На следующий день после завтрака Антонио объявляет, что собирается открыть бистро, о котором всегда мечтал. Он много говорил об этом. Он рисовал в своем воображении небольшое местечко, потертые столы, дорогие белые скатерти. Как в Риме. Стаканы из переработанного стекла и серебряные приборы, разве что вида на Колизей не хватает.

– Половину мне дадут в банке, половину я накопил. – Он натыкает на вилку тонкий ломтик полосатого бекона и дополняет его яичницей. Вспоминаю яичницу Джойс и то, какой соленой она была. Усмехаюсь, представив, как Элли доводит ее теперь, будучи хозяйкой дома.

– Отличная идея, – говорю я, испытывая некоторые сомнения насчет кредита и сбережений. Но вновь, будто читая мои мысли, Антонио встает и показывает мне бумаги из банка. Пока я просматриваю их, он ворует из моей тарелки кусочек бекона. На столе стоит гвоздика в узкой вазе, так понимаю, это он ее сюда поставил.

– Я оформил кредит, пока тебя не было, – говорит он, причмокивая, облизывая пальцы. – В первый день, когда я думал, что все кончено.

Я улыбаюсь, тянусь к нему, целую, я не особенно вчитывалась в бумагу, что он мне дал. Сперва отшатнувшись от удивления, он постепенно расслабляется в поцелуе.

– Яичница отличная. Если ты будешь подавать ее, уверена, все получится.

Потом мы сидим вместе на диване, прижимаясь друг к другу, и смотрим канал «Дискавери». О львином прайде, и том, как выживают в нем молодые особи. Позже он готовит пасту с песто и курицей, и мы едим ее, держа тарелки на коленях, укутанные пледом, который мы притащили со второго этажа, после того как занимались любовью чуть ранее. Да, именно этим мы и занимались. Чудесной, заботливой и нежной любовью. Той, от которой я воротила нос, хотя только она умеет заживлять старые раны. Из которых, в конце концов, я вся и состою. Или, по меньшей мере, те, которые, по словам моего отца, я разбередила.

Но такое ощущение, что мы следуем сценарию, придуманному для какого-нибудь телевизионного фильма, о том, как исправлять ошибки и делать вид, что все в порядке. Мы постоянно улыбаемся друг другу, когда не знаем, что сказать, держимся за руки, оставаясь на расстоянии. Но он старается, и на этот раз, думаю, стараюсь и я. Этого пока достаточно. В итоге мы засыпаем.

Я просыпаюсь, только когда слышу раскат грома. Значительной силы удар проходит по дому, вызывая вибрацию. И вот снова, такой же звук, и я понимаю, что это вовсе не гром. Это кто-то громко стучит в дверь. Я смотрю на телефон. Одиннадцать часов семь минут. В такое время добрых вестей не жди. Расталкиваю Антонио, и мне становится тошно от мысли, что это может быть Элли. Так похоже на ночь, когда она позвонила, сообщив, что наша мать умерла.

– Что такое? – бормочет он, после чего-то неразборчивого на итальянском. Стучат снова.

– Дверь, – шепчу я. Он смотрит на свои часы, встает, натягивает футболку. Поправляет боксеры и их содержимое. Я съеживаюсь под одеялом, прислушиваясь. И хотя слов не разобрать, я слышу тон беседы и сразу же понимаю, что она не из легких или обыденных. Но также я понимаю, что это не Элли, и чувствую облегчение.

Я надеваю домашнюю рубашку, и меньше чем через минуту Антонио возвращается в гостиную с двумя людьми. Они останавливаются. У вошедшей женщины – угловатое лицо, похожее на кубик Рубика и лишенное макияжа. Уши посажены очень низко, как будто бы они сползли, растаяли. Она улыбается мне, но я знаю, что в этой улыбке нет тепла. Она формальна, что-то вроде: «Ну, я в вашем доме, поэтому надо хотя бы казаться вежливой». Мужчина рядом с ней крупный и непропорциональный практически по всем параметрам. И мне сразу становится понятно, что они из полиции.

– Добрый вечер, доктор Харринфорд. Я детектив Форестер, а это – детектив МакГуайр. Мы должны задать вам пару вопросов о вашей сестре, Элеанор Харринфорд.

Я осматриваю комнату и провожу анализ, как она выглядит. Начнем с бутылки вина на столе, которую по форме легко спутать с шампанским. Два пустых стакана. Беззвучным фоном сменяются картинки на телевизоре, а у меня, очевидно, вид человека, у которого недавно был секс. Счастливая пара, нет проблем. Но это полиция, и они хотят расспросить меня о сестре. Это значит, что они, вероятно, знают, что мои родители только что умерли. Следовательно, они, вероятно, знают и то, что мне светит большой куш. Возможно, их вызвала Элли, и меня вдруг охватывает страх, и он не приводит меня в восторг: все это напоминает празднование.

– Хорошо. Чем мы можем помочь? – Тут же вступается Антонио. Приятно, что попытался, но что он может сделать в этой ситуации? Он никогда даже не видел Элли.

– Что с моей сестрой? – спрашиваю я несколько устало. Я произношу это будничным тоном, тоном родителя неуправляемого ребенка, который привык к визитам полицейских. «Ох, что там натворила наша Элеанор на этот раз? В какую передрягу попала? Проткнула карандашом руку маленькой девочки? Батюшки, ну и проказница».

– Ваша сестра объявлена пропавшей, и мы сотрудничаем с Эдинбургом, чтобы выяснить ее местоположение. Последний раз ее видели два дня назад в Хортоне, деревне, где она живет. Других случаев не было зарегистрировано, ни в деревне, ни в городах неподалеку. Она не была и дома. – Детектив МакГуайр еще даже не говорил, но он рассматривает детали вокруг. Нет ни семейных фотографий, ни безделушек на комодах. Книги или на медицинскую тематику, или какие-то нездоровые. Анестезия. Карманный справочник по анестезии. Обезболивание. Могилы для живых: практика захоронения в Андах. Фармакологический успех! Убийства ради компании. Такими темпами у меня отыщется и пособие о том, как убивать и прятать тело.

– Но вы не просто полицейские, проводящие обыск. Вы в штатском, – говорю я, зная, что атмосфера накалилась и без того. Мысли носятся в моей голове, и практически при любом раскладе я не в лучшем свете.

– Полицейские в форме тоже проводят обыски сейчас, доктор Харринфорд. Можете не сомневаться. Но вы правы, мы из CID, отдела уголовных расследований. – Антонио делает то, что делает: переминается с ноги на ногу, думая, что это выглядит непринужденно, но он делает так, только когда нервничает. – Последний раз вашу сестру видел владелец трактира… – Она прерывается, листает черный блокнот. – «Зачарованный лебедь». Она бежала по кладбищу поздно ночью под дождем. С тех пор ее не видели. Учитывая то, что произошло на прошлой неделе, мы пытаемся представить схему ее передвижений. Есть совершенно неподтвержденные сообщения о проблемах с психикой, так что мы бы назвали ее уязвимым человеком. – Почти рассмеявшись, я вовремя остановила себя. Кажется, скрыла это, но боюсь, глаз копа ничего не упустит. – Вы что-то находите смешным, доктор Харринфорд?

– Простите, я не хотела смеяться. Просто… Я никогда не слышала, чтобы об Элли кто-то отзывался как об уязвимом человеке. – Я беру себя в руки, натягиваю плед повыше. Были бы на мне хотя бы трусики. – Обычно как раз наоборот. Так чем я могу помочь?

Детектив МакГуайр перехватывает эстафету. Он делает шаг вперед с такой легкостью, как будто бы они это репетировали:

– Мы понимаем, что не так давно ваша семья столкнулась с утратами.

– Может быть, я поставлю чайник? – прерывает Антонио. Разговор прерван его словами, это сравнимо с молнией, сверкнувшей на небе. Гром последует только через секунду.

– С молоком, без сахара, – говорит детектив Форестер.

– То же самое. Спасибо. – МакГуайр поворачивается ко мне и сцепляет руки. – В тяжелые времена все существующие проблемы усугубляются. Мы понимаем, что вы только что потеряли обоих родителей. Наши соболезнования.

– Спасибо, – отвечаю я довольно холодно. Я должна пытаться выглядеть несчастной, как будто мне сейчас непросто, но кажется, некоторые реакции уже слишком хорошо отточены, чтобы изменять их по желанию.

– Я уверен, вам непросто, но хочу спросить насчет вашей матери. Какова была причина ее смерти? – продолжает он.

– Думаю, рак.

– Вы не знаете, как умерла ваша мать? – вставляет детектив Форестер, косо взглянув в мою сторону.

Я делаю паузу, сглатываю.

– Я верю, что это был рак, но не видела медицинского заключения и не говорила с доктором.

Детектив Форестер осматривает книги, встает и расхаживает после того, как обратила внимание на мое безразличие. Она достает «Фармакологический успех!» и листает страницы.

– Вы же сама доктор, не так ли? – Я киваю. – Вам не было интересно? – Она ставит книгу обратно и смотрит по сторонам, на отсутствие личных вещей. – Давайте взглянем на это так. Если кто-то из моей семьи будет замешан в преступлении, я захочу узнать, что произошло. Узнать детали, какие факты уже известны, какие гипотезы выдвинуты. Потому что так работает мой мозг. Моя работа – быть любопытной. Подозревать. – Она вытягивает «Убийства ради компании», биографию серийного убийцы Денниса Нильсена, человека, который хранил тела своих жертв, чтобы ему было не так одиноко. Без единой эмоции на лице ставит ее обратно. – Я бы предположила, что вам, как врачу, должно быть интересно узнать, от чего умерла ваша родная мать.

Я заправляю волосы за уши и смахиваю челку с глаз. Антонио возвращается в комнату с подносом чая. Я тянусь за своим, крепко придерживая плед.

– У нас были не очень хорошие отношения, – предлагаю ответ я. – Их нельзя назвать нормальными отношениями матери и дочери.

– Да, мы понимаем, вас удочерила тетя.

– Нет, не удочеряла. Я просто жила с ней.

– Почему?

– Почему не удочерила или почему я жила с ней?

– И то, и то, – говорит детектив Форестер.

– Я не знаю. – Антонио садится рядом со мной, берет мою руку в свою. – Я стала жить с ней с возраста трех лет. Никто никогда не объяснял мне конкретных причин.

– И вы никогда не спрашивали? – Я пожимаю плечами, показывая таким образом, что у меня нет ответа на этот вопрос. – Вы не слишком-то любопытны, не так ли? Мы уже говорили с вашей тетей. Она сказала, что ваша мать не могла справиться с двумя детьми, что это было тяжело для нее. Предполагаю, сейчас это называется послеродовая депрессия. – Антонио гладит мою руку, радуясь, что теперь знает правду. Но я-то знаю, какая это ахинея. Чушь собачья, в которую до сих пор рада верить тетя Джемайма. Интересно, они хоть понимают, что тетя Джемайма не приезжала на похороны, но я не спрашиваю, будучи уверена, что этот вопрос только подбросит дров в огонь подозрений.

– Думаю, да, – соглашаюсь я. – Послеродовая депрессия. У нас и не было практически никаких отношений. Мы не разговаривали, не обменивались письмами. Для нее словно меня не существовало. Поэтому, когда она умерла, я не спрашивала. – Я не стала сообщать о своих гипотезах насчет роли Элли в этой истории.

– Позвольте, я восстановлю картину, – говорит Форестер, забирая кружку и присаживаясь. – У вас не было отношений с матерью. Ровно как и с отцом. – Она ждет от меня подтверждения, и я быстро киваю головой. – Как вы узнали о смерти своей матери?

– Элли позвонила мне. – Они выглядят озадаченными. – Элеанор. Сестра.

– И что вы сделали?

– Я поехала на похороны.

МакГуайр следует примеру Форестер и тоже берет свою кружку.

– Итак, вы бросили все и полетели на похороны? – спрашивает он.

– Да.

– Я убираю свою руку из руки Антонио.

– Хотя вы не общались со своими родителями.

– Можно и так выразиться.

Несколько болезненно слушать о своем прошлом как о скоплении сухих фактов. Ощущение такое, будто мы каким-то образом отрицательно воздействуем на него, умаляем значимость. Это делает мою историю глупой: маленькая девочка срывается с места, чтобы оплакать свою мамочку, которой никогда не была нужна. Должно быть, я выгляжу ужасно жалко в их глазах.

– По-видимому, вы поехали, чтобы поддержать сестру?

– Да, думаю, можно сказать так. – Это не совсем правда, но то, что я поехала туда, чтобы узнать, почему они никогда не хотели меня видеть, звучит до невозможности убого, и я не могу заставить себя признаться в этом. Особенно когда я только что согласилась с версией тети Джемаймы о том, что меня отдали из-за послеродовой депрессии. – Я поехала туда, потому что хотела поддержать Элли.

– Элеанор Харринфорд.

– Да.

– И какой вы ее обнаружили по приезду? Каким было ее душевное состояние? – Они синхронно делают по глотку из своих кружек.

– Я не психолог, откуда мне знать?

Форестер смотрит на МакГуайра чуть поджимая губы, на щеке появляется небольшая морщинка, похожая формой на мои шрамы. Она приподнимает брови так, что я думаю, что она уже отметила мою хитрость. – Нет, доктор Харринфорд, – говорит она раздраженно, – вы не психолог, но вы ее сестра. Вы ее знаете. У вас одна кровь. Вы можете определить, что она плачет, грустная, веселая, воодушевленная. Это вполне простые эмоции, доктор Харринфорд.

– Она была нормальная. – Они оба наклоняют головы в мою сторону, как будто я только что объявила, что она иногда превращается в пришельца. – Элли не такая, как большинство людей. Я не хочу очернить ее, но она не казалась особенно расстроенной произошедшим. Во всяком случае, насчет матери. Если бы вы знали Элли…

– Итак, – прерывает она. – Элеанор Харринфорд была в приемлемом состоянии после смерти вашей матери. Не приняла это слишком близко к сердцу. Что вы делали вместе перед похоронами, что позволило вам судить, что она находилась в приемлемом состоянии? Как вы, если так можно выразиться, справлялись с потерей?

Я перебираю в голове события. Наши действия выглядят нехорошо, из-за них мы обе выглядим бессердечными и хладнокровными. Сейчас я ненавижу ее больше, чем когда-либо. Куда, черт ее дери, она подевалась?

– Ничего особенного. Простые вещи. Гуляли. Ужинали. После похорон я уехала.

– Простые вещи, хм. – Она раздраженно втягивает воздух и хмыкает, как сделала бы и я, если бы смотрела на странную сыпь, пытаясь определить, что вижу, сохранив умный вид. – Но вы уехали не сразу же после похорон, правда?

– Да. Не сразу. – Она не сводит с меня глаз, ожидая, что я продолжу. – Я осталась еще на ночь.

– Где?

– В доме. – Первая откровенная ложь. Я хорошо вру, это известный факт. Но полиции? При допросе о пропавшем человеке? Об «уязвимом» человеке. Они обмениваются взглядами, и мне становится некомфортно, потому что у них, похоже, были иные сведения. Антонио тоже замечает это и обращает свое внимание на меня. – Мы уходили на некоторое время в ту ночь. Немного выпили. Думаю, все произошедшее было для нас как-то слишком.

– Вместе с мистером Гатри и мистером Ватерсоном. – Антонио рядом со мной застывает, в его крови закипает ревность. Конечно, то, что я не сказала ему ничего про Грега и Мэтта, только ухудшает ситуацию. Автоматически вызывает подозрения.

– Да, – говорю я. – Это друзья моей сестры, – добавляю, надеясь отделить их от себя.

– И на следующее утро вы уехали?

– Да. – Я знаю, к чему все идет. Чувствую. Как будто смотрю на грузовой поезд, фары которого светят мне в глаза, потому что я стою на путях. Как будто он приближается, гудит, и все же я не в состоянии бежать.

– Сразу после смерти вашего отца. – Я киваю. – Как Элеанор приняла эту новость?

– Она была расстроена. Я бы сказала, она плохо это восприняла.

– Когда она звонила вам по поводу матери, вы бы сказали, что она была расстроена? Или она казалась спокойной?

– Она была спокойна.

– То есть логично предположить, что она была больше расстроена смертью вашего отца.

– Пожалуй.

Детектив Форестер скрещивает руки.

– Выходит, она звонит вам, спокойно и предположительно нормально справляется с утратой матери, и вы спешно садитесь на самолет, потому что, как вы говорите, хотите поддержать ее. Однако когда умирает ваш отец и Элеанор выглядит несчастной, вы забираете ее машину и уезжаете. Мы обнаружили машину в аэропорту, серый «Мерседес», номер KV58 HGG. Это верно?

– Я не знаю, какой у нее номер, но да, я взяла ее машину. Я хотела сбежать.

– От Элеанор? Сестры, которую вы приехали поддержать?

– Простите, офицер, – вмешивается Антонио. – Но какое это имеет отношение к исчезновению Элли?

– Мы просто пытаемся понять ход ее мыслей, – вмешивается детектив МакГуайр. – Кроме того, мы обнаружили ее автомобиль с ключами в замке зажигания. – Он поворачивается ко мне: – Думаю, вы согласитесь, что мы обязаны считать этот факт немаловажным. Так вы подтверждаете, что это вы взяли машину?

– Да, я.

– Что ж, это избавляет нас от просмотра сорока восьми часов записей с камер видеонаблюдения, – шепчет он Форестер.

– А вы, мистер Молинаро? – спрашивает детектив Форестер. – Где были вы, когда все это происходило.

– Я был здесь. Айрини предпочитает заниматься такими делами одна. Она не хотела, чтобы я встречался с ее семьей.

– Почему так, доктор Харринфорд? – спрашивает Форестер, глядя на меня.

– Вполне очевидно, что у меня сложились с ними не самые хорошие отношения. Вы упоминали, что у Элли некоторые проблемы с психикой.

– Нет, вообще-то мы сказали, что нет ничего, кроме отдельных сообщений. Я уверена, вы, как врач, прекрасно понимаете, что мы не можем обсуждать с вами ее историю болезни. Однако, просто для ясности: мы проверяли, и в истории болезни не было указано ничего важного.

– Но что-то должно быть, я знаю точно. Элли сама мне говорила, что она какое-то время провела в психиатрической больнице.

– Мы не имеем права обсуждать это дальше.

– Но это важно. Именно поэтому я не хочу видеть ее в своей жизни. С ней очень трудно. – Стоило только сказать это, и я понимаю, как это отвратительно звучит, учитывая, что пытаюсь выставить себя участливой сестрой. – Я просто предпочитаю, когда есть дистанция. Так лучше для нас обеих, – вру я.

– И все же вы поехали туда, чтобы поддержать ее, – говорит Форестер уж слишком саркастично. – А дальше?

– Мы были здесь. Я не ходила на работу, сказавшись больной. Вместо этого мы просто оставались дома. Нам нужно было провести время вместе. Чтобы восстановиться после разлуки.

– Ну, похоже, у вас это вполне получилось, – улыбается детектив МакГуайр, вставая.

Детектив Форестер, которая здесь, судя по всему, выполняет роль злого полицейского, следует за ним.

– Постарайтесь быть на связи ближайшие дни. Скорее всего, у нас возникнут новые вопросы.

Они идут к двери, я провожаю их, обернувшись пледом.

– О, и еще кое-что, – говорит Форестер, когда ее напарник открывает дверь. Хлынувший снаружи поток дождя мочит уличный коврик. – Джозеф Уитеррингтон. Вам что-нибудь говорит это имя?

На секунду я задумываюсь, прежде чем ответить:

– Нет. Я никогда не слышала его раньше.

Она улыбается.

– Понятно, спасибо. Постарайтесь не волноваться. Каждый год мы получаем больше семи тысяч сообщений о пропавших людях. Большинство возвращаются целыми и невредимыми. На деле некоторые даже сами предпочитают считаться пропавшими, особенно когда чувствуют угрозу и опасность.

– Я не думаю, что кто-то угрожал Элли, – говорю я. Они ничего не говорят, только быстро переглядываются.

Детектив Форестер улыбается мне той же фальшивой улыбкой, какая была на ее лице вначале. Застывшая, официальная и такая же неприятная, как моя собственная.

– Большинство в итоге возвращаются.