно, но решить проблему на этом уровне — невозможно. Память, даже если к ней причислить и так называемые следовые феномены, — это свойство целого организма, будь то планария или человек».

Капитальные, обобщающие работы — дело будущего. Одни ученые считают, что мы познаем секреты своей памяти, научимся управлять ею еще до 2000 года.

Другие переносят эту дату к третьему, четвертому и даже шестому десятилетию будущего века.

Но кое-что известно уже сегодня. В институте биофизики Академии наук СССР, расположившемся в научном городке Пущино-на-Оке, установили, что в нервных клетках идет активный процесс синтеза белка. Причем более активный, чем это обычно нужно клеткам для поддержания своей жизнеспособности. Эта «жадность» тем более удивительна, что нервные клетки, как известно, в отличие от других клеток в течение жизни практически не делятся и фактически не изменяются. Вот уже первая догадка: в период роста организма имеется много «чистых» нервных клеток, которые, словно губка влагу, спешат впечатать в себя раздражения, поступающие из окружающего мира. Окажется первой утка — ее образ и «засядет» в мозгу. А окажется мячик — закрепится он.

Но синтез белков производится в нервных клетках и вполне взрослых животных. Причем довольно активно и в относительно больших количествах. Зачем? Почему?

Вы неоднократно видели в журналах фотографии человеческой головы, прикрытой кастрюлеобразным шлемом с большущим количеством разноцветных проводов. В подписях к этим снимкам разъяснялось, что в таком-то институте изучается электрическая активность отдельных областей мозга. И эти снимки перестали вызывать особый интерес, ибо уже давно известно, что каждая живая клетка, в том числе нервная, вырабатывает биотоки. Известно также и то, что электрические импульсы играют важнейшую роль в работе всей центральной нервной системы. Такие импульсы, через аксоны и дендриты, передаются от клетки к клетке, обеспечивают прием и вывод сигналов, способствуют возбуждению или торможению нейронов и образованию между ними временных или закрепленных связей (что, кстати, и считалось основой материального закрепления памяти и инстинктов), а также подают команды мышцам и другим исполнительным органам.

«Электрическая» картина мозга более или менее изучена. Но вот, оказывается, нервные клетки вырабатывают вроде бы и ненужные им белки. Первый вопрос: как вновь открытый процесс согласуется с «электрическим»?

Напомним, что активной работе клетки всегда должно предшествовать возбуждение, которое поступает в качестве импульса в ответ на какое-то раздражение извне.

При этом клетка, в принципе, всегда стремится успокоиться, то есть возвратиться к исходному состоянию.

Опыты Б. Н. Вепринцева наглядно показали, что нервная клетка вслед за биоэлектрическим импульсом начинает вырабатывать определенные белки. Именно после раздражения, то есть сигнала, принесшего какие-то данные, начинается синтез белков, а не потому, что их стало не хватать клетке.

Это странное поведение природы ныне получило объяснение. Повышенное количество белков, по-видимому, требуется клетке как бы в память о том, что свою разрушенную оболочку надо «залатать», а для этого и требуются излишние белки — стройматериалы. Теперь у клетки не разрушается оболочка, но биоэлектрический импульс повышает ее проницаемость, и клетка «атавистически» спешит выработать побольше белков. Постепенно в процессе эволюционного развития в нервных клетках выработалась способность в ответ на импульс-сигнал, несущий информацию, вырабатывать определенные белки, ибо эти сверхсложные молекулы могут отлично запоминать любую информацию.

«Электрическая» и «химическо-генетическая» теория памяти не противоречат, а дополняют друг друга. Каждая единица информации образует в мозгу электрическую цепь из нейронов. Так зашифрованные образы накапливают временную память. Циркулирующие в нейронных цепях биотоки, по-видимому, возбуждая клетки, действуют первоначально на хранителей информационной памяти — на ДНК нервных клеток. При этом, как показали замечательные по точности эксперименты биохимика Зидена, под воздействием биотоков ДНК изменяют свою структуру, что сказывается в свою очередь на громадных молекулах РНК, образующихся в определенном порядке поблизости спиральных ветвей «лестнички» ДНК. Затем, уже через посредство РНК, синтезируется строго определенный белок, структура которого соответствует — а значит, «помнит!» — сигналу-раздражителю. Поэтому, если даже распадется временная память, образовавшаяся от биоэлектрических связей между нейронами, то все равно условный образ запечатлен и может быть восстановлен. Стоит лишь в нервную клетку попасть новому сигналу-раздражителю, несущему ту же информацию, что была уже закреплена одним из белков, как этот белок, подобно камертону, отреагирует на импульс и мозг «вспомнит».

Давайте на минутку отвлечемся. В последние годы точно установлено, что ряд условных рефлексов, выработанных последовательными раздражителями, создает в животном организме динамический стереотип. Такая система рефлексов образуется в процессе жизни и разрушается, если образовавшие их условные раздражители станут другими или будут следовать в другом порядке. Если же динамический стереотип сохранится, то он будет очень активным: при предъявлении хотя бы первого условного рефлекса быстро срабатывает вся цепочка нового стереотипа. Человек может сознательно выработать динамические стереотипы (постоянное время пробуждения и засыпания, время приема пищи, время работы и так далее). При этом нервная система будет уставать намного меньше, так как при системе динамических стереотипов один нервный процесс стимулирует следующий.

Новые представления о «механизме» памяти, а они в последние десятилетия находят все более широкое экспериментальное подтверждение, вселяют заманчивую надежду на возможность сознательного управления памятью в будущем. Ведь у каждого из нас громоздится в мозгу невероятно большое количество разных знаний и наблюдений. Но мы часто не можем извлечь из своей собственной головы нужную информацию в нужный момент.

Как было бы здорово, искусственно возбудив головной мозг, например, суметь дословно воспроизвести в своей памяти нужную сейчас вам старую газетную статью или припомнить, что вам говорил преподаватель 20–30 лет назад… Если каждый сигнал закодирован белком или, вернее, нуклеиновой кислотой специальной структуры, то эта фантазия не столь несбыточна.

Уж коль мы заговорили о научной фантастике, то уместно сказать и о мечте профессора Калифорнийского университета Элофа Карлссона. Не столь давно ученые убедились в превосходном умении древних египтян сохранять биологический материал. Канадский исследователь Питер Левин, наблюдая в электронный микроскоп маленькие кусочки кожи и мускулов руки мумии, которая была изготовлена за 600 лет до нашей эры, обнаружил, что ряд клеток настолько сохранился, что в них даже можно обнаружить целиком неповрежденными клеточные ядра, а также цитоплазменные мембраны, митохондрии и другие тонкие детали клетки. Известны также отдельные части человеческих тел, хорошо сохранившиеся в благоприятных природных условиях. Так, в 1983 году американские ученые обнаружили на дне одного из флоридских озер в слое торфа два человеческих черепа, возраст которых определяется в 7 тысяч лет. В каждом из черепов оставался мозг, при сравнительно небольших повреждениях мозговых тканей. При помощи соответствующего анализа в тканях нашли нитевидные молекулы ДНК. «Это — самое древнее биологическое вещество, из которого нам удалось извлечь ДНК, — заявил Г. Дорог из университета штата Флорида. — Эта находка возродила надежды, что удастся найти и гораздо более древние образцы биологической ткани. Тогда мы сможем получить важную информацию о химической эволюции жизни в течение миллионов лет».

Э. Карлссон считал, что недалеко то время, когда люди смогут «реставрировать» наследственные хромосомные наборы мумий.

Вот одно из последних достижений. Была на планете такая изящная зебра — квагга. Мы говорим была, ибо последний представитель этого вида зебр умер в 1883 году в Амстердамском зоопарке. На воле они вымерли намного раньше, чем в зоопарках.

К счастью, в Майнцском Музее естественной истории (ФРГ) сохранилось чучело квагги, сделанное 140 лет назад. В 1984 году американские ученые во главе с Расселом Хигуччи (из Вильсоновской лаборатории в Беркли, США) «оживили» ДНК — генетический код — квагги. Для этих целей из шкуры чучела был взят небольшой, конечно высохший, кусочек мышечной ткани. Из этого кусочка были выделены фрагменты ДНК. Их было очень мало — в сто раз меньше, чем можно было бы выделить из такого же кусочка свежей мышцы. Да и фрагменты в основном были «порванными» и небольшими: менее пятисот пар азотистых оснований — нуклеотидов. Не было и полной уверенности, что фрагменты принадлежат именно ДНК квагги, а не бактерий, способных засорить образец.

Началась большая и кропотливая работа. Так, в частности, сравнив фрагменты квагги с ДНК подозреваемых бактерий, было произведено сравнение их с очищенными ДНК горной зебры. Поскольку последняя является близкой родственницей квагги, то и структура их ДНК очень схожа и молекулы хорошо связываются друг с другом.

Была решена и вторая задача: получить большое количество ДНК квагги. Крошево из фрагментов поместили в своеобразные живые «инкубаторы»-носители. Ими оказались ДНК бактериофагов (вирус бактерий, способный репродуцироваться в ней и вызывать ее растворение).

При помощи различных ухищрений в конечном итоге осколки ДНК квагги в большом количестве были внедрены в бактерии кишечной палочки. Они быстро размножались, размножая в свою очередь и ДНК квагги. Параллельно шли проверки все на тех же ДНК горной зебры. В конечном итоге ДНК квагги избирательно извлекались (экстрагировались), очищались и вводились для расшифровки последовательности ее нуклеотидов в генный аппарат другого бактериофага.

В результате выяснилось, что ДНК квагги и горной зебры совпадают в 299 местах, а у 20 азотистых оснований («ступенек» молекулы ДНК) не совпадают. Правда, половина не совпадающих оснований расположены на краях кодонов, а поэтому не влияют на последовательность аминокислот в белках. Подтвердилось предположение ученых, что 140-летнее хранение в пыльном, пересохшем чучеле мало повлияло на структуру ДНК.

А вот что сообщил по поводу этой работы американский журнал «Нейчур»: «Получение клонируемой (т. е. способной к воспроизведению) ДНК животного, умершего 140 лет назад, — уже само по себе замечательное достижение биологической науки. Что касается „воскрешения“ всего организма, не исключено, что это действительно когда-нибудь станет возможным. По данным, приведенным Хигуччи и его коллегами, около трех граммов сохранившейся мышечной ткани квагги — банк, содержащий около 30 миллионов фрагментов ее ДНК, которые в принципе должны покрыть весь геном (совокупность генов, содержащихся в одинарном наборе хромосом данного организма. — И. А.) этого уникального млекопитающего. Если в качестве исходной модели взят геном горной зебры, то, по-видимому, можно будет воссоздать геном квагги во всей его полноте, а затем и заменить им ядро в яйцеклетке горной зебры».

Почти фантастические опыты по воскрешению давно погибших организмов и недавние умозрительные рассуждения о бесплотной душе — каков колоссальный шаг в науке!

Это явление общее и повсеместное. Слишком уж наглядны и неоспоримы многочисленные опыты, дающие возможность анализировать психические явления с точки зрения биохимии, биофизики и других количественно точных наук.

Эрнст Геккель, вступивший в страстный спор с церковниками и учеными-идеалистами различных направлений, оспаривающими познаваемость и материальные основы психической деятельности, убедительно доказывал обратное. «Это проблема физиологическая и как таковая может быть сведена к явлениям из области физики и химии», — писал он. Геккель правильно подчеркивал историчность развития человеческого сознания, показывал, как оно выросло из психики животного.

Конечно, это еще неполное понимание столь важной проблемы. Ведь историчность человеческого сознания еще и в том, что оно — продукт социального развития. И Геккель к такому пониманию подошел очень близко…

Восемь десятилетий подтверждают огромной массой накопившихся научных и практических данных как неоспоримость материальности основ психических явлений, так и все возрастающую их познаваемость.

Сегодня мы можем с полным основанием считать сознание одним из основных понятий философии, психологии и социологии, обозначающее высший уровень психической активности человека как социального существа. Надо отметить, что своеобразие этой активности заключается в том, что отражение реальности в форме чувственных и умственных образов предвосхищает практические действия человека, придавая им целенаправленный характер.

Познание человеком самого себя становится возможным благодаря его способности соотносить свои установки и ориентации с жизненными позициями других людей, умением встать на эти позиции в процессе общения. Кстати, сам термин «сознание» означает знание, которое приобретается совместно с другими.

Будучи отображением материального бытия, сознание выступает в различных, относительно самостоятельных формах. Так, в психологии сознание трактуется как особый, высший уровень организации психической жизни субъекта, выделяющего себя из окружающей действительности, отражающего эту действительность в форме психических образов, которые служат регуляторами целенаправленной деятельности.

Заканчивая краткую современную характеристику сознания, следует привести слова К. Маркса: «…Сознание… с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди».

Отвергая идеалистическую трактовку сознания как неожиданную, идущую из глубины «духа» активность субъекта, диалектический материализм вместе с тем вскрывает и полную несостоятельность метафизического материализма, трактующего сознательность как отрешенное от практики созерцание.

Общественное бытие — это материальные отношения людей к природе и друг к другу, возникающие вместе со становлением человеческого общества и существующие независимо от общественного сознания. Исторический материализм, выделяя общественное бытие как специфическую форму материального, исходит из того, что «не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание», — писал К. Маркс.

И в заключение несколько слов о воображении и речи. Коротко говоря, воображение заключается в сознании образов новых предметов и явлений путем оживления в мозгу человека различных представлений в новых сочетаниях. Современная наука установила два вида воображения: воспроизводящее (или репродуктивное) и творческое (или конструктивное). При этом оба вида воображения получают «строительный материал» из представлений.

Каждый из нас может мыслить образами и представлениями, но главным орудием мышления является слово, речь; речь возникла в коллективе как средство координации совместной трудовой деятельности и как одна из форм проявления возникающего сознания. Основным в умственной деятельности является речевое мышление. Именно речевое мышление и позволяет человеку проникнуть в сущность вещей и явлений, понять причины их возникновения, их развитие и их судьбу в дальнейшем.