Поезд раскачивало, изредка стены купе озарялись отсветами одиноких фонарей, уныло стоявших на маленьких станциях и полустанках, мимо которых проскакивал поезд.

Чадьяров, лежа на верхней полке, следил за перемещающимся по потолку световым пятном, размышлял: «Мне говорят, что в Москве я буду два дня. Мне говорят, что о задании я узнаю в дороге, меня убеждают, что не придется никуда выходить и не придется с кем-либо встречаться. И тем не менее я неизвестно для чего получаю три новых костюма... Чтобы оправдать появление Хаяси в облике портного?.. Едва ли. Видимо, костюмы играют какую-то самостоятельную роль. Знает ли об этом моя мегера?.. Завтра проверим...»

Утром Александра Тимофеевна, уютно устроившись в углу купе, в кресле, вязала. Дверь распахнулась. Она подняла голову — на пороге стоял оживленный, улыбающийся Фан. Таким его она видела впервые.

— В чем дело? — удивленно спросила Александра Тимофеевна.

— А ни в чем! — развязно ответил Фан и легко запрыгнул к себе на полку. — У вас — свои дела, у меня — свои! — Он звонко постучал себя ладонью по лбу: — Все-таки варит!.. Варит, родная! — воскликнул он.

— Что там у вас варит?

— А ничего. Коммерция. Это не вашего ума дело.

— Что случилось?

Вместо ответа Фан принялся насвистывать и демонстративно уткнулся в журнал.

— В чем дело? — В голосе Александры Тимофеевны закипало раздражение.

Фан спрыгнул с полки, приблизился к «жене»: видимо, ему не терпелось поделиться своими замечаниями.

— Только между нами, — торопливо начал он. — Этот состав через день после прибытия в Москву едет обратно в Харбин. Так? У меня три костюма. Новенькие, с иголочки, пошитые одним карликом. Бесплатно. Зачем они мне? Из вагона я не выхожу, в Москве из номера гостиницы тоже шагу не сделаю, хоть убейте. Так зачем мне костюмы? Отдаю их проводнику, но денег с него не беру. На эту сумму он покупает водку и икру, грузит в вагон-ресторан и привозит в Харбин. Без пошлины. — Фан тихо и счастливо засмеялся, победно глядя на Александру Тимофеевну: — Каково?

Демидова, бледная, с трясущимися от злости губами, подошла к двери, заперла ее и повернулась к сияющему Фану.

— Так вот, коммерсант, слушай и запоминай... Если пропадет хоть один пиджак или даже пуговица, — она перевела дыхание, чтобы говорить как можно спокойнее и убедительнее, — ты случайно выпадешь из вагона. Понятно?..

Фан опешил. Сначала он, изумленно моргая, смотрел на Александру Тимофеевну, потом разозлился:

— Да кто ты такая? Начальник мне, что ли? Я вот скажу кому следует, какая ты жена! — Он вновь забрался к себе на полку, ворча: — Обзывают как хотят, грозят... — Он посмотрел на Александру Тимофеевну и перестал расстегивать рубашку: — Так, ладно... Давай выходи! Я хочу раздеться и лечь.

— Пожалуйста, я не смотрю.

Александра Тимофеевна отвернулась, продолжая наблюдать за Чадьяровым в зеркало.

— Да что же это такое! — возмутился Фан. — Вот прицепилась! Могу я хоть штаны снять в одиночестве?.. Когда ты переодеваешься, я по часу торчу в коридоре. А ну давай выходи!

Александра Тимофеевна хотела что-то ответить, но сдержалась и вышла, хлопнув дверью.

«Та-ак, — подумал Чадьяров, слезая с полки и запирая дверь на замок. — Не ждал я такой страсти по поводу моих туалетов!» Он осторожно снял с вешалки один из новых костюмов, проверил карманы, потом то же сделал с другим и уже отложил было его, собираясь взять последний, как под рукой, сквозь подкладку, прощупал лист бумаги. «Ну вот», — обрадовался он, быстро вынул из своего бритвенного станка лезвие и аккуратно подпорол подкладку. В руках у него оказался тонкий листок. Сверху было написано: Мандат, ниже — текст: «Предъявитель сего является командиром Красной Армии и выполняет важнейшее задание по борьбе с врагами Родины. Настоящим предписывается всякое содействие граждан и организаций», подпись и круглая печать.

У Чадьярова не было времени анализировать смысл находки, нужно было торопиться. Он сложил листок вчетверо и спрятал в карман. Оторвал приблизительно такой же по размеру кусок газеты, сунул его в пиджак под подкладку и, найдя в корзинке Демидовой иголку с ниткой, зашил распоротое место.

Когда Александра Тимофеевна вошла в купе, Фан лежал на своей полке, отвернувшись к стене. «Хоть бы пристал разочек, — с раздражением подумала она, — с таким бы удовольствием отхлестала его по трусливой роже...»

Она взглянула на висевшие на вешалке костюмы — все было по-старому. Александра Тимофеевна разделась, легла и, засыпая, вдруг тихо засмеялась, вспомнив угрозу Фана пожаловаться кому-то на нее.

А Чадьяров продолжал размышлять: «Итак, в один из костюмов несчастного Фана, который пока ничего не знает, кроме того, что послан по заданию японской разведки, зашит мандат командира Красной Армии. О нем он тоже не знает. Мало того, об этом мандате известно его напарнице, но, судя по всему, она имеет строжайший приказ держать это в тайне. Следовательно, либо тогда, когда Фан будет получать задание, ему сообщат и о мандате и о пистолете, либо и то и другое должны найти помимо него...»

Чадьяров мысленно проиграл приблизительную ситуацию, в которой могли бы «сработать» найденные им вещи. Если, допустим, представитель власти спросит у Фана, его ли это костюмы, он, естественно, ответит, что костюмы его. При желании в одном из пиджаков очень нетрудно обнаружить мандат. А признавшись, что костюмы его, он будет лишен возможности доказать, что документ, вшитый в его пиджак, принадлежит не ему. Значит, нужно выяснить, кому все это нужно и каким образом должно быть пущено в ход.

«Да, — думал Чадьяров, — бедный Фан стал маленьким винтиком в очень сложном и серьезном механизме...»