В то же самое утро, 19 мая, по улице Харбина, уныло глядя перед собой, брел Паша Фокин. Прошла неделя, с тех пор как он оказался в городе, с которым связывал столько надежд. Все выходило по-другому: гордый инженер Паша Фокин постепенно превращался в бродягу.

Вот уже несколько часов он бесцельно ходил по улицам, потому что идти ему, как оказалось, было некуда. Бесцельно гнал перед собой спичечный коробок, потом остановился перед дверью какого-то кафе, потянул носом и шагнул было вовнутрь, но дверь перед ним захлопнули. В зеркальном стекле Паша попробовал рассмотреть свое отражение — небрит, веки от бессонницы воспалены. «Ох и порадовался бы моему виду товарищ Полозов!»

Обернувшись, он увидел бежавшего по улице рикшу. В коляске сидел толстый господин. Паша кинулся вдогонку.

— Господин Ковров, один момент, подождите! — кричал Паша. — Как с моим делом? Я Фокин, инженер. Помните?.. Вы говорили, что вам нужен разносчик. Я согласен!.. Господин Ковров, я согласен! Умоляю, не дайте совсем опуститься! Да постой же ты! — крикнул он рикше. — Видишь, люди разговаривают!

Ковров ткнул рикшу тростью в спину, и тот побежал еще быстрее. Паша остановился, тяжело дыша, подобрал с земли камешек и бросил вслед удаляющейся широкой спине Коврова.

Он стоял на пустынной узкой улице с одним заметным зданием, по его фасаду большими буквами было написано: «Фудзи-банк. Токио. Харбинское отделение». Паша не знал, что из окна за ним наблюдает сам Тагава, управляющий банком.

— На что он живет? — спросил Тагава у своего помощника.

— Князь подкармливает, повар из «Лотоса».

Помощник перехватил взгляд управляющего и отрицательно покачал головой:

— Ни на что не годен. Болтлив, глуп, самоуверен и совершенно не умеет скрывать своих эмоций...

— Зато свободный человек, — усмехнулся Тагава.

 

Как только Фан и Александра Тимофеевна вошли в ресторан и заняли свои места, Исида что-то спросил, у господина Сайто и, видимо получив разрешение, вышел.

Александра Тимофеевна проводила его напряженным взглядом, и от Чадьярова это не ускользнуло. Через минуту после ухода Исиды Фан тяжело поднялся.

— Ты куда? — быстро спросила Демидова.

— Я деньги забыл, схожу...

— Сиди! — тихо приказала Александра Тимофеевна, но, увидев поползшие брови Фана, боясь какого-нибудь нового фокуса, мягко добавила: — Потом сходишь, ну прошу тебя, побудь со мной. У меня есть деньги...

Чадьяров сел. После того как он догадался об истинной роли Исиды и о связи операции с едущим в соседнем купе дипломатом, он стал действовать спокойнее. «Она разволновалась, она нервничает, просит остаться. Другими словами, не ходить следом за японцем. Хорошо, посидим...» — так думал Чадьяров, глядя в окно.

И вдруг он словно очнулся после глубокого сна. Все это время, логически выстраивая операцию, борясь с Демидовой, домысливая мотивы поведения каждого из тех, кого он не знал, Чадьяров хоть и часто смотрел в окно своего купе, но так ничего и не видел. И вот сейчас, в первый раз за все время, он понял, что там, за окнами поезда, — Родина...

Пролетел маленький полустанок с красным флагом над крышей, мальчишки бежали вдоль полотна и размахивали руками, на переезде стояли повозки; какой-то парень мыл в луже сапоги и замер, глядя с восхищением на проносящийся поезд, а потом снова поля, степь, степь... И так захотелось Чадьярову выскочить из вагона, пойти по этой степи и оказаться дома! Ничего не говорить и не спрашивать, а просто лечь и уснуть. Дома. И спать долго-долго, а потом проснуться, и чтобы не было ничего позади — ни войны, ни голода, ни разрухи, ни Фана, — ничего. Будто он вчера лег, а сегодня встал. Жена приготовила завтрак, сын сидит рядом... Обыкновенная, очень простая жизнь... Работать в поле, уставать, волноваться по малому поводу: не подвезли вовремя обед или, к примеру, нет подвод, — решать проблемы, которые кажутся вблизи очень сложными, а на расстоянии — пустяком. Словом, жить обыкновенной и такой счастливой жизнью!

Чадьяров с трудом, как после обморока, вернулся в настоящее. Стучали колеса. Мчался поезд, и в этом поезде ехал китайский подданный Фан Ючунь. Напротив тихо беседовали две старушки, официант расставлял тарелки и приборы. Вернулся Исида. Александра Тимофеевна, улыбаясь, что-то говорила Фану.

— Что? — переспросил он.

— Ты не слушаешь меня? — ласково говорила она. — Ешь, у тебя суп стынет.

— Жду твоего разрешения, — хмуро ответил Фан.

— Ну что ты, опять обиделся? Какой ты недотрога! — примирительно сказала Александра Тимофеевна. — Ну пойди, пожалуйста, если тебе так хочется!

— И пойду! Из одного принципа пойду! — Фан встал и направился к выходу.

Демидова проводила его спокойным взглядом. Чадьярову стало ясно: Исида побывал у них в купе. Больше всего он опасался проверки. За пистолет можно быть спокойным — он на месте. А вот мандат... Если Исида вспорет подкладку — это провал...

Чадьяров вошел в свое купе, запер дверь. Снял с вешалки серый пиджак, разложил его на диване. Все было в порядке: подкладка была подшита теми же темно-серыми нитками — Чадьяров узнал свои стежки. На всякий случай он проверил, на месте ли пистолет. На месте.

«Та-ак...» Чадьяров оглядел купе — все было по-старому.

Все, кроме корзинки с рукоделием Александры Тимофеевны. Уходя, она оставила ее на столике, а сейчас корзинка стояла на диване у стенки, смежной с купе Сайто.

Чадьяров осторожно осмотрел корзинку, не трогая ее. Затем аккуратно отодвинул. Пощупал место под ней, приподнял одеяло. Стал осматривать стенку.

И тут примерно в полуметре от наружной стены вагона он увидел еле заметную с первого взгляда карандашную метку. Один из цветков на линкрусте был обведен.

Чадьяров огляделся и на столе увидел карандаш — им была заложена книжка, которую читала Александра Тимофеевна. Чадьяров взял карандаш и на другой стенке, в самом углу, провел им по линкрусту. Метка на стене за корзинкой была сделана этим карандашом. Значит, она сделана не раньше. Точнее, десять минут назад...

 

Ранним утром поезд медленно подходил к перрону маленькой станции. Александра Тимофеевна, сидя у зеркала, причесывалась. Чадьяров смотрел в окно.

Что-то неуловимо знакомое было в маленьком побеленном здании станции, и в дороге, уходящей от нее в степь, и в облике немногих, в этот ранний час стоявших на перроне людей. Казалось даже, что небо над этой станцией было знакомым.

Чадьяров прижался лбом к стеклу, напряженно вглядывался в этот медленно проплывающий за окном мир, словно ждал какого-то знака, чего-то, что могло бы сразу, через годы и расстояния, соединить его, сегодняшнего, с тем мальчиком, невероятно давно жившим за этой станцией...

Поезд остановился.

Железнодорожник, постукивая молотком по колесам, шел вдоль вагонов. Потом мимо пробежала девушка-казашка, в красной косынке, с маленьким пестрым узелком в руке. Пробежала мимо окна, посмотрела прямо на Чадьярова. Ударил колокол, девушке что-то крикнул дежурный по станции, она ответила ему, махнув рукой куда-то вперед, так же легко побежала дальше. Чадьяров понял, что она села в какой-то из передних вагонов.

Поезд тронулся. И вдруг Чадьяров сразу вспомнил и узнал все, что видел. Он не мог бы объяснить это точно, но он узнал и станцию, и звук колокола, и девушку. Конечно, он не был знаком с этой девушкой раньше, ее просто не существовало на свете так же, как и станционного здания, когда Чадьяров последний раз был здесь. И вместе с тем небольшая станция являлась частью того мира, в котором так счастливо жил маленький мальчик Чадьяров, и этот мир теперь прочно жил в Чадьярове взрослом, и он узнавал его обитателей, помнил какой-то другой памятью, очень прочной и безошибочной.

К обеду Чадьяров пришел на десять минут раньше остальных. Ресторан был пуст. Он быстро приблизился к столу, за которым обычно сидели японцы, вынул из кармана небольшой конверт и положил его под прибор Исиды. Проделав это, Чадьяров удалился, никем не замеченный, и заперся в туалете.

Он слышал в коридоре за дверью голоса старушек и Александры Тимофеевны, они о чем-то оживленно разговаривали, потом тяжелые мужские шаги. Чадьяров не понял — чьи. Когда дверь в ресторан захлопнулась, он выбрался из туалета.

— Где ты был? — поинтересовалась Александра Тимофеевна.

— Ты хочешь, чтобы я громко объявил об этом? — в свою очередь поинтересовался Фан.

Александра Тимофеевна, ничего не ответив, отвернулась к окну.

Японцы пришли, как всегда, все вместе. Расселись за отведенные специально для них столы. Чадьяров не видел, как удивленный Исида достал из-под своей тарелки конверт, как повертел его в руках и, не читая, сунул в карман. Чадьяров сидел к нему спиной, но он видел растерянное лицо Александры Тимофеевны...

Конверт, который спрятал Исида, заинтересовал, однако, не только Александру Тимофеевну, но и еще одного человека, сидящего в ресторане, — журналиста Карла Шнайдера.

Господин Сайто стоял у окна напротив своего купе и ждал, пока Исида приготовит ему постель для отдыха.

— Все готово, господин советник. Можете отдыхать. — Вышедший в коридор Исида склонился в почтительном поклоне.

— Спасибо. — Сайто скрылся в купе.

Исида собирался отправиться к себе, но, услышав позади голос Шнайдера, обернулся. Журналист шел по коридору, держа в вытянутой руке носовой платок.

— Простите, — извинился он. — Кто-то из ваших друзей уронил платок. Я шел за вами и поднял его. Возьмите.

— Благодарю, — японец поклонился, — это мой.

Шнайдер приветливо улыбнулся.

Переданный платок означал экстренный выход на связь. И теперь, войдя к себе, Шнайдер сел в кресло и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали. Исида протянул Шнайдеру платок.

— Слушаю вас, — оказал японец.

— От кого вы получили сегодня письмо?

— Теперь не знаю.

— Что значит «теперь»?

— Раньше думал, записка от вас, теперь не знаю...

Шнайдер сидел в кресле, Исида стоял перед ним, но немец не предлагал ему садиться.

— Что там? — спросил он.

— Сказано, что сегодня, в половине первого ночи, меня будут ждать в тамбуре третьего вагона для важного сообщения...

— Покажите.

Исида протянул конверт. Шнайдер развернул листок. Текст был написан по-английски. Сложив записку, он бросил ее на стол, посмотрел на Исиду:

— Вы же знаете, как мы должны выходить на связь.

— Да, и поэтому очень удивился записке. Но больше некому писать мне.

— А они? — Шнайдер глазами показал в сторону купе Фана.

— Исключено. Ее я знаю, а этот... — Исида пожал плечами.

Некоторое время Шнайдер молчал, наконец спросил:

— Что вы по этому поводу думаете?

— У меня есть конкретная задача. Я должен ее выполнять. Вы мой непосредственный начальник. Думать должны вы.

В интонации Исиды Шнайдер уловил издевку. Отношения их были натянутыми. Исида считал несправедливым работать под началом Шнайдера и всячески старался подчеркнуть свою независимость.

Шнайдер был профессиональным разведчиком, учился в Германии, сотрудничал с англичанами и вот уже пять лет как переметнулся к японцам. Ему было совершенно безразлично, на кого работать. Все решали предложенные условия. Принципов, убеждений — никаких, он одинаково презирал всех, считал свою работу ниже своих способностей, но выполнял ее хорошо. Он брался за любое дело, вне зависимости от его сложности и конечного результата. Привыкший полагаться в жизни только на себя, Шнайдер никому не верил и в любой операции основное старался выполнять сам. К тем, на кого работал, Шнайдер относился равнодушно. Зная себе цену, понимал, что с его мастерством, умом и профессионализмом без дела и денег он не останется.

Пристально взглянув в глаза Исиды, Шнайдер жестко спросил:

— Может быть, кроме меня в поезде у вас есть еще один начальник, которого я не знаю?

— Нет, — холодно ответил Исида.

— Кто же это писал?

Японец не ответил, посчитав излишним повторять сказанное. Шнайдер оценил эту реакцию, сказал:

— Хорошо. Пойдем вместе. — Он отдал японцу записку. — Так оставлять нельзя, нужно выяснить.

Исида поклонился и вышел.

Шнайдер остался один. Лицо его стало озабоченно-тревожным. Он открыл портфель, вынул из него пистолет, сунул в боковой карман висевшего на вешалке пиджака...

Конечно, Чадьяров рисковал. Но тут: или — или. Ему необходимо было выяснить, кто же четвертый. Получив записку, Исида должен посоветоваться с главным, «четвертым». Не обратить внимания на письмо нельзя. Если они профессионалы — а они, по всей видимости, профессионалы, — вряд ли в такой ситуации дело останется без проверки. Поставив себя на место неизвестного ему «четвертого», Чадьяров подумал, что, учитывая важность операции, он не дал бы кому-нибудь из своих идти на такую вот ночную встречу без прикрытия. И прикрывать надо самому...

Чадьяров шел по вагонам, незаметно вглядываясь в лица пассажиров. В третьем классе было особенно многолюдно. Красную косынку Чадьяров заметил издалека. На коленях у девушки был разложен пестрый платок, и на нем лежали два яблока, хлеб и сыр. В руке девушка держала книжку. Чадьяров присел напротив. Видимо, книжка была интересной, потому что девушка читала не отрываясь, не глядя, отщипывала кусочки хлеба и клала в рот.

— Здравствуй, сестренка, — негромко сказал он по-казахски.

Девушка подняла глаза на Чадьярова, просто и дружелюбно ответила:

— Здравствуйте.

— Как тебя зовут?

— Айжан.

— Я видел, ты недавно села в поезд?

— Утром. А вы кто?

Чадьяров улыбнулся, взял с ее платка кусочек сыру. Он не мог бы сказать точно, сколько лет назад ел такой сыр, но сразу вспомнил его вкус, вспомнил памятью, в которой жила и станция, и эта девушка. И в памяти зазвучали голоса, появились запахи и имена.

— Что делает сапожник Каныбек? — спросил Чадьяров. — У него еще был брат, который очень хорошо кожи выделывал.

— Каныбек? Но он умер, и давно...

— Жаль... Очень хороший был человек. Очень хороший.

Девушка внимательно всматривалась в лицо Чадьярова. Она оглядела его костюм, не самый лучший костюм господина Фана, который однако же в вагоне третьего класса поражал элегантностью.

— А Камал уже вырыл колодец? — улыбаясь поинтересовался Чадьяров.

— Кто вы? — вновь спросила девушка. — Камал — это мой дядя... Почему вы всех знаете? Разве вы жили у нас?

— Жил. Но недолго. Если твой дядя действительно вырыл колодец, то ты, Айжан, ходишь за водой мимо моего бывшего дома.

— Так вы Касымхан?! — Глаза девушки округлились, она прикрыла ладошкой рот, испугавшись вылетевшего вдруг имени.

— Да. Я жив. И теперь мне очень нужна твоя помощь, Айжан.

Они вышли в тамбур, и Чадьяров объяснил девушке, что от нее требовалось. Ночью она должна находиться во втором по ходу поезда тамбуре третьего вагона, есть яблоко или смотреть в окно. Но с двадцати минут первого и до часу ночи постараться запомнить всех проходящих в начало поезда и вернувшихся обратно. Особенно иностранцев. После этого в половине второго они встретятся в переходе международного вагона.

— Я сделаю все что нужно, — дрожащим от волнения голосом сказала Айжан, затем добавила чуть слышно: — Я постараюсь.

Чадьяров взял ее за плечи, внимательно посмотрел в глаза:

— Это очень важно, Айжан. Очень...

Ночью Исида и Шнайдер встретились на переходе между вагонами.

— Двадцать девять минут первого, — сказал Исида.

— Идите. Я останусь между третьим и четвертым вагонами, вы пойдете дальше один...

Немец закурил. Сквозь стекло двери он видел тамбур третьего вагона. Там, накрывшись шинелью и положив голову на деревянный чемоданчик, спал человек. У окна стояла девушка и грызла яблоко.

Поезд раскачивался, громыхал на стыках. За окном было темно, и только изредка пролетали назад слабые точки фонарей.

Наконец появился Исида.

— Ну? — нетерпеливо спросил Шнайдер.

— Там никого нет. Пусто.

Спавший под шинелью человек поднял голову, сонными глазами посмотрел вокруг, пробормотал что-то недовольно и повернулся на другой бок. Девушка продолжала грызть яблоко и смотреть в окно.

— Который час? — спросил Шнайдер.

— Двенадцать пятьдесят, — ответил Исида.

Они постояли в нерешительности. Все происходившее было крайне странно и неприятно.

— Что будем делать? — спросил Исида.

Шнайдер не ответил, выбросил окурок. Он еще не понимал, что происходит, но инстинкт самосохранения предупреждал его об опасности.

 

А Чадьяров лег рано. Он лежал на своей полке и в который раз раскладывал в голове пасьянс из того, что ему было известно, но логику операции он пока нащупать не мог. Чадьяров верил Айжан, и волнение за нее и за ход придуманного им маневра не давало покоя.

После двенадцати он каждую минуту поглядывал на часы и с трудом дождался того времени, когда нужно было идти самому. В двадцать пять минут второго Чадьяров тихо спустился вниз, нашарил в темноте тапочки.

— Ты куда? — повернулась к нему Александра Тимофеевна.

— На репетицию, — огрызнулся он. — У нас тут хор организовался... мужской. Сейчас спевка...

Александра Тимофеевна, не желая больше слушать болтовню Фана, отвернулась.

Чадьяров вышел в коридор — тихо. В тамбуре следующего вагона его уже ждала Айжан.

— Были? — сразу спросил Чадьяров.

— Да. Двое, — волнуясь, сказала девушка. — Один — японец, высокий, другой — блондин такой, с бородой...

Чадьяров рассмеялся, схватил Айжан за плечи и расцеловал в обе щеки:

— Спасибо тебе, сестренка.

— Я могу вам еще помочь? — спросила девушка.

— Нет, все. Дальше я один. Ты и не знаешь, сколько сделала, как мне помогла... — Он пожал ей руку, еще раз поблагодарил: — Спасибо тебе. Будь счастлива.

 

21 мая 1927 года в Токио, в просторном кабинете генерала Койсо кроме самого хозяина сидели три полковника. Одним из них был Сугимори.

— Господа, мы собрались здесь по чрезвычайно важному делу. Завтрашний день может стать поворотным для страны! — так начал свою речь генерал Койсо. Он указал рукой в сторону Сугимори: — У полковника Сугимори есть достоверная информация о том, что завтра, двадцать второго мая, на территории Советского Союза будет убит направляющийся в Москву господин Сайто. Его убьет советский офицер, который выдает себя за китайского подданного. Он попытается бежать, но, я надеюсь, ему это не удастся... — Койсо посмотрел в сторону Сугимори.

— Можете не сомневаться, — подтвердил полковник, — бежать ему не удастся.

— Я надеюсь, посольство Японии обратится с нотой к комиссару иностранных дел, если у  н и х  не хватит смелости выступить от имени императора и объявить о разрыве дипломатических отношений с Советской Россией. Нашим миролюбивым политикам не останется ничего иного, кроме как принять сам факт. Но в стране это может вызвать беспорядки, особенно среди трусов, которые не хотят воевать за Японию. — Койсо замолчал, как бы недоумевая, что же делать в таком случае, огорченно вздохнул и продолжил: — Не исключено, что нам придется вмешаться и для поддержания порядка взять на себя всю полноту власти в стране. Надеюсь, мы сумеем распорядиться властью достойно... А теперь я полагаю нелишним, чтобы господин Сугимори посвятил нас в детали операции, которая должна произойти завтра.

Полковник Сугимори встал, поклонился генералу и разложил перед собой газеты, фотографии.

Операция заключалась в следующем. Господин Сайто направляется из Владивостока в Москву Транссибирским экспрессом. В Харбине его охранника подменяет некто Исида, сотрудник аппарата Сугимори. Рядом с купе дипломата из Японии едут с туристическими целями двое китайских подданных, муж и жена. Она — кадровый сотрудник японской разведки под кличкой Ракушка. Он только что завербован, ничего об операции не знает, ни в какие подробности не посвящен, кличка Официант.

Завтра, 22 мая, в 14 часов 20 минут, господин Сайто будет убит во время отдыха Ракушкой выстрелами через стену. За пять секунд она должна будет сделать как минимум три выстрела; пистолет у нее именной, подаренный командиру за доблесть, и командир этот — Официант.

Охранник дипломата, Исида, который будет стоять за минуту до начала операции в коридоре, услышав выстрелы, ворвется в купе и расстреляет Официанта.

На все остальное отпущено не более 15 секунд. Официанту вложат в руки как бы принадлежащее ему оружие, а в подкладке его костюма уже давно зашит документ, который изобличит его как агента Коминтерна. Биография этого человека подтвердит принадлежность его к советской разведке: он казах из Синьцзяна, некоторое время служил в Красной Армии, ныне китайский подданный.

Но операция начнется лишь после того, как журналист Карл Шнайдер, подданный Австрии, получит телеграмму о выходе его статьи из печати. Он же первый окажется на месте происшествия и проявит естественную для его профессии оперативность.

Таким образом, получится: Советы пытались организовать убийство видного японского деятеля китайским подданным, они хотели столкнуть великую Японию с Китаем, но благодаря бдительности Исиды — охранника господина Сайто — и оперативности Карла Шнайдера коварный замысел Москвы разоблачен...

Когда Сугимори закончил, генерал Койсо спросил:

— Как вы узнаете об успехе операции, Сугимори-сан?

— Если операция закончится благополучно, Шнайдер пошлет телеграмму на имя крупнейшего токийского издателя Кавамото с известием, что очередной материал готов. Эта телеграмма — сигнал для бума в прессе.

— Простите, Сугимори-сан, — подал голос один из полковников. — А вы не боитесь, что господин Кавамото вновь поступит с нами так же, как поступил однажды?

— Думаю, что нет. Я ему все объяснил. — Сугимори сделал паузу и добавил: — Как следует объяснил.

— Приказ Шнайдеру начать операцию означает, что мы готовы к последующим событиям. Я считаю, медлить нечего, — сказал генерал Койсо. Он поднялся, встали остальные. — Итак, — обратился Койсо к Сугимори, — можете давать телеграмму журналисту.

Сугимори почтительно склонил голову.

 

На следующий день, ранним утром 22 мая, экспресс подходил к маленькой станции; одинокая фигура дежурного маячила у края перрона.

Было тепло и пасмурно. Дежурный вглядывался в номера вагонов и, найдя седьмой, побежал рядом. Когда поезд остановился, он вошел в вагон и громко сказал:

— Господин Карл Шнайдер! Вам телеграмма!

Из седьмого купе высунулась взлохмаченная голова Шнайдера.

— Да-да! Спасибо! — сказал он торопливо, взял телеграмму и расписался.

Чадьяров не мог не заметить, как напряглась Александра Тимофеевна, услышав голос дежурного. Она тотчас вышла в коридор и закурила.

Чадьяров слез со своей полки и встал перед зеркалом, как бы соображая, стоит ли вставать или можно еще полежать. Невзначай взялся за ручку двери и, подсунув под нее тапочку, закрепил так, чтобы зеркало в простенке отражало коридор. Сделав это, он влез на полку и накрылся одеялом. Через несколько минут Чадьяров увидел, как Исида пронес в купе к Сайто стакан чаю. Потом вышел в коридор и остановился, глядя в окно.

...Шнайдер еще раз прочел телеграмму.

«Значит, там все готово, и дело надо кончать сегодня».

Шнайдер знал, что значит для японцев эта операция. Исход ее закрутит такую машину, в шестерни которой попадать, мягко говоря, нежелательно. Но, по логике, после странного письма, полученного Исидой, операцию нужно было отменить. Или по крайней мере перенести до той поры, пока не станет ясным, кто писал это письмо. В данный момент отменить операцию мог только Шнайдер. И в этом случае вся ответственность ложилась на него.

«Ну, хорошо, — размышлял Шнайдер, лихорадочно отхлебывая чай из стакана, — отменю. Из-за чего?.. Из-за странного письма. Но ведь того, кто это письмо написал, нет. А может быть, его и не существует? Может быть, его написал Исида сам, чтобы провалить операцию моими руками? Что тогда? Тогда получится, что я самовольно сорвал тщательно продуманный и долго подготавливаемый план японской разведки и тех, кто станет новым правительством. — Шнайдер отставил стакан. — Этого мне, конечно, не простят. С другой стороны, если письмо написал не Исида, тогда почему никто не явился на встречу?.. А может, эта встреча состоялась, но Исида мне о ней не сказал?.. Нужно было идти вместе с ним. Но тогда бы грубейшим образом нарушилась конспирация, и я допустил бы профессиональный просчет, выразил бы недоверие тем, с кем работаю. Это для японцев тоже непростительно... А если, скажем, Исида продался Советам и раскрыл операцию?.. В таком случае пострадать может только Сайто, и Демидова, и этот... тюфяк Фан. Я никого не убивал, я журналист, и инкриминировать мне нечего».

И Шнайдер решил так: телеграмма получена, операция готова. Писавший письмо не обнаружил себя. Значит, нужно действовать, но быть готовым к неожиданностям!

Шнайдер выглянул в коридор — Исида и Демидова, видно услышав о телеграмме, стояли неподалеку. Шнайдер подошел к окну напротив своего купе и сдвинул левую занавеску.

Это означало — сегодня!

Потом Шнайдер постоял у окна, невидящими глазами глядя на проносившийся мимо перелесок. Он подумал, что, пожалуй, эта операция будет последней в его сотрудничестве с японцами. Надо отдохнуть. Уйти на покой года на два подальше от Азии... Хорошо бы и от Европы подальше... И от Америки...

Мысли его снова вернулись к сегодняшней операции. Что-то в ней настораживало... Но действовать необходимо.

В своем купе Шнайдер тщательно проверил оружие, неожиданно для самого себя перекрестился и вышел в коридор.

Он обратил внимание на то, что дверь пятого купе была приоткрыта, а в зеркале отражался спящий Официант. Проходя мимо Демидовой, Шнайдер тихонько коснулся ее локтя, как бы прося идти за ним: он все же решил поговорить с Ракушкой.

— У меня к вам просьба, мадам, — сказал Шнайдер, когда Александра Тимофеевна двинулась за ним. — Я слышал, вы русская. Может быть, вы мне поможете с названиями станций? В расписании есть перевод, но, что эти слова обозначают на русском языке, я не знаю... А мне бы они очень пригодились для статьи...

Остановившись у расписания на стене, Александра Тимофеевна начала переводить Шнайдеру названия станций, и он, записывая их в блокнот, тихо спросил:

— У вас нет ощущения, что мы едем не одни?

— То есть? — подняла на него глаза Демидова.

— Что нас контролируют?

— Нет, — поразмыслив, ответила она.

— А как ваш «муж»?

— Глупый, трусливый человек.

— От него не может быть сюрпризов?

— Думаю, нет. Он почти не выходит из купе, целыми днями лежит и ноет, проклиная судьбу.

— Она действительно у него незавидная, — улыбнулся Шнайдер и тут же серьезно добавил: — Операция сегодня. Будьте готовы.