Тананарив Дью — победитель «American Book Award» и дважды финалист «Вгаm Stoker Award». Известны ее романы «Му Soul to Keep», «The Between», «The Good House» и «Joplin's Ghost». Ее рассказы публиковались в «Magazine of Fantasy & Science Fiction», в таких антологиях, как «Voices from the Other Side», «Dark Dreams», «Dark Matter» и т. д. Часто работает в соавторстве с мужем, писателем-фантастом Стивеном Барнсом: киносценарии, рассказы и три детективных романа про Теннисона Хардвика, последний из которых (написанный в соавторстве с актером Блэром Андревудом) — «Из Кейптауна с любовью».

 

Коллективный иммунитет

Человек на дороге ушел далеко вперед. Он двигался, он дышал. Рано бить тревогу.

Наима не сомневалась, что это мужчина. Очертания высокой мужественной фигуры на фоне ползущей в гору дороги, тень неопрятной бороды. Мужчина катил за собой небольшой чемодан, словно бизнесмен в деловой поездке. Она с первого взгляда прониклась к нему доверием, возможно, из-за того, что за плечами мужчины висела гитара. Наима всегда неровно дышала к музыкантам.

— Эй! — крикнула она, побуждаемая глухим отчаянием.

Он остановился, уперся ногами в землю. Кажется, обернулся, с расстояния в четверть или более мили не разглядеть. Их одинокие фигуры с обеих сторон окружал золотой океан фермерских полей центральной Калифорнии, нераспаханных и незасеянных, ни деревца, ни кустика, лишь змеилась по холмам дорога.

Его поза поколебала уверенность Наимы. Она так давно не встречала других путников, что план, который последние девять месяцев сохранял ей жизнь, вылетел из головы: прятаться, наблюдать, выжидать.

К черту план.

Она помахала рукой, а то решит, что она мираж в знойном мареве.

— Эй! — заорала она и рванулась вслед за путником, но ноги подогнулись на крутом склоне. Замутило от зноя и подавляемого голода. Небо над головой потемнело, и она бросила жалкие потуги догнать незнакомца и уперлась ладонями в колени, чтобы утишить канонаду в груди. Вскоре туман рассеялся.

Путник упрямо шел вперед. Наима смотрела, как фигура уменьшается в размерах, пока ее не поглотил горизонт. Раньше она зарыдала бы от одиночества, но теперь решила идти за ним в темпе, к которому привыкло ее тело. Кажется, тот человек ее не боялся. Уже хорошо. Не торопился, просто устало брел по дороге, как и Наима. Главное — сохранять спокойствие, и тогда она обязательно его нагонит.

Наима не собиралась идти по Сорок шестому шоссе к Лост-хиллс, хотела только добраться до следующего дорожного знака — одного из приспособлений прежней жизни, исправно служивших до сих пор, и свернуть к городку в десяти милях к востоку, но вместо этого пошла вслед за мужчиной. Я ненадолго, сказала она себе. Не успею промочить ноги и проголодаться.

Наима шла за ним три дня.

Она не тратила энергию на поиск топлива или еды в остовах автомобилей, припаркованных по обочинам под странными углами, хотя у многих из них в замках торчали ключи зажигания. Слишком поздно, ничего ей не обломится. Автомобили служили укрытием. Например, от дождя. Или темноты, когда пумы теряли страх, а их глаза поблескивали в свете фар. (Плохой котик, нехороший котик, приговаривала Наима).

Автомобили на Сорок шестом шоссе не были раскурочены, как в Бейкерсфилде, словно молчаливые свидетели беспорядков и грабежей. На какое-то время громить автомобили стало любимым национальным спортом. Ей самой пришлось угнать машину, чтобы выбраться из этого ада. С вывихнутой лодыжкой и толпой на хвосте она куда больше нуждалась в автомобиле, чем тот пьяница с угреватым лицом, который спал, прислонившись к колесу. На Сорок шестом шоссе нетронутые машины стояли у дороги, все как одна цвета погребальной пыли.

Сейчас Наиме не помешал бы ее красный велосипед фирмы «Швинн», но за день до того, как она заметила на дороге мужчину, ее угораздило налететь на камень — чертов булыжник оказался прямо под колесами. Ей повезло, что пострадал только локоть, но велосипед, похоже, накрылся. Бесполезная железяка. Она не позволяла себе раскисать, но, черт подери, до чего же обидно! К тому же путник, предмет ежедневных забот Наимы, не давал ей глазеть по сторонам, высматривая фермы и их благонамеренных обитателей. Слишком рискованно. Наима боялась его потерять, поэтому упрямо шла вперед, преследуя своего призрака.

Она воображала, как они разговорятся. Расскажут о себе, научат друг друга тому малому, что знают. Они обязательно что-нибудь замутят вместе. Возможно, он признается, почему оказался на Сорок шестом шоссе, что за радиоволна или неотложное дело позвали его в путь. Последние три месяца Наима слышала в радиоприемнике только шипение. Какой смысл тащиться в такую даль, если не ради какой-то цели?

Каждое утро она просыпалась в укрытии: под стволом, в брошенном, но не ставшем чьей-то могилой автомобиле, в расщелине под кабиной фуры, запертой неизвестно кем и припаркованной в десяти ярдах от дороги, словно кит, выброшенный на сушу, и гадала, как далеко ушел тот человек. Брел ли всю ночь, чтобы поутру до смерти испугать ее. Нашел ли машину, певшую ему любовную песнь, пока он оглаживал ее и поворачивал ключ в замке зажигания.

Тем не менее каждый день она находила признаки того, что он еще с ней. Путник шел далеко впереди, временами исчезая из виду. И всякий раз, когда он снова показывался на горизонте, у Наимы потели ладони.

Он оставлял за собой след из фантиков. В основном от шоколадных батончиков. «Сникерс», «Твикс», «Олмонд джой» (последние — ее любимые, от вида фантиков в животе у Наимы начинало урчать). Рацион Наимы был не менее однообразным, но куда более унылым — горсти обезьяньего корма, который она нашла в ветеринарной клинике на окраине Бейкерсфилда. Рюкзак доверху заполняли коричневые кругляши. Наима называла их мячиками, как в компьютерной игре Super Monkey Ball. Почти безвкусные, зато можно есть на ходу, и куда легче консервных банок.

На третий день, когда горизонт опустел и душа снова ушла в пятки, взгляд Наимы привлек вскрытый пакетик лакричных конфет «Твиззлерс» на дороге, шесть целых палочек. Кажется, свежих. На обертке ощущались следы его пальцев. Размякшие на солнце конфеты плавились на языке. Ей стало так хорошо, что из глаз потекли слезы счастья. Рискуя отстать, Наима не трогалась с места, пока сладость затопляла сухой рот, обволакивала гортань. Она успела отвыкнуть от эмоций.

Наима тихо оплакивала тягучий оранжевый закат, диких лошадей в поле, предоставленных сами себе. Она гадала, не пытается ли путник заигрывать с ней, своего рода новый любовный ритуал среди выживших, пока не наткнулась на алую конфетку, которую он выплюнул. Так вот оно что: фанат «Ред вайнз», выходит, «Твиззлерс» ему не по вкусу. Ничего, она переживет. Вместе им все нипочем.

К полудню того же дня она снова заметила его длинную тень, маячившую всего в полумиле. Немного ускорить шаг — и она догонит его, но от мысли, что придется бежать, ее чуть не вырвало. Желудок не одобрил конфетного пиршества.

И она продолжила идти.

Мимо большого деревянного щита — размером чуть поменьше рекламного. Поравнявшись с ним, Наима прочла ликующую надпись: «Ярмарка на обочине!!! С 1 по 30 июня! Всего в двух милях!»

Ниже были нарисованы свинки с синими ленточками, улыбающийся хот-дог и чертово колесо. Что за тупое название! Она поклялась, что, когда придет время давать новые имена, они с тем мужчиной на дороге не ударят в грязь лицом. Чем плоха Радужная ярмарка? Или обочина Радужной дороги? Названия под стать цветам на щите.

И только на расстоянии вытянутой руки она заметила три потрепанные листовки, пришпиленные справа: СПАСАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР.

На бумажках красовался знак Красного Креста.

Красного дерьма. Красной смерти. Красной утраты.

Наиме хотелось разрыдаться и расхохотаться в одно и то же время. Ноги подогнулись. Стало жарче на десяток градусов, солнце сжигало кожу на затылке.

— Должно быть, ты шутишь, — сказала она.

Человек на дороге ее не слышал.

Наима сложила ладони рупором.

— Неужели ты еще веришь в вакцину?

Болван.

Последнее слово она произнесла про себя. Не хотела грубить. Им нельзя ссориться.

Он не остановился, лишь сварливо, по-стариковски, отмахнулся. Связь установлена! Честность — лучшая политика в мире, где правит трехсуточный грипп, и Наима расскажет ему все.

Лагеря — это просто большие чашки Петри. Проще всего подхватить заразу в лагере для эвакуированных! Было, было проще. Прости, что сообщаю плохие новости, но здесь больше нет спасательного центра!

Десять месяцев назад она и сама верила, что там ей помогут. Верила, что вместе они исцелятся. Тогда, на совместной пресс-конференции Всемирной организации здравоохранения и Центра контроля заболеваний, где лучшие умы толковали о вакцине, способной уберечь от распространения заразы, она впервые услышала термин: коллективный иммунитет.

На деле оказалось, что никакой вакцины нет и в помине, а словосочетание «коллективный иммунитет» — чистый оксюморон.

Выжили только те, кто обладал иммунитетом естественным. С июня только они, бродившие среди хаоса, избегая любых контактов из опасений нарваться на гнев озверевшей толпы, попадались Наиме на глаза. Она ушла из Бейкерсфилда, где здоровые чувствовали себя предателями человеческой расы. Она видела радость на лице умирающей старухи, топором раскроившей череп медсестре, которая протянула ей стакан воды. Никаких добрых дел. За три месяца мужчина на дороге был единственным живым человеком, которого она встретила.

Некогда оживленные местности опустели. Трехдневный грипп ставил точку во всех спорах. В городах правили птицы-падальщики, пришло их время.

— Мертвые не помогут живым! — крикнула Наима упрямой дороге.

Ее новый друг шел вперед. Ничего, через две мили ему придется сделать привал.

Смрад ярмарки уже висел в воздухе.

А что, если… нет, невозможно, но вдруг… Пульс остался ровным, но Наима с надеждой всмотрелась в аккуратную шеренгу автомобилей к западу от дороги. Импровизированная стоянка, размеченная кедровыми колышками с буквами и цифрами: от А-1 до М-20. Под слепящим солнцем стекло и хром сверкали, словно волшебные кареты. Много месяцев Наима не видела такого порядка.

А потом заметила пыль на стеклах.

Куда бы она ни пришла, нигде ей не рады. Даже на ярмарке.

Грифы и вороны восседали на ярком — алые буквы на белом фоне — щите «Бесплатная парковка для гостей ярмарки!» над дорогой, уходившей вбок от шоссе. За щитом маячило мертвое колесо обозрения, отмечавшее начало ярмарки, маленькое и жалкое, словно хворое. Свинки на рекламном щите позволяли надеяться на что-нибудь грандиозное, но все оказалось обманом.

До ушей донесся скорбный гитарный перебор: гитарист не бренчал, он просто перебирал струны. Незнакомая мелодия, но Наима знала ее название. Блюз трехдневного гриппа.

То, что она увидела через задние окна машин, заставило ее заулыбаться. Рюкзак в «королле» лежал на самом виду. В некоторых автомобилях ключи торчали в замках зажигания, в одной, кажется, остался газ. Это была рождественская распродажа автомобилей. Машины вдоль дороги владельцы оставили на полпути, забрав оттуда все, что смогли. Эти автомобили благополучно доехали до места назначения, хотя их владельцы бросили их, не завершив дел. Из-за лопнувших стекол воняло трупами. На заднем сиденье «форда эксплорер» белел собачий мех. Наима подумала о толстощеком малыше, обнявшем верного друга на прощание, прежде чем родители оттащили его прочь.

Машины вопили о своих историях.

В стекле отразилось почерневшее от солнца лицо в капюшоне, заострившийся подбородок. Не мешало бы, девочка, тебя подкормить, сказал бы Грэм. Наима заморгала и отвела глаза от незнакомки в стекле.

Слезы. Черт, только этого не хватало!

Наима вонзила ногти в ладони. До крови. Машины перестали вопить.

Гитарист мог предъявить свои права на сокровища, но тут хватит обоим. А если заартачится, у нее есть пистолет 38-го калибра, но лучше бы до этого не дошло. Наима застыдилась. Ей не хотелось причинять путнику боль. Не хотелось, чтобы он причинил боль ей. Хотелось, чтобы кто-то не спал, когда ты спишь, помогал добывать еду, согревал. Ничего в жизни ей не хотелось сильнее!

Музыка примиряла с кладбищем на ярмарочной парковке. Должно быть, гитарист знал толк в своем деле: немного печали, капелька сладости. Эту песню могла напевать ее бабушка, только забыла научить ее словам.

Господь всемогущий, только бы он не оказался таким же придурком, как остальные!

Гитарист снова куда-то улизнул, но Наима шла по развалинам ярмарки на звук.

Чертово колесо было не единственной ярмарочной рухлядью, которую следует переименовать, когда дойдут руки. Она насчитала меньше дюжины аттракционов, среди которых хилое колесо могло считаться царицей бала. Две детские карусели с фальшивыми пони, какие встретишь в большом торговом центре, русалки и лошадки (последние, кстати, неплохи), центрифуга, которую Наима не выносила. Был еще Дом с привидениями: пустые вагонетки застыли перед адскими вратами. Великан в черных обносках с перекошенной рожей охранял дверь. Даже сейчас Дом с привидениями пугал Наиму. Проходя мимо, она дотронулась до вагонетки.

Вороны взвились в воздух.

Ярмарка была устроена по принципу всех маленьких придорожных аттракционов: с одной стороны карусели, с другой — прилавки с едой. Стервятники клевали пустые ведра попкорна и обертки из-под хот-догов, но лишь немногие лоточники задраили свои будки жалюзи. Внутри павильона «Сосиски Джо» высилась большая жаровня. Их разделяла только открытая дверь. Рискнуть? Кабинки, мусор, прилавки. Чего тут только не было! Сердце забилось чаще.

С машиной и припасами она как-нибудь протянет. Кажется, гитарист был с ней согласен — мелодия набрала темп и страсть. Музыка напомнила Наиме, что в ее новом автомобиле, ждавшем у входа на ярмарку, она будет не одна.

Теперь слова мало что значили, и, обнаружив его рядом с будкой, где когда-то торговали хворостом, Наима заговорила не сразу. Завернувшись в спальник, спиной к стене, мужчина лежал под вывеской, обещавшей разные вкусняшки. Она стояла на другой стороне дороги рядом с кольцами, которые набрасывали на штырь, и разглядывала незнакомца.

Первая неожиданность: он носил маску. Странно.

Из-за грязи и волос маска казалась приросшей к лицу. Светло-коричневая кожа, темная прядь жидких волос, худоба под стать ее. Выше на фут, что давало ему преимущество в драке. Рука скользнула в заветный карман рюкзака. Наима осторожно сжала оружие, но руку не вытащила.

— Гитару не трожь, а больше у меня ничего нет, — бросил он сердито. — Бери то, за чем пришла, и вали отсюда.

— Думаешь, я тащилась за тобой три дня, чтобы ограбить?

— А мне все равно.

Наима сдернула с головы капюшон. В Бейкерсфилде она побрила голову, чтобы отбить желание у случайного насильника. Волос на голове почти не осталось, но черты лица были очевидно женскими. Ей показалось, всего на миг, что его глаза блеснули.

— Я Наима, — сказала она.

Незнакомец перебирал гитарные струны.

— Держись от меня подальше.

— У тебя иммунитет.

Придурок. Она не сказала этого вслух, но тон был недобрым.

Он перестал играть.

— С чего это вдруг?

— А с того. Просто потому, что ты до сих пор жив.

Он равнодушно перебирал струны.

— Хочешь, расскажу, как все было? Вся твоя семья заболела и умерла, даже те, с кем ты общался каждый день, а тебе хоть бы что.

— Я был осторожен.

— Хочешь сказать, что выжил, потому что самый умный?

— Этого я не говорил, — буркнул он. — Просто был очень осторожен.

— Ни до чего не дотрагивался? Не дышал?

— Точно. Привык даже к этой штуке. — Он вытянул правую руку, и только сейчас Наима заметила на ней тонкую грязную перчатку.

— Ни стола, ни оконной рамы, ни листка бумаги?

— Стараюсь.

— Но так не может продолжаться вечно!

— До сих пор мне везло.

— Чушь, — фыркнула она.

К обиде и боли добавилась злость. Кто бы мог подумать, что случайный незнакомец способен так разбередить старые раны или что эти раны все еще свежи.

— Ты живешь в страхе. Как те японские солдаты во время Второй мировой, которые не знали, что война закончилась.

— А ты решила, что все позади? Еще и года не прошло.

— Почему бы и нет. Посмотри, как ненадолго хватило Штатов.

Он отвел глаза. С тех пор случилось много всего, но Лондон стал первым доказательством, что китайский трехдневный грипп не просто косил людей, но повергал мир в пучину войны. В Америке вирус не проявлялся целых два дня после того, как вспыхнул Лондон: последние дни тревоги о том, что казалось таким далеким, тревоги за людей, до которых тебе нет дела. По телевизору они могли наблюдать, как разворачивались события. Нация в огне, а после начались дожди.

— Что ты видела?

Наконец-то он перестал ее чураться.

— Я могу говорить только за южную и центральную Калифорнию. Там почти никого не осталось. Последние разобщены. Ты первый из живых, кого я встретила за два месяца. Хватит прятаться, пора нам объединяться.

— Нам? — Он недоверчиво поднял бровь.

— Тем, у кого ЕИ, — ответила она. — Естественный иммунитет. Один человек на десять тысяч, хотя это только догадка.

— Господи Иисусе.

Достойный ответ, но Наиме не понравился его тон.

— Да, звучит ужасно.

Она понимала, как мало печали в ее голосе. Неужели он не видит, что, если она даст волю чувствам, ее ноги подкосятся и ей станет трудно дышать. Еще одна попытка.

— Нет, ужасна ты.

Остаток фразы он пропел. Приходи и стар, и млад, новой расе будешь рад…

Насмешка, особенно его задушевный, огрубевший в дороге тенор, ранили больнее удара. От воспоминаний о струйке слюны, стекающей по ее щеке, Наиму охватил гнев.

— Они плевали мне в лицо! Пытались утащить с собой, а мне все нипочем. Можешь и дальше молиться на эту грязную тряпку, пока не покроешься сыпью. У тебя иммунитет. Поздравляю.

— Отлично. Есть и другие доказательства, вроде лабораторных исследований?

— Будут, — ответила она. — А пока есть ты да я, да тот коп, который удрал из Бейкерсфилда, хотя давно должен был отдать концы. Говорю тебе, этот супервирус рано или поздно убивает всех, кроме тех, у кого есть естественный иммунитет.

— А если я только что вылез из бункера? Спустился с дерева? Выполз из пещеры?

— Неважно. Теперь ты здесь, ты дотрагивался до разных предметов. Вирус живет в лаборатории тридцать дней, возможно, сорок пять. Так сказали те китайцы, ученые, когда начали говорить. Иммунитет существует. Не все люди заразились. Врачи. Старики.

— Те, кто соблюдал осторожность.

— Выживают не те, кто умнее. Это простое везенье. Набор генов.

— Все-то вы врете, мадам Кюри, — протянул он.

Грубость. Пренебрежение. Стоило тащиться за ним три дня! Впрочем, а чего она ожидала?

Наима продолжила спокойнее:

— Те, кого мы встретим, — мы будем расспрашивать их. Учиться у них. Наша сила в количестве. Начнем с натурального хозяйства. Мне нравится Калифорнийская долина. Хорошая земля. Только нужна вода для полива.

Какое облегчение мечтать вот так вслух!

Он рассмеялся.

— Не спеши, сестренка, нарезать участки. Мы с тобой не фермеры. Если подойдешь ближе чем на двадцать ярдов, пристрелю.

Значит, он вооружен. Само собой. Оружия она не видела, но его левая рука скрылась в складках спальника. Он выжидал.

— Вечно одно и то же.

— А как ты думала? Это называется здравый смысл. Иди куда шла. Можешь переночевать, но утром чтобы тебя здесь не было. Это мое место.

— Спасателей ждешь?

Он зашелся сухим кашлем, таким непохожим на клокочущий кашель гриппозного.

— Я не жду помощи. И мне дела нет до спасателей.

— А у меня есть вода, — сказала она. — Держу пари, в киосках найдется еще.

Пусть вспомнит, каково это, когда о тебе заботятся. Пусть увидит сочувствие в ее глазах.

Он снова зашелся кашлем.

— Спасибо, обойдусь.

— Если ты не ждешь спасателей, то что ты здесь забыл? Любишь копаться в мусорных баках?

Он вытащил левую руку из-под складок спальника и затеребил струны.

— Сюда приходила моя семья, — промолвил он. — Кидали кольца, обжирались пончиками, катались на дурацких каруселях. Это наше место, вроде заднего двора, где устраивают вечеринки. Больше мне ничего не нужно — быть там, где я чувствую себя дома, где есть что вспомнить.

Налетел порыв ветра. В воздухе явственно повеяло мертвечиной.

— Судя по запаху, ты вряд ли их дождешься.

— Дождусь. — Он пожал плечами. — А теперь уходи.

Уйти теперь, когда картина, которую он нарисовал, так жива, отказаться от его общества! Его отсутствие прожжет в ней зияющую дыру. Он нужен ей. Отец, брат, любовник, кто угодно. Она не хочет жить без него. Или уже не может.

Когда он умолк, ярмарка погрузилась в удушливый мрак. Из-за запаха Наима предпочитала открытые местности и дороги.

— По крайней мере, скажи, как тебя зовут.

Ее голос дрогнул.

Но он лишь перебирал струны, заставляя яркие сверкающие шары вращаться.

Только за два часа до темноты Наима осознала, что натворила. Вода в обеих бутылках была на исходе. Она мысленно обшаривала местность, вспоминая, где видела трубы или краны. Воду давно отключили, но не все хранилища успели пересохнуть.

Первым делом нужно найти автомобиль, пока она не решит, в чем нуждается еще. Если дверца не поддавалась, она отступалась. Наима решила, что разобьет стекло, только если заметит ключ в замке зажигания. Битое стекло опасно, недолго подхватить заразу. В баке первого автомобиля бензина оказалось на дне. Мало.

А потом она увидела «пи ти крузер». Цвета ежевики. Бежевый автомобиль, который она водила в Спелмане, перевоплотившись в ее любимом цвете, взывал к ней. Дверца не заперта, никакой вони внутри. Полбутылки воды, почти вскипевшей от жары. В замке зажигания ключа не было, но он быстро нашелся под козырьком пассажирского сиденья. Мотор недовольно фыркнул, но завелся. Зато бак был почти полон. От облегчения закружилась голова. Наима шлепнулась на сиденье и закрыла глаза. Она благодарила того человека на дороге и его небесную музыку.

Она набьет автомобиль припасами, которых хватит на месяц и даже больше. С таким количеством топлива она легко доберется до ближайшего городка. Разведает окрестности, найдет старую ферму посреди нового запустенья, вычистит грязь и уснет под настоящей крышей.

Дыхание застревало в горле, словно камень. Ее первое чудо в Новом мире.

Потом Наима лениво бродила по ярмарке, лишь немного опережая заходящее солнце. Она не совалась к гитаристу, уважая установленные им границы. Затем медленно выехала со стоянки на дорогу, шурша колесами по гравию. Ее водительское сиденье было капитанским мостиком звездолета.

Яркие краски ярмарки проступали сквозь пыль и грязь. Разукрашенные клоуны, белые медведи и инспекторы манежа в цилиндрах зазывали гостей в будки с диковатыми названиями, обещая сладость, соль и прохладу. Гитарные переборы оживляли лица призраков. Площадь кишела детьми. Наима слышала их беспечные крики.

Лишь на мгновение она впустила в свой мир детские голоса — и горло обожгла боль. Небо закачалось над головой. Наима перестала дышать, но легкие упрямо втянули воздух, заставляя обонять запах, который она ненавидела. Фальшивые воспоминания испарились.

Воздухонепроницаемые упаковки хот-догов могли пролежать целую вечность. Она нашла в витрине протеиновые батончики и мешок нелущеного арахиса, такой большой, что его пришлось закинуть за спину. Запихала в салон чистые одеяла, целые упаковки воды и запас еды, прихватив даже большого сиреневого слоника — почему бы нет? Автомобиль, матка на колесах, озарял мир новым светом.

Оставался вопрос, кто сядет на пустое пассажирское сиденье. Эта мысль мешала наслаждаться выигранными на ярмарке призами.

Затем Наима увидела вывеску со стрелкой: СПАСАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР.

Стрелка указывала в сторону от киосков, к павильону «Мир фермера» с призрачным зоопарком молодняка и катанием на пони, выкрашенному в мрачные земляные тона. Никакой не мир, а скорее узкий переулок. Через дорогу располагались длинные дощатые стойла. Наима видела такие на дерби в Кентукки.

Она выбралась из автомобиля, поглубже запихнув в карман бесценные ключи, и пошла по высохшим колеям от следов человеческих ног и лошадиных копыт. Сюда гитарные переборы почти не долетали. Наима чувствовала себя как ребенок, который входит в воду, осторожно нащупывая дно. Сейчас он закончит играть и исчезнет. А скорее всего, он ей просто привиделся.

Она должна осмотреть спасательный центр. Как раньше водитель, бросивший в машине недопитую бутылку, Наима растворилась в шарканье шагов, детском нытье и приглушенных рыданиях.

Надписи располагались на равном расстоянии друг от друга, все как одна весьма важные и уместные в подобных обстоятельствах:

Семьи должны держаться вместе.

Ваше спокойствие помогает остальным оставаться спокойными.

Улыбнитесь — снимите маску.

С каждым шагом запах становился невыносимее. Перед закрытыми дверями ржавели два складных столика. Выгоревшие страницы, пришпиленные зажимом, трепетали на ветру Бюрократические формальности, вписанные от руки имена и адреса: Джеральд Хильбрандт с семьей из четырех человек. Должно быть, здесь прошли сотни.

Тапки

Наима перевела взгляд на вывеску в юго-западном углу, где ровные ряды тапок, размер к размеру, рядком стояли у стены. На вывеске было изображено семейство плюшевых мишек: папа, мама и малыш. Наима ускорила шаг, ощутив печаль и странное возбуждение.

Вход

Следующее объявление увлекло ее за угол, в сторону от столиков и запаса тапок. Вход в спасательный центр располагался позади здания. Двойная задняя дверь была заперта, но у створок располагалась столы и большие контейнеры с темной жидкостью, по виду напоминавшей чай со льдом. Поначалу она решила, что это прохладительные напитки. Пока не прочла объявления:

Убедитесь, что ваши близкие осушили стаканы до дна.

Родители, прежде чем выпить сами, проследите за детьми.

Прежде чем войти, допейте до дна.

Контейнер для использованных пластиковых стаканов.

Под последним объявлением стояла большая мусорная корзина, наполовину заполненная скомканным пластиком. На многих стаканчиках остались следы помады. Если честно, только на нескольких. Выходит, они пришли при полном параде? Приодевшись для встречи с Создателем?

Запах здесь чувствовался сильнее, но не такой едкий. Так пахла старая, высохшая смерть. Дверь словно приглашала внутрь, но это не входило в ее планы. Наима лишь провела ладонью по теплым доскам стены, словно благодаря того, кто оставил ей автомобиль, и тех, чью обувь она заберет. Какая надежда привела их сюда? Знали ли они, что их ждало? Эти вопросы наполнили ее душу глубокой скорбью. К своему изумлению, ей отчаянно захотелось оказаться среди этих людей, в тишине и покое.

И тут, весьма кстати, раздались гитарные переборы.

— Смотри, что я нашла, — сказала она, подняв объявление.

— Отсюда не видать.

— Я могу подойти.

— Стой где стоишь.

Ничего не изменилось. Она вздохнула.

— Здесь написано: «Улыбнитесь — снимите маску».

Он рассмеялся. Наима успела полюбить этот звук.

Затем — еще одно чудо — он стащил маску к подбородку.

— Черт, раз уж там так написано.

Он наставил на нее указательный палец.

— А ты держись от меня подальше.

В темноте было трудно разглядеть, но ему вряд ли больше пятидесяти, возможно, около сорока. Еще не стар. Глаз она не видела, но решила, что они у него добрые.

— Я Кайл, — произнес он.

Должно быть, она заулыбалась так широко, что ослепила его.

— Спокойно, сестренка, спокойно. Больше ты ничего от меня не получишь, только имя. И еще немного музыки, если хочешь послушать. А утром ты уйдешь.

— В машинах есть горючее, а в одной целый бак!

— Рад за тебя, — произнес он мягко.

— Ты здесь подохнешь, если не наберешься смелости до чего-нибудь дотронуться!

— Это мой крест.

— Но как ты узнаешь, что у тебя иммунитет?

Он пожал плечами.

— Надеюсь, что не заражусь.

— Но меня здесь не будет! Не знаю, где я буду. Мы должны…

Она едва не обмолвилась: «…сражаться за жизнь и рожать детей, и надеяться, что они выживут».

— …быть вместе. Защищать друг друга. Мы стадные животные, а не одинокие волки. Так было всегда. Мы нужны друг другу!

Его молчание было слишком явным.

— Все, что нужно тебе, — это полный бак бензина, — наконец промолвил он. — А мне — моя гитара. Не прими на свой счет, но ты слышала про Тифозную Мэри?

Разумеется, она слышала про Тифозную Мэри, жила под тенью ее проклятия. В школе Наима читала, что бедная женщина умерла, прожив в полном одиночестве тридцать лет, и никто не осмелился к ней приблизиться. Давным-давно Наима решила, что не станет жить в страхе.

— У нас обоих иммунитет, — упрямо повторила она. — Я тебя не заражу.

— Прекрасная идея, — почти пропел он. — Ты останешься единственной выжившей, Наима.

Она успела забыть, когда к ней последний раз обращались по имени. А он произнес его так, словно знал Наиму всю жизнь. Не говоря уже о слове «прекрасная», которое пульсировало в позвоночнике. Пока ее гормоны бушевали, Наима чувствовала, что с каждым вдохом влюбляется в него все сильнее. Ее одолевало желание запрыгнуть в автомобиль и умчаться куда глаза глядят. Лучший способ задушить на корню безнадежные мечты.

Вместо этого Наима подогнала автомобиль на расстояние в пятнадцать ярдов и откинулась на водительском сиденье, наблюдая за гитаристом в открытую дверцу. Часы на приборной панели показывали полночь, когда он уснул. Под музыку пролетели часы. Наиме не спалось, ее терзал ужас при мысли, что придется с ним расстаться.

Некоторое время спустя она выбралась из автомобиля, чтобы размять ноги. Осторожно приблизилась. Шаг, еще один. Теперь она стояла прямо над ним.

Наима рассматривала яркий, с вышивкой в индейском стиле, ремень его гитары. Розовые губы прятались в курчавой бороде. В лунном свете она не заметила ни одного седого волоска. Он был силен, особенно если его подкормить. Под пыльной камуфляжной курткой музыкант носил футболку с «Пинк Флойд». Он сыграет ей старые песни, а она научит его своей музыке. Лунный свет ласкал его кудри, преломлялся от изгиба носа. Он был совершенством.

Опускаясь перед ним на колени, Наима боялась, что он проснется, но гитарист спал как младенец. Грудь равномерно вздымалась и опадала, когда она склонилась над ним.

Неужели этот камень в ее груди всего лишь дыхание? Чесались вспотевшие ладони. Ей снова было семнадцать, и она была на вечеринке с Дарреном Стивенсом, ощущая его близость каждой порой. А когда он наклонился к ней, она решила, что он хочет шепнуть ей что-то на ушко. Его дыхание обдало ее пивными парами. А затем его губы впились в ее губы, и молния пронзила позвоночник, и это было так сладко… так сладко…

Кайл спал, когда Наима прижалась к его губам. Проснулся ли он? Ответил на ее поцелуй? Ей хотелось верить, что Кайл поцеловал ее, но когда она отпрянула, его дыхание было по-прежнему ровным.

Наима забралась в автомобиль, хихикая, словно неразумная девчонка. О, как он разозлится! От мысли о его гневе она прыснула. Засыпая, Наима думала о той свободе, которую она подарила Кайлу. Свободу от маски. Свободу от страха. Свободу прожить с ней жизнь, вместе построить их деревню.

В полдень она проснулась от звука. Кого-то рвало.

Поначалу она решила, что звук ей приснился — хотелось остаться в счастливом сне, где хорошо одетые незнакомцы поют, взявшись за руки, но, открыв глаза, увидела, что гитарист согнулся неподалеку. Гитару он отбросил в сторону. Она слышала, как рвотная струя шлепнулась о землю.

Все начинается с рвоты. Все начинается с рвоты.

Вот черт. Ее разум был широкой пустынной прерией. Она вспоминала его смех, сознавая, что никогда больше его не услышит.

— Прости, — промолвила Наима. — Я решила, ты такой же, как я.

Ей хотелось бы, чтобы в голосе звучало больше сочувствия, но не получалось. Ей хотелось сказать, что за двадцать четыре часа он мог подцепить вирус где угодно, необязательно от нее. И хотя статистика была на ее стороне, она и сама в это не верила.

Жалко, если это ничему тебя не научит, сказал бы Грэм. Наима вонзила ногти в ладони. От усилий выперли сухожилия. Боль обдала жаром. Его музыка, его рассказы о ярмарке пробили брешь в ледяной корке, а сейчас она снова покрывалась льдом.

Музыкант не взглянул на нее, когда Наима рылась в его пожитках. С собой у него было шесть бутылок воды и целая гора шоколадных батончиков. Его припасы. Она не тронула воду и батончики. В револьвере не было патронов, но его она взяла. Гитару тоже оставила, хотя и захватила на память ремень. Когда-нибудь она обзаведется собственной.

Гитариста снова рвало. Большинство заболевших исходили рвотой на третий день.

— Я ухожу, — сказала она, опускаясь перед ним на колени.

Хотелось придумать что-нибудь ободряющее.

— Кайл, я нашла спасательный центр, за «Миром фермера», и там довольно мило. Не все вокруг отчаялись. Ты можешь туда пойти. Там, где я родилась, все выжгли дотла.

Даже теперь Наиме страстно хотелось услышать звук его голоса. Хотелось, чтобы он дал понять, что слышит ее слова. Чтобы запомнил, как звали ее бабушку, сказал бы: «Да, она была». Ты была. Ты есть.

Он не ответил и не повернулся. Как и остальные, он был поглощен болезнью. Как и остальные, думала Наима, залезая в машину. Как и остальные. В зеркале она увидела свое лицо: испачканное, равнодушное. Наима моргнула и отвела взгляд.

У нее никогда не хватало духу заглянуть смерти в глаза.