Глава первая

Гостиница «Под бледной луной» стояла на пустынной улице, которая вела мимо кладбища к рыбацкому поселку. Двухэтажный дом, сложенный из массивных камней, с маленькими окнами, толстыми прочными ставнями и замшелой деревянной крышей насчитывал не одну сотню лет. Хотя Дьюит сразу же предположил, что в нем несметное множество клопов, дом был очень живописен, как и большинство ирландских гостиниц, расположенных вдоль северо-западного побережья. Их постояльцами были главным образом рыбаки, контрабандисты и разорившиеся коммерсанты. В такой заброшенной гавани, как Килдар, лишь изредка появлялся приезжий с туго набитым кошельком, которого интересовали скалы друидов, вечный туман и романтические развалины. До ближайшей железнодорожной станции было не меньше двадцати миль, а дорога на Дрогхед состояла сплошь из ухабов. Отчасти из-за этого Дьюит лишь поздно вечером добрался до городка и теперь безуспешно названивал у двери гостиницы. Ни одно окно не осветилось. Казалось, что старые стены давно пустуют.

Пока Дьюит соображал, не вернуться ли ему в свою машину, которую он поставил в начале улицы, облака расступились и показалась луна. В ее холодном голубоватом свете городок Килдар с его теснящимися около рынка домами, небольшой кладбищенской церковкой, мощеной грязной улицей и прибрежными скалами казался нереальным. Дьюит заметил картонный щит, где корявыми буквами было написано, что гостиница закрыта на ремонт. Вдруг послышался какой-то скрежет и мужской скрипучий голос, мурлыкавший песенку: «О, Боже правый, Ты мой оплот. У Лиззи милой на сердце лед…»

Дьюит сообразил, что скрежетала кладбищенская калитка.

Бардом оказался костлявый старик, пребывавший в прекрасном расположении духа, которое наступает только после стаканчика виски. Покачиваясь на волнах своего блаженного состояния, он приблизился к Дьюиту. В одной руке он нес бумажный пакет, по всей видимости, из-под обуви или шляпы, а в другой — букет алых роз. Дьюит поздоровался.

— Снова голос из небытия, — сказал старик, не видя стоявшего в тени Дьюита, тем более что глаза ему застили винные пары, и добавил: — Придется пойти к врачу, с этой хворью надо бороться.

Дьюит вышел из-под арки и спросил, указывая на окна гостиницы, живет ли там кто-нибудь.

— Ты, тише! — воскликнул старик, еще не совсем понимая, что перед ним человек. — Живет ли кто-нибудь? Не знаю. Но… но одно я знаю твердо: как христианин, как человек крещеный, я никогда бы не вошел ночью в это пристанище убийц, нет, не вошел бы. — Он поднес ко рту бутылку, однако в ней не было больше ни капли виски, о чем он сразу же сообщил, употребив яркое сравнение: — Пуста, как череп покойного Тида. Упокой, Господи, душу этого подлеца! Никак в толк не возьму, зачем люди ставят черепа на комод!

— В мире вообще много необъяснимого, — серьезно ответил Дьюит. — А вы что, могильщик, дружище?

— Удивительно, как вы догадались?

— Я видел, что вы вышли с кладбища, — ответил Дьюит. — Вы любите петь благочестивые песни, собирать черепа и красть цветы с могил, а из этого следует все остальное. И для кого же этот прекрасный букет?

— Если вы считаете, что я, О'Гвинн, оскверняю могилы, то вы глубоко ошибаетесь, сударь! — Старик вздернул подбородок. — Об этом мы уже давно заранее договорились с торговцем цветами и теми, кто плачет по усопшему. Тут нет ничего зазорного. Зачем платить десять шиллингов, чтобы цветы бесславно завяли на могиле, когда можно и за три шиллинга продемонстрировать людям свое бескорыстие? Итак, вы хотите попасть в гостиницу, а вам никто не отворяет? Нечему удивляться. Скрогг — прости, Господи, и тому мерзавцу его грехи! — скорее открыл бы крышку собственного гроба, чем дверь в свою собственную гостиницу. Перед вами, сударь, загадка, и поверьте мне — всем нам предстоит лечь в землю! — мир полон тайн.

— В этом я никогда и не сомневался, но приятно услышать подтверждение из уст бывалого человека. — Дьюит вынул из кармана полную бутылку. — Так вы говорите, Скрогг был мерзавец и ему даже последнее причастие не помогло?

— Он никогда мне не давал в кредит. — Лицо старика помрачнело, хотя глаза были прикованы к бутылке. — Но не только из-за этого душа его горит в аду! Вот теперь они затеяли ремонт, — сказал он, протянув руку в сторону темных окон. — Это, пожалуй, пошло бы на пользу, потому что запах свежей краски иногда полезнее кадила… Вы не согласны? Тогда порасспросите о случае с Кэсси — упокой, Господи, душу этого негодяя, — который зарубил жену топором. Не было толку ни от заупокойной обедни, ни от Пресвятой Богородицы. Только когда перекрасили полы, тогда прекратился шепот по ночам и перестали скрипеть половицы.

— А что, у Скроггов тоже кто-то неожиданно умер? — Дьюит протянул ему наконец бутылку.

— Да, говорят, — тут старик перевел дух после огромного глотка, — что он умер от печени и от пьянства. Может быть, оно и так, только я не верю. Жизнь полна загадок, и я от этого не отступлюсь.

Пока Дьюит соображал, как бы поподробнее расспросить О'Гвинна о событиях, происшедших в гостинице умершего Скрогга, ибо только из-за этого он приехал в Килдар как служащий известной адвокатской конторы в Дублине и частный сыщик, могильщик внезапно решил, что ему пора домой.

— Лучше, пожалуй, и вам не тратить тут время попусту. Скрогг в могиле, а мышам не под силу открывать ворота…

Он хотел еще что-то добавить, да так и остался с открытым ртом. Из старого дома послышалась органная музыка.

Вдруг в одном из окон загорелся свет.

— Это дьявол играет там на органе, — пролепетал О'Гвинн, крестясь. Он прислонил свою сумку к каменной тумбе, а букет спрятал за спину.

Окно распахнулось, молодая заспанная женщина выглянула из него и спросила, в чем дело, ведь гостиница не работает.

— Это старшая — Энн. И надо же было мне как раз на нее наткнуться! — прошептал, прячась в тень, старик.

Дьюит приветствовал женщину и объяснил, что он здесь проездом. Нельзя ли ему снять комнату на ночь?

Подумав, Энн спросила, кто он и какие дела привели его в Килдар. По ее тону было заметно, что она любопытна и болтлива.

Дьюит солгал, что он журналист и едет с неудавшейся свадьбы: невеста в последнюю минуту сбежала с другим.

— Дурацкая история, скажу я вам, такое не каждый день случается.

— Ладно, тогда входите, я сейчас открою.

Окно закрылось. Могильщик выглянул из темноты.

— Со свадьбой было то, что надо. Но будьте осторожны, сударь, не в обиду будет вам сказано!

Старик явно не хотел встречаться с Энн и спешил незаметно убраться. Дьюит схватил его за плечо, взял великолепный букет и сунул пять шиллингов. Старик исчез так поспешно, что забыл свой бумажный мешок. Ручки мешка были связаны веревкой, внутри лежало что-то круглое, величиной с мяч. Дьюит хотел окликнуть могильщика, но Энн уже появилась в дверях. Он оставил мешок на месте, чтобы О'Гвинн мог найти его, и повернулся к хозяйке.

У Энн было довольно красивое, но простецкое, чересчур круглое лицо, обрамленное шапкой буйных черных волос. Она была полновата для своего возраста, это было видно по ее рукам, так как она вышла в пестром халате без рукавов.

— И где же случилась эта история с невестой?

— В Чезвике, — невозмутимо соврал Дьюит, показывая букет. — Вот, ненужный расход, а может, и нет, если вы его возьмете.

Она взяла букет и положила в раковину около стойки, когда они вошли в частично отремонтированный бар, явно не понимая, как ей отнестись к этому постороннему человеку, появившемуся так внезапно и так поздно.

Его загорелое лицо прорезали морщины, коротко остриженные волосы уже поседели, хотя ему не было и сорока.

Спортивная куртка и темно-серые брюки были сшиты у первоклассного портного, а туфли стоили не менее пяти фунтов, как заключила Энн. Однако в нем не было ничего от недоступного джентльмена, как она представляла их себе по кинофильмам. В его глазах таилась улыбка, отчего женщина смутилась и почувствовала неуверенность, что было на нее совсем не похоже.

Дьюит уже ни о чем не мог думать, а только мечтал скорее лечь. Он даже забыл о предупреждении старика, что гостиница — логово убийц. Еще до встречи с ним Дьюит уже слышал, что в давние времена этот стоящий на отлете дом был ловушкой для моряков. Подавая ложные сигналы фонарем, килдарские злодеи в плохую погоду приманивали корабли на скалы, где суда разбивались, а выброшенное на берег добро злодеи считали своей добычей. Эта статья дохода помогла бывшим хозяевам гостиницы достичь известного благосостояния, тогда как их земляки бедствовали и умирали, как мухи, от голода во время картофельной чумы. Якобы какой-то ирландский католический священник благословил эти грабежи и убийства, потому что корабли были, в основном, английские, то есть принадлежали нации, которую ирландцы ненавидели больше всего на свете.

Комната, где находился бар, с закопченным потолком, с камином, на полке которого стояли оловянные кружки со следами былых баталий, только и говорила о прошлом. Но пройдет несколько дней, и возродится былая дурная слава этой гостиницы, даже центральные газеты на континенте уделят место сообщениям об «ирландской трагедии», которая начнется этой ночью…

Звуки органа, снова раздавшиеся на верхнем этаже, заставили Дьюита прислушаться.

— Этот идиот Эррис, — выругалась Энн, — снова напился.

— У вас постоялец? А я считал, что из-за ремонта вы уже не сдаете комнат.

— Эррису не нужна комната, он мог бы спать и на матраце в туалете, — зло фыркнула Энн. — Да вы сами увидите.

Они поднялись по ветхой лестнице в коридор, имевший несколько ответвлений, запутанных, как средневековые переулки, и каждый проход имел свои ступеньки разной высоты и ширины; дальше виднелись двери, не похожие одна на другую, а за ними скрывались точно такие же, не похожие друг на друга комнаты и кладовки. Проходы были заставлены штабелями кирпичей, стопками кафеля, завалены мешками с цементом, мусором, глиной. Вдобавок в коридоре стояла и мебель из комнат, где происходил ремонт: старинные деревенские шкафы, обитые железом сундуки, на один из которых Дьюит почему-то сразу обратил внимание, стулья, комоды, кровати — мимо них трудно было протиснуться. По стенам спускалась вырванная местами электропроводка, штукатурка сохранилась далеко не везде. Только кое-где горели лампочки, так что Энн зажгла свечу, прежде чем ввести Дьюита в боковой коридор. В конце коридора она открыла дверь в большую комнату с двуспальным ложем.

— Здесь была спальня моих родителей, — пояснила она. — Но с тех пор, как мама в богадельне, где за ней хорошо ухаживают, — комната нежилая.

Энн попыталась включить свет, но тщетно. При этом она заметила, что Дьюит незаметно изучает ее со стороны, и снова подумала о пьяном Эррисе, который вот уже много дней валяется на постели и кропает какие-то стишки под «церковную музыку». А в его взгляде светится что-то такое, как будто он знает о тебе больше, чем тебе хотелось бы, а улыбка такая кривая, что сразу понятно, какие оскорбительные для женщины слова он готов произнести… А выгнать его нельзя, потому что он задолжал больше чем за месяц и умеет иногда быть таким милым, что его жалеешь.

Тем временем Дьюит уже вынул из сумки пижаму, несессер и дорожный будильник и попросил Энн принести ему к завтраку все свежие газеты. Увидев пачку банкнот в его бумажнике — не меньше ста фунтов! — Энн изменила мнение о нем в лучшую сторону.

— Еще раз большое спасибо за розы, которые вы мне подарили. — Внезапно она стала воплощением любезности. — Я их положила в раковину, чтобы они не завяли, а утром поставлю в самую красивую вазу.

Но Дьюит ее почти не слышал. Он понял, чем привлек его внимание один из сундуков в коридоре. Крышка сундука слегка подвинулась, и это ему не показалось — при колеблющемся свете свечи крышка действительно двигалась!

Значит, кто-то там спрятался, а эти обитые железом сундуки обычно непроницаемы, как сейф, человек может в нем задохнуться, если уже не задохнулся…

Из комнаты напротив снова послышалась музыка, но на этот раз не звуки органа, а завывание джаза — визг и вой джунглей, разорвавшие ночную тишину, как ветхое покрывало. У Дьюита появился предлог выйти из комнаты.

— Прежде чем лечь, пойду утихомирю этого господина, — сказал он. — Подождите, я сейчас вернусь.

Когда он вышел, Энн с минуту прислушивалась, потом подошла к зеркалу, вглядываясь в свое лицо, распахнула халат и критически оглядела свое тело. Эта свинья Эррис сказал правду — она чересчур толстая и рыхлая. Если бы найти завещание отца, она купалась бы в деньгах, и тут уж не так важно, как ты выглядишь. Если пользоваться дорогой косметикой, то можно надолго стать неувядаемой.

Дьюит не пошел усмирять соседа, а бросился сначала по загроможденному коридору к сундуку, который был не меньше полутора метров в длину. Осветив карманным фонариком замок — искусную работу мастера-кузнеца, — он убедился, что замок не заперт, и рванул крышку: сундук оказался пустым. Однако на дне что-то лежало. Черная бусина. Взяв ее в руку, Дьюит увидел, что она отсвечивает кроваво-красным огнем, как рубин. Видимо, бусина висела на цепочке, как кулон, потому что на ней было обломанное ушко.

Спрятав украшение в карман, он закрыл сундук и поспешил к двери, откуда раздавалось кваканье саксофона — дверь была не заперта. В маленькой комнатке стояли кровать, шкаф, умывальник и стул. С потолка свисала лампа без абажура, ее свет нагонял тоску. На постели, покрытой грязной скомканной простыней, лежал молодой человек, пьяный до потери сознания, со стеклянным взглядом, давно не бритый и всклокоченный, с прилипшей ко лбу прядью сальных волос. Около кровати валялось с полдюжины бутылок из-под коньяка и стоял ночной горшок.

Комната пропахла винными парами и человеческими испарениями. На стуле орал проигрыватель, а на полу валялись исписанные листы. Дьюит остановился в дверях.

— Уже полночь, а кроме вас есть и другие люди, — дружелюбно заметил он.

А какое мне дело до других людей и вообще до всего мира, пусть и в полночь? Убирайтесь к черту!

Около проигрывателя Дьюит заметил складной нож с пробкой на штопоре. Он раскрыл нож и перерезал шнур, идущий от проигрывателя к колонке. Вой прекратился.

— А что, и две другие дочери старого мошенника вернулись? — Эррис не обратил ни малейшего внимания на самоуправство Дьюита и потянулся к очередной бутылке. — Выпейте и вы глоточек. Это согревает, когда подумаешь, как неуютно сейчас этому бандиту в могиле.

— Чтобы это себе представить, мне напиваться не нужно, — сказал Дьюит, возвращая бутылку. — Я вообще не пью.

— Даже когда ложитесь с бабой? — В глазах Эрриса зажглись живые огоньки.

— Ну тогда уж тем более, — серьезно ответил Дьюит. — Зачем? Ведь пьяный все ощущает слабее трезвого. И соображает хуже. — И, помолчав, добавил: — Проспитесь, а завтра мы побеседуем, ладно?

Когда он вернулся, Энн все еще стояла перед зеркалом. Взглянув на стену, Дьюит увидел около двери семейную фотографию. Он еще не знал, что слева и справа от Энн расположились ее сестры. Младшая — рыжая Гилен Скрогг — была красива своенравной суровой красотой, зато блондинка Лайна, хотя и весьма привлекательная, выглядела усталой и отрешенной. Впереди сидели родители: высохшая озлобленная женщина в черном и рядом ее супруг — крупный, самодовольный, с чувством собственного достоинства на лице, в капитанской форме со шнурами и якорями.

Что прежде всего бросалось в глаза, так это сходство всех трех сестер с отцом и между собой, тогда как мать, казалось, не имела к ним вообще никакого отношения. Дочери были в отца — чувственные создания, страстно любящие жизнь. Мать — наоборот, волевая, расчетливая, с большим самообладанием. Любила ли она своего мужа? Или ненавидела? Страдала ли из-за его любовных похождений? Или давно примирилась с ними? И какова ее роль в истории с наследством? Может быть, это она уничтожила завещание, согласно которому все имущество якобы оставалось дочерям?

— Если я вам больше не нужна, тогда я пойду. — Энн прервала его мысли. — Когда вам подать утром кофе?

— Не раньше десяти.

Он повесил куртку на спинку стула, как бы показывая этим, что желает наконец остаться в одиночестве, но что-то в ее взгляде сказало ему, что ей не хочется уходить, что она боится уйти, что ей хочется остаться у него комнате.

— Может быть, это и лишнее, — сказала она нерешительно, — но я могу сменить белье. В шкафу есть чистые простыни.

— А где туалет? — спросил он, обернувшись к двери.

— Там, у входа, но…

— Да что с вами такое?

— Я понимаю, что это глупо, но мне страшно оставаться здесь одной. С тех пор как я отвезла маму в богадельню в Чезвик, не нахожу себе места. Как только стемнеет, слышу какой-то шум в комнатах, шаги, шорохи, хотя знаю, что, кроме этого пропойцы Эрриса, здесь никого нет.

— А где ваши сестры?

— Они еще в Дублине.

— Может быть, это Эррис бродит?

— Нет, я каждый вечер загораживаю его дверь ведром и ставлю сверху бутылку. Если он откроет дверь, то я сразу услышу грохот.

Энн подошла к шкафу, достала сверху ключик, отперла шкаф и вынула оттуда простыню и пододеяльник. По тому как медленно она разглаживала руками простыню и как обстоятельно затыкала ее под матрас, видно было, как ей не хочется уходить.

Дьюит раздвинул занавески и выглянул в окно. Оно смотрело на море. Ветер, то усиливаясь, то ослабевая, гнал черные тучи по небу, они то и дело закрывали луну, и необъятная даль океана погружалась в неверный полумрак.

Энн не знала, какой бы еще придумать предлог, чтобы подольше задержаться.

— Не такая уж я и трусиха, — сказала она, с трудом подбирая слова, — но с тех пор как умер отец, я день ото дня все больше беспокоюсь

— А почему? — поинтересовался Дьюит.

— Все время думаю о нем, но не только потому, что он вроде как завещал все деньги мне, Лайне и Гилен. Он был такой замечательный, — тут ее лицо приняло мечтательное выражение, — хоть и всегда немного навеселе, но постоянно в хорошем настроении и готовый пошутить. Его все любили. А какие он рассказывал истории! Героем был всегда он сам, и можно было часами слушать, даже если в этих историях концы не сходились с концами. И пел он тоже замечательно, голос у него был — заслушаешься. И у женщин не знал отказа. Но можно было рехнуться, когда он начал чуть ли не каждый день составлять новое завещание и прятать деньги по всем углам. Мы все искали до одурения, а он весело смеялся.

— Отличный парень, — хмыкнул Дьюит, изображая удивление. — Ну а мама?

— Два месяца назад у них была серебряная свадьба. Она при всех плюнула ему в лицо за то, что он все еще не перестал бегать за девчонками из рыбачьего поселка, хотя ему уже было шестьдесят. А сейчас я вам расскажу, о чем никто не должен знать. — Энн понизила голос. — Перед смертью он подозвал меня к себе, только меня одну, и сказал мне кое-что забавное. «Вот когда я умру, — прошептал он, — и мать после похорон поверит, что будет жить теперь одна, богатая и счастливая, избавившись наконец от меня, вот тут-то ее и постигнет горькое разочарование, она поймет, как заблуждается. На самом деле все это — только инсценировка: я вовсе не умру, а буду навещать эту старую ведьму — нашу маму не только во сне по ночам, но и средь бела дня, потому что я оставил все деньги своим дочерям, а не ей». — Последние слова она произнесла с особым волнением, как будто доверила Дьюиту великую тайну.

— Завещание все еще не нашлось? — спросил Дьюит, зевая. Он снял ботинок и почесал палец на ноге.

— Нет еще, — безнадежно вздохнула Энн, — по крайней мере, мне о нем ничего не известно, а моих милых сестриц тут сейчас нет. — Ее уныние перешло в ненависть. — Они считают себя выше меня, они же учились в школе, пока я тут мучилась по хозяйству с утра до ночи. А у меня с самого рождения больное сердце, пришлось начать лечиться, пока не поздно. Доктор уже много раз меня предупреждал.

Дьюит оценивающе оглядел ее. По ее грубоватому лицу, полному сильному телу трудно было предположить слабое здоровье. Такой грудью можно было бы вскормить десяток детей, руки не боялись самой тяжелой работы, а ноги готовы были бегать без устали.

— Что вы на меня так смотрите? — Она явно смутилась и как-то глупо хихикнула. — Если… если у вас больше нет вопросов, то мне пора…

Уже не боитесь? — спросил Дьюит.

— Ну, когда в доме мужчина, можно уже не бояться, ничего не случится.

На пороге она приостановилась, но Дьюит молча кивнул, и она со вздохом притворила за собой дверь. Раза два скрипнули доски, звякнул дверной крючок, и послышался шум воды.

Сначала Дьюит решил, что спустили воду в туалете, но шум продолжался, и он предположил, что это Энн или Эррис открыли кран в ванной.

Он лег, но долго не мог заснуть. И думал он не о неурядицах в семье Скрогг и не о нескольких завещаниях, а о собственной жизни. В конце войны — тогда русские уже вошли в Берлин — его ранило осколком гранаты. Кусочек железа так и остался в черепе, удалить его хирурги не смогли. В госпитале Дьюит познакомился с сэром Ричардом Бердом, известным юристом, брат которого работал в Скотланд-Ярде. Он пробудил у Дьюита интерес к сложным криминальным проблемам, с которыми редко сталкивается рядовой адвокат. И если раньше у Дьюита было много друзей среди художников и ученых, то теперь он стал уделять больше времени преступному миру. Разбойники, бродяги и прочие отбросы общества доверяли Дьюиту. Благодаря умению обращаться с ними, он часто добивался добровольных признаний в тех случаях, когда у следователя ничего не получалось. Таким образом, он приобретал опыт, ведя следствие нестандартными методами. Это гораздо лучше помогало ему отвлечься от тяжких головных болей, чем чтение книг или нудная работа в адвокатской конторе. Когда ему надоедало сидеть в своем бюро, он брался за какой-нибудь сложный случай, как вот сейчас в Килдаре, и расследовал его, не думая о том, к кому приведут следы. Однажды следствие завело его даже в маленькую африканскую страну, и хотя его коллега-напарник адвокат сэр Уильям рвал на себе волосы из-за такого расточительного расходования времени и денег, Дьюит нисколько не был огорчен.

Вода в ванной продолжала шуметь, и это снова напомнило ему, зачем он сюда приехал. Нелепо перестроенная гостиница, букет алых роз в руках могильщика, бусина на дне сундука, беспробудно пьяный Эррис, боязнь Энн оставаться в пустом доме — все было совершенно необычно. Да и непрекращающийся шум воды тоже был странным. Однако Дьюит слишком устал, чтобы встать и проверить, в чем дело. Ветер за окном стих, но пламя свечи, оставленной Энн, сильно колебалось, как будто по комнате двигалось что-то невидимое.

«Да это просто сквозняк», — успокоил себя Дьюит, задувая свечу.

 

Глава вторая

Внезапно он проснулся. Вода лилась, как и прежде. Взглянув в сторону окна, Дьюит увидел, что уже наступило утро. Он вскочил с постели и быстро вышел. В ванной никого не было. Вода уже затопила коридор и лестницу. Быстро сбежав вниз по лестнице, он стал искать комнату Энн. Раскрыв несколько дверей, он застыл на пороге последней комнаты.

Энн висела на веревке, привязанной к поперечной балке. Лицо ее исказилось, черные волосы спутались. Когда Дьюит подошел поближе, ему бросилось в глаза, что волосы ее были крашеными, у корней цвет был другой. Затем он увидел, что она босая, ногти покрыты ярко-красным лаком, а на двух пальцах ноги — следы чьих-то зубов.

Сначала он хотел вынуть ее из петли, но в этом уже не было смысла, тело окоченело.

Дрожа от холода, Дьюит чихнул и лишь тогда сообразил, что он в пижаме, босиком шлепает по холодной воде. Нужно было прежде всего пойти и одеться, чтобы не заболеть.

Взглянув еще раз на висящую Энн, он поспешил в свою комнату. А одевшись, вспомнил, что в доме кроме него находится Эррис.

Тот лежал с открытым ртом и храпел. Целых пять минут Дьюит безуспешно пытался его растолкать. Пришлось вылить на него кувшин холодной воды. Это подействовало.

Услышав, что произошло, Эррис вытаращил глаза, все еще не понимая, о чем идет речь, и это выражение лица сохранилось и тогда, когда он увидел труп.

Дьюит оглядел комнату Энн. В ней стояла кровать с несвежими простынями, колченогий туалетный столик, за раму зеркала были заткнуты фотографии кинозвезд. В жестяной коробке лежали бигуди, рядом — баночки с кремом, духи и помада. На ночном столике — стопка дешевых романов, стеклянная шкатулка со снотворным и таблетками. В шкафу у стены все в беспорядке. В старом кувшине увядал букет роз, подаренный ей вчера, справа от него темнела полупустая бутылка виски, лежал разорванный конверт с открыткой, а около чернильницы — исписанный лист бумаги.

Письмо поразило Дьюита. Из него следовало, что Энн добровольно ушла из жизни. Она сбивчиво писала, что не может больше жить из-за одиночества, что у нее никого не осталось… ее одолевает болезнь и убивает равнодушие и жестокость сестер и матери… Все это заставляет ее искать утешение в потустороннем мире…

Дьюит машинально отметил, что только в последнем предложении целых четыре орфографические ошибки. Осторожно вынув открытку из конверта, он прочел: «Дорогая Гилен, может быть, эти розы улучшат твое настроение? Когда мы увидимся? Ответь обычным способом. Твой Ф.» Очевидно, конверт с открыткой был спрятан в букет, а тот, кто писал, поручил О'Гвинну достать розы и передать их сестре Энн, предполагая, что она уже в Килдаре. Но старик пропил деньги, а букет украл с могилы. И вот именно этот букет Дьюит подарил Энн, которую, возможно, и бросил ради сестры этот же самый Ф., написавший открытку.

Эррис, который тем временем пришел в себя и тоже прочитал записку и открытку, сказал, скривив рот:

— Чушь! Чтобы она да повесилась! Полиция должна выяснить, кто это нацарапал, и негодяй может смело готовиться к виселице.

— Есть люди, способные подделать любой почерк, — заметил Дьюит.

Эррис пренебрежительно фыркнул:

— Ерунда. Я много раз пытался подделать вексель, но меня каждый раз ловили. А подделывал-то всего-навсего подпись своего бывшего начальника.

Дьюит сделал вид, что не придал его словам значения.

— Я тоже считаю, что она не сама это сделала, — задумчиво протянул он. — Но порой постороннему легко ошибиться.

— Чепуха, — сердито проворчал Эррис. — Дело вовсе не в посторонних, я слишком хорошо знал ее, эту черноволосую… эту… — Его лицо исказилось, во внезапном порыве он схватил безжизненно повисшую руку Энн. Парень явно из последних сил крепился, чтобы не зарыдать.

Дьюит отвернулся. С некоторых пор он не мог спокойно относиться к проявлению чувств. Нечаянно взглянув на потолок, он заметил нечто чрезвычайно важное. Веревка была завязана не простой петлей, а настоящим морским узлом, который применяют при подъеме грузов. Сама Энн, даже если бы и знала этот узел, не могла бы так завязать веревку на балке. А это обстоятельство лишний раз подтверждало предположение, что Энн повесили уже мертвую или полуживую.

Справившись с собой, Эррис вышел, но вскоре вернулся с бутылкой в руке. После первого же глотка его состояние резко улучшилось. Подобно волшебному эликсиру, алкоголь быстро успокаивал нервы и придавал новые силы. Сделавшись к двадцати пяти годам неизлечимым алкоголиком, Эррис уже не мог существовать без постоянной дозы. Тем удивительнее казалось, что он так четко понимал ситуацию, в которую попал после смерти Энн.

— Для меня все это может чертовски скверно кончиться, — задумчиво заметил он. — Как бы мне не стать козлом отпущения. Не этим ли объясняется, что весь клан оставил меня пить в моей берлоге бесплатно и после смерти Скрогга? Ведь у меня уже несколько недель ни гроша за душой. Если обнаружат на стакане отпечатки моих пальцев, то моя песенка спета, болтаться мне в петле.

— Как вам пришло это в голову? — спросил Дьюит.

— Да вот стоит стакан, которым я пользовался пару дней назад. Сначала в нем была горчица. А то, что Энн часто мерзла одна в своей постели и приходила ко мне погреться, ни для кого не тайна.

Дьюит постоял у зеркала. Что-то тут не так, но что?

Он снова скользнул взглядом по портретам кинозвезд и понял — что. Среди стандартных улыбок кинозвезд, отпечатанных на глянцевой бумаге, была фотография мужчины, которого вряд ли кто-нибудь принял бы за кинозвезду. Размер был тот же, но бумага матовая. И если киногерои только изображали смелых мужчин, то на лице этого человека отражалось истинное бесстрашие. Если Дьюит, будучи неплохим физиономистом, не ошибался, то мужчине было лет двадцать пять, а черты его лица, несмотря на внешнюю суровость, вызывали симпатию. Он слегка улыбался, а его ручищи, сложенные на столе, видимо, по просьбе фотографа, создавали впечатление надежности и доброты.

— Бандит, который способен положить венок на могилу жертвы и спокойно высморкаться после этого, — неприязненно заметил Эррис, стоявший за спиной Дьюита.

— Вы его знаете? Кто это?

— Финниган, жених.

— Чей жених?

— К числу ирландских бед относится и нехватка мужчин, — пояснил Эррис. — Тот, кто хоть на что-то способен, удирает с этого поганого острова. Так что на множество невест приходится всего один жених, это у нас нередко бывает.

— У них было что-то с Энн? — спросил Дьюит.

— Да, до того, как он обратил внимание на Лайну. Ну а сейчас он добрался до Гилен. Потому и розы.

— Что вы еще можете рассказать мне о сестрах?

— А кто сказал, что я вообще собираюсь что-то вам рассказывать?

— Вы все мне расскажете, — жестко повторил Дьюит. — Или вам в самом деле хочется, чтобы на вас пало подозрение? Энн была вашей любовницей. Этот Финниган ее увел. Вы напились и решили отомстить ей. На стакане наверняка есть отпечатки ваших пальцев. Вы заставили Энн написать прощальную записку, возможно, даже угрожая ей при этом оружием, заставили насильно проглотить пару таблеток снотворного — вот полупустая упаковка, — а когда она заснула, вздернули ее. Налицо предумышленное убийство без смягчающих обстоятельств. Что за это бывает — сами знаете.

— Бред! — Эррис попытался усмехнуться. — Вы не ошиблись: у меня под матрацем пистолет. Только я его припас, чтобы загасить фитилек собственной бессмертной души.

— Вы когда-нибудь ходили в море на парусном судне? Яхте?

— Почему вы спрашиваете?

— Отвечайте: да или нет!

— Да, я это люблю, когда… когда я в состоянии.

— Тогда вы знаете, что такое морской узел?

— Да, но…

— Знаете, единственное, что заставляет меня сомневаться в вашей вине, — это обилие улик, — рассуждал Дьюит вслух. — Ну что ж, пора заявить в полицию.

Они отправились в бар, и Дьюит набрал номер телефона. Ответил заспанный голос жены килдарского полицейского инспектора О'Брайена. На просьбу Дьюита попросить мужа к телефону она ответила, что его вызвали в Чезвик, но она попытается туда позвонить и передать, что случилось. Повесив трубку, Дьюит попросил Эрриса следовать за ним, и они поднялись в каморку Эрриса. Пистолет действительно оказался под матрацем. В магазине не хватало одного патрона и ствол был закопчен.

— Как же так? — поинтересовался Дьюит.

— Я просто проверял пистолет, а если не верите, то мне наплевать! — пробормотал Эррис.

— Если вдруг обнаружится кто-то, кто погиб насильственной смертью от пули тридцать шестого калибра, что вы сейчас пытаетесь от меня скрыть, то пеняйте на себя. Я швырну вас в глотку закона, хоть мне и жаль вас, беднягу.

— А вы считаете, что сила на вашей стороне? — возразил Эррис, скривившись. — Может быть, кто-то и валяется с пулей в груди, но чем вы докажете, что я — убийца. А может, кто-нибудь брал мой пистолет тайком?

Дьюит указал на листки, разбросанные по полу и спросил:

— Что вы тут понаписали?

— Пустяки, что-то типа хроники… О чем люди в Килдаре думают, мечтают, что они делают на протяжении суток. Еще есть несколько стихотворений и прочие пустяки. — Эррис сел на постель, обхватив голову руками, и прикрыл глаза, как бы собираясь задремать.

Дьюит поднял один из листков и прочел: «И снится слепому в лодке, что небо над ним чистое, такое чистое и прозрачное, что ясным днем видны все звезды, и снится ему, что его застывающая кровь снова заструилась, как горный источник, и стала красной, как малиновая настойка, что он, молодой и красивый, улыбается королевской дочери, а она смеется ему в ответ, показывая жемчужные зубы… Он спит, шамкая беззубым ртом, и забывает во сне, что человек — всего лишь щепотка звездной пыли, прикрытая великолепной шелковистой теплой обнаженной кожей, как настоящее божество».

Эррис боком опрокинулся на кровать, его одутловатое лицо напоминало маску. В такие минуты Дьюиту не хотелось жить. Не хотелось тратить силы, копаясь в душах людей вроде Эрриса, чтобы убедиться, что они — как выгоревший штрек, где огонь сожрал все полезное и ценное. Не хотелось больше набираться впечатлений, убеждавших его лишь в одном: та жизнь, которую вынуждены вести эти люди, похожа на бесконечный путь без всякой цели, в конце которого их ждет как последнее пристанище лишь черная яма. Ему вдруг страстно захотелось домой на Кейп-Флауэ, в свой сад, на дорожку, ведущую к озеру, под сень громадных буков на берегу…

Однако эта старая гостиница, ее замшелые потрепанные ветром стены и та тайна, которую они скрывали, удерживали его здесь. Совсем недавно черноволосая девушка, сидя на его кровати, делилась с ним тем, что у нее на сердце, а теперь она мертва. Наверняка она не сама выбрала себе такую смерть, кто-то убил ее с таким жутким коварством. И этот убийца свободен и может убивать дальше, если его не обнаружат…

Жуткий вопль прервал его мысли. Одним прыжком он выскочил за дверь и бросился вниз по лестнице.

 

Глава третья

На пороге комнаты, где осталась Энн, стояла молодая женщина в сером костюме. Она с ужасом смотрела на труп. Дьюит сразу ее узнал. Это была средняя из трех сестер — блондинка Лайна. Видимо, она только что вошла в дом; рядом с ней стояла дорожная сумка, а перчатка, только что снятая с руки, упала на пол.

Объяснив ей вкратце, кто он такой, Дьюит отвел ее, все еще ошеломленную, в бар. Тут она наконец осознала, что случилось, и разразилась слезами. Впрочем, гораздо скорее, чем можно было ожидать, она овладела собой, а целенаправленность ее вопросов и манера прихорашиваться навели Дьюита на мысль, что смерть сестры, хотя и выбила у девушки почву из-под ног, оказалась для нее не такой уж трагедией.

Лайна сказала, что приехала из Дублина в Дрогхед ночным поездом, а сюда — первым автобусом и что никак не может объяснить поступок Энн. Правда, она в последнее время хлебнула немало горя да и пила многовато, но добровольно… сделать с собой такое… нет, в это она никогда не поверит.

— Я тоже не думаю, что она сделала это сама, — согласился Дьюит.

— Вы считаете, ее кто-то убил?! — Лайна подскочила на стуле. — Но кто?

— Тот, кто хорошо знал вашу сестру и кого вы тоже хорошо знаете.

Лайна сняла шляпу и потерла лоб, словно у нее болит голова. Ее коротко остриженные волосы топорщились, как у мальчишки-школьника, не желающего причесываться, светлые кудри падали на лоб, но в уголках глаз были заметны мелкие морщинки. Взгляд был усталый и печальный, мягкий чувственный рот выдавал разочарование в жизни и какую-то удрученность, и поэтому девушка выглядела старше своих двадцати трех лет. Она также не могла похвастаться здоровьем: безжизненная и бледная кожа, а под глазами синие круги.

— Не могу придставить, кому было нужно убрать Энн, — наконец тихо сказала она — Кто мог бы ее ненавидеть или хотеть что-то у нее отнять. Она была очень добродушна и… слишком… проста, чтобы иметь врагов. Ах, не стоит даже думать об этом!

— А чье это украшение? — Дьюит поднес подвеску к лицу Лайны. — Вы должны это знать. Смотрите, бусина черная, а на свету — красная! Кому она принадлежала?

— Не имею понятия, — сказала Лайна, подумав. — А где вы ее нашли?

Дьюит объяснил. Девушка продолжала утверждать, что никогда не видела такой подвески.

— Вашу сестру убил человек, который знает дом не хуже собственного, — подсказал ей Дьюит. — Наверняка таких людей можно сосчитать по пальцам. Между прочим, к ним относитесь и вы сами.

Эта попытка запугать ее не имела успеха, Лайна даже не сочла нужным ответить, а только устало усмехнулась.

— Как бы то ни было, но ее убили потому, что она знала что-то такое, что, может быть, знаете и вы, — сказал Дьюит рассудительно, не обратив внимания на реакцию Лайны. — Так, может быть, вы все-таки скажете мне, о чем вы думаете, поняв, что ваша сестра уже никогда не пожелает вам доброго утра?

Губы Лайны крепко сжались. Дьюит, сидевший спиной к двери, быстро обернулся. Совершенно бесшумно, несмотря на свою толщину, вошел инспектор О'Брайен.

Первое впечатление, которое он производил: у человека отличное расположение духа при любых обстоятельствах. Этот толстяк мечтал только об одном — о безоблачных днях в Килдаре. Он не делал ни малейших поползновений получить прибавку к жалованью или большие полномочия, потому что тогда ему пришлось бы отказаться от своих привычек. Он разводил пчел (они из года в год нещадно жалили его, когда роились), собирал марки — приобрел даже грозную славу филателиста, для которого нет ничего святого, кроме его страсти. Он любил поесть, любил поспать, любил выкурить сигару, любил выпить. Начальство ценило его, потому что знало: он никогда не выкинет что-нибудь из ряда вон выходящее; контрабандисты берегли, потому что, когда они выгружали свой товар на побережье около Килдара, он всегда смотрел в другую сторону; у него не было врагов во всем городишке.

Увидев Лайну, О'Брайен просиял всем своим розовым жирным лицом, которое подпирали три толстые складки на подбородке. Тщетно он пытался сделать сочувственную мину. Дьюита он сердечно приветствовал, пожав ему руку. Выслушав его сообщение, полицейский шумно отдышался, как после трудного подъема, и вошел в комнату Энн. Ласково похлопав ее по ледяной руке, произнес с полным пренебрежением к подозрениям Дьюита:

— Ай-яй-яй, ну кто мог ожидать этого от нее! Такая здоровая жизнерадостная девушка, и вдруг — на тебе, ни с того ни с сего делает такую глупость! Как будто оттуда можно вернуться! И это в воскресенье! Бедняжка!

Лайна глубоко вздохнула полуоткрытым ртом и побледнела еще больше.

— Да-а, зато теперь у нее все позади, больше никаких забот, никаких огорчений, которые так ее мучали. Это тоже чего-нибудь стоит. — О'Брайен удовлетворенно покачал головой. — Что ж, давайте снимем бедняжку, и я поговорю со священником. За бутылочку приличного джина он посмотрит на все сквозь пальцы, а мы скажем, что бедная девочка свалилась с лестницы, при этом несчастье и случилось.

Дьюит промолчал. О'Брайен обхватил тело двумя руками, а Дьюит перерезал веревку. Они положили Энн на кровать и накрыли простыней.

— Прекрасные розы! — О'Брайен подошел к столу и сунул нос в букет, чтобы понюхать. — Великолепные!

Лайна смотрела на простыню, стоя у кровати. Только дрожащие губы выдавали ее состояние. Когда инспектор заговорил о розах, она изменилась в лице.

— Но ведь это розы, которые я в четверг положила на могилу отца! — воскликнула она. — Я сама перевязала букет этой голубой лентой.

«То, что старый О'Гвинн украл цветы Гилен именно на могиле ее отца, — не просто случайность, тут кроется что-то другое», — размышлял Дьюит, следуя за инспектором к Эррису, которому О'Брайен хотел задать несколько вопросов. Дверь была заперта, ключ вынут. О'Брайена нахмурил брови, настолько неприметные, что их с трудом можно было считать бровями.

— Этот тип еще спит? Ай-яй-яй! Я не против бутылочки для утоления жажды, но так напиваться, как он, это уж чересчур. А впрочем, почему бы ему и не пить? Может быть, он счастливее тех, кто всю жизнь пьет только воду.

Сделав это глубокомысленное замечание, О'Брайен попытался отойти от двери, однако Дьюит громко постучал еще несколько раз. Но и тут никто не отозвался.

— Видимо, пошел пройтись, — сказал О'Брайен. — Свежий воздух всегда полезен.

Вернувшись в бар, он со вздохом облегчения шлепнулся на стул, надул щеки, с шумом выдохнул и закурил сигару.

— Что ж, придется писать протокол. Но прежде выпьем кофе; кофе всегда кстати, тем более после такого зрелища. Ай-ай-яй, когда подобное увидишь, начинаешь как следует понимать, какое это счастье, выкурить ароматную сигару и пропустить стаканчик виски вечерком, а то и сыграть партию в покер. А вы считаете, Эррис тоже мог это сделать?

Вопрос был задан неожиданно. Теперь инспектор показался Дьюиту несимпатичным, особенно его навязчивая жизнерадостность, полнота и довольство, привычка чмокать, с шумом втягивать воздух и бурчать себе под нос. К тому же, рот О'Брайена, обросший редкой щетиной — очевидно, он считал это бородой и усами, — был настолько мал, что когда инспектор выпячивал губы, его лицо становилось поразительно похожим на свиное рыло. Водянистые глазки-щелки, утонувшие в жирных складках, еще больше усиливали это сходство.

— Эррис? — повторил Дьюит. — Не знаю. Любой из тех, кто хорошо знает дом, мог это сделать. И Эррис, и Лайна, и Финниган.

— А вам и о Финнигане уже известно? Ловко, ловко, — похвалил О'Брайен. — Между прочим, я уже слышал о вас. Один из ваших коллег проводит в Килдаре отпуск, он кое-что рассказывал о вас. Вероятно, он переборщил, но так всегда возникает слава. Убьешь блоху, а в ушах окружающих звучит рев погибающего слона, Ну да, слава — тут, слава — там, но я считаю, что незачем усложнять себе жизнь. Финниган неплохой парень, если даже о нем и рассказывают кое-что сомнительное. Я бы даже сказал, у него золотое сердце. Родители его живы, а еще у него восемь братьев, хотя земли хватает всего на троих. Они бы все пропали с голоду, если б не Финниган. Итак, как же мы поступим? Раззвоним повсюду, что раскрыто убийство, хотя еще ничего не доказано? Поднимется никчемная возня. Поэтому у меня есть другое предложение. Здесь, в Килдаре, мы распространим слух, что это было самоубийство в момент помрачения разума. Свой официальный доклад в Дрогхед я задержу на один-два дня. А вы за это время соберете все завещания этого сбесившегося павлина и установите, кто же является наследником. А еще вы можете потихоньку — только очень прошу вас, постарайтесь незаметнее — разобраться, что именно здесь случилось. Если вам ничего не удастся установить, значит, и искать нечего, а так было бы лучше всем. Согласны?

Слушая его, Дьюит обдумывал возникшую мысль, которую при других обстоятельствах отбросил бы как бредовую: вполне возможно, что сам инспектор мог знать что-то о гибели Энн.

Со своими тремя жирными складками у подбородка и свиным рылом инспектор выглядел забавно. К тому же его стремление ничем не нарушать спокойное течение своей жизни, его небрежное отношение к служебным обязанностям в то время, когда все и вся стремятся захватить власть и иметь побольше денег, как-то само собой вызывало к нему пренебрежительное отношение. Но все это не имело ничего общего с тем, что у О'Брайена на уме. И вдруг, даже не зная, почему именно, Дьюит понял, что инспектор что-то от него скрывает. Если же ему известно больше, чем он высказал, то зачем он старается что-то утаить?

Как бы между прочим Дьюит спросил:

— А вы хорошо знакомы с семьей Скроггов? Вы так сердечно приветствовали Лайну, как будто она ваша близкая родственница, — добавил он, кивнув в сторону кухни, куда вышла девушка.

— Конечно, конечно, — охотно подтвердил инспектор, — я прихожусь ей троюродным дядей и часто держал эту малышку на руках. И Энн тоже. — При этом он как бы стер пальцем набежавшую слезу и серьезно продолжил: — Вам ведь известно, что кроме всех уже обнаруженных завещаний должно быть еще одно — оно спрятано где-то в доме. В нем Скрогг лишает наследства свою жену и оставляет все трем дочерям.

— Из-за этого я и приехал, — напомнил Дьюит.

Он слушал вполуха, пытаясь сообразить, как связать слова инспектора с фактом убийства Энн. Если Энн была убита до того, как ее сунули в петлю, тогда убийцей руководили два мотива: либо он был уверен, что О'Брайен, догадавшись, кто это сделал, будет его покрывать и не допустит вскрытия, либо он рассчитывал, что вскрытие будет обязательно произведено, а тогда сразу выявится, что Энн умерла не своей смертью. И вот это-то как раз и было частью сложного расчета, по которому подозрение падало бы на другого. Может быть, оно связано с предсмертным письмом Энн.

О'Брайен, полуприкрыв глаза, собрал губы трубочкой и иронически хрюкнул.

— Смотрите, не направьтесь по ложному пути, — доброжелательно сказал он Дьюиту. — В Килдаре многие нашли успокоение на кладбище, умерев насильственной смертью, только никто этого не знает. Церковь на нашем погосте стоит уже больше тысячи лет, но… у нас тут очень редко случалось что-то из ряда вон выходящее. Я имею в виду случаи, о которых пишут в центральных газетах, да еще на первой странице. Как невероятно ловко было задумано и совершено убийство и как талантливо расследовала его полиция, изобличив в итоге убийцу. Ай-яй-яй! Но, во-первых, все это просто небылицы, а во-вторых, мы живем тут в Килдаре, в рыбачьем поселке, где никогда не может случиться то, что происходит в Лондоне или Нью-Йорке.

Лайна подала кофе, и О'Брайен принялся пить его с таким наслаждением, что можно было только позавидовать.

— Люди здесь бедные, добродетельные, верующие, в основном довольно дисциплинированные, но они совсем неплохо соображают. Бывает, конечно, что жена подсыплет ложечку яда в кофе любимому супругу… Кстати, какой-то странный привкус у кофе… — При этом он хихикнул и погрозил Лайне пальцем. — Иногда случаются поножовщина и другие невинные забавы, но все это не нарушает спокойного течения жизни, не то что в пьесах Шекспира, где убийство становится страстью… Но со мной и правда что-то неладно, — проговорил он внезапно.

Трясущимися пальцами он разорвал ворот рубашки, задыхаясь и хватая ртом воздух. Его взгляд стал, как у маленького ребенка, который не понял, за что мать дала ему оплеуху.

«Он что, прикидывается?» — мелькнуло в голове у Дьюита. Однако судорожные глотательные движения О'Брайена и страшная бледность убедили его, что инспектору не до шуток. С поспешностью, которая никак не вязалась с его тучным телом, О'Брайен засунул в рот толстенный указательный палец и трудился до тех пор, пока не избавился от всего содержимого своего желудка. Отдышавшись, он не стал ругаться или обвинять кого-то, а забормотал, как обычно, и это Дьюит оценил особенно высоко.

— Да, повезло мне, — пробурчал он. — Если бы вчера я не забил свое брюхо до отказа клецками со сметаной, а сегодня с утра не успел проглотить пол-литра взбитых сливок, то был бы уже покойником, как бедняжка Энн. В любом случае, это был указующий перст. Как вы считаете, Дьюит?

Лайна не столько была испугана, сколько потрясена. Она не знала, что делать и что сказать.

— Прежде всего, детка, вымой пол, — велел О'Брайен. — Вонь, как из бочки тухлой сельди. А потом подумаем, как и что могло произойти на кухне.

Кухня была большая. В ней находились плита и печь для хлеба, заглохшая два поколения назад. Дымоход был еще старше. Покрытый толстым слоем сажи, он распространял вокруг себя особый, но не противный запах, какой бывает обычно вблизи угольщика. Стена и раковина были выложены голубым кафелем явно недавнего происхождения. Впрочем, и газ к плите был тоже проведен не так давно. Посредине стоял чисто выскобленный стол, пол был каменный. Одна из трех дверей вела во двор и была заперта на засов. Вторая выходила в бар, а третья — вверх на лестницу.

— Ты заглянула в кофейник, прежде чем налить туда кипяток? — спросил О'Брайен Лайну. Осмотрев кухню, он состроил такую мину, словно вся эта история ему уже наскучила.

— Кофейник был совершенно пустой, — ответила Лайна. — Я его сполоснула, прежде чем наливать кофе, и даже протерла.

— Чем протерла? — спросил О'Брайен, не поворачивая головы и глядя на узкую дверь на лестницу.

— Вот этим полотенцем. — И Лайна показала на край плиты, где лежала тряпка.

— Да, чистой ее не назовешь. — О'Брайен взял ее двумя пальцами, поднес к носу, понюхал, бросил на пол и оттолкнул ботинком. — Давай, детка, говори правду. Заглядывала ты в кофейник или нет? Учти, милая, я держал тебя на руках на твоих крестинах, а когда застал тебя с твоим первым женихом в сарае, то ни слова не сказал твоей матери. Ты должна это ценить, птичка, не забывай, что кто-то только что хотел спровадить папашу О'Брайена на тот свет, и нужно для начала хотя бы узнать, кто же этот «кто-то».

— Я не посмотрела в кофейник, — призналась Лайна, кусая губы.

— Минуточку, инспектор, — вмешался Дьюит. — Я хочу задать Лайне один вопрос. — Вы выходили из кухни хотя бы ненадолго?

— Да.

— А зачем?

— В туалет, — ответила она после некоторого колебания.

— А когда вернулись, ничего не заметили?

— Нет.

— Глупо, ужасно глупо, — вздохнул О'Брайен. — Ничего не остается, как обыскать все подряд. Духи этого сделать не могли, значит, остается человек. Только я совершенно не понимаю, кому понадобилось меня устранить, если я никому не желаю зла.

Они обшарили дом от подвала до чердака, открывали все сундуки и шкафы, но безуспешно. В лабиринтах старых стен не нашлось ни души. Не было никого и в сарае во дворе, и в кладовке при кухне, где стояли только ящики из-под пива. Дьюит прошел по двору до стены и оперся на нее. Далеко внизу, в легком тумане, утес сливался с морем. Слева от гостиницы проходила дорога, которая вилась между скал, превращавшихся в дымке в какие-то фантастические существа, похожие на великанов, доисторических ящеров или огромные грибы. Там было отличное убежище для того, кому нужно скрыться.

— Куда ведет эта дорога? — спросил Дьюит, обернувшись к инспектору и Лайне.

— В Чезвик, — ответила Лайна. — Этой дорогой пользуются очень редко. Водители предпочитают объезд, чтобы не разбить на ухабах машину.

От сырости хотелось чихать, поэтому все вернулись в гостиницу.

— Так на чем же порешим?

Инспектор и Дьюит сели в баре, а Лайна снова ушла на кухню.

— Дело складывается так, что мне придется здесь топтаться с утра до ночи, чтобы раскрыть это преступление, хотя мне все это ни к чему, как и лавры, ожидающие меня в случае успеха. Честно говоря, я предпочитаю лавровый лист только в супе. А если виновата Лайна? — неожиданно спросил инспектор Дьюита, который все время думал о том же.

— Все причины, которые могли ее побудить к этому, чересчур уж запутанны, — сказал он.

О'Брайен кивнул в знак согласия.

— Как вы насчет стаканчика виски в данных условиях? Составите компанию?

— Я не пью.

— Вот так штука! — удивился О'Брайен. — Вы не пьете, не курите, а жена у вас есть?

— И жены нет, — улыбнулся Дьюит.

— Ну знаете ли, это мне совсем не нравится. Выходит, вы не человек, а сосулька?

— Я просто не имею права попусту растрачивать время, не хочу его транжирить.

— А, понял, это вы об осколке гранаты. — О'Брайен искренне посочувствовал. — При всем моем уважении к вам и вашей стойкости, не хотел бы оказаться на вашем месте. Предпочитаю вариться в своем жизненном соку, как кусок мяса в подливе. Но, имея такой характер, как ваш, можно смело гордиться собой, так я считаю. — Он встал, взял со стойки бутылку и налил себе стаканчик.

— Попробуем в чем-нибудь разобраться, — проговорил Дьюит. — Ведь убийца, кто бы он ни был и независимо от причин, еще не достиг цели. Зачем это представление с отравой в чашке кофе? Да и вряд ли доза была смертельной. Значит, тут что-то кроется.

— А если это просто попытка хладнокровно превратить мое живое полнокровное тело в застывший кусок сала?

— Но зачем?

— Затем… Допустим, что кто-то боится меня. Боится, считая, что я уже выследил его.

— А вы и правда выследили?

— Ничего подобного, — ответил О'Брайен, понизив голос. — Допустим для начала, что это Лайна хотела спровадить меня на тот свет.

— Но зачем ей это нужно?

— А почему бы и нет? Тут и Финниган, которому все три сестрицы строили глазки, тут и милое дитя с горькими складками у рта, потому что ей изменила фортуна, тут и… тут и она сама, — договорил он громче, увидев входящую Лайну.

Она внесла поднос с чашками, кофейником и сахарницей.

— На этот раз кофе совершенно неопасен, честно. — Печально улыбнувшись, она добавила: — Я сама его сейчас попробовала. А твои подозрения, дядя О'Брайен, просто нелепы.

— Ты что, подслушивала?

— А как ты думал? Я не упустила ни слова из вашей беседы. Все, что ты сказал, просто ерунда.

— А если я только для того и старался, чтобы дать тебе возможность подслушивать у дверей своим маленьким ушком, а потом взглянуть на тебя с отеческой нежностью?

— Пожалуйста, вот я перед тобой.

— Вас, наверное, удивляет, Дьюит, отчего это я не учиняю маленькому бесенку настоящий допрос с выкручиванием пальцев и пятисотваттной лампой в лицо, когда растапливается любая косметика? У нас это не так просто. Здесь в Килдаре все знают друг друга, а потому и нельзя ни с кем портить отношения, если не хочешь обнародовать свои маленькие тайны и превратить свою спокойную размеренную жизнь в этом милом городке в муки ада…

Дьюит перебил его, обращаясь к Лайне:

— Вы сказали, Лайна, что приехали из Дублина в Дрогхед поездом сегодня утром. А где ваш билет?

— А вам какое дело?

— Послушайте, — строго сказал Дьюит, — если вы и дальше собираетесь разыгрывать неприступность, то довольно скоро попадете в Дублин в тюрьму, а уж там не только снимут прожектором косметику с лица, там с вами будут по-другому разговаривать. Итак, где же ваш билет?

— Ну разве можно так свирепо набрасываться на человека, — вступился О'Брайен, качнувшись всей своей жирной массой. — Ты же можешь показать папе О'Брайену этот кусочек картона, детка? Или нет?

— Нет, не может, — хмыкнул Дьюит, — Она приехала не сегодня, а вчера вечером. Я уже звонил начальнику станции.

— Ай-яй-яй, детка, совсем плохо. А где же ты провела ночь? Можешь ли ты нам представить хоть какое-то подобие алиби? Даже если это подобие имеет густую растительность на груди и ежедневно бреется — я не стану тебя осуждать.

— Ах, отстаньте от меня! — Уголки рта девушки опустились, казалось, она с трудом произносит слова.

О'Брайен на это не обратил внимания. Громко сопя, он вылакал кофе, подавил зевок и взял шляпу.

— Да, пока у нас ничего не выходит. Пора обедать, а моя жена не любит нарушать режим. Честно признаться, я уже проголодался и не буду притворяться, что сыт. Пока. — В дверях он остановился. — Лайна, не выливай кофе, от которого мне стало плохо. Я сейчас пришлю доктора Орпена, он немножко покопается у Энн в желудке и в вашем кофейнике, а Фаркварт займется отпечатками пальцев. Посмотрим, что они скажут. Надеюсь, и Эрриса не забудут. Ну пока, детка, всего доброго! А вы, цербер, не придирайтесь к ней так беспощадно. Видите же, как она страдает.

 

Глава четвертая

После ухода О'Брайена обессиленная Лайна упала на стул.

— Что здесь происходит? — с ужасом спросила она у Дьюита. — Если этот яд не был подмешан в молотый кофе, тогда кто-то подсыпал его в кофейник, пока я выходила. А если так, то мы должны были обнаружить этого человека в доме.

— А если он был в доме, но кто-то из нас троих его заметил и не сказал? — рассуждал Дьюит.

— Думаете, О'Брайен что-то скрывает?

— Вполне вероятно.

— Если бы вы жили в Килдаре, — продолжала Лайна без всякой видимой связи с предыдущим, — то у вас вскоре возникло бы ощущение удушья. Эррис — я хорошо к нему отношусь, когда он трезв, — пишет лирическую поэму о местных жителях, об их желаниях, тяготах и радостях… Он их всех идеализирует, приукрашивает нашу жизнь так, что даже навозная куча кажется прекрасной. А на самом деле? Господи, вечно одно и то же! «Что у вас на обед, миссис Келли? Ах, а теперь она гуляет с молодым О'Нилом. Что, он в самом деле болен? Да что вы говорите! Он задолжал Легле целых восемь фунтов?» И так изо дня в день, всегда одно и то же…

— Так почему вы не сбежите отсюда? Работа есть повсюду: в Англии, Канаде, Австралии.

— Потому что у меня на это нет сил и потому… Впрочем, вас это не касается.

— Потому что любите Финнигана?

— Не хочу о нем говорить. Завидую Энн! Она тут не страдала, слишком была для этого глупа.

Лайна прислонилась к камину, выложенному из огромных камней. На нем стояли старые медные кувшины и оловянные тарелки. Черное жерло напоминало вход в ад и могло проглотить ее в любую минуту.

Дьюит напомнил:

— Если вы видели кого-то, осматривая дом, или что-то нашли, но не сказали, то вы делаете страшную ошибку, Лайна. Это может стоить вам жизни.

— Ну и что? Мне скоро уже двадцать пять. Пройдет еще лет десять, и я, возможно, пожалею, что ваше пророчество не исполнилось.

Он подошел к ней так близко, что ощутил запах ее духов, и, протянув руку, коснулся ее затылка.

— Вероятно, нам обоим стоило бы доверять друг другу, Лайна. Я попробую войти в ваше положение. Я слишком хорошо знаю, как начинаются преступления. Бедность, невезение, болезненное предрасположение…

— Мистер Дьюит, у вас много денег?

— Мне хватает.

— Получили наследство?

— Нет, сам заработал.

— Заработали? Как адвокат?

— Этим меньше. Больше я получил за несколько книг, которые написал.

— С тех пор как я себя помню, у нас всегда были скандалы из-за денег. Только отец всегда был выше этих мелочей. Такой шалопай… — Она тепло улыбнулась. — Но тем отвратительнее вела себя мать, которая из-за каждого пенни превращала его жизнь в ад… Деньги, деньги, деньги! Если б у меня была их целая куча, какой бы замечательной стала жизнь!

— Вовсе не такой замечательной, как вы думаете, — вставил Дьюит.

— Вероятно, я бы другими глазами стала смотреть на все. Смогла бы жить свободно и беззаботно, путешествовать, когда захочется, или жить здесь, если бы не было желания ехать. Все было бы по-другому! И те люди, которых я сейчас терпеть не могу, казались бы мне очень милыми. Я бы воспринимала этот грязный, туманный, заплесневелый Килдар как прелестный городок, где стены так красиво увиты плющом, где столько тихих, уютных уголков. И видела бы его солнечным, полным романтики и гармонии. И все это только… — Тут она перебила сама себя: — Ну зачем я вам это рассказываю? Это же не имеет никакого смысла.

— Нет, имеет.

— Вы, что же, считаете себя умнее всех?

— Иногда бывает.

— Ах, идите вы к черту с вашим зазнайством! Если вам не лень, то и разнюхивайте себе на здоровье, а меня оставьте в покое. Больше вы от меня ничего не узнаете.

Никак не отреагировав на ее вспышку, Дьюит продолжал:

— Если О'Брайен вернется с медэкспертом и криминалистом, то будьте с ним вежливы. Я не могу разгадать его намерений, но не обижайте его напрасно. Такие толстяки иногда очень злопамятны. Если я до вечера не вернусь, то обещайте мне, что не останетесь здесь ночевать. Уйдите куда-нибудь в другое место.

— Допустим на минуту, что я серьезно отнеслась к вашим указаниям…

— Можете отнестись как вам угодно. Однако запомните: высокопрофессиональной полиции обычно довольно быстро удается обезвредить банду, совершившую ряд тяжелых преступлений. Даже если все в ней — «крупные специалисты» и хладнокровные убийцы. Рано или поздно, через месяц или через пять лет, но все они сядут, а кое-кто будет болтаться на виселице. Но совсем другое дело, если убийство произошло, так сказать, приватно, например, когда жена убивает мужа, чтобы выйти замуж за своего любовника; или сын убивает мать, чтобы завладеть наследством… Тут полиция часто оказывается бессильна, потому что убийца знает все привычки своей жертвы и найдет такой необычный способ ее убрать, что постороннему никогда не догадаться. Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Взяв Лайну за руку, он повел ее на кухню и подошел к буфету. На полке стояли кофейник, сахарница, кофемолка и жестяная коробочка с кусочками сахара.

— Это ведь вы уронили коробочку с сахаром на пол? — Дьюит наклонился и пальцем потрогал крошки сахара на полу.

— Да, я никак не могла ее открыть, и она выскользнула у меня из рук, — ответила Лайна, не задумываясь.

— А где она стояла?

— Я взяла ее из кладовки, потому что сахарница была пустая. Погодите, я что-то вспомнила. Энн нашла ее на прошлой неделе у отца в спальне. Но что это вы делаете?

Дьюит вытряхнул содержимое коробочки на стол и стал перебирать кусочки. Выбрав наконец один, он лизнул его.

— Так я и думал, — с удовлетворением заметил он. — Это героин. Теперь ясно, откуда восемнадцать тысяч фунтов!

— Что ясно? — нахмурилась Лайна. — Я вообще ничего не понимаю!

— А вот послушайте. Когда О'Брайену стало плохо, я тоже успел глотнуть из своей чашки, но ничего не почувствовал. Значит, яд был не в кофе, а в сахаре.

— Но вы тоже положили себе сахар!

— Да, это и сбило меня вначале с толку. Следовательно, в сахарнице были разные кусочки. Вот один из них. Это не яд, иначе О'Брайен лежал бы сейчас в морге. Это героин — сильный наркотик, который попадает в Ирландию из Соединенных Штатов контрабандой. Ясно, что ваш отец был связан с контрабандистами, только этим и можно объяснить размер его счета в банке. Эта сумма привлекла внимание нашего бюро.

— Отец перепродавал героин? — Лайна была ошеломлена. — Не может быть, чтобы никто из нас этого не заметил.

— Он сумел все так ловко устроить, что никто не догадывался. Но смерть помешала ему передать последний груз. Пойдемте и не спеша осмотрим комнату Энн.

Когда они входили в комнату, на них повеяло холодом. Было очень тихо, тише, чем в любом другом углу дома, и шум газовой печи не нарушал этой тишины. С тех пор как Энн накрыли простыней, никто больше не входил в комнату, и поэтому Лайне стало не по себе, когда она увидела обнаженную руку сестры, выскользнувшую из-под простыни и свесившуюся с кровати.

Несколько лепестков роз упало на записку. Сдунув их, Дьюит внимательно посмотрел на листок. Он был уверен: что-то здесь не так, но что именно, никак не мог понять. Всякий раз, подходя к разгадке, он терял нить. Вынув лупу из кармана, он исследовал бумагу и почерк, не пропустив ни слова или знака. И наконец догадался, что его так смущало.

Несомненно, Энн писала записку по собственной воле, и никто ее не заставлял! Это видно было по манере выписывать отдельные буквы, например «s» и «k», снабжая их дополнительно тонким хвостиком, то есть записка была написана не спеша. Некоторые слова Энн обводила дважды, а значит, не была уверена, правильно ли она выбрала их. На листке были заметны следы слез.

Итак, Энн задумывалась, колебалась, плакала, взвешивала каждое слово, не знала, как написать, в общем, писала записку по собственной воле.

Выводы, которые сделал Дьюит, стали решающими для следствия. И не потому, что на первый взгляд выходило, что Энн покончила с собой (Дьюит в это не верил с самого начала), а потому, что теперь стало очевидным: Энн убил кто-то, кто очень хорошо знал все обстоятельства ее жизни, ее привычки, ее тайны. Но кто это мог быть? Эррис? Финниган?

 

Глава пятая

Несмотря на туман, окутавший сушу и море, было тепло почти как летом. Все звуки тонули в белой пелене, даже крики чаек звучали не так резко. Задумавшись, Дьюит сидел на скале и смотрел на море. Иногда он поднимал голову и переводил взгляд на гостиницу, где осталась Лайна. Ему хотелось спокойно все обдумать.

Затем он отправился на почтамт и позвонил в Дублин в свое агентство «Меркурий» (разводы, защита и охрана движимого и недвижимого имущества). Ответил Клэгг. Дьюит приказал ему приехать с двумя сотрудниками в Дрогхед, где он их завтра встретит. После этого он пересек рыночную площадь в направлении шорной мастерской «Седла и изделия из кожи. Слим Джойс», принадлежавшей брату овдовевшей миссис Скрогг.

Лавка шорника находилась в переулке с романтическим названием «Пороховая башня», хотя нигде в округе не было никаких признаков какой-либо башни. В витрине магазина были выставлены бумажники, дамские сумки, кошельки и портфели. На прилавке стоял кассовый аппарат с фантастической суммой — пять тысяч фунтов и девять шиллингов — в окошечке. Но это вовсе не означало, что так велик товарооборот у Слима Джойса, Боже упаси. Наоборот, это свидетельствовало о том, что касса испорчена и что Джойс просто пожалел денег на ремонт или их у него не было.

Хозяин был пожилой человек, высокий и неестественно прямой. Редкие волосенки, зачесанные за уши и прикрывавшие затылок, доставали почти до плеч, усиливая сходство с библейским пророком. Дьюита он приветствовал словами: «Храни тебя всемогущий Господь!», что прозвучало угрожающе. Если бы кто-то посмел не согласиться, чтобы его хранили, то для такого богохульника у Джойса за прилавком была припрятана охапка молний, чтобы обрушить их на голову грешника. Крючковатый нос, грозный взгляд и острый агрессивный подбородок доказывали, что Джойс не терпит легкомыслия в вопросах веры.

— Господи благослови, — скромно ответил Дьюит, чтобы проложить первую стежку к странному шорнику. Он пожелал выбрать себе бумажник, на что хозяин живо отреагировал, сразу же потерял пророческий вид и стал по-деловому расспрашивать о предполагаемой цене и других особенностях вожделенного предмета. Дьюит выбрал себе один, заплатил, не торгуясь, и между прочим поинтересовался, не является ли Джойс родственником Энн Скрогг.

Продавец печально кивнул и спросил в свою очередь, не тот ли Дьюит господин, который первым обнаружил погибшую девушку. Вопрос был чисто риторический. Джойс, как и все в городке, давно уже все узнал и был информирован о личности Дьюита не менее подробно, чем о событиях в гостинице.

— Я всегда говорил, что там, где нет веры в Господа, одолеет зло. И Господь будет всегда далек от проклятого жилища.

Глядя, как Джойс ощупывает каждую из полученных монет, нетрудно было догадаться, что вера — не единственный краеугольный камень его существования.

— Вы считаете, — понизил голос Дьюит, — что смертью Энн дело не завершится?

— Я всегда считаю то, что сказал. А я сказал, дом проклят! И проклят уже давно.

Дьюит снова дал понять, что очень интересуется судьбой дома и его обитателей, чтобы отправить в газету материал, который будет хорошо оплачен.

— Господь… — Джойс поднял глаза к небу, то есть к пятнистому потолку, перебил сам себя и спросил коротко и ясно: — Сколько? Сколько вы заплатите тому, кто вам кое-что расскажет?

— Целый фунт, если информация стоит того.

— Но вы забываете, что Энн — упокой, Господи, ее душу! — была моей племянницей, а миссис Скрогг — моя сестра.

— Наша газета учтет это при оплате, — с достоинством сообщил Дьюит.

Джойс поднял откидную доску прилавка и указал на дверь в глубине лавки.

Комната, куда они вошли, была по крайней мере вдвое больше торгового зала. Кожи всех сортов заполняли ее до отказа. Там были бычьи, свиные, грубо обработанные тюленьи шкуры, телячья кожа, а на стене висела даже шкура крокодила. Кроме того, в комнате стояли стол для раскроя, швейная машина и пресс.

Сначала внимание Дьюита приковала висевшая под стеклом над швейной машиной картина с изображением Христа-Спасителя. Затем он перевел взгляд на благочестивого хозяина, который стоял, смиренно сложив руки, с таким видом, будто молится. Внезапно Джойс заговорил с непонятной горячностью:

— Скрогг был еретик и умер как еретик! Знаете, где он теперь? Там! — И указал большим пальцем на пол. — В самом страшном аду! Туда ему и дорога!

В близко поставленных глазах шорника появился фанатический блеск. Он даже стал немного косить от ярости, и на его лице ясно отразилась его примитивная суть.

Дьюит невольно подумал, почему такая слепая вера, как у Джойса, почти всегда совпадает с ограниченностью, тогда как широта взглядов нередко приводит к цинизму. Шорник Джойс верил в Бога, рай и ад, в грехопадение и спасение людей и наверняка забивал своими идеями головы тем, кто соглашался его слушать. Он мог пригвоздить их к столбу силой своего фанатизма. Чистосердечно пытаясь улучшить мир, он только оглуплял его. Однако все свои соображения Дьюит держал при себе. Ему нужно было выпытать у Джойса побольше сведений обо всей семье Скроггов, а потому он слушал и согласно кивал, спросив только, был ли глава семьи действительно такой большой грешник.

— Он был еретик, еретик! — каркал Джойс. — Он не верил в Бога, он не соблюдал святость брачных уз, он зазнавался, он во всем находил только повод для насмешек, зато теперь… Боже, смилуйся над ним! Если бы он сдержал слово, я молился бы за него, но так — нет! Нет, нет и нет! Он не заслуживает прощения.

— А какое слово? — пытался пробиться Дьюит.

— Он часто сиживал у меня здесь — как раз на том самом месте, где вы сейчас сидите, — пьяный уже с утра, и издевался надо мной, болтая что-то непотребное, пока я честно начинал свой рабочий день и не хотел иметь ничего общего ни с его бутылкой виски, ни с мерзкими прелюбодеяниями. Я терпел, скрежеща зубами, и не мог указать ему на дверь, потому что верил… верил данному им слову! Слову, что он искупит свои грехи крупным пожертвованием церкви. Но все это было надувательство! И теперь он наказан по заслугам, воистину по заслугам! — Джойс с шумом втянул воздух через нос, и на его костлявом лице отразилось удовлетворение, хотя это лицо, несмотря на весь его комизм, оставалось грозным.

— А кому же он завещал весь свой капитал? — поинтересовался Дьюит, словно он ничего не знал о нескольких завещаниях. — И было ли там вообще, что завещать?

— А там и нечего было бы завещать — конечно, я имею в виду лишь честно заработанные деньги, — если бы не моя бедная сестра, несчастная Алиса, Господи, помоги ей. Она мучилась всю жизнь, собирая крохи, поддерживая порядок в доме и ничего не упуская из виду.

— А нечестно добытые деньги?

— На них лежит проклятие, оно уже потребовало свою первую жертву, и она не последняя.

— Что, контрабанда?

— Если бы только это! Прибрежным жителям сам Бог велел немножко погреть на этом руки, но эти бандиты совсем потеряли совесть и занимались не только контрабандой. Они ввозили не только спирт — и это можно было бы еще простить, но они не останавливались и перед убийствами, а это простить невозможно… Напишите, напишите обо всем в газету! Насилие и убийства!

— А кого же убивали?

— С тех пор, как он спелся с Финниганом, — Джойс не услышал заданного вопроса, — для них не осталось ничего святого. Беспробудное пьянство с утра до ночи, поношение Господа и слуг его, проститутки и карты! Как часто я старался предостеречь Скрогга, но он только смеялся надо мной и говорил, потешаясь: «Прежде чем черти уволокут меня в ад, я отпишу вам, святым братьям, треть своего имущества, и вы вызволите меня из ада своими молитвами!»

— А кому он оставил деньги?

— Да кто же может это знать наверняка! Он развлекался тем, что очень искусно натравливал всех друг на друга. Одного на всех остальных и всех сразу на одного. Чуть не каждую неделю составлял новое завещание, и все ради того, чтобы позлить своих родственников. Однажды он вдруг придумал оставить деньги клубу собаководства, а другой раз — завещать все какому-то клубу придурков в Дублине. В него принимали только тех, кто трижды разводился. А то еще какому-то горе-музыканту Невину, обретающемуся в Дрогхеде.

— Ну а кому же они достались в конце концов?

— Представьте себе, что моя сестра, которая заработала все эти деньги своим неустанным трудом, получит только половину.

— А другую половину? — невинно поинтересовался Дьюит.

— Трем дочерям. Говорят даже, что он спрятал где-то самое последнее завещание, по которому им вообще все достанется. Но Господь Всемогущий этого не допустит! Не забудьте написать в газете. В священном писании сказано: «Ни одна пылинка не упадет помимо воли Божьей». И Его воля была на то, чтобы старшая из этих трех девок погибла в петле. Она уже не раз пыталась покончить с собой другими способами, но на этот раз ей удалось.

Дьюит, который делал вид, что пишет, насторожился.

— Что? Она уже пыталась покончить с собой?

— С тех пор как заболела, что тоже не случайно, она пыталась отравиться то ядом, то газом.

«Так вот откуда записка», — подумал Дьюит. Энн написала ее, замышляя самоубийство, а кто-то спрятал записку у себя и вчера положил на стол. Такую возможность Дьюит сначала не учел. И сразу же услышал от шорника еще одну новость.

— Если бы весь капитал оставался в руках моей сестры, бедняжки Алисы, дело бы не дошло до такого позора. Но Скрогг был совершенно безответственным человеком и с детства позволял девчонкам делать все, что угодно, и все им сходило с рук. Вот они и стали тем, чем стали, — овцами, не достойными быть в стаде Господнем. Разве можно осуждать мою сестру за то, что она, тяжелобольная и почти неподвижная, предпочла уход посторонних людей, лишь бы не оставаться с дочерьми? Что она вообще не захочет ничего знать о них и будет опротестовывать раздел имущества? Она благочестива и предана святой римской церкви, ей достаточно пришлось выстрадать, — продолжал Джойс, взяв в руки острый нож и пробуя лезвие пальцем.

Дьюит же думал о том, почему миссис Скрогг решила опротестовать завещание, хотя ей и так досталась половина. Она ненавидела своих дочерей, любимиц отца, и мысль, что может обнаружиться еще одно завещание, по которому ей достанется только обязательная доля, была для нее непереносима.

Взглянув на застекленное изображение Христа на стене, которое издали отсвечивало, как зеркало, Дьюит увидел выражение лица шорника (тот полагал, что на него никто не смотрит). В стекле не отражался взгляд фанатика. Глаза смотрели хитро, расчетливо, как у шпиона, живущего под прикрытием искусно возведенной легенды, — так удобнее изучать и разгадывать окружающее.

Но Дьюиту стало неуютно не только из-за выражения лица хозяина. Было в комнате еще что-то угрожающее, но неразгаданное. Он прищурился и постарался сосредоточиться, не отвлекаясь на голос Джойса. В его сознании промелькнул ряд отрывочных картин. Он увидел большое зеленое пастбище, стадо коров, резвящихся телят, много овец, а среди них — такого бреда у него еще не было — крокодила. Шкуры на стенах ожили по воле его фантазии, свиная голова в щелочном растворе хитро ему подмигнула и подняла уши, как бы прислушиваясь.

«Когда забивают такую бестию, она визжит так, что лопаются барабанные перепонки», — вдруг подумал Дьюит. Потом, непонятно отчего, он увидел внутренним взглядом латиноамериканский нож мачете и понял! Это был тот остро заточенный нож, который Джойс держал в жилистой руке с синими прожилками, это от его ударов столько следов на развешанных кожах! Когда забивают бычка или свинью, то делают один удар, а не десяток в живот, в бок, в спину, да еще поворачивая при этом лезвие, отчего шкура резко теряет стоимость. Тот, кто способен на такое, безумец или садист.

Но кто это делает? Неужели этот праведник?

Дьюит встал, вынул бумажник и протянул Джойсу фунтовую купюру.

— Все, что вы мне рассказали, чрезвычайно интересно. Сердечно вам благодарен. Какие прекрасные вещи вы тут делаете! — Он показал на незаконченный портфель. — Мне нужна хорошая дорожная сумка, вы делаете такие?

— Все, что вам угодно. И очень качественно. Не то, что в городе, где платят за любую халтуру.

— Мне хотелось бы из телячьей кожи, такого цвета, как эта вот. — Дьюит поднял одну из кож и посмотрел ее на свет. — Вы сами дубите кожи?

— Ну конечно. Свою работу я никому не передоверяю.

— И сами сдираете шкуру?

— Я все делаю сам, от закупки скота до последней застежки. Зачем отдавать забойщику или дубильщику основную часть своего законного дохода да еще получать прелую кожу?

Дьюит подробно объяснил, какого именно фасона должна быть сумка, и дал мастеру два фунта в задаток. Они расстались, весьма довольные друг другом.

Все, что Дьюиту удалось узнать у брата миссис Скрогг, освещало события в гостинице с иной стороны. Дьюит вспомнил семейное фото Скроггов в спальне хозяйки. На нем явно видно сходство всех трех сестер с отцом, хотя нелегко было бы описать, в чем оно проявлялось. Такое же сходство было у Джойса с его сестрой. И если Джойс, не будем искать причин, без надобности тычет ножом в шкуры животных, то вывод можно сделать только один: его набожность — лишь тоненькая внешняя оболочка, а по своей сути он жестокий и очень хитрый человек. И его сестра такая же.

Но если даже и так, то как связать эти выводы с гибелью Энн? Все выяснится в процессе расследования, начатом по инициативе О'Брайена.

Место службы инспектора находилось около центральной площади. На прилегающей улице стоял каменный двухэтажный дом с вывеской. Но, войдя в подъезд, Дьюит увидел картонку с надписью, что полицейский участок закрыт.

Квартира О'Брайена находилась в конце коридора. Дверь была не заперта. Дьюит постучал и прошел по коридору в кухню.

Хозяин в цветастом фартуке, стоя у стола, раскатывал тесто. На подоконнике стояла банка с вареньем. Инспектор готовил сладкие слоеные пирожки. Он нисколько не смутился, увидев входящего Дьюита.

— Тесто плохое, — заявил он, здороваясь. — Должно бы уже подойти, но не подходит. Придется положить больше варенья, что, впрочем, имеет свои преимущества.

— Вы уже что-нибудь узнали насчет Энн?

— Вы не поверите, что оказалось в кофе. Однако, черт побери, это тесто отчаянно липнет к рукам!

— Героин, — подсказал Дьюит.

О'Брайен собрал рот в трубочку, а удивленные глазки вперил в Дьюита.

— Вы уже все знаете?

Дьюит сообщил, где он успел побывать, а инспектор, продолжая слушать, пытался, надув щеки, открыть банку с вареньем.

— Что меня больше всего удивляет, — сказал наконец О'Брайен, — это история с героином. Мне и во сне не снилось, что Скрогг этим занимается. С другой стороны, отрадно, что версия об отравлении отпала, развеялась в тумане. Я поговорил с нашим мэром и с пастором Эйнджелом, и они оба считают, что нет никаких оснований звонить во все колокола о смерти Энн.

— А известно ли вам, — возразил Дьюит, — что попытка замять дело об убийстве лишит вас возможности не только печь слойки с вареньем, но и попробовать их в обозримом будущем?

О'Брайен состроил сокрушенную мину, но в глубине его глазок притаилась ироническая усмешка, сознание превосходства над Дьюитом.

— Ну и ну, — замахал он осыпанными мукой руками, — замять дело! И каким тоном вы это сказали. Да, вы же не знаете последних новостей. Я получил отличную подсказку. Наш герой Финниган, за которым охотились все три сестры, кое-что рассказал несколько дней назад, напившись до отказа. Он заявил, что Скрогг его одурачил, просто надул, не вернув крупную сумму, которую задолжал. При этом Финниган выкатывал глаза и скрежетал зубами и к тому же поигрывал ножичком, добавив многозначительно, что свое он все равно получит, даже если для этого придется добавить еще четыре имени на могильном камне Скрогга. Неплохой намек, как вы считаете? Ну а самая пикантная деталь… Ладно, так и быть, скажу вам и это: обследование трупа показало, что кто-то стукнул Энн по голове тупым предметом, а может, и кулаком. Конечно, можно предположить, что она сама ударилась, в этом доме сам черт ногу сломит. Но еще врач установил, что убитая — как бы это сказать поприличнее — что она в ночь своей гибели имела сношение с мужчиной. С этим фактом мы не можем не считаться. Так вы и теперь продолжаете утверждать, что я недостаточно откровенен с вами? — Он оторвал новый комок теста, бросил на стол и посыпал мукой.

— Если я вас правильно понял, — осторожно сказал Дьюит, — вы подозреваете Финнигана. Его допрашивали?

— Нет еще, — ответил О'Брайен, посасывая теперь сигару. — Но прежде чем я за него возьмусь, особенно в связи с торговлей героином, нужно обдумать, чем мне все это грозит. Америка от нас далеко, между нами океан, но гангстерские повадки постепенно добрались и до нашего отсталого острова. Конечно, история с Энн весьма неприятна, но и она имеет свои преимущества. Мы сможем наконец-то покончить с гангстерами, во всяком случае в нашем уютном ирландском городке.

— А если Финниган представит вам надежное алиби?

— Исключено. — О'Брайен тщательно накладывал варенье на заготовленные куски теста. — Не забывайте, что здесь, в Килдаре, ничего не скроешь. И поэтому я уже заранее знаю наверняка, кого он представит как свидетелей своей непричастности. Это имеет свои преимущества. Я заранее их немножко порасспрошу, а Финниган будет очень удивлен тем, что они расскажут, если я всерьез поговорю с ними. Мой милый Дьюит, правду нельзя упрятать надолго, она обязательно выйдет наружу, надо только немножко схитрить и дать ей выглянуть на свет. Но где же моя Милдред? Неужели ей полчаса мало, чтобы купить приправу?

Дьюит давно уже понял, что инспектор вовсе не такой уж всегда всем довольный увалень. Его предположения насчет роли Финнигана могли быть верными, а может, и нет, но было совершенно ясно, что он хочет использовать смерть Энн как повод приструнить Финнигана, независимо от того, виновен тот или нет.

Однако почему О'Брайен сказал ему о своих намерениях обвинить Финнигана в убийстве и даже заклеймить его как убийцу, если появится такая необходимость?

— Так вы решили его арестовать? — осведомился Дьюит.

— Ну и шутник же вы, однако, — О'Брайен даже вынул сигару изо рта, чтобы вдоволь посмеяться. — Вы еще, пожалуй, додумаетесь до того, что я хочу навесить ему убийство Энн, чтобы выгородить истинного преступника, который сможет спокойно продолжать задуманную серию убийств.

— Почему вы так считаете? — деловито спросил Дьюит.

— Однако вы нравитесь мне все больше и больше, клянусь Богом, — признался инспектор с предельной искренностью. — Почему я так думаю? Да потому, что вы человек явно незаурядный, с вашим умом вы и сами до всего додумаетесь.

— Буду стараться.

Дьюит встал, чтобы уйти, но не успел он проститься с инспектором, как щелкнул замок и в кухню вошла супруга О'Брайена. Блондинка лет тридцати, в меру полная, она выглядела великолепно. По-видимому, она, как и ее муж, всегда была в прекрасном настроении и так же, как он, воспринимала жизнь с ее лучшей стороны. Хотя она уходила ненадолго, всего только за покупками, встреча супругов была трогательной. Она обняла мужа и поцеловала, и он также приветствовал ее с большой нежностью. Они выглядели как два молодых голубка в начале медового месяца.

О'Брайен представил ей Дьюита.

— Это тот человек, о котором я тебе так много рассказывал. Если бы я был преступником, то предпочел бы с ним вовсе не встречаться.

— Мой муж любит отпускать такие шуточки, — рассмеялась миссис О'Брайен. — Никак не может отвыкнуть, хотя я ему постоянно напоминаю, что должность обязывает заботиться о собственном достоинстве. Но у него по-прежнему только всякие глупости на языке.

Инспектор проводил Дьюита до входной двери, не снимая фартука.

— Так или иначе, но рано или поздно вы бы и сами додумались, — сказал он, держа Дьюита за руку. — Однако я дам вам еще одно маленькое указание для дальнейших поисков. Учтите, что если дом Скроггов окончательно опустеет, потому что Лайна уйдет за Энн, за ней Гилен, а потом за ними и их мать, то большую часть наследства этого старого греховодника получит моя собственная жена, и никто другой. Она тоже урожденная Скрогг, самая последняя из этого рода. Как вам это нравится?

Лицо О'Брайена светилось доброжелательностью.

— Благодарю за доверие, инспектор. — Дьюит вырвал свою руку из клейких клещей О'Брайена. И, чуть помолчав, добавил как бы между прочим: — Удастся ли вам спровадить Финнигана на виселицу или нет, но не думаю, чтобы после этого что-нибудь в Килдаре переменилось.

— А зачем вам нужно найти убийцу Энн?

— Чтобы Лайну не постигла та же участь, — ответил Дьюит. — Я уже давным-давно не такой оптимист, как вы, инспектор.

— Лучше станьте снова оптимистом и как можно скорее, — посоветовал О'Брайен с приветливой усмешкой. — На свете так много замечательных вещей, из-за которых стоит любить жизнь: порция свиных ребрышек, стакан ядреного пива, милая женушка, живая форель на крючке, увлекательная игра в картишки. А что касается людей, в общем-то, надо уметь кое-что не замечать, чтобы не лишать себя радостей. Тот, кто этого не умеет, никогда не сможет быстро заснуть и с легким сердцем проснуться.

— Не забудьте проверить сумку своей жены, — ответил Дьюит, сделав серьезное лицо. — Весьма возможно, вы обнаружите там нечто, что снова заставит вас засунуть палец в рот поглубже. Ведь на свете существует масса разных ядов, а женщинам, имеющим шансы на большое наследство, порой приходят в голову самые невероятные идеи. Желаю вам приятного послеобеденного отдыха.

С этими словами Дьюит выскочил на улицу, а О'Брайен остался стоять, разинув рот.

По пути Дьюит зашел в магазин писчебумажных товаров и купил там серию видов Килдара. Проходя мимо храма, он услышал звуки органа и вошел. Пастор читал проповедь, но храм был почти пуст — не больше десяти женщин в черном.

Присев на одну из последних скамей, Дьюит достал из кармана открытки и разложил их на подставке для псалтырей. Разглядывая виды, он старался в каждом из них найти что-то самобытное. Тут были и переулки, покрытые вуалью седой старины, и остатки старых многовековых городских стен, памятник на рыночной площади, изображение храма, в-котором он сейчас сидел, а также гостиница Скроггов «Под бледной луной».

При слабом освещении Дьюит не мог хорошенько разглядеть подробности, но он не для этого и покупал открытки. Ему не нужны были архитектурные детали отдельных домов или улиц, он просто хотел видеть их все сразу перед собой, обдумывая цепь событий, происшедших в Килдаре. Старая каменная стена или порядок домов — это было как бы за кулисами, за которыми и перед которыми двигалась толпа молчаливых фигур, в чьи души он стремился проникнуть. Он хотел объяснить себе их поступки, понять слова и выражения лиц, хотя их мысли были для него загадкой, а действия — совершенно непонятны, как непонятно было внезапное появление О'Гвинна с букетом алых роз, или следы ножевых ударов на шкурах в лавке шорника, или же весьма сомнительная откровенность О'Брайена и его разоблачения Финнигана…

Что за всем этим крылось? Какие причины, намерения, надежды двигали этими людьми?

Когда звуки органа и еле слышное пение замолкли, Дьюит собрал открытки и вышел из церкви. Оказавшись на улице, он заглянул через стену кладбища. Там стояли покосившиеся замшелые, старые надгробия, некоторые из них относились еще к тринадцатому столетию, если верить рекламным открыткам. Но он не стал в них вглядываться, потому что никак не мог не думать о том виде с гостиницей Скроггов. Снимок был сделан со стороны моря, серые стены возвышались среди черных скал, напоминавших своими очертаниями доисторических животных и сказочных чудовищ…

 

Глава шестая

На следующий день Дьюит встретился в ресторане станции Дрогхед с Альбертом Клэггом, совладельцем адвокатского и сыскного агентства «Меркурий», и двумя сотрудницами. У Клэгга было круглое лицо с щечками-яблочками. Глаза смотрели сквозь очки с таким неподдельным участием, что даже сильно скрытные люди легко доверяли ему свои тайны, никак не предполагая, что именно он по-деловому использует это доверие, то есть ежедневно зарабатывает, продавая его.

Стелла Уорен, сидевшая справа от Клэгга, училась на юридическом и зарабатывала на жизнь сбором информации для фирмы. Она была красива, как манекен, и так же бесчувственна, когда речь шла о том, чтобы выудить секреты у мужчин. Она была честолюбива, умна, обладала сильной волей. Стелла умела подавить свои личные желания, если они расходились с ее обязанностями.

Слева от Клэгга сидела мисс Айнс. На ней были черное платье и черная шляпа, украшенная искусственной ласточкой. Ее костистое лицо с тонкими, крепко сжатыми губами выдавало ее чрезмерную щепетильность. Она походила на бедную вдову мелкого буржуа, которая уже с десяток лет, не имея иных занятий, горюет по своему покойному супругу, заботится о своей собачке или о золотых рыбках и бывает счастлива только в те моменты, когда может почесать язычком. Женщины, передававшие ей очередную сплетню, никогда не догадывались, что Айнс будет сплетничать с тем же ехидством и о них самих с кем-то другим. Она была желчной и неприятной, ее острого языка боялись, однако несмотря на это, именно она была правой рукой Клэгга. Как ни странно, люди чувствовали прямо-таки потребность казаться значительными в ее глазах, чтобы услышать от нее одобрительное «ага» или заслужить ее молчаливый кивок, что означало: она давно уже догадывалась о сути услышанного во время беседы.

Дьюит сел рядом с ней, и она, внимательно посмотрев на него, сказала:

— У вас утомленный вид. В деле уже много трупов, или бал только начинается?

— Только начинается, — улыбнулся Дьюит.

— Как видите, мы явились немедленно, — вмешался Клэгг, — хотя…

— Хотя у нас есть десяток других поручений, что, однако, неправда, — с иронией заметила Стелла. — Так в чем там дело, Патрик?

Только она могла позволить себе называть Дьюита по имени. Болтали, что между ними что-то есть, но напрасно. Стелла была помолвлена с инженером из Канады, и свадьба планировалась на начало будущего года.

— Дело в том, что в этом маленьком приморском городишке, — и Дьюит разложил открытки на столе, — убита молодая женщина, и я очень боюсь, что она будет не последней, кто найдет на этом живописном кладбище, — он постучал пальцем по соответствующей открытке, — преждевременное пристанище. Весьма возможно, что в эту минуту, когда мы так мило пьем кофе и так разумно совещаемся, за одной из этих стен, — он указал на другую открытку, — скрывается убийца с готовым планом уничтожения следующей жертвы.

Когда Дьюит закончил свое сообщение, Стелла деловито спросила:

— Итак, мне предстоит взять на себя Финнигана? Что он собой представляет?

Дьюит показал фотографию и дал краткую характеристику, а затем обратился к мисс Айнс.

— А вас я прошу узнать все, что говорят о семье Скроггов. Вы же, Клэгг, соберите информацию о Лайне, прежде всего за последние дни.

— Как поступим с Эррисом? — спросила Стелла.

— Такие типы становятся иногда под влиянием обстоятельств хладнокровными убийцами. Надо узнать хотя бы, где он скрывается. Хотя это забота О'Брайена. Возможно, Эррис сам по себе неожиданно обнаружится, — неуверенно ответил Дьюит.

— Уже заранее ясно, — вздохнул Клэгг, — что расследование может затянуться, а следовательно, расходы…

Дьюит выписал чек и перебросил ему через стол.

— Клэгг так поэтично рассказывал нам, что по Килдару бродит привидение, — начала Айнс, отставляя пустую чашку. — Учитывая, что привидения согласно традиции убивают людей, только пугая их, я хотела бы высказать свое твердое убеждение, что привидение в Килдаре — алчный к деньгам человек. Это подтверждает канитель с завещаниями Скрогга.

— Ну а как же любовь, ненависть, страсть? — спросила Стелла, закуривая сигарету.

— Не пытайтесь выглядеть глупее, чем вы есть, — перебила мисс Айнс, вынимая сигарету из пачки Стеллы. Девушка поднесла ей зажигалку. — Все, о чем вы сказали, существует только в зависимости от денег. Иметь или не иметь — основной вопрос существования в наши дни. Возьмем, к примеру, ревнивого супруга, который кровожадно точит нож, чтобы перерезать горло своей согрешившей супруге. Дайте ему столько денег, чтобы он смог купить себе любую женщину, сколько угодно женщин, и он сразу же бросит нож и забудет, зачем за него хватался.

Мисс Айнс упрямо сжала губы и раздавила только что начатую сигарету. Обращаясь к Дьюиту, она продолжала со злобным безразличием:

— Взгляните на меня и представьте себе, что у меня есть сто миллионов. Тогда я не бегала бы повсюду в этой нелепой шляпке с дурацкой ласточкой на полях; я в течение суток доказала бы вам, что безграничная власть денег способна превратить даже такую желчную старую деву в добрую фею, которая просидела бы в девушках не дольше, чем, например, Стелла, хотя в применении к ней это почти невероятно.

— Да, ты совершенно права, — сказала, задорно улыбаясь, Стелла, — я уже давно потеряла невинность. Но это ничего не меняет в моих намерениях. В следующую пятницу у меня экзамен по гражданскому праву, а кроме того, я спешу поскорее заработать на весенний костюм.

Дьюит поднялся.

— Встретимся завтра. Если случится что-нибудь чрезвычайное, то звоните, но осторожнее, так как в маленьких городках прослушивается вообще все прямо на телефонной станции.

Как только Дьюит вышел, мисс Айнс коротко и деловито спросила:

— Сколько?

— Тридцать фунтов.

— Он становится скупым, — заметила Стелла. — И все-таки он самый симпатичный из всех мужчин, кого я знаю, кроме моего жениха.

— Была бы я твоим женихом, — сказала мисс Айнс, — потребовала бы согласие на развод еще до свадьбы.

Стелла расхохоталась. Она была молода, красива и талантлива. Деньги пока не играли для нее решающей роли.

— У меня такое чувство, что на этом деле мы заработаем больше тридцати фунтов, гораздо больше, — заявил Клэгг, надувая щеки и дергая плечом, как будто от зуда. На самом деле он поправил кобуру с револьвером под мышкой.

* * *

На подходе к станции показался поезд. Сначала в тумане возникло неясное пятно, потом оно приобрело более четкие угрожающие очертания локомотива, и, наконец, он с грохотом подлетел к перрону, словно черный устрашающий колосс из железа и огня, сметающий все на своем пути и превращающий все живое в кровавое месиво… Стелла взглянула на открытку, оставленную Дьюитом на столе. На ней была изображена гостиница «Под бледной луной». Девушке вдруг стало как-то неуютно, но она сама не знала, отчего.

 

Глава седьмая

На развилке Дьюит резко затормозил, так как, задумавшись, пропустил дорожный указатель. Дорога вправо вела в Килдар, влево — на Чезвик, где находился приют святой Барбары. Немного подумав, Дьюит свернул налево, хотя вовсе не планировал визит к миссис Скрогг.

Шоссе вело вглубь страны мимо холмов и лугов, где паслись большие стада, но почти не было людей. Часто попадались села, где по крайней мере треть домов пустовала. Чернели оконные проемы, двери были выломаны, не вился дымок, не лаяли собаки и не кудахтали куры. Унылая местность, тихая, как кладбище, население будто вымерло от чумы.

Приют святой Барбары, здание, построенное в стиле эпохи Тюдоров, стоял посреди равнины, и можно было уже издалека заместить его башенки и круглые крыши. Заходящее солнце освещало старые кирпичные стены, заросшие плющом, а окна давали золотой отблеск. На этом фоне резко выделялась неестественно яркая зеленая листва. Не доезжая ста метров до богадельни, Дьюит вылез из своей машины и пошел пешком. Солнце село, и сумерки быстро сгущались, но ни одно окно не засветилось. Что же, и тут полное запустение?

Однако, судя по тому, что Дьюит уже узнал о богадельне, она не могла пустовать. Ее населяли состоятельные пожилые одинокие люди, а кроме того — старые актеры и актрисы с громким прошлым. Беззубыми ртами они пережевывали свою блестящую ушедшую жизнь, греясь у камина, но жар углей уже не мог изгнать смертельный холод из их мыслей и суставов.

Темнота в окнах объяснялась очень просто: было время ужина, и все обитатели богадельни собрались в столовой. Четыре огромных арочных окна на фасаде сияли в темноте, приглашая заглянуть внутрь. За длинным столом сидели тщательно причесанные и разодетые дамы и господа. Во главе его возвышалась дама лет шестидесяти, очень бодрая и решительная для своего возраста. Это была директриса миссис Хейнетт.

Дьюит вошел в холл, поднялся по лестнице и, отворив ближайшую дверь, оказался в библиотеке. Какой-то господин читал у камина. Дьюит спросил, как найти миссис Скрогг.

— Второй этаж, вторая комната налево, — ответил господин. — Но мне кажется, у нее сейчас гость. Полчаса назад ее спрашивал молодой человек.

Дьюит поблагодарил и поднялся на второй этаж. У комнаты миссис Скрогг он остановился. За дверью слышны были два голоса — дребезжащий женский, сообщавший, что ей уже лучше, что она уже может дышать, и глуховатый мужской:

— Не надо так волноваться, поберегите себя.

— Но как она могла на это решиться? Почему? Именно Энн! — слабо прозвучал женский.

— Я тоже не перестаю об этом думать, — проговорил мужчина. — Может быть, из-за болезни? Молодые женщины тоже болеют. Она давно жаловалась на боли внизу живота, может, у нее был рак. Тогда такой конец легче. — Видимо, смерть Энн не очень опечалила сообщавшего о ней.

— Единственное, о чем я молю Господа, это чтобы он поскорее прибрал меня к себе! — тихо воскликнула миссис Скрогг, но в ее голосе не было той страдальческой интонации, которая делает жалобу истерзанного человека непереносимой для окружающих. — Я солгала, если бы сказала, что оплакивала Джерома, хотя и прожила с ним тридцать лет. Но то, что совершила Энн, поразило меня в самое сердце, а я даже не могу пойти на ее похороны, не в силах встать. Врач сказал, что я уже никогда не смогу ходить.

— Не забывай, что у тебя есть еще Гилен и Лайна.

— Ты же сам знаешь, какие у меня с ними отношения. От Энн я хоть изредка слышала доброе слово, а эти две будут только рады, когда меня наконец похоронят. И не возражай, Финн, так оно и есть.

Финниган! Дьюит еще внимательнее стал слушать, хотя и сам уже догадывался, кто в гостях у миссис Скрогг.

— Да, они своеобразные, — признал Финн. Его приход к Алисе Скрогг и тон беседы не слишком-то совпадали с тем, как описывал вдову О'Брайен.

— Своеобразные? Они злые, они скверные, — с неожиданной силой возразила старуха. — Они ни во что не верят, и у них нет чувства долга. Они живут только для собственного удовольствия, а на все прочее им наплевать. И поэтому я тебе, как сыну, советую: не связывайся с ними. Они гордятся своим образованием, какое бы оно ни было, и они слишком хороши, чтобы относиться к тебе с уважением. Из-за своего высокомерия они будут презирать тебя.

— Если окажется, что Энн не сама лишила себя жизни, я сам воткну этому негодяю нож под ребра, клянусь Богом! — поклялся Финниган, не слушая ее.

— Не говори так, — остановила его больная. — На твоей совести и так много грехов, за которые ты должен вымаливать у Бога прощение, и тебе вовсе не к лицу изображать ангела мести. Брось заниматься контрабандой, зарабатывай честным трудом, тогда я верну тебе деньги, которые якобы задолжал тебе Джером.

— Якобы? — Финниган рассвирепел. — А что можно заработать честным трудом, если на твоей шее дюжина пиявок, а землю арендуешь один. Клянусь тебе…

— Клянусь, клянусь, — перебила его миссис Скрогг негромким, но достаточно твердым голосом. — Когда отдавать тебе деньги, решаю я, и хватит об этом.

— Хватит, не хватит, не твоя забота, — рявкнул Финниган, хватив по столу кулаком, но сразу же рассмеялся. — Даже стоя одной ногой в гробу, ты остаешься упрямой, как осел. Но не забывай, Алиса, я не из вашей священной братии. Так или иначе, но свои деньги я возьму. И для тебя было бы лучше отдать их сразу.

— Да отстань ты от меня наконец, — со злостью отмахнулась Скрогг. — Я даже не знаю еще, где они лежат.

— Зато я знаю. Там же, где и завещание, по которому ты остаешься нищей, — где-то в твоем доме. Может быть, одна из твоих дочечек уже его нашла. Это была бы действительно высшая справедливость.

Внизу в вестибюле раздались шаги — ужин закончился. Дьюиту пришлось отойти от двери. Он прикинул, есть ли смысл начинать беседу с миссис Скрогг в присутствии Финнигана, и решил, что лучше ее отложить.

На улице уже стемнело. Вместо того чтобы кратчайшим путем вернуться к машине, он прошелся вокруг богадельни. Рядом с корпусом для прислуги стоял сарай, к которому пристроили гараж. В нем находился хорошо сохранившийся «форд». В конце двора была прачечная, а за ней начинался огород.

Вернувшись к главному зданию, Дьюит увидел все тот же яркий свет в окнах столовой и заглянул туда. Две сильные молодые крестьянки с грубоватыми веселыми лицами отодвинули стол и расставляли декорации, придвинутые раньше к стене: звездное небо, картонный утес, дерево и несколько колонн. Едва они закончили, как появились первые персонажи. Неуверенной походкой вошли две дамы в кринолинах и белых париках. Черные мушки украшали немолодые напудренные лица. Дамы играли веерами и кокетничали с сопровождавшими их кавалерами в парадных костюмах восемнадцатого века и с маленькими шпагами на боку. Любому из них было больше семидесяти. Видимо, разыгрывалось что-то вроде мистерии, потому что на скалу, отдуваясь, с трудом взобрался персонаж в черном плаще и черной шляпе с красным пером. А между колоннами возник старец в белом. Каждый держал на палке маску из папье-маше — такие всегда продаются на ярмарках к Рождеству.

У господина в черном маска изображала искаженную злобой гримасу, а у старика в белом было просветленное лицо апостола. Пока нарядные дамы и господа мелкими шажками выделывали па менуэта, с трудом передвигая старые больные ноги, появилась новая фигура, изображавшая смерть с косой в руках. Смерть была в сером трико с нарисованными мелом ребрами и держала перед собой маску-череп с тремя черными дырами вместо глазниц и рта. Обе крестьянки захихикали. Им было очень весело.

 

Глава восьмая

Дьюит дернул за колокольчик у двери в гостиницу, и на пороге появилась Лайна. Она очень приветливо поздоровалась, но приятные сюрпризы на этом не кончились. Лайна приготовила ему лучшую комнату с эркером, очень уютную. Стены в ней были обклеены новыми обоями, потолок заново побелен, а пол хотя и не покрашен, но чисто выскоблен и покрыт ковром. В камине пылал огонь, постель застелена чистым бельем, а стол накрыт к ужину.

Лайна нагрела даже ванную комнату в конце коридора. Старомодная пожелтевшая ванна была отчищена до блеска, голубые нимфы на стенах, игравшие среди стилизованных водяных лилий, должны были радовать взор купающегося, на вешалке висели два белоснежных полотенца. После того как Дьюит помылся, Лайна подала яичницу-глазунью с салом, сыр, компот и бутылку вина, хотя ей было известно, что он вообще не пьет.

Дьюит взглянул на девушку, но не смог разгадать ее намерений. На Лайне было голубое облегающее бархатное платье без отделки, которое ей очень шло. Ее волосы отсвечивали зелотом, а лицо было совсем гладким, так как маленькие морщинки вокруг глаз и рта, заметные при дневном освещении, исчезли в полусвете настольной лампы. И Дьюит, бывший до того утомленным и расстроенным, сразу забыл, что собирался уединиться. Преобразившаяся Лайна отвлекла его от мрачных мыслей. Не дожидаясь приглашения, девушка села в большое кресло у камина и смотрела, как он, внезапно проголодавшись, с аппетитом поглощает яичницу.

— О'Брайен снова заходил, — задумчиво сказала она. — Он старался быть слишком уж приветливым, и это меня встревожило. Он что-то скрывает, но не подает виду.

— У меня другое предложение, Лайна. — Дьюит поднес ей стакан вина. — Давайте не касаться гибели Энн и всего того, что с этим связано. Поговорим о чем-нибудь другом. Расскажите немножко о себе.

— Она лежит в гробу там внизу, в баре. — Казалось, Лайна не слышала его слов. — Эти люди из похоронного бюро задвинули под стол, на котором стоит гроб, ящик со льдом. Ужв конец августа, но еще очень тепло… Почему, ну почему смерть так ужасна, Патрик? Я долго рассматривала лицо Энн, зажав нос надушенным платком. На свете нет ничего безобразнее смерти. — Она выпила вино и снова протянула стакан Дьюиту, чтобы он налил еще. — Сегодня весь день я думала о вас, — продолжала она. — Вы не слишком жизнерадостный человек, Патрик. Но это и неудивительно при вашей профессии. Только одного не пойму, почему вы занимаетесь расследованием таких дел, как, например, наше? Энн умерла, у нее все позади, и разве теперь важно, кто ее убил? Это же теперь не имеет никакого значения, разве вам так не кажется?

— Нет.

Но она снова не обратила внимания на его ответ и продолжала:

— Все в жизни не имеет значения…

— Ваши слова, Лайна, абсолютная чушь. Да вы и сами это понимаете.

— Нет, не чушь, — настаивала она. Держа стакан с красным вином против огня, она любовалась игрой красок. — Знаете, о чем я часто думаю по вечерам перед сном? Я думаю, как чудесно было бы, если бы кто-нибудь сумел погасить мою жизнь во время сна, чтобы я никогда уже не пробудилась в этом гнусном Килдаре.

— Лучше бы вы чем-нибудь занялись, стали бы работать или учиться, тогда вы ложились бы спать с разумными мыслями. — Дьюит отхлебнул немного компота, он был уже сыт. — Разве Килдар виноват в том, что вы сами не знаете, куда приложить свои силы?

Лайна поставила стакан на стол и встала с кресла. Ноздри ее раздувались.

— Уж очень вы самоуверенны, мистер из Дублина!

— Напротив. — Тайная усмешка пряталась в глазах Дьюита. Усмешка не была ни радостной, ни добродушной, но и не злой. — Совсем напротив, — повторил он. — Вот если бы я себе вообразил, что вы затопили камин, прибрали комнату, чтобы без всякой задней мысли сделать мне приятное, тогда бы вы были правы. И если бы мистер из Дублина позволил себе подумать, что вы нарядились, чтобы ему понравиться, — он и вправду был бы самодовольным дурнем. Но, к сожалению, я не такой. Я слишком хорошо понимаю, что вы хотите быть красивой не для меня, рассчитываете на то, что я — и тут вы глубоко ошибаетесь — возьму вас в Дублин и вы таким образом спасетесь от этой рутины, в которой обречены жить.

— Ну а если вы правильно угадали, то что? Что бы вы мне посоветовали?

Дьюит пожал плечами.

— Когда вы получите свою долю наследства, то выходите замуж, рожайте детей, не смотритесь так часто в зеркало, заведите себе садик, выращивайте розы и огурцы. Если же вы и после этого будете ночью лежать без сна, то скажите сами себе сто раз: я счастлива и готова на коленях возблагодарить Господа.

— Счастье в шалаше, не так ли? — Лайна прикусила губу.

— Оно зависит лишь от вас.

— Вы просто стараетесь вывести меня из себя, потому что надеетесь таким образом что-то у меня выпытать, — сказала она странным приглушенным голосом. — Да, Патрик, вы умны, вы очень умны. Но послушайте, что я вам скажу. Пусть у вас достаточно денег, пусть вы неустанно кочуете из одной страны в другую, пусть у вас сколько угодно женщин, пусть вы можете купить себе любые книги, романтику лунных ночей и прекрасную музыку, но все это совсем не поможет. В принципе вы так же страдаете от одиночества, как и я. И только поэтому вы стали адвокатом для бедняков, только поэтому охотитесь за преступниками, как за дикими зверями. Право, справедливость? Точно так же, как и я, вы ищете способ убить время, чем бы ни заниматься. Эту тоску можно прогнать любовью или тем, что принято здесь называть любовью. Можно разогнать тоску, охотясь за убийцей, а можно — может быть, это самое надежное — придумать и осуществить убийство. Вот вы хотите поймать убийцу Энн. Рассказать, как она умерла?

— Очень вас прошу. Налить вина?

— Давайте сядем у камина. Я буду у ваших ног, как юная леди Макбет, которая хочет сделать своему супругу маленькое признание в первую брачную ночь. — Она взяла подушку из черного бархата с вышитым на ней шелком букетом желтых роз и села на нее. Молча посмотрев в огонь, она начала: — Вы, конечно, знаете, что Энн была тяжело больна. Вероятно, это последствия аборта. Несколько месяцев назад Финн бросил ее, и она хотела покончить с собой. Написала записку, открыла газ и… испугалась. Силы воли не хватило. А записку я спрятала у себя. Это подлинная записка, только написана давно.

— А зачем вам было убивать Энн? — спросил Дьюит.

— Может, из-за Финна, а может, и из-за денег. Ее доля наследства достанется мне и Гилен пополам, по три тысячи фунтов каждой. Я уже давно так одичала от одиночества, что способна на самый нелепый поступок без всякого повода. Не верите? — Она рассмеялась. — Вам нужны еще доказательства моей вины? Пожалуйста. Когда я решила, что убью Энн, то стала думать, на кого бы свалить это преступление. И банка с горчицей, на которой отпечатки пальцев Эрриса, и морской узел — все это не случайно. Эррис сам научил меня вязать его. Кстати, он уже снова здесь. О'Брайен разыскал его в пивнушке.

Дьюит согласно кивнул и заговорил:

— Прежде чем позвонить в колокольчик у двери, я обошел весь дом и проверил ставни. Вы заперли их не только изнутри, как обычно, но и снаружи. А в кухне вы даже закрепили оконный засов новым винтом. Почему? Только из страха. Вы боитесь, что убийца Энн придет и за вами. И сейчас вы сели к моим ногам не просто, чтобы приятно поболтать, а потому, что вам жутко в комнате одной. Признайтесь, Лайна, кого вы боитесь? Кто забрал у вас записку Энн?

— Не знаю, она все время лежала у меня в ящике письменного стола и однажды пропала.

Дьюит не стал больше ничего выпытывать. Он был уверен, что она что-то скрывает, но понимал, что не добьется от нее признания. Поэтому он попытался завоевать ее доверие другим путем.

— Допустим, кто-то хочет войти. Все окна, ставни и двери закрыты. Нет ли какой-то другой возможности проникнуть в дом?

— По-моему, нет. Окна в подвал закрыты решетками.

— А вы проверили решетки? — быстро спросил Дьюит. — Кто-нибудь мог надпилить решетку, чтобы потом легко выломать.

— Об этом я уже подумала, — призналась Лайна. — С тех пор как стемнело, я не выходила из комнаты, боялась. Слава Богу, около семи пришел Эррис. Мы вдвоем наглухо закрыли ставни и простучали все решетки молотком. Они все совершенно целы, никто их не трогал.

Дьюит встал и помог Лайне подняться.

— Пойдемте, проверим все еще раз.

Она хотела что-то сказать, но промолчала, и они вышли в коридор. На лестничной площадке второго этажа стоял Эррис со свечой в руке. Он был страшно бледен, а его одежда красноречиво свидетельствовала о том, что два дня и ночь он провел как бродяга.

— Мне показалось… я не понял… может, это были ваши голоса… — Тень от его свечи плясала по стене, так дрожала его рука. Не расспрашивая, о чем говорил с ним О'Брайен, Дьюит включил карманный фонарик и предложил пойти вместе осмотреть дом.

— А что, сегодня ночью ожидается новое убийство? — спросил Эррис дрожащим голосом, но с циничной интонацией. — Черт побери, могу я наконец выспаться?

Но все-таки он присоединился к Дьюиту и Лайне, и они начали с подвала. С дотошной тщательностью, не упуская ни малейшей детали, Дьюит проверил каждый замок и каждый засов, заглянул во все углы, осветил внутренность всех шкафов, заглянул под каждую кровать. Оконные решетки во всех четырех окнах были нетронуты, засов на двери и висячий замок не использовались десятилетиями. Одна дверь вела из коридора в наружную пристройку, и засов так проржавел, что вообще не поддавался. Так же надежны были и другие двери и ставни.

Пройдя через кухню, все трое вошли в бар. Чувствовался приторный запах, несмотря на лед под гробом. Гроб был открыт, Дьюит шагнул поближе к нему и убедился, что Лайна сказала правду. Даже на первый взгляд Энн не была похожа на спящую.

— Можно мне зайти к вам на пару минут? — жалобно попросила Лайна, когда Дьюит открыл дверь своей комнаты.

— А я прочту вам то, что написал сегодня, — предложил Эррис. — Все равно не смогу уснуть.

Дьюит подбросил в камин несколько поленьев, затем снова наполнил стакан и подал его Лайне, которая молча странно глядела на него. В это время вошел Эррис с бутылкой коньяка под мышкой и несколькими исписанными листками в руках. То, что он им прочел, напоминало поэму и было так же печально, как пожелтевшее любовное письмо, воспоминание о чем-то несбывшемся.

— «Учительнице снилось, что она еще не старая, — читал Эррис, — не иссохшая, что волосы ее не седые и редкие, что глаза не потухшие и безжизненные. Взяв зеркало, она увидела в нем свои глаза-звезды, они сияли, как черные кристаллы, свои чудесные волосы, падавшие на ее белые плечи, и полную грудь. Она была счастлива, что так хороша, молода и любима. И она спустилась к морю, где он ждал ее, ощутила его любовь, запах крепкого табака и чистой кожи, исходивший от него, и его силу, и сказала ему: "Сэм, жизнь прекрасна. Мы построим свой дом там, где ручей впадает в море, у нас будет много детей, а в них повторится наша жизнь и наша любовь…" И она увидела своих детей и услышала их смех, а затем проснулась. Было серое утро, такое, как десятки и сотни других, и толпа детей с хохотом бежала в школу мимо ее окон, но это были не ее дети. На спинке стула висел шиньон из чужих волос, и нигде не пахло табаком и кожей, и не было ее любимого, имя которого Сэм, ибо он утонул тридцать лет назад со своим баркасом и его скелет, в котором играют рыбки, лежит на дне моря. А когда учительница взглянула в зеркало, она увидела, что еще жива, но глаза подернуты серой пылью, и в той пыли погасло сияние ее снов. Она встала, умылась холодной водой, вымыла свою жилистую шею и обвисшую грудь, которой не вскормила ни одного ребенка, а потом оделась в черное — тридцать лет она носила траур по Сэму — и отправилась исполнять свой долг. Она учила детей ирландскому, английскому и Священному писанию, она учила их, что дважды два четыре и тому, что святой Георг был ирландцем, и говорила о Всемогущем Боге на небесах, который добр ко всем и всех понимает… Верила ли она сама, старая дева Хитч, которую в Килдаре никто больше не вспоминает, могила которой заросла травой и на ней пасутся козы пономаря, когда он нарочно забывает закрыть калитку на кладбище…»

Эррис читал листок за листком и ронял их на пол. Лайна слушала с непроницаемым лицом, но больше ее занимали шаги и голоса на улице. Она села на ручку кресла к Дьюиту и перебирала его волосы. А Дьюит не замечал яркого пламени в камине, не слышал слов Эрриса и не чувствовал прикосновений Лайны. У него появилась возможность связать все известные ему факты и людей воедино! Сложилась картина насильственной смерти Энн, но она была совершенно фантастической, несмотря на строгую логику событий.

Только когда Эррис замолк и, покачиваясь, встал, Дьюит очнулся. Видимо, алкоголь притупил чувство страха у Эрриса, и его потянуло ко сну. Он попытался что-то сказать, но его невнятное бормотание никто не расслышал. Парень вышел, шатаясь, в дверь и исчез. Лайна смотрела ему вслед.

— И мне тоже уйти? — Она пыталась улыбнуться, но не могла скрыть своего страха, который еще усилился. Ей жутко было пробираться по темному, загроможденному старой мебелью коридору, жутко остаться одной на целую ночь в своей комнате. — Можно, я посплю у вас в кресле, пожалуйста, — жалобно попросила она. — Я знаю, что наговорила всякой ерунды, на самом деле я так не думаю, я просто хотела бы жить, как все нормальные женщины.

— Лайна, еще раз прошу, скажите, — Дьюит взял ее за руку, — почему вам так страшно? Кого вы так боитесь? Скажите мне, доверьтесь мне хоть немного!

Она печально покачала головой.

— Я не могу ничего сказать вам, я сама не знаю. Убийцей мог быть любой, кто жил в этом доме, кто хорошо знал Энн, знал всю семью. Разве вы это не понимаете?

— Что ж, тогда есть только один выход, — сказал Дьюит жестче, чем хотел. — Вы уйдете сейчас в свою комнату и ляжете в постель, как всегда. Дайте волю своей фантазии, представьте себе, что кто-то наблюдает за вами через щель в ставнях. Ведите себя так, как будто ничего не случилось. А двери… нет, лучше хорошенько запритесь.

— Так вы полагаете, что кто-то попытается…

— Да. Но вам ничего не угрожает.

— А если…

— Что — если?

— Не знаю… Конечно, вы правы… Как можно напасть, если окна и двери надежно заперты? Но вам, Патрик, я открою дверь… если вы придете…

Стоя на пороге, она положила руки ему на плечи и крепко поцеловала в губы. Когда она ушла, он оставил свою дверь полуоткрытой.

Взяв книгу, он снова сел к камину. Но не мог прочесть и десяти строк. Наступила полночь, прошел еще час, а он так и не сдвинулся с места. В доме было тихо, как будто специально для привидений. Этой теплой августовской ночью не шевельнулся ни один лист, не было ни малейшего дуновения ветерка, не слышно было шума прибоя. Только раз Дьюит испугался, услышав, как кто-то скребется в коридоре. Подкравшись поближе, он увидел быстро мелькнувшую серую тень — это оказалась крыса.

Подойдя к окну, он заметил сквозь стекло слабый огонек вдали, там, где находились заброшенные хижины. В одной из них жил О'Гвинн. Огонек удалился вдоль берега и погас.

Без четверти два — громко и протяжно где-то в городке пробили часы — Дьюит как раз собрался налить себе порцию свежего кофе, но невольно выругался шепотом. Из комнаты Эрриса, как и двое суток назад, раздалась органная музыка Баха, так громко, что заглушила все остальные звуки. Из-за нее не был бы слышен даже скрип половиц и стук шагов.

Дьюит хотел заставить Эрриса прекратить, но потом решил иначе. Он бесшумно прокрался по лестнице в коридор, где была комната Лайны. Все было пусто, только орган заполнял весь дом, словно бесплотные духи играли заупокойную мессу для Энн. Прошла четверть часа. Ничего не изменилось. И все же Дьюита охватила тревога. Он подошел к двери и нажал на ручку. Дверь была заперта. Он подождал немного, Лайна не открывала. Тогда он позвал ее через замочную скважину. Почувствовав запах газа, он стал трясти ручку изо всех сил, стучать в дверь кулаком — никто не отзывался. Дверь, сколоченная из дюймовых досок, не поддавалась. Нужен был какой-то инструмент.

Дьюит заорал, подзывая Эрриса, но это не помогло. Растолкать Эрриса опять не удавалось, как и в прошлый раз, но Дьюит не стал попусту терять время и опрокинул на него кувшин холодной воды. Добудившись, он потащил его с собой вниз. В кухне нашелся очень острый топор, однако он оказался слишком легким. Не меньше десяти минут понадобилось на то, чтобы взломать дверь. Ворвавшись в комнату, Дьюит немедленно открыл окно и перекрыл газ.

Лайна лежала с застывшим лицом, и сердце ее было неподвижно, как камень.

— Я не додумался бы до этого, — произнес Эррис голосом, полным сознания своей вины, как если бы он был обязан охранять Лайну.

Даже поверхностного осмотра кухни и обратной стороны дома было достаточно, чтобы убедиться, как прост, а потому почти непредсказуем был ход убийцы. Он снял шланг с газовой плиты и насадил на проводку газового освещения — хотя им давно уже не пользовались, но проводка сохранилась. Убийце не нужно было входить в комнату Лайны, чтобы погрузить ее в вечный сон…

 

Глава девятая

— Ужасно, поистине ужасно! — вздохнул О'Брайен. Но прозвучало это так, как будто он удовлетворен великолепной трапезой. По его наспех накинутой одежде и взъерошенным волосам видно было, что его разбудили среди ночи, однако об этом он не обмолвился ни словом. Его маленькие маслянистые глазки светились, как всегда, самодовольством, однако в глубине их — и Дьюит это сразу заметил — таились недоверие и настороженность. Дьюит заметил и кое-что еще. На первый взгляд, казалось, что О'Брайен, разбуженный среди ночи, схватил спросонья рубашку и штаны и кое-как оделся; однако этому впечатлению противоречила одна небольшая деталь: молния была закреплена булавкой. Обычно инспектор ходил в серо-зеленых галифе, и молния на правой брючине была испорчена и не закрывалась. Сейчас она была закрыта и застегнута булавкой сверху, чтобы не разошлась. Любой знает, сколько нужно времени и терпения, чтобы закрыть сорванную молнию. Так неужели же кто-то будет заниматься такими пустяками глубокой ночью, зная, что совершено убийство и надо спешить? Остается предположить, что О'Брайен вовсе не спал, когда поступил вызов, но хочет это скрыть. Почему?

— Как это ужасно, — снова повторил он, раскачиваясь всем своим массивным телом. — Но лучше уж такой конец, чем вся жизнь в дублинской тюрьме.

— Как? — выдохнул Дьюит.

— А потому что убила сестру она, и никто другой. Она сама мне в этом призналась. Ее замучила совесть, мы все сейчас в этом убедились. Она не стала ждать, когда ее арестуют и приговорят, а казнила себя сама, и это лучше, много лучше.

О'Брайен лгал настолько неуклюже, что явно и сам не верил, что сумеет провести Дьюита. Нисколько этим не смущаясь, он весьма убедительно заявил:

— Да-да, как бы ни было грустно, но это удачный выход, и мы избавимся от нашей проблемы.

Взгляд Дьюита был прикован к Лайне. Ее глаза так выразительно уставились в пространство, что, казалось, она сейчас моргнет и заговорит — впечатление не из приятных.

— Она мечтала спокойно заснуть, перейти рубеж во сне, не испытывая ни страха, ни боли, — продолжал О'Брайен с отвратительной слащавостью. — Она была умной девушкой и понимала, что дом находится под строжайшим наблюдением, и ее комната, и она сама. Вот она и придумала эту ловкую штуку с газом.

— Под наблюдением? — перебил его Дьюит. — Разве вы или ваши люди следили за ней?

— А как же? — О'Брайен перестал притворяться. — Вы что же, думаете, мне хочется повесить на себя дисциплинарное взыскание перед пенсией? Да-да, глаз у вас острый. Вы правы насчет молнии. У меня уже глаза слипаются от недосыпания. Это и неудивительно, потому что обычно я ложусь в десять. Что ж, тем приятнее будет сейчас завалиться спать.

— Вы осматривали дом до моего прихода? — спросил Дьюит.

— От чердака до подвала. Кроме Лайны, вас и моего постового, там никого не было и не могло быть. Ни человека, ни другого существа. Разве что муха.

— Тогда убийца пришел извне, как бы это ни казалось невероятным, — заявил Дьюит.

— Исключено. Даже кошка не смогла бы пробраться в дом!

— Тогда…

— Совершенно верно. Либо Лайна отравилась сама…

— Либо?

— Либо это был один из вас, я имею в виду вас или же нашего поэта.

— А мотивы?

— У поэта? Может быть, он нам сам объяснит? — О'Брайен повернулся к Эррису, который все это время молча смотрел на Лайну.

— Что я должен объяснить? — растерянно спросил Эррис.

— Почему вы могли убить Лайну?

— Из ревности, — прошептал парень.

— Да, вы правы, это реально, — согласился О'Брайен.

— А я? — спросил Дьюит.

— Виной всему осколок гранаты у вас в мозгу. Временное помутнение сознания. Не просто белые мышки и прочие мелочи, такое может привидеться только безграмотным и тупоумным людям. А вы человек интеллигентный и много переживший.

— А как же ваша версия о виновности Финнигана и об уликах против него? — возразил Дьюит, внимательно гладя на инспектора.

— Она оказалась несостоятельной. Ну а теперь я опечатаю комнату и отправлю рапорт в Дрогхед. Можете попытаться что-нибудь обнаружить вместе со всей тамошней комиссией по расследованию убийств, даже если вся работа пройдет впустую.

— Отчего вы так твердо уверены?

— Оттого, что я издавна знаком с этими господами. — О'Брайен добродушно рассмеялся. — Это комиссар полиции Уэстрик, который удовлетворяет свое честолюбие, сидя за рулем лимузина с синей мигалкой; два подчиненных ему инспектора под стать начальнику. Они с умным видом перероют весь дом снизу доверху, допросят не меньше тридцати человек, будут всех подозревать, а потом от этих подозрений отказываться, и в конце концов… комиссар полиции Уэстрик вместе со своими помощниками сядет в свой лимузин, помчится обратно, и в итоге вернутся в Дрогхед нисколько не умнее, чем до выезда оттуда,

О'Брайен подошел к Дьюиту и положил ему на плечо свою мягкую огромную ладонь.

— Мой дорогой друг, разве вы еще не поняли, что в Килдаре бессильна всякая там криминалистика? Местные жители глухи и немы. Когда им задают вопрос, они не отвечают ни да, ни нет, а только бурчат что-то себе под нос, а уж ваше дело понимать это бурчание как вам угодно, только в нем не содержится ни малейшего намека на то, что вы пытаетесь узнать. Но это хорошо, а иначе до чего мы дожили бы, если бы каждый совал свой нос в душу другого.

В том, что он говорил, было предостаточно несообразностей, но глядя на О'Брайена, такого массивного, непоколебимого, полного непробиваемого, почти идиотского оптимизма, Дьюит попытался взглянуть его глазами на жителей Килдара, на которых могло пасть подозрение. И почувствовал, что инспектор прав. Здесь непригодна классическая криминалистика крупных городов. Ее методами не добьешься признания ни от могильщика с букетом роз, ни от шорника Джойса, ни от миссис Скрогг, ни даже от Финнигана. Многовековая война с англичанами дала свои плоды, и большинство ирландцев охраняет свой клан, и никакое следствие не заставит их заговорить — они будут глухи и немы.

Но Дьюит не выдал себя ничем, оставив все эти соображения при себе. Вслух он сказал:

— Весьма возможно, что комиссар полиции из Дрогхеда тоже не сразу выявит виновного. Но в одном вы можете быть твердо уверены, О'Брайен: после его возвращения в Дрогхед вы уже недолго останетесь инспектором в Килдаре. Ну а как это отразится на вашей пенсии, вы легко подсчитаете сами на краешке газетной полосы.

— Если уж вы так со мной откровенны, — О'Брайен сиял от доброго расположения, — то я отвечу вам тем же. Можно долго рассуждать о том, что общество во многом выиграет, если какого-то пьянчужку навечно упрятать в исправительный дом. Можно также поспорить, виноват ли преступник перед обществом или общество перед ним. Для Килдара эти философские диспуты не играют роли, как и для меня не играет роли, что думают обо мне в Дрогхеде или в Дублине. Если меня отправят на пенсию, то я все равно останусь на виду. Вместе с нашим мэром, нашим уважаемым пастором и несколькими другими почетными гражданами я всегда готов содействовать советом, деньгами и делом возрождению нашего города. Мы все заинтересованы в том, чтобы Килдар проснулся наконец от многовекового сна, в который он погружен, как спящая красавица. Это древний городок, его окружают великолепные пастбища и зеленые луга, а побережье такое, что могла бы позавидовать любая Ривьера. Вот мы и решили, что лучшего места для отдыха не найти, особенно если человек ищет тишины и уединения.

Дьюит согласно кивнул.

— Понимаю. И на таком курорте, где царят тишина и покой, не должны происходить убийства. А то Килдар потеряет свою бесценную репутацию, не успев ее приобрести.

— Вы великолепно выразили свою мысль, — сказал О'Брайен, весь сияя от благорасположения.

— Тогда я добавлю еще кое-что, — продолжал Дьюит. — Что вы собираетесь предпринять, если убийца — а он сейчас свободно разгуливает по вашему безупречному Килдару среди безупречных жителей — не остановится, убрав вторую дочь достопочтенной миссис Скрогг, а будет добиваться выполнения всего плана, чтобы вам пришлось доставать лед и для третьей дочери — Гилен?

— Это вы великолепно сказали, — похвалил О'Брайен. — Можно даже подумать, что вы собираетесь конкурировать с нашим городским поэтом Эррисом. Но ваш вопрос вполне уместен. Допустим, что убийца разгуливает на свободе, и предположим, что он по каким-то причинам поставил себе целью угробить всех трех дочерей Скрогга. Примем все это как установленный факт. Но даже если это так, нам все равно незачем ломать себе голову. Почему? Да потому, что Гилен, за которой он должен теперь охотиться, уехала отсюда. Она в Дублине, собирается там учиться. До сих пор она не могла себе этого позволить, так как старик ни за что не хотел отпускать от себя любимую дочь. Сколько было из-за этого скандалов! Зато теперь она надеется стать доктором философии, честолюбия у нее предостаточно…

Беседу прервал сержант, который принес телеграмму. О'Брайен начал ее читать, и его рыхлое лицо окаменело, как жир от холодной воды. Телеграмма была адресована Лайне. Гилен сообщала сестре, что потрясена смертью Энн и приедет завтра утром.

— Да, это меняет дело. — О'Брайен почесал в затылке. — Теперь нам придется поработать с двойным усердием.

Дьюит исподволь наблюдал за ним. Он убедился, что дурацкая манера поведения была напоказ, но зачем? Может быть, паясничанье инспектора скрывало страх за собственную жизнь? Знал ли инспектор, кто убийца? Боялся ли, что его уберут как лишнего свидетеля? Или опасался, что обнаружатся какие-то стародавние грехи? Слишком хорошо знал Дьюит, что утверждение о неизбежности кары за преступление — только легенда для поддержания авторитета полиции. Фактически в Ирландии оставались нераскрытыми около четверти тяжких преступлений. И точно так же останется нераскрытым и убийство обеих сестер, если он, Дьюит, не нападет на след, наводящий на правильный ход расследования.

— Да, — сказал О'Брайен, поглаживая свой живот, мало чем отличающийся от бочки, — завтрашний день будет нелегким для всех нас, и поэтому я предлагаю не тратить сегодня сил понапрасну. Нечего нам тут без толку стоять. Ай-яй-яй, ну и дела! Но мы его все-таки поймаем, этого негодяя, тогда этот сукин сын не обрадуется.

Поднимаясь вместе с Дьюитом к себе, Эррис заметил:

— Любопытнейшая личность, этот О'Брайен. Заглянуть бы в его черепную коробку! Там, наверное, много всякого такого, что привело бы в ужас невинную душу, а знатока людей заставило бы расхохотаться. И Гилен меня тоже интересует. Если уж женщина захотела стать доктором философии, то ее явно бес оседлал. — Он употребил более грубое слово.

Когда на следующее утро Дьюит спустился в гостиную, он застал там молодую женщину. Это была Гилен. Ее бледное лицо с широко расставленными серо-зелеными глазами обрамляли ярко-рыжие волосы. Вероятно, она плакала, так как веки ее слегка покраснели. Но больше ничто не выдавало ее огорчения по поводу смерти сестер.

Дьюит еще не знал, как вести себя с ней. Сидя за чашкой кофе, они обменялись несколькими словами. Когда Гилен закурила сигарету, Дьюит взглянул на рекламный плакат за ее спиной. На нем был изображен жизнерадостный джентльмен с сигарой и надпись: «Шикарные мужчины курят только табак "Боффин"».

Дьюит снял плакат со стены и подошел с ним к столу. Затем вынул перочинный нож и разрезал плакат на несколько десятков квадратиков. Гилен с недоумением следила за ним. На каждом квадратике он записал имя или понятие, которые возникали в его голове по ходу событий в Килдаре. Затем свалил все квадратики в пепельницу и тщательно перемешал. Потом разложил в ряд на пасьянсном столике. Чуть не целый час он развлекался, перемещая их на разные лады, и вдруг наткнулся на комбинацию, которая его поразила.

В первом ряду оказалось восемь карточек, на которых подряд стояли следующие слова; «мать, двери, мародерство, фонарь, актер, дверной засов, Лайна, ржавчина».

Дьюит был так взволнован этим, как будто уже нашел решение загадки. Совершенно забыв о Гилен, он вздрогнул и испугался, почувствовав ее дыхание за своим плечом.

— Что вы делаете? — Она старалась не показать своего любопытства, но это ей плохо удавалось. — Раскладываете новый пасьянс?

Дьюит оглянулся, но не встал со стула.

— Можете вы ответить мне на несколько вопросов?

— Конечно, — серьезно ответила она, — спрашивайте.

— Сколько лет этой гостинице?

— Не меньше пятисот. В городском музее есть подтверждающие материалы.

— Не знаете ли вы, почему она построена так далеко от центра города, на отшибе?

— Знаю. — Гилен становилась все внимательнее. — Здесь был ложный маяк. Мои предки были грабителями, они обирали потерпевшие крушения суда и трупы утонувших моряков, прибитые к берегу. Но все они получили отпущение грехов, потому что на рифах разбивались главным образом английские корабли.

— А теперь догадайтесь, что я пытаюсь установить? — Дьюит собрал свои карточки. — Хочу разобраться, каким путем убийца Лайны проник в дом!

— Поняла! — воскликнула Гилен. — Пожалуй, вы правы. Мой старый учитель, который работал в музее истории края, утверждал, что от берега до дома ведет подземный ход, что не зря об этом сохранились предания. Добычу с затонувших кораблей втаскивали в дом через этот вход…

— Пойдемте. — Дьюит вышел в узкий коридор около кухни, в конце которого виднелась обитая железом дверь. Он уже раньше проверял замок и засовы на этой двери.

— Этой дверью, насколько я помню, никогда не пользовались, — растерянно сказала Гилен. — Это же и снаружи заметно. Тут вековая ржавчина.

Дьюит снова прощупал засов, замок и петли, но не нашел никаких заметных следов того, что искал. Разочаровано опустив руку с фонариком, он вдруг вспомнил открытку, где гостиница снята со стороны моря. Бегом бросился он в свою комнату и нашел открытку. Дом имел четыре окна и пристроенный широкий дымоход, но ни одной двери со стороны моря!

Снова спустившись вниз, он тщательно осветил засов и даже присвистнул. Мощный засов был аккуратно перепилен стальной пилкой не толще бритвенного лезвия! И язычок замка тоже. Для того, кто хотел войти в дверь, препятствия не было.

Вопрос теперь состоял в том, отчего дверь сама по себе не открывалась.

Вскоре он нашел ответ и на это. Сбоку внизу была щель между досками, в которой скрывался упор французского замка.

Дьюит снова пошел наверх и вернулся с куском стальной проволоки, согнутой определенным образом. Неспециалист не сразу догадался бы о ее назначении. Провозившись с полчаса, Дьюит открыл замок.

— Ну вот, можете теперь открыть дверь, — обратился он к Гилен, которая все это время молча наблюдала за ним.

Она протянула руку и нажала на задвижку. Дверь бесшумно открылась. Убийца не забыл вовремя смазать петли. За дверью находился колодец, невидимый снаружи, потому что он примыкал к дымоходу. В стену были вделаны железные скобы для подъема и спуска.

Сначала Дьюит поднялся и попал в комнату без окон. В углу валялась куча тряпок, рядом — расколотая глиняная кружка и огарок свечи, а также много обгоревших спичек. Ясно было, что в этой комнате кто-то прятался и не один раз.

Хватаясь за скобы, Дьюит спустился до дна колодца, Гилен следовала за ним. Холодный воздух подул на них из бокового хода, в конце которого виднелся слабый свет. Пробравшись по этому ходу — он был очень низкий, и приходилось двигаться согнувшись, — они очутились среди скал. Со стороны вход не был заметен.

Молча оба смотрели на скалистый берег у своих ног. Какие трагедии разыгрывались тут в грозовые ночи, когда корабли разбивались о рифы, а прибрежные пираты, заманившие корабль в бухту ложным огнем, убивали тех, кто смог выбраться живым на берег. По этому ходу добычу затаскивали в потайную комнату и держали там, дожидаясь, когда можно будет вытащить ее на свет и продать. Проходили века, прибой все так же грохотал среди прибрежных скал, кричали в тумане чайки, садясь иногда отдохнуть на мокрые камни… Но Дьюит сейчас не думал об этом. Он погрузился в прошлое, как будто был очевидцем давних трагедий, и на время забыл о настоящем.

Нечто подобное чувствовала и Гилен. После долгого молчания она заговорила как бы сама с собой:

— В этой маленькой бухте, — сказала она, обведя рукой полукруг, — обрело вечный покой намного больше человеческих душ, чем на кладбище в Килдаре. Ужасно, что люди способны на такое.

— С тех пор ушло много поколений, но и теперь есть такие таланты, — заметил Дьюит. — Тот, кто убил обеих ваших сестер, и сейчас находится среди нас.

Они вернулись к колодцу и поднялись наверх. В гостиной Гилен подошла к столу, на котором лежали бумажные квадратики с надписями, и прочла вполголоса те слова, сочетание которых так поразило Дьюита: «мать, дверь, мародеры, фонарь, актер, замок, Лайна, ржавчина».

Она вопросительно взглянула на Дьюита, но он молчал.

Оставшись один, он позвонил Клэггу и молча выслушал его сообщение. После этого он отправился к Финнигану.

 

Глава десятая

Бывший монастырь августинцев, что расположен между Килдаром и Чезвиком, был распущен еще до Первой мировой войны и превращен в пивоварню. Портер с этого пивоваренного завода экспортировался в разные страны, даже в Южную Африку. Монастырь окружали земельные участки, часть которых принадлежала приюту святой Барбары. В эти земли клином врезался участок, приобретенный покойным Скроггом далеко не честным путем, как утверждали злые языки. Вся же остальная земля принадлежала по-прежнему ордену монахов-августинцев; они сдавали ее в аренду крестьянам и выручали за нее примерно треть своих общих доходов.

Отцу Финнигана достался самый плохой участок. Большая часть пахотной земли была каменистой, мало пригодной для посевов, на ней рос ячмень, да и то хилый, а три коровы едва доились, молока никогда на всех не хватало. Жилой дом, а лучше сказать — пародия на это понятие, символизировал собой все хозяйство; к нему были пристроены амбар и хлев. Дом так покосился, что казалось просто невероятным, что он еще стоит, хотя должен неминуемо развалиться. Часть окон была забита досками, а шиферная крыша залатана кусками жести. В большой луже посреди двора валялась тощая свинья. По двору бегали куры до такой степени облезлые, что вряд ли могли снести в неделю пяток яиц.

У входа в дом Дьюит столкнулся с толпой ребятишек разного возраста, одетых в штопаное-перештопаное тряпье, но выглядевших вполне жизнерадостно. В кухне еще несколько малышей столпилось около корыта с бельем. Один из них лупил ладошкой по мыльной воде, брызги разлетались во все стороны, и остальные радостно визжали. Самый младший ревел.

Из полутьмы появилась женщина, спешившая к ребенку. Увидев Дьюита, она, подбоченясь, остановилась и грубо спросила, кто он и что ему здесь нужно. Когда он ответил, что хочет поговорить с Финниганом, она заявила, что брата нет дома.

Она не успела договорить, как в дверях появился мужчина, заполнивший весь дверной проем. Его лица не было видно в полумраке, но по первым произнесенным словам — он спросил, что нужно, — Дьюит догадался, что это и есть Финниган, якобы отсутствующий.

— Входите, только давайте покороче, я спешу.

Финниган вернулся в комнату, Дьюит вошел за ним. В комнате было много спальных мест, а посередине стоял стол, за которым три бородача играли в карты. Финниган сел четвертым, не приглашая Дьюита сесть, и сразу накинулся на него:

— Ну что вам тут надо? Что-то вынюхиваете? Ничего вы тут не разведаете. Тут живут только порядочные люди с чистыми руками, которые честно зарабатывают себе на жизнь.

— О'Брайен намерен отправить вас на виселицу, если не найдет настоящего убийцу Энн Скрогг и ее сестры. Можете быть уверены, что именно так он и поступит. — Дьюит подтянул ногой табурет и сел.

— Что надо этому жирному суслику? — В глазах Финнигана светилась холодная ярость. — Меня на виселицу из-за Энн и Лайны? Хороши шуточки! — Он грозно расхохотался и так грохнул кулаком по столу, что зазвенела посуда. — Это, пожалуй, лучшая шутка из всех, придуманных когда-либо в Килдаре.

— Когда вас будет раскачивать на виселице легкий океанский бриз, вы забудете о шутках.

— Вы думаете? — Финниган встал и угрожающе выставил подбородок. Он был почти на голову выше Дьюита и поэтому слегка наклонился.

— Уверен, — подтвердил Дьюит, — Но я сомневаюсь, — невозмутимо продолжал он, — что найдется канат, который вас выдержит. Не пришлось бы взять проволочный трос.

— Дай ему в морду, — спокойно посоветовал один из мужчин, сидевших за столом.

— А что, стоит. — И Финниган уперся языком в щеку.

— Попробуйте, я вам советую, — кивнул Дьюит.

— Придется последовать твоему совету.

Финниган замахнулся, однако прежде чем он опустил свой кулак с силой парового молота, Дьюит вынул левую руку из кармана и молниеносно нанес ему удар в подбородок. Тот вытаращил глаза, но не успел как следует удивиться, как новый удар по уху свалил его на пол, который задрожал от удара. Подняться Финниган уже и не пытался.

— Это что ж такое? — Он помотал головой, ощупал подбородок и голосом, полным почтительного изумления, обратился к трем другим: — Вы видели? У него динамит в кулаках.

То, что у Дьюита в кулаке не динамит, а всего-навсего свинчатка, он не догадывался, и Дьюит был в свою очередь немало изумлен, увидев на лице Финнигана, когда тот встал на ноги, добродушную улыбку, как будто оба удара доставили ему огромное удовольствие.

— За это стоит выпить. — Гигант взял бутылку со стола. Вспомнив, что недавно сказал ему Дьюит, он, все еще ухмыляясь, проговорил: — Так, значит, этот каналья О'Брайен хочет свалить на мена оба трупа? Охотно верю. Но не выйдет. У меня не одно, а целых три алиби. Вот они здесь сидят. Первое алиби зовется О'Кэлли, второе — Макхора, а третье отзывается на забавную кличку Сидней. Вы согласны, ребята?

Все трое за столом кивнули.

— Я бы не стал так легко относиться к угрозам О'Брайена, — посоветовал Дьюит. — Не знаю, в каких вы с ним отношениях, но все три алиби рухнут, если он строго на них взглянет, даю вам слово.

Финниган переждал, когда затихнут шумные протесты его друзей, и громко крикнул в сторону кухни, чтобы Пат, Кон, Джим и Джек сейчас же явились. Его приказ был немедленно выполнен, и в комнате возникли четверо мальчишек от семи до двенадцати лет.

— Скажите вон ему, что я делал вчера целый день, — приказал он четверке.

— Вчера? Ты перекрывал крышу амбара.

— А позавчера?

— Спал весь день, — пропищал младший. — Ты ужасно храпел, но когда я попытался тебя растолкать, ты зарычал, как медведь.

— Вот видите, устами ребенка глаголет истина, — сказал Финниган, потрепав светлый чуб мальчугана. Затем повернул его на пол-оборота и дал ему осторожно пинок под зад, что было намеком и для остальных.

— Ладно, вы не виновны. Но кто же тогда? — Дьюит взял со стола грязную колоду карт. Ловким движением он выбил одну, и она легла на стол перед Финниганом. Это была дама пик.

— Ну да, это сделала старая ведьма сама и никто другой! — воскликнул Финниган. — А как вы об этом догадались?

Дьюит закусил нижнюю губу.

— А как она добралась до Килдара из приюта? Она же не может двигаться без костылей.

— Старая ведьма все может, — убежденно повторил Финниган. — Возьмет метлу, пробормочет: «Абракадабра!» — и вот она уже летит сквозь дымоход и дальше, куда ей угодно.

— Возможно. — Дьюит не отрицал его версию, однако у него были некоторые возражения. — Но от приюта до Килдара тридцать миль. Не слишком ли далеко на метле?

— Что касается настоящей ведьмы, то она запросто может слетать за одну ночь на луну и обратно, — проворчал О'Кэлли, старший из трех друзей.

— Настоящая ведьма способна не только до луны долететь на метле, — пошутил и Макхора. — Она сделает человечка из куска теста и объявит, что это ты. Проткнет тебя иголкой, и ты умрешь. Знавал я одну, она уничтожила так весь скот в нашей деревне.

Финниган наморщил лоб и глубокомысленно произнес:

— Довольно трепаться, ребята. Одно ясно: Джером был, конечно, ловкач и с бабами управлялся, как петух с курицами, но хозяйничала от и до только старуха. Она так надрывалась, что вся иссохла и скрючилась и стала злой, как гадюка. Мой друг Джером рассчитался с ней, оставив перед смертью такое письмецо, по которому все деньги остаются дочерям. А любимая супруга будет сосать свой костлявый палец.

— А где это завещание?

— Там же, где и деньги, что задолжал мне этот мерзавец! Под стропилами, наверное. Можете себе представить, каково старой вдове. Хоть она и парализована, а не остановится и перед бегом с препятствиями, лишь бы дочек обойти.

— Да, возможно, что и так, — согласился Дьюит, — но мне непонятно, как вдова может добраться до Килдара, не прибегая к колдовству.

— Этого я и не знаю, — сказал Финниган после некоторого раздумья. — Но могу поклясться, что ни у кого не было более серьезных причин спровадить Энн и Лайну на тот свет, чем у нее.

— Вот когда вы навестили ее в четверг, — сказал вдруг Дьюит самым невинным тоном, — вы ничем не выдали своих истинных чувств, а наоборот, вы с ней так мило беседовали, как хороший сын со своей почтенной матушкой.

— Однако этот чертяка знает все, — изумленно произнес Финниган, обращаясь к клеенке на столе.

— Эй, с ним надо поосторожнее, — предупредил тот, кого называли Сиднеем. — Ему известно куда больше, чем было бы полезно для твоего здоровья.

Дьюит согласно кивнул.

— Вполне вероятно. И прежде всего потому, что деньги, которые задолжал вам ваш друг, то есть, простите, мерзавец Джером, получены были не за легальную перепродажу спирта. Вы потихоньку переправляли в Ирландию наркотики, что стоит не меньше десяти лет тюрьмы.

О'Кэлли был так поражен, что остался сидеть с разинутым ртом. Опомнившись, он произнес довольно убежденно:

— Финн, он и правда слишком много знает. Хотим мы или нет, но придется его прикончить.

— А в субботу вы, как нежный влюбленный, послали Гилен цветочки. — Дьюит подчеркнуто не замечал никого, кроме Финнигана. — Разве она собиралась быть в Килдаре в воскресенье?

— Лучше ограничимся десятью годами тюрьмы, — уклонился от ответа Финниган. — Вы приехали, чтобы предупредить меня об этом?

— Ничего подобного. Я просто хотел кое-что у вас уточнить.

— Убирайтесь к черту! Мне с вами нечего уточнять. А коли уж вы заговорили о цветочках, то я вам нарисую фиалку под глазом, — прорычал Финниган, снова впадая в ярость.

В нем странным образом уживались несовместимые, казалось бы, противоречия. Совершая свои махинации с контрабандой, которые явно давали ему совсем небольшой доход, Финниган был отчаянно смел, даже безрассудно отважен. Если же добавить к этому его атлетическую фигуру, то вполне понятно, что Гилен могла на какое-то время увлечься его непосредственностью. По все это ничего не говорило о тайных свойствах его души, куда не сумели до сих пор проникнуть ни Дьюит, ни Стелла, которой он был поручен.

Отчаянный визг, раздавшийся из кухни, и появление сестры Финнигана в дверях заставили его вскочить со стула. Она что-то прошептала брату, отчего настроение у него окончательно испортилось, и он с яростью отбросил деревянные сабо, валявшиеся у порога кухни. Вернулся он с четырехлетней девочкой на руках, которая горько плакала. Она прищемила палец в дверях, и он старался отвлечь ее, складывая утку из газеты. Лицо его оставалось мрачным.

— Вот что, уважаемый Всезнайка, — обратился он к Дьюиту, но так громко, чтобы его слышали в кухне, — вот таких малявок у нас здесь одиннадцать штук. Их надо одеть, накормить и напоить. А какая у нас тут жизнь? Крыша падает на голову, вместо одежды — лохмотья, а на завтрак, обед и ужин — пустая картошка. Мясо мы едим только по праздникам, и то если удастся незаметно подстрелить зайца или косулю. Вы, конечно, рассуждаете, как многие другие, что народ ленив, любит побираться и пьянствовать, живет в грязи и имеет то, что заслужил…

— Я так не считаю, — строго перебил его Дьюит.

— Ну не вы, так другие, их вполне достаточно, — не сдавался Финниган, который злился все больше, в его голосе звучала уже ярость. — Они готовы избивать своих братьев, чтобы угодить жирному патеру, хотя этот кровопийца хуже клопа. — Этим Финниган выразил свое презрение к церкви. — Но если хоть один из нас не хочет подыхать от голода и в отчаянии просит верующего собрата о помощи, тот пищит, как назойливая муха: «Бог тебе поможет, обратись к нему…»

— Неправда, я так не говорил! — Шорник Джойс не вынес оскорбления и не усидел в засаде. Выскочив из кухни, он накинулся на огромного Финнигана. Его костлявое лицо от злости покрылось красными пятнами. — Ты лжешь и предаешь того, кто хотел помочь тебе!

— Поглядите на этого таракана, он смеет говорить мне в глаза, что я оскверняю его поганые лапы! — Финниган кипел от бешенства. — Когда ты хотел помочь нам, когда?! Не теперь ли, когда явился собирать подать для своих жирных церковников?

— Если плата велика, то ты можешь отказаться от земли, никто не запрещает! — громко заорал шорник.

— И ты смеешь говорить такое мне, когда у меня на руках ребенок, у которого можно все ребрышки пересчитать под тряпками! Когда тебе доподлинно известно, что из трех собранных картофелин нам остается одна, а две отправляются на перегонку для твоих, ах, каких добродетельных братьев! Или я не прав? Да и вы тоже не лучше! — внезапно накинулся Финниган на Дьюита и грохнул кулачищем по столу. — Являетесь сюда без приглашения, втираетесь и воняете тут… Наркотики! Черт меня побери, но если бы я мог, то набил бы таблетками этим бесполезным дамочкам в Килдаре или еще где-нибудь глотку до отказа. Дамочки томятся от безделья, они не знают, как убить время. Пожалуйста, будьте любезны, глотайте столько этой дряни, чтобы увидеть на колокольне поросят вместо аистов! А теперь убирайся, ты, ядовитое насекомое! — Это относилось к Джойсу. — Иначе я превращу твою рожу в котлету, а мне сейчас не до того, я еще не закончил беседу с этим господином. — И он кивнул в сторону Дьюита.

Джойс громко сглотнул, хотел сказать что-то, но все-таки вышел из комнаты, затаив злобу. Этот мстительный взгляд был Дьюиту уже знаком.

Проведя рукой по лицу, Финниган миролюбиво сказал:

— Опять же о малышах! Все знают, что Джером задолжал мне, но, как вы думаете, я смогу получить когда-нибудь свои деньги?

— Разумеется, нет, — ответил Дьюит как ни в чем не бывало. — Повешенному редко удается получить свои долги, а вы кажетесь мне идеальной кандидатурой для наказания за умышленное убийство. Там, где надо говорить, вы упорно молчите, а когда надо молчать, болтаете, как старая торговка. Вы не владеете собой и напрасно теряете голову, впадая из одной крайности в другую. Какую роль играет Джойс во всей этой истории с наследством? Или он тоже в нем заинтересован, чтобы отдать деньги церкви? А что вам известно о начальнице богадельни, где содержится старуха Скрогг? Алиса действительно больна настолько, что не может двигаться без костылей? А ну-ка, говорите правду! Вы что, не понимаете, чем вам все это грозит?

— Ничего я не знаю. — Финниган был явно подавлен последними словами Дьюита. — Честное слово, не знаю. Я, правда, слышал, что они обе — начальница и старуха — подруги детства, но…

— От кого слышали? — перебил Дьюит.

— Не могу сейчас вспомнить, — Финниган от усердия наморщил лоб, — но вспомню.

— Вы встречались с Гилен на днях?

— Я… да, встречался.

— Где?

— В Реммингтауне.

— Э, прежде чем выронить слово, проверь его на вес золота, — снова предупредил бородач Сидней.

— Заткнись! — огрызнулся Финниган.

Без всяких видимых причин он вдруг почувствовал доверие к Дьюиту и добровольно рассказал ему все, что знал. Это было не так уж много, но Дьюиту стало понятнее, что и как происходило в Килдаре. Даже маленькая Анни, терпеливо сидевшая на руках у Финнигана, перебралась на колени к Дьюиту и не оставила его в покое, пока и он не сложил для нее утку из бумаги.

Когда он собрался уходить, она расплакалась и хотела непременно проводить его.

 

Глава одиннадцатая

Прежде чем вернуться в гостиницу, Дьюит ненадолго зашел к О'Брайену. Там он узнал, что сыскная полиция из центра графства «осчастливила Килдар своим присутствием и, вероятно, продолжит завтра свое расследование».

— Им же надо хотя бы сделать вид, что они что-то делают, — беззлобно иронизировал О'Брайен, хотя нетрудно было заметить, что он обеспокоен.

Но если он рассчитывал, что Дьюит начнет его расспрашивать о расследовании, то просчитался. Дьюит задал несколько общих вопросов и быстро ушел.

Когда он добрался до гостиницы, был уже вечер. Клэгг, Стелла и мисс Айнс ждали его там, как договорились. Они пили кофе на кухне, а нанятая Гилен новая служанка Бэсси мыла посуду. Сама Гилен находилась в своей комнате. В баре рядом с кухней стоял гроб с телом Лайны, которое вернули после вскрытия. Рядом с гробом сидела вся в черном сестра ордена урсулинок и читала молитвы. Ее провалившийся старушечий рот беспрерывно шевелился, но не было слышно даже бормотания. Четыре толстые восковые свечи страшно коптили, а воздух в баре от этого нисколько не стал лучше.

Лицо Лайны заметно изменилось. Без косметики оно казалось старше, и хотя голубоватый оттенок кожи недвусмысленно подтверждал, что она мертва, ее черты излучали покой, даже гармонию, что вовсе не было свойственно ей при жизни.

Вместе с Дьюитом в бар вошли Клэгг, Стелла и мисс Айнс. Они молча постояли с ним рядом около гроба, дожидаясь, когда можно будет вернуться в кухню. Покашливая как бы от смущения, Клэгг вынул свой блокнот, почесал нос, нацепил очки, придав своему лицу с розовыми щечками потешную важность, и сказал:

— Начнем с моего доклада о личности по имени Слим Джойс, пятидесяти трех лет, род занятий — шорник.

— Предисловия не нужно, переходите к фактам, — коротко потребовал Дьюит.

— Фактов немного, их можно перечислить в нескольких предложениях. Возможно, вам покажется, что важность этих фактов не идет ни в какое сравнение с количеством затраченного на них времени, однако…

— Послушайте, Клэгг, о затратах поговорим потом. Не начинайте торговаться, не зная, буду ли я вообще возражать против ваших затрат в отчете. Итак, что же вы узнали насчет Джойса?

— Я расспросил одиннадцать человек, сверился с церковно-приходской книгой, побеседовал с адвокатом Беллом, а в общем, затратил одиннадцать часов чистого времени, — невозмутимо продолжал Клэгг, — но затраты себя оправдали. Джойс, уважаемый житель города Килдара, глубоко верующий — даже пустая бутылка из-под виски приводит его в трепет, — только по счастливой случайности избежал судебного процесса двадцать лет назад. Еще ребенком он был подвержен приступам ярости — об этом мне рассказала старая крестьянка, я потерял два часа, беседуя с ней, — и однажды в припадке злости забил до смерти собаку железным прутом. Когда он вырос, стало еще хуже. Во время свадьбы его сестры — рассказывал пономарь, и это стоило мне полутора часов — Джойс ударил одного из гостей бутылкой по голове да так неудачно, что бедняга умер. И только потому, что нашлись свидетели, подтвердившие, что Джойс напал не первым, а ему якобы угрожали ножом, он ушел от ответственности. После этого он уехал на несколько лет в Англию, а вернувшись, открыл на свои сбережения собственное дело. Владелец писчебумажного магазина Шелли — затрачено два часа, так как поначалу он был непроницаем, как дверь сейфа с шифрованным замком, — рассказал, что уже тогда на Джойса напало благочестие. Может быть, он совершил какой-то дурной поступок и совесть так его замучила, что он стал искать спасения на небесах. Кроме того, Джойс страдает болезнью глаз. Короче говоря…

— Короче, можно и покороче, — проворчал Дьюит. — Продолжайте.

— Короче говоря, Джойс стал искренне верующим, и добродетель его усиливалась с каждый годом. Тут я перехожу к главному своему открытию — на него я затратил целых три часа, — но оно чрезвычайно важное на самом деле: Джойс, весь обращенный к Богу, борется со своей дьявольской вспыльчивостью так же, как и тридцать лет назад.

— Сколько, вы говорите, вам понадобилось часов, чтобы это установить?

Клэгг заглянул в свой блокнот:

— Ровно три с половиной часа, но полчаса я не стал учитывать.

— Мне понадобилось на то же самое всего четверть часа, — спокойно заметил Дьюит. — Верующий и добродетельный Джойс стал еще злее и несдержаннее, чем раньше. Но он срывает свой бешеный нрав не на людях, а на животных, на телятах, коровах и овцах. Он убивает их не самым гуманным способом, как это делают нормальные забойщики скота, а тычет ножом так старательно, что шкура превращается в решето.

Клэгг стал тереть нос с таким усердием, что чуть не содрал с него кожу, и проговорил очень тихо:

— Вы должны были сказать мне об этом раньше, сэр; я же не ясновидец, чтобы знать, что вам известно, а что еще нет.

— Продолжайте доклад.

— Любопытны взаимоотношения Джойса с сестрой, овдовевшей миссис Скрогг. Она нисколько не уступает ему в ревностном благочестии.

— Они хорошо понимают друг друга?

— Отлично.

— И сколько же вам потребовалось часов, чтобы в этом убедиться?

— На это… на это я потратил меньше часа и не стану это записывать, — пролепетал Клэгг. — Но есть еще кое-что, может, и не очень важное, но все, с кем бы я ни говорил, выразили уверенность, что скромный шорник довольно богат. Скрогг сколачивал свой капитал контрабандой, а его добродетельный шурин богател за…

— Минуточку. — Дьюит не мог отказать себе в удовольствии подшутить даже в присутствии гроба с телом покойной. Он приложил себе палец ко лбу и сказал, усмехаясь: — Вы сегодня явно не в форме, Клэгг. О том, что Джойс сколотил себе небольшое состояньице как посредник — арендатор монастырских земель и что на его счету в банке Килдара уже одна тысяча восемьсот одиннадцать фунтов, знает каждая собака. И каждый воробей в Килдаре.

— Прошу прощения, сэр, но я…

— Возможно, сумма известна не совсем точно, но все прочее абсолютно верно.

— Пожалуйста, мисс Айнс, теперь ваша очередь! — обратился Дьюит к тощей даме с острым подбородком.

— О семье Скроггов больше ничего нового. — Она протянула ему несколько исписанных листков. — Обычные сплетни, как всегда бывает, если люди непонятным образом разбогатели. В общем и целом затрачено три часа, никаких лишних расходов, никаких особых затруднений, никакой опасности для жизни. Иначе говоря, по самой низкой расценке, пять шиллингов в час, — заключила миссис Айнс, вызывающе глядя на Клэгга, который с трудом сохранял самообладание, видя такое предательство.

— То, что вы разузнали, весьма интересно, — похвалил Дьюит, быстро пробежав глазами листки и не скрывая своего удовлетворения. — Итак, возможно, старуха вовсе не парализована… а значит… — Он взглянул в сторону гроба и пробормотал: — Если бы она ответила на мой вопрос «да» или «нет», то мы уже закончили бы расследование.

— А вы считаете, что преступление могла совершить старуха? Алиса Скрогг? — спросила Айнс в своей агрессивной манере и, как всегда, очень кислым тоном, даже если он не соответствовал ее настроению.

— Хейкет клялась, что Скрогг так больна, что даже не в силах сама встать с постели и сделать пару шагов без костылей. Однако теперь мы знаем, что все эти клятвы могут быть ложными.

— Да, вполне возможно, что обе одной веревочкой связаны, — согласилась мисс Айнс, — и Джойс с ними.

Стелла сидела в углу и неотрывно наблюдала за Дьюитом. Она подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, и язвительно сообщила:

— Предупреждаю заранее, Патрик, от меня вы так быстро не отделаетесь, как от Айнс, которая сумела стать ясновидящей и показывает, что сыскная работа для нее — сплошное удовольствие. И все лишь потому, что неравнодушна к вам и хочет позлить нашего уважаемого шефа. Разумеется, вы уже успели поговорить с Финниганом. По правде говоря, большая часть женщин охотнее рискнет связаться с боксером, чем, — она пожала плечами, — с Эйнштейном.

— Не философствуйте, Стелла, нам за это не платят, — перебил ее Клэгг. — Вы узнали так много интересного…

— Да, конечно, — сухо согласилась Стелла. — Могу себе представить, Патрик, как много вы узнали о Финнигане, и ваше представление о нем верно. Этот человек полон противоречий, он, как бомба, начиненная динамитом, но он может быть и очень милым и прежде всего вовсе не таким глупым. Я вчера вечером сидела в баре гостиницы «У веселого ирландца» и без труда заставила его разговориться.

— Вам не составляет труда заставить любого мужчину не только разговориться, — ядовито вставила Айнс.

— Мне пришлось выпить огромное количество прескверного джина, — невозмутимо продолжала Стелла, подкрепляя это признание гримасой, — однако тошнота, которую я вытерпела, окупилась с лихвой. Оказывается, Гилен уже четыре дня назад появилась по соседству в Реммингтауне и несколько раз встречалась с Финниганом, если слово «встречалась» подходит для более тесных контактов.

— А где доказательства? — потребовал Дьюит.

— Разумеется, есть. Он, как дитя, висит у Гилен на юбке. Даже не попытался меня поцеловать, он от Гилен без ума.

— А от Энн и Лайны он тоже был без ума? — ехидно спросила мисс Айнс.

— Были ли Гилен и Финниган где-то вместе, когда произошли убийства? Где они встречались? — поспешно спросил Дьюит.

— В гостинице «У веселого ирландца». Я говорила с хозяином, он утверждает, что они провели и вечер и ночь — ту ночь, когда погибла Энн, — в своем номере в постели. Финниган спускался только, чтобы взять пива.

— А Гилен хозяин не видел? — спросил Клэгг. Он указал сторону бара. — Тогда подозрение с нее не снимается.

— Так вы беседовали вчера с Финниганом, — продолжил Дьюит. — И как долго?

— В семь часов вечера я его подцепила, в девять мы уже выпили на брудершафт, а около полуночи он признался мне в своей вечной любви, то есть в любви к Гилен, конечно, не ко мне, а в час ночи…

— Так, — деловито сосчитал Дьюит, — полных шесть часов сердечных излияний. А где же была Гилен все это время?

Стелла только присвистнула.

— Если, как утверждают, все гениальное всегда просто, то вы, Патрик, гений. Да, тут у меня пробел! И как же я сама не додумалась! Этот влюбленный Геркулес неоднократно порывался подняться в свое гнездышко, а когда наконец пошел, то вернулся с вытянутой физиономией. Дульцинея сбежала. С несчастным видом он предположил, что она, вероятно, поехала к своей тете в Коннемару, та давно ее ждет.

— Ага, еще и тетя в Коннемаре, — отметил Дьюит. — Мисс Айнс, вы поедете туда и выясните, есть ли там тетя, и если действительно есть, тогда узнайте все о ней подробно, чтобы я понимал, с кем буду иметь дело.

Он прошелся по кухне взад и вперед, остановился и постоял у двери в бар.

— В общем и целом, — сказал Клэгг, выкладывая на стол пачку заранее заполненных формуляров, — затрачено шестьдесят часов, что составляет двенадцать фунтов. Особые расходы внесены отдельно и составили четыре фунта три шиллинга.

— Клэгг, вы настоящий персонаж из романов Диккенса. Не может быть, что вы живой человек! — воскликнула Стелла. — Деньги, деньги… Неужели у вас не держится в голове ничего другого, кроме законов и их нарушений, кроме превращения вины или невиновности в фунты и шиллинги?

— Милая Стелла, — ответил с достоинством Клэгг, — я должен кормить семью, где четверо детей. Я уже два года работаю на износ, чтобы построить дом. За эти годы много раз попадал в лапы к бродягам, бандитам, жуликам и гангстерам, которые делали вид, что они бизнесмены, а на самом деле грабили банки, и в конце концов…

— Послушайте, Клэгг, — перебила его мисс Айнс, — ваше финансовое положение никого не интересует. Мы уже много лет слышим, что вы беднейший человек в Дублине, но когда вы отправитесь в лучший мир следом за Лайной, вы наверняка оставите своей вдове не менее пяти тысяч фунтов. Хватит об этом. — Она повернулась к Дьюиту. — Так кто же все-таки убийца? Гилен? О'Брайен? Джойс? Старая Скрогг? Или ее выдающаяся подруга миссис Хейкет? Или кто-то, кого мы еще не знаем? Ах, если бы она могла заговорить. — Мисс Айнс кивнула в сторону гроба.

— Поводов было достаточно у каждого, — сказала Стелла. — И мы, вероятнее всего, установим, как это чаще всего и бывает, что каждому из них хватило времени для совершения убийства.

— Любой из них мог его совершить, — присоединился Клэгг, — а поэтому нам придется собирать все данные о каждом. И это обойдется недешево.

— Хотя вы и являетесь моим шефом, Клэгг, — мисс Айнс не на шутку рассердилась, — но я позволю себе сказать вам, что вы меня раздражаете. Совершенно определенно! Сейчас, во время экономического расцвета, который мы переживаем, я смогу найти более высокооплачиваемую работу, чем у вас, позвольте заявить вам об этом.

— Любой из них мог быть убийцей, — упрямо повторил Клэгг.

— Нет, — перебил его Дьюит. — О'Брайен может догадываться, кто совершил это преступление, он мог даже в какой-то мере помочь убийце, но сам он никак не может быть преступником.

— Согласен, — сказал Клэгг. — Он не мужчина, а раскормленный слон, а такой слон никогда не протиснется в тот узкий проход и не сможет подняться по железным скобам, а убийца не мог без этого обойтись.

— Тут вы, конечно, правы, — признала мисс Айнс.

— Я бы обратил внимание на подружек в приюте для состоятельных вдов и добродетельных актеров, — посоветовал Клэгг. — Расстояние от богадельни до Килдара — не помеха. В этой конторе обязательно должна быть своя машина, чтобы ездить на рынок за продуктами подешевле. Нужно только допустить, что Хейкет сама умеет водить машину, и тогда станет понятно, каким образом обе дамы могли бы оказаться в Килдаре.

Он замолчал, и никто больше не сказал ни слова.

Дьюит снова прошелся по кухне взад к вперед и остановился на этот раз у окна. О стекло бились мошки, бабочки и мотыльки, привлеченные огнем свечи. У одних были бледно-зеленые прозрачные крылышки, как у ангелочков, а у других, толстых, отсвечивали кроваво-красным рубиновые глаза. Были и какие-то паукообразные насекомые, казавшиеся одновременно забавными и неприятно злыми.

За спиной Дьюита жужжала обычная комнатная муха. Он обернулся и проводил ее взглядом. Затем молча вышел из комнаты на улицу. Звук его шагов постепенно затих вдали.

Никто из троих присутствующих не удивился — они слишком хорошо знали его привычки.

— Пойдемте спать, — сказала Стелла. — Я еще до сих пор не оправилась от вчерашнего джина.

 

Глава двенадцатая

Весь следующий день Дьюит провел в Дублине. Он должен был присутствовать в Верховном суде по поводу апелляции в неотложном процессе, а кроме того, у него не было ни малейшего желания подвергнуться допросу, которого нельзя было избежать, оставаясь в Килдаре. О'Брайен не ошибся, предсказав дальнейший ход событий. Уголовная полиция из Дрогхеда подключилась к следствию, но ни на шаг не продвинулась в нем и в конце концов снова поручила следствие местному инспектору. О'Брайен знал местные обычаи и поэтому прежде всего позаботился о похоронах сестер Скрогг, назначив их на следующий день — пятницу.

В тот день была как раз распродажа скота на рынке в Реммингтауне. Животноводы со всей округи отправлялись туда со своими быками, коровами и овцами, туда же обычно съезжались и мелкие бродячие цирки. Народу всегда было много. О'Брайен не назначал даты погребения вплоть до пятницы. На десять часов утра была заказана месса, а затем перенесение обеих сестер на кладбище. Предполагалось, что на церемонии будет мало народу. Но он ошибся. С самого утра в пятницу на рыночной площади стали кучками собираться люди, как будто их всех известили еще накануне. Все пивные были заполнены взволнованными, спорящими, орущими килдарцами и окрестными селянами. Многие таинственно перешептывались. Казалось, что-то тревожное носится в воздухе. Дьюиту это напомнило день начала Второй мировой войны четырнадцать лет назад. Очень немногие уехали на ярмарку в Реммингтаун; на лицах людей отражалось ожидание вперемежку с любопытством, не случится ли еще что-нибудь.

Вернувшись из Дублина, Дьюит отправился с утра на прогулку. Он знал, что его старый знакомый О'Гвинн занят на кладбище, а потому хотел пока осмотреть его хижину, находившуюся среди заброшенных домов в старой рыбачьей гавани в полумиле от Килдара. Порасспросив Финнигана, он узнал кое-что интересное о могильщике и хотел это непременно уточнить. Однако на двери хижины висел огромный замок, а два крошечных окна, в которые все равно не пролезешь, были занавешены. Дьюиту прошлось продолжить прогулку, и тропинка привела его вдоль берега моря к устью реки Иннис, живописно протекавшей по зеленым лугам. Затем он проделал весь путь обратно, несколько раз попадая под дождь. Небо затянули тучи. Западный ветер гнал волны с моря, и они с яростью разбивались о скалы, так что брызги долетали до тропинки, по которой шел Дьюит.

Когда он вернулся в Килдар, оказалось, что он опоздал на целый час. О'Брайен перенес погребение на час раньше, и на кладбище уже не осталось любопытных, когда Дьюит вошел в калитку. Ища могилу Скроггов, он рассматривал старые памятники. Один украшали четыре пушечных ядра, а надпись гласила: «Одно из этих ядер виновно в смерти отважного полковника Стивенсона». На другом надгробии был вытесан козел. Разобрав надпись, можно было понять смысл этого изображения: «Пусть мое имя с годами умрет — этот козел его снова вернет». Имя на плите еще не стерлось, автора звали Теофил Гоут. Вид этого козла улучшил настроение, и он, тихо посвистывая, направился к песчаному холмику у края свежевырытой могилы, где, судя по охапкам свежих цветов, похоронили Энн и Лайну. Но внезапно Дьюит остановился на полпути. Он увидел, что глубоко в земле кто-то возится у гроба, высоко взлетали кучки песка и камешки. Прислушавшись, Дьюит уловил тихое, но веселое и скрипучее пение человека, занимавшегося своим мрачным делом. Он обошел насыпь и заглянул вниз. Показалась седая макушка старого знакомца О'Гвинна. У его ног стояла сумка, замеченная Дьюитом еще при первой встрече. Она была раскрыта, и в ней лежали два черепа. О'Гвинн заметил Дьюита, лишь когда потянулся в ту же сумку за бутылкой, желая пропустить глоточек.

— Гляди-ка, наши пути снова пересеклись, — сказал могильщик, нисколько не растерявшись. — И что же вы хотели бы еще узнать?

Дьюит не смог бы объяснить, почему ему было симпатично обветренное лицо О'Гвинна. Вероятно, причина была в той манере, с которой О'Гвинн, лукаво прищурясь, разглядывал собеседника. Видно было, что он выпил, но легкое опьянение не придавало ему туповатого выражения, а наоборот, оживляло и веселило.

— Опять за черепами охотитесь? — спросил Дьюит, старательно пряча ухмылку.

— Было бы неплохо найти еще парочку, — признался О'Гвинн без обиняков. — Но они как грибы в лесу. Находишь, только когда не ищешь.

— Это точно, — ответил Дьюит, хотя никогда в жизни не ходил за грибами.

— С каждым днем все труднее зарабатывать на хлеб, — вздохнул О'Гвинн. — Раньше я копался на глубине шести футов, чтобы найти что-нибудь годное, а теперь и девяти мало.

— Разве в вашей душе никогда не шевелилось что-то вроде уважения к покойникам? — Дьюит присел на корточки и стал пропускать песок между пальцев.

— Лет тридцать назад меня даже выворачивало от благоговения, — сообщил О'Гвинн с комической серьезностью. — И не улыбайтесь, господин законник. Тогда я был еще неопытен в своей профессии, необученный кадр. Ну а теперь я твердо знаю, что в человеке только душа бессмертна. А все прочее — неодушевленные части, и только конченый болван может испытывать перед ними трепет.

— Неплохая точка зрения, — согласился Дьюит.

— Так что же вы в конце концов от меня хотите? — Физиономия О'Гвинна приобрела вопрошающее выражение. — Не для того же вы явились, чтобы тут со мной болтаться?

— Почему бы и нет? Я охотно беседую с людьми, которые умеют рассказывать разные небылицы. В жизни так много невероятного.

— Что же, к примеру? — коротко прозвучало внизу. О'Гвинн уселся на дно ямы и задрал голову к Дьюиту.

— К примеру, история с великолепным букетом роз, когда мы впервые встретились. Мой человек справлялся у торговца цветами, но тот ничего не слышал о такой купле-перепродаже, как вы мне объясняли.

— Он врет, потому что струсил.

— Он не врет и не боится. А ближе к истине такой расклад: те пять шиллингов, что дал вам Финниган, чтобы вы купили букет и передали Гилен, вы истратили на виски. Затем вы задаром купили розы на могиле старого Джерома и продали букет, доставшийся вам бесплатно, мне за десять шиллингов. Любой нормальный человек скажет, что это настоящее свинство.

— Так вот, вы скажите это и ступайте своей дорогой; не мешайте мне работать.

Дьюит бросил несколько мелких камешков в яму. Когда один из них попал в человеческую кость, он спросил:

— Кто это был, О'Гвинн?

— Кто «кто»? Что? О чем вы спрашиваете?

Дьюит бросил еще один камешек вниз.

— Имейте в виду, вторая из этих девушек — они обе теперь лежат в гробах — могла не умереть, если бы вы не вознамерились сколотить себе капиталец, наблюдая за скалами, прозванными Зубьями Дьявола. Я говорю «сколотить капиталец», и это мягко сказано. Могу еще добавить, что вы старый гнусный негодяй, который путем вымогательства и шантажа препятствует раскрытию преступления и тем самым позволяет убийце продолжать свое черное дело. Вы можете меня дурачить насчет, — тут Дьюит снова бросил камешек, — пустых черепов и краденых букетов, но не вздумайте валять дурака, когда речь идет о человеческой жизни. Гибель Лайны на вашей совести, и если вы сейчас не сознаетесь, то я позабочусь о том, чтобы остаток своей жизни вы скоротали в тюрьме, и это так же верно, как то, что вы сейчас сидите в чужой могиле.

Но О'Гвинн не собирался делать признание. Он злобно поглядел на Дьюита, который, вдруг разозлившись, швырнул ему горсть гравия в лицо.

Старик схватился за лопату, чтобы ударить противника. Дьюит выхватил лопату у него из рук, но при этом невольно или умышленно сдвинул слой лежавшего песка, который посыпался вниз, и О'Гвинн оказался по колено в песке.

Выражение лица Дьюита было так страшно, что старик в ужасе забормотал, что все эти обвинения — ложь, что он никогда не собирался никого шантажировать, что все вышло совершенно случайно.

— Кто был там? — выдавил Дьюит сквозь зубы.

— Я не видел… Я не мог видеть. Был густой туман и дождь…

Дьюит снова столкнул лопатой часть песка, и теперь О'Гвинна засыпало песком еще больше.

— Если вы сейчас не заговорите, — пригрозил Дьюит, — то я засыплю могилу и никто не догадается, что вы остались в ней. Подумают, что вы спьяну упали в море со скалы или просто удрали из Килдара. А через пятьдесят или даже через сто лет какой-нибудь ваш достойный последователь найдет ваш череп, отмоет в теплой воде с содой, отполирует восковой мастикой, а потом вставит будильник в лоб и украсит им свою тумбочку. А ваша гнилая душонка будет вечно смердеть, старый дурак! В последний раз спрашиваю, кто там был?

Дьюит не мог понять, отчего О'Гвинн так упрямится, но ясно стало одно: старик не так боялся смерти, как ответа на вопрос. Ничего с ним таким путем не сделаешь. Бешенство Дьюита утихло так же внезапно, как вспыхнуло. Он отшвырнул лопату, снова уселся на песок и рассмеялся, глядя, как О'Гвинн, словно огромное насекомое, пытается разгрести песок и высвободиться, изрыгая ужасные проклятия.

— Если бы вы видели, какой вы смешной! Если бы тут были дети, они порадовались бы и спросили: «А что дедушка делает там внизу?»

— Чертов сыщик, тысячу проклятий на твою голову! Вот вылезу и раздроблю тебе кости, задушу и глаза вырву, — хрипел могильщик.

— А вы и правда кровожадный, — издевался Дьюит. — Пожалуй, моя прямая обязанность позаботиться о том, чтобы из этой ямы вы попали прямиком в другую.

— Вы, вы, вы… — О'Гвинн задыхался. Внезапно он начал хрипло смеяться, лицо его смягчилось, и в каждой морщинке притаилось веселье. — Черт побери, вы же как бешеный пес! — воскликнул он, а когда ему удалось наконец вытащить ногу, оставив в песке башмак, он стал шевелить пальцами, которые уже затекли, а затем принялся выкапывать башмак из песка. — Что мне за дело до ваших убийств! Таких, как я, которые надрываются за полтора фунта в месяц, волнует, как бы прожить. Вот, посмотрите, дыра на носке больше, чем сам носок…

— Это-то я давно вижу, — посочувствовал Дьюит и достал бумажник. — Сколько вы зарабатываете в месяц?

— Ну, это же только дополнительный приработок, церковный приход считает, что я занят всего пару часов в неделю…

— Не лгите, О'Гвинн. Сами себе вредите.

— Ну, получается на самом деле полтора фунта. Только в марте и апреле, когда с наступлением весны Господь прибирает чахоточных, я получаю два фунта. Но и то не каждый год.

— Ладно, два фунта в месяц, то есть двадцать четыре в год. — Дьюит вынул из бумажника несколько банкнот и показал О'Гвинну. — Вот вам ваш заработок за целый год, а могло быть и больше, если бы вы не старались меня надуть. А теперь ответьте мне, кто это был?

— Пятьдесят фунтов, и тогда я рискну ответить на этот трудный вопрос.

Дьюит спрятал деньги.

— Ладно, до следующей встречи. Пока.

Не успел он отойти и на несколько шагов, как старик прокричал ему из ямы, чтобы он вернулся. Ведь бедному ирландцу не дано отстаивать свои права, он вынужден продавать за гроши даже то, что для него свято.

— Кто это был? — Дьюит едва успел произнести свой вопрос, как О'Гвинн уже тщательно спрятал деньги во внутренний карман куртки.

— Этого я вам не скажу. Но покажу кое-что, если пойдете со мной. Стоит посмотреть, а выводы вы сумеете сделать сами.

Дьюит помог старику вылезти из ямы, и они пошли к сараю, где О'Гвинн держал инструменты. Он открыл ящик, вытащил сначала пару мешков, а потом — Дьюит даже прищелкнул языком — жесткую театральную маску на палочке. Дьюит сразу вспомнил о мистерии в богадельне, а когда получше рассмотрел находку, смог бы поклясться, что именно эту маску архангела держал в руке старый актер. Черты лица были благообразны и излучали доброту.

— Где вы ее нашли?

— У скал, недалеко от входа в потайной лаз.

— А кто в ней был?

— Вот этого-то я как раз и не знаю, — проворчал О'Гвинн. — Если бы я знал это, то взял бы с вас не эти несколько фунтов, а вдесятеро больше, помоги мне Бог!

По его печальной физиономии видно было, что он говорит правду.

— Ну хоть что-нибудь вы разглядели, даже если было совсем темно? Кто прокрадывался в лаз? Был ли это мужчина или женщина? Быстро ли двигался этот человек? Или с трудом?

— Нет, не мужчина. С трудом ли двигалась? Да нет, вовсе наоборот! Она прыгала по скалам, как серна.

— Вы увидели ее, когда она вышла из тайника?

— Да. Я пытался ее догнать, но нечего было и думать.

— А вы предполагаете, кто бы это мог быть?

— Предполагаю… то же, что и вы, — О'Гвинн явно уклонился от ответа. — Но что толку, если нет никаких доказательств? А их нет. Я уже везде поразведал, а прежде всего в богадельне, где у меня есть знакомый садовник. Но никто этой женщины там не видел. И все-таки я попытался что-нибудь выведать в подземном ходе, но зря старался. Залез туда, да сразу и вылез. Ничего там не было, совсем ничего.

— А что она хотела тайком найти в доме?

— Что же еще кроме завещания? В первый раз она поспорила с Энн, а во второй — с Лайной. Только она одна и знает, что произошло в этих древних стенах, а больше никто. Но даже самый ловкий судья не выудит из нее ни одного слова, так что все останется, как в мистерии.

Дьюит спрятал маску под пиджак.

— Не знаю, умеете ли вы молчать, О'Гвинн, но если не проболтаетесь, то будете получать от меня по пять шиллингов в день. Помните об этом, особенно после третьего стаканчика.

Выйдя с кладбища, Дьюит выбрал дорогу в сторону старой гавани. Он прошел мимо гостиницы, свернул на тропинку к Зубьям Дьявола и присел там на валун. Дул сильный ветер, однако было тепло. Из-за мыса появился парусник и пересек бухту, борясь с волнами. После него очень долго ничего не появлялось — ни корабля, ни лодки. Крики чаек приглушенно звучали в тумане, и весь мир казался заброшенным и опустевшим, а природа с величественным равнодушием взирала на человеческие страдания, заботы, опасения, надежды или радости.

Постепенно надвигался шторм, а Дьюита одолевала тревога, то погружение в себя, которого он так боялся. Как обычно, начало ломить левую половину головы, а вместе с болью зароились и все мысли, успешно разгоняемые им в течение дня. Но когда ему это не удавалось, возникало мучительное болезненное чувство бесцельности жизни. Казалось, все его старания — только пустые иллюзии. Из сотен случаев, когда он расследовал преступления, он твердо усвоил одно: люди в большинстве своем не добры и не злы, не слишком умны, но и не слишком глупы, а необыкновенно одаренные люди встречаются столь же редко, как и абсолютно бессовестные.

Но что же это за сила так различно формирует людей? Один становится убийцей, другой — благодетелем, а большинство просто не удовлетворены жизнью.

Когда Гилен тихо села рядом с ним и он почувствовал тепло ее плеча, то понял, что давно ждал ее, и вот, хотя и с опозданием, она наконец пришла. Девушка неожиданно заговорила:

— Я никогда не любила Энн, а Лайну вообще терпеть не могла. Иногда я ее просто ненавидела. Она считала себя предназначенной для высших целей, но не хотела пальцем пошевельнуть для их достижения. Она только нянчилась со своей страстью к страданиям. Ее любимая реплика: «Ах, это же не имеет никакого смысла!» Или: «Ах, зачем мучиться, зачем стараться?» Но с тех пор, как на моих глазах оба гроба опустили в землю, все прошло и я не чувствую к ним больше неприязни. Все мое существо сопротивляется тому, что я увидела их теперь в совершенно ином свете, и я все время должна сдерживать себя, чтобы не разрыдаться. Я в самом деле лишилась двух сестер, самых близких мне на свете людей. И несмотря на это…

— Да, несмотря… — бездумно повторил Дьюит. Он замолк, и снова были слышны только крики чаек и грохот прибоя.

— Энн была глупым, вульгарным созданием, и это нельзя было исправить. Она думала только об одном: как бы ей заманить мужчину в постель.

— И Финнигана?

Гилен не услышала вопроса. Она смотрела на море, но вдруг лицо ее исказилось, и она разрыдалась.

— Это ужасно, что она умерла и что Лайны тоже нет! Ни на минуту не могу забыть, что они в могиле и я никогда уже не увижусь с ними. Не могу себе простить, что их уже нет в живых, как будто я виновна в их смерти.

— А этот упрек справедлив, Гилен?

— Нет. Угрызения совести, самообвинения — что толку в этом, если уже ничего нельзя изменить!

— Да, вы правы, все это бесполезно.

— Но почему вы сидите здесь уже два часа, когда моросит дождь и вы давно промокли? О чем вы думаете? Тоже о них обеих?

— Да, тоже. Как только я соберу все доказательства, как и почему убиты Энн и Лайна, я узнаю, кто виновен, и сдам его правосудию независимо от том, кто этот человек.

— Я говорила по телефону с Лайной и знаю, что вы произвели на нее большое впечатление.

— Действительно, дождь все усиливается, — заметил Дьюит. — И вы, вероятно, знаете, что все деньги, предназначавшиеся Энн и Лайне, достанутся вам?

— Не волнуйтесь, Дьюит, я сумею их истратить. Лайна рассказала мне, ненатурально смеясь, что просила вас взять ее с собой в Дублин. Это правда?

— Когда вы хотите вернуться в Дублин?

— Еще не решила. Во всяком случае я там долго не задержусь. Я не люблю Ирландию. Не люблю наши города, потому что они мертвы и живут только прошлым. Хочу поселиться в Англии. Куплю себе домик с садом и буду жить среди людей, которым всегда ясно, где верх, где низ, где право, а где лево. А вы взяли бы Лайну с собой в Дублин?

— Нет.

— А если бы этого постаралась добиться я?

Ее серо-зеленые глаза светились, в углах большого мягкого рта пряталось ироническое и соблазнительное выражение; сверкающие капли рассыпались по рыжим волосам.

— В среду, явившись в Килдар, вы сказали, что только что приехали из Дублина, — сухо сказал Дьюит. — Но это неправда. Вы уже несколько дней находились тут, поблизости.

— Да, я солгала, — просто ответила она. — Я была с Финниганом в Реммингтауне. И занималась тем, за что в наших краях не принято осуждать только мужчин, поэтому мне и пришлось лгать. Вас устраивает такой ответ?

— Не совсем.

— Почему?

— Вас действительно ничего не связывает с Финниганом, кроме… этого?

Она зло ухмыльнулась.

— Если бы вы видели этого юного бога летом в плавках, тогда поняли бы такую бедную любвеобильную женщину, как я. Итак, ничего у нас не получится? Я имею в виду, что вы не возьмете меня под свое покровительство вместо Лайны?

Дьюит провел рукой по промокшему пиджаку, под которым была спрятана маска.

— Если вы получите все деньги да еще долю своей матери, потому что она, как мне говорили, тяжело больна и проживет уже недолго, то станете богаты. Молодая, красивая, богатая женщина может получить от жизни все, что только пожелает…

Гилен засмеялась, но в ее смехе слышалась жестокость и что-то еще оскорбительное.

— Моя мать и в девяносто лет будет так же ковылять на костылях. Она вынослива, как лошадь. Всех нас переживет.

— Всех ли, не будем уточнять, Гилен.

Девушка пристально посмотрела на Дьюита, ее змеиные глаза расширились и остановились. Медленно и четко она произнесла:

— Может быть, вы думаете, что я их убила?

— Когда Лайна еще была жива, я просил ее рассказать мне все, что ей известно о смерти Энн; предупреждал ее, что дело не только в изобличении преступника, что речь идет об ее собственной жизни. Но она крепко стиснула зубы и ничего не сказала. Через день ее не стало. Сейчас вы в таком же положении. Речь идет о вашей жизни, Гилен.

— Что вы хотите этим сказать?

— Если вы, Гилен, причастны к убийству, то я это все равно узнаю, и… не позволю вам сбежать. Если же вы не причастны, то расскажите мне все, что знаете. Ведь убийца еще не пойман, и вы будете его третьей и последней жертвой.

— Так вы не дадите мне скрыться? — сказав это, Гилен облизнула губы кончиком языка.

— Нет, — Дьюит встал со скалы.

Встала и Гилен.

— А почему? Чтобы правосудие восторжествовало? Но что такое правосудие вообще? Представьте себе, что мы с вами перенеслись в другую эпоху. Как будто мы стоим на краю огромного утеса, а внизу под нами бушует прибой. И я не Гилен Скрогг, а женщина, обладающая неограниченной властью над морями и странами, а вы — лишь мелкий дворянин. И вот я приказываю казнить двух своих вассалов, которые-не угодили мне чем-то… Вы и тогда посмели бы говорить мне о «правосудии»? — Она с горечью рассмеялась. — Если б я сумела объяснить вам, как мне опротивело положение человека низшего сорта, как я стремлюсь обрести независимость от превратностей судьбы. Великая, неповторимая, незабываемая, всеми любимая королева Елизавета! — с издевкой произнесла она. — Стоило ей кого-то возненавидеть и только скривить рот, как наутро его уже находили с перерезанным горлом в своей же постели. Он умолкал навеки. А когда она выбирала нового возлюбленного, то ей не приходилось притворяться и лгать, и прятаться, у нее было право любить кого угодно, когда угодно и как угодно. Нет, дорогой апостол правосудия, пусть лучше убийца наденет на меня петлю, как на Энн, или это сделает палач, когда ему придется исполнить свой долг, но от меня вы ничего не узнаете!

Ее рыжие волосы, намокшие от дождя, прилипли ко лбу, рот стал жестким и агрессивным. Дьюит уже понял, что она ненавидит любые законы, предубеждения и ограничение взглядов, которые удерживают ее в этом болоте, и старается разорвать эти путы. Она умна, у нее сильная воля, она лишена предрассудков и никогда не смирится с жизнью как с данностью.

Дьюит провел рукой по лбу.

— Мне никогда не хотелось сделать кого-то дичью перед лицом закона. Есть немало людей — закон называет их преступниками, — которым я помог спастись от несправедливого возмездия. Может быть, я и вам смогу помочь. Но вы должны сказать мне правду. Иначе я ничего не в силах буду сделать.

Он сжал голову руками. Лицо Гилен, только что такое высокомерное, внезапно смягчилось.

— У вас болит голова?

— Немножко, — признался он, хотя больно было до слез, череп раскалывался.

— Наверное, я незаслуженно вас обидела. Пожалуйста, извините меня.

— Я должен идти, чтобы разгадать то, что вы от меня скрываете. Вечером я вернусь, — сказал он и, улыбаясь, продолжил: — Лайна, поджидая меня, позаботилась о том, чтобы камин был затоплен, чтобы стоял канделябр на столе, а сама она постаралась быть интересной.

— Мне тоже постараться?

— До вечера.

Повернувшись к ней спиной, он быстро зашагал по тропинке, ведущей на дорогу.

 

Глава тринадцатая

Местечко Коннемара находилось всего в двадцати милях от Килдара, однако дорогу туда Дьюит долго не мог забыть. Она шла среди великолепных пастбищ, и только изредка встречались островки деревьев — буки, дубы, рябины. Затем ландшафт стал более скромным. На пашнях все чаще виднелись камни, чем дальше, тем они становились крупнее, пока наконец одна сторона какого-то холма не превратилась в скалистую стену, у подножия которой лежали валуны. Иногда встречались и болота с коварными топями, наводящие тоску своим бесплодием. Если бы туда попал чужеземец, он неизбежно погиб бы, не дозвавшись о помощи, потому что в этих пустынных краях лишь изредка можно встретить пахаря или пастуха. Повсюду было заметно, что Зеленый остров давно заброшен людьми.

Дьюит невольно стал думать о самых разных вещах, таких, как картофельный спирт, бедность, поэзия, грязь, туман и вороны, о стремлении куда-то уехать отсюда и о страстном желании вернуться; обо всех тех противоречиях, которые несет в себе народ с многовековой нелегкой историей.

Коннемара, маленький городок на пути в Дублин, был живым свидетельством этой истории. Еще недавно, около полувека назад, вся эта местность вместе с двумя тысячами гектаров отличной земли принадлежала лордам Редмондам. Чтобы защитить себя и свои владения от оборванных голодных ирландцев, которые постоянно бунтовали, не желая кормить всю систему крупных и мелких арендаторов, окружавших лорда, один из их сиятельств в семнадцатом веке приказал выстроить замок в Коннемаре. Эта крепость с высокими прочными зубчатыми стенами производила угрожающее впечатление, и по сравнению с ней любая тюрьма, набитая уголовниками, казалась уютной и приветливой. Она вырастала из скал, как чудовище, угнетающее всю страну и требующее ответной бурлящей ненависти. Бедные ирландские крестьяне много раз пытались взять ее штурмом, вооружившись косами, вилами и кистенями, но безуспешно. Каждый камень этих стен был окроплен их кровью, каждый закуток в подземелье наполнен их стонами. До сих пор ирландцы поют старинные баллады о сатанинской крепости Коннемары, в застенках которой веками томился свободный дух Ирландии, прикованный к гранитным стенам, отданный на поругание врагам Зеленого острова.

Почти не изменившаяся с годами старая крепость и теперь подавляла своим мрачным величием маленькие домики у своего подножия; однако мощь кровопийцы была уже подорвана. Осталась только романтическая бутафория для туристов, ветхая изнутри. Проржавевшие рыцарские доспехи по углам, старинные мечи с зазубринами от шлемов и расколотых черепов, бокалы за стеклом, позеленевшие от времени огромные медные кружки на огромных каминах, где зажаривали если не целого быка, то уж хотя бы теленка, все это было романтикой, покрытой дымкой времен.

Миссис Дороти Девин, седая, приветливая, маленькая и пухлая дама, арендовавшая эту седую старину, чтобы иметь небольшой доход, интересовалась ужасной историей этой крепости, поскольку ей нужен был материал для экскурсий. Когда бывало много посетителей, она сама водила группы и рассказывала эти жуткие истории к восторгу толпы.

Сама она увлекалась современной живописью, об этом говорили репродукции на стенах ее комнаты. Пикассо был самым умеренным из представленных там художников. Сидя в старинном кресле-качалке и непрерывно покачиваясь, миссис Девин наблюдала за Дьюитом. Заметив, что он оценил подбор картин, она сказала, приятно улыбаясь, что с детства любила полет фантазии и хотела стать пилотом, а вовсе не учительницей.

— Тогда эти реактивные чудища назывались бипланами и планерами, и каждый мог собственноручно построить в своем сарае это чудо техники, главное, чтобы нашелся кусок проволоки и лист фанеры. А тот, кто хотел непременно оторваться от земли, мог это сделать когда угодно. Ставилось только одно условие: не взлетать в небеса над населенной местностью! Полиция заботилась, чтобы самолеты не падали людям на головы.

Так она болтала, будучи в прекрасном настроении, и качалась в кресле так сильно, что вот-вот могла перевернуться.

— А потом вы все-таки стали учительницей? — спросил Дьюит. Он представился этой пожилой даме как доверенное лицо по завещанию Скрогга и начал непринужденную беседу после традиционного обмена словами сочувствия.

— Да, мне всегда нравилось новое в искусстве, — указала миссис Девин на небольшую скульптуру, по которой невозможно было догадаться, что она изображает. Скульптура стояла в нише окна, и было видно, что толщина стен не менее полутора метров. — То, что я доживаю свой век в таком старинном замке, — очередной курьез, и это забавляет меня не меньше, чем те пустяки, которые я рассказываю туристам, чтобы иметь доход, кроме пенсии.

Кресло снова сильно раскачалось. По-видимому, седая дама с удивительно молодым взглядом любила не только новизну, но и риск.

Дьюит окинул взглядом комнату, обставленную с большим вкусом, дорогую мебель и явно недешевые репродукции, а также полки с книгами. Среди них было много современных изданий, но немало и дорогих томов, которые были не по средствам бйвшей учительнице на пенсии.

— Вы удивлены, откуда у меня все это? — спросила она с милой улыбкой, — Могла бы вам сказать, что выиграла пятьсот фунтов в лотерее, и вам нелегко было бы доказать, что это не так. Но будем придерживаться истины. Красивые картины и большую часть книг принесла Гилен, моя племянница. Она ходит по антикварным магазинам и другим лавочкам, где знатокам часто удается купить что-нибудь по дешевке.

— Вы хорошо ладите с Гилен?

— Отлично.

— А с двумя другими сестрами?

— Терпеть их не могла, — призналась миссис Девин без обиняков.

— Почему?

— Энн была глупой бабенкой, ничем, кроме мужчин, не интересовалась. Лайна была умнее, но совсем безвольная размазня. Ее вечные жалобы и обвинения так меня раздражали, что я не могла ей даже сочувствовать. А Гилен совершенно другая. С одной стороны, она похожа на отца, а с другой — унаследовала неистребимую энергию матери.

— Вы хорошо относились к покойному Скроггу?

— Неплохо. Когда у них в доме бывали скандалы — а он скандалил с женой через день, — Джером приходил ко мне. Представьте себе, мы очень весело проводили время. Он хорошо пел, интересно рассказывал, умел шутить. С ним даже такая старуха, как я, забывала о возрасте. Да, он был премилый негодяй, симпатичнее многих, кого я знала. — При этом раскачивание кресла снова достигло рискованных пределов.

— Известно ли вам, что этот премилый негодяй, как вы его называете, торговал героином? Это наркотик, который в короткий срок убивает человека.

— Правда? — Качалка наконец остановилась. — Об этом я и понятия не имела. — Она вставила сигарету в длинный мундштук и закурила. Затем протянула руку и снова прочла визитную карточку Дьюита. — Вы адвокат, сэр, и мне ясно, что вы приехали не за тем, чтобы тратить время на пустые разговоры. Что вы хотите узнать? Спросите честно, и я так же честно отвечу.

— Ладно, — согласился Дьюит. — Скажите, была ли у вас Гилен в ночь со вторника на среду? И долго ли она здесь находилась?

— А вы считаете, что Гилен имеет отношение к убийству Лайны? — Вопрос Дьюита нисколько не удивил миссис Девин.

— Предполагаю. Но Гилен не одна, на кого падает подозрение, и я буду искренне рад, если с нее оно будет снято.

— Можете быть спокойны. Гилен приехала ко мне во вторник после обеда и ночевала здесь.

— Она спала в вашей комнате?

— Нет, бывая у меня, она ночует в комнатке наверху. — Миссис Девин указала через окно на угловую башню. — Я отдала ей там маленькую комнатку, потому что ей нравится вид оттуда.

— Вы можете поклясться, что Гилен ночевала в башне?

Старушка слегка смешалась, но энергично кивнула.

— Если нужно, то я могу присягнуть на Библии именем Бога и Святого Духа и как там еще нужно. Почти до полуночи там наверху горел свет и виден был силуэт за шторами. Когда разразилась гроза, я проснулась и увидела, что Гилен не закрыла окно, в нем развевались занавески. Я поднялась к ней. Она спала, как суслик, и не слышала ни грозы, ни моих шагов.

— Значит, вы пошли наверх, чтобы закрыть окно, и увидели Гилен? — Дьюит хотел знать точно.

— Да. И чтобы исключить всякие недоразумения, я скажу: если вы думаете, что Гилен все-таки имеет отношение к смерти Лайны, то вы глубоко заблуждаетесь. Гилен чересчур умна, чтобы впутаться в такую историю. Если бы она принимала участие в преступлении, то делала бы это так тонко, что вы никогда ее не заподозрили бы. Она всегда знала, что ей нужно от жизни. Вот послушайте, что произошло два года назад. Она познакомилась с состоятельным спекулянтом земельными участками. Его звали Бэддок. Он по ней с ума сходил, хотел даже развестись. Но она категорически отказалась выйти за него, она слишком умна, чтобы строить иллюзии насчет счастливого брака (с таким человеком, как Бэддок. Он был жесток, недоверчив и ревнив, страстно любил своих детей. Дочери было семнадцать, и она терпеть не могла Гилен. Вот на этом самом стуле, на котором вы сейчас Сидите, сидела Гилен и все это мне рассказывала. А я, старая дура, пыталась найти доказательства, что брак с ним может дать ей какие-то преимущества. Но она твердо стояла на своем. И была права! Не прошло и полугода, как Бэддок чуть не попал в тюрьму за то, что покалечил свою любовницу в припадке ярости.

— Несомненно, Гилен очень умная женщина, — согласился Дьюит. Он встал и подошел к книгам. — Так вы готовы присягнуть, что Гилен провела ночь со вторника на среду там, наверху, в башне?

— Ну да, я же вам уже сказала. — В голосе миссис Девин прозвучало раздражение. — И мне известно, что за дачу ложных показаний могут присудить к тюремному заключению и что ложная клятва — большой грех.

Решительный тон пожилой дамы, которая была ему очень симпатична, показался Дьюиту немного натянутым. Лгала ли она? Ему пришло вдруг в голову, что кто-то мог предупредить ее о предстоящем визите. Если да, то кто?

Он хотел повернуться, чтобы объяснить миссис Девин, какая опасность угрожает и Гилен, если она солгала, но тут он заметил тоненькую книжечку. Это был сборник стихов Эрриса. Он вынул его и раскрыл. Миссис Девин, не упускавшая ни одного его движения, заметила небрежно:

— Это стихи молодого поэта, но я предпочитаю романы.

Перелистывая книжку, Дьюит заметил, что кто-то читал ее очень внимательно. Об этом говорили не только отчеркнутые ногтем строчки, но и загнутые углы. Закрывая книжку, он заметил нечто важное. Между страницами лежал сложенный листок, использованный в качестве закладки. Ее верхний край обгорел, значит, от нее закуривали. Развернув листок, он увидел цветную репродукцию Гвидо Рени «Оплакивание Христа».

— Что вы так пристально рассматриваете? — спросила миссис Девин, перестав раскачиваться в кресле.

Дьюит положил перед ней на стол раскрытую книжку вместе с развернутой обугленной репродукцией. Впервые старуха занервничала. Поспешнее, чем обычно, она вставила в мундштук новую сигарету.

Дьюит дал ей огня.

— Если вы сказали неправду, то это большая ошибка, — сказал он. — Есть люди, совершенно не способные лгать, потому что ложь — это искусство, растлевающее личность, и такие искренние люди, как, например, вы, не способны им овладеть. Для лжи одинаково важно, и что утаить, и что высказать, и тут вы уже сделали ошибку. Я ведь не спрашивал вас, любите ли вы стихи и кто автор этого сборника. Но из-за внутренней неуверенности вы по своей инициативе наговорили много лишнего, и мне уже нетрудно было догадаться, что вы солгали. Вы очень любите стихи, а стихи Эрриса читали с особым волнением. Это доказывают отметки на листах и загнутые уголки. Не перебивайте меня, — предупредил он, заметив попытку миссис Девин что-то сказать. — Глубоко заблуждаются те, кто считает, что вещи не могут говорить. Иногда они рассказывают о человеке больше, чем знает о нем исповедник. Вы только что пытались показать, что верите в Бога и никогда не дадите ложную присягу. Взгляните сюда. — Он показал обугленную репродукцию. — Человек, истинно верующий, никогда не смог бы использовать это изображение как закладку и тем более как бумажку для раскуривания. А вы смогли. Грош цена вашей вере и вашим заверениям, что вы не клятвопреступница. Ради Гилен вы принесли бы с десяток ложных присяг. Это не то чтобы упрек, но требование быть с этой минуты честной со мной.

— Вы очень умны, сэр, но я позволю себе заметить, что все ваши рассуждения основаны на догадках, — продолжала настаивать учительница. Она не пыталась казаться ни возмущенной, ни оскорбленной, а даже слегка улыбалась, что делало ее моложавое лйцо еще симпатичнее.

Вздохнув, Дьюит поднялся со стула.

— На любого другого человека я очень рассердился бы, — признался он, — но на вас не могу. Ладно, допустим, что мои аналитические выводы основаны на ложных предпосылках, а вы готовы присягнуть, что Гилен провела всю ночь в комнатке наверху. Тогда я вынужден просить вас провести меня туда, я должен все увидеть сам.

— А если я не захочу вас туда впустить? — спросила миссис Девин, слегка склонив голову набок. — Тогда вам придется уйти и вы не сможете продолжать свой тонкий анализ?

— Вы правы. Но вместо меня придет полиция, и, как бы она ни была тупа, будет донимать вас, пока не узнает всю правду.

— Ладно, ладно, вы правы. С полицией я не хочу иметь дела. Несколько лет назад, когда и у нас было что-то наподобие зимы, я не посыпала песком улицу во время гололеда. Клэпп, этот старый пьяница, поскользнулся и сломал ногу. Но не потому, что я не посыпала, а потому что он был абсолютно пьян и поскользнулся бы даже на ковре. Думаете, полиция мне поверила? Даже когда Клэпп заявил, что только он один виноват в несчастье, все равно полиция продолжала приставать ко мне. С ума можно было сойти! Ладно, пойдемте.

Она быстро встала с качалки и взяла связку ключей. Дьюит последовал за ней в вестибюль и оттуда — в парадную залу. Проходя мимо двух скрещенных огромных мечей на стене, она заметила:

— Если раньше кто-то хотел отнять жизнь у другого, он действовал гораздо проще. Видите эти два меча? Каждый из них весит около ста фунтов, и надо было брать его обеими руками, чтобы размахнуться и ударить. Когда-то жил здесь бешеный барон, он был так силен, что размахивал этой штукой, как хлебным ножом. Однажды его надули в карты, так он в ярости разрубил обидчика этим мечом на две половины. Забавно, не правда ли? Однако я в это не очень верю, вероятно, и вы не поверите.

Дьюит усмехнулся.

— Изменялись обычаи, а убийства теряли свой шик и становились чем-то в принципе недостойным. Раньше в честь такого барона сочиняли баллады, его деяния воспевали по веек стране. А в наши дни он уже через месяц болтался бы на виселице.

Миссис Девин расхохоталась. Это был приятный звонкий смех человека, умудренного опытом и осознавшего, что даже самые ужасные вещи не стоит принимать близко к сердцу. Как бы ни закончилась эта первая беседа с седой дамой, Дьюит уже решил про себя непременно поддерживать с ней знакомство, потому что сможет узнать от нее много интересного и приятно провести время.

Комнатка в башне была свежевыбеленной, на окне висели пестрые занавески. У окна стояла кушетка, перед ней была постелена дорожка. Кроме тот, имелись небольшой стол, два стула и шифоньер. На столе Гилен лежали книги и несколько тетрадей. Некоторые другие детали подтверждали, что она недавно находилась здесь. Дьюит подошел к окну, потом вернулся по скрипучим половицам к порогу и присел на корточки. Перочинным ножом он поковырял между половицами, нагнулся и снова выпрямился.

— Вы опять что-то нашли, чтобы обвинить меня в даче ложных показаний? — благодушно спросила миссис Дэвин.

Дьюит взглянул на нее.

— Вы понимаете, что обязаны мне многим?

— Почему?

— Да потому, что я уберег вас от двух-трех лет тюрьмы.

— Опять догадки, все только догадки, сэр. — Моложавое лицо учительницы похорошело от улыбки.

— А это что такое?

Дьюит протянул ей нож, на лезвии которого был комочек грязи.

— Я бы назвала это грязью, — заявила миссис Дэвин. — Но не делайте из этого вывода, что Гилен неряха. Между досок веками накапливалась пыль.

— Какими еще веками! — рассмеялся Дьюит. — Эт;; грязь до сих пор влажная. И вам поясню, почему. Потому что во вторник вы проспали всю ночь, несмотря на грозу. Вам даже во сне не привиделось, что надо пойти закрыть здесь окно. Оно оставалось открытым, и дождь хлестал в комнату. Половицы высохли, а грязь в щелях до сих пор влажная. И дорожка у окна еще не просохла. Делайте вывод сами.

— Боже мой, да это же… как я не подумала! Но вы же не полицейский, вы посоветуете мне, что делать? Поверьте, Гилен ни при чем, она виновна не больше нас с вами.

У Дьюита неожиданно возникла новая мысль.

— Эррис заходил к вам на днях? Только говорите, пожалуйста, правду, а то я обижусь на вас всерьез.

— Да, он был сегодня рано утром… Предупредил, что вы, вероятно, зайдете, и научил, что я должна сказать.

— Он любит Гилен?

— Я думаю, да, но Гилен не обращает на него внимания.

— Это не имеет значения. Если он любит ее, то попытается выгородить; будут еще и другие глупости.

— Но что мне теперь делать? А если явится полиция? Сказать им правду? Или попытаться их обмануть? Полицейские не так умны, как вы, и если вы меня научите, что говорить…

— Вы знакомы с инспектором О'Брайеном?

— Да, конечно. Он даже мой дальний родственник.

— Если он явится сюда и задаст те же вопросы, что и я, то скажите… в общем, заморочьте ему голову. Но сознайтесь, что Эррис приходил и говорил с вами. Поменьше говорите о Гилен, а больше — о стихах, тем более что вы прекрасно в них разбираетесь.

— А что делать с грязью между половицами?

— Принесите ведро воды и вымойте пол. Опрокиньте нечаянно ведро. Нелепая случайность, этого достаточно.

— Вы действительно очень находчивый человек! — восторженно воскликнула миссис Девин.

Когда Дьюит уходил, у него было тревожно на сердце из-за Гилен, но зато он знал, что встретил в лице миссис Девин человека, который станет большим приобретением в его жизни.

 

Глава четырнадцатая

В Килдар Дьюит возвратился во второй половине дня. Гилен дала ему ключ, поэтому он вошел, не позвонив, и сразу хотел пройти в свою комнату, но дверь в конце коридора открылась и выглянул Эррис. Волосы его торчали во все стороны. Он явно только что встал с постели, когда услышал шаги Дьюита на лестнице.

Дьюит поманил его к себе. Комната была убрана, в камине горел яркий огонь, на столе сияла белоснежная скатерть, стоял букет роз. Стол был накрыт к ужину.

— Ну, так что же вы разведали? — спросил Эррис севшим голосом. — А может, уже поймали убийцу?

Пусть он был пьяницей, безвольным и ненадежным, но что-то в его тяжелом свинцовом взгляде выдавало внутреннее смущение. Он страдал не оттого, что не мог выполнить свои пустяковые желания, а от бессмысленности жизни. Это угнетало, но у него не было сил сопротивляться. Стоя у камина, Дьюит ответил, не оборачиваясь:

— Бывают случаи, когда не так важно найти преступника, как понять, что им руководило.

— Оказывается, у вас довольно свободный взгляд на вещи, когда дело доходит до толкования правосудия, — язвительно заметил Эррис. — Только боюсь, что присяжные не пожелают глубоко вникать в суть дела, когда перед ними предстанет убийца Энн и Лайны. Не зря считается, что жизнь — самая большая ценность у человека, а вы знаете, что наши практичные сограждане согласятся казнить даже Спасителя, если он посягнет на их собственность.

На это Дьюит возражать не стал. Вечер был теплым, и разжигать огонь в камине не было нужды. Дьюит открыл окно, чтобы проветрить комнату. Обернувшись, он увидел, каким жадным взглядом Эррис уставился на графин с вином, стоящий на столе. Он даже рот приоткрыл. Дьюит налил и поставил перед ним полный стакан. Эррис схватил его и поднес ко рту, при этом рука его так дрожала, что зубы стучали о стекло. Он осушил стакан одним глотком, лихорадочный блеск в его глазах исчез.

— Я считаю, что вы подозреваете всех, в том числе и меня, — серьезно сказал он Дьюиту. — Но тут вы сильно ошибаетесь. И знаете почему? Потому что я не способен совершить убийство в таком состоянии. Взгляните на меня. Что я такое? Кучка золы, сгоревший мусор, привидение, алкоголик третьей степени, который полчаса не может выдержать без выпивки.

— Все это может быть и верно, — согласился Дьюит. — Однако статистики доказали, что большую часть тяжелых преступлений совершают люди, моральные устои которых подорваны пьянством или наркотиками. Зачем вы ходили в Коннемару?

— Это вам тоже уже известно? Просто решил посетить крепость. Она очень популярна у туристов. Но, вижу, вы мне не верите. И вы совершенно правы. Могу я попросить еще вина?

— Наливайте сами.

Залпом опрокинув стакан и обтерев губы, он откровенно признался:

— Я ездил в Коннемару, чтобы поговорить с миссис Девин. Она тетушка Гилен и готова поклясться…

— Я тоже разговаривал с ней, — перебил его Дьюит. — Но даже если она не откажется присягнуть, что Гилен находилась всю ночь со вторника на среду в башне, этого будет недостаточно, чтобы разорвать роковое стечение обстоятельств.

— Но она не убивала, этого не могло быть! — воскликнул Эррис с несвойственной ему горячностью.

— Вы ездили к миссис Девин потому, что не хуже меня понимаете, что Гилен окажется в очень затруднительном положении, когда ее привлекут к суду присяжных. Им будет совсем нетрудно заключить, что она, независимо от ее показаний, могла находиться в доме в ночь со вторника на среду и что у нее были достаточные основания для убийства обеих сестер, ведь все обстоятельства дела сходятся на том, что она и никто другой совершила преступление. Возможно, хороший адвокат с большими связями сумеет ее как-то вытащить. Однако на ней вечно останется подозрение, даже если ее оправдают за отсутствием достаточного количества улик. Но дело даже не в том. Главное, что мы должны быть уверены в ее виновности или непричастности.

— Но почему, почему так уж важно знать, что и как там происходило? — При этом Эррис указал вниз, на пол, под которым находились на первом этаже спальни обеих сестер.

— Если она невиновна, мы должны ей помочь; если же виновата, то наша помощь тем более необходима.

— Как необходима? Мы что, должны помочь ей бежать? Что мы можем еще предпринять?

— Тому, кто убил, нельзя помогать скрыться, — задумчиво сказал Дьюит. — В любом случае нужно привлечь его к ответственности. Но это возмездие не должно быть местью, убивающей душу… Если бы вы хоть раз заглянули в камеру смертников, то поняли бы, что я имею в виду.

— Как будто я не могу этого себе представить, не увидев Гилен в тюрьме! Если дойдет до этого, я заявлю, что я убийца! — Нетерпеливым движением руки Эррис заставил Дьюита, пытавшегося вставить слово, замолчать, и продолжил: — Не беспокойтесь, я это сумею сделать безупречно. Не буду почти ничего говорить и не дам вовлечь себя в подробности. Буду упрямо бормотать одно и то же, как психопат. Эту комедию мне сыграть не трудно, ибо это вследствие злоупотребления алкоголем уже почти правда. Вы знаете, что такое поэт? Известно ли вам, почему Шекспир смог создать такую убедительную галерею убийц, извергов, кровожадных королей и мучителей? Потому что все они жили в нем! Если бы он не создал их силой своего искусства, я побоялся бы встретить его в одном из темных переулков Лондона. Гораздо больше Шекспиров окончили свою жизнь на электрических стульях, чем это известно вашей премудрости, господин правозащитник!

— Вам надо бы меньше пить, — сказал Дьюит. — Но если все-таки Гилен…

Он не договорил, быстро подошел к двери и резко ее распахнул. За дверью стояла Гилен.

— Входите же, — приказал он, — Зачем стоять за дверью и слушать, что о вас говорят. Можете устроиться поудобнее. — И придвинул ей кресло.

Ее лицо, обрамленное густыми рыжими волосами, было сегодня необычно бледно, как будто запудрено мукой. Широко расставленные глаза с косым разрезом напомнили Дьюиту портреты в залах замка Коннемары. Дамы, изображенные на них, жили в давно минувшие времена, когда верили во всемогущество Бога и Дьявола, в силу зла, одолевающую людей помимо их вОли. Он подумал, что Гилен, гораздо лучше вписывается в минувшее, чем в наше время с его реактивными самолетами, ядерными реакторами и линиями электропередач.

Эррис высказал то же самое вслух:

— Сегодня вы хороши, как молодая ведьма, Гилен. В средние века вас сожгли бы на костре только за внешность.

Дьюит перевел взгляд с глубокого выреза ее платья, открывавшего высокий бюст, на шею, которая была длиннее и тоньше, чем у большинства женщин. На грудь ниспадала тяжелая серебряная цепь, такой же браслет висел на кисти. Дьюит вспомнил вдруг о черной бусине-кулоне. Он совсем забыл спросить у Гилен, знакома ли она ей. Он вынул ее из ящика стола и поднял, так что она заиграла красным, однако Гилен не обратила на нее особого внимания.

— Пустяковая безделушка, — отмахнулась она.

— Вы наверняка слышали все, что мы о вас говорили, — сказал Дьюит, пряча бусину в пакетик, чтобы передать потом О'Брайену. — Не скажете ли вы нам, что вы думаете обо всем этом?

— Я не убивала ни Энн, ни Лайну, — коротко ответила она.

— А как насчет намерения Эрриса взять вину на, себя, чтобы спасти вас от обвинения?

— Не нужно так пить, тогда не придет подобная чушь в голову, — холодно возразила Гилен.

— Вчера я написал лучшие стихи из всех, что у меня когда-либо складывались, — сказал Эррис. — Но они пришли мне в голову только потому, что все свои мысли я утопил в вине. Эх вы и ваша трезвая рассудительность! Я бы повесился, если бы должен был жить, как вы.

— Ну и вешайтесь. По крайней мере, тогда вы перестанете пороть ерунду, — невозмутимо сказала она.

Эррис, ничуть не задетый, встал.

— Вот теперь я начинаю верить, что вы — убийца! — С этими словами он закрыл за собой дверь.

— Бедняга, — заключил Дьюит.

— Мерзкий пьяница, которого я не коснусь даже каминными щипцами, так он мне противен. — Гилен передернуло от отвращения. — Меня вырвало бы, если бы пришлось долго находиться рядом с ним. И такие люди живут на воле!

— Но он хочет пойти за вас в тюрьму, Гилен.

— Хочет, хочет! Да если и в самом деле дойдет до этого, то он не сможет даже опустить письмо в ящик. Мечтать, болтать, обещать, фантазировать — в этом он гениален. Но столкнувшись нос к носу с действительностью, он сразу никуда не годится.

— Он вам нравился когда-нибудь?

— Когда он тут появился, я сначала восхищалась им. Но когда он начал напиваться до бесчувствия. И все его пакости, которые он выдает за глубокие мысли, вся эта муть о бессмертии души… Боже мой! Если кто-то может все это вынести без отвращения, то я сказала бы, что он явно не в своем уме.

— Было бы очень хорошо, если вы и правда никак не участвовали в этом преступлении.

Дьюит взял ее за плечи и долго смотрел в лицо. Он увидел, как слегка дернулся левый угол ее рта, и в эту минуту почувствовал к ней глубокую благодарность, как всегда при встрече с женщиной, способной увлечь его своей незаурядностью, дать ему разрядку, без которой трудно выдержать повседневность. Такая встреча была подобна редкой книге, концерту для рояля с оркестром, великолепному ландшафту, в общем, всему тому, от чего он никогда не смог бы отказаться, потому что без таких праздников жизнь стала бы бесконечно тяжелой цепью дней и ночей и не было бы смысла влачить ее дальше. В жизни он встречал немало женщин, и неожиданно оказалось, что Гилен могла стать той, что не забывается, в отличие от сотен заурядных лиц.

— Я не делала этого, — проговорила она, — клянусь тебе, я действительно не убивала их.

— Если вы говорите правду…

— Если, если! Если вы не верите мне сейчас, то для меня уже не будет иметь значения, что вы станете думать обо мне через два-три дня. Чего стоит доверие, если оно основано только на материальных доказательствах и доводах рассудка?

— Вы говорите ерунду, — спокойно возразил Дьюит. — У нас нет ничего, кроме рассудка, чтобы оценивать людей и вещи вокруг нас. Но рассудок слеп. А вера, призванная идти вопреки рассудку, натворила уже немало бед. Я знаю, вам этого не понять.

— А если я это прекрасно понимаю? — спросила Гилен. — Не думайте, что только вы перенесли разочарования… Но все-таки это не я. Знаете, почему не я? Мне вовсе ни к чему было устраивать это представление. Несколько дней назад мы гуляли с Лайной и остановились на крутом обрыве в бухте Слиго. Там скалистый отвес высотой около ста футов, а барьерчик всего по колено. Если бы я хотела избавиться от Лайны, то мне достаточно было ее столкнуть, и никто ничего не смог бы доказать. Несчастный случай, и никаких подозрений.

— Возможно.

— Я вижу, вы не верите мне. Ладно, пусть. Но кто вы такой, чтобы я с таким трудом пыталась вас переубедить? — Ее зеленые глаза засверкали. — Не изображайте из себя Господа Бога! — Она остановилась у шифоньера, в центре которого было вставлено зеркало. — Оттого, что у вас есть деньги и вы можете путешествовать, вы не лучше других, нисколько.

— Что вы искали во вторник вечером у входа в потайной тоннель? Зачем прокрались сюда?

Гилен приоткрыла рот, но не издала ни звука.

— Будете отрицать, что были здесь?

— Я… я не входила в дом, — прошептала она почти беззвучно.

— А это вам знакомо? — Дьюит вытащил из-под подушки маску из папье-маше и сунул в лицо Гилен, все еще стоявшей перед зеркалом. Застывшая желто-розовая улыбающаяся личина выглядела так неправдоподобно и жутко, что Гилен с легким вскриком отступила на шаг назад.

— Что это… откуда у вас… зачем?

— Вы никогда не брали ее в руки? — наступал на нее Дьюит. — Вас видели у входа с этой маской в руках!

— Неправда! Этого не может быть, потому что я никогда не брала ее в руки! — закричала Гилен. — Тот, кто видел меня с ней, лжет! Я ничего не знала о потайном ходе, вам известно!

Ее слова звучали так искренне, что все подозрения Дьюита улетучились. Он видел, что Гилен дрожит всем телом, и привлек ее к себе, несмотря на твердое решение держаться от нее подальше.

Через несколько часов, когда уже наступила ночь и прохладный влажный воздух заполнил комнату, Гилен встала с постели, чтобы закрыть окно. Не одеваясь, она обнаженная подошла к столу и сделала себе бутерброд. Смеясь, она призналась, что у нее бурчит в животе от голода. Глядя на букет алых роз, она состроила забавную гримасу и сказала:

— Мне пришлось сходить за ними в садоводческий кооператив, но я не жалею о потраченном времени.

А Дьюит вспомнил свой первый вечер в Килдаре, когда вдруг при лунном свете с кладбища появился О'Гвинн с огромным букетом в руках. И улыбнулся про себя. Из коридора донеслась американская музыка. Эррис, торчавший в своей комнате один, снова заглушал свои мысли выпивкой.

 

Глава пятнадцатая

Дьюит проснулся, когда Гилен еще спала. Он стал вглядываться в ее лицо и с облегчением убедился, что оно не лишилось своей прелести. Ему было знакомо то чувство разочарования, которое наступает утром и разрушает иллюзии ночи любви и нет больше желания повторять эту ночь. С Гилен было не так. Дьюита обрадовало и то, как крепко и спокойно она спала. Так не мог спать человек, на чьей совести убийство. Ее заверениям он верил только наполовину, но безмятежный сон убеждал надежнее, чем слова.

Он отвел волосы у нее со лба, оделся и спустился в бар. Оттуда он позвонил Клэггу в Реммингтаун и договорился о встрече в отеле «У рыжего быка». Через час они с Клэггом сидели за чисто выскобленным столом. Перед Клэггом лежали, как обычно, раскрытый блокнот и несколько отдельных листков с колонками цифр по правому краю. Клэгг хотел уже начать доклад, когда вошла мисс Айнс (Стелла уже вернулась в Дублин). Ее восковое лицо, более изможденное, чем всегда, с колючим взглядом и крепко сжатым ртом выражало почти злобное пренебрежение ко всему окружающему. На ней была все та же черная шляпа с искусственной птичкой. Только тот, кто знал ее так же хорошо, как Дьюит, мог угадать за ее ядовитым сарказмом и едкими комментариями по поводу слабостей братьев по разуму истинное сочувствие к ним. Мишенью служил обычно Клэгг, несмотря на то, что она была у него в подчинении.

Когда Клэгг закончил свое сообщение о миссис Скрогг и миссис Хейкет и сразу же (привычка — вторая натура) начал перечень расходов, мисс Айнс с издевкой заявила:

— То, что вы разузнали, не стоит и трех шиллингов, мой милый. Вы становитесь старым и непорядочным.

— Я запрещаю вам делать подобные замечания! — Клэгг попытался изобразить негодование, но она небрежно его перебила:

— Ах, что вы можете мне запретить! Работу я всегда найду. — Она отпила немного кофе, чтобы подчеркнуть свою решимость. — В наше время везде полным-полно воровства, мошенничества, измен, вымогательства и разбоя. Возьмем хотя бы количество зарегистрированных потаскушек. Оно возросло почти в пять раз, а о незарегистрированных я уж и не говорю. А современная манера раздеваться на сцене. Где было видано что-нибудь подобное? — Резко повернувшись к Клэггу, она ужалила, как змея: — Особенно возмутительно, что добродетельные отцы семейств, как, например, вы, находят удовольствие в посещении таких позорных зрелищ с голыми девками. Может быть, вы будете отрицать, что при расследовании «дела Джонсона» торчали целые ночи в вертепах? Не будете. И это не должно оставаться тайной для вашей бедной жены. При встрече я постараюсь объяснить ей, какая трудная работа у вас по ночам.

Раздражение мисс Айнс слишком ярко свидетельствовало о том, что снова ее вере в человека нанесен чувствительный удар. И так получалось всегда: если она узнавала что-то скверное о ком-то, в чьей честности была абсолютно убеждена, она компенсировала это особой озлобленностью. Сегодня причиной ее озлобленности была Гилен, и Дьюит быстро об этом догадался. Когда он спросил ее о Гилен, ее перекосило, как от зубной боли.

— Прежде всего, эта особа — самодовольная гусыня, — резко начала она. — Уже в старших классах в ней бушевало высокомерие. Она написала сочинение о Екатерине Второй, где доказывала, что незаурядному человеку все дозволено и что немножко массовых убийств является как бы свидетельством заслуг перед историей, и прочую чушь. К рядовому человеку она, естественно, испытывает презрение; она не выносит свою мать, как и сестер, к которым относилась, как к какой-то дряни…

— Но это только общие умозаключения, — вставил Клэгг.

Отмахнувшись, как от мухи, мисс Айнс отклонила его выпад.

— Не прерывайте меня!

— Прошу факты, — перебил ее Дьюит.

Волнуясь, она сглотнула, а когда заговорила, голос ее звучал почти враждебно:

— Монтер, проверявший у Скроггов электропроводку, должен был заодно убрать во всем доме старую систему газового освещения. Но примерно полмесяца назад к нему зашла Гилен и сказала, чтобы он оставил газовую проводку в первом этаже. В комнату Лайны решили встроить тазовый камин.

— Прелестно, — заметил Клэгг, дернув плечом, потому что ему снова мешала портупея с пистолетом. — Но если Гилен уже давно готовилась к убийству, то зачем такая резкость в ее отношении к сестрам? Разве не логичнее было бы помириться с ними для виду?

— Возможно. Это было бы логичнее. Но психологически более убедительна та манера поведения, которую она не старается скрыть. Кого будут подозревать: человека, который внезапно помирился с врагом и притворяется ему другом, или того, что на весь мир кричит о намерении перерезать противнику глотку? Мне кажется более реальным, что Гилен выбрала второй вариант как самый логичный.

— А как же разговор с электриком? — спросил Клэгг, лицо которого выдавало умственное напряжение. — Она не могла не понимать, что ее беседа с ним обязательно откроется.

— Можете отнестись ко всему, что я вам изложила, как считаете нужным, — резко сказала мисс Айнс. — Я не судья, и не мне решать, снесут голову Гилен Великой или нет. Но еще одна небольшая деталь. Мы знаем, что Скрогг занимался контрабандой — перепродавал героин. Гилен узнала об этом еще полгода назад. И еще хуже: она много помогала ему в этой афере — распространяла часть этого дьявольского наркотика. И вот высшая справедливость: несколько месяцев назад она сама стала наркоманкой.

Клэгг глубоко втянул носом воздух и восхищенно протянул:

— Вот это да! — Однако, взглянув на Дьюита, сразу замолк.

Дьюит встал и подошел к окну, хотя через матовые стекла нельзя было ничего увидеть.

— Так вот оно что, — произнес он наконец. — Вот что я не мог никак понять… Этот блеск в ее глазах… этому виной героин.

— Мне очень жаль. — Мисс Айнс сняла свою нелепую шляпку и сразу стала выглядеть более человечной. — С этим фактом ничего уже не поделаешь. Но есть еще кое-что. Болтают, что Скрогг, прощаясь с грешным миром, спрятал не только свое завещание, но еще и более тысячи фунтов наличными в новых купюрах.

— С ума можно сойти! — воскликнул Клэгг. — От кого вы все это узнали?

Айне не обратила внимания на его вопрос.

— Пачки новых денег Скрогг спрятал в подвале с дьявольским намерением свести жену с ума. Дом кишмя кишит крысами, и тревога, что они могут поточить свои зубки о пяти- и десятифунтовые банкноты, лишила почтенную даму последних остатков сна. Так говорят.

— Кто?

— Я узнала это от жены О'Брайена. Я ей помогала выбирать шляпку, вот мы и разговорились.

— Мне не хотелось бы снова к этому возвращаться, — сказал Клэгг, — но расследование уже стоило вам, сэр, сорок семь фунтов и четыре шиллинга, если быть абсолютно точным, а поэтому я позволю себе спросить: не станет ли это слишком дорого для вас? Я заговорил об этом, потому что предстоит целый ряд трудностей. То, что мне удалось разведать в богадельне, слишком противоречиво, чтобы можно было сделать какие-то однозначные выводы. Во всяком случае, там происходят любопытнейшие вещи, которые мы должны непременно расшифровать, иначе все наши догадки останутся на уровне необоснованных подозрений.

— А что происходит в богадельне? — спросил Дьюит.

— О'Брайен часами сидит в комнате миссис Скрогг, к ним часто присоединяется и правоверный шорник Джойс.

Иногда в этих милых беседах за чашечкой кофе, если так можно назвать эти совещания, принимает участие и миссис Хейкет.

— Ну и чего в этом особенного? — добивался Дьюит.

— Трое из них родственники. Может быть, О'Брайен и Джойс старательно изображают перед старушкой любящих и заботливых людей, имея в виду наследство. Ну а Хейкет… Хейкет в прошлом акушерка. Восемнадцать лет назад она попала под суд за подпольные аборты. Алиса Скрогг нашла ей хорошего адвоката и помогала уговорить некоторых девиц взять показания обратно, так что Хейкет отделалась всего полутора годами.

— То, что вам удалось разведать, могло бы дать следствию другое направление, — признала Айнс. — Если Хейкет чем-то обязана Скрогг, то вполне возможно, что она лгала как по писаному, когда уверяла, что бедная парализованная Алиса никуда не выезжала за пределы богадельни. Или вторая версия: Хейкет могла своими руками спровадить сестер в лучший мир. Старуха Ненавидит своих дочерей, она знает, что если одна из них найдет спрятанное завещание, по которому все остается им, то ей придется остаться с носом. Она рассказывает все подруге, советуется со своим братом Джойсом, и под сенью распятого Христа вынашивается план преступления, а Хейкет его совершает.

— Да, все могло быть именно так, — подтвердил Клэгг, — и мое упоминание о расходах, сэр, было вполне уместно. — Он застенчиво кашлянул. — Если мы будем продолжать расследование, то есть я полагаю, если это представляет какой-то интерес для вас…

Дьюит извлек чековую книжку из нагрудного кармана и выписал чек на пятьдесят фунтов.

— Мы будем продолжать расследование до конца. Ваша задача — оставаться около богадельни и постараться установить, так ли серьезно парализована миссис Скрогг. Затем узнайте, какие есть способы быстро добраться от богадельни до Килдара, а в завершение разберитесь в истории с маской.

— А что остается на мою долю? — осведомилась мисс Айнс. — Или я больше не нужна? Тогда я поеду домой. Младшая дочь моей сестры заболела корью, и сестра не может ходить на работу, а это для нее очень невыгодно.

— Для вас у меня очень оригинальное задание, — ответил Дьюит с натянутой улыбкой. — Вам придется подружиться с могильщиком, который по совместительству еще и осквернитель могил. Он крадет с нивы Господней гладкие черепа и свежие цветы, которые ловко сбывает на сторону, потому что получает слишком малое жалованье от церкви, как сам мне рассказал. Он чистосердечно признался, что вынужден подрабатывать.

— Примечательная личность, — сухо заметила мисс Айнс. — Так что же я должна делать? Помогать в его раскопках?

— Нет, этим вам не придется заниматься. Но вы должны будете, если нам потребуется, добыть с его помощью труп человека.

— Справлюсь, это нетрудно, — сказала мисс Айнс. — Только если речь идет об одном трупе, а не о целой повозке. Надеюсь, обойдется без осложнений. Но я страшно любопытна, и мне хотелось бы знать, зачем вам такой реквизит.

— Собираюсь научиться испытывать страх, — попытался отшутиться Дьюит. — Старик любит побаловать себя виски и неравнодушен к деньгам. Можете сочинять любые небылицы. Когда я дам команду, дело должно быть сделано. Но смотрите, не заплатите больше тридцати фунтов.

— Тридцать фунтов! — возмутился Клэгг. — Да за такие бешеные деньги можно доставить из анатомического театра в Дублине сколько угодно трупов. Чем мы хуже университета? А они платят по десять фунтов за труп.

Дьюит встал.

— Позвоню завтра в обычное время. Желаю всем приятно провести день.

— Приятно! С таким заданием, как у меня?

Он, конечно, немного переборщил. Но если старый кладбищенский вор — жизнерадостный чудак, как сказал Дьюит, то это не так уж скверно, рассудила мисс Айнс. Обвинения против Гилен оказались не такими уж неопровержимыми, а поэтому настроение Айнс несколько исправилось. Она догадывалась, что происходит у Дьюита с Гилен, а за Дьюита она готова была бы броситься даже в огонь.

 

Глава шестнадцатая

На следующий день у Дьюита снова были дела в Дублине. Вернувшись, он застал Гилен молчаливой и подавленной. Она лежала на диване в своей комнате и читала. Когда он сел рядом, она сухо и коротко отвечала на его вопросы, а потом поднялась и заговорила чуть не со злобой:

— Я себя ненавижу. Как я могла сделать такую глупость и увлечься! Ты подозреваешь меня в убийствах, обвиняешь в чванстве, а я… я влюбилась в тебя, невзирая на это. Мы, женщины, эмоциональны и бестолковы. Достаточно провести ночь в постели с мужчиной, и мы начинаем сами себя обманывать, и все то, что мы еще вчера воспринимали здраво и разумно, за ночь приобретает другое значение. Да, Патрик, я ненавижу себя, я всегда терпеть не могла приступов сентиментальности.

— Мне снова нужно идти. — Дьюит переоделся. — Через час-другой я вернусь, а ты будешь ждать меня, как верная жена, и приготовишь нагретые тапочки, как символ душевной близости. Но очень тебя прошу, не поддавайся своим романтическим наклонностям и не разжигай огонь в камине. На улице тепло, и мы здесь задохнемся от жары.

— Но вчера ты жаловался, что тебе холодно.

— Если снова придут мастера-ремонтники, — это Дьюит произнес, стоя к ней спиной, — попроси их сделать в некоторых комнатах газовые камины. Они довольно красивы, и не надо сидеть в жилетке, когда настроен романтически.

Он услышал, как резко скрипнула пружина дивана. Гилен вскочила и босиком подошла к нему.

— Почему ты так говоришь? На что намекаешь?

— Как это — намекаю?

— Не ври, пожалуйста. — Ее лицо исказилось. — Зачем ты мне врешь? Ты не просто подозреваешь меня, ты уверен, что я участвовала в преступлении. И ты переспал со мной только для того, чтобы побольше выведать, чтобы я позабыла об осторожности в твоих объятиях и рассказала то, о чем никогда не стала бы говорить. Если это так, Патрик, то ты — негодяй, самый подлый негодяй!

Ее волнение и гнев были столь сильны, что Дьюит поразился — он никак не мог предположить в ней такой темперамент.

Она призналась, что у нее уже не раз были любовники и что Финниган у нее не первый, но все эти связи ее глубоко не задевали. Она говорила об этом с такой искренностью, что Дьюит не мог заподозрить притворства. Но откуда такой взрыв чувств? Или она боится роковой неизбежности?

— Один из моих людей доложил мне о твоем разговоре с электриком, когда ты собиралась убрать из стен линию газового освещения. И что Лайна не хотела устанавливать в своей комнате газовый камин. А теперь объясни мне, что тебя так взволновало, что за всем этим кроется?

— Ничего за этим не кроется! — почти истерически выкрикнула она. — Мама, я и Лайна, мы вместе говорили о том, что в самых дорогих комнатах надо сделать газовые камины, а Лайна предложила использовать для этого старую проводку газового освещения. Но когда мы получили предварительную смету, она сказала, что это слишком дорогая затея, и мы от нее отказались.

— Знал ли еще кто-нибудь об этом разговоре?

— Мама, конечно, — тихо сказала Гилен уже спокойнее. — Беги скорее к ней и спроси, ты же все равно не веришь ни одному моему слову.

— Эррис у себя? — спросил Дьюит..

— Не знаю. Мне нет дела до Эрриса. Сейчас возьму чемодан и уеду из Килдара. Я по горло сыта сплетнями в этой гнилой дыре.

— Разумеется, можешь упаковать вещи и, если хочешь, взять билет на самолет хоть до Кейптауна. Но не думаю, что тебе удастся далеко улететь. Тебя схватят уже в аэропорту и сразу посадят в камеру предварительного заключения.

Гилен была убита его словами. Она прижала кулаки ко рту, но не смогла сдержать рыданий.

— Но я не убивала, я же, правда, не убивала! Нельзя же преследовать меня всю жизнь и угрожать тюрьмой.

В ее глазах застыл страх, ужас перед тем, что ей грозило, сознание того, что она стоит на краю пропасти и бессильна что-либо сделать. Ей было жутко от мысли, что нужен только маленький толчок, и она упадет.

— Я поеду к твоей матери, — сказал Дьюит, — и встречусь там с О'Брайеном. Только поговорив с ним, я смогу сказать тебе, как обстоят дела. А до тех пор ты должна взять себя в руки, сжать зубы и не сходить с ума. Любая твоя попытка выехать из Килдара будет истолкована как бегство, и, когда дойдет до суда, твой защитник будет в очень невыгодном положении.

Она упала в кресло, все еще зажимая рот руками.

— Если дойдет до этого, я покончу с собой, — сказала она упавшим голосом. — Патрик, мне так страшно, я даже не могу объяснить, как мне сейчас страшно.

И снова он почувствовал, что она невиновна, но заставил себя не давать волю чувствам.

— Знаешь ли ты, что твой отец спекулировал героином? — накинулся он на нее. — Говорят, что ты помогала ему сбывать его и поэтому сама стала наркоманкой.

— Патрик! — Она снова вскочила. — Как ты можешь такое говорить? Будто бы папа… будто бы я… Такая подлая примитивная ложь!

Опять ее порыв прозвучал так искренне, что Дьюит не рискнул больше задавать вопросов, тем более что действительно торопился.

— Не позже восьми я вернусь. — Он уже пошел к двери, но еще раз обернулся. — Возьми себя в руки, Гилен. Скоро все кончится.

 

Глава семнадцатая

Желтоватые лучи предзакатного солнца напоминали оттенки замирающей мелодии. Это впечатление усилилось, когда перед глазами Дьюита возникла одиноко стоящая богадельня с крутыми крышами, кирпичными трубами и темными стенами, заросшими плющом. Вид старинного здания, в котором проводят последние дни старые увядающие люди, создавал соответствующее настроение, подобное тому, что возникает от созерцания позеленевших медных гравюр или других очень старых вещей, которые утратили утилитарную ценность, но приобрели музейную, которые хранят, чтобы не терять связь с прошлым, будь то старая оловянная кружка, поблекший портрет или художественно оформленная настольная лампа…

Въехав в ворота парка, Дьюит заметил гуляющих по дорожкам обитателей богадельни, греющихся в косых лучах заходящего солнца. Они медленно прогуливались мелкими шажками, опираясь на палки, и через каждые пятьдесят или сто шагов присаживались на скамейки. Поставив машину у подъезда, Дьюит вошел в вестибюль. Навстречу вышла миссис Хейкет, которая наверняка видела, как он подъехал. Она несколько смешалась, когда он высказал свое пожелание видеть миссис Скрогг, и сказала, что у этой дамы сейчас другой посетитель.

Это не было неожиданностью для Дьюита, так как он уже знал от Клэгга, кто у нее бывает, и потому так поспешил в Чезвик. Он попросил Хейкет передать, что у него неотложное дело к миссис Скрогг, касающееся наследства, а приехать сюда в другой раз он не сможет. Вернувшись, миссис Хейкет пригласила его следовать за собой.

Комната миссис Скрогг была большая, светлая и обставлена гораздо уютнее, чем в обычном доме для престарелых. Стены были оклеены свежими обоями, мебель со светлой обивкой и абажуры выглядели вполне современными. Алиса Скрогг лежала в постели во фланелевой блузе, ее седые волосы были тщательно причесаны, а руки, больше напоминавшие когтистые птичьи лапы, мирно сложены на белоснежном покрывале.

Справа от нее сидел на стуле, сжав губы, мастер Джойс, весь в черном, прямой, как палка. Напротив на плетеном стуле восседал инспектор О'Брайен с огромной сигарой во рту, которую он только посасывал, ибо курить здесь было неудобно.

Когда Дьюит вошел, О'Брайен не отказал себе в удовольствии сердечно его приветствовать.

— По вашему лицу видно, что вы принесли хорошие новости, — протрубил он. — Да и давно пора распутать эту затруднительную историю с завещанием. Добряк Джером прекрасно пел, но в денежных делах был совершенно ненадежен. Поэтому я очень рад, что вы приведете все дела в порядок.

Джойс, продолжая сидеть неподвижно, добавил:

— Ваша дорожная сумка давно готова, и я жду, когда вы ее заберете. Не забывайте, что вы ее заказали.

Миссис Скрогг внимательно разглядывала Дьюита, но не произнесла ни слова. Воздержалась от каких бы то ни было высказываний и миссис Хейкет, которая остановилась в дверях и внимательно наблюдала всю сцену.

Излияния О'Брайена были на руку Дьюиту. После короткой паузы, выдержав ее, усилив напряженность ожидания, Дьюит невозмутимо произнес:

— Сегодня утром младшая мисс Скрогг, просматривая бумаги отца, нашла черновик завещания, согласно которому Джером Скрогг оставляет все свое имущество трем дочерям, а вам, миссис Скрогг, только годовую ренту в двести пятьдесят фунтов.

— Но это же совершенно невероятно! — негодующе воскликнул Джойс. Его глаза при этом сошлись еще ближе к носу, а голос стал еще резче обычного. Он настолько не владел собой, что руки его тряслись и он тщетно старался это скрыть. Взглянув на сестру, он добавил: — Алиса, мы должны подать в суд! Пусть наша тяжба продлится десять лет, пусть нам придется дойти до Верховного суда, но мы будем судиться, чтобы прекратить подобное ущемление прав. Ты одна, только ты одна заработала все эти деньги, ты надрывалась с раннего утра до поздней ночи, а теперь тебе достанутся только жалкие крохи от твоего собственного законного имущества! Так не бывает, так не должно быть!

— Успокойся, пожалуйста, Слим, — пытался остановить его О'Брайен. — Черновик еще не означает, что существует настоящее завещание.

— На проекте завещания Скрогг надписал, что в качестве свидетелей хочет пригласить свою служащую мисс Бет и мистера О'Гвинна, — продолжал лгать Дьюит. — Я говорил с мистером О'Гвинном, и он подтвердил, что подписывал такое завещание. А так как мисс Бет и мистер О'Гвинн являются во всех отношениях незаинтересованными лицами, то их объективность не может подвергаться сомнению…

— О'Гвинн и объективность! Да такого кощунства не выдержат и стены, развалятся по кирпичику! — закричал шорник. — Он поносит Бога, он оскверняет могилы, он…

— Прекрати! — разозлился О'Брайен. — Этак ты докатишься до оскорбления личности, что обойдется тебе в шесть фунтов, ты и ахнуть не успеешь. Горячность делу не поможет. Если взглянуть здраво на вещи, то такой оборот имеет свои преимущества. Теперь Алиса наконец точно знает, как обстоит дело и что ей нужно предпринять, чтобы отстоять свои права.

— Гилен — бессовестная потаскушка, — снова завелся Джойс. — Она уже, наверное, давно продумала, что и как будет врать на суде.

— Одни свидетели, другие свидетели, но где завещание? Вы можете показать его нам? — внезапно спросила очень ровным голосом миссис Скрогг. Она спрятала руки под одеяло, и Дьюит был уверен, что там она сжала их в кулаки.

Подчеркнуто спокойно он сказал.

— Завещание найдется. Указание на черновике не оставляет сомнений, что ваш муж спрятал завещание где-то в доме.

— Покажите мне завещание! — Внешне старуха продолжала оставаться спокойной.

— Я послал этот черновик в наше бюро, — объяснил Дьюит. — Если дело дойдет до суда…

— То мой адвокат без труда докажет, — вступила миссис Скрогг, — что составление завещаний было навязчивой идеей моего мужа. Он ведь даже оставлял часть своего состояния обществу собаководов. А есть статья закона, гласящая, что при психической неполноценности завещателя можно опротестовывать любое завещание.

— И мы это сделаем, можете не сомневаться! — заорал Джойс.

— Вы считаете нас глупее, чем мы есть, — раздался вдруг голос миссис Хейкет, которая до этого момента воздерживалась от высказываний. Ее уверенный тон не оставлял сомнений, что она — особа весьма решительная, которая всегда прекрасно знает, что Сказать, а о чем следует промолчать. — То, что вы связались с Гилен, — ваше дело и никого не касается. Но если вы пытаетесь нас одурачить, говоря, что Гилен якобы нашла черновик завещания, по которому все имущество достанется ей одной, то ищите дураков в другом месте, вот что я вам скажу. Зачем же вы все-таки приехали сюда? Что вам нужно от миссис Скрогг?

— А какое вы имеете к этому отношение? — сделал ответный ход Дьюит. — Насколько мне известно, вы не родственница и не свойственница.

— Я ее подруга, а поскольку миссис Скрогг не возражает, я имею право выступить как ее доверенное лицо. Или вы не желаете мне отвечать по другой причине?

Дьюит рассмеялся ей в лицо.

— Не советую вам козырять своей дружбой с миссис Скрогг. Мне известно, на чем она основана.

— И вы надеетесь этим воспользоваться…

— Вот именно.

— Меня тогда оправдали по всем пунктам, кроме одного, — упорно не сдавалась Хейкет. — Но этот случай…

— Вам дали полтора года. Но только из-за недостатка улик и еще потому, что миссис Скрогг позаботилась, чтобы некоторые свидетельницы отказались на суде от тех показаний, которые давали во время следствия. Но кое-что еще к вопросу о завещании. — Дьюит повернулся к миссис Скрогг. — Ваша дочь вызвала на завтра штукатуров и каменщиков, чтобы профессионально обыскать весь дом, и я приехал, чтобы получить на это ваше согласие как совладелицы. Вы можете, конечно, отказаться, но это только затянет дело на несколько дней.

— Не попадайся на эту удочку, Алиса. Гилен просто бессовестная потаскушка, и каждое ее слово ложь. Вы бы лучше повнимательнее сами пригляделись к этой девице, если вправду хотите найти убийцу, — раздался скрипучий голос Джойса. Но он быстро изменил свое поведение. Через одну-две секунды лицо его приняло более спокойное выражение, и с легкой улыбкой, в которой оставалась некоторая неискренность, он продолжал: — Вся эта история с завещанием — чистая комедия, хотя она и стоила уже двух жизней. Я помню Гилен малышкой с пальцем во рту и я знаю, что вышло из этой малышки, спаси нас, Господи! Вы влезете в большие неприятности, господин адвокат, если будете верить всему, что говорит Гилен, и очень рискуете своей карьерой, если оказались с Гилен в одной постели и вместе мудрите, чтобы помочь получить ей наследство, на которое она не имеет никаких прав.

— Пока он не выложит завещание, я бы, Алиса, на твоем месте не стала вообще с ним разговаривать, — посоветовала миссис Хейкет.

— Так вы таким образом утверждаете, что Гилен убила своих сестер? — продолжал как ни в чем не бывало Дьюит, обращаясь к Джойсу. — Прекрасно! Но как же она сумела войти в дом? Ведь вы должны были об этом подумать.

— Не имею понятия, — неохотно процедил Джойс.

— А вы, миссис Скрогг? — спросил Дьюит. — Известен ли вам способ незаметно проникнуть в дом? Или вам, миссис Хейкет?

Обе дамы молча пожали плечами. О'Брайен с удовольствием посасывал сигару.

— Что я вам говорил? Здесь у вас ничего не получится с вашей системой доказательств. Ответы, которые вы сейчас услышали, прекрасно иллюстрируют это. Любой из присутствующих прекрасно знает, что есть способ войти а дом, не пользуясь парадной дверью. Я имею в виду старый потайной ход. Но вы можете выспрашивать, например, нашего милого Джойса вплоть до второго пришествия и ничего не услышите. Не правда ли, старый проповедник?

Джойс, присмиревший, как овца, замотал головой.

— Я вообще больше ничего не скажу. Только если меня вызовут в суд, заставят принести присягу и начнут задавать вопросы.

— Именно так, — подтвердила миссис Хейкет. — В конце концов речь идет не только о деньгах, но и о двух убийствах.

— Каждый из нас, включая меня, знал о потайном ходе. И каждый из нас так или иначе заинтересован в наследстве, а значит, каждый из нас мог бы оказаться убийцей, — удовлетворенно подытожил О'Брайен. — И если вы пришли, чтобы в этом убедиться, то могли бы не тратить время на такую длинную дорогу. Ламерт, почтенный директор нашего краеведческого музея, уже много лет назад раскрыл эту тайну.

Дьюит понял, что О'Брайен разгадал его планы, и он провалился по этому пункту. Он встал и небрежно проговорил:

— Ладно, оставим это суду, пусть они разбираются, имеет ли потайной ход отношение к убийствам. Все это не относится к вопросу о завещании. Оно найдется и будет признано правомочным, в этом нет ни малейшего сомнения.

— Как я уже сказала, мой муж составлял множество завещаний, — продолжала настаивать миссис Скрогг с непоколебимым упрямством.

— Сам по себе этот факт еще ничего не значит, — осадил ее О'Брайен. — Если его постфактум не признают сумасшедшим, Гилен получит после суда все имущество по праву.

— Но такое право будет взывающим к небесам попранием истинных прав, — резко заметила Хейкет.

— Однако небеса обычно совершенно равнодушны к людским междоусобицам, — вставил Джойс.

О'Брайен был совершенно прав. Невозможно было разобраться, что именно скрывал каждый из присутствующих. Важно было только одно: чтобы каждый из них поверил, что Гилен найдет завещание и будет настаивать на своих правах. Дьюит считал, что ему удалось утвердить их в этой мысли. Он уже хотел уйти, когда нечаянно взглянул на тумбочку около кровати. На стекле лежал молитвенник с выдавленным на обложке крестом, несколько упаковок с лекарствами, будильник и настольная лампа. Рядом с ней была фотография в рамочке с траурной каймой.

Дьюит уже видел эту семейную фотографию. На ней были запечатлены жизнерадостный довольный собой Скрогг, его маленькая скрюченная озлобленная жена, одетая в черное, и три дочери с более или менее искусственными улыбками на лицах: Энн, Лайна и Гилен. Такая фотография есть почти в каждой семье, но тот факт, что миссис Скрогг поставила ее в траурной рамке, да еще у своего изголовья, неожиданно доказало Дьюиту, как лицемерна она и ее доверенные лица. Она всей душой ненавидела покойного мужа, ненавидела дочерей, которые ее терпеть не могли, и все же выставила на всеобщее обозрение эту фотографию, чтобы показать, как дороги ей семейные узы.

Дьюиту в голову пришла новая мысль. Он знал, что миссис Скрогг не захочет подать ему руку, но именно поэтому он шагнул к постели и протянул руку для прощания. Она не заметила протянутой руки, но он успел за это время как бы нечаянно толкнуть носком ботинка дверцу тумбочки, чтобы она раскрылась. Увидев находящийся там ночной сосуд, он понял, что не ошибся. Бормоча извинения и притворяясь весьма сконфуженным, он вышел. Но не дойдя до лестницы, услышал за спиной шаркающие шаги О'Брайена.

— Что еще? — Дьюит остановился.

— Вы чертовски хитрый парень, — сказал О'Брайен с восхищением в голосе. — Вы воображаете, что разгадали загадку и уже знаете, кто убрал обеих сестер. Но не советую вам торопиться с этим. То, что вы увидели здесь, только предположения и ничто иное. А их можно истолковать как в ту, так и в другую сторону. То, что миссис Скрогг считается парализованной и будто бы не может пошевелить даже пальцами ног, не говоря уж о том, чтобы встать с постели, а в то же время пользуется ночной посудиной, еще не доказывает, что она могла бы своим ходом добраться до Килдара и пробраться через потайной ход, чтобы повесить одну дочь и отравить газом другую. Это могло бы быть, но этого не было. При таком решении многовато Шекспира, слишком уже все невероятно. Даже если бы старуха могла бегать, — может, она способна и на это, — то как бы она добралась до Килдара никем не замеченной? Летать она все-таки не может.

— Кто знает, — хмыкнул Дьюит, оставив инспектора в полном недоумении.

На обратном пути Дьюит был настолько погружен в свои мысли, что почти механически вел машину и не заметил, как его занесло вправо и начало подбрасывать. Наконец, когда правое колесо попало на обочину, тряхнуло так сильно, что Дьюит сразу затормозил. Он выскочил из машины и, чертыхаясь, понял, что правое колесо спустило. Вот теперь пришлось раскаяться, что он так и не отдал запасное колесо на вулканизацию. Чтобы ехать дальше, надо было самому залатать камеру.

Работа оказалась нелегкой, тем более, что он давно потерял монтировку и вместо нее пришлось воспользоваться отверткой. Отвертка быстро сломалась, и если вначале, хотя и злясь на самого себя, он воспринимал ситуацию с юмором, то теперь встревожился не на шутку. Уже темнело, а если он правильно предвидел дальнейшие события, то надо было во что бы то ни стало вернуться в Килдар до темноты. Но если ему придется остаться на дороге в этой пустынной местности, то в Килдаре с легкостью произойдут события, которые он обязан предотвратить.

Но у него были Только монтировка и обломок отвертки, и он никак не мог снять покрышку и лишь обломал ногти. Ему не оставалось ничего иного, как смириться с фактом, что сегодня уже не удастся поехать дальше. Все, что он мог еще сделать, это сдвинуть машину в сторону, чтобы никто не наехал на нее. Но как он ни старался, так и не смог сдвинуть с места свой «ягуар», так как два колеса сидели в выбоинах. Тем временем начал подниматься туман с окрестных болот, сумерки сгущались, местность казалась вымершей. Дьюит потерял уже всякую надежду, как вдруг вдалеке, со стороны Чезвика, показался свет фар. Наконец нашелся кто-то, кто поможет!

Он встал на середину дороги, раскинув руки, чтобы привлечь внимание водителя.

Когда машина приблизилась почти на тридцать метров, Дьюит разглядел, что это старый «форд», который стоял в сарае во дворе богадельни. И сразу же широко раскрыл глаза: за лобовым стеклом было восковое неподвижное нечеловеческое лицо. Это была маска, походившая в сумерках на привидение, за ней водитель прятал свое лицо. Не доехав несколько шагов до него — Дьюит едва успел отскочить, — машина резко вильнула вправо и проскочила мимо, едва не задев «ягуар», оставив зазор всего в несколько сантиметров, и моментально исчезла вдали…

Дьюит больше не мог терять ни минуты. Сомнений у него не оставалось. Если он не успеет сегодня же добраться до Килдара, то этой ночью трагедия завершится.

Он включил габариты, оставил машину на дороге и быстро зашагал в сторону города.

 

Глава восемнадцатая

Башенные часы старого храма Святого Томаса пробили четверть девятого, когда измученный Дьюит явился в гостиницу. Гилен затопила камин в баре и сидела перед ним вместе с Эррисом и Клэггом. Сразу бросилось в глаза, что она чем-то очень взволнована, старается не показывать вида, однако это дается ей с трудом. Эррис также казался еще менее собранным, чем обычно, хотя не успел, вероятно, достаточно выпить. Только Клэгг был такой же, как всегда; он спокойно приветствовал Дьюита и ничем не выдавал своего волнения, хотя и его что-то беспокоило.

— Так что тебе удалось узнать в Чезвике? — спросила Гилен, как только Дьюит сел рядом.

— Попали в аварию? — поинтересовался Клэгг. — Наверное, далеко от Килдара, да? — Он удовлетворенно кивнул. — Да, приятно иметь машину, но я постоянно говорю жене: когда пользуешься этой штуковиной, никогда нет уверенности, что далеко уедешь. Стоит ослабнуть какому-то винтику, и ты уже застрял и придется идти на своих двоих и набивать мозоли.

— И все-то вы замечаете, — пробурчал Эррис. — Даже дохлая муха, застрявшая между рамами, сможет вам что-то рассказать о владельце комнаты, который смотрел в окно. Если бы вы еще умели делать правильные выводы из своих наблюдений, то стали бы величайшим в мире сыщиком. Но сейчас вы всего-навсего вынюхиваете пылинки, — недружелюбно заключил он.

Клэгг хихикнул:

— Надо стараться скрывать свою нервозность и не быть таким придирчивым, мой друг.

— Я вам не друг, и если я говорю, что вы меня раздражаете, мои нервы тут ни при чем, — отрезал Эррис.

— Да перестаньте вы цапаться! — воскликнула Гилен. — Так что было в Чезвике?

Дьюит снял туфли и вытянул ноги к камину.

— Эррис, вы пойдете сейчас в свою комнату. — Он пошевелил большим пальцем правой ноги, где вздулся пузырь. — Сделайте, пожалуйста, одолжение мне и прежде всего самому себе: пейте только в меру и старайтесь не уснуть. И еще: не запирайтесь в комнате и не запирайте ставни. Клэгг вам уже объяснил, что может случиться сегодня ночью.

— Вы что, уверены?

— Старайтесь не упускать из поля зрения двор. Если рассеется туман, то ночь будет ясной и лунной, так что никому не удастся подкрасться к дому незамеченным.

— Сделаю себе крепкий кофе, тогда продержусь, — пообещал Эррис. Он подождал, не скажет ли Дьюит еще что-нибудь, но так и не дождавшись, вышел из бара.

— Жалкий тип, — заметил Клэгг. — Ну что ему толку от стихов, которые он пишет, если они его разъедают сильнее, чем рак? Моя жена часто говорит, что избыток фантазии, тем более у творческих личностей, ведет к переоценке своих возможностей, но мир не желает их признавать, и они ищут утешения в бутылке виски. И в этом моя жена совершенно права. На протяжении моей многолетней практики я сотни раз убеждался, что люди, неумеренно пьющие…

— Вы выполнили все, что я велел? — перебил его Дьюит.

— Разумеется. На мисс Айнс, хоть у нее и острый язычок, можно всегда положиться.

Клэгг извлек свой блокнот, вынул из него исписанный цифрами листочек и подал Дьюиту.

— Вот, здесь все точно подсчитано, сумма — семнадцать фунтов, девять шиллингов и одиннадцать пенсов.

— Значит, все в порядке, и я могу больше не беспокоиться? — переспросил для гарантии Дьюит.

— Все выполнено в лучшем виде, — подтвердил Клэгг. И затем, в порыве восхищения и искреннего одобрения, что бывало с ним очень и очень редко, произнес: — Великолепная западня, если позволите заметить, сэр! Теперь мы наверняка добьемся ясности.

— О чем вы? Какая западня? — Гилен неслышно подошла и положила руки на плечи Дьюита. Небольшой жест доверия, но ему это было очень приятно.

Клэгг заерзал на стуле и встал.

— Я могу идти? Если погода не прояснится и начнется дождь, я буду, как договорились, под навесом сарая. Оттуда хорошо все видно.

— Если придется ждать дольше, чем я предполагал, то незаметно пройдите в кухню, там будет на плите полный кофейник. Это поможет бодрствовать всю ночь в случае необходимости.

В дверях Клэгг остановился.

— Я хотел спросить, сэр, не разумнее отправить молодого поэта ночевать в одну из комнат первого этажа? Ведь если он опять напьется до бесчувствия, то…

— Нет, это может вызвать подозрения. Я постараюсь сам проследить, чтобы с ним ничего не случилось, — решительно ответил Дьюит.

Оставшись вдвоем с Гилен, он взял ее за руку и привлек к себе на колени. Ее лицо было так близко, что он видел каждый волосок в ее бровях, каждую ресничку, все зеленоватые прожилки в серых глазах. Тихим глухим голосом она сказала:

— Ты что-то скрываешь от меня, Патрик. О чем ты говорил с моей матерью в Чезвике? С ней что-нибудь случилось? Или она…

— Нет, с ней все в порядке. Обычное состояние. Но давай поговорим, Гилен. Я теперь с достаточной достоверностью знаю, кто виновен в смерти Энн и Лайны.

— Ты знаешь? — с трудом выдавила Гилен. — Кто же?

— В расчет приходится брать только двоих или троих, — ответил Дьюит. — Хейкет, твоя мать…

— С ума сошел. Какое отношение может иметь моя мать? Она ведь не может с постели встать без посторонней помощи. Как же она могла преодолеть тридцать миль от Чезвика до Килдара?

— Я не утверждаю, что это именно она, но твое замечание, что она не может двигаться, роли не играет.

— А кто же третий? Я, конечно? Не верится, что ты вдруг перестал меня подозревать, — она отняла свою руку, и он заметил, что ее пальцы стали холодны как лед, а на щеках появился лихорадочный румянец.

— Нет, теперь я знаю, что не ты, — тихо ответил он.

— Ах, Патрик, если бы ты знал, какой камень свалился с моей души!

Она неровно и глубоко дышала, и когда спросила, проведет ли он эту ночь с ней, ему стоило большого труда отказать. Его влекло к ней сильнее, в чем он не осмеливался сам себе признаться. Дьюит хотел ее близости, хотел вдыхать запах ее волос и ощущать тепло ее кожи, слышать отрывочные слова, которые она произнесет возле него после того, как он ощутит, что не один на свете…

Но он подавил свое желание, потому что в эту ночь нужно было найти ответ на вопрос, не терпящий отлагательства.

— Послушай, Гилен, — он снял ее руки со своей шеи и крепко держал, не давая ей снова обнять себя, — через несколько часов мы все узнаем. Очень возможно, что это знание нас огорчит, особенно тебя. Но мы должны это преодолеть, иначе нам никогда не будет покоя, а нам обоим нужно успокоиться. Слушай внимательно, что я тебе скажу. Я хочу объяснить, как вести себя в ближайшие несколько часов…

Он не успел договорить, как раздались шаги на лестнице и скрипнула дверь. Появился Эррис. Он не счел нужным извиниться, хотя вошел без стука и застал Гилен на коленях у Дьюита.

— Осмелюсь доложить, капитан. — Он поднял руку к козырьку воображаемой фуражки. Очевидно, он успел уже выпить не один глоток, и взгляд его стал более живым.

— Доложить о чем? — спросил Дьюит, ничуть не рассердившись. Гилен спокойно оставалась у него на коленях.

— Очень важное сообщение, капитан. Вокруг нашей гостиницы бродит нечистая сила. Души тех времен, когда мародеры обирали здесь их трупы и прятали добычу в тайнике, восстали из могил и бродят вокруг. Тут огонек, там огонек, то зажигается, то гаснет, но это вовсе не светлячки. Это поганые псы снова тут, чтобы совершить свое гнусное дело. Могу поклясться, что видел фонарь, но потом снова стало темно, хоть глаз выколи.

— Вы зажигали свет в своей комнате?

Эррис отрицательно покачал головой.

— И вы совершенно уверены, что мелькание огней — не плод вашей фантазии?

— Нет, капитан, исключено, хотя моя живая фантазия легко склоняется к замене правды поэзией.

— Огоньки могли быть на рыбачьем баркасе в бухте, — заметила Гилен.

Эррис, слегка прищурив глаза, посмотрел не на Дьюита, а только на Гилен и проговорил вдруг в полном несоответствии со сказанным ранее:

— Да, возможно, я и ошибся, но у меня возникла мысль… Может быть, в смерти Энн и Лайны виноват не один человек, а несколько? Это, пожалуй, нанесет непоправимый удар вашему плану — узнать все сегодня, — Держа руки в карманах и широко расставив ноги, он остался стоять перед креслом, где они сидели.

— Что вы так на меня уставились? — не выдержала наконец Гилен. — Я тоже похожа на привидение?

Эррис не отвечал; он думал о выражении ее лица, когда Дьюит показал ей черную бусину, на свету отливавшую красным огнем. Почему она тогда не сказала, чья она? Почему промолчала, хотя лицо ее выдавало? Этот вопрос не давал ему покоя даже тогда, когда он снова вернулся в свою темную комнату и уселся у окна с бутылкой и листом бумаги.

Настал тот час, когда он легче всего мог извлекать из глубины своего запутанного, туманного сознания живые образы, которые он заставлял плакать, кричать от восторга, стенать или петь, которыми он населял мнимый мир, чувствуя себя его создателем. Но сегодня ничего этого не было. Захватившая его мысль оседлала его фантазию, заставила сопоставить тайные взаимосвязи, на фоне которых убийство обеих сестер выглядело иначе; в его уме возникали мрачные трагедии, подобные жутким преданиям о крепости Коннемары. Он смотрел в окно, не видя ничего перед собой. Он не заметил, как взошла луна, не видел черных грозовых туч, которые быстро поглотили лунный свет, он не обратил внимания на Клэгга, который осторожно пересек двор перед самым окном. Он заснул, уронив голову на руки, рядом с бутылкой.

Вместе с Энн, Лайной и Гилен он плыл в лодке в открытое море. Все трое любили его и все трое принадлежали ему. Он взял Гилен за руку и ступил из лодки прямо на водную гладь, как будто это было совершенно естественно. Не погружаясь в воду, они дошли до берега. Гилен опустилась на белый песок у подножия скал и притянула его к себе. Он хотел ее обнять, но она схватила его за шею обеими руками, похожими на когти, так, что он сразу вспомнил старую Скрогг, и начала душить. Ему не хватало воздуха, стало трудно дышать. Ярчайшее солнце опалило огнем небо и море, и все вокруг загорелось. Черные клубы дыма поднялись со всех сторон. Его попытки глотнуть свежего воздуха приносили все больше мучений. Он понимал, что сейчас задохнется, что всего через несколько минут тело останется безжизненным на берегу моря…

С глубоким гортанным воплем Эррис с трудом пришел в себя. В первые секунды он не мог понять, где находится. Он вскочил, зацепился за ножку стола и грохнулся во весь рост. Его комната была полна удушливого дыма. Взглянув в окно, он увидел, что большая часть гостиницы уже пылает. Ночной мрак уступил место огненному зареву. Дым ел глаза, Эррис долго не мог найти дверь. Наконец, шатаясь, он выбрался в коридор. Инстинкт самосохранения, не требующий рассуждений, гнал его из дома. Но вдруг его пронзила мысль о Гилен. Полузадохнувшийся и полуслепой, он добрался до лестницы, чтобы подойти к ее комнате. Внизу дым был еще гуще. За углом пылал огонь. Жара стала невыносимой, слышался треск, а затем грохот рушившихся балок…

Его охватило желание скорее вырваться из пылающей западни, но снова удержала мысль о Гилен. Полуживой, он подполз к двери, нащупал и нажал ручку, но дверь была заперта. Он начал стучать кулаками, как бешеный, диким голосом звал Гилен, но дверь не открывалась. Отойдя на несколько шагов, он нашел стул и попытался выбить дверь стулом, но тщетно — доски не поддавались. Что было после, он уже не мог вспомнить. Он ударился головой о какой-то столб, в нос ему проник отвратительный запах керосина, потом вспыхнуло пламя.

Мысль, что все кончено, пронзила его сознание, он снова упал, но кто-то схватил его и выволок из горящего дома. Когда Эррис пришел в себя, он лежал на одеяле в ста шагах от дома. Языки пламени полыхали на фоне ночного неба, штормовой ветер сдувал их то в одну, то в другую сторону. Взад и вперед бегали какие-то люди, были слышны крики и команды. Пожарные пытались загасить пламя смехотворно тонкой струей из шланга, но не смогли даже сбить его. Какие-то черные тени, напоминавшие ночных птиц, метались над пожаром. Так и не поняв, что это, Эррис опять потерял сознание.

Снова придя в себя, он обнаружил, что все так же лежит на земле, но кто-то накрыл его одеялом и даже что-то подсунул под голову. Уже светало, и пламя улеглось. На месте гостиницы высились закопченные руины. С моря наползал туман, и всюду пахло гарью.

Эррис сбросил одеяло и попытался встать. Как ни странно, ничего не болело, двигаться было легко, ожоги были совсем незначительные, только одежда кое-где пострадала. Возле обгоревших стен он увидел О'Брайена с незнакомым мужчиной и Дьюита, который поспешил к нему навстречу и с тревогой спросил:

— Зачем вы встали? «Скорая помощь» сейчас приедет. Вы не замерзли?

— В такую жару? — Эррис пытался, как всегда, шутить, но мысль о Гилен не давала ему покоя. Он протянул указательный палец в сторону дымящихся обломков и неуверенно спросил:

— Она там?

Дьюит медленно кивнул и отвернулся.

— Я пытался, но дверь была на замке, — пробормотал Эррис, как будто он был виноват в гибели Гилен.

— Пока неясно, почему она вопреки моему указанию заперла дверь и ставня на засов. Кроме вас были и другие, кто пытался спасти ее, но не успел.

— Как это могло случиться? — Эррис потер себе лоб.

— Клэгга сбили с ног, и поджигатель через окно залил почти весь нижний этаж керосином, — пояснил Дьюит. — Кроме того, пожарные опоздали почти на час, потому что их срочно вызвали на лесопилку, но вызов оказался ложным.

Несмотря на свежий утренний ветер и начавшийся дождь, Эррис не мог прийти в себя от такого страшного удара: Гилен заживо сгорела в своей комнате. Когда к нему подошел О'Брайен в сопровождении незнакомца, которого представил как шефа полиции Уэстрика, Эррис заметил, как необычно серьезно жирное лицо инспектора, потерявшего всякие признаки своей показной жизнерадостности.

— Я потом допрошу вас, Эррис, — сказал он. Голос выдавал его озабоченность. — Как только сможете, зайдите ко мне в участок. Шеф полиции тоже захочет задать вам несколько вопросов.

— И даже больше, можете не сомневаться, — заметил тот. Это был седоватый мужчина с резкими чертами лица, со строгим, но располагавшим к нему выражением.

— Она там? — снова спросил Эррис, показав на руины.

О'Брайен кивнул.

— Да, но от нее немного осталось.

Эррис стоял, покачиваясь, как будто сопротивлялся порывам бурного ветра, и сосредоточенно разглядывал носки своих туфель, словно не зная, что делать и что говорить. Наконец он произнес сдавленным голосом:

— Я хочу ее видеть.

— Там не на что смотреть, одни головешки, — недовольно буркнул шеф полиции, что показалось Эррису неестественным. Его упрямство еще больше усилилось, он настаивал на своем требовании непременно увидеть останки, но никто не мог разубедить его. С тяжелым вздохом шеф полиции уступил после того, как О'Брайен прошептал ему что-то на ухо, и Эррис пошел к развалинам в сопровождении Дьюита, который за все время не проронил ни звука.

Едва они вошли, как послышался звук мотора. Подъехала машина. Эррис ничего не видел и не слышал. Он ничего не воспринимал, кроме того, что лежало под обгоревшим окном. От Гилен почти ничего не осталось. Зрелище было настолько ужасным, что Эррис едва устоял на ногах.

— Простите… я не могу, — заикаясь пробормотал он, однако не мог оторвать взгляд от останков, лежащих в нескольких шагах от него — Боже мой, ну разве это возможно, разве это возможно? — повторял он снова и снова, неспособный ни На что больше. Затем он умолк.

На пороге стоял Финниган. Его лицо было так бледно, будто он впервые встал после продолжительной болезни; на его лице было написано неподдельное отчаяние, и без слов было понятно, что в нем происходит. Несколько раз он пытался раскрыть рот, чтобы заговорить, но издавал только булькающие звуки. Он рухнул на колени и безудержно зарыдал. И тут появился Джойс.

— Гилен? Это неправда, я не знал, я не знал, — застонал он, держась за стену. — Богом клянусь, я не знал… иначе я никогда не согласился бы, никогда, никогда, никогда!

— На что не согласился бы? — строю спросил шеф полиции.

— Арестуйте меня, закуйте в цепи, но я ведь не знал, право же не знал! — верещал шорник, как малое дитя. Он колотил себя кулаками по лицу и скрипел зубами, как в дешевой трагедии, но это не было притворством, несмотря на внешнюю утрированность.

— Ладно, Джойс, пора вам облегчить свою совесть; не только небесное правосудие, но и земное умеет ценить чистосердечные признания, это всегда уменьшает наказание, — сказал О'Брайен, как бы утешая. Однако было очень заметно, что он не выказывает своих истинных чувств. Его глаза сверлили лицо шорника, он явно знал многое, но решил пока помалкивать.

— Уменьшится наказание или нет, но я во всем хочу признаться, — повторил Джойс уже спокойнее. — Это я хотел проучить сыщика…

— Замолчи сейчас же, Джойс, — перебил его резкий голос из-за спины О'Брайена.

Джойс отскочил, как от тарантула. Опираясь на костыли, вся в черном стояла в дверном проеме миссис Скрогг. Вытаращив глаза, она глядела на брата, потом ее взгляд переместился к окну и снова вернулся к искаженному лицу Джойса. Еще настойчивее она повторила: — Ты будешь молчать, Джойс, иначе попадешь на плаху и останешься без головы. Она скатится в корзину с опилками.

— Я… я же только хотел сказать…

— Господи, да заткнись ты, идиот! — прошипела старуха, но чем тише она говорила, тем внушительнее звучали ее слова. — Потом признавайся в чем угодно, но если ты сделаешь это сейчас, то все свалят на тебя. Разве ты не видишь, что эти рожи хотят сделать из тебя козла отпущения? Если ты попадешь к ним в лапы, то можешь клясться и божиться сколько угодно, но убийство Энн и Лайны пришьют тебе.

— Алиса, миссис Скрогг, я запрещаю вам вмешиваться. — О'Брайен попытался изобразить строгого служаку, но это не возымело никакого действия.

— Не лезь, Уильям, — цыкнула на него старуха, — а то мне тоже захочется облегчить свою совесть, и я стану рассказывать вещи, очень нежелательные для тебя. Джойс во всем признается, но только не сейчас, не в таком состоянии, когда сам не знает, что говорит. Когда он успокоится и наймет адвоката, можешь задавать ему вопросы сутки напролет, но не сейчас, — повторила она и стукнула костылем об пол.

Эррис покосился на Дьюита, но у того лицо окаменело, как и лицо шефа полиции Уэстрика. Зато на Джойса появление миссис Скрогг подействовало, как удар дубинкой. Он несколько раз проглотил слюну, стал мигать, облизнул губы и начал, заикаясь, лепетать, что самое лучшее, если он приведет в порядок свои мысли и посоветуется с адвокатом. Он хочет сделать полное и чистосердечное признание, но не сейчас и не здесь. То, что он сейчас увидел, — он показал рукой в сторону окна, не оборачиваясь, — перевернуло ему душу, и он не в состоянии сейчас рассуждать разумно.

— Ну что ж, если ты сам упускаешь возможность облегчить свое положение добровольным признанием — твое дело, — заметил Уэстрик.

О'Брайен, переглянувшись с шефом, дал знак сержанту Олбейну. Тот надел на Джойса наручники и увел его. Сразу вслед за ними ушла и старуха Скрогг, с трудом опираясь на костыли. Ее лицо было бесстрастно, и даже вид того, что осталось от Гилен, не вывел ее из равновесия. Эррису было совершенно непонятно, почему никто ее не остановил, почему ее не арестовали.

На улице стоял старый «форд» из богадельни. За рулем сидела миссис Хейкет. Она помогла Алисе Скрогг забраться в машину, и они уехали, О'Брайен потирал подбородок и невнятно что-то бормотал. Эррис, сгорбившись, стоял около него и дрожал от утренней свежести.

Прошла минута, за ней другая. Молчание становилось непереносимым. Во всей сцене было что-то нереальное, как будто это только репетиция, но режиссер куда-то вышел, и действие приостановилось. Все актеры ждут его возвращения и слова, с которого можно продолжать, своего рода пароля. Таким паролем оказался крик петуха вдали.

— Уже пять, — заметил О'Брайен, взглянув на свои часы.

— Господа из Дублина заставляют себя ждать, — заметил шеф полиции. По-видимому, он не любил вышестоящую инстанцию так же, как О'Брайен — сотрудников из Дрогхеда.

Эррис посмотрел на небо: свод небес весь прохудился — облака потемнели, дождик усилился.

— Дождь идет, — сказал он как будто бы вовсе ни к чему, но О'Брайен воспринял это как указание. Он вышел и вернулся с грязной попоной, которой осторожно накрыл обугленные останки, чтобы защитить их от дождя.

— Так надо, чтобы не смыло следы, — пояснил он и обратился к Эррису, — вы дрожите, как осиновый лист, получите отчаянный насморк. Пойдите, выпейте чего-нибудь горяченького и ждите в моем участке начала допросов. И смотрите — не делайте глупостей. Слишком серьезное получилось дело.

Эррис пытался что-то возразить, но шеф полиции Уэстрик взял его под руку и увел. Эррис, который всем своим видом напоминал сейчас скорее лунатика, чем нормального человека, позволил себя увести. Едва они отошли от пепелища, как О'Брайен громко вздохнул.

— Этот младенец думает, что весь мир на него обрушился. Ерунда, мир так скоро не рушится, не так ли?

— Жалко старую гостиницу, — сказал Дьюит. — Теперь в Килдаре, на вашем будущем курорте, стало на одну достопримечательность меньше.

— В самом деле, ужасно жалко, — согласился О'Брайен. — Если бы старуха не встряла! А теперь мы снова — ни с места.

— Если вам придется вести дело дальше, — буркнул Дьюит. — Но если дело возьмет кто-нибудь другой, например Уэстрик, которому не придется считаться со своими милыми согражданами, то он задаст Джойсу несколько вопросов и узнает много интересного, покивав ему виселицей.

— «Покивать виселицей!» Хорошо сказано, — похвалил О'Брайен. — Вы представляете серьезного конкурента для Эрриса. Но прежде чем Уэстрик кивнет Джойсу виселицей, он должен иметь какое-то представление, за что кивать. Если вы считаете, что Джойс поджег дом и умышленно оставил Гилен погибать в огне пожара, то вы на ложном пути. Да, да, давно пора заняться этим кладбищенским вором, этим мошенником, осквернителем могил! — неожиданно воскликнул он, казалось, без всякой связи с предыдущим. — Пока он крал цветы с могил, это можно было еще терпеть, и на то, что он потихонечку торговал черепами дорогих усопших, я тоже смотрел сквозь пальцы. Но недавно я услышал, что он сбывает и свежие трупы, а это уж слишком. Все мы христиане и верим в нечто высшее, есть для нас что-то священное. Разве не так?

— Обязательно, — согласился Дьюит.

— А теперь быстренько скажите мне, куда вы спрятали Гилен?

— Спрятал?

— Послушайте, Дьюит. — Инспектор рассмеялся своим кудахтающим смешком. — Вы чертовски хитры, но вот этим, — и он ткнул носком сапога в попону, — нельзя провести такого старого лиса, как я. Мне даже известно, сколько стоило все представление: не меньше семнадцати фунтов! Бешеные деньги, учитывая, что наши рыбаки получают семь-восемь фунтов в месяц! Но сама по себе идея была блестящей, это я вынужден признать.

— Идентичность Гилен с этими… останками будет добросовестно установлена, можете быть спокойны, — не уступил Дьюит.

— Если я допущу до этого, то буду просто ослом, — сказал О'Брайен очень серьезно. — Пусть девушка сирота и немножко не в себе, но жила она тут, а не на луне. И стоит немножко поковырять эти кости, как все обнаружится. Черт побери, я ведь не смогу есть шницели несколько дней, будет противно, но это имеет свои преимущества. Стану питаться овощами, полезно для здоровья, а кроме того, надо пойти к зубному врачу, давно пора. Эта девушка, Лиззи Брайнтон, наверняка тоже любила все откладывать, как и я, а результат? В двадцать лет у нее был не рот, а просто катастрофа. Зато у Гилен были великолепные зубы.

— Ерунда, — возразил Дьюит, — вы попали пальцем в небо — все совсем не так.

— Ну ладно, пусть не так, — добродушно уступил О'Брайен. — Только скажите мне все-таки, пусть я и неправ, но где же вы спрятали Гилен?

— У тетки в Коннемаре.

— Да, так я и думал. — Но тут О'Брайен приврал — он забыл о миссис Девин. — Поговорим обо всех делах у меня. Нельзя, чтобы Уэстрик так запросто всю сразу узнал. Кроме того, мне тут все-таки немножко не по себе.

 

Глава девятнадцатая

Когда Дьюит явился около одиннадцати часов утра в полицейский участок, дежурный сказал ему, что инспектор просил пройти к нему домой. Миссис О'Брайен, открыв Дьюиту дверь, провела его в гостиную, заметив, что его уже ждут. О'Брайен был не один, у него сидел мужчина тех же лет и тех же габаритов, что и он, но в сутане, а значит, духовного звания. Вид у обоих толстяков был немножко забавный, тем более что оба они, словно сговорившись, держали сложенные руки на животе и одновременно вращали большими пальцами. Их блестящие от жира физиономии были тоже очень похожи. Во взгляде маленьких глазок таилась острая наблюдательность, замаскированная внешним благодушием. Они, несомненно, только что говорили о Дьюите, так как резко замолчали с его приходом.

— Чудесно, что вы пришли наконец, — нарушил неловкое молчание инспектор. — Я уже давно иду вас. — Затем он представил священника: — Пастор Томас.

— Очень рад познакомиться, — улыбаясь произнес пастор, хотя на его лице не отразилось ни малейшей радости.

Дьюит осмотрелся. Все в доме дышало уютом: глубокие кресла, ковры, множество диванных подушечек, абажуры, картинки на стенах. Это были дешевые олеографии: на одной была изображена влюбленная пара в беседке тенистого парка, на второй — старая мельница у заросшего пруда. На столе между О'Брайеном и пастором лежала черная бусина, найденная Дьюитом в тот первый вечер в старинном сундуке. Рядом стоял стакан, наполненный мелкими клочками сине-зеленой бумаги.

— Я на самом деле очень рад познакомиться с вами, — повторил пастор. — Я так много слышал о вас, что мне было любопытно вас увидеть. — Он снова завертел пальцами и сказал доброжелательным тоном, который, однако, не допускал возражений: — Господин инспектор сказал мне, что уже достоверно известно имя главного преступника в этой ужасной погоне за наследством Скроггов. И я предложил ему попытаться как другу и родственнику миссис Скрогг склонить ее к признанию для спасения души во благо нашей всепрощающей церкви.

— Понятно, — холодно ответил Дьюит. — Она завещает вам деньги.

— Ничего вам не понятно, — возмутился пастор. — Церковь — сюда входят и ее земные владения — могущественна и богата и вовсе не нуждается в нескольких монетах пожилой женщины.

— Но если эти несколько монет, а всего наберется не меньше десяти тысяч фунтов, перейдут к церкви, то церковь сумеет отблагодарить вас лично. Или нет? — Дьюит сжал губы в узенькую полоску. — Это не выйдет. Сегодня или завтра ваша подопечная будет за решеткой и тогда не сможет никому завещать ни шиллинга. На ее имущество будет наложен арест, а после приговора оно перейдет в пользу государства. Можете не сомневаться, святой отец.

— Ай-яй-яй, у вас прескверное настроение сегодня. — О'Брайен явно обрадовался такому обороту дела.

С поразительным самообладанием пастор подавил в себе всякое выражение неудовольствия и сказал с мягкостью, в искренности которой на этот раз никак нельзя было сомневаться:

— Вы весь во власти предубеждений, как, к сожалению, очень многие умные люди, когда дело касается церкви. Она тоже заинтересована в какой-то мирской власти, но гораздо больше ее волнует забота о чистоте человеческих душ. А ужасные события в Килдаре дают все больше пищи для греховных помыслов. Нужно покончить с этим.

Он достал из-за пазухи сутаны газету. Это оказалась «Ивнинг пикчерз», популярное бульварное издание, которому было не место под пасторской сутаной. На первой странице красовалась фотография полуголой девицы и крупный заголовок сообщал, что распался союз девушек легкого поведения. Далее шло известие о казни гангстера, а всю правую сторону занимал репортаж о событиях в Килдаре, а также портреты Энн, Лайны и Гилен. В заголовке значилось: ИРЛАНДСКАЯ ТРАГЕДИЯ.

— За последние восемь лет в Килдаре не было совершено ни одного тяжкого преступления, — сказал пастор, — а потому читать такие сообщения особенно неприятно.

— Ясно. — Дьюит начал злиться. — Если вы хотите превратить Килдар в подобие благословенного курорта, то такая цепь убийств вряд ли вам на руку. Но что было, то было, и никому не удастся скрыть это происшествие.

— Думаю, мне пора. Я хотел бы еще поговорить с шефом полиции Уэстриком. — Пастор встал. — Мы еще увидимся, Уильям.^- Он кивнул Дьюиту и вышел, не протянув руки для прощания.

О'Брайен хихикнул.

— Ай-яй-яй, ну и способность у вас наживать врагов. Не завидую вам. А ведь наш пастор Томас человек исключительно миролюбивый, и он искренне желает помочь процветанию Килдара. Вы бы зашли в молодежный клуб, которым он руководит. Даже хулиганы становятся нормальными парнями, побывав там всего несколько раз, и все это потому, что добряк Томас умеет с ними ладить, как никто другой.

— Послушайте, я сегодня устал и вовсе не расположен слушать вашу болтовню. Вы не хуже меня знаете, что означал поджог. Одновременно это и убийство, во всяком случае, так думает преступник.

О'Брайен взглянул на безжизненный пруд с мельницей на картинке и тяжело вздохнул:

— Какой же вы нетерпеливый человек! Но это имеет свои преимущества…

— Когда явится криминальная комиссия из Дублина? — прервал его Дьюит.

О'Брайен покачался, как танцующий дрессированный медведь, и на лице его мелькнула ухмылка.

— Не знаю. Все зависит от шефа. Но будет комиссия, не будет комиссии, зачем она нужна, если и так все ясно?

— Да, ясно! Но улик для того, чтобы засудить старую ведьму, у вас все равно недостаточно.

О'Брайен в шутливом отчаянии поднял обе руки.

— Дьюит, дружище, ну не набрасывайтесь вы на меня каждый раз, как на кусок сыра, который хотите располосовать.

Зачем вам портить репутацию мне, пожилому человеку, который не хочет причинять зла никому, и вам в том числе. Разве вы еще не заметили, что я самый терпеливый и уживчивый человек, которого только можно себе представить, а в полицию меня занесло, так сказать, неудачным поворотом судьбы. А мне надо было бы стать садовником или содержать зоомагазин и торговать черепахами.

— Идите вы к черту! — выругался Дьюит, но не мог не усмехнуться. — Я все могу понять, только одно мне неясно. Как вы могли целых двадцать лет продержаться в должности инспектора полиции?

— Я никогда не делал своему начальству таких гадостей, как вы мне. Вас можно сравнить с реактивным самолетом, а я… я тогда — мирно парящий в небе аист.

— Ну, если бы такое количество сала, как вы, могло парить в воздухе, тогда и бегемоты могли бы научиться летать. Там, в стакане, вероятно, лежит часть капитала веселого мошенника Скрогга?

— Попали в самую точку. Чтобы позлить своих близких, Джером спрятал часть своего состояния в погреб, и что же вышло? Крысы проверили остроту своих зубов на пяти- и десятифунтовых банкнотах! Разве это не… — он подыскал подходящее слово, — «юмор»? Так же, как и вся история с семьей Скрогг. Теперь, когда можно взглянуть на все события как на единое целое, мне кажется, что все это вообще невероятно.

— Так вам уже все ясно? — с вызовом спросил Дьюит. — Это меня радует.

— И притом, что мне приходилось полагаться только на себя. — О'Брайен вздохнул, изображая дружеское доверие. — Я не мог, как вы, платить больше ста фунтов за сбор данных. Меня, инспектора, государство держит на коротком поводке, я не могу даже поездку на такси внести в свой отчет. А мои помощнички? Вы сами говорили с сержантом Олбейном. Если он найдет дохлую курицу, то я сильно сомневаюсь, сумеет ли он отличить, погибла ли она в зубах лисы или под машиной. А знаете, почему я сразу догадался, что Энн не покончила с собой, а была убита?

— Почему?

— У не на двух пальцах на ноге были следы укуса. Я подумал, что только младенец может укусить себя за ногу, но взрослый человек — ни за что. Следовательно, кто-то укусил ее за ногу, а значит, надо бы покумекать, как это могло случиться.

— Энн уже несколько дней искала завещание и деньги, — задумчиво перебил его Дьюит. — В тот вечер, когда я приехал в Килдар, она думала, что наконец напала на след. Перед смертью отец попросил принести к нему в комнату лестницу — это Клэгг узнал от старой Бет, — и у Энн возникла мысль, что завещание может быть спрятано под потолком, между балкой и стеной. Лестница так и стояла в комнате, где умер отец. Энн взобралась на нее, но тут явилась мамаша. Они страшно разругались — а часто серьезные вещи могут быть комичными, — и дело дошло до того, что мать укусила Энн в босую ногу. Она упала с лестницы и, вероятно, они стали душить друг друга. Дочь, сердечница, не могла тягаться с выносливой матерью, и внезапно она обмякла. Старуха взяла ее под мышки и поволокла в ее комнату, а потом пошла за прощальной запиской. Дальше все было просто. Есть у вас еще вопросы?

— Нет, с этим все ясно.

— Но вы не можете доказать вину старухи, — подчеркнул Дьюит, взглянув на бусину, которая при дневном свете казалась просто черной. — Вероятно, мать пряталась в доме, когда я пришел. Когда Энн вышла в коридор, чтобы впустить меня, старуха спряталась в большой сундук, где и потеряла свою висюльку, иначе я не могу этого объяснить.

— Да, вероятно, так оно и было, — согласился О'Брайен. — Да-да, эта черная бусина, дающая красный отблеск на свету! Если бы вы не нашли ее, то Лайна была бы и теперь жива.

— Возможно, — не стал отрицать Дьюит. — Но очень может быть, что Лайна подозревала мать и независимо от бусины.

— Вероятно, у нее были какие-то подозрения, но только когда вы показали ей это украшение, которое миссис Скрогг снимала, лишь отправляясь спать, она убедилась, что мать ночью приходила в дом. Лайна стала угрожать матери, и тогда бедной пожилой женщине ничего не оставалось, как перейти к самообороне.

— Но мог быть и кто-то другой, кто действовал по приказу старухи, например миссис Хейкет или Джойс, — вставил Дьюит. — Но с другой стороны, она слишком недоверчива, чтобы поставить себя в зависимость от кого-то, кто мог потом выдать ее с головой. Значит, могла только она сама… а может, и нет, — рассуждал вслух Дьюит. — Если она знает что-то компрометирующее о Хейкет или Джойсе, то, вполне возможно, кто-то из них снял шланг с газовой плиты и насадил на проводку газового освещения.

— Это сделала старуха, — решил О'Брайен.

— Но у нас нет улик против нее, достаточно убедительных для судебного процесса.

О'Брайен что-то проворчал, но спорить не стал.

— А когда вы нашли эту крысиную трапезу? — И Дьюит показал на разгрызенные купюры.

— Когда после гибели Лайны обыскивал дом. Вы ведь тоже все кругом разнюхивали, однако вам и в голову не пришло, что хитрюга Джером набил свои старые туфли деньгами вместо скомканных газет. До этого вы не додумались! — торжествовал инспектор. — Зато якобы найденный черновик завещания — это была блестящая идея.

— Вероятно, вчера вечером на дороге меня обогнала сама Скрогг или кто-то из ее соучастников, сидевший в «форде» с маской святого Петра на лице, — сказал Дьюит.

— Это была старуха, — ответил О'Брайен.

— Разве она водит машину?

— Еще как водит. Мчится, как заправский гонщик. Раньше у Скроггов было грузовое такси, и вы бы видели, как милая женщина носилась по улицам Килдара — быстрее молнии.

— Ладно, допустим, что ехала она, — согласился Дьюит. — Но она не могла одна поджечь дом, Джойс, несомненно, помогал ей.

— Надо полагать, что вы рассуждаете совершенно справедливо. Но, к сожалению, милый Дьюит, должен сказать вам, что с юридической точки зрения вы играете во всей этой истории весьма двусмысленную роль, это нельзя отрицать. — О'Брайен погрозил ему пальцем. — Вы знали заранее, что произойдет, и не предприняли никаких мер, оставив только Клэгга следить за домом! Даже меня не сочли нужным известить! А ваша наивная вера в пожарную часть Килдара, ну это уж действительно заслуживает жестокой кары.

— Не болтайте лишнего, вернемся лучше к делу.

— Я вовсе не болтаю, мой милый добрый друг. Ибо, поверьте мне, если наш добрейший пастор Томас додумается до того, о чем я сейчас сказал, а потом сообщит в страховое общество, то вы разом избавитесь от кругленькой суммы, которая даже вашему битком набитому кошельку окажется не по нраву.

Дьюит получал большое удовольствие, беседуя с О'Брайеном. Удовольствие заключалось в том, что собеседник был абсолютно лишен ложных моральных переживаний. Патрик расхохотался.

— Ну ладно. При раскрытии преступления я стал его соучастником, но могу я считать, что случай теперь ясен, или есть еще невыясненные вопросы?

— Пожалуй, нет. — О'Брайен задумался. — Только одно — но это и есть самое существенное для нас: нам следует что-то сделать, доказать вину преступника. Где же правосудие и справедливость, если миссис Скрогг будет беспрепятственно разъезжать по свету в своей инвалидной коляске и нести с собой убийства и поджоги, населяя мир ужасами?

Дьюит откинулся на спинку кресла и с интересом наблюдал за инспектором. Вот человек, который доволен собой и своим существованием! В нем нет неразрешимых конфликтов, все вокруг него излучает спокойствие и уют. Здесь, в своем собственном царстве, он может спокойно коллекционировать марки, потихоньку наживаясь и получая от этого истинное наслаждение; может в свое удовольствие печь блинчики с джемом и толстеть, поглощая их без всякой меры; может вдвоем с женой воспитывать хороших детей; может с чистой совестью по воскресеньям ходить в церковь. Ни одно противоречие не нарушало его ночной сон, никакие сомнения не терзали душу.

Дьюит встал с кресла и остановился перед картиной, где были изображены старый парк и густо заросшая беседка с влюбленными, — их головы едва виднелись за розовым кустом.

— Вы весьма старательны, О'Брайен, — проговорил Дьюит, не поворачивая головы. — И чрезвычайно умны. И все-таки я не понимаю, как вы, совершенно один, полагаясь только на себя, узнали все то, что сообщили мне о преступлении.

— При нашей первой встрече я сказал вам, — напомнил О'Брайен, — что надо знать местных людей, чтобы в них разобраться. А я их знаю.

— Теперь я понял, — повернулся к нему Дьюит, — вас информировал тот священник.

— В какой-то мере, — осторожно подтвердил О'Брайен. — Дело в том, что церковь имеет у нас неограниченную власть над душами людей и влияет решающим образом на их поведение. Не потому, что все наши жители глубоко верующие, этого вовсе нет, но некоторые, как, например, Джойс и его сестра, искренне набожны. А набожный человек причащается и исповедуется…

— А пастор не молчит, хотя обязан сохранять тайну исповеди.

— Обязан, обязан! Каждый из нас обязан соблюдать десятки заповедей, если мы хотим жить по Писанию. Мы не должны завидовать ближнему своему, не должны лгать, не должны нарушать святость брака, мы не должны… черт знает, чего мы только должны или не должны. А мы все-таки делаем то, чего не должны делать, и упускаем то, что должны. Вы думаете, священники не из того же теста, что и мы, и не в той же печи выпекались? Само собой разумеется, мой друг Томас прибежал сюда ко мне не за тем, чтобы избавиться от тайн исповедей. Но за первым стаканчиком следует второй, за вторым — третий, а там и седьмой, а если уж кто-нибудь выпьет семнадцать рюмок вишневого ликера, который я сам настаивал и перегонял, то даже глухонемой кое-что все равно расскажет, если я возьмусь таскать у него червей из носа.

— Завидую я вам, О'Брайен, — пошутил Дьюит. — Когда снова окажусь у себя дома на Кейп-Флауэр, я переверну свой быт вверх дном. Я тоже наращу себе семьдесят фунтов сала; я тоже буду перегонять себе ликерчик, повешу у себя на стенах такие же олеографии. А почему бы и нет, если таким путем можно стать счастливым, как вы?

— Отчего вы так уверены, что я счастлив? — вырвалось у О'Брайена.

— Разве нет?

— Да-да, конечно, только есть небольшая загвоздка… Я имею в виду уличение преступника. Вы правы, у нас целая цепь улик, но когда шеф полиции лично начнет допрашивать Скрогг или Хейкет, Джойса или Финнигана и устроит им перекрестный допрос, то он не выжмет из них ни слова. Скверно, но именно так. Так что же делать? Что мы можем предпринять, чтобы дать убийце почувствовать, что есть на свете пусть не святая, но хотя бы человеческая справедливость? Ну давайте, скажите, что мы могли бы для этого предпринять?

— А подите вы к черту! — вдруг процедил Дьюит сквозь зубы, распахнул дверь, с треском захлопнул ее за собой и, не попрощавшись с миссис О'Брайен, с которой столкнулся в коридоре, вышел из дому.

* * *

Луна, прятавшаяся вчера за облаками — и это весьма способствовало тому, что у Клэгга на голове вздулась огромная шишка, а гостиницу поглотило пламя, — светила сегодня удивительно ярко. И в маленькой комнатке башни в замке миссис Девин можно было читать газету без лампы. Гилен раздвинула занавески у окна, и лунный свет нарисовал на полу голубоватый прямоугольник с черным крестом посередине. Дьюит, лежавший с краю, протянул руку в лунный луч и стал строить теневые картинки: птичку, ведьму, зайчика.

— Почему ты все молчишь? — Гилен заложила руки под голову, ее нежная грудь сверкала белизной, как будто освещенная лунным светом.

— Я думаю, — ответил Дьюит, которого немного знобило, и он натянул одеяло до подбородка.

— О чем?

— О том, что твоя мать — самая непоколебимая из всех женщин, которых я видел.

— Да, она жестокий человек, — подтвердила Гилен. — Нам, трем девчонкам, как я себя помню, она никогда ничего не спускала. Если мы бывали виноваты, то порка была всерьез, без шуток.

— Ты больше ничего не можешь мне сказать, кроме того, что уже рассказала? — спросил Дьюит, не поворачивая головы. — Если можешь, то скажи сейчас. Потом ничего уже не исправишь.

— Но, Патрик, как ты мог подумать, что я что-то от тебя скрываю? — Гилен также натянула на себя одеяло и спрятала руки. Она, лаская, погладила его, как будто пыталась помешать ему задавать новые вопросы. Вздохнув, она сказала: — Если бы ты знал, как мне странно думать, что все считают меня погибшей, что они поверили, будто обгоревшие останки — это я, а тем временем я лежу тут с тобой, дышу и разговариваю.

Дьюит подумал: «Если О'Брайен или этот пастор действительно донесут страховому обществу, какую роль я сыграл при пожаре, мне это действительно обойдется очень дорого».

— Почему ты молчишь? Я тебе уже надоела? — услышал он голос Гилен. На это он отрицательно покачал головой и сказал, что она говорит глупости. — А что будет со мной дальше? — растерянно спросила она, убедившись, что он не отвечает на ее ласки. И продолжала рассудительно, но не слишком горячо: — Ах, Патрик, если бы ты знал, как я хочу жить, жить полнокровной жизнью!

Дьюит глубоко сочувствовал ей. Он слишком хорошо представлял себе, что творится у нее в голове, к чему она стремится. Он понимал, как угнетает такую женщину, как Гилен, почти расточительное существование, с которым она вынуждена мириться. Он не мог больше оставаться равнодушным к ее ласкам, она была частью его существа, возбуждала его, как будто истинная любовь бросила их в объятия друг другу.

Потом Гилен произнесла вслух то, о чем думала все время:

— Когда я получу много денег, я уже никогда не вернусь в Килдар. — И после долгого молчания добавила: — Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня по-настоящему, Патрик?

Он снова протянул руку в лунный свет и стал играть с тенями.

— Тебе нужно откровенно поговорить с миссис Девин. Не случайно она всегда весела, хотя у нее было в десять раз больше причин жаловаться на судьбу, чем у тебя. Она уже стара и одинока…

— Я тоже одинока, — сказала Гилен с неожиданной силой. Она вскочила с постели, как будто близость Дьюита была ей ненавистна, и подошла к окну. Лунный свет падал на ее лицо и придавал ему фантастическую бледность, которая в сочетании с ярко-рыжими волосами и блеском ее зеленоватых глаз напомнила Дьюиту замечание Эрриса, что в средние века ее сожгли бы, как ведьму.

Он сказал:

— Иди под одеяло, а то простудишься.

— Ах, отстань! — отмахнулась она. — Может быть, мне было бы лучше оказаться на месте той незнакомой девушки. Тогда я навсегда отделалась бы сама от себя.

— Иди сюда, простудишься, — примиряюще повторил Дьюит.

Она долго плакала, лежа рядом с ним, пока, бормоча что-то неразборчивое, не заснула. А он еще долго не спал. Луна за окном продолжала свой извечный путь по небу, пока не зашла за вершину левой угловой башни. Только тонкая полоска света проникала в комнату, и Дьюит увидел на полу маленькую движущуюся точку, то ли паучка, то ли муху. Он протянул руку, нежно погладил Гилен по спине и вспомнил те слова, которые прочел на листке, подобранном на полу в комнате Эрриса: «…И не знает, что человек всего горстка пыли, покрытая великолепной, бархатной, обнаженной божественной кожей…»

Придя утром их разбудить, миссис Девин принесла завтрак: гренки, масло, джем, яйца и горячий кофе. Она вошла без церемоний, подвинула стол и села на край кушетки.

— По мне, спите хоть до обеда. Молодая любовь утомляет, я это знаю из французских романов, — сказала она с подкупающей откровенностью. — Но вы же сами мне внушали, Патрик, что в девять утра нужно вас поднять. Пожалуйста, я сделала это и заодно подаю вам завтрак. Понюхайте яйца, прежде чем есть, они должны быть свежие, но долго лежали в холодильнике, а это придает им неприятный привкус.

Дьюит, которого присутствие миссис Девин привело в хорошее настроение, смеясь, взял яйцо и разбил ножом. Оно действительно оказалось несвежим, и ему пришлось довольствоваться гренками с маслом и джемом. Гилен же досталось безупречное яйцо, и она позволила себе заявить, что это признание явных преимуществ ее характера. Природа всегда награждает человека за благородство и осуждает зло. Отсюда и плохой запах у доставшегося Дьюиту яйца.

Когда через час они сели в машину и выехали со двора, где когда-то совершались разбойничьи оргии, Гилен прилегла на заднем сиденье. Никто не должен был ее видеть.

 

Глава двадцатая

— Это был один из прекраснейших дней в моей жизни, — призналась Гилен, глядя сбоку на Дьюита, когда они под вечер ехали в Чезвик.

Он что-то пробурчал в ответ, потому что должен был внимательно следить за дорогой. Солнце опустилось уже так низко, что всего час или полтора оставалось до тех пор, пока оно достигнет верхушек деревьев. Воздух был необыкновенно чист, и солнечные лучи делали его столь прозрачным, что все предметы, даже скалы вдоль дороги, казались невесомыми и сказочно прекрасными. Мир был таким, как всегда: пыльная с выбоинами дорога, серые скалы, деревья и вдали — здание богадельни с остроконечными крышами и трубами. Но как необычно, как волшебно все это выглядело в лучах заходящего солнца! Тени деревьев у дороги были фиолетовыми, а кристально чистое небо сияло зеленью с аметистом.

— Почему не может быть всегда так красиво? — спросила Гилен скорее сама себя, чем Дьюита. — Почему вскоре должно стемнеть, и все краски померкнут, и все, что мы ощущаем сейчас, обратится сначала в недавнее, а потом и в далекое прошлое?

— Ты будешь ждать меня в машине тут, за сараем. — Дьюит никак не отреагировал на ее слова. — Следи, чтобы тебя никто не увидел, это главное.

— Теперь-то ты можешь мне наконец сказать, что ты затеял? Что придумал сделать с моей матерью? Почему ей нельзя знать, что я здесь?

— Я же все тебе объяснил.

Дьюит остановил машину за сараем, стоявшим на краю поля вдали от богадельни, еще раз настойчиво внушил Гилен, чтобы ждала его здесь, и ушел. К зданию с правой стороны была пристроена терраса, затененная с двух сторон кустами лавра и выходившая на аккуратно подстриженную лужайку. Проходя мимо, Дьюит заметил, что на лужайке установлены декорации для очередного представления: стена с колоннами, арка ворот и лестница. На террасе сидели и стояли люди, ожидавшие дальнейших событий. Это были простые краснощекие девушки и два-три крестьянских парня, обязанные как обслуживающий персонал богадельни принимать участие в представлениях в качестве зрителей, хотя они погибали от скуки и очень этим тяготились.

Удар гонга, раздавшийся в вечерней тиши, привлек всеобщее внимание к открытой сцене на лужайке, и никто не заметил пробиравшегося по краю Дьюита. Шла пьеса времен Людовика XIV — это было видно по костюмам актеров. Скрипучими голосами они произносили заученные стихи, и хотя все они в прошлом были известными артистами, пьеса в целом производила впечатление шутовского фарса. Одна из пожилых дам в рыжем парике, загримированная под молодую, кокетливо закрывалась веером. Она так увлеклась своей ролью, что не заметила канавы на краю лужайки, куда сваливали сухие листья. Сделав шажок-другой назад, она опрокинулась спиной в канаву, визжа от страха и болтая ногами в воздухе.

Зрители на террасе расхохотались, даже Дьюит не смог удержаться от смеха. Однако ему нельзя было задерживаться, и он быстро пошел в сторону часовни, стоявшей среди тополей на расстоянии ста метров от основного здания. За часовней было кладбище, отгороженное стеной.

Обитателям богадельни незачем было постоянно напоминать о смерти. Не дойдя до часовни, Дьюит увидел О'Брайена и Эрриса. Они прогуливались, представляя собой странную во всех отношениях пару, потому что инспектор был вчетверо больше маленького тощенького поэта, семенившего рядом с ним.

Даже на расстоянии можно было понять, что О'Брайен не привык ходить. Он пыхтел и фыркал, как бегемот, а Эррис наступал на него, сильно жестикулируя.

— Слава Богу, что вы наконец явились! — крикнул О'Брайен Дьюиту. — А то этот ненормальный пытается мне доказать, что все наши версии ложны.

— Джойс еще не сознался? — осведомился Дьюит.

— Нет. Он отрицает все, утверждает, что был во время пожара невменяем.

— И никаких показаний, за которые можно было бы его привлечь?

— Нет.

— А миссис Скрогг?

— Поговорите лучше со стеной. Как стена ответит, так и старая ведьма заговорит.

— Она там? — Дьюит указал на часовню.

О'Брайен утвердительно кивнул.

— Но я боюсь, что вы слишком рискованно играете, и не уверен, что навечно не лишусь дружеского расположения пастора Томаса, если ваши планы провалятся. Но я вам уже высказал все свои соображения, и вы взяли всю ответственность за последствия на себя. Итак, я умываю руки. — Он наглядно продемонстрировал это, потерев свои мягкие лапы друг о друга.

— Вы старый грешник, — проворчал Эррис, у которого было на редкость хорошее настроение. — Негодяй Понтий Пилат был по сравнению с вами порядочным человеком.

— Пойду приведу Гилен, — сказал Дьюит. — Вам уже известно, что должно последовать дальше.

— Ничего мне не известно. — О'Брайен замахал руками. — Я здесь случайно, по вполне официальному поводу и не имею ни малейшего представления о том, что должно произойти.

— Старый ябеда, — с явной симпатией хмыкнул Эррис.

Когда Дьюит вернулся, ведя за собой Гилен, оба уже исчезли.

— Патрик, скажи же мне наконец, что я должна тут делать, иначе я немедленно уйду. — Гилен сделала попытку вырваться и не подчиниться приказу Дьюита.

— Идем! — Он сжал ее руку еще крепче и потащил в часовню. Внутри часовня выглядела обычно: по сторонам стояли скамьи, а алтарь находился в конце прохода. Горело несколько свечей, а перед алтарным образом Богоматери лежал букет увядших гладиолусов. Лицом к алтарю стояла на коленях женщина в черном. Справа и слева от нее лежали костыли. Дьюит слегка подтолкнул Гилен в проход, а сам, прячась за колонной, так резко хлопнул дверью, что. миссис Скрогг вздрогнула и в страхе оглянулась. Ее лицо с неестественно расширившимися глазами стало еще резче и меньше, весь ее облик производил странное впечатление. Страдания истерзали ее, смерть Гилен страшной тяжестью давила на совесть, и даже невероятная сила воли не могла избавить миссис Скрогг от этого чувства.

Увидев Гилен в белом свободном платье, которое казалось особенно светлым в сумрачной часовне, она потеряла самообладание. Вытянув руки, как бы защищаясь, она издала горлом булькающие звуки, потом начала бить руками по воздуху, как будто хотела прогнать осу, жужжащую вокруг головы. Встав на ноги, она сделала несколько шагов без костылей и снова резко упала на колени. Вероятно, ей стало очень больно, потому что она застонала. Пытаясь что-то произнести, она испускала только нечленораздельные звуки. Наконец непослушными губами она прошелестела:

— Господи… Господи… Это невероятно… Этого не может быть!

Гилен страшно побледнела. Дьюиту в полумраке казалось, что лицо ее стало белым, как платье, она судорожно глотала воздух, словно чем-то подавилась. Приложив руки к вискам, она поспешила навстречу матери, чтобы помочь ей встать.

Миссис Скрогг пыталась подняться, но только скользила на гладком полу и пугалась еще больше.

— Нет… нет! Я не хотела… я не знала… Боже мой… Боже… смилуйся надо мной, помоги мне! — кричала она изменившимся голосом, продолжая махать руками.

Но тут произошло нечто, что Дьюит не учел в своих расчетах. На улице было очень тепло, поэтому Гилен была в легком платье без рукавов. Но в часовне царила прохлада, и, несмотря на свое волнение, Гилен внезапно чихнула несколько раз подряд. В пустой часовне звук получился особенно резким, усиленным во много раз. Мать замерла и уставилась на нее, не веря своим глазам. Как огромный паук на четырех лапах, она бросилась на Гилен, схватила ее руками за ноги, поднялась, всмотрелась в ее лицо и издала глухое «а-а!».

Она качалась туда-сюда, казалось, в любую минуту снова упадет на каменный пол, но устояла. А Гилен не смогла выдержать этого вихря чувств. Лицо ее исказилось, она всхлипывала:

— Я больше не могу, не выдержу… не вынесу больше этого молчания… Верну тебе твои деньги… Все, все расскажу… и про героин тоже… Мне все равно, что со мной будет… я во всем признаюсь…

Дьюит чувствовал себя так, будто получил удар в спину. Он должен был прекратить эту сцену. Но было уже поздно — Эррис и О'Брайен слышали каждое слово, и уж, конечно, инспектора не удастся уговорить промолчать об этом. Бормотание Гилен привело старуху в бешенство.

— В чем признаешься? В чем ты должна признаться? Что ты одна убийца, что ты сама убийца? Ты сама, бессовестная тварь, ты одна все сделала!

Ее жилистые руки схватили дочь за горло, а та со своей стороны, скорее инстинктивно, вцепилась в мать. Вот так Алиса Скрогг боролась с Энн, и так же, как и теперь, она оказалась сильнее. Руки Гилен ослабли, она зашаталась и упала на каменный пол, когда мать разжала руки. Старуха, как бы призывая кого-то в свидетели, вопила:

— Ты хотела говорить? Ладно, говори, говори же, все скажи, негодная тварь! И то, что ты получила шестьсот фунтов за свое молчание, те деньги, что нашла Энн, а я их у нее отняла! Ты и потом обо всем молчала, потому что ты трусиха и лгунья. Ты боялась, что я тебя выдам. Ты продолжала бы молчать и тогда, когда знала бы, что полгорода поубивали! А может, это ты убила Лайну? Ты сама?

Дьюит понял, что последний вопрос был специально для него, чтобы все запутать. Старуха заметила его за колонной и поняла, зачем он здесь. Но все остальное, несомненно, было правдой. Гилен, несмотря на то, что он умолял ее быть с ним откровенной, все время ему лгала. Она молчала о деньгах, полученных от матери, молчала, потому что миссис Скрогг угрожала рассказать, что она торгует наркотиками, даже молчала о смерти Энн. Гилен не могла не знать, что ее молчание будет иметь последствия. И должна была понять, что мать не будет спокойно взирать на вымогательство Лайны и в отчаянии пойдет на самые крайние меры — уберет и ее.

Когда Дьюит вышел в центральный проход, О'Брайен и Эррис выступили из боковом придела.

— Ай-яй-яй, какая неприятная неожиданность! — покачал головой О'Брайен — И кто бы мог поверить, что наша милая Гилен способна на такое!

— Я ведь сразу сказал, что ничего хорошего не выйдет, — хриплым голосом произнес Эррис, — Но вы, сэр, — зашипел он на Дьюита, — вы же всегда хотите быть умнее всех.

— Можете увести обеих, инспектор, — сказал Дьюит с отсутствующим видом.

— Но, Патрик, я хочу тебе все объяснить. — Казалось, Гилен еще не поняла, что произошло. — Я все тебе объясню…

— Ну пошли, пошли, нечего больше объяснять, — добродушно проворчал О'Брайен: — Нам известно, что ты не убивала Лайну, а значит, твоя прелестная головка останется на твоих плечиках, а три или четыре годика, которые тебе придется отсидеть, пролетят как во сне. Ты не заметишь, как снова будешь на воле. Больше не надо играть комедию, так что давай, пошли, без фокусов. Ты ведь знаешь, я принципиально против всякого насилия. — Он вынул из кармана наручники и помахал ими у нее перед носом.

Гилен опустила голову и, повернувшись, молча пошла за ним. О'Брайен, благодушный, как всегда, поднял руку и поманил пальцем старую Скрогг.

— К сожалению, я должен и тебя захватить с собой, сестричка. Больше тебе уже не поможет ни Бог, ни пастор Томас. — А когда старуха обернулась, вспомнив о костылях, он, смеясь, добавил: — Пусть они тут валяются. Всем уже известно, что ты бегаешь и прыгаешь, как серна, а значит, тебе больше не нужно мучиться с этим камуфляжем.

— Я тебя всегда терпеть не могла, Уильям, — спокойно ответила Скрогг. — И теперь ясно, почему.

— Прелестно. — Жирное лицо О'Брайена просияло. — А у меня все совсем наоборот. Если я и держался за кого-то особенно крепко, так это была ты, сестричка. Давай поскорее к машине, а то мне пора домой к ужину. У нас сегодня тушеная макрель, а к ней я особенно неравнодушен.

Когда Дьюит и Эррис остались вдвоем в часовне, Эррис хотел что-то еще сказать, но только плюнул в сторону алтаря.

Спустя три месяца в канцелярии своего адвокатского агентства «Редстон, Клэбб и Дьюит» Дьюит получил от Эрриса письмо. Оно было написано чернильным карандашом на мятом листе, и в нем кратко сообщалось, что Гилен получила два года и три месяца тюрьмы с конфискацией всего имущества. Финнигану дали полтора года за контрабанду, Джойсу — два года за поджог. С миссис Скрогг обвинение было снято, и ее поместили в тюремную больницу для умалишенных.

Затем Дьюит долго ничего не слышал про Эрриса, пока однажды вечером, крутя от скуки радио, не поймал объявление о трансляции пьесы «Фантастические жители Килдара». Пьеса продолжалась полтора часа, и Дьюит старался не пропустить ни слова. Он слышал разговоры людей, живущих нереальной жизнью в нереальном мире. У них не было ничего общего с действительностью, они принадлежали иному миру, который раскинулся в виде радуги над топким болотом. Эта пьеса и тоненькая книжка стихов прославили Эрриса разом не только по всей стране, но и за ее пределами. Но слава пришла к нему слишком поздно. Вскоре он умер в больнице от алкоголизма. От Гилен Дьюит ни разу не получил ответа, хотя несколько раз писал ей.

 

Глава двадцать первая

«Конечно, это глупо», — сказал себе Дьюит, злясь, что дворники плохо чистят лобовое стекло. Эта мелочь испортила ему всю поездку. Да и погода была скверная. Дождь и туман ухудшали видимость, на мокром шоссе нельзя было развивать скорость больше восьмидесяти даже на прямых. Чтобы поднять настроение, которое погнало его в канун Рождества в эту неожиданную поездку, он включил радио и шарил по шкале, пока не нашел классическую музыку: опус номер три ре-бемоль Иоганна Себастьяна Баха. И как всегда, включая радио или телевизор, приносившие ему звуки из пустого пространства, он особенно остро ощущал таинственность мира, в котором жил.

Но на этот раз он недолго об этом думал, даже звуки органа не могли отвлечь его от мыслей, которые все эти годы прятались в глубине его сознания. Он думал, удастся ли узнать хоть что-нибудь о Гилен, если поехать в богадельню в Чезвике и расспросить там, а потом разыскать кого-нибудь в Килдаре.

Четыре с половиной года прошло после трагедии в приморском городишке, но он не мог забыть Гилен. Он часто думал о ней, как и о других, кто играл в его жизни какую-то роль. Несколько недель назад он узнал, что старуху Скрогг выпустили из тюремной больницы и она снова вернулась в богадельню в Чезвик. Тогда он принял решение еще раз поговорить с ней, чтобы узнать от нее или от кого-нибудь в Килдаре, что стало с Гилен.

Он свернул в подъездную аллею и увидел, выезжая на стоянку, что все здание не освещено, свет горит только в обеденном зале. Обитатели богадельни собрались на празднование Рождества. Осторожно приоткрыв дверь, Дьюит увидел нарядную елку, украшенную фонариками и блестящими шарами. Вокруг нее сидело человек пятнадцать, которые отрешенно глядели на пламя свечей. Дьюит, обладавший профессиональной памятью на лица, сразу заметил, что среди обитателей богадельни нет никого из прежних. Видимо, те уже мирно почили за кладбищенской стеной и никто не вспоминал о них.

Один из стариков шел вперед со скрипкой. Он играл рождественскую мелодию, а слабые голоса поддерживали ее пением. Это было бесконечно печально. Алиса Скрогг отсутствовала в зале, значит, осталась в своей комнате. Когда Дьюит в сопровождении служанки вошел к ней, она сидела в углу в высоком черном кожаном кресле. Руки были сложены на коленях, а на лице было такое отсутствующее выражение, что казалось, будто она спит с открытыми глазами.

Дьюит подошел к старухе. Она изобразила на лице подобие улыбки и тихо захихикала.

— Они не верят, — сказала она, показав на изображение Богоматери на стене, — что вот она каждый вечер натирает мои больные ноги муравьиной кислотой. Но, клянусь Богом, она это делает. Если бы она была не так глупа, то не стала бы держаться за Финнигана. Она втыкает белую гвоздику в волосы, красится и наряжается, но мужчины только смеются над ней, а если и не сразу, то потом все равно прогоняют ее пинком. Да-да, такова жизнь. А вас прислал ко мне Господь, чтобы вы взяли меня с собой?

Дьюит, молча слушавший бессвязное бормотание, резко прервал ее:

— Прекратите! Если вы сумасшедшая, то я самый разумный человек на свете, но первое так же неверно, как и второе.

— Где мы с вами могли видеться? — Старуха пощелкала языком, как будто это помогало ей вспомнить.

— Вы совершенно точно знаете, где и когда мы встречались, — сказал Дьюит, усаживаясь напротив нее.

— Как вы думаете, что стало бы со мной, если бы я не была такой умной? — вдруг вполне нормально заговорила Скрогг. — Они никогда не упрятали бы меня в сумасшедший дом и никогда не выпустили бы оттуда. Но я успела надежно спрятать свои деньги, спрятала их в зеленый красивый горшок, а этот красивый зеленый горшок закопала под гнилой листвой в таком месте, о котором известно только мне одной. Я ведь не такая дура, чтобы доверять свои деньги банкам, — добавила она с истинно крестьянской хитростью. И снова захихикала. — Они все думают, что все завещано им, но тут я поступлю точно так, как мой Джером, — всех оставлю с носом.

— Сколько же вы закопали? — спросил Дьюит, как будто это было самое обычное дело.

— Восемь тысяч фунтов, — сказала старуха, не задумываясь. Видно было, как она рада, что может наконец спокойно говорить не притворяясь. — Они хотели отнять у меня все деньги, — доверительно продолжала Скрогг, — потому что они получены от контрабанды наркотиками, но я не так глупа, чтобы этого дожидаться! Отнять! Сначала пусть найдут, а потом отнимают, но они не нашли. И теперь все пресмыкаются передо мной и ухаживают за мной, а я поступлю, как Джером, точно, как он.

— Вы знаете, где сейчас Гилен? — наконец-то Дьюит произнес вопрос, из-за которого приехал. Но старуха как будто не слышала.

— Когда я выходила за Джерома, я была так счастлива! — Ее взгляд ожил, ее неистребимая жизненная сила снова пробудилась. — Надо вам сказать, что и тогда я была уже на голову ниже других девушек: зубы кривые, а с моим носом я ничего не могла бы выиграть даже на самом скромном конкурсе красоты. Я получила небольшое наследство, всего двести фунтов, но по тем временам это были большие деньги, и это решило дело. Красавец Джером взял не Мэри и не Бесси, а меня. Ну если уж быть до конца честной, он взял мои двести фунтов. Да-да, тогда я, глупая гусыня, с ума сходила от счастья, а для него была не лучше хромой вороны. Только на то и годилась, чтобы снимать ему сапоги. Я трудилась с утра до ночи, вечно ходила с животом и рожала каждый год по ребенку, но в живых остались только три девочки, а он знай себе развлекался… Но теперь его нет, давно уже нет, а я все жива и тверда, как дуб. Я доживу до девяноста лет. А эти все вокруг будут за мной ухаживать и нянчиться со мной, но если они думают добыть красивый горшок с деньгами, то я сыграю с ними шутку даже тогда, когда меня не станет. Пусть копаются в прелых листьях, мои деньги они все равно никогда не найдут! Они их не получат.

— Где Гилен, чем она занимается? — повторил Дьюит.

Старуха помолчала минут пять, но потом, как бы проснувшись, сказала тихо и проникновенно:

— Бедная девочка! Она осталась жива, а потому ей досталось больше всех.

— По почему вы не помогаете ей? Она в Килдаре?

Скрогг внимательно досмотрела на него.

— Однако вы большой хитрец. Но, между прочим, я всегда это знала, еще с первой нашей встречи. Да, я помогала ей, но не спрашивайте почему. Ведь это она чуть не довела до того, чтобы мне сняли голову, и все же… Вы не поверите, но если вам удастся ее увидеть, то вы убедитесь, что она счастлива, наверняка счастливее всех нас. Она вышла замуж за Финнигана, и у них в Лондоне свое дело — то ли аптека, то ли прачечная, все забываю, что именно.

Дьюит встал. Он и сам не понял, как это вдруг получилось, но вдруг комната показалась ему не такой мрачной и судьба старой Скрогг не такой безрадостной. Он даже попытался пошутить:

— Откроете мне свою тайну, где вы спрятали горшок с восемью тысячами фунтов?

Она долго и серьезно размышляла, потом ответила с каким-то грудным смешком:

— Ладно, вам я скажу, но дайте мне слово, что вы никому ее не выдадите. Из всей суммы ни церковь, ни примерный братец Джойс, ни О'Брайен, ни Хейкет и никто другой не получат ни гроша! Пусть лопнут от злости! Все получит Гилен, только она одна. Она единственная из всех, кто никогда ничего у меня не просила. Она и сегодня, в Сочельник, не пришла, чтобы изобразить чувства, которых не питает ко мне, как и я к ней, и именно поэтому… Подойдите ближе, я скажу вам на ухо, — потребовала она. И когда он нагнулся, сказала: — Ну и дурак же ты! Если ты тогда не смог ничего из меня выудить, так ты думаешь, я сейчас не сумею держать язык за зубами?

* * *

Через полчаса Дьюит остановил свою машину на рыночной площади в Килдаре. Хотя был вечер перед Рождеством, когда на улицах вообще никого не встретишь, все-таки чувствовалось, что городок уже не такой пустынный и заброшенный, как несколько лет назад. На улицах появились новые фонари, над витринами светились неоновые рекламы, а витрины были оформлены богато и со вкусом.

Прежде всего Дьюит подошел к дому О'Брайена, который вышел на пенсию и жил теперь на улице Линкольна. Дьюит только хотел позвонить, как вдруг в одном из окон зажегся свет и сквозь тюлевые занавески стало видно, что делается в комнате. Посреди комнаты стоял О'Брайен, казалось, он не знал, чем заняться. Потом он сел за стол, возле которого стояла елка с погашенными свечами. Под елкой лежали разные подарки, среди них альбом для марок. О'Брайен раскрыл его, и его лицо расплылось от удовольствия, Он сиял, как мальчишка, получивший игрушку, о которой долго мечтал.

Оглянувшись на дверь, как будто делает что-то недозволенное, он подкрался к письменному столу, где стояла миска с плюшками. Одну он проглотил сразу, а три или четыре спрятал в карман. Потом погасил свет и вышел.

Повернув на улицу в сторону рыбачьего поселка, Дьюит еще издали увидел, что гостиница «Под бледной луной» заново отстроена. Новые стены были песочного цвета, а балки — зеленого. Весь дом производил приятное впечатление, но у Дьюита не было желания войти.

Он уже хотел вернуться, как вдруг услышал шаги со стороны кладбища. На этот раз О'Гвинн шел не с кладбища, а из своей хижины, которая была ближе к морю. Он нес на плече основательно вздувшийся мешок из-под сахара, а в нем дребезжало что-то металлическое. Когда О'Гвинн, как всегда навеселе, напевая песенку, приблизился, Дьюит вышел из тени и окликнул его.

В ужасе старик уронил мешок, набитый обломками металлических венков, которые могильщик надеялся даже в Сочельник кому-нибудь сбыть за капельку виски. Узнав Дьюита, он пробормотал, ухмыляясь:

— Неужели вам так уж нравится пугать порядочных людей по ночам? Разве вы не можете улечься вовремя в постель, как все прочие?

Он хотел еще что-то сказать, но тут дверь гостиницы распахнулась, и на улицу вышел молодой человек в сопровождении девушки. По их акценту было слышно, что они не ирландцы.

Мужчина сказал:

— Эта противная слякотная сырая погода никуда не годится. А у нас в Осло уже снег.

Девушка мечтательно вздохнула:

— Но зато тут так романтично! Совсем как в сказке.

Когда они ушли, О'Гвинн заметил:

— Будь у меня не мешок с железками, а букет роз, я сейчас стал бы богаче на пару монет!

Дьюит сунул ему в руку какие-то деньги и вернулся в машину…