То, что на острова Фюрно будет попасть очень непросто, я поняла сразу же после того, как обратилась к капитану торгового судна с вопросом, не поможет ли он мне добраться до внешней группы этих островов.

— Это можно, — был ответ. — Мне нужен кок.

Дело в том, что на торговом судне водоизмещением восемьдесят тонн освобожденный кок не предусмотрен. Его функции, как правило, выполняет кто-нибудь, кто умеет готовить, переносить тяжести и стоять на руле. Хотя моряки сейчас все-таки добились некоторого улучшения условий, пока это не касается маленьких торговых судов.

На камбузе «Шиэруотера» была новенькая, весьма элегантная печь замедленного действия. Она занимала один метр в длину и полметра в ширину и находилась от стены на расстоянии, позволяющем поместить между нею и стеной бак для воды. Это, в свою очередь, давало возможность на камбузе размером четыре на два метра незамедлительно обратить на нее внимание, но не ощутить ее присутствие, потому что она плохо грела и чайник на ней не закипал часа два.

В связи с тем, что камбуз часто использовали как проходное помещение и двери поминутно распахивались то с одной, то с другой стороны, здесь все время был сквозняк.

— Печка никуда не годится — ободрил меня юнга Пит. — Погляди-ка. — Он сел на нее. — Видишь?

Однако капитан был просто влюблен в печку, ведь он лично купил ее для собственного судна.

— С этой штукой нужно обращаться строго по инструкции, — заявил он.

Он сурово взглянул на меня, когда я поинтересовалась, доводилось ли кому-нибудь до меня готовить на ней.

— Смотрите, сейчас я затоплю печь и испеку на ней лепешки, — сказал капитан и решительно принялся за дело.

В юности, когда он служил матросом, ему приходилось готовить на всю команду. Он немало поработал на своем веку, чтобы накопить денег и купить судно. До этого он разводил собак, жил вместе с ними в лесу и сам готовил себе еду. Главное то, что он родился и вырос на островах, где мужчины все умеют делать сами.

Капитан вытащил из-за печки инструкцию и принялся ее изучать, попеременно касаясь металлическим стержнем различных деталей печки. Когда он дошел до слов «Топить печь можно дровами или углем», то с уверенностью заявил:

— Это-то у нас есть!

Но меня не оставляло любопытство, имели ли в виду создатели печки тот сорт «дров», который был на борту «Шиэруотера», то есть ветви эвкалиптов, обломки обшивки деревянных судов, бревна — все, что выбрасывает море на острова.

— Теперь надо раздуть огонь.

Почесывая затылок, Пит наблюдал за нами.

— Даже если вам удастся разжечь ее, ничего путного из этого не выйдет, — сказал он. — Я все равно смогу сидеть на ней, за это мы и прозвали ее Старой Бездельницей.

Капитан продолжал колдовать над печкой, не обращая никакого внимания на болтовню Пита. Он объявил, что все идет своим чередом, затем посадил в печь легкие, воздушные кремовато-белые лепешки. Через три часа он вытащил их, они были такие же кремовато-белые, только уже не легкие и воздушные, а твердые по краям и вязкие внутри.

— Так уж она устроена, — пробормотал озадаченный капитан. Желания что-либо исправить у него не было.

Итак, я усвоила, что мне понадобится лишних два-три часа, чтобы что-либо приготовить на этой печке, поэтому я постаралась вычеркнуть из памяти кулинарные рецепты и стала пользоваться печкой как кладовкой.

На палубе, рядом с печкой, валялись сковородка и кастрюля, в которой сладко спал щенок. От старости дно сковородки покрылось выбоинами, поэтому она едва соприкасалась с плитой; таким образом, попытка соединить сковороду со Старой Бездельницей заранее была обречена на неудачу.

Я извлекла щенка из кастрюли. Он сел и тут же сделал лужу, но это ровно ничего не меняло, поскольку пол был грязный, кругом валялось какое-то старье.

— И это все? — возмутилась я. — Кастрюля и сковородка?

Капитан очень удивился.

— Если вы не собираетесь пользоваться печкой, то как же еще можно готовить? Только жарить и варить. Юн уже успел отнести противень в машинное отделение. Там он был нужнее: капитан собирал таким образом масло, капающее из трубки.)

Раньше я читала о спартанском образе жизни на кораблях, теперь же испытала все эти прелести на себе. Всего одна сковородка и одна кастрюля! Что делать? Придется, видно, собрать волю в кулак и доказать, что я могу приспособиться к любым условиям. Мне так хотелось побывать на островах Фюрно! И том не менее одна сковородка и одна кастрюля!

— Ну и что! — сказала я вслух. — Обойдусь и одной кастрюлей, если на то пошло. Сначала буду в ней варить, а потом жарить.

— Жаль, что не наоборот, — проговорил капитан, — Если бы вы довольствовались одной сковородкой, я мог бы использовать кастрюлю вместо черпака для шлюпки.

Я выловила щенка из кастрюли, куда он снова успел забраться, убрала сковородку и кастрюлю в печку. После этого принялась за продукты.

Они хранились в двух местах: в ящике на палубе и в угловом буфете, но и тот и другой были настолько малы, что однажды, когда Пит страстно доказывал полицейским, что мы не охотились в запрещенное время, он сказал:

— Нам скрывать нечего.

— Да уж, конечно, в ваших шкафах ничего не спрячешь, — подтвердил полицейский. Так оно и было.

Незачем было заглядывать в эти лилипутские шкафчики дважды, чтобы убедиться, что продуктов там нет.

— Это и есть все запасы продовольствия? — воскликнула я.

— Как! — отозвался капитан. — Там, оказывается, остались продукты? Значит, нам здорово повезло.

Он стоял в дверях и усмехался. Мне не хотелось объяснять ему, что я впервые в жизни оказалась на корабле и не представляла себе, что меня ожидает.

Я решила, что на завтрак, пожалуй, можно сделать омлет (яиц достаточно). Есть несколько буханок хлеба, пакет картофеля и пакет лука. А нет ли на корабле специального места для хранения продуктов? Я огляделась. Наверху, у самого потолка, размещались полки, на которых стояли банки с порошковым молоком и мясные консервы. Взобравшись на крохотный столик (я не знала что он подвешен на петлях), я вместе с эмалированными мисками, чайником и банками с консервами полетела вниз.

Пока я лежала на полу, у меня было достаточно времени, чтобы изучить палубу и представить себе, как у меня будут болеть мышцы и сколько волдырей я успею заработать, пока приведу все здесь в порядок. Я уже поняла, что помочь мне некому. Я поднялась и принялась за работу.

— Запасов еды не держим, так как на судне нет холодильника, поэтому мясо, молоко и овощи хранить нельзя. Для мужчин, которые работают, как мы, по двенадцать часов в сутки и промокают до костей, часто есть консервы не годится. Однако мы не голодаем, — заявил капитан.

Стало ясно, что, когда следующий раз мне что-то понадобится выяснить, обращаться придется к кому-нибудь другому, только не к капитану.

На борту судна находились капитан, Пит, двое парней и я. Эти молодые люди — Алек и Билли — были такими необузданными, что местные власти запретили им даже сходить на берег острова Флиндерс.

Говорили, будто ирландец Билли в лагере строителей стрелял по туалетам, которые были выстроены в ряд, и, если бы в это время там находились люди, могло бы произойти несчастье. С ним случались и всякие другие, менее забавные и, пожалуй, даже антиобщественные истории. Однако на судне он никого не беспокоил и мало интересовал, поскольку держался замкнуто. По отношению ко мне он был внимателен и неизменно вежлив.

Острый на язык Алек — натура весьма любвеобильная. Это его качество вызывало удивление. Вечно оборванный, без гроша в кармане, он скорее походил на простуженную борзую, чем на дамского угодника.

— Что готовить на обед, Алек? — спросила я.

— Валлаби (так команда называла своего капитана) что-нибудь поймает. Может, на ужин принесет рыбу, ведь у него за кормой удочка. К чаю он непременно убьет парочку кейп-барренскйх гусей. Будут у нас и окунь, и лосось, и всевозможная рыба, дикие утки и даже кенгуру, если вы любите суп из хвостов кенгуру. Когда начнутся перелеты «овечьих птиц», их будет сколько душе угодно. Вам они нравятся?

Я заметила, что никогда их не пробовала.

— Думаю, они придутся вам по вкусу. Кроме этого у нас будет много лангустов, иногда даже перепела и бекасы… Мы живем на корабле как короли.

Алек не шутил, он говорил правду.

Я стала вспоминать рецепт приготовления зайца, но потом решила, что сначала нужно посмотреть, какова будет добыча, а затем уж думать, как ее приготовить — в кастрюле или на сковороде. Так закончился мой первый день на корабле.

Острова Фюрно в 1773 г. открыл капитан Тобиас Фюрно. Его именем они и названы. Однако их подлинное открытие принадлежит уроженцу Глазго Гаю Гамильтону, плававшему на корабле «Сидней Коув». Это потрепанное судно, принадлежавшее Вест-Индской компании, было плохо приспособлено для морских путешествий. Его отважились снарядить и отправить в качестве первого торгового судна (до той поры суда согласно правительственному контракту использовались под перевозки каторжников и для доставки продовольствия). По мнению компании, самое необходимое для жителей нового поселения — это ром и виски. Поэтому туда и было отправлено семь тысяч галлонов.

10 ноября 1796 года, выйдя из Хугли (Индия), Гамильтон направил свой корабль к Ревущим сороковым, южнее Земли Ван Димена — так в те времена называлась Тасмания. Тогда он еще не знал, что это остров. В его распоряжении была морская карта, составленная А. Тасманом, с приблизительными очертаниями южного побережья Земли Ван Димена и такая же неточная карта островов Фюрно, подготовленная самим Т. Фюрно.

С первого дня путешествия Гамильтона на каждом шагу подстерегали неудачи. На корабль один за другим обрушивались штормы, судно дало течь. В Ревущих сороковых, откачивая воду, погиб от жестокого холода первый помощник капитана.

Второй помощник капитана, пытаясь во время шторма спасти мачты, поднялся на самую высокую, но сорвался за борт. Фок-мачта и марсели были разорваны ветром.

По ночам судно ложилось в дрейф. Погода стояла ужасная. Много дней не показывалось солнце, и трудно было определить местонахождение корабля. Полагаться приходилось только на собственный опыт и знания. Как только корабль обогнул Землю Ван Димена и направился на север, ураганный ветер, обрушившийся с востока, превратил восточное побережье острова, который теперь именуется Тасманией, в подветренный берег.

Судно, лишенное возможности двигаться дальше, постепенно захлебывалось и оседало. Бенгальцы больше не желали откачивать воду насосами, а она уже лилась в трюм. Людей отправили вниз вычерпывать ее. Несмотря на то что судно не было перегружено, плотнику никак не удавалось заделать пробоину в правом борту за шпангоутом. Наконец, когда скорость подъема воды в трюме достигла восьми дюймов в час, сумели спустить парус и набросить его на пробоину. Напор воды снизился до четырех дюймов в час, однако корабль был уже обречен. В непроглядной тьме судно несло через пролив Банкс к скалистому, неприветливому берегу, туда, где до сих пор никто не живет. В Вест-Индской компании не знали о существовании пролива, и люди на корабле оказались первыми, кто прошел этим путем.

Из членов команды никто не пострадал, но «Сидней Коув» медленно погружался, и необходимо было немедленно пристать к берегу. 8 февраля 1797 года, на рассвете, Г. Гамильтон направил свой корабль к песчаному берегу острова, который он назвал островом Презервейшн (Заповедный остров). Затем, когда команда благополучно достигла берега, он приказал разместить груз на одном из близлежащих островов, которому дал название «Ром».

Однако одиссея, продолжавшаяся три месяца, на этом не закончилась. Недели через три на воду спустили лодку, и четырнадцать человек отправились в Сидней, чтобы сообщить о гибели корабля. Перебравшись через Бассов пролив во время шторма, они оказались первыми белыми людьми в будущем штате Виктория, так как их лодку выбросило на берег в районе Найнти Майл Бич.

Хью Томпсон, помощник капитана, не мог определить местонахождение лодки. Запасы продовольствия промокли и испортились. Команда попала в окружение недоброжелательно настроенных аборигенов. Уходя от преследования местных жителей, моряки покрывали в день в среднем по десять миль. В течение первого месяца они сумели преодолеть триста миль. За это время погибло девять человек. Раненный копьем Томпсон, испытывавший мучительные страдания, понял, что он и заболевший плотник не смогут идти вперед, поэтому он приказал Кларку, казначею и еще двум оставшимся в живых товарищам продолжать путь. Правда, бедняги едва держались на ногах. Заметив рыбачью лодку милях в четырнадцати к югу от залива Ботани, Томпсон и плотник, собрав последние силы, разожгли костер, чтобы как-то привлечь внимание рыбаков.

После этого ужасного путешествия в живых осталось лишь трое, которые добрались до Сиднея 16 мая 1797 года, через 78 дней после крушения.

Спустя немного времени Джордж Басс, изучая первое открытое в Австралии месторождение угля, в Иллавари, обнаружил останки Хью Томпсона и плотника.

Не успела закончиться эта одиссея, как потерпел крушение еще один корабль. 11 июня 1797 года два небольших судна — «Френсис» и «Элиза» — добрались до места крушения, чтобы спасти его команду и груз. «Элиза», водоизмещением десять тонн, забрала на борт часть команды и груза, отчалила от острова Презервейшн, и больше это судно никто не видел.

Капитан Г. Гамильтон, отправившийся в Сидней на борту «Френсиса», судна водоизмещением сорок тонн, вернулся на нем на место крушения, чтобы возглавить спасательные работы. В то время капитан «Френсиса» получал в месяц четыре фунта, первый и второй помощники — по два фунта пять шиллингов, а пятеро матросов — семь фунтов на всех, то есть работа всей команды обходилась компании в пятнадцать фунтов десять шиллингов в месяц.

В 1798 году на остров Презервейшн на «Френсисе» прибыл Мэтью Флиндерс, позже назначенный помощником капитана шхуны «Рилайенс». Его направили сюда «с целью проведения наблюдений для определения мест якорных стоянок и так далее».

В это же время друг Флиндерса, хирург Джордж Басс, отправился на вельботе в свое знаменитое путешествие по проливу, который позже получил название Бассова.

Басс, как и сэр Джон Франклин и Флиндерс, — уроженец Линкольншира. Гибель этих людей, чьи имена остались на карте островов Фюрно, связана с трагедиями, разочарованиями и полна таинственности. Флиндерс, по имени которого назван самый большой остров, скончался в полной нищете. Он потерял здоровье во французской тюрьме, а все его материалы, собранные за время морских путешествий, были украдены. Сэр Джон Франклин, которого помнят, потому что один из проливов, находящийся между островами Флиндерс и Кейп-Баррен, носит его имя, погиб при попытке найти проход на северо-западе. За свое открытие он поплатился жизнью.

Имя Дж. Басса, не вернувшегося из торгового рейса к берегам Южной Америки, было присвоено проливу, им открытому. 3 декабря 1797 года Басс, прихватив с собой шестерых гребцов и шестинедельный запас продуктов, отправился в путешествие на своем вельботе. Он прошел вдоль побережья до Кейп-Эверард (Пойнт-Хикс), а затем с присущей ему решительностью ринулся на юг, в сторону пролива, не подозревая о существовании прохода между Австралийским материком и Землей Ван Димена. Он сделал это с целью определить место катастрофы «Сидней Коув». Кроме того, он хотел пополнить запасы риса, что дало бы возможность плавать не шесть недель, а значительно дольше.

Всю ненастную ночь команда гребла на юг в надежде добраться до Земли Ван Димена. Басс и его спутники уже 30 дней были во власти стихии, а тут еще судно дало течь. Капитан понимал, что длительной борьбы им не выдержать. К тому же, временами теряя из виду материк, они не могли определить азимут и уточнить свое местонахождение. На следующий день Басс развернул суденышко и направил его на север. Через сутки они снова увидели землю.

Именно это путешествие убедило Джорджа Басса в том, что, судя по течению и виду берегов, здесь находится не залив, а открытый пролив между Новым Южным Уэльсом и Землей Ван Димена.

В свою очередь, Флиндерс, находясь на островах Фюрно, также заинтересовался проливами, поэтому, когда они вновь встретились с Бассом в Сиднее и сравнили свои наблюдения, то решили проверить возникшие предположения, что Земля Ван Димена отделена от материка проливом. 7 октября 1798 года, отправившись из Порт-Джексона на корабле «Норфолк» водоизмещением около тридцати тонн, они прошли через пролив в Индийский океан, затем вдоль южного скалистого берега, который им, привыкшим к видам зеленых пастбищ Линкольншира, показался «мрачным и неприступным», обогнули Землю Ван Димена и вернулись в Сидней.

Со времен Флиндерса, впервые составившего морскую карту этого района, на ней почти ничего не добавлено. Прихватив с собой описания островов, сделанные Флиндерсом, я отправилась в свое первое путешествие через Гамильтон Роудз (названную так по имени отважного морского волка Гамильтона из Вест-Индской компании), через пролив Армстронга (доброй памяти капитана пропавшей «Элизы») на острова Презервейшн, Ром и на остров Кларка (именно Кларку суждено было донести до Сиднея, отметившего свое девятилетие, весть о гибели «Сидней Коув»).

Итак, я на борту «Шиэруотера» и направляюсь на заброшенный, необитаемый остров Пэссидж, где нам предстояло отловить 30 голов одичавшего скота.

Перед отплытием капитан Джексон крикнул рыбаку:

— Эй, Джим, не желаешь ли прокатиться?

Появившись на палубе своего суденышка, Джим ответил:

— Не возражаю, Валлаби, но я и сам собираюсь отчаливать. Уже погрузил все. Жду, когда разойдется туман.

— Ну и отлично. У тебя ведь еще уйма времени. Давай к нам.

Так Джим-Ловушка С Сюрпризом оказался у нас на борту. Он был из тех «робинзонов», четверка которых обитала на острове Флиндерс, причем всех их звали Джимами. Во избежание недоразумений к имени каждого добавлялась приставка. Их звали Джим Большая Река, Джим Пять Миль, Джим-Ловушка С Сюрпризом и Джим-Сластена. Но если первые двое получили свои прозвища по названию местности, где жили, то откуда взялась кличка Сластена, не знал никто, даже ее владелец. Что касается нашего Джима, то история появления его прозвища известна всем.

Однажды он арендовал у правительства остров Тин-кеттл и стал разводить там овец. Жителей на острове не было. Там стояла только хижина, в которой он ночевал в непогоду. Иногда Джим оставался в ней, чтобы поработать. В хижине он держал порядочный запас продуктов. Об этом каким-то образом стало известно, и стоило ему оставить провиант в кладовке, как рыбаки совершали набег на хижину и опустошали ее.

Ничего удивительного не было в том, что Джим сильно рассердился. Он подвесил в хижине заряженное ружье таким образом, что, как только дверь открывалась, тут же раздавался выстрел. Получилась ловушка с сюрпризом, и она сработала. Первый же нарушитель был ранен в ногу, а Джима привлекли к суду по обвинению, как он объяснил, «в попытке совершить всякое такое». Однако он отделался тем, что на всю жизнь к нему приклеилось прозвище Джим-Ловушка С Сюрпризом. Он сам рассказал нам об этом. Джим — высокий, крепкий, сильный и в управлении рыболовным судном не имел здесь равных, чем очень гордился. Обычно к ночи он на лодке добирался до места скопления лангустов восточнее острова Флиндерс, а к утру успевал наловить тонкопанцирных (так называют лангустов, только что сбросивших панцири). Сезон ловли лангустов начинается сразу же после окончания нереста и после того, как лангусты сбросят панцири.

— К завтрашнему утру наловлю и загружу полтрюма, — оказал Джим-Ловушка С Сюрпризом.

Однако у нашего капитана были совсем иные планы. Наутро Джим уже оказался за проливом Армстронга, где носился на необъезженной лошади, сгоняя диких быков; и прошла целая неделя, прежде чем он снова увидел свое любимое суденышко.

— Ты бы потолковал с Пэтси, она на камбузе, — сказал капитан Джиму, когда тот пришел к нам. — Она ведь приехала на эти острова, чтобы узнать все о нас и о нашей жизни. Ей нужно знать все. Все, понимаешь? Расскажи-ка ей, как ловят лангустов.

Джима-Ловушку С Сюрпризом не пришлось просить дважды. Он рассказал, что мастерит корзины для ловли лангустов из крепких эластичных прутьев мелалеуки, растущей на островах, о правилах, запрещающих иметь на борту больше тридцати корзин, и о стычках между рыбаками, патрульной службой и полицией.

— Порой бывает жарковато, — добавил он.

Джим рассказал, что в одной из стычек убили молодого рыбака, и добавил, что ирландец знает об этой истории больше, чем он. Билли явно не питал к полиции теплых чувств, и в его повествовании сквозило предубеждение, но у Джима-Ловушки С Сюрпризом это не вызывало неудовольствия.

Молодой ловец лангустов, о котором шла речь, вылавливал все, что попадалось под руку. У него было туговато с деньгами, поэтому он ловил даже рыбу, идущую на нерест, и всякую мелочь. Все, что попадало в его корзины, шло на продажу. За парнем гонялась полиция.

Как-то под вечер, когда жена ждала его на берегу, появились полицейские.

— Держи язык за зубами и делай, что тебе скажут, — приказали они женщине.

Стемнело, вдали послышался звук приближающейся моторной лодки. Он все нарастал и, наконец, захлебнувшись, смолк.

Полицейские поняли, что в это время рыбак перекладывал улов в кофы — деревянные ящики (их обычно погружают в воду, и добыча таким образом сохраняется свежей до тех пор, пока ее не отправят на рынок). Рыбаки Обычно подтягивают ящики на веревках и закрепляют недалеко от берега.

Однако полицейские не знали, что на сей раз рыбак закрепил кофы далеко от того места, где его поджидали, но что проку выловить кофы на следующий день, ведь он может передать улов кому угодно и поклясться, что и в глаза его не видел. Поэтому важнее всего было поймать парня с поличным.

При лунном свете они разглядели, что он плыл вдоль берега, в противоположную от них сторону. Полицейские засуетились: им не хотелось упускать добычу. Однако действовать следовало осторожно, ведь жена рыбака стояла рядом и была настороже.

— Позови мужа! — приказали полицейские.

Она отказалась наотрез.

— Зови, или придется притащить его! — пригрозили полицейские и показали на свои ружья.

Несчастная женщина поняла, что так они и сделают. Ей ничего другого не оставалось, как крикнуть мужу. Женщина подошла поближе к берегу и тихонько позвала.

— Громче! — требовали полицейские.

Она позвала громче. Муж услышал ее голос, на мгновение перестал грести и прислушался.

— Скажи ему, чтобы он пристал к берегу, — приказали полицейские. Женщина несколько замешкалась, а затем попросила сигарету — несчастную трясло как в лихорадке. Чиркнув спичкой, она дрожащими руками кое-как прикурила.

— Помаши ему! — потребовали полицейские.

Женщина стала махать рукой, в которой была зажата горящая сигарета, прося мужа причалить. «Милый, избавься от коф, обрежь веревки, пусть ящики уплывут», — про себя молила она.

Рыбак, завидев огонек сигареты и зная, что жена не курит, понял, что она предупреждает его об опасности. Он не знал, что предпринять. Ему не хотелось терять улов, да и деньги нужны были позарез. Тогда он с силой приналег на весла и направил лодку к берегу. И тут полицейский вскинул ружье. Прогремел выстрел. Говорят, женщина бросилась к полицейскому с криком:

— Трус, ты убил человека.

Все утро прошло в интересных рассказах. Мне запомнилась история, которая произошла с рыбаком, нарушавшим закон о ловле. Его поймали на месте преступления, кофы конфисковали. В Леди Баррон ящики привязали к полицейской лодке и оставили до утра. Наутро дело должно было слушаться в суде.

Ночью рыбак подплыл к полицейской лодке, обрезал канаты, которыми крепились кофы. Таким образом, никаких доказательств вины рыбака представить суду не могли.

Слушали разные истории, пили чай и ели оладьи. Потом был обед.

— Послушай-ка, Валлаби, — спросил наконец Джим-Ловушка. — Когда же ты все-таки намерен приняться за дело?

— Скоро, — ответил капитан.

— Куда направляешься?

— За Уголок.

Джим-Ловушка заподозрил неладное:

— Мне нужно вернуться засветло, чтобы выйти в море.

— Порядок, Джим.

И вот тут-то Джим-Ловушка вдруг увидел Билла Холлоуэя, которому принадлежал остров Пэссидж. Джим встал во весь свой огромный рост. Только тут до него дошло, куда направляется судно.

— Стой! — кричал Джим. Он заметался по палубе.

— Как ты мог так поступить со мной? — кинулся он к капитану.

— Что же я такого сделал? — поинтересовался капитан.

— Как что? Ты обманом увез меня на Пэссидж! — буйствовал Джим.

— Ах, ты об этом. Пустяки, бывает, — ответил Валлаби.

Теперь уже трудно было назвать Джима приятным компаньоном. Просто хуже и не придумаешь. Он был агрессивен, вспыльчив, угрюм и молчалив. Ребята заверили, что по-настоящему я узнаю Джима после того, как мы прибудем на Пэссидж. Остров был близко, но добираться туда пришлось довольно долго. Корабли редко появлялись в проливе между островами Кларка и Кейп-Баррен: там много коварных отмелей. Арендатор острова был здесь последний раз года два назад. Направив судно в указанном им направлении, мы вскоре попали в лабиринт отмелей (за это время их здесь успело намыть), налетели на мель, перескочили ее, тут же попали на следующую, и тогда капитан Джексон повернул судно: он решил пройти другим проливом. Капитан славился мастерством вождения кораблей по мелководью, за что и получил прозвище Валлаби — «прыгающий через отмели».

Сильно качало. Всем уже было не до шуток. Ребята рассказывали о крушениях, которые когда-то здесь имели место. Теперь об этих событиях напоминали лишь необычные названия, например мыс Пиано (Пианино) — на этом месте во время крушения было смыто пианино — или остров Кей (Ключ). Мы собирались пройти по проливу Армстронга.

С.наступлением сумерек мы причалили к берегу. Ребята с ружьями тотчас отправились на берег и вскоре принесли дикого поросенка. Это животное появилось на острове тоже в результате какого-то крушения. Говорили, что его прародители выплыли на берег, когда в 1877 году баржа «Сити оф Фучоу» потерпела в этих водах аварию. Мы полакомились поросенком. На следующий день мы пристали к берегу Пэссиджа. Швартовались с трудом: дул сильный ветер. Животных не было видно.

Мужчины отправились на берег, чтобы согнать быков, громадных тощих животных. Все члены команды хорошо держались в седле, однако до Джима им, конечно, было далеко. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать, как он мастерски сгонял быков.

Быки, жившие на острове, настолько не привыкли видеть людей, что при одном приближении человека кидались на него. Так как к лошадям быки привыкли, то люди, находясь в седле, чувствовали себя до какой-то степени в безопасности.

Почти весь день ушел на то, чтобы подогнать быков к скотному двору, откуда к воде вели крутые уступы.

«Шиэроутер» подошел к острову, насколько было возможно. Бросили большие якоря. Чтобы судно не швырнуло на берег или не унесло на прибрежные рифы, его удерживали прочные канаты.

После обеда я села в лодку и отправилась на остров. Не успела я выбраться на берег, как послышался топот копыт. Пришлось поспешно спрятаться за забор. И тут верхом на чалой лошади, возвышаясь в седле словно какое-то фантастическое существо, появился Пит, а следом за ним и все стадо.

— Скачи в загон! — кричали ему ребята.

Необходимо было направить стадо в сторону загона, но Питу было не до этого. Доскакав до двора, он спрыгнул с лошади, вскочил на перила и оказался на высоте восьми футов. Часть стада по инерции проскочила в загон, но те животные, которые были в хвосте, сумели замедлить бег, и Пит словно живая, но вполне досягаемая мишень навис над ними. Животные били копытами, вскидывали головы, громко ревели, а один бык даже попытался вскарабкаться на перила, туда, где, загораживая узкий проход широко расставленными ногами, восседал Пит.

— Пит, прыгай, или они тебя… — В этот момент Алек неожиданно заметил меня за забором. — Они могут лишить тебя мужского достоинства.

Пит прекрасно оценил создавшуюся ситуацию, но никак не решался прыгнуть. Вместо этого он вскочил на перила, пробежал над всей этой свалкой к выходу из загона и спрыгнул. Теперь крепкие ворота надежно защищали его от обезумевших животных.

Но в это время Гарри, наш новичок, подъехал к воротам загона и распахнул их. Пит, оказавшись на открытом пространстве, взвыл от страха, словно загнанный зверь.

В тот вечер то и дело случалось такое, что только каким-то чудом все не кончилось несчастьем. Но подобные переделки бывали так часто, что привлекали внимание лишь тех, кто в них участвовал. В цивилизованном мире события такого рода стали бы достоянием первых страниц вечерних газет. Только в тот момент до меня дошло, насколько далек этот клочок суши от моего дома.

Один бык, оторвавшись от стада у входа в загон, повернулся и кинулся на людей. Несчастные поспешили захлопнуть ворота и оказались в ловушке — между забором и воротами. Разъяренное животное снова и снова бросалось на них, а людям некуда было даже спрятаться. Раскормленные, непригодные к работе лошади двигались недостаточно быстро. А тут еще несколько обезумевших, слепых от ярости быков вырвались из загона. Они кидались на все, что только двигалось. Огромный черный бык бросился на Алека. Все смешалось — рев животных и крики людей. Было трудно что-либо разобрать, И я уже решила, что с Алеком произошло несчастье. Однако совершенно неожиданно он появился откуда-то сверху, перескочил через забор и вырвался из загона. Алек мгновенно подскочил к воротам, отворил их и дал возможность остальным всадникам выбраться на волю. Черный бык, который бросался на Алека, тоже выскочил из загона, прежде чем удалось закрыть ворота. Его не стали удерживать. Пусть бежит!

Быки, втиснутые в загон, буйствовали. Некоторые лезли на ограду. Все животные находились в отличном состоянии и могли быть проданы на рынке по максимальной цене. Началась погрузка. Ворота, ведущие из загона в приемник, открыли, а потом, как только в него ворвался первый бык, захлопнули, и животное оказалось зажатым с двух сторон. Сверху Джим набросил на его рога лассо, от которого тянулись два каната: один был закреплен за лебедку на корабле и протянут до берега, другой держал человек, руководивший спуском животного на воду.

Наконец, когда все было уже готово, ворота распахнулись, и разъяренное животное выскочило из западни. Поскольку за воротами начинался крутой обрыв, бык, резко оседая на задние ноги и колотя по воздуху передними, скатился вниз, напоминая корову на льду из мультипликационных фильмов. Затем в работу включились те, кто находился в этот момент на корабле: Пит управлял лебедкой, а новичок Гарри, держась за длинный канат, подтягивал быков, когда их сносило течением на рифы.

Большинство животных, попадая в подобное положение, приходили в такое изумление, что обрывали рев на полуноте и, лишь оказавшись в воде, вновь обретали голос.

Оправившись от шока, бык стал отчаянно сопротивляться. Он то исчезал с поверхности воды, то появлялся снова. Казалось, животное шагало по волнам.

— Держись, Гарри, держись! — крикнул капитан.

В тот момент, когда животное подтягивали лебедкой к борту корабля, капитан (он находился в лодке возле судна) пропускал канат под его животом. По сигналу Джексона подъемный кран поднимал быка и опускал его на палубу. Первое животное перенесло эту операцию спокойно. Опоясанный поперек туловища широким канатом, бык проплыл над молом, его карие глаза недоуменно взирали на палубу, он явно не понимал, почему так нелепо болтаются в воздухе его ноги и смешно перетянут живот.

Однако не все быки переносили эту операцию так мирно. Некоторые пытались вырваться, брыкались, ревели. Были и такие, которые пытались «шагать» по воздуху. Они методично переставляли ноги в поисках опоры, словно шли по невидимой лестнице. А один бык все-таки сорвался. Бык уже навис высоко над палубой, и его готовились опускать, но он как-то потянулся вперед, и, извиваясь, неожиданно соскользнул со строп и тяжело рухнул на палубу. В первый момент показалось, что удар не был сильным, но позже животное пришлось прикончить.

Погрузка затянулась дотемна. На берегу животных с гиканьем шали к загону. Подгоняемые хлыстами, они стремглав проносились вдоль ограды. Когда животное скатывалось в воду, Гарри помогал ему держаться на поверхности. К вечеру руки у него просто отваливались от усталости.

Несмотря на то что капитан Джексон работал в прорезиненном костюме и высоких сапогах, он до нитки промок, успев дважды побывать в воде. Капитан объявил себя «лучшим ныряльщиком после быков». Алек клятвенно уверял, что один раз приказал поднять лебедку и лишь потом увидел, что тянут Валлаби, а не быка.

Мне все-таки довелось покататься на одной гигантской лошади загонщиков до того, как я вернулась на судно. Для того чтобы взобраться на нее, мне пришлось сначала влезть на перила. Ребята подумали, что мой странный способ садиться па лошадь вызван ее большим ростом. Я решила ничего не объяснять им, ведь не могла же я рассказать, что по-другому взбираться на коня не умею. В детстве мы обычно прыгали на спину лошади с какого-нибудь забора. То, что я выбрала неоседланную лошадь, также объяснялось опытом, приобретенным в детстве.

— Молодчина! — с восторгом закричали мои товарищи, увидев меня верхом на лошади, на спине которой вместо седла был перекинут мешок. Признаться в том, что и седлать коней я не умею, мне также не хотелось.

Считается, будто австралийские дети в широкополых шляпах и при полной экипировке наездника только тем и занимаются, что катаются верхом на лошадях. Это явно ошибочное представление. В детстве действительно мы все ездили верхом, но я не помню, чтобы у кого-нибудь из девочек или мальчиков была уздечка. Правда, у некоторых имелись седла — как правило, у тех, кто помогал сгонять стадо или принимал участие в конных соревнованиях. Прочие же ездили верхом ради удовольствия или таким образом добирались до школы. При этом девочки катались верхом в обычных платьях, накинув на спину лошади мешок из-под овса.

Настал и мой черед доказать, что я тоже на что-то способна. Как только я пришла на корабль, вся команда моментально заметила, что на море я новичок, поэтому я все время чувствовала себя неуклюжей. Теперь мне предстояло наглядно продемонстрировать свое умение, которое мои спутники могли оценить по достоинству.

Я взгромоздилась на лошадь, вывела это чудовище из загона и не успела пришпорить, как она, не дожидаясь моих указаний, неожиданно понесла. Лошадь почуяла простор и рвалась в родные места. Мне ничего не оставалось, как только смириться. Наконец лошадь, отбежав довольно далеко, оказалась на своем поле. Она остановилась. Я спрыгнула на землю, сняла уздечку и отправилась назад пешком.

На следующий день мы попали в сильный шторм, и нас основательно помотало. К вечеру пришлось забить еще одного быка. Он, как и несколько других животных (их подняли на борт последними), не был привязан и находился в специальном загоне на палубе. Бык вдруг стал кидаться на своих, пытался выскочить из загона, а в конце концов поскользнулся и шлепнулся на мокрую палубу. Два члена команды были загнаны рассвирепевшим быком на полубак. И они никак не могли оттуда выбраться.

Рулевой достал из рубки топор, а я поскорее убежала на камбуз и закрыла за собой двери. Через некоторое время раздался глухой удар, слабый крик, затем стон, а вслед за этим — всплеск. Это ребята выбросили тушу быка за борт.

— Все-таки бык получил по заслугам, — услышала я голос кого-то из членов нашей команды.

На следующий день мне предстояло угощать обедом женщину — члена Австралийской женской организации. Эти женщины славятся своим кулинарным искусством.

Валлаби бросил якорь (как видите, я довольно быстро усвоила морской жаргон) в заливе у северо-западной оконечности острова Кларка. Семейство Купер, постоянно проживающее на острове Флиндерс, имело на остров Кларка лицензию. В данный момент они проверяли свое стадо. Поскольку к вечеру к ним на каникулы должны были приехать из школы-интерната дети, то капитан Джексон подумал, что, видимо, ребята захотят воспользоваться возможностью вернуться на Флиндерс.

— Отправляйтесь на берег и передайте, что мы можем их подбросить, — сказал капитан Питу, словно речь шла о том, чтобы подвезти своих соседей за город.

Спустили лодку, и Пит принялся заводить мотор. Через некоторое время он крикнул:

— Эй, Пэт, у тебя есть носовой платок?

Правда, я не замечала, чтобы Пит раньше пользовался платком. Передавая ему белый, с вышивкой платок, я спросила:

— Ты что, простудился?

В ответ Пит громко рассмеялся. В руках он держал какую-то деталь, которую стал тщательно вытирать моим платком.

— Что это такое? — поинтересовалась я.

— Магнето, — кратко пояснил Пит.

Впоследствии мне пришлось пожертвовать на алтарь этого магнето не один платок. Дело в том, что мотор для лодки, как правило, валялся на палубе и со временем покрывался солью, а магнето подмокало и не работало. Однако в тот день моим платком было не обойтись. Пит притащил мотор на камбуз и положил на печку.

— Когда-то и у меня был платок, — мечтательно проговорил Пит в ожидании, пока магнето подсохнет.

Я скоро смогу сказать то же самое, так как, видимо, и мои носовые платки все уйдут на протирку магнето.

Если за эталон хорошего вкуса принять простоту, то гости сегодня будут иметь возможность оценить мои способности.

Последние дни у капитана и у команды не было времени заняться рыбалкой, поэтому пришлось довольствоваться запасами и на обед приготовить что-нибудь несложное, например картофельный пирог. В ход пошли три банки говядины, три банки бараньей тушенки, три банки почек, четыре большие луковицы. Все это я смешали и выложила на противень, который кто-то из матросов принес мне. Противень был не новый, а так как на острове комиссионного магазина не оказалось, то, припомнив пословицу «Дареному коню в зубы не смотрят», я не стала выяснять его происхождение. Я приправила мясо травами, полила томатным соусом, добавила пряностей, затем размяла отварной картофель и выложила его на сковороду, чтобы он подрумянился. Когда пюре покрылось золотистой корочкой, я положила его на мясо, смазала сливочным маслом, посыпала тертым сыром и поставила в печь, чтобы пирог был теплым. И с виду и на вкус он получился отменным. Я выскребла до блеска камбуз, накормила щенка, уложила его на корме в коробку и на случай, если даме захочется отдохнуть, прибрала койку. Койка была подвешена так высоко и настолько провисла, что заглянуть в нее можно было лишь встав на цыпочки.

Мне так хотелось побыть в обществе женщины и угодить гостье. Мои усилия не пропали даром: трудно представить себе более приятную собеседницу, чем миссис Джефф Купер. К сожалению, она разделяла нашу несколько необычную компанию очень недолго.

Вместе с командой я отправилась за гостьей на берег. Привязав лодку к скале, мы взобрались на утес. Неподалеку стоял дом миссис Купер, мы постучались в дверь. В это время она замешивала хлеб и на наш стук ответила не сразу. Мы постучали еще раз, и я крикнула:

— Эй, есть кто-нибудь дома?

Не прошло и двадцати минут после того, как мы вошли в дом, а хозяйка уже успела приготовить нам чай, упаковать чемодан, дать указания домашним, что делать с тестом, когда оно подойдет, выбросить из банок остатки продуктов (они могли испортиться за время ее отсутствия), нарвать цветов, снять с веревки белье, аккуратно сложить его и занять свое место в лодке.

Я прекрасно понимала, что, несмотря на доброту, миссис Купер, сама прекрасная хозяйка, непременно с пристрастием осмотрит кухню, в которой хозяйничает другая женщина. Поэтому я с особым удовлетворением подумала, что кухня у меня в порядке, да и вкусный обед готов.

Мы отправились на корабль. С моря дул сильный ветер, наш якорь непрерывно дергался, и мы обрадовались, что наконец выбрались в открытое море. Миссис Купер стояла на палубе рядом с капитаном, когда мы выходили из залива. Я накрыла стол, вскипятила большой чайник и послала Пита пригласить всех на обед. Я вынула из печи аппетитный пирог и, чтобы он не остыл, поставила его на краешек плиты.

Как раз в тот момент наш корабль выходил из залива. Остров больше не закрывал наше судно от ветра, который с невероятной силой на нас обрушился. Большая волна подняла «Шиэруотер», качнула в сторону и бросила в яму. Я схватилась за стенку, чтобы удержаться, но меня перевернуло, и в это мгновение я увидела, как пирог оторвался от печи. Он взлетел в воздух, шлепнулся на пол, покрыл брызгами стол, пол, стены и меня и вылетел на палубу.

Все торжественно сели за стол, ничего не заметив. Вместе с ними пришла и миссис Купер. Мне показалось, что она сразу же все поняла.

Единственным существом, которое тут же оценило обстановку, был щенок. Он выбрался из коробки и принялся слизывать остатки пирога с моих ног, а я стояла, сгорая от стыда. Пожалуй, на этот раз щенку досталось слишком много, и это его погубило. Он наелся до отвала и выкатился на палубу. Обычно, когда двери палубы были закрыты, он пробирался на корму по узкому фальшборту. Видимо, и на этот раз он попытался проделать то же самое, но его подвел перегруженный желудок: щенок полетел за борт, и мы больше его не видели.

Пока нас носило между островами, миссис Купер показывала нам места, где селились морские разбойники еще до того, как появились Мельбурн и Хобарт. Через несколько лет мне снова довелось побывать в этих местах. Однако я уже не испытывала такого волнения, как тогда, когда впервые плыла здесь на маленьком суденышке, таком же маленьком, как те, на которых искатели приключений совершали путешествия по неизведанным и таящим опасности морям, минуя эти заброшенные и одинокие острова. Какими они были полтора века назад, такими остались и до наших времен.

Следом за «Сидней Коув» на острова ринулись отчаянные сорвиголовы в надежде добыть богатства, оставшиеся после крушений, и привлеченные сообщениями, которые сделал в Сиднее Флиндерс.

Возвращаясь на Австралийский материк, Басс встретил семерых мужчин, пытавшихся добраться до островов Фюрно. Прибыв в Сидней, в разговоре с губернатором Хантером Басс упомянул о том, что, проплывая мимо одного из островов, он заметил дымок. Первой его мыслью было, что костер зажгли аборигены, но, когда ему удалось подгрести поближе к скалистому берегу, Басс разглядел семерых белых людей, одетых в лохмотья. Вот их история.

Они были из той группы каторжников, которая в октябре 1797 года захватила корабль на реке Хоксбери, взяла с собой провиант и исчезла из Порт-Джексона. Привлекли ли их запасы рома или поманила надежда, что корабль доставит их в безопасную гавань, неизвестно, однако они направились на юг, вместо того чтобы плыть на север, где в то время находили пристанище те, кому удалось бежать.

До места, где потерпел крушение «Сидней Коув», им добраться не удалось. Семеро из их группы обманули и бросили остальных на далеком необитаемом острове Гленни и уплыли, оставив собратьев на верную голодную смерть. С тех пор ни эту семерку, ни их корабль никто не видел, а 3 января 1798 года Басс случайно встретил тех, кого бросили на острове. И тут перед ним встала проблема. Его двадцативосьмифутовое судно не могло принять на борт ни одного лишнего человека, не подвергая опасности остальных. Кроме того, запасов продовольствия едва хватало на обратный путь.

Басс планировал продолжить плаванье дальше на запад, поэтому он поделился с каторжниками едой и пообещал вернуться. Так он и сделал после того, как открыл Вестернпорт. Будь у него достаточно запасов продовольствия, он поплыл бы дальше и еще тогда открыл бы пролив.

Басс вернулся на остров Гленни, забрал пятерых каторжников и доставил их на материк. Теперь у этих людей появилась возможность пробраться на север сушей, как это сделали члены экипажа «Сидней Коув». Басс оставил им мушкет, патроны, компас, крючки и лески, снабдил одеждой и провиантом. Еще двоих (они были совсем плохи) он решил везти в Сидней. Расставанье было трогательным, все плакали. Наконец перегруженный корабль отплыл. Через три дня Басс причалил к берегу и еще раз встретился с этой пятеркой. Он был последним, «то их видел.

Место крушения «Сидней Коув» стало Меккой для беглых каторжников, списанных с кораблей моряков и для всех тех, у кого были какие-то свои причины покинуть общество. Здесь встречались и охотники на тюленей. Когда Мэтью Флиндерс представил отчет, в котором говорилось о том, что в проливе громадное количество тюленей и морских львов, то туда тотчас ринулись вельботы, чтобы «собирать урожай». Они оседали на берегу Кент-Бея, «а острове Кейп-Баррен, напротив острова Кларка, где жила миссис Купер. Бывали в этих местах и Амасо Делано, предок Франклина Д. Рузвельта, и Эбор Банкер, шкипер-янки из Нантакета; когда мы плавали в этих водах, я все время вспоминала Чарлза Бишопа и его бриг «Наутилус».

Бишоп — один из самых отважных торговых моряков конца XVIII века. Он бросил службу в Королевском флоте и пустился в плавание по семи морям на маленьком, не приспособленном к морским путешествиям суденышке, таком, как шестидесятитонный бриг «Наутилус», отдаленно напоминающий «Шиэруотер». Бишоп мечтал о меновой торговле с индейцами Северо-Западной Америки на шкуры медведей, выдр, рысей, лис и куниц, которых он предполагал продавать ib России, Японии, на Макао, в Китае и на Формозе. Торговля приносила прибыли, что следует из записей в судовом журнале. Там отмечено, чтб стоимость мехов на судне составила более полутора тысяч фунтов стерлингов.

Бишоп попал в новое поселение Порт-Джексон по воле случая, если можно так выразиться, потому что только во время одного путешествия, отправившись из Англии, он побывал на Камчатке, Формозе, Гавайях, в Кантоне; Рио-де-Жанейро, на острове Пасхи, Фолклендских (Мальвинских) островах и в Колумбии. До этого он посетил Западную Африку, откуда вывез слоновую кость, перец, воск и черное дерево. В Колумбии, где он вел торговлю с чинуками, Бишоп посадил сад, как в то время делали купцы. Он первый разбил здесь европейскую плантацию и посадил картофель и горох. Об этом мы узнали из его судового журнала.

Его суденышко трепали штормы и тайфун, и оно дало течь. В марте 1798 года на Таити он устроил обвал, чем спас группу миссионеров, которым грозила расправа. А так как эти набожные люди были англичанами, то они выразили желание, чтобы их отвезли в Порт-Джексон. И вот «Наутилус» забарахтался в море. Его насосы натужно работали круглые сутки, пытаясь противостоять водяному натиску. Дважды бриг чуть не пошел ко дну. В конце концов он все-таки прибыл в Порт-Джексон. Здесь Бишоп намеревался его отремонтировать, набрать команду и определить свой дальнейший маршрут. В Порт-Джекооне он узнал о лежбищах тюленей на юге. Дело в том, что Флиндерс только что вернулся с места гибели «Сидней Коув». В октябре того же года, когда Басс и Флиндерс отправились на «Норфолке» на юг с целью объехать вокруг Земли Ван Димена, Бишоп на своем «Наутилусе» сопровождал их. Ему не очень повезло.

Как-то он записал в судовом журнале, что планирует «набрать команду из двадцати пяти человек и отправиться на двух китобоях на заготовку тюленьих шкур и жира для Китая, отвести корабль в безопасный залив, затем поделить людей на группы, развезти по разным островам, а командование поручить офицерам, оставив несколько человек топить жир».

Он расстался с Бассом и Флиндерсом на островах Фюрно, бросил якорь в заливе Бей, у острова Кейп-Баррен, и основал там жироварню. Здесь он, так же как и в Северо-Западной Америке, разбил сад, первый в этом районе. (Блай тоже посадил несколько видов овощей на острове Бруни, южнее тасманийского побережья, но он не возделывал землю, не собирал урожай и не успел попробовать его, как это сделал Бишоп.)

За несколько месяцев команда «Наутилуса» заготовила пять тысяч шкур и триста пятьдесят галлонов жира. Вскоре не стало хватать продуктов, поэтому Бишоп отправился в Сидней, чтобы пополнить запасы продовольствия. К началу 1799 года его люди собрали еще семь с половиной тысяч шкур и триста галлонов жира.

Тогда Ч. Бишоп со своими людьми и с большим грузом отправился в Порт-Джексон. Он сбыл весь товар и, совершив еще несколько заходов на острова Тихого океана, вместе с Джорджем Бассом отправился в Кантон. Там он продал товар и свой корабль, старый отважный «Наутилус», и после шестилетнего отсутствия вернулся в Лондон к своему нанимателю и финансисту.

Двадцать пять человек с «Наутилуса» уничтожили 12 500 тюленей, то есть в среднем по пятьсот животных на человека. Охотники на тюленей известны своей жестокостью. К 1804 году разбой дошел до такой степени, что губернатор Кинг стал просить быстроходные и хорошо вооруженные суда «для борьбы с американскими пиратами», которые, как он считал, разбойничали в Бассовом проливе. Поступило сообщение, что Амасо Делано избил английского капитана за «злостное подстрекательство», но к моменту прибытия Кинга на место-преступления «практичный парень» успел улизнуть, прихватив с собой тринадцать британских каторжан-охотников Торговля шкурами считалась делом прибыльным, и в 1800 году в районе Бассова пролива действовало около двухсот охотничьих шхун. На сиднейском рынке за тюленью шкуру давали от восемнадцати до двадцати пяти шиллингов. В «Сидней Газетт» можно найти сообщения о том, что за период с 9 марта 1803 по 28 мая 1804 года шхуна «Индевр» доставила из Бассова пролива 9514 шкур, шхуна «Сэрпрайз» с марта по сентябрь 1803 года вывезла в Сидней 15 840 шкур, а в сентябре того же года на шхуне, чье название не указано, привезено 11 000 шкур.

Охотники за тюленьими шкурами, нисколько не заботясь о последствиях, обрекали молодняк на гибель. 10 октября 1871 года, выступая в Королевском обществе Тасмании, К. Гулд привел в качестве примера случай, когда на лежбище оставалось не менее трехсот детенышей. Их ждала неминуемая смерть, ведь их матери были убиты. Шкуры детенышей никакой ценности не представляли.

Об этом инциденте рассказывалось также и на страницах «Хобарт Таун Газетт» в 1826 году, о нем же поведал некто Скотт, «проживавший на одном из островов с аборигенкой, от которой у него родилось трое детей».

В 1815 году «Хобарт Таун Газетт» обратилась с призывом прекратить охоту. Мировой рынок был завален тюленьими шкурами, цена на них упала до пяти шиллингов за штуку.

Владельцы крупных шхун вели промышленный отлов тюленей и почти прекратили охоту, когда тюленей осталось мало. Однако отдельные группы и охотники-одиночки продолжали промысел. За ними укрепилась недобрая слава, их называли «насильниками, грабителями, флибустьерами, рабовладельцами, убийцами, пропойцами, морскими волками и морскими крысами».

По отношению1 к первым европейским поселенцам на островах это было правдой. Рассказывали, что они доходили до того, что наливали ром в каждую выбоину в полу, для того чтобы было удобнее пить, когда ноги уже не держат. Конечно, в этих рассказах многое преувеличено, но доля правды в них все-таки есть. Они воровали женщин. Известны имена двенадцати человек, которые стали родоначальниками своеобразной общины, известной под названием «кейп-барренские островитяне». Многие до сих пор носят их фамилии. Они выкрали из племен четырех тасманиек, четырёх австралиек и одну маорийку. Островитяне знают их имена, и если некоторые уже забыты, то их можно выяснить.

Первые европейцы, попавшие на Землю Ван Димена, еще застали там тасманийцев. В 1800 году их насчитывалось около двух тысяч, а к 1876 году они уже были полностью истреблены.

Тасманийцы вели примитивный образ жизни. Благодаря им нам стали известны условия, в которых жили ранние доисторические племена. Грубо сделанные скребки, которыми они пользовались, дают возможность предположить, что они, видимо, стояли на более низкой ступени развития, чем европейцы эпохи палеолита. Было найдено лишь несколько образцов крайне примитивной резьбы по дереву, выполненных тасманийцами. Они не пользовались иголками и нитками и даже во время суровой зимы не носили ничего, кроме шкур, наброшенных на плечи.

Один французский путешественник на вопрос парижской дамы, что носят аборигены Тасмании, ответил:

— Мадам, одной пары ваших перчаток хватит, чтобы одеть шестерых аборигенов.

Никто не знает, откуда они пришли. Одни предполагают, что они — выходцы из Меланезии, в более позднее время перебравшиеся на Австралийский континент, откуда их вытеснили предки теперешних австралийских аборигенов (тасманийцы и аборигены Австралии в расовом отношении далеки друг от друга). Другие считают их исконными жителями Тасмании.

Отметим, что, по некоторым предположениям, австралийские аборигены поселились в этих местах тридцать-сорок тысяч лет назад, а семнадцать тысяч лет назад некоторые части Бассова пролива, видимо, были сушей. Ученые полагают, что потоп, о котором говорится в Книге бытия и во многих сказаниях древних народов, скорее всего был вызван не ливнями, а подъемом Мирового океана, что привело к затоплению прибрежных земель шесть тысяч лет назад.

Уровень воды стал подниматься семнадцать тысяч лет назад и прекратился шесть тысяч лет назад, повысившись в среднем на триста футов. Поскольку самое глубокое место в Бассовом проливе составляет триста футов, то весьма вероятно, что первобытные люди прошли через пролив пешком. В качестве одного из доводов против теории, согласно которой аборигены могли потерпеть кораблекрушение или приплыли из Тихого океана на лодках или плотах, приводят тот факт, что они не проявляли никакого интереса к кораблестроению.

Первые европейские поселенцы и путешественники давали довольно нелестные оценки обычаям аборигенов, их внешнему виду «морали. Однако многое объяснялось взаимной антипатией.

В дневниках французского мореплавателя Перона многие страницы посвящены их привлекательным качествам. С особым восторгом описывает он некую Ур-Ур: «Она миловидна, а приветливое и одухотворенное выражение ее лица полно очарования, живости и страсти». Лабилардье писал, как они подарили Ур-Ур панталоны: «Мы показали ей, как их надо носить, и нам пришлось помочь ей надеть их. Она повиновалась с непередаваемым изяществом».

Племена аборигенов были обречены с того самого дня, как в этом штате, окруженном со всех сторон морем, появился первый белый поселенец. Белые люди стали продвигаться в глубь острова, расчищая участки под фермы. Аборигенов сгоняли с их племенных земель, и укрыться им было негде. На острове вспыхнули войны. Беглые каторжники, как и большинство поселенцев, обращались с аборигенами жестоко. Комитет, который занимался разбором жалоб на проявление жестокости, объявил виновными белых: «Они не утруждали себя поисками путей примирения, а совершаемые ими жестокости противоречат человечности и позорят англичан».

Два бушрейнджера (разбойники), Лемон и Браун, Сажали аборигенов на кол и использовали их в качестве живых мишеней для тренировки.

Такое отношение озлобляло аборигенов. Белые уничтожали их без разбору, но они, в свою очередь, стали убивать и женщин, и детей, и даже тех европейцев, которые пытались с ними подружиться. Одного белого (заступника аборигенов), Томаса из Порт-Соррела, нашли пригвожденным к земле пятнадцатью копьями. Многих белых избивали так, что узнать их было невозможно.

«Если подобные злодеяния черных не будут пресечены, — негодовала „Колониэл Таймс" от 10 ноября 1830 года, — нам придется оставить этот остров и искать спасения на кораблях, которые увезут нас на другой берег». Однако белые отлично знали, кому придется уступить. В редакционной статье «Колониэл Таймс» от 1 сентября 1831 года можно прочесть следующие строки: «Правительство обязано убрать туземцев. Если это не будет сделано, их будут травить и уничтожать, как диких зверей».

Известно, чем кончилась эта история. Была организована облава на оставшихся в живых к тому времени тасманийцев, и большинство из них было убито.

Следующий, уже мирный шаг предпринял единолично Джордж Аугустус Робинсон. Он объездил весь остров, побывал в самых глухих его уголках, пересек, не умея плавать, несколько полноводных рек. Не раз попадал в опасные положения. К 1835 году он собрал двести три аборигена — всех оставшихся в живых тасманийцев.

«Они представляли собой жалкий остаток ушедшей расы. Они стояли у ее могилы», — писал о них один журналист.

На двух мужчин приходилась одна женщина, на трех женщин — лишь один ребенок, грудных детей не было совсем. Вынужденное переселение и постоянное недоедание вели к гибели оставшихся в живых. Трагедия еще не закончилась, и занавес не опустился. Из Хобарта их отправили на остров Свон, потом на Ганкэрридж (Ванситтарт) и в конце концов на остров Флиндерс. В Вилабене, в «доме для черных», они умирали.

В Вилабене есть небольшое кладбище. Там на одном из надгробий, которое я расчистила, было начертано: «Элизабет, горячо любимая жена Джозефа Миллигана и дочь В. Е. Лоуренса, Земля Ван Димена. Ушла из жизни 31 июля 1844 года, через 10 дней после родов, на 19-м году жизни».

С помощью куска ржавого рельса я столкнула ящик с могилы «Маргарет Моноган и ее двух детей» и прочла на постаменте, который установил ее любящий муж, рядовой королевской пехоты Патрик Моноган, что она с детьми приехала на бриге «Тамар» к мужу, который служил в гарнизоне, расположенном в аборигенском поселении. 23 декабря 1840 года бриг пришвартовался, и прибывших должны были переправить на шлюпках на берег, но в тот момент, когда их спускали, порыв ветра поднял длинный подол платья молодой женщины. Его замотало вокруг рангоута, и лодка перевернулась.

На кладбище я видела могилы, которые угадывались лишь по надгробным камням — это могилы изгнанных аборигенов. Однако их останки покоятся не в могилах. Говорят, заморские музеи заплатили «вурдалакам» сотни фунтов стерлингов за то, что те выкопали кости захороненных здесь аборигенов и отправили за границу.

Теперешние островитяне считают, что большинство скелетов вывезено контрабандным путем в тюках с шерстью, чтобы их нельзя было обнаружить при досмотре. Так, мужской череп заполучил музей хирургического колледжа в Англии. Трудно себе представить, как подобное варварство может уживаться с теми заповедями, которые проповедует церковь, а она расположена неподалеку от кладбища. Правда, теперь эта церквушка с кирпичными стенами, выложенными битыми ракушками, и крышей, покрытой галькой, превращена в сарай. Она стала памятником тем идеалам, о которых почему-то забывали, когда дело касалось тасманийских аборигенов.

Как раз в то время, когда тасманийцы были высланы на этот остров, Джордж Робинсон произнес в Сиднее свою знаменитую речь о поселенцах. Он утверждал: «Смертность среди них (аборигенов. — Авт.) велика, но те, кто выживает, вполне счастливы, довольны и являются полезными членами общества».

Покуда Робинсон и ему подобные прилагали все старання, чтобы превратить тасманийцев в «цивилизованных» людей, они продолжали вымирать. Таким образом «решалась» эта сложная проблема.