Я думаю, не завести ли мне мотор, не поехать ли туда сразу. Что бы она ни хотела мне сказать, если она не может сказать этого по телефону, не хочет, чтобы подслушали некие секреты, то это достаточно важно. Но я вижу, что Антонио машет мне из окна, и решаю, что есть вещи, требующие моего внимания в первую очередь.

Промокнув под дождем, я захожу в дом. В коридоре темно и сыро. Слышу звон ложки в чашке, шарканье ног вруна по кафелю на кухне. Вспоминаю о его планах открыть ресторан и задумываюсь: он говорил, что уже получил кредит или только подал на него заявление. Лучше бы я внимательно прочла письмо из банка, которое он мне показывал. Форестер определенно не считает, что кредит был одобрен. Закрывая за собой дверь, стараюсь отвлечься на то, что я знаю точно. Беда в том, что факты, которые мне известны, только усугубляют ситуацию.

Антонио – лжец.

Его будут допрашивать.

Он не был в Италии.

Он был с Элли.

Прохожу по гостиной, останавливаюсь напротив дивана, на котором мы занимались любовью, где я позволила себе понадеяться на то, что жизнь наладится. Место, где мы обжимались, смотрели фильмы, роняя попкорн. Комната до сих пор пахнет нашими разгоряченными телами, запах секса исходит от мебели. Слышу, что он идет ко мне с чашкой чая в руке, сажусь, моя одежда промокла насквозь. Вода капает на плечи, стекает по волосам, касаясь кожи на голове, падает со щек, словно слезы. Гляжу на перекинутый через спинку старого кожаного кресла дождевик, который был оплачен мной. Зачем бы ему покупать его для поездки в Италию летом? Вот тебе еще один факт. Я наивная дура.

Думаю, что мне сказать, проигрывая в голове, как минимум, пять разных сценариев. Но, когда он подходит ко мне, все мои осмотрительные, осторожные расспросы, все планы о том, чтобы подловить его, терпят поражение. Я выкладываю все.

– Ты не был в Италии, – говорю я даже до того, как он поставил чашку. Антонио смотрит на меня немного дольше, чем нужно, ищет ответы, которые, как он думал, не нужно будет искать никогда.

– Что ты имеешь в виду? Я ездил в Италию, – отвечает он. Но не глядя на меня, избегая прямого зрительного контакта. В конечном счете он-таки решается на быстрый взгляд. Нос его морщится, уголок рта немного приподнимается. А я сразу же понимаю, что он лжет.

– Ты лжешь, – твердо произношу я, не мигая. – Я знаю, где ты был.

Антонио улыбается, смеется, как будто говоря «О’кей, ты меня подловила». Я почти что ожидаю, что он сейчас поднимет руки вверх, как будто я злодей из фильмов с Джеймсом Бондом, направляющий на него небольшой пистолет.

– Ты не знаешь, где я был, – говорит он манерно. Затем берет дождевик и залезает во внутренний карман, доставая оттуда маленькую красную коробочку.

Не так много способов, которыми он мог бы сбить меня с толку, но вот один из них. Узнаю ухмылку на его лице, она появляется, когда он знает, что поразил меня или сделал меня счастливой. При обычных обстоятельствах он в равной мере рад и тому, и другому.

– Что это? – спрашиваю я.

Антонио ничего не говорит, но самодовольная улыбочка исчезает, и на его лице остается только надежда. Жалкая надежда. Он открывает коробочку, встает на одно колено, и внутри я вижу небольшой бриллиант в прекрасной оправе. Это такой тип бриллианта, который говорит: «Не так уж много я могу предложить тебе, но я стараюсь изо всех сил. Мое лучшее и последнее предложение.

– Я хочу, чтобы мы поженились. Теперь, когда вся эта история с твоей семьей закончена, мы можем идти вперед. Самим стать семьей, устроив громкую свадьбу в Италии. – Мне становится еще более не по себе, когда он начинает замещать английский итальянским, потому что так он делает, только когда очень взбудоражен или рассержен. Он не рассержен. Он говорит это всерьез.

– А как именно ты определил, что «вся эта история» с моей семьей закончена? – Антонио еще все стоит на колене, держит коробочку передо мной. Я вижу, как исчезает его улыбка – жалостливая и робкая, она сползает с его лица, – не так он представлял себе это.

– Твои родители ушли в мир иной и твоя сестра наконец-то исчезла из твоей жизни. Ты получила то, о чем всегда мечтала. Теперь можно идти вперед.

– Моя сестра не из моей жизни исчезла. Она совсем исчезла. – Но он остается непреклонным и двигается ко мне, все еще на коленях. Я отвожу коробочку от лица. Но я потрясена, потому что, судя по всему, Антонио никогда и не понимал, что это было игрой: я убегала, в тайне надеясь, что они будут меня догонять. Он что, не понимает, зачем я туда поехала? Я так поражена, что ему удается надеть на меня колечко. Он принимает отсутствие сопротивления за хороший знак и целует меня в щеку.

– Смотрится здорово, – говорит он, в уголке его глаза появляется слеза.

– Нет, Антонио, – говорю я, стряхивая его руку со своей. – Я не соглашалась выходить за тебя замуж. – Пытаюсь снять кольцо, но пальцы опухли, а кольцо уж больно маленькое. Застряло. – Откуда ты вообще это взял? Что все закончилось, успокоилось? Еще так далеко до конца. – Я предпринимаю попытку снять кольцо снова, и когда мне это не удается, опускаю руки, словно сдаваясь. – Я знаю, где ты был, и ты не был в Италии, чтобы купить это крошечное кольцо. Ты был в Хортоне с моей сестрой. И не притворяйся. Я видела фотографии своими собственными глазами. Почему ты мне солгал? Как ты ее нашел?

Он встает, отходит к другому диванчику. Садится, швыряет коробочку на стол, с такой силой, что она с шумом долетает до меня, раскрытая и пустая. Проводит руками по волосам, тянет футболку, как будто хочет разорвать ее. Вот теперь он рассержен.

– Я не искал ее. Она нашла меня. Ты звонила мне с ее телефона, так она получила мой номер. Хотела узнать меня поближе.

Вспоминаю о том, как нашла свой телефон на дороге с разбитым экраном, о том, как именно он был разбит. Если намеренно, то на него, наверное, наступили шпилькой. Когда она успела? Не знаю, когда она выходила наружу, но точно знаю, что это сделала именно Элли. Одно простое движение – и я отрезана от мира, потом она дождалась нужного момента и хитростью получила его номер.

– Сколько раз ты с ней говорил?

– Семь, может, восемь, пока ты была там. Она звонила мне по вечерам, спрашивала о тебе. О нашей совместной жизни. Я думал, что помогаю.

– Помогаешь? – Я хватаюсь за голову, думая о том, сколько сил я вложила в то, чтобы они не знали друг друга. – Что ты ей рассказал?

– Да сначала простое всякое. Что может быть интересно сестре. Какой у тебя дом. По скольку часов ты работаешь. Как часто у тебя дежурные смены. Она хотела знать больше о твоей жизни. Расспрашивала, куда мы ездили отдыхать, про мою семью, про Италию.

Теперь я понимаю, как она склонила его к разговорам. Он любит трещать о своей чрезмерно большой семье с восемью бабушками и миллиардом тетушек. Ах да, бедняжка Элли, милая и добрая, ее простые интересы были неправильно поняты. Могу представить, как он вздыхал о том, какая же я нехорошая, что вычеркнула ее из своей жизни.

– Ты сказал «сначала», – говорю я, а он тянется за коробочкой к столу, вероятно, смущенный ее присутствием. Он закрывает ее и кладет рядом на подушку. – Что насчет этого? Когда простые вещи закончились?

– Ее вопросы становились все более личными. – Он пытается устранить разрыв между нами, пододвигаясь ко мне. Что-то удерживает его. – Но она не казалась сумасшедшей, как ты ее описывала. Она была доброй, дружелюбной, говорила, что беспокоится о тебе. – Я не прерываю зрительный контакт, надеясь, что мой холодный стальной взгляд не даст ему встать и коснуться меня. – Потом она сказала, что ты не справляешься. Что ведешь себя странно. – Он стирает проступившую ненароком слезу. – Я волновался о тебе.

– Конечно, я вела себя странно! – кричу я. – Как мне еще вести себя с ней рядом? Ты забыл все, что я тебе о ней рассказывала?

– Но в этом и проблема, Рини. Ты никогда мне ничего не рассказывала. – Его голова откидывается на спинку дивана, и я вижу, что не в первый раз он думает о том, что встречаться с ней было дурацкой идеей. Я знаю, как это выглядит и ощущается, когда слова или поступки Элли угнетают. Это как камень, привязанный к ноге. Радость, которую она приносит при первом контакте, быстро проходит. Но к тому времени она уже заполучает тебя, вонзает когти в твою плоть, тянет за собой в волны, которые, без сомнения, сама и создала.

– Я немного рассказал ей из личного, – говорит он, осмеливаясь продолжить движение ко мне. – Я хотел помочь. Просто то, что ты всегда хотела знать, на кого ты похожа, какую еду любила в детстве, как выглядела твоя комната в детстве. – Быть может, все время, проведенное с ней, шло по одному длинному сценарию, который она придумала, заполняя пустоты с помощью Антонио. Так и с бабочками на стене, и с тем, как ее пальцы порхали по моей коже, и с насекомыми, которых она рисовала на моем гипсе. Соблазнительное театральное представление ради победы надо мной. Еще одна наживка, которую я проглотила, которой поверила и которую сама сделала реальной.

– Ты такой идиот, – говорю я, покачивая головой и вытирая слезы. Я им не рада, но теперь их не скроешь. Не сейчас. – Она хотела узнать все это, только чтобы использовать против меня. Все, что она знает о моей жизни, полезно для нее. Она может манипулировать этим, чтобы добраться до меня. И она это сделала. Смягчила меня при помощи этой информации, сделав своей марионеткой. Чтобы она могла управлять мной, заманить в свой мир. – Как легко я следовала ее плану. Всего один бокал. На прощание. Она использовала ту ночь, чтобы отрезать меня от единственного человека, с которым я связана. От Антонио. Без него я останусь в одиночестве, она знала это. Без него я буду нуждаться в ней. Без него я буду в ее власти и хоть раз в нашей жалкой жизни сама начну искать ее.

– Нет. Она хотела сблизиться с тобой.

– Боже, Антонио, ты не понимаешь? Не видишь, как это все выглядит? Как будто это я все устроила. Хотела, чтобы члены моей семьи умерли, так что я бы заполучила дом. Деньги. Это преступление ради наследства.

– Но это же нелепо. Так сказала детектив Форестер?

– Она не говорила этого напрямую, но это не значит, что она об этом не думает. И да, нелепо, но ей это не мешает. А знаешь ты, кстати, что не нелепо? То, что все мои поступки ведут к тому, что я виновата. У меня нет никаких отношений с семьей, но когда умирает моя мать – вот она я. Отец меняет завещание, а потом совершает самоубийство с помощью валиума, к которому нет доступа ни у кого, кроме меня. – Он начал гладить меня по ноге, и я не останавливаю его. Это помогает. Успокаивает меня. – Но знаешь, что еще круче? – говорю я, отводя в сторону его руку, когда вспоминаю известные мне факты. – Они считают, что в этом замешан ты. – Он встает, вытягивается, как фонарный столб. – У них есть твои фотографии, Антонио. Ты соврал мне. Ты не был в Италии. Ты был последним человеком, который видел ее.

– Они считают, что я имею отношение к ее исчезновению?

– Да. Что мы оба, вероятно. Они, кажется, думают, что я тебя подговорила. Почему ты поехал туда? Зачем ты с ней встречался?

Он падает обратно на диванчик, футболка задирается, обнажая смуглый живот. Он так хорошо выглядит, однако я чувствую, как он ускользает от меня. Я знаю, что лжи больше, чем на первый взгляд. Копни поглубже, и она потечет, как гной из прокола на вскрывшейся ране.

– Элли сказала, что ты тяжело приняла новость о смерти отца. Предложила приехать, чтобы мы обсудили, как тебе лучше помочь. Еще сказала, что видела тебя такой раньше много раз. Что всегда знала, чем тебе помочь, но сейчас ей нужно задействовать и меня. Ох, Айрини. Почему ты не говорила, что она больна? – Он садится, наклоняется вперед. На столе между нами лежит стопка журналов, и он занимает руки, расправляя уголки страниц. – Я был в отчаянии. Или это, или все кончено. Я не хотел терять тебя.

– У них есть фотографии, где вы в баре. После этого никто ее не видел.

Он бьет кулаком по дивану в бессилии.

– Но этого не может быть. Я оставил ее в отеле, и там… – Он останавливается на середине предложения.

– Вы были вместе в отеле? Антонио, неужели ты… – говорю я, но вопрос сходит на нет, потому что все и так написано на его лице. – О боже, – простонав это, я снова заливаюсь слезами. – Ты с ней спал, не так ли?

– Все было не так. Нет. НЕТ! Все не так. – Я подскакиваю с дивана, чтобы уйти от него, потому что уже прекрасно понимаю, как все было: она ластилась к нему, нуждаясь в герое. Он делал шаги навстречу. Как, должно быть, он был рад хоть в кои-то веки знать, как поступить, как все наладить. Он, наверное, думал о том, что с ней все чертовски проще, чем со мной. Легкий поцелуй, еще один, и заметить не успеешь, как ее рука уже в трусах, шарит в поисках главного переключателя мозга. С отчаянием стягиваю кольцо, это его дурацкое, жалкое, кольцо, которое должно было загладить его вину. Бегу в кухню, хватаю жидкое мыло, намыливаю палец, тяну и кручу кольцо.

– Рини, нет, – умоляет он, следуя за мной. – Все не так, как ты думаешь. Пожалуйста, – говорит он, хватая меня за плечи, разворачивая. Вода брызжет на нас, смешиваясь с моими слезами. – Я не спал с ней. Не спал.

– Но что-то было, так ведь. Что-то было между вами, раз ты не хочешь мне рассказывать. Ты целовал ее? Она целовала тебя?

– Я не хотел этого. Она пыталась. Она хотела заняться со мной сексом, но я прекратил это. Я сказал ей «нет». – Хватая меня за руку, он пытается остановить меня, чтобы я не снимала кольцо, как будто принуждая меня носить его, мы можем позабыть все произошедшее, и будущее будет именно таким, каким он его хочет видеть.

– И где вы были, когда ты сказал ей нет? Не в баре ведь, верно? – Он не может поднять на меня глаз. Держит меня, цепляется за последний шанс, который, по его мнению, может спасти наши отношения. – Ты был в отеле. Ты собирался сделать это и передумал. Я права, так ведь?

Он отпускает меня, плюхается на пластиковый кухонный стул, все руки у него в зеленой жидкости. Опускает голову в скользкие ладони, зарывается пахнущими яблоком скользкими пальцами в волосы.

– Я был с ней в отеле. Она все продолжала говорить о тебе, рассказывать истории из вашего прошлого, и мне казалось, я так близко к тебе. Она знала все это, о том, каких цветов была твоя одежда в детстве, какой молочный коктейль ты любила, о детях, которые издевались над тобой из-за походки. – Прикрываю рукой бедро, защищая, как будто ему нанесли оскорбление. В голове раздается голос Роберта Нила: «Бизон», – и хрюкающий смех его дружков, хохочущих и улюлюкающих с моим приближением. – Передо мной словно вдруг выложили все, что я когда-либо хотел знать о тебе. Я получил ответы. Как будто бы она была тобой, и я запутался.

– И ты считаешь, я поверю, что ты думал, что это была я? Что ты «запутался»? – В этот момент кольцо соскальзывает с моего пальца. Я бросаю его на стол.

– Она поцеловала меня, и я позволил ей это. Вы похожи, ты знаешь. На первый взгляд это не так, но правда похожи. У вас похожая линия губ, – говорит он, касаясь пальцем своих губ, повторяя их линию. – И мочки ушей. Так же заворачиваются назад. – Я не могу даже взглянуть на него, и он опускает голову. – Но потом она сказала, что лучше бы я был с ней. Что я должен остаться с ней. Получить все, чего я хотел, все то, на что ты не пойдешь. Например, детей. Что она даст мне то, чего ты не дашь. Выйдет за меня замуж, а ты никогда этого не сделаешь. Я предположил, что ты, видимо, рассказывала ей о том, что не хочешь детей, потому что я ничего настолько личного не упоминал.

– Я никогда не рассказывала ей об этом.

– Ну, она знала. Она знает тебя лучше, чем ты думаешь. – Он хватает полотенце, стирает мыло с рук. – Я собрался уходить. Она начала кричать, орать на меня, что я такой же, как все остальные. Что она уничтожит меня, заставит меня заплатить за это. Сделает так, что ты уйдешь от меня. Начала нести какую-то чушь о том, что ты спала со всеми подряд. Но я ушел. Сразу же.

Я пытаюсь остановить слезы, но не могу. От рыданий меня трясет, и я обхватываю себя руками, стараясь пресечь дрожь. Частично это от чувства вины: она сказала ему правду, и он ей не поверил. Частично – от гнева. Но по большей части – от грусти. Снова что-то подходит к завершению.

– Немало же ей удалось тебе сообщить, пока ты «сразу же» уходил, – заикаясь, произношу я. – Успеть столько сказать тебе – это уже что-то. – Он опускает голову, стыдясь, и я понимаю, что я на верном пути. – Тебе нужно было одеться? Поэтому у нее было время? Все эти угрозы и обвинения она бросала тебе, когда ты стоял в трусах, спущенных до щиколоток?

Он поднимает кольцо, какое-то время вертит его в руках, зная, что вся надежда пропала, и последний шанс упущен. Убирает его в карман. Он представлял сегодняшний день совершенно по-другому. Он поднимает взгляд на меня, слезы текут по его лицу, и он кивает.

Это факт. Антонио – лжец.