Джонатан Мэйберри — многократный обладатель премии «Brain Stoker Award», пишет комиксы для «Marvel». Автор романов «Code Zero», «Fire&Ash» и др. Пишет на самые разные темы, от боевых искусств до поп-культуры зомби. С1978 года продал 1200 журнальных статей, 3000 колонок, две пьесы, неисчислимо поздравительных открыток, текстов песен и стихов. Преподает Экспериментальную прозу для старших классов, которую сам же и изобрел. Основатель Кофейного клуба писателей, сооснователь Клуба лжецов. Часто выступает в школах, библиотеках и на писательских конвентах. Живет в Калифорнии. Смотрите johathanmaberry.com.
Сансет-холлоу
1
А ребенок все плакал. Плакал.
Плакал.
Он запачкан кровью. Их кровью. Не его.
Их.
Том стоял на лужайке и смотрел на дом.
Поваленные лампы бросали на шторы гоблинские тени. Ночь наполнял крик. Крик наполнял комнату. Выплескивался на лужайку. Бил его в лицо, в живот, в сердце. Крик все меньше и меньше походил на ее голос. На мамин.
Все меньше — на мамин.
Все больше — на голос отца.
На голос чудовища, которым он стал.
Том Имура стоял на лужайке с ребенком на руках. Бенни было всего восемнадцать месяцев.
Он умел говорить несколько слов. Мама. Собака. Нога.
Но сейчас он мог только плакать. Долгие, бессвязные крики вонзались Тому в голову. Так же больно, как крики мамы.
Так же сильно. Но — по-другому.
Входная дверь была нараспашку. Задняя дверь — не заперта.
Но он вылез в окно. В боковое окно, в спальне на первом этаже. Это мама его вытолкнула. Сунула Бенни ему в руки — и вытолкнула.
В ночь.
В какофонию сирен, криков, плача, голосов, читающих молитвы, звуков пистолетной стрельбы и гула вертолетов.
Сюда, на лужайку.
А сама осталась внутри.
Он не хотел уходить, он сопротивлялся.
Он был выше. Сильнее. Годы джиу-джитсу и карате. Она была домохозяйкой средних лет. Он мог бы вытащить ее из дома. Мог бы встретиться лицом к лицу с тем ужасом, что бился в дверь спальни.
Чудовище с лицом папы и с таким голодным, окровавленным ртом.
Том мог вытащить маму оттуда.
Но у мамы была сила, которую не одолел бы никакой черный пояс, никакой бицепс. Эта сила была на ее руке, скрытая под белым рукавом.
Нет. Неправда.
Это он хотел обмануть себя.
Не белым.
Рукав был красным и становился все краснее с каждым ударом его сердца.
В этом рукаве была ее сила, и он не мог ее победить.
Рукав — и то, что он скрывал.
Отметина. Рана.
Укус.
Тома поразило, что папины зубы могли оставить отметину такой формы. Формы, идеально отражающей совсем неидеальный ход событий. Его поразило, что такое вообще возможно.
Бенни вырывался из рук. Плакал и звал маму.
Том прижал братишку к груди. Слезы Тома закапали на маленькое личико. Так они и стояли, пока крик в доме не начал стихать, стихать и…
Том не мог закончить эту фразу. В его лексиконе не было слов, которые могли бы это описать.
Крики стихли.
Но превратились не в тишину.
В вой.
Жуткий голодный вой.
Он не уходил, потому что казалось настоящим грехом оставить маму одну. Без скорбящих.
Маму и папу.
Сейчас, в доме.
Они воют. Оба.
Том Имура, запинаясь, подошел к входной двери и чуть не совершил грех — чуть не вошел. Но плач Бенни напомнил, что это убьет их обоих, убьет во всех смыслах. Тело и душу.
Истинная правда: тело и душу.
Поэтому Том протянул руку и закрыл дверь.
Он порылся в кармане, ища ключ. Он не знал зачем. По телевизору и в Интернете говорили, что они не умеют думать, что их могут остановить даже такие простые, обыденные вещи, как дверная ручка. Замки были не нужны.
Но он все равно запер дверь.
И положил ключ в карман. Тот звякнул, стукнувшись о ключ от машины.
Он отошел назад, чтобы снова посмотреть на окно. Шторы колыхались. Тени переметнулись на другую сторону, они двигались странно.
Эти тени…
Боже, эти тени.
Папа и мама.
Колени у Тома вдруг подогнулись, и он упал на траву — и так сильно ударился, что боль отдалась в паху и спине. Он чуть не выронил брата.
Чуть. Но не выронил.
Он опустил голову, не в силах видеть их тени. Закрыл глаза, оскалил зубы и издал свой собственный вой. Длинный, протяжный, полузадушенный вопль потери. Боли, которую никому не под силу выразить, потому что нет таких слов в человеческом словаре. Только те, кто потеряны, понимают это, и они не требуют дальнейших объяснений. Они понимают, потому что в том проклятом месте, где они живут, говорят лишь на одном языке.
В тот момент Том понял значение слов «разбитое сердце».
В груди что-то разорвалось, раскололось. Он чувствовал это физически.
Бенни пинал его крошечными ножками и бил по лицу крошечными кулачками. Было больно, но Том терпел. Эта боль была доказательством, что они оба живы.
Еще живы.
Пока живы.
2
Бенни Имура спас своего брата Тома.
Маленький, полуторагодовалый, орущий Бенни.
Сначала из-за него они оба чуть не погибли, но потом он спас их обоих. Такой это странный и причудливый мир.
Его старший брат, на коленях, глубоко ушедший в переживание горя, не услышал звуков за спиной. Или, если услышал, его горе слило их с другими.
Он не отличил тихий вой, раздавшийся позади него, от того, что доносился из дома. Или от их отголосков внутри его головы.
Это был саундтрек нынешнего мира.
Но Бенни заметил разницу.
Он был почти младенцем. И все для него было необычно, все было ново. Он услышал этот вой, повернулся, чтобы посмотреть поверх дрожащего плеча брата, и увидел их.
Фигуры.
Отделились от ночной темноты.
Он узнал некоторые лица. Узнал людей, которые приходили к нему и улыбались. Людей, которые подбрасывали его в воздух, щекотали ему животик или трепали за щечки. Людей, которые корчили рожицы и смешили его.
Но не сейчас.
Сейчас никто из них не смеялся.
Они тянули к нему руки, но было непохоже, чтобы они собирались с ним играть. Или приласкать его.
Некоторые из этих рук были сломаны. На месте оторванных пальцев запеклась кровь. А в телах были дырки. В груди, в животах и в головах.
Их рты не улыбались. Люди скалили зубы, а зубы были красными.
Эти мысли даже не могли оформиться в голове Бенни, он не мог определить правильность и неправильность происходящего. Он мог только чувствовать. Чувствовать неправильность. Он услышал звуки голода. Стоны. Это не были счастливые звуки. Он сам бывал голоден много раз, и он знал. Именно поэтому он иногда кричал. Требуя бутылочку. Требуя чего-нибудь поесть.
Бенни знал всего лишь десяток слов.
В основном названия предметов. Несколько имен.
Он перестал плакать и попытался произнести одно из этих имен.
— То… то… то…
Большего он не мог. «Том» было слишком трудно. Не всегда, только иногда. Сейчас оно не помещалось в рот.
— То… то… то…
3
Том Имура удивился, что младший брат пытается сказать его имя.
Потому что он предупреждал об опасности.
Том не ожидал, что ребенок, такой маленький, способен предупреждать об опасности.
Способны ли младенцы так рассуждать?
Краем сознания Том отвлекся от главного и рассматривал новое для него явление, будто оно висело на стенке в музее. Изучал его. Обдумывал. Стоял перед ним в задумчивой позе. И все это за такую крохотную долю секунды, что она втиснулась бы между двумя звуками «то».
Том.
Вот что говорил Бенни.
Нет. Вот что Бенни кричал.
Том рывком поднялся на ноги.
Обернулся.
И увидел то, что видел Бенни.
Их.
Как их много.
Их.
Они выходили из темноты. Тянули к ним руки.
Выли.
Голодные. Очень голодные.
Среди них была миссис Эддисон, их соседка с другой стороны улицы. Она была доброй, только иногда вредничала. Любила поучать других женщин, как выращивать розы, хотя у самой розы — так себе.
У миссис Аддисон не было нижней губы.
Кто-то оторвал ее. Или…
Откусил?
Сразу же за ней шел Джон Чалкер. Промышленный химик. Он делал растворители для компании, торговавшей средствами для прочистки труб. Его одежда всегда пахла химией.
А теперь на нем вовсе не было одежды. Он был голый. Только шляпа на голове.
Почему он в шляпе и без одежды?
И повсюду были укусы. Большая часть его правой руки исчезла. Мясо болталось вокруг плечевой кости, как растянутая перчатка.
И маленькая девочка из семьи Хань. Люси? Лейси? Что-то вроде того.
Ей десять, может быть, одиннадцать лет.
У нее не было глаз.
Они приближались. Тянули к ним руки. Некоторые из этих рук были изрезаны и покусаны. Или оторваны полностью. Из ран не текла кровь.
Почему их раны не кровоточат?
Почему их проклятые раны не кровоточат?
— Нет, — сказал Том.
Даже на собственный слух его голос звучал как-то не так. Слишком спокойно. Слишком нормально.
Понятия спокойствия и нормальности умерли. Нет больше ничего нормального.
Или, может быть, все это — нормально? Теперь.
Но спокойствие? Нет, его больше нет. Кануло в Лету. Или… съедено.
Слово само вдруг пришло ему в голову, нежелательное и гадкое. Сияющее истиной. Отвратительное по своей точности.
— То… то… то…
Голос Бенни спокойным не был.
Он заставил Тома очнуться.
Разбил чары неподвижности.
Расколол что-то в его груди.
Следующее слово Тома не было спокойным. А может быть, оно и не было словом.
Оно начиналось как «Нет», но изменилось, деформировалось, расщепилось и разорвало его горло на выходе. Долгий вопль, такой же нескончаемый, как завывания бывших соседей. Но — выше, не монотонный. Не просто выражение потребности. Это было чистое отрицание, и он выпалил этим воплем в них, а все они шли к нему, царапая пальцами воздух. Желая его. И Бенни. Желая чего-нибудь теплого, живого.
Мяса.
Том почувствовал, что развернулся на месте, но сам не знал, как ему это удалось. Его мозг застыл. Его крик нарастал. Но тело развернулось.
И он побежал.
Он помчался.
Помчался изо всех сил.
Но они были всюду.
Темнота мерцала красными и синими огнями полицейских машин; вой сирен, словно крики баньши, разрывали ночь Калифорнии, но ни один полицейский не бежал к ним. Никто не спешил к ним на помощь.
Маленький мальчик у него на руках все кричал, и кричал, и кричал.
Бледные фигуры, покачиваясь, шли к нему из темноты. Некоторые из них — жертвы. Их раны еще кровоточили… все еще могли кровоточить. В их широко распахнутых глазах застыл шок и неверие. Но других было больше.
Других.
Чудовищ.
Кем бы они ни были.
Машина Тома стояла под фонарем, облитая оранжевым светом уличного фонаря. Он ехал домой из академии, и все его снаряжение лежало в багажнике. Его пистолет (курсантам не разрешалось носить его при себе до выпуска, который должен был быть завтра) и вещи из додзё. Его меч. Несколько боевых палок.
Он замедлил шаг, оглядывая улицу вокруг себя, оценивая, лучший ли это способ.
Должен ли он рисковать? Может ли он рисковать?
Машина стояла в конце квартала. Ключи от нее есть, но улицы плотно заставлены пустыми машинами «Скорой помощи». Даже если он доберется до машины, сможет ли он выехать?
Да.
Нет.
Может быть.
Кварталом дальше горели дома. Дорогу преграждали пожарные машины и разбитые легковушки.
Но оружие.
Его оружие.
Оно лежит там, в багажнике.
Бенни кричал. Чудовища шаркали следом за ним.
«Иди! — сказала мама. — Возьми Бенни… Сбереги его. Иди!»
Просто… иди.
Он побежал к своей машине. Бенни изо всех сил извивался в его руках, словно хотел высвободиться.
Том держал его одной рукой — она уже устала и болела, — а другой рылся в кармане, разыскивая ключи. Нашел их. Нашел замок. Открыл дверь, открыл багажник.
Пистолет в бардачке. Патроны в багажнике. Меч тоже.
Они подходили все ближе. Том слышал их вой. Близко. Слишком близко!
Краем глаза он увидел, как один из них потянулся к ребенку.
Он вложил в удар всю силу, отталкивая чудовище прочь. Оно упало, но удар не причинил ему никакого вреда. По крайней мере, вреда в обычном смысле. Оно упало, но сразу же поползло к нему.
Том понял, что мысленно называет его «оно». Не «он». Не человек.
Вот до чего он дошел. Вот до чего все дошло.
Он, Бенни и они.
Каждый из чудовищ был сейчас «оно».
Настолько был разрушен их мир.
Все казалось нереальным. Том понимал, что это существо — мертвое. Он знал и его: мистер Харрисон, их сосед через три дома, и он тоже был мертвым.
Чудовищем.
Самым настоящим чудовищем.
Это был реальный мир, и в этом мире были монстры.
Бенни продолжал кричать.
Том поднял крышку и положил Бенни в багажник. Потом схватил меч. Нет времени снимать предохранитель на пистолете. Они приближались.
Они уже здесь.
Том захлопнул капот, запер кричащего Бенни в багажнике и вырвал меч из ножен.
Все руки потянулись к нему.
И во второй раз часть разума Тома отвлеклась от настоящего и приняла созерцательную позу, изучая себя, мир вокруг, наблюдая и делая выводы.
Том с детства занимался дзюдзюцу и карате. И кендо. Он умел сражаться руками и ногами. Умел бороться.
И владел мечом.
За всю жизнь он дрался два раза. Первый — в седьмом классе, с ровесником-хулиганом. Второй — в двенадцатом классе, когда парень из хоккейной команды что-то прошептал на ушко девушке, которая нравилась Тому. Обе драки были короткими. Пара тычков, пара ударов. Соперник проигрывал оба раза. Не отрубался. Ничего такого. Без повреждений.
Ни разу за свои двадцать лет Тому Имуре не приходилось защищать свою жизнь. Ни разу он не причинил человеку серьезного вреда. Тренировки в полицейской академии, даже учения с боевой стрельбой, не отличались от додзё. Как уроки танцев. Практика и тренировка. Без настоящей крови, без подлинного мотива.
Годы тренировок и несколько черных поясов никак не подготовили его к этому моменту.
К тому, чтобы использовать меч против человека. Резать чью-то плоть. Пускать чью-то кровь.
Кого-то убить.
Не существует большего табу. Только психопат игнорирует его не дрогнув. Том психопатом не был. Он был американцем японского происхождения, двадцатилетним курсантом полицейской академии. Сын. Пасынок. Сводный брат. Юноша — едва ли мужчина. Закон даже не разрешал ему покупать пиво.
Он стоял посреди своей улицы с мечом в руках, а со всех сторон наступали его соседи. Чтобы его убить.
Видеоигры не подготовят к такому.
И кино не подготовит.
Никакая тренировка не подготовит.
Ничто не подготовит.
Ничто.
Он сказал:
— Пожалуйста…
Люди с мертвыми глазами и лицами провыли в ответ. И бросились на него, как стая саранчи.
Меч, казалось, двигался сам по себе.
Том чувствовал, как его рука поднимается и машет. Как пальцы сжимают рукоять то слабее, то крепче, когда он меняет направление удара. Сверху вниз. Справа налево. Выпад.
Он видел мелькание серебряного клинка, подвижного, как ртуть, отражающего огни этой ночи.
Он испытывал дрожь и шок, когда оружие кололо и резало тела и разрубало кости.
Он чувствовал, как ноги делают шаги и развороты; как торс поворачивается в талии, колени сгибаются и разгибаются, как пятки отрываются от земли, чтобы вложить в удар вес всего тела или позволить телу сделать быстрый разворот.
Он чувствовал все это.
Он не понимал, как все это может происходить, если сознание остается пустым. Все происходило без участия его воли. Вне его контроля.
Все происходило само по себе.
Воющие монстры бросались на него.
А его меч их пожирал.
4
Три страшных минуты спустя Том отпер багажник и поднял крышку.
Бенни скорчился там, в глубине, всем телом прижавшись к спортивной сумке Тома. Мордашка в соплях и слезах. Бенни открыл рот, чтобы опять закричать, но не стал. Когда увидел Тома — не стал.
Том стоял перед ним, с мечом в одной опущенной руке и с ключами в другой. Он был покрыт кровью. И его меч был покрыт кровью.
А вокруг автомобиля — больше десятка окровавленных тел.
Бенни закричал.
Не потому, что все понял — для этого он был слишком мал, — а потому, что запах крови напомнил ему о папе. И о доме. Бенни хотел к маме.
Он кричал, а Том, дрожа с головы до ног, стоял перед ним. Жгучие слезы выплескивались из его глаз и серебряными струйками текли по лицу.
— Прости, Бенни, — сказал он голосом, таким же сокрушенным, как весь их мир.
Том сорвал с себя залитую кровью рубашку. Футболка под ней тоже испачкалась, но не так сильно. Все еще дрожа, он поднял Бенни и крепко прижал к себе. Бенни запротестовал, стал бить его крошечными кулачками.
— Прости, — снова сказал Том.
Их окружали неподвижные куски тел — и тишина.
А потом — нет.
С боковых улиц, из открытых дверей домов появились новые. Их появлялось все больше.
Больше.
Больше.
Мистер Гейнор из крайнего дома на этой улице. Старая миссис Милхон с соседней улицы, в своем неизменном ветхом халате. Дети Канов. Делия и Мари Свенсон. Остальных он не знал. Даже двое полицейских в рваных мундирах.
— Нет, хватит, — сказал Том.
Он уткнулся лицом между шеей и плечиком Бенни. Как будто мог там найти утешение.
Хватит.
Но они все прибывали, и частью сознания Том понимал, что они будут прибывать всегда. Вот как все обстояло теперь. На это намекали в новостях. Улица, где он жил, доказала, что это — правда.
5
Том стал пробивать себе путь.
Он пнул мистера Гейнора в пах. Сила удара согнула того пополам. Мистер Гейнор должен был свалиться на землю, упасть с посиневшим лицом и свернуться в позе зародыша.
Но он не упал.
Гейнор покачнулся и опустился на одно колено. Его лицо не изменило выражения. Вообще. Нисколько. Ни один мускул не дрогнул.
Потом Гейнор грузно поднялся на ноги и снова пошел вперед. Протягивая руки к Бенни.
Том снова ударил его ногой. В то же самое место и сильнее.
На этот раз Гейнор даже не опустился на колено. Он качнулся назад, но восстановил равновесие и снова двинулся к ним.
Том выругался. Обозвал его самыми грязными словами, какие смог вспомнить.
Бенни взвизгивал каждый раз, когда Том бил ногами. Том надеялся, что он не слишком сильно сдавливает брата, вкладывая усилие в пинок.
Он ударил снова, только теперь не в пах, а в бок. Ниже. В колено. Бедренная кость сломалась со звуком удара битой по мячу.
Резко.
На этот раз Гейнор свалился. Не от боли. Молча. Просто упал. Сломанная кость проткнула его хлопковые брюки и торчала, зазубренная и белая. Том наблюдал, как он пытается встать. Сила тяжести тянула его вниз, сломанная кость не давала нащупать опору.
Без боли.
Просто сломанная кость.
Том попятился, развернулся. И побежал. Держа в руках орущего Бенни.
Он пронесся между припаркованными машинами, перепрыгнул через валяющийся на земле велосипед, продрался через узкую щель в бирючинной изгороди и выпрыгнул на тротуар.
Там он увидел двух незнакомых подростков. Они стояли на коленях, зарывшись лицами во что-то склизкое и теплое — от него поднимался пар.
Желудок.
Том не знал, кто это был. Но видел, как подергиваются мертвые руки.
Тут подростки отпрянули от еды, глядя на нее праздно и тупо. Наполовину съеденное тело вздрогнуло. Труп попытался сесть, но этому помешало отсутствие мышц живота. Он перекатился на бок, вываливая из себя кишки, будто мертвых змей. Подростки встали с колен, подняли головы и принюхались.
И обернулись к Тому.
И Бенни.
Бенни все кричал, и кричал, и кричал.
И вот тогда… только тогда очертания проблемы сформировались в сознании Тома. Не причины, не значение, не решение.
Очертания.
Он попятился, развернулся и снова побежал.
Лужайки перед домами были полны медлительных тел. Некоторые растянулись на траве, как сломанные морские звезды, не имея достаточно мышц или сухожилий, чтобы двигаться хоть каким-нибудь способом. Другие шли за ним, неотступно и медленно. Медленно, но неотступно.
Том бежал очень быстро, прижимая брата к себе, грудью чувствуя биение его сердца.
Улица впереди была заполнена людьми, которые раньше жили здесь, в Сансет-холлоу.
Сейчас они все здесь.
Сейчас они все.
6
Потом еще одна фигура вышла из-за изгороди.
Невысокая красивая девушка. В разорванном платье. Испуганные глаза на бледном лице.
— Том?.. — позвала она.
— Шерри, — ответил он.
Шерри Томлинсон училась с ним в школе. Со второго класса и до окончания. Он хотел с ней встречаться, но она всегда вела себя с ним очень сдержанно. Не холодно, просто не проявляла интереса.
Теперь она шла к нему, не обращая внимания на меч, не обращая внимания на кровь. Она протянула руку и коснулась его лица, его груди, его рук, его рта.
— Том? Что это?
— Шерри? С тобой все нормально?
— Что это? — спросила она.
— Не знаю.
Он не знал. То, что сообщали в новостях, звучало неправдоподобно. Все началось в Пенсильвании. Потом люди заболели и в других городах. Везде, где приземлялись самолеты из Филадельфии. Вокруг магистралей 1-95 и 1-76, распространяясь от автобусных терминалов и железнодорожных станций. Журналисты называли числа пострадавших. Сначала — инфицированных, а затем — человеческих жертв. Однозначные цифры. Потом — трехзначные. Когда Том мчался из полицейской академии домой, говорили о районах, с которыми пропала связь. О карантинных зонах. В небе летали вертолеты. Много вертолетов.
Когда он вошел в дом, телевизор работал. Андерсон Купер кричал — даже орал — о бомбежке Филадельфии, Питсбурга, Балтимора. И других городов.
Въезд в Лондон собирались закрыть.
Лос-Анджелес горел.
Горел.
Вот тогда он перестал смотреть телевизор. Тогда все перестали. Именно тогда папа пришел с заднего двора с укусами на шее.
И все развалилось.
Весь смысл. Все значение.
Все ответы.
— Что это? — спросила Шерри.
Том мог только покачать головой.
— Что это?
Он посмотрел на нее внимательно. Искал раны. Укусы.
— Что это? — повторила она. И снова: — Что это?
И Том понял, что этот вопрос — все, что у нее осталось. Она не ждала ответа. Ответ ей был не нужен. Она была как машина, оставленная на холостом ходу. Органическое записывающее устройство, проигрывающее одно и то же.
— Что это? Что это?
Изредка она вставляла его имя:
— Что это, Том?
Иногда в голосе прорывались истерических нотки — но сразу же слабели и отступали.
Каждый раз интонацией, ударением она выделяла разные слова — «что», «это», «Том» — как будто механизм в ее голове давал осечку.
Повторяя снова и снова. Как литанию апокалиптической службы без церкви.
Это напомнило Тому слова старой песни.
«Какая частота, Кеннет?»
Группа «R.E.M.» Из альбома под названием «Монстр».
Трагическая ирония.
«Какая частота, Кеннет?»
Песня рассказывала о реальном случае, когда двое неизвестных напали на журналиста Дэна Разера. Отец Тома смотрел его передачи. А старший брат отца, Сэм, знал его лично. Нападавшие избивали журналиста, повторяя: «Какая частота, Кеннет?»
Только послание Шерри было проще.
— Что это?
Том не знал, как «это» назвать. Не находил подходящих слов.
Слово «инфекция» ничего не объясняло, все было намного хуже.
В телевизоре говорили: «пандемия». Слово звучало довольно точно, несмотря на то, что оно предполагало. Слово казалось слишком большим для этого мира. Для мира полицейской академии, для сонного мирка Сансет-холлоу
— Что это, Том?
Парень на канале «Фокс» сказал: «конец света». Словно библейский пророк. Сказал — и ушел, оставив на экране пустую картинку.
Конец света.
Том не мог сказать Шерри, что это конец света. Это был конец дня.
Сегодняшнего. А может быть, это конец еще очень многого.
Но — конец? На самом деле — конец?
Том не хотел об этом думать. Даже теперь.
Он двинулся дальше, шагая быстрее, в надежде, что она за ним не пойдет.
Но Шерри пошла. Она переставляла ноги механически, как ножницы, режущие бумагу. Чоп-чоп.
— Что это, Том?
Она вроде определилась. Всегда добавлять его имя. Словно вцепилась в него. Наверное, думала, что он знает, куда идет.
— Я не знаю, — ответил он.
Но было ясно: Шерри его не услышала. А может быть, не могла услышать.
Бенни все крутился, потом Том ощутил бедром тепло. Влажное тепло. Подгузник протекал.
Черт.
Всего лишь моча, и все же.
Как меняют подгузник во время конца света? Какова процедура?
— Что это, Том?
Он резко обернулся. Хотел прикрикнуть на нее. Сказать, чтоб заткнулась. Ударить, выбить эти глупые слова из ее рта. Разбить напомаженные губы, чтобы они больше не смогли ничего произнести.
Она отшатнулась от него, широко распахнув глаза. И тоненьким, жалобным голосом спросила:
— Что это, Том?
Но тут кусты задрожали и раздвинулись ветки.
Их становилось все больше.
Их.
— Шерри, — быстро сказал Том, — садись в машину.
— Что это?
— Лезь в чертову машину!
Он оттолкнул ее, нащупал ручку дверцы и запихнул Бенни внутрь. Некогда ставить детское кресло. Пусть его оштрафуют. Штраф будет счастьем.
— Шерри, залезай!
Она смотрела на него так, будто он произносил какие-то бессмысленные звуки. Вертикальные морщинки возникли между ее нахмуренными бровями.
— Что это? — спросила она.
Человеческие фигуры все шли и шли.
Много фигур.
В большинстве теперь незнакомые. Люди из других частей города.
Шли через дворы и лужайки.
Шли.
Шли.
— Господи, Шерри, лезь скорее в машину!
Она отступила от него, качая головой и почти улыбаясь, как делают люди, когда думают, что вы чего-то не понимаете.
— Шерри! Нет!
Она отступила слишком далеко. На один лишний шаг.
Том попытался ее схватить.
Но ее схватили десять других рук. За руки, за одежду, за волосы.
— Что это, Том? — спросила она еще раз.
А потом — исчезла.
Исчезла.
Охваченный ужасом, борясь с подступающей тошнотой, Том отвернулся и, пошатываясь, побрел к машине. Бросил меч на пол у пассажирского сиденья и сел за руль. Руки снаружи уже потянулись к нему, но он быстро захлопнул дверь. Мертвые пальцы царапали двери, стекло.
Потребовалась вечность, чтобы вставить ключ в замок зажигания, хотя замок находился там же, где и всегда.
Бенни на заднем сиденье все плакал.
Люди снаружи выли невероятно громко.
Он повернул ключ.
Завел машину.
Он разбил фары, помял бампер и оба крыла, пока добрался до конца улицы. Тела разлетались в стороны. Тела перелетали через капот, разбивали лобовое стекло, ударяясь о него локтями, скулами и подбородками.
А потом валялись, как сломанные куклы, в красном свете его задних фар.
Том и Бенни направлялись в Лос-Анджелес.
Они проехали всего восемьдесят миль, когда парень по радио сказал, что город погиб.
Погиб!
Далеко на западе, по ту строну гор, даже с такого расстояния Том видел свечение. Уродливая оранжевая туча взмывала вверх и расползалась по небесам.
Он был слишком далеко, чтобы услышать.
Ядерная волна ударила в горы. Ударила и отскочила высоко в воздух и сотрясла небо над ними.
Но автомобиль заглох.
Исчезла связь на сотовом телефоне, умолкло радио.
Погасли фонари вдоль дороги.
Том вспомнил аббревиатуру. Он где-то читал. ЯЭИ. Но он забыл, как она расшифровывается.
Неважно. Он понял, что произошло.
Город исчез.
Несчастный случай?
Попытка остановить заражение?
Он сидел в машине, глядя в темноту за треснувшим лобовым стеклом, и задавался вопросом, узнает ли он об этом когда-нибудь. Бенни на заднем сиденье молчал. Том обернулся и посмотрел на него. Бенни уснул.
Намучался и уснул.
Или…
Холодная рука пронзила грудь Тома ножом и сдавила его сердце.
Бенни спит?
Спит?
Том повернулся и встал коленками на сиденье. Протянуть руку сюда, в темноту, было труднее, чем все, что ему пришлось сделать прежде. Труднее, чем оставить маму и папу. Труднее, чем резать мечом соседей.
Ведь это был Бенни.
Его младший брат.
Все, что у него осталось. Единственное, что могло удержать его в этом мире.
Нет.
Господи, нет.
Губы Тома шевелились беззвучно. Он боялся произносить слова вслух.
Боялся.
Если Бенни спит, он боялся его разбудить.
Если Бенни не спит, он боялся разбудить… это.
Он тянул руку через миллионы миль темноты.
«Пожалуйста!» — умолял он.
Бога, если Бог его слушал. И если Бог был Богом.
Пожалуйста.
Умолял весь мир, всю эту ночь.
Пожалуйста.
Сколько других голосов произносили это слово, кричали и умоляли? Сколько людей цеплялось за это слово, а их настигала мертвая тишина, тьма и голод? Сколько?
Посчитать было просто.
Все, кого он знал.
Только не он. Не Бенни.
Пожалуйста.
Он коснулся лица Бенни. Щеки брата были прохладными.
Прохладными или холодными?
Он не мог понять.
Он приложил ладонь к груди Бенни. Надеясь почувствовать.
Что-нибудь. Дыхание. Биение сердца.
Он ждал.
А ночь вокруг него, казалось, вопит.
Он ждал.
И на этот раз Том сказал вслух:
— Пожалуйста!
Бенни Имура услышал его голос и проснулся.
И захныкал.
Не завыл.
Захныкал.
Не отнимая руки от дрожащей груди брата, Том прижался лбом к спинке сиденья и заплакал.