Рассказ Чарли Джейн Андерс «Six Months Three Days» попал в шорт-лист на премию «Небьюла» и премию Теодора Старджона. Ее произведения публиковались в «Mother Jones», «Asimov's Science Fiction», «Tor.com», «Tin House» и т. д. Она — исполнительный редактор в io9.com и ведет читательскую серию «Writers With Drinks» в Сан-Франциско. Смотрите charliejane.com.

 

Рок Мэннинг вас не слышит

Он пришел грабить сейф в полупустой магазинчик на углу, где я работал. Прилизанные усики и козлиная бородка, пончо поверх мешковатой толстовки, футбольные гетры. Дробовик в его руках выглядел так, словно в последний раз из него стреляли в куропаток году в 2009-м, после чего благополучно забыли в чулане. Я размышлял о путях отхода: перепрыгнуть через него или прошмыгнуть за кулер, ибо я Рок Мэннинг, любимец Интернета, мастак проделывать подобные трюки.

Я пожал плечами и поднял руки вверх.

Беда в том, что замок был запрограммирован на показатели моего организма, и если мой пульс участится, сейф заблокируется, а если остановится сердце, сирены завизжат как резаные. Мой босс Рамон порой уходил без выручки, потому что я слишком возбуждался, размышляя о том, что мы будем снимать в выходные: крушение вагона или турнир на мотороллерах. Пришлось изучить технику глубокого дыхания, чтобы он мог забрать мелочь из сейфа.

А поскольку грабитель продолжал размахивать дробовиком у меня перед носом, сердце пустилось вскачь, и тумблеры сейфа вцепились друг в друга не на жизнь, а на смерть. Налетчик уже решил плюнуть и убраться восвояси, но придумал смешать усыпляющий сироп от кашля с нехилым количеством коньяка «Гран Марнье» и, тряся дробовиком, заставил меня залпом осушить пойло. Сердце по-прежнему трепыхалось, и я посоветовал ему обзавестись терпением, пока бухло подействует. Ему пришло в голову ускорить действие напитка при помощи депрессантов, но я сказал, что в случае моей смерти не видать ему сейфа как своих ушей.

Закончилось все тем, что мы пару часов трепались о старых фильмах и видеоиграх. Реджинальд обожал комедийные боевики восьмидесятых-девяностых и на память цитировал «Смертельное оружие» целыми кусками. Сам не знаю, что на меня нашло, но я рассказал ему, что по субботам мы с друзьями снимаем любительское видео для Интернета в центральном парке Бостона, и пригласил поучаствовать в съемках. А может быть, во всем виноват сироп от кашля, задушевные разговоры или то, что он перестал махать дробовиком. Спустя пять минут после того, как Реджинальд попрощался и вышел вон, я сделал глубокий вдох и услышал, как щелкнул замок.

Я собирался рассказать друзьям про Реджинальда, но отвлекся размышлениями о моем характере. Не о моем настоящем характере, о котором мне нечего сказать, а о характере моего персонажа.

Только вообразите! Гарольд Ллойд, неизменный в каждой роли — маленький простак, образованный, но непрактичный, искренний и открытый, голова которого вечно переполнена безумными проектами. Я буду как он, только коварнее и слегка чокнутым. Ладно, пусть не слегка. Сироп от кашля и коньячные пары делали свое дело, и я верил, что сумею не только заставить публику хохотать над моими выходками, но и заслужу ее сочувствие.

Жанель, хорошенькая студентка киношколы с радужными дредами, со мной согласилась. Она считала, что комик должен вызывать у зрителя симпатию или, по крайней мере, чувство общности в перерывах между ужимками и прыжками. Вдвоем мы попытались убедить в этом нашего режиссера Салли Хамстер, которая ни в какую не соглашалась. Салли заявляла: «Искусством я занимаюсь в будни, а в выходные маюсь дурью». До того как я вернулся в ее жизнь, полностью излечившись от нервного расстройства и горя желанием снимать странное кино с элементами фарса, Салли занималась серьезными проектами в киношколе. К тому же мы с Жанель сами всегда говорили, что наши фильмы не имеют с искусством ничего общего, чистой воды развлечение.

Я успел забыть о грабителе забегаловок Реджинальде, пока он не явился собственной персоной, облаченный в ярко-алый рестлерский костюм, хотя, возможно, это был его обычный прикид для субботних пробежек. Мы переодели его копом, а группа студентов киношколы изображала банду мотоциклистов, пересевших на велосипеды после того, как галлон бензина подорожал до двенадцати баксов. Впрочем, это их не сильно расстроило, и они носились по городу, крутя педали и врубив на полную громкость тяжелый рок.

Некогда участок Бостона у реки перестроили, сделав из него подобие деревушки в стиле старой доброй Англии — на деле те же бутики, которые стояли заколоченные со времен Долгового кризиса. В нашем сценарии он изображал городишко, жители которого пытались выжить велосипедистов при участии копа Реджинальда, в то время как мой герой неожиданно оказывался в гуще событий, потому что принес кактус захворавшей подруге. Моя мотивация выглядела несколько надуманной, и это тревожило нас с Жанель. К моему удивлению, Салли решительно отказывалась видеть в нас киношных героев-любовников. И не потому, что вместе с головой ее бойфренда Рейна разлетелось на куски ее сердце, просто Салли ненавидела сопли на экране.

Все, за исключением Заппа Стилмана, решили, что Реджинальд крут, особенно в сцене, когда велосипедисты подпрыгивают на гигантской рампе, которую мы смастерили из старой вывески фитокосметического салона, а Реджинальд пытается пяткой врезать им по колесам. При этом он каким-то образом умудрился сломать нос Заппу, хотя остальные гики заявили, что сломанный нос только добавляет его лицу боксерской мужественности. (Запп был внучатым племянником одного знаменитого режиссера и знал все на свете).

Салли спросила, где я откопал Реджинальда, я ответил, что мы познакомились случайно. Реджинальд чуть не сбросил меня с Лонгфеллоу-бридж, когда узнал, что за съемки ничего не заплатят. Пришлось сказать, что опыт, полученный у нас, в будущем поможет ему найти работу за деньги. Реджинальда распирало от гордости, что он станет культовым персонажем Интернета. Он радовался, что не убил меня сразу.

Я сомневался, не рассказать ли Салли правду, но рассудил, что едва ли Реджинальд задержится у нас надолго, потому что в сравнении с ним я выглядел идиотом с замедленной реакцией. Я испытывал трудности с концентрацией задолго до гибели Рейна, но после того, как я невольно проглотил частицу его мозга, крышу снесло окончательно. Врачи из призывной комиссии и мысли не допускали, что я гожусь для военной службы.

Наше видео било рекорды просмотров. Салли считала, что скоро мы станем популярнее, чем в школе, и начнем зарабатывать на рекламе. Люди станут приносить нам куски мяса и обувь в обмен на рекламное место на сайте. Ее глаза снова сияли, как в те времена, когда мы впервые покорили Интернет. Однако она продолжала утверждать, что по сравнению с тем, чем они с Жанель занимаются в киношколе, наши фильмы совершенно лишены художественности.

Запп Стилман изображал гипермегабогача, который понятия не имел, что творится в реальном мире, а я был его верным слугой, готовым удовлетворить любую прихоть хозяина. Не считая того, что Реджинальд разукрасил его физиономию, Запп по-прежнему излучал изысканность и безмятежность, а я облачился в огромный пиджак в мелкую клетку, который сидел на мне превосходно, за исключением рук, плеч, коленей и промежности. Я старался держаться прямо и почтительно, из-за чего дергался еще больше. Предполагалось, что мы с Заппом отправляемся на побережье, и моей задачей было защитить его от уличного насилия. Запп годами не читал блогов и не смотрел новостей, а я держал его в неведении относительно того, что случилось с миром. Когда наш велосипед-тандем проезжал мимо штабелей тел, пребывающих в состоянии коматоза, я убеждал его, что это поклонники Imagine Dragons, разбившие лагерь в очереди за билетами на концерт воссоединившейся группы. А когда банда на скутерах погналась за нами, угрожая отрезать нам головы, я заверил его, что это шутка. (Все диалоги сопровождались большими черными титрами, как в старом кино.)

Это был клевый фильм с неожиданными сюжетными поворотами, но съемки не ладились. В сцене, где группа студентов киношколы в рванине, изображавшая стихийный митинг, должна была бросаться заранее подготовленными булыжниками, какие-то зеваки решили присоединиться к веселью, и скоро в ход пошли кирпичи из стен. Когда они увидели нас с Заппом на дурацком тандеме, то стали кидаться кирпичами в нас, и сцена погони вышла куда более реалистичной, чем задумывалась. Операторам пришлось удирать, спасая камеры.

В середине лета в Бостоне не продохнуть от жары, но на улицах продают домашнее мороженое, и если подумать об утках, можно отвлечься от запаха разложения. В моем состоянии я был способен размозжить голову о стену любому. Стоит мне забыться на минуту, и я понесусь, перепрыгивая через прохожих на тротуарах и задевая нижние ветки старых дубов. Затем я представлял, как приземляюсь, целясь ногами в живот кому-то, кого я любил, или случайному прохожему.

Иногда ночами, стоило мне сомкнуть веки, как голова Рейна взрывалась перед моим мысленным взором, осколки черепа разлетались в разные стороны, а мозги брызгали прямо в мой открытый рот. Этот образ мешался с другими, когда я случайно ранил или мог бы поранить кого-то. И с каждым разом голова Рейна выглядела все сочнее и кровавее.

Мы с Жанель, к ужасу Салли, объединились, чтобы написать сценарий для фильма. «Так о чем ваш сюжет?» — переспрашивала она в двадцатый или тридцатый раз. Мы сидели на платформе покинутого лебедями плавучего домика в центре пруда, просевшей от тяжести. Когда-то туристы сновали на лодках мимо платформы, а сейчас их разлагающиеся оболочки всплывали то тут, то там из водорослей. Я не знал, о чем наш сюжет, потому что понятия не имел, что такое сюжет. Да и какая разница? Однако Жанель с упорством, достойным лучшего применения, продолжала твердить про коммуникации, социальный дарвинизм, невозможность понять того, кто находится рядом, потому что чем ближе ракурс, тем сложнее воспринять другого человека целиком. Жанель ребенком сбежала из дому и много лет жила на чердаке кафе, прочтя все книги в кладовой и питаясь недоеденными салатами и булочками. Никому и в голову не приходила, что она живет на чердаке, пока Жанель не указала обратный адрес в анкете для поступления в университет.

Мы задумали историю в духе О. Генри, когда герои втайне друг от друга спасают друг другу жизнь. Я изображал храброго тихоню диджея, который задолжал гангстерам, возможно, викингам, — у нас завалялся кое-какой реквизит: шлемы и искусственный мех. Жанель играла танцовщицу. Много лет назад она сделала пару рискованных снимков, и теперь подонок фотограф собирался их опубликовать, и тогда ее строгие родители лишат героиню наследства. Мой герой собирался задать подонку хорошую трепку, а Жанель намеревалась раздобыть для меня деньги любой ценой, даже станцевав на шатких строительных лесах. Викинги являлись по мою душу как раз в тот момент, когда я вламывался в студию фотографа, однако тот был не промах и заручился помощью банды самураев. И пока викинги выясняли отношения с самураями в фотостудии, мне предстояло во что бы то ни стало раздобыть жесткий диск с фотографиями. После чего Жанель должна была оступиться и рухнуть с высоты строительных лесов, а я, неожиданно оказавшись в гуще сражения, подхватить ее в свои объятия.

Разработка сюжета заняла добрых пять часов, и в конце концов нам пришлось лезть на мост, спасаясь от разгневанных лебедей и рискуя сломать шею.

Жанель отпросилась с лекции, чтобы помочь мне с выбором натуры для нашего фильма, который мы назвали «Фотофиниш». Мы нашли большое помещение — такие обычно используют для художественных мастерских и фотосъемок — с выщербленными кирпичными стенами, высоким помостом, который вел к фабричного вида окнам, и алым бархатным занавесом, недвусмысленно намекавшим на подлую натуру фотографа.

Реджинальд едва не снес Жанель голову, вертясь в своем рогатом шлеме и меховой накидке, пока она объясняла ему роль.

— Нет, Реджи, не то, попробуй вложить в текст всю свою ярость. Ты должен прочувствовать его. Господи, Рок, где ты откопал этого парня?

Она пыталась срежиссировать кровавый поединок викингов и самураев, швыряясь фотографическим реквизитом в актеров и предводителя самураев Заппа Стилмана, который размахивал катаной, уворачиваясь от мечей викингов.

Когда Жанель в пятый раз остановила съемку, чтобы подправить что-то еще, судя по виду Реджинальда, тот готов был поджечь съемочную площадку, снести пару голов и зажарить из них кебаб прямо на широком лезвии своего меча. Чтобы унять волнение, мне пришлось обхватить себя обеими руками за плечи.

— Господи Иисусе, что творит эта Жанель? — прошипела Салли, оттащив меня в сторонку и выпуская когти. — Она меня просто бесит!

Я не знал, что ответить, меня напрягал Реджинальд, готовый вскипеть. Спустя час на моей макушке можно было сбивать молочный коктейль. Каких-то полминуты съемки и снова ждать, ждать, ждать, готово, нет, еще нет, и снова ждать, ждать, ждать.

Когда мы остановили съемку в десятый раз, меня тряхнуло так, что я толкнул Заппа Стилмана, и не успел он принять мои извинения, как я рухнул вниз. Падая, я задел его катану, угодившую Реджинальду по яйцам. Тот свалился прямо на трех викингов, чьи мечи вонзились ему в спину. Реджинальд взвыл, схватился за спину, подпрыгнул и заорал, что если ему не удалось прикончить меня в первый раз, это не значит, что у него нет права на вторую попытку.

Схватив острый крюк, стоявший в углу, Реджинальд бросился ко мне. Краем глаза я заметил, что Салли знаками велела Жанель не выключать камеру. Запп Стилман попытался разнять нас, но Реджинальд со всей силы заехал ему по физиономии. Я нырнул под помост и толкнул в сторону Реджинальда тележку с аппаратурой, но он просто перемахнул через нее на бегу. Некоторые самураи решили, что съемка продолжается, и попытались атаковать Реджинальда деревянными мечами, но тот с такой силой столкнул их головами, что шлемы треснули.

Тем временем я спрыгнул с края платформы и начал карабкаться вверх по веревке, поднимающей занавес. Веревка была намотана на блок, Реджинальд принялся вращать барабан, и мне пришлось ускориться, чтобы хотя бы оставаться на одном месте. Одной рукой Реджинальд крутил барабан, другой метнул в меня крюком, но я умудрился поймать крюк, отпустил веревку и, вонзив крюк в занавес и пропоров его по диагонали, приземлился в противоположном углу мастерской. Случайно попавшийся под руку викинг взмахнул мечом, целя мне в голову, и я едва успел пригнуться. Затем я увидел ведро, вероятно, с очистителем, и с размаху насадил его на рога Реджинальдова шлема. С ведром на голове тот принялся вслепую хватать всех, кто попадался под руку, даже собратьев-викингов.

Я не сразу расслышал вой — звук давно стал привычным, но сейчас пожарные сирены и сирены полицейских машин слились в один мощный гул, раскат за раскатом, словно церковные колокола. Я припал к окну, и в то же мгновение Реджинальд вцепился в меня сзади. Он избавился от ведра и шлема и сейчас, обхватив меня за пояс, пытался выдавить наружу вместе со стеклом. До земли была примерно дюжина футов. Что-то горело, дым поднимался сразу из нескольких мест. Я пытался сказать, что не хотел причинять ему боль, но он напирал все сильнее. Рама треснула, и мы оба вывалились из окна. В воздухе я перевернулся и приземлился сверху на Реджинальда.

Сильно пахло гарью. Болела промежность и ступни. Усилием воли я разлепил веки, в глазах двоилось. Салли распахнула дверь студии и проорала, чтобы я уносил ноги. Качаясь, я встал и заковылял к двери. Салли захлопнула ее за мной. В окне я видел, как Реджинальд пытается подняться с земли.

— Один из этих отбросов, с которыми тут нянчатся, — произнес голос, похожий на голос Рики Артизейна из прошлого, но это был не Рики. В окне я увидел парня, поменьше, чем Рики, с черным ежиком волос на голове. Однако он был одет, как Рики, и носил такую же красную бандану. В банданах были и шестеро его приспешников, которые вылезли из двух гусеничных вездеходов. Главарь долго о чем-то препирался с Реджинальдом, который беспомощно барахтался на спине, пытаясь встать. На свою беду, Реджинальд весьма смахивал на джанки и был не в состоянии унести ноги. Я хотел выйти и помочь ему, но не мог сдвинуться с места, и Салли наполовину поддерживала, наполовину удерживала меня. Салли хотела отвести глаза, когда ребята в банданах пустили в ход ломы, но это была моя вина, и мне пришлось смотреть до конца.

Они подожгли Реджинальда только после того, как переломали ему все кости. Я надеялся, что он потеряет сознание, но и в огне он кричал не переставая. Разве можно кричать, если ты почернел? Раньше я был уверен, что нельзя.

Наверное, вам интересно, что случилось с «Фотофинишем»? Этот фильм до сих пор остается нашим самым популярным видео на Vumblr, хотя в окончательную версию вошла едва ли половина сцен, которые мы с Жанель написали, а то, что мы наснимали, имеет мало общего с придуманным нами сюжетом. Салли и другие проделали колоссальную работу, обработав видео в Zap!mation, и студия стала выглядеть, как двадцать разных мест. В мире, где красные банданы захватили власть и установили свои правила, зрителям нравилось смотреть, как придурки в дурацких костюмах дубасят друг друга. Выходит, посреди этого кровавого месива людям больше, чем когда-либо, нужны битвы викингов с самураями? Кто его знает.

Поначалу полиция пыталась остановить их, но вскоре президент заявил с экрана телевизора, что теперь, в соответствии с Конституцией, красные банданы следует именовать официальным народным ополчением, ибо нация нуждается в обновлении. Вероятно, во всем были виноваты Пан-азиатские экуменисты, но их теперь принято обвинять во всех смертных грехах.

Спустя два дня нам с Салли пришлось выйти из дома, чтобы вдохнуть свежего воздуху. Слишком много людей в запертом помещении, к тому же мы должны были показать, что не боимся. Я ковылял по пустым улицам, а Салли нарезала круги вокруг. Меня радовало, что больше не нужно перешагивать через джанки, хотя их отсутствие беспокоило. Салли предположила, что их отправили в лагеря, сожгли на кострах, а возможно, им удалось где-то спрятаться.

Студенты Салли в университете встретили меня аплодисментами. Даже те, кто воротил нос, когда я впервые оказался в городе. Возможно, потому что я пострадал за искусство. Или дело было в бешеной популярности нового видео. Как бы то ни было, все вокруг хотели оказаться рядом со мной, влить мне в глотку что-нибудь горячительное и осязать мою костную оболочку. Мы создавали творческую анархию, и это делало нас влиятельными радикальными творцами. Теперь от нас ждали прорыва. Если вам нужен прорыв, рассуждал я, может быть, нападем на один из лагерей, в Медфорде или Молдене, где красные банданы держат бездомных и прочие нежелательные элементы, и освободим их.

Мы могли бы заснять это на камеру. Нахлобучим двурогие шляпы а-ля Наполеон и принесем им свободу. Это будет по-настоящему круто, как в финале сериала «Заключенный». Все дружно согласились, только попросили устроить съемку в тот день, когда у них не будет лекций.

План обрастал новыми подробностями. Мы переоденемся зверями, чтобы отвлечь охранников, а еще лучше, если нападение совпадет с солнечным и лунным затмениями. Студенты возбужденно прыгали вокруг, но я подозревал, что они придумывают все более фантастические детали, чтобы отложить исполнение плана. Меня это устраивало, и я сам предложил освободить заключенных не всерьез.

— Большинству нужно просто сказать, где встать и что делать. Не стоит заставлять их много думать, — говорила мне Салли. Наши видео придали ей статус пчелиной матки в улье. Салли хотела отвести меня домой, но солнце село, и я не хотел, чтобы она возвращалась в темноте. На обратном пути мне попалась парочка банд, но когда я сказал им, что был другом Рики Артизейна, они только что не отдали мне честь и даже предложили проводить до дому. Так в один и тот же день я стал кумиром студентов киношколы и бандитов.

Вскоре я настолько оправился, что смог вернуться в магазин, где всюду видел горящего Реджинальда с переломанными костями. Теперь во сне Рейн и Реджинальд приходили ко мне оба, если вечером я не включал какой-нибудь фильм с Бастером Китоном.

Мои соседи по дому собирались протестовать против красных бандан, экономического курса, продолжения войны и безумных проектов вроде звукового оружия, которое вроде бы заставляет армию неприятеля на расстоянии разваливаться на куски. Я только ухмылялся. В последний раз, когда я принял участие в протестах, мне пришлось выбираться из-под груды скользких тел, глотая мозги моего товарища.

Я надеялся, что мое тело излечится не слишком быстро, иначе они заставят меня ввязаться в еще более безумную авантюру, а при одной мысли об этом меня бросало в дрожь. Салли написала, что пришло время снять следующий ролик, и я ответил, что нам нужно срочно переговорить.

Я отлично помню тот разговор с Салли, возможно, потому, что он был последним.

Мы встретились на середине Гарвардского моста с выцветшими отметками краской — его длиной в «смутах», единице, равной росту некоего студента, однокашники которого когда-то давно измерили мост, перетаскивая своего товарища с места на место. С противоположной стороны река пенилась пятнами бурой пены, а напротив нас виднелись зубчатые контуры Бостона. Стекла в Башне Джона Хэнкока начали падать на головы прохожим, и здание решили разобрать, но снесли только до половины, и теперь сияющий сине-зеленый зигзаг тянулся в небо заостренным концом. Мы немного посмотрели на воду, ветер трепал наши волосы и одежду.

Салли без умолку болтала об экранной химии между мной и Заппом Стилманом и о том, как зрителям нравится видеть нас вместе. Возможно, следует снять нас в ролях гангстера и его подпевалы, парочки голубых, боксера и его тренера, рок-певца и менеджера, двух супергероев. Вариантов хоть отбавляй, почти столько же, сколько возможностей вернуть Рейна. На миг я даже решил, что Салли положила глаз на тощую задницу Заппа.

— Так вот о чем я собирался поговорить, — вклинился я в ее монолог. — Я больше не хочу снимать видео, решил вернуться в северную Калифорнию. — Я попытался объяснить ей, что стоит мне закрыть глаза, и я вижу перед собой Рейна и Реджинальда, но Салли вцепилась мне в затылок и подтолкнула вперед, прижав к перилам моста. С меня слетели штаны, и ветер принялся трепать мои трусы.

— Придурок, что ты мелешь? Я же тебе доверилась. Какого черта! Я хочу стать режиссером. В киношколе я занималась настоящим искусством, а тут появляешься ты и снова втягиваешь меня в свои тупые затеи. А теперь ты решил соскочить? Какого черта! — С каждым словом она встряхивала меня что есть силы. Рубашка треснула под мышками, я не чувствовал ног и, вероятно, топтал собственные штаны.

— Прости меня, — я заглянул в ее вытаращенные глаза, — но я не могу. Господи, ты всегда будешь моей лучшей подругой, но я словно часовая бомба! Тебе опасно находиться рядом со мной, рано или поздно я причиню тебе боль. Я разрушаю все вокруг.

Салли втянула меня на мост и выпустила мой затылок.

— Что за чушь ты несешь, Рок? Хоть я и люблю тебя, но ты полный придурок. Выслушай меня, ладно? Ничего ты не разрушаешь. Единственное, что ты по-настоящему умеешь, — это переворачивать сознание людей. Это твое призвание. Ты никогда не задумывался, почему я снимаю эти дурацкие видео? Никогда, правда? Этот мир, в котором мы теперь живем, все эти страшные и безумные вещи обретают смысл, только когда я переношу их на экран. Я уже решила, что фарс — это новый реализм. И без тебя я не справлюсь. Ты понимаешь?

— Да, но только… — Я выдохнул и подтянул штаны. Резинка лопнула, и мне пришлось придерживать их одной рукой, что сильно мешало изъясняться при помощи жестов. — Мне кажется, я приношу окружающим несчастья. Люди вокруг меня страдают, и, возможно, это моя вина. Как в случае с Реджинальдом. И Рейном.

— Господи, да ты совсем сдурел! Мой парень погиб, ты-то тут при чем?

Мост под нами загрохотал, и я испугался, что опоры внезапно треснули или кто-то взорвал их. Я попытался привлечь внимание Салли, но она продолжала разглагольствовать о моей тупости. Тогда я схватил ее за руку и потащил к берегу. Она выдернула руку, заявив, что никуда со мной не пойдет, что она устала от моих причуд, хватит с нее.

— Да очнись же, что-то не так! — крикнул я. Я потянул Салли в другую сторону, в направлении Бостона. Теперь мост и впрямь завибрировал, я ощущал его дрожь зубами. Я бросился к берегу, на бегу поддерживая штаны. Казалось, что мост может рухнуть каждую секунду. Мы сбежали на берег, но земля под нами вибрировала, как и мост. Грохотало все сильнее, и мне казалось, что грохот исходит у меня изнутри.

— Какого черта? Что происходит? — проорала Салли.

Я поднял руки. Салли двоилась у меня перед глазами, зубы стучали, желудок свело. Внезапно уши наполнила боль, словно кто-то проткнул ушные каналы прутьями до самого горла.

Последними слова Салли были:

— Какого черта, нужно спрятаться…

Давление росло и достигло пика, когда прутья в ушах провернули, как штопор. Я не в состоянии описать эту боль. Люди сочинили тонну стихов о боли, но в основном в них сравнивают один вид боли с другим. Две огромные руки сдавили мою голову, в то время как некая мощная сила пыталась выбраться наружу из черепа. Я покачнулся, упал и почти отключился.

Кровь хлынула из ушей Салли, и в то же мгновение я почувствовал, как что-то выплеснулось у меня из ушей. Я пытался что-то сказать, то ли «Какого дьявола», то ли «Черт, штаны снова слетели», но не услышал собственного голоса. Пытался издать хоть какой-то звук, не слыша ни пения птиц, ни городского шума. Салли шевелила губами, и в глазах застыл тот же ужас, который ощущал я. Я медленно осел на землю, беззвучно, словно мы парили в открытом космосе.

Салли продолжала говорить, слезы текли по щекам. Жестами я показал, что не слышу. Она схватила телефон и застучала по клавишам. Спустя секунду мой телефон завибрировал. Пришла эсэмэска: «черт я оглохла». Я набрал ответ: «и я». Салли написала: «нам нужна помощь».

Она помогла мне встать на ноги и закрепила булавкой резинку моих штанов. И мы бросились бежать по улице в поисках того, кто может вызвать «скорую». Перебегая дорогу, я нервничал, потому что больше не слышал звуков движения, и все время оглядывался через плечо, на случай если кто-то бежал за мной. На Коммонвелш-авеню мы заметили парня, но уже издали было видно, что он плачет, обхватив голову руками. У заколоченной витрины «Урбан аутфиттерс» около полудюжины молодых людей с испачканными кровью плечами набирали эсэмэски и жестикулировали. Завидев нас, они принялись махать нам руками, пока не поняли, что мы ничем не можем им помочь.

Везде бродили глухие люди. Салли хотела убраться с улицы, пока не станет жарко. Я отлично понимал, что она имеет в виду. Кэрри написала, что оглохла, и я велел ей не высовываться из дому. Схватив первые попавшиеся велосипеды, мы рванулись к дому Салли, не обращая внимания на светофоры и людей, которые пытались остановить нас.

Жанель сидела на диване, обхватив колени руками. По телевизору показывали людей с окровавленными ушами. Где-то упал самолет, где-то взорвалась электростанция. Дикторов не было, по экрану ползли титры:

СИТУАЦИЯ НАХОДИТСЯ ПОД КОНТРОЛЕМ. НЕ ВЫКЛЮЧАЙТЕ ТЕЛЕВИЗОР. НЕ ВЫХОДИТЕ НА УЛИЦУ. ПОТЕРЯ СЛУХА ПРИНЯЛА ХАРАКТЕР МИРОВОЙ ЭПИДЕМИИ. НЕ ВЫХОДИТЕ НА УЛИЦУ. ВЛАСТИ НЕ ДАЮТ НИКАКИХ РАЗЪЯСНЕНИЙ. ОСТАВАЙТЕСЬ ДОМА.

Мы принялись прочесывать Интернет. Похоже, вся планета лишилась слуха. Все блоги и группы переполняли вопли оглохших. И только люди, которые были глухими до того, как все случилось, излучали спокойствие и постили видеокурсы о том, как самостоятельно изучить язык жестов. Я был уверен, что у меня никогда не хватит на это терпения.

Спустя несколько часов появились первые версии. Пан-азиатские экуменисты провели испытание нового оружия. Или Америка. Испытание закончилось неудачей. Или, напротив, прошло удачно. Кто-то где-то в мире еще не оглох и теперь ищет способ излечить остальных. И это красные банданы. Нет, пацифисты. Или, скорее, китайцы.

По телевизору показывали потерянных, оглохших людей. Они затаптывали друг друга в Шанхае, бросались в реку с Бруклинского моста. В Кливленде толпа пронеслась по Шейкер-сквер, снося все на своем пути. Как вести себя в толпе глухих? Только копировать поведение тех, кто рядом. Как призвать к порядку такую толпу? Кливлендские копы не стали и пытаться, с ходу применив резиновые пули и слезоточивый газ.

Спустя два-три дня я подумал, что с меня хватит, и решил пойти на работу. К тому же у нас кончились припасы, а Жанель и даже Салли начали действовать мне на нервы. Они ощущали мою нервозность, даже когда мы были в разных комнатах, а я чувствовал, как их скорбь укутывает меня, словно одеяло. Я набивал эсэмэски Салли, сидевшей напротив, пока не занемеют пальцы. Ровно так же мы сможем общаться и на расстоянии. Салли не хотела меня отпускать — по телевизору показывали сплошное насилие, но я сказал, что буду осторожен.

Я даже не знал, существует ли еще моя лавочка на углу, и никто не просил меня выходить на работу. С другой стороны, никто меня не увольнял. Пусть продажа презервативов и консервов станет моим вкладом в восстановление нормальной жизни общества. На пути мне попалось множество разграбленных магазинов, а люди жгли костры, бросая туда все что ни попадя, совершенно не заботясь о состоянии окружающей среды. Но когда я добрался до своего магазина, он стоял целехонек.

И вот я снова открылся. Мне пришло в голову, что теперь покупателям будет трудновато спрашивать у меня цену того или иного товара. Я обошел магазинчик с пистолетом для ценников и убедился, что все товары, даже вермишель за тридцать семь центов, имеют стикеры. Пришлось приспособиться и к тому, что я больше не слышал колокольчика на входе. Пару часов я провел в тоскливом ожидании.

«Слава богу, вы здесь» — прочел я на экране телефона, который поднес к моему лицу первый покупатель. «Не хочу мародерствовать», — объяснил он. Я кивнул. «Но все магазины закрыты». Я кивнул снова. Он наполнил корзину консервами, я выбил чек, и он пожал мою руку двумя руками. С виду он напоминал университетского профессора лет пятидесяти, и, если судить по твиду и шотландке, преподавал явно не теорию модельного бизнеса. Он отдал мне честь, словно какому-нибудь полковнику, и удалился.

Слухи обо мне пошли по городу, и вскоре покупателей прибавилось. Полки пустели, и мне пришлось пополнять запасы из кладовой. Я понятия не имел, что делать, когда они закончатся. Покупатели, в основном представители среднего класса, благодарили меня зато, что я избавил их от искушения мародерствовать. Люди порой такие странные. Я пожалел, что не могу показать им наши ролики. Думаю, они согласились бы посмотреть все, что я им предложу.

Меня сняли для телевидения. В основном то, как я обслуживаю покупателей и кривляюсь на камеру. Я нацарапал наш URL на бумаге и поднес к камере. Салли сказала, что новостные каналы пару дней показывали меня с периодичностью два раза в час. Надпись внизу экрана гласила: «ЖИЗНЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В НОРМАЛЬНОЕ РУСЛО».

Мой босс написал, что на днях заскочит за деньгами.

Несмотря на то что меня показали по телевизору, никто меня не грабил — грабителям хватало других магазинов.

Даже если бы наш адрес не показывали по телевизору, мы все равно били бы рекорды посещений. Салли объясняла это тем, что по нынешним временам наше немое кино идеально для просмотра. С одной стороны, мы предлагали зрителям побег от окружающей реальности. С другой, в наших фильмах не было диалогов и звуковых эффектов. Для того чтобы смеяться, смех за кадром не нужен, писала мне Салли, сидя от меня на расстоянии трех футов.

Телеканалы вернулись к показу привычных программ, только теперь он сопровождался субтитрами. С субтитрами ситкомы приобрели странное сходство с французскими кинокартинами, и я все время ждал, что Дженнифер Энистон закурит или решится на инцест.

Салли пригласила всех наших гиков, включая Заппа, на следующую съемку. Кто знает, может быть, скоро возобновятся лекции в киношколе? Салли снова попыталась выбить из меня мои дурацкие идеи, а раз или два чуть не рассмеялась (сквозь слезы или бездумно пялясь в банку с паштетом).

Но для меня ничего не изменилось. Молчание навечно похоронило вопль, который я удерживал в себе раньше, и я по-прежнему замечал уголком глаза еле заметное движение, словно очередная кровавая драма танцевала без музыки за моей спиной. Теперь мне никогда не избавиться от этого ощущения.