Меган Аркенберг живет и пишет в Калифорнии. Ее рассказы публиковались в «Lightspeed», «Asimov's», «Strange Horizons» и других изданиях. Издает журнал «Mirror Dance».

 

Закат музыкальных машин

Дорожка 1. Святой покровитель беззаботно живущих

Перед лицом рока все дискотеки — рок-дискотеки, любит повторять Клауд. Он обычно подмигивает мне, когда это говорит, перекрикивая рев музыкальной системы на складе или стоя снаружи у пожарной лестницы и прокалывая фольгу блистерной упаковки кончиком карманного ножа. Сомневаюсь, честно говоря, что конец света имеет что-нибудь общее с оглушительно громкой музыкой и эйфорией от таблеток сомнительной легальности. В моем понимании конец света — природная стихия, вроде ливня или урагана. Некоторые успевают забраться повыше, а таких, как мы, смывает в канаву и крутит в водовороте с листьями и окурками. Но если нас и увлекло потоком, это еще не значит, что мы не сумеем выбраться.

Возьмите, к примеру, хоть Клауда. Прямо сейчас он плывет к музыке, словно лодка по открытой воде, — закрыв глаза, воспаряя от наркотика, названия которого мне не выговорить. Он оклеил стену склада пузырчатой пленкой, и теперь лазерные лучи и светодиодные огоньки музыкальной системы превращают пустые ячейки в миниатюрные зеркальные шары. Когда этот свет падает на лицо Клауда, чисто выбритое, с острыми чертами — плоскости и грани под тонкой, анемичной кожей, — он становится похож на святого в церковном витраже. Святой покровитель измененных сознаний, граней, пропавших дорожных ограждений и падений со скал. Святой покровитель беззаботно живущих. Сейчас, когда он здесь, невозможно представить его в другом окружении. Этот дочиста обобранный и заброшенный склад между автострадой и каналом — его храм, таблетки, огни и пульсация кибер-гот-индастриал построка — его святые дары и его чудеса.

Сегодня весь мой ужин — это чуть теплый растворимый кофе и половинка сломанной сигареты, которую мы с диджеем Меме курим, передавая друг другу, на крыше музыкального фургона, пока остальная часть команды разгружает и собирает динамики, световые дисплеи и бензиновый генератор в красной квадратной раме. Название группы — «Пейдей», что значит «получка», и Меме говорит, что это забавное совпадение. Меня, Фриду, они зовут «Фрайдей», что значит «пятница». Пятница — день получки. Ага, отвечаю, обхохочешься.

Не в этом смысле забавное, говорит Меме.

Меме улыбается мне; ее короткие коричневые пальцы в кольцах с финифтью и с облупленным ярко-синим лаком на ногтях скользят по пульту похожей на орудийную башню платформы на крыше фургона. Зеленые и сиреневые лучи проносятся надо мной, пульсируют, проносятся обратно, а Клауд берет мои руки в свои, сплетает свои пальцы с моими. Сиреневый свет танцует на фольге и пластике за его спиной. Мой взгляд падает на шов между бетонных плит в углу склада, где звуковая машина творит свое волшебство.

Я замечаю его слишком поздно: оранжево-коричневый луч, скользящий вниз по стене. Потолок над ним провис, отстал, как заусенец от ногтя, приоткрыв тонкую полоску неба. Дождевая вода уже бороздит ряд глубоких меловых потеков вниз по бетонным плитам, в полу — ямки размером с полдоллара, высвеченные внезапной пульсацией стробоскопа. Музыка воет, руки Клауда холодны как лед. Меме скалится, словно череп. Я ору, но уже слишком поздно: с грохотом товарного поезда провисший лист потолка отпадает, валится на звуковую систему и впускает водопад кислотного дождя.

Тишина, потом пронзительный крик.

Добро пожаловать на конец света.

Дорожка 2. Корабль с двумя лицами

В первый раз я замечаю граффити перед домом Ванессы, и если вы верите в предзнаменования, то, полагаю, это оно и есть. Ядовито-желтая спрей-краска, цвет предостерегающих знаков и полицейских лент. Изогнутая, лежащая на спине буква «С» нарисована на квадрате коричневого пластика, в котором, приглядевшись, я опознаю крышку мусорного бака. Пластик разъеден дождем, как будто кто-то жевал его по краям, и, полагаю, это тоже род предзнаменования. Не знаю, дело в форме, цвете или яркости, но рисунок мне режет глаза и вызывает такую сильную тошноту, какую не удалось вызвать даже вчерашнему похмелью.

Ванесса живет на одной из длинных улиц с тесно поставленными кирпичными викторианскими домами, между Дрексель и Вудлоун, в нескольких кварталах к северу от университета. Все лужайки перед домом высохли, серые и безжизненные, останки тисов и розовых кустов, как перекати-поле, задуло ветром под эркеры, и не знаю почему, но у меня появилось предчувствие, что соседний парк воняет кошачьей мочой.

Путь сюда был неблизким. Я ночевала сегодня в доме Фелисити, в спальне на первом этаже, которую четыре месяца назад занимал платный жилец. То есть до того, как воздух стал токсичным, а дождь превратился в едкую кислотную хрень. Прошло четыре месяца. Сейчас должны быть школьные выпускные, любит шутить Клауд. Как будто кто-то из нас собирался оканчивать школу, конец света или нет.

Я подгребла к Фелисити почти в то же время, когда постоялец сложил вещички и уплыл из-под ее идеально наманикюренной лапки. Ванесса причалила к Вонючему парку, должно быть, немногим раньше. Вернулась поближе к своей альма-матер, сказала она, после нескольких лет руководства научно-исследовательской лабораторией по управлению климатом — где-то на западе, в Колорадо, а может, в Неваде. Я познакомилась с ней, когда она помогала Фелисити устанавливать солнечную батарею, похожую на абстрактную скульптуру, слепленную из разноцветного скотча.

Потом мы стали возить ей воду.

Сказать откровенно, Ванесса просто помешалась на этой воде. Наверное, мы все на ней помешались, но Ванесса жутко привередлива: не дотронется ни до чего, что не налито из пластиковой бутылки. Йодные, угольные фильтры, бледно-розовые таблетки для балансирования кислотности, которые раздает агентство по чрезвычайным ситуациям, — ничто ей не подходит, ни по отдельности, ни вместе. Если за последние четыре месяца вода успела побывать в облаках, Ванесса не станет иметь с нею дело — и точка.

Фелисити говорит, что Ванесса — очаровательная женщина. Только качает при этом головой. С этой Ванессой Новак всегда все непросто.

* * *

Каждый раз, когда Фелисити удается раздобыть бутилированную воду — в агентстве по чрезвычайным ситуациям, в Армии спасения или получить от одного из ее мимолетных бойфрендов, — я цепляю верх красной детской коляски на багажник велосипеда, загружаю его трехлитровыми канистрами или упаковками пластиковых бутылок и кручу педали на юг. Квартира Ванессы находится на верхнем этаже узкой трехэтажки с плоской крышей, куда надо входить через веранду, самую крохотную из всех, какие когда-либо пристраивали к задней части здания. Веранда обита некрашеными досками с торчащими отовсюду гвоздями, стекла в квадратных оконных рамах гремят от ветра. Ванесса превратила ее в теплицу, и повсюду из пластиковых лотков торчат кустики помидоров, сладкого перца, зеленого лука и базилика. Приставная лестница ведет через люк на крышу, сплошь выложенную солнечными батареями. Здесь еще больше лотков с растениями, укрытыми от дождя синей брезентовой палаткой.

Ванесса возится с одной из своих батарей, стоя босиком на черной как деготь кровельной плитке. Густые темно-каштановые локоны стянуты банданой с рисунком из рыбок. Услышав стук дверцы люка о стальную ножку палатки, она поднимает голову.

— Привет, — говорю я. — Привезла вам воду.

Больше ничего не говорю, потому что мне надо отдышаться.

Ванесса радостно улыбается, показывая неровные, но удивительно белые зубы.

— Пятница, ты великолепна!

У нас уходит примерно пять минут на то, чтобы перетаскать восемь канистр из детской коляски в ее квартиру. Шесть она оставляет в теплице и просит меня отнести две другие на крышу. Там она бесцеремонно опрокидывает ее над каким-то растением с желтыми цветочками. Эту картину я наблюдаю уже несколько месяцев, но даже сейчас меня коробит, когда я вижу, как отличная питьевая вода капает с листьев на кровлю. Ванесса, как всегда, не замечает моей гримасы. Или, может, ей просто наплевать. Ее не поймешь.

Иногда я приношу ей воду, и все, что меня встречает, — великолепная улыбка, молчаливое хождение вверх и вниз по лестнице и бесцеремонное выплескивание воды на растения. Но сегодня она разговорчива.

— Сегодня утром было особенно громко, правда?

Она стоит в коричневой безрукавке, сложив руки на груди, и хмуро смотрит на те непонятные желтые цветочки. Понятия не имею, о чем она.

— Простите?

— Дождь, — говорит она.

— А-а. — Пожимаю плечами и неловко потираю шею. — Наверное, я проспала. Вчера вечером у нас творилось такое дерьмо… — И это еще мягко говоря, но ей не нужны детали. — Фелисити все еще хочет, чтобы вы как-нибудь к нам пришли. Если хотите.

— Зачем? Нашли еще одну солнечную панель? Нужна установка?

— Ничего подобного. — Она вроде шутит, и я пытаюсь улыбнуться. Снова и снова я вижу, как потолок склада прогибается, падает — и поток ядовитой воды обрушивается на генератор «Пейдей». Во все стороны летят искры, затем наступает темнота настолько плотная, что поражает меня, как пощечина. Меме визжит. Изо всех сил кашляя, чтобы прочистить горло, я оттаскиваю генератор в сухой угол. — Просто думала, вы отдохнули бы. Послушали бы музыку, пообщались с людьми.

Заглотнули бы пару таблеток, посмотрели, как рушится потолок. Конец света, леди, все дискотеки — рок-дискотеки.

— Взаимоисключающе, — говорит она.

— Простите?

— Разговаривать с людьми для меня не отдых. И вообще… не люблю музыку. Портит слух. — Она облизывает губы. Она все еще шутит? Опять не поймешь. — Может, поэтому вы их и не слышите. Смотри.

Она берет одну из пустых канистр, пробирается между солнечных панелей к краю крыши и зачерпывает там из лужи.

— Иисусе. Это дождевая вода?

— Я ее не пью, — говорит она, закручивая крышку. — Просто послушай.

Она передает мне канистру. На дне плещется полдюйма воды.

Прижимаю канистру к уху. Слышу треск пластика, больше ничего.

— Извините, — говорю я.

Ванесса бросает на меня странный взгляд, кривит рот и приподнимает брови, как будто я говорю с таким сильным акцентом, что она едва меня понимает. Или как будто слышит двух одновременно кричащих людей и не может решить, кого слушать. Она забирает у меня канистру, показывает ее на свет. На поверхности плавают темные точки, похожие на молотый кофе, — наверное, крошки отколовшейся плитки.

Она снова подходит к краю крыши и выплескивает воду на мертвую лужайку у дома. Что-то там внизу, кажется, пугает ее, потому что она быстро отступает, чуть не споткнувшись об угол панели. Но когда возвращается в тень брезента, она снова улыбается, благодарит меня за воду, и я понимаю, что пора уходить.

Когда я спускаюсь, пластиковая крышка мусорного бака с желтым рисунком все еще лежит на тротуаре. Я мельком вижу еще один промельк желтого в конце квартала, на пожарном гидранте. И еще посреди дороги — на крышке люка канализации. Опрокинутая на спину буква «С», с выгнутыми наружу концами, с рядком кружочков внутри. Снова и снова, всю дорогу от Вонючего парка. Яркая, будто люминисцентная, и желтая до тошноты.

* * *

— Корабль с двумя лицами, — говорит Клауд, когда я показываю ему рисунок.

Он стоит на нижней ступеньке крыльца дома Фелисити. Ездит по городу в поиске нового места для сегодняшней дискотеки и забежал, чтобы проведать ребят из «Пейдей», которые провели ночь здесь в гостиной, расположившись на двух икеевских диванах. Меме, говорит он, спит наверху, в спальне, которую Фелисити до сих пор называет комнатой Мии.

Мия — дочь Фелисити. Ей двадцать два, она на четыре года старше меня. Она не появлялась в Чикаго уже много лет. Наверное, Фелисити думает, что ее когда-нибудь сюда занесет. С ними все в порядке, осторожно говорит Клауд, просто они сильно потрясены, особенно Меме, поскольку она стояла ближе всех к обвалившейся части крыши. Легкая дрожь в голосе Клауда пугает меня, поэтому подробностей я не прошу. Их генератор почти наверняка испорчен, как и большая часть музыкальной системы. Что они теперь будут делать? Что вообще они могут поделать?

Вопрос касается всех нас.

Клауд видит, что я задумалась, и кладет руку на мое плечо, нежно, как котенок. При дневном свете, без наркотиков и музыки, он становится другим существом. Много лет назад в одной из съемных квартир, где я жила с матерью, в ванной был сломанный выключатель. Лампа загоралась в тот момент, когда мы щелкали переключателем, но не когда тот становился в одну из позиций — вверх или вниз. Только на долю секунды, в неуловимое мгновение между включением и выключением, возникало теплое пятно света. Вот так и Клауд, загорается только мимолетно. А сказать честно, больше всего он мне нравится именно таким.

— Смотри, — говорит он сейчас, водя по моему рисунку ногтем большого пальца. Другая его рука все еще на моем плече, легкая и теплая. — Это корабль викингов, драккар. Круги — это щиты, изогнутые концы — нос и корма. Хотя я не знаю, почему лиц — два.

— Корабль с двумя лицами, — повторяю я.

Как само изображение, фраза вызывает у меня легкую тошноту, хотя и не могу сказать почему. Клауд протягивает мне листок с рисунком, и я заталкиваю его в карман своих джинсов.

— Что ж, — говорю я наконец, — вряд ли это знак какой-нибудь банды. Разве что у нас появились банды викингов?

Он усмехается, в его карих глазах пляшут искорки.

— Странные дни, Пятница.

— Это ты точно сказал.

Дорожка 3. Серый город

Новой площадкой Клауда, как выяснилось, станет церковь.

— Она заброшена, Пятница, — говорит он, как будто это все решает. Хотя обычно так оно и есть. Но меня беспокоит не столько святотатство, столько акустика, а церкви, по моему опыту, как правило, стоят в густонаселенных районах.

Он отклоняет голову назад, его гладкий черный хвостик качается у ворота ветровки. Раздражен или притворяется.

— Поверь мне. У нас не будет проблем с соседями.

— Да? Почему это?

Удивительно, но отвечает Фелисити, которая входит в кухню, придерживая рукой у шеи завязки ядовито-зеленого топа.

— Восточная сторона, — говорит она. — Наверное, там было наводнение. Кто-нибудь, будьте душкой и завяжите на мне эти штуки.

* * *

Мы загружаемся в открытый кузов ее грузовика: я, Клауд и еще несколько приятелей Клауда, которых я раньше видела. Они все выглядят как близнецы — в одинаковых виниловых куртках с заклепками, черных джинсах и кожаных перчатках без пальцев.

Они хоть иногда надевают обычную одежду? Двое из них уже начали: опираясь на борт, всухую глотают таблетки. Клауд пока воздержался, потому что ему надо указывать дорогу Фелисити. Он держит на коленях огромный галогенный фонарь и время от времени наводит его голубой свет на уличные указатели, сверяя их с какой-то внутренней картой.

Фелисити пыталась уговорить Меме к нам присоединиться, но та сказала — нет, спасибо, она и «Пейдей» будут спасать что смогут из их оборудования, потом загрузят фургон и отправятся сегодня вечером. «Куда?» — спросила Фелисити, но Меме лишь пожала плечами. Когда я видела ее в последний раз, она забрасывала в фургон свой рюкзак, облепленный стикерами на бампер и серебряным скотчем. Задняя дверь фургона была открыта, его обитое фанерой пространство забито обломками динамиков, осветительного оборудования и фрагментами панели управления с отсутствующими кнопками. Один ползунок болтался на тонкой медной проволоке.

Вот этот район, говорит Клауд, толкая меня в бок. Машин сейчас повсюду мало, но эти улицы совершенно пусты. Тихо до жути, даже не слышно обычного для сентября жужжания насекомых. Воздух тяжелый от влажности. Клауд направляет свет фонаря на ряд домов. Луч освещает окна без стекол, граффити, похожие на петли цветных веревок, грязные матрасы и сломанные стулья на мертвых газонах. Он опускает свет. И тут двигатель грузовика стонет, пыхтит, скрежещет и постепенно стихает.

— Черт. — Голос Фелисити выплывает из кабины вместе с глухим звуком удара ее руки по приборной панели. — Черт возьми эту сволочь!

— Мы сломались, Фелисити? — Клауд поднимается на ноги, готовый спрыгнуть с грузовика, хотя я не уверена, что он считает себя способным починить двигатель.

— Бензин кончился, — говорит Фелисити.

— Ох, — выдыхает он с облегчением. — Я вернусь в дом и захвачу пару галлонов. Это час, не больше.

— Нет, дорогой. Я имею в виду — совсем кончился.

С минуту мы сидим молча, не глядя друг на друга, как будто немного смущенные. Смущенные, потому что мы все знали, что к этому идет, но не думали, что это на самом деле случится. Когда в последний раз на заправках продавали что-нибудь, кроме леденцов и бесполезных лотерейных билетов? Фелисити грызет ноготь, и я думаю, что она, наверное, знала, она видела этот чертов указатель на приборной панели, видела пустые красные бочки под задним крыльцом ее дома.

Потом я вспоминаю про Мию. Видно, у Фелисити дар отрицать очевидное.

— Ну, — наконец говорит Клауд, нарушая неловкое молчание. — Думаю, мы уже довольно близко. Дойдем пешком.

* * *

И через полчаса мы стоим на линолеуме подвала Святой Марии, Помощницы Христиан. Подошвы нашей обуви скрипят от сырости, обходя красочные куски стекла из разбитых окон этажом выше. Пол первого этажа исчез, он прогнулся от воды и рухнул, и все обломки вывезли, и теперь здесь как в соборе — невероятная высота потолка над нами, свечи на подоконниках, которые абсолютно вне досягаемости. У задней стены свалены в кучу скамьи и сломанное пианино, они служат фоном для проволочного клубка музыкальной системы. Похоже, что остальная часть Чикаго обогнала нас. Все уже здесь, и я восхищена, как всегда, умением Клауда разослать по городу весть и готовностью каждого вернуться, несмотря ни на что, танцевать.

Сегодняшняя музыкальная система — что-то новое. «Пейдей» приехали с востока, из Толедо, а до того базировались в Кливленде. «Грей Сити» приехали из Сент-Луиса, один из виниловых торчков говорит мне, Канзас-Сити, Уичито и Денвера. Но не это делает их разными. Разными в музыке, в аккордах таких ясных, что они кажутся живыми, когда слоями ложатся поверх замысловатой и точной перкуссии. И свет у них настроен изумительно в ритм — вихрь красного, зеленого, синего, серебристо-белого. Не знаю, могут ли глаза задохнуться от восторга, но именно так я это чувствую сейчас, едва успевая уловить переливы каскада ярких цветов.

В какой-то момент крутящийся шар на помосте бросает импульсы зеленого света на диджея, и она становится похожа на модель с обложки альбома или на персонаж из ночного кошмара. Ее лицо, как лицо Клауда, — сплошь белые плоскости и острые грани, ее крашеные сине-черные волосы свисают до бедер, мокрые из-за влажности. На ней красные кожаные брюки, жилет в тонкую полоску и два кольца наручников, надетых вокруг левого запястья как пара браслетов. Ее правая рука вся в татуировках — геометрические узоры с мелкими вкраплениями коричневых пятен, как будто кто-то пытался вытравить на ее коже карту автобусного маршрута.

Наша святая покровительница беззаботно живущих, думаю я. Интересно, куда может привести эта карта.

Фелисити держит меня в объятиях. Она танцует, как женщина вдвое ее моложе; зеленый шелк скользит по моей шее чуть ниже щеки. А теперь Клауд положил свои легкие руки мне на талию. Он достает таблетки из кармана ветровки и отдает мне одну, в первый раз. Я глотаю ее, чувствую привкус сухости и металла. Потом вокруг просто музыка и свет, свет, свет, который омывает мое лицо, словно дождь. Приветствуя меня у конца света.

Дорожка 4. Прислушайтесь к воде

Я просыпаюсь в своей постели и таращусь в потолок, на афишу китайского фильма, которая осталась от того, кто здесь жил до меня. Красивая женщина в кружевном платье того же оттенка слоновой кости, что ее кожа, красные виниловые туфли цвета ее губной помады. Со стоном, чувствуя что-то кислое в горле, я перекатываюсь на бок. Кто-то аккуратно сложил одежду, положил стопку на стул у окна — не я, я никогда так не складываю. Наверное, кто-то помог мне добраться до постели. Фелисити? Или, может быть, Клауд?

Господи Иисусе, надеюсь, что нет. При мысли о том, что Клауд снимал с меня джинсы, мое лицо делается жарче, чем теплица Ванессы, и краснее, чем ее, скажем прямо, жалкие помидоры.

Вылезаю из кровати и натягиваю чистую пару джинсов, а на кухне меня встречает новый сюрприз. Потрясный диджей «Грей Сити», опершись локтями о стол, ждет, когда вскипит вода для кофе в ковшике, стоящем на плитке.

— Солнечные батареи? — говорит она, указывая на плитку татуированной рукой.

Это самое странное «доброе утро» из всех, что я когда-либо слышала.

— Да, — говорю я. — Над задним крыльцом.

— Умно. Большинство пользуется газовыми генераторами.

Я фыркаю в ответ, вспомнив грузовик Фелисити, и достаю из шкафа овсяный батончик.

Пока варится кофе, я жую свой батончик и рассматриваю ее более внимательно.

Вчера, наверное, она была в белом гриме, потому что в утреннем свете цвет ее лица оказывается красновато-коричневым и немного пятнистым. Ее волосы собраны в узел на затылке и скреплены светло-зеленой пластиковой заколкой, которую я видела у Фелисити. Одежда та же, что была прошлой ночью: кожаные штаны, полосатый жилет, только теперь я вижу, что под жилетом была майка телесного цвета.

— Рада, что ты хорошо себя чувствуешь, — говорит она, поймав мой взгляд. — Мы с твоей матерью вспотели, пока дотащили тебя домой.

— Фелисити не моя мать, — автоматически говорю я. Но замолкаю, прежде чем добавлю что-то неловкое, типа, что моя мать умерла. — Что ж, спасибо. Очень признательна.

Она наливает две чашки растворимого кофе, одну для меня и одну для себя. Пока я размешиваю подсластитель, она разворачивает небольшой клочок бумаги и кладет его на стол между нами. Я узнаю свой рисунок драккара.

— Это ты нарисовала?

Рисунок был у меня в кармане, вспоминаю я. Наверное, выпал, когда она меня раздевала.

— Да. То есть я его срисовала. С какого-то граффити возле… — я останавливаю себя, чтобы не сказать «Вонючего парка». Не задалось утро. — Недалеко от университета.

— Знаю, — говорит она. — Это я его там нарисовала.

Она барабанит пальцами по рисунку. Длинные ногти, покрытые лаком совершенно черного цвета.

— Хорошая реклама, — говорю я после паузы, которая тянется на долю секунды дольше, чем это уместно. И пытаюсь припомнить, найти что-то викинговское, скандинавское в музыке «Грей Сити». Не нашла. Правда, я не эксперт. Жаль, Клауда нет.

— Пятница, мне нужно тебя кое о чем спросить.

Я высыпаю еще пакет подсластителя в кофе.

— Я думаю, ты можешь мне помочь найти одну мою подругу. Она должна сейчас жить рядом с университетом. Ее зовут Ванесса. Ванесса Новак.

— Почему ты думаешь, что я ее знаю? — Я слизываю каплю слишком сладкого кофе с конца чайной ложки.

— Прошлой ночью, в машине по дороге домой, ты просила меня слушать воду.

Я стараюсь говорить равнодушным голосом:

— Зачем бы мне такое говорить?

Она убирает руки со стола и, упирая их в бедра, выпрямляется в полный рост. Довольно впечатляющий. Но я не уверена, что она хочет меня запугать. Ее глаза, темные, желто-коричневые, задумчиво прищуриваются.

— Моя подруга, Ванесса, думает, что в дожде что-то есть. Не кислота. Машины. — Она облизывает губы кончиком бледно-розового языка. — Типа микроскопические механические вирусы. Они ищут минералы, элементы, с помощью которых создают новые машины, подобные себе. Она говорит, что можно услышать, как они работают над городом. Переваривают, не разъедают предметы. — Она подносит чашку к губам, но не пьет. — Она когда-нибудь говорила тебе такое?

— Я не сказала, что твоя подруга вообще говорила мне хоть что-нибудь.

— Я беспокоюсь о ней, Пятница. Мы были… друзьями… в Колорадо. Она довольно неожиданно исчезла, когда начался дождь. Сбежала из своей лаборатории как раз тогда, когда правительство, по слухам, выплатило им большую сумму денег. Люди думают, она что-то знала. Или напряжение свело ее с ума.

Сегодня утром особенно громко. Так ведь она сказала? Ванесса? По мне, так это прозвучало безумно. И эта женщина, с ее сине-черными волосами и татуировками, похожими на город, съеденный кислотой, звучит так же. На грани. У обрыва.

— Так она права, твоя подруга? — спрашиваю я. — Насчет этих машин?

— Может быть. Я диджей, а не ученый. Откуда мне знать?

Диджей, который дружит с Ванессой. Машины переваривают город. Не знаю, что из этого звучит более невероятно.

— Ну это чертовски страшно, — говорю я.

Я забираю рисунок и оставляю свой слишком сладкий кофе на столе.

Дорожка 5. «Нагльфар» [7]

Моя комната выходит прямо в прихожую, как будто архитектор решил добавить ее к плану дома в последний момент. В прихожей — пол из плитки, вешалка и кожаный барный табурет, на котором стоит обувная коробка, куда Фелисити бросает перчатки, бумажник, ключи и прочую мелочовку. Поверх этой кучи я вижу незнакомое мне кольцо с черной кожаной вставкой, браслет с подвеской в виде крохотного меча и ключ с простым черным бантом. Бросаю его себе в карман и иду к двери.

Фургон «Грей Сити», припаркованный через улицу, пуст. Значит, мы планируем провести еще одну ночь в том же месте. Один из команды, должно быть, остался на ночь в Святой Марии, чтобы присматривать за оборудованием. Сметаю с водительского сиденья пластиковые стаканы и пустые сигаретные пачки, проверяю датчик бензина — на середине шкалы — и завожу двигатель.

«Отлично», — думаю я и, возможно, даже говорю это вслух.

Проезжаю четыре квартала, затем поворачиваю, останавливаюсь перед старым кирпичным домом с рваными зелеными маркизами над окнами первого этажа. Я набираю горсть гравия и бросаю камушки один за одним в эркерное окно над дверью, пока наконец кто-то не выглядывает наружу. Торчок-близнец номер три, на этот раз — девушка.

— Мне нужен Клауд, — кричу я.

— Господи, да ты что? Посмотри на небо. Скоро дождь пойдет!

— Я в машине.

Качая головой, она захлопывает окно. Тридцать секунд спустя Клауд сбегает вниз по ступенькам, на ходу натягивая ветровку.

— Ты знаешь Ванессу Новак? — спрашиваю я.

Продевая вторую руку в рукав, он садится на переднее сиденье рядом со мной.

— Умную подружку Фелисити? Чинит технику, ненавидит вечеринки? — Он оглядывается на заднее сиденье. — Боже, Пятница, скажи, что ты не украла фургон у «Грей Сити».

— Я его потом верну. И да, та самая Ванесса. Диджей «Грей Сити»… — Только сейчас я понимаю, что не спросила ее имя, и гадаю, знает ли его Клауд. — Она сказала, что они были подругами, когда жили на западе. Она ее разыскивает.

— И что?

— И что? Ты можешь представить себе ее и Ванессу подругами? Я — что-то не очень. Посмотрим, что думает об этом Ванесса.

И благослови его бог, он не спрашивает, зачем я тащу его с собой. Только усмехается и предлагает мне сигарету, найденную на полу.

* * *

Впервые за то время, что я знаю ее, Ванесса заперла дверь.

Заперла и забаррикадировала, насколько я могу увидеть, прижавшись лицом к дребезжащему оконному стеклу, затуманенному от влажности. Деревянные поддоны, терракотовые цветочные горшки с чем-то неразличимым, канистры с грязной водой кучей свалены у двери. Я готова начать хвалить себя за проницательность насчет диджея «Грей Сити» с ее ядовито-желтыми двуличными кораблями на тротуаре перед домом, когда чувствую на руке первую каплю дождя.

Холод, холод, холод — хуже, чем снег за шиворот, хуже, чем ссадить колено о ледяной асфальт. Температура не имеет к этому отношения, это отмирают нервы, это разъедается плоть, господи Иисусе. Лихорадочно вытираю руку о джинсы и слышу, как приглушенно ахает Клауд, стоящий на ступеньку ниже меня. Следующая капля ударяет меня в лоб. Успеваю натянуть капюшон.

И обрушивается чертов ливень.

Клауд прыгает вслед за мной на балкон, его рука вытягивается над моей головой. Пытается прикрыть меня своей ветровкой. Мило, но бесполезно.

Быстро, встав на колени, вытряхиваю все из своего рюкзака — старый музыкальный диск, айпод с мертвой батарейкой, кожаный бумажник с идентификационной карточкой штата Иллинойс и не очень много чего еще — оборачиваю холстом рюкзака свой кулак и ударяю в окно.

Стекло уже слабое, поеденное дождем, оно ссыпается внутрь, и осколки стекла орошают анемичные кустики помидоров и клочки лука.

Мы забираемся внутрь. Позади нас остаток стекла в верхней части оконной рамы падает вниз, как нож гильотины.

Сняв пиджак, вытираю лицо подкладкой. Пятно на тыльной стороне ладони выглядит ужасно: оно серое и начинает отслаиваться по краям, но я внушаю себе, что это лишь воображение.

— Молодец, — говорит Клауд. — Быстро сообразила насчет окна.

Я усмехаюсь.

— Ванесса съест меня живьем, когда увидит свои помидоры.

— Теперь скорее тебя, чем помидоры, — говорит Ванесса.

Она стоит в дверях теплицы, на каждую руку накинуто по грязному белому полотенцу. Похоже на крылья. Она выглядит как самый злой на свете рождественский ангел.

— Вы — не те, кого я ждала, — добавляет она без тени улыбки.

* * *

В гостиной Ванессы, обернув полотенцами плечи, мы садимся на обитый бархатом диван, который здесь — единственный предмет мебели. Пол усеян пустыми пластиковыми бутылками. Ванесса уходит через вращающуюся дверь и возвращается с плетеным креслом. С громким стуком ставит его напротив нас, на истертый деревянный пол.

— Простите, что мы испортили ваши растения, доктор Новак, — говорит Клауд. Выключатель установлен на середине, и его обаяние светит во всю мощь.

Вот почему я взяла его с собой.

Но Ванесса не смягчается. Не отводя от него взгляда, садится в кресло.

— Не беспокойтесь, — отвечает она. — Один хрен. Нам в любом случае кранты.

Я впервые слышу, чтобы она так выражалась. Добро пожаловать на конец света.

— Точно, — соглашаюсь я.

— Не абстрактно. Я имею в виду совершенно конкретно: нам кранты. — Она указывает на потолок, на отслаивающуюся штукатурку, желтые трещины вокруг бронзовой люстры, в которой недостает половины лампочек. — Солнечные панели там, на крыше, под дождем. Долго, вы думаете, они продержатся? Еще месяца четыре? — Резкий выдох, как будто она вытолкнула весь воздух из легких. — Вряд ли. Мне пришлось снять одну этим утром. Ее уже не починить. И все делают вид, что не замечают.

У Клауда такой вид, как будто его укусила бродячая собака.

— Чего мы не замечаем? — спрашиваю я.

— У нас заканчиваются припасы. Я имею в виду не «потенциально заканчиваются», я имею в виду — сейчас, сегодня. Так что я сомневаюсь, что мне сильно помогут мои овощи, учитывая все обстоятельства. Я больше не притворяюсь.

Она пинает канистру, лежащую под креслом. Это слабый удар, он только опрокинул канистру, не отправил ее скользить по полу. Удар должен казаться жалким, скорее угрюмым, чем злым, но он мне таким не кажется.

На ее лице жесткое выражение. И вдруг она начинает кричать.

— К ляду этот город! — орет она. — С его гребаными дискотеками по случаю конца света и со всем остальным. Вы убедили себя, что готовы к концу, но это не так! Вы притворяетесь. Все вы надеетесь, что это может продлиться до бесконечности. Все удовольствие от конца света, но без конца, да?

— Хватит!

Думаю, что я удивилась не меньше Ванессы, когда слово вылетело из моего рта. Ее очередь говорить:

— Простите?

— Я сказала, хватит. Не надо мне читать лекцию о конце света. — Чувствую, что мой голос повышается, что я невольно копирую ее тон, и часть меня хочет заткнуться. Она боится и сердится, она не заслуживает того, чтобы я на нее орала. Но, может быть, я не только на нее ору; может быть, я ору на что-то другое. Клауд смотрит на меня изумленно. — Моя мать умерла, — говорю я, — потому что подсела на наркотики. Бензодиазепин. Не от передозировки. Она умерла от приступа во время ломки, потому что не могла купить новую дозу. Так что да, я видела, что происходит, когда все заканчивается. И я не притворяюсь.

Клауд смотрит на меня, нахмурясь, а я чувствую, что мои глаза полны слез.

Смаргиваю их. Вытягиваю рисунок с граффити из кармана и показываю его Ванессе.

— Теперь скажите. Что это?

* * *

Дождь стекает по окнам, вытравливая в стекле белые дорожки.

Где-то вдалеке гремит гром. Или, может быть, что-то рушится.

Ванесса берет бумажку двумя пальцами.

— Это Нагльфар, — говорит она. — Корабль из скандинавских мифов, построенный из ногтей мертвецов. Моя лаборатория использовала его в качестве логотипа для нескольких проектов. Морган помогла мне его придумать.

— Вы использовали корабль Рагнарёка в качестве логотипа? — перебивает Клауд. Я помню, что это именно он узнал в рисунке корабль викингов. — Потрясающе.

— Ну мы не планировали этим вызвать апокалипсис. — Обращаясь к Клауду, она снова становится классической Ванессой, и трудно понять, говорит ли она всерьез. — Нам просто понравился его внешний вид, его двусмысленность. Вперед или назад, кто может сказать? Целью проекта была очистка загрязненного воздуха, восполнение потери кислорода. Я говорила, что мы должны попытаться сделать личинки с возможностью самовоспроизводства. Но не думала, что это на самом деле получится.

— Значит, Морган — это та женщина, которая тебя ищет? Что ей нужно?

— Ее зовут Морган Ларсен. Так ее звали, по крайней мере. Вероятно, теперь она называет себя иначе. В Колорадо она работала менеджером в музыкальном магазине и была моей подругой. — Ванесса выстраивала предложения, словно ставила в ряд алюминиевые банки, которые собиралась опрокинуть камнями. — По крайней мере, так это было.

— А что теперь? — спрашиваю я.

— После того, что сделала моя лаборатория? После того, что я ей рассказала? — Почти незаметное покачивание головой. — Не думаю, что мы с ней остались друзьями.

Конец предложения прозвучал громче — словно подхваченные ветром струи дождя вдруг ударили в оконное стекло. Сидя в своем плетеном кресле, уставившись себе на руки, она говорила таким холодным тоном, что ее голос обжигал. За окнами гостиной все шел нескончаемый дождь, а серое пятно на моей ладони стало чесаться и побелело по краям. Все это токсично. Токсично до тошноты.

— Ну я и дура, — говорю я.

Ванесса подняла голову.

— Дуры мы с Фелисити, — Я смотрю Ванессе в глаза, теплого оттенка корицы и твердые, как стекло. Ну и черт с ней. Я тоже могу быть твердой. — Как давно мы привозим вам воду? Хотите поговорить о том, что припасы на исходе? Давайте начнем с этого! Начнем с очередей в распределительных центрах, по двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть часов. Для вас, Ванесса. Начнем с мужчин, которых привечает Фелисити, потому что они знают, где достать воду. Начнем с чертова пути, который я проделываю на велосипеде, чтобы привезти воду сюда. Вы знаете, как мне повезло, что сегодня меня впервые застал дождь?

Я хватаю полотенце со своих плеч, швыряю его в угол у двери. Оно заворачивается вокруг горлышка канистры.

— И каждый раз, — продолжаю я, — каждый раз я вас приглашаю. Пусть вам не нравится музыка — или больше не нравится, — но, черт побери, мы просто хотели, чтобы вы весело провели время. Хорошо провели время. Но нет, вы говорите, что у вас больше нет друзей. Интересно, почему.

Она вздрагивает.

Теплая рука, рука Клауда, касается моего запястья, но я смахиваю ее со своих пальцев. Глаза щиплет, подводка потекла. Но я еще не закончила.

— Ваша подруга Морган… — говорю я. — Я не поверила ей, когда она сказала, что знает вас. А знаете почему? Потому что она очень похожа на меня. Она такая же, как мы. Я не думала, что вы захотели бы иметь что-то общее с таким человеком. И, наверное, так оно и есть.

Клауд снова хватает меня, и на этот раз я отдергиваю руку. Встаю, натягиваю капюшон, иду к двери. Будь они прокляты, дождь и Ванесса.

— Подожди. — Это голос Клауда, не Ванессы. — Подожди, Пятница.

Я разворачиваюсь и жду, скрестив руки на груди. Мое лицо в тени, и я надеюсь, что им не видно, во что превратилась моя косметика.

Клауд поворачивается к Ванессе. Та снова смотрит на свои руки. Он придвигается к краю дивана, дотрагивается до кончиков ее пальцев, и она не убирает рук.

— Пожалуйста, приходите. Скажем, сегодня вечером? Вы будете в толпе. Вы можете посмотреть на нее издалека. Не обязательно к ней подходить, если не захотите.

О, Клауд, думаю я. Вот почему я тебя захватила с собой. Эта мягкость…

Вот почему я тебя люблю.

Я никогда не думала так, никогда не говорила таких слов даже самой себе. Я люблю наркомана перед концом света, а мост скоро прогнется, дом вот-вот рухнет. Катастрофа неминуема, говорит Фелисити. Кто захочет такое признать? Глупые слезы, горячие и липкие, текут по щекам. Я наклоняюсь, беру грязное полотенце с канистры и утираю лицо.

Я выгляжу глупо, но они на меня не смотрят. Ванесса, прижав свою руку к руке Клауда, кивает.

— Хорошо. Отлично. — Клауд с облегчением улыбается — широкой, детской улыбкой. — Они уже все настроят к тому времени, как мы вернемся. Это в церкви, заброшенной из-за наводнения. Никто нас не побеспокоит. Мы найдем, кто сможет захватить вас по пути…

— Клауд, — прерываю я. Слава богу, мой голос снова звучит нормально. Слава покровителю беззаботно живущих, который неясно почему, кажется, нам благоволит. — «Грей Сити» все еще у Фелисити. У нас их фургон.

Дорожка 6. Любовь в аду

Ванесса выходит из фургона осторожно, словно тут крутом по колено воды. Одна нога, потом другая, и вот белые кроссовки на плоской подошве стоят на пятнистом от дождя бетоне, уже подсохшем на полуденном солнце. Фелисити стоит на переднем крыльце в атласном халате цвета шоколадного мороженого, с сигаретой в руке.

— Здравствуй, дорогуша, — не моргнув глазом обращается она к Ванессе.

К тому времени как мы с Клаудом поднимаемся по ступенькам, Ванесса уже в прихожей, а Морган, или как она там теперь себя называет, стоит в дверях гостиной. В другом жилете и тех же кожаных штанах, с распущенными волосами и накрашенным лицом. Улыбаясь и плача одновременно. Ее карандаш для глаз тоже течет.

— Оставим их одних, — шепчет Клауд мне на ухо. Я подталкиваю его к своей комнате и незаметно бросаю ключ от фургона «Грей Сити» обратно в обувную коробку.

Записка на моей подушке. Зеленой ручкой на линованной бумаге написано:

Хочу, чтоб ты знала, что я не расстроюсь, если она не захочет меня видеть. Просто дай ей знать, что я ее искала. Что кто-то все еще помнит о ней. Спасибо, что помогала ей, Пятница.

С любовью, Хель.

Я прочла дважды.

— Она же не всерьез?

Передаю записку Клауду, и он быстро пробегает ее глазами.

— Скандинавская богиня подземного мира? — Он пожимает плечами. — Тело богини Хель — наполовину черное, наполовину белое, так что, пожалуй, это имеет смысл, с ее татуированной рукой. Или, может быть, хочет быть в стиле с рисунком Нагльфара, которым она расписала полгорода.

— Я не о том, — говорю я. — Ну не только о том. Я имею в виду, что ее, кажется, удивляет, что кто-то помогал Ванессе.

— А тебя это не удивляет?

Он кладет записку на подоконник. Еще только полдень, а небо уже краснеет. Осень наступает — или, может быть, конец света.

— Ванесса казалась слегка…

— Чокнутой?

— Трудной, я хотела сказать.

— Да, пожалуй. — Присаживаюсь на край кровати, и Клауд садится рядом, складывая по-турецки свои длинные ноги. — Просто, наверное, я ожидала, что все, в общем, будет нормально. Или нет, не все будет нормально, а люди. Можешь считать меня чокнутой.

— Добро пожаловать в клуб, — говорит Клауд. Он откидывается на матрас, опираясь на локти. Глядит на меня, ухмыляясь. — Думаю, мы все по-своему сходим с ума. Ванесса… не знаю, может быть, она параноик, или, может быть, действительно знает что-то такое, чего не знают другие. Фелисити держится за иллюзии о Мие, я глотаю таблетки, и вся эта хрень про Морган, Хель и гребаный Рагнарёк… все это довольно безумно.

— А как схожу с ума я?

Он облизывает губы. Протягивает ладонь к моей щеке и нежно стирает полосу подводки большим пальцем.

— Трудно выразить словом, — говорит он. — Но мне нравится.

Скажи ему, говорю я себе. Скажи ему сейчас. Завтра снова пойдет дождь, и кто знает, когда выпадет новый шанс.

— Не глотай сегодня таблетки, — прошу я. — Можешь? Хотя бы сегодня ночью. Только ты, без наркотика.

— Могу попробовать, — говорит он. — Только я.

Я целую его. Одной рукой он опирается о матрас, а другой вытирает мне щеку. На вкус он как слезы, чистый и сладкий.

— Хорошо, — говорю я. — Это все, что мне нужно.