Наряду с прославленными жанрами романа, поэмы, драмы издавна существует жанр более скромный, но не менее почтенный. Это мемуары — повествование о реальных событиях и людях прошлого на основе личных впечатлений. Начало этой традиции восходит к воспоминаниям древнегреческих историков. Целые эпохи общественного и литературного развития различных стран запечатлены в воспоминаниях Бенвенуто Челлини, Сен-Симона, Гете, Стендаля, Гейне, Франса, Роллана, Тагора и многих других писателей, известных русскому читателю в переводах.

В России книги подобного жанра, весьма многообразного в своей эстетической и повествовательной манере, особое значение приобретают начиная с прошлого века. Здесь и «Былое и думы» Герцена, и воспоминания декабристов, «Семейная хроника» Аксакова, литературные мемуары Панаевых, Тургенева, Гончарова и других, «История моего современника» Короленко и автобиографическая трилогия Горького.

В Америке мемуарный жанр зародился в сочинениях первых писателей-хроникеров XVII века, формировался в знаменитой «Автобиографии» Бенджамина Франклина, пережил расцвет в XIX столетии, когда вышли многочисленные воспоминания об американской революции и Гражданской войне, а в XX веке ознаменовался появлением писательских воспоминаний, среди которых выделяются книги «Праздник, который всегда с тобой» Э. Хемингуэя, «История рассказчика» Ш. Андерсона, «Это я, господи» Р. Кента, «Воспоминания» У. Дюбуа. Одной из наиболее признанных книг американской мемуаристики давно считается «Воспитание Генри Адамса» (1907) автобиография писателя, историка и публициста, написанная в третьем лице.

Чем явилась книга Адамса для Америки и чем она интересна сегодня? Адамс стал одним из первых выразителей «американской мечты» — понятия, в котором переплелись иллюзии и надежды американского народа на счастливое будущее.

На американский континент съезжались люди, нередко обиженные судьбой у себя на родине. Они везли с собой надежду обрести «новое небо и новую землю», мечту о процветании, о всеобщем благоденствии. Эта мечта, в основе своей демократическая, нашла отражение во многих книгах американских писателей. Однако единой «американской мечты» не существует. В истории США и их общественной мысли всегда существовало две мечты: буржуазно-апологетическая и демократическая. С одной стороны, мечта американских трудящихся о равенстве и братстве, мечта негритянского населения и других национальных меньшинств о гражданских правах; с другой стороны, провозглашение «американского образа жизни» подлинным выражением «американской мечты». Подобно тому как «царство разума» просветителей оказалось «идеализированным царством буржуазии», а «вечная справедливость» обернулась буржуазной юстицией, так «американская мечта» низведена ныне до рекламы американской буржуазной демократии.

Г. Адамс выступил провозвестником «американской мечты» как национальной идеи американского народа. Хотя сам термин получил права гражданства лишь в 1931 году в книге американского историка Джеймса Т. Адамса «Эпос Америки», идея «американской мечты» была сформулирована еще Р. У. Эмерсоном в книге «Черты английского народа» (1856). Рассказывая о своей поездке в 1848 году в Европу, он вспоминает, что там ему как-то задали вопрос: «Существует ли американская идея и есть ли у Америки подлинное будущее?» В тот момент Эмерсон подумал не о лидерах партий, не о конгрессе и даже не о президенте и правительстве, а о простых людях Америки. «Бесспорно, существует, — отвечал он. — Однако те, кто придерживается этой идеи, фанатики мечты, которую бесполезно пытаться объяснить англичанам: она не может не показаться им смешной. И все же только в этой мечте заключена истина».

Идеи Эмерсона были восприняты Адамсом в новых исторических условиях, когда США вступали в эпоху империализма, когда пересматривались прежние концепции американской истории и создавалось новое понимание американизма, в чем он принял самое непосредственное участие. В 1884 году он писал, что американский демократ «живет в мире мечты и принимает участие в событиях, исполненных поэзии в большей степени, чем все чудеса Востока». Развивая эту мысль, Адамс склоняется к идее избранности американского народа и утверждает, что американцам уготовано «управление миром и руководство природой более мудрым способом, чем когда-либо прежде в истории человечества».

И поныне Адамс является для Америки одним из исконных выразителей «американской мечты», провозгласивших (вслед за Г. Мелвиллом, У. Уитменом) особый характер американского народа и особую миссию, предназначенную ему в истории.

Именно эти настроения и в то же время разочарование в «американской мечте» получили свое выражение в «Воспитании Генри Адамса». По словам американского литературоведа Роберта Спиллера, для более молодого и менее разочарованного поколения американцев, чем то, к которому принадлежал сам Адамс, его книга «превратилась в Библию», ибо в ней они обнаружили свой собственный голос, свои представления о прошлом, настоящем и будущем Америки.

Со временем «Воспитание», как всякое значительное произведение литературы, стало объектом мифологизации, в него вкладывалось читателями представление об «американской мечте» в наиболее полном виде. Произошло определенное переосмысление книги, превратившее ее в памятник литературы, исполненный некоего скрытого, эзотерического смысла. Это и позволило американцам воспринимать ее в наше время как произведение, несущее «сверхтекстовое» содержание. При этом пессимизм и разочарования Адамса как бы сбрасывались со счетов, так же как и его вывод о деградации американской буржуазной демократии.

Генри (Брукс) Адамс (1838–1918) родился в Бостоне в семье, давшей Америке двух президентов, посла в Англии и целую плеяду историков — самого Генри Адамса и его двух братьев Чарлза и Брукса. Прадед писателя Джон Адамс был участником американской революции, избирался делегатом первого и второго Континентальных конгрессов (1774–1777) и стал вторым президентом страны. Дед — Джон Куинси Адамс — умерший, когда мальчику исполнилось десять лет, был шестым президентом США (1825–1829), а ранее первым американским посланником в России, дипломатические отношения с которой установились в 1809 году.

Пребывание в президентской должности стало своего рода семейной традицией Адамсов, а Белый дом считался в семье чем-то вроде родового поместья, в котором чуть было не поселился и третий представитель этого рода — отец писателя. Когда Генри был ребенком, ирландец-садовник как-то сказал ему: «Небось думаешь, тоже выйдешь в президенты!» Для мальчика было открытием, что в этом можно сомневаться.

Жизнь в таких условиях с детства была наполнена историческими реминисценциями. Дом Адамсов в Бостоне как бы застыл в новоанглийском пуританизме XVIII века, его традициях и преданиях. В гостях часто бывали те, кто занимал видное место в политической истории Америки прошлого века.

Осенью 1858 года Адамс, проучившийся четыре года в Гарвардском университете, отправился в Берлин изучать гражданское право, хотя ни он, ни его родители не знали, что такое гражданское право и зачем оно ему. В Берлине обнаружилось, что он плохо знает немецкий. Пришлось взяться за его изучение, но оказалось, что он не обладает способностью к языкам. Друзья, в которых у Генри никогда не было недостатка, увлекли его в пивные, музыкальные и танцевальные залы.

Оставив помыслы о гражданском праве, Адамс отправился с друзьями в прогулку по Тюрингии, провел несколько весенних дней в Дрездене и два года туристом путешествовал по Германии, Бельгии, Голландии, Италии, Франции. Особенно запомнился ему майский вечер 1860 года в Риме, когда он с путеводителем в руках сидел на ступенях церкви Санта-Мария ди Арачели, где за столетие до того Эдварду Гиббону, которого Адамс почитал величайшим английским историком, пришла мысль написать историю упадка и разрушения Римской империи.

Этот вечер Адамс считал решающим в своем духовном развитии и не раз возвращался к нему в автобиографической книге, написанной в старости. Однако восприятие окружающего Адамсом было совсем иным, чем у Гиббона: английский историк смотрел на римские развалины, думая о том, что над ними восторжествовало христианство; американского туриста волновал вопрос о неизбежном крахе нынешней цивилизации. «Ведь стоило поставить слово „Америка“ на место слова „Рим“, и вопрос этот становился личным».

Вернувшись осенью 1860 года в США, Адамс стал секретарем своего отца-конгрессмена, стремившегося в то напряженное время изыскать компромисс, позволяющий сохранить единство Союза штатов. Тогда же в бостонских газетах появляются первые политические статьи Генри Адамса, не привлекшие, правда, к себе особого внимания.

В канун Гражданской войны, в марте 1861 года, президент Линкольн назначает отца Генри Адамса послом в Англии. Отец взял с собой сына в Лондон в качестве секретаря, так же как когда-то его отец, Джон Куинси, назначенный посланником в России, взял его с собой в Петербург. Генри отправился с отцом в Англию уже после начала Гражданской войны. Проведенные в Англии семь лет — самый интересный и, может быть, самый важный период его жизни.

Еще до отъезда в Англию Генри договорился, что будет посылать корреспонденции для газеты «Нью-Йорк таймс», которые затем сыграли определенную роль в поддержке многотрудной миссии его отца. Английское правительство, объявив формально нейтралитет, на деле признавало мятежных южан воюющей стороной и оказывало им поддержку. Таково было положение, когда американский посол с сыном-секретарем высадились на английском берегу.

В Англии Генри познакомился со многими знаменитостями того времени, встречался с геологом Чарлзом Лайеллом, беседовал с экономистом Джоном Стюартом Миллем, писателями Ч. Диккенсом, Р. Браунингом, А. Суинберном.

Как секретарь американского посла, он видел, какой ненавистью пылали правительственные сферы Англии к борьбе Севера за единство штатов и к Линкольну, главному поборнику этой идеи. В Лондоне «придумали некое чудище и придали ему образ Авраама Линкольна», писал Адамс. Ослабление Соединенных Штатов виделось английским государственным деятелям желанным итогом Гражданской войны, который позволил бы им сохранить свое превосходство. Французский император Наполеон III шел еще дальше. Он предлагал вернуть всю Америку в прежнее, зависимое от Европы положение.

Когда летом 1868 года Генри Адамс наконец вернулся в Америку, то испытал глубокое разочарование, ибо страна стала иной, а он, «пережиток восемнадцатого века» (как сам называл себя), всегда на полвека отставал от современности. Ему пришлось постигать все заново и в атмосфере, враждебной полученному им в Англии воспитанию. Тем не менее пружины власти в США предстали перед Адамсом во всей их неприглядности.

Коррупция администрации Гранта и его преемников на посту президента потрясла Адамса, если вообще что-либо могло потрясти столь рационально и научно-исторически мыслящего человека, каким был Адамс. Администрация Гранта губила людей тысячами, а пользу из нее извлекали единицы.

С убийственным сарказмом говорит Адамс о периоде Реконструкции, последовавшем за Гражданской войной: «Прочтите список конгресса и тех, кто служил в судебных и исполнительных органах в течение двадцати пяти лет с 1870 по 1895 год, и вы почти не найдете имен людей с незамаранной репутацией. Период скудный по целям и пустой по результатам». Девять десятых политической энергии, свидетельствует Адамс, растрачивалось на пустые попытки подправить, подновить политический механизм всякий раз, когда он давал сбой.

В 1870 году Адамс становится профессором Гарвардского университета и редактором журнала «Североамериканское обозрение», в котором он постоянно печатался. Ему принадлежат биографии Альберта Галлатина, министра финансов при президенте Джефферсоне (1879), виргинского политического деятеля Джона Рэндолфа (1882), поэта Джона Кэбота Лоджа (1911), статьи по истории, политике и экономике. Однако как историк Адамс снискал известность прежде всего своей 9-томной «Историей Соединенных Штатов во времена правления Джефферсона и Медисона» (1889–1891), после выхода которой он был избран президентом Американской исторической ассоциации.

Идеи ранних работ Адамса-историка существенно отличались от его поздних концепций, выраженных в «Истории» и особенно в «Воспитании». Советский историк И. П. Дементьев отмечает, что Г. Адамс первоначально выступил пропагандистом «тевтонской теории» в США. В 1873/74 академическом году он вел в Гарвардском университете семинар по изучению англосаксонских институтов, а два года спустя опубликовал работу «Очерки англосаксонского права», где рассматривал некую общность, якобы имевшуюся у народов тевтонского происхождения.

Существенное влияние на концепцию Адамса оказала книга английского историка Э. Фримена «Сравнительная политика и единство истории» (1873; рус. пер. 1880), которая дала толчок развитию американской интерпретации доктрины англосаксонизма. Односторонне применяя методы сравнительного литературоведения и мифологии, Фримен рассматривал политические институты вне социально-экономических условий, их породивших, а сходные черты политического устройства в разных государствах в различные исторические периоды объяснял расовой общностью. Особыми способностями к созданию конституционных учреждений обладало, по его мнению, тевтонское племя, англосаксы, перенесшее в V веке свои политические институты на Британские острова. Протестанты, колонизировавшие Новую Англию в XVII веке, передали тевтонское политическое наследство Америке. С наибольшей силой тевтонский характер проявился не в Германии, считал Фримен, где мешало влияние романской расы, а в Англии и США.

Обращение американских историков англосаксонской школы к тевтонской теории и «сравнительной политике» было продиктовано прежде всего стремлением найти более убедительное обоснование «исключительности» американских конституционных учреждений, нежели объяснение, выдвинутое ранее школой Дж. Банкрофта. Историки школы Банкрофта, господствовавшей в американской историографии до последней трети XIX века, ссылались на волю божественного провидения, которое помогало утвердить демократию на американском континенте. «Сравнительная политика давала дополнительные аргументы для традиционной апологетики буржуазной демократии, относя ее происхождение в глубь веков».

История как наука находилась в то время в Америке на уровне занимательного повествования о делах минувших дней. Развлекательное начало явно преобладало над научным. Адамс не без основания писал, что после английского историка Э. Гиббона, жившего в XVIII веке, «история потеряла всякий стыд. Она на сто лет отстала от экспериментальных наук. Несмотря на все свои потуги, она давала меньше, чем Вальтер Скотт и Александр Дюма».

В обращении к Американской исторической ассоциации «Тенденции в изучении истории» (1894) Адамс выступил с утверждением, что история должна основываться на достижениях естественных наук, что смысл и значение история получает лишь тогда, когда обращается к обобщениям, плодотворным и поучительным не только для рассматриваемой цепи исторических событий. Все последующие годы Адамс неустанно пытался приложить опыт физики и других естественных наук к всеобщей истории и истории Соединенных Штатов.

Обращаясь к художественному изображению американской жизни, писатель преодолевал узконационалистическую трактовку «американской мечты» как мира чудес, в котором якобы живет американский демократ. В романе «Демократия» (1880), напечатанном анонимно из-за содержащихся в нем разоблачений правящей американской верхушки (авторство Адамса стало известно только после его смерти), показана коррупция вашингтонских властей, мошенничества при выборе президента. В книге описаны реальные факты жизни Белого дома и его окружения.

В образе делового и решительного сенатора Рэтклифа, типичного американского политического деятеля, современники угадывали сенатора Джеймса Блейна, замешанного в скандальных сделках с железными дорогами, из-за чего он не прошел в президенты в 1876 году. Позднее Адамс кратко, но выразительно обрисовал его в «Воспитании».

Роман «Демократия» открывает литературную традицию низведения с пьедестала «отца отечества» Джорджа Вашингтона и других деятелей американской революции, продолженную в наше время в романах Гора Видала. Непривлекательные личные качества первого президента США противостоят в романе хрестоматийному облику Вашингтона, издавна принятому в Америке. Беспринципный сенатор Рэтклиф пытается даже приспособить образ Вашингтона к политическим нравам своего времени: «Если бы Вашингтон был теперь президентом, он должен был бы выучиться нашим порядкам или потерять свое место на следующих выборах».

Вместе с тем американский литературовед демократической направленности В. Л. Паррингтон довольно скептически характеризовал роман Адамса, «этого завсегдатая светских салонов, который, будучи вхож в политический мир Вашингтона, обольщал себя мыслью, что ему известны все хитросплетения политических интриг». Однако к этому следовало бы добавить, что неудавшееся в области романа Адамсу удалось успешно осуществить в сложном жанре мемуарной философской публицистики — «Воспитании Генри Адамса».

Второй роман Адамса — «Эстер» (1884), — посвященный конфликту между наукой и религией, представляется еще менее художественно выразительным. Адамс выпустил его под псевдонимом Фрэнсис Сноу Комптон и ради эксперимента решил обойтись без какой-либо книготорговой рекламы, чтобы испытать достоинства самого романа. Результаты были весьма плачевны, в чем автор с его опытом политической рекламы в жизни США мог, собственно, и не сомневаться. Книга не раскупалась. Очевидно, роман не был жанром, в котором Адамс умел раскрыть свое дарование, хотя «Демократия» пользовалась успехом у современников, а два русских журнала («Русский вестник» и «Изящная литература») напечатали в 1883 году перевод этого политического романа.

С тех пор наследие Генри Адамса не привлекало к себе серьезного внимания в нашей стране ни переводчиков, ни исследователей. А между тем Адамс — один из интересных и глубоких критиков этических и социальных ценностей, лежащих в основе американской общественно-политической системы.

С наибольшей глубиной эта сторона дарования Адамса проявилась в его центральной книге «Воспитание Генри Адамса». В основе этого обширного автобиографического повествования лежит идея о том, что развитие человечества шло от целостности и единства человеческого сознания и бытия в прошлом (в эпоху средневековья) к множественности и раздробленности сознания и бытия людей в XX столетии. Два последних значительных произведения Адамса, «Мон-Сен-Мишель и Шартр» (которое Адамс называл обычно просто «Шартр») и «Воспитание Генри Адамса», стали наиболее полным выражением взглядов мыслителя.

Путешествуя летом 1895 года по западной Франции вместе с Генри Кэботом Лоджем и его семьей, Адамс восхищался разноцветными витражами Шартрского собора, готической архитектурой и выразил свои мысли в опубликованной в 1904 году частным образом книге. Хвалебная песнь во славу средневековья, пропетая Адамсом в «Шартре», вызвала возражения некоторых критиков. Одно из наиболее решительных прозвучало в выступлении представителя антиромантической критики Айвора Уинтерса, который обвинил Адамса в том, что тот с позиций пессимистического детерминизма пытается доказать неизбежность упадка и разрушения вселенной как единого механизма. С этой точки зрения все предшествующее лучше настоящего, и Адамс искусно подбирает исторические факты, подтверждающие это его положение. «Концепция средневековья у Адамса, воспринятая Т. С. Элиотом и его последователями, является всего лишь вариантом „золотого века“ у романтиков. Тот тринадцатый век, который им виделся, никогда в действительности не существовал, а их убежденность, что великие духовные свершения возможны лишь в условиях подобной Утопии, способны только парализовать творческую энергию человечества».

Адамс не считал, что XIII век был всецело един, он лишь утверждал, что XIII век достиг единства символического выражения мира, которое стало распадаться впоследствии. Вместе с тем Адамс действительно предвосхитил мысль Элиота, высказанную им в статье «Традиция и индивидуальный талант», о том, что прошлое всегда присутствует в настоящем, накладывает на него свой отпечаток.

«Воспитание Генри Адамса» было написано как продолжение «Шартра» в 1903–1906 годах и в начале 1907 года отпечатано частным образом в количестве 40 экземпляров для рассылки друзьям и знакомым, упоминаемым в книге, чтобы получить их замечания и поправки. Затем было допечатано еще 60 экземпляров и снова разослано, но мало кто вернул книгу со своими пометками.

В письмах тех лет Адамс сетует, что друзья не хотят возвращать ему «Воспитание»: «Подчас такие разбойники, как Теодор Рузвельт, даже говорили мне, чтобы я и не надеялся получить обратно книгу». Через два года в письме к своему бывшему ученику Г. О. Тейлору 22 ноября 1909 года Адамс делает весьма характерное замечание: «Все экземпляры книги должны были вернуться ко мне для исправлений, но по мере того, как проходит время, я все больше сомневаюсь, надо ли делать эти исправления. Ведь единственная цель этой книги состояла в том, чтобы воспитать самого себя…»

И все же к 1915 году Адамс подготовил новое, переработанное издание «Воспитания», которое должно было выйти после его смерти. Он написал в 1916 году и новое предисловие, а подписать его согласился Генри Кэбот Лодж — его друг и ученик. 27 марта 1918 года Адамс умер, а осенью того же года Массачусетское историческое общество выпустило издание с предисловием Адамса, подписанным Лоджем. С тех пор «Воспитание Генри Адамса» стало классикой американской литературы.

Что понимал Адамс под воспитанием? Прочитав книгу, можно сказать, что воспитание в понимании Генри Адамса — это опыт всей его долгой жизни, история его сердца и ума. Вместе с тем он говорит, что практическая ценность воспитания, длившегося семьдесят лет, весьма сомнительна, как все ценности, о которых люди не перестают спорить.

Продвинувшись в автобиографическом повествовании от 1838-го года своего рождения — до 1892 года, когда после двадцатилетнего перерыва Адамс возобновил свой рассказ (пропущенной оказалась история семейной трагедии Адамса — самоубийство его жены после тринадцати лет супружеской жизни), писатель вновь обратился к своему пониманию воспитания.

В понятие «воспитание» Адамс вкладывает особый смысл — науку понимать смысл жизни и политики с трезвых, реалистических позиций. Как будто новый американский Франклин во всеоружии науки и философии XIX века взялся продолжить неоконченную автобиографию столетие спустя. При этом Адамс не без иронии замечает, что пример подобного «воспитания» преподал ему английский канцлер казначейства Уильям Гладстон.

Правящие круги Англии — премьер-министр Пальмерстон, министр иностранных дел лорд Расселл, Гладстон — поддерживали мятежных южан во время Гражданской войны в Америке лишь с одной целью: содействовать разделению США на два государства, поскольку единый Союз был постоянной угрозой могуществу Англии. Они жаждали провозгласить Конфедерацию «нацией», хотя даже сами лидеры Юга не питали на это никаких надежд.

Уроки политического воспитания, преподанные ему Гладстоном, Расселлом и Пальмерстоном, были горьки, но необходимы. «Все поименованные джентльмены принадлежали к высшей знати — выше некуда. Если нельзя верить им, правда в политике — химера, которой незачем придавать значение».

Исследователь творчества Адамса литературовед Роберт Спиллер считал, что «Генри Адамс поставил центральный вопрос века и бился над ним с неиссякаемой энергией. Почему человек снова потерпел крушение? Какие новые условия вновь предопределили тщетность мечты о совершенстве?»

Очевидно, дело не сводилось лишь к разочарованию в плодах американской демократии как в самой стране, так и во внешней политике. Подобные разочарования испытали еще писатели-романтики. Для Адамса все обстояло гораздо сложнее. Ему показалось, что человек вступил в сверхчувственный мир, что человеческий разум дошел до своих пределов, ибо недавно открытые рентгеновские лучи или идею расщепления атома он объять не может.

Адамс один из первых заговорил о «кризисе» современного естествознания. И один из первых оказался в плену идей, порожденных этим кризисом. Растерявшись перед открытиями естественных наук на рубеже XIX–XX веков, он попытался осмыслить новое в науке в любимых им понятиях и представлениях прошлого. Вскормленному на идеях XVIII века Адамсу было нелегко освоиться с новой действительностью. Свой идеал он видел в «универсуме Фомы Аквинского» и в сочетании современного естествознания с «простотой и единством» средневековья.

С глубоким пониманием читал Адамс книгу немецкого естествоиспытателя Э. Геккеля «Мировые загадки», о значении которой в борьбе материализма с идеализмом и агностицизмом в те годы писал В. И. Ленин: «Сотни тысяч экземпляров книги, переведенной тотчас на все языки, выходившей в специально дешевых изданиях, показали воочию, что книга эта „пошла в народ“, что имеется масса читателей, которых сразу привлек на свою сторону Э. Геккель. Популярная книжечка сделалась орудием классовой борьбы».

Адамс пытался примирить различные философские мировоззрения. Прямо от материализма Геккеля он переходит к эмпириокритицизму Эрнста Маха, который, по его словам, «пошел еще дальше: он вовсе отказался от материи». Истинный смысл подобной эклектики в философии (одним из выразителей которой был и Адамс), как известно, рассмотрен и определен В. И. Лениным в книге «Материализм и эмпириокритицизм».

Еще в 1859 году Адамс прочитал «Происхождение видов» Дарвина. Много лет спустя в обращении к Американской исторической ассоциации он заявил, что Дарвин дал мощный толчок к развитию естественных наук и он надеялся, что историкам это послужит стимулом для создания науки истории. «Но годы проходили за годами, и мало что делалось в этом направлении». История оставалась во власти эмпирических описаний.

Для позитивизма Адамса вполне логична попытка объяснить историю с помощью биологии и физики. Он находился как бы между двумя полюсами: динамо-машина, которую ему довелось увидеть на Чикагской всемирной выставке в 1893 году, а позднее на Парижской выставке 1903 года, стала символом множественности и бесконечности энергии XX столетия; с другой стороны, Мадонна как символ единства в XIII веке, человечность которой представлялась даже выше единства святой Троицы.

Динамо-машина виделась Адамсу как воплощение целой эпохи. Доживи он до конца XX века, он избрал бы другой символ, возможно, атомную энергию, но смысл символа остался бы тот же: множественность.

В начале XX века Г. Адамс был близок к группе Т. Рузвельта, Г. Лоджа, Дж. Хея, Б. Адамса, определявшей теорию и практику американского экспансионизма. Генри Кэбот Лодж выступал ведущим оратором экспансионистов в сенате, требовал строительства сильного флота. Инициатором агрессивной доктрины «открытых дверей» в Китае стал друг Г. Адамса, государственный секретарь Джон Хей. Теоретиком, обосновывающим принципы и планы внешнеполитической экспансии США, был Брукс Адамс, брат Генри. Всех их связывала тесная дружба и даже родственные отношения (Лодж и Брукс Адамс были женаты на сестрах друг друга).

В сентябре 1899 года Дж. Хей обратился к великим державам с нотой, провозглашающей политику «открытых дверей» в Китае. Америка требовала для себя «равных возможностей» в Китае, чтобы, опираясь на свое финансовое и экономическое превосходство, занять на китайском рынке монопольное положение. Политика России, сохранявшей после подавления в 1901 году «боксерского восстания» в Китае свои войска в Маньчжурии, вызвала обострение отношений между США и Россией, которую Соединенные Штаты считали своим главным соперником в Китае. США примкнули к англо-японской группировке и вместе с ней выступили против России на Дальнем Востоке. Душой этой политики был госсекретарь Джон Хей.

Как пишет исследователь дальневосточной политики США А. Добров, заключение англо-японского договора 1902 года, направленного против России, было встречено в Вашингтоне с одобрением, о чем сообщал русский посол А. П. Кассини. «Президент Т. Рузвельт и госсекретарь Хей были готовы присоединиться к этому союзу. Но дружественные отношения, давно существовавшие между русским и американским народами, а также сильное изоляционистское крыло в американском конгрессе делали затруднительным заключение формального союза США с Англией и Японией против России».

«Воспитание Генри Адамса» завершается смертью летом 1905 года его друга Дж. Хея, который во время русско-японской войны организовал финансовую и экономическую помощь Японии. Теодор Рузвельт в своем стремлении помочь Японии дошел до того, что готов был направить тихоокеанскую эскадру США, чтобы блокировать Владивостокский флот.

Однако несмотря на антирусскую кампанию американской прессы, американский народ сохранил традиционные дружеские чувства к русскому народу. Хей писал одному из своих друзей: «Я получаю письма, проклинающие меня за то, что я являюсь „орудием Англии против нашего доброго друга России“». Таков был итог политической деятельности одного из ближайших друзей Генри Адамса, разделявшего его внешнеполитические взгляды и действия.

Россия постоянно влекла к себе мысли Адамса, считавшего, что эта страна и ее будущее чрезвычайно важны для Америки. В письме Г. К. Лоджу 4 августа 1891 года, утверждая, что Россия вся насквозь прогнила и вот-вот рассыплется, он выражает мысли, столь близкие экспансионистским взглядам самого Лоджа: «Если этот крах можно было бы задержать лет на двадцать пять, то мы успели бы американизировать Сибирь и это стало бы единственным делом, достойным американских капиталовложений».

В канун русско-японской войны Адамс заявил в одном из писем из Вашингтона: «Я боюсь и страшусь, что ныне Россия движется прямо к новой французской революции. Это может нарушить жизнь всей Европы и Америки. Серьезные беспорядки в России могут смести весь цивилизованный мир… Россия полностью сошла с ума».

Адамс опасался, что поражение России в русско-японской войне «оставит нас всех с грудой разбитых черепков». «Ничто уже не сможет спасти Россию. Она подобна тонущему кораблю и громоздит ошибки на ошибки, пока не погубит самое себя». Так воспринималась русская революция глазами престарелого Адамса, чьи предки в течение полутораста лет жили перспективой «создания подлинной империи», к построению которой теперь «с аристократическим блеском» приступил его друг Джон Хей. История, однако, показала, что некоторые из его современников в Америке, такие писатели, как Джек Лондон, а затем Джон Рид, лучше понимали тенденции всемирного исторического развития. Приверженность имперским стремлениям особенно ощущается в последних главах «Воспитания».

В молодости Адамс читал книгу «Демократия в Америке» французского социолога и историка Алексиса де Токвилля, путешествовавшего в 1831–1832 годах по США в целях изучения американских тюрем. Второй том своей книги Токвилль завершил известным сравнением Америки и России: «В настоящее время существуют на земле два великих народа, которые, начав с различных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Оба они выросли незаметно, и, когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал об их появлении и об их величии».

Книга Токвилля зародила в Адамсе желание побывать в России. Индивидуализму, господствующему в Америке, Токвилль противопоставляет общественное начало, преобладающее в России: «Англо-американец полагается в достижении своих целей на личный интерес и дает полную волю свободному проявлению силы и здравого смысла народа; русский видит всю силу общества в его единении и единоначалии».

Именно англо-американский индивидуализм считает Токвилль носителем свободы и благоразумия в мире. Напротив, Россия виделась ему как воплощение тирании общества над индивидуумом. Подобное противопоставление стало общим местом в рассуждениях иностранцев о России. Отдал ему определенную дань и Адамс, хотя акценты у него поставлены на ином. В «Воспитании», как бы перефразируя Токвилля, он писал об американце: «Он никогда не знал единой церкви, единого образа правления или единого образа мысли и не видел в них необходимости… Русские развивались в диаметрально противоположных обстоятельствах. Царская империя являла собой фазу консервативно-христианской анархии, не в пример более интересную с точки зрения истории, чем Америка с ее газетами, школами, трестами, сектами, мошенничествами и конгрессменами». Россия, по мнению Адамса, не имела ничего общего ни с одной из древних или современных культур. Она была древнейшим источником европейской цивилизации, но для себя не сохранила никакой. Таков был подход Адамса к феномену России.

У Адамса существовали личные основания хорошо относиться к русскому народу. Как он рассказывал в своей «Истории», благожелательность Александра I к его деду Дж. К. Адамсу, первому посланнику в России, заложила основу его блестящей дипломатической карьеры, которая в итоге привела его в Белый дом. У самого Адамса тоже имелись достаточно веские причины испытывать благодарность к России, чья политика твердого нейтралитета во время Гражданской войны «уберегла его от многих гнетущих дней и ночей».

Как известно, в 1863 году Россия направила две военные эскадры — в Нью-Йорк под командованием контр-адмирала С. С. Лесовского и в Сан-Франциско под командованием контр-адмирала А. А. Попова — как демонстрацию поддержки борющегося Союза штатов, которому угрожала английская военно-морская мощь. Ветеран Гражданской войны Роберт Фрай писал в первые годы Советской России В. И. Ленину о том визите русской эскадры в Нью-Йорк: «Это было такой неожиданностью для британского флота, занявшего нью-йоркскую гавань для бомбардировки Нью-Йорка, что он поднял якоря и ушел. Широкие массы Америки не забыли этого».

В заключительных главах «Воспитания» Адамс развивает идеи о деградации буржуазно-демократической системы, обосновывает теорию инерции как главной исторической силы в развитии общества.

Научное понятие расы, ставшее популярным в конце XIX века, Адамс связывает с понятием инерции, то есть массы (населения страны), находящейся в движении, которое ничто не может остановить. Приверженец революции в естествознании видел исторические силы инерции в расе и женщине как символе плодородия. Таким образом, инерция расы определяется инерцией пола как выражения материнства и продолжения рода, хотя американцы всегда подчеркнуто игнорировали аспект пола и в американской литературе, по словам Адамса, почти не упоминалось женских имен, а в английской к ним проявляли предельную осторожность, словно речь шла о новом, пока еще не описанном наукой виде живых существ.

Адамс рассказывает, как однажды на званом обеде он предложил своей очаровательной соседке неожиданный вопрос. Не может ли она объяснить ему, почему американская женщина так и не состоялась. Ответ последовал без промедления: «Потому что не состоялся американский мужчина».

Размышления об инерции пола в американской культуре Адамс резюмирует в главе «Динамо-машина и Мадонна»: «Американское искусство, как и американский язык и американское воспитание, были полностью очищены от всего, связанного с интимной жизнью. И в этой победе над половым влечением общество видело величайшее свое достижение, а Адамс как историк охотно с ним соглашался». Адамс мог видеть и констатировать ханжескую мораль буржуазного общества, но бороться с нею было выше его сил. Да и стал ли бы он бороться, если бы смог представить, что станет с его пуританской Америкой через каких-нибудь полвека, какое бурное развитие получит здесь сексуальная революция?

Свою теорию инерции Адамс прилагает и к рассмотрению вопросов, связанных с Россией, где он побывал летом 1901 года вместе с семейством Доджей. Главы «Воспитания» (27 и 30), в которых речь идет об этой поездке, во время которой Адамс посетил Москву и Петербург, содержат, как обычно у Адамса, не путевые зарисовки и воспоминания, а раздумья о судьбах Америки и России.

Россия привлекала внимание Адамса и потому, что он стремился приложить к анализу ее современного состояния свою теорию расы. Как представитель литературы американского натурализма, Адамс придавал понятиям, заимствованным из естественных наук, свой историко-социологический смысл. Сила, инерция, раса — важнейшие термины натуралистической философии истории Адамса. Сила — это природа, человек, солнце и даже математическая точка, не имеющая измерений. Применив к истории принцип физики, что в основе всех явлений лежит сила, энергия, Адамс создал свою «динамическую теорию истории».

Россия представляется Адамсу подвластной закону инерции, некоей огромной «копилкой энергии, подобной Каспийскому морю», и, чтобы изучить ее и понять, не было нужды перечитывать Толстого, Тургенева и Достоевского, чтобы освежить в памяти «язвительнейший анализ человеческой инерции, когда-либо выраженной словами». Достаточно было прочитать Горького, считал Адамс.

Раса, полагал Адамс, дала России не только будущее, но и ее прошлое, которого у Америки по-настоящему не было. Ибо зачем же еще потомку американских пуритан и наследнику американской революции искать своих предков в древней Нормандии? Чтобы отыскать их там, и совершил Адамс свое воображаемое путешествие в средневековье в книге «Шартр».

Читатели Адамса не могут не поражаться остроте его исторического пророчества относительно России и Америки как двух великих держав будущего. Однако деловитость Америки вызывала чувство беспокойства у Адамса: «Непреодолимость русской инерции означала провал идеи американского лидерства».

Примечательно суждение о будущем России, появившееся, очевидно, под впечатлением первой русской революции, во время которой создавалось «Воспитание»: «Весьма вероятно, что именно в России внезапно появится самая блестящая плеяда личностей, ведущих человечество к добру на всех предопределенных для этого этапах». И далее: «Эта инертная масса представляла три четверти рода человеческого, не говоря уже обо всем прочем, и, вполне возможно, именно ее размеренное движение вперед, а не стремительное, лихорадочно-неустойчивое в своем ускорении движение Америки было истинным движением к будущему».

В письмах о России Адамс высказывался еще более откровенно: «Россия это великая новая стихия, которая за последние полтора века вызвала все главные перемены в мире». Или в другом письме: «В грядущем будут две великие державы, и Америка достигнет этого первой. Но когда-нибудь, лет через сто, Россия поглотит даже ее. Но это уже не при моей жизни».

Россия, по признанию Адамса, произвела на него столь большое впечатление, что стала «самым крепким орешком из всех, какие он пытался раскусить». Следуя традиции европейских историков, Адамс вместе с тем говорит о «русской загадке», «русском наступлении», «русском вале», «русском натиске». Здесь уже ощущается предвестие тех трактовок России, которые получили распространение в Америке после смерти Адамса.

Последним главам «Воспитания» присуща умозрительность, когда бескрайняя любознательность автора («ум Адамса никогда не бывает в покое») сочетается подчас с дилетантизмом в науке. И наряду с этим Адамс одним из первых обосновал закон ускорения развития науки и техники как общую закономерность развития человечества. Книга Генри Адамса стала неотъемлемой частью литературы и культуры США не только благодаря своим литературным достоинствам. Она выразила сокровенные мысли и стремления американцев на пороге XX столетия, их веру в способность народа преодолеть стоящие на пути препятствия, верность идеалам демократии, как ее понимали лучшие умы Америки.

Вместе с тем книга Адамса учила личной ответственности за происходящее. В благоденствующей Америке нашего времени это напоминание об ответственности звучит особенно своевременно. У. Фолкнер, перечисляя великих американцев, посвятивших жизнь служению народу, истине и демократии, в своем «Обращении», произнесенном в 1952 году в Делта-колледже, упомянул имя прадеда Генри Адамса: «Я отказываюсь верить, что единственными наследниками Буна и Франклина, Джорджа и Букера Т. Вашингтонов, Линкольна и Джефферсона, Адамса и Джона, Генри, Пола Баньяна и Джонни Яблочное Зерно, Ли и Крокетта, Хейл и Элен Келлер являются люди, чьи имена мелькают сегодня на страницах газет среди сообщений о норковых шубах, нефтяных танкерах и федеральных исках по поводу коррупции в государственных учреждениях. Я верю, что истинные наследники наших суровых предков еще в состоянии проявить чувство ответственности и самоуважения — если, конечно, они вспомнят, что это такое». Одним из таких предков, преподавших урок ответственности человека перед страной, народом, был и Генри Адамс.

В многоплановой книге «Воспитание Генри Адамса», проникнутой подчас скепсисом и горьким разочарованием в реальных плодах «американской мечты», живут устойчивые общечеловеческие ценности, которые передаются от поколения к поколению и запечатлены на лучших страницах художественной литературы Соединенных Штатов.