Дэниел Уилсон — автор бестселлеров по версии New York Times. Он также кандидат наук по робототехнике и машинному обучению, получивший ученую степень в Университете Карнеги-Меллона в Питсбурге. Автор четырех десятков научных статей, четырех патентов и восьми книг. Он является постоянным автором для Popular Science, Wired и Discover, а также онлайн-сервисов MSNBC.com, Gizmodo, Lightspeed и Tor.com. В 2008 году Уилсон принимал участие в телепроекте «The Works» на канале The History, в котором повседневные вещи рассматриваются с научной точки зрения. Его романы: «How to Survive a Robot Uprising», «А Boy and His Bot», «Amped», «Robopocalypse» (книгу собирается экранизировать Стивен Спилберг), и «Robogenesis». Вместе с Джоном Джозефом Адамсом он редактировал антологии «Robot Uprisings» и «Press Start to Play». Проживает в Портленде, штат Орегон, и найти его можно в Twitter@danielwilsonPDX и на danielhwilson.com.
Автомат
Подвижные фигуры стоятПиндар, 450 г. до н. э.
На каждой улице города
И, кажется, дышит камень, или
Двигаются мраморные ноги
Великая европейская равнина, 1725 г.
Пятеро имперских кавалеристов мчатся на нас, раскачиваясь в забрызганных дождем седлах. Я поднимаю шашку и направляю острие в сердце ближайшему из них. Усатый конный драгун хищно скалится в ответ, обнажая гнилые зубы.
Даже издали видно, как ему не терпится вступить в бой. Я опускаю напрасно занесенную шашку. На открытой равнине от них не скрыться.
Но мы постоим за себя — я и моя дочь.
Сегодня перед рассветом Петр Великий, отец своего народа, основатель и законный правитель Российской империи, владыка северных земель и повелитель горных княжеств, отошел в мир иной, не оставив наследника. В числе тех, кто имел неосторожность слишком приблизиться к государю, мы разом потеряли все. Его преемница императрица Екатерина повелела нас казнить.
А значит, в этот день мы встретим свой конец вслед за Петром.
Императорские драгуны на отборных скакунах неотвратимо приближаются под темным грозовым небом. На сотни миль вокруг простирается трава, отливающая пурпурно-зеленым в брызгах дождя.
— Держись поближе ко мне, — говорю я Елене.
Она прижимается острым плечиком к моему бедру, и ветер накрывает ее полой моего кафтана. Влажный парик липнет ко лбу, черные кудри змеятся, словно трещины в фарфоровой коже. Изящный профиль скрыт капюшоном; точеная фигура теряется в складках широкого плаща. Елена движется порывисто, точно рассерженный зверек.
— Мы обречены, — произносит она мелодично, как будто механическая птичка выводит свою трель. Речевой механизм Елены взят из поющих деревянных часов, изготовленных в Шварцвальде.
Чарующий голосок озвучивает неприглядную правду.
Драгуны — вышколенные воины, отобранные из резерва самим Петром. Личная гвардия монаршего семейства. Они бесстрашно скачут вперед, лихо топорща усы и сверкая алыми перевязями на черных кафтанах. Помимо повидавших виды шашек, каждому полагаются два мушкета. Командир в стальной кирасе вооружен длинным ружьем, у остальных за плечами простые гусарские копья.
Преследуемые Императорской гвардией, мы рискнули бежать через холмистые степи к востоку от Санкт-Петербурга. Мы надеялись затеряться на бескрайних просторах, но понимали, что нас могут настигнуть. Наша цель — не просто выжить, но и сохранить тайну своего происхождения.
От группы отделяется драгун и галопом мчится к нам, стискивая рукоятку шашки.
— Прижмись к земле, Елена. Береги себя, — говорю я. — Когда они разделаются со мной, попробуй атаковать внезапно. Если попадешь в плен, храни свою тайну.
— Да, Петр.
Отбросив плащ, я отхожу в сторону и обнажаю кинжал — простой клинок длиной с мое предплечье. Обе мои руки ощетинились лезвиями, длинным и короткими.
Всадник дергает поводья, и вороной скакун резко останавливается в пятидесяти ярдах от нас. От лоснящихся черных боков поднимается пар. Остальные наблюдают издали, поблескивая черными глазами из-под красных киверов.
Надменные и самоуверенные, они надеются нагнать на нас страху. Из их ртов вырываются облачка пара; ветер доносит обрывки фраз и внезапный хохот.
Заметив мои лезвия, драгун медлит, затем тянется к мушкетам. Я опускаюсь с высоты почти семи футов на колени, распластав лезвия по мокрой траве. Тыльные стороны моих ладоней покрыты выделанной кожей, потемневшей от дождя. Видно, как под кожей движутся латунные шестеренки, зубцы выпирают, как холмики.
Драгун приближается, так и не вынув мушкеты. Я вжимаю пальцы в землю. Елена стоит рядом.
— Крепись, Елена, — говорю я, не оборачиваясь. — Храни государево достояние.
Москва, 1707 г.
Лицо Елены — первое, что я вижу, придя в этот мир. И последнее, что когда-нибудь сотрется из моей памяти.
Не помню, как открылись мои глаза.
Отблеск ее щеки озаряет темную комнату. Безупречный овал сияет, как манящие моряков городские огни. Ее кожа сделана из фарфора. Когда она двигается, отблеск кукольного лица, подрагивая, скользит по стенам. Опираясь на деревянный стол, она что-то пишет, зажав авторучку керамическими пальцами. Невидящий взгляд черных глаз устремлен на бумагу.
В тот первый день ее рука — не более чем рука марионетки. Она скользит по бумаге, бездумно выводя буквы в темноте. Мир людей ей пока неизвестен. Под пышным платьем из дорогой ткани негромко постукивают шестеренки. Этот стук — пульс моего мира, тихий размеренный механический ритм. В воздухе разливается аромат нагретого свечного воска.
Среди пляшущих на стене теней появляется новая фигура — худой и сутулый человек. Подойдя ближе, он бережно касается меня длинными пальцами. Я склоняю голову в его сторону и моргаю, всматриваясь.
Я начинаю различать черты его лица, замечаю морщины и мешки под сияющими глазами. Плотно, до белизны, сжатые губы, бороду с проседью. Конечности ритмично подрагивают в такт биению сердца в щуплой груди.
Позже я узнаю, что человека зовут Фьовани. Он мой отец. Это слово наиболее точно описывает его роль в моем появлении на свет.
Затаив дыхание, он удивленно меня разглядывает.
— Privet, — говорю я. Человек падает без чувств.
Не раздумывая, я выбрасываю руку вперед и хватаю его за плечо. Его ресницы подрагивают, голова безвольно падает, как приспущенный парус. Я впервые вижу то, что должно называться моей кистью руки. Конструкция из латунных стержней, покрытая эластичной телячьей кожей. Только сейчас приходит понимание, что в этом мире я всего лишь вещь. Не такая, как кукла с авторучкой, которая осознает себя не более, чем ручей, стекающий по склону. Более совершенная. Но все же не созданная из мягкой плоти, как человек передо мной.
Каким-то образом я существую. И, должен сказать, существовать довольно непривычно.
Кажется, я начинаю осмысливать, как это происходит. Снаружи находится мир, воспринимаемый посредством зрения, слуха и других органов. А где-то внутри увиденное и услышанное складывается в более мелкую и простую картину мира, который в действительности крайне сложен и неизведан. Опираясь на эту упрощенную картину, я принимаю решения.
Например, решаю поймать отца за плечо.
Старик медленно оседает, удерживаемый моими металлическими пальцами. Он роняет подбородок на грудь; лицо закрывают пряди седеющих каштановых волос. Я спас его от падения на острые инструменты, разбросанные у моих ног. Комната с низким потолком — мастерская — освещена множеством свечей. Над головой нависают грубо отесанные деревянные балки, дальний конец комнаты утопает во мраке. На многочисленных столах разбросаны куски металла, веревки, деревянные миски с неизвестным варевом, грязные ложки, всевозможные пузырьки и пробирки.
Каким-то образом я знаю эту мастерскую.
Посреди этого хаоса виднеются незавершенные части тела. Массивные торсы с ребрами из китового уса, начиненные шестеренками и резиновыми венами из гуммиластика. Не то мастерская, не то утроба.
Я сажусь и бережно укладываю старика на пустую конторку.
Теперь я вижу, что лежу на длинном деревянном столе. Кукольная девочка слепо улыбается в темноте, строча свое послание. Ручка громко царапает жесткую бумагу.
Мы с ней состоим в родстве.
Мое тело подобно мужскому. Длинные смуглые ноги, покрытые сотнями тускло мерцающих заклепок. Вместо кожи — полоски кованного серо-золотистого металла, закрепленного на массивном каркасе. Сквозь прорези на верхней части бедер видно сплетенные металлические тросы, туго натянутые на зубчатых колесах.
Каждое мое движение сопровождает механический стук.
— Привет? — бормочет старик. — Сын мой?
Узловатые пальцы обхватывают мое запястье. Я ощущаю слабое тепло его ладоней. Чувствую теплую кровь, несущую по жилам жизненную энергию. У него другая кожа. Другое сердце. Во мне нет крови. Я не похож на отца. Он человек, а я — нечто иное.
— Так ты ожил? — восклицает он. — Наконец-то.
— Кто ты? — Я отпускаю его плечи.
— Я Фьованти Фавури Романти Чимини, но можешь называть меня Фаво. Я последний механик царя Петра Алексеевича. Знаток древнего искусства автоматов и блюститель его наследия. Преемник великих алхимиков, опередивших свою эпоху. Хранитель тайн прошлого и будущего. И, если верить жене государя, императрице Екатерине Алексеевне, сам дьявол.
— Последний механик?
— Десять дет назад император тайно посетил Голландию, Англию, Германию и Австрию и нанял к себе на службу сотни судостроителей, живописцев и механиков. Нашей группе он поручил особое задание. При помощи уникального артефакта из прошлого нам предстояло создать… тебя! Но императрица не верила в успех мероприятия. Это было давно. Всех моих соратников давно выслали в Сибирь. Теперь я влачу одинокое существование во тьме и в страхе скрываюсь от нее.
С его губ слетают брызги слюны.
— Но ты ожил! — Он хватает со стола молоточек. — Ожил и разговариваешь! А ты меня видишь? Расскажи, что ты видишь вокруг!
— Комната. Человек. Механизмы.
— Точно. — Он легонько стучит меня по груди и прислушивается. — Безупречно. Совершенная рецептура. Древние тексты не лгут. Артефакт обладает силой.
Смысл его бормотания мне недоступен. Вытянув вперед руки, я сжимаю кисти в кулаки и ощущаю твердый металл пальцев. Сжимаю сильнее, почти до предела — и чувствую, как напрягаются внутри шестеренки. Сбрасываю со скамейки ноги и царапаю пол деревянными пятками.
Я встаю, едва не упираясь головой в низкий потолок.
Фаво исчезает во мраке. Через миг он возвращается, таща перед собой высокую золотистую раму. Старое латунное зеркало скрипит о пыльный деревянный пол и мерцает в свете свечей. Фаво становится напротив, подпирая зеркало, и бросает на меня испытующий взгляд.
Я чувствую его страх.
— Посмотри на себя, — шепчет он.
Выпрямившись в полный рост, я вижу на латунной поверхности свой темный силуэт. Я худой и высокий. Очень высокий. Лицо, подобное человеческому, — из телячьей кожи, кое-где покрытой твердым воском, в обрамлении каштановых кудрей, глаза большие и темные. Нижняя губа немного искривлена. Одежды на мне нет. Грудь и ноги покрывают тонкие металлические полосы, под которыми кое-где аккуратно натянуты отрезки телячьей кожи. Тело золотисто-смуглое, сильное, конечности длинные. При виде блеска в своих глазах я понимаю, почему Фаво боится.
— Сын мой? — повторяет он.
— Да, — отвечаю я.
— Назови первооснову, — требует он.
— Первооснову?
Мой голос исходит откуда-то из глубины грудной клетки. Там находится некий механизм — меха, которые сокращаются и выдувают воздух в горло и между зубами. Кажется, что мой голос состоит из множества голосов. Я намного крупнее и мощнее старика, стоящего передо мной.
— Да, — шепчет он. — Она в твоем сознании. Прислушайся к нему и назови мне первооснову. Первое слово, которое ты узнал. Что это за Слово?
Непреложная истина заключена в пределах моего тела — в твердости моей плоти и силе моей хватки. Я проникаю в глубины сознания в поисках ответа на вопрос Фаво и ощущаю другую истину — еще более нерушимую. Это истина знания, истина единственной цели, намертво впечатанной в мой разум.
Все мое существование зиждется на Слове.
Я заглядываю старику в глаза и чувствую, как скрипит жесткая кожа моих губ, когда я впервые произношу Слово вслух.
— Pravda. Я — правда.
Великая европейская равнина, 1725 г.
Ладошка Елены трепетной птичкой касается моего плеча.
— Беги, — командую я, и птичка взмывает в воздух.
Главный драгун уже рядом. Я не отвожу глаз от спрятанных в траве лезвий. Прямо на меня движутся мускулистые ноги черного коня. Остановившись, всадник даже не снисходит до разговора со мной. Слышится только шелест обнажаемого клинка и скрип доспехов.
Драгун взмахивает шашкой, и из его груди вырывается вздох — диафрагма механически выталкивает воздух от напряжения. Я бросаюсь к коню; мои длинные руки нашаривают в траве рукоятки кинжалов. Шашка свистит мимо. Стоя на коленях, коротким клинком я рисую на животе скакуна длинную красную линию. Падаю на спину и отскакиваю в сторону, наблюдая удивленное лицо всадника.
Конь с диким ржанием пытается встать на дыбы. Из раны в животе вываливаются внутренности, вокруг которых сразу образуется жаркое красноватое облако. Всадник кубарем летит вниз. У скакуна подкашиваются ноги, и он с предсмертным воплем обрушивается на собственные потроха.
Драгун в легких доспехах проворно вскакивает на ноги, но в это мгновение я с размаху опускаю рукоятку кинжала на его макушку. Шлем на меховом подкладе сминает драгуну переносицу, и он откусывает себе кончик языка. Я без промедления перерезаю ему горло, и оттуда фонтаном хлещет кровь, смешиваясь с лошадиной. Стучат копыта: приближается подкрепление.
Я приникаю к бездыханным телам. Мимо меня проносятся кони, слышатся гневные возгласы всадников. В стороне от меня Елена тоже что-то кричит. Ее тонкий голосок мелодично повторяет одно-единственное слово:
— Poshchady! Poshchady! Пощады!
Москва, 1707 г.
— Говорят, ты мой сын. — Петр откусывает яблоко и громко жует, изучая меня большими умными глазами. Я замечаю, что одна губа у него искривлена в сторону… как у меня!
— Да, — отвечаю я с поклоном.
— Поведай мне, сын, — с легкой усмешкой в голосе говорит он. — Что есть pravda?
— Истина и честь.
— Ты клянешься быть мне верным?
— Клянусь.
— Встань и обнажи меч, — велит царь, приближаясь.
На нем нет ни нарядного одеяния, ни сверкающих доспехов. Простые рабочие брюки; каблуки сапог стучат по мраморному полу кабинета. Он медленно подходит ко мне и изучает мое лицо оценивающим взглядом механика, затем еще раз откусывает от яблока.
Я стою лицом к лицу с царем Российской империи. Мы примерно одного роста. Я извлекаю клинок из деревянных ножен и направляю острие в пол. Моя рука на рукоятке тверже камня.
— Он двигается, как человек, — улыбается царь.
Наклонившись, он срывает капюшон у меня с головы. Сыромятная кожа туго натянута на шестеренках и колесиках внутри моего черепа. На затылке поблескивают латунные кнопки — застежка для кожи.
— Зато выглядит совершенно иначе, — добавляет он.
— Он служит правде, — говорит Фаво. — Как ты повелел. Артефакт дает силу и разум, но в остальном он создан в точности по твоему заказу.
— Как тебя зовут, автомат? — спрашивает царь.
Вопрос не пробуждает у меня отклика.
— Ты волен называть меня как угодно.
— Непривычно, что ты моего роста, — бормочет он, продолжая жевать.
Царь касается пальцем моего лба.
— До чего же он уродлив.
— Прости, император. Все дело в моих ограниченных возможностях, — говорит Фаво. — Со временем его внешность можно будет улучшить. В уродстве этого существа повинны лишь мои старческие руки, а не оно само.
— Само? Ты называешь автомат «оно»?
— Называть его иначе кощунственно. Я создал не живого человека, а всего лишь куклу. Жалкое подобие Его творений.
Петр коротко и раскатисто смеется.
— Ты боишься Екатерины, старик, даже наедине со мной. Пожалуй, не напрасно. Она не верит в эту затею. Умерших не воротишь — так она считает. Дай ей волю, она уничтожит все твои артефакты.
Фьовани опускает голову.
— О нет, мой государь. Разумеется, я не смею перечить императрице… но артефакты бесценны. Я уже нашел вместилище для последнего из них. И нельзя забывать, что у врагов есть свои артефакты. Не удивлюсь, если прямо в эту минуту другие автоматы плетут против нас козни.
— Довольно, Фьовани, — говорит Петр. — Тебе нечего опасаться.
Царь оборачивается и резко толкает меня обеими руками. Догадавшись, что это испытание, я не поддаюсь. Мои ноги твердо стоят на полу, рука крепко держит шашку. Даже такому великану, как Петр, не под силу сдвинуть меня с места.
— Он сильнее меня. — Лицо государя потемнело от напряжения и отчасти от гнева. — Посмотрим, насколько он умен.
Петр отступает на несколько шагов и сцепляет руки за спиной.
— Боярин просит у меня пятьдесят драгунов из Преображенского полка для охраны своей усадьбы. Удовлетворю ли я его прошение, автомат?
— Нет, император.
— Отчего же?
— Солдаты Преображенского полка присягнули на верность отцу империи. Биться за человека низшего ранга для них бесчестье.
— А он неглуп!
Царь в последний раз откусывает яблоко и швыряет огрызок в дальний угол.
— Напади на меня, — говорит он.
Я не реагирую.
— Я твой император, автомат. Я отдаю приказ, а ты честью обязан его выполнить. Обнажи шашку и атакуй.
— Мой государь, — робко бормочет Фиовани. — Умоляю, учти, что этот автомат способен…
— Я жду! — торопит Петр.
Все мои члены изнывают от желания повиноваться. Отведя руку, я поднимаю клинок вверх. Но… обратить оружие против царя — значит навеки покрыть себя позором.
В голове пульсирует главное слово — Pravda.
— Ну же! — восклицает царь.
Мой взор затуманивается. Кончик сабли подрагивает. Я одновременно испытываю порыв покориться и ослушаться. Противоречие раздирает изнутри, до звона в ушах. Я не могу не исполнить приказ, но не могу и ударить. Я тону, мой рассудок пожирает сам себя.
Но решение приходит.
Я поднимаю шашку выше, направляя острие в царя. Затем поворачиваю сверкающий клинок так, чтобы острие уперлось в мой кафтан. Напрягаю плечи и обеими руками нажимаю…
— Стой! — Царь кладет мне руку на плечо.
Я молча возвращаю шашку в исходное положение.
— Добро пожаловать в Москву… Петр! — произносит царь, приобнимая меня за плечи. — Жаль, что ты не можешь выпить за знакомство.
— Но, мой государь, почему ты назвал его Петром? — тихо спрашивает Фаво.
— Потому что это он и есть Петр Алексеевич.
— Не понимаю, — удивляется Фаво. — Почему?..
— Пока я живу на этой земле, Петр — мое имя. Но твой разум и усердие помогли создать моего двойника, который однажды займет мое место и станет бессменным правителем Российской империей. Петр пронесет мое имя сквозь века словно знамя, не стареющий телом и верный истине. Вечный царь.
Великая европейская равнина, 1725 г.
Под свист сабель я падаю на влажную землю, перекатившись через умирающего коня. Приподнимаюсь на четвереньки. Над головой мелькают копыта. Не успеваю я встать, как копыто втаптывает в землю мою руку. В грязной яме остаются два изувеченных металлических пальца.
Прижимая поврежденную кисть к груди, я с усилием выпрямляюсь и заношу шашку второй рукой. Ближайший драгун разворачивается и скачет в мою сторону, накренившись и держась бедрами за лошадиный круп. Красный кушак трепещет на ветру.
Обнаженная шашка серебристой молнией пронзает пасмурное небо.
Я не трогаюсь с места. Копыта стучат все громче. Боевой конь храпит от натуги под весом всадника в доспехах.
Я приникаю к земле в попытке увернуться от сверкающего клинка.
Поздно. Я чувствую мощный толчок между лопатками. Клинок драгуна разрывает мой кафтан и броню под ним. Металлические кольца сыплются мне под ноги, как горсть звонких монет.
Но я не выпускаю меч из рук, и его гладкое лезвие впивается в не защищенное доспехами бедро драгуна. Враг обращается в бегство. Его нога несуразно подпрыгивает, и я вижу, что она вот-вот оторвется от тела. Ощупав рану, драгун отчаянно рычит. Конь разворачивается и смотрит назад, вытянув шею; всадник вылетает из седла. При ударе о землю его нога отлетает в сторону, заливая ярко-зеленую траву алой кровью.
Конь испуганно отшатывается.
В моем теле нет боли. Только готовность действовать.
На меня скачут еще три всадника. В моей спине зияет широкая брешь, и левая рука безвольно висит у туловища. Я нетвердо ступаю, стремясь удержать равновесие, но руки не слушаются, и я падаю ничком, лицом в землю. Грубую кожу на щеках щекочут травинки. На этом расстоянии хорошо видно, как стебельки колышутся в такт топоту копыт.
Изогнувшись, я перекатываюсь на спину.
Впившееся в грудь копье сминает металлический каркас. Я ощущаю давление острия и дрожание руки драгуна на древке. Над головой галопом проносится конь, и я слышу, как рвутся мои внутренности. Всадник вытаскивает копье из груди. Я подскакиваю вверх и приземляюсь на бок.
Где-то поблизости Елена издает тихий стон. Она поняла, что бессмысленно умолять о пощаде.
Хоть я и не рожден женщиной, я сворачиваюсь клубком подобно плоду в утробе, изувеченный и посмевший перейти дорогу смертным. Неподалеку приникла к земле Елена. Очертания ее хрупкой фигуры теряются под плащом.
Окровавленные копыта взрывают землю рядом со мной. Конь наступает мне на бедро, и металлический стержень внутри лопается, не выдержав тяжести. Нога едва не выскакивает из сустава. Меня снова отбрасывает, и я падаю на живот. Сломанное ребро пронзает кожу и впивается во влажную землю.
Я снова замираю.
Ласковый дождь орошает пустынную степь. Гром умолк. Уцелевшие гвардейцы, собравшись в круг, что-то растерянно обсуждают вполголоса.
«Кровь», — слышу я.
Отчего в моих ранах нет крови, изумляются они, разглядывая затупившийся, но чистый наконечник копья. Из чего сделан этот человек? Что на нем за потайные доспехи? Даже смертельно раненный, он не издал ни звука.
Елена обратилась в бегство. Сгорбившись, она проворно перебирает ногами под плащом. Пожалуй, для нее это лучший способ спастись, если это вообще возможно. Драгуны настораживаются, словно хищники, заметив движение. Трое оставшихся солдат разом бросаются ей наперерез. Я лежу в кровавой грязи, влажные травинки, словно щупальца, касаются моего лица. Притвориться мертвым — все, на что я способен. Не так уж и сложно. Собственно, я никогда не был живым.
Чтобы одолеть меня, потребовалось три смертельных удара. Смертельных для троих человек.
Те Деум. Слава богу. Мое тело все еще работает.
Одноглазый и беспомощный, я вижу сквозь пелену дождя, как драгун хватает Елену за ворот плаща и швыряет на взмыленный лошадиный круп. Она молчит. В крике нет нужды. Слово предписывает Елене, что для любого действия нужна причина. Ее легкое, как у девочки, тело подпрыгивает в такт галопу. Истинная ее суть скрыта под одеждой, и драгун не может ни о чем догадаться. Пока.
Терпи, Елена. Крепись.
Я оставляю глаз открытым и немигающим, как у покойника, и даже не позволяю линзе сокращаться, когда в моем поле зрения возникает что-то новое. Всадники по-прежнему совещаются.
«Koldun», — перешептываются они.
Черный маг. Монстр. Человек без капли крови в жилах. Командир в сверкающей кирасе откровенно опасается колдунов. Не буди лихо, пока оно тихо, увещевает он. Оставьте странника в своем темном царстве, и он принесет нам нашего пленного.
Мудрый совет.
— Навести порядок! — приказывает командир. — Мертвых не брать!
Драгун с перепачканным лицом спешивается и высматривает, чем бы поживиться у тел павших товарищей. Выругавшись, он пытается вытащить залитое кровью седло из-под изувеченного коня, но оскальзывается и падает в грязь.
— Брось! — велит командир с пышными усами. В черных глазах застыл ужас. Дыхание почти осязаемо во влажной дымке.
В последний раз проводив меня усталым взглядом, трое уцелевших солдат уводят коня и скачут к горизонту. Только когда дрожь земли под копытами утихает, я позволяю себе моргнуть. Затем поднимаюсь, дождавшись, когда их силуэты превратятся в точки.
Я один среди безмолвных тел. Солнце только что опустилось за горизонт, и на небо взошла величественная сфера луны. Я вижу свою длинную тень в бледном голубоватом свете и ощущаю в пронизывающем холоде, как сильно поврежден мой механизм.
Возможно, Елена еще жива. Мой долг — защитить ее.
Удар в спину обездвижил мою левую руку, но у меня осталась правая. Уцелевшими тремя пальцами я хватаюсь за траву и рывком перемещаюсь на локоть вперед. Правая нога остается лежать на земле. Левая еще при мне, но от нее никакого толку. Я делаю новый рывок, оставляя за собой влажный след сломанного механизма, тускло поблескивающий в сумраке.
К счастью, травы вокруг много, а моя хватка по-прежнему тверда.
Всходят звезды. Теряя части своего изувеченного тела, я продвигаюсь на локоть с каждым рывком. Тенистая трава скрывает то, что от меня осталось — изуродованную голову с частью туловища в темной шерстяной накидке и сохранившую работоспособность руку, толкающую мое тело вперед. Не останавливаясь и ни о чем не думая, я ползу по следам троих всадников, для которых так и осталось загадкой, что за чудовищное творение они бросили на поле боя.
Санкт-Петербург, 1725 г.
Мой мир померк незадолго до рассвета двадцать восьмого января тысяча семьсот двадцать пятого года. В один миг мощные легкие Петра Великого наполнились, словно меха, и с губ государя слетел предсмертный вздох. Огромная голова упала на подушку; лицо впервые разгладилось и стало безмятежным.
Никто не догадывался о болезни. Петр скрывал ее до последнего.
Мы с Еленой не успели проститься наедине. Императрица опередила нас. Наблюдая, как она поднимается с постели усопшего, я чувствую, как она занимает боевую позицию. За окном опочивальни слышны грубые крики гвардейцев, разносимые эхом по мощеному двору. Полки уже призваны в столицу и размещены у дворца.
Я заботливо кладу руку Елене на плечо. Мы прослужили этому великому человеку двадцать лет. Проникали в зачумленные города во время войны со Швецией, ковали новое оружие для гвардейцев и даже шпионили в западных странах.
Но мы никогда не служили этой женщине.
Екатерина поднимает на нас взгляд. Ее ладонь лежит на груди Петра, мокрые от слез волосы падают на лицо покойника. Черные брови вразлет; глаза презрительно и гневно сверкают.
— Эй вы… уродцы! — восклицает она. — Вы знали о его недуге и смели молчать?
— Нет, императрица, — отвечаю я раскатисто; воздух резонирует в просторной груди. — Я есть Слово.
— Pravda? Никакая ты не правда, жалкое творение. Ты кощунство. Петра обманом заставили сделать тебя вечным царем. Его околдовал этот ненормальный механик.
Я похлопываю Елену по плечу, и она мгновенно понимает мою мысль. Найти Фаво. Развернувшись, она проворно семенит к двери.
— Взять ее! — Екатерина делает властный жест, перегнувшись через тело Петра. — Задержать обоих!
Привратник ловит Елену за волосы, срывая парик, затем хватает ее обеими руками. Она отчаянно вырывается из медвежьих объятий. Увы, я связан долгом и не могу вмешаться. Мне остается только наблюдать, как гвардеец прижимает пленницу к металлическому нагруднику.
Крики гвардейцев за окном становятся все громче.
— Слышите? — с хищной ухмылкой спрашивает Екатерина. — Ко мне прибыла моя гвардия. Петр желал, чтобы я стала его преемницей. Я, законная супруга, а не ты, его ущербная копия.
В груди Елены что-то трескается. Видимо, механизм поврежден. Теперь она почти не способна сопротивляться. Капюшон упал на лицо; тонкие латунные ноги беспомощно дергаются; деревянные пятки царапают пол. В моей груди нарастают гнев и печаль.
Моя дочь!
Но я не могу ничего сделать вопреки своему долгу чести. Ведь я — Pravda.
— Наш отец скончался, — выкрикивают гвардейцы за окном. Их голоса отражаются от каменных стен. — Но наша мать жива!
В груди Елены с треском лопаются ребра из слоновой кости, обломки кости и дерева застревают между шестеренками. По ее отчаянному стону я понимаю: еще немного, и механизм будет необратимо поврежден.
Pravda.
— Что мы получим за свои заслуги? — спрашиваю я Екатерину. — Намерены ли вы исполнить желание Петра?
Екатерина поправляет спадающую бретельку пеньюара и спускается с кровати супруга. Затем подходит ко мне вплотную, так что ее искаженное гневом лицо оказывается на несколько дюймов ниже моего плеча. Непослушные темные локоны спадают на лоб; ноздри хищно раздуваются с каждым вдохом.
— Ваши заслуги? — спрашивает она. — Что за вздор! Я могу вас только пожалеть. Вас необходимо уничтожить…
Высказанного вслух намерения отступить от pravdy мне достаточно.
Я выбрасываю правую руку вперед, и мой кулак врезается в лицо гвардейца, удерживающего Елену, расквашивая его хлипкий нос. Гвардеец врезается головой в стену и падает замертво, выпуская Елену из рук. Она хватается за мой плащ.
— Как ты смеешь?! — восклицает Екатерина.
Наш отец умер.
Екатерина совсем близко. Я могу убить ее одним взмахом ладони, и она это знает. Гвардейцы пристально наблюдают за нами. Я слышу тихий шелест обнажаемого клинка и коротко мотаю головой. Шелест затихает.
Но наша мать жива.
Екатерина — царица. Я не причиню ей зла — точнее, не могу причинить, — и все же, согласно заветам Петра, я не должен допустить гибели — ни своей, ни Елениной.
Я отступаю на шаг, и моя семифутовая фигура идеально помещается в увеличенный дверной проем спальни Петра. В легкой кольчуге и кафтане я невероятно похож на лежащего на кровати покойника — как и было задумано.
— По велению Петра нам надлежит жить, императрица, — произношу я. — Мы не можем принять смерть, но я прошу вас, во имя чести усопшего… позвольте нам принять изгнание.
Великая европейская равнина, 1725 г.
Ухватиться за траву. Потянуть. Отпустить. Снова ухватиться.
Божества, населяющие невидимые закоулки созвездий, наблюдают за мной через прорехи в облаках. Сверкающее око Марса с улыбкой смотрит, как роса смывает лошадиную кровь с моего плаща. Я цепляюсь лицом за извилистый корень, и кожа на щеке рвется, образуя зияющую дыру.
Я двигаюсь дальше.
Мое тело, легкое из-за чудовищных ран, медленно ползет сквозь траву, мерцающую в свете звезд. Когда луна блекнет в розовом ореоле, я наконец различаю силуэты четырех привязанных к дереву коней.
Гвардейцы спят. Елена бесформенной грудой лежит у тлеющего костра, связанная по рукам и ногам. Я проползаю по самой земле — действующая рука выброшена вперед, голова наклонена вбок, черные глаза распахнуты навстречу предрассветным лучам солнца. Из покалеченного туловища торчат металлические прутья и свисают клочья телячьей кожи.
Фигура передо мной шевелится. Я замираю с вытянутой вперед рукой.
Разомлевший после сна гвардеец отбрасывает оленью шкуру и встает, воровато озираясь. Делает пару шагов в мою сторону, затем стягивает брюки и мочится. От горячей струи идет пар.
Уже возвращаясь нетвердой походкой к спальному месту, он замечает Елену. Присаживается около нее на корточки и что-то шепчет. Я осторожно продвигаюсь вперед, ближе к центру лагеря. Грязная кольчуга цепляется за траву. Ни о чем не подозревающий драгун молча переворачивает Елену на спину, рукой закрывая ей рот. Развязывает путы на лодыжках и резко раздвигает ей ноги.
Гвардеец ухмыляется, и рассвет окрашивает его зубы багрянцем.
Я подбираю шлем, лежащий рядом с его шкурой, резким движением опускаю его во влажную землю и подтягиваю тело вперед. Шлем стальной, на меховом подкладе и с острием на макушке.
— Что это?! — восклицает ошеломленный гвардеец, обнаружив под плащом Елены холодный металл. — Что ты за существо?!
Он оборачивается, тряхнув черными кудрями со ржавым отливом, и видит меня. От ужаса его глаза выкатываются из орбит, щеки мелко дрожат. Опираясь на остатки левого бицепса, здоровой рукой я заношу шлем повыше. Гвардеец сдавленно кричит. Я с размаху опускаю шлем ему на голову.
Металлическая полусфера врезается драгуну в переносицу. Челюсти резко смыкаются, и он падает. Насмерть перепуганное лицо заливает кровь. Елена отталкивается обеими ногами, и драгун со стоном приземляется на спину.
Я снова опускаю шлем.
На этот раз он с хрустом расквашивает гвардейцу лицо. Я повторяю удар еще раз. И еще с полдюжины раз, пока не лопается череп. На земле остаются обломки зубов в луже слюны и крови.
С противоположного конца лагеря доносится сдавленный вопль. Елена на ногах и уже успела выхватить саблю из ножен убитого и перерезать горло двум его товарищам. Через несколько мгновений мертвы все. Дымящийся костер обогревает только металл, древесину и телячью кожу.
— Бедный Петр! — восклицает Елена.
Она берет мою голову обеими руками и бережно укладывает к себе на колени. Затем ощупывает меня, определяя степень повреждения.
Издалека доносится предрассветная птичья трель. Я смутно слышу, как на землю течет струйка крови и ржет испуганный конь.
— Ты серьезно пострадал, — говорит Елена.
— Если найти артефакт, меня можно восстановить.
— Императрица велит разыскать нас.
— Велит, — отвечаю я Елене, своей вечной дочери. — Но мы не будем бежать куда глаза глядят. Мы отправимся на поиски.
— Поиски чего, Петр?
Я смотрю на изгиб ее фарфоровой щеки. Когда-то Елена была бездумной куклой, но теперь мы не просто предметы… мы — автоматы!
— На поиски себе подобных. Мы разыщем свою родню, Елена… пусть даже это займет тысячу лет.