– Мы должны проверить номер. Он должен что-то значить, – настаивает Антонио уже не в первый раз с тех пор, как мы спустились вниз. Включились батареи, и я слышу, как они постукивают, пока я пью стакан красного. Воздух прохладный, и дом кажется меньше, чем раньше, мы с Антонио то и дело сталкиваемся друг с другом. Он тянется за безразмерным свитером, висящим на краю дивана. Легкая изморось покрывает окно.

– Мне даже думать про него не хочется. Хочу просто забыть обо всем этом. – Если уж быть до конца честной, то я хочу напиться, отрубиться, а завтра проснуться совершенно другим человеком. Снова. Я останавливаюсь на других словах:

– Мне не нужны его деньги, его дом.

Антонио кивает, но, кажется, он не слишком уверен. Он пытается скрыть недовольство тем, что я ничего не хочу, но это у него плохо выходит. Я слишком долго его знаю, чтобы он мог это замаскировать, и я знаю, о чем он сейчас думает. Он верит, что эта бумага создает связь с моей семьей. Что он может использовать эту возможность, залечить мои раны, и в итоге я дам ему то, что ему нужно. Он решает сесть рядом со мной на диван, пока мы смотрим какую-то бессмысленную передачу о брачном периоде навозных жуков, но через некоторое время ему уже не сидится на месте. Антонио отставляет нетронутый стакан вина, уходит к столу. Вижу, что он что-то ищет в Интернете, вбивает номер с завещания моего отца в разные поисковики.

После пары часов и еще одной бутылки «Мерло», я чувствую себя лучше, а Антонио завершил сбор данных. Он начинает предлагать мне варианты, возможные ответы на вопрос, что же значит этот номер: телефонные перечни Египта, числа Фибоначчи, или телевизионное шоу под названием «Тревожный номер». Уверяет меня, что вариант с шоу уже вычеркнул как тупиковый. Далее следуют рассказы о том, как вычислить международный банковский номер, пояснения, как создать банковский счет в Швейцарии, и замечания о нестабильности человеческого генома. И это все появилось из цифр, накарябанных на обороте завещания. Меня бесит, что он, похоже, наслаждается тем, превратив бессмысленные поиски в Интернете в охоту за сокровищами, как будто это часть какой-то игры.

– Это не теория заговора, – говорю я даже резче, чем собиралась. – Что это за дерьмо? – Отталкиваю гору бумажек, на которых он делал заметки, и когда он их не забирает, скидываю на кофейный столик. Он оскорблен. Но во мне уже слишком много бокалов вина, и я не могу сообразить, чем эта бессмыслица, сказанная так убежденно, может быть полезна. К черту Фибоначчи. Доверьте дело итальянцу, и он додумается до итальянского решения проблемы.

– У нас нет никаких догадок о том, что это за номер. Нам нужны предположения. Это точно что-то важное, раз это передал тебе отец. – Он тянется к моей руке, но я отмахиваюсь от него. Я не хочу, чтобы он был рядом. Его присутствие раздражает меня, вызывает болезненные ощущения.

– Отец не давал мне ничего до этого момента. Если бы меня заботило, что значит этот номер, я бы отыскала телефон юриста, который подтвердил бы документ. Я уверена, если номер важен, то он сможет объяснить, что это значит. В конце концов, он был там, когда составляли документ, тебе не кажется? – «Говори потише. Она наверху. Не хочу, чтобы она услышала». Он тогда говорил обо мне или об Элли? Я думала, что обо мне, но теперь я уже не так уверена. Я вливаю в себя остатки вина и ставлю пустой бокал на стол, удерживая его от падения, которое может возникнуть по вине моей нетвердой руки. Так тихо без тиканья дедушкиных часов. Я больше не могу прятаться здесь, как делала раньше.

– Но он был твоим отцом, и оставил тебе немало. Ты же годами мечтала, чтобы твое прошлое было не таким, каким оно было. Я думал, вы с ним решили все вопросы. Элли сказала, что вы говорили всю ночь. Что вы даже не ложились спать.

А, вот где моя ошибка. В варианте, предоставленном Элли, мы даже спать не ложились, однако именно в постели отец завершил свою жизнь. Рука Антонио опускается на мою ногу, поглаживая ее. Но в пьяном угаре и во власти ран, нанесенных моим прошлым, я могу думать только о том, как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной был именно Мэтт, человек, которого я едва знаю.

– Если тебе его не хватает, – продолжает он, – если тебе грустно, мы справимся с этим вместе. К тому же он оставил тебе все свое состояние.

– Но мне не нужно это состояние. А почему это ты так заинтересован? – говорю я, убирая его руку, отмахиваясь от него, как от мухи в летний день. – Я же говорила, я не хочу с ними связываться. Ни с ней. Ни с ним. Но ты так просто не отстанешь. Это потому что ты думаешь, что дело в деньгах? Думаешь, мы будем обеспечены до конца жизни, если будем претендовать на наследство?

Он скрипит зубами, размыкает губы. Чтобы не смотреть на меня, отворачивается в сторону.

– Ты не хотела так говорить. Я знаю, что ты не думаешь так обо мне. – Он оскорблен таким обвинением, и все же мой взгляд не смягчился. – Ты просто выпила лишнего. – Он забирает пустые бутылки и уносит на кухню. И хотя я понимаю, что несу какой-то бред, слова продолжают слетать с моих губ, вслед ему летят обидные подозрения.

– Это причина, по которой ты еще здесь? – кричу я. – Ради денег? Ты собирался уехать тогда, перед смертью моей матери. Не думай, что я не заметила сумку. Но вместо этого ты застрял тут, предполагая, что я вот-вот сорву джекпот. Что я смогу оплатить твой телефонный счет, заказывать тебе обеды на дом, – говорю это, вспоминая пятно от пиццы на кухонном полу. – Даже здесь, например. Когда ты в последний раз оплачивал счет? – И в этот самый момент я уверена, что обвинение не беспочвенно. Действительно, когда он в последний раз оплатил счет? Черт, я что-то не припомню. Стиснув зубы он стоит в дверном проеме, изо всех сил стараясь промолчать. Но я надеюсь, что он все же ответит, потому что сейчас я хочу, чтобы он меня ненавидел. Ведь только это улучшит мое самочувствие и оправдает мое затянувшееся молчание. Это докажет мне, что он использует меня точно так же, как использую его я. Я почти убеждаю себя, что он не заслуживает правды. – Даже когда моя мать умерла, ты не смог, собравшись с духом, предложить поехать вместе. Ты не знаешь, как поддержать меня. Все, что ты делал последние три года, – это жил за мой счет! Пользовался моими деньгами! Думаешь, ты настолько хорош? Думаешь, стоишь этого?

Он точно подлетает ко мне и в последнюю минуту сдерживает себя, ударив по бокалу, а не по моему лицу. Рука взмывает обратно в воздух, готовая к следующему удару, но он смотрит на меня сверху вниз, и позволяет руке упасть.

– Ну-ну, продолжай, если ты этого хочешь. Ударь меня. – Я поднимаюсь, вцепившись в его руку, которая неподвижна, как камень. – Ты думаешь, ты облажался, да? Потерял лучшее, что у тебя когда-либо было?

Но он даже не слышит мою последнюю фразу. Уже взвинченный, он наносит удар по второму бокалу, отправляя его вслед за первым. Вскрикнув, я съеживаюсь и смотрю на вздувшиеся от гнева вены на его висках. Капли вина кровавым пятном забрызгали стену, словно это все, что от нас осталось. Он несется к лестнице, выкрикивая что-то на итальянском. Я слышала эти слова раньше. Они значат «иди на хер».

Некоторое время я рисую в воображении нас, какими мы были несколько лет назад, когда все только начиналось. Он без рубашки, с мягкой тряпочкой для полировки в руках, водит ей по плинтусам так же бережно, как он обращается с моими шрамами. Тогда он бы остановился, посмотрел на меня, погладил бы руками, покрытыми древесной пылью. Даже к вечеру мускусный запах полированного дерева останется на моей коже. Правда ли, что он остался, только чтобы нажиться на том, что я отчаянно нуждаюсь в человеке, который бы меня любил? Теперь я уже не так уверена. Если бы только мы могли вернуться в те первые дни. Но это было давно.

Мое сердце продолжает часто биться, когда он приходит спустя десять минут, с парой теплых носков. Я наблюдаю, как он без единого слова вытирает вино и собирает осколки в совок. Он ощупывает стену и выглядит разочарованным. В самом себе, но также и во мне. Вероятно. Он кидает в меня носками, прошептав: «Лучше надень, чтобы не порезаться. Мы поговорим завтра», – и уходит наверх без единого звука.

Некоторое время спустя наедине с самой собой мне становится тошно, и я следую привычной схеме. Она примерно такова. Во-первых, взбесить его. Довести его до точки, когда он захочет меня ненавидеть. Захочет уйти от меня, упаковав вещи и забронировав билет. Следующее действие – заняться сексом, так называемая петля обратной связи со знаком плюс. Гнев провоцирует секс, который вызывает радость, которая вызывает гнев. Поэтому я иду за ним по лестнице, раздеваюсь и, скользнув под одеяло, начинаю поглаживать его по спине. Сперва он отстраняется, его мышцы напрягаются, но затем я шепчу:

– Прости меня, – и чувствую, как он расслабляется. Я протягиваю руки к его груди, трогаю его так, как он любит, в то время как по влажному летнему небу проносится первый раскат грома. Когда его кожа касается моей, вспышками передо мной возникают воспоминания вчерашней ночи: Мэтт надо мной, сжимает меня в объятиях. Его дыхание касается моего уха. Я отгоняю от себя эти образы.

Антонио поворачивается ко мне и гладит мое лицо. Однако вскоре его нежные прикосновения становятся грубее, пальцы, скользнув в мои волосы, обхватывают пряди, оттягивая голову назад. Но открыв глаза, я вижу лицо Мэтта.

«Нет, нет, нет. Антонио, Антонио, Антонио, – говорю я себе. – Думай об Антонио. С тобой сейчас именно он».

– Антонио, – произношу я вслух, прежде всего в качестве напоминания, но также стараюсь, чтобы это прозвучало страстно. Его мягкие губы скользят по изгибам моего искореженного тела. Однако оно не отвечает на его ласки, как раньше. Никакого трепета, никакого огня. Кровь в голову не ударяет. Я пытаюсь сосредоточить внимание на нем, пока он движется возле меня. Он целует мои губы, и лишь на секунду открывает глаза. Перехватывает мой пустой взгляд и отшатывается, как будто увидел нечто, чего никогда раньше не видел. Разворачивает меня, ставит на колени, оттягивая за волосы. От его движений мое бедро начинает болеть, шрамы горят, поскольку он давит на них. Я постанываю вроде как от удовольствия, но только потому что считаю, что должна.

Я не знаю – я такая деревянная, потому что у меня отходняк после наркотиков или из-за воспоминаний о прошлой ночи, однако я не чувствую никакого удовольствия, когда он ставит меня в свою любимую позу. Он знает, что мне больно стоять на коленях, как сейчас, но, несмотря ни на что, он продолжает вбиваться в меня. Импульсы боли проходят через мою ногу к животу. Я открываю глаза и вижу остатки разбитой картины, безвольно лежащие на полу. Слезы подступают к глазам, физическая и душевная боль смешались. Но его я не виню.

Этой ночью Антонио овладевает мною дважды. Оба раза он входит в меня сзади, будто я животное. Второй раз он будит меня, уже находясь на мне, почти внутри. Я издаю нужные звуки, нужные реакции. Улыбаюсь и глажу его кожу после всего, шепчу его имя, как актриса из фильма пятидесятых. «Антонио, Антонио». Но он не тот Антонио, которого я знаю. Это новый, карающий Антонио. Эгоистично удовлетворяющий свои потребности. Я взрастила в нем то, что ненавижу в себе. Впервые все для него, а я лишь сосуд, из которого он пьет. Мне намекают, каково это, когда ты лишний в чьей-то жизни. И я вспоминаю, как же это бывает больно.