Стихи Вогенов, конечно, ужасны. Можно было бы сказать, что это самые ужасные стихи во всей Вселенной, если бы не стихи азгатов с Крии. Когда их Поэт-Гроссмейстер Грантос Газоносный читал свою поэму «Ода зеленому комочку грязи, найденному подмышкой летним утром», четверо из слушавших умерли от инфаркта, а Президент Среднегалактического Подкупного совета по делам искусства спасся только тем, что во время чтения грыз одну из своих ног. Он отгрыз ее начисто. Говорят, Грантос остался «недоволен» таким приемом и собирался пуститься в чтение своего эпоса в двенадцати книгах «Булькаю, купаясь», но его собственная самая толстая кишка спасла жизнь и цивилизацию, вывернувшись через пищевод в голову и на полном газу разнеся классику мозги.
Впрочем, это еще не предел. Самые ужасные во всей Вселенной стихи – хуже совсем некуда – утрачены навсегда. Они принадлежали перу Паулы Нэнси Миллстоун из Бринбриджа в Эссексе, Англия. Она исчезла вместе со своими творениями, когда Строительный Флот Вогенов разрушил планету Земля.
Простетник Воген Джелц медленно улыбнулся. Очень медленно. Не потому, что он добивался пущей выразительности. Он просто пытался вспомнить, как это делается. Он только что вдосталь наорался на пленников, и это ему помогло. Он доказал, что у него действительно отвратительный характер.
Наоравшись, он собирался доказать, что он также безжалостен и бессердечен.
Пленники сидели в креслах поэтического восприятия. Их предусмотрительно привязали прочными ремнями. Вогены не питали иллюзий насчет своих стихов. В своих ранних опусах они громогласно настаивали, чтобы их признали высокоразвитым народом с богатой духовной жизнью, но позже писать их заставляла только лишь вогенская кровожадность.
Холодный пот выступил на лбу Форда Префекта. Под электродами, укрепленными на висках, мелко билась жилка. Электроды присоединялись к универсальному Центру Поэтического Восприятия, в который, кроме всего прочего, входили усилители образной структуры, ритм-модуляторы, микшеры уподоблений, аллитерационный синтезатор – все для того, чтобы слушатель в полной мере насладился стихами и проникся всеми оттенками поэтической мысли творца.
Артур Дент дрожал. Он понятия не имел, что его ждет, но знал одно – все, что с ним произошло до сих пор, ему не понравилось, и не похоже, чтобы что-то изменилось к лучшему.
Воген начал читать. Это был небольшой стишок, написанный сразу после того, как его подруга ушла, громко хлопнув дверью.
– А ты обдрыг сегорда не марла… – начал он. Форда затрясло. Это было хуже, чем ожидал даже он.
– А я так мрал, балурился и хмарил…
– Аааааааааааааааааааааааааааааааррpppррх! – кричал Форд Префект, извиваясь от непереносимой боли. Сквозь слезы он видел, как бьется в кресле Артур. Форд сжал зубы.
– Что вот обдрыг… – продолжал безжалостный воген, – взбурмят варлабола, варлабола… Его завывающий голос стал невыносимо визглив. Чувства били фонтаном.
– И ты взофрешь в отвахренные чвари!
– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-т! – завопил Форд, и его скрутило, когда усиленная электроникой последняя строка прошила мозг – от одного виска к другому. Он затих.
Артур лежал мешком.
– Ну что ж, землюдки, – промурлыкал воген (он не знал, что Форд Префект на самом деле с маленькой планеты в окрестностях Бетельгейзе, а если бы и знал, ничуть бы это его не взволновало), – я предоставлю вам право выбора! Или умереть в открытом космосе, или… (мелодраматическая пауза) сказать, понравились ли вам мои стихи!
Он откинулся на спинку огромного кресла, похожего на летучую мышь с расправленными крыльями, и посмотрел на своих пленников. Он снова растянул губы в неком подобии улыбки.
Форд тяжело задышал. Он провел иссохшим языком по запекшимся губам и застонал.
Артур бодро заявил: – В общем и целом, весьма неплохо.
Форд открыл рот и повернулся в сторону Дента. Такое ему в голову просто не приходило.
Воген удивленно поднял правую бровь, которая до этого успешно скрывала его нос, что картины отнюдь не портило.
– Продолжай… – промурлыкал он, немало пораженный словами Артура.
– Да-да, – продолжал Артур. – Мне кажется, некоторые новаторские образы были весьма удачны.
Форд все еще не мог закрыть рот, пытаясь перестроить мысли на этот совершенно новый лад. Неужели им действительно удастся прорваться?
– Дальше… – Воген был заинтересован.
– М-м… и… э-э… интересное ритмическое построение, – продолжил Артур, – которое контрапунктом вторит… м-м… э-э… – он запнулся.
Форд, наконец, отважился и бросился на выручку. – И контрапунктом вторит сюрреализму скрытой метафоры… э-э… – Он тоже запнулся, но Артур был наготове.
– … метафоры смятенной и тонкой души поэта, человека…
– Вогена, – прошипел Форд.
– Ну да, вогена (прошу прощения), – Артур оседлал привычного конька и залился соловьем, – … отважно осмелившегося погрузиться в глубины космического сознания и тайного знания. Он применяет оригинальные формы стиха, смело экспериментирует. Особенно ему удаются лирические описания чувств героев в момент прикосновения к глубинным тайнам мироздания, к секретам, столь давно скрытым от чьего-либо глаза… – (Голос его окреп и зазвенел. Близился великолепный финал.) – … и читатель проникается грандиозностью того… того… э-э… (Неожиданно он сбился с мысли.) Форд пришел ему на выручку с coup-de-grace:
– Того, о чем бы ни была эта поэма! – выкрикнул он.
Углом рта он прошептал в сторону Артура: – Отлично, Артур, просто неподражаемо!
Воген пристально рассматривал их. На минуту забылись все удары по вогенской культуре (и поэзии, в частности), но нет! Нет, подумал он – слишком поздно, и слишком неубедительно.
Когда он заговорил, атмосфера наэлектризовалась, словно кто-то чесал черную кошку нейлоновой щеткой.
– Так значит, вы считаете, что я пишу стихи потому, что в душе, несмотря на свою отвратительную безжалостную наружность, я просто хочу, чтобы меня любили… – Он помолчал. – Так?
Форд нервно рассмеялся. – Ну, в общем, да, – сказал он, – ведь наверно, все мы, глубоко в душе, знаете… э-э…
Воген поднялся.
– Нет! Ты абсолютно неправ, – сказал он. – Я пишу стихи только для того, чтобы доставить своей отвратительной безжалостной наружности побольше удовольствия. Я все равно выброшу вас за борт. Дневальный! Доставить этих в шлюз номер три и вышвырнуть!
– Что? – возопил Форд.
Здоровенный дневальный отстегнул ремни и, как котят, вытащил жертв поэтического сеанса из кресел. Сначала он подхватил подмышку Форда, затем проделал то же с Артуром.
– Вы не можете выбросить нас за борт! – вопил Форд. – Мы пишем книгу!
– Сопротивление бесполезно! – проорал в ответ дневальный воген. Это была первая фраза, которой он научился, когда пришел на флот.
Капитан смотрел на все это, и, казалось, мысли его гуляют где-то очень-очень далеко. Потом он отвернулся.
Артур дико озирался.
– Я не хочу сейчас умирать, – кричал он. – У меня еще болит голова! Я не хочу отправляться на тот свет с головной болью! В этом нет ничего приятного!
Дневальный стиснул их покрепче, и, поклонившись капитану, вытщил с мостика. Стальная дверь закрылась, и Простетник Воген Джелц снова остался один. Он тихонько мычал что-то себе под нос, поглаживая записную книжку. – Хм, – проговорил он, – … контрапунктом вторит сюрреализму скрытой метафоры… – Он обдумал это, и с угрюмой ухмылкой закрыл книжку.
– Просто смерть – это еще слишком хорошо для них, – заявил он.
Длинный бронированный коридор отзывался эхом на беспомощное барахтанье двух гуманоидов в резиновых объятьях вогена.
– Великолепно, – ныл Артур. – Ужасно! Отпусти, скотина!
Воген не останавливался.
– Не беспокойся, – сказал Форд. – Я что-нибудь придумаю. Особой убежденности в его голосе не было.
– Сопротивление бесполезно! – проревел дневальный.
– Пожалуйста, перестаньте, – заикаясь, проговорил Форд. – Невозможно сохранить интерес к жизни, когда вы так говорите.
– Господи, – Артур не замолкал, – он говорит об интересе к жизни, а между прочим, его-то планету не снесли сегодня с самого утра. Я проснулся и думал, что славно отдохну, почитаю немного, выкупаю собаку… И вот на часах четыре, а меня выбрасывают из инопланетного корабля за шесть световых лет от дымящихся руин моей родной планеты… – Конец этого монолога получился скомканным, потому что воген вдруг стиснул Артура посильнее.
– Все в порядке, – сказал Форд, – только не паникуй!
– Кто сказал, что я паникую? Я просто еще не освоился! Подожди, вот я освоюсь, и пойму, что к чему. Вот тогда я и начну паниковать!
– Артур, не впадай в истерику. Заткнись! – Форд отчаянно пытался что-нибудь придумать, но ему мешал рев дневального.
– Сопротивление бесполезно!
– А ты тоже заткнись! – рявкнул Форд.
– Сопротивление бесполезно!
– Да помолчи немного, – взмолился Форд. Он повернул голову и взглянул мучителю в лицо. Неожиданная мысль пришла ему в голову.
– Неужели тебе все это нравится? – спросил он.
Воген встал как вкопанный, и выражение крайнего скудоумия разлилось по его физиономии.
– Нравится? – прогудел он. – В каком смысле?
– В смысле, – объяснил Форд, – что ты живешь полноценной жизнью? Маршируешь кругами, орешь, выбрасываешь людей за борт…
Воген уставился в низкий бронированный потолок и сдвинул брови так, что они почти поменялись местами. Углы губ опустились, выдавая напряженную работу мысли. Наконец, он сказал:
– Ну, в увольнении неплохо…
– Так и должно быть, – согласился Форд.
Артур закрутился подмышкой у вогена, чтобы лучше видеть его.
– Форд, что ты делаешь? – пораженно прошипел он.
– Просто пытаюсь возродить в парне интерес к жизни, понятно? Так, значит, в увольнении неплохо… – вернулся он к разговору.
Воген уставился на него и неповоротливые мысли зашевелились в тинных глубинах.
– Ну вообще-то, – сказал он, – если подумать, да посмотреть получше, довольно паршиво. Если… – он снова подумал, для чего ему понадобилось еще полминуты глазеть в потолок, – если не считать крика, а я его очень люблю.
– Он наполнил воздухом легкие и заревел: «Сопротивление бесполезно.»
– Разумеется, – торопливо прервал его Форд, – у тебя отлично получается, сразу слышно. Но если вообще довольно паршиво, – теперь он говорил медленно, чтобы каждое слово достигло цели, – зачем ты это делаешь? Для чего? Для девочек? Для красоты? Или чтобы доказать, что ты настоящий мужчина, macho? Или ты даже считаешь, что противостоять такому безмозглому существованию само по себе интересно?
Артур переводил взгляд с одного на другого в замешательстве.
– Э-э… э… – сказал дневальный, – э-э… не знаю. Я вроде на самом деле так делаю. Моя тетушка сказала, что флот – отличное место для молодого вогена – ну там, форма, шестизарядный бластер у бедра, безмозглое существование…
– Ну вот, Артур, – заявил Форд с видом человека, одержавшего верх в споре, – а ты думаешь, что у тебя проблемы.
Артур действительно так думал. Не говоря уже о проблеме с его родной планетой, дневальный его почти задушил. Перспектива оказаться в открытом космосе ему тоже не улыбалась.
– Попробуй понять его сложности, – настаивал Форд. – Вот он – бедный парень, всю жизнь топает кругами, выбрасывает людей за борт…
– И кричит, – добавил воген.
– Конечно. И кричит, – Форд дружески-снисходительно похлопал вогена по плечу, под которым висел.
– … и даже не знает, зачем он это делает! – Артур слабо шевельнулся в знак согласия с тем, что это весьма печально. Ему не хватало воздуха, чтобы сказать об этом.
Из глубины души вогена поднялось ошеломленное урчание.
– Ну, если посмотреть на это дело так вот, то вроде как…
– Молодец! – подбодрил его Форд.
– Но тогда, – урчание продолжалось, – а что можно предложить другого?
– Конечно же, – заявил Форд бодро, но медленно, – прекратить это! Сказать им, что ты не собираешься больше этого делать. – Он чувствовал, что надо бы еще что-то добавить, но воген уже углубился в обдумывание этого тезиса.
– Ээээээээээээээээээээээээээ… – сказал дневальный, – не по вкусу мне это.
Форд вдруг понял, что упускает момент.
– Но подожди, послушай, – заторопился он, – это же только начало, понимаешь… это же еще не все, понимаешь ли…
Но в этот момент дневальный возобновил свою мертвую хватку и вернулся к выполнению непосредственной задачи, то есть доставки пленников в шлюз номер три. Он был заметно тронут.
– Да нет, если вам все равно, – сказал он, – я лучше суну вас в шлюз, а потом мне еще нужно потренироваться в кричании.
Форду Префекту совсем не было все равно.
– Но послушай… подумай только! – сказал он, не так медленно как раньше, и не так бодро.
– Ахххххххххххххххххххгх! – выдохнул Артур. Что он имел в виду, неизвестно.
– Да подожди, – настаивал Форд, – есть же музыка, живопись, и много еще чего! Аррргххххх!
– Сопротивление бесполезно! – проревел дневальный и добавил: – Понимаешь, если я и дальше буду делать карьеру, меня, может быть, повысят до Старшего Крик-Офицера, а свободных должностей для солдат, которые не кричат и не выбрасывают никого за борт, вообще не так уж много. Я уж лучше займусь тем, что умею.
В этот момент они прибыли к шлюзу. Большой круглый люк, стальной, и, судя по толщине, весьма увесистый, открылся бесшумно.
– Но все равно спасибо за беседу, – сказал воген. – Пока. Он швырнул Форда и Артура в шлюз. Артур лежал, пытаясь отдышаться. Форд сразу обернулся и тщетно пробовал удержать плечом закрывающийся люк.
– Да послушай же, – кричал он, – ты же ничего не знаешь о целом мире… ну вот хоть об этом, например! – Он отчаянно схватился за единственный обломок культуры, который оказался в его памяти поблизости, и напел первые такты Пятой симфонии Бетховена: – Та та та тум! Неужели в тебе ничто не откликается?
– Да нет, – ответил воген, – вообще-то нет. Но я расскажу об этом тетушке.
Может, он и сказал что-то еще, но больше ничего не было слышно. Люк плотно закрылся. Исчезли все звуки, кроме слабого отдаленного гула корабельных двигателей.
Форд и Артур оказались внутри отполированного стального цилиндра высотой в человеческий рост и метра три в длину.
Форд огляделся, задыхаясь.
– А я думал, что у парня больше мозгов, – сказал он и сел, прислонясь к вогнутой стене.
Артур безмолвно лежал на полу, куда его швырнул воген. Он не поднял головы. Он просто лежал и пытался отдышаться.
– Мы в ловушке, да?
– Да, – отозвался Форд, – мы в ловушке.
– Ты ведь что-то придумал? Я слышал, ты сказал, что что-нибудь придумаешь. Может, ты что-то придумал, а я не заметил?
– Ну, кое-что я действительно придумал, – вздохнул Форд. Артур ожидающе посмотрел на него.
– Но к несчастью, – продолжал Форд, – то, что я придумал, требовало нашего пребывания по ту сторону этого люка. – Он лягнул люк, через который они только что влетели.
– Но мысль-то была хорошая?
– Да, весьма.
– Так что за мысль?
– Я не успел продумать все детали. А теперь вроде бы уже и не стоит.
– Мда. …э, а что теперь?
– Что теперь? Ну вот – люк перед нами через несколько секунд автоматически откроется и, мне кажется, мы вылетим в открытый космос и задохнемся. Конечно, если ты вдохнешь поглубже, сможешь протянуть секунд тридцать… Форд встал, заложил руки за спину, поднял брови и стал напевать древнюю бетельгейскую боевую песнь. Он вдруг показался Артуру совсем чужим.
– Значит, все, – сказал Артур. – Мы умрем.
– Да, – отозвался Форд, – если только… нет! Погоди минуту! – Он вдруг уставился на что-то невидимое Артуру. – Что это за кнопка? – завопил он.
– Что? Где? – заорал Артур, мгновенно обернувшись.
– Шутка, – сказал Форд, – все равно умрем.
Он привалился к стене и продолжил мелодию с того места, на котором остановился.
– Знаешь, – сказал Артур, – вот в такие минуты, когда я заперт в вогенском шлюзе, а рядом сидит мой приятель с Бетельгейзе, и мы оба с минуту на минуту задохнемся в открытом космосе, я очень жалею, что не слушал, что мне говорила мама, когда я был маленький.
– И что же она говорила?
– Не знаю, я же не слушал.
– А, – Форд продолжил мелодию.
Ужасно, думал Артур. Колонна Нельсона исчезла. Горячие сосиски исчезли, все, что осталось – я и слова «Практически безвредна». Через сколько-то секунд останутся только эти слова. А вчера казалось, что все идет лучше некуда.
Зашумел мотор.
Едва слышное шипение превратилось в оглушительный рев, и воздух вырвался из шлюза, когда наружный люк открылся в черную пустоту, усыпанную невообразимо яркими точками света. Форд и Артур вылетели в открытый космос, как пробки из пугача.