ИГОРЬ ЕВСТРАТОВ ФУТБОЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Надо вам сказать, что специальность моя ничего общего с футболом не имеет. По профессии я инженер, проектирую оборудование для нефтеперегонных заводов, но, поскольку речь зашла о футболе, расскажу вам и я одну футбольную историю.

Дело происходило в одной латиноамериканской стране, куда я был командирован для монтажа оборудования нефтеперегонного завода. Название этой страны знать вам не обязательно, только доложу я вам, что людей, более помешанных на футболе, чем в этой стране, мне нигде не встречалось. На работе, в кругу семьи, в кафе, на улицах — все только и говорят о футболе: обсуждают шансы, делятся впечатлениями о матчах, прикидывают варианты будущих встреч. А надо вам сказать, что мое отношение к футболу — тем более иностранному! — сугубо индиферентное. Равнодушен, в общем, я к нему.

Я вам это говорю к тому, чтобы вы поняли, почему я для ужинов то кафе облюбовал. Нет, кухня там была не лучше, чем в других, главное — там не было головизора. А то ведь как в других заведениях — не успеешь расположиться да заказ сделать, как начинают футбол транслировать. А головизоры там несколько отличаются от наших — если у отечественных всегда какаято дистанция чувствуется между действием и зрителем, то там — почти никакой. Мельтешат почти перед столиком игроки, словно сидишь на краю футбольного поля, а то еще камера приблизит изображение — и ты в самой гуще схватки, кажется, того и гляди в ухо бутсой заедут либо мячом по столику шваркнут. Но все это было бы не так страшно, если бы не посетители кафе. Это же черт знает что, а не публика! Орут, свистят, по плечу хлопают, руку пожимают — тут уж не до еды.

Короче, не слишком далеко от гостиницы, где мы жили, облюбовал я это кафе. Почти семейная обстановка, вместо головизора висел там посреди зала обычный телевизор, который показывал в основном старые фильмы. И тишина. Тишина потому, что на каждом столике стоял небольшой динамик: если хочешь услышать звуковое сопровождение фильма, надо опустить в щель монетку в два песо, а не хочешь — так не опускай.

Так и ужинал я в этом кафе целый месяц, пока не заприметил меня хозяин заведения — маленький, облезлый такой старикашка по к ш, если не ошибаюсь, Педро Бертеллио. Так вот, этот Педро подсел однажды ко мне и поинтересовался, почему я его кафе выбрал, ведь человек я вроде бы молодой, а здесь, мол, публика не та — в основном старички, и головизора с футболом нет…

Ну я и рассказал хозяину о своем отношении к футболу, а какое оно у меня, вы знаете. Почесал Педро свой лысый затылок и говорит:

— Так, может, синьор сейчас никуда не спешит? Понимаете, здесь в этой стране вряд ли кто поймет меня, а вы, как я вижу, иностранец, да к тому же совершенно равнодушны к футболу. Есть одна история, которую я давно уже хочу кому-нибудь рассказать, не рискуя прослыть сумасшедшим, синьор. Нет, нет, история не слишком длинная. Но я очень прошу вас меня выслушать, синьор. Мне это просто необходимо. Эй, Мария, еще два кофе синьору — не волнуйтесь, это за мой счет, да и весь сегодняшний ужин тоже — вы у меня в гостях. Так вот, синьор, надо вам сказать, что еще три года назад я был страстным футбольным болельщиком, а кафе мое всегда было переполнено молодыми людьми — тоже болельщиками. Когда были самые интересные матчи, то народ ко мне валом валил — тогда у меня был один из самых мощных головизоров в городе. Синьор удивлен? Да, это было так, синьор. Вот видите, вам уже интересно, что произошло со старым Педро три года назад…

Как вы, наверное, знаете, синьор, в нашем городе четыре прекрасных стадиона — великолепные сооружения, скажу я вам.

И футбольные репортажи транслируют преимущественно с них.

Но вы знаете, синьор, выбраться из повседневных дел на футбол — дело не простое, да и вроде бы ни к чему — вполне достаточно головизора. По крайней мере, ни сутолоки, ни суеты — сиди себе в своем кафе да болей на здоровье. Но однажды, это было три года назад, синьор, захотелось мне попасть на стадион.

Ну знаете, воспоминания детства, желание непосредственно ощутить атмосферу соревнований… Ну так захотелось, просто мочи нет. Тем более что в тот день ожидался матч двух самых сильных команд. Словом, собрался и пошел. Пришел на стадион, а там у касс аншлаг: «Все билеты проданы». Заскучал я, конечно, синьор, ну как не расстроиться — в кои-то веки выбрался на стадион, и так не повезло — все билеты проданы. Хотел уж было домой идти, но подумал: «Педро, ты вряд ли еще выберешься на стадион, лет тебе немало, а дел с каждым годом словно бы прибавляется. Рискни, Педро» — это я так себе говорил, синьор. Ну и решил все же пробраться на стадион. Подошел к воротам, а там полицейское оцепление. Сунулся я к одному, так, мол, и так, говорю, пропусти, деньги ему сую, только куда там, он и смотреть не хочет. А тут еще старший подошел, разорался на меня, в спину толкает.

Ну как тут не расстроиться, синьор. Но духом я не пал, а решил обойти стадион кругом, может быть, еще вход есть — ну какой-нибудь там для спортсменов или персонала… Не успел я пройти и сотни шагов, как действительно, — гляжу, еще одни ворота, и надпись на них: «Служебный вход». Но, однако, и там, синьор, было оцепление. Я уж не стал подходить к полицейским, понял, что это бесполезно. А на стадионе тем временем шум, рев, зрители беснуются, диктор фамилии игроков называет, достал я свой карманный телевизор, гляжу — любимая моя команда выигрывает. Так это меня приободрило, что когда у ворот остановился крытый фургон-электро, я, пока водитель его переругивался с полицейскими, смог забраться внутрь — это в мои-то годы, синьор! Только я влез да прикрыл за собой дверь, чувствую — поехали. А через пару минут остановились. Приоткрыл я тихонько дверь, смотрю, как раз напротив меня, через дорожку, обсаженную кустами, — двери, ведущие под трибуны. Выскочил я из машины и нырнул в кусты. И нырнул, скажу я вам, вовремя, потому что буквально через минуту из-за поворота выскользнул маленький полицейский электро, а в нем трое здоровенных ребят в форме.

Остановилась машина рядом с моим кустом. Ну, думаю, все, Педро, — это я сам себе говорю, синьор, — вышвырнут тебя сейчас отсюда с позором. А сам притаился как мышь и наблюдаю.

Гляжу, эти трое бросаются к соседнему кусту и выволакивают оттуда какого-то бедолагу — почтенного синьора моего возраста — тоже, видимо, хотел попасть на стадион. Как я потом узнал, это-то и спасло меня. Там, оказывается, такая защита устроена — реагирует на присутствие человека. Ну она и сработала, как будто там был только один этот почтенный синьор.

Не успел полицейский электро завернуть за угол, как я уже рванулся к дверям, приоткрыл одну, ринулся внутрь — теперь ищи меня! А над головой грохот, свист, рев — то ли проигрывают наши, то ли выигрывают — никак не пойму. Проскочил я побыстрее мимо закрытого буфета, мимо каких-то захламленных углов — даже не успел подивиться беспорядку, царившему под трибунами. И вот она, заветная дверь наверх. Отворил и зажмурился: под трибунами — полумрак, а наверху — ослепительное солнце. А когда я открыл глаза — вы не поверите, синьор, вокруг себя я никого не увидел! То есть ни единой живой души!

Ни зрителей, ни игроков, ни судей, ну, словом, никого. Только динамики на высоких мачтах от крика разрываются, Да так, что оглохнуть можно. Не поверил я глазам своим, выхватил из кармана телевизор, включил. Смотрю, нет, все в порядке, игра вовсю идет. Может, думаю, перенесли игру на другой стадион?

Но тут камера ворота показала, а за воротами фигурка святого Фоки, он у нас покровителем этого стадиона считается. Посмотрел на ворота, смотрю — святой на месте. Испугался я, синьор.

Так испугался, что и не передать. Стал бегать, кричать что-то.

Словом, помрачение нашло на меня.

Но чувствую, вдруг кто-то меня за локоть хватает. Я локоть вырвал, оглянулся. Смотрю — за спиной моей человек стоит.

Высокий такой, в очках, по виду настоящий профессор. Показывает он мне знаками, потому что словами ничего и сказать нельзя, шумно очень, на дверь, из которой я вышел. Ну и пошел я за ним, потому что деваться мне было некуда, синьор.

Прошли мы коридором, а там, за углом, большущий зал, весь заставленный шкафами. А посреди зала — головизор футбольный матч транслирует. И гляжу — моя любимая команда проигрывает. Не успел я как следует рассмотреть, кто кого, чего и как, профессор меня дальше потянул. Прошли мы через этот зал и оказались в кабинете.

Усадил меня этот профессор в кресло и спрашивает, кто я такой и что здесь делаю. И вы знаете, синьор, все я ему, как своему духовнику на исповеди, выложил. И то, что уже сорок лет на стадионе не был, и то, что я страстный болельщик, и то, что в моем кафе самый мощный головизор в городе. И лучше бы я не делал этого, синьор, может, и не рассказал бы мне этот тип ничего из того, что я от него потом услышал.

А рассказал он мне вот что, синьор. Память у меня хорошая, и если я не все понял, то все запомнил.

Как вы знаете, синьор, когда-то на футбол сотни тысяч людей ходило, но как только появилось телевидение, количество зрителей заметно поубавилось. Цветной телевизор тоже съел изрядную толику завсегдатаев стадионов, ну а когда появилось это дьявольское изобретение — головизор, на стадионы стали ходить лишь совсем выжившие из ума болельщики. Все остальные предпочитали смотреть футбольные матчи либо по телевизору дома, либо шли в кафе, где есть головизор. И конечно, у игроков почти сразу же резко упал класс игры. Попробуй-ка поиграй в полную силу, если на трибунах почти нет зрителей! Дошли даже до того, что стали проводить встречи команд под фонограмму, которую в нужные моменты включал специальный оператор.

Да, это так и было, синьор, я и сам помню, как лет десять назад резко упал интерес к футболу — и это в нашей стране, синьор, где каждый мальчишка с рождения мечтает стать великим футболистом! Да, простите, я несколько отвлекся. Так вот, этот тип с внешностью профессора и рассказывает, что же произошло дальше.

Подсчитали хозяева футбольных трестов, что невыгодно им и дальше держать столько игроков, тренеров, массажистов, врачей. И решили они заменить футбол чем-нибудь другим, но тут один умник предложил на первый взгляд совершенно невероятный проект. «Зачем вам держать столько команд, — сказал он, когда достаточно заиметь всего лишь один компьютер?» Оказывается, синьор, достаточно заложить в электронные мозги данные о правилах игры, о поведении игроков на поле и их индивидуальных особенностях, как компьютер по какой-то там программе начнет выдавать свои варианты игры. Причем он сможет выдавать их сразу на головизор! Конечно, хозяева согласились на это не сразу — рискованно все же, но тот тип их быстренько убедил, что дельце-то выгодное! Оказывается, он давно уже работал над этой задачей и собрал в свою картотеку все, что только можно узнать о футболе. От размеров футбольного поля и мяча до марки жевательной резинки, которую обожает левый полусредний команды «Чантос». Арендовал он на пару недель компьютер и заложил в него все эти сведения. Хозяева посмотрели искусственный футбол и пришли в восторг. Это была не игра, а лебединая песня футбола! Какие пасы, передачи, проходы! Сколько воли к победе! Какая техника! В общем, было решено для пробы дать одну передачу в эфир. Тем более что предстоял матч двух известнейших команд. Игрокам объявили, что матч отменяется, и быстренько услали их в зарубежное турне, а компьютер настроили на встречу именно этих команд. Повесили возле касс стадиона аншлаг: «Все билеты проданы», и встреча началась!

Как она проходила, можно и не рассказывать, о ней потом целый год ходили легенды, я и сам прекрасно помню это, синьор.

Не прошло и полугода, как в стране не осталось ни единой команды высшего класса, синьор. Ну там мелкие клубные команды, конечно, остались, да и мальчишки, как всегда, мяч во дворах гоняли, а большой профессиональный футбол навсегда ушел.

Остался он только в памяти компьютера, а зрителям остались только бесконечные комбинации из характеров игроков, из лучших встреч прошлых лет, из судейских составов, из реакций на игры болельщиков. Вот так, синьор…

Когда этот профессор окончил рассказ, спросил я его, для чего он мне все это рассказал. Тот пожал плечами, хмыкнул и говорит, что нельзя-де целый век на душе камень носить, надо когда-то и поделиться с живым человеком, похвастаться в конце концов. И вы можете себе представить, синьор, как я разозлился на него после тех слов! А что, говорю я ему, если сейчас выйду я на площадь перед стадионом, да крикну народу, что вы его ограбили, лишили последней радости! Что тогда будет с вами, синьор?

Но он только посмеялся надо мной. Кто, говорит, поверит полоумному старикашке — это он обо мне так сказал, синьор.

А вы пробовали, сказал дальше он, отнимать любимую игрушку у ребенка? Или говорить ему, что кукла, с которой он играет много лет, не что иное, как небольшое количество тряпок, пластиков и краски? Попробуйте-ка сказать болельщикам, что весь их распрекрасный футбол — это комбинации импульсов в блоках моего компьютера! Вас живо засадят в сумасшедший дом, если раньше не пристукнут разъяренные поклонники футбола. Да и, в конце концов, у нас тоже достаточно длинные руки.

Вот и вся история, синьор. Как после этого я добрался до дома, не помню. Только на следующий день продал я свой головизор и аннулировал подписку на все спортивные газеты и журналы. Завсегдатаи кафе долго допытывались, что же произошло со мной, только я крепко помнил слова этого профессора и отмалчивался, объясняя перемену своих привычек возрастом.

Теперь вы понимаете, синьор, почему именно вас я выбрал в собеседники? В нашей стране, где ребятишки чуть ли не с пеленок мечтают о футбольной карьере, мой рассказ привел бы меня прямиком в психиатрическую клинику.

Теперь уже совсем все, синьор. Эй, Мария, еще кофе синьору. Не беспокойтесь, синьор, кофе за мой счет, как и весь ужин, вы сегодня у меня в гостях, синьор.

После этого вечера дня три-четыре я в то кафе не ходил.

Я сейчас уже не помню, почему — то ли перевели нас на другой объект, то ли пришлось сменить гостиницу. Но об истории, рассказанной мне старым Педро, помнил. А когда у меня в голове накопилось достаточно много вопросов, решил я их выяснить у хозяина кафе. Но на месте я его уже не застал. Ни его, ни Марии — жены Педро. На все вопросы новый хозяин кафе отвечал весьма неохотно. Сказал, что купил на днях кафе через банк, а прежнего хозяина знать не знает. Посреди зала уже громыхал и гремел головизор, а игроки норовили влезть бутсой в чашку с кофе или залепить мячом по столику.

Какой-то оборванец догнал меня, когда я уже выходил из зала, и шепотом, поминутно озираясь, сообщил, что старого Педро на днях увезли. «Это была полиция, синьор, они приехали на большом электро, взяли и старика, и его жену».

Через неделю истекал срок моей командировки. Уже на аэродроме, проходя через турникет при выходе на летное поле, я обратил внимание на стоящего возле вертушки человека в светлом костюме и широкой шляпе. Наклонившись ко мне, он сказал: — Забудьте про старого Педро, синьор. Это был обычный выживший из ума старикашка, которого в конце концов увезли в психиатрическую клинику. Я не хотел бы, чтобы у вас осталось превратное представление о нашей гостеприимной стране, синьор.

Он посмотрел на меня и затерялся в толпе. А через двенадцать часов я был уже дома, в своем любимом Днепропетровске.

Вот такая произошла со мной история в одной латиноамериканской стране. А насколько она футбольная, судите сами.

 

АНДРЕИ СУЛЬДИН

КУДА ЛЕТАЕТ МАХОЛЕТ

— Опять ты на ночь глядя, — запричитала Натали. Она проснулась и встала с кровати ради того, чтобы проводить меня до двери. Это тоже своеобразный ритуал. Натали немного суеверна: думает, что если она меня проводила, то со мной ничего не случится. Впрочем, за время нашего совместного житья, а это все-таки полгода, я действительно ни разу не попадался. Тьфу, тьфу, тьфу…

— Работа у меня такая, — пытаюсь оправдаться я. Сценка уже стала традиционной.

— Какая, к черту, работа может быть ночью в фирме по разработке игрушек? — Натали обычно не ругается, но в такой день ей можно все. — Этого я не пойму, хоть убей. Если ты кого себе завел, так и скажи. И не надо меня обманывать. Лучше я уйду.

Натали всегда так говорит. Грозится, но никуда она не уйдет.

Я твердо знаю, что она меня любит. И она тоже хорошо знает, что никого я себе не завел, что я очень и очень ее люблю. Но Натали никак не может понять, зачем я, директор довольно известной фирмы по разработке игрушек, раз в месяц с завидной регулярностью уезжаю на всю ночь неизвестно куда.

— Надо, — говорю я.

Натали верит, что надо, но понять не может.

Я целую ее на прощание, и она возвращается в спальню. И я знаю, что она ляжет в кровать, но не заснет до утра. Будет ждать меня. Будет молить бога, чтобы со мной ничего не случилось.

В эти ночи я не пользуюсь геликоптером — его мотор слишком громок для заснувшего города. Для таких ежемесячных поездок я построил интересную штучку — махолет. Его конструкция как-то попалась мне в одном старинном журнале. И я заразился этой идеей, простой, кстати. А какая это полезная вещь!

Еще бы: тихо, беззвучно, как большая черная птица, я улетаю от дома. Никакого мотора. Только сила моих рук и ног.

Маршрут у меня давно проложен. Сразу поднимаюсь на высоту в полкилометра и над самыми крышами домов выскальзываю из города. Выше подниматься нельзя, хотя сил такой полет отнимет меньше. Но на большой высоте полиция сразу обнаружит меня своими локаторами. А с полицией шутки плохи.

Вернее, не так уж и плохо: я — известный изобретатель, и у меня могут быть свои, неведомые обычным людям чудачества.

Но… из города ночью уходить непросто, узнают конкуренты, поползут слухи, и тогда мне будет худо.

Я поднимаюсь на крышу своего дома, собираю махолет. Это дело двух минут при известной сноровке, а она у меня есть. Прислушиваюсь. Все кругом тихо. Тогда сажусь на сиденье пилота и медленно, но с каждым мгновением все быстрее начинаю вращать педали.

Пропеллер махолета зашелестел, словно ветер в вентиляторе, и машина стала подниматься в воздух.

Куда я лечу? За эту тайну поплатился жизнью мой старший брат. Перед смертью, вернее, за день до смерти он успел открыть ее мне. Может, чувствовал, что скоро погибнет…

Брат явно встал кому-то поперек дороги, его успехи не всех радовали. И со мной, видимо, так будет: случайная авария геликоптера, обгорелые останки, которые и признать-то можно лишь по генетическому личному знаку. И кажется, что и меня обкладывают потихоньку флажками, как при охоте на волков. Таких зверей давно нет, но я слышал, что их ловили красными флажками… Правда, до реальных угроз пока не доходило. Но это ведь один шаг. Коротенький шаг.

И что-то все-таки просачивается. За последний год полиция два раза меня останавливала.

В первый раз перед полетом вышел на всякий случай на улицу проверить: нет ли кого? И наткнулся на патруль. А что ему здесь делать? Район спокойный. Так что в ту ночь не летал. И во второй раз, когда приземлился на свою крышу и только успел разобрать махолет, как они прикатили. Значит, следят? Или случайное совпадение? Но на всякий случай решил результаты второго полета не использовать, тем более что тогда ничего особенного не было.

Но сегодня позвонил старик и намекнул, что есть что-то интересное. Пошел на риск старикан, правда, звонил из автомата, он конспирацию знает, но все же… может, мои разговоры уже прослушивают? Хотя вряд ли. Мне бы сказал об этом секретарь, не зря же я плачу ему деньги. А в плане электроники он дока.

…С высоты птичьего полета город очень красив в праздники: огни, иллюминация. Но сегодня обычная ночь обычной рабочей недели, и всюду — затемнение. Экономия энергии, черт бы ее драл. И если не знать маршрут, то очень запросто можно заблудиться среди небоскребов или даже врезаться в крышу какого-нибудь здания. Но я маршрут знаю.

Мой путь лежит на север, за город, где раскинула свои владения городская свалка. Она там располагается уже давно. С тех самых пор, когда город перестал расти вширь, а только вверх устремил свои этажи. И разве могли когда-нибудь коммунальники предполагать, что со временем свалка так разрастется и станет занимать площадь не меньше самого города? Но городу, в котором живет двадцать миллионов человек, надо куда-то девать ежедневно сотни тонн хлама и отбросов. На свалке их частично уничтожали, сжигали, прессовали, закапывали… Остальное же вырастало в гору, в гигантский памятник неразумности.

А что оставалось делать? Ведь до принятия экологической реформы дела оставляли желать много лучшего. Сколько всякой химической дряни утекло в реки и океаны? Сколько было отравлено воздуха смогом и газами, выбросами промышленных предприятий? Хорошо, хоть наше правительство не дало нам тогда захлебнуться в собственном хламе. Были приняты срочные меры: всюду понастроили системы очистных сооружений. Выросли, как грибы после дождя, заводы по производству кислорода, фабрики свежего воздуха, фильтр-комбинаты… Они не дали погибнуть человечеству, доведя качество атмосферы до чистоты.

Брат мой посвятил меня в тайну познания и изобретательства. Он сказал мне, что там, на свалке, работает сторожем некий Мечтатель. Сторож держит нити Прошлого и Будущего, и он знает, что из Будущего уходит в Прошлое, а что из Прошлого возвращается в Будущее. Мы с братом были очень похожи, и старик принял меня в первый раз вполне доброжелательно. Но он взял с меня клятву, что я не выдам тайну никому. И я держу свое слово — даже Натали не знает, куда я исчезаю по ночам.

Почему выбор брата пал на игрушки? Точно не знаю. Может, ему тогда, в первый раз, попалось что-то интересное именно из детских вещей, может, потому, что детей у него у самого не было… Как бы то ни было, выбор был сделан, фирма основана, и брат обратился за помощью к Мечтателю.

Со временем и я ощутил вкус именно к таким изделиям, а сейчас уже трудно перестраиваться. Тем более что в изобретательстве детских игрушек у меня уже есть неплохое имя.

Почему мои игрушки пользуются спросом? Мечтатель объяснил мне, что в свое время человечество пошло слишком быстро по пути технического прогресса, напридумывало всяческую электронику и компьютеры и не мыслило уже своего существования без них. Детские игрушки с каждым годом усложнялись, совершенствовался их дизайн. Они становились функциональными и прямоугольными. И никто уже не мыслил себе обычную куклу, ей в живот надо было обязательно вмонтировать электрический моторчик, а то и с плутониевым элементом, хотя можно было обойтись и простой пружиной, если уж это так необходимо.

Мечтатель обратил мое внимание, что игра — это особый феномен. Главное — игрушкой разбудить фантазию, творчество!

Тогда ее возможностям не будет конца!

И конкуренты не заставили себя ждать. Узнав о новой моей игрушке, они тотчас усовершенствовали ее на микромодульной схеме. И получалось, что на их игрушках можно было еще играть в «морской бой», «ракетную атаку», «звездную войну» и малые военные маневры. Их игрушки всегда превосходили мои по техническому совершенству. Но они не могли соперничать с моими по фантазии. Тем более что мои игрушки совсем-совсем не были предназначены для электронных игр. Это было нечто другое, и моим выдумкам не было конца.

И вот, одолев пространство, я возле сторожки старика. Завидев махолет, Мечтатель поднялся с земли.

Был он стар, даже дряхл. Когда-то он был каким-то ученым, денег имел немало. Но проиграл огромное состояние. Потом завербовался и несколько лет копал ють-руду на каких-то спутниках. Заработал и опять проиграл. Пустился во все тяжкие, спустив последние деньги. Но старик не жалел о своей жизни.

Жизнь — это игра, говорил он. И хотя выигрыш приятен, но сам процесс игры стоит большего. Лишь бы не выбыть из игры…

— Садись, — сказал старик, подгребая мне кучу мусора.

Грязно, конечно, но по крайней мере мягко сидеть, и не на холодной земле. — Готов? — спросил он.

Я кивнул.

— Это я берег более двадцати лет, все боялся не забыть и все надеялся, что внуки будут, — молвил старик, наверное, надеясь, что я заплачу за его историю подороже. Но сейчас у меня все равно больших денег нет. Доходы падают, в последнее время, как я уже говорил, два раза пришлось пропустить, да и конкуренты охотятся за мной — они опять наводнили рынок игрушками, в попытке сделать их по аналогии. с моими…

Да и Натали ведь не объяснишь, что заказывать через день модной портнихе фантастические платья-тоже удовольствие не из дешевых.

— Слушаю тебя, старик.

Мечтатель кивает. Он любит поговорить, ему приятно, когда его слушают. Старик в молодости побывал на разных планетах, в зарослях и в пустынях, он увлекался рисованием птиц и зверей, насекомых и рыб; с тех пор многие виды животных уже навсегда исчезли, но не в его памяти… И теперь, слушая Мечтателя, я стараюсь представить все виденное им. Глаза старика закрыты, он словно бы смотрит внутрь себя и вспоминает повадки зверя. Его описания животного до того живы, что я уже вижу ощетинившуюся фигуру зверя… Старик пробуждает во мне фантазию, я зримо представляю согнутые в прыжке лапы…

Луч солнечного света падает на лицо старику. Он мгновенно открывает глаза.

— Тебе пора, светает, — говорит Мечтатель. — А то до рассвета остается всего несколько минут. И город начнет просыпаться через пару часов. К этому времени патрулей повылазит, будь здоров! Место это запрещенное, ходить сюда нельзя.

— Хорошо. — Я встаю. — Тогда через месяц?

— Да, через месяц, — подтвердил старик. — Жду.

Я пожал ему руку и вышел из его лачуги. Кругом, словно горы, высились кучи мусора. А я стоял как в каньоне, на самом дне глубокого ущелья. Все-таки до чего мал человек!

До города сейчас надо долететь без приключений. Сначала сделаем небольшой крюк: облетим пригород, к дому попадем с востока, вместе с солнцем. Не хватает еще, чтобы кто-нибудь выследил мой маршрут. А километров через тридцать никто не сможет доказать, что я летал на свалку. И я сильнее нажал на педали.

Приземлившись на крыше своего дома, осматриваюсь. Вроде тихо. Теперь надо быстренько разобрать махолет, спрятать его детали на чердаке. И в разных местах. Чтобы, найдя одну, нельзя было сообразить: что же это такое?

Так, теперь отряхнуть костюм. Пригладить волосы, которые растрепались от ветра. Спуститься по пожарной лестнице вниз.

И теперь спокойно войти в дом, как все люди, — через дверь.

Может, я люблю ранние прогулки? Вполне вероятно, у изобретателей бывают разные чудачества.

Тихонько поднимаюсь по лестнице на второй этаж. В спальне горит ночничок. Натали, как я и предполагал, не спит.

— С добрым утром, милая. Ждешь? — спрашиваю я.

— Что-то не спится. — Это уже как игра, где ответы заранее подготовлены и заучены. И ни за что не скажет, что она просто волновалась за меня.

— Спи, все нормально, — говорю я.

Натали успокаивается и гасит свет…

Мне же сейчас спать нельзя. Мое дело быстренько разобраться в рассказе старика. Надо уже сегодня продать промышленникам свою новую игрушку.

Я запираюсь у себя в кабинете, опускаю шторы, отключаю телефон, видеосвязь, дисплей, чтобы никто не мог мне помешать.

И только тогда зажигаю свет.

Сажусь за письменный стол, достаю универсальные цветные карандаши. Первым делом — пару эскизов. Как же должен выглядеть этот страшный зверь? А какая у него шкура? Какой длины? А лапы?

Рука проворно чертит бумагу. Вроде все неплохо. Так, теперь просчитаем параметры на персональном компьютере. Мне очень хочется, чтобы этот зверь походил на настоящего, именно на того, какого мне описал старик. И зверь не должен быть уродцем.

Он должен иметь вполне приличные пропорции.

Компьютер вычерчивает мне примерные схемы каркаса. Я выбираю ту, что мне понравилась больше. Робот-манипулятор тут же изготавливает основу из мягкого металла. Ведь он должен быть очень податливым, этот зверек, мягким, пушистым и с хитринкой на морде. Именно таким я вижу его сейчас.

Так, подобрать материал, для корпуса, для наружной оболочки. Я выдвигаю ящики стола, достаю лоскутки…

Робот-манипулятор, переходя с одной операции на другую, сшивает, склеивает, сворачивает кусочки материала, придавая игрушке намеченную мной форму. И постепенно рождается то неповторимое обаяние, которое присуще всем моим изделиям, всему моему космическому зоопарку.

Так, сколько времени? Полдесятого. Натали уже, наверное, встала. Надо ей показать.

Я открываю дверь и иду в спальню. Натали сидит у туалетного столика и рисует себе красивые глаза. Достойное занятие — три часа ежедневно.

— Посмотри, дорогая, что я сегодня придумал.

И я достаю из-за спины свою новую игрушку.

Я вижу на лице Натали удивление, сосредоточенное внимание, а затем — красивейшую улыбку на свете.

— Восхитительно! — воскликнула Натали. — А как ты ее назвал?

— Знаешь, милая, как тяжело мне придумывать названия? И в этот раз надеюсь на тебя… А я пока посплю пару часиков.

В обед мы поедем в Промышленный центр. Надо будет показать толстосумам, что я изобрел действительно гениальную игрушку, нужную всем детям.

Я лег на кровать и не мог отказать себе в удовольствии поставить новую игрушку на тумбочку. Зверек сидел и хитро жмурил глаза. Я стал проваливаться в сон. У меня даже мелькнула печальная мысль: когда-нибудь мои конкуренты пронюхают…

Тайна моей фантазии — это тайна природы. Старик собрал удивительные коллекции неведомых людям зверей! И выдавая мне по одному рассказу об одном зверьке или птице, он получает деньги. А я «выдумку» природы воплощаю в игрушки и дарю это детям. И они, и их родители в восторге! Моим конкурентам и в голову не придет, где я добываю сведения о зверях и птицах, о которых никому ничего не известно.

* * *

 

ВИКТОР САВЧЕНКО

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Коридор станции освещался мягким дневным светом. Андрей миновал служебные помещения и свернул к лабораторным отсекам. То, что он увидел, заставило его остановиться с гулко бьющимся сердцем и пересохшими губами. Этого не могло быть.

Согласно тому, чему его учили, по всем правилам и законам природы, он не должен был верить своим глазам. Мелькнула шальная мысль, что он сошел с ума и у него начались галлюцинации. Такое бывает, когда долго остаешься один. Подобные вещи случались. Он сильно ущипнул себя за руку, но это не помогло. По коридору станции навстречу ему, спокойно улыбаясь, шла Тая. Она шла с таким видом, словно проходила по этому коридору каждый день, словно это был не Марс, а тенистая аллея в сквере около ее дома. Словно они расстались лишь вчера и не было страшного горного обвала, похоронившего ее в своих недрах навсегда. Андрей не мог ошибиться, это была именно Тая, та девушка, которую он узнал бы в. любой толпе и в любое время. Легкое голубое платье подчеркивало стройную фигуру, аккуратные ножки в золотистых туфельках мягко ступали по пружинящему покрытию. Каштановые волосы рассыпались по плечам, карие глаза смотрели на него без всякого удивления. Все это было до боли знакомо, до боли привычно, но в то же время дико и противоестественно.

Он отступил на шаг и прижался спиной к переборке, не отрывая взгляда от приближающейся фигуры. В ошеломленном сознании еще теплилась надежда, что видение сейчас исчезнет, растает невесомым дымом и все встанет на свои места.

Но стройная фигура приближалась. Знакомые глаза светились приветливой улыбкой, словно не замечая страха и растерянности на его лице. Она остановилась перед ним и, как всегда, немного склонив голову набок, произнесла:

— Здравствуй.

Знакомый голос с чуть певучими интонациями заставил его вздрогнуть. Он пошевелил пересохшими губами, но ничего не ответил. Рука машинально скользнула в боковой карман и вытащила капсулу с антигалом. До сих пор он не пользовался им ни разу.

На дрожащую ладонь выпали две желтенькие таблетки. Она с недоумением посмотрела на капсулу и мягко коснулась кончиками пальцев его губ.

— Не надо, Андрей. Я не галлюцинация.

Капсула упала, и таблетки рассыпались по серому покрытию.

Андрей непроизвольно отшатнулся, больно ударившись затылком о переборку. Боль немного привела его в чувство и вернула дар речи.

— Кто ты? — хрипло выдавил он, сам испугался своего голоса.

Она неопределенно улыбнулась знакомой улыбкой и слегка пожала плечами.

— Зови меня Таей. Раньше тебе нравилось это имя.

Андрей ошеломленно заморгал глазами, силясь привести в порядок свои мысли.

— Но ты не Тая… Тебя не может быть, — последние слова он произнес неуверенно, скорее просто машинально.

Она с сомнением посмотрела на него, словно оценивая степень серьезности сказанного. Так она всегда смотрела, когда не могла понять, действительно ли он говорит то, что думает.

— А кто же я? — спросила после небольшой паузы.

Андрей смешался и нервно забегал взглядом по дверям лабораторий, словно ожидая, что оттуда кто-нибудь выйдет и выручит его из затруднительного положения. Но она выжидающе смотрела прямо ему в глаза, и молчание становилось невыносимым.

— Не знаю… — выдавил наконец он. — И…как ты здесь появилась?

Было видно, что ее не удовлетворил такой ответ. Она в задумчивости обвела взглядом коридор, причем ее глаза не выражали даже намека на удивление по поводу того, что она находится здесь.

— Появилась… — рассеянно произнесла она.

У Андрея возникло жгучее желание схватить ее за плечи, хорошо тряхнуть и потребовать прямого ответа, кто она и зачем здесь. Но тут его взгляд встретился с ее взглядом, и он увидел такие знакомые, такие милые и родные глаза, что в растерянности обмяк, привалившись к переборке. Она озабоченно нахмурила брови.

— Тебе плохо? — В ее голосе сквозила неподдельная тревога.

Андрей с усилием взял себя в руки. Шоковое состояние понемногу проходило, и он стал соображать более-менее связно. Подавив в душе нахлынувшие воспоминания, он заставил себя осознать, где в конце концов находится. Она отступила на шаг и с интересом наблюдала за переменами в его лице. Ее поза, ее взгляд были так бесхитростны, так до боли знакомы, что Андрею стоило немалых усилий не потерять снова нить здравого смысла. Он попытался улыбнуться, хотя не был уверен, что гримаса на его лице соответствует его попытке.

— Ты откуда пришла? — спросил с вкрадчивой лаской, словно обращался к сидящему перед ним льву.

Она недоуменно посмотрела на него.

— Ниоткуда, — ответила таким тоном, будто ее появление здесь было само собой разумеющимся, обыденным явлением.

Андрей в растерянности замолчал. Своей прямотой и непринужденностью она ставила его в тупик. Он подозрительно окинул взглядом фигуру гостьи.

— Но откуда-то ты должна была прийти? — несколько грубовато сказал он.

— Тебя это очень интересует? — с едва заметным оттенком раздражения спросила она. Видно было, что ей начинают надоедать его странное поведение и все эти вопросы.

Зато Андрей ошеломленно смотрел на нее, силясь понять, то ли она действительно не осознает, что произошло, то ли… Вот это «то ли» сильно тревожило его. Мозг, трезво отбросив все эмоции, с большой настороженностью воспринял неожиданное появление.

Но как себя вести, мозг подсказать не мог.

— Ты… хоть знаешь, где находишься? — растерянно спросил Андрей.

Она удивленно глянула на него.

— Конечно. Археологическая станция. На Марсе. Большой Сырт. Лабораторный отсек. Что еще?

— И тебя это не удивляет?

— Меня удивляет другое. — Она сжала ладонями свои щеки и оценивающе смотрела на него сквозь щелки глаз. — Может, все-таки, пойдем?

— Куда? — опешил Андрей.

— Ты меня так и собираешься держать здесь до бесконечности? — знакомым и ироническим тоном осведомилась она.

Андрей в растерянности потер лоб.

Интересно, ты догадаешься пригласить меня в каюту?

Андрей неловко потоптался на месте, но пошел назад по коридору, все еще с недоверием ощущая присутствие рядом неожиданного воплощения, казалось, навсегда утерянного существа. Он еще раз украдкой осмотрел шагавшую рядом фигуру. Это была Тая. За два года знакомства Андрей наизусть выучил каждую линию ее тела, каждый жест, походку, характер и не мог ошибиться. Но Таи уже полгода как не существовало. Именно ее гибель привела Андрея на археологическую станцию, на далекий Марс. Он стремился целиком посвятить себя работе, забыться в этом чужом и полном опасностей мире, он был реалистом, твердо признающим только законы вечного мира, и вдруг она, как Эвридика, пришедшая из царства теней.

Сейчас, ошеломленный чудом появления, Андрей готов был поверить в мистику, во что угодно, но не в духов на Марсе, в стенах научной станции… По меньшей мере анекдотично. Весь здравый смысл ученого восставал против этого, но в то же время не мог подыскать хоть сколь-нибудь удовлетворительного объяснения случившемуся. И как назло он был один, дежурный до следующей смены. Он сам вызвался остаться на две смены подряд. Ситуация щекотливая. Подобного случая не предусматривает ни одна инструкция.

Вот и жилые помещения. Андрей медленно подошел к двери каюты, нажал ручку.

— Входи.

Она тут же уселась в кресло, быстрым взглядом окинула небогатый интерьер. Взгляд ее немного задержался на фотографии девушки с распущенными каштановыми волосами и веселым прищуром карих глаз. Андрей невольно сравнил оба лица. Сходство изумительное.

Она уловила его взгляд и взяла фотографию со столика.

— Это на вечере в нашем институте, — произнесла полуутвердительно, полувопросительно.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Андрей.

Она удивленно посмотрела на него.

— А почему я не должна знать?

Тут его словно прорвало. Неопределенность, эфемерность возникшего с момента ее появления положения стала невыносимой.

— А потому что это не ты! — почти прорычал он. — Потому что та, которая изображена на фотографии, погибла полгода назад! И я не знаю, кто ты на самом деле, как здесь появилась и что тебе от меня нужно!

Ее глаза с тревогой и недоумением следили за ним.

— Я — Тая, — упрямо ответила она. — И не кричи, пожалуйста. Ты странный какой-то, задаешь непонятные вопросы, настороженно ко мне относишься…

Андрей с размаху плюхнулся на диван напротив кресла.

— Ты хоть представляешь себе ситуацию? — наклонившись вперед, тихо сказал он. — К страдающему дураку, сбежавшему на Марс, вдруг является невеста, погибшая полгода назад в Гималаях, ничего не объясняет и ведет себя так, словно ее появление само собой разумеется. Что этот дурак, не верящий ни в бога, ни в черта, угробивший шесть лет на изучение законов живой материи, должен думать?

Она озадаченно посмотрела на него.

— Не знаю. Мне казалось, что ты будешь рад моему появлению.

Андрей сжал голову руками.

— Откуда же ты появилась? — медленно, сквозь зубы выдавил он.

— Не знаю, — отрешенно повторила она. — Ты захотел, и я пришла. Наверное, из твоей памяти.

— Черт возьми, но ты же сама по себе не могла появиться!

Она неопределенно дернула плечом и отвернулась, теребя в пальцах каштановые локоны своих волос.

— Неужели ты ничего не помнишь до своего появления здесь?

Она опять дернула плечом и повернулась к нему, откинув назад волосы.

— Тебе больше нечего мне сказать?

В Андрее опять проснулось глухое раздражение.

— Не знаю, как у вас, но у нас не принято, чтобы мертвые возвращались.

— Мертвые? — Она вскинула широко открытые глаза. — Но я-то живая…

— В том-то и дело! — воскликнул Андрей, вскакивая с дивана. — В том-то и дело! Таи уже нет, а ты сидишь здесь, и в тебе все ее, даже одежда та же! Кто мог знать здесь о тебе… о ней, кроме меня? Никто! Значит, кто-то копался в моей черепной коробке, кто-то шарил по станции и видел фотографию! В конце концов кому-то зачем-то надо было тебя создать, черт возьми, хотя, если бы я узнал, что меня кто-то вылепил с чужой памяти и запустил, словно куклу, я бы, честное слово, расшиб себе голову!

Она наблюдала за ним широко открытыми глазами.

— Я… не понимаю, — сказала она, мучительно стараясь что-то осознать. — Тебя угнетает мое присутствие? Ты… боишься меня?

Андрей застыл, словно застигнутый врасплох ее словами. Он не отдавал себе в этом отчета, но действительно с момента ее появления здесь его не отпускало подсознательное чувство страха. Страх заставлял его сдерживаться, находиться в постоянном напряжении, словно в присутствии коварного и опасного зверя, от которого можно ожидать чего угодно. Чтобы скрыть свое замешательство, он отвернулся к иллюминатору, открывавшему вид на красные пески. Молчание затягивалось. Он чувствовал ее взгляд, ее ожидание и надежду на то, что он опровергнет эти слова, успокоит ее, но не в силах был что-либо сказать. Он не верил ей, не верил ни одному слову, жесту, улыбке. С момента ее появления он видел в ней непонятный и чуждый человеческому разуму феномен, несущий в себе скрытые и, возможно, опасные цели. Но в то же время перед ним был человек, девушка, которую он любил и память о которой была для него священна. Это заставляло его испытывать сейчас сложные и противоречивые чувства.

Она неожиданно встала, подошла к нему и обняла сзади за плечи. Андрей невольно напрягся, словно ожидая какого-то подвоха.

— Я вижу, ты мне не веришь, — тихо и грустно произнесла она, — ты принимаешь меня за кого-то другого, я вижу… и боишься. Но — я Тая. Ты меня звал, и я пришла… Нет, я действительно не знаю, откуда появилась, но была уверена, что я здесь по твоей воле и нужна тебе. Странно, правда? Мне казалось, ты должен все знать… но ты ведешь себя непонятно. Словно ты не ждал меня, не хотел…

Она замолчала, не в силах продолжать.

Андрей резко обернулся, так, что она испуганно отшатнулась.

— Ты не Тая, — глухо сказал он. — И те, кто тебя создал, глубоко ошиблись. Ты… вы хоть знаете там, что такое любовь, что такое память? Ведь мне больно, больно видеть тебя, слышать твой голос, чувствовать твое тело. То, что сейчас произошло, это… невозможно. Тая погибла, все, ее нет! А ты… ты для меня будешь подделкой, которая будет только травить душевную рану…

Она отступила на шаг и смотрела на него почти с ужасом.

— Значит, я… значит, ты не звал меня? — растерянно произнесла она.

Андрей, сжав губы, смотрел куда-то мимо нее.

— Я тебе уже не нужна, — почти спокойно добавила она, — хорошо, я ухожу.

— Куда? — с некоторым удивлением спросил Андрей.

— Туда! — Она кивнула на иллюминатор, за которым расстилалась красная пустыня.

— Но там же Марс…

Она безразлично пожала плечами и, даже не обернувшись, вышла. Андрей озадаченно посмотрел ей вслед и шагнул к дверям, но в сомнении остановился. Он словно приходил в себя после глубокого сна. Неожиданно раздался приглушенный тяжелый вздох. Это открывалась шлюзовая камера. Андрей опять дернулся к дверям и опять остался на месте. С напряженным лицом он повернулся к иллюминатору и некоторое время всматривался в красные пески. Но там ничего не менялось. Он стоял так минут пять, затем резко и глубоко вздохнул, проведя ладонью по лицу, словно отгоняя наваждение. В душе осталось чувство, будто после дурного сна, будто он совершил нечто недостойное, смалодушничал. Неожиданно вспомнился последний разговор с Таей, накануне ее трагически окончившегося восхождения. Она сказала, что наверняка бы умерла, если бы он от нее отказался. Андрей тогда рассмеялся и заверил, что не предоставит такого случая. Он никогда не принимал всерьез влюбленный бред. Жестокой ценой он познал горечь утраты. И сейчас какой-то неприятный осадок тревожил душу.

Медленно, в рассеянности он вышел из каюты и пошел по коридору. Упершись в дверь шлюзовой камеры, остановился и озабоченно потер лоб, но тут же вспомнил, что собирался выйти посмотреть антенну. Все еще отвлеченный своими мыслями, он влез в скафандр, и, проверив его герметичность, нажал кнопку у люка.

Загорелась красная лампочка. Наружные створки были открыты.

Андрей посмотрел на красный огонек со смешанным чувством недоверия и тревоги. Помедлив, он опустил рычаг внешних дверей.

Красная лампочка замигала. Что-то мешало люку закрыться.

Удивленно качнув головой, Андрей включил продув. За люком зашумела тугая струя воздуха, сметая песок. Лампочка продолжала мигать. Встревоженный, Андрей пошел в операторскую и включил внешние телекамеры. На матовом экране проступили две голубоватые створки, между которыми была зажата человеческая фигура.

Привстав, широко открытыми глазами всматривался Андрей в изображение, словно не веря бесстрастным объективам телекамер.

Но под лучами солнца ярко голубело платье, а рассыпавшиеся каштановые волосы закрывали бледное лицо, на котором отчетливо выделялись полураскрытые губы, окаймленные свежезапекшейся кровью:

— Проклятье… — сипло выдохнул Андрей. Он никак не мог оторвать взгляд от. неподвижного тела.

Налетевший порыв ветра чуть шевельнул каштановые пряди.

На пульте все мигала красная лампочка. Андрей сидел не шевелясь, остановившимся взглядом упершись в экран.

Неожиданно застучало пишущее устройство телетайпа. Андрей вздрогнул и машинально подхватил ленту, выползавшую из щели.

«Андрею. Простите за доставленные по нашей вине беспокойства. Нами была утеряна моделирующая система, упавшая около станции. Лишенная защиты, она вступила в контакт с ближайшим источником руководящей информации — вашим биополем — и воссоздала наиболее полный образ в вашем сознании. Мы сожалеем, но поскольку было воссоздано разумное существо, мы не вправе были взять на себя ответственность за его судьбу, ибо образ ничем не отличается от оригинала. Во избежание последующих недоразумений систему пришлось уничтожить. Надеемся, вы справились с неожиданно возникшей проблемой с наиболее удовлетворяющим для вас исходом. Прощайте».

Телетайп, щелкнув в последний раз, сам отключился. Андрей тупо смотрел на ленту, затем его пальцы стали судорожно сминать ее в большой комок. Как завороженный, уставился он на мигающий огонек шлюзовой камеры, а губы почти беззвучно шевелились…

* * *

 

ВАДИМ ЕВЕНТОВ

БАБУШКА

Папа и мама Волошины собирались на мировое первенство по дельтапланам в Гималаи. Они немного повздорили из-за Генки.

— Нет, нет и нет! — не терпящим возражения тоном заявила мама. — Ребенок только что перенес ангину — перемена климата может ему повредить.

— Понимаешь, друг, придется тебе посидеть дома. Будь мужчиной, — сочувственно сказал папа хныкавшему Генке.

Папа долго уговаривал расстроенного сына, потом позвонил по видеофону в бюро добрых услуг. Мягко засветилась и исчезла стена, уступив место просторному залу с уходящим вдаль гулким пространством. Миловидная девушка в золотистом платье возникла между столом и книжной полкой, угол стола упирался ей в бедро, но девушка из бюро добрых услуг этого не замечала. Она внимательно выслушала папу и пыталась смягчить отказ вежливой улыбкой.

— К сожалению, мы не сможем в срок выполнить вашу заявку. Сегодня у нас огромный спрос на нянек.

Папа растерянно посмотрел на маму, мама — на папу. Обоих волновал вопрос — с кем оставить Генку?

В это время из глубины зала вышел мужчина с деловым озабоченным лицом, — наверное, начальник девушки, в комнате раздался его уверенный красивый баритон:

— Наш девиз — никаких отказов клиенту. Вашу заявку на няню мы постараемся выполнить. Ставлю на контроль ваш вызывной блок.

Папа поблагодарил предупредительного служащего, мама подарила ему очаровательную улыбку — все устроилось как нельзя лучше.

Уставшему за день Генке захотелось спать, он лег и сразу уснул, овеваемый целебными аэрозолями хвойного леса. Он даже не пошевелился, когда на рассвете мама коснулась губами его припухшей щеки. Супруги Волошины сели в лучелет, и по магнитному лучу похожий на перевернутое блюдце летательный аппарат устремился в окрашенное утренней зарей небо.

Генка проснулся и несколько минут лежал в сладкой полудреме, глядя, как в окошко пробиваются косые солнечные лучи. Потом его взгляд упал на коробочку вызывного блока, он вспомнил вчерашние уговоры и свои слезы, скривив губы, собираясь заплакать, но передумал. Зеленая лампочка блока светилась заманчивым кошачьим глазком. Что на этот раз пришлют ему из бюро добрых услуг?… Может быть, говорящего крокодила Тошку? Тошка совсем как настоящий, с ним можно играть, строить из кубиков дома — Тошка быстро схватывает строительную премудрость, смешно раскрывает рот, усеянный тусклыми пластиковыми зубами. Если просунуть ладошку ему в пасть, Тошка замирает и не двигается до тех пор, пока не уберешь руку. Еще на Тошке можно ездить верхом и плавать в бассейне, держась за пупырчатый подрагивающий хвост. А может, сегодня его ждет похожий на учителя кибер?

С ним можно сразиться в шахматы или «крестики-нолики» и получить ответ на любой вопрос. Кибер добрый и все на свете знает, но все-таки с ним скучновато. Он будет следить за Генкой неестественно выпученными голубыми глазами, ходить за ним тенью, то и дело напоминая медлительным скрипучим голосом: «Не ешь немытых фруктов — может заболеть живот… Не болтай за столом ногами — это вредная привычка».

Генке надоело лежать в постели, он потянулся к блоку вызова и нажал кнопку. Тотчас же в комнату вплыла девушка в золотистом платье и приветливо сказала:

— Доброе утро, Гена!.. Мы приняли твой вызов. Сейчас пришлем тебе няню.

Через четверть часа Генка выглянул в окно — к дому подъехал электромобиль. Из электромобиля вышла маленькая старушка в белом платочке. Наверно, это была древняя модель — сейчас таких не строили, видно, в бюро услуг не нашлось ничего поновей.

На лестнице послышались тяжелые шаги, дверь в комнату отворилась. Генка самозабвенно прыгал на кровати, пружины под ним ходили ходуном.

— Ты что делаешь, неслух такой!.. А ну вставай!

Вошедшая бабушка с укором смотрела на Генку, от этого взгляда Генке сделалось не по себе, он перестал подпрыгивать и заинтересованно спросил у гостьи:

— Ты кибер старой модели?

— Старая, старая, внучек!.. Старей уж некуда, — закивала бабушка. — Вставай, однако, пора. Солнышко вон уже где стоит!..

Генка, не слушая бабушку, снова запрыгал в постели — он привык к тому, что наставления кибернетических нянек выполнять не обязательно.

— У, баловник!.. — в сердцах сказала бабушка. Она подошла к Генке, поймала за руку и стащила на пол.

Генка испуганно смотрел на странную няньку. Он знал неизменное правило: никто из киберов ни при каких обстоятельствах не смел и пальцем тронуть ребенка, их дело развлекать, учить, читать наставления, но и только!..

Присмирев, Генка оделся. Нянька заставила его умыться и почистить зубы, а потом так крепко потерла полотенцем лицо и шею, что Генка порозовел, как созревающий помидор.

Затем бабушка повела Генку на кухню, недовольно бурча, заглянула в шкафы и холодильник. Она не спешила, как другие киберы, кормить Генку питательными смесями в тубах, поставила на электрическую печь сковородку — от аппетитного запаха у Генки потекли слюнки. Никогда в жизни он не ел такой вкусной еды, как эта брызжущая салом яичница.

Генка насытился и с ожиданием посмотрел на бабушку.

— Теперь ты должна играть со мной. Ты что умеешь?

— А ничего, внучек, не умею… Старенькая я — все позабыла. Я вот посуду перемою, а ты ступай поиграй — сколько их у тебя, игрушек!

Генка пожал плечами и отправился в свою комнату, в угол, заваленный игрушками. Здесь дожидались Генкиного внимания космодром с управляемыми по радио ракетопланами, кибернетическая музыкальная игра — джаз-оркестр из шестнадцати музыкантов, каждый по знаку дирижера играл на крохотном инструменте свою партию, набор крикливых цветных попугайчиков, беззаботно порхающих по комнате, стоило нажать кнопку — и попугайчики послушно залетали в клетку, — все так знакомо и давно наскучило Генке. Он вернулся на кухню, нянька раскатывала тесто и не обратила на Генку никакого внимания — это была очень старая модель с притупленным слухом и зрением. Генка постоял и потихоньку вышел во двор, радуясь предоставленной ему свободе: еще ни один кибер не оставлял его одного, непременно увязывался следом.

Щелкала в кустах какая-то птица, пахло спелыми яблоками, над головой синело высокое небо. Чтобы быть поближе к небу, Генка решил взобраться на старую яблоню с раскидистыми ветками.

Он вообразил себя скалолазом, покоряющим неприступную вершину, цепляясь за ветки, карабкался по стволу выше и выше, ветки яблони становились все тоньше, одна из них дрогнула под ногами, сухо треснула, и покоритель вершин стремглав полетел на землю.

Падая, Генка зацепился рубашкой за сук, рубашка лопнула, но спасла Генку от худшей доли. Генка шлепнулся на вскопанную землю, вскочил на ноги и со страхом смотрел на темную струйку крови, сочившуюся из разбитой коленки.

— Кибер!.. Нянька!.. — истошно закричал Генка. Он с надеждой глядел на дом, откуда должна была выбежать приставленная к нему кибернетическая бабка. Но нянька старой модели оказалась глуховатой — Генке пришлось долго надсаживать глотку, прежде чем бабка услышала его.

— Коленка!.. Больно!.. — размазывая слезы, жаловался мальчик подошедшей бабушке. Он ждал, сейчас нянька откроет у себя на боку потайную дверцу и нажмет кнопку вызова «Скорой помощи» — так поступали все киберы, даже крокодил Тошка, когда Генка нечаянно загнал в палец занозу и захныкал. Но нянька этой модели вела себя непонятно — напрасно Генка, пытаясь показать всю серьезность своего положения, размазывал по лицу слезы и громко плакал, его опекунша не спешила подавать сигнал.

— Ну чего ревешь, как бычок!.. Большой уже… Сейчас я тебя полечу, полегчает.

Нянька сорвала с земли листок, послюнявила и приложила к разбитой Генкиной коленке. Листок был прохладный — боль уменьшилась наполовину, Генка перестал плакать и дал няньке вытереть у себя под носом сухим передником. Бабушка взяла Генку за руку, и они пошли туда, где за кустами малинника кончался сад и начиналось поле. Здесь сладко пахли цветы и травы, гудели пчелы — от яркого солнца и пряного ветра кружило голову. Бабушка ходила по полю, рвала стебельки и говорила Генке певучим голосом:

— Это, гляди, детка, шалфей — горлышко когда застудишь, помогает, это змеиная травка от золотухи, а это заячьи ягоды от лома глаз и от слабости в ногах первейшее средство…

Потом они сидели вдвоем на берегу мелководной речушки, Генка положил голову бабушке на колени и устало закрыл глаза.

— Поспи, поспи, внучек, а я сказку скажу, — говорила бабушка, гладя Генку теплой мягкой рукой.

— А что такое сказка, бабушка? — Генка поднял голову и снизу вверх посмотрел на няньку.

— Сказка?… Сказка — это когда все хорошо кончается, — ответила бабушка. — Слушай, я буду сказывать, а ты слушай… «В некотором царстве, в тридевятом государстве жили-были старик со старухой, и было у них три молодца-сына, один краше другого…» Голос у бабушки ласковый и певучий, будто ручей журчит, убаюкивает Генку, хорошо Генке, уютно устроился на коленях, слушал сказку и незаметно уснул.

Проснулся он в своей постельке, увидел над собой улыбавшееся мамино лицо, сладко потянулся и спросил:

— А где бабушка?…

— Какая бабушка? — озабоченно сказала мама и потрогала Генкин лоб.

— Хочу бабушку, которая умеет рассказывать сказки, — захныкал Генка.

— Что ты, мальчик!.. Какие сказки?… Сказки — это антинаучный вымысел. Придет кибер, лучше поиграй с ним в викторину.

— Не хочу викторину!.. Не хочу кибера!.. Хочу бабушку! — упорствовал Генка и колотил кулаком по подушке.

Не терпевший Генкиных слез папа вызвал по видеофону дежурную из бюро добрых услуг.

— Что вы нам присылали?… Ребенок просит какую-то бабушку. Нельзя ли снова направить к нам эту модель?

Девушка из зала вежливо улыбнулась, обратилась к компьютеру и пожала плечами.

— В нашем реестре кибер по кличке Бабушка не значится. Может быть, в порядке исключения вам прислали списанный экземпляр?

— Одну минутку, — вмешался в разговор знакомый начальник бюро. Он оставил свое место за пультом и вышел вперед. — Вы понимаете, девиз нашего бюро — ни одного отказа клиенту. Ваша заявка пришла с опозданием — киберы были разобраны. Пришлось обратиться за помощью… Сейчас я вас соединю.

Начальник бюро добрых услуг и девушка исчезли, вместо просторного зала выплыла маленькая, слабо освещенная комнатка.

В глубине ее, в кресле-качалке, сидела старушка.

— Бабушка!.. Бабушка!.. Это я, Генка! — закричал мальчик. — Ты придешь ко мне рассказывать сказки?

Морщинистое старушкино лицо расплылось в доброй улыбке.

— Приду, приду, милый!.. Вот только поясницу отпустит — приду, расскажу сказку.

 

ВАДИМ ЕВЕНТОВ

ГОЛОСА ЗЕМЛИ

— Ну и земля!.. Как камень! — Виктор отшвырнул кирку и вылез из траншеи. Его загорелое до черноты тело лоснилось от пота. — Может, довольно? — Виктор, отдуваясь, подошел к Алферову, возившемуся около машины с громоздкими индикаторами. Алферов критически оглядел канаву, взял горсть сухой рассыпавшейся почвы.

Земля потрескалась от зноя. Не умолкая стрекотали кузнечики, пересвистывались застывшие в сторожевой стойке суслики. В раскаленной синеве над степью кружил коршун.

— Аркозовый песчаник, хорошо держит звук. — Алферов задумчиво пожевал губами и махнул мне рукой: — Ладно, иди включай.

Над ухом зудел вентилятор, но и он был бессилен ослабить духоту в тесной будке машины. Три года мы жили этим прибором, чьи дышащие жаром блоки делали тесной кабину вездехода. Давнишняя идея шефа лаборатории акустики Алферова вылилась наконец в сложнейшую электронную схему. Из области сумасшедших гипотез она перекочевала в область практического применения. Сто лет назад Эдисон, заставив иглу огибать микрорельеф бороздки на обернутом фольгой валике фонографа, сумел воспроизвести искусственно законсервированный звук. С тех пор звук стал принадлежностью культуры, такой же, как и изобретенная тысячелетиями ранее письменность. Звуки же, раздававшиеся на земле прежде, казалось, были потеряны для человечества навсегда. Алферов пытался доказать, что это не так. Некоторые минералы гранитогнейсовых и песчаных пород могут хранить в себе информацию о давно умолкших звуках.

Алферову удалось обнаружить явление, названное им «заторможенным пьезоэффектом». Рожденный в лаборатории прибор — реставратор звуков РЗ-1 — использовал это явление, заставив заговорить камни уже не в переносном, а в буквальном смысле слова.

Колеся по стране на вездеходе, мы собрали богатую коллекцию «ископаемых» звуков. У подножия гор, на берегах озер и рек, на лесных полянах и в степи — везде, где на поверхность выходили нужные нам породы, записывали мы сигналы былых геологических событий: гул древних землетрясений и извержений потухших вулканов, громовые раскаты доисторических гроз и грохот прибоя давно исчезнувших морей. Наша уникальная коллекция могла служить великолепным дополнением к геологической истории планеты.

Набрав обороты, тонко, по-комариному, пел умформер. Разомлевшие от жары Виктор и Алферов вернулись в кабину. Они уселись позади меня и приготовились слушать голоса Земли. Я включил магнитную запись и начал медленно вращать верньер настройки. Из динамика неслись загадочные щелчки, потрескивания, тихие шорохи — привычный шумовой фон, записанный на небольшой глубине.

— Кажется, ничего интересного, — заметил я. — Обычная шумовая картинка.

— Попробуй, прогони еще разок, — задев меня плечом, произнес за моей спиной Алферов.

Я довел верньер до упора и стал передвигать настройку в сторону уменьшения частот. Из динамика снова доносились уже знакомые звуки. Я с тоской подумал о том, что придется опять сворачиваться, пускаться в путь и колесить по степи в поисках другого, более удачливого места.

Вдруг в динамике послышался необычный дробный звук, напоминавший тарахтенье швейной машины. Я добавил громкость, теперь можно было отчетливо разобрать торопливую частую дробь пулеметной очереди.

— Тяжелый станковый! — Виктор подался вперед и дышал мне в затылок. Все превратились в слух, пораженные неожиданным звуковым эффектом, который преподнес нам аркозовый песчаник.

Пулемет захлебнулся и умолк, где-то рядом запаленный сорванный голос прокричал: «Танки!..» Снова застрочил пулемет, захлопали винтовочные выстрелы, сквозь пальбу донесся рев моторов, раздались глухие разрывы гранат.

Я обернулся — увидел застывшие лица моих товарищей. Алферов вцепился пальцами в край стола, в потемневших глазах Виктора я прочел готовность броситься туда, в гущу полыхавшего боя. Грохот разрывов стал удаляться, бой переместился куда-то в сторону. В наступившей неверной тишине мы услышали чей-то стон и слабый прерывающийся голос: «Пить, братцы!.. Пить…» Это было как удар грома. Я увидел, как побледнело загорелое лицо Виктора. Взгляды наши невольно остановились на графине, полном прозрачной ключевой воды. Стало трудно дышать, я до боли прикусил губу.

«Сейчас, сейчас, милый!.. Потерпи чуток», — кто-то шумно, жарко дышал, тонкий девичий голосок успокаивал бойца — слышно было, как булькает из фляги вода.

Затем раздался оглушительный взрыв, лязгнули гусеницы — и все смолкло.

…Мы долго сидели, не в силах произнести ни слова. Сколько ни довелось нам слышать звуков грозных земных катаклизмов — землетрясений и извержений вулканов, падений метеоритов и горных обвалов, — ничто не поразило так наше воображение, как эти живые голоса, прорвавшиеся к нам сквозь разрывы давно отполыхавшего боя.

Мы вышли из машины. Алферов достал из ящика колышек антенной оттяжки. Мы вбили колышек рядом с траншеей и укрепили сверху вырезанную из жести пятиконечную звезду.

 

ВЛАДИСЛАВ КСИОНЖЕК

ЗВЕРУШКА ДЛЯ МАЛЫША

— Папа, папа приехал! — закричал Малыш и побежал навстречу молодому мужчине, вылезавшему из байдарки. Маринка поправила волосы и вышла из летней кухни. На Маринке было легкое летнее платье без украшений. Лишь на руке сверкал браслетик с устройством против мух.

— Ну, здравствуй! — сказал мужчина, поднимая сына в воздух. — Как ты вырос за год! Тебя не узнать. Тяжелый.

Малыш весело смеялся, теребил отца за рукав и старался оторвать от комбинезона эмблему: семь звездочек на черном фоне.

Папа у Малыша был космонавтом, знаменитым звездолетчиком.

— Почему не сообщил? — спросила Маринка укоризненно. Мы хотели приехать на космодром.

— Ничего, — сказал космонавт. — Я люблю делать сюрпризы. Ты лучше накорми меня. Надеюсь, на кухне остались дежурные блюда?

— Бессовестный! — обиделась Маринка. — Ты же знаешь, что я готовлю сама. Сейчас сделаю шашлыки а-ля Каре.

Малыш снова целиком завладел отцовским вниманием.

— Что ты мне привез? — спросил он.

— Как тебе не стыдно! — сказал космонавт укоризненно, ставя Малыша на пол. — Разве можно задавать родителям такие вопросы? А впрочем, — он улыбнулся, — я кое-что привез.

Он сунул руку в карман комбинезона и, словно фокусник, вытащил что-то зажатое в кулаке.

— А ну-ка отгадай, что это?

Малыш не задумываясь прочитал детскую считалочку: — В кулаке лежит игрушка — не бумажка, не ватрушка, а неведома зверушка.

— Правильно! — рассмеялся космонавт. — Получай зверушку.

На раскрытой ладони сидел, подрагивая, маленький зверек.

Если бы не пушистый хвост и не удивительная окраска, составленная из разноцветных пятен, его можно было бы принять за мышонка.

— Ой, что это? — спросила Маринка, которая занималась обедом тут же, на лужайке.

— Это, вероятно, самое удивительное создание в нашей Галактике, — ответил космонавт. — Мне подарили ее на планете Алоне, специально для Малыша.

Малыш тем временем протянул руку и взял Зверушку. Та пискнула, но сразу успокоилась, пригрелась, прилипла и растеклась по ладони Малыша розовой лепешкой.

— Она может принимать любую форму, — сказал космонавт Малышу. — Ты ее не мучай, дай освоиться.

Малыш уже не слушал отца. Забыв обо всем на свете, кроме новой игрушки, он повернулся к родителям спиной и убежал на свою площадку.

Маринка с Малышом жили на острове. Если смотреть с низкого, заросшего травой берега реки, окружающий пейзаж казался почти первобытным. На другом берегу раскинулся дикий парк, где отсутствовали привычные атрибуты цивилизации. Да и на острове построек было очень мало. Это было идеальное место для обитания семьи, где растет ребенок, которого не отдали в интернат. Здесь есть где поиграть, полазить по деревьям, искупаться, не прибегая к услугам дельта-связи.

От Горной Лощины до Зеленого Острова было более семи тысяч километров, однако Костик, друг Малыша, преодолевал это расстояние мгновенно. Он был уже в том возрасте, когда детям разрешается пользоваться дельта-транспортом.

В центре Зеленого Острова находилась посадочная площадка. Она представляла собой круглую чашу диаметром шестьдесят метров, сделанную из мягкого каучукового материала. На нее было удобно падать, как на батут.

Пользоваться дельта-транспортом было несложно. Главное — хорошенько прицелиться. Какую точку на карте укажешь, туда и попадешь.

И вот раздался легкий хлопок, и над площадкой возникла тощая фигура Костика. Он смешно кувыркнулся вниз, на батут, и подпрыгнул как мячик.

— Слабо! — скептически заметил Малыш. — Я и то лучше умею.

(Это была неправда. Малышу еще не разрешали путешествовать без родителей.)

— Покажи Зверушку, — попросил Костик, уже наслышанный по видеотелефону про новую забаву Малыша.

— Вот, — показал Малыш на зависть другу. — Смотри!

Зверушка составляла одно целое с рукой Малыша, выступая бугорком на ладошке.

— Папа сказал, что на Алоне зверушек используют вместо одежды, — объяснил Малыш. — Там есть большие, которых можно одевать как шубу, и есть маленькие, которые служат рукавичками. Знаешь, как она греет! — Малыш погладил ладошку.

— Дай поиграть, — попросил Костик.

— Нельзя, — нахмурился Малыш. — Она чужих не любит.

— А что она умеет? — поинтересовался Костик.

— Папа сказал, что она по желанию принимает любую фору.

— По чьему желанию, своему или твоему? — хитро прищурился Костик.

— Это мы сейчас проверим.

Малыш посмотрел на свою руку. Бугорок зашевелился, и вот на ладошке уже сидела маленькая белочка с разноцветным пушистым хвостиком.

— Видал? Сейчас мы заставим ее превратиться в собачку… Р-раз! — И на ладони появился маленький рыжий щенок.

Он был такой маленький, что разместился на детской ладошке.

Неуклюже перебирая лапами, он помахал хвостиком, забавно облизнулся и… сделал микроскопическую лужицу.

— Гав! Гав! — тявкнул щенок. Но вдруг странно вытянулся и распался на двух котят. Котята тут же затеяли веселую возню. Один из них был черный, другой серенький в полоску.

— Это еще что! — вошел в азарт Малыш. — Сейчас я превращу ее в такое…

Он посмотрел на котят, и те послушно слиплись в футбольный мяч. Костик был сражен наповал.

— Давай поиграем в футбол, — предложил Малыш, выходя на спортивную площадку. — Ты становись в ворота, а я буду забивать голы.

Бац! — мячик засветился в сетке, в самом центре ворот.

Бац! Бац! Костик только разводил руками. Ему было стыдно, потому что он считался хорошим вратарем во второй младшей группе.

— Где ты так наловчился? — спросил он обиженно.

— Это еще что! — засмеялся Малыш. — Я и не то могу. Выходи из ворот!

Странное дело. Теперь, когда место в воротах занял Малыш, мяч больше не хотел попадать в ворота. Он летел… прямо в руки Малышу. Наконец, после того, как мяч круто изменил траекторию полета, Костик догадался, в чем дело.

— Это нечестно, — сказал он. — Зверушка тебе подыгрывает.

— Так и должно быть, — ответил Малыш гордо. — Она меня любит.

А родители в это время обсуждали семейные дела.

Малыш — для космонавта проблема. Космонавт жалел Маринку, наверно, потому и согласился, чтобы ребенок остался с ней, а не был отдан в интернат. Однако сомнения оставались. Коллективное воспитание отнюдь не повредило бы Малышу, тем более что сам космонавт лишен был возможности учить уму-разуму сына.

А Маринка — всего лишь одинокая слабая женщина. Она могла и ошибиться…

Однажды, когда во время экспедиции на Алоне космонавт поделился с друзьями своими опасениями, ему посоветовали привезти Малышу в подарок зверушку.

— Эти зверушки, — сказали друзья, — лакмусовые бумажки. Если ребенок стал эгоистом, ты сразу увидишь.

Космонавт сидел на летней веранде и слушал жену:

— Ну что ты о нем беспокоишься! — возмущалась Марина. — Ведь недаром говорят, что космонавты самые отсталые люди на свете. Недавно Малыш прочел мне целую лекцию по теории дельта-связи. Он рассказал о дельта-функции и о представлении Бернстейна о материи как флуктуации вакуума. Он записал материальный объект через дельта-функции и доказал правило Маркуса о сохранении числа флуктуации. Самостоятельно сделал вывод, что это правило обобщает законы сохранения массы и энергии в классической физике.

Марина сделала паузу и торжественно произнесла:

— Если флуктуация исчезает в одном месте, то она обязательно появится в другом. Малыш заявил, что на этом принципе основана дельта-связь. А сыну еще пять лет!

Тут на веранде появился Малыш. Он как-то странно подвывал, и космонавт не сразу сообразил, что с ним произошло.

Малыш подбежал и уткнулся лицом в колени матери. Все его тело содрогалось от рыданий.

— Мой маленький! — испугалась Марина. — Что с тобой случилось?

— Зве-ру-шка! — хныкал Малыш. — Она не слушается!

— Кого не слушается?

— Ко-сти-ка! Она мо-я!

— Ну и что? — удивилась Марина. — Играли бы вместе.

Но Малыш закатился такими рыданиями, что, казалось, его уже ничто не остановит. Он всхлипывал, а Марина гладила его по головке и приговаривала:

— Не надо, мой маленький. Успокойся.

Потом, нагнувшись и думая, что муж не слышит, шепнула Малышу на ушко:

— Если хочешь, чтобы зверушка тебя слушалась, носи ее почаще с собой. Тогда она скорее к тебе привыкнет.

Утром по настоянию отца всей семьей переправились в дикий парк. А накануне, ночью, когда Малыш уже спал, космонавт имел с женой серьезный разговор. Семейную сцену описывать не будем, отметим лишь, что наутро у Маринки глаза были красные, с Малышом во время завтрака она была особенно ласкова, а на мужа старалась не смотреть.

Напротив, Малыш чувствовал себя превосходно. Ему нравилось быть центром внимания, а тут еще папа специально ради него затевает путешествие…

Дикие парки — самое удивительное из того, что сохранилось на планете. Трудно представить, сколько усилий пришлось затратить людям для того, чтобы полностью изолировать некоторые уголки от влияния цивилизации.

Зверушка приятно грела ладонь. Малыш не расставался с ней весь вечер, всю ночь, и вот утром они отправились вместе в поход.

Папа шагал впереди. За ним шла мама, держа за руку Малыша. Под ногами все время хлюпало. От самой реки простиралась обширная болотистая низина, поросшая кустарником и ивовыми прутьями.

Наконец показался твердый берег. На обед расположились на довольно сухом холмике. Его обступили со всех сторон чахлые деревья, а на вершине холма, просохшего под лучами солнца, росла вполне нормальная трава.

Место было комариное. Даже в полдень над путешественниками висела туча злобных голодных насекомых. Однако Маринин браслет справлялся с ними отлично. Ни один кровосос не решался подлететь к людям ближе, чем на пять метров.

Запасов не взяли. Космонавт выложил из пакета лишь три маленькие булочки с синтетическим мясом. Каждому досталось по булочке. Ну какая это еда для проголодавшихся путешественников?

— А Зверушке? Ты ее покормил? — спросил космонавт сына после того, как тот проглотил свою булочку.

— Нет, — удивился Малыш. — А зачем? Разве она кушать просит?

Космонавт отломил половину своей булки и протянул ее Зверушке. И тут увидел, как Зверушка проголодалась. Приняв первозданный вид (вид белочки с разноцветным хвостиком), она принялась уписывать хлеб, с благодарностью посматривая на Малыша черными глазами-бусинками.

После обеда Малыш уснул. Уснул он крепко и не слышал, как космонавт сказал Марине:

— Собирайся. Нам пора.

На Марине лица не было.

— Может, не надо, — сказала она жалобно. — Он ведь такой маленький…

— Думаешь, мне не жалко? — ответил космонавт. — Сама понимаешь — это единственная возможность спасти сына. Держи себя в руках. Не такой он уж маленький, ничего с ним не случится.

Марина всхлипнула, поцеловала спящего Малыша и надела на его руку свой браслет.

Малыш проснулся вечером. Родителей рядом не было. Не было их и на болоте. Малыш попробовал связаться с ними по ручному индикатору, но индикатор почему-то не работал.

— Мама! — закричал Малыш.

Никто не отозвался, и Малышу стало страшно. Быстро темнело. В сумерках поросшее ивняком болото казалось серым и безжизненным. Закричала какая-то птица. И никого кругом, только лес и болото.

Сперва Малыш надеялся, что за ним вот-вот придут. Если папа с мамой заблудились, они должны послать сигнал на базу, и за Малышом прилетят. Однако время шло, а никто не прилетал. Подул ветерок с реки, и сразу стало зябко. На Малыше были только летние колготки без термообогрева и сорочка с коротким рукавом.

Стемнело. На небе появились звезды. Луна засветила в полную силу. Малыш по-настоящему испугался. Он испугался, что за ним уже не придут. Может, папа провалился в зловонную лужу, а мама бросилась его спасать и утонула следом. И никто не знает, что он, Малыш, находится здесь, на маленьком островке посреди болота.

Малыш заплакал. Ему стало очень себя жалко. Он сильно продрог, и вообще это было очень нечестно: бросить его одного в лесу. Ведь он еще маленький…

Вдруг стало теплее. Малыш почувствовал, как тепло стало разливаться по правой руке от ладошки по запястью, до локтя, потом перешло на другую руку, проползло под сорочкой и достигло шеи. Малыш догадался, что это Зверушка. Она в меру сил позаботилась о друге, снабдила его теплом, укутала, и Малышу стало спокойно и хорошо. Он зевнул и уснул крепким сном до утра.

Утром он проснулся от холода. За ночь Зверушка растратила всю свою энергию и теперь виновато отползла в сторонку.

Малыш рассеянно погладил Зверушку.

— Ничего! — сказал он. — Теперь не пропадем. Скоро за нами прилетят.

После сна Малыш чувствовал сильный голод. Со вчерашнего полудня он съел лишь одну маленькую булочку.

Теперь Малыш съел бы что угодно, не отказался бы и от корочки хлеба. Он поискал в траве, надеясь что-нибудь найти съедобное, пусть даже гриб, и вдруг, на том самом месте, где лежала Зверушка, увидел вуд-валяйчик. Совсем свежий, розовый, как будто только из печи, он так и просился в рот. От него исходил аромат клубники и специфический запах гидролизированной фанеры.

Малыш взял его в руку. Корочки треснули, подались под пальцами. Удержаться не было сил. Малыш впился зубами в сочную мякоть…

И вдруг на поляне появились папа и мама. Малыш ревел.

В руках он держал Зверушку, которая жалобно пищала, истекая кровью, но все еще пыталась принять форму вуд-валяйчика.

Марина хотела подбежать к сыну, но космонавт удержал ее за руку.

— Не смей, — сказал он. — Его утешит зверек.

Космонавт сам подошел к Малышу, забрал Зверушку, бережно завернул ее в платок.

В тот день Малыша отдали в интернат. Это был черный день в жизни Малыша. Никто не пожалел, никто не приласкал его.

Даже Марина, которая теперь беспрекословно слушалась мужа, не поцеловала сына на прощание.

Воспитательница собрала во дворе интерната детей.

— Ребята, — сказала она, — у нас появился новый товарищ. Он только что приехал от родителей и еще не освоился в нашей среде, так что ведите себя с ним поделикатнее.

Дети заулыбались. Одни снисходительно, другие насмешливо. Маменькиных сыночков в интернате не любили.

Воспитательница привела Малыша.

— Малыш, — сказала она, показывая на ребят, — вот твои новые друзья.

Однако Малыш не обрадовался.

— Это не мои друзья, — сказал он упрямо. — У меня нет Друзей.

Он отвернулся от детей и стал смотреть в сторону. Дети начали расходиться. Воспитательница, поколебавшись минуту, тоже ушла. И вот Малыш остался один. Он сел посреди двора на песок, захотел заплакать, но не смог. То ли выплакал свою норму, то ли стал злым. Злые люди, как известно, не умеют плакать.

В дальней стороне двора была натянута волейбольная сетка.

Шло состязание. Малыш стал наблюдать за игрой и заметил, что один из игроков посматривает в его сторону. Малыш узнал его. Это был Костик.

К песочку подошли маленькие девочки и начали лепить пирожки. Постепенно двор принимал свой обычный оживленный вид, и только Малыша все обходили стороной.

Костик, размахнувшись, сделал хитрую крученую подачу.

Два игрока на той стороне упали, но поднять мяч не смогли.

Костик улыбнулся Малышу. Мол, знай наших! Но Малышу было не до смеха. Перед глазами у него стоял веселый рыжий щенок с толстыми лапами и хвостиком крендельком. От жалости и стыда Малышу стало совсем плохо.

— Мыша! Мыша! — вдруг завизжали девочки. Они бросили стряпню и побежали кто куда.

Малыш поднял глаза. По песку вышагивал рыжий щенок.

Левая задняя лапа у него была перевязана, от чего щенок чуть хромал. Он миновал песочницу и остановился около Малыша.

— Гав! Гав! — сказал он и лизнул ногу мальчугану.

— Зверушка! Как ты здесь очутилась?

Зверушка еще раз лизнула хозяина.

Вокруг них стали собираться дети.

— Ребята! — закричал Костик, который прибежал вместе со всей своей командой. — Я знаю, что это такое. Это Зверушка, которая может стать чем угодно. Я сам видел, как она превратилась в футбольный мячик. Малыш, — обратился он к приятелю, — преврати ее во что-нибудь интересное.

Малыш взял щенка на руки и прижал к груди, загораживая от всех. Он готов был сразиться с целым миром за своего единственного друга.

— Это не зверушка, — сказал он. — Это моя собака.

 

АНАТОЛИЙ КАРТАШКИН

ФУГА БАХА В ПОНЕДЕЛЬНИК

Нет. К сожалению, я не музыкант. Извините… Ну, руки еще ни о чем не говорят… Вы так уверены? Ах, вы, кроме того, увидели еще и партитуру в моей папке… Тогда мне лучше будет сознаться. Все-таки я не музыкант. Но не огорчайтесь, вы оказались не так уж не правы. Потому что чуть-чуть я действительно играю. Но совсем немного, на очень непрофессиональном уровне.

Нет. Я не согласен. Одной настойчивости недостаточно. Ведь вы подразумеваете высшее умение, а не простое ремесло, правильно? Тогда я прав. То, что я произнес «играю», такие гордые слова, да еще здесь, в этом соборе, после фуги Баха, выглядит с Моей стороны настоящим кощунством, честное слово…

Знаете, этот Бах просто невозможен. Это не музыка, это готическая высь. Какие-то пучины вечности. Ощущаешь себя частицей гигантской силы. Такая мощь, что делается страшно. Поистине необъятная музыка. В моей жизни самый глубокий след оставила именно эта фуга. Такой след, что на второй раз меня уже просто не хватит. Музыка и любовь могут вывернуть человека наизнанку…

Нет… Нет. Не просите. Это касается только меня. Для чего вам? Это не очень счастливый случай. Допустим, сравнительно давно. Около двух лет назад. Разве важно, где? Не слишком далеко отсюда, скажем так. Еще точнее? На Рижском взморье.

О, вот о чем я думал меньше всего, так это о курортном сезоне.

К тому времени он, кстати, почти закончился. Наступало время дождей. Наших прибалтийских дождей.

Нет, нет. Да и зачем? История слишком необычна. Верится в нее с трудом. Мой друг Саулитис, тот прямо считает, что я все выдумал. Это его маленькая хитрость. Ну, как это говорится…

Мол, раз тебе Говорит друг, ты должен верить, и тебе будет легче. Мне действительно легче. Но не от его хитрости, а оттого, что он рядом.

Нет-нет. Нет… Расскажите лучше о вашем впечатлении от этой фуги. В чем вам видится ее смысл? Бах есть Бах, конечно, я согласен, но тем не менее… Что это все? И ничего более? На мой взгляд, здесь звучит тема гораздо большей глубины…

Собственно говоря, с него все и началось, с этого милого растяпы Саулитиса. У него испортился телевизор. Испортился в воскресенье днем, а на следующий вечер, в понедельник, должен был транслироваться какой-то там матч, а Саулитис помешан на спортивных соревнованиях. Он смотрит все. Такой человек. Короче говоря — воскресный вечер, я отдыхаю, и вдруг вваливается этот фанатик. Он сует мне ключи от дома и устраивает панику — вынь да положь, почини ему телевизор. Я ответил, что завтра — понедельник, первый рабочий день недели, и брать отгул я совершенно не намерен, но Саулитис ничего не хотел слушать, заладил одно — прошу как друга. Большой ребенок, одно слово. Что сделаешь, пришлось его выручать. Назавтра я зашел на работу, оформил отгул и поехал в Вайвари. Саулитис живет в Вайвари, я забыл сказать, извините.

С телевизором я справился быстро. Немного барахлил строчник да нарушился контакт на выходе трубки. Такие задачки сейчас решают школьники. Саулитис просто не любит думать систематически, иначе он давно сам бы смог бороться с такими дефектами. Я пропаял концы, подключил сеть и проверил программы. Испытательная таблица в одном канале, знакомый свист в другом… Не люблю свиста. Переключил еще раз — стала прослушиваться какая-то мелодия…

Я подрегулировал звук — фуга Баха. Да, сегодняшняя… Что вы, у меня за плечами — музыкальная школа, хотя это, правда, было очень давно… Так, вот, звук шел, а на экране прямо метались какие-то расплывающиеся помехи. Я решил немного подождать, пока все установится. Встал, прошелся по комнате и увидел на соседнем столе магнитофон. Саулитис, он хотя и музыкальный скептик, но эстраду слушает и иногда даже записывает мелодии с телевизора. Но магнитофон у него, насколько я знал, уже несколько месяцев пребывал в нерабочем состоянии.

Я приподнял его, открыл, заглянул. На тонвале обрывки пленки, куда-то делся пассик — да, в этом весь Саулитис. Поправлять надо было, как говорится, еще вчера, и я принялся за работу.

Фуга между тем все звучала. Звук то слабел, то усиливался, но в общем слышимость была хорошей. Работать под музыку вовсе не плохо. Конечно, если знаешь, что надо делать. Когда не знаешь, музыка не помогает… Скоро я закончил, перевернул магнитофон в нормальное положение, поставил пленку и несколько раз прокрутил кассету пальцем. И случайно взглянул на светящийся телевизионный экран.

На меня смотрела женщина. Молодая женщина.

Она сидела за роялем и играла Баха. Мне бросились в глаза ее руки. Казалось, что они, а не клавиши, излучали мелодию.

Женщина слегка улыбалась, чуть-чуть покачивала головой и внимательно взглядывала на меня. С экрана будто исходило сияние А я… Стою у стола, держу палец на кассете, уставился, как идиот, и не могу, оторваться… Знаете, мы с Саулитисом оба старые холостяки и, конечно, немного отвыкли от женского обаяния.

Поэтому внутри нас — робость не таких уж маленьких размеров.

Но тут… Я почти сказал экрану — люблю тебя. Вот так, просто.

Совершенно без неловкости, без размышлений. Почти сказал.

А вслух не произнес ничего. Не успел. По экрану забегали штрихи, и изображение тут же пропало.

Я стоял и ждал.

Но больше ничего не было, одни мелькания. Я не отходил от телевизора, я просмотрел все каналы. Потом еще раз и еще. Напрасно… Видно, телепередача кончилась, так я подумал.

Что оставалось делать? Я выключил телевизор, оставил Саулитису записку, оделся и вышел из дома. На улице меня встретила удивительно ясная свежесть. Сосны, тишина, деревянное крыльцо с солнечными пятнами — и никого вокруг. Было непривычно легко. Хотелось чем-то одарить мир. Я неторопливо пошел мимо небольших аккуратных домиков, полускрытых за деревьями, и они улыбались, а над соснами искрилось солнце.

Вот и берег моря. Одинокие пучки травы. Мягкий плотный песок. Далекая дымка на горизонте. Я подошел к воде, постоял.

Потом двинулся вдоль морской полосы. Это невыразимо приятное ощущение — гулять под утренним солнцем, к тому же в первый рабочий день недели.

На взморье было пустынно и тихо. Только шелестела вода и иногда падал с неба неожиданный крик чайки.

Математики утверждают, что истинная бесконечность существует только в абстракции… По-моему, это не совсем так. Я шел и чувствовал ее всей душой. Бесконечность — это человек наедине с морем. Или с небом. Или с космосом. В это время приходят мысли о вечности. Но так всегда — думаешь о вечности, а оказывается, о жизни. Мне все время представлялось лицо той женщины.

Вдруг я услышал музыку. Негромкую фортепианную музыку. Она появилась очень неожиданно, тихо, исподволь, и вместе с тем я предчувствовал ее какой-то внутренней готовностью. Мелодия наполняла воздух, вздымаясь и завораживая, похожая на невидимое излучение. Да. Вы не ошиблись… Все та же фуга Баха. Можно удивляться такой невероятности. А можно и поверить. Это было величественно — Балтика дышала Бахом…

Прямо посреди прибрежных сосен, на траве, стоял концертный рояль. На нем поблескивал старинный канделябр, в котором горели три свечи. Седой старик, похожий на Густава Эрнесакса, вдохновенно касался клавиш, и мощные волны фуги расходились над безлюдным берегом.

Я остановился.

Старик весь ушел в музыку. Он творил ее. Под его пальцами возникли торжественные аккорды, уходящие куда-то к небу. Быть может, это не вполне материалистично, но в тот момент Бах и бог слились для меня воедино, и я не видел в этом противоречия.

Вы помните, в фуге есть музыкальные фразы, восходящие вверх? Так вот, на самой вершине мелодии с солнечного неба вдруг пошел голубой дождь. Голубой дождь. Он хлынул сразу, без предупреждения, будто только и ждал этого момента.

Старик играл, а голубой дождь переливался струями и шумел. Но странное дело — это не был обычный дождь. Я имею в виду — это не был дождь из воды, потому что, коснувшись травы, он тут же исчезал без следа.

Потом дождь внезапно прекратился, и мелодия оборвалась.

А в остановившемся воздухе затикали часы.

Я взглянул на старика. Он продолжал играть! Его пальцы нажимали на клавиши, и он слегка покачивался, весь в музыке.

А я слышал только тиканье часов. Тик-так, тик-так…

Потом я почувствовал, что рядом есть еще кто-то.

И повернул голову., Улыбаясь, на меня смотрела женщина. Та самая, из телевизора. Она стояла совсем рядом, и я мог коснуться ее рукой…

Вы знаете, я не отношусь к людям общительным, заговаривать с женщиной вот так, сразу, для меня не характерно, но здесь все произошло настолько буднично, настолько обычно, что я не помню, что же я ей сказал. Нет, кажется, она спросила. Или что-то сказала… Впрочем, это не так важно. Я почувствовал, что с этого мгновения мы стали существовать друг для друга. Может быть, это прозвучит высокопарно, но я хотел бы сказать — навсегда. Конечно, это затертое слово. Оно потеряло прежний выразительный смысл., Но лучшего слова я подобрать не могу.

— Я хочу посмотреть вашу планету, — произнесла она и снова улыбнулась.

— Нашу планету? — переспросил я. Мой вопрос, помню, прозвучал как во сне. По крайней мере, для меня. «Какую планету? — пронеслось у меня в голове. — Нашу?… Планету?…» — Или хотя бы эту местность, — сказала она, — потому что у меня мало времени.

А часы тикали. Где-то над головой. Тик-так…

Она взглянула на старика. Тот величаво кивнул и продолжал нажимать на клавиши, создавая беззвучную мелодию.

Мы подошли к морю, к самой воде. Волны, посверкивая под солнцем, выплескивались на темнеющий осенний песок. Невдалеке проносились чайки.

— Как вы называете этот простор? — спросила она.

— Балтика, — ответил я.

— Балтика, — повторила она, наклонилась, попробовала поймать ладонью волну, потом выпрямилась и стала вглядываться в глубину моря.

— Очень далеко отсюда, — заговорила она, — находится наша Галактика. Ее трудно заметить — она невелика по размерам. И тяготение в ней слабее, чем в остальном космосе. Многие наши поколения мечтали узнать, одиноки- ли мы в этой безбрежности, но никто не мог пробиться в глубину нарастающего тяготения. Наконец, нам удалось создать корабль с антигравитационным принципом полета, и мы проскользнули в пучины Вселенной. Оказалось, у нас есть братья по разуму. Но… Пока об этом известно лишь экипажу нашего корабля. Те же, кто отправил нас в полет, те, кто остался, не ведают этого. У них один удел — ждать. Ждать нашего возвращения. Ждать, не зная, вернемся мы или нет… Или — готовить новый корабль.

Над берегом разносилось негромкое тиканье, ритмично шуршали подбегающие волны. Я молчал.

— Я родилась в звездолете, — вдруг сказала она и посмотрела на меня. Вновь ее глаза проникли к моему сердцу. А голос прозвучал печально: — И жизнь моя также окончится в звездолете. Бесконечным сном.

И все замерло. Только раздавался глухой звук часов, похожий на удары сердца.

Она посмотрела на море, на чаек, и взгляд ее остановился где-то у горизонта.

— Да, — произнесла она, — мы скользим внутри тяготения, но оно гнетет нас, оно тяжело и неумолимо. Мы очень быстро стареем… Мы стали космическими мотыльками-однодневками. Ваши два дня — это для нас год полета. Уже несколько поколений сменилось на борту нашего звездолета. Мы, летящие сейчас, помним их всех. Обязаны помнить. Кто-то должен вернуться домой и рассказать о них. И о нас…

Подул легкий ветер. Чайки с криком рванулись куда-то в сторону.

— Я хочу, чтобы ты знал это, — проговорила она. Я хочу, чтобы ты рассказал о нас. Ты… — Она улыбнулась. — Ты — первый, кто мне очень понравился. И я верю тебе.

И тут… Я неожиданно обнял ее и поцеловал.

— Пойдем, — сказала она.

Мы ходили долго. Гуляли по берегу. Бродили около электричек Я показал ей дом Саулитиса и сказал, что видел ее по телевизору.

— Где — здесь? — спросила она.

И мы вошли в дом.

Я сел перед телевизором, включил его и сказал:

— Сейчас. Чуть-чуть. Он должен нагреться.

Вдруг над моим плечом протянулась ее рука. Раздался щелчок.

Зарождающаяся на экране голубоватость свернулась в светящийся комочек и пропала. Я почувствовал ее ладонь на своей щеке. И услышал шепот:

— Не надо. Я все знаю.

Потом наступила тишина. Перестали звучать воздушные часы. Мы их не слышали — ни она, ни я. Ни она и ни я…

…Потом она говорила:

— Когда ты за работой, ты прекрасен. Уверен, спокоен, силен. Ты, наверное, хороший мастер?

— Откуда ты знаешь про работу? — спросил я, а она засмеялась: — Как ты думаешь, почему вдруг остановился наш корабль? Впрочем, откуда тебе знать… Нас остановила музыка. Ваша земная музыка. Мы посланы нашей Галактикой и, встретив во Вселенной красоту, мы должны сохранить ее для ожидающих нас дома. Эта мелодия создала великую гармонию, а гармония всесильна. Ничто не может противостоять ей. Даже расстояния Космоса. Никогда раньше я не слышала такой величественной музыки. Зазвучав, она пронизала мою душу. Я села за инструмент и стала воспроизводить ее. Я как бы стала ее эхом. Космическим эхом вашей земной мелодии… Тогда-то ты и увидел меня по телевизору. По-видимому, возник какой-то канал связи… А я увидела тебя. Ты копался вон в той штуке. — И она показала пальцем на магнитофон.

Он так и стоял на столе, я забыл убрать его…

— Оставайся здесь, — сказал я, и она смолкла.

— Нет, — услышал я. — Нас ждут там.

Голос ее прозвучал отчужденно. А у меня перехватило дыхание. Впервые я оказался лицом к лицу с безнадежностью.

Впервые я понял, что это такое. Ощутил так близко, так ясно…

— А если я сам сыграю эту фугу? — Я буквально хватался за соломинку.

— Я бы хотела, чтобы ее играл ты, — сказала она.

И вдруг возникло тиканье.

— Ты слышишь? — спросила она. — Это зов корабля. Понимаешь? Мое время кончается, Я должна возвращаться. Проводи меня.

Когда мы вышли из дома, воздух сильно потеплел. Высокие сосны были наполнены солнечным светом.

— Мелодия удерживает наш корабль, — говорила она. — Если она оборвется, звездолет улетит. И заберет с собой меня…

Мы шли.

За соснами уже темнело море. Полоска песка — и море. По берегу одиноко бродил какой-то мужчина. Она остановилась.

— Вот… Меня уже ждут… Знаешь, что это за человек?

Я не знал.

— Это мой будущий муж, — сказала она и пожала плечами. — Надо же как-то продолжать поколения. Кто-то ведь должен вернуться… Слушай! — прошептала она. — Через семь дней мы снова будем пролетать мимо Земли. Ровно через семь дней. В это же время. Если снова будет звучать эта фуга, если ты сможешь сыграть ее, — я смогу ненадолго прийти к тебе. Только…

— Что? — голос мой дрогнул, а она улыбнулась: — Только я уже буду старше. Возраст — это проблема для всех женщин, во всей Вселенной.

— Я сыграю ее, — сказал я.

— Через семь дней, — произнесла она и побежала на берег.

И вновь зазвучали часы. До сих пор я ненавижу их проклятую размеренность!

Мужчина направился к ней. Что-то сказал. Она подняла голову и посмотрела вверх. Он продолжал говорить, а она оглянулась в мою сторону, и ее взгляд был долгим.

Потом пошел голубой дождь и скрыл их фигуры, а когда он прекратился, над взморьем снова разнеслись звуки фуги Баха…

Неделя для меня прошла в каком-то кошмаре. Я убегал с обеденных перерывов. За пять минут до конца рабочего дня я уже оказался у выхода. Я объездил всю Ригу, я искал ноты этой фуги, и все же я нашел их. Спеша, как в лихорадке, я разучивал ее на фортепиано. Я стал ошибаться на работе, и меня не ругали только потому, что раньше обо мне всегда было хорошее мнение, и слишком уж неожиданными и нелепыми оказывались мои ошибки. Эти семь дней превратились в вихрь. Все неслось, все металось, и сам я захлебывался в каком-то отчаянном затягивающем водовороте…

Через семь дней я снова был в Вайвари.

Лил проливной осенний дождь. На мне был плащ с капюшоном и резиновые сапоги. В кармане лежали ключи от дома Саулитиса.

С низкого неба сыпались потоки воды. Скользя по мокрой земле, опираясь о шершавые влажные сосны, от которых ручейки затекали в рукава, я разыскал то место.

Вот оно. Рояль. Он стоял там же, но старика не было. Те же три свечи горели ровным пламенем в старинном канделябре, хотя вокруг хлестал дождь и барабанили капли, разбиваясь о блестящую поверхность рояля. Что-то зловещее увидел я в этих язычках пламени. Я понял, что старик уже не придет.

Закрываясь от дождя, я посмотрел на часы. Время.

Я сел за рояль. Поднял крышку, и по клавишам запрыгали крупные капли.

Я заиграл.

Я знаю, я играл плохо. Волнение сковывало мои пальцы, и звуки то рвали воздух, то гасли, так и не развившись. Но я старался. В памяти жила идеальная мелодия, без ошибок и помарок, и, слушая ее, я забывался, и тогда у меня что-то получалось… Играть пришлось довольно продолжительное время, это было трудно, но я не думал. И вот пошел голубой дождь. Я сразу узнал его, и это придало мне уверенности.

Но она появилась не одна. Рядом с ней стоял мальчик.

— Мой сын, — улыбнувшись, сказала она, — вернее, наш. Твой и мой. Он родился на корабле, и я назвала его Имант… Сынок, подойди, не бойся.

Мальчик шагнул ко мне, и я протянул к нему руки…

Я прервал музыку!

Мои руки замерли над клавишами, и тут же обрушился голубой дождь, а когда он кончился, уже никого не было.

Дождь лил не переставая!

Я бил по клавишам, я повторял фугу еще и еще, по лицу текли брызги воды, я существовал в каком-то исступлении… Все было напрасно. Встреча закончилась. Они улетели.

Вот и вся история. Странная, правда? Не знаю, может быть, их уже нет. Их потомки, наверное, живы. Возможно даже, что когда-нибудь их корабль снова посетит Землю, и кто-то из них назовет меня своим далеким предком. Если, конечно, доживу…

Что еще сказать? Ах, да — рояль. Знаете, раньше я часто бывал в Ваивари, но в последнее время как-то стал бояться приезжать.

Полтора месяца назад рояль еще стоял там, среди сосен, а вот старика я так больше ни разу и не видел. Кто он и где сейчас, мне неизвестно… Ну вот, вон уже появился и Саулитис… Что же, извините, всего доброго. — И он поднялся и пошел к выходу, высокий мужчина с внимательными, чуть напряженными глазами.

Я задумался.

— Простите, пожалуйста, — раздался голос, — позвольте пройти.

Мимо меня продвинулся человек с повязкой «Дежурный».

Пройдя мимо, он обернулся, взглянул на меня и, улыбнувшись, поинтересовался:

— Что, услышали очень странную историю? Не про космос, случайно?

Я оторопело взглянул на него, а потом спросил: — А… Кто это был?

— О, это необычный человек. У него много интересов. Очень любит музыку и одновременно может отлично починить телевизор, причем бесплатно. А в журналах иногда появляются его рассказы. Все, Как один — фантастические. Я его спрашиваю — Имант, почему ты всегда пишешь про космос, я он говорит, что космос и любовь для него едины.

— Так он писатель? — перебил я, и голос мой осел.

— Нет, вообще-то он не писатель. Работает он, кажется, на радиозаводе. Но человек он, безусловно, необычный. Например, он никогда не пропускает исполнения этой фуги Баха, а после нее сразу уходит. Почему? Почему он ни разу не дослушал до конца весь концерт?

Я молчал.

Слушатели стали возвращаться в зал. Начиналось второе отделение концерта…

 

НИКОЛАЙ ОРЕХОВ, ГЕОРГИЙ ШИШКО

ОХОТНИК ЗА МОЛНИЯМИ

Яркий золотистый шар ударил Андрея по глазам. Ему показалось, что он увидел мелькнувшее, нацеленное прямо на него дуло. Андрей инстинктивно заслонил лицо руками, зажмурился, затем осторожно открыл глаза.

Было раннее утро. Едва взошедшее над домами солнце ярким лучиком щекотало Андрею глаза. Он чуть сдвинулся в сторону, в тень, и посмотрел на часы. Четверть седьмого — пора вставать!

Андрей привычно сгруппировал тренированное тело и вскочил на ноги. Зарядка, душ, завтрак. Андрей за едой всегда совмещал приятное с полезным. Вот и теперь он старательно работал челюстями, одновременно читая книгу, которую «мучил» уже третий день. Окончив завтрак, Андрей с сожалением отложил книгу в сторону, сполоснул посуду и вышел из квартиры.

На ходу нащупывая в связке нужный ключ, Андрей подошел к запыленному электромобилю. «Не забыть бы его сегодня помыть», — подумал он, плюхаясь на сиденье. Воткнув ключ зажигания в щиток и запустив двигатель, он рванул с места так, что колеса пробуксовали.

Двадцать минут езды по дороге, изученной за год так, что можно было почти не смотреть на нее. Андрей и не смотрел, он думал о сегодняшней разведке. Ему очень хотелось встретить «слоеный пирог».

По легенде, «имевшей хождение» среди разведчиков, «слоеный пирог с шаровыми молниями» мог встретить только самый расторопный и везучий. Описывали его обычно так: снизу черный слой облачности, над ним просто темный, выше — серый, еще выше — серый с проблесками, почти жемчужный, самый верхний — белоснежный, как пуховое покрывало. И весь этот «пирог» буквально нашпигован «шариками» — молниями. Особенно много шаровых молний между слоями, причем расположены они по контрасту: между темными слоями — белые, высокоэнергетичные шарики, а выше, между светлыми — фиолетовые, черные, даже инфрачерные — полегче, послабее,…

У легенды было много вариантов, но все рассказывавшие ее были единодушны в одном: встреча с отдельной шаровой молнией — это просто опасно, а встреча со «слоеным пирогом» — предельный риск для человека. Потому и нет очевидцев, что встретить «слоеный пирог» и остаться после этого в живых — вещи несовместимые… Так всегда заканчивалась легенда.

Тот факт, что очевидцев не было, а легенда была, никого не удивлял. У каждого века свои драконы.

Наконец показался аэродром.

Андрей затормозил на стоянке, вылез из кабины, провел пальцами по грязному кузову, сокрушенно вздохнул и пошел в дежурную часть.

— Привет, любимая! — ласково проворковал он Марине, дежурившей за диспетчерским пультом, широко осклабился в ответ на ее слабую улыбку и прошел в комнату, где обычно проводился предполетный инструктаж.

Дальше все было как всегда. Приветствия, короткий перекур, оперативное совещание, постановка задачи. Получив задание и соответствующую документацию на район разведки, Андрей вернулся в «дежурку» и занялся проверкой и подготовкой снаряжения. От него зависело очень многое, подчас и сама жизнь разведчика, поэтому свое снаряжение каждый готовил сам, не доверяя его никому. Особенно тщательно Андрей, как и другие разведчики, проверял костюм, систему защиты и аварийного обеспечения. Уже после всего он неторопливо и внимательно осмотрел и проверил личное оружие.

Окончив подготовку, Андрей зашел к Марине в диспетчерскую, доложил ей о готовности к выполнению полетного задания и получил в ответ официальное «добро» на вылет и очередную неофициальную улыбку. Заверив Марину еще раз в неизменности своей любви, Андрей в дверях помахал ей рукой и пошел к ангару.

На площадке возле ангара стоял уже готовый к полету самолет. Возле него ждал Андрея механик.

— Ну, как, нормально, Николай Иванович? — шутливо сказал Андрей в ответ на хмурое приветствие механика.

— Отлично, отлично, — заверил тот и добавил: — А только я тебя, Андрюша, опять про правый прицел предупреждаю, будь с ним осторожнее. Если руки чешутся, то играй на скрипке, а не с этой штукой…

— Ладно, слушаюсь, — засмеялся Андрей. Он запустил двигатель, прогрев его, запросил диспетчерскую и, получив разрешение на старт, шутливо сказал Марине: «Прощай, любимая, прощай навеки!..» — и осторожно поднял машину в воздух.

Набрав высоту и положив самолет на курс, Андрей включил автопилот и расслабился. По опыту он знал, что лучший способ успешно настроиться на разведку — не думать о ней вообще.

Именно поэтому он решил сейчас отвлечься и попытаться разобраться в собственной личной жизни, что являлось задачей не из легких. Молодой, симпатичный, окутанный дымкой неизведанного — «Разведчик!» — Андрей пользовался популярностью среди девушек. Но хотя он и рассыпал им свои неизменные «Привет, моя любимая!», вычитанные где-то и намертво застрявшие в лексиконе, Андрей не испытывал тяжести любви. Да, ему нравились девушки, он стремился к общению с ними, к дружбе, но и только. Его ближайшей целью в жизни была не любовь и семья, а «слоеный пирог с шаровыми молниями». Только после него Андрей был готов и на все остальное.

А вот сами девушки думали иначе. По крайней мере трое из них считали, что имеют на Андрея права, а он должен иметь по отношению к ним обязанности. Именно это и составляло основную трудность личной жизни Андрея. Он мучительно, но пока безрезультатно пытался найти необидный способ объяснить каждой, что при всех их достоинствах он не представляет ни одну из них в роли хозяйки «приюта трех пингвинов», как величал Андрей свою квартиру. Название это он перенес из общежития зимовщиков в Антарктиде, где проходил летную практику.

Андрей мысленно, по очереди, представил их лица. Хорошие девушки, умные, симпатичные, но… Он тяжело вздохнул. Выхода по-прежнему не было видно.

Он сосредоточился, внимательным взглядом скользнул по приборам — справа налево — «порядок», затем оглядел экраны переднего и бокового обзоров — «пока ничего». Взгляд на хронометр — до заданного района одиннадцать минут полета. Зафиксировав важные детали в памяти, Андрей снова расслабился и сощурил глаза. Его отражение в зеркале экрана переднего обзора мгновенно стало похожим на японца.

Мозг Андрея снова, в который уже раз сегодня, переключился на трудности и проблемы личной жизни. Дело в том, что, кроме трех девушек, жаждавших руки и сердца Андрея, была и еще одна, которую он выделял среди других — Марина, диспетчер авиабазы. Но как раз она к Андрею относилась безразлично.

Впервые услышав от него «любимая моя…», она сказала, что это не шутки, такими словами бросаться нельзя. Андрей в ответ рассмеялся и только отмахнулся, но с тех пор Марина ничего ему больше не говорила, а только улыбалась своей слабой, неопределенной — «дежурной», по определению Андрея, улыбкой. Ни одно из приглашений Андрея провести вместе хотя бы час она не приняла, каждый раз находя «серьезные» и «убедительные» доводы для отказа. «Чем больше женщину мы любим» тем меньше нравимся мы ей», — с досадой подумал Андрей.

Настроение начало стремительно падать.

— Ладно! Три полета — и все из головы выдует, — громко сказал он, чтобы успокоиться, и, глянув на хронометр, мгновенно забыл о личной жизни. До квадрата поиска оставалось чуть больше минуты полета.

Включив панорамный обзор на максимальное увеличение, Андрей взял на себя управление и снизил скорость. Впереди показалось мощное грозовое облако. «Так, прекрасно, грозовой фронт что надо», — отметил Андрей. Он еще уменьшил скорость и осторожно вошел в черную тучу. Экраны сразу потемнели.

Время от времени они озарялись вспышками молний, тут же гаснущими — оптические фильтры срабатывали с небольшим запозданием. Самолет стало потряхивать — то сильнее, то слабее, но почти непрерывно. Молнии озаряли кабину все чаще. «Привет, лапушки, очень рад вас видеть, но мне нужны ваши кругленькие братья», — мысленно обратился к ним Андрей, не сводя глаз с экрана и управляя самолетом с точностью автомата.

Слева и вверху на экране появился огненный круг. Шаровая молния! Андрей мгновенно поймал центр круга в перекрестье левого прицела. Рука привычно нажала на гашетку, упрятанную в прицельную рукоять. Отлично! Шаровая молния метнулась к самолету и исчезла в недрах левой ловушки. Одна есть!

И с первого же захода… Вот это настоящий лайтмен! Андрей удовлетворенно хмыкнул, так, вот и вторая мелькнула, почти по центру. Где же она? Задний экран! Стоп! Поворот, быстро!

Вот она! Так, под левый прицел, только под левый, центр… так…, залп!

Самолет тряхнуло, и молния, проскочив слева от Андрея, опять пропала во тьме черного грозового облака. Через минуту-другую Андрей ее нашел и уже без происшествий отправил вслед за первой в левую ловушку самолета. Это было уже совсем неплохо, тем более что он облетел только около четверти огромной тучи по длине, и, в общем, в одной плоскости, по нижнему горизонту.

Но для Андрея этого «неплохо» было совсем мало. Он жаждал встречи со «слоеным пирогом», он хотел поохотиться не за двумя-тремя «шариками», а за сотней-другой мощных, ослепительно белых, высокоэнергетичных молний. Они виделись Андрею огромными фонарями в океане тьмы, надежно упрятанными внутри черного-черного грозового облака…

И он продолжал рыскать в недрах грозовой тучи, надеясь на встречу со своей заветной мечтой.

Переключая усиление экрана переднего обзора, Андрей задел локтем правый прицел. «Сколько уже говорили этим конструкторам — разнесите ручки чуть-чуть побольше, а все без изменений», — со вспышкой злобы мысленно выругался Андрей и на глаз вернул прицел на место. «Опять Коля намылит шею, подумал он, остывая, — и будет по-своему прав».

Он облетал грозовое облако по периметру. Темнота на экранах меняла цвет от иссиня-черного до стального, причем цвета эти клубились, двигались, жили и постоянно озарялись вспышками молний.

Но обычные молнии Андрея совсем не интересовали. Он был разведчиком шаровых молний — лайтменом. Ученые давно интересовались этими плазменными сгустками энергии — их природой, свойствами, условиями возникновения… Но шаровые молнии встречались человеку так редко! Да и вели они себя всякий раз по-разному, то убивая людей и сметая все на своем пути, а то, наоборот, безобидно резвились на глазах у всех и потом спокойно исчезали или гасли. Так что изучать их было очень трудно.

Но вот совсем недавно было открыто Л-поле, и проблема сразу решилась. Старшекурсники в школе разведчиков обычно рассказывали первокурсникам, посмеиваясь, что у шаровых молний и Л-поля любовь друг к другу. Как только Л-поле выстреливает лучом-кинжалом в молнию, она тут же бросается на кинжал и, умиротворенная, тихо застывает на «груди» Л-поля. История, конечно, треп, но физически все точно или почти точно.

По всему миру стали создаваться авиабазы разведчиков шаровых молний — лайтменов. Самолеты оборудовались специальными ловушками для молний, на них устанавливались излучатели Л-поля, при помощи которых разведчики собирали шаровые молнии, или просто «шарики», в ловушки.

Попав в «объятия» Л-поля, молнии становились тихими и послушными. Их доставляли в лаборатории, где ученые изучали их свойства, которые были весьма любопытны. Да и сами молнии, казалось, излучали какое-то очарование. Круглые светящиеся «шарики» были очень похожи на каких-то неземных, космических кошек. С ними и обращались, как с живыми существами.

А когда, спустя некоторое время, шаровые молнии начинали тускнеть, что говорило о недостатке энергии, их опять «замораживали» при помощи Л-поля, снова складывали в ловушки самолета-разведчика и отвозили в небо, где выпускали вблизи грозового облака. На жаргоне лайтменов это называлось «отпустить кошечек на волю», и такие полеты любили все, считая их заслуженной наградой. Разведчики шаровых молний, эти асы неба, нередко смахивали слезинку, глядя на возвращение «шариков» в родную стихию…

В остальном работа у лайтменов была чрезвычайно опасной.

Шаровая молния скользила точно в ловушку при условии, что нить Л-поля пронизывала ее насквозь. Если же удар был касательным, молния прыгала в сторону и могла попасть в кабину самолета. Что за этим могло последовать, представить нетрудно.

Именно поэтому разведчикам выдавали ручные излучатели для корректировки траекторий, а также костюмы, в которых при опасности включалось защитное поле в виде кокона.

Грозовое облако кончилось, и внезапно брызнувшая голубизна неба на мгновение ослепила Андрея. Пролетев еще немного по инерции вперед, он развернул самолет. Иссиня-черная грозовая туча, клубясь и озаряясь вспышками белого пламени, накатывалась на него снова. Андрей поднырнул под нависший над самолетом багровый козырек и вошел в черную плотную толщу снизу. Самолет опять затрясло. Прямо по курсу появился маленький «шарик». Чуть вправо, так… залп! Есть! Еще один…

Залп! «Отлично, Константин!» Охота за «шариками» продолжалась.

Седьмая шаровая молния показалась слева, почти на границе экрана. Поворот… хорошо… залп! И тут же еще одна, очень большая, почти прямо на правый прицел! Слишком близко!

Черт, поворачивать поздно, надо брать правым… Андрей нажал правую гашетку. Нить Л-поля прошла правее! Прицел сбит, вот же… Ручным ее! Поздно!..

Огромный огненный шар ударил прямо по кабине. Перед глазами мелькнуло лицо Марины. Теряя сознание, Андрей нажал кнопку включения защиты. Невидимый кокон окутал костюм.

А на вопрос, чем можно пробить защитное поле костюма разведчика, ученые на сегодняшний день ответа еще не придумали.

Когда Андрей пришел в себя, солнце стояло высоко в голубом небе. Грозового фронта нигде не было видно. Он лежал на спине, ощущая под собой ненавязчивую упругую твердость защитного кокона. Андрей выключил защиту, и костюм вместе с ним мягко осел на землю. Он попробовал пошевелиться. Болела грудь и левая нога. Андрей осторожно сел. Невдалеке абстрактной скульптурой возвышалась груда остатков его ЛР-051. «Жаль, отличная была машина», — с внезапной тоской подумал Андрей.

Мокрая трава вокруг носила следы пожара, разгореться которому не дал, очевидно, прошедший ливень.

Андрей попробовал подняться на ноги. Несмотря на боль, идти он мог. Но куда идти? Район был знаком ему весьма приблизительно, только по поисковой карте, и в какой стороне сейчас ближайшее жилье, он не имел ни малейшего представления.

Подумав немного, он решил двигаться на восток — база должна быть там, вылетал он на запад. Прикинув направление по солнцу, Андрей выбрал за ориентир какой-то двугорбый холм километрах в полутора. Отчаянно хотелось есть. Поблизости виднелся лес, призывно зеленея листвой, но что там в мае месяце можно найти съедобного? Андрей вдруг вспомнил Маресьева, о котором читал когда-то. Тот дошел, без еды, раненный, да еще зимой… «И я дойду, — подумал Андрей, сжав зубы. — Если смогу…» Он был еще в шоке от падения, и поэтому просто начисто забыл о том, что времена Маресьева — это героическая, славная, но уже очень далекая история…

Навигационная спутниковая система зафиксировала аварию и падение самолета ЛР-051, она же продублировала включение защиты его индивидуального костюма и подняла тревогу. Уточнив координаты места падения, с ближайшего аэродрома немедленно поднялась в воздух ярко-оранжевая спасательная платформа…

«А хорошо бы в следующий раз нарваться на «слоеный пирог», — мечтал Андрей, медленно ковыляя по мокрой траве. — Набить все ловушки под завязку — и домой. А разведку посвятить Марине…» Он успел пройти всего метров восемьсот, когда увидел вынырнувшую из-за деревьев платформу. Через несколько минут его уже поддерживали крепкие и заботливые руки спасателей.

— Ребята, там «шарики», семь штук, заберите, ловушкам-то ничего не сделается… — запинаясь, проговорил Андрей. Его собственное тело казалось ему легким-легким, как те невесомые белые облака, которые плыли над ним высоко-высоко в небе.

— Ну, ты молодец! Головы своей чуть не лишился, а о деле помнишь, — проговорил один из спасателей, непонятно, то ли с одобрением, то ли с осуждением. — Но это уж пусть твои разведчики разбираются, им уже сообщили. А для нас ты важнее «шариков»…

Андрей, сытый и успокоенный, лежал в медотсеке. Платформа, мягко покачиваясь, летела к базе. «Вот и все обошлось, — думал он, начиная дремать. — Не забыть, бы помыть машину…»

* * *

 

ВИТАЛИЙ ПИЩЕНКО

ЧТО ЗАВТРА ОТВЕТИТЬ?

— Разрешите?

Нилин недовольно поднял голову. В дверях стоял молодой человек.

— Разрешите, Сергей Андреевич? — еще раз вежливо осведомился он.

— Прошу, садитесь, пожалуйста. — Нилин провел рукой в сторону кресла.

— Спасибо. — Молодой человек устроился в кресле, поднял глаза на Нилина.

— Сергей Андреевич, у меня не совсем обычное дело. Вы могли бы сначала выслушать меня, а уж потом задавать вопросы? Я постараюсь быть краток.

— Пожалуйста, — Нилин никак не мог полностью переключить внимание с разложенных на столе бумаг на посетителя.

— Дело, Сергей Андреевич, в том, что я, выражаясь принятыми у вас терминами, — пришелец. Из другого времени или с другой планеты, не суть важно. Нет-нет, мы ни в коей мере не вмешиваемся в естественный процесс развития на вашей планете. Только иногда позволяем себе…

— Молодой человек! — Нилин с трудом сдерживал раздражение. — Вы не находите, что ваши шутки не совсем уместны?

— Сергей Андреевич, вы ведь обещали, что дадите мне возможность… Поверьте, это не шутка и не издевка. Я говорю правду, — Нилин, сощурив глаза, пристально смотрел на посетителя.

— Так вот, — продолжал молодой человек. — Мы давно уже научились математически точно определять границы возможностей каждого человека. Сумма ваших способностей близка к единице. Проще говоря, в любой из областей деятельности вы могли бы добиться выдающихся успехов. Могли, но, извините, не добились. Причину этого вы сами сформулировали лет пятнадцать назад. Помните? «Главная моя беда в том, что мне слишком легко все дается…» Я не ошибся?

Нилин кивнул.

— Вы не закончили мою формулировку, — с улыбкой напомнил он посетителю, — я сказал тогда: «Мне слишком легко все дается на обычном среднем уровне».

— Правильно. — Пришелец кивнул головой. — Чтобы достичь выдающегося уровня, нужен длительный целенаправленный труд, то, чего вам, Сергей Андреевич, извините, и не хватало. За тем я и пришел к вам. Хотите все начать сначала?

— В каком смысле? — недоуменно осведомился Нилин.

— В прямом. Мы умеем возвращать назад время. Подумайте, с какого момента вам хотелось бы начать жизнь снова?

— А вы не боитесь, — Нилин никак не мог настроиться на серьезный лад, — что я в новом, так сказать, варианте наделаю массу глупостей?

— Нет, — посетитель улыбнулся, — не боимся. Наши ЭВМ этот вариант полностью отвергают. Я вас, Сергей Андреевич, не тороплю. Подумайте. Если вы не против, я зайду к вам завтра, скажем, в это же время, хорошо?

— Лучше к концу дня, — Нилин незаметно для себя включился в предложенную игру.

— Хорошо, к концу дня.

Посетитель встал, слегка поклонился и протянул Нилину руку. Рука была обыкновенная, человеческая, и кабинет пришелец покинул совершенно по-человечески — просто вышел через дверь.

— Дурацкая шутка! — Нилин вышел следом, пересек темный двор, вошел в подъезд, нажал кнопку лифта.

— «А если не шутка? — Мысль эта в какой уж раз пришла ему в голову. — Шутка, не шутка…» Нилин открыл дверь, вошел в пустую квартиру, поставил в угол портфель, снял плащ…

«Ну-с, что же начинать сначала?» В кухне он смахнул со стола вчерашние крошки, зажег газ…

«Разве личную жизнь устроить?» Женился Нилин на первом курсе института. Жена училась в параллельной группе. Так и тянули вместе пять лет, учили по одному конспекту — сынишку на лекции носили. Все было нормально. А через десять лет как-то вдруг все стало плохо. Наверное, можно было еще что-то исправить, наладить, но не захотели. Гордость ли помешала, или просто устали друг от друга. С тех пор Нилин и живет один. Откуда же начать все снова? Со дня свадьбы?

Или с того дня, когда почувствовал, что стала Татьяна совсем чужой? А может быть, вычеркнуть все эти десять лет из жизни? Но разве жалел Нилин когда-нибудь о том, как их прожил? Нет. Хорошие были годы, честные, чистые, светлые. И любовь была, что бы там ни шептали сплетники. Не сможет он эти годы прожить по-иному. Не сможет, да и не захочет. Впрочем, пришелец имел в виду, наверное, совсем другое. Что же ты, Нилин, жизни недодал?

Профессию разве сменить? Поступить в другой институт или в университет податься? Путь оттуда к мечте, к сегодняшней работе куда как короче. Другой институт — это значит другие друзья, другие учителя: не будет на его пути людей, которые щедро делились с Нилиным знаниями, опытом да и душой. Не будет бессонных ночей, конспектов, веселой сутолоки комитета комсомола.

Вернее, все это будет, но будет другим. Стоит ли менять? Тем более что с его дипломом интересной работы хватает. Только нужно начать сразу же, не терять времени. Так, а куда он его терял?

Не ездить в экспедицию. Сразу же поступать в аспирантуру, защитить диссертацию. Долой четыре года жизни в тайге, жаркое тепло печки, согревавшей продрогшее на ветру тело, работу от восхода до заката, крепкую на всю жизнь дружбу… Не слишком ли дорогая плата за раннюю диссертацию? Тем более что в аспирантуру он после экспедиции все же поступил. Вот только диссертацию так и не написал. Опыт провел, данные получил хорошие. Пиши да пиши! Что же помешало? Жаль было время тратить на казавшееся ненужным, непринципиальным оформление бумаг. Все результаты в статьях были опубликованы, другим служат, не раз встречал он ссылки на свои работы. Что еще? Или поэзия отвлекала?

Нилин улыбнулся, вспомнив бессонные ночи, груды исписанной бумаги. Даже книжка вышла! Пушкин из него, правда, не получился. Разве поэтом стать? Это значит — долой последние семь лет жизни! Годы, в которые властно влекла его биология, охрана природы. Кто-нибудь скажет: «Подумаешь, цветок сохранил!» Да, всего-навсего цветок! Легко его придавить каблуком сапога или вырвать с корнем. А попробуй сохрани! Ведь нигде на Земле нет больше этого цветка, только в заповеднике! Нет, цветок свой он никому не отдаст.

Так что же менять, что начать сначала? Да и стоит ли вновь входить в ту же реку? Жизнь-то ведь еще не кончилась…

Что же пришельцу завтра ответить? Поймет ли? Должен понять. Раз разумный, значит, ничто человеческое ему не чуждо. А интересно, согласился бы он начать жизнь сначала?

* * *

 

АЛЕКСАНДР ГАВРЮШКИН

БЕЗЫМЯННАЯ ПЛАНЕТА

Динамик громко икнул, прохрипел что-то невнятное и затих.

Нейтрон Степанович догадался, что объявили невесомость.

Космическая станция лениво замедляла свое вращение, с каждым оборотом приближая долгожданный конец рабочего дня.

Еще несколько томительных минут, и грузное тело Нейтрона Степановича освободится наконец от оков искусственного тяготения.

И тогда он стремительно помчится вперед, в жилой отсек, в родную каюту. Там ждет его скромный холостяцкий ужин — шницель из задней части молодого марсианского тараканодонта под хреном — и недочитанный томик космического детектива из серии «На страже галактики».

Нейтрон Степанович сладко потянулся, отстегнул ремни и собрался было воспарить над столом, как вдруг входной люк жалобно заскрипел и в проеме показались чьи-то ноги. Нейтрон Степанович уже гневно открыл рот, чтобы отчитать запоздалого посетителя, и осекся. Еще мгновение, и сердце Нейтрона Степановича забилось в радостном ожидании, как одинокий пес, учуявший приближение долгожданного хозяина. То была Зинаида Протоплазмовна, или просто Зиночка, сотрудница сектора планетной космологии. Всякий раз, когда Нейтрон Степанович видел Зиночку, по его телу разливалась томительная истома, а глаза светились нежно и мечтательно.

Зиночка преодолела люк и зависла в центре кабинета, поправляя прическу. Ее стан, легко угадывающийся в складках комбинезона, еще не вполне утратил былую стройность, а несомненно миловидное лицо, обрамленное прядями темно-синих волос, светилось для Нейтрона Степановича кротостью и добротой. Он хотел было сказать ей что-то ласковое, но по заплаканным Зиночкиным глазам определил, что с нежностями следует подождать.

— Нейтрон, ты должен мне помочь, — жалобно сказала Зиночка, медленно дрейфуя в сторону вентиляционного отверстия.

— Что случилось?

— Ой, не могу больше. — Зиночка вдруг громко зарыдала, размазывая слезы по еще пухлым щечкам. — За что мне такое наказание? Чтоб ему, извергу проклятому!

— Да кому же? — Нейтрон Степанович утешать плачущих женщин не умел и поэтому совершенно растерялся.

— Ему, начальнику станции Тришкину.

— Вот что, Зинаида, — Нейтрон Степанович принял строгий вид, — давай все по порядку, а то я ничего не пойму.

— Значит, так, — затараторила Зиночка, продолжая всхлипывать. — Открыли мы на прошлой неделе новую планету. Симпатичная планетка, аккуратненькая, совсем как Земля. Мы ее, конечно, осмотрели, замеры сделали, и собралась я, как положено, документы в центр посылать. Прихожу третьего дня к Тришкину, чтобы подпись его на докладе получить, а он, представляешь, мне и говорит: «Вы, Зинаида Протоплазмовна, поработали неплохо, только вижу я, что есть в вашем докладе некоторые упущения. Срочно все перепроверьте и снова приходите». Я, конечно, бегом в свой сектор. Все проверила, заново пересчитала и опять к начальнику. А он даже читать как следует не стал. Только первый диск просмотрел и заявляет: «Вы что, Зинаида Протоплазмовна, переутомились? Или, может быть, сознательно распоряжения руководства игнорируете? Да я вас на Луну спишу! Характеристику испорчу!» Это на меня-то и кричать! — И Зиночка снова собралась разрыдаться.

Нейтрон Степанович почесал затылок.

— Да, дело серьезное, от начальника нашего лучше подальше держаться, а перечить — упаси бог! Сожрет вместе с комбинезоном. Опись-то у тебя где? Дай-ка я погляжу, хотя это дело долгое. Лучше ты мне так, на словах расскажи, что там на планете.

Зиночка ухватилась за стол, с надеждой заглянула в глаза Нейтрона Степановича и принялась рассказывать:

— Планетка наша небольшая, чуть меньше Земли. Поверхность все больше водой покрыта, но в восточном полушарии, возле экватора, большущий материк. Мы на прошлой неделе туда летали. Красота — будто в сказке. Трава изумрудная, высокая, мне по пояс. Фауна богатая. Мы даже одну зверюшку отловили. Маленькая такая, черненькая, мохнатенькая и мордочка смышленая, на нашу обезьяну похожа. На голове остренькие рожки, а на задних лапках — копытца. Тришкину очень понравилась, он ее теперь у себя в кабинете держит. Там посреди материка долина, по ней речка течет. Вода — будто хрустальная и на вкус сладковатая. Мы сразу запрос в центр послали на заселение. И, представляешь, разрешили. На нашу станцию десять участков выделили. Первым делом, конечно, ветеранам раздавать будут. Кстати, ты, Степаныч, давно летаешь-то?

— Почти полвека.

— Давай я и тебя запишу. Ты человек заслуженный, положительный и мужчина видный. — Зиночка кокетливо улыбнулась. Наверняка дадут. Тришкин наш, змей галактический, гори он термоядерным огнем, первым записался.

— Хорошо бы, — мечтательно сказал Нейтрон Степанович, украдкой взглянув на Зиночку. — Пора и мне своим домом обзаводиться. — Он вздохнул, и представилось ему, что стоит посреди зеленого луга на берегу хрустальной речки маленький домик.

Возле домика растет диковинное дерево, а на его ветке сидит маленькая рогатая обезьянка. У крыльца стоит он, Нейтрон Степанович, и смотрит, как ему навстречу идет сквозь высокую изумрудную траву любезная его сердцу Зиночка.

— Как быть-то, Степаныч? — прервала Зиночка полет его фантазии.

Нейтрон Степанович потер лоб.

— Ты мне вот что скажи, Зинаида, вы как планету назвали?

Зиночка удивленно развела руками.

— Никак, вот доклад в центр отошлем, там что-нибудь и придумают.

Нейтрон Степанович неодобрительно покачал головой.

— А знаешь ли ты, что правила дальних космических экспедиций разрешают первооткрывателю назвать найденную им планету своим именем?

— Ну, знаю… Так что же? Планету эту Машенька первой углядела, лаборантка наша. Выходит, ее именем и назвать?

— Да при чем тут Машенька? — Нейтрон Степанович досадливо поморщился. — Здесь важна идея, общее руководство, направляющая, так сказать, сила.

— Что же это за сила такая? — растерялась Зиночка. — Погоди, погоди… Ах, какая же я дура! Ну, конечно, вот что он от меня хотел, а я-то голову ломаю! Спасибо тебе, Нейтрон, надоумил. Зиночка вспорхнула над столом и чмокнула Нейтрона Степановича в щеку. — Пойду Тришкина увековечивать. Погоди, что же это получается? Начальника нашего Спиридоном Танталовичем Тришкиным зовут. Выходит, мне планету надо Спиридоном назвать?

— Зачем, ты как-нибудь измени.

— Понятно, по аналогии. Значит, так, Марс — Спиридарс.

— Не пойдет.

— Тогда по-другому: Венера — Спиридера.

— Тоже нехорошо.

— Юпитер… Ладно, потом придумаю, полечу в сектор, чтобы к завтрему доклад исправить.

— Да ты долину не забудь, и речку тоже.

— Спасибо, Нейтрон! — крикнула, улетая, Зиночка, оставив Нейтрона Степановича наедине с приятными воспоминаниями.

На следующий день Нейтрон Степанович вопреки обыкновению явился на службу раньше времени. Что-то странное происходило в его душе. Всю ночь снились ему изумрудные долины, хрустальные реки и Зиночкины темно-синие волосы. Нейтрон Степанович занял свое рабочее место и приступил к изучению прессы. Он взял моток «Звездной жизни», засунул его в видеоскоп и уставился на экран. Сообщение сменялось сообщением, как вдруг маленькая заметка привлекла его внимание. «Объявление, — прочел Нейтрон Степанович. — Недавно коллектив космостанции ТРПР/8 ДР имени героя-космодесантника Мухтара Фотон-заде, руководимый заслуженным покорителем Вселенной, кавалером ордена Большой Черной дыры Спиридоном Тришкиным, обнаружил новую планету, пригодную для заселения и названную именем первооткрывателя. Заявки на приобретение личных участков принимаются в Галактическом садово-огородном бюро». Далее следовал текст рекламного приложения: «Прилетайте на СПИРИДОНТЕР, чудо-планету! Где еще во Вселенной вы найдете такие изумрудные луга, голубое небо и ласковое солнце, как в Тришкиной долине! Хорошо искупаться в хрустальных водах реки Спиридоновки. Этот могучий водный поток берет начало у подножия Тришкиной горы, высочайшей вершины Спиридонтера, которую вскоре увенчает титаноирридиевый бюст героя-первооткрывателя. Богат и разнообразен животный мир планеты. Доверчивые и легко приручаемые рогатые обезьянки вида «Спиридониус Вульгарис Натуралес», без сомнения, станут вашими лучшими друзьями. СПИРИДОНТЕР ждет вас!»

Хрипло затрещал сигнал видеосвязи. Нетвердой рукой Нейтрон Степанович нажал кнопку ответа. На экране сфокусировалась Зиночка.

— Нейтрончик, — весело защебетала она, — времени совсем нет, я в двух словах. Значит, так, записала тебя на участок…

— Погоди, Зина, — перебил ее Нейтрон Степанович, — не надо…

— Как не надо?! — Голос Зиночки звучал растерянно и обиженно. — Ты не хочешь? А я-то думала…

Нейтрон Степанович с тоской посмотрел на объявление и отвернулся.

— Хочу, Зина. Конечно, хочу. Только не на Спи… только не на этой планете.

* * *

 

ВЛАДИМИР ЦВЕТКОВ

ДОЖДЬ, КОТОРОМУ ХОТЕЛОСЬ КУРИТЬ

В тот день шел мелкий дождь. Он сыпался с неба редко и неторопливо, но с завидным постоянством, присущим всем дождям в наших краях. Казалось, будто невидимые музыканты наигрывают нехитрую мелодию на древних тамтамах. Эти звуки приносили успокоение и дарили печаль, неизменную спутницу человека на его жизненном пути. Музыка дождя убаюкивала, звала в свой мир, таинственный и непостижимый, загадочный и грустный.

Дождь все шел, шел, летел к земле, лаская деревья, листву, траву, цветы. Прозрачными глазами, в которых отражалось серое небо, он всматривался в окружающее.

Помню, я сидел на скамейке в беседке почти в центре парка.

Это был старый парк, пожалуй, единственный из тех, которые сохранились в нашем городе в таком полузапущенном виде, что его даже можно бы и не называть парком. Здесь не было аттракционов, каруселей, качелей, «американских гор», планетария, напоминающих о цивилизации. Правда, дорожки посыпали битым кирпичом, но, как минимум, два года назад, скамейки покрасили, но, вероятно, только в позапрошлом году, кустарник подстригли, но не раньше, чем прошлой осенью.

Дождь все шел, окрашивая листву деревьев в сочный ярко-зеленый цвет, до того чистый и яркий, что, казалось, она была отчеканена из неземного, хрупкого металла. Она дрожала, когда на нее падали капли, словно разговаривала с дождем на своем языке.

Дождь шел сегодня весь день, с самого утра. Людей поблизости не было, кто же захочет выходить из дому в такую погоду? Но и в другие дни они, поглощенные заботами и будничными делами, не баловали своим присутствием этот заповедный уголок. Кричащие радиоголоса, голубые экраны телевизоров, алчные кинотеатры, дешевые игральные автоматы, домашние проблемы, повседневный труд занимали их целиком, пропуская время сквозь сито однообразных дней, наполненных суетой мелких страстей и жаждой преуспеяния.

Я люблю пасмурную погоду прежде всего потому, что в эти часы никто не мешает думать. Можно подумать обо всем на свете; о том, что тебя волновало когда-то или тревожит теперь. О том, что сбылось, а что — нет. О том, чего ты ждешь в жизни и что ты можешь дать ей. О целях и идеалах. О достигнутом и желаемом.

Об Улиссе и Алисе. О мышах и людях. О скитаниях вечных…

Итак, шел дождь, серые шторы туч закрывали небо, и голубые сосны изредка стряхивали с ветвей брызги северных ветров.

Я увидел, как по тропинке спускается человек. Походка его была необычной, и это сразу бросалось в глаза. Как объяснить попроще? Ну хотя бы взять моряка, находившегося в плавании и отвыкшего ощущать твердую почву под ногами. Или космонавта, возвратившегося на Землю после долгого пребывания в невесомости. И у того, и у другого походка будет отличаться от нашей с вами. Особенно первое время.

Так вот, человек шел к беседке. На нем был старый плащ, видавшие виды полуботинки, черные брюки. По неаккуратно торчащему воротнику ковбойки можно было судить о том, что она давно выцвела от времени и что носили ее чуть ли не каждый день…

Лицо у незнакомца было открытое, а ясные до боли глаза словно излучали магическую энергию. Он шел и губами ловил прозрачные капли.

— Здравствуйте, — сказал он, поравнявшись со мной. — Не правда ли, чудесная погода?

В голосе его не было ехидства, да и насмешки я не почувствовал. Но, как это часто свойственно людям, сначала я заглянул в его глаза. Заглянул и… отшатнулся. Не от ужаса, а от удивления. Там были… Я увидел… Десятки, сотни, тысячи, миллионы дождей, которые случались когда-либо на нашей планете. В прошлом.

В настоящем. Которые прольются в будущем. Как я это понял?

Не знаю. Не могу объяснить. Просто увидел.

— Да, сегодня неплохо, — ответил я. За долгие годы одиночества я научился не обращать внимания на разного рода странности, которые повсюду, словно осенние яблоки, разбросаны по нашей планете. — В такое время никто не мешает.

Он улыбнулся, и я поразился его улыбке, полудетской, непосредственной, такой располагающей. Казалось, она была соткана из лунного камня, если только из этого материала можно ткать улыбки. Казалось, она вместила в себя свет рода человеческого.

Она была словно подарок, которого не ждали.

Потом незнакомец вошел в беседку, и дождь прекратился.

— Знаете, — сказал он вдруг без всякой связи, — ничего не получилось. А я-то раньше думал, что у меня талант…

Он вздохнул и отвернулся. Было видно, что слова эти сказаны им не ради прихоти. То, о чем он начал говорить, наболело. Оно накопилось в нем, словно жидкость в чаше, края которой уже переполнены… Подул холодный ветер.

Человек посмотрел на меня. Не знаю, что он прочитал на моем лице, но я почувствовал отчаяние, исходившее от него.

— Вы, конечно, не понимаете, о чем я?… — спросил он. И, не дожидаясь ответа, добавил:- Сейчас объясню. Дело в том, что я поставил перед собой недостижимую цель. Я неудержимо стремился к ней, и иногда уже начинало казаться: вот она, рядом, только протяни руку… Но это были только иллюзии. Иллюзии, которые я принимал за реальность, потому что желал всего сразу, потому что спешил, потому что не хотел ждать, потому что был молод и нетерпелив… Как вы считаете, сколько мне лет?

Я внимательно вгляделся в его лицо. Это было лицо молодого человека, изнуренного непосильным трудом. Под глазами — синие круги. Ввалившиеся щеки, заостренный подбородок. Левую щеку пересекал глубокий шрам… Но чем дольше я всматривался, тем старше он мне казался.

— Лет двадцать пять, — сказал я неуверенно.

Он усмехнулся: — Я ровесник этого леса… Нет-нет, не думайте, я вполне нормален. Только ведь все равно не поверите.

— Почему же?… — спросил я. И сам же ответил:- Если никогда никому не верить, то и жить незачем. Человек должен верить. Без веры его нет…

Незнакомец взглянул на меня странно. Словно раздумывал о чем-то важном. Будто размышлял, продолжать ли ему разговор.

Довериться ли мне?

Там на горизонте тучи сливались в одну темную массу — гигантскую пену фантастического стирального порошка, с помощью которого время от времени моют полы в Поднебесной.

Вдали голубели расплывчатые деревья. День казался размытым, ненастоящим, акварельным.

Он серьезно, тихо спросил, как я отношусь к разного рода фантазиям, к инопланетным кораблям, например. Я ответил, что не считаю это фантазией: ведь в космосе есть уже и наши корабли.

Почему же не быть другим.

Лицо его просветлело.

— Тогда вы меня поймете, — сказал он. — Ведь инопланетные корабли не должны нарушать экологического равновесия, они должны быть похожи на все земное. На растения, на облака, на тучи, даже на пелену дождя. Странно? Значит, все же фантазия?… иногда задумываюсь о том, если я вам скажу, что один из таких кораблей вели к вашей планете невиданные здесь существа, разумные, конечно, но именно в силу своей разумности сознававшие, что их не должны здесь видеть, и они сами не должны никому мешать? Что тогда? Вы скажете, положение у них было безвыходное. Это так. Особенно безвыходным оно стало тогда, когда был утерян корабль вместе с передатчиками. Утерян во время изучения жерла вулкана… И только один из экипажа мог спастись. Вы могли бы себе это представить?

— Могу, — ответил я. — Ведь я ком…

— Хорошо. А вы не допускаете, что этот оставшийся член экипажа хочет иногда поговорить с землянином, выкурить сигарету — и отвести душу? И что в своем подлинном облике он явиться просто не может? Что легче уж ему принять облик дерева, скалы, камня, дождя, наконец?

— Готов допустить, — ответил я без удивления, как будто речь шла о чем-то абстрактном. — Хотя, конечно, поверить в это трудно.

— Трудно… — согласился он. — Вам поверить трудно. И все же такое может случиться. Об этом может судить лишь тот, кто волен принять облик человека и облик дождя.

Странное в высшей степени заявление! Но в этом что-то было.

— Всю жизнь я старался быть полезным людям, — наконец заговорил незнакомец. — Всю жизнь, всю жизнь… И что же из этого вышло? — Он горестно вздохнул. — А ведь я спасал посевы от засухи, давал жизнь деревьям, цветам, травам, пустыни превращал в плодородные земли. Всего не расскажешь. Да и не нужно. Слово — это одно, а дело — это другое. Не знаю, может быть, я не совсем прав или не во всем, но моя точка зрения такова.

Хорошо, когда дело подтверждает слово. Хорошо, когда они рядом, когда они вместе, когда они едины… Так бывает редко. Так бывает не у всех людей. И так никогда не бывало у моих заклятых врагов.

Я называю их людьми осени, людьми смерти.

Да, люди осени были моими самыми заклятыми врагами.

Сначала я терпеливо сносил их дикие выходки: бессмысленное уничтожение лесов, отравление рек и озер ядохимикатами, бездумное осушение болот, загрязнение атмосферы, варварские войны… Но рано или поздно я не выдерживал. Это был нервный срыв.

Помню, однажды я оказался в краях, где случилась сильная засуха. Жара стояла невыносимая, ветра совсем не было, листья на деревьях пожелтели, а землю испепеляла жажда. Урожай в тот год обещал быть хорошим, но хлеба задыхались от недостатка влаги. Люди с надеждой смотрели на небо и молили о дожде. И тогда к ним вдруг пришел дождь. То есть они думали, что он пришел к ним вдруг и случайно, а на самом деле это было не совсем так или, правильнее сказать, совсем не так. Но они-то ведь этого не понимали, как, впрочем, не понимают и теперь. В нашем мире нет ничего случайного, и любой случай — проявление закономерности, только догадываются об этом очень немногие. Так вот, начался дождь, и как раз тогда, когда он был желанен. Его ждали, его звали, и он пришел, и ему радовались несказанно. И поняв, с какой радостью люди приняли дождь, он все питал и питал землю влагой, вдыхая жизнь в растения, которым он был так необходим.

И дождь все шел, шел и шел… До тех пор, пока люди, эти глупые существа, не стали его проклинать. И услыхав проклятия, и увидав воздетые к небу кулаки, и глянув в искаженные злобой и ненавистью лица людей, дождь ушел от них, только ушел не так, как уходил до сих пор — на время, а оставил их навсегда. И дождь, наверное, не раз после этого задумывался о равновесии сил в природе и пришел к мысли, что, пожалуй, не стоит исполнять желания людей, ибо им все равно не угодишь…

Он резко повернулся ко мне. Губы его мелко дрожали. Между бровями пролегла упрямая складка.

— Существует истина: все течет, все изменяется. Кому ж это знать, как не мне… — Он криво усмехнулся. — Так было и будет. Так будет, пока существует мир. А мир вечен.

— Неизменен?

— Нет, вы меня не поняли. Не неизменен, но вечен. Материя неистребима. Поля наших мыслей неистребимы.

— Значит, через несколько веков мир тоже будет существовать?

— Вселенная — да. В других формах. В иных, чем сейчас. В других формах существования материи. Но это произойдет не сразу. Возможно, через несколько веков. А скорее всего гораздо раньше.

Он глубоко вдохнул полной грудью сырой, но удивительно вкусный воздух и, собравшись с духом, вдруг сказал:

— А знаете, кто я? Я — дождь…

Он замолчал ненадолго. И увидев, что я ничего не говорю ему, постигая эти удивительные слова, бесстрашное откровение, спросил:

— Может быть, у вас найдется закурить?

Я достал пачку. Пальцы у него были тонкие, нервные. Они дрожали. Наши руки соприкоснулись. Я ощутил трепетное прикосновение чужого мира, другой жизни.

Он торопливо затянулся, выдохнул дым. Дождь давно перестал.

Вечерело.

— Ох! — Незнакомец внезапно спохватился. — Мне пора!

И убежал не попрощавшись.

Когда он выходил из беседки, начался дождь. Это был настоящий ливень. Потоки воды хлынули на землю.

Музыка дождя, преодолев рамки привычного, вырвалась на волю. И теперь она легко и стремительно, разрастаясь и набирая силу, летела над землей…

 

ВЛАДИМИР ДЕМЬЯНОВ

ПРОЕКТ

(Памфлет)

Шеф явно сердился. Он буквально пронзал Талера ясными, как у богородицы, глазами. Под таким взглядом Фриц Талер, выходец из Германии, а ныне — верный подданный Штатов, пасовал.

— Так что же, — строго спросил шеф, — неужели вы не в состоянии справиться с задачей?

— Я мобилизовал все научные силы, применил новейшие средства обнаружения, в том числе и «искусственный нос». А его последняя модель, как вы знаете, феноменально чувствительна — одну миллионную долю процента окиси углерода в атмосфере улавливает за двадцать миль!

— Бред! Голубая мечта пятидесятых годов. Сейчас только идиот будет искать русские лодки по выхлопу дизелей. Теперь у них совсем другая техника. Вы не на то сделали ставку, и тысячи долларов у вас улетели в трубу.

— Вы, к сожалению, правы, дорогой шеф, — согласился Талер. — Я убедился в этом на прошлой неделе. Мы облазали весь залив, вышли далеко в океан и, казалось, нащупали повышенную концентрацию СО. Начали поиск… И что же оказалось? Эта нечисть тянулась не к нам из океана, а от нас, из Флориды. Там городят какую-то новую секретную чертовщину. И двигатели их самосвалов нещадно дымят!

— Это не ваша забота и не ваша область, Талер, — остановил его шеф и снова вперил в переносицу сверлящий взор. — Меня интересует, что вы предпримете теперь. Учтите, что обсуждение финансов не за горами. Так что пошевеливайтесь! Если мы не найдем надежного обоснования нашей сметы, то… надеюсь, вы понимаете, чем это будет грозить лично вам?

— Отлично понимаю, шеф. Это меня и заботит, — ответил Фриц, он же Фрэнк, глядя на хозяина с должным подобострастием. — Сделаем! Непременно сделаем…

Однако спасительного замысла у него не было. Идеи… Где искать идеи? Талер связался с фирмами и институтами, побывал даже в объединении парапсихологов и психопатологов, рассчитывая, что там, может быть, найдется хоть один человек, способный чувствовать на расстоянии, достаточном для его дела. Оказалось, что специалистов по ясновидению много, а ясновидцев нет.

Неудача его постигла и в новейшем институте нуклеодозиметрии, где работают на кварках и очарованных частицах. Старые научные организации ответа на новый вопрос дать не могли, а новые находились в стадии становления и пока не очертили круг вопросов, которыми будут заниматься.

И все же спасительная идея пришла! И именно в тот момент, когда Талер, намаявшись за день, грустил над стаканом виски с содовой в обществе небезызвестной в порту девицы Мэгги Дрек.

От Мэгги, как всегда, несло спиртным, но это Талера не заботило.

Его заботило одно — идея, где взять идею… Мозг Фрица был напряжен до предела. Ноздри его раздувались, словно их обладатель внюхивался в воздух подобно электронному «искусственному носу» — а вдруг идея носится в воздухе…

— Черт меня побери, эврика! — вдруг воскликнул он, приблизившись к Мэгги на расстояние, более короткое, чем это принято в благородном обществе. И тут же, оттолкнув ее, кинулся к телефонному аппарату.

— Сивый мерин, — бормотал он по дороге, — как же это я раньше не догадался!

Дело в том, что Мэгги обнаруживала загадочную способность предугадывать приближение к берегу кораблей с экипажами, включая подводные лодки! Биополе? Фриц Талер не знал этого наверняка, но своему патрону подал это как идею использования биополя. И эту идею можно проверить с помощью той же Мэгги!

Непостижимым образом узнавала она о передвижении подводных дредноутов в пучинах океана.

Шеф задумался, помолчал. Потом дал добро на предварительные эксперименты.

— Я устрою Мэгги на судно наблюдения, — отрапортовал Талер. — Пусть эксперимент будет масштабным, в самых настоящих морских условиях!

И Мэгги отправилась в плавание. Талер взял на себя роль посредника, объективного наблюдателя.

— С правого борта судно! Опасно маневрирует, его намерения определить не удается! — Таким было первое совместное сообщение Мэгги и Талера.

Какая досада! Когда они увидели это судно, то быстро поняли оплошность. Это был танкер. Ребята из Хьюстона везли средневосточную нефть.

— Мэгги, — сказал Талер. — При всем желании я не могу признать наш эксперимент удачей. Но в этом что-то есть. Думаю, что это позволит нам продержаться еще некоторое время, может быть, до рождества. А теперь нам предстоит самое главное — составить текст радиограммы для нашего интересующегося наукой шефа. Биополе. В этом что-то есть.

И Талер саркастически улыбнулся.