I

Улица Баб-Седра, Александрия

Дэниел Нокс шел по улице Баб-Седра, когда его внимание привлекла глиняная чаша на расстеленной хлопковой скатерти уличного торговца. Наполненная спичечными коробками и упаковками белых салфеток, чаша стояла на стопке потрепанных арабских школьных учебников. Его сердце чуть дрогнуло от ощущения дежа-вю. Появилась уверенность, что он где-то видел точно такую же чашу. Причем не случайно. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот вспомнит, но этого не произошло, и он почувствовал досаду, не в силах понять, что именно его остановило.

Нокс помедлил, нагнулся и взял сначала яркий пластмассовый горшок с покрытыми пылью желтыми искусственными цветами, а потом — изрядно потрепанный учебник по географии, из которого посыпались страницы с устаревшими топографическими картами Египта и разлетелись по скатерти, как колода карт в руках фокусника.

— Ас-саляму алейкум, — кивнул торговец, паренек не старше пятнадцати лет, но из-за поношенной одежды на пару размеров больше выглядевший еще моложе.

— Ва алейкум ас-салям, — ответил Нокс.

— Нравится книга, мистер? Хотите купить?

Нокс пожал плечами и положил ее на место, обвел все еще раз безразличным взглядом, будто его ничего не интересовало. Но юный торговец понимающе ухмыльнулся — провести его не удастся. Нокс улыбнулся, признавая свое поражение, и дотронулся пальцем до глиняной чаши.

— Что это? — спросил он.

— У мистера хороший глаз, — ответил юноша. — Замечательная старинная вещь из богатой истории Александрии. Чаша для фруктов самого Александра Македонского! Да! Александра Македонского! Истинная правда.

— Александра Македонского? — переспросил Нокс. — Этого не может быть!

— Истинная правда, — не сдавался торговец. — Останки полководца удалось найти. И эта чаша — из его захоронения! Да! Человек, который нашел его, Дэниел Нокс, и он мой очень хороший друг. Он сам дал мне эту чашу!

Нокс засмеялся. После того знаменательного события он стал всеобщим лучшим другом.

— И ты продаешь это на улице? — поддразнил он. — Если чаша принадлежала Александру Македонскому, то ей место в самом Каирском музее!

Он взял чашу и снова ощутил то же чувство дежа-вю, странное покалывание в груди, сухость в горле и легкие толчки в затылке. Он покрутил чашу в руках, получая удовольствие от прикосновения. Не будучи специалистом по керамике, Нокс, как все археологи, неплохо в ней разбирался. В немалой степени благодаря тому, что девять из десяти предметов материальной культуры, найденных при любых раскопках, представляли собой гончарные изделия: черепки блюд, чаш или кувшинов, осколки масляных ламп или бутылей с благовониями, а если повезет, то даже остраконы.

Но эта чаша была целой. Примерно семи дюймов в диаметре и трех дюймов в глубину, с ровным основанием и округлыми краями, без ободка, что позволяло пить из нее, просто держа обеими руками. Судя по гладкой поверхности, глину перед замесом тщательно просеяли, чтобы не попадалось камушков, и только потом подвергли обжигу. Серовато-розовый цвет чаши, покрытой осветляющей краской, местами напоминал кофе, в котором размешали сливки. Не исключено, что производство местное, хотя и не обязательно. Это мог определить только специалист. С датировкой он чувствовал себя уверенней. Высококачественные изделия наподобие масляных ламп или дорогой посуды постоянно модифицировались, хотя бы для простой демонстрации благополучия их владельцев, но обычные предметы повседневного пользования не меняли своей формы веками. Примерно пятидесятый год н. э., плюс-минус пара столетий. Или пара тысячелетий. Он поставил чашу на место, намереваясь уйти, но находка его не отпускала. Дэниел сидел на корточках и разглядывал ее, потирая подбородок и пытаясь понять, чем именно чаша его так заинтересовала.

Нокс знал, как редко на уличных развалах попадались действительно ценные артефакты. Уличные торговцы отлично понимали, что здесь они не получат за них настоящей цены, не говоря уже о том, что полиция, занимавшаяся антиквариатом, свое дело знала. На задворках Александрии и Каира трудилось немало ремесленников, способных в мгновение ока изготовить очень достоверные копии, лишь бы заставить доверчивых туристов расстаться со своей наличностью. Но эта конкретная чаша выглядела слишком примитивной, чтобы оправдать усилия по подделке.

— Сколько? — не выдержав, спросил он.

— Тысяча американских долларов, — не моргнув глазом, заявил юный торговец.

Нокс снова засмеялся. Египтянам не сыщешь равных в оценке не товаров, а покупателей. Он сегодня наверняка одет так, что производит впечатление богатого. Богатого и глупого. Он опять попытался уйти, и снова его что-то остановило. Он притронулся кончиком пальца к вазе, желая избежать торговли. Стоило начать торговаться, и выглядело бы невежливо не прийти к соглашению, а Нокс никак не мог определиться, нужна ли ему эта чаша, даже купленная задешево. Если она действительно представляет ценность, то ее приобретение будет незаконным. Если подделка, то мысль, что его удалось одурачить, будет долго действовать ему на нервы, особенно если об этом прознают друзья и коллеги. Он решительно тряхнул головой и на этот раз поднялся.

— Пятьсот, — торопливо сказал юноша, чувствуя, что выгодная сделка срывается. — Я видел вас раньше. Вы — хороший человек. Вам — особая цена. Очень особая.

Нокс покачал головой.

— Откуда она у тебя? — спросил он.

— Из гробницы Александра Македонского. Это точно! Ее дал мне мой друг, потому что он очень хороший…

— Правду! — прервал его Нокс. — Или я ухожу.

Мальчик понимающе сузил глаза.

— А зачем мне говорить? — спросил он. — Чтобы вы позвали полицию?

Нокс достал из заднего кармана брюк деньги и показал их торговцу.

— Откуда мне знать, что она настоящая, если ты не говоришь, где ее взял? — поинтересовался он.

Торговец скривился и оглянулся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии подслушивающих.

— Друг моего двоюродного брата работает на раскопках, — шепотом сказал он.

— Каких раскопках? — нахмурился Нокс. — Кто их ведет?

— Иностранцы.

— Какие иностранцы?

Тот безразлично пожал плечами.

— Иностранцы.

— И где?

— На юге. — Он махнул рукой. — Южнее Мариута.

Нокс кивнул. Это походило на правду. В древние времена озеро Мариут окружали многочисленные фермы и поселения, но потом приток воды из Нила сильно сократился из-за отлагающихся наносов ила, и озеро начало постепенно усыхать. Нокс начал медленно отсчитывать деньги. Если эта чаша действительно с раскопок, то его долг — вернуть ее или по меньшей мере дать знать кому следует, что на раскопках возникла проблема с безопасностью. Тридцать пять египетских фунтов. Он держал их двумя пальцами.

— Так, значит, ты говоришь, к югу от озера? — Он снова сдвинул брови. — Где именно? Чтобы купить, мне надо знать точно.

Взгляд мальчика неохотно переместился с денег на Нокса. На его лице отразилась горькая досада, будто он сообразил, что и так сказал слишком много. Он пробормотал ругательство, схватил скатерть за четыре угла, свалив все свои товары в кучу внутри, и обратился в бегство. Нокс попытался его преследовать, но на его пути неожиданно возник огромный мужчина. Он хотел обойти его, но человек сделал шаг в ту же сторону и, скрестив руки на груди, с улыбкой ждал, что предпримет Нокс. Но было уже поздно — юноша с глиняной чашей успел раствориться в толпе.

Нокс пожал плечами и решил не связываться. Почти наверняка чаша того не стоила.

Да. Почти наверняка.

 

II

Восточная пустыня, Средний Египет

Инспектор полиции Нагиб Хуссейн наблюдал, как патологоанатом больницы откинул конец голубой мешковины, чтобы показать высушенное тело девочки. По крайней мере Нагиб решил, что тело принадлежало именно девочке, судя по небольшим размерам, длинным волосам, дешевым украшениям и одежде, но уверенности он не чувствовал. Мертвое тело, разлагаясь, пролежало в горячих песках Восточной пустыни слишком долго и превратилось в мумию: на затылке обнаружилась рана, оставившая на ткани след от запекшейся крови.

— Кто ее нашел? — спросил патологоанатом.

— Один проводник, — ответил Нагиб. — Судя по всему, каким-то туристам захотелось приобщиться к настоящей пустыне. — Он хмыкнул. — Что ж, это им точно удалось.

— И она просто там лежала?

— Сначала они увидели мешковину. Затем ступню. Остальную часть тела скрывал песок.

— Похоже, ее вынесла на поверхность ночная буря.

— И благополучно уничтожила все следы, — согласился Нагиб. Он смотрел, скрестив руки, как патологоанатом продолжал предварительный осмотр тела, разглядывая кожу головы, глаза, щеки и уши, как постепенно двигал ее нижней челюстью и в конце концов открыл рот и с помощью лопаточки заглянул в него, соскоблив пену, грязь и песок с высохшей перепонки языка, внутренней поверхности щек и горла. Он закрыл рот и внимательно осмотрел шею, вздутие на ней и шейные позвонки, вывихнутое правое плечо и руки, неуклюже и почти стыдливо сложенные вдоль тела.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Нагиб.

— Дождитесь отчета.

— Ну пожалуйста! Мне же надо с чего-то начать.

Патологоанатом вздохнул.

— Тринадцать-четырнадцать. Примерно так. А на правом плече есть признаки посмертного смещения.

— Да, — согласился Нагиб. Из профессионального тщеславия ему хотелось показать патологоанатому, что он сам пришел к такому же выводу, поэтому, не удержавшись, инспектор сказал: — Я подумал, что окоченение произошло до того, как ее смогли похоронить. Возможно, при окоченении ее рука была поднята вверх над головой. А те, кто хоронил ее, попытались вернуть ее на место, чтобы завернуть в мешковину.

— Возможно, — согласился патологоанатом. Похоже, он не относился к тем, кто делает необоснованные выводы.

— И какое это дает нам время после смерти?

— Трудно сказать, — ответил патологоанатом. — Чем жарче, тем быстрее наступает трупное окоченение, но оно и проходит быстрее. А если она, скажем, бежала или боролась, то все процессы ускоряются.

Нагиб сделал глубокий вдох, чтобы подавить нетерпение.

— Хотя бы приблизительно?

— Обычно плечевые мышцы подвергаются окоченению в последнюю очередь. Все начинается примерно через три часа, нередко — через шесть-семь часов. После этого… — он покачал головой, — процесс может занять от шести часов до двух дней.

— Но три часа — минимум, верно?

— Обычно так, хотя бывают исключения.

— Исключения всегда бывают, — отозвался Нагиб.

— Это верно. — Патологоанатом пальцем поддел тонкую цепочку вокруг шеи, на которой висел серебряный коптский крестик. Он взглянул на Нагиба — оба подумали об одном и том же. Еще одна мертвая коптская девочка. При нынешних беспорядках и волнениях в регионе не хватало только этого.

— Красивая вещь, — заметил доктор.

— Да, — согласился Нагиб. Значит, ограбление отпадает.

Патологоанатом поднял юбки девочки, но ее поношенное нижнее белье было нетронуто. Никаких признаков сексуального насилия. И вообще насилия, если не принимать во внимание проломленной головы.

— А можно сказать, давно ли она умерла?

Патологоанатом пожал плечами:

— Я бы не рискнул. Для этого надо проводить исследование.

Нагиб согласно кивнул. С телами, найденными в пустыне, это действительно обстояло так. Месяц, год, десять лет — они все выглядели одинаково.

— А причина смерти? Удар по голове, верно?

— Пока еще рано делать окончательный вывод.

Нагиб скривился.

— Ну же! Я не буду на вас ссылаться, если не подтвердится.

— Все так говорят. А потом ссылаются.

— Ладно. Если не удар по голове, то, возможно, ей сломали шею?

Доктор побарабанил пальцем по колену, размышляя, стоит ли поделиться догадкой или лучше промолчать.

— Вы действительно хотите знать мое мнение? — наконец поинтересовался он.

— Да.

— Вам оно не понравится.

— Попробуйте.

Патологоанатом поднялся. Положив руки на бедра, он подошел к окну и бросил взгляд на безбрежные желтые пески Восточной пустыни, над которыми дрожал раскаленный воздух. Монотонность вида нарушалась только суровыми горами Амарны.

— Ну что же, очень хорошо, — улыбнулся он, отлично понимая, что такие события не будут частыми в его практике. — По моему мнению, она утонула.

 

III

Нокс нашел Омара Тофика в офисе, с отверткой в руках и на коленях перед разложенными на полу внутренностями компьютера, корпус которого стоял отдельно.

— Неужели нет других забот? — поинтересовался он.

— Компьютерщики смогут прийти только завтра.

— Тогда найми других.

— Другие стоят дороже.

— Да, потому что приходят, когда в них есть нужда.

Омар пожал плечами, будто соглашаясь со справедливостью сказанного, но Нокс сомневался, что его слова возымеют действие. Тофик — молодой человек, выглядевший даже моложе своего возраста, которого недавно назначили исполняющим обязанности руководителя Высшего совета по делам древностей Александрии. Однако все знали, что Юсуф Аббас — Генеральный секретарь Высшего совета по делам древностей Египта — хотел этим назначением получить послушного и легко убираемого подчиненного, которого сменит уже на постоянной основе один из его доверенных помощников. Знал об этом и сам Омар, слишком робкий, чтобы этому воспротивиться. Он проводил все время в старом офисе, скрываясь от удивленных сотрудников и занимая себя такими необременительными занятиями, как сейчас. Тофик поднялся и вытер руки.

— Так чем я могу быть полезен, мой друг?

Нокс помедлил.

— На рынке я видел старую чашу. Хорошо растертая глина после обжига. Серо-розовая. Примерно семь дюймов в диаметре.

— Она может быть чем угодно.

— Да, но у меня есть ощущение, понимаешь?

Омар серьезно кивнул, будто проявляя уважение к ощущениям Нокса.

— Ты хочешь посмотреть базу данных?

— Если можно.

— Конечно. — Омар гордился своей базой данных. Ее создание являлось его основным занятием до неожиданного повышения. — Ты можешь устроиться в кабинете Махи. Ее сегодня не будет. — Они вместе прошли в другое помещение, и Омар сел за ее стол. — Дай мне минуту, — сказал он.

Нокс кивнул, подошел к окну и посмотрел на стоявший внизу джип. После эпопеи с Александром Македонским ремонт машины обошелся ему в целое состояние, но она верно служила уже много лет, и он не жалел потраченных денег.

— Есть новости от Гейл?

— Нет.

— Ты знаешь, когда она возвращается?

— Когда закончит, полагаю.

Омар покраснел и сказал:

— Все готово.

— Извини, — смутился Нокс, — я неудачно выразился.

— Все в порядке.

— Просто все об этом спрашивают, понимаешь?

— Потому что она нам всем очень нравится. Вы оба нам нравитесь.

— Спасибо, — отозвался Нокс и принялся за работу с базой данных: цветные и черно-белые фотографии чаш, блюд, статуэток, погребальных ламп. В основном он быстро скользил взглядом по изображению и переходил к следующему, а старый компьютер надрывно постанывал, стараясь не отставать от заданного темпа. Иногда его взгляд задерживался на отдельных предметах, но потом он убеждался, что искал не это. С древними артефактами всегда происходило именно так: чем больше смотришь, тем больше находишь различий.

Омар вернулся с графином воды и двумя стаканами.

— Есть успехи?

— Пока нет. — Он закончил с базой данных. — Это все, что есть?

— По местному происхождению — да.

— А не местному?

Омар вздохнул.

— Когда я только начинал этот проект, то обращался с письмами во многие музеи и университеты. Тогда ответов пришло немного. Однако после моего назначения на эту должность…

— Просто удивительно! — рассмеялся Нокс.

— Но мы еще не ввели эти данные. Пока они все на бумажных носителях или дисках.

— А можно посмотреть?

Омар открыл нижний ящик картотечного шкафа и вытащил коробку с дисками.

— Они еще не разобраны, — предупредил он.

— Это не важно, — сказал Нокс и вставил первый диск в компьютер, отозвавшийся громким ворчанием. На экране появилась страница с ногтями большого пальца. Куски папируса и хлопковой ткани. Он перешел на другую страницу, затем следующую. Керамические изделия, до которых, он в конце концов добрался, оказались красочными и фигурными, совсем не похожими на то, что он искал.

— Ладно, не буду мешать, — сказал Омар.

— Спасибо. — На втором диске размещались скульптуры Римского периода, на третьем — драгоценности, а четвертый диск оказался испорчен. Мысли Нокса неожиданно перескочили на совершенно другое, возможно, из-за вопроса, заданного Омаром. Ему вдруг вспомнилась Гейл во время завтрака на горной дороге к Нилу в Эль-Минья, то, как она слизнула с верхней губы кусочек глазури от выпечки, как развевались на ветру ее черные волосы и как улыбнулась, заметив, что он на нее смотрит.

На восьмом диске была лекция по анатомии, рассказывающая о том, как отличить чернорабочих от праздных богатых по толщине костей и искривлению позвоночника.

В то утро в Эль-Минья зазвонил мобильный телефон Гейл. Она посмотрела на номер и отвернулась от него на сиденье, не став сразу разговаривать, но разговор закончила очень быстро, обещав перезвонить.

— Кто это? — поинтересовался он.

— Никто.

— Тебе нужно обратиться к провайдеру, если тебе звонят люди, которых нет.

Она вздохнула и неохотно сказала:

— Фатима.

— Фатима? — Неожиданный укол ревности. Фатима была его другом. Он познакомил их всего неделю назад. — И что она хотела?

— Мне кажется, ей стало известно, что работы в оазисе Сива откладываются.

— Тебе кажется?

— Ладно, она узнала.

— И позвонила выразить сочувствие, верно?

— Ты помнишь, как она заинтересовалась моим программным обеспечением?

Одиннадцатый диск был посвящен исламским артефактам. Двенадцатый — серебряным и золотым монетам.

— Она хочет, чтобы ты на нее поработала?

— Сива же все равно откладывается? — сказала Гейл. — А я ненавижу ничего не делать, особенно если получаю за это деньги. Я ненавижу быть балластом.

— Ты — не балласт, — резко сказал он. — Как ты можешь так говорить?

— Я им себя чувствую.

На тринадцатом диске оказались настенные рисунки усыпальниц додинастического периода. Нокс стал автоматически просматривать четырнадцатый диск. Он дошел уже до середины, потом почувствовал, что что-то пропустил. Он вернулся на предыдущую страницу, затем еще на одну. И точно: в правом верхнем углу находилась точная копия чаши, которую он видел, только она была перевернута и сфотографирована дном вверх. Та же форма, тот же цвет, та же структура, та же модель. Однако описания там не нашлось — только каталожные номера.

Он позвал Омара, который пришел и открыл картотечный шкаф. Нокс назвал ему номер нужного каталога, и тот, достав его, стал водить пальцем по перечню в поисках нужной записи. Наконец он озадаченно произнес:

— Но этого не может быть! Это даже не чаша!

— Тогда что?

— Крышка. Крышка специальной емкости — кувшина — для хранения.

Нокс хмыкнул. После слов Омара назначение «чаши» стало очевидным. Но особой пользы от этой информации Нокс не получил. Через многочисленные гавани Александрии перевозились огромные объемы товаров. Изготовление сосудов для транспортировки и хранения было процветающей отраслью.

— Да, я ошибся, — признал он.

Однако его слова не возымели никакого действия на взволнованного Омара.

— Но это крышка от сосуда, который не имеет никакого отношения к местному производству. И даже к Египту.

— Тогда откуда он?

Омар скосил на него взгляд, будто жертва неудачной шутки.

— Из Кумрана. Там нашли свитки Мертвого моря.

 

I

Вокзал Асьюта, Средний Египет

Гейл Боннар начинала жалеть, что приехала на вокзал встречать Чарльза Стаффорда и его группу. Обычно ей нравилось находиться в толпе, среди шума и атмосферы всеобщего равенства, особенно здесь, в Среднем Египте, где безграничное дружелюбие людей еще не было испорчено неумеренным нашествием туристов. Но за последние недели в обществе постоянно нарастало напряжение. После обеда где-то в городе должен был пройти даже марш протеста, что, по-видимому, объясняло наличие на платформе всего трех сотрудников Центральных сил безопасности, хотя обычно людей в форме было полно. Положение усугублялось тем, что предыдущий поезд сломался, и сейчас на вокзале толпилось вдвое больше людей, готовящихся к штурму поезда, чтобы успеть занять место.

Стрелки путей загромыхали, насекомые суетливо заметались, люди приготовились к штурму. Наконец подполз допотопный паровоз: окна опустились, двери распахнулись, и пассажиры, нагруженные багажом, выплеснулись на платформу, пытаясь продраться сквозь поток стремящихся навстречу отъезжающих. Бродячие торговцы предлагали хлеб, семечки и кунжут в бумажных кульках, конфеты и воду.

В конце платформы из вагона первого класса появился на редкость привлекательный мужчина тридцати с небольшим лет. Чарльз Стаффорд. Несмотря на двухдневную щетину, Гейл сразу узнала его по фотографиям на обложках книг, которые ей накануне дала Фатима. Она пролистала их из вежливости, хотя они относились к жанру популистской истории, который она терпеть не могла: немыслимые теории, подкрепленные выдернутыми из контекста фактами. Кругом заговоры, тайные общества, потерянные сокровища, лежавшие под каждым холмом, и полное игнорирование чужого мнения, если только оно не предоставляло возможность высмеять его и отвергнуть.

Он остановился надеть зеркальные очки от солнца и закинул сумку с ноутбуком за плечо. За ним на платформе показалась коренастая молодая женщина в темно-синем костюме, подбирающая пряди непослушных рыжих волос под платок с цветочным орнаментом. И наконец, египетский носильщик, сгибавшийся под тяжестью множества коричневых кожаных однотипных чемоданов и сумок.

Со Стаффордом, прокладывавшим себе путь через толпу, столкнулась пожилая женщина. Его ноутбук поехал в сторону и задел голову мальчишки. Немедленно определив, насколько Стаффорд богат, тот поднял рев. Мужчина в грязной коричневой робе что-то резко сказал Стаффорду, но тот высокомерно отмахнулся от него. Мальчик заплакал еще сильнее. Стаффорд тяжело вздохнул и посмотрел на рыжеволосую, явно рассчитывая, что та все уладит. Она остановилась, осмотрела ухо мальчика, сочувственно покачала головой и дала ему купюру. Мальчишка не мог скрыть довольной улыбки и тут же исчез в толпе. Но мужчина в робе не мог смириться с тем, как с ним обошелся Стаффорд, а появление денег разозлило его еще больше. Он громко заявил, что иностранцы, похоже, считают возможным бить египетских детей, когда им вздумается, а потом улаживают все деньгами.

Рыжеволосая неуверенно улыбнулась и пыталась ретироваться, но слова рабочего затронули в толпе болезненную струнку, и немедленно вокруг них образовалось оцепление, мешавшее пройти. Атмосфера накалялась. Стаффорд попытался прорваться силой, но его толкнули так сильно, что зеркальные очки слетели. Через мгновение послышался хруст раздавленных стекол. И презрительный смех.

Гейл посмотрела в сторону трех сотрудников ЦСБ, но те быстро направились в другую сторону, опустив головы и явно не собираясь вмешиваться в конфликт. Размышляя, как ей лучше поступить, она почувствовала страх. Это вообще не ее проблема. Никто даже не знал, что она здесь. Ее внедорожник был припаркован снаружи, и она, секунду помедлив, повернулась и бросилась к нему.

 

II

— Но это всего лишь крышка, — пытался возразить Омар, едва поспевая за Ноксом по ступенькам ВСДД. — Таких крышек должны быть тысячи. Как можно быть уверенным, что она из Кумрана?

Нокс открыл джип и забрался в машину.

— Потому что такие кувшины со свитками Мертвого моря находили только там, — ответил он Омару. — По крайней мере еще один нашли в Иерихоне, что всего в нескольких милях к северу, и другой — в Масаде, что тоже недалеко. Нигде больше…

— Но они выглядят совершенно обычно.

— Они могли так выглядеть, — ответил Нокс, пропуская грузовик, чтобы выехать самому. — Но здесь важно иметь в виду одно обстоятельство. Две тысячи лет назад сосуды использовались для перевозки жидкостей и их хранения. Сосудами для перевозки выступали чаще всего амфоры, имевшие большие ручки для удобства переноски. Они отличались особой прочностью, чтобы выдерживать удары, и имели цилиндрическую форму, что облегчало складирование. — В конце улицы он свернул направо, а потом сразу налево. — Но когда эти жидкости достигали места назначения, их переливали в сосуды для хранения. Эти сосуды уже имели полукруглое дно и стояли на песке, что позволяло их наклонять и выливать содержимое, не прилагая особых усилий. Эти сосуды имели узкие и длинные горлышки, которые легко закрывались пробкой, чтобы жидкость не испортилась. Но кувшины свитков Мертвого моря совсем другие. У них плоское дно, короткое и широкое горлышко. И для этого имелась причина.

— Какая же?

Он затормозил, пропуская трамвай, который с лязгом проехал стрелку.

— А что тебе известно о Кумране? — спросил он.

— Там жили ессеи, верно? — сказал Омар. — Еврейская секта. Хотя я вроде бы слышал о том, что это было поселение, крепость или что-то в этом роде.

— Такое предположение высказывалось, — подтвердил Нокс, на которого это место произвело огромное впечатление еще в детстве, когда он побывал там с родителями на каникулах. — Но лично я думаю, что это не так. Еще Плиний писал, что ессеи жили на северо-западе от Мертвого моря. Если не в самом Кумране, то очень близко от него, и это пока никому не удалось опровергнуть. Как лаконично выразился один из исследователей: «Или Кумран и свитки Мертвого моря относятся к ессеям, или налицо невероятное совпадение: две крупные религиозные общины живут чуть ли не в одном месте, исповедуют одни и те же идеи и соблюдают одинаковые обряды. При этом одна описана древними авторами, но не оставила никаких материальных следов своего пребывания, а вторая — полностью игнорируется всеми источниками, но после них остались следы жилищ и много документов».

— Значит, Кумран занимали ессеи, — согласился Омар. — Но это никак не объясняет уникальность их сосудов.

— Ессеи славились настоящим фанатизмом в том, что касалось ритуальной чистоты, — начал объяснять Нокс. — Малейшая причина могла превратить чистый продукт в нечистый. Капля дождя, упавшее насекомое, неоправданная утечка. И если такое происходило, то становилось настоящей трагедией. Если хранилище оказывалось нечистым, то и его содержимое автоматически становилось тоже нечистым, и его следовало уничтожить. Но и это еще не все. Жидкости переливаются, а зерно пересыпается струей, поэтому вставал вопрос, не поднимается ли грязь вверх по струе и не превращает ли этим самым саму емкость для хранения тоже в нечистую? Фарисеи и другие еврейские секты относились к этому спокойно, но ессеи полагали, что заражено будет все, поэтому они не могли позволить себе риск перемещения продукта струей. И они чуть приподнимали крышку, опускали мерную чашку и доставали нужное количество. И поскольку им больше не требовалось наклонять емкость хранилищ, те имели плоское устойчивое дно и широкое горло, из которого удобно доставать.

— А для кувшинов с широкими горлышками нужны чаши, чтобы их закрыть, — подытожил Омар.

— Именно так, — подтвердил Нокс. Они подъехали к развилке дорог, ведущих в пустыню, и он принялся изучать дорожные указатели. В офисе Омара они посмотрели документы и быстро выяснили, что в окрестностях озера Мариут работали четыре иностранные археологические экспедиции. Поскольку на раскопках в Филокстините, Тапосирис-Магна и Абу-Мина наступил перерыв, наибольший интерес представляли раскопки в Борг-эль-Араб, которые вела группа Техасского общества библейской археологии.

— Тогда каким образом здесь очутилась эта крышка? — поинтересовался Омар, едва они выехали на нужную дорогу.

— Это могло случиться много веков назад, — пожал плечами Нокс. — О существовании свитков Мертвого моря было известно в античные времена. Мы располагаем свидетельствами о том, что в первом, втором и четвертом веках в пещерах Кумрана находили рукописи. Ориген даже использовал их при написании своего главного труда «Гекзапла».

— Это что?

— Библия, написанная в шесть колонок. Первая колонка — на древнееврейском, вторая — на греческом, а остальные — различные обработанные варианты. Это помогло другим исследователям сравнить разные версии. Но дело в том, что он в значительной мере опирался на свитки Мертвого моря.

— И ты думаешь, что они могли быть привезены сюда в этом кувшине?

— Такой возможности исключать нельзя.

Омар с трудом проглотил слюну.

— Ты же не думаешь, что мы можем найти… найти рукописи?

Нокс рассмеялся:

— Не нужно питать излишних надежд. Веришь ли, один из свитков представлял собой карту места, где спрятаны сокровища, и нацарапан на медной пластине. А остальные — на пергаменте или папирусе. Александрийский климат разрушил бы их еще века назад. Но есть и другое объяснение. Гораздо более интригующее. Во всяком случае, для меня.

— Продолжай.

— Мы не сомневаемся, что ессеи жили не только в Кумране, — сказал Нокс. — Иосиф Флавий, например, упоминает ворота ессеев в Иерусалиме, а некоторые свитки излагают правила, по которым ессеям надлежит жить за пределами Кумрана. Поэтому другие общины наверняка существовали.

— Ты думаешь, здесь? В Александрии?

Нокс улыбнулся.

— Ты когда-нибудь слышал о терапевтах? — спросил он.

 

III

Преподобный Эрнст Петерсон незаметно дотронулся до брови. Он не любил, когда замечали, что он потел. Он не любил выказывать никаких признаков слабости. Пятьдесят два года, прямая спина, седеющие волосы, пронзительные глаза, орлиный профиль. С неизменной санкционированной версией Библии в руках. Всегда в подобающем сану одеянии. Человек, который своей несгибаемой твердостью подчеркивает несокрушимую силу Господа. И все же предательский пот продолжал появляться. И дело было не во влажности темных и запутанных подземных лабиринтов. Он не мог справиться с волнением в преддверии предстоящего открытия.

Тридцать с лишним лет назад Петерсон был молодым преступником, мелким вором, постоянно не ладившим с законом. Однажды после ареста он клевал носом на скамейке в полицейском участке и поднял глаза на висевшую на стене репродукцию картины Генриха Хофмана, изображавшей Христа. Внезапно его сердце забилось как сумасшедшее, будто в приступе неконтролируемой паники, и он необычайно ярко увидел всю никчемность своей жизни и ослепительный белый луч — настоящее прозрение. Когда все закончилось, он сполз со скамейки и стал искать, во что бы посмотреться. Он был уверен, что видение не могло не оставить отпечатка на его внешности — наверное, волосы поседели, кожа потемнела, а глаза выцвели. Однако никаких внешних изменений он не обнаружил. Но изменения произошли — он полностью изменился внутри. Ибо ни один человек, заглянувший в лицо Бога, не мог остаться прежним.

Он вновь дотронулся до брови, повернулся к Гриффину и спросил:

— Готовы?

— Да.

— Начинайте!

Он отступил назад, а Гриффин с Майклом вынули первый каменный блок из искусственной стены, за которой действительно скрывалось помещение, как и показывали приборы. Гриффин просунул руку с фонарем и посветил в него, выхватывая из тени яркие краски. Студенты не могли удержаться от взволнованных восклицаний. Но Петерсон знаком дал команду Натану и Майклу продолжать разбирать стену.

В Первой книге Царств сказано: «Господь смотрит не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». В ту ночь Господь заглянул ему в сердце. И Господь увидел в нем то, о чем сам Петерсон и не догадывался.

Скоро был расчищен достаточно большой проем, позволявший проникнуть в помещение. Гриффин уже собирался так и поступить, но Петерсон остановил его, удержав рукой за плечо.

— Нет, — сказал он, — первым войду я.

— Но это должен быть археолог!

— Первым войду я, — повторил Петерсон. Он оперся ладонью на край кладки и шагнул вперед.

В ту ночь он не просто преобразился — у него появилась цель. Из всех даров Господа это, наверное, было самым ценным. Путь пройден нелегкий. Он потратил годы на Туринскую плащаницу и Вуаль Вероники, которые оказались средневековой фантазией. Но сомнение никогда не закрадывалось в его сердце, и он не допускал мысли о том, чтобы сдаться. Господь не возлагал столь важные миссии на случайных людей. И наконец в его руках оказался важный ключ, и он не жалел сил, чтобы добраться до истины. И вот теперь он находился всего в нескольких шагах. Он чувствовал это. Он знал это. Наступало время прозрения, неизбежное, как рассвет.

Он посветил вокруг себя фонарем. Комната насчитывала тридцать шагов в длину и десять в ширину. Все покрыто пылью. В пол врезана большая купальня с широкими ступенями, разделенная на две половины низкой каменной стеной, позволявшей членам общины входить нечистыми с одной стороны и выходить очищенными с другой. Стены покрыты штукатуркой с выцветшими древними росписями, изъеденными червями. На них виднелся слой грязи и паутина. Он щеткой расчистил один участок и посветил сбоку фонарем. Женщина в синем с ребенком на руках. От охвативших священника чувств проступили слезы.

— Преподобный! Смотрите!

Он обернулся и увидел Марсию, направлявшую луч фонаря на куполообразный потолок. На нем было изображено небо: пылающее оранжевое солнце в своей высшей точке, а вокруг созвездия желтых светил, кремовая полная луна, красные уголья планет. День и ночь вместе. Его душа наполнилась ликованием, и он упал на колени, испытывая чувство благоговения и восторга.

— Давайте возблагодарим Господа! — сказал он. Он обернулся и дождался, пока все студенты опустились на колени. Даже Гриффин последовал их примеру, поддавшись единому порыву группы.

— «А я знаю, Искупитель мой жив, — вскричал Петерсон, и его слова разнеслись по всей комнате, — и я знаю, Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога». Да! — ликовал он. — Я во плоти моей узрю Бога.

 

IV

Нагиб Хуссейн направлялся писать отчет в полицейский участок Маллави, когда решил сначала заехать в Амарну и поспрашивать местных полицейских насчет пропажи девочки и заодно познакомиться с ними.

Туристический полицейский валял дурака на мотоцикле, развлекая своего начальника и двух товарищей, пивших чай на деревянных скамейках под самодельным навесом от солнца. Он газовал, срываясь с места, и резко тормозил, поднимая задним колесом облака пыли и грязи. Нагиб вздохнул и решил проявить терпение. Отношения между службами здесь были очень натянутыми, и каждая считала себя главной. Он ждал, пока начальник обратит на него внимание, но тот демонстративно продолжал его не замечать. Чувствуя, что начинает злиться, Нагиб прошел вперед и остановился перед офицером. Тому уже ничего не оставалось, как взглянуть на него и спросить, по-прежнему продолжая сидеть:

— Да?

Нагиб кивнул на восточную гряду холмов и произнес:

— Я только что приехал из пустыни.

— Если вам за это платят…

— Один проводник вчера возил группу туристов. Они нашли девочку.

— Девочку? — нахмурился офицер. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду ее тело. Завернутое в мешковину.

Офицер поставил чашку и встал. Высокий, ухоженный, аккуратно подстриженный, с обработанными ногтями, роскошными усами и в форме с иголочки.

— Я ничего не слышал, — сказал он неожиданно серьезно и протянул руку: — Капитан Халед Осман, к вашим услугам.

— Инспектор Нагиб Хуссейн.

— Вы здесь недавно, инспектор? Я не помню, чтобы мы встречались.

— Шесть недель, — уточнил Нагиб. — До этого я служил в Минье.

— Похоже, вы там сильно кому-то насолили, если вас перевели сюда.

Нагиб хмыкнул, скривившись. Он расследовал появление военного оборудования на черном рынке и не закрыл дело, когда следы повели наверх, даже после более чем прозрачных намеков. Он ненавидел сложившиеся в Египте традиции коррупции.

— Мне сказали, что это повышение.

— Понимаю, — согласился Халед. — Мне тоже так сказали. — Он оглядел двор. — Выпьете с нами чаю?

Нагиб отрицательно покачал головой:

— Мне надо вернуться в участок. Просто решил заехать спросить, не слышали ли вы чего.

Халед тоже покачал головой:

— Мне очень жаль. Но я поспрашиваю, если хотите. Буду начеку.

— Спасибо, — поблагодарил Нагиб. — Я был бы очень признателен.

Он вернулся к своей «ладе» в хорошем настроении. Его жена всегда говорила, что немного учтивости решит массу проблем. Она оказалась права.

 

I

Гейл открыла свой «лендровер-дискавери» и забралась внутрь. Она посидела пару секунд не двигаясь, сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела на себя в зеркало заднего вида. Загар, платок и местная одежда обеспечивали ей нужную анонимность. Она вполне могла уехать, и никто бы не узнал, что она была здесь. Хотя это не совсем верно. Она бы знала.

Гейл вытащила из бардачка камеру и поспешила обратно через зал продажи билетов, где все еще прятались полицейские. Сердце громко стучало, а по коже бегали мурашки. Стаффорд и его спутники были по-прежнему зажаты на платформе и пытались отнять свой багаж у двух юнцов. Она забралась на скамейку, орудуя камерой как оружием.

— Си-эн-эн! — закричала она. — Аль-Джазира!

Немедленно все внимание переключилось на нее, а волна ненависти быстро уступила место страху: люди инстинктивно опускали головы, не желая попасть в объектив. Она перевела камеру на сотрудников Центральных сил безопасности. Офицер бросил сердитый взгляд и дал указания. Его подчиненные поспешили на платформу и дубинками расчистили ненадежный коридор, по которому Стаффорд, рыжеволосая и Гейл быстро добрались до «лендровера».

— Чего мы ждем? — закричал Стаффорд, захлопывая за собой дверцу. — Везите нас отсюда!

— А как же носильщик?

— Черт с ним! — отмахнулся Стаффорд. — Давайте убираться!

— Но…

— Он же один из них, верно? И сможет о себе позаботиться.

Люди из ЦСБ махали им, давая понять, что не смогут долго гарантировать им защиту. Гейл включила передачу и рванула с места. Там, где она собиралась ехать, образовалась пробка, и ей пришлось повернуть налево. Улицы быстро сужались и на глазах старели, а потом и вовсе превратились в базар, заставив ее сбросить скорость и осторожно пробираться среди возмущенных покупателей. После бесконечных поворотов и изгибов улиц она быстро потерялась и понятия не имела, где они очутились. Наклонившись вперед, Гейл стала всматриваться в крыши домов в надежде найти знакомый ориентир.

 

II

Улыбка на лице капитана Халеда Османа сохранялась до тех пор, пока он не проводил инспектора полиции. Но она исчезла, когда он повернулся к своим подчиненным:

— Фейсал, Нассер, Абдулла! Поехали со мной.

Халед напряженно сидел на переднем сиденье, Нассер сел за руль, а Абдулла и Фейсал устроились сзади. Тишину нарушал только шум двигателя. Тишину гнева. Тишину страха. Они доехали до северных захоронений. Халед вылез первым, а потом и остальные, которые, ссутулившись, направились за ним неровной цепочкой. После своего принудительного перевода из армии в туристическую полицию он сделал все возможное, чтобы внушить этим людям уважение к форме, но все впустую, они были мусором, и их волновали только взятки — бакшиш — с туристов. Он вышагивал перед ними, а они стояли, опустив от стыда головы, как побитые щенки.

— Я поручил вам только одно! — Он не мог успокоиться. — Только одно! И даже этого не смогли сделать!

— Но мы сделали в точности, как вы велели…

Халед с размаху влепил пощечину Фейсалу, звук от которой отозвался эхом в горах.

— Как так могло получиться? — пронзительно закричал он, брызгая слюной. — Ее ведь нашли!

На губах Абдуллы появилась улыбка, явно вызванная тем, что главный удар пришелся на Фейсала. Халед схватил его за воротник и сжал так сильно, что тот начал задыхаться, а лицо побагровело.

— Если это сорвется… — угрожающе произнес он, — если это сорвется…

— Но мы с самого начала выступали против этого, сэр, — запротестовал Фейсал. — Идея появилась у вас. А теперь вон как все вышло!

— Молчать! — рявкнул Халед, отпуская Абдуллу, начавшего жадно хватать воздух и массировать горло. — Вы хотите всю жизнь провести в бедности? Вы этого хотите? Это же наш шанс разбогатеть!

— Да уж! — с сомнением произнес Фейсал.

— Что здесь непонятного?

— Да там же ничего нет, сэр. Неужели вы еще не поняли?

— Ошибаешься! — возразил Халед. — Оно там. Я это чувствую. Еще неделя, и все станет нашим. — Он поднял палец. — Но больше никаких ошибок. Ясно? Никаких!

 

III

Нокс ехал на запад по новой дороге через пустыню, разукрашенную целой палитрой удивительных красок: справа — белоснежные пятна солеварен, слева — неестественный блеск отливавшего пурпуром озера Мариут, а сверху — пучки вечерних облаков, будто позирующих для полотен Джексона Поллока.

— О терапевтах? — нахмурился Омар. — Не они были ранними христианами?

Нокс покачал головой.

— Их воззрения и обряды похожи на христианские, и некоторые отцы церкви считали их христианами, не исключено, что они в конце концов ими и стали. Но начинали они не как христиане хотя бы потому, что жили в Александрии и ее окрестностях еще до того, как Христос начал проповедовать. Нет, они точно являлись иудеями. Филон Александрийский оказался настолько увлечен их идеями, что чуть сам к ним не присоединился, а ведь его второе имя — Филон Иудейский. Более того, он отмечал очень тесную связь между ними и ессеями. Терапевты служили для него образцом созерцательной жизни, в то время как ессеи вели активный образ жизни. Но их верования и обряды выглядели очень похожими.

— В каком смысле?

— Обе секты отличались особо строгим соблюдением аскетической дисциплины, — ответил Нокс, расчесывая укус комара на предплечье. — Сейчас этим уже никого не удивишь, но до ессеев никто не считал бедность добродетелью. Все вступавшие в их секту сначала раздавали свое имущество — так же поступали и терапевты. И те и другие отвергали рабство и считали своим долгом службу другим. Последователи обеих сект очень уважительно относились к старикам и были вегетарианцами, осуждавшими принесение животных в жертву, возможно, потому, что верили в реинкарнацию. И те и другие одевались в белое льняное полотно и слыли искусными врачевателями. Есть мнение, что слова «ессеи» и «терапевты» произошли от обозначения целителей в арамейском и греческом языках. Но скорее всего оба слова означали «служителей Бога».

Он повернул на юг и поехал по мощеной дороге вдоль озера, на скалистом берегу которого отдыхали несколько рыбаков.

— Ритуалы очищения для последователей обеих сект были очень важны. Они практически все соблюдали обет безбрачия и поддерживали свою численность за счет привлечения новых членов, а не деторождения. И те и другие хором распевали восхваления. Есть основания считать, что некоторые пасхальные гимны, найденные в Кумране, написаны терапевтами. Обе секты пользовались солнечным календарем в отличие от принятого тогда еврейского лунного. У обеих сект ритуальный год состоял из трехсот шестидесяти четырех дней, хотя правильную цифру они тоже знали.

Они добрались до южной оконечности озера — бесплодной земли с бедуинскими поселениями, большими промышленными комплексами, дорогими виллами, утопающими в зелени, и обширными участками каменистой почвы, применения которой так и не нашли. Нокс съехал на обочину, чтобы свериться с картой. Серая цапля с любопытством взглянула на них из тростника. Нокс подмигнул ей, и та улетела, неспешно махая крыльями.

— Ессеи и терапевты, — напомнил Омар.

— Да, — кивнул Нокс. Оставив развернутую карту на коленях, он выехал опять на дорогу и направился к западу, стараясь держаться как можно ближе к озеру. — И те и другие считали, что слова священных книг служат символами скрытого смысла. У обеих сект имелись секреты, которые нельзя было раскрывать другим, например, имена ангелов. Они придавали особое значение геометрии, нумерологии, анаграммам и игре слов, а также праздникам. Терапевты почитали число «семь» и устраивали праздник на каждый седьмой день, но наиболее священным у них считалось число «пятьдесят», и пятидесятый день отмечался особенно. Дело в том, что пятьдесят является суммой квадратов трех, четырех и пяти, а три, четыре и пять — размеры прямоугольного треугольника, по их мнению, лежащего в основе вселенной.

— Прямоугольные треугольники? Но разве они не относятся скорее к Греции, чем к Иудее?

— В том-то и дело, — подтвердил Нокс, сворачивая налево на узкую дорогу — справа от нее виднелись распаханные поля, а слева — сплошной известняк. — У них имелось поразительно много общего с пифагорейцами. Пища, календарь, ритуалы, верования. И все признаки культа солнца. Древние александрийцы утверждали, что Пифагор получил все свои знания от Моисея и что его религия оставалась в основном египетской. Он и в самом деле провел здесь двадцать лет, и не исключено, что почерпнул свои знания из тех же источников, что и терапевты.

Слева от дороги пролегал оросительный канал, по берегам которого расположились козы. Весь район испещряли каналы, по которым доставлялась свежая вода из Нила. По прикидкам Нокса, раскопки должны были находиться по другую сторону канала. Он продолжал движение, пока не заметил впереди примитивный мост, охраняемый двумя вооруженными людьми в форме, игравшими в нарды на маленьком деревянном столике.

— Здесь раскопки Техасского общества?

— Что вы хотите?

— Нам нужен главный археолог.

— Вы имеете в виду мистера Гриффина?

— Если так его зовут.

— У вас назначена встреча?

— Это — мистер Тофик, — сказал Нокс, кивая на Омара. — Он возглавляет Высший совет по делам древностей Александрии и хочет поговорить с главным археологом. Думаю, что ему надо сообщить о нашем приезде.

Охранник долго смотрел Ноксу прямо в глаза, но тот выдержал взгляд и глаз не отвел. Наконец охранник поднялся и, отвернувшись, стал тихо разговаривать по переносной рации.

— Очень хорошо, — неприветливо сказал он, закончив. — Езжайте по этой дороге до конца. Там будет сарай. Ждите там — мистер Гриффин туда подъедет.

— Итак? — продолжил Омар. — Нам известно, где жили эти твои терапевты?

— Не совсем, — признал Нокс. — Хотя кое-что мы знаем от Филона Александрийского. Например, он писал, что их поселение располагалось на равнине, протянувшейся на небольшом возвышении и доступной морским бризам. По его сведениям, их дома стояли достаточно близко, чтобы прийти друг к другу на помощь в случае нападения, и в то же время достаточно далеко, чтобы не нарушать уединения. И, да, он упомянул еще об одном.

— О чем именно?

Дорога потихоньку стала уходить вверх. Вдалеке показалась деревянная постройка с натянутым парусиновым навесом. Около нее были припаркованы два потрепанных белых пикапа и внедорожник. Нокс повернулся к Омару с легкой улыбкой.

— Их поселение располагалось на южном берегу озера Мариут, — закончил он.

 

I

Лили Остер уныло смотрела в окно «лендровера», пока Гейл пыталась их вывезти с узких проходов базара в Асьюте. Всего два дня ее первой заморской экспедиции, и уже такая неприятность с поездом. Она сжала кулак с такой силой, что ногти оставили на ладони светлые вмятинки. «Надо взять себя в руки, — говорила она себе. — Это всего лишь накладка, и не более того». Ее работа заключалась в том, чтобы решать возникающие проблемы и двигаться дальше. Если она не сможет, то найдет себе другое занятие. Она сначала заставила улыбнуться свои губы, потом глаза и наклонилась вперед.

— Так, значит, вы и есть Гейл Боннар? — спросила она как можно жизнерадостнее.

— Да, — подтвердила Гейл.

— Я звонила Фатиме с поезда, — кивнула Лили. — Она сказала, что вы нас встретите. Большое спасибо, что выручили там, на вокзале. Я уже думала, что нас там поджарят.

— Не стоит.

— Кстати, меня зовут Лили. Лили Остер. И вы, конечно, узнали нашу звезду Чарльза Стаффорда.

— Конечно, — отозвалась Гейл. — Рада познакомиться с вами обоими.

— Чертовы маньяки! — пробормотал Стаффорд. — Что на них нашло?

— Здесь сейчас очень неспокойно. Двух девушек изнасиловали и убили. И обе были коптянками. То есть египетскими христианками.

— Я знаю, кто такие копты. Спасибо, — отозвался Стаффорд.

— Бедные девушки, — сказала Лили, глядя на себя в зеркало заднего вида, машинально переводя взгляд на щеку. Лазерная процедура сделала в точности то, что и обещал рекламный проспект, и превратила яркую бордовую родинку в коричневатое пятнышко, большинством людей просто не замечаемое. Но она обнаружила неприятную истину, связанную с уродством: если мучиться от него достаточно долго, то оно становится неотъемлемой частью личности. Она по-прежнему не избавилась от комплекса уродливости, сколько бы зеркало ни говорило об обратном. — А почему так важно, что они были коптянками?

— В прошлый раз, когда случилось нечто подобное, убийство, полиция просто арестовала сотни других коптов. Это привело к большим осложнениям с Западом. Там считали, что это — религиозная дискриминация, не важно — мусульманская или христианская, хотя они и ошибались. Просто полиция здесь так ведет расследование. Они хватают всех, кто оказался рядом, и бьют, пока кто-нибудь не заговорит. Но на этот раз вместо коптов они схватили мусульманских активистов и избивают теперь уже их. А их друзья и семьи винят во всем людей типа нас с вами. Сегодня в городе проходит большой марш через весь город.

— Просто чудесно, — прокомментировал Стаффорд, на глазах теряя интерес. Он повернулся к Лили: — Что из багажа мы потеряли?

— Думаю, только одежду, — ответила Лили. — Оборудование я спасла.

— Мою одежду, полагаю?

— И мою тоже.

— И в чем, черт возьми, мне стоять перед камерой?

— Мы что-нибудь придумаем. Не волнуйтесь. — Ее улыбка в последние дни все время выглядела натянутой. Но при работе со Стаффордом это стало неизбежно, особенно если в последний момент тебя бросают коллеги, а именно так и случилось. Прошлым вечером за ужином он рассуждал о своей поездке в Дельфы. Gnothi Seauton — предсказал оракул. Познай себя. Стаффорд откинулся на спинку кресла и заявил, что это является его личным рецептом для ощущения полноты жизни. Она невольно фыркнула, разбрызгивая микроскопические частички белого вина по скатерти. Ей никогда не приходилось встречать людей с таким завышенным уровнем собственной значимости, а он при этом отлично преуспевал — был успешен и счастлив. При всей своей самовлюбленности и непоколебимой вере в собственную красоту и чудесность. И уверенности в том, что люди им восхищаются! А они и правда восхищались, потому что люди глупы и считают других теми же, кем себя. Она повернулась к Гейл:

— Фатима сказала, что завтра с нами поедете вы. Мы очень признательны.

— Завтра? — нахмурилась Гейл. — Вы о чем?

— А разве она вам не пояснила?

— Нет, — ответила Гейл. — Она ничего такого не говорила. А что случилось?

— Мы снимаем в Амарне. А наш проводник сбежал в самоволку.

— Скатертью дорога, — пробурчал Стаффорд. — Не велика потеря.

— Вот почему нам пришлось ехать на поезде, — продолжила Лили. — Ваша профессор обещала поехать с нами. Но наверное, у нее неожиданно изменились планы. А у нас нет выхода. И дело даже не в том, что нам нужен эксперт, который будет говорить в камеру, хотя это было бы здорово. Но никто из нас не говорит по-арабски. То есть все документы оформлены и все в полном порядке, но я не знаю, как здесь решаются дела. Ведь в разных странах все делается по-разному, верно?

— Я поговорю с Фатимой, когда мы вернемся, — вздохнула Гейл. — Уверена, что мы что-нибудь придумаем.

— Спасибо, — сказала Лили, сжав ее плечо. — Просто замечательно. — Она быстро подавила угрызения совести. Одним из наказаний за уродство было то, что никто и никогда не предлагал помощь, и все время приходилось изыскивать способы получить то, что требовалось: лестью, сделками, подкупом, жалостью.

Они остановились, и Лили перевела взгляд на ветровое стекло. Дорогу впереди забаррикадировали металлическими ограждениями. Виднелись ряды спецназовцев в черной форме и шлемах, на другом конце улицы проходил марш протеста, толпилась возбужденная молодежь в длинных одеждах, мелькали безукоризненные овалы женских лиц в хиджабах и глаза тех, кто носил никаб. При виде их у Лили перехватило дыхание от нахлынувших воспоминаний. Как она раньше завидовала мусульманкам, имевшим возможность спрятать лицо за непрозрачной вуалью.

— Мне очень неудобно спрашивать, — шепотом сказала она, — но вы уверены, что мы не потерялись?

 

II

Нокс и Омар ждали Гриффина, облокотившись на джип.

— Маха говорила, что это следы от пуль. Машину обстреляли сразу после того, как мы нашли саркофаг Александра Македонского, — заметил Омар, проводя рукой по свежей после ремонта краске. — Но ведь это неправда?

— Боюсь, что правда.

Омар засмеялся:

— Ну у тебя и жизнь, Дэниел.

— Всякое бывает. — Он наклонился осмотреть почву. Место представляло собой небольшое известняковое возвышение, почти полностью лишенное земли, непригодное для возделывания и не тронутое ни жилищным, ни промышленным строительством. Если в древности здесь кто-то и жил, то шансы найти следы этого были совсем не призрачными. Из-за постройки показались двое мужчин, в серой от пыли и паутины одежде и с такими же серыми волосами.

— Мистер Тофик, — произнес первый, протягивая руку, — вы, как я понимаю, новый руководитель ВСДД Александрии. Поздравляю.

— Спасибо, — ответил Омар. — Меня назначили исполняющим обязанности.

— Я, конечно, встречался с вашим предшественником. Ужасная трагедия потерять такого хорошего человека еще молодым.

— Да, — согласился Омар и повернулся к Ноксу: — А это мой друг, мистер Дэниел Нокс.

— Дэниел Нокс? — переспросил человек. — Тот самый? Гробница Александра Македонского?

— Тот самый, — подтвердил Нокс.

— Для нас это большая честь. — Человек обменялся рукопожатием и с ним. — Меня зовут Мортимер Гриффин. Главный археолог на этих раскопках. — Он повернулся к своему спутнику: — А это преподобный Эрнст Петерсон.

— Раскопки со своим капелланом? — удивился Нокс.

— Наши раскопки носят учебный характер, — объяснил Гриффин. — Большинство людей в команде очень молоды. В первый раз так далеко от дома. Родители чувствуют себя спокойнее, зная, что у них есть духовный наставник.

— Понятно, — добавил Нокс. Он протянул руку Петерсону, но тот продолжал стоять с застывшей улыбкой, скрестив руки и не шевелясь.

— Так чем мы можем быть полезны, джентльмены? — поинтересовался Гриффин, делая вид, что ничего не случилось. — Вы проделали такой неблизкий путь без предварительной договоренности. Должно быть, что-то важное.

— Да, — подтвердил Нокс. — Мне все больше начинает так казаться.

 

III

Стаффорд громко вздохнул, когда Гейл остановилась перед заграждением.

— Только не говорите, что мы потерялись!

— Я должна была уехать с вокзала, — напомнила Гейл в свое оправдание. Она наклонилась вперед. На пыльном ветровом стекле садящееся солнце казалось пятном, напоминающим головную боль. Она не имела ни малейшего представления, когда закончится марш и уберут заграждения. Делать нечего: она неловко развернулась на узкой улице и поехала через базар обратно, добравшись до привокзальной площади, все еще настолько забитой пассажирами и машинами, что пришлось двигаться со скоростью пешехода.

Два человека от души веселились, перебрасывая друг другу соломенную шляпу.

— Это — моя! — сердито воскликнул Стаффорд, открыв окно и попытавшись ее перехватить. Они рассмеялись и, пританцовывая, начали весело выкрикивать оскорбления, привлекая к «лендроверу» всеобщее внимание. Люди обступили машину, заставив Гейл остановиться.

— Что вы делаете? — возмутился Стаффорд, поднимая стекло на дверце.

— Я подумала, вы хотите забрать шляпу.

— Поехали отсюда!

Гейл нажала на клаксон и на педаль газа, заставив двигатель взреветь: толпа неохотно расступилась, давая возможность тронуться. Но тут светофор переключился на красный, и путь к отступлению перегородил допотопный трехколесный фургон. Гейл обернулась. К их машине направлялся высокий парень, с угрожающим видом раскачивая плечами. Возможно, он хотел только произвести впечатление на своих друзей, но светофор никак не переключался, а он с каждым шагом становился все ближе, и Гейл поняла, что ему придется что-нибудь сделать, иначе будет выглядеть глупо. Она проверила, закрыты ли все двери, и вновь посмотрела назад. Парень остановился, поднял у бордюра камень величиной с яйцо и со всей силы швырнул его. Он ударился о крышу машины и отскочил. Кольцо из людей опять начало сжиматься. На заднем стекле расплылось уродливое пятно от куска брошенной грязи. Наконец светофор переключился. Трехколесная развалина безуспешно пыталась тронуться, но никак не могла завестись, и в мгновение ока «лендровер» оказался в самой гуще людей, принявшихся отчаянно барабанить по стеклам. Какой-то мужчина начал копаться в складках своей одежды, пытаясь что-то достать, и в это время раздался громкий хлопок, как от петарды, заставивший Гейл подпрыгнуть от неожиданности. Из выхлопной трубы фургона примирительно повалил дым, и тот наконец тронулся. Гейл нажала на газ, и машина начала набирать скорость.

 

I

— Итак, — продолжил Гриффин, — вы не скажете, что привело вас сюда?

— Сегодня утром в Александрии мне предложили купить артефакт, — ответил Нокс. — И продавец сказал, что он с раскопок на юге озера Мариут.

— Их слова нельзя принимать всерьез. Они скажут что угодно, лишь бы продать.

— Это верно, — согласился Нокс.

Глаза Гриффина сузились.

— А какой именно артефакт?

— Крышка сосуда для хранения.

— Крышка сосуда для хранения? И вы проделали весь этот путь из-за крышки сосуда для хранения?

— Мы проделали этот путь потому, что считаем кражу древностей достаточно серьезной причиной.

— Да, конечно, — согласился пристыженный Гриффин. — Но вы же понимаете — в свое время в этом районе процветало гончарное производство. Здесь изготавливались сосуды для перевозки зерна и вина по всему Средиземноморью. Причем хорошего вина. Страбон его очень хвалил. Как, впрочем, и Гораций с Вергилием. Амфоры с ним находили даже в окрестностях Марселя, представляете? Пройдите по старой береговой линии озера — и вы найдете горы древних черепков. Вашу крышку мог найти там любой. Для этого не нужно красть с раскопок.

— Крышка не была разбита, — сказал Нокс. — Кроме того, она очень… необычна.

— Необычна? — переспросил Гриффин, прикрывая ладонью глаза от солнца. — Чем именно?

— А что именно вы здесь раскапываете? — спросил Омар.

— Старую ферму. Ничего особенного, поверьте.

— Вот как? — нахмурился Нокс. — Тогда зачем раскапывать?

— Это главным образом учебные раскопки. Они дают возможность студентам понять, что это такое на практике.

— А что производили на ферме?

— Разное. Зерно. Виноград. Фасоль. Марену. Папирус. Все такое.

— На каменистом песчанике?

— Здесь они жили. А поля находились вокруг.

— И что за люди?

Гриффин почесал шею под воротником, начиная чувствовать себя неуютно.

— Я уже говорил. Здесь располагалась ферма, где жили и работали обычные крестьяне.

— Какая эра?

Гриффин взглянул на Петерсона, но помощи не дождался.

— Мы нашли артефакты Девятнадцатой династии и позже. В основном греко-римские. Но ничего позже пятого века нашей эры. Пара монет 414–415 годов, что-то в этом роде. Похоже, примерно в это время тут произошел пожар. На наше счастье.

Нокс кивнул. Хороший огонь покрывал все углеродной оболочкой, защищая предметы от разрушения временем и погодой.

— Христианские восстания? — предположил он.

— А зачем христианам сжигать ферму?

— Действительно, зачем? — согласился Нокс.

— Может, вы покажете нам раскопки? — предложил Омар в наступившей тишине. — И что удалось найти?

— Конечно, конечно. В любое время. Договоритесь об этом с Клэр.

— Клэр?

— Наш администратор. И она говорит по-арабски.

— Это хорошо, — сказал Омар. — Потому что я едва могу связать пару слов по-английски.

У Гриффина хватило такта покраснеть.

— Извините. Я не это имел в виду. Это на случай, если вы поручите договориться о встрече кому-нибудь из своих сотрудников.

— А мы не можем поговорить с ней сейчас?

— Боюсь, что ее сейчас нет на месте. В этом сезоне будет сложно. Настоящая запарка. Еще столько предстоит сделать. А времени так мало. — Он махнул рукой в сторону пустыни, будто они могли в этом убедиться сами. Но они, разумеется, ничего не увидели.

— Мы не будем вам мешать, — сказал Нокс.

— Думаю, что мне лучше знать, вам так не кажется?

— Нет, — резко сказал Омар. — Думаю, что лучше знать мне.

— У вас здесь есть представитель ВСДЦ? — спросил Омар.

— Конечно, — кивнул Гриффин. — Абдель Латиф.

— Я могу с ним поговорить?

— Он сегодня в Каире.

— Тогда завтра?

— Я не уверен, что он успеет вернуться.

Нокс и Омар переглянулись. Представитель ВСДД должен неотлучно находиться на раскопках.

— У вас наверняка работают египтяне. Я могу поговорить со старшим?

— Безусловно, — подтвердил Петерсон. — После того как вы покажете соответствующее распоряжение. — Он дождался, пока Омар достанет бумаги, потом покачал головой с наигранной досадой: — Нет? Возвращайтесь, когда оно у вас будет.

— Но я руководитель Высшего совета по делам древностей Александрии! — возмутился Омар.

— Временно исполняющий обязанности, — возразил Петерсон. — Езжайте осторожно. — Он повернулся к ним спиной и зашагал прочь. Гриффин бросился за ним.

 

II

Гейл остановили на контрольно-пропускном пункте в паре километров к северу от Асьюта, и им выделили две машины сопровождения, чтобы они благополучно смогли проехать на север. Здесь все делалось так. В платке, закрывавшем голову, и одна за рулем она бы не привлекла внимание, но с такими очевидными уроженцами запада, как Стаффорд и Лили, в качестве пассажиров избежать сопровождения не представляло никакой возможности. Гейл терпеть не могла такой эскорт: полицейские здесь ездили сломя голову и не обращали никакого внимания на пешеходов. И она была вынуждена делать то же самое, чтобы не отстать. По счастью, они добрались до границы их юрисдикции без всяких приключений, и машины исчезли так же быстро, как и появились.

— Так о чем ваша программа? — поинтересовалась Гейл, с облегчением снижая скорость до нормальной.

— У меня есть краткое описание этой части, если хотите, — сказала Лили с заднего сиденья, открывая портфель.

— Это конфиденциальная информация, — вмешался Стаффорд.

— Мы обращаемся к Гейл за помощью, — заметила Лили. — Как она сможет помочь, не зная, над чем мы работаем?

— Ладно, — вздохнув, согласился Стаффорд. Он забрал синопсис у Лили, просмотрел, чтобы убедиться в отсутствии в нем каких-либо государственных секретов, разложил на коленях и откашлялся. — В 1714 году, — звучно начал он, будто голос за кадром, французский монах-иезуит Клод Сикар натолкнулся на надпись, вырезанную на скале в заброшенном месте неподалеку от Нила, в самом сердце Египта. Это место оказалось границей одного из самых удивительных городов древнего мира, столицы ранее неизвестного фараона, вдохнувшего жизнь в новую философию, новый стиль в искусстве и, самое поразительное, — в новые дерзкие идеи о природе Бога, которые потрясли сложившиеся представления и навсегда изменили мир.

В отличие от тех идей, которые совсем не повлияли на историю человечества, подумала Гейл, прилагая усилия, чтобы не улыбнуться.

Стаффорд искоса посмотрел на нее:

— Вы что-то сказали?

— Нет.

Он скривил губы, но решил удовлетвориться ответом и продолжил с того места, где остановился:

— Однако эти новшества пришлись не по душе египетской элите. Поразительно, но, как выяснилось, этот город не был заброшен, его разобрали буквально по кирпичикам, чтобы уничтожить все следы его существования. По всему Египту тщательно уничтожались любые упоминания об этом человеке и его царствовании, чтобы их навсегда поглотила пучина безвестности. Кем же являлся этот фараон-еретик? Какое ужасное преступление он совершил, навсегда вычеркнувшее его имя из истории? В своей новой сенсационной книге и документальном фильме мятежный историк Чарльз Стаффорд исследует ошеломительные тайны эры Амарны и выдвигает совершенно новую теорию, которая не только коренным образом изменит наши представления об Эхнатоне, но и перепишет всю историю Древнего Ближнего Востока. — Он сложил лист и с довольным видом убрал его во внутренний карман пиджака.

Посередине дороги впереди стоял осел со стреноженными передними ногами, позволявшими ему передвигаться только маленькими неуклюжими скачками. Гейл нажала на педаль тормоза, сбрасывая скорость и давая перепуганному животному возможность перейти дорогу, но осел замер как вкопанный, и ей пришлось объехать его по встречной полосе, вызывая раздраженные гудки других водителей.

— И ваша программа действительно все это сделает? — поинтересовалась она, беспокойно поглядывая в зеркало заднего вида, пока осел не скрылся из виду.

— И не только это. Гораздо больше!

— Каким образом?

— Он предполагает, что Эхнатон страдал от тяжелого заболевания, — пояснила Лили сзади.

— Понятно, — разочарованно отозвалась Гейл, сворачивая с нильского шоссе на узкую проселочную дорогу. Гротескные изображения Эхнатона и его семьи являлись одним из наиболее обсуждаемых вопросов амарнского периода. Фараона часто изображали с раздутым черепом, выступающей челюстью, косыми глазами, толстыми губами, узкими плечами, ярко выраженными грудями, брюшком, широкими и толстыми бедрами и длинными икрами. Совсем не похоже на героическую мужественность, в которой дошли до нас образы многих других фараонов. Его дочери также изображались с миндалевидными черепами, вытянутыми конечностями и длинными паукообразными пальцами на руках и ногах. Многие объясняли это господствующим художественным стилем, но находились и другие, считавшие, как и Стаффорд, что это последствия разрушительной болезни. — И к чему вы склоняетесь? — поинтересовалась она. — Синдром Марфана? Синдром Фрелиха?

— Вряд ли Фрелиха, — фыркнул Стаффорд. — Он вызывает бесплодие, а Эхнатон, напомню, имел шесть дочерей.

— Да, мне это известно, — сказала Гейл, еще подростком проработавшая два сезона на раскопках отца в Амарне, а потом три года изучавшая Восемнадцатую династию в Сорбонне. Но все-таки чтение постоянно встречающихся надписей «дитя его чресел, только его и никого другого» невольно вызывало подозрения, что это было неспроста и повторять это существовали какие-то веские причины.

— Перед тем как приехать, мы консультировались со специалистами, — сказала Лили. — Они считают, что кандидатом номер один является синдром Марфана. Хотя есть и другие варианты. Синдром Эхлера-Данлоса. Синдром Клайнфельтера.

— Это был точно синдром Марфана, — заявил Стаффорд. — Аутосомно-доминантное наследование. Другими словами, наследуя определенный ген от любого из родителей, ребенок неизбежно наследует и синдром Марфана. Посмотрите на дочерей: все они изображены с самыми что ни на есть классическими симптомами. Вероятность, что такое возможно без аутосомно-доминантного наследования, настолько ничтожна, что даже не принимается во внимание.

— Что вы об этом думаете, Гейл?

Она сбавила скорость, чтобы проехать по толстому слою отходов от обработки сахарного тростника, которые высушивались, чтобы превратиться в топливо для предприятий, чей дым был заметен даже в наступивших сумерках.

— Это вполне допустимо, — согласилась она. — Но здесь нет ничего нового.

— Верно, — улыбнулся Стаффорд. — Но вы еще не слышали самого главного.

 

III

— Плохо, — пробормотал бледный Гриффин, едва поспевая за Петерсоном. — Это катастрофа!

— «Прилепившимся к Господу, Богу нашему», не может помешать ни один человек, брат Гриффин, — ответил Петерсон. На самом деле визит Нокса и Тофика его воодушевил. Разве не Дэниел Нокс являлся протеже бесстыдного Ричарда Митчелла? Что делало его самого порочным и слугой дьявола? А если дьявол посылает с такими миссиями своих эмиссаров, значит, он испытывает тревогу. Что, в свою очередь, подтверждало, как близок оказался Петерсон к достижению цели.

— А что, если они вернутся? — запротестовал Гриффин. — И приведут полицию?

— А разве не за это мы платим твоим друзьям в Каире?

— Нам нужно спрятать шахту, — сказал Гриффин, держась за живот, будто успокаивая боль. — И хранилище! Если они найдут артефакты…

— Возьми себя в руки и перестань паниковать.

— Как можно оставаться таким спокойным?

— Потому что на нашей стороне Бог, брат Гриффин. Вот как.

— Но как вы не понимаете…

— Послушай, — прервал его Петерсон, — делай, как я говорю, и все будет в порядке. Первое — поговори с египетскими рабочими. Один из них украл эту крышку. Пусть остальные его выдадут.

— Но они на это не пойдут!

— Конечно, нет. Но это отличный предлог распустить всех по домам, пока расследование не закончится. Их присутствие нам не нужно.

— А! Отличная идея.

— Потом позвони в Каир. Поставь своих друзей в известность о случившемся и скажи, что нам может понадобиться помощь. Дай им понять, что, если начнется расследование, нам не удастся утаить их имена. Затем надо убрать из хранилища все, что может вызвать проблемы, перенести обратно в катакомбы и временно держать там.

— А вы? Чем вы будете заниматься?

— Божьим делом, брат Гриффин, божьим делом.

Гриффин побледнел.

— Вы же не собираетесь продолжать?

— Ты разве забыл, зачем мы здесь, брат Гриффин?

— Нет, преподобный.

— Тогда чего ты ждешь? — Петерсон проводил понурившегося Гриффина презрительным взглядом. Человек с удивительно слабой верой, но, выполняя божье дело, приходится использовать тех, кто оказывается под рукой. Он зашагал вверх по холму, отбрасывая длинную тень и чувствуя тепло заходящего солнца и приятное напряжение в мышцах ног. Он даже не подозревал, что может испытывать такое чувство родственной близости к Египту вдали от церкви и дома. Сам свет здесь казался удивительным, будто прошел свое очищение в языках пламени.

Он глубоко вздохнул, наполняя воздухом легкие. В ответ на призыв Господа ранние христианские монахи выбрали это место. Петерсону раньше казалось, что в истории и географии произошел какой-то сбой, но сейчас он понимал, что ошибался. Это место наполняла глубокая духовность. И чем дальше в пустыню, тем больше. Это чувствовалось по палящему солнцу, по поту и тяготам труда, по освежающему прикосновению воды к иссушенной коже и губам, угадывалось в очертаниях золотых дюн и мерцающем синевой небе, слышалось в тишине.

Он приостановился, обернулся посмотреть, не идет ли кто за ним, и направился под откос ко входу в шахту, обнаруженному два года назад. И в первый год, и на следующий он прислушивался к опасениям Гриффина, и они днем раскапывали старое кладбище и руины построек и только ночью, когда уходили египетские рабочие, принимались за дело, которое их сюда привело. Но и его терпение оказалось не безграничным. Он по своему складу был проповедником Ветхого Завета, с презрением относившимся к божественному социальному работнику, которого поднимали на щит другие религиозные деятели. Его Бог был ревнивым, строгим и требовательным, дарившим любовь и прощение только тем, кто беззаветно ему служил, но становившимся яростным и мстительным по отношению к врагам и тем, кто его подводил.

Петерсон не собирался подводить своего Бога. Чтобы завершить свою священную миссию, у него оставалась только одна ночь. И он использует ее так, как следует.

 

I

— Самого главного? — переспросила Гейл.

Стаффорд помедлил, но тщеславие пересилило: он слишком гордился своими идеями и ему хотелось поразить ее — независимый историк открывает глаза академической науке.

— Я не буду вам открывать всех карт, — сказал он, — и ограничусь следующим. Действительно, все современные исследования по Эхнатону упоминают возможность того или иного заболевания. Но как второстепенное обстоятельство, как простую сноску на странице. Отметить и пойти дальше. Однако если это правда, то только представьте, что это может означать. Молодого человека неожиданно поражает ужасная и уродующая его болезнь. И не просто молодого человека, а обладающего практически неограниченной властью, которого льстивое окружение считает живущим богом. Вам не кажется, что это могло послужить катализатором всех новшеств и нововведений? Жрецы, выдающие его уродство не за проклятие, а за благословение? Художники, старающиеся представить безобразное прекрасным? Эхнатон постоянно клянется никогда не покидать Амарну, потому что здесь находился духовный дом его нового бога Атона. Но его заверения больше похожи на уловки испуганного юноши, ищущего предлог остаться дома. Амарна стала его убежищем. А окружение ни за что бы не осмелилось подвергнуть его слова сомнению.

— Возможно, — согласилась Гейл.

— Возможно — неправильное слово! — воскликнул Стаффорд. — Болезнь все объясняет. И дети его умерли молодыми.

Они проехали мимо последнего поля, огороженного тонким рядом деревьев, и перед ними раскинулась настоящая пустыня, где не встретишь ничего, кроме желтых дюн и остроконечного хребта песчаника.

— Господи! — не удержалась Лили от восторга.

— Чудесный вид, — согласилась Гейл.

Здесь все напоминало пограничную полосу, где роль часовых, не пускающих враждебные пески, выполняли водонапорные башни, расположенные в километре-двух друг от друга. Она показала вперед через смотровое стекло:

— Видите то огороженное стеной строение? Туда мы и направляемся. Раньше здесь находилась электростанция, но потом южнее построили новую, и Фатима сюда переехала. Это место почти точно посередине между Гермополисом и Тюна-эль-Габель, что…

— Извините, если мой рассказ вам показался неинтересным, — сказал Стаффорд.

— Вовсе нет, — запротестовала Гейл. — Вы упомянули, что дети Эхнатона умерли в молодости.

— Да, — смягчился Стаффорд. — Шесть его дочерей точно, а также Сменхкара и знаменитый Тутанхамон, если они являлись его сыновьями, как считают некоторые. Синдром Марфана резко сокращает жизнь. В основном расслоением аорты. Особую опасность представляет период беременности из-за дополнительной нагрузки на сердце. По меньшей мере две дочери Эхнатона умерли во время родов.

— Тогда это не было редкостью, — уточнила Гейл. — Продолжительность жизни женщин составляла меньше тридцати лет, значительно короче, чем мужчин, и связано это было в основном с осложнениями при беременности.

— И Эхнатона часто упрекают, что он тратил время на поклонение Атону, вместо того чтобы не допустить распада империи. Но для синдрома Марфана характерна повышенная утомляемость. Возможно, поэтому он никогда не изображался за каким-нибудь энергичным занятием — максимум в колеснице. Болезнь объясняет и любовь к солнцу — страдающие этим недугом часто мерзнут. И плохо видят. Чтобы что-нибудь разглядеть, им нужно много света.

— Довольно рискованно выстраивать целую гипотезу на одном этом допущении.

— Вы ретрограды! — фыркнул Стаффорд. — Так боитесь оказаться неправыми! Все вас пугает, от всего хотите перестраховаться! Но я не ошибаюсь! Моя теория полностью объясняет поведение Эхнатона. Вы можете назвать хоть одну-другую, не уступающую моей?

— А как насчет теории опиумного притона?

Стаффорд недоуменно взглянул на нее:

— Прошу прощения?

Гейл кивнула.

— Вам известно, что в склепах Каирского музея хранится мумия Аменхотепа III, отца Эхнатона?

— И что?

— Ее исследовали палеопатологи. Зубы оказались в ужаснейшем состоянии. — Она обернулась посмотреть на Лили. — Зерно тогда перемалывалось в муку камнями, и в ней обязательно оставались мельчайшие песчинки. Жевать такую пищу было равнозначно жеванию наждачной бумаги. К определенному возрасту все египтяне имели стертые зубы, но случай Аменхотепа отличался особой тяжестью. Его постоянно мучили абсцессы. У вас когда-нибудь был абсцесс?

Лили сочувственно кивнула, дотронувшись до щеки.

— Один раз, — ответила она.

— Тогда вы представляете, какие его мучили боли. А никаких антибиотиков, разумеется, не существовало. Приходилось дожидаться, пока он сам не пройдет. Не вызывает сомнения, что фараон пытался заглушить боль вином, хотя египтяне в основном предпочитали пиво. Но имелась и другая возможность. Согласно папирусу Эберса лекарям эпохи Восемнадцатой династии был известен опиум. Его привозили с Кипра, растирали в пасту и наносили на больной участок, в случае Аменхотепа — на десны. Разве нельзя допустить, что врачи прописывали опиум и Эхнатону, если он действительно страдал от болезни так, как вы описываете? — Они подъехали к резиденции Фатимы — ворота оказались закрыты, и Гейл коротко посигналила. — Возможно, у него выработалось привыкание. В Амарне опиумом точно пользовались. Мы находили кувшины в форме мака со следами опиатов. Минойцы пользовались опиумом для достижения религиозного экстаза и вдохновения в творчестве. Разве нельзя допустить, что Эхнатон и его придворные делали то же самое? Вы не считаете, что во всем амарнском периоде есть нечто галлюциногенное? Искусство, двор, религия, безумная внешняя политика?

— Вы хотите сказать, что Эхнатон был наркоманом? — засмеялась Лили.

— Я говорю, что эта теория объясняет амарнский период ничуть не хуже. Есть и другие. Что же до того, насколько она верна…

— Я никогда об этом не слышал, — сказал Стаффорд. — Об этом кто-нибудь писал?

— Пара статей в журналах, — ответила Гейл, и ворота наконец распахнулись.

— Интересно, — пробормотал Стаффорд, — очень интересно.

 

II

— Они что-то нашли, — сказал Нокс, отъезжая с участка Техасского общества. — И они от нас это скрывают.

— С чего ты взял? — нахмурился Омар.

— Ты не заметил у них в волосах паутину и пыль? А такое возможно, только если раскопки ведутся под землей.

— Понятно, — уныло согласился Омар. — Но они — археологи! Они бы ни за что не получили концессию, если им нельзя доверять.

Нокс красноречиво хмыкнул.

— Конечно! Потому что в этой стране никто и никогда не берет бакшиш. И ты не обратил внимания, как этот священник смотрел на меня?

— Как будто он тебя откуда-то знал, — кивнул Омар. — Вы раньше не встречались?

— Я такого не помню. Но этот взгляд узнаю. Ты помнишь Ричарда Митчелла, моего старого учителя?

— Отца Гейл? — переспросил Омар. — Конечно! Мы никогда не встречались, но я много о нем слышал.

— Еще бы! — засмеялся Нокс. — Ты слышал, что он был гомосексуалистом?

Омар покраснел.

— Я полагал, это злобные сплетни. Я имею в виду, что у него же родилась дочь, Гейл!

— Одно другого не исключает. А злобные сплетни не обязательно лживы.

— Вот как!

— Дело в том, что, поскольку мы с ним очень тесно работали, многие считали меня его любовником. Я никогда не пытался никого разубедить. Пусть думают что хотят, верно? Тем более что большинство людей в нашем деле это не волнует. Но не всем. И скоро ты начинаешь замечать это в их взглядах.

— Ты думаешь, Петерсон к ним относится?

— Библия достаточно нетерпима к гомосексуализму, — кивнул Нокс. — Люди стараются этого не замечать, но что есть, то есть. И некоторые христиане не упускают возможности ужалить во имя Господа. И пусть бы, но до определенных пределов. Они имеют право на собственное мнение. Но археология научила меня одному — никогда не доверяй раскопки человеку, убежденному в своей правоте до их начала. Им гораздо проще подогнать факты под свои теории, чем наоборот.

— Я первым делом с утра позвоню в Каир. И мы сразу вернемся.

— Но в их распоряжении будет целая ночь.

— И что ты предлагаешь?

— Вернемся. И посмотрим.

— Ты с ума сошел? — возмутился Омар. — Я руковожу ВСДД Александрии! Я не могу украдкой лазить по местам раскопок по ночам. Как я буду выглядеть, если нас поймают?

— Как человек, выполняющий свою работу.

Щеки Омара залились краской, он вздохнул и опустил голову.

— Ненавижу все это. Я для этого не гожусь. С чего вдруг Юсуф Аббас решил назначить меня?

— Может, он просто знал, что от тебя ему не будет никаких проблем? — безжалостно спросил Нокс.

Омар бросил сердитый взгляд.

— Очень хорошо! — сказал он. — Давай это сделаем.

 

III

Гейл проводила Стаффорда и Лили в их комнаты и отправилась на поиски Фатимы. Как она и предполагала, та работала в кабинете за своим письменным столом, закутавшись в одеяла, бледная и изможденная. Гейл никогда не могла понять, как в этом хрупком и тщедушном теле мог скрываться интеллект такой невероятной силы. Фатима родилась к востоку от этого места, с юных лет увлеклась историей Египта, закончила Лейденский университет в Голландии и осталась читать там лекции, а потом ежегодно приезжала в Египет на раскопки в Беренике. Но потом из-за болезни она была вынуждена переехать сюда, поближе к семье и своим корням.

— Я видела, что вы приехали, — улыбнулась она. — Спасибо.

Гейл положила ей руку на плечо.

— Я была рада помочь.

— И как тебе наш друг мистер Стаффорд?

— У меня не было возможности познакомиться поближе.

Фатима хмыкнула:

— Что? Все так плохо?

— Он не мой тип историка.

— И не мой тоже.

— Тогда зачем приглашать его?

— Потому что нам нужны деньги, моя дорогая, — сказала Фатима. — А для этого первым делом мы должны получить известность. — Она зажмурила глаза и достала темно-красный платок — верный признак наступающего приступа ужасного кашля.

Гейл терпеливо дождалась, пока приступ не прошел.

— Но должны же быть другие способы! — сказала она, наблюдая за платком, исчезающим в складках одежды Фатимы.

— Если бы так! — Как было известно обеим, основная часть ограниченного бюджета ВСДД направлялась в Гизу, Саккару, Луксор и другие знаменитые места. До Среднего Египта добиралось мало туристов, и он не считался привлекательным для капиталовложений, несмотря на свою красоту, дружелюбие жителей и богатую историю.

— Не понимаю, какая может быть польза от Стаффорда, — упрямо стояла на своем Гейл.

— Люди читают его книги, — ответила Фатима.

— Но в них же полная чепуха!

— Я знаю. Но люди все равно их читают. И смотрят его программы. И наверняка кому-то захочется узнать побольше или даже приехать сюда, чтобы разобраться. Нам и нужен-то достаточный поток приезжих, чтобы заработала туристическая инфраструктура.

— Они упомянули о моей поездке с ними завтра в Амарну.

Фатима кивнула.

— Мне очень жаль перекладывать это на тебя, — сказала она. — Но сегодня приезжал доктор. Он не очень доволен моими… перспективами.

— Господи, Фатима… — Гейл покачала головой. — Как же так!

— Мне не нужно сочувствие! — резко оборвала ее та. — Я просто объясняю ситуацию. Он велел мне явиться завтра в больницу сделать анализы. И я не смогу сопровождать Стаффорда, как обещала. Кому-то придется меня заменить. Я уже положила на счет его деньги и не собираюсь их возвращать.

— Но почему я, а не кто-то другой? — спросила Гейл. — Они знают больше меня.

— Нет, не знают. Ты же провела на раскопках с отцом в Амарне два сезона, верно?

— Но с тех пор прошло больше десяти лет, а я тогда была подростком.

— И что? Никто из моих людей не провел там столько времени. И в Сорбонне ты изучала Восемнадцатую династию, не так ли? И разве ты там не была недавно с Ноксом? И мы обе знаем, что западная аудитория лучше реагирует на западное лицо и западный голос.

— Он постарается представить все так, будто я поддерживаю его идеи.

— Но это же неправда!

— Я-то это знаю, но так будет выглядеть! Он возьмет, что ему нужно, и вырежет остальное. И выставит меня на посмешище.

— Пожалуйста. — Фатима дотронулась до ее запястья. — Ты даже не представляешь, как трудно сейчас с деньгами. Когда меня не станет…

Гейл вздрогнула:

— Не говори так!

— Но это — правда, моя дорогая. Я должна обеспечить этому проекту хорошую финансовую поддержку. Это — мое наследство. И это означает придание известности региону. Я прошу тебя о помощи. Если ты чувствуешь, что не сможешь, думаю, анализы подождут.

Гейл моргнула и сжала челюсти.

— Это нечестно, Фатима!

— Да, — согласилась она.

Настенные часы отсчитывали секунды. Наконец Гейл вздохнула, сдаваясь.

— Ладно, ты победила. Что конкретно я должна сделать?

— Просто помоги им. Больше ничего. Помоги им сделать хорошую программу. И я хочу, чтобы ты показала им наш талалат.

— Нет! — возмутилась Гейл. — Ты не можешь говорить серьезно.

— А ты знаешь лучший способ привлечь публику?

— Сейчас слишком рано. Мы еще сами ни в чем не уверены. И если окажется, что мы ошибаемся…

Фатима кивнула.

— Тогда просто покажи им место. Объясни, как работает твоя компьютерная программа, как ты воссоздаешь картины прошлого после стольких веков. Все остальное предоставь мне. Доктор настаивает, чтобы я ела. Я присоединюсь к вам за ужином. Тогда если кто и станет посмешищем, то это буду точно я.

 

I

Наступила ночь, и Нокс с Омаром, чтобы их не заметили, направились к месту раскопок другим путем. Они проехали дальше по проселочной дороге и пересекли следующий, на этот раз деревянный мост, переброшенный через другой ирригационный канал, и при лунном свете добрались полем до высокой каменной стены. По их прикидкам, место раскопок Техасского общества располагалось где-то за ней. Нокс медленно поехал вдоль стены и, заметив стальные ворота на висячем замке, остановился.

Его белая рубашка предательски выделялась на фоне пустыни, залитой лунным светом, и он, покопавшись в багажнике, надел темный свитер под горло и нашел, во что переодеться Омару. Нокс похлопал себя по карманам, убедился, что не забыл мобильник со встроенной камерой, и они тронулись в путь. Заметив, как они перелезали через ворота, какая-то птица громко крикнула и неторопливо улетела. Они пересекли дорогу и добрались до оросительного канала. Нокс ободряюще улыбнулся Омару, который только скривился, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Съехав по откосу и увлекая за собой камни и землю, Нокс наступил на темную гладь воды и перебрался на другой берег, потом на четвереньках вскарабкался вверх по другому берегу и осторожно выглянул. Перед ним лежал плоский и невыразительный ландшафт, в нем оказалось трудно ориентироваться. Он дождался Омара и, низко пригнувшись, пошел вперед. Метров через пятьдесят он споткнулся о большой плоский белый камень и оказался на земле. Теперь ему стало видно, что таких светло-серых круглых камней лежало вокруг очень много, причем некоторые из них были даже сложены в пирамиды, и все выложены в одном направлении. Он заметил палатку из полупрозрачного пластика и, откинув ее полог, увидел под ней яму, где среди раскрошившейся от древности кирпичной кладки лежали череп, изогнутые ребра и длинные кости, освещавшиеся тусклым лунным светом:

— Аккуратные ряды из белых камней, — прошептал он, делая снимок, хотя и не был уверен, что он получится без выносной вспышки. — Точно как кумранское кладбище. Скелеты указывают на юг, а лица повернуты к восходящему солнцу. Посмотри, ты видишь, что у костей слегка красноватый оттенок?

— И что?

— Ессеи пили сок из корня красильной марены. И если его пить достаточно долго, то он окрашивает кости! И разве Гриффин не говорил, что здесь выращивали марену?

— Ты считаешь, что крышка взята из какой-нибудь могилы?

— Не исключено.

— Теперь мы можем уйти?

— Пока нет. Нам еще надо…

За ними послышалось негромкое рычание. Нокс повернулся и увидел шелудивую собаку, настолько худую, что торчали ребра. В ее черных глазах и серебристой слюне по бокам пасти ярко отражался лунный свет. Древние египетские кладбища обычно выносились на территорию пустыни — хоронить на плодородной земле считалось непростительной роскошью. Могильники часто становились прибежищем падальщиков, что объясняло, почему Анубис — бог с головой шакала — часто ассоциировался со смертью. Нокс шикнул и махнул рукой, но рычание собаки стало только громче, и она оскалила клыки — на ее территорию вторглись.

— Прогони ее, — попросил Омар.

— Я и пытаюсь, — ответил Нокс.

Слева мелькнул луч фонаря, исчез и появился снова, уже ярче и ближе. Им светил по сторонам приближавшийся охранник, часто направляя его на камни под ногами, чтобы не споткнуться. Они нырнули за палатку и прижались к земле, позволив продолжавшей рычать и принюхиваться собаке подойти и остановиться всего в нескольких футах. Омар пальцем показал в ту сторону, откуда они пришли, предлагая вернуться, но было уже поздно — охранник подошел совсем близко. Нокс знаком велел Омару притаиться и не паниковать.

Охранник услышал собаку, посветил на нее фонарем и, подобрав камень, запустил в нее. Он промахнулся и в ответ получил яростный лай. Тогда он подошел еще ближе, и Нокс краем глаза заметил, как блестят мыски его начищенных ботинок. Следующий камень попал собаке по задней лапе, та взвизгнула и убежала. Охранник от души рассмеялся, повернулся и двинулся в обратный путь.

— Давай отсюда выбираться, — взмолился Омар, едва охранник скрылся из виду.

— Еще немного, — ответил Нокс, отряхиваясь от пыли. Ему не нравилось заставлять Омара, но осмотреть место другой возможности не представится. Вскоре они заметили песчаную насыпь, один край которой слабо освещался. Нокс опустился на землю и подполз к насыпи по-пластунски, чувствуя во рту металлический привкус. Он осторожно заглянул через нее и увидел Гриффина и молодого белобрысого парня, стоявших у кузова пикапа, припаркованного у открытой двери низкого кирпичного здания. В доме горел свет. Появились еще два парня с деревянным ящиком, который они засунули в кузов. Все тоже с короткими стрижками и одетые в одинаковые синие рубашки и брюки цвета хаки.

— Пока хватит, — сказал Гриффин, — все равно придется приезжать еще раз. — Он запер дверь и сел в кабину, а ребята забрались в кузов.

— Что они делают? — шепотом спросил Омар, когда грузовичок тронулся.

— Очищают склад находок. Чтобы завтра мы не нашли ничего лишнего.

— Давай обратимся в полицию. И все расскажем.

— К тому времени как мы вернемся, они уже все перепрячут.

— Ну, пожалуйста, Дэниел. Мне все это так не нравится!

Нокс достал ключи от машины и вложил их в руку Омару.

— Ступай и подожди меня, — сказал он. — Если через час меня не будет, вызывай полицию.

Омар скривился:

— Ну, пожалуйста, пойдем со мной.

— Надо выяснить, куда они все это отвозят, Омар. Ты и сам это знаешь. — И прежде чем тот успел возразить, Нокс вскочил на ноги и бросился за грузовиком, чьи задние фонари светились в темноте, как глаза дьявола.

 

II

Лили вышла из комнаты Стаффорда, ощущая неловкость.

— Ему надо сделать несколько срочных звонков, — сказала она Гейл, ожидавшей снаружи. — А его присутствие обязательно?

— Это — ваш фильм, — пожала плечами Гейл. — Фатима подумала, что это вас заинтересует, вот и все.

— Это интересует. Не считайте нас неблагодарными. Просто…

— Ему надо позвонить, — закончила за нее Гейл.

— Да, — сказала Лили, опуская глаза. — Стаффорд обнаружил, что в его комнате есть выход в Интернет, и с удовольствием принялся за чтение поступивших на его электронный адрес писем, последних данных по продажам своих книг и поиск свежих хвалебных публикаций о себе.

Лили направилась за Гейл, и они вместе вышли за ворота комплекса и оказались в пустыне. Ее ноги утопали в песке, отчего аппаратура казалась вдвое тяжелее.

— Помочь? — спросила Гейл.

— Если не трудно.

— Так, значит, вы — кинооператор Стаффорда? — спросила Гейл, забирая сумку.

— И продюсер, — уныло кивнула Лили. — И звукооператор, и порученец, и курьер, и вообще все! — Раньше, когда за это платили другие, Стаффорд никогда не стеснял себя в персонале и роскоши. Но потом его все больше начало возмущать, что на его работе зарабатывают и другие. И тогда он организовал собственную фирму, чтобы продавать вещательным компаниям в розницу уже готовый продукт. Он тут же до неприличия урезал расходы и нанял неопытный персонал, вроде нее, и так всех затретировал, что трое коллег не выдержали и сбежали неделю назад, и весь этот кошмар свалился на ее плечи. Она рассчитывала на помощь местных, но своей заносчивостью Стаффорд распугал и их. — Не то чтобы я снимаю, как считаю правильным. Чарльз делает все сам, если в состоянии. — Она позволила себе улыбнуться. — Мне кажется, он представляет себя бесстрашным одиноким искателем приключений в пустыне. Он любит так подбирать место действия, чтобы зрителю казалось, что он один-одинешенек. Мне приходится снимать, когда он берет интервью, или нужна панорамная съемка, или надо наехать камерой, чтобы снять крупным планом.

Они добрались до места. Гейл отперла деревянную дверь, запустила генератор и, прежде чем включить свет, дала ему немного поработать на холостых оборотах. Она провела Лили по жутковатым коридорам, вырубленным в песчанике, и они оказались в похожем на пещеру помещении.

— Вот это да! — не удержалась Лили. — Что это за место?

— Мы находимся внутри пилона храма Амону Девятнадцатой династии. — Она показала ей на сложенные в дальнем углу кирпичи: — А вот здесь как раз то, что я хотела показать. Это древние египетские кирпичи, которые называются «талалат». Их использовали…

— Стоп-стоп, — прервала ее Лили. — Я могу это снять?

— Если хватит света — конечно.

Лили любовно постучала по камере:

— Она творит чудеса, поверьте! И передаст этот дух таинственности. — Сейчас она очень любила камеры, но так было не всегда. Она впервые с ними столкнулась в детстве — на праздниках и в школе — и тогда боялась и ненавидела их. Лили хватало того, что другие дети всегда разглядывали ее родимое пятно, но это происходило в ее присутствии, а при ней они не говорили ничего обидного. Но камера позволяла им забрать ее уродство домой, смотреть на него когда вздумается и насмехаться сколько заблагорассудится, потому что ее не было рядом, чтобы дать отпор.

Лили всегда давала волю своему богатому воображению, и это сильно отравляло ей жизнь. Иногда оно так разыгрывалось, что самым лучшим способом прекратить воображаемые насмешки ей казалась смерть, представлявшаяся долгожданным избавлением. Она даже начала сама себя мучить, отвешивая себе пощечины и втыкая ножницы в руку. Но однажды дядя, без всякой задней мысли, подарил ей ставшую ему ненужной портативную камеру. До сих пор воспоминания об этом оставались очень яркими. Одним приближением видоискателя к глазу она закрывала ненавистное пятно, что само по себе уже казалось чудом. Но главное — она получила власть, изменившую всю ее жизнь. Власть показать других хорошими или плохими. Сделать их по своему усмотрению красивыми или уродливыми. И она полностью воспользовалась этой властью. В ней открылся настоящий талант. Она обрела себя и почувствовала к себе уважение. И что особенно важно — нашла свое призвание.

Она распаковала оборудование, подсоединила провода, надела наушники, проверила уровень света и громкости, водрузила камеру на плечо и повернулась к Гейл.

— Так что вы начали рассказывать? — спросила она.

— Господи! — сказала ошарашенная Гейл. — Я думала, вы собираетесь снимать талалат, а не меня.

— Мне нужно все, — ответила Лили, которой не раз приходилось помогать людям избавиться от волнения перед камерой. — Не нужно нервничать. У Чарльза все расписано по сценарию. И он наверняка уже ничего не будет менять, поверьте. И вам все равно надо будет подписывать разрешение на выпуск. Так что если не понравится…

— Ладно.

— Спасибо. А теперь присядьте. Так. Выпрямите спину и посмотрите наверх на меня. Нет, не так. Подбородок выше. Еще немного. Вот так! Отлично! Теперь положите правую руку на кирпичи.

— Вы уверены? Я себя чувствую очень странно.

— Зато выглядите отлично! — улыбнулась Лили. — Доверьтесь мне. Я это умею. А теперь начните с самого начала. Представьте, что я ничего не знаю. Ведь это, стыдно признаться, очень близко к правде. Итак, что это за место? И что такое талалат?

 

III

В темноте вспыхнули красные стоп-сигналы пикапа и исчезли за невысокой грядой. Нокс не сводил с этого места взгляда и перешел на бег трусцой, чтобы восстановить дыхание. Он добрался до гряды, осторожно выглянул, но ничего не увидел. Он побродил в темноте и, отчаявшись, уже собирался вернуться, как услышал справа резкий металлический звук. Он взобрался на другую гряду и заметил на другой стороне припаркованный в низине пикап с выключенным двигателем. Никаких признаков жизни, только из ямы рядом пробивался слабый свет.

Будь у него любой навигатор глобальной системы позиционирования, он бы просто засек координаты и отправился в полицию. Но без навигатора найти это место будет практически невозможно. Горизонт оставался чистым, не считая крохотного язычка сжигаемого природного газа и темных очертаний труб электростанции вдалеке. Он подполз ближе. Яма оказалась лестничным маршем, спускавшимся через люк в помещение, где урчал генератор. Нокс подобрался к пикапу, в кузове которого оставались всего три ящика. Внутри первого находилась глиняная статуя мальчика, прижимающего палец к губам. Гарпократ, бог, почитаемый в Египте, Греции и Риме. Он сфотографировал статую и собирался заглянуть во второй ящик, как услышал шаги. Нокс тут же соскользнул на землю и притаился под грузовиком. Появились три молодых человека и подошли к грузовику, поднимая клубы пыли, от которой Нокс едва не закашлялся. Они забрали последние ящики и направились обратно. По пути им встретился Гриффин, который вылез, тяжело отдуваясь. Он подошел к пикапу и сел на кузов, заставив скрипнуть подвеску и перекрывая Ноксу пути отхода. Прошла минута. Затем еще одна. Юноши снова вышли.

— Ну что ж, поехали за последней партией, — тихо сказал Гриффин, вздыхая. Все забрались в пикап и тронулись, оставляя Нокса на совершенно открытом месте. Он просунул руки под себя и прижал голову к камням, ожидая, что его немедленно обнаружат. Но они скрылись за грядой, так и не оглянувшись назад. Нокс поднялся и подошел к яме. Свет продолжал гореть, а люк остался поднятым. Такую возможность упускать просто нельзя! Хотя Омар наверняка уже сходил с ума от беспокойства. Нокс осторожно спустился в помещение, опасаясь, что его выдадут удары громко стучавшего сердца. Внутри никого не обнаружилось, а тишина нарушалась только негромким тарахтением генератора в углу. Неожиданно генератор стих и тут же вновь ожил, громко чихая и дергаясь, отчего по полу пробежала вибрация. Лампочки погасли, но почти сразу зажглись, а генератор набрал обороты и вновь заработал как прежде. Нокс подождал, пока сердце не сбавит свои обороты, и проверил время. Гриффину потребуется минут пятнадцать. Значит, в его распоряжении имелось десять минут.

Сводчатые переходы вели налево и направо. Он повернул налево. Проход извивался то в одну, то в другую сторону и поворачивал туда, где известняк был мягче всего. Через каждые несколько шагов на оранжевом проводе висели лампы, отбрасывая жутковатые тени от неровных стен и потолка. Неожиданно проход вывел в большую подземную пещеру, в стенах которой были вырезаны вертикальные проемы с саркофагами, а посередине лежали ящики и коробки. Нокс сфотографировал скелет в одной из погребальных ниш, пустые глазницы скелета устремлялись вверх. Ессеи считали смерть нечистой — похороны в таком общем месте были просто немыслимы. Это наносило большой удар по его теории терапевтов.

На рабочем столе были закреплены камера и ультрафиолетовые лампы. Под столом сложены поддоны и коробки с технологическими картами, приклеенными скотчем: артефакты, которые предстояло сфотографировать. Нокс открыл одну коробку. В ней находилась глиняная масляная лампа в форме плотоядного сатира. В следующей коробке — серебряное кольцо, в третьей — фаянсовая чаша. А от содержимого четвертой коробки у него побежали мурашки. Она была разделена на шесть маленьких отсеков, и в каждом из них лежало сморщенное и мумифицированное человеческое ухо.

 

I

— Мы находимся сейчас внутри пилона храма Амона, — начала рассказ Гейл, и ее голос отдавался гулким эхом в просторном помещении. — Его строительство завершилось в период царствования Рамзеса II, но со временем он обветшал и его полностью перестроили Птолемеи.

— И какова его связь с Амарной?

— Да, — покраснела Гейл, — прошу прощения.

— Извиняться не надо. Вы очень естественны, и камера вас обожает.

— Спасибо, — криво улыбнулась Гейл, не скрывая скепсиса. — Как вы знаете, египтяне строили свои сооружения и храмы с помощью больших блоков, добытых в каменоломнях, — примером могут служить пирамиды. Но их добыча и транспортировка была дорогой и занимала много времени, а Эхнатон торопил. Ему требовались храмы Атона в Карнаке и Амарне, и очень быстро. Тогда его инженеры стали использовать новый тип строительного материала — талалат. Он весил около ста фунтов, что позволяло его поднимать и доставлять на нужное место одному рабочему, хотя постоянная переноска таких тяжестей явно не шла на пользу здоровью. И когда стены были возведены, на них высекались и расписывались красками большие рельефы, как на огромном телевизионном экране размером со стену.

— И как же они попали сюда?

Гейл продолжила:

— После смерти Эхнатона его преемники решили стереть с лица земли любое упоминание о нем и его ереси. Вам известно, что Тутанхамона сначала звали Тутанхатон? После смерти Эхнатона его заставили сменить имя. В те времена именам придавали огромное значение. Древние египтяне верили, что одно лишь упоминание имени значительно укрепляло их статус в загробном мире, что, среди прочего, объясняет, почему имя Эхнатона стерли со всех храмов и монументов Египта. Но талалатам была уготована другая судьба. При разборе зданий строительные кирпичи использовались при возведении других сооружений. Поэтому каждый раз на раскопках мест, относящихся к послеамарнскому периоду, есть вероятность натолкнуться на эти талалаты.

— И воссоздать первоначальный вид стен Эхнатона?

— Именно. Но это далеко не просто. Представьте, что вы купили сотню картинок-головоломок — пазлов — и перемешали все элементы, потом выбросили девять десятых, а остальное разбили молотком. И я как раз занимаюсь тем, чтобы в них разобраться. За этим меня и пригласила Фатима. Обычно я работаю с древними текстами, но принцип остается тем же самым.

— И как же вам это удается?

— Легче всего объяснить на примере свитков. Представьте, что вы нашли тысячи фрагментов разных документов, которые все перемешаны в одну кучу. Первое, что надо сделать, это сфотографировать их в масштабе и с очень высоким разрешением, потому что оригинальные фрагменты очень ветхие и хрупкие и работать с ними нельзя. Затем вы изучаете каждый фрагмент. Папирус или пергамент? Если это папирус, то какой структуры? Если пергамент, то из какого животного? Сегодня мы можем с помощью анализа ДНК выяснить, относятся ли фрагменты пергамента к одному и тому же животному. Какого он цвета? Насколько гладкий? Какой толщины? Как выглядит изнанка? Какие чернила? Можем ли определить их химический состав? Как наносилась надпись, тупым или острым кончиком, ровно или с шероховатостями? И что с почерком писца? Обычно почерк хорошо различим, но с ним надо быть осторожным: одни и те же люди работали с разными документами, да и один документ мог быть составлен разными писцами. Таким образом, вся эта беспорядочная масса разделяется на фрагменты, принадлежащие разным свиткам. Используя пример с пазлами, это разобрать их кусочки по разным кучкам, относящимся к разным головоломкам. Следующий этап — это собрать головоломку.

— Каким образом?

— Мы зачастую уже знакомы с текстами, — ответила Гейл. — К примеру, с «Книгой мертвых». Тогда вопрос заключается в переводе фрагментов и выяснении, относятся ли они к уже известным. Но если это — оригинальный документ, например письмо, то мы ищем другие подсказки. Может быть, линия, идущая по тексту от одного фрагмента к другому. А если повезет, то несколько линий, которые при совмещении убирают все сомнения. Но чаще используется объединение фрагментов по теме. Например, двух фрагментов, относящихся к процедуре захоронения. Или двух эпизодов жизни одного и того же человека. Если это не срабатывает, то фрагменты, по определению, повреждены. Но есть ли нечто общее в этих повреждениях? Представьте, что вы скрутили лист бумаги в трубочку, прожгли ее насквозь сигаретой, а потом порвали на мелкие кусочки. Прожженные фрагменты не только позволят вам восстановить весь свиток, но и подскажут, в первую очередь, как плотно он был свернут, путем уменьшающихся расстояний между отверстиями. А писцы часто наносили разметку на пергамент, чтобы писать ровно. И мы можем совместить эти разметки на разных фрагментах текста путем сопоставления мельчайших отклонений расстояния между строчками. Как совместить кольца дерева.

— И с талалатами происходит примерно то же самое?

— Да, — кивнула Гейл. — Хотя там параметры отбора иные. Например, талалаты изготавливались либо из известняка, либо из песчаника. Обычно известняковые талалаты укладывались с известняковыми, а из песчаника — с песчаниковыми. И состав камня тоже может помочь, потому что стены чаще всего делались из камня одного карьера. Хотя и не обязательно. Могут помочь и остатки краски или следы погодных разрушений. Кирпичи могут выгореть на солнце. Или рядом пролегала негерметичная труба, и на кирпичах есть похожие пятна от воды. Но когда все возможное уже сделано, мы пытаемся собрать их в картины. Талалаты обычно украшались вдоль или поперек, и египтяне выстраивали сюжет изображаемой картины либо вертикально, либо горизонтально. Это помогает понять расположение отдельных блоков. Кроме того, часто это сводится просто к нахождению головы для торса. По счастью, многие сцены дублируют либо друг друга, либо картины из других мест, которые нам удалось восстановить, и мы знаем, что ищем.

Лили насторожилась.

— Но не всегда? — спросила она, проявляя проницательность.

— Верно, — признала Гейл, — не всегда.

— И вы здесь что-то нашли, верно? Поэтому и привели меня сюда?

— Возможно.

— Итак? Вы расскажете?

— Думаю, что Фатима хочет оставить это удовольствие для себя, — ответила она, опуская глаза.

 

II

Нокс вынул одно сморщенное ухо. Место среза от головы слегка блестело, что указывало на совсем свежее отсечение. Он проверил саркофаги и быстро нашел мумию без уха, затем другую. Нокс озадаченно нахмурился, но тут вспомнил, что катастрофически опаздывает. Крайний срок, который он себе назначил, уже давно истек. Надо было выбираться.

Он поспешил туда, где стоял генератор, начал подниматься по ступенькам и в это время услышал шум двигателя. Он выглянул и увидел, как на холме неожиданно появился грузовик, отбрасывая луч света будто маяк, и быстро ретировался назад, чтобы не попасться на глаза.

Гриффин с помощниками складывали ящики в том помещении, где он только что находился, поэтому Нокс направился в правый проход и вскоре очутился в большом зале с мозаичным полом, блестевшим после недавней очистки, но истоптанным еще в древности. Мозаика изображала обнаженную гротескную фигуру, сидевшую в позе лотоса в обрамлении семиконечной звезды, по периметру которой располагались группы греческих букв. Он сделал снимок, потом другой, и неожиданно в коридоре послышалось кряхтенье человека, тащившего ящик и направлявшегося в его сторону. Он бросился дальше, пробегая проходы и небольшие помещения, украшенные яркой древней настенной живописью. Обнаженные мужчина и женщина, воздевшие в молитве руки к солнцу; Приап, с вожделением взирающий из-за дерева; крокодил, собака и гриф, вершащие суд; Дионис, растянувшийся на диване, обрамленном виноградными лозами, плющом и сосновыми шишками. Он снимал Дионисия, когда услышал шаги, повернулся и увидел Гриффина, выходившего из коридора и щурившегося, стараясь разглядеть в полумраке, что происходит.

— Преподобный, — спросил он, — это вы?

 

III

Инспектор Нагиб Хуссейн писал в участке отчет, когда к нему зашел его начальник Гамаль и недовольно поинтересовался:

— У тебя что, нет жены и дочери, которые ждут дома?

— Я подумал, вы захотите быть в курсе последних событий.

— Это так, — подтвердил Гамаль и присел на край стола. — Я слышал, ты нашел тело в Восточной пустыне?

— Да.

— Убийство?

— У нее разбита голова. Ее завернули в мешковину и закопали в песке. Думаю, что убийство исключать нельзя.

— Коптянка, верно?

— Девочка.

— Ладно, расследуй, — вздохнув, согласился Гамаль. — Но не надо пускать волну. Сейчас не время.

— Что вы имеете в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Уверяю, я не…

— Неужели ты так и не понял, когда говорить, а когда молчать? — взорвался Гамаль. — Ты хоть понимаешь, сколько неприятностей доставил коллегам в Минье?

— Они торговали оружием на черном рынке.

— Мне все равно! Есть преступления, которые мы можем раскрыть, и преступления, которые раскрыть не можем. Давай заниматься теми, которые можем, договорились? — Он примирительно вздохнул, будто показывая, что ему, как и Нагибу, тоже многое не нравится, но он был реалистом. — Ты не следишь за событиями в Асьюте? — спросил он. — Волнения на улицах. Столкновения. Злость. Конфронтация. И все из-за пары мертвых коптянок. Я не хочу, чтобы у нас началось то же самое.

— Ее могли убить, — заметил Нагиб.

Гамаль был от природы смуглым. Но сейчас его лицо совсем почернело.

— Насколько я понимаю, никто не заявлял о пропаже человека. Насколько я понимаю, она могла пролежать там годы, а может, и десятилетия. Ты действительно хочешь спровоцировать волнения из-за девчонки, умершей, возможно, несколько десятилетий назад?

— А с каких пор расследование убийства стало считаться провокацией?

— Не зли меня, — предостерег Гамаль. — Ты всегда жалуешься на завал работы. Вот и займись текущими делами и перестань гоняться за джиннами в пустыне.

— Это приказ?

— Если тебе так больше нравится, — кивнул Гамаль и повторил: — Если тебе так больше нравится.

 

I

— Преподобный! — снова окликнул Гриффин. — Пару слов!

Нокс резко повернулся и направился по коридору, радуясь, что в полумраке его белую рубашку и темный свитер под горло Гриффин перепутал со стоячим воротничком Петерсона.

— Преподобный! — в отчаянии закричал Гриффин. — Вернитесь! Нам надо поговорить.

Нокс продолжал удаляться быстрым шагом. Коридор выпрямился и шагов через двадцать уперся в тупик. Но в самом конце находилась куча вынутых из стены кирпичей и кусков штукатурки, а сквозь проделанный проем слышался голос Петерсона, читающего Библию, хотя, судя по шипению звука, это была запись.

«И пришли те два ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел и встал, чтобы встретить их».

Нокс подошел к проему и заглянул в него. По ту сторону стены находилось просторное помещение, где юноши и девушки, стоя на коленях, очищали настенную живопись мягкими губками и кисточками, смоченными в дистиллированной воде. Все были коротко стрижены и одеты в одинаковую форму синего и хаки. Работа их полностью поглощала и никто не заметил, как он переступил через порог. Только оказавшись в помещении, он увидел слева Петерсона, серьезно о чем-то беседующего с молодой женщиной, в то время как его голос продолжал раздаваться из динамика портативного проигрывателя дисков посреди комнаты.

«Вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно».

Гриффин по-прежнему приближался по коридору. Единственную возможность спрятаться представляла купель для крещения, и Нокс бросился к ней, поскользнувшись на каменных ступеньках и едва не потеряв равновесия, но успел скрыться в спасительной тени.

— Преподобный! — сказал Гриффин, но тот не отозвался. Гриффин окликнул еще раз, уже намного громче, и одна из девушек убавила звук на проигрывателе. — Почему вы от меня ушли?

Петерсон нахмурился.

— О чем это вы, брат Гриффин?

Гриффин бросил сердитый взгляд, но удержался от выяснения.

— Мы очистили хранилище, — сказал он. — Пора закругляться.

— Еще нет, — ответил Петерсон.

— Но чтобы закрыть шахту, нужно несколько часов. Если мы не начнем сейчас, то не успеем к…

— Я сказал — еще нет!

— Но…

— Вы разве забыли, зачем мы здесь, брат Гриффин? — не выдержал Петерсон, возвышая голос. — Вы разве забыли, чью работу выполняем?

— Нет, преподобный.

— Тогда вернитесь назад и ждите. Я скажу, когда можно будет начинать.

— Хорошо, преподобный.

Послышались его удаляющиеся шаги. Девушка вновь сделала звук погромче.

«Ибо мы истребим сие место, потому что велик вопль на жителей его к Господу, и Господь послал нас истребить его».

Нокс подождал несколько мгновений, прежде чем рискнул выглянуть из купели. Каждый был занят расчисткой своего участка стены, возвращая к жизни древние картины: портреты, ландшафты, ангелов, демонов, тексты на греческом и арамейском языках, математические расчеты, знаки Зодиака и другие символы. Невероятная смесь всего! Он снял потолок, две секции стены и Петерсона с женщиной, разглядывающих фреску.

«Солнце взошло над землею, и Лот пришел в Сигор. И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба».

— Преподобный, сэр! — сказал юноша. — Взгляните на это!

Нокс нырнул в купель, но недостаточно быстро. Женщина тоже обернулась и, заметив его, от неожиданности замерла. Через мгновение она указала на него дрожащим пальцем и начала пронзительно кричать.

 

II

Обычно трапезы у Фатимы отличались исключительной скромностью и бережливостью, но сегодня в честь Стаффорда и Лили стол был накрыт с удивительным обилием и разнообразием. На нем стояли тарелки с фалафелью — шариками из бобовых, приправленных пряностями, густым пюре из коричневой фасоли, паштетом из турецкого гороха, смешанного с тахини — масляной пастой из молотых кунжутных семечек и оливкового масла, салат из помидоров и огурцов, заправленных растительным маслом с чесноком, фаршированные баклажаны, цыплята в виноградных листьях. Особую сочность и аппетитность блюд подчеркивал неровный мерцающий свет горящих свечей.

На столе стояли две бутылки красного вина. Стаффорд, не стесняясь, наполнил свой бокал до краев и сразу выпил, тут же налив себе новый. При всей своей антипатии к Стаффорду, Гейл была вынуждена признать, что одетый в галабайю, пока сушилось его выстиранное белье, он выглядел очень стильно.

Лили настороженно разглядывала это разнообразие, явно не доверяя местной кухне и опасаясь нарушить этикет. Гейл ободряюще ей кивнула и положила себе блюда побезопасней, предоставляя Лили возможность последовать своему примеру. Та благодарно ей улыбнулась.

— Вы долго пробудете в Египте? — спросила Фатима Стаффорда, сидевшего рядом.

— Завтра Амарна, послезавтра Асьют для интервью, а потом назад в Штаты.

— Вы хотите очень много успеть за два дня.

— Мы вообще-то собирались пробыть здесь несколько дней, — пожал он плечами. — Но моему агенту удалось договориться об участии в утренних шоу. Глупо упускать такую возможность, вы не находите?

— Наверное.

— Штаты — единственный серьезный рынок. Если там не закрепиться, то успеха не видать. Кроме того, здесь мы снимаем очень небольшой кусок. Но мы вернемся в этом году позже, чтобы снять в… — Он осекся, поймав себя на мысли, что чуть не проговорился, и улыбнулся, будто она едва не выведала все его тайны. — Для других частей программы.

— Да, ваша программа. Вы не расскажете о ней поподробнее?

Он отпил большой глоток, обдумывая ее просьбу.

— Вы можете мне обещать, что никому не расскажете?

— Конечно. Поверьте, мне никогда бы не пришло в голову делиться вашими идеями.

— Потому что сейчас это настоящая бомба!

— Как и в остальных случаях.

Стаффорд покраснел, будто только сейчас понял, что она над ним подтрунивает. Он высоко поднял подбородок и замер на несколько секунд, изогнув шею.

— Ладно, — наконец сказал он и подождал, пока все стихнут и начнут слушать. Он выдержал долгую паузу, добиваясь напряжения. Старый и безотказный трюк опытных рассказчиков. Дождавшись полной тишины, Стаффорд наклонился к свече. — Я собираюсь доказать, что Эхнатон являлся не просто фараоном Восемнадцатой династии, — сказал он. — Я собираюсь доказать, что он был также основателем современного Израиля. Именно так. Доказать бесспорно и вне всякого сомнения, что Эхнатон был Моисеем, человеком, который вывел евреев из Египта и привел в Землю обетованную.

 

III

На крик женщины все повернулись посмотреть, что заставило ее закричать. При виде скрючившегося в купели Нокса, державшего мобильник, в крещальне повисла мертвая тишина. Нокс пришел в себя первым. Он бросился по ступенькам и нырнул в стенной проем, покатившись кубарем по коридору.

— Остановите его! — взревел Петерсон. — Верните его!

Вскочив на ноги, Нокс рванулся вперед со всех сил — мелькали лампочки, а за спиной раздавались крики. Обернувшись, он увидел, как его настигает атлетически сложенный юноша с лицом, искаженным азартом погони, и ныряет вперед, хватая его за ноги. Нокс упал, больно ударившись ладонью и локтем о грубый камень. У него перехватило дыхание, но он успел развернуться, сбросить нападавшего и вновь устремиться к выходу.

Впереди показались Гриффин и один из сопровождавших его юношей, вставших у люка, блокируя путь наверх. Прорваться силой казалось нереально. Нокс рванул провод генератора, и моментально все погрузилось в темноту. Он плечом с размаху врезался в Гриффина и отбросил его, расчищая себе выход на поверхность. Но там он увидел, как ему наперерез неслись два оставшихся юноши, привлеченные шумом. Нокс резко развернулся и побежал в другую сторону, никуда не сворачивая, пока не уперся в проволочный забор, за которым уже находилась территория электростанции.

Он пробежал вдоль заграждения около двухсот метров, стараясь сообразить, где находится и как быстрее добраться до Омара и джина, и почувствовал, что силы его оставляют. В боку резко закололо, а дыхание стало совсем сбивчивым. Он обернулся: кругом метались фигуры, обмениваясь командами и стараясь упорядочить поиски. Луна светила слишком ярко, а местность выглядела слишком ровной, чтобы позволить ему спрятаться. Он сжал зубы и продолжил путь. Но в ногах появилась огромная тяжесть, а преследователи подбирались все ближе.

 

I

— А-а, — вздохнула Фатима. — Эхнатон в качестве Моисея. Это не новость. Вы не представляете, сколько моих первокурсников приходили к такому же выводу.

— Не исключено, что у них нашлись на то причины, — сухо сказал Стаффорд. — Например, что так оно и было.

— И я полагаю, что у вас имеются доказательства такого смелого утверждения?

— Имеются.

— Вы не поделитесь ими?

Лили, испытывая неловкость, низко опустила голову и не сводила глаз со своей тарелки. Ей уже не раз приходилось присутствовать при изложении Стаффордом своих теорий. И она этого терпеть не могла, в немалой степени еще и потому, что потом улаживать конфликты приходилось именно ей.

— Дело не в том, что мне удалось открыть что-то новое, — признал он. — Просто до меня никто не связывал вместе разрозненные факты в целостную картину. В конце концов, даже вы признаете, что между Эхнатоном и евреями есть связь, если не будете себе лгать.

— Что вы имеете в виду?

— Всем известно, что египтологи всеми правдами и неправдами стараются избегать темы исхода евреев. В наше время для мусульманской страны это очень болезненная тема. Я не осуждаю вас за это…

— Но звучит это так.

— Я просто хочу сказать, что понимаю, чем объясняется ваша позиция.

— Просто удивительно, как можно иметь позицию и в то же время избегать ее.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

— Да, — сказала Фатима. — Вы считаете, что в личных целях или для продвижения по службе я могу исказить археологические данные.

— Извините нас, — торопливо вмешалась Лили. — Чарльз совсем не это имел в виду, правда, Чарльз?

— Конечно, нет, — подтвердил Стаффорд. — Я говорю об официальной точке зрения. О так называемых экспертах по Египту, отрицающих саму возможность, что Библия может пролить свет на историю Египта.

— Что это за люди? — поинтересовалась Фатима. — Мне не приходилось с ними встречаться.

— Я ни на секунду не допускаю, что Библия целиком основана на фактах, — продолжал Стаффорд. — Но совершенно очевидно, что она является лучшим источником понимания истоков иудаизма. Кто, в частности, может оспорить тот факт, что во втором тысячелетии до нашей эры в Египте находилось много рабов, которые позднее получили известность как евреи? Кто может оспорить, что они вошли в конфликт со своими египетскими господами и устроили исход из страны, ведомые человеком по имени Моисей? Или что они взяли приступом и разрушили Иерихон и другие города, прежде чем обосноваться в Иерусалиме и вокруг него? Вот скелет того, что случилось. А наша задача как историков — нарастить на эти кости мясо.

— А-а, — сказала Фатима, — так вот в чем наша задача!

— Именно так! — убежденно заявил Стаффорд. — Но тогда перед нами сразу возникает проблема. Потому что в египетских источниках нет никакого упоминания о таком исходе. Понятно, что для египтян это казалось совсем не так важно, как для евреев: просто группа сбежавших рабов и ничего более. Но у нас все-таки есть определенные подсказки, и с ними можно работать. Так, Книга Бытия указывает, что евреев в Египет привел Иосиф. И колесницы при описании этого упоминаются не раз, не два, а целых три раза. Но до Восемнадцатой династии у египтян не было колесниц, поэтому евреи в принципе не могли появиться в Египте раньше середины шестнадцатого века до нашей эры. Кроме того, есть стела Мернептаха, где описывается подавление антиегипетского восстания израильского племени в Ханаане. Такими образом, исход должен был происходить до того времени, как воздвигли стелу, то есть ранее 1225 года до нашей эры. Итак, мы получаем период с 1550 до 1225 года до нашей эры, другими словами, во время Восемнадцатой династии. Согласны?

— Ваша логика безупречна, — подтвердила Фатима.

— Спасибо, — поблагодарил Стаффорд. — Теперь давайте посмотрим, не удастся ли еще больше сузить этот временной отрезок. Птолемеи поручили человеку по имени Манефон написать историю Египта. Его «Список царей» по-прежнему остается основой нашего понимания древней династической структуры.

— И что?

— Манефон был верховным жрецом и имел доступ к архивам храма Амона в Гелиополисе. Он указывает, что имя библейского Моисея было принято человеком по имени Осарсеф, и он также являлся верховным жрецом фараона Аменхотепа. Осарсефу, судя по всему, удалось найти сторонников среди изгоев и отверженных и объединить их. Он стал настолько могущественным, что Аменхотепу во сне явились боги и повелели изгнать Осарсефа из Египта, но все вышло наоборот: это Осарсеф изгнал Аменхотепа из Египта и правил целых тринадцать лет, пока не потерял власть. Итак, мы располагаем подтверждением исхода евреев из независимого источника и ключом к определению личности Моисея. Этот самый Осарсеф. И фараон Аменхотеп.

— Но в Восемнадцатой династии было четыре фараона по имени Аменхотеп. Кого, по вашему мнению, имеет в виду Манефон?

— Он писал, что у него был сын, которого звали Рамзес. А Рамзесы появились только в Девятнадцатой династии, значит, речь идет о последних, а не о первых Аменхотепах.

— А-а, понятно.

— Теперь проблему может представлять тринадцатилетнее правление Осарсефа, поскольку нет никаких других сведений о фараоне Осарсефе как таковом или вообще о любом другом фараоне Восемнадцатой династии, чье правление длилось тринадцать лет. Но давайте приглядимся к другим кандидатам. Например, Эйе или Хоремхеб. Никто из них не принадлежал к особам царской крови: до восшествия на престол один был визирем, а другой — полководцем. Но Эйе правил всего четыре года, а девятнадцать лет Хоремхеба были ортодоксальными и благополучными. Сменкхара находился у власти всего несколько месяцев, а Тутанхамон умер молодым. Никто из них не подходит. Но остается еще одна возможность. Эхнатон. Он унаследовал трон от отца Аменхотепа III. И хотя он правил в общей сложности семнадцать лет, но на пятый год правления произошло какое-то необычайное событие. Он не только поменял имя на Эхнатон, но и основал новую столицу Ахетатон, нынешнюю Амарну, откуда он правил до 1332 года. С 1345 до 1332 года до нашей эры. Скажите, сколько всего это лет?

— Тринадцать, — ответила Фатима.

— Вот именно! — кивнул Стаффорд. — У нас появилось первое совпадение, пусть даже не такое убедительное. Но здесь, в свою очередь, тоже возникает ряд вопросов. Почему вдруг Эхнатона считают узурпатором? Ведь он же являлся законным фараоном! И есть ли что-нибудь помимо утверждения Манефона, что может связать Эхнатона с Моисеем?

Фатима развела руки:

— Ну же? Вы же не станете держать нас в неведении?

 

II

Нокс пересек небольшой скалистый холм и оглянулся. Преследователи его настигали. Дыхание стало сбивчивым, а резь в боку все усиливалась. В это время луна зашла за редкое облачко, и он решил воспользоваться темнотой и срезать путь: он развернулся и побежал от изгороди вслепую. Он налетел на большой камень, споткнулся и упал. Поднимаясь, огляделся и увидел впереди контуры защитной палатки. Кладбище. Вновь вышла луна, и тут же за ним раздался громкий крик. Нокс рванулся в сторону оросительного канала, съехал по насыпи и бросился в воду. Карабкаясь по другому берегу, он чувствовал, как в обуви хлюпает вода с грязью.

Справа появилась пара горящих фар одного из пикапов. Он набирал скорость, двигаясь под гору, и двое юношей, распахнув дверцы, спрыгнули, чтобы догнать его бегом. Нокс из последних сил перемахнул через ворота, но на прежнем месте не было ни Омара, ни джипа — только следы от покрышек.

Он остановился и нагнулся, упираясь ладонями в колени, жадно хватая воздух и чувствуя огромные гири на ногах. Трое юношей подбежали к воротам и начали перелезать, никуда не торопясь: они не сомневались, что деваться ему уже некуда. Поднявшийся ветерок холодил мокрую рубашку, и в ожидании худшего он почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

Вдруг тишину нарушил громкий звук взревевшего старого двигателя. Нокс обернулся и увидел приближающийся джип. Омар уже распахнул пассажирскую дверцу, и Нокс побежал к машине и с ходу запрыгнул на переднее сиденье. Преследователи с искаженными от злости лицами попытались их перехватить, окружая машину, но Омар вывернул руль и, выжав до отказа педаль газа, вырвался в пустыню и стал набирать скорость.

 

III

Петерсон крепко сжал Библию, увидев расчищенный участок стены, который хотел ему показать Майкл перед тем, как обнаружили Нокса. Дистиллированная вода смыла толстый слой грязи и вернула к жизни древнюю фреску во всем ее великолепии: двое людей выходят из пещеры, а перед ними на коленях стоит третий в голубом одеянии; снизу — единственная строчка из нескольких слов.

Петерсон поздно занялся языками, но его греческого вполне хватило, чтобы прочитать и понять надпись. В немалой степени это объяснялось тем, что эта фраза в последние десять лет много раз являлась ему в ночных кошмарах — с тех пор, как он впервые столкнулся с карпократами.

Сын Давидов! помилуй меня.

Кровь отлила у него от головы, перед глазами все поплыло, он пошатнулся и оперся о стену.

Сын Давидов! помилуй меня.

И у Нокса была камера! Из всех людей именно Нокс! В груди отдавались тупые удары, будто где-то работал пресс. Что он сделал не так? Он огляделся. Все бросились на поимку Нокса, оставив его одного. Это был знак. Он схватил кувалду и стал яростно колотить по стене, вымещая на ней злость и страх, пока не сбил всю штукатурку, куски которой оказались на полу под клубами пыли. Он прислонился к стене, тяжело дыша, и вдруг почувствовал, что находился не один. Петерсон повернулся и увидел Гриффина, прибывающего в ужасе от того, чему стал невольным свидетелем.

— Ну? — спросил Петерсон, переходя от защиты к наступлению. — Вы его поймали?

Гриффин покачал головой.

— В пустыне его ждал Тофик.

— И вы позволили им уйти? Вы знаете, как они опасны?

— Им далеко не уйти. Единственный выход с полей через мост. Натан поехал туда на перехват.

Петерсон кивнул. Это уже кое-что. Он должен был взять на себя руководство лично.

— Закрывайте это место, — приказал он Гриффину. — Я хочу, чтобы к моему возвращению его нельзя было найти. Это понятно?

— Да.

Петерсон небрежно отбросил кувалду в угол, будто ничего не случилось и стену он не разбивал. Затем проверил в кармане ключи от машины и двинулся к проему в стене с такой решительностью, что Гриффину пришлось отскочить в сторону, чтобы не столкнуться.

 

I

— Монотеизм, — объявил Стаффорд.

— Простите? — нахмурилась Фатима.

— Монотеизм. Вот в чем ключ. Моисей был первым поборником единого Бога. «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим». И что отличает Эхнатона от других фараонов?

— Единобожие? — предположила Фатима.

— Точно! Единобожие. До него в Египте поклонялись множеству богов. Но при Эхнатоне все изменилось. Для него бог был един. Солнечный диск. Атон. Остальные — выдумки человеческого ума и искусства ремесленников. И он не просто заявил об этом на словах. Он превратил слова в дела. Он закрыл храмы богов-соперников, в первую очередь Амона — главного конкурента Атона. Он велел стереть имя Амона со всех монументов Египта. Надеюсь, вы признаете этот факт?

— Что значит — признаю? Я об этом написала целую книгу.

— Хорошо. Манефон, тот самый, что называл Осарсефа Моисеем, опирался на архивы храма Амона в Гелиополисе. И что, по-вашему, думали жрецы Амона об Эхнатоне, закрывшем их храмы и стершем имя их бога по всей земле? Вам не кажется, что они считали его узурпатором? А его сторонников прокаженными? — Он отпил вина и вытер рот тыльной стороной ладони. — Хорошо, — продолжил он, принимая молчание за согласие. — Теперь давайте еще раз посмотрим на Моисея. Нам говорят, что он был еврейским ребенком, найденным дочерью фараона в корзине в зарослях тростника, которая назвала его Моисеем, потому что на иврите это означает «спасенный из воды». Но вся эта история сильно смахивает на легенду, вы не находите? С какой стати дочь фараона будет давать найденышу еврейское имя? Прежде всего она не могла знать, что он еврей. И не могла говорить на иврите, потому что тогда этого языка не существовало. Нет! А объяснение очень простое. «Моисей» на древнеегипетском означает «сын» и часто является составной частью имен фараонов: Тутмос — сын Тота, Рамзес — сын Ра. Миф о найденыше стал ретроспективной попыткой выдать Моисея за урожденного еврея, но на самом деле он был рожден египетским принцем.

— В Библии говорится, что он убил египетского надзирателя, — нахмурилась Фатима. — И что он бежал в царство Куш. Не припоминаю, чтобы Эхнатон совершал такое путешествие.

— Полного совпадения быть не может по определению. Вопрос заключается в схожести. А в нашем случае схожесть налицо. Не говоря уже о поразительных параллелях в доктринах Эхнатона и Моисея.

— Каких именно?

— Я скажу, если вы позволите мне договорить.

— Прошу вас, не стесняйтесь, — сказала Фатима.

— Я и не стесняюсь, — заметил Стаффорд, подкрепляя свои слова величественным жестом руки с бокалом и расплескивая вино, как капли крови, на галабайю. Он раздраженно смахнул капли и выпрямился, готовясь завершить выступление.

 

II

Инспектору Нагибу Хуссейну обычно удавалось оставить все проблемы по работе за порогом дома, когда он возвращался вечером. Жена и дочь всегда поднимали ему настроение. Но не сегодня, даже когда он нагнулся, чтобы Хусния обняла его за шею, и он, как обычно, выпрямился, поднимая ее. Он постарался скрыть свою тревогу и перенес дочь на кухню, тихонько целуя в макушку: он с умилением и гордостью чувствовал упругость ее черных волос и разглядывал нежную белую кожу под ними.

Ясмин оторвалась от плиты — она выглядела уставшей, а лицо блестело от поднимающихся над сковородкой паров.

— Пахнет вкусно, — сказал он и попытался стащить кусочек, но она стукнула его по руке, и он выпустил добычу. Они обменялись улыбками. Его самого удивляло, как за тринадцать лет брака им удалось сохранить такую свежесть чувств и нежность друг к другу. Хусния уселась на полу, скрестив ноги, пристроила перед собой альбом и принялась рисовать животных, деревья и дома. Он наблюдал, заглядывая ей через плечо, задавая вопросы и не скупясь на похвалы. Но вскоре он погрузился в свои мысли, думая о том, сколько на свете еще зла, и очнулся, только почувствовав на плече руку Ясмин. Он покрутил головой и постарался улыбнуться.

— Что?

— Тебя что-то беспокоит.

— Ничего особенного. — Но его взгляд невольно переместился на дочь.

— Хусния, милая, — ласково сказала Ясмин, — ты не могла бы пойти к себе в комнату? — Та с удивлением подняла глаза, но послушалась и, собрав свои вещи, молча вышла. — Итак? — спросила Ясмин.

Нагиб вздохнул. Иногда ему хотелось, чтобы жена знала его не так хорошо.

— Сегодня нашли тело, — признался он.

— Тело?

— Девушки. Девочки.

Ясмин невольно посмотрела на занавеску, за которой скрылась их дочь.

— Девочки. И сколько ей было лет?

— Тринадцать. Может, четырнадцать.

Следующий вопрос дался Ясмин нелегко:

— И она… была убита?

— Сейчас еще рано судить, — ответил Нагиб, — но вполне возможно. Да.

— За месяц это уже третий случай.

— Два других произошли в Асьюте.

— И что? Может, они перебрались сюда, потому что там поднялся большой шум.

— Мы не знаем, когда наступила смерть. Нет никаких оснований считать, что эти случаи связаны между собой.

— Но ты это подозреваешь?

— Не исключаю.

— И что ты делаешь по этому поводу?

— Немного, — признал он. — У Гамаля другие приоритеты.

— А что может быть важнее нахождения убийцы трех девочек?

— При нынешних волнениях и всем прочем он считает, что сейчас не время… — Нагиб не стал договаривать. За занавеской послышалось пение Хуснии: она делала вид, что просто поет, но явно хотела, чтобы родители ее услышали, вспомнили о ней и защитили.

— Пообещай, что найдешь, кто это сделал, — резко сказала Ясмин. — Пообещай поймать их, прежде чем совершится новое убийство.

Перед глазами Нагиба появилась картина изуродованного высохшего тела, обернутого в мешковину. Чье лицо он увидит в следующий раз? Он посмотрел жене прямо в глаза, как делал всегда, если хотел показать, что она могла ему доверять.

— Да, — ответил он, — обещаю.

 

III

— Получились? — спросил Омар, наклоняясь к Ноксу, разглядывавшему фотографии на экране мобильника.

— Не отвлекайся, ладно? — сказал Нокс, когда Омар опять со скрежетом переключил скорость.

— Они слишком темные, нет?

— Думаю, их стоит послать Гейл, — ответил Нокс. — Если из них и можно что-то выжать, то она это сделает.

— Надеюсь, у нее получится. То, что сейчас, показывать полиции бесполезно.

— И это говорит человек, считавший, что нам вообще не нужны фотографии. — Он начал набирать текст сообщения, что оказалось совсем непросто: машина прыгала по неровной поверхности поля, а ремня, чтобы пристегнуться, на пассажирском сиденье не нашлось. «Посылаю снимки с возм. раскопок терапевтов. Свет ужасный. Можешь помочь? Очень срочно! С любовью, Дэниел». Он недовольно поморщился и поменял «С любовью» на «С большой любовью», потом «Со всей любовью». Все не годилось. Сейчас стало не принято говорить о своей любви, а само слово превратилось в избитое клише. Он медлил, чувствуя неуместность своих сомнений: сейчас было явно не лучшее время для размышлений об этом. Он потыкал указательным пальцем по кнопкам, набирая другие слова, потом несколько секунд недовольно смотрел на них и, решившись, отослал сообщение с фотографиями: он и так потерял слишком много времени и боялся опять передумать.

Омар выругался и остановился. Нокс увидел впереди горящие фары машины, двигавшейся по шоссе примерно в километре от них.

— В чем дело? — спросил он.

— Посмотри туда!

Только теперь Нокс заметил блестевший в лунном свете пикап у деревянного моста.

— Черт! — не удержался он.

— Что теперь?

— Должна быть другая дорога. Давай поищем.

Омар попытался включить передачу, и коробка опять заскрежетала.

— У меня на машине коробка-автомат, — сказал он с гримасой.

— Хочешь, я сяду за руль?

— Наверное, так будет лучше.

Они поменялись местами. Нокс пристегнулся, включил заднюю передачу и тронулся. Пикап устремился за ними, явно не желая терять их из виду, но старался не приближаться и держаться между ними и мостом. Нокс съехал с небольшого возвышения и, скрывшись из виду, развернулся. Как только показался пикап, он резко выжал газ, и джип рванулся с места. Омар схватился за ручки дверцы и отчаянно жал ногой на воображаемую педаль тормоза. Но Нокс продолжал давить на газ, выжимая педаль до упора. Он понимал, что это гонка — за право добраться до моста первым. Однако двигатель пикапа был новее и мощнее.

— Нам не проскочить! — закричал Омар.

— Держись крепче, — ответил Нокс, лихорадочно крутя руль, чтобы не позволить пикапу их обогнать и заблокировать путь. Во время одного из виражей он резко повернул и устремился прямо на мост. Они уже почти до него добрались, как неожиданно из темноты вынырнул внедорожник и мощными фарами практически сразу их ослепил. Нокс машинально прикрыл глаза и нажал на тормоз, но было слишком поздно: колеса проскользнули, и машину занесло в сторону. Джип завалился набок и полетел в оросительный канал. Нокс инстинктивно вытянул руку, пытаясь удержать Омара на месте, капот машины врезался в другой берег, раздался скрежет металла, и ветровое стекло разлетелось на мелкие осколки. Нокс почувствовал, как натянулся ремень безопасности, голову резко отбросило назад, и что-то ударило его в затылок — он потерял сознание.

 

I

Лили осторожно накрыла рукой руку Стаффорда, стараясь немного успокоить, но тот отмахнулся, налил себе еще вина и продолжил:

— Люди совершенно неправильно представляют себе иудаизм. Они читают об Аврааме, Ное, Иакове, обо всех этих патриархах и полагают, что евреи прибыли в Египет со своими сложившимися верованиями и обрядами, что во время пребывания там сохранили их в целостности, ни на йоту не изменив. Но такого быть не могло. И не было. Если беспристрастно посмотреть на иудаизм, то становится очевидным, что его корни лежат в Египте, а конкретно — в монотеизме Эхнатона.

— Это сильное заявление, — сказала Фатима.

— Если не верите, посмотрите еще раз сотворение мира, описанное в Бытии. Идея, что все произошло из ничего, заимствована у египтян, как и то, что люди — божья паства, созданная им по образу и подобию своему, и что для них он сотворил небо и землю. В Библии содержится огромное количество мест, практически дословно украденных в Египте. Возьмите сцену Суда из «Книги мертвых» и признания умершего, что не виновен в грехах, которые подробно перечислял. «Я не поносил Бога. Я не грешил против других людей. Я не убивал. Я ни с кем незаконно не совокуплялся». Это ведь те же самые десять заповедей. Тридцать четвертый псалом основан на надписи в Амарне. Сто четвертый псалом — это парафраз гимна Атону Эхнатона.

— Парафраз! — нахмурилась Фатима. — Там есть, конечно, похожие места, но не более того.

— Похожие места! — Стаффорд совсем разошелся. — Такие похожие, что совпадают слово в слово! Но даже если вы с этим не согласны, то не сможете отрицать сходства Книги притчей Соломоновых с текстами Египетской мудрости, или что так называемые «Тридцать притчей» являются не чем иным, как переформулировкой «Тридцати глав» Аменемопа. Конечно, сами по себе и взятые по отдельности, они, в принципе, могли бы считаться совпадением. Но они не существуют сами по себе. Они — часть выстроенного по шаблону текста. Само слово Hebrew, или «еврей» — это искаженное египетское слово IPIRU, которым называли людей, преступивших закон. Иудейские одежды священнослужителей — это виртуальная копия одеяний фараонов Восемнадцатой династии. Ковчег Завета выглядит почти также, как ковчег, найденный в гробнице Тутанхамона. И раз уж речь зашла о ковчеге, во время исхода евреи хранили его в большом шатре, называвшемся скинией, совсем как шатер, где сначала жил Эхнатон после переезда в Амарну. Десятина являлась египетской практикой, которую переняли евреи. Вы знаете, что египтяне записывали заклинания, замачивали их в воде, а потом выпивали смесь в точности так, как описано в Книге чисел? Египетские куклы вуду упоминаются в притчах. А вы знали, что обрезание не было исконно еврейским обрядом? Обрезание практиковалось в Египте — в гробнице Эхнатона была найдена глиняная фигурка пениса с отсеченной крайней плотью. «Они во всех отношениях гораздо более благочестивый народ, чем другие! — утверждал Геродот. — От других они отличаются многими обычаями, например обрезанием, которое они ввели ради чистоты прочих народов, или отвращением, которое им внушают свиньи. Они высокомерно взирают на другие народы, которых считают нечистыми и не такими близкими к Богу, как они сами». Он писал о евреях? Вовсе нет! О египтянах!

— Спустя больше пятисот лет.

— Атонизм являлся поклонением солнцу, — продолжал Стаффорд, не обращая на нее внимания. — Точно так же, как и ранний иудаизм. В восьмой главе Книги пророка Иезекииля прямо рассказывается о солнцепоклонниках в храме Господа. На горе Синай Бог Моисея обозначает себя тетраграммой, которая латинскими буквами транскрибируется как YHWH: «Я тот, кто я есть». В египетском папирусе Присса египетский бог описывается nk pu nk. Вы знаете, как это переводится? Правильно — «Я тот, кто я есть».

— Папирус Присса был…

— Куда бы вы ни посмотрели, везде найдете убедительные доказательства, что иудаизм был первоначально египетским и произошел от монотеизма Эхнатона. А вы знаете самый убийственный аргумент? Абсолютное, неоспоримое подтверждение?

— Продолжайте.

— Иудеи называли своего бога Адонай. Но на древнееврейском «д» произносилось как «т», а суффикс «ай» был необязательным. Да! Вот именно! Иудеи поклонялись богу, которого звали Атон, и предостережение Моисея своему народу — Shema Yisrael Adonai Elohenu Adonai Echad — переводится как: «Внимай, о Израиль, Атон — твой единственный Бог». Попробуйте опровергнуть ЭТО, профессор. Попробуйте!

 

II

— О Господи! — беспомощно пробормотал побледневший Натан, вылезая из пикапа и разглядывая изувеченный джип и безжизненное тело пассажира, вылетевшего через ветровое стекло и теперь лежащего на другом берегу. — О Господи!

— Возьми себя в руки, — сердито сказал Петерсон.

— Господи Боже! Господи Боже! Зачем вы это сделали? Они из-за вас разбились.

— Они сами разбились! — огрызнулся Петерсон. — Тебе это ясно?

Натан достал из кармана мобильник:

— Как вызвать «скорую»?

— Ты с ума сошел? — спросил Петерсон. Он залепил Натану пощечину и повернул его к себе лицом. — Слушай! — сказал он. — Никакой «скорой помощи». Она ничем уже не поможет.

— Но я…

— Я сказал, меня слушать! Делай только то, что я скажу. Ни больше ни меньше. Это ясно?

— Да, преподобный, но…

— Молчи и слушай! — оборвал Петерсон. — Это языческая страна. И здесь живут язычники. Неужели не понятно? В полиции тоже служат язычники. И в суде. Все, все они — язычники! Они только и ждут возможности опорочить имя Господа, потому что этого желают все язычники. Ты этого добиваешься?

— Нет, преподобный, конечно, нет.

— Хорошо. Теперь слушай. Никто не должен знать, что здесь произошло. Произошла авария, вот и все. Какие-то глупцы гоняли на скорости по пустыне, и результат налицо!

— Да, преподобный.

— Возвращайся назад. Если будут вопросы, отвечай, что объехал территорию, но ничего не увидел. Это ясно?

— Да, преподобный. А вы?

— Обо мне не беспокойся. Просто уезжай.

— Да, преподобный.

Петерсон проводил его взглядом. С молодежью всегда так. Они слишком мягкие и еще не закалены в огне праведного противостояния. Ему придется все сделать самому. Он спустился по насыпи, обходя обломки машины. Ему нужно найти и забрать мобильник Нокса.

 

I

Прежде чем ответить Стаффорду, Фатима выждала паузу, возможно, чтобы он сам осознал, что слишком увлекся и проявил ненужную горячность. Затем она тихо спросила:

— Опровергнуть что? Что именно?

Стаффорд был сбит с толку.

— Мой тезис.

— Но вы обещали предъявить доказательство, — ответила Фатима так тихо, что Гейл едва расслышала. — Как я могу опровергнуть ваш тезис, если так и не услышала доказательства?

Стаффорд с недоумением посмотрел на нее:

— Как это? Я же только что вам все рассказал!

— В самом деле? — удивилась Фатима. — И вы это называете доказательством? Неплохо обоснованная гипотеза, это верно. Но предположение так и остается предположением.

— Как вы можете так говорить?

— Мой дорогой мистер Стаффорд, позвольте вам кое-что объяснить. Лично я не верю ни в Библию, ни в Бога. Возможно, вы верите. Возможно, вы верите, что он создал мир за семь дней, что живность, которую Ной взял в ковчег, была единственной, которой удалось пережить наводнение, и что языки появились потому, что Бог разгневался на людей за попытку достичь небес строительством Вавилонской башни. Вы верите в это?

— Я же сказал, что Библию нельзя воспринимать буквально.

— А-а. И все же вы считаете, что мы должны относиться к ней как к особому и достоверному источнику, даже если она противоречит имеющимся историческим и археологическим данным?

— Я этого не утверждаю.

— Рада это слышать. И позвольте вам сказать, что думаю о Библии лично я. По моему мнению, она представляет собой фольклорный эпос определенного ханаанского народа. Ни больше ни меньше. И мне кажется, что ее историческая ценность должна оцениваться так же добросовестно и непредвзято, как и любого другого фольклорного произведения, невзирая на то, что для многих она остается священной книгой. Вы согласны с этим? Я имею в виду как историк?

— Да.

— Хорошо. Если вам нужно определить историческую достоверность фактов, изложенных в фольклорном произведении, вы знаете, как следует поступить? Вы должны полностью выкинуть их из головы и обратиться к независимым источникам, чтобы как можно ближе подобраться к истине, и только потом вернуться к произведению и посмотреть, насколько изложенные там факты соответствуют действительно подтвержденным и установленным. Любая другая позиция является просто субъективной и несерьезной. И знаете что?

— Что?

— Если так поступить, то Библия затрещит по швам, особенно ее ранние книги. Не существует никаких данных о том, что изложенные там события действительно происходили. Нет никаких данных, что евреи существовали как отдельный народ во времена Эхнатона, или что их численность в Египте была значительной, или что они массово покинули страну, то есть имел место исход.

От алкоголя и брошенного вызова на щеках Стаффорда появился румянец.

— И откуда же тогда взялись все эти истории?

— Кто знает? Многие, совершенно очевидно, заимствовались из других, более древних культур. Например, там имеются явные следы месопотамского Эпоса о Гильгамеше. Другие являются вариациями на эту же тему, видимо, потому, что авторы Библии ставили перед собой целью донести до читателей определенные моральные ценности. Человек связывает себя обязательствами перед Богом. Человек нарушает свои обязательства. Бог наказывает людей. Все время повторяется одна и та же мысль. Адам и Ева изгоняются из райского сада. Каин обречен на скитания за убийство брата. Ослушавшаяся запрета жена Лота превращена в соляной столб. Авраам бежит из Египта. Вавилон. Ной. Исаак. Иаков. Этот список можно продолжать. Потому что это — не история. Это — пропаганда. И что особенно важно, пропаганда религиозная, появившаяся на свет после поражения израильтян от вавилонян, чтобы убедить их в собственной вине за разрушение и изгнание, потому что они ослушались Бога. — Она ненадолго прервалась, выпила воды и улыбнулась, чтобы немного снять напряжение. — И знаете что еще? Когда историки имели возможность сопоставить фольклор с известными фактами, они убедились в справедливости своих предположений. Пока событие еще живо в памяти людей, оно отображается в фольклоре достаточно достоверно, но чем больше проходит времени, тем искаженнее оно представляется, пока окончательно не теряет всякую связь с действительностью. За одним исключением. В основе всех стержневых мифов обязательно содержится крупица истины. Давайте посмотрим это на примере еврейского народа. Совершенно очевидно, что исход является стержневым мифом. Вокруг него построена вся Библия. Поэтому я определенно допускаю саму возможность бегства из Египта. Проблема в том, что во втором тысячелетии до нашей эры единственный подтвержденный исход имел место во времена гиксосов. Но гиксосы жили за два века до Амарны. Каким же образом такое массовое бегство людей, о котором вы говорите, не оставило никаких свидетельств? И мы говорим не о сотнях людей, заметьте. И даже не о тысячах. Если верить Библии, то речь идет почти о половине населения Египта. Даже если допустить, что эта цифра явно завышена, то как случилось, что никто этого не заметил? Знаете, мистер Стаффорд, что существует стела, где повествуется о бегстве двух рабов из Египта в Ханаан? Двух! А вы хотите, чтобы мы поверили, что десятки тысяч искусных ремесленников неожиданно снялись с места и ушли, а все об этом промолчали? И вам не кажется, что кто-нибудь должен был заметить следы и сорокалетнего пребывания в Синае? Хоть какие-нибудь? Археологи находили поселения додинастического периода, периода династий, греко-римской и исламской эр. А исхода? Ничего! Ни монеты, ни глиняного черепка, ни могилы, ни бивачного костра. И это не потому, что плохо искали, поверьте.

— Отсутствие свидетельства не является свидетельством отсутствия, — заметил Стаффорд.

— Как раз является, — возразила Фатима. — Именно этим оно и является. Заметьте, не доказательством отсутствия, а именно свидетельством. Если бы иудеи провели там сколько-нибудь значительное время, то следы должны были остаться. Отсутствие следов означает отсутствие иудеев. Оспаривать это бессмысленно. А свидетельства, которые мы действительно находим, вступают в противоречие с Библией. Вы упомянули Иерихон, разрушенный трубами израильских воинов. Но если вы правы, то должны были сохраниться следы разрушений примерно 1300 года до нашей эры. Но археологические данные однозначно свидетельствуют, что в это время Иерихон даже не был заселен! Его разрушили в шестнадцатом веке до нашей эры и забросили до десятого.

— Да, но…

— Ранняя Библия — это вымысел, мистер Стаффорд. Она была написана после Вавилонского плена, около пятисотого года до нашей эры, когда прошло более восьмисот лет после смерти Эхнатона.

— На основании источников, уходящих в далекое прошлое.

— С чего вы взяли? Вы располагаете этими источниками? Или просто допускаете их существование? А если бы они существовали, то как объяснить многочисленные анахронизмы? Верблюды в Египте почти за тысячу лет до их фактического появления? Города Пер-Рамзес и Саис, которые были основаны спустя столетия после Эхнатона? Границы царств, не существовавших в тринадцатом веке до нашей эры, но почти точно совпадающих с картами седьмого и шестого веков?

— А как насчет параллелей в религиях? — неуверенно спросил Стаффорд. — Вы не можете их отрицать.

Фатима покачала головой.

— Египет времен Восемнадцатой династии являлся великой региональной державой. Его армии оккупировали Ханаан сотни лет. Но и после окончания оккупации египтяне оставались главным торговым партнером Ханаана. Их образ жизни и обряды служили образцом для подражания точно так же, как мы наблюдаем в бывших колониях англичан и французов. Что же касается единобожия, то вы принимали во внимание возможность совпадения? Монотеизм не является чем-то особенно сложным. Это просто посыл, что мой бог главнее твоего, доведенный до логического конца. Задолго до того, как Эхнатон провозгласил Атона единственным богом, египтяне сделали то же самое с Атумом.

— Да, но…

— И давайте сравним самих богов. Атон общается только с Эхнатоном. А Бог Моисея — с каждым иудеем. Атон — созерцателен и миролюбив, а Бог Моисея — мстителен, завистлив и яростен. Или, скажем, сотворение мира. Хотя это невозможно. Про то, как Атон создавал мир, ничего не известно, зато Бытие содержит две версии. Бог Моисея обитал в закрытом святилище, а Атону поклонялись на открытой местности. Прочитайте, как Моисей получил десять заповедей: совершенно ясно, что его Бог — бог вулкана. Но ни в Египте, ни на Синае вулканов нет. — Она сердито покачала головой. — Позвольте мне сказать вот что. Вы упрекаете меня, что я намеренно не замечаю связи между Эхнатоном и Моисеем. Но вы ошибаетесь. Я всего лишь утверждаю, что не существует свидетельства такой связи. Я — археолог, мистер Стаффорд. Предоставьте мне свидетельство, и я с радостью встану на вашу сторону. А пока… — Ее рука сделала неопределенный жест.

На скулах Стаффорда заходили желваки.

— Тогда нам остается согласиться на том, что согласия мы не нашли.

— Да, — ответила Фатима. — Остается только это.

 

II

Петерсон опустился на колени возле тела Омара Тофика — кругом сверкали, отражая лунный свет, крупные алмазы из осколков разбитого стекла. Голова Омара была неестественно и жутко вывернута назад, а исковерканное лицо покрыто свежей и уже свернувшейся кровью. Петерсон был настолько уверен в смерти Омара, что вздрогнул от неожиданности, когда рот Тофика вдруг открылся и стал хватать воздух.

Джип лежал на боку, издавая шипящие, свистящие и стонущие звуки, будто тоже испытывал мучительную боль. Петерсон присел и заглянул сквозь пустую раму ветрового стекла. Нокс был пристегнут на месте водителя и зажат дверью, мокрые волосы блестели, а пузырьки крови на кончике губы при каждом дыхании слегка раздувались. Он приоткрыл глаза и посмотрел на Петерсона, будто узнавая его. Затем взгляд затуманился, и он вновь потерял сознание.

Петерсон оперся на искореженный капот и через пустую раму стал обыскивать археолога в поисках мобильника. Он похлопал по правому карману брюк, но там нашелся только бумажник, который он не стал трогать. Затем он добрался до левого кармана, нащупал там что-то небольшое и твердое, но достать никак не получалось. Он попытался отстегнуть ремень безопасности и вытащить на себя Нокса, чтобы наконец завладеть телефоном, но застежку заклинило, и ремень никак не освобождался. Он с досадой подался назад и присел около машины, раздумывая, как лучше поступить.

Он знал, что после сильного удара люди редко помнят, что ему непосредственно предшествовало. Однажды, во времена своей бурной молодости, еще до обращения к Богу, он сорвался с крыши дома, который только что ограбил, и пришел в себя, лежа на асфальте, а его подельщика охватил тогда приступ неудержимого смеха. До сего дня он совершенно не помнил, что происходило в течение двенадцати часов, предшествовавших падению. Поэтому не исключено, а скорее всего, даже вероятно, что Нокс не сможет вспомнить аварию и события накануне. А если вспомнит? Что, если он выживет и все вспомнит? Тогда вопрос звучал иначе: есть ли какой-нибудь простой способ избавиться и от мобильника, и от Нокса?

Такими вопросами никогда не задавались обычные люди, но это вовсе не означало, что на них нет ответа. Петерсон опустился на колени и нагнул голову в молитве. Господь всегда говорил с теми, кто умел его слушать. Ждать долго не пришлось. У него в голове появились пылающие цифры «двадцать» и «тринадцать». Они могли означать только одно: Левит, глава 2, стих 13. «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них».

Да будет так. Когда Господь выражал свою волю с такой ясностью, человеку оставалось только повиноваться. Он обошел джип и остановился у шасси. Из маленькой трещины в баке сочился бензин, собравшийся в небольшую лужицу на пересохшей отмели у берега. Он вспомнил, что у него во внедорожнике имелся прикуриватель. Петерсон вернулся к своей машине, надавил на прикуриватель, чтобы тот нагрелся, и отправился на поиски подходящего камня. Он вскоре нашел что искал и несколькими ударами по баку завалившегося набок джипа превратил тонкую струйку топлива в настоящий поток. Петерсон забрал нагревшийся прикуриватель, оторвал кусок бумаги от квитанции за аренду машины и поджег его, прислонив к раскалившейся поверхности прикуривателя. Затем он бросил горящую бумагу в лужу вытекшего топлива и тут же отпрянул, чтобы не опалить глаза.

Пламя вспыхнуло с громким звуком, взметнувшись к ночному небу как огромный воздушный шар. Но после этого яростного взрыва оно опустилось, и небольшие его язычки стали медленно плясать под шасси. Через порванную обивку сидений стал подниматься удушающий густой черный дым, который выходил через разбитые окна, одновременно засасывая в машину свежий воздух. Петерсон бросил недовольный взгляд. Даже если Нокс задохнется насмерть, все равно мобильник придется как-то доставать. Он снова присел на искореженный капот и засунул голову внутрь, стараясь не замечать нестерпимого жара. Ремень безопасности оставался по-прежнему заблокирован. Он начал его тянуть из стороны в сторону и дергать изо всех сил, пока наконец ремень не поддался и не выскочил из замка. Он подался обратно, чтобы дать себе передышку от жара и дыма, и вновь просунул руки в машину, схватил Нокса за воротник и начал вытаскивать наружу, пытаясь нащупать его мобильник, и тут неожиданно услышал окрик:

— Эй!

Петерсон с виноватым видом отпустил Нокса и вскочил на ноги. Два человека в светящихся нагрудниках стояли на насыпи, направив на него лучи фонарей. Тот, что повыше, спустился вниз: судя по украшенному вензелями жетону, он был из дорожной службы, и его звали Шариф. Он что-то спросил по-арабски.

Петерсон покачал головой и сказал:

— Я — американец.

— Что случилось? — Шариф перешел на английский.

— Я нашел их здесь, — ответил Петерсон и добавил, кивнув на Нокса: — Этот еще жив. Я пытался вытащить его из машины, пока он не задохнулся.

Шариф кивнул.

— Я вам помогу.

— Спасибо. — Они вытащили Нокса через раму ветрового стекла и осторожно положили на берегу. Второй дорожный служащий о чем-то оживленно переговаривался по рации.

— Что происходит? — спросил Петерсон.

— Большая автомобильная авария в Ганновилле, — объяснил Шариф. — Все «скорые» заняты. В больнице спрашивают, можем ли мы привезти его сами. — Он посмотрел на свою небольшую машину, где сзади был установлен кран-балка, и перевел взгляд на «тойоту» Петерсона, стоявшую у моста: — Мы поедем на вашей, ладно?

Петерсон кивнул, оказавшись в ловушке. Если он начнет спорить, то это наверняка вызовет подозрения.

— А где больница? — спросил он.

— Езжайте за нами, — сказал Шариф, наклоняясь, чтобы поднять Нокса. — Мы вам покажем.

 

I

Со стола убрали остатки ужина и принесли кофе. Гейл сцепила под столом руки и размышляла, когда ей можно будет уйти, никого не обидев. По-видимому, Лили заметила ее беспокойство и подалась вперед, чтобы в мерцающем свете свечей ее было лучше видно.

— Меня поразил талалат, который показала Гейл. Она дала понять, что у вас есть что-то интересное, чем вы можете поделиться.

— Да, — подтвердила Фатима и повернулась к Гейл: — Тебе нет необходимости слушать это, дорогая. Может, лучше занесешь данные в журнал раскопок?

Гейл почувствовала угрызения совести.

— Я могу это сделать завтра.

— Пожалуйста. — Фатима не сдавалась. — Не будем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

Гейл кивнула и встала.

— Тогда — спокойной всем ночи, — сказала она и, проходя мимо Фатимы, коснулась в знак признательности ее плеча.

— У нас все готово к завтрашнему отъезду? — спросила Лили. — Только нам нужно успеть вовремя, чтобы заснять, как солнце встает над Амарной.

— Это вряд ли возможно, — пояснила Фатима, избавляя Гейл от необходимости отвечать. — Паром начинает ходить только с рассветом. Но в любом случае вам надо снимать с западного берега. Так его впервые увидел Эхнатон.

— Мы должны выехать без четверти пять, — добавила Гейл. — У нас будет хороший запас времени. — На прощание она еще раз всем кивнула, стараясь не показывать своего недовольства. Но едва она закрыла за собой дверь, как та тут же открылась, и вышла Лили.

— Мне правда очень неудобно, Гейл, — сказала она.

— В связи с чем?

— Что тебе придется поехать с нами завтра.

— Все в порядке.

— Нет, не в порядке. Я воспользовалась твоим добросердечием, мы все им воспользовались, и не думай, что никто этого не понимает. Я просто хотела сказать, что мне стыдно. Стыдно так поступать с хорошими людьми. Если бы кто-нибудь так обошелся со мной…

Гейл рассмеялась.

— Все нормально, — сказала она, и это, как ни странно, теперь было правдой.

Лили ответила унылой, но все равно приятной улыбкой.

— Это моя первая заморская экспедиция. И я не хочу, чтобы она оказалась последней.

— Ты отлично справляешься.

Она бросила взгляд на дверь.

— Он так не думает.

— Не обращай на него внимания. Я работала с такими, как он. Они считают себя чудесными, а всех остальных отвратительными, что бы ни происходило. Надо только не позволять таким доставать себя.

— Не позволю. И спасибо еще раз.

Гейл неожиданно поняла, что у нее поднялось настроение, и, напевая под нос полузабытую мелодию, она добралась до своей комнаты, открыла ноутбук и подключилась к Интернету. Записи в журнале раскопок действительно нуждались в обновлении, но никакой срочности не было, учитывая небольшой объем находок. Но Фатима любила, чтобы информация всегда обновлялась. Лишь бы привлечь внимание. Гейл разместила на их сайте перечень последних находок и фотографию, а мысли невольно переключились на то, что Фатима решит рассказать гостям о найденном талалате.

На картинах и скульптурах Эхнатона обычно изображали с грудями. Одни считали это доминирующим стилем в искусстве, другие — проявлением болезни. Но на одной статуе он изображен совершенно обнаженным, и на этой статуе у него не только женские груди, но и совершенно гладкий пах, без всякого намека на гениталии. В некоторых культурах это было бы стыдливым проявлением ханжества, но художники времен Восемнадцатой династии этим точно не страдали. Некоторые даже считают, что Эхнатон мог быть женщиной, как Хатшепсут, которая скрывала свой пол, чтобы взойти на престол. Были и такие, кто считал Эхнатона гермафродитом. Однако позднее выяснилось, что на этой статуе в древности должна была быть надета особая мужская юбка, так что делать такие экстравагантные выводы только на основании самой статуи было явной натяжкой. Вот почему их талалат, пока не афишируемый, мог снова подлить масла в утихшую было полемику. Гейл удалось восстановить внушающий доверие портрет Эхнатона, где он опять изображался обнаженным, с выраженными грудями и без гениталий. Вот об этом Фатима и рассказывала сейчас Стаффорду и Лили.

Закончив с журналом, Гейл зевнула и собиралась ложиться спать, но решила сначала проверить свою электронную почту. При виде сообщения от Нокса у нее екнуло сердце.

Посылаю снимки с возм. раскопок терапевтов. Свет ужасный. Можешь помочь? Очень срочно!

Дэниел.

Я соскучился.

Она протянула руку и дотронулась до экрана, чувствуя разряды статического электричества. У нее было много причин принять приглашение Фатимы присоединиться к ее команде на месяц, но самой главной стало растущее понимание, что одной дружбы со стороны Нокса ей становится мало. Ей нужно было заслужить уважение.

Я соскучился.

Неожиданно сонливость как рукой сняло, и, почувствовав прилив бодрости, она начала загружать фотографии в компьютер, чтобы заняться ими немедленно.

 

II

Петерсон никогда не ругался вслух, но по пути в больницу он едва сдерживал себя. Отчасти это было связано с тем, что у него так и не появилось возможности забрать мобильник, поскольку сзади, помимо Нокса и Тофика, находился и Шариф. Но главное — он был вынужден не отставать от напарника Шарифа, ехавшего первым на машине дорожной службы. Тот был просто сумасшедшим. Мчался на бешеной скорости и разгонял другие автомобили гудком и миганием фар — дорожные указатели проскакивали мимо будто частокол.

Он пролетел мимо грузовика с прицепом, резко затормозил на крутом спуске и снова переключил передачу — стрелка спидометра металась по циферблату как бешеная. Они вылетели из подземного тоннеля и так резко свернули направо, что Петерсону пришлось налечь всем телом на руль, чтобы удержаться на месте, и съехали на разбитую дорогу. Через мгновение они, не сбавляя скорости, промчались мимо шлагбаума и двух огромных куч песка ведущегося строительства и резко затормозили перед главным входом. Персонал уже вовсю суетился, занимаясь жертвами аварии в Ганновилле. К ним подбежали врач и два санитара — «тойоту» быстро открыли сзади, переложили Нокса и Омара на каталки, и надели им дыхательные маски. Петерсон вылез из машины и побежал рядом с каталкой где лежал Нокс, придерживая его слева и не сводя глаз с выпирающего кармана. Он обернулся: все суетились, отдавая отрывочные команды и не обращая на него никакого внимания. Он потянулся к…

Они с размаху влетели в коридорные маятниковые двери, и от неожиданности он отскочил в сторону. Когда ему удалось догнать каталку, Нокса уже успели повернуть на бок и забрать рубашку, обнажив загорелый торс. Медсестра сняла с него ботинки, расстегнула джинсы и стащила их. Петерсон попытался их забрать и сказал:

— Это мой друг.

Но сестра вырвала их у него из рук и красноречиво показала на коридорные двери. Он обернулся и увидел Шарифа, разговаривающего с полицейским — крупным мужчиной с пронизывающим взглядом маленьких глаз и тонкой линией усов над верхней губой.

— Это — инспектор Фарук. Он здесь из-за другой аварии.

— Непростая для вас выдалась ночь, — сказал Петерсон.

— Да, — коротко согласился Фарук. — Вы кто?

— Петерсон. Преподобный Эрнст Петерсон.

— Это вы их обнаружили?

— Да.

— Как это произошло?

— Может, я сначала отгоню машину? — предложил Петерсон. — Она загораживает подъезд. — Он кивнул им обоим и быстро вышел, лихорадочно стараясь сообразить, что именно рассказать. Полицейский явно был из тех, кто никому не верил и автоматически считал, что все свидетели врут, пока не будет доказано обратное. Он завел двигатель и отогнал машину на стоянку. «Держись правды». В подобных ситуациях это было самым надежным. Во всяком случае, как можно ближе к правде.

 

III

Гейл улыбнулась, когда открыла первую фотографию, присланную Ноксом. Насчет света он оказался прав. Экран выглядел практически черным, за исключением желтого пятна луны в левом верхнем углу. Но она знала свое дело, и через некоторое время ей удалось добиться темного, но четкого изображения не до конца вскрытой могилы. Она сохранила полученную картинку и перешла к следующей фотографии. С некоторыми снимками ничего сделать не удалось, но большинство вполне поддавались обработке. Как только она определила, что именно нужно с ними делать, ее работа стала почти монотонной, но содержание фотографий ее просто поразило. Она не верила своим глазам. Катакомбы, останки, масляные лампы, фрески. Но самое сильное впечатление на нее произвела мозаика: фигура, сидящая в семиконечной звезде в обрамлении групп греческих букв. Гейл недовольно наморщила лоб, пытаясь вспомнить, где именно она такие буквы еще недавно видела, а что видела — она не сомневалась. Но вспомнить не удалось.

Она закончила обрабатывать фотографию, сохранила ее и продолжила работу. Когда все снимки были обработаны, она написала и отправила ответ Ноксу, приложив файлы с тем, что удалось сделать. Гейл взглянула на часы и искренне охнула. До отъезда в Амарну оставалось всего несколько часов. Она быстро улеглась, чтобы успеть хоть немного поспать.

 

I

Фарук наблюдал сквозь прозрачные двери за тем, как Петерсон парковал свой внедорожник на стоянке.

— Возможно, мне это только показалось, — пробормотал Шариф. — И ничего не было.

— Возможно, — согласился Фарук.

— Просто у меня возникло такое впечатление, будто мы ему помешали. Показалось, он что-то искал. А вот насчет ремня безопасности у меня никаких сомнений нет.

— Иностранцы, — пробормотал Фарук, сплевывая крошку табака, прилипшую к губе. Он терпеть не мог их всех, а американцев и англичан особенно. Они вели себя так, будто жили в прежние времена и в мире ничего не изменилось.

— Я вам еще нужен?

Фарук отрицательно покачал головой.

— Я позвоню, если возникнут вопросы.

— Но не раньше утра, ладно? Мне надо поспать.

— А кому не надо? — Он выбросил сигарету, увидев входящего Петерсона, и провел его в импровизированный кабинет, выделенный в спешном порядке, и кивком предложил ему сесть, открывая блокнот.

— Тогда продолжим, — с недовольным видом пробормотал он. — Итак, что же произошло?

Петерсон кивнул.

— Прежде всего вы должны знать, что я археолог, — сказал он, широко разводя руки и изображая на лице улыбку, которая, по его мнению, подтверждала его открытость и искренность. — Мы ведем раскопки в Борг-эль-Араб. К нам под вечер сегодня, вернее, уже вчера приехали доктор Омар Тофик, возглавляющий ВСДД в Александрии, и человек по имени Дэниел Нокс, британский археолог.

Фарук хмыкнул.

— Вы же не хотите сказать, что один из тех, кого вы привезли сюда, глава ВСДД Александрии?

— Боюсь, что да.

— Черт!

— Мы немного побеседовали. Предварительно договорились об осмотре всей площадки раскопок. Затем они уехали. И я больше об этом не думал. Но когда стемнело, к нам на территорию кто-то вторгся.

— Вторгся?

— В этом нет ничего необычного, — вздохнул Петерсон. — Все местные бедуинские крестьяне убеждены, что мы откапываем огромные сокровища. А иначе зачем копать? Разумеется, они ошибаются. Но на слово нам не верят.

— И этот незваный гость тоже?

— Да. Мы пустились за ним в погоню. Он сел в машину. За рулем в ней находился другой.

— И вы погнались за ними?

— Нельзя никому позволять разъезжать по месту раскопок. Так можно уничтожить важные данные. Я хотел с ними серьезно поговорить. Считал, что это может удержать других. Но я сильно от них отставал. А потом увидел языки пламени. — Он пожал плечами. — Я добрался туда как можно быстрее. Это было ужасно. Один из них, Нокс, находился все еще внутри. Я испугался, что он задохнется, и мне удалось отстегнуть ремень безопасности. В этот момент появились люди из дорожной службы, хвала Господу!

В дверь постучали, и вошел усталый доктор.

— Плохие новости, — сказал он. — Человек из Борга. Египтянин.

— Умер? — мрачно уточнил Фарук.

Доктор кивнул.

— Мне очень жаль.

— А другой?

— Третья или четвертая степень сотрясения мозга, отравление дымом, умеренные ожоги. Отравление и ожоги опасности не представляют. С сотрясением положение сложнее. Сейчас сказать что-нибудь определенное нельзя. Все зависит от повреждения при ударе, от внутричерепного давления, как…

— Когда я смогу с ним поговорить?

— Через два-три дня он…

— Он может быть виновником смерти человека, — резко сказал Фарук.

— Понятно, — кивнул доктор, почесывая щеку. — Я сниму его с морфия, и, надеюсь, к утру он проснется. Однако я бы не стал возлагать на это особых надежд. Не исключено, что у него будет ретроградная и антероградная амнезия.

— Я что, похож на доктора?

— Извините. Маловероятно, что он будет помнить, что случилось накануне и после аварии.

— Это не важно, — ответил Фарук. — Мне все равно нужно с ним поговорить.

— Как хотите, — кивнул доктор и вышел.

— Какая ужасная новость, — вздохнул Петерсон, когда Фарук вкратце пересказал ему содержание беседы. — Жаль, что мне не удалось сделать больше.

— Вы сделали все, что смогли.

— Да. Я могу еще чем-нибудь помочь?

— Оставьте свои координаты.

— Да, конечно. — Петерсон повернул блокнот к себе и записал номер телефона и как добраться до места раскопок, после чего встал, попрощался и вышел.

Фарук внимательно смотрел ему вслед. Что-то здесь было не так, но сейчас его мозг слишком устал, и нужно было поспать. Он от души зевнул и поднялся. И последнее, что нужно сейчас сделать. Если Нокс окажется действительно виноватым в смерти главного археолога Александрии, то его надо держать под присмотром в отдельной палате с полицейским у двери. А сам он вернется завтра и выяснит, что, черт возьми, происходит.

 

II

Гейл уже почти совсем засыпала, как вдруг вскочила от неожиданной мысли и включила свет. На тумбочке лежали две книги Стаффорда. Она схватила ту, где рассказывалось о потерянных сокровищах Соломона, и лихорадочно начала ее листать, пока не нашла фотографию медного свитка — самого загадочного из свитков Мертвого моря. Это была карта сокровищ на древнееврейском, содержащая семь групп греческих букв.

KɛN XAG HN Θɛ ΔΙ TP ΣK

Не выпуская книги из рук, она подошла к компьютеру, включила его и нашла фотографию мозаики, присланную Ноксом. По ней пробежала дрожь, когда она увидела, что эти группы букв полностью совпадали, только расположены в другом порядке. Но на мозаике фигура указывала на KɛN, а линия, образующая семиконечную звезду, проходила по другим группам букв в том же порядке, что и на медном свитке.

Она снова села в кресло, ошеломленная и озадаченная, чувствуя, что теперь заснуть вряд ли удастся. Медный свиток был документом ессеев, что связывало его с терапевтами и раскопками, на которые ссылался Нокс. Но даже в этом случае… Она схватила телефон — Нокс наверняка захочет об этом узнать сразу, сколько бы ни было времени. Но он не отвечал. Она оставила ему сообщение с просьбой сразу перезвонить. Потом села и углубилась в чтение книги Стаффорда, изучая фотографии и размышляя над тем, что это могло означать. Ее охватил азарт погони.

 

III

Петерсон перегнал «тойоту» в дальний угол стоянки, где она не бросалась в глаза, и сидел, наблюдая за главным входом, не решаясь уехать без мобильника Нокса.

Казалось, прошла целая вечность, пока в дверях наконец не показался Фарук, который устало направился к своей машине и уехал. На всякий случай Петерсон подождал еще десять минут и направился в больницу. Но первым делом следовало привести себя в порядок. Его лицо и руки перемазаны грязью и копотью. В таком виде его наверняка остановят. Он зашел в туалет, тщательно умылся и вытерся бумажными полотенцами. Теперь он выглядел вполне сносно. Он взглянул на часы и понял, что надо торопиться.

В приемной ссорилась какая-то семья, стараясь не переходить на крик. На скамейке лежала тучная женщина. Петерсон толкнул маятниковые двери и оказался в слабо освещенном коридоре. Надписи на арабском и английском. Онкология и педиатрия. Не то, что он искал. Он поднялся на другой этаж. Между каталками с травматологическими больными сновал усталый доктор. Петерсон быстро проследовал мимо него и толкнул дверь в небольшую палату, где на койках лежали шесть человек. Он прошел по проходу, вглядываясь в их лица. Нокса среди них не оказалось. Петерсон вернулся в коридор и вошел в следующую палату. Тоже шесть человек, и опять никаких следов Нокса. Он продолжил поиски, но на этом этаже Нокса не было. Тогда он поднялся на следующий этаж и оказался в таком же коридоре. На стуле у ближайшей палаты дремал полицейский, откинув голову к стене. Проклятый Фарук! Но полицейский продолжал крепко спать, а в коридоре больше никого не видно. Петерсон к нему тихо приблизился, прислушиваясь к мерному похрапыванию. Но Бог был на его стороне, и он без всяких осложнений подобрался к двери, открыл ее и тихо притворил за собой.

Внутри было темно. Он немного постоял, давая глазам привыкнуть, и подошел к кровати — в больницах он ориентировался хорошо. Петерсон заметил капельницу и резкий запах коллоидного раствора и стал искать вещи Нокса, которые в конце концов обнаружил сложенными на тумбочке, а поверх них лежали найденные при нем вещи, в том числе и мобильник. Он положил его в карман и уже собирался уходить, но остановился, задумавшись.

У него наверняка больше не будет такой возможности разобраться с Ноксом раз и навсегда. За дверью спал полицейский, который наверняка будет клясться, что не сомкнул глаз всю ночь и в палату никто не мог войти. В этой языческой стране они наверняка решат, что Нокс скончался от ран, полученных во время аварии. Шок. Травма. Сотрясение. Ожоги. Отравление дымом. Вскрытие будет чисто формальным. И нельзя забывать, в какой мерзости был повинен Нокс. Он сам виноват в том, что с ним случится. Петерсон шагнул к кровати.

 

I

Стаффорд и Лили уже ждали Гейл у передней Дверцы «лендровера», когда она появилась без двенадцати пять.

— Извините, — произнесла она, извиняющимся жестом показывая на книгу Стаффорда в руках: — Я зачиталась.

— Интересно, правда? — кивнул он.

— Медный свиток, — сказала она, когда Стаффорд устроился на переднем сиденье, а Лили пошла открыть ворота. — Это ведь все правда?

— Вы в самом деле считаете, что я выдумываю артефакты, чтобы заинтересовать читателя? — спросил он с кислой миной. — Если не верите, посетите Иорданский археологический музей.

— Я не это имела в виду, — пояснила Гейл, заводя двигатель и давая ему немного прогреться. — Я имела в виду, насколько можно быть уверенным, что это не какой-нибудь розыгрыш?

— Ну, если это и розыгрыш, то уж точно не современный, — ответил он, пока Гейл притормозила, чтобы подобрать Лили. — Научный анализ не оставляет в этом никаких сомнений. Что же до древнего розыгрыша, то ессеев в этом трудно заподозрить, как считаете? Тем более что чистота меди достигает девяноста девяти процентов, то есть ритуальной чистоты, а ессеи относились к ритуальной чистоте очень серьезно.

— Да.

— Кроме того, раскопали не один медный лист, которого бы за глаза хватило для розыгрыша, а целых три, склепанных вместе. И надписи были сделаны не обычным способом, когда они царапались острым резцом, а выдолблены изнутри чеканом. Очень трудоемкая работа. Поверьте, тот, кто это делал, верил в подлинность карты.

— Верил?

Он наградил ее улыбкой, как учитель смышленого ученика.

— Текст, по-видимому, скопировали с другого, более древнего документа, не исключено, что это сделал человек, незнакомый с этим языком. Поэтому, я полагаю, вполне возможно, что некий шутник написал это для забавы на пергаменте или папирусе, а ессеи восприняли это всерьез и отнеслись к нему с таким благоговением, что, когда документ начал разрушаться, они скопировали его, причем на этот раз уже на медь. Как считаете?

Впереди показалась повозка, запряженная ослом и нагруженная длинными стеблями сахарного тростника, раскачивающимися, как юбки гавайской танцовщицы. Повозка перекрывала всю ширину узкой дороги, вынуждая Гейл плестись сзади. По-прежнему было темно, но небо на востоке уже начало светлеть, предвещая скорую зарю. Стаффорд перегнулся и, протянув руку, начал беспрестанно сигналить, пока Гейл ее не убрала со словами:

— Ему здесь некуда съезжать.

Стаффорд поморщился, положил ногу на ногу и сложил руки на груди.

— Вы понимаете, насколько кадры восхода солнца важны для моей программы? — спросил он.

— Мы успеем.

— Эхнатон выбрал Амарну для своей столицы потому, что солнце, поднимающееся меж двух гор, похоже на египетский знак, которым обманулся Атон. Это будут самые первые кадры. Если нам не удастся их снять…

— Удастся, — заверила она. Наконец у повозки появилась возможность съехать в сторону, и Гейл благодарно помахала рукой, нажав на газ так резко, что книга Стаффорда соскользнула с «торпеды». Он поднял ее, полистал с авторской гордостью и полюбовался своей фотографией на фоне Стены плача. Гейл кивнула на нее. — А почему вы так уверены, что сокровища медного свитка взялись из храма Соломона? — поинтересовалась она.

— Мне казалось, что вы прочитали.

— Я еще не успела закончить.

— Надписи на свитке сделаны на древнееврейском, — ответил он, смягчаясь. — Свиток принадлежал ессеям. Поэтому сокровище, безусловно, принадлежит иудеям. А их размер превосходит воображение: представьте только — больше сорока тонн золота. По сегодняшним ценам это миллиарды долларов! Таким богатством могли обладать только очень могущественный царь или организация. При этом некоторые сокровища описываются как десятина, а десятины платились только религиозным организациям. Остальные сокровища — это религиозные артефакты, например потиры или подсвечники. Таким образом, мы приходим к выводу, что владелец — религиозная организация. А в древнем Израиле это может быть либо Первый храм, храм Соломона, разрушенный вавилонянами в 586 году до нашей эры, либо Второй храм, построенный на руинах первого и разрушенный римлянами в 70 году нашей эры. Большинство исследователей считают, что сокровища медного свитка относятся ко Второму храму. Но в моей книге доказывается, что это невозможно.

— Доказывается?

— Все дело в датах, — пояснил Стаффорд. — Вы помните, что медный свиток найден в Кумранских пещерах. А Кумран был захвачен и оккупирован римлянами в 68 году, то есть за два года до падения Иерусалима и разрушения храма. Сторонники теории Второго храма хотят заставить вас поверить, что евреи вывезли сокровища с территории, захваченной римлянами, чтобы спрятать их на территории, оккупированной римлянами, а карту с указаниями держали прямо под носом римского гарнизона. Разве это не безумие? Но важно даже не это. Медный свиток был найден под другими свитками, остававшимися в неприкосновенности, по меньшей мере, двадцать лет до вторжения римлян. И как я уже говорил, этот свиток — копия с другого, более древнего документа. И написан он на архаичном прямоугольном древнееврейском языке, относящемся к 200 году до нашей эры или даже раньше. Скажите, насколько правдоподобным представляется спрятать от римлян сокровища Второго храма за несколько веков до их вторжения?

— Действительно выглядит странным. QED.

Они добрались до Нильского шоссе, ведущего на юг. Белая известь, фламинго и бирюзовые полосы минарета светились в темноте, напоминая ярмарочное шествие. Гейл свернула направо и затем налево, держа путь через маленькую деревеньку, зажатую среди полей созревающей пшеницы, к берегам Нила с неспешным течением его спокойных вод. На востоке небо над горизонтом стало постепенно голубеть, предвещая рассвет, но до восхода солнца над амарнскими скалами еще оставалось далеко.

— Годится?

— Изумительно! — улыбнулась сзади Лили. Они вылезли из машины и потянулись, разминаясь. Лили распаковала камеру и проверила звук, а Стаффорд достал косметичку и занялся приведением себя в порядок. Гейл присела на капот, чувствуя приятное тепло двигателя и приятную расслабленность. Где-то вдалеке послышался призыв муэдзина к утренней молитве.

Медный свиток. Древнее потерянное сокровище. Она громко рассмеялась — с такими новостями Нокс наверняка будет от нее в восторге.

 

II

— Думаю, что этого достаточно, — сказал Гриффин после того, как они утрамбовали смесь песка и камней, которой засыпали вход в катакомбы. Хотя в этом принимали участие все, но большой объем работы занял всю ночь, и он чувствовал себя разбитым. Оставшихся на сон двух-трех часов было недостаточно, но все-таки лучше, чем ничего.

— А что с преподобным? — с сомнением спросил Микки. — Нам не нужно его подождать?

— Он вряд ли сейчас появится, верно? — раздраженно ответил Гриффин. Петерсон никогда не снисходил до объяснений. Он просто раздавал приказы, которые все бросались исполнять. — Мы вернемся позже.

— Я думал, что мы должны…

— Просто делайте, что я говорю, ладно? — Он вытер руки о поясницу, повернулся и пошел к грузовику, стараясь выглядеть властным и скорее надеясь, чем рассчитывая, что студенты последуют за ним. Но когда он обернулся, то увидел, что они встали в круг, преклонили колени и, положив руки на плечи друг другу, возносили благодарственную молитву.

Гриффин почувствовал знакомый укол зависти в паху, странно напоминающий вожделение. Как это замечательно чувствовать себя частью такой группы, отказавшись от цинизма и сомнений. Но его собственный склад ума сформировался много десятилетий назад, в нем не осталось места для послушания и веры.

— Пойдемте, — сказал он, ненавидя себя за просительные нотки в голосе. — Нам пора.

Но они не обратили на его слова никакого внимания и продолжали молиться. Его нетерпение переросло в нечто, напоминающее страх и чувство обреченности. Как он до этого докатился? Натан не рассказал, что случилось с Тофиком и Ноксом, но, судя по шоку, в котором он пребывал, определенно ничего хорошего. Он отослал его раньше других, чтобы с ним не увиделись остальные, но теперь Гриффин нервничал, что тот может столкнуться в гостинице с Клэр. Она не похожа на них и полагается только на собственные суждения. Если она узнает, что действительно произошло несчастье… Господи! Весь карточный домик может сразу рухнуть.

Наконец они закончили и потянулись к грузовику и, все еще под впечатлением от молитвы, залезли в кузов, но ни один из них не сел к нему в кабину. Иногда он ненавидел их за то, что одним своим присутствием они напоминали ему о падении. О проявленной минутной слабости. Во время лекций на первом ряду всегда сидела девушка, не сводившая с него простодушного взгляда голубых глаз. Привлекательные молодые женщины никогда не баловали его нескрываемым вниманием, и его сердце начало биться сильнее. Из лекции в лекцию он постоянно убеждался, бросая взгляд в ее сторону, что она продолжала восторженно смотреть на него. И однажды во время перерыва она пришла к нему в кабинет и села рядом, пододвинув стул. А когда их коленки соприкоснулись под столом, его рука почти сама по себе, будто жила своей жизнью, почувствовала тепло внутренней стороны ее бедра, а кончики пальцев нажали между ног.

Ее пронзительный крик до сих пор звучал у него в ушах, а лицо заливала краска стыда при воспоминании об этом.

Конечно, все его только осудили, а начальница тут же воспользовалась этим предлогом, чтобы уволить: он никогда ей не нравился. И эта мстительная стерва наверняка приложила руку к тому, что все его обращения о приеме на работу оставались без ответа. Откликнулся только Петерсон. «А что мне оставалось делать? — подумал Гриффин с горечью. — Умирать с голоду?»

До него донесся странный звук, перекрывавший шум двигателя. Он убрал ногу с педали газа и обернулся. Они пели в кузове, воздев руки, и на лицах, залитых лунным светом, отражалось благоговение. Настроение у Гриффина испортилось окончательно. Не исключено, что если бы он тоже умел так верить, то хорошенькие женщины не визжали бы от ужаса, почувствовав на ноге его руку.

Кто знает.

 

III

Нокс неожиданно проснулся, чувствуя необъяснимый страх. В комнате было очень темно, и только фары редких машин иногда освещали желтые перекладины потолка. Но от этого его беспокойство только усилилось, ибо он не мог понять, где находится и как здесь оказался. Он попытался поднять голову, но шея не слушалась. Он хотел встать, но руки его не слушались. Ему оставалось полагаться только на глаза. Взгляд вверх, вниз, влево, вправо. К предплечью прикреплен катетер. Он проследил взглядом за отходившей от него трубкой и увидел капельницу. Больница. По крайней мере теперь стало понятно, почему он так себя чувствует. Но он понятия не имел, почему здесь оказался.

Проехала еще одна машина, и в свете фар он заметил человека, стоявшего у кровати и смотревшего вниз. Человек вытащил из-под головы Нокса подушку, взял ее за бока и приготовился опустить на лицо археолога, но в это время в коридоре послышался приближающийся стук каблуков по плитке. Человек отпрянул назад и исчез. Стук проследовал дальше по коридору, и опять воцарилась тишина.

Из тени вновь показалась фигура с подушкой в руках. Он опустил ее на лицо Нокса и придавил. До сих пор все происходящее казалось ему чем-то нереальным, вроде кошмарного сна наяву, но, чувствуя, как подушка душит его, он испытал настоящий ужас — сердце отчаянно забилось, посылая с адреналином приток сил. Он уцепился за руки душителя, забил ногами и попытался отвернуть голову, чтобы освободить рот и вздохнуть. Но силы уже покидали его, а голова от нехватки кислорода начала кружиться: он почувствовал, что теряет сознание. Он в отчаянии попытался нащупать лицо нападавшего и задел трубку, опрокидывая капельницу, которая с грохотом упала. И тут же подушку отпустили, и она упала на землю, давая Ноксу возможность судорожно хватать воздух открытым ртом.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел полицейский, сразу включивший свет. Он увидел на полу капельницу, задыхающегося Нокса и выбежал в коридор, громко зовя на помощь врача. Нокс лежал, с ужасом ожидая, что убийца вернется закончить начатое, но вместо него появился доктор с двухдневной щетиной и мутными от усталости глазами. Он поднял капельницу, проверил соединение и снова подсоединил катетер.

— Зачем вы это сделали? — укоризненно спросил он. — Вам просто необходимо поспать хоть чуть-чуть.

Нокс попытался ответить, но язык его не слушался, и он издал только жалобное хрипенье. По щеке покатилась капелька слюны, которую сочувственно вытерла медсестра. Врач проверил пульс и изумленно поднял бровь.

— Приступ паники? Это бывает. Вы попали в серьезную аварию. Но сейчас вы в безопасности. Это больница. Здесь ничего плохого случиться не может. Вам нужно только отдохнуть. Нам всем это нужно. — Он поднял с пола подушку, взбил ее и подсунул под голову Нокса. Затем он удовлетворенно кивнул, подошел к двери и выключил свет, оставляя Нокса на милость незнакомца, желавшего ему смерти.

 

I

Нильский паром для машин мало чем отличался от обшитого металлом плота с мотором. Гейл облокотилась на перила и наблюдала за рыбаками, направлявшими свои синие лодки гребками небольших весел, и торжественно проплывающими мимо живописными коврами полей, где выращивались овощи. Коптский монах бормотал под нос, водя пальцем по мелкому шрифту Библии у себя в руках. Ребятишки сидели на борту, свесив ноги и наблюдая, как изредка сверкнет боком проплывавшая рыба. Четыре молодых крестьянина разглядывали Стаффорда, а потом разразились смехом. Но даже это не испортило ему настроения после удачной утренней съемки.

Паром ткнулся в восточный берег, и они, пересев на машину, проехали через небольшую деревушку, стоявшую на холме. Детишки высыпали посмотреть на них, будто никогда раньше туристов не видели. Торговец начищал слюной и тряпкой потерявшие свежий вид лимоны и манго. Они миновали кладбище и по пустынной дороге подъехали к билетной кассе. Ставни еще не были сняты, но под навесом у караулки уже сидели два туристических полицейских, куривших одну сигарету на двоих. Один из них поднялся и подошел к ним.

— Вы рано, — недовольно констатировал он.

— Мы снимаем, — пояснила Гейл. — Вас разве не предупредили?

— Нет.

Гейл пожала плечами. В Египте всегда случалось так. Вы получали разрешение от Высшего совета, от армии, спецслужб, полиции, от тысячи других органов, но никому не приходило в голову сообщить об этом людям на местах. Она подозвала жестом Лили с толстой пачкой документов и предъявила их полицейскому. Тот безучастно посмотрел пару страниц и покачал головой.

— Я сообщу начальнику, — сказал он и направился в караулку. — Ждите здесь.

Гейл вернулась к «лендроверу» и открыла бардачок. У нее уже выработалась привычка возить с собой целый кондитерский набор для таких случаев. Она достала плитку шоколада, подошла ко второму полицейскому, развернула фольгу и, отломив себе кусочек, угостила его. Они понимающе улыбнулись друг другу, чувствуя, как приятно шоколад тает во рту. Гейл отдала ему плитку, показав жестом, чтобы тот угостил напарника. Полицейский благодарно кивнул и довольно заулыбался.

— Шоколадная дипломатия? — пробормотала Лили.

— Поверь, это может спасти жизнь.

Первый полицейский закончил разговаривать по телефону и жестом показал, что начальник скоро будет. Они стояли вместе и, коротая в ожидании время, жевали шоколад.

— Что происходит? — недовольно поинтересовался Стаффорд. — Есть проблемы?

— Просто это Египет, — пояснила Гейл.

Наконец показалась машина, о приближении которой свидетельствовали клубы поднятой пыли. Из нее вылез офицер, выглядевший образцовым армейским командиром в отутюженной зеленой военной форме с блестящим кожаным ремнем и кобурой. Цвет его лица выглядел неожиданно светлым для египтянина. У него были аккуратная стрижка и шелковистые усы. Но за этим внешним лоском чувствовалась жесткость.

— Я — капитан Халед Осман, — представился он. — Что за разговоры о съемке? — Он протянул руку и забрал у Лили папку с документами и просмотрел их — его раздражение явно нарастало. — Никто ничего не сообщает, — пожаловался он. — Почему так происходит?

— Здесь все в порядке, — сказала Гейл.

— Подождите тут. — Он прошел в караульное помещение и кому-то позвонил: его разговор быстро перешел на повышенные тона. Он вернулся и кивком головы подозвал Гейл.

— Где именно вы собираетесь снимать? — спросил он. Гейл забрала у него документы и посмотрела на заявку. В ней указывались все известные места раскопок в Амарне, включая пограничную стелу, поселок рабочих, северный дворец, южные захоронения и Царскую усыпальницу.

— Вы что, собираетесь все это снять за один день? — шепотом спросила она Лили.

Та покачала головой.

— Мы запросили разрешение до того, как Чарльз закончил сценарий. Поэтому на всякий случай запросили по максимуму. На самом деле нам нужны только пограничная стела, северный дворец и Царская усыпальница.

— А что именно в Царской усыпальнице? — поинтересовался капитан Халед.

— Только вход и погребальную камеру.

Он недовольно хмыкнул, но возражать не стал.

— Вам понадобится сопровождение, — объявил он, возвращая документы. — Мы с Насером поедем с вами.

Гейл и Лили обменялись взглядами. Иметь целый день этого офицера в качестве нагрузки им совсем не улыбалось.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала Гейл, — но я уверена, что мы отлично…

— Мы поедем с вами, — повторил Халед.

Гейл выдавила из себя улыбку.

— Мы очень признательны, — сказала она.

 

II

Нокс неподвижно лежал на кровати, ожидая появления незнакомца, который опять вытащит подушку и закончит начатое. Но время шло, и никто не появлялся. Наверное, нападавший ушел. Однако это его не успокаивало. Кто-то желал ему смерти, и они знали, где он находится. Надо было уходить.

Всплеск адреналина придал ему немного сил. Он подвинул правую ногу к краю кровати и позволил ей упасть вниз. Подождав, пока она успокоится, он проделал то же самое с левой ногой. Бедра тоже удалось подвинуть и свесить вниз, а потом с помощью рук сместить центр тяжести и в конце концов оказаться на полу. Катетер опять открепился, а подставка капельницы закачалась, но осталась стоять. Он замер, скрючившись, и опасался, что шум снова привлечет внимание, но дверь так и не открылась. Одежда лежала на тумбочке. Он с трудом подполз к ней и стащил вещи вниз. Перепачканные сажей и маслом, они все же меньше бросались в глаза, чем больничная роба. Постепенно ему удалось одеться, натянув на себя джинсы, рубашку и черный свитер. Он ухватился за металлическую кровать и, подтягиваясь, поднялся на ноги. От нагрузки начала кружиться голова, и пришлось подождать, пока не пройдет приступ тошноты и не минует опасность потерять сознание. Нокс отпустил кровать и сделал неуверенный шаг к двери, потом другой, третий и, глубоко вдохнув, приоткрыл дверь. В окнах напротив уже показалось утреннее солнце, и он вышел в коридор, держась за стену.

— Эй!

Нокс посмотрел налево: в конце коридора полицейский курил в открытое окно. Тот выбросил сигарету, сложил на груди руки и устремил на Нокса суровый взгляд, рассчитывая, что этого будет вполне достаточно, чтобы заставить его вернуться в палату. Но Нокс толкнул двери, оказался на лестнице и, ухватившись за перила, устремился вниз.

— Эй! — опять крикнул полицейский. — Вернись немедленно!

Нокс очутился в похожем коридоре, где, облокотившись о стену, стоял санитар со стаканом чая в руках. Услышав крики полицейского, санитар поставил стакан и двинулся в сторону Нокса. Тот рванул на себя ближайшую дверь, но она оказалась заперта. Нокс метнулся к окну, распахнул его и выглянул: внизу стояла бетономешалка и была насыпана куча песка. Он перегнулся через подоконник и, перевесившись, полетел вниз в тот самый момент, когда полицейский уже хватал его за ногу. Но удержать Нокса ему не удалось, и тот упал на песок, врезавшись в него боком и скатившись прямо на дорогу, где в это время проезжала машина. Объезжая его, водитель погрозил ему кулаком и громко выругался.

Нокс поднялся, прошел мимо пустой будки охранника и оказался на улице. При виде грузовика он прижался к стене, чтобы тот его не задел, а за ним ехало такси, водитель которого посигналил, чтобы Нокс его пропустил. Археолог остановил его и, открыв заднюю дверь, упал на сиденье как раз тогда, когда на дорогу выбежал полицейский.

— Деньги есть? — спросил таксист.

Язык Нокса не слушался, будто ему в рот запихали огромный воздушный шар, и говорить он не мог. Он достал бумажник и вытащил из него две потрепанные купюры. Таксист кивнул и тронулся, оставив полицейского на дороге.

— Куда? — спросил он.

Вопрос поставил Нокса в тупик. Его единственной заботой было только сбежать, но на многие вопросы требовалось срочно найти ответы: загадочная автомобильная авария, которая привела в больницу, незнакомец, пытавшийся убить его. Последнее, что он помнил, была встреча с Огюстэном, с которым они пили кофе. Не исключено, что тот может что-то знать. Он пробормотал водителю адрес и, потеряв последние силы, откинулся на сиденье.

 

III

— Вам обязательно там стоять? — поинтересовался Стаффорд. — Вы закрываете мне вид.

Гейл беспомощно оглянулась. Лили уже отсняла материал о пограничной стеле, и теперь Стаффорд настраивал камеру, чтобы снять себя на фоне пустыни. Она либо закрывала вид Стаффорду, либо сама попадала в кадр.

— Пойдемте со мной, — предложила Лили, показывая на узкую тропинку, уходившую вверх по холму. — Свой кусок я уже отсняла.

Крутая тропинка предательски скользила из-за сланцеватой глины, но вскоре они уже оказались на вершине холма, откуда открывался поразительный по красоте вид на светлую равнину из песчаника и ленту растительности, ограждавшую Нил.

— Господи! — пробормотала Лили. — Только представьте, как здесь жить.

— Подождите до обеда, — согласилась Гейл. — Или приезжайте летом. Здесь даже тюрьму строить нельзя.

— Тогда почему Эхнатон выбрал это место? Я имею в виду, наверное, не только из-за солнца, поднимающегося меж двух скал.

— Амарна оставалась нетронутой землей, — ответила Гейл. — Никогда не связанной с другими богами. Возможно, это сыграло роль. И не забывайте, что Египет был образован объединением двух земель — Нижнего Египта и Верхнего Египта, каждый из которых претендовал на первенство. А здесь как раз проходит граница между ними, поэтому не исключено, что Эхнатон выбрал для правления это место из практических соображений. Хотя есть и другие теории.

— Например?

Гейл показала на север, где скалистая гряда сливалась с Нилом:

— Там Эхнатон построил свой дворец. Там много природной тени, и Нил протекает достаточно близко, чтобы разбить прекрасные сады и наполнить бассейны. А когда он выезжал по делам в Амарну, то рядом с носилками бежали солдаты, чтобы создать тень от солнца.

— Неплохо для некоторых.

— Вот именно. В главном храме Атона постоянно накрывали сотни столов, ломившихся во время церемоний от гор мяса и овощей. А останки людей на местных кладбищах свидетельствуют об анемии и недоедании. И не забывайте про письмо ассирийского царя по имени Ашшурубаллит. «Почему ты оставляешь моих послов ждать на открытом солнце? Они умрут на солнцепеке. Если царю самому нравится стоять на солнце, то, конечно, пусть так и делает. Но почему должны страдать мои люди? Это убьет их».

Лили нахмурилась.

— Ты думаешь, он был садист?

— Я это допускаю. Представь, что твой начальник прав и Эхнатон действительно страдал от какой-нибудь ужасной болезни. Разве трудно предположить, что ему нравилось, когда другие тоже страдают?

— Нетрудно.

— Но дело в том, что этого наверняка не знает никто: ни я, ни Фатима, ни твой босс. У нас просто нет достаточных свидетельств. Вам надо постараться донести это до своих зрителей. В вашей передаче все основано на догадках, а не на фактах. Все.

Лили понимающе покосилась на нее.

— Так Фатима нам это хотела сказать вчера вечером?

— Что ты имеешь в виду?

— Эти талалаты, где Эхнатон изображен без гениталий. Тебе это не очень по душе, верно? Поэтому ты и ушла спать.

Гейл покраснела.

— Мне кажется, сейчас еще слишком преждевременно делать какие-нибудь выводы.

— Тогда зачем она рассказала?

— Это — чудесное место в Египте. Доброжелательные люди, богатейшая история, но сюда редко кто заезжает. Фатима хочет это изменить.

— А мы — наживка?

— Я бы не стала это так называть.

— Все в порядке, — улыбнулась Лили. — Я даже рада. Мне бы хотелось, чтобы от передачи была польза.

— Спасибо.

Лили кивнула.

— А можно задать по-настоящему глупый вопрос? Он мучит меня с тех пор, как я приехала, но я никак не решалась спросить.

— Конечно.

— Произношение. Я имею в виду, что в древнем египетском алфавите не было гласных, верно? Так откуда мы знаем, как произносились имена Эхнатона и Нефертити?

— Этот вопрос далеко не глупый, — улыбнулась Гейл. — Дело в том, что мы на самом деле не знаем. Но у нас есть кое-какие подсказки из других языков, в частности коптского.

— Коптского? — удивилась Лили. — Я думала, что коптской может быть только церковь.

— Так и есть, — согласилась Гейл. — Все уходит корнями во времена завоевания Египта Александром Македонским. Он ввел греческий язык в качестве официального, но люди продолжали говорить на египетском, поэтому писцы постепенно стали передавать египетскую речь с помощью звуков греческого алфавита, в котором были гласные. Так со временем образовался коптский язык, в свою очередь, ставший языком первых христиан, и отсюда пошло их название. Поэтому каждый раз, когда мы сталкиваемся с египетским словом, написанным на коптском языке, мы имеем представление о том, как оно звучало. Конечно, только приблизительно, в особенности для амарнского периода, закончившегося за тысячу лет до Александра Македонского. Наши выводы основываются скорее на аккадской клинописи, нежели на коптском языке, а с аккадским языком можно сломать голову, поверь. Вот почему имя Эхнатона так часто писалось по-разному. В викторианскую эпоху он был известен как Кху-эн-атон или Кен-ху-атон, но в последнее время мы… — Она осеклась и положила ладонь на живот, часто задышав.

— Что случилось? — с беспокойством спросила Лили.

— Ничего, просто что-то свело, ничего страшного.

— Это все солнце!

— Наверное. — Она собралась с силами и выдавила улыбку. — Ты не будешь возражать, если я вернусь к машине и немного посижу?

— Ну конечно, нет! Мне пойти с тобой?

— Нет, спасибо, я сама. — На протяжении всего пути вниз, где был припаркован «лендровер», она не чувствовала под собой ног. Туристические полицейские дремали неподалеку. Гейл достала из бардачка книгу Стаффорда и уселась боком на месте водителя. Обложка ярко блестела на солнце. Гейл лихорадочно пролистала несколько страниц, пока не нашла то, что искала.

Да. Именно так, как ей запомнилось.

Но этого же не может быть! Или все-таки может?

 

IV

Когда с грохотом упала капельница, Петерсон понял, что свой шанс он упустил и самым лучшим для него остается убраться оттуда незамеченным. Он спрятался за дверью, открытой полицейским, дождался, пока тот побежит за медсестрой, выскользнул в коридор, быстро спустился по лестнице на первый этаж и вышел на улицу через пожарный выход. Оказавшись в «тойоте», он посидел, собираясь с мыслями.

Петерсон всегда гордился силой своего характера, выдержкой и хладнокровием. Но сейчас ему явно не до спокойствия. Нокс наверняка расскажет о вторжении в свою палату. Даже если он не вспомнит вчерашние события, то описать нападавшего ему не составит труда, а Фарук тут же сложит два и два. Прямое отрицание всего Петерсону не поможет. Ему нужно алиби. Он должен вернуться на раскопки.

В этот момент открылось окно, и он увидел, как из него вывалился сам Нокс, приземлился на кучу песка, поднялся и, шатаясь, направился к дороге.

Петерсон почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Он действительно избран! Сам Господь пожелал, чтобы он это увидел! А из этого следовало, что он хотел, чтобы Петерсон закончил начатое. И преподобный знал, какую работу должен сделать, и принял свою миссию без колебаний.

Он включил заднюю передачу и проследил за тем, как Нокс садился в такси. Он проехал за ним через всю Александрию и остановился у высокого серого многоквартирного здания. Нокс неуверенно вылез из машины и исчез в подъезде. Петерсон нашел где припарковаться и подошел к табличке с именами жильцов. На шестом этаже жил Огюстэн Паскаль, самый знаменитый подводный археолог Александрии. Наверняка Нокс отправился именно к нему. Двери лифта открылись, и в фойе появились две женщины, занятые беседой. Петерсону нельзя попадаться никому на глаза, и он, опустив голову, вернулся к машине ждать удобного случая, который Господь наверняка предоставит.

 

I

Лили с любопытством наблюдала за тем, как Гейл спускалась к машине. То, как она вытащила из бардачка книгу Стаффорда, и нетерпение, с каким стала ее листать, напомнило ей об интересе, с которым она расспрашивала его насчет медного свитка.

Она не сомневалась, что за этим что-то крылось. Лили спустилась вниз и тихо подошла сзади — Гейл услышала шаги, только когда та возникла совсем рядом. Гейл быстро захлопнула книгу и опустила вниз, стараясь спрятать.

— Господи! — произнесла она, положив руку на сердце. — Как ты меня напугала!

— Извини, — ответила Лили, — я не хотела. — Она положила руку на плечо Гейл. — Ты уверена, что все в порядке?

— Да, все нормально. Пожалуйста, не волнуйся.

— Как я могу не волноваться? После всего, что ты для нас сделала.

— Это пустяки. Правда.

Лили позволила себе озорно улыбнуться.

— Все дело в медном свитке, так ведь?

Глаза Гейл расширились.

— Как ты догадалась?

— Ну же, Гейл. Игра в покер учит чтению мыслей. Давай! Выкладывай!

Гейл перевела встревоженный взгляд на Стаффорда, но желание поделиться оказалось слишком сильным.

— Ты никому не расскажешь? — спросила она. — По крайней мере пока я сама не разберусь, что это может значить.

— Даю слово, — подтвердила Лили.

Гейл открыла книгу и показала на группы греческих букв на снимке медного свитка.

— Видишь эти буквы? — спросила она. — Первые три произносились бы как Хен-На-Он.

— Хеннаон? — нахмурилась Лили. — Ты же не думаешь, что имеется в виду… Эхнатон?

— Да. Я так думаю.

— Но в этом нет никакого смысла.

— Это ты мне говоришь? — Гейл невесело рассмеялась. — Но медный свиток — это иудейский документ, а вы делаете передачу о том, что Эхнатон и Моисей — одно и то же лицо.

— Боже мой! — пробормотала Лили и взглянула на Стаффорда. — Мне очень жаль, Гейл, но ты должна мне разрешить рассказать ему.

Она решительно покачала головой.

— Он не обрадуется.

— Ты шутишь? Это же настоящая бомба!

Гейл протянула ей книгу Стаффорда:

— Ты это разве не читала? Он заработал себе имя и репутацию на утверждении, что сокровища медного свитка взяты из храма Соломона. А теперь ты собираешься ему сказать, что он ошибался и на самом деле они отсюда?

— Отсюда?

— Если это и правда имя Эхнатона, — подтвердила Гейл. — Он не может быть не причастен.

— Но свиток написан на древнееврейском, — возразила Лили.

— Но скопирован с другого, более древнего документа. Не исключено, что ессеи перевели его, когда снимали копию. В конце концов, если вы правы насчет того, что Эхнатон и был Моисеем, то ессеи стали бы самыми вероятными наследниками.

— Как это?

— Ты читала поэму Эхнатона «Гимн Атону»? По ней можно судить о его образе мыслей. Он делил все на свет и тьму, добро и зло. Точно так же считали и ессеи. Они называли себя сыновьями света и считали сражающимися не на жизнь, а на смерть с сыновьями тьмы. Они так же поклонялись солнцу. Они принимали Бога за «совершенный свет» и молились лицом на восток по утрам, призывая солнце взойти. Они даже носили с собой лопатки, чтобы закапывать экскременты и не оскорблять их видом солнце. Они использовали солнечный календарь точно так же, как и здесь. И Амарна, и Кумран расположены на одной оси — двадцать градусов южнее востока.

— Господи! — не удержалась от восклицания Лили.

— Ритуальное полотно ессеев было египетским, точно так же, как и красители. Археологи даже нашли анх, вырезанный на могильном камне в Кумране, а анх являлся символом жизни Эхнатона. Они вносили правку в свои свитки красными чернилами, и кроме них так делали только египтяне. Теперь сам медный свиток. Древние египтяне иногда тоже писали особо важные документы на меди. Кроме них, так больше не делал никто, во всяком случае, насколько я знаю. А в других свитках Мертвого моря сплошь и рядом встречаются ссылки на духовного лидера ессеев — «Учителя праведности». А именно под этим именем Эхнатон стал известен в Амарне.

— Тогда это правда! Иначе и быть не может!

— Не обязательно. Не забывай, что Кумран и Амарну разделяет тысяча лет. И все, что я сказала, является косвенным свидетельством. Никому не удавалось найти прямого доказательства.

— Но медный свиток существует, и это — не косвенное доказательство, — возразила Лили.

После небольшой паузы Гейл признала:

— Нет, не косвенное.

 

II

Хотя ремонт в квартире Огюстэна Паскаля закончился почти неделю назад, но в ней по-прежнему стоял стойкий специфический запах смеси краски и растворителя. Особенно он чувствовался по утрам, усугубляясь нежеланием просыпаться, тяжестью в голове и одиночеством в кровати. Уже целых две недели он спал на этой новой кровати, и до сих пор так и не опробовал ее. В его жизни что-то пошло наперекосяк.

Стук в дверь. Проклятые соседи никак не уймутся. Он повернулся на другой бок, закрыл ухо подушкой и ждал, пока они не уйдут. Он даже не помнил, когда еще так плохо спал и постоянно чувствовал себя разбитым.

Стук не прекращался. Он со злостью вскочил и, натянув джинсы и фуфайку, отправился открывать.

— Какого черта? — начал он, но осекся, увидев, что в дверях стоял Нокс. Он тут же заметил, что его друг был весь в синяках и ссадинах. — Господи! Что случилось?

— Автомобильная авария, — с трудом выговорил Нокс. — Я не помню.

Огюстэн с ужасом взирал на него, потом повернулся и пошел за курткой.

— Я отвезу тебя в больницу.

— Нет, — сказал Нокс. — Опасно. Человек. Пытался задушить меня подушкой.

— Что? Кто?

— Не знаю. Было темно.

— Я звоню в полицию.

— Нет. Никаких врачей и полиции. Пожалуйста. Узнай, что происходит.

Огюстэн пожал плечами и помог Ноксу дойти до дивана, потом отправился на кухню, налил им по стакану воды и выпил свой залпом.

— Давай с самого начала. Автомобильная авария. Где?

Нокс покачал головой:

— Не могу вспомнить. Помню только, что пил с тобой кофе.

— Но это было позавчера! — воскликнул Огюстэн. — У тебя есть какие-нибудь квитанции? Что-нибудь, что поможет вспомнить?

— Нет.

— А мобильник? Посмотри, кто звонил.

Нокс похлопал себя по карману.

— Потерялся.

— Тогда электронная почта. — Он помог Ноксу подойти к столику, открыл ноутбук и подсоединился к Интернету. Нокс набрал свой логин и пароль и увидел сообщение от Гейл.

Привет, Дэниел.

С любовью, Гейл

В приложении направляю файлы со снимками терапевтов, во всяком случае, теми, с которыми удалось что-то сделать. Остальные оказались слишком темными или расплывчатыми, и за такое короткое время улучшить изображение не удалось, но я буду пробовать. Откуда они? Это опять «пустышка»? Умираю от любопытства. Сегодня я работаю водителем и еду в Амарну, но вечером позвоню. Я тоже соскучилась.

Читая письмо, Огюстэн почувствовал, как от волнения заколотилось сердце, а от лица отлила кровь.

— Все в порядке? — поинтересовался Нокс, удивленно глядя на него.

— Фото терапевтов? — спросил Огюстэн. — Где, черт возьми, ты их сделал?

— Откуда мне знать? — резко ответил он. — У меня провал памяти, помнишь?

Огюстэн кивнул.

— Давай тогда загрузим эти чертовы файлы и посмотрим. Очень интересно!

 

III

В Приложении книги Стаффорда давался полный текст и перевод медного свитка. Гейл и Лили прочитали их вместе.

— А сколько весил талант? — спросила Лили.

— В разных местах по-разному, — ответила Гейл. — Где-то от двадцати до сорока килограммов.

— Но здесь говорится, что было спрятано девятьсот талантов, — засомневалась Лили. — А это восемнадцать тонн золота! Такого просто не может быть!

Гейл задумалась. Лили была права. Такие количества просто не укладывались в голове. Она сверилась с оригиналом текста на древнееврейском.

— Посмотри, — сказала она. — Вес указан буквой «К». Ее перевели как «талант», потому что таланты использовались иудеями и упоминаются в Библии. Но если речь идет об Эхнатоне и сокровище имеет египетское происхождение, то его размер наверняка указан в мерах весов Восемнадцатой династии. А они не пользовались талантами, во всяком случае, не тогда и не для золота. Они использовали единицу, которую называли «кайт», отсюда и буква «К» для ее обозначения. А «кайт» был всего лишь крупицей таланта, где-то около десяти-двенадцати граммов.

— Тогда эти цифры выглядят гораздо правдоподобнее?

— Гораздо. Я хочу сказать, что все равно это составляет колоссальное количество золота, но все-таки более-менее реальное. И посмотри, как записаны цифры. Эти косые черты, цифра «десять». Типичный пример Восемнадцатой династии.

Лили отступила на шаг и покачала головой:

— Но зачем последователям Эхнатона зарывать это золото? Почему не забрать с собой?

— Потому что они не могли, — пояснила Гейл. — После смерти Эхнатона по всей стране прошли чистки. Традиционалисты вновь оказались на коне и сполна рассчитались с обидчиками. Многие почитатели Атона отреклись от своей веры и переехали в Фивы. Но не все. Если вы правы насчет того, что они были евреями, то в Книге Исхода говорится, что они снялись с места очень быстро. А забрать такое огромное количество золота быстро просто невозможно, и оно бы сильно замедлило бегство.

— И они его закопали, — подытожила Лили. — И записали, где именно, на медном свитке.

— Они особо не тревожились, — кивнула Гейл. — В конце концов здесь находился дом настоящего Бога, а они были истинно верующими. Что означало их скорое триумфальное возвращение. Но так, естественно, не случилось. Они бежали из Египта, поселились в Ханаане и убедили себя, что это и есть Земля обетованная. А когда оригинальный медный свиток начал окисляться или, возможно, они начали бояться, что забудут египетский язык, то они сняли копию, но уже в переводе на древнееврейский. А с него позднее — еще копию, в конце концов, оказавшуюся в Кумране. — Она помолчала. — Ты ведь слышала о конце света? О великой битве у Мегиддо?

— Армагеддон, — ответила Лили.

— Именно. Потом Бог должен был править из Нового Иерусалима — города, описанного в Книге пророка Иезекииля и Откровении Иоанна Богослова. Но в Кумране нашли другой свиток «Нового Иерусалима» с другим описанием города. Шесть его экземпляров свидетельствуют об огромном значении, которое ему придавали ессеи. Размеры, привязка к местности, дороги, дома, храмы, вода — все, буквально все. И это описание с поразительной точностью соответствует одному древнему городу.

— Какому? — спросила Лили, догадываясь, каким будет ответ.

— Этому, — ответила Гейл, простирая руки. — Амарне.

 

IV

Нокс ошеломленно просматривал фотографии, присланные Гейл. Полураскопанное захоронение, статуя Гарпократа, катакомбы, мумифицированные останки, коробка с отрезанными человеческими ушами.

— Боже милостивый! — не удержался он при виде мозаики.

Огюстэн постучал пальцем по экрану.

— Ты знаешь, что мне это напоминает?

— Что?

— Ты когда-нибудь слышал об Элифасе Леви? Французском оккультисте, вроде Алистера Кроули, только жившем раньше. Это он впервые нарисовал знаменитый образ таинственного божества тамплиеров Бафомета, ставший образцом для современного изображения дьявола. Так вот, он там изображен точно в такой же позе со скрещенными ногами и поднятой правой рукой с указующими перстами. И он очень похож. Тот же вытянутый подбородок, раскосые глаза, длинные скулы. Ты понимаешь, о чем я?

— Подожди, не так быстро, — попросил Нокс, указывая на свой разбитый лоб.

— Точное происхождение слова «Бафомет» неизвестно, — кивнул Огюстэн. — Одни считают, что это искаженное произнесение имени Магомета. Другие считают его производным от греческих слов Baphe Meti, означающих «крещение мудростью». Но есть и теория, основанная на методе шифрования «атбаш» — простом шифре подстановки для иврита, где первая буква алфавита меняется на последнюю, вторая — на предпоследнюю и так далее.

— Я знаю это, — сказал Нокс. — Ессеи пользовались этим.

— Вот именно. Что многое объясняет, если это место принадлежало терапевтам. Если методом «атбаш» прочитать слово «Бафомет», то мы получим греческую богиню мудрости Софию, которую Бог родил первой. Конечно, София была женщиной, но Леви нарисовал Бафомета гермафродитом с женскими грудями, совсем как у фигуры на мозаике.

Нокс вгляделся в изображение повнимательнее. Он сразу не обратил на это внимания, но Огюстэн прав. Фигура на мозаике явно мужская, но с женскими грудями.

— В те времена гермафродиты считались священными, — продолжал Огюстэн. Греки считали их theoeides — божественной формой. Орфики полагали, что вселенная началась с рождения Эрота в виде гермафродита из яйца. В конце концов, всегда легче поверить, что из ничего появилось что-то ОДНО, а не множество всякого. А когда все остальное порождено этим одним, то у него должны быть черты и мужского, и женского начала.

— Как у Атума, — добавил Нокс. — В египетской мифологии Атум создал себя сам из первобытного хаоса. Чувствуя одиночество, он мастурбацией получил свое семя, а участвующая в самосовокуплении рука персонифицировалась как женский элемент Атума. Проглотив собственное семя и оплодотворив себя, Атум родил, выплюнув изо рта богов-близнецов Шу — воздух — и Тефнут — влагу, от которых и началась вся жизнь.

— Совершенно верно. Фактически этот источник заимствования верований орфиков вряд ли вызывает сомнения, хотя особое отношение к гермафродитам прослеживается повсеместно. Ты знал, что древнееврейские ангелы были гермафродитами? Кабалистические души являются гермафродитами, которых посылают в мир, разделив на мужчин и женщин, обреченных на поиски своей второй половины. В некоторых традициях даже Адам был гермафродитом. «Мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя Адам». Вот что имел в виду Иисус, говоря: «Так что они уже не двое, но одна плоть». А в гностицизме таких примеров огромное количество. И даже в «Софии», если уж на то пошло.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я пару лет назад написал об этом статью для одного журнала. Они на это очень падки. Мне здорово помог в этом Костас.

Нокс кивнул. Костас был пожилым греком, с которым они дружили, и настоящей кладезью мудрости во всем, что касалось гностиков и александрийских отцов церкви.

— Думаю, ему стоит позвонить.

— Давай сначала дойдем до конца. — Он взял мышь и просмотрел оставшиеся снимки. Небесные создания на потолке, молодые ребята и девушки, расчищавшие фрески, стоя на коленях. Изображение коленопреклоненной фигуры в голубом перед двумя людьми у входа в пещеру и едва различимой подписью на греческом, которую он перевёл как «Сын Давидов, помилуй меня».

— Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Нет. — Нокс сел на место. — А ты это раньше видел?

— Нет.

— А должен был бы, верно? Я имею в виду, что если бы такое здесь нашла нормальная экспедиция, то ты бы точно знал. Даже если от таких, как я, это и скрыли бы, то уж от тебя-то точно нет!

— Мне бы тоже хотелось так думать, — отозвался Огюстэн. — Но не забывай, что это Египет. Надо позвонить Омару.

— Хорошая мысль.

Мобильник Омара не отвечал. Тогда Огюстэн позвонил в офис. Нокс с удивлением наблюдал, как тот вдруг побледнел, и на лице появилась растерянность.

— Что случилось? — спросил он.

Огюстэн повесил трубку и перевел недоуменный взгляд на Нокса.

— Омар умер.

— ЧТО?

— И они говорят, что это ты убил его.

 

I

— Почему ты на меня так смотришь? — в ужасе спросил Нокс. — Ты же не думаешь… ты не можешь думать, что я убил Омара.

Огюстэн положил руку на плечо Ноксу.

— Конечно, нет, мой друг. Но факты есть факты. Омар мертв. А ты сам сказал, что попал в автомобильную аварию и ничего о ней не помнишь. — Он взял куртку и рассовал по карманам бумажник, мобильник и ключи. — Я съезжу в больницу и ВСДД, постараюсь все выяснить. А ты оставайся здесь. Отдохни. Часто — это лучший способ вернуть память. И не волнуйся. Мы во всем разберемся. — Он открыл дверь, и та захлопнулась за ним на защелку.

 

II

Чувствуя, что у нее кружится голова, Лили спросила, глядя себе под ноги и запинаясь:

— Ты не считаешь… я имею в виду, что часть сокровищ все еще находится здесь?

— Сомневаюсь, — ответила Гейл. — Это место хорошо исследовано в последние годы. И ничего особенного не найдено. Какие-то украшения Нефертити примерно восемнадцатого века до нашей эры. Бронзовые церковные чаши. Не исключаю, что они могли быть частью клада. И еще так называемый кувшин с золотом — сосуд, наполовину заполненный золотыми чушками. В песке пальцем делался желобок, и туда заливалось расплавленное золото, которое потом остывало и превращалось в брусок. Я всегда считала, что так люди хранили свои сбережения, а ювелиры — запас сырья, но не исключаю, что это тоже могло быть частью сокровищ.

— И ничего больше?

— Мне, во всяком случае, об этом неизвестно. Но на другое и рассчитывать не следует. Не забывай, что город после смерти Эхнатона целиком разобрали. — Гейл хохотнула. — Не исключено, что именно поэтому он и был разобран, а не просто разрушен и заброшен. Подумай. Если новые власти узнали о сокровище атонистов, наткнувшись на пару тайников, или потому, что кто-то проболтался…

Лили энергично закивала:

— То они разобрали все по кирпичику, пока не нашли основное хранилище. — Она дотронулась до книги Стаффорда: — А здесь говорится, где был устроен тайник?

Белая бумага от лучей солнца так отсвечивала, что они повернулись к нему спиной, создавая тень.

— В крепости в долине Ахор, — шепотом ответила Гейл. — Сорок локтей под восточными ступенями. В погребальном комплексе. В третьем ряду камней. Под полом большого бассейна площади, окруженной колоннадой.

Лили наморщила нос.

— Довольно расплывчато, правда?

— Это вполне объяснимо, — ответила Гейл. — Если мы правы, то атонисты рассчитывали вернуть утраченное очень быстро. Им не требовалось точного описания, только aide-memoire.

— А как насчет названий этих мест? Секака, гора Гризим, долина Ахор?

— Они все расположены неподалеку от Иерусалима, — признала Гейл. — Но это тоже не должно удивлять. Я имею в виду, что если наша гипотеза верна, то мы имеем дело с двойным переводом. С египетского на древнееврейский, а с него на английский. И все эти места первоначально обозначались только согласными, потому что в алфавите и египетского, и иврита не существовало гласных. Поэтому когда переводчики сталкивались с названиями, которые не очень подходили под их представления, они их подгоняли под то, что казалось им верным. Это — вполне естественно, правда? Возьмем, к примеру, местное царское вади. Раньше оно носило название «долина горизонта» или, по-египетски, — «долина Ахета». Разве трудно допустить, что в переводе это место стало называться «долина Ахора»? Или что Секака в оригинале была Саккарой?

— Но я считала, что Саккара находится недалеко от Каира.

— Это так, но название происходит от имени бога мертвых — Сокара, которому поклонялись во всем Египте. Захоронения часто…

Сзади послышался скрип песка от шагов. Она захлопнула книгу и обернулась: к ним приближался Стаффорд, обвешанный камерами.

— Невозможно оторваться? — самодовольно поинтересовался он.

— Невозможно, — призналась Гейл. — Она просто поразительна.

— Вот поэтому я ее и написал. — Он посмотрел на часы и кивнул в сторону машины. — Скажите, когда будете готовы, — сказал он, укладывая аппаратуру на заднем сиденье. — Мы вообще-то работаем по графику.

 

III

Петерсон находился на прежнем посту, когда на шестом этаже неожиданно распахнулись двери на балкон, и появился испуганный Нокс, выглядевший так, будто только что узнал неприятную новость. Через мгновение в дверях подъезда показался человек, одетый в джинсы и кожаную куртку. Паскаль. Больше некому. Тот глубоко затянулся сигаретой, выбросил окурок на тротуар, взобрался на черный с хромом мотоцикл и уехал, махнув Ноксу рукой на прощание. Нокс перегнулся через перила и приветственно помахал рукой вслед. Наблюдая за ним, Петерсону ярко представилось, как тот, перегнувшись, теряет равновесие, тщетно пытается удержаться и летит навстречу смерти. К таким видениям Петерсон относился очень серьезно. Люди без веры и слабые духом считали молитву способом упросить Бога дать им то, чего они жаждали. Но истинный смысл молитвы заключался не в этом. Истинный смысл заключался в том, чтобы верующие могли узнать, чего именно от них хотел Господь.

Человек, доведенный до отчаяния гибелью близкого друга, в которой он винил себя. Да! Люди поймут, почему он решил покончить с собой и выбросился с балкона вниз.

Он дождался, пока Нокс не вернется в квартиру, вылез из «тойоты» и не спеша направился к подъезду.

Он всегда чувствовал спокойствие, когда выполнял волю Господа.

 

IV

— А я уже решил, что никакой спешки нет, — заметил патологоанатом, шагая с Нагибом по мрачным коридорам в свой кабинет.

— Ходят такие разговоры?

— Да. И я их слышал.

Нагиб пожал плечами:

— Мой босс считает, что сейчас не самое лучшее время для этого расследования.

— А вы с ним не согласны?

— У меня есть дочь.

Патологоанатом согласно кивнул с серьезным видом:

— У меня тоже.

— Вы… еще не начинали?

— По плану она стоит после обеда. Но если хотите, я могу передвинуть на пораньше.

— Я был бы признателен.

— И еще одно, — сказал патологоанатом. — Это не связано с причиной смерти, но может вас заинтересовать.

— И что это?

— Мой ассистент, когда осматривал, нашел мешочек на шнурке вокруг шеи.

— Мешочек? — нахмурился Нагиб. — И в нем что-то было?

— Осколок старой статуэтки, — подтвердил патологоанатом. — Можете его забрать, если хотите.

 

I

Возвращаясь в квартиру, Нокс заметил свое отражение в балконной двери. Не очень приятная картина. Он прошел в ванную и разделся. Бинты выглядели потрепанными и серыми — совсем как он. Он намылил губку и тщательно протер ею вокруг повязок, смыв потом пену чистой водой и часто морщась, но не столько от боли, сколько от мыслей об ужасной новости про Омара.

Он вышел в комнату. Он спал в этой квартире сотни раз после затянувшихся до поздней ночи бесед, и его ничуть не смущало занять чистую рубашку. Но дверь в спальню Огюстэна была закрыта. И теперь он вдруг вспомнил, как перед самым уходом Огюстэн вернулся в спальню и пробыл там с минуту, а потом тщательно затворил за собой дверь. Не исключено, что там кто-то находился. Такое случалось и раньше. И хотя Огюстэн не особо пытался это скрывать, но, возможно, у того, кто был за дверью, имелись другие соображения.

Нокс помедлил, не желая никого беспокоить, потом вспомнил, как пахнет от его рубашки. Поняв, что ни за что ее не наденет, Нокс решился осторожно постучать. Никакого ответа. Он постучал погромче и позвал. По-прежнему тишина. Он чуть приоткрыл дверь, заглянул в щелку и потом распахнул настежь, застыв от изумления. Квартира Огюстэна всегда была очень красноречивой. Как он сам говорил, место, куда можно приводить женщин, но где они не захотят остаться. От этого не осталось и следа. Лучи утреннего солнца струились сквозь ослепительно чистые стекла на толстый красно-коричневый ковер и новую огромную кровать, сверкающую желтой медью. Со стен исчезли старые облезлые обои, а сами стены были тщательно выровнены и покрашены в небесно-голубой цвет. Кругом висели литографии египетских достопримечательностей. Ослепительной белизны карнизы, плинтусы и сам потолок. Одного цвета с ковром тускло отсвечивающее красное дерево шкафа. Подобранные в тон туалетный столик и стул. Глядя на спальню, он только сейчас сообразил, что в гостиной тоже сделан ремонт и на полу там новое покрытие, хотя общая картина и не выглядела такой экстравагантной. Он просто был не в себе, чтобы сразу заметить.

Он открыл шкаф. Боже мой! Пиджаки и отутюженные накрахмаленные рубашки на деревянных вешалках. Целые полки аккуратно сложенного нижнего белья. Он бегло просмотрел стопку футболок и заметил край бордовой папки. Сердце сильно забилось. Он инстинктивно понял, что Огюстэн сюда приехал именно по этой причине, чтобы никто об этом не узнал. Нокс чувствовал, что смотреть содержимое папки не следует, и знал, что все равно посмотрит. Он подошел к окну и раскрыл папку. Внутри оказались фотографии. Он вынул их и просмотрел, ощущая, как начало колоть в животе при мысли о том, что это могло означать. Хотя сомнений никаких не осталось. Но делать с этим было нечего, во всяком случае, сейчас. Он сложил все обратно и вернул папку на место.

Но рубашка по-прежнему необходима, и, захватив одну с вешалки, он поспешно вышел. Он прошел на кухню, размышляя над тем, что только что обнаружил, и чувствуя, что больше не мог безоговорочно доверять своему самому близкому другу.

 

II

Фарук приехал на работу и увидел возле своего стола Салема с красными после бессонной ночи глазами.

— Да? — спросил Фарук.

— Он сбежал, босс, — промямлил Салем.

— Сбежал? — изумленно переспросил Фарук. — Что значит — сбежал?

— Он сбежал из палаты. Выпрыгнул в окно. Скрылся на такси.

— И ты ему позволил?

Салем скривился, будто вот-вот заплачет.

— Откуда мне было знать, что он прыгнет в окно?

Фарук в сердцах махнул рукой, отсылая его. Но в действительности он скорее обрадовался, чем огорчился. Он реабилитировал себя. Инстинкт не подвел. Жертвы автомобильных аварий не сбегали из больниц без веских на то причин, даже египтяне. Только человек, чьи руки запятнаны кровью, решился бы на побег.

Он опустился в кресло, жалобно скрипнувшее под тяжестью тела, и восстановил в памяти все, что знал. Археологические раскопки. Неожиданный визит ВСДД. Возвращение ночью. Авария джипа у моста. Один человек погиб. Причем не простой человек. Он задумчиво покусал сустав пальца. Возможно, это как-то связано с раскопками Петерсона? И там было что-то важное? Тогда многое становилось понятным, включая и его внутреннее ощущение, что в этом замешан не только Нокс — это очевидно, но и Петерсон.

Он поднялся и забрал ключи от машины. Надо взглянуть на эти раскопки самому. Но тут же остановился. Он понятия не имел, что надо искать. А если Петерсону было что скрывать, то он наверняка постарается все запутать нагромождением всяких жаргонных словечек. Фарук ненавидел эти словечки — они всегда напоминали ему о нехватке знаний.

Он посмотрел на часы. Сначала лучше съездить в ВСДД, сообщить об аварии и постараться разузнать побольше о Тофике и Ноксе, прежде всего, зачем они поехали в Борг-эль-Араб. А если все сделать по-умному, то там для поездки дадут ему в помощь археолога.

 

III

Высокие стены из песчаника царского вади мало трогали капитана Халеда Османа, когда Нассер вел машину по новой дороге к Царской усыпальнице Эхнатона. За последние несколько месяцев он десятки раз сопровождал туда туристов, но никогда еще так не нервничал. Возможно, потому, что эти люди были телевизионщиками, а он по собственному опыту знал, сколько неприятностей они могут доставить.

Они притормозили у здания с генератором. Полмиллиона египетских фунтов потратили на новый генератор. Полмиллиона! При мысли о таком количестве денег ему стало не по себе, а Нассер подъехал к отрогу горы, где находилась усыпальница, и остановился у «лендровера». Халед открыл дверцу и выпрыгнул из машины. Солнце стояло все еще низко, и у входа в гробницу оставалось темно. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки: в этом месте водились призраки. Он дотронулся до кобуры с «вальтером», и ему стало чуть легче.

Его друзья детства всячески негодовали по поводу призыва в армию и неизбежной разлуки с домом и семьей. Только Халед его ждал с нетерпением. Он не представлял для себя другой жизни. Ему нравилась дисциплина, холодная власть оружия и как на него в форме заглядывались женщины. Он быстро закончил курс общей подготовки и подал прошение о вступлении в спецназ. Офицеры считали его восходящей звездой.

Халед подошел ко входу в гробницу, отпер его и толкнул дверь, за которой показались ступеньки, ведущие вниз в погребальную камеру. Вдоль пола по обеим сторонам прохода горели лампочки, издавая, как насекомые, жужжащий звук. Он проводил телевизионщиков кислым взглядом.

Его армейской карьере был положен конец в Каире. Уличный оборванец плюнул ему в ветровое стекло, когда он вез своего командира на совещание в министерство. Он просто не мог вынести такого проявления неуважения, тем более в присутствии своего начальника. Оказавшийся поблизости турист снял на пленку все, что за этим последовало, и потом передал запись какому-то журналисту-доброхоту, а тот, в свою очередь, не поленился разыскать мальчишку, уже прикованного к постели и перебинтованного, как мумия. Благодаря ходатайству командира он избежал суда, но был вынужден согласиться на перевод в туристическую полицию в этом забытом Богом месте. Ему обещали, что на шесть месяцев. Пока не уляжется шум.

С тех пор прошло полтора года.

Телевизионщики добрались до конца ступенек и по деревянным мосткам через грязеотстойник вошли в погребальную камеру. Халед повернулся к ним спиной. Чем они будут заниматься внизу, его не волновало. За ними нужно было присматривать только здесь.

Шесть месяцев назад на Амарну обрушился страшнейший ураган, будто наступил конец света. На следующий день он со своими людьми приехал сюда с инспекцией. Первым девочку заметил Фейсал — она лежала на камнях лицом вниз, одна рука вытянута вперед, а другая — неестественно вывернута назад, запекшаяся кровь на спутанных волосах, прилипших к голубой мешковине.

Халед присел около нее и дотронулся до щеки. На ощупь, как воск, и холодная, перепачканная песком и грязью. Он слышал немало историй о местной детворе, которая после бурь обшаривала высохшие русла в надежде найти открывшееся неизвестное захоронение или, по меньшей мере, глиняные черепки, ярко блестевшие характерной для амарнского периода голубизной, отмытой потоками дождя. Бедняжка. Такой риск ради такой малости.

— Капитан! — окликнул его Нассер. — Взгляните!

Он обернулся и увидел, что Нассер показывает на узкую черную щель в песчанике высоко над их головами. У него перехватило дыхание: в конце концов, девчонка умерла не ради глиняных черепков. Она рассчитывала на совсем другую добычу.

В такие моменты люди принимают решения, которые меняют их судьбу. Или просто понимают, кем они на самом деле были. Халед знал, что его долг — немедленно доложить об этом руководству. Не исключено, что он бы заслужил прощение и вернулся на военную службу. Но он ни секунды не сомневался. Нет. Он сразу подошел к скале и начал взбираться наверх.

 

I

Между входной дверью в квартиру Огюстэна Паскаля и косяком светилась узкая щель, но в нее было видно, что дверь закрыта только на защелку — пустяки для человека с прошлым Петерсона.

Внизу хлопнула дверь. Он отступил на шаг и встал перед дверью, сложив перед собой руки, будто только что постучал и ждал, пока откроют. Лифт начал движение, остановился, двери открылись и закрылись. Наконец все стихло.

Петерсон приложил ухо к двери. Тишина. Он осторожно просунул в щель кредитную карту и открыл защелку, после чего проскользнул в квартиру. Дверь в ванную осталась приоткрытой, и было слышно, что унитазом пользуются. На кухонном столе стоял открытый ноутбук с фотографией мозаики на дисплее. Петерсон смотрел на нее, не веря глазам. Неудивительно, что Господь привел его сюда.

Послышался звук спускаемой в туалете воды. Петерсон метнулся в спальню и неплотно прикрыл дверь, чтобы через щель наблюдать за происходящим. Через некоторое время показался Нокс, вытирая руки о брюки. Он прошел на кухню, сел спиной к Петерсону и щелкнул мышью на экране, вызывая веб-обозреватель.

Петерсон был от природы сильным человеком и старался держать себя в форме. Он презирал людей, не ценивших Даров Господа. В молодости он серьезно занимался борьбой. Ему нравилось использовать свою силу и умение против других, нравились взаимное уважение в ближнем бою, необходимость вымотать противника так, как это делает хищник по отношению к жертве, напряжение и боль в мышцах, блеску потеющей кожи, близость лиц и сужение на время схватки всего окружающего мира до одного-единственного человека. Но больше всего он любил ощущение того потрясающего момента, когда противник с легким выдохом внутренне уступал, понимая и признавая свое поражение. Петерсон знал, что для победы сейчас у него имелось все, но все равно волновался. Дьявол был сильным противником, которого нельзя недооценивать, а его присутствие в Ноксе он ощущал очень отчетливо. Но даже если все пройдет идеально, то существовала опасность, что его заметят. Нужно сделать так, чтобы его никто не увидел и не смог опознать.

На шкафу он нашел мотоциклетный шлем. Лучше не придумаешь! Он надел его и застегнул. Звук дыхания в шлеме почему-то напоминал о страхе. Нокс по-прежнему сидел на кухне. Петерсон тихо открыл дверь и, крадучись, стал подбираться к нему со спины.

 

II

— Была ли эта погребальная камера действительно построена для человека, которого мы знаем как Моисея? — риторически вопрошал Стаффорд в объектив, а Лили снимала. — Полагаю, что да.

Гейл тихо стояла при входе, чтобы не попасть в кадр и поле зрения наговаривающего текст Стаффорда. Он легко отвлекался и легко раздражался.

— Здесь не было найдено никаких следов тела Эхнатона, — продолжал он. — Никаких следов чьих-либо тел вообще. Подумайте об этом. Такая роскошная усыпальница, и никого в ней не похоронили.

Гейл поморщилась. Судя по отчетам, следы человеческих останков здесь были найдены, хотя и не сохранились для изучения. Точно так же, как и остатки саркофага, сделанного для Эхнатона, и многочисленные шабти — погребальные статуэтки, представляющие слуг в потустороннем мире, чтобы ухаживать за фараоном. Даже если Стаффорд и прав насчет исхода евреев из Амарны, то представить Эхнатона Моисеем — это уж слишком. Египетское общество оставалось в высшей степени иерархичным. Фараонам подчинялись, даже если они оказывались еретиками. При жизни Эхнатону, обладавшему всей полнотой власти, не было никакой необходимости покидать Амарну. С другой стороны, она бы не удивилась, узнав, что его так и не похоронили в этой усыпальнице. После смерти его тело вполне могло стать легкой добычей мстительных врагов. Они могли забрать тело с собой, перевезти в долину царей или даже в другое место где-то здесь неподалеку.

— Что же тогда произошло с Эхнатоном? — вопрошал Стаффорд. — Куда он направился? И что стало с его последователями? С теми, кто поклонялся Атону? Я приглашаю вас в увлекательное путешествие, в котором впервые расскажу настоящую правду о Моисее и рождении еврейского народа. Присоединяйтесь ко мне, и мы вместе раскроем удивительную тайну исхода.

Он замолчал, и Лили перевела объектив на стены, снимая выцветшие гипсовые фрески погребальной камеры. После этого она опустила камеру и передала Стаффорду наушники, чтобы тот просмотрел отснятый материал.

— Мне больше понравился первый дубль, — проворчал он.

— Я же говорила, что он удачный.

— Тогда давайте вернемся назад. И отснимем закат.

— Закат? — удивилась Гейл.

— Да, с холма напротив, — кивнул Стаффорд. — Мы захватим участок от входа в усыпальницу до царского вади. И логично завершим эту часть фильма. Она начинается с восхода солнца в Амарне.

— И закончим тем, что оно здесь садится?

— Именно так, — подтвердил Стаффорд, поднимаясь первым по ступенькам. — В этом есть некая символичность.

— Еще бы.

— Эх вы, ученые! — Он кисло улыбнулся. — Все вы одинаковы. Да вы продадите душу за то, что у меня есть! — Они выбрались на поверхность. Стаффорд двинулся по дороге к другой части пересохшего русла, прикидывая, где лучше взобраться на холм, и не обращая внимания на остальных.

— Эй! Вы! Стойте!

Гейл обернулась. Капитан Халед Осман бежал к Стаффорду, размахивая руками. На его лице застыло смешанное выражение злости и какого-то испуга. Стаффорд решил не обращать внимания и начал взбираться на холм, но Халед схватил его за ногу и резко дернул вниз. Стаффорд упал, поцарапав ладони, и тут же поднялся, с изумлением глядя на Гейл.

— Вы видели? — спросил он. — На меня посмели поднять руку!

— Вы закончили здесь, — ответил Халед. — Уезжайте!

— Уехать? Я уеду, когда все закончу.

— Уезжайте немедленно!

— Вы не имеете права! У нас есть все необходимые разрешения. — Стаффорд повернулся к Лили, показавшейся из захоронения: — Предъяви ему все бумаги.

Лили перевела взгляд на Гейл в надежде, что та прояснит, что происходит, но она лишь недоуменно пожала плечами. Лили открыла папку и достала несколько стопок скрепленных зажимом бумаг.

— Пожалуйста! — сказал Стаффорд, выхватив у нее бумаги и сунув их в лицо Халеду. — Довольны?

Халед стукнул Стаффорда по руке, и бумаги полетели вниз, трепеща страницами, как раненая птица.

— Уезжайте! — повторил он.

— Это невероятно! — пробормотал Стаффорд. — Этого просто не может быть!

Лили подобрала документы, пролистала несколько страниц в поисках разрешения снимать в Царской усыпальнице и с довольной улыбкой вытащила нужную бумагу.

— У нас действительно есть разрешение, — сказала она, протягивая документ Халеду.

Лицо Халеда потемнело. Он взял у нее листок и, порвав на мелкие кусочки, демонстративно бросил их вверх.

— Уезжайте! — еще раз повторил он, многозначительно положив руку на кобуру. — Все! И немедленно!

Сердце Гейл лихорадочно билось.

— Сделаем, как он хочет, — тихо сказала она, взяв Стаффорда за локоть. Он бросил на нее сердитый взгляд, но позволил довести себя до машины, демонстративно подчеркивая свое несогласие. Гейл пристегнулась, и они тронулись вдоль русла, по которому шла дорога через Амарну обратно к парому. В зеркале заднего вида зловеще отражалась державшаяся поодаль машина с полицейскими.

 

III

Нокс начал набирать на клавиатуре электронный адрес журнала раскопок Гейл, чувствуя легкое, но явно не случайное волнение. Он время от времени посещал этот сайт, желая знать, чем именно она сейчас занимается. Как ни странно, но это его почему-то успокаивало. А после всего пережитого утром он нуждался в этом как никогда.

На сайте появилась новая фотография размером с ноготь большого пальца. Гейл стояла возле своей комнаты в окружении двух сотрудников Фатимы и улыбалась на ярком солнце. Было видно, что они друзья и у нее хорошее настроение. Он подвел к фотографии курсор и кликнул, чтобы увеличить изображение. Пока программа загружалась, он зашел в свой почтовый ящик, чтобы еще раз посмотреть ее письмо.

Я тоже соскучилась.

Слово «тоже» особенно его интриговало. Конечно, он сам написал, что соскучился, первым. Это верно. Но его самого удивляло, что он так поступил. С тех пор как они стали партнерами, он всячески старался, чтобы его личное отношение никак не влияло на их профессиональное общение. В конце концов, отец Гейл был его наставником. А после его смерти Нокс оказался в странном положении. Он чувствовал за нее ответственность, будто был in loco parentis.

Движение ее волос при повороте головы. Прикосновение пальцев при переходе через улицу. В этом не имелось ничего общего с in loco parentis.

Наконец на экране появилась увеличенная фотография. Он начал ее разглядывать и вдруг заметил отражение человека в мотоциклетном шлеме за своей спиной. Но заметил слишком поздно: человек обхватил его сзади, прижимая руки по бокам будто смирительной рубашкой. Нокс пятками, локтями и затылком попытался нанести нападавшему удар и освободиться, но тот был слишком силен. Он вытащил Нокса через раскрытую дверь на балкон, оторвал от пола и швырнул через перила вниз.

 

I

Нокс, вылетая с балкона, успел инстинктивно уцепиться за запястье нападавшего и отчаянно пытался спасти свою жизнь, понимая, что отпустить руку означает неминуемую смерть. Его движение изменило траекторию полета, и он с размаху врезался всем телом в бетонную стену балкона как ядро для разрушения зданий. От удара у него сбило дыхание, мышцы ослабли, и рука разжалась. Левое колено от удара подогнулось, и он снова полетел вниз, уже головой вперед. Каким-то чудом Ноксу удалось зацепиться за чугунную стойку балкона внизу и неимоверным усилием удержаться, сдирая кожу на ладонях грубой ржавчиной. Его тело по инерции совершило кувырок, и, разжав руки, он рухнул на бетонный пол балкона внизу. От падения он на мгновение потерял сознание, но тут же очнулся, чувствуя, как от напряжения и ударов ноет все его тело, и не веря, что остался жив.

Ему удалось подняться и, хромая, добраться до края балкона. Он посмотрел наверх и успел заметить что-то знакомое в лице нападавшего, перегнувшегося через перила и, подняв козырек шлема, смотревшего вниз. Но это мгновение было слишком коротким: нападавший, увидев Нокса, тут же отпрянул назад, так и не дав ему возможности узнать себя.

Нокс огляделся. Вход с балкона в квартиру закрывали стальные решетчатые ставни. Он попытался их поднять, просунув снизу пальцы, но не смог стронуть с места. Нокс постучал по ставням в надежде привлечь внимание, но никто так и не появился. Он перегнулся через перила и посмотрел вниз. Парковка была пустынной. Он уже собирался позвать на помощь, но в последний момент остановился. Даже если ему удастся кого-нибудь окликнуть, то наверняка сразу вызовут полицию, а объясняться с ней сейчас никак не входило в его планы — во всяком случае, пока над ним по-прежнему висело обвинение в убийстве Омара. А это означало, что ему придется остаться на балконе, а незнакомец в шлеме будет и дальше пытаться разделаться с ним.

 

II

В больнице узнать ничего не удалось, и Огюстэн отправился в ВСДД. Там царила атмосфера скорби, которую нарушали только передававшиеся шепотом слухи. Омар, без сомнения, относился к тем людям, которых начинают по-настоящему ценить только после их смерти. Заместитель Омара Мансур встретил его в своем тесном кабинете.

— Ужасное событие! — уныло сказал он, печально качая головой. — Не могу поверить, что Нокс имеет к этому отношение.

— Он и не имеет.

— Но полиция считает, что он причастен.

— Полиция! — отозвался Огюстэн с насмешкой. — Что они могут знать?

Мансур внимательно на него взглянул.

— Тебе что-то известно?

— Нет.

— Ты знаешь, что можешь мне доверять.

— Знаю, — согласился Огюстэн. Он убрал со стула пачку отчетов и сел. — Но что я могу сказать? Я даже не знаю, что случилось. В больнице все как в рот воды набрали!

— Тебе надо поговорить с полицейским, — предложил Мансур. — Он наверняка еще где-то в больнице. Я обещал поехать с ним в Борг-эль-Араб.

— Борг-эль-Араб? — нахмурился Огюстэн. — Они там разбились?

— Да.

— А что, черт возьми, им там понадобилось?

— Похоже, они посещали какие-то тренировочные раскопки.

— Раскопки? В Борге?

Мансур кивнул.

— Здесь про них тоже никто ничего не знает. Наверное, разрешение получено в Каире. — Он подошел к шкафу и передвинул коробку с оборудованием для аэрофотосъемки, чтобы открыть ящик.

— Самолет с дистанционным управлением, — пробормотал Огюстэн, не в силах скрыть удивления. — Откуда, черт возьми, у вас появились на это деньги?

— Его одолжил Руди, — ответил Мансур. — Ему так проще, чем каждый сезон возить его туда и обратно из Германии. — Он протянул Огюстэну листок с загнутыми уголками. Надпись выглядела настолько неразборчивой, что ему пришлось подойти к окну, чтобы разобрать. Мортимер Гриффин. Преподобный Эрнст Петерсон. Техасское общество библейских археологов. Адрес в Борг-эль-Араб. И это все. Но наверняка это имело отношение к фотографиям, сделанным Ноксом. — Я был бы не прочь сам взглянуть на это место, — пробормотал он.

— Думаю, что это возможно, — сказал Мансур. — Ты же видел, что здесь творится. Сегодня мне лучше побыть с остальными. Что, если я спрошу полицейского, не смог бы ты заменить в поездке меня?

— Отлично, — кивнул Огюстэн. — Замечательная мысль.

 

III

Петерсон поспешно вернулся в квартиру с балкона, пораженный, что Ноксу опять удалось избежать правосудия. Сегодня дьявол явно работал сверхурочно. Ноутбук по-прежнему стоял открытым на кухонном столе, напомнив Петерсону о необходимости срочно уничтожить все следы фотографий Нокса, сделанных на раскопках.

В компьютере были открыты два окна: в одном фотография молодой темноволосой женщины с двумя египтянами в галабайях, а во втором — письмо от некоей Гейл Боннар, возможно, той самой женщины на фото. Он быстро пробежал его, сразу поняв, что у нее тоже имелся комплект снимков Нокса. Он сел за компьютер и быстро напечатал ответ.

Дорогая Гейл, спасибо за снимки. Они потрясающи. Еще одно. Уничтожь все копии и присланный мной оригинал. Я позже перезвоню и объясню, в чем дело. Сейчас не могу. Пожалуйста, сделай это. Уничтожь все как можно быстрее. Даже до нашего разговора. Поверь, это очень, очень важно!

С любовью, Дэниел

Спонтанное решение, но должно сработать. Он отправил письмо, а затем стер из компьютера всю переписку и присланные приложения. Он не был специалистом по компьютерам, но слышал рассказы о том, как содомиты и другие извращенцы были пойманы благодаря картинкам в их компьютерах, которые удалось извлечь даже после того, как те считали их стертыми из памяти. Он не мог позволить себе рисковать и, отсоединив все провода, прихватил ноутбук с собой.

 

I

Капитан Халед Осман стоял на восточном берегу Нила и провожал взглядом паром, увозивший «лендровер» и команду телевизионщиков.

— Мне не нравится это, сэр, — сказал Нассер. — Люди подбираются все ближе. Нам нужно закрыть это место. Мы всегда сможем вернуться, когда все успокоится.

Халед и сам пришел к такому же выводу. После обнаружения тела девчонки обстановка все время накалялась. Он повернулся к Нассеру:

— У вас с Фейсалом есть все, что нужно. Так?

— Все уже на месте, сэр, — подтвердил Нассер. — Дайте нам пару часов, и никто никогда не узнает, что здесь произошло.

Паром добрался до другого берега. Теперь «лендровер» казался точкой, двигавшейся вверх по холму в сторону главной дороги и наконец скрывшейся за деревьями.

— Ну что же, — сказал Халед, — тогда сделаем это сегодня же ночью.

 

II

Нокс все еще пытался открыть стальные жалюзи на балконе, когда услышал, как хлопнула входная дверь в подъезд. Он перегнулся через перила и увидел нападавшего, все еще в мотоциклетном шлеме и с ноутбуком под мышкой, который направился к голубому внедорожнику, стоявшему слишком далеко, чтобы разобрать номер. Тот сел в машину и снял шлем только внутри, так и не позволив Ноксу увидеть свое лицо. После чего уехал.

Нокс вновь занялся стальными ставнями, но все усилия поднять их оказались напрасными. Похоже, придется дожидаться на балконе возвращения хозяев. И кто мог знать, как они отреагируют? Почти наверняка сразу вызовут полицию. Он перегнулся через перила и посмотрел на балкон внизу. Ставни на нем были подняты, а стеклянная дверь в квартиру открыта. Он крикнул, надеясь, что его там услышат, но никто не ответил. Он крикнул еще громче. По-прежнему никакой реакции. Нокс принялся размышлять. Спуститься на нижний балкон будет непросто, но он был уверен, что сможет это сделать. В любом случае это лучше, чем просто ждать.

Он перелез через поручень и, повернувшись лицом к дому, просунул ступни между металлическими стойками заграждения. Легкий ветерок уже не казался таким ласковым, когда между ним и бетонной площадкой внизу не чувствовалось никакой преграды. Крепко уцепившись ладонями за стойки, он глубоко вдохнул и начал сползать вниз на руках. Его ноги болтались в воздухе, пытаясь найти опору, и он чувствовал, как грубый бетон царапает сначала живот, а потом грудь. Он постарался замедлить движение, но уставшие мышцы не выдержали напряжения, и он соскользнул вниз, больно ударившись подбородком о бетонный пол. Теперь он висел на одних руках, из последних сил держась за самое основание стоек.

В этот самый момент на балкон вышла грузная пожилая женщина с седыми волосами. Увидев висящего Нокса, она выпустила из рук корзину с бельем и пронзительно закричала.

 

III

Гейл видела, как лицо Стаффорда заливает краска гнева, а кулаки сжимаются так, что побелели костяшки. Она машинально отодвинулась от него, насколько позволял пристегнутый ремень безопасности, будто от пехотной мины, которая вот-вот взорвется. Однако свое бешенство он начал выражать спокойнее, чем она ожидала.

— Поздравляю, — сказал он, повернувшись к Лили.

— Простите?

— С тем, что ты сорвала съемку. Поздравляю.

— Я не думаю, что…

— И что теперь прикажешь делать? Ну же, я жду!

— Все не так плохо, как… — забормотала Гейл.

— Я ваше мнение спрашивал?

— Нет.

— Тогда не лезьте! — Он опять повернулся к Лили: — Ну? Я жду предложений!

— Мы поедем в Асьют, — ответила Лили. — Там в гостинице я сяду на телефон и все улажу. Завтра мы вернемся и…

— У нас завтра другая съемка! — закричал Стаффорд, не в силах больше сдерживаться. — А потом мы должны улетать! У меня, знаешь ли, есть обязательства! Меня ждут в Америке. Ты хочешь отменить мои выступления на утренних шоу из-за своей халатности?

— У меня имелись все разрешения, — сказала Лили, оправдываясь. — Все было в порядке.

— Но ты не договорилась на месте, не так ли? Это — первое правило работы за пределами США. Договариваться на месте!

— Я так и хотела сделать. Но вы отказались оплачивать мой билет.

— Теперь выходит, что это — моя вина? Господи! Я не верю своим ушам!

— Я не это хотела сказать.

— Ты должна решать возникающие проблемы. Это — твоя работа. Именно это! Для этого я тебя и нанял!

— А почему не снять закат здесь, на западном берегу? — поинтересовалась Гейл. — Закат есть закат.

— Но не в Амарне. Не в царском вади. Если, конечно, вы не предлагаете мне вешать лапшу на уши своим зрителям. Вы это предлагаете?

— Не разговаривайте со мной таким тоном.

— Таким тоном! — передразнил Стаффорд. — Да за кого вы себя принимаете?

— За человека, сидящего за рулем этой машины, — ответила Гейл. — И если вы не хотите дальше идти пешком…

— Это катастрофа! — пробормотал Стаффорд. — Просто катастрофа! — Он опять повернулся к Лили: — Как я мог нанять тебя? О чем я только думал?

— Хватит! — сказала Гейл.

— Я всем о тебе расскажу, будь уверена. И сделаю так, что ты больше никогда не будешь работать на телевидении.

— Все! — Гейл затормозила, остановилась на обочине, вынула ключ зажигания и вышла из машины. Сзади хлопнула дверца, и, обернувшись, она увидела, как ее догоняет Лили, вытирая мокрые глаза тыльной стороной ладони. — Как ты можешь все это терпеть? — спросила Гейл.

— Это моя работа.

— И она того стоит?

— Да, — ответила Лили. — А разве твоя — нет?

Гейл вздохнула. Это была правда. В свое время ей самой приходилось со многим мириться.

— Как я могу помочь? — спросила она.

— Ты не можешь кому-нибудь позвонить? Например, Фатиме?

— Она в больнице.

— Но должен же быть хоть кто-нибудь. Ну пожалуйста!

Гейл перевела взгляд с Лили на Стаффорда, который смотрел на них, облокотившись на машину. Она знала, что именно так поступают люди, подобные ему. Они превращают жизнь окружающих в кошмар, пока не добиваются своего. Ей претило делать для него хоть что-нибудь, чтобы помочь решить проблему, созданную его же руками.

— У тебя все еще есть все разрешения на съемку, верно? Я имею в виду, что он порвал только разрешение на Царскую усыпальницу, так?

— Да. А что?

— Думаю, что мы можем попробовать один вариант.

— Какой?

— Он очень рискованный, — сказала Гейл, уже жалея, что вызвалась помочь.

— Ну пожалуйста, Гейл. Умоляю! Он и правда может разрушить мою карьеру. Он не шутит. И обязательно сделает, хотя бы в отместку. Ты же сама видишь, какой он.

Гейл вздохнула.

— Ладно. Здесь на Ниле паромные переправы для машин каждые несколько километров. У каждого городка — своя. Тут есть еще одна немного южнее. Я ею пользовалась, когда эта находилась на ремонте. Там нет никакой полиции.

— Другая переправа? — Она повернулась к Стаффорду, прежде чем Гейл смогла остановить ее. — Похоже, есть еще одна переправа к югу отсюда!

— И что из этого, если…

— У вас есть разрешение снимать южные гробницы, — вздохнула Гейл. — Там похоронены многие знатные люди эпохи Эхнатона.

— Я в курсе, что такое южные гробницы и кто там похоронен. Спасибо. Только снимать мне их нет никакой надобности.

— Дело в том, что они расположены в южной части Амарны.

— И что из того?

— Если мы переправимся через Нил южнее на другом пароме, мы можем туда добраться незамеченными. А даже если нас остановят, то у вас есть разрешение на съемку.

— У вас с головой все в порядке? Мне не нужно снимать эти чертовы южные захоронения. Мне нужна Царская усыпальница!

— Да, — ответила Гейл. — Но когда мы там окажемся, то теоретически возможно перебраться через холмы к Царской усыпальнице. Это недалеко.

— Теоретически возможно? — насмешливо переспросил Стаффорд. — И какой в этом смысл, если никто из нас не знает дороги?

Гейл помедлила. Она понимала, что нельзя позволить враждебности, которую вызывал в ней этот человек, совершить безрассудный поступок. И несмотря на это, сказала:

— Я знаю.

 

I

Женщина перестала кричать и бегом вернулась в квартиру. Однако передышка длилась недолго. Женщина вернулась с кухонным ножом и начала яростно размахивать им, пытаясь попасть ему в лодыжки. Он попробовал подтянуться и забраться на старый балкон, но сил в руках уже не осталось. Ему оставалось только раскачиваться и, дождавшись нужного момента, отпустить руки и упасть на балкон, приземлившись на валявшееся белье. Он едва увернулся от удара ножом в спину, почувствовав через одежду острый укол. Он перевернулся и покорно поднял руки в знак того, что сдается, но это не возымело никакого воздействия. Тогда он вскочил на ноги и опрометью бросился через квартиру к входной двери.

Бежать по лестнице он не мог из-за больной лодыжки. Он вызвал лифт и слышал, как женщина звонит в полицию и истерично умоляет немедленно приехать. Кабели лифта жалобно скрипели. Женщина подошла к входной двери и снова начала на него кричать, призывая соседей прийти на помощь. Сверху и снизу начали открываться двери, на лестничной площадке появлялись жильцы и заглядывали через перила. Наконец лифт приехал, и, очутившись в кабине, Нокс нажал на первый этаж. Он, хромая, выбежал из подъезда — лодыжка пульсировала болью, а в колене что-то зловеще похрустывало. Оказавшись на главной дороге, он махнул рукой и остановил проезжавший автобус, не обращая внимания, куда он едет и что в нем уже находилось полно народу. Женщина в цветастом головном платке и темных очках насмешливо посмотрела на него, когда навстречу промчалась полицейская машина с включенной сиреной. Нокс опустил глаза, понимая, что его странный вид не может не бросаться в глаза.

Он вышел у садов Шалаллат, доковылял до Латинского кладбища и толкнул тяжелую деревянную дверь. За исключением старого смотрителя, склонившегося над метлой, там никого не было. Многие гробницы имели надстройки, напоминавшие съежившиеся мраморные храмы. Нокс выбрал гробницу, располагавшуюся в стороне, и устроился в ее тени, облокотившись на стену. Он закрыл глаза и постарался расслабиться, давая передышку утомленному телу и ноющим ранам.

 

II

Музей греко-римских древностей представляет собой три обветшалых длинных зала с высокими потолками и плохим освещением. Сотрудница музея удивленно подняла бровь, когда Нагиб поставил на стекло витрины маленькую статуэтку, которую нашли у погибшей девочки.

— Можно? — спросила она.

— Для этого я ее и принес, — ответил Нагиб, наблюдая, как она ее берет и разглядывает. — Итак? — спросил он.

— Что вы хотите узнать?

— Что это такое? И сколько может стоить?

— Это — статуэтка Эхнатона амарнского стиля из розового известняка. Что до цены… — Она с сожалением покачала головой. — Боюсь, что не очень много.

— Не очень много?

— Это — подделка. Одна из тысяч.

— Но она выглядит старой.

— Она и есть старая. Многие подделки были изготовлены шестьдесят, семьдесят лет назад. Тогда возник большой спрос на амарнские древности. Но подделка так и остается подделкой.

— А как вы можете быть уверенной?

— Потому что все настоящие были найдены десятилетия назад.

В зале появилась группа школьников, кричащих и ликующих, что удалось вырваться из школьного плена. Нагиб дождался, пока их не уведут смущенные таким поведением учительницы, и задал следующий вопрос:

— Значит, настоящие тоже существуют?

— В музеях — да.

— А вы всегда можете их отличить? Я имею в виду, просто разглядывая?

— Нет, — признала она.

— Значит, можно допустить, что какая-то затерялась? Скажем, ее засыпали песком или нашли в какой-то неизвестной гробнице?

— Убедить в этом покупателя будет совсем не просто.

— У меня нет покупателя, — коротко отозвался Нагиб. — Но у меня есть труп девочки, которая могла быть из-за этого убита. Теперь скажите: сколько эта вещь может стоить, если она настоящая?

Хранительница посмотрела на статуэтку с немного большим уважением.

— Трудно сказать. Подлинные амарнские артефакты не часто появляются на рынке.

— Пожалуйста. Хотя бы приблизительно. В американских долларах. Сто? Тысяча? Десять тысяч?

— О-о, больше. Гораздо больше.

— Больше? — переспросил Нагиб, с трудом проглатывая слюну.

— Это будет не просто статуэтка, — пояснила женщина. — Это будет история. Амарнская история. Люди заплатят столько, сколько потребуется. Но сначала надо будет доказать ее подлинность.

— А как это сделать? Существуют исследования?

— Конечно. Хроматография, спектральный анализ. Но ничего из этого так и не будет окончательным подтверждением. На каждого эксперта, утверждающего одно, всегда найдется другой, утверждающий обратное. Единственным неоспоримым аргументом является определение происхождения.

— Происхождения?

— Найдите эту неоткрытую гробницу. Тогда вам поверят.

Нагиб хмыкнул.

— И где мне ее искать?

— Разумеется, в Амарне. Лично я бы проверила высохшие русла, ведущие в Восточную пустыню. Там было найдено множество древностей. После бурь. Они перемещают там почву, как миллионы мотыг. Бывают случаи, когда бури вскрывают запечатанный вход в захоронение, и его содержимое вымывается и переносится потоком по руслу в пустыню.

— Ливневый паводок, — произнес ошеломленный Нагиб.

— Именно так, — улыбнулась хранительница. — Ливневый паводок.

 

III

Огюстэн остался ждать в кабинете Мансура, пока тот отправился уговорить полицейского взять его в Борг-эль-Араб вместо себя. Он решил занять время поисками в Интернете информации о Техасском обществе библейской археологии. У общества имелся свой сайт с групповыми фотографиями и короткими интервью о раскопках в Александрии и Кефалинии. В рубрике «О нас» имелось указание на его связь с Объединенной методистской церковью, хотя в чем именно она заключалась или каких-то других объяснений не нашлось. Однако на сайте был послужной список Гриффина, на удивление впечатляющий для такой маленькой организации.

Поиск по преподобному Эрнсту Петерсону выдал внушительный набор ссылок. Этот человек оказался на редкость противоречивой фигурой. С одной стороны, его осуждали и боялись из-за религиозного фанатизма, а с другой стороны, им восхищались за создание и финансирование силами паствы монастырского приюта для бездомных, больницы и реабилитационного центра. Помимо этого он финансировал частный христианский колледж, делал пожертвования в Университет миссии Христа с факультетами богословия, естественных наук, права, политического администрирования и археологии, видимо, тот же самый, что указан на сайте Трудов Общества библейской археологии Объединенной методистской церкви.

Приход Петерсона тоже имел свой сайт. Когда Огюстэн на него вышел, экран стал темно-синим, и на нем появилась белая надпись. «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость». Затем надпись исчезла, и на ее месте появилась другая. «Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они рассказывают открыто, как содомляне, не скрывают: горе душе их! ибо сами на себя навлекают зло». Затем появились фотография церкви и две колонки со ссылками. Левая колонка была озаглавлена «Что говорил Христос о…», а темы включали гомосексуализм, феминизм, прелюбодеяние, аборты и идолопоклонство, а также выдержки из Второзакония, Левита, Чисел и других ветхозаветных книг.

Правая колонка содержала такие названия, как «Рак либерализма» и «Содомский грех». Огюстэн нажал на ссылку «Список ненавистного», и на мониторе появился маленький экран-врезка, где Петерсон что-то говорил в камеру. Огюстэн включил звук и невольно отшатнулся от зазвучавшей потока ярости и ненависти. Он наобум нажал другую ссылку, озаглавленную «Лицо Христа». Снова Петерсон, но тональность речи уже совсем другая. Гораздо мягче и проникновеннее. «Вы спрашиваете, как я пришел к Богу? Я расскажу вам об этом. Я был несчастным грешником. Вором, пьяницей, человеком бесчестья и насилия, которого хорошо знали в полиции, несмотря на молодость. И я пришел к Богу потому что в один ужасный день он в своем безгранично милосердии послал за мной своего сына. Видение своего сына. И я истинно говорю вам: никто не может взглянуть в лицо Христа и не уверовать в него. И Бог возложил на меня миссию — показать всему миру лицо Христа. Сделайте это и своей миссией, и нам удастся вместе…»

За ним открылась дверь, и, обернувшись, он увидел полицейского.

— Это вы доктор Огюстэн?

— Да.

— Я — инспектор уголовной полиции Фарук. Ваш коллега доктор Мансур предложил вместо себя вас для поездки со мной в Борг-эль-Араб.

— Да.

— Отлично. Вы готовы?

Огюстэн кивнул. Он вышел из Интернета, испытывая облегчение, и поднялся.

— Поехали, — сказал он.

 

IV

Петерсон возвращался на место раскопок с максимальной скоростью, которую мог себе позволить, не вызывая подозрений. Он остановился только один раз, чтобы выбросить ноутбук и мобильник в поросшие тростником воды озера Мариут, и с удовольствием наблюдал, как они после всплеска исчезли с поверхности.

Ему навстречу вышла Клэр. Нескладная молодая женщина, одни локти и коленки, но с характером. Он бы с удовольствием обошелся и без нее, если бы не ее медицинские навыки и беглый арабский.

— С теми людьми все в порядке? — спросила она, скрестив руки на груди.

— Какими людьми?

— Натан вчера ночью рассказал мне о них. Он был в ужасном состоянии.

— С ними все в порядке, — заверил Петерсон. — Они все в руках Господа.

— И что это значит?

— Мы все в руках Господа, Клэр. Или ты думаешь иначе?

— Конечно, нет, преподобный. Но я хотела бы…

— Позже, сестра Клэр. Позже. Сейчас у меня срочное дело к брату Гриффину. Ты не знаешь, где он?

— На кладбище. Но я…

— Тогда прошу меня простить, — сказал он, удаляясь.

Гриффин, должно быть, услышал его машину, потому что встретил его на полпути.

— Что, черт возьми, вчера произошло? — спросил он.

— Всему свое время, — ответил Петерсон. — Прежде всего — вам удалось сделать все, о чем я просил?

Гриффин кивнул:

— Хотите посмотреть?

— Хочу, брат Гриффин.

Они осмотрели пустой склад, потом прошли на место, где находился вход в катакомбы. К удивлению Петерсона, он сам его едва нашел, хотя стоял совсем рядом. Теперь его задачей было заставить всех молчать. Особенно Гриффина и Клэр. Он обернулся и посмотрел назад.

— Я не хочу, чтобы Клэр находилась здесь на случай появления полиции или ВСДД. Отвезите ее в гостиницу. Пусть здесь не маячит.

— Но что мне ей сказать?

— Скажите, что вам надо о чем-нибудь поговорить со служащими гостиницы и вам необходим переводчик.

— Но в гостинице все говорят по-английски.

— Тогда придумайте что-нибудь другое, — раздраженно отозвался Петерсон. Гриффин медленно поплелся к Клэр, а Петерсон, проводив его взглядом, направился к кладбищу. Рано или поздно на раскопки заявятся власти. Его ученики должны знать, как нужно говорить.

 

V

Капитан Халед Осман чувствовал непривычное беспокойство, когда Нассер вез их по дороге в царское вади. Ему не нравилось, что они приедут к гробнице до темноты, но Фейсал настаивал, что для работы ему нужен хоть какой-то дневной свет. Никакой опасности нет, говорил он себе. Туристы никогда не приезжали сюда так поздно — Амарна была слишком большой, чтобы осмотреть ее за полдня. А местным он строго-настрого запретил здесь появляться вообще.

Они остановились у здания с генератором. Абдулла вернулся назад по дороге, чтобы на всякий случай следить, не приедет ли кто-нибудь, а капитан, Фейсал и Нассер переоделись в старые рубахи и брюки. Работа, которую предстояло сделать, была грязной. Он с удовольствием не стал бы заниматься этим сам, оставив ее Фейсалу и Нассеру, но не верил, что они справятся должным образом без его присмотра. Кроме того, он хотел увидеть все своими глазами еще раз.

Он пристегнул ремень с кобурой. Без «вальтера», предмета своей гордости и радости, он чувствовал себя раздетым. Он напоминал ему о счастливых армейских днях, когда он отправлялся на рыбалку с автоматом Калашникова и ящиком гранат. Достойная амуниция, а не то барахло египетского производства, которым вооружены его люди. Они пересекли дренажный канал, пробираясь среди гальки и щебня.

— Проклятые ботинки! — пробурчал Фейсал, всегда нервничавший возле места, где они нашли девчонку.

Самым простым способом добраться до входа в гробницу было пройти под ним, залезть на берег высохшего русла, и затем подняться ко входу по узкому уступу вдоль горы. Фейсал двигался первым, не уступая в ловкости горным козам. Он добрался до нужного места и откинул закрывавшую вход мешковину, делавшую его невидимым буквально с нескольких шагов. Лицо и волосы Халеда уже покрылись густым слоем песка и пыли.

— Сколько потребуется времени? — спросил он.

— Это зависит от одного обстоятельства, сэр, — ответил Фейсал.

— От какого?

— Смотря на чью помощь я могу рассчитывать.

Халед чувствовал неуверенность. В этом месте ощущалось нечто, что, казалось, провоцировало непослушание.

— Посмотрим последний раз, — сказал он, забирая фонарь. — Кто знает.

— Это верно, — согласился Фейсал, — кто знает.

Халед пошел вперед по проходу к погребальной камере, не переставая злиться. Что это Фейсал себе позволяет? Но эти мысли уступили место другим, связанным с разочарованием, которое ему пришлось здесь испытать. Во время первого визита они нашли три разбитых статуэтки и серебряный медальон. Он искренне верил, что впереди их ожидало великое сокровище. Но выручить за находки удалось на редкость мало, потому что никто не верил, что они не являлись подделками. Вырученные деньги оказались такой мелочью, что даже делить оказалось нечего. Такая ничтожная награда за такие большие труды. За века обвалились целые участки потолка, и все было завалено песком и мусором. Они не могли выбрасывать его вниз, потому что это сразу бросилось бы в глаза, поэтому приходилось просто расчищать участки, перетаскивая мусор с места на место. И все это ночью — в свое единственное свободное время. Они вымотались и стали раздражительными, но не сдавались. Такова жестокость надежды.

В начале погребальной камеры образовался настоящий грязевик, совсем как в Царской усыпальнице. За тысячелетия туда попало столько песка и грязи, что сначала они даже его и не заметили. Но он там образовался и занимал всю ширину прохода. И глубокий! Когда они его обнаружили, то занялись исключительно им, вынимая грязь корзину за корзиной, уходя вниз все глубже и глубже. Потом им потребовалась веревочная лестница, чтобы спускаться вниз: стоявший внизу заполнял корзину, а остальные поднимали ее связанными веревками, чтобы просеять вытащенное и свалить в кучу наверху.

Халед спустился по веревочной лестнице в последний раз. Но луч фонаря не высветил ничего, кроме мусора, оставленного ими самими: пустые бутылки из-под воды, упаковки от еды, свечной огарок, коробка спичек. Они углубились вниз на шесть метров, но так и не достигли дна. Шесть метров! Он покачал головой над бессмысленностью усилий предков. Столько трудов! И все впустую!

Зачем может понадобиться грязевик глубиной в шесть метров?

 

I

Нокс забылся в восстановительном сне на Латинском кладбище. Он проснулся от звуков шагов, раздававшихся по мощеной дороге. Сначала он испугался, что его обязательно обнаружат, но шаги проследовали дальше, не меняя ритма. Дождавшись, пока они не стихли, Нокс с трудом поднялся, чувствуя, что тело его плохо слушается, и, хромая, вышел с кладбища. Он приобрел в магазине неподалеку телефонную карточку, нашел укромную телефонную будку и набрал номер Огюстэна.

— Седрик, mon cher ami, — бурно приветствовал его Огюстэн, едва узнав по голосу.

Нокс сразу понял, в чем дело, и тут же перешел на французский:

— Ты не один?

— Тут замечательный офицер полиции. Он немного говорит по-английски, но я думаю, что по-французски вряд ли. Подожди секунду. — Нокс услышал, как Огюстэн что-то говорит, прикрыв рукой телефон, а затем в трубке вновь раздался его голос. — Все в порядке, — сказал он. — Я только что обозвал его мать жирной свиньей, а он не шелохнулся.

Нокс засмеялся.

— А что ты делаешь в компании полицейского?

— Едем в Борг. — Он кратко рассказал, что удалось узнать о Техасском обществе библейской археологии, его связи с Объединенной методистской церковью, о раскопках в Кефалинии. Нокс, в свою очередь, поведал о таинственном загадочном нападении и о том, что нападавший прихватил с собой ноутбук.

— Вот черт! — воскликнул Огюстэн. — Я его только что купил. Но с тобой все в порядке, так ведь?

— Да, но мне нужно где-нибудь спрятаться. Я подумал о Косте. Хочу покопаться у него в мозгах, но, к сожалению, не помню адреса.

— Шариа-Мухаррам-Бей. Номер пятьдесят пять. Третий этаж. И скажи ему, чтобы вернул моего Лукреция. Он держит его уже несколько месяцев.

— Обязательно, — пообещал Нокс.

 

II

Наступало лучшее время для посещения пустыни — вечернее солнце отбрасывало резкие тени от тех же самых скал, раньше казавшихся одноцветными и потому плоскими, и заливало небо на западе целой палитрой ярких красок. Гейл срезала путь вдоль южной оконечности Амарнских гор и выехала к восточной части царского вади.

— Дорога через пустыню проходит примерно в пяти километрах, — сказала она, махнув рукой в сторону песков.

— И ведет прямо в Асьют, верно? — уточнила Лили.

Паромные переправы прекращали работу с темнотой, и им придется ехать на юг с этой стороны Нила. Гейл свернула в высохшее русло. Там не оказалось дороги — только каменистая почва, и она ехала очень осторожно. Стаффорд, сидевший рядом, сложил руки на груди и демонстративно вздыхал каждые несколько секунд, пока машина не уперлась в непроходимый завал из щебенки.

— А я думал, вы знаете, куда ехать, — сказал он.

— Отсюда можно добраться пешком. Всего-то пара километров.

— Два километра!

— Тогда нам лучше не медлить, верно? — спросила Лили. — Если, конечно, вы не передумали снимать именно оттуда. — Стаффорд смерил ее ядовитым взглядом, но вылез из машины и направился по руслу. — Вот так, — пробормотала Лили. — А с оборудованием помогать не надо!

— Подонок! — сказала Гейл. — Как ты все это терпишь?

— Осталась всего пара дней, — ответила Лили, вылезая из машины. — Ты разве не идешь с нами?

— Я лучше останусь у машины. На всякий случай.

— Конечно. Здесь отбоя нет от угонщиков. — Она наклонила голову набок. — Пожалуйста. Одна я его не вынесу.

— Ладно, — сказала Гейл, выдавив из себя улыбку. Она вылезла из машины и заперла ее.

 

III

По дороге в Борг Огюстэн заскучал. Фарук был не самым разговорчивым собеседником. После нескольких прямых вопросов об Омаре и Ноксе, от ответа на которые Огюстэн ловко увильнул, он надолго погрузился в молчание. Огюстэн достал сигареты и угостил полицейского.

— Спасибо, — отреагировал тот, взяв одну.

Огюстэн закурил и передал зажигалку Фаруку, затем открыл окно и выставил руку, наслаждаясь легким ветерком. Навстречу им двигался белый пикап, а солнце, отражавшееся на грязном ветровом стекле, мешало разглядеть пассажиров. Только когда машина поравнялась с ними, он увидел, что в ней рядом с водителем сидела молодая женщина с длинными светлыми волосами, и они на короткое мгновение встретились взглядами.

Водитель пикапа проехал еще с километр, потом резко повернул налево и пересек оросительный канал через земляной мост, остановившись переговорить с охранником. Похоже, они только что разминулись с Гриффином — это он сидел за рулем и куда-то ехал с блондинкой. Но Петерсон находился на месте. Охранник просил их подождать у офиса, и через пару минут Петерсон действительно появился.

— Инспектор Фарук, — сказал он, — не ожидал вас здесь увидеть. Чем обязан удовольствию встречи с вами?

— Нужно прояснить пару деталей. Вы знакомы с доктором Огюстэном Паскалем?

— Я слышал о нем, — ответил Петерсон.

— Он предложил свою помощь. Объяснить археологические термины и все такое.

— Очень любезно с его стороны.

Фарук кивнул и достал мобильник:

— Прошу меня извинить, джентльмены. Мне надо позвонить.

Он отошел, а Огюстэн и Петерсон смерили друг друга оценивающими взглядами, и оба не отвели глаз. Скоро Фарук к ним присоединился и выглядел очень довольным.

— Ну что же, — сказал он, энергично потирая руки, — давайте приступим.

— Приступим к чему? — уточнил Петерсон.

— Я хотел бы поговорить с вашими людьми. Выяснить, что они видели.

— Разумеется, — ответил Петерсон. — Следуйте за мной.

— Благодарю, — кивнул Фарук, и они тронулись в путь. — Вчера ночью вы мне сказали, что Нокс и Тофик приезжали сюда после обеда. Верно?

— Да.

— А они сказали зачем?

— Об этом лучше спросить у Нокса.

— Мы так и сделаем, — пообещал Фарук. — Когда найдем его.

— Вы его потеряли? — удивился Петерсон. — Как это возможно? Он был едва живой.

— Не важно! — недовольно отрезал Фарук. — Я хотел бы услышать вашу версию.

— Он натолкнулся на какой-то артефакт в Александрии. Крышку сосуда, насколько я помню. Мы сказали ему, что сосуды изготавливали вокруг всего озера Мариут и нет никаких оснований считать, что это артефакт с наших раскопок.

— А затем они уехали?

— Да. И мы больше об этом и не вспоминали, пока кто-то не вторгся на нашу территорию. Вернее, даже тогда мы понятия не имели, что это были они. Мы считали, что нарушителем стал какой-нибудь мелкий воришка.

— Насколько я понимаю, у вас тренировочные раскопки, — вмешался Огюстэн. — Удалось найти что-нибудь ценное?

— Ничего особенного или выдающегося. Но местные жители этого не знают. И всегда есть опасность, что они нарушат целостность картины. Вы ведь понимаете, о чем я говорю, доктор Паскаль?

— И вы за ними погнались?

— Все случилось именно так, как я рассказал вчера ночью, инспектор. Ничего не изменилось. — Они дошли до кладбища, где молодые люди, покрытые пылью, копались в двух могилах. — Вы хотите поговорить с моей командой, — сказал он, разводя руки. — Пожалуйста, они все здесь.

 

I

Когда они наконец добрались до вади и залезли на холм около Царской усыпальницы, бедра Гейл ныли от напряжения. Они, не сговариваясь, хранили молчание, понимая, что при любой встрече им не избежать весьма неприятных объяснений. Но вход в усыпальницу был закрыт, а дорога пустынна. Гейл посмотрела на Лили и не удержалась от улыбки облегчения.

— Мы как раз вовремя, — сказал Стаффорд, кивая на солнце, висевшее над западным горизонтом совсем низко.

— Тогда лучше поторопиться, — предложила Гейл.

— Как только вас не будет в моем поле зрения.

Она повернулась и пошла, прилагая все усилия, чтобы не вспылить. Но уйти оказалось не так-то просто. Слева зияла глубокая расщелина, будто один из египетских богов с размаху нанес по скале удар топором. А справа — отвесный край скалы, за которым далеко внизу находилось русло. Но зато этот путь был вне поля зрения Стаффорда, и она осторожно продвигалась вперед, пока неожиданно не заметила на уступе чуть пониже следы обуви на толстом слое пыли.

Она прошла немного подальше и увидела, как можно спуститься на уступ. Лили и Стаффорд заканчивали последние приготовления, значит, у нее было несколько минут. Она боялась высоты, и ее ноги уже стали как ватные, но любопытство все-таки пересилило, и, глубоко вдохнув, она двинулась вперед.

 

II

Открывая на звонок входную дверь, Костас никогда не спешил и всегда брал паузу, ссылаясь на слабый слух и больные ноги. Он считал, что заставлять посетителей ждать являлось привилегией возраста. Но в конце концов он появился, приглаживая на ходу густую шапку седых волос и глядя поверх пенсне, вытащенного по этому случаю из жилета и водруженного на нос.

— Мой дорогой Нокс! — воскликнул он. — Какая приятная неожиданность! — Затем он сморгнул и отступил на полшага назад. — Бог мой, да ты как с поля битвы!

— Неужели все так плохо? — поморщился Нокс. — Можно воспользоваться твоей ванной?

— Ну конечно! Разумеется! Входи. — Костас осторожно провел его по коридору, используя, как слепой, палку, чтобы пробраться между пыльными стопками научной литературы и упаковочными ящиками для артефактов, делавшими квартиру похожей скорее на магазин антиквариата, чем на жилье. На стенах в беспорядке висели звездные карты, мертвенно-бледные оккультные плакаты, акварели цветов и разных медицинских растений, написанные им самим, вставленные в рамку фронтисписы трудов по эзотерике и пожелтевшие газетные вырезки, где говорилось о нем.

Нокс внимательно оглядел себя в зеркало над раковиной. Выглядел он действительно ужасно: на голове и лбу запекшаяся кровь, изможденное лицо, поседевшие от пыли волосы. Он намылил руки и постарался привести себя в порядок, насколько это было возможно. Строчка греческого текста поверх зеркала заставила его улыбнуться:

NIYONANOMHMATAMHONANOYIN.

Один из древнейших известных палиндромов:«Очисти себя не только снаружи, но и внутри». Он вытерся полотенцем для рук, которое сразу приобрело неприятный коричневый цвет, и вышел в комнату.

— Итак? — нетерпеливо спросил Костас. — Что произошло?

Нокс помедлил. Объяснить все было не так просто.

— Ты, наверное, не подключен к Интернету? — спросил он.

— К сожалению, подключен, — ответил Костас и провел его в библиотеку, где приглушенный свет тускло отражался на блестящих кожаных переплетах старинных книг. Он открыл ящик конторки и вытащил тонкий ноутбук. — Сегодня без него уже не обойтись.

Нокс вошел в свой почтовый ящик, но, к его ужасу, тот был пуст. Никаких писем от Гейл. Проклятый негодяй в шлеме, должно быть, все стер. Он вышел из почты и закрыл крышку ноутбука.

— Наверное, мне придется все изложить словами, — сказал он. — Пожалуйста, переспрашивай, если что-то покажется непонятным. Я получил сильный удар по голове.

— Я заметил.

— Похоже, вчера я натолкнулся на какую-то древность неподалеку от Борга. Она раскапывается библейскими археологами и, судя по всему, имеет какое-то отношение к терапевтам. Я сделал несколько фотографий. Там была статуя Гарпократа. Шесть отрезанных мумифицированных ушей. Мозаичная фигура внутри семиконечной звезды, которая напомнила Огюстэну изображение Бафомета каким-то французом, чье имя я не помню.

— Элифас Леви, — кивнул Костас. — Я понимаю, о чем речь.

— И еще там была фреска Дионисия. И Приапа. Вот примерно. И все.

— Но это поразительный список! — воскликнул Костас, и его глаза заблестели от возбуждения. — Ты знаешь, конечно, что терапевты жили неподалеку от Борга?

— Да.

— И Гарпократ. Римляне почитали его как бога молчания, знаешь ли, потому что египтяне изображали его с пальцем, прикрывающим губы. Но на самом деле это не имело никакого отношения к тишине.

— Верно, — согласился Нокс. — Египтяне так изображали молодость, подобно завитку волос на лбу принца.

— Его имя является искажением египетского Хар-па-Харед. Сын Гора. Гор, или Хор, был богом с головой сокола, который слился с богом солнца Ра и стал Ра-Гор-Хуитом, который каждое утро восходит на востоке.

— Я — египтолог, — напомнил Нокс.

— Конечно, ты — египтолог, мой дорогой мальчик. Поэтому-то тебе должна быть понятна связь между ним и Бафометом.

— Какая связь?

— Религия телемитов Алистера Кроули, конечно. Как тебе наверняка известно, Кроули развил то, что начал Элифас Леви. Он идентифицировал Бафомета как Гарпократа, хотя, если быть честным, он это сделал в силу своего вопиющего невежества. С другой стороны, если подумать, Гарпократ всегда ассоциировался с определенной и очень необычной группой александрийских гностиков.

— Какой группой?

— Сначала, думаю, надо выпить чаю, — сказал Костас, облизываясь. — Да. Чаю с тортом.

 

III

Халед забрался по веревочной лестнице обратно и нанес последний визит в погребальную камеру. Перебираться на ту сторону прохода через грязевик — малоприятное занятие. Это можно было сделать только по самодельному мосту, который представлял собой две доски, имевшие ширину лишь на несколько сантиметров больше грязевика и опасно раскачивавшиеся, стоило на них ступить.

Когда они их привезли, то особого значения длина не имела, потому что грязевик был почти доверху заполнен камнями с песком; и падать пришлось бы невысоко. Но сейчас даже с фонарем дно грязевика едва виднелось. Иногда его преследовали кошмары, что он срывается вниз прямо в голодную пасть темноты. И все же он не хотел быть первым, кто предложит привезти доски подлиннее. А его сообщники этого тоже не предлагали.

Однако ему удалось благополучно перебраться на другую сторону, и он вошел в погребальную камеру, где груды мусора закрывали основную часть стен. Они были закончены и покрыты штукатуркой, но так и не расписаны, возможно, потому, что гробница не…

Он замер от неожиданности. Голос. Мужской голос. Откуда-то сверху. Халед прислушался. Но теперь его окружала только тишина. Он расслабился, улыбаясь своей глупости и чувствуя, что сердце вновь начало биться ровно. Эти древние гробницы! В них так разыгрывается воображение! Будто чувствуешь, что…

Снова голос. На этот раз — никаких сомнений. Тем более что он его узнал. Снова этот проклятый телевизионщик! Должно быть, он решил вернуться! Халед с ужасом взглянул на потолок — уж слишком близко раздавался голос. Наверняка неспроста. Над ними в холме зияла расселина, и когда он первый раз пришел сюда, то здесь по щиколотку стояла вода после ливня. Значит, где-то в скале находилась трещина. Он поспешно перебрался по доскам обратно и вернулся ко входу. Фейсал и Нассер тоже услышали голос, выключили фонари и припали к земле, глядя на грубую ткань, закрывавшую вход, сквозь которую просвечивало вечернее солнце.

— Телевизионщики, — прошептал Фейсал.

Халед кивнул.

— Они отснимут и уедут.

— А если они заметят нашу машину?

С другой стороны мешковины послышался хруст камней под шагами. Халед похолодел. Фейсал нервно хихикнул и зажал рот ладонями, дико вращая глазами. Халед расстегнул кобуру, вытащил «вальтер» и навел его на вход. Перед глазами неожиданно промелькнул образ дома, где он вырос, картины детства, как им гордилась мать, фотографии на стенах, где он был снят в форме. Опять хруст камней. Возглас удивления, и вот полог мешковины отброшен, и в проеме на фоне заката показалась фигура Гейл.

Как быстро может измениться вся жизнь, подумал Халед, глядя на Гейл, тоже не сводившей с него глаз. Как неожиданно может случиться несчастье. Он почувствовал удивительное спокойствие, которое однажды ему уже удалось испытать в армии. Он дежурил на контрольно-пропускном посту и остановил грузовик с лесоматериалами, готовясь пропустить его за небольшой бакшиш. И вдруг под брезентом кузова тускло блеснуло дуло. Он помнил свою реакцию, выброс адреналина и как наблюдал за происходящим как бы со стороны, будто одновременно смотрит фильм и участвует в нем. Он навсегда запомнил, как обострились все его чувства, как заработал мозг, как перехватило дыхание, как водитель взглянул в зеркало заднего вида, и грузовик слегка наклонился, будто люди в кузове потянулись за оружием. Он запомнил ощущение своего превосходства, будто все их движения были замедленными, а его — быстрыми и свободными.

Но на этот раз Гейл среагировала первой. Она быстро развернулась и с громким криком бросилась бежать.

 

I

Нокс отнес поднос обратно в библиотеку и поставил его на низкий кофейный столик. В отличие от Костаса он был совсем не в настроении для чаепития и старался унять боль и нервную дрожь. По крайней мере здесь он находился в безопасности. Он налил им по чашке ароматного светлого чая из серебряного чайника и отрезал по тонкому куску влажного кофейного торта.

— Ты рассказывал о Гарпократе и гностиках, — напомнил он Костасу, передавая ему тарелку.

— Да, — согласился Костас, надкусывая торт и запивая порядочным глотком чаю. — Дело в том, что тогда существовала группа гностиков, называвших себя гарпократами. Во всяком случае, она могла так называться, хотя утверждать это наверняка мы не можем. В древних документах о них упоминается всего раз или два. И была другая, гораздо более известная секта гностиков, называвшихся карпократами, которую основал александриец по имени Карпократ. Поэтому нельзя исключать, что речь идет об одной и той же группе.

— Ошибка в написании?

— Вполне может быть. Однако, судя по источникам, их создатели относились к тем людям, которые знали, о чем писали. Поэтому лично я склонен считать, что этим карпократам приписывалось поклонение не только Христу, но и Гарпократу. Поэтому так часто их названия использовались как синонимы.

— А такое возможно?

— О да, — с уверенностью кивнул Костас. — Надо помнить, что гностики не были христианами в современном понимании слова. Даже объединение их в одну группу, называемую гностиками, может ввести в заблуждение, поскольку это подразумевает, что они мыслили одинаково, в то время как каждую секту отличали свои взгляды, заимствованные из египетской, иудейской, греческой и других традиций. Но у великих основателей гностицизма, таких как Валентин, Василид и Карпократ, имелось немало общего. Например, они не верили, что Иисус был сыном Божьим. Если уж на то пошло, они не верили, что еврейский бог был Высшим Созданием, а считали его всего лишь демиургом, «злым» началом, которое ошибочно принимало себя за истинного Творца. Иначе как объяснить, что в мире творится столько ужасов?

— И кого же они считали Высшим Созданием?

— А вот это действительно интересный вопрос! — Его глаза горели, а на лице появился румянец. Как на многих одиноких людей, общество действовало на Костаса возбуждающе. — Гностики считали, что Высшее Создание невозможно не только постичь, но даже описать, разве что с помощью математических формул, да и то особо просвещенными. Совсем как Бог Эйнштейна, если хочешь. И тут находится место Христу, поскольку гностики наряду с Платоном, Аристотелем и другими считали его хоть и одаренным, но самым обычным человеком, которому удалось сделать их божественные озарения достоянием масс. Но я отклонился от существа вопроса, который заключается в том, что именно объединяет гарпократов и Христа.

— И что это?

— Мой дорогой Дэниел! С чего начать? Пожалуй, с храма в Луксоре. Рельефы рождения. Новорожденный фараон изображается как Гарпократ. Конечно, в этом нет ничего удивительного. Фараоны считались физическим воплощением бога Гора, поэтому новорожденные по определению становились сыновьями Гора или Гарпократами. Но детали этого изображения достаточно любопытны. Смертная женщина оплодотворена Святым Духом и остается девственницей! Благовещение Тота — египетского аналога архангела Гавриила. Звезда, ведущая с востока трех мудрецов с дарами.

— Ты шутишь!

— Я знал, что тебе понравится, — улыбнулся Костас. — На самом деле мудрецы появляются во всех описаниях святого рождения, особенно среди солнцепоклонников. Астрономическая аллегория, конечно, как, впрочем, и многие другие религиозные представления. Три звезды пояса Ориона указывают на Сириус, что играло ключевую роль в солнечном календаре Древнего Египта и предсказывало ежегодное наводнение. Точно так же часто упоминаются золото, ладан и мирра. Самая первая собственность, данная Богом в утешение Адаму и Еве после изгнания из рая. Семьдесят перчей золота, если не ошибаюсь.

— Перчей? — нахмурился Нокс. — Но перч — это мера длины, а не веса.

— Да, в Адамовой книге, — согласился, кивая, Костас. — Или это было в книге «Пещеры сокровищ»? — Он горестно вздохнул: — Память уже не та.

— Не думаю, что это было в «Пещере сокровищ», — сказал Нокс, который провел бесчисленное количество дней, разбираясь в тонкостях арамейского диалекта при чтении текста о пещере, где, по преданию, похоронены Адам, Авраам, Ной, Моисей и большинство других еврейских патриархов. — Что-нибудь еще?

— Есть, конечно, поразительные совпадения между матерью Гора Исидой и Марией, матерью Христа. Ты наверняка о них знаешь. Считается, что Гарпократ родился на горе, а иероглиф, который это изображает, имеет еще и значение «ясли». Древние египтяне праздновали его рождение шествиями по улице с яслями. Естественно, нести их легче, чем гору.

— Разумеется.

Костас кивнул.

— В Евангелии от Матфея говорится, что святое семейство бежало в Египет, когда Иисус был маленьким, чтобы избежать избиения младенцев. По свидетельству святого Эдуарда Мученика, они добрались до Гермополиса, города Тота. Что практически завершает круг, поскольку Гермополис расположен на другом берегу Нила прямо напротив города, основанного фараоном, о котором я уже говорил, того самого, что изображен на стенах луксорского храма.

— Ты имеешь в виду Амарну? — переспросил, уточняя, Нокс. — А фараон был Эхнатоном?

— Именно так, — подтвердил Костас, довольно хмыкнув. — Только представь! Новый Завет излагает историю рождения Христа, заимствованную у рождения египетского фараона-еретика. Понятно, что церковь не будет это пропагандировать по целому ряду причин. — Он поднял чашку: — Ты не мог бы налить мне еще чаю?

 

II

— Назад! — закричал Халед и бросился за Гейл так стремительно, что едва не потерял равновесие. — Вернись! — крикнул он еще раз, но Гейл его не послушалась. Наверху раздался хруст камней, и что-то мелькнуло. Он поднял голову и увидел Лили, направлявшую на него камеру. Халед почувствовал тошноту. Он должен остановить их и не дать возможности связаться с внешним миром. Резко рванувшись вперед, он поскользнулся на узкой тропе, усеянной камнями, и отчаянно балансировал одной рукой, стараясь сохранить равновесие и засовывая «вальтер» в кобуру другой. Подоспевший Фейсал помог ему удержаться на месте, но драгоценные секунды были потеряны, и Гейл скрылась, из виду.

Забравшись на вершину холма, он увидел, как она изо всех сил бежит за своими спутниками: Стаффордом, бежавшим первым и успевшим оторваться на приличное расстояние, и Лили, неуклюже тащившей камеру на плече. Халед рванулся за ними — ему удалось немного сократить расстояние, но догнать не получалось. Они бежали вниз по склону в сторону русла и, оказавшись там, стали карабкаться вверх по восточной стороне в сторону пустыни. Халед не мог выдержать взятого темпа, замедлил бег и остановился.

— Подождите! — задыхаясь, крикнул он, наклонившись и пытаясь перевести дыхание. — Давайте поговорим! — Он пытался улыбнуться и поднял руки, показывая, что не имеет дурных намерений и желает успокоить их. — Мы можем все решить миром! — Но даже он сам слышал фальшь в своем голосе.

Его слова только подстегнули их бег. Он выругался, вытащил «вальтер» и выстрелил один раз в воздух. Они побежали еще быстрее. К нему подскочили задыхающиеся Нассер и Фейсал, и они вновь пустились в погоню, чувствуя, что ноги вот-вот перестанут их слушаться. Лили обернулась посмотреть, как далеко находятся преследователи, и тут же оступилась, налетев на большой камень. Камера соскользнула с плеча и ударилась о землю, разлетевшись на части. Стаффорд добежал до «лендровера» и хотел открыть дверь, но машина была заперта.

— Ключи! — закричал он Гейл, которая помогала Лили подняться. — Брось ключи!

Халед задыхался. Его рубашка выбилась из-под ремня, и неопрятность только усилила бешенство. Он выстрелил еще раз, но женщины даже не обернулись и продолжили свой бег к машине. Халед выстрелил еще раз. Гейл вытащила ключи и нажала кнопку на дистанционном управлении. Оранжевые поворотники «лендровера» мигнули два раза, Стаффорд распахнул водительскую дверь и залез в машину. Им вот-вот удастся сбежать. Халед остановился, тщательно прицелился и выстрелил три раза подряд. Свист пуль — и водительское окно разлетелось вдребезги. Обе женщины замерли на месте, будто Халед был снайпером, который мог снять их в любую минуту. Они подняли руки и повернулись к нему.

Он опустил руки и направился к ним медленным шагом, стараясь восстановить дыхание и выглядеть уверенным в себе. Капли пота на лбу стекали по щекам, приятно холодя их. Сзади подоспели Фейсал и Нассер, но он не сводил взгляда с иностранцев — с их опущенных плеч, блестящих от пота лиц, растрепанных волос и испуганных глаз, молящих о милости. Он нахмурился, ожесточая сердце. Они не были людьми. Они были проблемой. Ее требовалось решить. Раз и навсегда. Халед сделал еще несколько шагов, раздумывая, с кого начать.

С той, у которой ключи. Гейл.

Он поднял пистолет, чтобы сделать выстрел, и в это время раздался звонок мобильника.

 

III

Нокс налил еще чаю себе и Костасу и смотрел, как от помешивания ложкой в его чашке растворяется сахар.

— А что терапевты? — спросил он. — Они как-то связаны с карпократами?

Костас скривился.

— Я слышал, что карпократы являлись приверженцами учения талмудского персонажа по имени Иешуа бен Пантира. Это — удивительная фигура. Возможно, ты о нем слышал, потому что часто его олицетворяют с Христом, но скорее всего он был руководителем ессеев.

— Что объединяет его с терапевтами.

— Именно так, — кивнул Костас. — И их учения также очень похожи, за одним примечательным исключением. Терапевты слыли очень целомудренными, а карпократы пользовались дурной славой из-за своего распутства и оргий. Но почти все, что мы знаем о карпократах, было написано их врагами, поэтому нельзя исключать того, что это просто наговор в целях пропаганды. Если не принимать это различие во внимание, то обе секты были практически идентичны.

— В каком смысле?

— Во всех. Долгая процедура посвящения. Крещение водой. Отрицание материализма. Считается, что именно карпократам принадлежит фраза «Собственность — это кража»! Обе группы ненавидели рабство. И те и другие верили в жизнь после смерти, или перевоплощение. С особым почтением относились к женщинам и наделяли их властью. Одна из последовательниц карпократов — Марселлина — была весьма известной фигурой в Риме. Обе группы имели немало общего с древнегреческой культурой и пифагорейцами. Обе сохранили следы солнцепоклонства. Обе изучали ангелов и демонов, верили в магию и занимались ей. Обе уделяли особое внимание числам и символам. И обе подвергались яростному преследованию. Не исключено, что именно поэтому они жили за пределами Александрии. Я сейчас как раз подумал, что карпократы появились примерно в сто двадцатом году нашей эры, а именно в это время теряются следы терапевтов.

— То есть ты думаешь, что терапевты стали карпократами?

— Полагаю, что в этом нет ничего невозможного. Я всего лишь допускаю, что эти группы могли частично наложиться одна на другую. Нужно помнить, что во всем этом регионе тогда бурлила философская и религиозная жизнь — происходили споры, заимствования, разделение общих убеждений. Религии тогда еще не сформировались так, как сегодня. Места, священные для одних, считались святыми и для других. Многие ранние церкви возводились на местах языческих храмов. Даже Ватикан. Так что в те времена они вполне могли жить вместе, или карпократы унаследовали ваши находки, когда терапевты решили уехать.

Нокс кивнул. Все это казалось вполне допустимым, хотя допущение и истина далеко не одно и то же.

— А что еще нам известно о карпократах?

— Появились в Александрии, как я уже говорил, но процветали и в других местах. В Риме, например. И если не ошибаюсь, у них даже существовал храм… — Он поднялся, подошел к стеллажу с книгами, нашел нужный том и, покопавшись, поставил его на место, качая головой.

— Ну же, Костас, не тяни.

— Терпение, молодой человек, терпение. — Он достал увесистый том церковной энциклопедии, водрузил его на столик и, послюнявив пальцы, долго перелистывал тонкие страницы, пока не нашел что искал. — Да, — сказал он. — У них был храм на Ионических островах.

Нокс нахмурился, вспомнив недавний звонок Огюстэна.

— Случайно, не в Кефалинии?

Костас удивленно улыбнулся:

— Откуда тебе это известно?

— И что там еще говорится?

Костас опять послюнявил пальцы и перевернул страницу.

— Ха! Ну и дела!

— Что там?

— Ну конечно же! Тебе это наверняка понравится!

— Ну же, Костас! Не тяни!

— Ты ведь знаешь, что христианские группы узнавали друг друга по тайным знакам и отметинам, вроде рыбы и креста? Так вот, у карпократов такие отметины тоже имелись.

— Какие?

— Здесь про это ничего не говорится, — ответил Костас. — Здесь просто указано место на теле, куда наносилась татуировка.

— И куда?

Глаза Костаса блеснули.

— На заднюю часть правой ушной раковины, — ответил он.

 

I

Мобильник продолжал звонить.

— Выключи его! — приказал Халед. И повторил уже громче, явно нервничая: — Я сказал — выключи!

Стаффорд медленно полез в карман, вытащил мобильник и отключил его. Но было уже поздно. И случившегося не изменить. Только сейчас Халед сообразил, что звонок является серьезной проблемой. Мобильные телефоны не только принимали сигнал, но и посылали его, даже когда по нему не говорили. Они должны быть всего лишь включены, а телефон Стаффорда был включен.

Если он исчезнет, то для полиции не составит труда проследить их перемещения. И они сразу приедут сюда. Он со своими людьми превратится в главных подозреваемых. В ход пойдут дубинки, поливание из брандспойта и другие проверенные методы. И кто-нибудь точно расколется. Скорее всего Фейсал. В нем чувствовалось что-то от женщины.

Появился стоявший на часах Абдулла, услышавший выстрелы.

— Что происходит? — спросил он.

— А на что это похоже? — огрызнулся Халед, указывая на иностранцев. Гробница была даром Аллаха. Но теперь он ясно видел, что это был за «дар». Дьявольская западня. Пять лет тюрьмы, если их поймают. Пять лет минимум. А скорее десять, если не больше. А Халед знал, что такое египетские тюрьмы. Переполненные и грязные, жестокие и кишащие болезнями. Он не был слабаком, но такая перспектива невольно заставила вздрогнуть.

— А почему нам просто не убить их, сэр? — поинтересовался Нассер, отличавшийся практичностью. — И закопать в пустыне, как ту девчонку.

— Вот именно, — скривился Халед. — И тогда все получилось бы как нельзя лучше, верно?

— У нас сейчас есть время. Вся ночь.

— Вся ночь? — прорычал Халед. — Ты знаешь, что случится, когда эти люди не появятся вовремя там, где должны? — Он направил пистолет на Лили. — Где вы должны появиться?

— В Асьюте, — ответила она без кровинки на лице. — Отель «Клеопатра».

Он повернулся к Нассеру.

— Когда они не приедут, администрация гостиницы уведомит власти. А их ничего так не пугает, как несчастье с иностранцами, и особенно с телевизионщиками. Это ставит под угрозу их вложения в гостиничный бизнес, их драгоценные туристические доллары. Можешь мне поверить, к утру здесь будут развернуты такие поиски, какие тебе и не снились. И заявятся они прежде всего прямо сюда! И первым делом отследят все отпечатки покрышек на песке, которые приведут прямо к твоему замечательному захоронению.

— Тогда давайте их утопим в Ниле. — Нассер изобразил пальцами волны, показывая, как под ними исчезает машина.

Халед отрицательно покачал головой.

— А если нас заметят? Даже если каким-то чудом нас никто не увидит, полиция наверняка прочешет дно, или какой-нибудь рыбак зацепится сетью за машину. Но все это не важно. Их чертовы мобильники выведут полицию прямо на нас.

— Понятно, — мрачно констатировал Нассер. — И что же теперь делать?

— Я думаю, — огрызнулся Халед. — И мне нужно сосредоточиться. — Он присел на корточки, не желая показывать подчиненным, что и сам сбит с толку. Возможно, удастся все свалить на них. Что они пытались заняться вымогательством, а потом все пошло не так, началась пальба, и теперь убиты все иностранцы и трое полицейских. Но тут же решил, что слишком все будет шито белыми нитками. И даже новичок на это не поведется. Может, попробовать договориться? Но иностранцы были до смерти напуганы и сейчас согласятся на что угодно, а когда окажутся в безопасности, то запросто могут передумать.

— Надо свалить все на террористов, — предложил Абдулла. — Они всегда убивают иностранцев.

— Отличная идея! — издевательски произнес Халед, радуясь возможности сорвать на ком-то зло. — А не подскажешь, на каких именно? — Он провел рукой вдоль пустынного русла. — Покажи мне, где они, и мы с удовольствием на них все свалим.

— Это всего лишь предложение, сэр.

— В Амарне нет никаких террористов, ты разве не знаешь? Они все в Асьюте и… — Он замолчал от неожиданной мысли, пришедшей в голову. Абдулла оказался абсолютно прав. В Египте только террористы осмелятся поднять руку на иностранцев. И в такую возможность власти могут поверить. Одно лишь упоминание террористов заставляет умных людей совершать глупости. Насколько всем было известно, эта троица направлялась в Асьют, где должна быть вечером. Там в последние дни очень неспокойно. Он видел это по телевизору. Волнения. Демонстрации. Разгоряченные мусульмане, выступающие против Запада, потому что пятеро их братьев были арестованы за изнасилование и убийство двух молодых коптских девушек. И он придумал.

— Сэр? — окликнул Нассер, увидев, как просветлело лицо Халеда. — Что?

— Еще минуту, — остановил его офицер. Он быстро взвесил все «за» и «против», возможные осложнения и необходимые ресурсы, шаги, которые придется предпринять. Это показалось безумием, да, но и сама ситуация была неординарной и требовала таких же решений.

— Пожалуйста, сэр, — не выдержал Нассер, — скажите нам.

Халед дважды кивнул и глубоко вдохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Вот как мы поступим.

 

II

Нокс откинулся в кресле, заставив его мягкую кожу сладострастно охнуть, и постарался осмыслить услышанное. Петерсон со своей командой отрезали у мумий шесть ушей, чтобы проверить их татуировки в ультрафиолетовом свете. Это, вкупе с предыдущими раскопками Техасского общества библейских археологов в Кефалинии, означало только одно — они шли по следам карпократов. Неясным было только — зачем.

Костас поразмышлял пару мгновений, когда Нокс адресовал ему этот вопрос.

— А эти твои техасские археологи сильно религиозны?

— Да.

— Тогда, возможно, дело вот в чем. Видишь ли, карпократы славились тем, что… Извини. — В дверь звонили, и Костас, недоговорив, поднялся и пошел открыть.

— Конечно. — Нокс тоже поднялся и подошел к столу, где лежала раскрытая энциклопедия, и поискал статью о карпократах, но не нашел. Тогда он подошел к полкам и, покопавшись, вытащил тонкую книгу в кожаном переплете с биографией Филона Александрийского. Крашеный переплет пачкался, оставляя на пальцах и ладонях коричневые следы, напоминавшие высохшую кровь.

Дверь в библиотеку снова открылась. Нокс обернулся и увидел бледного и потрясенного Костаса.

— Что случилось? — спросил он, но тут же все понял и похолодел, увидев за спиной грека двух полицейских. Он считал себя здесь в безопасности и позволил себе расслабиться. Но они каким-то образом разыскали его. На какую-то секунду ему пришла в голову мысль попробовать бежать, но бежать здесь было некуда. И он заметил, как в улыбке дрогнул уголок рта полицейского, будто он только ждал предлога, чтобы применить силу. Нокс заставил себя смириться, решив спокойно проследовать с ними и постараться выяснить, что, черт возьми, происходит и как им удалось его выследить.

 

III

Огюстэну и Фаруку не удалось узнать абсолютно ничего от студентов Петерсона. С короткой стрижкой «ежик» и блаженными улыбками они все как на подбор казались одинаковыми и твердили одно и то же.

— А ваше имя? — спросил Фарук последнего.

— Грин, сэр. Майкл Грин, — ответил он и обернулся через плечо на Петерсона, будто хотел удостовериться, что назвал его правильно.

— И вы также видели нарушителя?

— Да, сэр.

— Расскажите об этом.

— Ну, было уже темно, знаете. И я не думаю, что…

Зазвонил мобильник Фарука. Тот вздохнул и посмотрел на Огюстэна.

— Мне надо ответить на звонок, — сказал он. — Выслушайте его.

— Конечно, — ответил Огюстэн, подавляя зевок. Он кивнул молодому человеку продолжать, а Фарук тем временем вышел.

— Я говорил, что вряд ли смогу добавить что-нибудь к рассказу остальных.

— И все же. Что делал нарушитель?

— Простите?

— Он стоял, сидел, полз? Шел навстречу? Уходил? Во что он был одет? Какого цвета волосы? Заметил ли, что его обнаружили?

— А-а. — На щеках Майкла появился румянец, и он снова взглянул на Петерсона. — Сейчас трудно вспомнить точно, — сказал он. — Все произошло так быстро.

— Но что-то вы должны помнить?

Петерсон сделал шаг вперед.

— Вы же не пытаетесь давлением на свидетелей заставить их сказать то, чего они не видели?

— Я просто хочу убедиться, что он ничего не забыл.

— Ты ничего не забыл, Майкл? — спросил Петерсон.

— Нет, сэр.

— Вот видите, доктор Паскаль. Он ничего не забыл.

— Хорошие новости, — объявил вернувшийся Фарук, закончив разговор. — Мои люди взяли Нокса.

У Огюстэна сжалось сердце.

— Что?

— Вы знаете, доктор Паскаль, что я ненавижу больше всего на свете? — вместо ответа спросил Фарук. — Когда меня принимают за идиота. Все, с кем я утром разговаривал в Высшем совете. Знаете, что они мне сказали? Они сказали, что если я хочу найти Нокса, то надо поговорить с вами, доктор Паскаль. Вы — его лучший друг. А когда я спросил у вас о Ноксе, вы мне не сказали ни слова о вашей большой дружбе. Ни слова. Вы думаете, я — идиот? Вы так думаете?

— О Господи! Вы говорите по-французски?..

Хук правой Фарука пришелся как раз по ребрам Огюстэна.

— А это за то, что назвали мою мать жирной коровой, — пояснил он.

 

I

Камера лежала там, где Лили уронила ее. Объектив и дисплей были в целости, но блок питания отскочил и, несмотря на все старания Халеда, никак не вставал на место. Он передал его Фейсалу, который среди них считался самым мастеровым, и велел починить.

После быстрого осмотра тот покачал головой:

— Для этого нужны инструменты. — Покопавшись в сумке, где лежала камера, он нашел провода. — А вот это должно сработать, — пояснил он. — Можно попробовать подсоединить их к источнику питания в Царской усыпальнице.

Халед кивнул. Идея была хорошей, только придется чем-то закрыть фрески, чтобы не выдать себя.

— Нассер, — приказал он, — принеси одеяла и простыни из другой гробницы. Абдулла, ты включишь генератор. — Он подошел к пленникам: — Ваши вещи, пожалуйста. Телефоны, кошельки, часы, ключи, драгоценности. Все. Положите на землю. — Для убедительности он дал им пару тычков, собрал все вещи и сложил их в сумку из-под камеры. — Теперь вставайте! — скомандовал он.

— Что вы собираетесь с нами сделать? — жалобно спросил Стаффорд.

— Шевелитесь!

Генератор заработал как раз в тот момент, когда они добрались до Царской усыпальницы: лампочки на полу мигнули и загорелись ровным светом. Они затолкали пленников в погребальную камеру. Фейсал подключил и проверил работу камеры. Она работала. Наконец-то хоть что-то стало получаться. Пришел Абдулла, а за ним Нассер с ворохом пыльных простыней. В правом крайнем углу камеры на некотором возвышении находилась грубо высеченная ниша. Они укрепили там простыни и свесили их вниз до пола, полностью закрывая фрески.

Довольный проделанной работой, Халед поискал в кармане ручку и, усевшись на пол, принялся составлять послание.

 

II

Полицейские поместили Нокса в сырую камеру предварительного заключения, где уже томились двое задержанных. Один из них — высокий худой парень со спутанной бородой и в желтоватой галабайе, который постоянно перебирал четки и что-то, не переставая, бормотал. Другому, с нездоровым цветом лица и в мятом белом костюме, было за сорок. Он лежал на кушетке напротив и постоянно вскакивал, потирая руки и щеки, как опустившийся наркоман.

Каменные стены, размягченные сыростью, испещряли надписи, и Нокс, чтобы убить время, принялся их читать. Однако его мысли занимало совсем другое. Только Огюстэну было известно, что он отправился к Костасу. И фотографии, которые он обнаружил в папке, давали ему мотив. Но Огюстэн — его самый близкий друг, и Нокс никогда не встречал людей, которые были бы более преданы друзьям, чем француз. Он ни за что бы его намеренно не выдал. Значит, причину нужно искать в чем-то другом.

Прошло не меньше часа, когда дверь наконец открылась, и полицейский кивком велел ему выходить. Он прошел через комнату отдыха, где полицейские смотрели футбол на висевшем на стене экране, а затем по узкому коридору — в помещение для допросов, где сел на стул возле деревянного стола. Через минуту появился тучный полицейский с блокнотом в одной руке и пачкой сока в другой.

— Что происходит? — с вызовом спросил Нокс.

Полицейский уселся, будто не слышал вопроса, написал имя Нокса и посмотрел на часы, чтобы зафиксировать время. Для человека такой комплекции у него был на редкость аккуратный почерк.

— Меня зовут Фарук, — представился он. Нокс не удержался и хмыкнул — имя Фарук давалось человеку, который мог отличить правду от лжи. Фарук внимательно на него посмотрел: — Значит, вы понимаете по-арабски.

— Более-менее, — ответил он и тут же понял, что выдал себя. — А вы говорите по-французски, так ведь?

Фарук хитро ухмыльнулся.

— Более-менее, — признал он. — Вы давно живете в Египте?

— Десять лет.

— Я могу взглянуть на ваши документы?

— Они у меня не с собой.

— Если вы прожили здесь десять лет, то должны были бы знать, что их надо постоянно иметь при себе.

— Я могу съездить за ними, если хотите.

Фарук побарабанил ручкой по блокноту, размышляя, с чего лучше начать.

— Скажите мне вот что, мистер Нокс, — заговорил он, — вчера вы попали в серьезную автомобильную аварию и потеряли сознание. Вас привезли в больницу, что представляется вполне разумным местом для раненого человека после аварии. Этим утром вы совершили побег. Почему?

— У меня нет страховки. А расценки там запредельные.

— Мистер Нокс, вчера погиб человек. Вы находите это забавным?

— Нет.

— Тогда я спрошу еще раз: почему вы бежали?

Нокс помедлил. Правда будет выглядеть невероятной, но попробовать стоило.

— В мою палату вошел человек, — ответил он, — и пытался убить меня.

— При том что вход в палату охранял один из моих людей?

— Он накрыл мне лицо подушкой.

— Вы думаете, я поверю в это?

— А зачем еще мне нужно было бы убегать?

Фарук снова побарабанил ручкой.

— Опишите мне этого человека.

— Было темно. И я пережил сильное потрясение.

— А почему не позвать на помощь?

— Я пытался, но не было голоса, и я не мог говорить. Но мне удалось опрокинуть стойку для капельницы. Больше я ничего не мог сделать. Прибежал ваш человек. Затем он привел медсестру. Она поставила стойку на место. Я хотел ему сказать, но… — Он беспомощно показал на горло. — Спросите своего полицейского, если не верите.

Фарук пристально смотрел прямо в глаза Нокса, стараясь заставить его отвести взгляд, но тот его выдержал.

— Подождите здесь, — сказал Фарук, поднимаясь. — Я ненадолго.

 

III

От страха при виде приготовлений Халеда и его подчиненных в животе у Гейл закололо, будто разыгралась язва. Она уже видела в глазах Халеда решимость убить. Она не сомневалась, что он без колебаний убил бы их всех, не зазвони телефон Стаффорда. Она знала, что ее жизнь зависит от того, что он решит.

Нассер и Абдулла разорвали простыни на узкие полоски и обмотали ими свои лица, оставив узкие щели для глаз и ноздрей, сразу превратившись в людей, внушающих ужас своей анонимностью, Фейсал вскрыл упаковку нового диска и вставил его в камеру Лили. Халед закончил составлять обращение и подошел к ним.

— На колени! — приказал он. Они послушно опустились на колени. — Читай! — велел он, сунув бумагу Гейл.

Она взглянула на записку и, увидев, что на ней наспех написано по-арабски, с тревогой подняла глаза:

— Я не понимаю.

Ствол «вальтера» уперся ей в переносицу.

— Читай!

— Не делайте этого! — сказал Стаффорд.

Халед с размаху стукнул его по щеке пистолетом с такой силой, что тот закричал от боли и повалился на бок. На руке, которой он машинально прикрыл щеку, показалась кровь. Стаффорд медленно убрал руку и в шоке не сводил с нее взгляда невидящих глаз. Халед направил пистолет на него, но смотрел на Гейл.

— Ты прочитаешь, — сказал он.

— Да, — согласилась она, чувствуя, что вот-вот лишится чувств от ужаса происходящего.

Он отошел назад и встал за Фейсалом, скрестив руки, совсем как продюсер низкопробного фильма, а Нассер и Абдулла с замотанными тряпкой лицами заняли места позади пленников, держа оружие на груди. Стаффорд снова поднялся на колени — из рассеченной ударом щеки текла кровь. Халед постучал Фейсала по плечу. Загорелся красный огонек, показывая, что запись включилась. Офицер кивнул Гейл, давая команду начинать. Это был, возможно, ее последний шанс связаться с внешним миром. Она устроилась поудобнее, подтянув под себя ноги, выпрямилась и расправила плечи. Она переложила листок в левую руку и подняла правую, чтобы подчеркнуть драматизм момента.

— Мы — пленники Исламского братства Асьюта, — начала переводить она. — Наши похитители обращаются с нами хорошо. Они обещают обращаться хорошо, если не будет предпринято попыток разыскать нас. Они обещают отпустить нас, не причинив никакого вреда, если на свободу будут выпущены их братья, ложно обвиненные в убийстве двух девушек, и с них будут сняты все обвинения. Если их не отпустят в течение четырнадцати дней, то Исламское братство Асьюта снимает с себя всю ответственность за последствия. Хвала Аллаху!

Огонек записи погас. Халед ее просмотрел и удовлетворенно кивнул. Фейсал вынул диск и передал его начальнику. Он осторожно взял его за края, чтобы не оставить отпечатков, и вложил в упаковку. Сердце Гейл лихорадочно забилось от волны накатившего ужаса. Она поняла, в чем заключался план Халеда, и если он собирался их все равно убить, то сейчас было самое время.

 

IV

— Ну как? — спросила Ясмин, встречая Нагиба на пороге. — Как прошел день?

Нагиб понимал, что именно хочет узнать жена. Ее интересовало, нашел ли он убийцу и в безопасности ли их дочь.

— Неплохо, — ответил он.

Ясмин поцеловала Хуснию в макушку.

— Беги поиграй, — сказала она, — нам с папой надо поговорить.

Хусния забрала куклу и направилась в соседнюю комнату, хотя по ее взгляду Нагиб понял, что она наверняка решит подслушать, о чем они будут разговаривать.

— Итак? — спросила Ясмин.

— Нет никакой связи между девочкой, которую я нашел, и убитыми в Асьюте, — ответил Нагиб. — Я уверен.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я даже не думаю, что ее убили. Судя по всему, это несчастный случай. Я думаю, что бедняжка просто искала артефакты во время бури. Наверное, что-то упало ей на голову, она потеряла сознание и потом захлебнулась. А может, она просто сорвалась, взбираясь на гору.

— А потом она встала, пошла в пустыню и похоронила себя, завернув в мешковину?

— Нет, — признал Нагиб.

— Тогда — что?

Он покачал головой.

— Пока не знаю. Что-то здесь явно не так. Но это не означает какой-то связи с Асьютом. И не похоже на убийство.

— Но ты ведь выяснишь, правда? Я хочу быть уверенной.

— Гамаль прав, любимая. У нас есть более срочные дела.

— Она была совсем юной, — не сдавалась Ясмин. — Я рада, что это не убийство. Я правда рада. Но она только начинала жить, она из твоего района и находилась под твоей защитой. Ты должен выяснить, что произошло, это — твой долг.

Нагиб вздохнул.

— Я поговорю завтра утром с гаффирами, — пообещал он. — Может, они что-то знают.

 

V

— Ну что? — спросил Нокс, когда Фарук вернулся. — Ваш человек все подтвердил? Он сказал, что стойка капельницы упала, так ведь?

— Согласимся на том, что она упала, — нехотя признал Фарук. — Ну и что? Это могло произойти случайно.

— Да уж!

— Очень хорошо. Вы опрокинули ее из-за этого таинственного нападавшего, которого никто больше не видел. Этот человек хочет вас убить, но вы его раньше никогда не встречали и не можете опознать.

Нокс помолчал.

— Я думаю, что им может быть некто по имени Петерсон.

— Преподобный Эрнст Петерсон? — нахмурился Фарук. — Человек, который спас вам жизнь?

— Прошу прощения?

— Вы слышали меня. Он нашел вас после аварии и, рискуя жизнью, вытащил из джипа, прежде чем вы задохнулись. Затем отвез вас в больницу. И это тот человек, который хотел вас убить?

— Я не знал, — ответил ошеломленный и окончательно сбитый с толку Нокс, качая головой.

— Возле больницы вы взяли такси. Куда вы направились?

— Просто поехал.

— Просто поехал?

— Можно воды? — попросил Нокс. — Стакан воды? Просто попить!

— Когда вы скажете, куда поехали.

— На Латинское кладбище.

— Вы поехали прямо туда?

— Вы обещали дать мне воды.

Фарук поднялся из-за стола и, выглянув в коридор, велел принести воды.

— Вы отправились туда прямо из больницы? — спросил он, усаживаясь на место.

— Да.

— Это странно. Потому что мои коллеги получили утром телефонный звонок. От женщины, которая заявила о вторжении в свою квартиру.

— И что?

— Этот человек напал на нее и насмерть испугал. И что самое удивительное, его описание точно подходит под ваше. А знаете, кто над ней живет? Ваш друг Огюстэн Паскаль. Да. Тот самый человек, которому вы звонили.

— И вы за этим меня сюда привезли? Поговорить о Паскале?

Фарук достал сигареты в мягкой пачке и вытащил одну губами.

— Угостить? — предложил он.

— Нет, спасибо.

Полицейский закурил, выпуская дым через ноздри.

— Вы совершенно правы, — улыбнулся он. — Я привез вас сюда не обсуждать мистера Паскаля. Я привез, чтобы предъявить обвинение в убийстве Омара Тофика.

 

I

Пока они находились в Царской усыпальнице, наступила ночь. Гейл пробиралась между блестевшими как кости камнями на дне пересохшего русла, а потом начала взбираться на холм. Дорогу показывал Фейсал, чья фигура с обмотанным тканью лицом зловеще выделялась впереди. Он уверенно шагнул на горную тропу, легко находя место, куда ступить, но Гейл практически ничего не видела, и ему пришлось обернуться и посветить ей фонарем. Она сделала первый шаг, потом другой, чувствуя, что ноги ее плохо слушаются. Когда она наконец добралась до конца, Фейсал улыбнулся, рассчитывая на ответную улыбку, своего рода прощение или по меньшей мере понимание, но она вспомнила, как угощала его шоколадом, и смерила таким уничтожающим взглядом, что он виновато потупил глаза.

Он откинул полог из мешковины, закрывавшей вход, и провел ее по темному проходу в скале, напоминавшему дупло расщепленного молнией дерева. Направленный вниз луч фонаря осветил низкий зал с двумя рядами толстых колонн, высеченных из песчаника, и грудами мусора, забившими все проемы. Остальные были уже там. Халед провел их дальше к шахте. В нее спускалась веревочная лестница, один конец которой закреплялся с помощью металлического колышка, вбитого в землю.

— Спускайтесь! — скомандовал он.

— Что вы собираетесь с нами сделать?

— Я сказал — спускайтесь!

Она села на землю, свесив в шахту ноги, и повернулась лицом к лестнице, ухватившись за веревку. Локти больно царапались о каменистый пол, и она одной ногой лихорадочно пыталась нащупать первую ступеньку. Наконец ей это удалось, и Фейсал посветил ей сверху фонарем, облегчая спуск: стены шахты были из цельного известняка, а на полу валялся мусор. В неровном свете она заметила огарок свечи, державшийся на камне заплывшим воском, и полкоробки спичек, которые она сразу убрала. Следующим спустился Стаффорд, и последней — Лили. Извивающуюся, как змея, лестницу втянули наверх, оставляя их в смертельной ловушке. Наверху о чем-то поговорили, затем послышались удаляющиеся шаги, и наступила полная тишина.

— Эй! — крикнул Стаффорд. — Есть там кто-нибудь? — В ответ только эхо и тишина. — Вы думаете, они ушли? — спросил он.

Гейл чиркнула спичкой, зажгла свечку и поднесла ее к стенам — они были слишком отвесными и высокими, чтобы забраться, даже если бы у них нашлось, чем продолбить, за что зацепиться.

— Что они собираются с нами сделать? — спросила Лили. — Они об этом что-нибудь говорили?

— Нет.

— Но хоть что-то они должны были сказать!

— Я думаю, что они и сами пока не знают, — ответила Гейл. — Наверное, решат по ходу.

— Что ты имеешь в виду?

Она глубоко вздохнула. Пламя свечи трепетало, а ее неровный свет придавал обстановке ощущение скорби, будто кто-то умер.

— Они запутались и не знают, как поступить. На это место они наткнулись случайно и должны были сообщить об этом, но вместо этого решили ограбить его. А это очень серьезное преступление. Если их поймают, то засадят в тюрьму на долгие годы.

— Тогда зачем они пошли на это?

— Потому что они бедные. Призывники получают, думаю, долларов триста в год. Представь, как на это прожить. Представь, как на это жениться и вырастить детей. И вдруг они натыкаются на артефакт стоимостью тысячу долларов. Один-единственный. Что бы ты сделала?

— Вы говорите, будто жалеете их, — заметил Стаффорд.

— Они отпустят нас, правда? — спросила Лили. — Я имею в виду, что им придется.

Гейл ответила не сразу, но ее молчание было достаточно красноречивым. — Полиция нас найдет, — наконец сказала она.

— Но нас будут искать в Асьюте!

— Искать будут везде, — заверила Гейл. — В чем местная полиция не испытывает недостатка, так это в людях. Нам нужно просто сохранять спокойствие.

Пламя свечи снова вздрогнуло — фитиль горел почти у самого основания. Они не могли позволить себе расточительность, и Гейл загасила свечу, погрузив шахту в полную темноту.

 

II

— Убийство? — возмутился Нокс. — Что вы хотите этим сказать?

— Именно то, что вы слышали, — ответил Фарук. — То, что вы умышленно убили Омара Тофика и пытались выдать это за автомобильную аварию.

— Да вы с ума сошли!

— Скажите, мистер Нокс, сколько времени вы владели джипом?

— Что?

— Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.

— Не знаю. Лет десять.

— А скажите — на месте пассажира был ремень безопасности?

— О Господи! — воскликнул Нокс. Он наклонился вперед и спросил, глядя Фаруку в глаза. — Так он погиб из-за этого?

— А место водителя было оборудовано ремнем безопасности. И вы это знали, не случайно сами были пристегнуты, когда вас нашли. И вы наверняка согласитесь, что если водитель намеренно опрокинул машину в канаву, то у него имелись все шансы отделаться легкими повреждениями, а пассажир наверняка должен был серьезно пострадать, если не погибнуть.

Нокс ошеломленно покачал головой.

— Чтобы так поступить, надо быть сумасшедшим.

— Не сумасшедшим. Но очень мотивированным.

— И какой у меня мог быть мотив, чтобы сделать это?

— А это вы должны сказать мне сами, не так ли?

— Но это безумие! — возмутился Нокс. — Омар был моим другом. Я не убивал его! Клянусь, я это не делал!

— А мне казалось, что вы потеряли память. Откуда такая уверенность?

— Потому что я никогда не смог бы так поступить! Спросите кого угодно!

— Мы и спрашиваем.

— Что ж, хорошо, — отозвался Нокс, но внутри ему стало не по себе. И правда, кто знает, на что способен человек в минуту стресса? А главное — кто знает, что о нем скажут другие?

— Я слышал, что вы весьма знамениты в археологических кругах, — сказал Фарук. — И очень любите появляться в новостях.

— Такое случилось лишь однажды. И это не значит, что мне понравилось.

— Но это входит в вашу жизнь и становится ее частью, — ухмыльнулся Фарук. — Это наполняет жизнь смыслом. А когда все кончается, то образуется пустота.

— Говорите за себя и не приписывайте мне своих взглядов.

— Вы знаете, как все случилось, по моему мнению? — спросил Фарук. — Я думаю, что вчера вечером вы что-то нашли. На раскопках Петерсона. Вот за этим вы и вернулись с темнотой. Затем между вами и мистером Тофиком возник спор, что с этим делать дальше. По словам коллег, он был исключительно порядочным человеком. Он настаивал на том, чтобы все провести по официальном каналам и доложить Генеральному секретарю в Каир. Но вас это не устраивало. Все говорят о том, что вы очень не ладите с Генеральным секретарем и терпеть не можете друг друга. Мысль о том, что вся слава, все Внимание достанется ему, в то время как заслуга была ваша… Вынести такое вы не смогли, верно? И тогда вы решили заставить Омара замолчать.

— Это полная ерунда!

— Вы знаете, чем я занимался этим утром, мистер Нокс? Ездил сообщить семье Омара Тофика о его гибели. Это — самая неприятная часть моей работы, с чем, я уверен, вы согласитесь. Вы хорошо знаете его семью?

Нокс отрицательно покачал головой:

— Он никогда не говорил о ней.

— Меня это не удивляет. Он был настоящим и уважаемым ученым.

— К чему вы клоните?

— Его отец — очень влиятельный человек, мистер Нокс, — снова ухмыльнулся Фарук. — И все его братья тоже очень влиятельные люди.

Нокс похолодел.

— Вы же не хотите сказать, что…

— Боюсь, что да, мистер Нокс. Они очень расстроены, поверьте мне. Они ждут объяснений. Мне пришлось сказать им, что за рулем находились вы. Мне пришлось сказать, что на пассажирском сиденье не обнаружилось ремня безопасности.

— Господи.

— Они считают вас виновным в его смерти, мистер Нокс. И они — опасные люди, уверяю вас. Не такие, кто может просто проглотить смерть сына и брата и ничего не предпринять.

— И они за мной охотятся?

— Вы спросили, почему я привез вас сюда, — продолжал Фарук. — Я хотел поговорить с вами, это верно. Но меня беспокоит ваша безопасность. Это мой город, мистер Нокс. Я не допущу, чтобы здесь убивали людей. Даже иностранцев. Даже убийц. Но скажу вам одно — я ни за что не хотел бы оказаться на вашем месте.

— Я не делал этого, — безнадежно повторил Нокс.

— Было бы очень хорошо, если бы к вам вернулась память как можно скорее, — посоветовал Фарук, поднимаясь. — Мы увидимся завтра утром. И на вашем месте я бы провел ночь с пользой.

 

III

Халед ехал за рулем «лендровера» по высохшему руслу и двигался очень медленно и осторожно, позволив себе прибавить скорость, только оказавшись в пустыне. Луна висела над горизонтом совсем низко, и в ее свете песок казался тусклым оловом. От холодного ночного воздуха, проникавшего сквозь разбитое боковое стекло, пальцы на руле занемели. Он ехал с включенными фарами — риск встретить кого-то был намного меньше, чем натолкнуться в темноте на осколки породы, которыми, будто минами, была усеяна вся пустыня. Хотя ситуация полностью вышла из-под его контроля, он чувствовал удивительное спокойствие. Удача пребывала на его стороне — он без приключений добрался до дороги и направился на юг в сторону Асьюта. Здесь уже начали встречаться люди. Крестьянин на осле. Небольшой грузовик. Затем движение стало оживленнее, и затеряться в нем оказалось совсем просто. Он пересек Нил по мосту и въехал в Асьют. На западном берегу его уже ждал на мотоцикле Нассер, добравшийся туда гораздо быстрее, хотя ему тоже пришлось пересечь реку. Он приветственно махнул рукой Халеду и поехал за ним. Они двигались на запад, высматривая подходящее место, и наконец нашли заброшенную фабрику с внутренним двориком. Замечательно! Он разбросал по сиденьям вещи, отобранные накануне у пленников, и облил машину бензином из запасной канистры, найденной в самой машине. «Лендровер» ярко вспыхнул, и он сразу почувствовал, как тепло его пламени накатилось волной на замерзшие пальцы. Халед забрался на заднее сиденье мотоцикла, и они направились в город.

«Лендровер» наверняка скоро найдут, но посылать диск еще рано. Террористы должны успеть захватить заложников, доставить их в убежище и сделать запись. Скажем, три часа. Затем они вернутся в Амарну. Они сели на скамейку на берегу Нила, и Халед погрузился в размышления.

Мимо них в темноте прошла молодая пара. Он слышал их приглушенные голоса, но разобрать, о чем говорили, не мог. Он вспомнил, как в гробнице раздался голос Стаффорда, и похолодел от неожиданной мысли. А если все пойдет не по плану? Полиция в ходе расследования наверняка проверит Амарну и вдруг услышит голоса пленников, зовущих на помощь? Он намеревался оставить их в живых, чтобы смягчить наказание в случае неудачи, но теперь понял, что не мог позволить себе пойти на такой риск. Он вытащил мобильник и позвонил Абдулле.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, сэр, — ответил Абдулла. — Вы хотите, чтобы мы все закрыли сейчас?

— Я хочу, чтобы сначала вы заставили их замолчать.

— Что?

— Ты меня слышал.

— Но я думал, что мы хотели…

— Нам нужно заставить их замолчать! — резко оборвал его Халед. — Это приказ! Я ясно выразился?

— Да, сэр.

— Сделайте это до моего возвращения.

 

IV

В комнате отдыха после первого футбольного матча по телевизору сразу началась трансляция второго, и сейчас был самый разгар игры. Оба сокамерника Нокса оказались болельщиками и, меняясь местами, следили за ходом матча в смотровое окно, жестикулируя и крича вместе с полицейскими.

Омар погиб. Наконец-то все начинало проясняться. Они с Ноксом познакомились недавно, но быстро сблизились. Родственные души и единомышленники. Такой мягкий, задумчивый и застенчивый молодой человек. Было трудно представить, что он вышел из семьи египетских гангстеров, хотя, возможно, именно поэтому он и сделал такой выбор, решив заняться археологией. Чтобы отойти от своих собственных корней. С другой стороны, теперь становилось понятным, чему именно он мог быть обязан своим недавним повышением.

Самое печальное, что Фарук был прав — смерть Омара на его совести. Он годами ездил на джипе, зная, что ремень безопасности сломан, а от аварии никто не застрахован, и ничего не сделал. Но в Египте таким вещам не придаешь особого значения. Пока что-нибудь не случится.

Громкий восторженный крик. Кто-то забил гол.

Он закрыл уши руками, с горечью думая о судьбе друга и изо всех сил желая вернуть память. Вспомнить, что случилось, стало его долгом перед памятью Омара. Но минуты тянулись, и ничего не менялось.

 

V

Тяжело ступая, Фейсал двигался за Абдуллой по проходу гробницы, выставив вперед автомат, будто разгоняя духов. По природе будучи спокойным человеком, он хотел отслужить положенные три года и вернуться домой. Фейсал верил в работу, в Аллаха, что нельзя подводить других, хотел жениться на хорошей женщине, родить и воспитать много-много детей. По словам дяди, армия сделает из него настоящего мужчину. Но кто мог подумать, что он окажется втянутым в такую историю? Но Халед отдал приказ, а не выполнить приказ Халеда нельзя. Он этого не простит.

Они добрались до шахты и остановились.

— Кто там? — крикнула девушка, Гейл. — Что происходит? — Ее голос звучал жалобно и больно отозвался в сердце, напомнив, как вчера утром она угостила его шоколадом, как они вместе смеялись и шутили. Как, черт возьми, могло случиться, что все так плохо?

— Я буду светить, — сказал Абдулла, — а ты это сделаешь.

— Почему я?

— Вы отпустите нас? — спросила девушка. — Пожалуйста! Умоляю!

— А ты что думаешь? — прошипел Абдулла. — Я буду светить фонарем. А ты… ну, сам знаешь!

— Давай я буду светить, а ты все сделаешь, — возразил Фейсал. Он перегнулся через край, будто это могло как-то помочь решить проблему. Гейл зажгла спичку — наверное, они оставили там коробку — и жалобно смотрела на них снизу.

— Жаль, что у нас нет одной из гранат капитана, — пробормотал Абдулла. — Все было бы гораздо проще.

— Ты имеешь в виду — для нас?

Внизу послышались всхлипывания второй женщины. Фейсал изо всех сил старался не обращать на них внимания.

— Мы сделаем это вместе, — наконец предложил Абдулла. — А потом проверим с фонарем. Согласен?

— Мне это не нравится, — ответил Фейсал.

— Думаешь, мне это нравится? — разозлился Абдулла. — Но или мы сделаем это, или придется держать ответ перед Халедом.

Фейсал глубоко вдохнул. Он забивал скот на ферме с самого раннего детства. Здесь было то же самое. Скот для забоя.

— Ладно, — согласился он и взял автомат на изготовку. Внизу пронзительно закричали.

— На счет «три», — предложил Абдулла.

— На счет «три», — согласился Фейсал.

— Один, — начал считать Абдулла, — два…

 

I

Огюстэн вернулся домой разбитым и встревоженным. После сцены с Фаруком, когда тот его стукнул, полицейский относился к нему с таким презрением, что он совсем упал духом. Он спросил разрешения навестить Нокса в участке, но в ответ Фарук рассмеялся ему в лицо. Обычно Огюстэн отличался жизнерадостностью и оптимизмом, но только не сегодня. Он не помнил, чтобы ему приходилось так плохо.

Какая-то сумасшедшая тетка высунулась с нижнего балкона и начала кричать ему о насильниках, которых он приводит в гости. У него не осталось сил даже ответить ей в том же духе.

Он насыпал лед до середины бокала, открыл новую бутылку односолодового виски и отнес его в спальню, где поставил на стол. Затем он подошел к шкафу и поднял стопку футболок. Папку трогали. Это точно. И неудивительно. Нокс ничего не сказал по телефону, он ведь был мужчиной, а мужчины такие вопросы не обсуждают, хвала Господу. Но Огюстэн заметил в его голосе легкое колебание. Тогда он отнес его на пережитые волнения. И только позже сообразил, что тому наверняка потребуется чистая рубашка и он обязательно натолкнется на папку. Это был знак судьбы. Она всегда воздавала по заслугам.

Он вытащил фотографии и разложил их на одеяле. Ему больше всего нравилась первая, в том числе и потому, что ее подарила сама Гейл. На ней были сняты они втроем ближе к вечеру в пустыне, обнявшись за плечи и счастливо смеясь, на фоне красно-золотых песчаных дюн и низких розовато-лиловых и оранжевых облаков, напоминавших жуков, ползущих по яркому синему небу. Снимок сделал седой бедуин, на которого они случайно наткнулись: казалось, он появился ниоткуда вместе со своим одиноким печальным верблюдом. Огюстэн, Гейл и Нокс. В тот день с ним что-то произошло. Когда Гейл подарила ему фотографию, он не смог засунуть ее в обычный альбом и хранил в отдельной папке. Позже к ней добавились другие с ней и Ноксом, но больше, где она сфотографирована одна.

Он не заметил, как выпил весь бокал, и плеснул в него еще виски.

Зачем останавливаться на одной женщине, если можешь иметь двадцать? В глубине души он всегда испытывал презрение к верности. Каждый мужчина вел бы себя так, как он, если бы мог себе позволить. Моногамия для неудачников. Может, он просто старел, но вечера, проведенные с Ноксом и Гейл, показали ему всю ущербность той жизни, которую он вел. Ему все труднее становилось находить себе женщин. Он потерял контроль, а может, интерес. И у него появилось совсем иное желание. Он не мог понять, чего именно хочет, но оно становилось все сильнее, и новые победы над женщинами перестали радовать. Однажды пару месяцев назад он проснулся и, поддавшись неудержимому желанию, оторвал от стены огромный кусок обоев, напоминавший коросту.

Инстинкт вить гнездо! Боже мой! До чего он дошел!

И все же это не было любовью. Как это объяснить Ноксу? Ему очень нравилась Гейл, но он не домогался ее и не пытался завоевать. У него не щемило сердце от того, каким взглядом она смотрела на Нокса. Потому что на самом деле его мучило не это, а та искра, которая между ними проскочила, застав обоих врасплох.

Одна из неожиданных опасностей археологии заключалась в том, что жизнь других становилась невольным упреком для своей собственной. Продолжительность жизни древних александрийцев достигала тридцати пяти лет, то есть меньше, чем он уже успел прожить. И им удалось успеть так много! В отличие от него.

Он был недоволен своей жизнью. И стал покупать виски ящиками.

Он лежал на кровати, закинув руки за голову. И смотрел на свежевыбеленный потолок, понимая, что ночь будет долгой.

 

II

— Я не могу это сделать, — пробормотал Фейсал, отступая от края грязевика. — Не могу. И не буду.

— Ладно, — разозлился Абдулла. — Я это сделаю. Только я не позволю, чтобы ты тыкал в меня пальцем, если все провалится.

— Нет, — возразил Фейсал. — Никто из нас не будет этого делать. Это неправильно. Плохо. И ты сам это знаешь не хуже меня.

— И ты сам об этом скажешь капитану Халеду? Так что ли? — огрызнулся Абдулла.

Фейсал скривился. Абдулла прав. Он только однажды почувствовал на себе тяжелую руку офицера, но после этого неделю провел в больнице и больше такого не хотел.

— Что именно он приказал? — спросил он.

— Я уже говорил. Заставить их молчать.

— Заставить молчать, — повторил Фейсал. — А почему он выразился именно так? Потому, что если все выйдет наружу, то он заявит, что мы неправильно его поняли. Нас повесят, а его слегка пожурят и отпустят.

Абдулла хмыкнул. Такая мысль приходила в голову каждому из них.

— И что ты предлагаешь?

— Сделать именно то, что он приказал. Заставить молчать.

— Не понимаю.

— Здесь две доски. Мы положим их по краям шахты, натянем между ними простыни и одеяла и придавим края камнями. Они поглотят все звуки, тем более что и вход мы закроем.

— Ну, не знаю… — Абдулла вздрогнул. — Если он узнает…

— А как? Я не собираюсь ему рассказывать. А ты?

— Даже в этом случае.

— Ты считаешь, лучше убить их?

Абдулла посмотрел вниз и, подумав, неохотно кивнул:

— Ладно. Так и сделаем.

 

III

У Нокса болело все тело, и сон никак не шел. Теперь он понимал, что имеется в виду, когда говорят об «усталости костей». В камере сыро, скамья, где он лежал, жесткая, сокамерники, будто сговорившись, храпели по очереди. В комнате отдыха по-прежнему работал телевизор, причем на полную громкость. Египтян, казалось, это ничуть не беспокоило — они рождались уже с затычками в ушах, — но для Нокса все происходящее было внове.

Только ближе к утру ему удалось немного забыться, но это был даже не сон, а какое-то близкое ко сну состояние полудремы. Он не знал, сколько оно длилось, как вдруг послышался знакомый голос. Голос Гейл. Сначала он решил, что все еще спит, и улыбнулся, но потом понял, что это не сон. Он понял это по выбору слов и по напряжению в голосе. Он вздрогнул, сел и, сообразив, в чем дело, тут же рванулся к двери и приник к смотровому окну. На экране телевизора появилась Гейл и еще два человека на коленях, а за ними — зловещие фигуры в замотанных лицах с автоматами на груди.

— Гейл! — закричал он, не веря своим глазам. — Гейл!

Он принялся стучать кулаком по двери.

— Заткнись! — пробурчал один из сокамерников.

— Гейл! — Он не мог остановиться. — Гейл!

— Я сказал — заткнись!

Хлопнула дверь, и показался заспанный полицейский. Он бросил сердитый взгляд на Нокса и стукнул ногой по двери камеры. Нокс не обратил на него внимания, продолжая жадно смотреть на экран через плечо полицейского. Это точно была Гейл. Он еще раз выкрикнул ее имя, чувствуя полную беспомощность и ничего не понимая. Полицейский отпер дверь и открыл ее, угрожающе постукивая дубинкой по бедру. Но Нокс оттолкнул его и ворвался в комнату отдыха, тупо задрав голову на экран и ловя каждое ее слово.

Полицейский схватил его за плечо.

— Назад в камеру, — произнес он, — иначе мне придется…

— Она — мой друг! — отмахнулся Нокс. — Дайте посмотреть.

Полицейский отступил назад, и Нокс перевел взгляд на экран. Запись кончилась, и на экране вновь возникла студия. Консервативно одетые дикторы — мужчина и женщина — сообщали новости. Никто никогда не слышал об Исламском братстве Асьюта, но власти были уверены в благополучном разрешении кризиса. Во врезке вновь пошла запись заложников. Нокс с замиранием сердца следил, как Гейл подняла руку. Это что-то ему напомнило, но он так и не понял, что именно.

Сзади стукнула дверь, и он обернулся. Подошли еще два полицейских, и теперь они приближались к нему с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Там — моя подруга, — объяснил он, показывая на экран. — Ее взяли в заложники. Пожалуйста, я должен…

Первый удар пришелся ему в бедро. Он не видел его и не имел возможности приготовиться. Острая боль пронзила ногу, и он упал на одно колено. Второй удар был нанесен по лопатке и частично по затылку — в глазах вспыхнул сноп искр и запрыгали амебы. Он упал лицом вниз. Внезапно перед ним возникла картина с ним за рулем и сидящим рядом Омаром. Они смеялись какой-то шутке. Запах бензина. Затем его кто-то схватил за волосы и прошептал что-то в ухо, но в них стоял такой звон, что он ничего не мог разобрать. Голова опять упала, и он щекой почувствовал холодный камень пола. Его за ноги оттащили обратно в камеру.

 

IV

Заспанный Нагиб, зевая, вышел на кухню, чувствуя сухость во рту и рассчитывая на первую чашку утреннего чая. Но жена даже не обернулась, продолжая смотреть на экран телевизора.

— Что там? — спросил он.

— Вчера в Асьюте похитили иностранцев. Телевизионщиков. Рассказывают, что те снимали фильм в Амарне. Ты видел их?

— Нет.

— Похоже, эта женщина помогала в поисках мавзолея Александра Македонского. Помнишь ту пресс-конференцию с Генеральным секретарем и другим мужчиной?

— Тем, кого ты нашла привлекательным?

Ясмин покраснела.

— Я просто сказала, что он славный.

— И что они говорят?

— Что их машину нашли сгоревшей в Асьюте и какому-то полуслепому нищему заплатили, чтобы он принес диск на телевидение. Они прокручивают этот ролик постоянно. Судя по всему, они требуют освободить людей, арестованных за изнасилование и убийство.

Нагиб нахмурился:

— Террористы требуют освободить насильников и убийц?

— Они утверждают, что те невиновны.

— Даже так?!

— Бедная женщина! — сказала Ясмин. — Как она все это выдерживает?

Нагиб положил руку на плечо жены. Запись заложников транслировалась в окошке на экране, и он видел ужасный испуг заложников, кровь на лице мужчины из свежей раны, а направленный снизу свет отбрасывал странные тени. Комментаторы сменяли один другого, осуждая этот акт насилия и обсуждая шаги, которые должно предпринять правительство. Нагиб тоже никак не мог оторваться от телевизора, хотя ему надо было на работу, разобраться с бумагами и выкроить время встретиться с местными гаффирами. Но в отличие от жены его удерживало не сострадание к заложникам, а что-то другое. Полицейский инстинкт говорил ему, что здесь что-то не так. Но что именно, он никак не мог уловить.

 

I

Во рту у Нокса было сухо и липко. Он вытер губы тыльной стороной ладони и увидел, что на ней осталась кровь. Он выпрямился на скамье и, почувствовав тошноту и головокружение, подождал, пока приступ не пройдет. Но самым ужасным оставалось воспоминание о том, что он увидел по телевизору.

Гейл на коленях, испуганная и в заложниках у террористов. Он наклонился вперед, боясь, что его вырвет, но сдержался. Он поднялся, нетвердыми шагами подошел к двери, заглянул в смотровое окно. Телевизор по-прежнему был настроен на новости, хотя кто-то все-таки сделал звук потише. На экране снова появилась она, читавшая заявление, каждое слово которого прочно отпечаталось у него в голове. «Исламское братство Асьюта. Обращаются хорошо. Если не будет предпринято попыток разыскать нас. Отпустить, не причинив вреда, если на свободу будут выпущены их люди. Если не отпустят в течение четырнадцати дней…»

Этот взгляд на ее лице. Дрожащие руки. Она до смерти напугана, напугана чем-то неотвратимым, а не тем, что произойдет через четырнадцать дней. Нокс не был ее родителем, но он понимал, что чувствуют родители — это отчаянное желание помочь и бессилие. Дикое чувство. Невыносимое, но которое приходится терпеть, ибо нет выбора.

— Твой друг — один из заложников?

Нокс моргнул и обернулся. К нему обращался человек в белом костюме.

— Прошу прощения?

— Твой друг — один из заложников?

— Да.

— Кто именно?

— Девушка.

— Шатенка или брюнетка?

— Брюнетка. — Неожиданная вспышка памяти. Разговор с двумя людьми. Один с пасторским воротником, другой тучный.

— Она милая.

— Это верно.

— Подружка?

Нокс покачал головой.

— Мы просто работаем вместе.

— Само собой, — улыбнулся тот. — Я реагирую так же, если мои коллеги попадают в беду. Я зверею и дерусь с полицейскими.

— Она еще и друг.

Он кивнул.

— Не важно. Я просто хотел сказать, что мне ужасно неприятно, что с ней могли так поступить мои соотечественники. Если я чем-то могу помочь…

— Спасибо. — Он посмотрел на экран. В этой записи что-то не давало ему покоя.

— Я — плохой человек. Поэтому-то и здесь. Но я не понимаю, как люди, выступающие от имени Аллаха, могут думать, что он такое одобрит.

— Пожалуйста, — попросил Нокс, призывая к тишине.

Он вновь сосредоточился на экране. Запись пошла сначала. Гейл опустилась на колени, затем села в позицию лотоса и подняла правую руку для выразительности. Такую позу он видел совсем недавно. Но где? Он больно впился ногтями в ладонь, заставляя себя сосредоточиться. И вспомнил! Мозаика. Фигура в центре семиконечной звезды.

Да! По телу пробежали мурашки.

Гейл посылала ему сообщение.

 

II

Телефон продолжал назойливо звонить и никак не останавливался. Огюстэн старался не обращать на него внимания, и тот наконец затих. Но было уже поздно — археолог понял, что заснуть больше не удастся. Во рту сухо и противно, а в голове будто работала целая бригада рабочих, сносивших дом. Значит, наступило утро. Он повернулся на бок и, прикрыв глаза от косых лучей солнца, посмотрел на часы. Огюстэн уже не мог так легко справляться с похмельем как и раньше. Он встал, чувствуя, как в животе что-то перемещается и хлюпает. В который раз он дал себе слово изменить образ жизни. Однако впервые он подумал об этом с легким приступом паники, как подросток на надувном матрасе, осознавший, что заплыл слишком далеко. Он добрался до туалета, склонился над унитазом, и его вырвало: казалось, что темно-желтым потокам не будет конца. Заметив, как оживились муравьи, проложившие по стене дорогу из полуоткрытого окна к полу вокруг унитаза, он испугался, что у него диабет. Разве сахар в крови не один из первых признаков? Господи! Может, поэтому он все время чувствовал себя таким разбитым? А может, муравьев привлекали остатки непереваренной пищи? Теперь их ползало целое полчище. Телефон опять зазвонил и отвлек от неприятных мыслей.

— Да? — ответил он.

— Ты видел? — спросил Мансур.

— Видел — что?

— Гейл. В новостях. — Огюстэн включил телевизор и обомлел. Он ожидал чего-то неприятного, но услышанное повергло его в шок. Он замер в кресле и пришел в себя только от голоса в трубке:

— Огюстэн! Ты меня слышишь?

— Да.

— Я пытался связаться с Ноксом. В гостинице его нет. И на звонки не отвечает.

— Я знаю, где он.

— Ему надо сообщить. И сделать это должен кто-то из близких.

— Я сообщу.

— Спасибо. И дай мне знать, когда поговоришь с ним. И чем я могу помочь. — Разговор закончился, и Огюстэн повесил трубку. Ошарашенный, он по-прежнему чувствовал тошноту, но теперь причина была другой. Он быстро умылся, принял душ, надел чистую одежду и поспешил вниз к мотоциклу.

 

III

— Мы здесь все умрем, — всхлипывая, причитала Лили. — Так и будет.

— Нас найдут, — ответила Гейл.

— Никто нас не найдет.

— Нет, найдут!

— Откуда такая уверенность?

Гейл помолчала. Она еще не говорила о Ноксе и о послании, адресованном ему. Шансы были невелики, и ей не хотелось перекладывать ответственность за надежду на него. Но Лили находилась на грани нервного срыва и нуждалась в надежде.

— У меня есть друг, — сказала она.

— А-а, у тебя есть друг! — язвительно повторила Лили. — И нас поэтому спасут!

— Да! — подтвердила Гейл.

Уверенность в ее голосе, казалось, слегка успокоила Лили, но она не сдавалась, чувствуя, что может вытянуть из Гейл побольше.

— И как нам может помочь твой друг? — не унималась она. — Он — медиум или что-то в этом роде?

— Я сказала ему, где нас искать.

— Что? — переспросил Стаффорд из темноты.

— Когда записывали обращение, я дала ему знать, что мы в Амарне, а не в Асьюте.

— Каким образом?

— Это сложно объяснить в двух словах.

Стаффорд хмыкнул, не скрывая иронии:

— А вы куда-то спешите и боитесь опоздать? Я правильно понял?

— Существует изображение Эхнатона, с которым мы оба знакомы, — вздохнула Гейл. — Положение, в каком он сидит, очень необычно.

— Вы поэтому поменяли позу, когда зачитывали обращение?

— Да.

— Но я не помню, чтобы видел такое изображение Эхнатона.

— Нет? — отозвалась Гейл.

Наступило короткое молчание. Гейл отлично представляла, с каким каменным выражением сидит Стаффорд.

— И вы действительно считаете, что ваш друг может сделать нужные выводы? — спросил наконец он. — Из одной лишь позы?

— Да. Я так считаю.

Лили дотронулась до ее руки.

— А как его зовут, этого друга?

Гейл глубоко вдохнула. Произнести его имя вслух ей казалось похожим на какое-то признание.

— Дэниел Нокс.

— А его послушают? Я имею в виду, что от него будет мало толку, если его никто не знает. Он известен?

— О да, — утвердительно ответила Гейл, радуясь, что на этот раз она была уверена в своих словах. — Он очень хорошо известен.

 

I

Металлическая дверь комнаты допросов со скрипом открылась, и вошел Фарук с подносом, на котором стояли две чашки кофе, лежала стопка бумаги и магнитофон. Он поставил поднос на стол и сказал:

— Я слышал, что сегодня ночью вы нарушили покой?

— Мою подругу захватили в заложники, — ответил Нокс. — И она послала мне сообщение.

— Как же, как же, — отозвался Фарук. — То самое пресловутое сообщение. Мои коллеги обсуждают его все утро.

— Вы должны сказать об этом следственной бригаде. Это может быть важным.

— Сказать им что именно? Что, по вашему мнению, она послала вам сообщение, но вы не знаете, какое именно? И чем это может помочь?

— Отпустите меня. И я все выясню.

— Конечно. Мне надо выпустить всех убийц, верно? Чтобы они помогли вам в поисках.

— Пожалуйста! Умоляю! По крайней мере сообщите тем, кто ведет следствие по похищению заложников…

— Мистер Нокс, успокойтесь. Один из моих коллег уже связался с Асьютом, уверяю вас. Они перезвонят, если захотят узнать больше. Пока звонков нет. Если они позвонят, я дам вам знать. Даю вам слово. А теперь мы можем заняться нашими делами?

— Нашими делами?

Фарук закатил глаза.

— Вчера вечером я предупредил вас, что собираюсь выдвинуть обвинение в убийстве Омара Тофика, помните? Или вы забыли?

— Нет, не забыл.

— Это хорошо. К вам еще не вернулась память? Вы готовы рассказать, что произошло на самом деле? Почему вы заехали в кювет?

— Я не заезжал.

— Именно заезжали! И я хочу знать почему! — Он чуть подался вперед, и в глазах мелькнул огонек. — Все дело в раскопках Петерсона, так ведь?

Нокс помолчал. При других обстоятельствах он бы не стал потакать неуклюжим попыткам Фарука заставить его оговорить себя. Но Гейл находилась в опасности и нуждалась в его помощи. А ключ к ее сообщению был в мозаике на раскопках Петерсона.

— Да, — подтвердил он. — Дело в них.

— Я так и знал! — воскликнул Фарук, сжимая кулак. — Я так и знал! И что это?

— Подземный комплекс. Камеры, коридоры, катакомбы.

— И поэтому вы завезли Омара в кювет?

— Я не завозил Омара в кювет.

— Ну конечно! — ухмыльнулся Фарук и взял ручку. — Пусть так. Скажите мне, как найти это место. Поверьте, если вы станете сотрудничать, всем будет лучше.

— Сделаем по-другому, — ответил Нокс, стараясь придать своему голосу всю уверенность, на которую был способен. — Отвезите меня туда, и я все покажу.

 

II

В полицейском участке Огюстэна ждало разочарование. Все посещения Нокса были запрещены, встретиться с ним не удалось даже за взятку. Сейчас, похоже, Нокс на допросе.

Ему предложили вернуться через час. Он вышел на ступеньки при входе в участок, чувствуя злость и необходимость сделать хоть что-нибудь, чтобы сдвинуть все с мертвой точки. Чистое небо было голубым, но солнце стояло еще слишком низко, чтобы припекать. Он потер щеки и помассировал виски, надеясь, что в голове прояснится.

За ним водилось, что иногда среди разговора он вдруг ни с того, ни с сего начинал срываться и выказывать неуважение к собеседнику. Тогда он сразу прекращал говорить и ограничивался только кивками и хмыканьем. Люди его считали невоспитанным.

Не исключено, что Костасу что-то известно. В конце концов, Нокса арестовали у него в квартире. Он сел на мотоцикл и, несмотря на утреннее движение, довольно быстро добрался до дома грека и оставил мотоцикл на узкой аллее. Пожилой грек поморщился, почувствовав запах перегара от виски.

— Это после вчерашнего, — объяснил Огюстэн, проходя в квартиру.

— Как скажешь.

— Ты слышал о Ноксе?

Костас кивнул.

— Его арестовали прямо здесь, — сказал он, его руки тряслись, а глаза слезились. — Это было ужасно. А про Омара — это правда?

— Что он погиб — да. А что по вине Нокса — нет. Послушай, у меня мало времени. Мне надо знать, о чем вы с Ноксом говорили.

— О разном. О терапевтах. О карпократах.

— Карпократах? — В голове Огюстэна стало проясняться. — А о чем именно?

— Среди прочего о том, что они узнавали друг друга по татуировке на правой ушной раковине.

— В самом деле?

— Да. И у Нокса была такая же реакция. Он спросил меня, почему ими могут интересоваться библейские археологи. В этот момент появилась полиция. Но думаю, я знаю ответ.

— И в чем он?

— Карпократы слыли настоящими эстетами. Они не просто восхищались философией людей вроде Платона, Аристотеля и Пифагора. Они украшали храмы их портретами и бюстами.

— И что из этого? — нахмурился Огюстэн. — Как это связано с интересом библейских археологов к бюсту Платона?

— Э-э, нет! — рассмеялся Костас. — Ты меня не понял. Не к бюсту, а к портрету. И не Платона.

— Тогда — кого?

— Если верить древним источникам, то карпократы обладали единственным сделанным портретом Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа.

 

III

— Расскажи нам о нем, — попросила Лили.

— О ком? — спросила Гейл.

— О своем друге. О Дэниеле Ноксе, кажется? О том, кто собирается нас спасти.

— А-а, о нем, — вздохнула Гейл.

— Да, — не сдавалась Лили. — О нем самом.

Гейл откинула прядь черных волос, упавших на бровь, и собрала их сзади в пучок.

— Он — просто человек, с которым мы вместе работаем, вот и все. Но у него есть дар делать так, что все получается.

— Дар! — повторил за ней Стаффорд. — О Господи!

— Я не могу это выразить иначе. Если нас и можно найти, то он это сделает.

— А между вами двоими?.. — спросила Лили.

— Нет. — Она почувствовала, что в ответе прозвучала неуверенность, и добавила: — Это сложно. Мы уже знакомы очень давно.

— Ну пожалуйста, Гейл.

Та вздохнула.

— Мой отец очень много для меня значил, когда я была ребенком. Он значил все. Единственное, чего я всегда хотела, так это радовать его. Я стала египтологом, потому что он тоже им был, потому что я могла ездить с ним на раскопки. Так я впервые попала в Амарну, хотя в то время еще училась в школе. Он тогда начинал новые раскопки в Малави — прямо напротив этого места на другом берегу. Я должна была стать его помощницей, но он все откладывал отъезд, а потом начался учебный год, и мне пришлось пойти в школу. Позже я узнала, что мое место занял этот Дэниел Нокс. — Она сделала глубокий вдох. — Дело в том, что мой отец… как бы лучше выразиться… предпочитал мужчин женщинам.

— Понятно.

— И я все неправильно поняла. Я решила, что он от меня отказался из-за того, что влюбился в Нокса, или, вернее, что Нокс заставил в себя влюбиться. Но я ошибалась. И не потому, что дело заключалось совсем в другом. Не говоря уже о том, что и Нокс был другим. Отец несколько раз пытался мне это объяснить, но я не слушала. Я предпочитала злиться. Это было праведно, что ли. Но время шло, я росла и начала понимать, как сильно мне не хватает отца. И когда я уже была готова проглотить свою гордость и все исправить, пришло письмо. Несчастный случай. Он упал и разбился насмерть.

— Господи! — сказала Лили. — Мне так жаль.

— Это ничего не должно было значить. В конце концов, между нами не существовало близости уже много лет. Но на самом деле это потрясло меня. И я пустилась во все тяжкие. Я спала со всеми и не спала ни с кем конкретно. Я начала пить. Я принимала наркотики. Пока в конце концов не взяла себя в руки. И сделать это, среди прочего, помогла мне злость. Не на отца. А на Нокса. Понимаете, помощницей отца должна была стать я, а не Нокс. И тогда я оказалась бы рядом с отцом во время этого восхождения. И я бы его спасла. Отсюда логически следовало, что его убил Нокс. Он превратился для меня в козла отпущения, чтобы снять вину с себя самой. Господи, как же я его ненавидела! — Она печально покачала головой, до сих пор отказываясь верить в силу своей ненависти. — Я хочу сказать, что ненавидела его по-настоящему.

— Судя по всему, эта ненависть осталась в прошлом, — заметила Лили. — Что же произошло?

Вопрос застал Гейл врасплох, и она задумалась, прежде чем ответить. Когда она наконец сообразила, в чем дело, то не могла сама удержаться от смеха.

— Я познакомилась с ним, — ответила она.

 

I

Фарук крепко держал Нокса за плечо, пока они шли по участку, скорее чтобы показать, кто из них главный, нежели из боязни побега. Они устроились на заднем сиденье полицейской машины, а за руль сел Хосни. Нокс смотрел в окно и наблюдал, как они выехали из Александрии и по мощеной дороге направились на юг к озеру Мариут. Он надеялся, что поездка освежит его память, но в голову ничего не приходило. Ему все больше становилось не по себе. С Фаруком шутки были плохи. Сидевший рядом Фарук, будто чувствуя это, отодвинулся и стал смотреть в свое окно, готовясь свалить на него всю вину за возможную неудачу.

Они свернули на узкую дорогу и пересекли оросительный канал. Два охранника в форме играли в нарды. В памяти Нокса что-то мелькнуло и тут же исчезло. Один из охранников узнал их имена и цель приезда, позвонил по телефону и, махнув рукой, пропустил. Машина, переваливаясь на ухабах, проехала по едва заметной дороге и пересекла небольшую гряду, у подножия которой располагались строения и стоял белый пикап.

Фарук схватил Нокса за воротник, будто тот был провинившимся щенком, и вытащил из машины.

— Ну? — спросил он.

Несколько молодых землекопов показались на гребне гряды и, хихикая, стали наблюдать, как полицейский обращался со своим заключенным. Но с появлением человека с пасторским воротником улыбки с их лиц моментально слетели, будто забава была развлечением, а развлечение — это грех. Петерсон. Наверняка это он. И хотя он мельком видел на балконе лицо нападавшего, но до конца так и не был уверен.

Человек спустился с гряды, глядя на Нокса с презрением, но без малейшего страха.

— Детектив, — сказал он, — это снова вы.

— Да, — подтвердил Фарук, — это снова я.

— И что вас привело сюда на этот раз?

Фарук бросил взгляд на Нокса.

— Вы помните мистера Дэниела Нокса?

— Я спас ему жизнь. Такое трудно забыть.

— Он утверждает, что обнаружил здесь кое-что. Древние катакомбы.

— Но это смешно! Если бы они существовали, я бы об этом знал!

— Да, — подтвердил Фарук. — Наверняка знали бы.

— Этот человек убил Омара Тофика, — возмущенно произнес Петерсон. — Он будет утверждать что угодно, лишь бы свалить свою вину на других.

— Он говорит, что его слова можно легко подтвердить или опровергнуть. Или у вас с этим какие-то проблемы?

— Только то, что это пустая потеря времени, инспектор.

— Хорошо. — Он повернулся к Ноксу. — Итак?

Нокс надеялся, что пребывание на месте поможет ему вспомнить, но воспоминания так и не приходили. Он огляделся, надеясь на чудо. Башни электростанции. Несколько промышленных зданий. Два человека, прокладывающих трубу экскаватором. Стоявшие полукругом молодые археологи, державшие как оружие молотки и мотыги. Они служили лишним подтверждением тому, в чем он и так уверен, — здесь находились древние катакомбы. Эти люди спускались туда и выходили оттуда так, что их никто не видел. Возможно, они работали только под покровом темноты… Его взгляд переместился на административную постройку и натянутый рядом тент от солнца. Он может что-то скрывать? Но на фотографиях вход в катакомбы размещался явно на открытой поверхности, поэтому, если только они не передвинули сюда офис со вчерашнего дня… Нет, он и сам это видел по колеям, проложенным колесами машин и на стоянке, не говоря уже о сходящихся сюда многочисленных следах… Следы. Точно!

Постоянное хождение изо дня в день наверняка оставило протоптанную тропинку. Он огляделся. Следы шли со всех сторон.

— Итак? — повторил Фарук, явно теряя терпение.

Вспышка памяти. Уже в темноте, когда он бежал и сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, он натолкнулся на проволочную ограду. Такая ограда виднелась слева, она защищала территорию электростанции, и к ней вела едва видная тропа. Других альтернатив не было. Он кивнул в ее сторону.

— Нам туда, — сказал он.

 

II

Огюстэн сошел со ступенек дома Костаса, так и не придя в себя от изумления. Портрет Иисуса Христа. Тогда упоминание лика Христа в проповедях Петерсона не было простым оборотом речи. Он охотился за настоящим. Он завел мотоцикл, выехал с участка, покрытого песком, и собрался уже направиться в полицейский участок, но неожиданно сообразил, почему карпократы казались ему так знакомы. Он снова припарковал мотоцикл и со злостью рванулся обратно.

— Тайное евангелие от Марка! — закричал он, едва Костас открыл ему дверь. — Почему ты не сказал мне о Тайном евангелии от Марка?

— Потому что его не существует, — ответил Костас.

— Что ты такое говоришь? Как я мог о нем слышать, если его не существует?

— Ты слышал о единорогах, верно?

— Это не одно и то же!

— Это именно одно и то же, — возразил Костас. — Тайное евангелие является выдумкой, порожденной жадностью и злобой. Его никогда не существовало. И оно никак не связано с происходящим.

— Ты не можешь этого знать. Во всяком случае, наверняка.

— Я посвятил свою жизнь поискам правды! — гневно ответил Костас. — Подделки являются настоящим бичом. Разговоры о них даже с целью простого опровержения придают им статус, которого они не заслуживают.

— И все равно, — не сдавался Огюстэн, — ты должен был мне сказать. Наш друг в беде. И я должен знать все.

Какое-то время Костас продолжал хмуриться, потом со вздохом сдался.

— Что ж, пусть будет по-твоему, — сказал он, увлекая Огюстэна в библиотеку. — Что тебе уже известно?

— Немного, — пожал тот плечами. — Несколько лет назад здесь работала какая-то американка, писавшая книгу о евангелистах. Кажется, ее звали Мария.

— О да, — кивнул Костас. — Я помню ее. А вы с ней?..

— Мы встречались пару раз, — признался француз. — Она рассказала мне, что Марк написал два Евангелия. Одно для необразованных масс, а другое — для своего узкого круга. Оно называлось Тайным евангелием Марка, и в нем содержались загадочные и сомнительные постулаты, и что оно имело какое-то отношение к карпократам. Вот и все, что я знаю.

Костас вздохнул:

— Прежде всего никакого второго Евангелия не существовало.

— Как скажешь.

— Да. Я говорю именно так. А причина, по которой ты об этом слышал, вот в чем. В пятидесятые годы молодой историк по имени Мортон Смит занимался разборкой библиотеки в монастыре Map Саба. Он заявил, что на последних пустых страницах издания семнадцатого века, содержащего сборник писем Игнатия Антиохского, он нашел рукописный, текст. В этом не усматривалось ничего необычного из-за нехватки и ценности бумаги. Но это был текст неизвестного письма, предположительно написанного Климентом Александрийским, чье содержание оказалось настолько шокирующим, что стало настоящим открытием, сделавшим имя и карьеру Мортону Смиту. Более того, по странному совпадению оно подтверждало его любимую теорию, лишенную других каких-либо значимых доказательств.

— Как удачно!

— Он написал об этом две книги, — кивнул Костас. — Одну — для широкой общественности, а другую — для специалистов.

— Совсем как евангелие от Марка.

— Вот именно, — согласился Костас. — Без сомнения, один из его сомнительных розыгрышей.

— Розыгрышей?

Костас скривился.

— Для настоящих историков есть разница между подделкой и розыгрышем. Розыгрыш призван выставить экспертов легковерными дураками, и злоумышленник, добившись успеха, обычно признается, что просто пошутил. А целью подделки является обмануть навсегда и обогатить своего создателя. Розыгрыш является озорством и может возмущать, но по крайней мере он держит ученых в тонусе. А подделкам нет оправдания! Что ставит перед потенциальным шутником трудноразрешимую проблему. Что, если розыгрыш раскроет кто-нибудь другой, а не он сам? Тогда обман будет раскрыт и его обвинят в подделке. Он будет разорен, и не исключено, что против него возбудят дело. Поэтому шутники стараются принять меры предосторожности. Например, они могут сообщить доверенной третьей стороне о своих планах с указанием открыть правду в назначенный день. Или вставить какую-то заведомую несуразицу, вроде римского воина в фильме с наручными часами. Конечно, не такую очевидную, но в качестве примера сойдет.

Огюстэн понимающе кивнул:

— Ты имеешь в виду, что если кто-то хочет сделать подделку, но боится, что его поймают, он может вставить туда пару таких анахронизмов, чтобы выдать это за неудавшийся розыгрыш, если план не сработает?

— Точно! И Мортон Смит поступил именно так. Он использовал метафору о соли, например, которая имеет смысл только в современном понимании значения этого слова, а во времена Климента под солью имелись в виду только каменные кристаллы. Не говоря уже о том, что Мортон — известный во всем мире производитель соли.

— Но это все уж слишком тонко.

— Да, но надо помнить, что он не хочет быть раскрытым. Ему нужно только алиби на случай провала.

— И он провалился?

Костас пожал плечами.

— Многие ученые сразу заявили о подделке, но либо по доброте, либо стеснительности не стали показывать на него пальцем. Они заявили, что это была подделка семнадцатого или восемнадцатого века, хотя в те времена вряд ли кому было нужно изготавливать такую подделку, чтобы просто поставить книгу на полку… В любом случае сейчас такое бы не прошло. Все, связанное с письмом, подвергли анализу современными методами. Почерк, словарь, фразеологию. Ничего не сходится. И вывод может быть только один. Это — современная подделка, и ответственность за нее лежит на Мортоне Смите.

Огюстен знал по опыту, что, едва научные споры затихали, потому что одной из сторон удалось взять верх, тут же появлялся какой-нибудь новый аргумент, вновь разжигавший разногласия, и все начиналось сначала. Но на его лице эти мысли никак не отразились — ему было нужно, чтобы Костас продолжал.

— Очень хорошо, — сказал он. — Это письмо — презренная подделка. Но о чем конкретно в нем говорится?

 

I

Нокс редко чувствовал себя в такой изоляции, как на пути по тропинке. Объединенную недоброжелательность Фарука, Петерсона и молодых археологов, казалось, можно было пощупать. Но он все равно старался выглядеть уверенным, не переставая внимательно изучать взглядом каменистый грунт в надежде найти на нем возможные зацепки. Но до ограды он добрался, так ничего и не заметив.

— Это здесь, — сказал он. — Где-то здесь.

Фарук смерил его уничтожающим взглядом.

— Где-то здесь?

Нокс кивнул в сторону юга:

— Чуть подальше.

— С меня достаточно.

— Это правда. У меня есть фотографии.

— Фотографии? — Фарук ухватился за эту новость. — Почему же вы раньше не сказали?

— Они исчезли, — признался Нокс.

— Конечно, исчезли! — В голосе Фарука была явная издевка. — А как же иначе!

— Их видел Огюстэн.

— И я должен ему поверить, верно?

— Клянусь! Их переслала мне Гейл по электронной почте.

— Та самая, которую взяли в заложники? Вы про нее? Как удобно!

— Но они наверняка сохранились у нее в компьютере, — возразил Нокс. — А его не взяли в заложники. Позвоните в Гермополис. Пусть проверят.

— У меня есть другое предложение, — насмешливо улыбнулся Фарук. — Я посажу вас здесь на поезд, и вы привезете их сами.

— Вы должны меня послушать. У нее…

Его остановил удар кулаком по скуле. Изо рта брызнула слюна, и он отшатнулся к изгороди.

— Я должен послушать? — закричал Фарук, хватая Нокса за волосы и потащив к машине, выкручивая их так, чтобы тому наверняка было больно.

— Вы закончили, офицер? — крикнул сзади Петерсон. — Или мне ждать вас завтра? Я мог бы приготовить чай, если вы сообщите мне время, когда вас ждать.

Фарук побагровел, но оборачиваться не стал и с силой затолкал Нокса в машину.

— Издеваешься? Выставляешь меня дураком? — прошипел он, едва Хосни тронулся с места. — В этом все дело?

— Я говорю правду. Здесь что-то есть.

— Здесь ничего нет! — закричал Фарук. — Ничего! Я ясно выражаюсь?

Машина, натужно ревя и переваливаясь на ухабах, выехала с раскопок и направилась по разбитым сельским дорогам к озеру Мариут. Нокс погрузился в унылое молчание. Будущее выглядело совсем мрачным. Он превратил Фарука в непримиримого врага. Через полчаса или меньше его запрут в камере, и он ничем не сможет помочь Гейл. И кто знает, когда его в следующий раз вывезут из тюрьмы?

Впереди на дороге послышался глухой удар и визг тормозов. Машины загудели, и движение замедлилось.

— Что там еще? — проревел Фарук, когда Хосни нажал на тормоза.

— Какой-то идиот за рулем грузовика.

На другой стороне дороги встречное движение свелось к одной полосе. Черный с золотом мотоцикл остановился у разделительного невысокого бордюра посередине дороги, и его двигатель мерно урчал как пчела. На нем сидели два человека в черных кожаных куртках и защитных шлемах. Сидящий сзади постучал водителя по плечу и показал на Нокса, которого, как арестанта, везли на заднем сиденье полицейской машины. Тот расстегнул куртку и засунул под нее руку.

Неожиданно Нокс вспомнил вчерашний вечер и рассказ Фарука о родственниках погибшего Омара, как они считали его виновным, их намерениях и возможностях. Здесь было идеальное место для засады. Он среагировал, не думая: распахнул дверь и вывалился из продолжавшей двигаться машины, больно ударившись о бетонное покрытие и отлетев к бордюру, шатаясь, поднялся на ноги.

На другой стороне мотоцикл вновь нырнул в поток движения и скрылся. Ложная тревога. Хосни ударил по взвизгнувшим тормозам и остановился. Фарук выпрыгнул из машины с пистолетом в руке и искаженным от бешенства лицом. Нокс поднял руки, но Фарук все равно поднял пистолет и прицелился, готовясь выстрелить. Нокс повернулся и, перескочив через разделительный бордюр, метнулся через дорогу, петляя и используя ехавшие машины как щит. Оказавшись на берегу озера, он перепутал двух рыбаков, схвативших удочки и бросившихся бежать. Пологий берег был усеян мокрыми камнями, постепенно уходившими в воду, преломляясь в ней так, что озеро казалось совсем мелким. Сзади хлопнул звук выстрела. Нокс набрал воздуха и с головой нырнул в темные воды.

 

II

Костас достал с полки толстый фолиант, послюнявил пальцы, сверился с указателем и нашел фотографии оригинала, от руки написанного на греческом.

— Напоминаю, это — подделка, — снова предупредил он. — Жалкая подделка, изготовленная с целью обогащения и возвеличивания одного человека ценой правды.

Ученики же упрекали ее. И, разгневавшись, Иисус ушел с ней в сад, где находилась гробница. И тут же раздался из гробницы громкий крик. И, подойдя, Иисус откатил камень от двери гробницы. И, войдя, немедленно протянул руку находившемуся там юноше и поднял его, держа его за руку. Ученик же, взглянув на Него, возлюбил Его и начал умолять Его быть с Ним. И, выйдя из гробницы, они пришли в дом юноши, а он был богат. И спустя шесть дней Иисус сказал ему, что он должен сделать. И когда наступил вечер, юноша пришел к Нему в одной простыне [или погребальной плащанице], накинутой на голое тело, и остался с Ним в ту ночь, так как Иисус учил его тайне Царства Божия. И, встав, Он вернулся на другой берег.

— Боже милостивый! — прошептал Огюстэн. Простыня, голое тело, проведенная вместе ночь: стандартный набор греческой мистической инициации — самый страшный кошмар, который только может привидеться христианскому фундаменталисту, ненавидящему гомосексуалистов.

— Теперь ты сам понимаешь, почему это вызвало такой шум, — сказал Костас. — Но, повторяю, это — гнусная подделка. И она не может иметь никакого отношения к твоим раскопкам.

— Может, и так, — согласился Огюстэн. «А если Петерсон этого не знает?»

 

I

Фарук пробежал между машинами и выскочил на обочину как раз в тот момент, когда Нокс нырнул. Его темная тень исчезла с поверхности блестевшей в заходящих лучах солнца воды, и полицейский следил за перемещением беглеца только по поднимающимся пузырькам воздуха. Он прицелился и ждал, когда Нокс вынырнет.

— Что, черт возьми, случилось? — спросил подошедший и остановившийся рядом Хосни.

— А на что это похоже?

— Его что-то испугало, — ответил Хосни.

— Его ничего не испугало, — отрезал Фарук. — Он просто сбежал!

— Это были два парня на мотоцикле. Они напугали его до смерти. — Он с любопытством взглянул на Фарука. — Ты ведь не рассказывал ему свои байки про бандитов?

— Заткнись!

— Так и есть! — загоготал Хосни. — Ты сказал ему, что Омар связан с бандитами. Неудивительно, что парень дал деру!

Фарук в бешенстве повернулся к коллеге.

— Я скажу это только один раз. Если кому-то об этом станет известно, я тебе голову оторву. Я ясно выразился?

— Да, сэр, — ответил притихший Хосни.

— Хорошо. — Движение остановилось по обеим сторонам. Фарук чувствовал, что на него все смотрят, слышал приглушенные голоса и смешки. Его щеки пылали. Неужели это никогда не кончится?! Ему безумно хотелось сорвать свою злость — не важно, на ком, на любом, кто подвернется по руку. Палец на курке подрагивал от напряжения, но Нокс не выныривал — у парня были легкие кита.

— Смотри! — закричал Хосни, показывая рукой на озеро. — Вон он!

 

II

Капитан Халед Осман позвонил уже рано утром в следственную бригаду в Асьюте, занимавшуюся похищением, и переговорил со старшим офицером. Он сказал, что видел новости по телевизору и что Стаффорд и его команда снимали фильм в Амарне как раз накануне случившегося. Офицера это ничуть не заинтересовало — было ясно, что основным направлением поиска станет Асьют. Но он пообещал прислать пару машин, чтобы осмотреться на месте и снять показания. И вот те приехали.

— Ужасное происшествие, — сказал Халед, здороваясь со всеми по очереди и печально качая головой. — Просто ужасное. Скажите, чем мы можем помочь? Мы сделаем все, что в наших силах.

— Мы очень признательны.

— Не за что. От такого меня просто тошнит.

— Нам нужно знать, где они находились. Поговорить со всеми, кто их видел.

— Конечно, — согласился Халед. — Вы можете использовать эту комнату для бесед. А в Амарну я сопровожу вас сам. Мы поедем точно тем путем, которым ехали они. — Он взглянул на небо. Оно помрачнело и затянулось облаками. Надвигалась одна из редких в тех местах бурь. Он кивком подозвал Нассера. — Я поеду с этими офицерами, — сказал он. — Никого туда не пускайте, пока мы не вернемся. Никого! Понятно? Мы не можем позволить собирателям сувениров испортить следы. Я прав, господа?

— Конечно, — согласились приехавшие полицейские.

Халед сел на заднее сиденье первой машины и показал направление, в котором нужно ехать.

— Есть какие-то успехи?

Водитель покачал головой:

— Пока похвастаться нечем. Они, похоже, залегли на дно. — Короткий смешок. — Они даже не подозревают, какое гнездо разворошили.

— Все так плохо? — спросил Халед, наблюдая, как первые капли упали на капот и крышу машины.

— Я не видел ничего подобного. Асьют просто кишит полицейскими. Мы уже посадили за решетку несколько горячих голов. Вы знаете, как это бывает. Поверьте, через неделю эти заложники будут дома в безопасности.

Халед кивнул с серьезным видом.

— Рад это слышать, — сказал он.

 

III

Нокс вынырнул и пытался отдышаться, как вдруг услышал хлопок выстрела, и слева от него взметнулся фонтанчик воды. Он ободрал грудь об острые камни на дне, и царапины больно щипали. Несмотря на резь в глазах от грязной воды, он обернулся, чтобы посмотреть, где находится.

До северного берега озера Мариут, поросшего камышом, где можно укрыться, было не больше двухсот метров. Южного берега он не видел совсем, но знал, что ширина озера достигает двух километров.

Еще один выстрел, и еще один фонтанчик. Оставаться на поверхности нельзя, и он вновь нырнул. Озеро было мелким, в отдельных местах глубина не превышала метра. Дно усеяно камнями и полуразрушенными остатками плотин, возводившихся тысячелетиями. Он нашел большой камень и прижал его к груди, используя как груз, чтобы легче держать тело под водой, пока он набирает воздух.

Фарук наверняка рассчитывает, что он вылезет на берег с северной части озера. Но сам берег был пустынным, и на нем его сразу заметят, а сидеть все время в камышах проблемы не решало. Ему надо было не только не попасться, но и найти мозаику, доказать свою невиновность и помочь Гейл. И путь ко всему этому был на южном, а не на северном берегу.

Он сориентировался по заходящему солнцу, прикрепил камень к животу ремнем, и поплыл на юго-запад, стараясь двигаться мерными движениями и каждые тридцать секунд высовывая голову, чтобы набрать воздух.

 

I

Огюстэн садился на мотоцикл, когда зазвонил его мобильник.

— Доктор Огюстэн Паскаль? — спросил мужской голос.

— Да, — ответил он. — А с кем я говорю?

— Меня зовут Мохаммед. Вчера я сидел в одной камере с вашим другом. Неким мистером Дэниелом Ноксом.

— Он просил вас позвонить мне?

— Да. Он просил передать сообщение о вашей общей знакомой по имени Гейл, захваченной в заложники.

— Какое сообщение?

— Когда он увидел ее по телевизору, то очень расстроился. Я спросил, чем могу помочь. А сегодня утром, до того как инспектор Фарук повез его в Борг-эль-Араб, он дал мне ваш телефон.

— И что в сообщении?

— Я бы позвонил раньше, но меня только что выпустили. Здесь творится сумасшествие. Все поехали…

— Так что за сообщение, черт возьми?! — не выдержав, закричал Огюстэн.

— Ладно-ладно. — Он глубоко вздохнул, стараясь припомнить дословно, что должен передать. — Несомненно, ваша подруга Гейл сидела на записи в той самой позе, что и на мозаике. В той же самой. Мистер Дэниел сказал, что вы поймете.

Огюстэн почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Ну конечно! Как он сам мог этого не заметить?

— А где сейчас мистер Нокс? — спросил он. — Мне надо с ним поговорить.

— Я и собирался вам об этом сказать, — ответил человек. — Он поехал в Борг с Фаруком, надеясь найти мозаику. Но говорят, они ничего не нашли, а теперь он подался в бега.

— Что?

— Не хотел бы оказаться на его месте. Ни за что на свете. Фарук — тот еще негодяй. И не любит проигрывать.

— Да уж, — мрачно согласился Огюстэн. — Спасибо! — Закончив разговор, он некоторое время просто посидел, размышляя, как лучше поступить. Его первым стремлением было отправиться на поиски Нокса, но он сообразил, что ему это вряд ли удастся, тем более что того повсюду искала полиция. И, зная Нокса, он не сомневался, что от него требуется как можно скорее разыскать мозаику, потому что только так они помогут Гейл. Оставалось придумать, как это сделать.

 

II

Нокс в изнеможении вылез на скалистом южном берегу озера Мариут. Он пригнулся и бегом пересек открытое ровное пространство до небольшого подъема, где укрылся в тени одного из многочисленных жилищ бедуинов, напоминавших залитые гудроном колокола.

После долгого плавания он чувствовал себя разбитым, но времени на отдых не оставалось. Поддавшись панике и сбежав, он наверняка снял последние сомнения, которые могли оставаться у Фарука относительно его виновности. Хуже того, он его унизил. Он не сомневался, что уже наверняка объявили тревогу — сбежал убийца. А египетские полицейские носили оружие не для украшения. Они откроют огонь, как только его заметят. А если он сдастся, то они просто пустят в ход свои дубинки, а он даже не успел оправиться от предыдущих побоев.

Он скинул ботинки, снял рубашку и брюки и разложил их на горячей поверхности дома. Почти сразу от них пошел пар. Дождавшись, когда одна сторона высохнет, он перевернул их на другую.

Шестое чувство заставило его обернуться. Метрах в ста от него стоял седеющий бедуинский крестьянин и с любопытством его разглядывал. Нокс пожал плечами, успокаиваясь. Ни один уважающий себя бедуин не станет откровенничать с полицией. Но уходить все равно нужно.

Его вещи достаточно высохли, чтобы их можно было надеть. Две трубы электростанции смотрелись как маяки на западном небе. Раскопки Петерсона находились за ними. Нокс кивнул пастуху и трусцой побежал в их сторону.

 

III

Первой шум услышала Лили.

— Что это? — спросила она.

— Ты о чем? — поинтересовался Стаффорд.

— Я не знаю. Звук, похожий на какой-то стук.

Они все прислушались. Теперь услышала и Гейл. С интервалом примерно в четыре секунды.

— Эй! — крикнула Лили. — Там есть кто-нибудь? — Она замолчала, и в ответ раздалось только эхо. Звук никуда не исчез, и его периодичность не изменилась.

— Что-то капает, — догадалась Лили.

— Точно, — подтвердил Стаффорд.

— Послушайте, — с трудом проглотив слюну, сказала Гейл. — Я не хочу вас пугать и все такое, но если это действительно капает, то не исключено, что пошел дождь.

— Но это же пустыня! — удивилась Лили.

— Тем не менее здесь тоже бывают дожди, — ответила Гейл. — Однажды, несколько лет назад я находилась здесь во время грозы. Вы не поверите, какими яростными они могут быть. И на плато прямо над нами есть трещина, помните? Если вода найдет сюда путь…

— То мы все здесь утонем, — мрачно закончил за нее мысль Стаффорд.

— Но она всего лишь капает, — возразила Лили.

— Пока, — согласилась Гейл. Но через мгновение к первым каплям присоединились другие, падавшие с другой частотой. И спустя минуту они услышали звук первой струйки.

 

I

— У тебя еще есть тот самолет с дистанционным управлением? — спросил Огюстэн, без стука входя в кабинет Мансура.

— У меня совещание, — возмутился Мансур, показывая на трех человек в темных костюмах, сидевших за столом. — Это может подождать?

— Вот! — Огюстэн сам заметил большую коробку у стены. Он открыл ее и проверил содержимое. То, что надо. Простая в управлении и надежная модель. Он убедился, что в коробке, помимо самолета, было все, что требовалось, включая топливо, пульт управления, батареи и другие приспособления.

— Это не мое, — запротестовал Мансур. — Он принадлежит немцам. Это — ценное оборудование. Я не могу его отдать.

Огюстэн водрузил коробку на плечо и кивнул присутствующим:

— Был рад познакомиться.

— Ты вернешь его? — жалобно спросил Мансур. — Руди меня убьет, если с ним что-нибудь случится.

— Я верну его сегодня же вечером, — пообещал Огюстэн. — Даю слово.

— Ты говорил то же самое, когда забирал GPS-навигатор.

Но дверь за Огюстэном уже закрылась. Он спешил.

 

II

До электростанции, которую огораживал тянувшийся в обе стороны забор, Нокс добрался довольно быстро. Место раскопок Петерсона располагалось за ней, а у него не имелось ни времени, ни желания идти в обход. От времени проволока провисла, и забраться по ней оказалось трудно. Нокс подошел к одному из бетонных столбов, где она висела поровнее, убедился, что поблизости нет охранников, и, взобравшись наверх, перемахнул через забор, неловко приземлившись на колени и ладони. На ладонях остались бурые следы от ржавчины.

Он немного подождал, на случай, если сработает сигнализация, потом поднялся и, пригнувшись, быстро направился к полупустой автостоянке у какого-то административного здания. Из боковой двери вышла невысокая женщина и, подозрительно глядя в его сторону, что-то сказала в оставшуюся открытой дверь. Он метнулся к припаркованным машинам, стараясь укрыться за ними. На улицу вышел грузный охранник, и женщина показала ему на Нокса. Тот приказал остановиться, но Нокс изо всех сил рванулся к другой стороне забора. На земле валялось много камней, и Нокс, наступив на один из них, с разбегу упал, больно стукнувшись коленом. Он обернулся. Охранник был совсем близко, на помощь ему уже спешил другой, громко созывая подмогу. Нокс схватился за проволоку, подтянулся и перемахнул через забор — при приземлении колено пронзила острая боль! Первый охранник подбежал к проволоке — он задыхался и не мог произнести ни слова, его сил хватало только на то, чтобы погрозить пальцем. Нокс, хромая, удалялся, как мог, быстро — он боялся, что шум привлечет Петерсона и его людей. Колено пульсировало от боли, но идти медленнее он позволить себе не мог. Если об этом узнает полиция, то через несколько минут их здесь будут толпы. Ему следовало поторопиться.

 

III

Самолет был слишком громоздким; чтобы везти его на мотоцикле, и Огюстэн остановил такси и положил коробку на заднее сиденье, велев водителю ехать за ним в Борг-эль-Араб.

Он уже не раз имел дело с такими моделями. Они являлись большим подспорьем в фотографировании древних площадок, не говоря уже о том удовольствии, которое доставляли тем, кто их запускал. Управлять ими в полете было просто, чего нельзя сказать о моменте взлета и фотографировании в воздухе.

Он оставил мотоцикл в небольшой рощице примерно в километре от места раскопок Петерсона и подозвал таксиста. Тот оказался жизнерадостным молодым парнем двадцати с небольшим лет, с легким пушком над губой.

— Как тебя зовут? — спросил Огюстэн, расплачиваясь.

— Хани.

— Послушай, Хани, хочешь заработать еще десятку?

— Конечно! А как?

Огюстэн вытащил из машины коробку и открыл ее. Когда Хани увидел самолет, глаза и рот его от восторга превратились в три полных круга.

— А можно попробовать?

— Конечно. Как только я его соберу.

Они немного прошли в поисках ровной твердой поверхности, стараясь держаться за забором так, чтобы с раскопок их не было видно. Наконец такой участок нашли. Огюстэн сел на колени, открыл коробку и начал собирать самолет.

— А зачем все это?

— Я провожу обследование для Высшего совета по делам древностей.

— Кто спорит!

Огюстэн улыбнулся:

— Ты когда-нибудь видел фотографии с воздуха? Ты даже не представляешь, как много деталей можно разглядеть. — Он вставил крылья из пеноматериала в пазы и прикрутил винтами. — Канавы, стены, дороги, селения. Ты можешь ходить там каждый день и ничего не замечать, а потом вдруг раз — и ты все видишь! Такая техника была случайно открыта почти сто лет назад. Британская армия экспериментировала с воздушной разведкой на Солсберийской равнине, когда шар отнесло к Стоунхенджу, и впервые по фотографии узнали о существовании целой сетки древних тропинок, пересекавших это строение.

— А-а, — сказал Хани.

— Вот именно — а-а! — согласился Огюстэн. — Я и сам бы не мог лучше выразиться. — Он укрепил камеру на шасси под углом, чтобы имелась возможность снимать, не пролетая непосредственно над объектом, и проверил, как работает дистанционное управление. — Отлично, — сказал он, оставшись всем довольным. — Давай начинать!

 

IV

Нокс лежал, спрятавшись у хижины, где находился офис Петерсона. Внутри о чем-то ожесточенно спорили, но окна были закрыты, и до него доносились лишь отдельные слова. Каир. Полиция. Трус.

Белый пикап все еще стоял у входа, но теперь к нему присоединился голубой внедорожник «тойота», точная копия машины, которую он видел с балкона. Раньше ее там не было. Может, кто-то специально ее отогнал, когда охранник сообщил, что они с Фаруком едут сюда? И что важнее, вдруг ноутбук Огюстэна все еще находился внутри?

Он нагнулся и подбежал к машине. Отблеск солнца и грязные стекла не позволяли разглядеть, что находилось внутри. Он попробовал дверцу. Не заперта. Нокс огляделся. Все спокойно. Он тихо закрыл дверь, обошел сзади и сквозь грязное заднее стекло разглядел что-то, прикрытое тряпкой.

Он осторожно поднял заднюю дверцу. К сожалению, это оказался не ноутбук, а небольшая коробка с карандашами, ручками, блокнотами и прочей мелочью. Неожиданно голоса стали громче. Из хижины вышли два человека и, продолжая ожесточенно спорить, направились к «тойоте». Он нырнул вниз и попытался аккуратно закрыть заднюю дверцу, но ему это не удалось — ей надо было хлопнуть.

— Но это просто безумие, преподобный! — сказал один человек. — Нам надо уезжать, а не колесить по пустыне через весь Египет по какой-то дурацкой причине.

— Ты слишком переживаешь, брат Гриффин.

Нокс не мог захлопнуть дверцу — его сразу бы обнаружили. Он хотел было отползти в сторону, но дверца начала подниматься на гидравлических рычагах, и ему пришлось остаться и придерживать ее руками. Двое мужчин подходили все ближе. Его вот-вот обнаружат! Он немного приподнял дверцу, протиснулся внутрь и удерживал ее прикрытой за защелку изнутри.

— Сколько раз мне повторять? — спросил Гриффин. — У Паскаля здесь есть связи. И он это так не оставит, можете мне поверить. Он заставит ВСДД провести полномасштабное расследование. Возможно, не сегодня и даже не завтра, но это обязательно случится. А когда это произойдет, они найдут шахту, найдут ступеньки. Они найдут все! И потребуют объяснений. И что мы им скажем?

— Успокойся, брат Гриффин. У тебя настоящая истерика.

— Это я отвечаю за студентов, находящихся здесь! — резко возразил Гриффин. — Я несу за них ответственность! И отношусь к этому серьезно.

— Ты серьезно относишься к спасению своей шкуры.

— Думайте как хотите! Я увожу их домой. Вам что, ничего не известно о египетской системе правосудия?

— Ты полагаешь, что Божье дело — преступно?

— Я полагаю, что Бог помогает тем, кто заботится о себе сам, а не питает пустых надежд на его вмешательство каждый раз, когда они попадают в беду. Смирение, преподобный. Разве не смирению вы учите в своих проповедях?

Молчание. Удар попал в цель.

— Что конкретно ты предлагаешь?

— Вы что, не слушали? Мы садимся на первый самолет, и наплевать на цены! Лучше сразу в США, но на крайний случай сойдет и Европа. А когда разразится скандал, а он обязательно разразится, мы будем все отрицать, мы скажем, что действовали с полного одобрения и при поддержке ВСДД. Наше слово против их слова, а дома поверят нам, а не египтянам. Что нам и нужно.

— Пусть будет так, — сказал Петерсон. — Позаботься о своих студентах. А Божью работу я возьму на себя.

— Меня это устраивает.

Дверь водителя открылась, и Петерсон сел за руль. Под тяжестью его тела машина слегка качнулась, и защелка выскользнула из пальцев Нокса. Он хотел удержать дверцу, но гидравлика уже поднимала ее наверх. Петерсон устало вздохнул.

— Захлопни ее, пожалуйста, брат Гриффин.

— Конечно, — ответил тот и направился к задней части машины, где на самом виду лежал Нокс, залитый косыми лучами садящегося солнца.

 

I

— И что мы будем делать? — спросила Лили, когда тонкая струйка превратилась в поток.

— Прежде всего не будем паниковать, — ответила Гейл. Она чиркнула одной из последних спичек, зажгла свечу и встала.

Высоко над ними простыни и одеяла, растянутые между досками, прогнулись под тяжестью собирающейся воды. Вода уже просачивалась вниз, и она почувствовала, как ноги стали мокрыми. Находясь здесь, они представления не имели, насколько сильно разыгралась гроза. Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Почва у них под ногами представляла собой спрессованный песок и камни. Сначала вода будет входить в него, но со временем она пропитает весь песок, и шахта начнет заполняться.

— Нам нужно копать, — сказала она.

— Что?

Она топнула ногой по песку.

— Мы будем копать с одной стороны и делать насыпь с другой. Это позволит воде стекать, а мы сможем на насыпи стоять.

В наступившем молчании каждый из них подумал о том, какой жалкий ответ они могут предложить на такой жестокий вызов. Но это было лучше, чем ничего.

— Давайте сделаем это, — сказал Стаффорд.

 

II

Чем ближе Гриффин подходил к задней дверце «тойоты», тем очевиднее становилось Ноксу, что его неминуемо обнаружат. Однако Гриффин поднял голову и посмотрел на небо. Через мгновение Нокс понял, что именно там привлекло его внимание. Нарастающий звук, похожий на бензопилу, становился все громче и потом стал затихать. Недоумение на лице Гриффина сменилось тревогой. Он, не глядя, захлопнул дверцу и подошел к сидящему за рулем Петерсону.

— Вы это слышали? — требовательно спросил он.

— Слышал что, брат Гриффин?

— Это! — Тот ткнул пальцем в небо. — Там самолет с дистанционным управлением! Француз Паскаль снимает нашу площадку с воздуха!

— Ты уверен?

— Сколько вы видели таких самолетов с тех пор, как мы здесь?

— Ни одного, — признал Петерсон.

— А появление его сегодня вряд ли можно считать простым совпадением, верно?

Наступило молчание.

— Он найдет вход?

— Не сомневаюсь, — ответил Гриффин. — Вы что, забыли, как мы сами его нашли?

— Тогда тебе надо его остановить.

— Что вы имеете в виду?

— То, что я сказал. Возьми охранников. Забери у него камеру, пока он ничего не успел с ней сделать.

— Но это невозможно!

— У тебя нет выбора, брат Гриффин. Если не хочешь, чтобы твои драгоценные студенты расплачивались за эту трусость.

— Ладно, — скривился Гриффин. — Но после этого мы сразу уезжаем.

— Какая потеря! — отозвался Петерсон, завел двигатель, развернулся и поехал, увозя Нокса в неизвестном направлении.

 

III

Поиски Нокса ни к чему не привели.

— Невероятно! — сказал Хосни. — Ему удалось скрыться. Надо с этим смириться.

— Он не мог скрыться! — возразил Фарук, показывая рукой на северный берег: он выглядел пустынным и открытым, за исключением нескольких участков, поросших камышом, которые они уже трижды обыскали. — Как он мог скрыться, если мы его не видели?

— Тогда он утонул, — не сдавался Хосни. — Через день-другой его тело наверняка всплывет.

Фарук недовольно хмыкнул, не веря, что Нокс может так его порадовать.

— Он где-то здесь, — упрямо сказал он. Открыв дверь и сев в машину, он включил печку, чтобы высушить промокшие ноги.

— Поехали, босс. Все ребята уже с ног сбились. На сегодня хватит.

— Он убийца. Сбежавший убийца.

— Ты же сам в это не веришь!

— Если бы ты не затормозил, он бы не сбежал.

— Лучше было врезаться в машину впереди? Так, что ли? — Хосни глубоко вдохнул и развел руками. — Послушай, босс, может, он и правда все еще прячется где-нибудь неподалеку, а может, и сбежал. Почему бы не послать ребят проверить места, куда он мог направиться?

— Например?

— Например, в квартиру Паскаля. Или Костаса, где его вчера взяли. Или в его гостиницу. Или на раскопки Петерсона.

— Только не туда, — сердито бросил Фарук. — Еще не хватало, чтобы он злорадствовал по поводу бегства. Я этого не потерплю? Ясно?

— Ладно. Я просто пошлю машину, чтобы проверить дорогу. Больше ничего. Петерсон об этом даже не узнает. А остальные пусть возвращаются в Александрию. — Он повернулся и пошел, не дожидаясь согласия. Фарук вспылил, но взял себя в руки и промолчал, понимая, в каком неважном свете выглядит после всего случившегося. Хосни был прав. Поймать Нокса требовалось быстро. Только так ему удастся сохранить лицо. Куда он мог направиться? Полицейский вспомнил его отчаяние на площадке Петерсона и утверждение о фотографиях в компьютере этой Гейл, захваченной в заложницы. Ему стало не по себе. Если Нокс отправится за фотографиями, то это означало, что он не врал. Отбросив сомнения, полицейский позвонил в участок и попросил соединить его с Малави, где поговорил со старшим офицером по имени Гамаль.

— Просто хотел поставить вас в известность. Человек, которого мы ищем, может оказаться в ваших краях.

— И чем вызван к нему интерес?

— Убийством.

Гамаль насторожился.

— А конкретно?

— Его зовут Дэниел Нокс. Археолог. Ублюдок убил местного главу ВСДД Омара Тофика.

— А с чего вы взяли, что он направляется сюда?

Фарук помедлил. Если он не будет убедительным, то там все спустят на тормозах. Нужно, чтобы Гамаль проникся важностью этой информации.

— Мы перехватили телефонный разговор. Он точно двигается в вашу сторону и пытается добраться до компьютера, принадлежащего другому археологу. Гейл, или как там ее. Той самой, что захватили в заложницы.

— Вот черт! — отозвался Гамаль. — Только этого не хватало. Вы не поверите, какой здесь поднялся шум и без этого. Как он выглядит?

— Лет тридцати. Высокий. Спортивный. Англичанин. Побывал в автомобильной катастрофе — следы от нее до сих пор у него на лице. — Фарук перевел дыхание. — Имейте в виду — он скользкий ублюдок. И опасный. Он признался, что убил Тофика, и рассказал, как это сделал. Хвастался этим. Не исключаю, что сейчас он вооружен, и, поверьте, раздумывать не будет. На вашем месте я бы отложил вопросы на потом, если понимаете, к чему я это.

— Спасибо за предупреждение.

— Просто делаю свою работу, — отозвался Фарук.

 

IV

— Итак, — произнес Тарек, — вы хотели нас видеть. Мы пришли.

Нагиб кивнул и посмотрел на людей, собравшихся в комнате и разглядывавших его кто с безразличием, кто с подозрением, а кто и с открытой враждебностью. Он не винил их. Они были гаффирами Амарны — неофициальными хранителями и проводниками, предоставленными самим себе. Их обычно не трогали, и они делали свое дело, которое поколениями передавалось от отца к сыну, давало им определенное положение и неплохой заработок. Но жизнь вносила свои коррективы: центральные и местные власти постепенно теснили их, навязывая их закрытому сообществу своих представителей вроде него. Неудивительно, что эта встреча не вызвала в них особого энтузиазма и восторга.

— Меня зовут инспектор Нагиб Хуссейн, — сказал он. — Я работаю здесь недавно. С некоторыми из вас я уже встречался раньше, но…

— Мы знаем, кто вы.

— Вчера я был в пустыне и обнаружил тело девочки.

— Его обнаружил мой сын Махмуд, — уточнил Тарек. — И сообщил вам, как нам было велено.

— Верно, — согласился Нагиб. — И я очень вам благодарен, поверьте. Но пока мне так и не удалось выяснить, кто она такая и что с ней случилось.

Тарек покачал головой:

— Она не местная. Это все, что мы можем вам сообщить.

— Вы уверены?

— Своих всех мы знаем.

— А есть соображения, откуда она могла появиться?

— Мы уже не так отрезаны от других, как раньше. И вам это известно. Люди постоянно сюда приезжают и отсюда уезжают.

— Но вы видите их. Вы знаете об их присутствии.

— Про нее нам ничего не известно.

Нагиб подался вперед.

— При ней мы нашли осколок артефакта. Из Амарны.

Присутствующие обменялись взглядами, полными удивления и любопытства.

— И какое это имеет отношение к нам?

— Я слышал, в нахождении артефактов гаффирам нет равных. Я слышал, что вам удавалось находить площадки, которые не смогли обнаружить даже археологи.

— Это правда, — кивнул Тарек. — Хотя мы об этом, естественно, сразу сообщаем.

— Естественно, — согласился Нагиб, дождавшись, пока стихнет смех. Он вытащил из кармана обломок: — Возможно, вам известно, где он мог быть найден?

Тарек осмотрел его и передал соседу.

— Такие артефакты встречаются в высохшем русле. Нас туда больше не пускают.

Нагиб нахмурился.

— А почему?

— Спросите у своего друга капитана Халеда, — сердито ответил он. — И если он вам скажет, то мы будем признательны, если тоже узнаем. Он лишил нас неплохого источника дохода. — В комнате послышался одобрительный гул.

— А когда это случилось?

Тарек пожал плечами и наклонился уточнить к своему соседу.

— Шесть месяцев назад, — ответил он.

— Вы уверены?

— Да, — подтвердил Тарек, кивая на стену дождя снаружи. — Это случилось на следующий день после большой грозы.

 

V

Огюстэн запустил самолет, и через некоторое время тот оказался над площадкой раскопок Петерсона. Управляя его полетом, он получал настоящее удовольствие. Самолет несколько раз пересек площадку, а Хани по его команде делал снимки, нажимая на клавиши дистанционного управления камерой. Но вскоре он дотронулся до плеча француза и показал на белый пикап, двигавшийся по дороге с другой стороны забора. В кузове сидели три крепких охранника, следивших, задрав головы в небо, за полетом самолета, как волхвы за звездой.

— А я думал, что это официальная съемка для ВСДД, — пробормотал он.

— Тебе лучше уехать, — сказал Огюстэн.

— А как же вы?

— Со мной будет все в порядке.

— Но я не могу оставить вас здесь.

— Ты к этому не имеешь отношения.

Хани пожал плечами, но кивнул и, положив пульт дистанционного управления на землю, скрылся. Огюстэн направил самолет вдоль дороги, поддразнивая пикап и уводя его за собой, давая Хани возможность добраться до машины и отъехать. Затем он, быстро работая пальцами и не сводя с самолета взгляда, заставил его описать большой круг и направил в свою сторону. Шум двигателя машины стал приближаться, и послышался крик — его заметили! Теперь было не до мягкой посадки, и самолет, повинуясь его командам, нырнул вниз и врезался в землю метрах в пятидесяти от него. Фюзеляж переломился, и красные крылья отлетели в стороны. Огюстэн бросил пульт управления и рванулся к обломкам. Обернувшись, он увидел, как три охранника уже бежали к нему, быстро приближаясь. Он схватил камеру и попытался отстегнуть ее, но застежки заклинило. Тогда он схватил весь обломок фюзеляжа и бросился бежать, уже на ходу освободив наконец камеру. Налетев на камень, он пошатнулся, и в этот момент опередивший других охранник в отчаянном прыжке сумел дотянуться до ноги Огюстэна. Тот упал, но тут же вскочил на ноги — спасительная рощица находилась совсем близко. Он мигом взобрался на мотоцикл, завел его и оглянулся. Его преследователи отстали и остановились, пытаясь отдышаться. Он прибавил газу и, приветственно махнув рукой охранникам, вылетел на дорогу.

В ту же секунду он почувствовал удар сбоку успевшего подъехать пикапа. Огюстэн перелетел через капот и ударился о наклонное ветровое стекло, успев заметить сидевшего за рулем Гриффина, на лице которого отразился ужас. Мир перед глазами продолжал крутиться, и он, кувыркаясь, упал на землю, испытывая скорее любопытство, чем страх при мысли, будет ли это последним, что ему суждено увидеть при жизни.

 

I

Копать было трудно. За века песок и камень спрессовались в твердую, как бетон, массу. Ногти на пальцах Гейл быстро сломались и от царапанья начали кровоточить. Но страх заставлял продолжать. По стенам, извиваясь, уже стекали струйки воды, образуя на полу лужи.

— Ты не можешь зажечь спичку? — тяжело дыша, спросила Лили.

— У нас их осталась всего пара штук.

— Но мне кажется, что я на что-то наткнулась.

— На что? — поинтересовался Стаффорд.

— Не знаю. Для чего же еще я прошу зажечь спичку?

Они уже долго пробыли в темноте, и свет ослепил Гейл. И запах серы! Она зажгла свечку и подвинулась к Лили. Та оказалась права. Внизу стены действительно что-то виднелось. Ряд иероглифов.

— Что здесь написано? — спросила Лили.

Гейл покачала головой. При плохом свете выцветшие глифы было трудно разобрать, не говоря уже о том, чтобы расшифровать. Но сам факт их нахождения здесь уже говорил о многом, и она почувствовала, как ее охватывает возбуждение первооткрывателя. Сначала она думала, что грубо высеченные стены при входе и в погребальной камере говорили, что работы не были завершены из-за плохого качества известняка или потому, что амарнский период подошел к концу до того, как умер потенциальный обитатель гробницы. Она также считала, что планировка гробницы аналогична Царской усыпальнице, располагавшейся рядом, и что эта шахта служила для защиты погребальной камеры. Но теперь она понимала, что ошибалась. Нахождение грязевика в Царской усыпальнице было полностью оправданным, поскольку вход в нее располагался на уровне русла и она могла оказаться затопленной при большом ливне. Но вход в эту гробницу был ближе, скорее, к вершине холма, а не его подножию. Наводнение не представляло опасности, во всяком случае, пока в скале не возникло расщелины, через которую сюда могла проникнуть вода. Значит, причина, по которой пробили эту шахту, иная. И какой шахта глубины? Уже сейчас она была больше шести метров, а они еще так и не добрались до дна. Не исключено, что это вообще был не грязевик! А что-то совсем другое!

— Ну? — спросила Лили.

Гейл передала ей огарок свечи и отскребла от стены побольше песка.

— Не думаю, что вам доводилось посещать гробницу Сети I. Я права?

 

II

Когда Огюстэн, потерявший сознание при ударе о землю, пришел в себя, он увидел, как над ним озабоченно склонились Гриффин и охранники. Они боялись, что он серьезно ранен или даже убит, но, к их удивлению, очнувшись, он попытался встать. Правда, безуспешно. Они подняли его и, не особо церемонясь, засунули в кузов пикапа. Он чувствовал сильную боль в голове, груди и бедре. Его ужасно затошнило, и он повернулся на бок, думая, что его вот-вот вырвет. Но приступ неожиданно прошел, и он снова лег на спину, разглядывая стоявшего над собой охранника.

— Если вы сломали мне мотоцикл, ублюдки… — с угрозой произнес он.

Охранник улыбнулся и отвел взгляд. Они свернули с дороги и переехали по насыпи через канал. Тупая боль сменилась острой. Машина остановилась у невысокого кирпичного строения. Гриффин вылез, открыл ключом стальную дверь и распахнул ее. Огюстэн постанывал от боли, когда его вытащили из кузова и перенесли в дом. Несколько молодых людей наблюдали за этой картиной, явно довольные, что он получил по заслугам. С ними находилась угловатая светловолосая женщина, наверняка та, которую он мельком видел в машине Гриффина вчера вечером. На ее лице был написан ужас.

Его бросили на полу между пустыми стеллажами и рабочим столом. Дверь с треском захлопнулась, оставив его почти в полной темноте, и он услышал, как в замке поворачивается ключ. Какое-то время он лежал не шевелясь, едва не плача от боли. Он просунул под рубашку руку и пощупал ребра. Похоже, переломов не было, просто сильный ушиб. Он вспомнил, как в детстве прыгнул в водопад, под которым оказалось очень мелко, и как радовалась мать, что у него оказались такие прочные ребра. Он попытался встать на ноги и сдержал крик боли, радуясь, что может себя контролировать. Он почувствовал себя настоящим мужчиной и обрадовался — этого ощущения он не испытывал уже очень давно. Прихрамывая, он добрался до двери. Похоже, стальная, судя по тому, какая она холодная. Изнутри на поверхности не обнаружилось ни ручки, ни шляпок болтов.

Через несколько минут снаружи послышались шаги и звук ключа в двери. Дверь открылась, и в ярких лучах заходящего солнца ему удалось разглядеть в проеме только три силуэта. В комнате включили свет, и зажглась простая лампочка, висевшая на проводе под потолком. Двое вошли, а третий остался снаружи, закрыв за ними дверь.

Огюстэн моргал, стараясь привыкнуть к свету. Эти двое оказались Гриффином и светловолосой девушкой, державшей поднос с медикаментами.

— Ну, вот он! — произнес Гриффин, складывая руки на груди.

— Верните мне бумажник, — сказал Огюстэн, — и телефон. — Даже произнося слова едва слышно, он почувствовал, как в груди все разрывается.

— Само собой, — хмыкнул Гриффин и повернулся к женщине: — Итак? Ты сказала, что хочешь его осмотреть.

Она поставила поднос на землю. Нескладная, кожа да кости, с птичьими чертами лица. Она знала об этом и под его взглядом чувствовала себя явно неловко. Бледная веснушчатая кожа, блестевшая от обильно нанесенного крема от загара. Простой серебряный крестик, висевший на цепочке вокруг тонкой шеи. Она немного отступила назад и слегка наклонила голову, чтобы упавшие волосы прикрыли лицо.

— Вы кто, черт возьми? — с вызовом спросил Огюстэн.

— Я пришла вас осмотреть, — ответила она. — Это не займет много времени.

— Осмотреть меня?

— Убедиться, что ничего не сломано и не разбито. — Она нахмурилась, видимо, заметив его французский акцент. — Вы понимаете, что означает «не разбито»?

— Да, — язвительно отозвался Огюстэн. — Я понимаю, что означает это слово. А если разбито?

Она бросила вызывающий взгляд на Гриффина.

— Тогда я отвезу вас в больницу.

«Так, так, так», — подумал Огюстэн. Он приставил руку к боку, вздрогнул и с трудом выдохнул.

— Я думаю, что у меня наверняка что-то разбито.

Девушка коротко хихикнула и приложила ладонь к губам, словно застеснявшись какого-то своего поступка. Неожиданно для себя самого Огюстэн почувствовал к ней симпатию.

— Так вы — доктор? — поинтересовался он.

Она отрицательно покачала головой:

— Не совсем. Нет.

— Но меня сбила машина, — запротестовал он. — У меня могут быть серьезные повреждения. Мне нужен…

Раздался стук, и из-за двери высунулась коротко стриженная голова молодого парня.

— Что еще? — раздраженно спросил Гриффин.

— Звонят из авиакомпании, — ответил юноша. — Хотят поговорить с вами.

— Я занят.

— Кредитная карточка на ваше имя, сэр. Они хотят с вами поговорить.

Гриффин раздраженно вздохнул — начальник оказался в ловушке своей собственной значимости.

— Осмотри его и сразу уходи, — бросил он женщине. — И не позволяй с собой разговаривать.

— Хорошо, — согласилась она.

— Рамиз дежурит на улице. Если возникнут проблемы, просто крикни и позови его. Он знает, что делать.

— Ладно.

Дверь закрылась, и в замке повернулся ключ. Огюстэн улыбнулся женщине.

— Ну что же, — сказал он, потирая руки, — займемся осмотром?

 

III

Первые пятнадцать минут езды Нокс боялся, что Петерсон его заметит. Но чем дольше они ехали, тем он больше успокаивался, и ему приходилось напоминать себе, что всего в нескольких футах сидит человек, уже дважды пытавшийся его убить.

Насколько он мог судить, они ехали по оживленной и хорошей дороге. Судя по лучам заходящего солнца, они двигались на юг. Наверное, в Каир, подумал он, хотя и представить не мог зачем. Часа через два Петерсон неожиданно резко затормозил, и Нокс по инерции подался вперед, стукнувшись о задние сиденья. Они свернули в сторону и остановились. Петерсон вылез из машины и отвернул крышку бензобака прямо у головы Нокса. Послышался звук заливаемого бензина. Крышку завинтили на место. Шаги по мостовой. Нокс, едва дыша, осторожно выглянул и увидел Петерсона, входившего в помещение заправки, чтобы расплатиться. Он перелез через спинку сиденья, намереваясь вылезти, но его взгляд упал на листки, лежавшие на пассажирском кресле. Сверху была распечатка из журнала раскопок Гейл, потом ее фотография с двумя археологами из команды Фатимы. Он похолодел и взял последний листок. Еще одна распечатка из сайта, на этот раз со схемой проезда к комплексу Фатимы в Гермополисе. Так вот в чем дело! Петерсону не давала покоя мысль о том, что в ноутбуке Гейл остались фотографии.

Стукнула дверь. Нокс выглянул и увидел возвращающегося Петерсона. Времени и возможности вернуться на прежнее место уже не было. Он успел нырнуть под сиденье водителя, и Петерсон сел за руль.

 

I

— Люди из авиакомпании, — сказал Огюстэн. — Вы куда-то уезжаете?

Девушка понимающе улыбнулась:

— Я здесь, чтобы убедиться, что вы в порядке, а не разговаривать.

— А если я не в порядке? Я думаю, что у меня серьезные травмы. И мне нужен нормальный врач.

— Для человека на смертном одре вы демонстрируете удивительную прыть. Кроме того, я знаю свое дело. Правда. И боюсь, у вас нет выбора — или я, или никто. Мне и так было сложно уговорить мистера Гриффина… — Она осеклась, раздосадованная, что и так сказала слишком много, сама того не желая.

Огюстэн не стал настаивать. Если он будет упорствовать, то только восстановит ее против себя. У стены стояла скамейка для ног, чтобы можно было дотянуться до верхних полок. Она встала на нее и стала осматривать его голову, аккуратно раздвигая волосы, чтобы обработать ссадины. Перед его глазами оказалась ее блузка — он заметил веснушки на бледной коже между пуговицами и жесткие чашечки консервативного белого лифчика. Она промыла ссадины дезинфицирующим раствором, и он, стиснув зубы, постарался не вздрогнуть. Она спрыгнула со скамейки, повернулась к нему лицом и, отогнув ему веки, заглянула в глаза. Радужная оболочка глаз оказалась пестро-голубой, а зрачки при взгляде расширились.

— Снимите, пожалуйста, рубашку, — сказала она.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Пожалуйста. Вы слышали мистера Гриффина.

— Просто имя. Я же больше ничего не прошу.

Она неохотно улыбнулась:

— Клэр.

— Клэр! Мне нравится это имя! — Он осторожно расстегнул рубашку. — Вы знаете, что по-французски это слово означает «свет»?

— Да.

— Оно вам подходит. Мою бабушку тоже звали Клэр. Чудесная женщина. Правда, чудесная! У нее были самые добрые руки.

— В самом деле?

— Честно! — Он поморщился от боли, вытаскивая рубашку из-под ремня. И смущенно посмотрел на живот, жалея, что в последнее время не следил за собой. — Значит, вы — археолог, Клэр?

— Я с вами не разговариваю.

— Думаю, что так и есть, раз вы здесь работаете.

Она вздохнула:

— На самом деле я — администратор проекта. Дело в том, что я немного говорю и пишу по-арабски.

— Говорите по-арабски? Откуда?

— Мой отец занимался нефтью, и я выросла в Персидском заливе. Сами знаете, как легко выучить язык в детстве. Думаю, что именно поэтому преподобный Петерсон и пригласил меня к ним присоединиться. Плюс мои познания в медицине. Они никогда не бывают лишними в таких местах.

— В таких местах?

Она покраснела и опустила глаза.

— Ну, вы понимаете.

— Нет, — нахмурился Огюстэн. — Думаю, что не понимаю. Если, конечно, вы не имеете в виду места, слишком примитивные, чтобы иметь своих докторов?

— Я совсем не это имела в виду, — запротестовала она. Как я уже говорила, я выросла на Ближнем Востоке. Мне здесь очень нравится. Просто дело в том, что даже дома молодые люди не очень-то любят ходить по врачам. А за рубежом, когда они даже не знают языка… — Она постаралась улыбнуться. — Вы же знаете американцев. Они — не самые лучшие путешественники.

— А какие именно у вас познания в медицине? Если уж мне предстоит вам довериться.

Она положила ладони ему на грудь, осторожно прощупывая ребра и следя за выражением лица, чтобы узнать, где становилось больно.

— Я изучала медицину пять лет.

— Пять лет? А потом просто бросили?

— Мой отец заболел. — Она наклонила голову, сомневаясь, стоило ли рассказывать незнакомому человеку так много. — И потерял работу. У него не было… нужной страховки. Мать к тому времени умерла. А ему требовался уход.

— И вы взяли его на себя?

Она кивнула, погружаясь в воспоминания.

— Вам когда-нибудь приходилось ухаживать за умирающим? — спросила она.

Он отрицательно покачал головой:

— Нет, только за самим собой.

— Петерсон и его церковь сделали для нас очень много. У них столько чудесных благотворительных программ. И даже хоспис, где мой отец… Вы понимаете. Плюс приют для сирот и кров для бездомных, много разного. Они — хорошие люди. Правда. И преподобный — хороший человек.

— Так вот почему вы здесь. Чтобы отблагодарить их?

— Наверное.

— А почему вы вчера уехали с раскопок?

Она потерла нос, делая вид, что не расслышала или не поняла. Но Огюстэн молчал. Она не выдержала затянувшейся паузы и, смутившись, спросила:

— О чем это вы?

— Я вчера приезжал сюда вместе с полицейскими, чтобы опросить свидетелей. На пути сюда я видел, как Гриффин увозил вас на машине. Зачем он вас прятал?

Она с трудом проглотила слюну.

— Никто меня не прятал.

— Нет, прятали!

Она подняла глаза, и их взгляды встретились. Огюстэн почувствовал, как громко забилось у него сердце. Клэр отвела глаза — ей было явно не по себе.

— С вами все в порядке, — сказала она, собирая на поднос медицинские принадлежности. — Синяки и ушибы. Ничего страшного.

— Вы знаете, что случилось той ночью, так ведь? — спросил Огюстэн. — Вы знаете, что произошло с Омаром и Ноксом.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Отлично понимаете, — возразил он. — Расскажите мне.

Но она бросилась к двери и начала стучать, чтобы ее выпустили.

 

II

— Сети I? — переспросила Лили.

— Фараон начала Девятнадцатой династии, — ответила Гейл, продолжая отгребать пальцами песок. — Он пришел к власти примерно через пятьдесят лет после Эхнатона и похоронен в Долине царей.

— И при чем здесь он? — поинтересовался Стаффорд.

— Его гробница на первый взгляд казалась достаточно простой. Входная шахта вела в погребальную камеру, перед которой располагался грязевик.

— Совсем как здесь?

— Да, и в Царской усыпальнице тоже. Но выяснилось, что грязевик на самом деле был вовсе не грязевиком. Это была шахта, которая вела в настоящую погребальную камеру. Ее сделали похожей на грязевик, чтобы обмануть потенциальных грабителей гробниц. Правда, это не помогло.

— И ты думаешь, что здесь то же самое? — спросила Лили. — Погребальная шахта?

— Очень может быть, — кивнула Гейл. — Не понимаю, как это не пришло мне в голову раньше.

— Шахта в гробнице Сети достигала ста метров. Но это — исключение. Обычно погребальные шахты не превышают нескольких метров. А эти иероглифы означают, что мы до чего-то добрались.

— И что из этого? — пробурчал Стаффорд. — Мы все равно не сможем выбраться.

— Это верно, — согласилась Гейл. — Но это может дать воде куда стекать. Или есть другие предложения?

— Нет, — признал Стаффорд. — Других предложений нет.

 

III

На стук Клэр никто не ответил. Она снова забарабанила в дверь. И снова ничего. Огюстэн медленно к ней приблизился, изо всех сил стараясь не напугать. Она прижалась спиной к стене и, как щитом, прикрыла грудь подносом — лекарства посыпались на пол.

— Отпустите меня, — умоляюще сказала она, отводя глаза.

— Я прошу вас только выслушать.

— Пожалуйста!

— Одну минуту. Я больше не прошу.

Она отвернулась, испытывая неловкость от его близости и от того, что их тела соприкасались.

— Хорошо, — сдалась она. — Одну минуту.

— Спасибо. Меня сейчас не волнует, что случилось с Ноксом и Омаром. Вернее, мне это очень важно, но все это может подождать. А сейчас мне нужна ваша помощь, потому что моя очень хорошая знакомая находится в смертельной опасности и без вашей помощи может погибнуть.

Клэр была застигнута врасплох. Такого поворота она никак не ожидала.

— Знакомая? Кто именно?

— Молодая женщина по имени Гейл Боннар. Она — археолог в…

— Заложница?

— Так вы знаете о ней?

Она скривилась.

— Ее показывали по телевизору все утро.

— Тогда вы все видели, — обрадовался Огюстэн. — Вы наверняка обратили внимание на ее позу.

— О чем это вы?

— За день до похищения мой друг Нокс послал ей фотографии того, что вы здесь нашли.

— Мы здесь ничего не находили.

— Она их увеличила и отослала обратно. Вспомните, как она сидела на записи. Точно так же, как на…

— Мозаике! — воскликнула Клэр.

— Так вы ее видели! — вскричал Огюстэн.

— Нет! — Но отрицать очевидное стало глупо, и она это поняла. Она оттолкнула Огюстэна и начала подбирать упавшие лекарства.

— Клэр! — умолял он. — Послушайте! Гейл послала сообщение, каким-то образом связанное с мозаикой. Мы не можем это выяснить, потому что фотографии пропали. Нам нужно найти оригинал. От этого может зависеть ее жизнь.

— Я ничем не могу помочь.

— Нет, можете! Вы — доктор, вы учились на доктора и хотели им стать. Спасение жизней — ваше призвание. Вы должны ей помочь. Она может умереть, если вы не поможете.

— Прекратите!

— Вам не нравится то, что здесь происходит. Я это знаю. Иначе вы бы не стали настаивать на моем осмотре. Со мной все в порядке. Забудьте обо мне. Но с Гейл — нет! И с другими двумя заложниками тоже! Им нужна ваша помощь! Как вы можете им отказать?

— Эти люди — мои друзья! — сказала она, вновь начиная барабанить по двери.

— Нет, Клэр. Они используют вас, потому что вы знаете арабский и у вас есть медицинский опыт и потому что они рассчитывают на вашу преданность после того, как помогли вам с отцом. Вот и все. Они называют себя христианами, но вы можете себе представить Христа, поступающего так же? Вы можете представить, чтобы он скрыл информацию, от которой зависят жизни двух женщин и…

— Дайте мне уйти! — взмолилась она, когда наконец Рамиз открыл дверь. — Отпустите меня!

— Пожалуйста, Клэр! Пожалуйста!

Но она вырвалась от него и выскочила за дверь, с грохотом захлопнувшуюся после нее. Огюстэн присел на скамейку и обхватил голову руками, понимая, что только что упустил свой лучший шанс на помощь. И не только себе, но, возможно, и Гейл.

 

I

Ветровое стекло «Жигулей» Нагиба запотело от потоков ливня, и видимость была нулевой. Он чуть опустил стекло, включил печку и погрузился в мысли о прошедшей встрече с Тареком и гаффирами и о том, что все это могло означать. Дело принимало совсем другой оборот. Он должен доложить начальству.

— Это не может подождать до завтра? — вздохнул Гамаль. — Я сейчас занят.

— Это может быть важно.

— Ну? Что это?

— Я думаю, что в Амарне что-то происходит.

— Только не это — ты опять за свое! — разозлился Гамаль. — Ты хоть понимаешь, что мир не вертится вокруг тебя одного?

— При девочке, которую мы нашли в Амарне, найден артефакт. Я думаю, что она там что-то обнаружила, возможно, неизвестную гробницу. Вы знаете капитана Халеда Османа, старшего офицера в туристической полиции? Он запретил местным гаффирам…

— Эй! Эй! Эй! Дальше не продолжай! Уж не хочешь ли ты сказать то, о чем я подумал?

— Я просто говорю, что, по моему мнению, он что-то знает. И мы должны это проверить.

— Проверить туристическую полицию? — переспросил Гамаль. — Ты совсем с ума сошел? Неужели тебя ничему не научило то, что произошло в Минье?

— Там случилось другое. Там была армия.

— Послушай. Единственная причина, что ты находишься здесь, это — твои друзья. Если ты снова пойдешь по этой дорожке, они за тебя уже не заступятся, поверь мне. Никто не заступится.

— Но я только…

— Ты что — оглох? Я не хочу больше ничего слышать! Это понятно? Ни единого слова!

— Да, сэр, — вздохнул Нагиб. — Я понял.

 

II

Клэр нашла Гриффина перекладывающим бумаги из ящиков в картонные коробки, которые Майкл и Натан относили в пикап.

— Ну? — кисло спросил он. — Как там наш гость?

— Ему нужен нормальный врач.

Гриффин кивнул.

— Нам забронировали места на вечерний рейс из Каира во Франкфурт. Я велю Рамизу выпустить его, как только мы взлетим.

— А где все?

— В гостинице, укладывают вещи. Нам тоже пора туда ехать. — Он взглянул на часы: — Даю тебе пять минут на сборы.

— Все мои вещи уже в гостинице.

— Хорошо. — Он закрыл последнюю коробку и с грохотом задвинул ящик. — Тогда поехали.

Они направились к пикапу, и по дороге Клэр нервно обернулась и посмотрела на склад.

— Что еще? — спросил Гриффин, чувствуя ее беспокойство.

— Он рассказал мне кое-что. Об этих заложниках в Асьюте.

— Он выдумывает! Я же просил не разговаривать с ним.

Клэр оглянулась. Мики и Натан возились и дурачились сзади, смеясь, как дети. Она часто о них думала, какими юными они еще были. И не их вина, что здесь происходило нечто плохое. Они искренне верили, что могут доверять Петерсону, потому что он служил Богу. Она и сама так считала. И они — ее товарищи, ее друзья, что бы этот француз ни говорил.

— Да, — согласилась она, заставляя себя выкинуть Огюстэна из головы. — Вы предупреждали.

 

III

Погода менялась с поразительной быстротой. Только что солнце ярко светило и жгло через стекло щеку Нокса, и вот уже небо покрыто тяжелыми черными тучами, а температура скакнула вниз. Дождь исполнил несколько вступительных аккордов, стукнув тяжелыми каплями по крыше «тойоты», и громко забарабанил целыми струями. Включились фары и дворники. Движение замедлилось, и машины, сбросив скорость, уже ехали по огромным лужам, образовавшимся на дороге.

Петерсон включил поворотник и свернул с Нильского шоссе на узкую дорогу. Машина тяжело переваливалась от одной рытвины к другой, поднимая фонтаны брызг. Ливень усилился, а облака стали совсем черными, будто наступила глубокая ночь. Минут через двадцать они едва ползли, потом поехали побыстрее и наконец остановились, съехав в сторону через полоску глинистого сланца на мокрый песок. Петерсон поднял рычаг ручного тормоза, выключил фары, дворники и зажигание и отстегнул ремень безопасности. Он открыл дверцу, глубоко вдохнул и вылез из машины.

Нокс выпрямился — все тело затекло, и в ногах закололо иголками. Сверкнувшая молния осветила Петерсона, спешившего вдоль дороги, прикрыв голову рукой будто зонтиком. Нокс немного подождал, затем тоже открыл дверцу и выбрался наружу в самый разгар неистово разгулявшейся стихии.

 

IV

Клэр как загипнотизированная не отрывала глаз от новостей, которые показывали по телевизору в фойе гостиницы. Ее сумки, приготовленные к отъезду, стояли рядом.

— Надо поторопиться, — сказал Гриффин. — Время не ждет.

— Посмотрите! — Она показала на экран.

— Посмотреть на что? — не понял он.

Она помедлила. Вокруг толпилось слишком много людей, но она решилась и тихо сказала:

— Наш… гость сообщил, что эта женщина была его другом и Нокс послал ей фотографии того, что мы нашли.

— Ты с ума сошла? — прошипел Гриффин. — Здесь нельзя об этом говорить!

— Просто посмотрите. Вы не видите?

Гриффин вновь повернулся к экрану.

— Не вижу — что?

— Ее поза. Мозаика.

Кровь отлила от его лица.

— Вот черт! — пробормотал он, но тут же покачал головой. — Нет! Это простое совпадение, вот и все. По-другому и быть не может!

— И я себе говорила то же самое, — согласилась Клэр. — Но это не совпадение. Она старается этим что-то сообщить.

— Надо идти, Клэр, — взмолился Гриффин. — Нам нужно добраться до Каира и успеть на самолет. Я все объясню, когда мы будем…

— Я не еду, — сказала Клэр.

— Как это?

— Я возвращаюсь на раскопки. Я выпущу Паскаля и покажу ему мозаику.

— Прости, Клэр, но я не могу тебе этого позволить.

Она повернулась к нему, скрестив руки на груди.

— А как именно вы меня остановите? — Он бросил взгляд на пикап и студентов, укладывающих вещи в кузове, будто взвешивая, может ли он рассчитывать на их помощь, если придется везти ее силой. — Я устрою скандал, — предупредила она. — Клянусь, я это сделаю! И не забывайте, что я знаю арабский. Я расскажу всем, чем вы занимались.

— Чем мы занимались, — уточнил он.

— Да, — согласилась она. — Чем мы занимались.

Над верхней губой Гриффина проступил пот, который он вытер пальцем.

— Ты не посмеешь!

— Увидим!

Его выражение изменилось, и в голосе зазвучали просительные нотки.

— По крайней мере позволь мне сначала увезти ребят.

— Мне нужен ключ от склада и его вещи. Я дам вам время сесть на самолет.

— Египтянам понадобится козел отпущения. А в их руках будешь только ты.

— Я это понимаю.

— Тогда поехали с нами. Клянусь, как только мы поднимемся в воздух, Паскаля отпустят, и он узнает все, что ему нужно.

— Тогда уже может быть слишком поздно.

Снаружи раздался гудок машины. От стыда и смущения Гриффин отвел глаза, не в силах выдержать ее взгляд.

— Я думаю не только о себе, — промямлил он. — Они еще совсем дети. Их надо защитить.

— Я знаю, — кивнула Клэр. Она протянула руку за ключом и вещами Огюстэна. — Вам лучше поторопиться, — сказала она.

 

I

Нокс проследил за Петерсоном до высокой стены, перед которой как часовые стояли финиковые пальмы. Резиденция Фатимы в Гермополисе, как он и предполагал. Он старался держаться на приличном расстоянии, но Петерсон, должно быть, все равно что-то заподозрил, потому что неожиданно обернулся и стал вглядываться в темноту. Нокс замер, надеясь, что в потоках дождя преподобный его не увидит. Петерсон вновь двинулся вперед и добрался до главного входа. По обеим сторонам висели дрожавшие от ветра масляные лампы, освещавшие табличку, приглашавшую посетителей воспользоваться звонком. Но в планы Петерсона это не входило. Он прошел дальше, дошел до конца и повернул, хлюпая ногами по воде, уже не просачивавшейся в песок, в поисках другого входа. Задние ворота тоже были закрыты изнутри и не поддавались. Он завершил полный круг и остановился под пальмой, раздумывая, как поступить. Через несколько мгновений он просунул ботинок между стволом пальмы и стеной, потом, держась за ствол дерева рукой, подтянулся и поставил вторую ногу еще выше. Теперь ему удалось зацепиться за верх забора, и он сел на него, высматривая, можно ли благополучно приземлиться с другой стороны. Он спрыгнул — раздался громкий всплеск, поднявший целый фонтан брызг. Через мгновение наступила тишина, нарушаемая только шумом падающих капель.

Сначала Нокс хотел позвонить в дверь и поднять тревогу. Петерсону пришлось бы очень непросто при объяснения своего присутствия. Но потом он сообразил, что для него это не выход: он не мог рисковать и снова оказаться за решеткой. Поэтому он воспользовался примером Петерсона, забрался наверх и тоже спрыгнул. У Петерсона была фора по времени, но зато Нокс хорошо здесь ориентировался. Он срезал путь, пройдя между лекционным залом и кухней, и оказался во внутреннем дворике, где располагались жилые комнаты. Свет нигде не горел, но он заметил, как под навесом Петерсон с помощью карманного фонаря сверялся с распечаткой плана, чтобы понять, где находится комната Гейл. На кухне что-то упало, и послышалось сдавленное ругательство. И тут же раздался крик: «Стой! Не двигаться!», повсюду стали открываться двери, и из них выскакивали полицейские. Засада! Петерсон повернулся и побежал, полицейские бросились за ним, размахивая фонарями и выкрикивая команды. Остекленная дверь в комнату Гейл осталась открытой.

Нокс рванулся к ней и, оставляя грязные следы на терракотовой плитке, через мгновение оказался внутри. Ноутбук стоял на столе. Нокс быстро отсоединил провода, засунул ноутбук в чехол и, перекинув за плечо, уже собрался уходить, как услышал шаги и увидел луч фонаря. Он бросился на пол и откатился к столу. Вошли два полицейских, хлюпая промокшими ботинками.

— Сегодня льет как из ведра, — проворчал один из них. — Шесть месяцев ничего, кроме солнца, а сегодня льет так, будто пожар на весь мир!

— Пойду позвоню нашему другу в Александрию, — хмуро отозвался другой. — Порадую новостями.

— Но не этой новостью, — пробурчал первый. — Не думаю, что… — Он осекся на полуслове. Нокс увидел, как он смотрит на оставленные им следы грязи, ведущие прямо к столу. Он вскочил и бросился между остолбеневших полицейских прямо в дверь. Во дворе собирались грязные от погони и расстроенные неудачей в поимке остальные. Нокс побежал в обратную сторону к заднему выходу. Ворота были закрыты на две задвижки. Верхняя поддалась легко, но нижнюю заело. Он попытался раскачать дверь, и задвижка наконец поддалась. Шаги преследователей раздавались все ближе, и лучи фонарей уже выхватили из темноты его фигуру. Он потянул на себя дверь, но она лишь приоткрылась — мешала налипшая внизу грязь. Ему удалось протиснуться, но в проеме застрял ноутбук, и ему пришлось снять его с плеча и перевернуть, чтобы вытащить. Оказавшись на свободе, он побежал изо всех сил, закинув ноутбук за спину.

Ливень не утихал. Нокс оглянулся. Лучи фонарей, крики людей. Впереди стояла невысокая изгородь, он ее перепрыгнул, но, приземляясь, поскользнулся и упал. Мокрые брюки прилипли к ногам. Поднимаясь на ноги, он заметил табличку ВСДД, которую осветила вспышка молнии. Он направился к ней, стараясь увидеть что-нибудь знакомое. Во время прошлого посещения все выглядело иначе. Он услышал, как открылись ворота. Взревел двигатель, и над его головой появились лучи мощных фар, в свете которых капли казались огромными бриллиантами. Он необдуманно обернулся и тут же пожалел об этом — после яркого света он теперь ничего не мог разглядеть в темноте. Он натолкнулся на защитные перила и перелез через них, продолжая держаться, чтобы не упасть в какую-нибудь яму. В поисках безопасного места он увидел веревочную лестницу, привязанную к стене, и спустился по ней, стараясь найти выход.

Над ним остановилась машина. Хлопнули дверцы, раздались крики. Сверху посветили фонарем, и он успел заметить, что слева располагался коридор. Он быстро к нему перебрался и вошел, двигаясь вдоль стен на ощупь: многочисленные древние окна и ниши подсказали, что он очутился в некрополе мумий животных. Он повернулся и пошел, поглядывая наверх в надежде увидеть небо через вентиляционную шахту, откуда смог бы выбраться на поверхность. Впереди показался луч фонаря. Он снова повернул назад. Там тоже был свет. Он ощупал стены, нашел окно и залез через него в камеру, наполовину заполненную черепками и песком. Зловещее место казалось еще более мрачным от неровных отблесков приближающегося фонаря. На него холодно смотрела мумия павиана из ниши на противоположной стене. Древние египтяне почитали павианов как олицетворение Тота, египетского бога письма, ассоциируемого греками с Гермесом, откуда и получил свое название Гермополис. В этих катакомбах, простирающихся на многие мили, были захоронены сотни тысяч павианов.

Снаружи раздалось тяжелое с присвистом дыхание, чиркнула зажигалка, и появился оранжевый кончик закуренной сигареты. У входа в камеру устроился передохнуть широкоплечий человек.

 

II

Огюстэн уже оставил все надежды, что его к ночи выпустят, когда услышал за дверью шаги и осторожный стук.

— Мистер Паскаль… Вы там?

— Клэр… — Он с трудом поднялся. — Это вы?

— Да.

— Я думал, вы уехали.

— Я вернулась. — Небольшая пауза и легкий вдох. — Послушайте, вы ведь говорили мне правду? Я имею в виду — насчет своей подруги, что нахождение мозаики может ей помочь?

— Да.

— Только у меня, наверное, будут большие неприятности из-за…

— Это — правда, Клэр. Клянусь! И меня зовут Огюстэн.

В замке повернулся ключ, и дверь открылась. В проеме, залитом лунным светом, стояла Клэр, выглядевшая очень юной и испуганной.

— Я нахожусь в другой стране, — сказала она. — И я нарушила закон. По крайней мере закон был нарушен, и я буду единственной, кого власти смогут наказать. У меня дома не осталось ни родных, ни близких, никого, кто сможет поднять шум. Здесь у меня нет никаких друзей. Мистер Гриффин практически сказал мне открытым текстом, что откажется от меня, как только все окажутся в Америке. И дело не в том, что ему этого хочется, — просто не будет другого выбора. Поэтому мне страшно. Мне очень страшно. Я не привыкла к самостоятельности. Я не привыкла сопротивляться давлению. Если я скажу вам, где находится то, что вы ищете, мне понадобится человек, который будет мне помогать, когда все завертится. Кто станет за меня бороться так, как вы боретесь за свою подругу.

— Я буду за вас бороться, — сказал Огюстэн.

Она опустила глаза.

— Вы скажете что угодно, лишь бы выбраться отсюда. Я не виню вас, но это так.

Он медленно подошел к ней, боясь испугать. Положил одну руку на плечо, а другой поднял ей подбородок и заставил встретиться с ним взглядом.

— Я — неважный человек, Клэр, — сказал он. — Я сам это знаю. У меня много пороков, но есть одно достоинство. Я не предаю друзей, чего бы мне это ни стоило. Помоги мне сейчас, и я стану твоим другом на всю жизнь. Клянусь, это правда. И мне можно верить.

На мгновение на ее лице появилась нерешительность, но тут же сменилась открытой улыбкой. Она вернула ему кошелек и телефон.

— Тогда пойдемте со мной, — сказала она. — Я покажу, где то, что вы ищете.

 

III

Грязевик быстро наполнялся: вода, стекавшая по стенам на пол, уже насытила песок и образовывала лужи, совсем как нарастающая тревога, переполнявшая Гейл.

— Зажгите спичку, — пробурчал Стаффорд. — Я на что-то наткнулся.

Головка спички зашипела: от воды, бывшей повсюду, все стало влажным. Она осторожно дала спичке разгореться и опустила ее вниз. Стаффорд рукой как веслом разгонял воду, чтобы им всем стало видно. В самом низу стены был вмурован кирпич. Талалат. Они смотрели на него какое-то время, потом — друг на друга, пытаясь понять, что это могло значить. Догоревшая спичка обожгла Гейл пальцы, она вскрикнула и выпустила ее, погрузив все в темноту.

— Давайте отроем его, — предложила Лили. — Вдруг за ним что-то есть?..

Они работали по очереди, но скоро натолкнулись на большой камень, крепко сидевший в полу прямо перед талалатом. Но они продолжали и скоро смогли уже раскачать его, как шатающийся зуб. Слева оказался еще один талалат, а внизу — третий. Может, ими была выложена целая стена. Гейл удалось расковырять долотом старый раствор и с помощью рычага вытащить кирпич. Они надеялись, что вода тут же начнет уходить, но та оставалась на месте. Гейл просунула руку в образовавшийся проем и поняла, что там была еще одна стена. Она поскребла ее, и неожиданно та стала крошиться, как штукатурка.

Они по очереди продолжали копать, но вода неуклонно прибывала. Вскоре им пришлось уже набирать воздух и с головой уходить под воду, чтобы работа не останавливалась.

— Ничего не выйдет, — в отчаянии произнесла Лили. — Все бесполезно.

— Нужно продолжать, — не сдавалась Гейл. — Другого варианта нет. — Альтернатива была всем и так ясна.

 

I

От дыма сигареты полицейского у Нокса запершило в горле, и он едва сдержался, чтобы не закашляться. Новые шаги со стороны входа.

— Поднимайся, ленивый шакал. Нам нужно все осмотреть.

— Да, и я осматриваю этот участок.

— Мне так и доложить Гамалю?

— Ладно, — вздохнул он, загасил недокуренную сигарету, убрал ее обратно в пачку и неуклюже двинулся дальше.

Нокс подождал какое-то время, потом решил покинуть свое убежище. Но едва он вылез из проема, как увидел луч фонаря.

— Я же говорил тебе, что надо идти в другую сторону, сказал один из полицейских, появляясь из-за угла. На какое-то мгновение они с Ноксом замерли, не сводя друг с друга глаз, и полицейский закричал, зовя на помощь, а его напарник вытащил пистолет.

Нокс рванулся в темноту, наобум поворачивая в коридорах то направо, то налево, и ему удалось немного оторваться от преследователей, пока он вдруг не уперся в тупик, заваленный песком. Погоня приближалась, и свет от фонарей становился все ярче. Назад было нельзя. Он вскарабкался на кучу песка — между ее вершиной и потолком имелось всего несколько дюймов, но ему удалось протиснуться и скатиться с другой стороны. Висевший сзади ноутбук все время тянул назад как якорь.

Наверху сверкнула молния, и раздался раскат грома. Вентиляционная шахта! Он вылез наверх, цепляясь за мокрый песок и невесть откуда взявшуюся веревку, и вновь оказался среди бушевавшей стихии. Он перевел дыхание и при вспышке далекой молнии, осветившей площадку, заметил белую скамейку, стоявшую среди полукруга финиковых пальм. Он побежал к ней и, обернувшись, увидел первого полицейского, вылезшего из шахты и светившего фонарем в другую сторону, преследуя тени.

Нокс приободрился, поверив, что ему удастся ускользнуть. Но тут перед ним хрустнула ветка, и, подняв голову, он увидел стоявшего человека, который уже занес для удара руку. Нокс попытался увернуться, но было слишком поздно. Удар в челюсть сбил его с ног, и он опрокинулся на спину, а перед глазами поплыли круги. Это был Петерсон — кулаки сжаты, зубы оскалены, со слизью из левой ноздри и безумием в глазах.

— Ты! — Священник не верил своим глазам. — Как ты здесь оказался? Тебя перенес дьявол!

— Ты — сумасшедший! — ответил Нокс, отползая. Угрозу представлял не только Петерсон, но и шум, который мог привлечь полицейских.

— Содомит! — плевался Петерсон. — Развратник! Слуга дьявола!

— Ты просто безумен!

— День расплаты близок! — кричал Петерсон. — Ты это знаешь? На нас всех опустится благодать! Весь мир взглянет в лик Христа. В его благоволение и бесконечное милосердие. Все человечество падет на колени в почитании его. На колени! Вот чего так боится твой Господин. Вот зачем он тебя послал помешать мне! Дьявольское отродье! Начинается великая битва, и Господь восторжествует — Ему нельзя помешать! Так сказано! Так сказано! — Он надвигался на Нокса, широко расставив ноги, и тот стукнул его ногой в пах, но священника это не остановило. Нокс попытался увернуться, но Петерсон прыгнул на него сзади и ударил коленом по затылку, а потом схватил за ремень от чехла ноутбука и, обернув вокруг шеи, принялся душить.

— Твой Господин уже не в силах тебе помочь! Слышишь! Царству Зверя пришел конец! Дело Господа победит! Ты разве не видишь? Господь со мной, а Он сильнее всех армий? — Он еще туже затянул ремень, который впился в горло Нокса, как гаррота. — «Во время посещения их они будут повержены, — говорит Господь», — ликовал Петерсон. — «И Сам буду воевать против вас рукою простертою и мышцею крепкою, во гневе и в ярости и в великом негодовании».

Нокс обеими руками вцепился в ремень, стараясь освободиться, но Петерсон был слишком силен. Нокс задыхался, а его легкие, казалось, вот-вот взорвутся. Но ему удалось подняться на ноги и с Петерсоном на спине добраться до скамейки. Из последних сил он занес ногу на сиденье и оттолкнулся, опрокидываясь на спину. Петерсон с размаху ударился о твердый грунт, и из его карманов вылетели ключи от машины и прочая мелочь. От шока он на секунду ослабил хватку, но Ноксу этого хватило, чтобы выскользнуть и отползти в сторону — он схватился обеими руками за горло, жадно глотая воздух.

— «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь», — вскричал Петерсон, поднимаясь на ноги, — я — тот, кто придет из вечности. Имя мое — отмщение, я — опустошитель!

Из песков послышался крик, и луч фонаря выхватил Петерсона. Он повернулся и увидел четырех полицейских, бежавших к нему, поднимая тучи брызг. Нокс тут же пригнулся и успел добраться до небольшой группы деревьев, где распластался у корней. Оставшийся на месте Петерсон, казалось, никак не мог определиться: его взгляд блуждал между Ноксом, полицейскими, ноутбуком, ключами от машины и бумажником. Наконец он решился, выбрав самое важное. Он достал ноутбук из сумки, открыл крышку и, подняв большой камень, с размаху опустил его на клавиатуру. От удара во все стороны разлетелись обломки.

— Прекратить! — закричал полицейский.

— «И будут выходить, — заревел Петерсон, — и увидят трупы людей, отступивших от Меня. — Он поднял камень и нанес новый удар, пробивая корпус и проникая в самое сердце компьютера. — Ибо червь их не умрет, и огонь их не угаснет; и будут они мерзостью для всякой плоти». — Молния осветила его безумные глаза, по лицу расползлись похожие на змеи пряди седых волос. Полицейский решил, что благоразумнее дождаться, пока подоспеют остальные; — Настало время Господа! Ты слышишь? На колени, нечистые язычники! Вы недостойны! — Он нанес еще один удар.

Подбежали еще два полицейских, и они вместе навалились на него. Он сумел подняться на ноги вместе с ними и, шатаясь, сделал несколько шагов, пытаясь сбросить их, как непобедимый Самсон. Но подоспевший четвертый полицейский начал бить ему по виску рукояткой пистолета, пока Петерсон не обмяк и не упал сначала на колени, а потом лицом в грязь.

Полицейские обступили его, тяжело дыша и согнувшись с руками на коленях. Один из них мстительно стукнул его ногой по ребрам, но другой оттащил его и перевернул пленника на бок, чтобы тот не захлебнулся, а третий надел наручники за спиной.

— Их было двое, — задыхаясь, произнес один. — Они дрались. — Он неопределенно махнул рукой в сторону деревьев, где лежал Нокс, прижавшись щекой к мокрому песку.

Лучи фонарей формально посветили вокруг и исчезли.

— Я за то, чтобы доставить его Гамалю, — предложил один.

— Пусть остальные тоже потрудятся, — согласился другой. Они подняли Петерсона за руки и потащили ж сторону комплекса Фатимы.

 

II

Клэр вела Огюстэна по каменистой почве. Двое рабочих в касках стояли возле желтого экскаватора.

— Они прокладывают рядом трубу, — объяснила Клэр. — И согласились немного заработать сверхурочно.

Огюстэн довольно засмеялся.

— Вы сами не знаете, какая вы прелесть, Клэр.

Она нагнула голову, чтобы не показать, как приятно ей было это услышать, и, пройдя еще несколько метров, топнула по мягкой почве.

— Здесь, — сказала она рабочим. — Копайте здесь.

— Вы уверены? — спросил Мансур.

— Я уверена.

— И это — то самое место?

— Да.

Он вытащил мобильник и показал ей, что собирается им воспользоваться:

— Мне нужно сделать звонок. Другу в ВСДД. Мы можем ему доверять.

Она помедлила, но кивнула:

— Хорошо.

Огюстэн набрал номер Мансура.

— Это я, — сказал он. — Я на площадке Петерсона. Ты должен приехать.

— Но у меня…

— Прямо сейчас, — не дал ему договорить Огюстэн. — И привези с собой кого-нибудь для охраны. Это место того стоит.

 

III

— Уже поймал своего убийцу?

Фарук смерил ухмыляющегося коллегу злым взглядом.

— Заткнись! — предупредил он. — Просто заткнись!

Он писал отчет с пылающим от бешенства лицом. Ненависть к Ноксу, как кислотой, выжигала все остальные чувства. Он поднял всех на ноги, и Нокса искали по всей Александрии, но тот просто исчез. Фарук не понимал, как такое может быть. С этим унижением придется жить долгие годы. Зазвонил его телефон. Возможно, появились новости.

— Фарук у телефона, — сказал он, хватая трубку.

— Это Гамаль. Из Малави, помните? Мы недавно разговаривали.

Фарук выпрямился в кресле.

— Для меня есть новости?

— Может быть. Мы думаем, что ваш человек был здесь.

— Вы думаете? Что значит, вы думаете?

— Ему удалось уйти.

— Я не верю своим ушам! Каким образом?

— Мы поймаем его, обещаю. Это только вопрос времени, но ему бы не удалось уйти, если бы вы предупредили, что их двое.

— Двое? Что значит — двое?

— У него имелся сообщник. Сначала ему тоже удалось сбежать, но потом мы его поймали.

Фарук помрачнел. Огюстэн!

— Он — француз, да?

— Трудно сказать. Он молчит. Но это ненадолго. Сопротивление аресту… вы понимаете, о чем я. Но точно иностранец. Может, лет пятьдесят с небольшим, высокий и сильный. Длинные волосы с проседью. И носит воротничок. Белый. Знаете, как христианские священники.

— Пасторский воротник?

— Да. Точно! Вы его знаете?

— Да. — Выходит, не Огюстэн, а Петерсон.

— И что это значит? — спросил Гамаль.

— Не знаю, — мрачно светил Фарук, вставая. — Но могу пообещать только одно — я выясню все до конца!

 

I

Огюстэн восхищенно наблюдал, как экскаватор захватывал полные ковши земли. Он повернулся к Клэр, но та успела отойти в сторону и, нервно сцепив пальцы, со страхом размышляла о том, что ее ждет. Он подошел к ней, желая успокоить, но не знал, с чего начать.

— Вы знаете, что именно искал Петерсон? — мягко спросил он.

Она отрицательно покачала головой:

— Он никогда не посвящал меня в свои планы.

— Он когда-нибудь упоминал карпократов?

— Раз или два, — подтвердила она. — А что? Кто они?

— Секта гностиков. Основана в Александрии. Базировалась здесь и на Кефалинии. Считается, что именно они владели артефактом, который так страстно желал раздобыть ваш преподобный. Портрет Иисуса Христа, единственный, чья достоверность установлена еще до бума реликвий в Средние века.

Клэр хмыкнула.

— Меня это не удивляет. — Она повернулась к Огюстэну. — Так он его нашел? И это из-за него все случилось?

— Нет. Но он нашел нечто другое.

— А что именно?

— Существует текст, который называют Тайным Евангелием от Марка. Вернее, сам текст так и не был найден, но некоторые люди опасаются, что он действительно может существовать. — Он вкратце пересказал ей то, что узнал от Костаса, как письмо было признано подделкой и что Петерсон, похоже, нашел на стенах нечто, подтверждавшее, по его мнению, существование Тайного евангелия. Фреску, изображавшую Христа, появляющегося из пещеры, с коленопреклоненной фигурой и надписью «Сын Давидов, помилуй меня».

— И что?

— В Тайном евангелии описывается именно этот эпизод. И фреска подтверждает, что такое событие действительно происходило, а значит, Тайное евангелие — это не выдумка и не подделка.

— Но разве фреска не может изображать какое-нибудь похожее событие? — Она недоуменно подняла брови. — Например, с Вартимеем?

— Вартимеем?

— Вы наверняка о нем слышали: о слепом, который умолял Иисуса исцелить его. Он использовал те же самые слова. Я уверена, что об этом говорится в Евангелии от Марка. И от Матфея тоже.

Теперь настала очередь удивиться Огюстэну. Он был уверен в своих доводах. Но, подумав, он не мог удержаться от смеха.

— Ваш преподобный тоже не знал об этом.

— Наверняка знал, — возразила Клэр. — Он же священник?!

— Да, — согласился Огюстэн. — Но он проповедовал Ветхий Завет. Адские муки, а не любовь и прощение. Вы когда-нибудь заходили на его сайт? Бесконечные разговоры о Слове Божьем, но все ссылки только на Второзаконие, Левита и Числа. Никогда на Новый Завет, никогда на слова самого Христа.

— Вы, должно быть, шутите.

— Тогда скажите. Вы наверняка слышали его проповеди. Вы помните, чтобы он хоть раз цитировал Христа?

В этот момент ковш царапнул обо что-то твердое, избавив Клэр от необходимости отвечать. Экскаваторщик остановился и отъехал назад, чтобы Огюстэн мог спуститься в вырытую яму. Француз ногами расчистил люк и поднял его, открывая ступеньки, ведущие вниз. Кивнув Клэр, он испытал какое-то странное чувство.

— Спасибо, — сказал он.

 

II

Нокс разыскал в мокром песке ключи от машины Петерсона, его бумажник и мобильник. Полиция вполне могла найти «тойоту» и устроить там засаду, но, не имея выбора, он решил рискнуть, и ему повезло. Он завел двигатель и тронулся, но фар решил пока не включать, боясь, что его обнаружат. Он вглядывался в темноту, но, как ни старался, ничего не мог разобрать, и двигаться приходилось практически вслепую. Помогли две сверкнувшие одна за другой молнии — они осветили территорию и позволили хоть как-то сориентироваться. Отъехав подальше от комплекса, он уже мог включить фары и направился в сторону полоски деревьев, стоявших на границе между пустыней и возделанными полями. Он двигался вдоль поля сахарного тростника, прячась за высокими стеблями и все время поглядывая по сторонам на случай, если придется спасаться бегством. Через некоторое время он остановился и выключил фары, оставив работающей только печку.

Что теперь?

Гейл находилась в Асьюте, километрах в семидесяти на юг. О том, чтобы добраться туда по шоссе, нечего было и думать — полиция его тут же схватит. А проехать через пустыню в такую погоду даже на внедорожнике тоже не удастся. Но все это было не так важно. Уничтожив ноутбук и фото, Петерсон лишил его возможности расшифровать сообщение Гейл.

И только тогда он вспомнил о самолете с дистанционным управлением, летавшем над Боргом. Он схватил мобильник Петерсона и набрал номер Огюстэна. Тот переключил его на голосовую почту. Но Нокс решил поступить по-другому: он набрал смс-сообщение с просьбой связаться с ним как можно быстрее и, отправив его, принялся ждать.

 

III

Фарук приехал в Борг-эль-Араб и выяснил, что площадка больше не охранялась, а в офисе никого не осталось. Но неподалеку он увидел экскаватор с включенными фарами, рядом была припаркована машина, а двое местных разговаривали с дородным охранником. Он развернулся и поехал к ним. Около огромной кучи вырытой земли располагалась яма, в которой каменные ступеньки вели куда-то вниз.

— Гляди-ка, босс, — жизнерадостно воскликнул Хосни, — здесь все-таки что-то было!

Фарук смерил его взглядом, которым можно было поджарить кебаб, и вылез из машины.

— Что здесь происходит? — спросил он.

— Закрытая зона, — ответил охранник. — Юрисдикция ВСДД.

— Расследование убийства! — рявкнул в ответ Фарук. — Моя юрисдикция! — Он оттолкнул охранника и спустился по ступенькам, чувствуя новый прилив бешенства. Направившись на звук голосов, он добрался до помещения, где Паскаль фотографировал мозаику, а Мансур и светловолосая женщина наблюдали за его действиями. — Что, черт возьми, здесь происходит? — резко спросил он.

— А на что это похоже? — в тон ответил ему Огюстэн.

— Как вы осмелились сюда прийти без меня? Это — место преступления! И расследование веду я. Я! Я принимаю решения. И никто без моего…

— Неужели вам мало того, что уже натворили?

— Вы с кем так разговариваете?

— Это из-за вас мой друг вынужден скрываться! — огрызнулся Огюстэн. — И пока это так, я буду разговаривать как пожелаю!

— Где Петерсон? — спросил Фарук. — Где Гриффин? — Женщина отступила в тень, и Фарук переключился на нее: — А это кто?

— Коллега, — ответил Огюстэн. — Из ВСДД.

— Это правда? — переспросил Фарук, поворачиваясь к Мансуру. — Она из ваших?

— Я… дело в том…

— Так, значит, она — одна из них! — торжествующе произнес Фарук и повернулся к Хосни: — Арестуй ее! И отвези в участок. Меня не волнует как, но заставь ее говорить.

— Вы не посмеете! — закричал Огюстэн и встал перед ней. — Оставьте ее в покое!

Но Фарук вытащил пистолет и направил его на Огюстэна с такой решимостью, что тот невольно посторонился.

— Сопротивление полиции! — злорадствовал он, пока Хосни уводил Клэр. — Осторожно, а то окажешься вместе с ней!

 

IV

— Ты выглядишь озабоченным, — сказала Ясмин, встречая мужа у дверей.

— Я в порядке, — заверил он, снял промокшую куртку и, подхватив Хуснию на руки, пронес ее через кухню. — Пахнет вкусно, — сказал он, кивая на плиту.

Она повесила куртку у печки, чтобы просушить.

— Расскажи мне, как прошел день, — попросила она. Он не ответил и просто стоял, погрузившись в свои мысли. Она коснулась его руки. — Что случилось?

Он громко вздохнул.

— Англичанин по имени Дэниел Нокс, — ответил он. — Его ищет полиция по всему берегу. Я слышал по радио.

— И что?

— Разве не он выступал на той пресс-конференции? Я имею в виду, когда объявили о нахождении гробницы Александра Македонского? С Генеральным секретарем и девушкой-заложницей?

— Да, — подтвердила она, кивнув. — Дэниел Нокс. Думаю, ты прав.

— Они утверждают, что он убийца.

— Он не похож на убийцу.

— Нет, — согласился Нагиб.

— Он выглядел милым.

— Ты уже об этом говорила, — недовольно напомнил Нагиб. — Но вопрос в том, что он здесь делает?

— Я не понимаю.

— Бежавший преступник бежит от неприятностей. А этот — им навстречу. Почему? Из-за заложницы, я уверен. Он знает что-то, и это что-то находится здесь.

— Поешь. А все вопросы оставь на завтра.

— Любимая, в Амарне что-то происходит. Я не знаю точно, но с этим как-то связана туристическая полиция.

— О нет! — сказала она. — Только не это! — Она бросила взгляд на Хуснию. — Мы только что здесь устроились. Если ты потеряешь работу…

— Если ты скажешь, чтобы я остановился, я остановлюсь.

— Ты сам знаешь, что я так не скажу. А что коллеги? Они тебя не поддержат?

Он покачал головой.

— Я разговаривал с Гамалем. Он велел мне это бросить. Но я не могу.

Ясмин немного помолчала и наконец вздохнула.

— Поступай, как считаешь правильным. Мы с Хуснией всегда будем рядом, ты это знаешь.

Его глаза блеснули, и он поднялся.

— Спасибо, — сказал он.

— Просто не лезь на рожон. Большего я не прошу.

Он кивнул и снова надел куртку.

— Я совсем ненадолго.

 

I

По стенам продолжали струиться потоки воды, и их напор не только не стихал, но продолжал усиливаться. Лили со Стаффордом едва умещались на маленьком островке, который они насыпали: вода уже доходила им до бедер, и если ничего не произойдет, то скоро поднимется до пояса, а там и до горла. От страха и холода Лили дрожала всем телом, громко стуча зубами и изо всех сил стараясь не поддаться истерике. Она была так молода и чувствовала себя еще совсем юной, а свалившееся несчастье было не только незаслуженным, но и укоряло. Одно дело — когда впереди еще вся жизнь со всеми своими возможностями, и другое — оглянуться назад и осознать, как мало удалось сделать.

Гейл вынырнула, жадно хватая воздух после своей смены по разбору стены.

— Без изменений? — спросила Лили.

— Надо продолжать.

— В этом нет никакого смысла! — резко возразил Стаффорд. — Вы еще этого так и не поняли?

— Тогда что вы предлагаете?

— Сохранить силы, — ответил Стаффорд. — Вот что я собираюсь сделать! Возможно, нам удастся выплыть.

— Выплыть! — с иронией повторила Лили. — Да, если вода и дальше будет так прибывать.

— Но мы утонем гораздо раньше! — вскричала Лили. — Мы все утонем! — Ее возмущение было сильнее слов, и она его стукнула. К ее удивлению, удар пришелся по голой груди — он снял рубашку. — Что вы делаете? — спросила она.

— Ничего.

Она протянула руку и нащупала что-то плавающее на поверхности воды. Пустая пластиковая бутылка с завинченной крышкой. Он выхватил ее у нее из рук, и она услышала хлюпанье мокрой ткани — он вставлял бутылку в рукав, отчего вид наверняка был как у Попая.

— Вы делаете себе спасательный жилет! — догадалась она.

— Мы все сможем им воспользоваться.

— Он делает себе спасательный жилет, — сказала Лили, обращаясь к Гейл. — И использует все пустые бутылки.

— Хорошая мысль, — одобрила та.

— Но это наши общие бутылки. А не его одного.

— Это для всех нас, — неубедительно пояснил Стаффорд. — Я просто не хотел вселять напрасных надежд, если бы не получилось. И потом, разве сейчас не твоя чертова очередь?

Что было правдой. Лили пробралась к стене, сделала несколько глубоких вдохов и нырнула к проему от талалата. Уши сразу заложило, а в носовых пазухах появилась боль, но она яростно продолжала скоблить — под ногти сразу забилась штукатурка, но она не сдавалась, хотя и понимала, что дело идет слишком медленно. Вода быстро поднималась, затрудняя работу, и уже совсем скоро станет невозможно даже…

И вдруг весь мир обрушился, вода забурлила, и что-то больно ударилось ей в плечо. Она инстинктивно оттолкнулась ногами, выбираясь на поверхность, уже наполовину понимая, что произошло. Доски, одеяла и мусор — все устремилось вниз, не выдержав напора собравшейся наверху воды. Она беспомощно барахталась, слыша только всплески продолжающего падать мусора.

— Гейл! — закричала она. — Гейл! — Ответа не последовало. Она протянула руку и дотронулась до чего-то теплого: голый торс человека, Стаффорда. Она ощупала его шею, голову и большую открытую рану на черепе, из которой вытекала какая-то масса. Она закричала от ужаса и оттолкнула его. — Гейл! — снова позвала она, лихорадочно шаря вокруг себя руками и наталкиваясь на одеяла, простыни и обломки досок. Вдруг она нащупала предплечье, потом блузку и поняла, что это Гейл. Она подтащила ее к островку, уже скрывшемуся под водой, и подняла ей голову. Гейл закашлялась, но в себя так и не пришла. Лили прижала ее к себе и дала волю слезам — от страха, горя и одиночества.

 

II

— Я достану адвоката! — закричал Огюстэн, обращаясь к Клэр и взбираясь за ней по ступенькам. — Не говорите ни слова, пока он не придет. Вы поняли? — Она кивнула, и ее затолкнули на заднее сиденье полицейской машины. На ее лице не осталось ни кровинки. — Я еду прямо за вами, — предупредил он, — и не выпущу вас из виду. — Но они хлопнули дверцами и отъехали, и только тогда он сообразил, что мотоцикл был разбит.

К нему подошел Мансур.

— Не волнуйся. Все образуется.

— Что значит — образуется? — взорвался Огюстэн. — Ты сам знаешь, как работает система, стоит только попасть к ней в лапы.

— А чего ты так из-за нее переживаешь? Она же одна из них, разве нет?

— Нет. Она — одна из нас. Она сделала выбор и выбрала нас.

— Да, но…

— Тебе придется отвезти меня в Александрию. Я должен ее вызволить.

— Не могу, — возразил Мансур. — Это место важнее. Ты сам это знаешь.

— Глупости! Охрана уже есть. Позвони и вызови еще, если нужно. Все остальное может подождать до утра. В конце концов, это место ждало две тысячи лет.

— Извини, друг.

— Я дал ей слово, — не сдавался Огюстэн. — Я обещал, что не оставлю ее.

— Да, но…

— Пожалуйста, Мансур. Я много сделал для Египта, так ведь?

— Конечно.

— И для тебя тоже. — Сын Мансура изучал медицину в Париже, во многом благодаря связям Огюстэна.

— Да.

— И я никогда ничего не просил взамен.

— О чем ты говоришь? Ты всегда что-нибудь просишь. Как насчет GPS-навигатора, самолета с дистанционным управлением? Кстати, где он?

Огюстэн не стал отвечать.

— Я серьезно, Мансур. Клэр ни в чем не виновата. Это правда. Она повела себя достойно в сложном положении. Она поставила на карту все свое будущее, чтобы исправить зло. Ты видел Фарука. Ему нужен козел отпущения. Для допросов и запугивания, на ком можно сорвать злобу. Если он не сможет найти Петерсона или Нокса, то его жертвой станет она.

Мансур вздохнул:

— Что я должен сделать?

— Скажи ему, что это она сама вышла на ВСДД и сообщила о своих подозрениях по поводу Петерсона и раскопок. Скажи, что именно поэтому сюда и решили поехать Омар и Нокс.

— Он ни за что мне не поверит.

— А нам и не нужно, чтобы он поверил. Главное, что не сможет ничего доказать.

Мансур недовольно поморщился.

— Думаешь, это сработает?

— Есть только один способ узнать.

— Ты будешь за это мне должен по-крупному.

— Да, — подтвердил Огюстэн. — Буду.

 

III

Нокс сушил под струей горячего воздуха из печки свои ботинки, когда наконец раздался звонок мобильника.

— Это я, — сказал Огюстэн. — Извини, что не ответил на сообщение сразу. Возникли проблемы. Ты где?

— В Гермополисе. Потом расскажу. Послушай, это твой самолет летал над площадкой Петерсона?

— Ты его видел? Да! И мы нашли, что они раскопали. Все нашли, и мозаику тоже.

— Потрясающе!

— Пока не нашлось времени изучить, но я пошлю тебе фотографию. На этот номер?

— Пожалуйста.

— Есть новости о Гейл?

— Пока нет.

— Ты найдешь ее, — сказал Огюстэн. — Я знаю, что найдешь. — Он помолчал, подыскивая слова. — Я мало во что верю, но в вас обоих я верю точно!

— Спасибо, приятель, — ответил Нокс, неожиданно расчувствовавшись.

Фотография скоро пришла, но дисплей на мобильнике был слишком маленьким, чтобы все хорошо видеть. Он включил свет в кабине, достал ручку и блокнот из коробки, которую нашел раньше, набросал фигуру внутри семиконечной звезды и добавил группы греческих букв. Но сколько бы он ни разглядывал рисунок, ничего в голову так и не приходило. Он стукнул с досады по приборной доске — его не покидала уверенность, что все встанет на свои места, стоит только найти мозаику. Но он ошибался.

Лист блокнота тоже оказался маловат. Он покопался в коробке и нашел скотч и пару дешевых ножниц, после чего нарисовал фигуру и семь групп букв на отдельных листах и прикрепил их на ветровом стекле в том же порядке, что и на фото. Такие гектограммы были любимыми символами алхимиков, веривших в семь стадий превращения черной души в золотое солнце. Он постарался вспомнить, что еще о них знал. Они являлись оберегом против зла, символом Бога, божественной формы. Божественной формы! Не так ли говорил Огюстэн, рассказывая о гермафродитах? Если все вышло из единого источника, то у него по определению должны быть и мужские, и женские признаки. Атум, который сам себя оплодотворил с помощью мастурбации. Андрогины. Адам Кадмон. Его мысли зашли в тупик.

Он начал менять группы букв местами, стараясь найти систему или анаграмму. Неподалеку послышался шум мотора, и он поспешно выключил свет. Показался грузовик, прочесывавший фарами, как прожекторами, обширные заросли сахарного тростника. Грузовик проехал дальше, скользнув желтыми лучами фар по листкам, на секунду задержавшись на двух группах букв: Qe и DI. Если бы у него в голове постоянно не крутилось все, связанное с божественной формой, он бы наверняка не заметил, но QeDI буквами английского алфавита читалось как thedi, a theoeides по-гречески означало божественную форму. Возможно, третья ссылка на одно и то же, и все в рамках одной диаграммы. Могло ли это быть совпадением?

Грузовик проехал дальше, он подождал еще секунд двадцать и, не в силах справиться с охватившим его нетерпением, включил свет в кабине. Увидев, что эти группы букв Θɛ и ΔI не были соседними, он упал, было, духом, но почти сразу заметил, что их соединяет одна из линий, которые образовывали семиконечную звезду. Он записал группу букв, на которую указывала фигура в центре, и расположил остальные по порядку.

KɛN XAG HN Θɛ ΔI TP ΣK.

Он смотрел на эти буквы, заставляя мозг найти разгадку, и неожиданно его осенило! Но обрадоваться он не успел — его ослепили фары грузовика, светившие прямо в лобовое стекло.

 

I

Нокс включил фары и, выжав до отказа педаль газа, выскочил из зарослей сахарного тростника. Поднимая тучи брызг, «тойота» на мгновение осветила ошеломленные лица сидевших в кабине: водитель грузовика инстинктивно вывернул руль, а пассажир начал вызывать подмогу. Нокс выскочил на край поля и, заметив колею, поехал по ней, двигаясь скорее по наитию, чем осознанно. По бокам машины громко стучали стебли растений.

Впереди показалось шоссе, по которому проехала машина, и он направился в его сторону, с трудом преодолевая разбухший от дождя грунт возделанного поля. Оказавшись на дороге, он развернулся и стал набирать скорость, но за поворотом увидел две полицейских машины, блокировавшие дорогу. Он ударил по тормозам, и покрытые грязью колеса отчаянно завизжали, пытаясь уцепиться за мокрое полотно дороги. Нокс включил заднюю передачу и стал набирать скорость, но увидел в зеркале быстро приближавшуюся полицейскую машину. Ему ничего не оставалось, как перескочить через небольшую насыпь и снова свернуть на проселок в поле, которое после дождя мало чем отличалось от болота. Он надеялся, что полный привод позволит ему оторваться от погони. Но скоро в зеркале заднего вида появилась пара фар, прыгающих на ухабах, а за ней вторая. Он посмотрел по сторонам — почву так развезло, что даже его внедорожнику вряд ли удастся проехать по целине.

Впереди показался товарный поезд, с трудом тащивший десятки вагонов. Он попытался проскочить разъезд до него, но не успел. Объехать состав невозможно, а на ожидание, пока он проедет, уйдет не меньше двух минут. Полицейские машины с включенными сиренами и мигалками быстро приближались. Делать было нечего. Нокс быстро рассовал по карманам мобильник, бумажник, ножницы, ручку, все, что могло понадобиться, и, выскочив из машины, побежал к поезду. Он схватился за лестницу и забрался на крышу вагона. Поезд появился слева, значит, он шел на юг, возможно, даже в Асьют, где искали Гейл. Но Нокса Асьют больше не интересовал — цель его поиска лежала не на юге, а на востоке.

Он нашел лестницу с другой стороны вагона, спустился по ней и спрыгнул с поезда, покатившись кубарем при приземлении. До Нила оставалось не меньше двух километров. Он побежал в его сторону, стараясь не обращать внимания, как ноги вязнут в грязи. Перед глазами все время стояла строчка мозаики.

KɛN XAG HN Θɛ ΔI TP ΣK.

Эхнатон, Божественный по форме, Слуга Господа.

 

II

Полицейская рация в машине Нагиба хрипела и периодически отключалась. Он раздраженно стукнул по ней ладонью, и неожиданно треск пропал, и он услышал оживленные переговоры.

— Видели его.

— Он хочет попасть на поезд. Остановите его.

— Он сел! Сел!

— За ним!

— Остановите поезд. Остановите чертов поезд! — Разряд статики. — Что, черт возьми, значит, ты не знаешь как? Езжай за ним, идиот! Обгони! Махни рукой машинисту! Не знаю!

Нагиб снял машину с ручного тормоза и медленно добрался по наклонной плоскости до группы деревьев, подъехав к Нилу настолько близко, насколько позволяла осторожность в такую ужасную погоду. Если он все правильно рассчитал, то погоня была примерно в километре выше по течению. Он поставил машину под углом и включил дальний свет, направив фары на сверкавшие желтизной эллипсы на бурлящей поверхности реки. Миллионы падавших капель дождя подсвечивались снизу отраженным светом.

Он замер, почувствовав приближение того изумительного момента, когда ответа еще нет, но есть полная уверенность, что он вот-вот придет.

Свет, идущий снизу.

Да!

Как же он этого раньше не видел! Какими слепцами были все они!

 

III

Местные рыбаки в ожидании грозы вытащили свои лодки повыше на берег Нила и перевернули вверх дном. Ноксу потребовалась пара минут, чтобы найти лодку с прочными длинными досками, использовавшимися как весла. Он перевернул ее, подтащил к воде и обернулся. Никаких признаков погони. Если ему повезет и дальше, то полиция решит, что он поехал на поезде.

Он столкнул лодку в быстрый поток, запрыгнул в нее и начал грести, продолжая размышлять о назначении мозаики. Неужели она действительно относилась к Эхнатону? Или это всего лишь плод его разыгравшегося воображения? Он никогда не принимал всерьез теорий о связи Амарны с исходом. При всем их кажущемся правдоподобии, до сих пор не имелось никаких достоверных подтверждений, что это действительно так. Он был археологом и потому верил только реально существующим доказательствам. Но мозаика все меняла.

Эхнатон, божественный по форме, слуга господа. К Эхнатону относилось не только Theoeides — божественный по форме, но и Threskia — Слуга Господа. У греков не было слова, обозначавшего религию. Threskia — было самым близким по значению словом, которым они описывали все, что делалось для богов, а также людей, которые этим занимались, поэтому часто это слово и переводилось как «слуги богов». Ученые яростно спорили об этимологии слова «ессеи», но не исключено, что его значение было очень близким, во всяком случае, это наверняка можно сказать о слове «терапевты». И там было имя Эхнатона, которое фараон-еретик сам себе выбрал. А буквально оно означало «полезный Атону», или, проще говоря, «слуга Господа».

Течение было очень бурным, и чудовищные после ливня массы воды неслись в дельту Нила и Средиземное море. Возможно, это тоже немаловажно. В конце концов, почему мозаика с изображением Эхнатона была найдена на древней площадке неподалеку от Александрии? Если история исхода хоть отчасти действительно не являлась вымыслом и атонисты положили начало евреям, то все вставало на свои места.

Во время амарнской эпохи Египет опустошили эпидемии. Не исключено, что они начались во время правления отца Эхнатона, ибо по его приказу создавались сотни статуй Сехмет — богини болезней. И эпидемии наверняка бушевали при царствовании Эхнатона, о чем свидетельствуют независимые хеттские рукописи и недавно найденные останки на кладбищах Амарны. Недоедание, низкий рост, анемия, короткий срок жизни — налицо типичные признаки эпидемий.

Это отлично вписывалось в предание об исходе, ведь, согласно ему, Бог, принуждая фараона отпустить евреев, наслал на страну казни египетские. Историки и ученые давно пытались объяснить их естественными причинами. Например, тем, что они были вызваны вулканическим извержением на острове Тера примерно за полторы тысячи лет до нашей эры. Оно в шесть раз превышало по мощности знаменитое извержение Кракатау в Зондском проливе и, подобно взрыву сотен ядерных боеголовок сразу, подняло в воздух сто кубических километров грунта, разбросав обломки на сотни миль, что вполне подходит под описание «огненного града» в Библии. А в последующие дни облако пепла и дыма вполне могло затмить солнце, погрузив мир во тьму, как описывает другая казнь — «тьма египетская».

Дождь не унимался, и по дну лодки продолжали барабанить капли. Ноксу пришлось на какое-то время оставить весла и руками вычерпать собравшуюся воду.

Вулканический пепел очень кислотный. Контакт с ним может вызвать не только болезни и язвы, но и гибель животных. Высокое содержание оксида железа может окрасить реки в красный цвет и погубить рыбу. Но другие животные, особенно яйцекладущие, могут сильно расплодиться, поскольку их естественные враги будут уничтожены. И невиданное распространение вшей, мух, саранчи и лягушек становилось понятным. Извержение вулкана вполне научно объясняло все библейские казни, за исключением убийства первенцев. Но Нокс был наслышан о научных объяснениях и этого.

Но и это еще не все. С расстояния извержение выглядело как огненный столб ночью и столб дыма днем — в точности так, как описано при бегстве евреев, следовавших по пустыне за «огненным столпом». И если они бежали из Амарны, то могли двигаться только вдоль Нила на север, то есть в сторону Теры. По прикидкам Нокса, поселение терапевтов располагалось как раз на линии между Амарной и Терой.

Впереди показался свет. В потоках дождя было трудно разобрать его источник, но, оказавшись ближе, он увидел, что это фары машины, направленные на реку. Он перестал грести и лег на дно лодки, позволив ей плыть просто по течению и надеясь, что с такого расстояния его не заметят. Миновав освещенный участок, он снова взялся за весла и стал грести к берегу, вернувшись к размышлениям о древних загадках.

Избранный народ. Именно им себя считали евреи. И красноречивее других об избранности свидетельствовал эпизод, когда Бог сделал так, чтобы воды Красного моря расступились и, пропустив беглецов, вновь сомкнулись, уничтожив армию фараона. Но на самом деле, согласно Библии, Бог вовсе не разводил в стороны воды Красного моря. Это просто неправильный перевод. В оригинале говорится о «Тростниковом море».

Ученые яростно спорили о том, где именно располагалось это море, и многие считали, что под ним имелись в виду древние заболоченные участки в восточной части дельты Нила. Но это название как нельзя лучше подходило и для озера Мариут, в те времена окруженного обширными зарослями тростника. Вдоль этого участка средиземноморского побережья отмечались частые цунами, вызванные подводными землетрясениями или вулканическими извержениями. Первым признаком цунами было засасывание огромных масс морской воды и обнажение больших участков дна. Оно оставалось сухим часами, по нему можно было свободно пройти, пока не накатывалась огромная волна прилива, уничтожавшая все на своем пути.

Впереди показался восточный берег Нила. Нокс перестал грести, и лодка продолжила движение к берегу по инерции.

Терапевты распевали хоралы, восхваляя исход и расступившиеся воды Тростникового моря. И Ноксу пришел в голову неожиданный вопрос: а разве не могло быть так, что терапевты выбрали это место не из боязни погромов или желания жить в уединении? Что терапевты были не маленьким ответвлением от ессеев, а поселились в Борг-эль-Араб в память о великом чуде исхода?

Днище лодки царапнуло о грунт. Он выпрыгнул, вытащил ее на берег и сложил весла. Он уже собирался тронуться в путь, когда услышал за спиной характерный звук, который может издать только взведение курка. Он замер, медленно поднял руки и повернулся.

 

I

Вечер был душным, и от плохо работающего кондиционера на втором терминале Каирского аэропорта толку было мало. Подходя к стойке регистрации со своими студентами, Гриффин обливался потом, и его напряжение достигло предела, что наверняка было заметно со стороны. Женщина на стойке боролась с зевотой и кивком пригласила его подойти. Она взяла у него пачку паспортов, напечатала посадочные талоны, зарегистрировала багаж и пробормотала что-то неразборчивое — при стрессе у Гриффина всегда закладывало уши.

— Простите? — переспросил он, наклоняясь к ней поближе. Она повторила, но из-за сильного акцента он опять ничего не понял.

Она раздраженно вздохнула, написала на клочке бумаги цифру и повернула к нему, чтобы он увидел. Его сердце сильно билось, а под мышками расползлись большие пятна пота. Он вытащил бумажник и достал толстую пачку двадцатидолларовых банкнот, умоляя ее взглядом взять сколько нужно и пропустить их. Она обернулась через плечо, увидела стоявшего сзади начальника и, опустив глаза, взяла одну банкноту из пачки, после чего посчитала на калькуляторе и дала ему сдачу в египетских фунтах. У него немного отлегло от сердца, но оно вновь лихорадочно застучало, когда они встали в очередь на паспортный контроль. Однако его они тоже благополучно прошли, но после пережитого он почувствовал тошноту и слабость. Гриффин зашел в туалет и, опираясь на раковину, посмотрел на себя в зеркало: кожа приобрела сероватый оттенок, он выглядел старым, а руки тряслись.

Он вспомнил про Гейл и почувствовал укол совести, но постарался выбросить эти мысли из головы. Всему свое время. Посадка начнется через сорок пять минут. При удачном стечении обстоятельств через два часа или около того они будут вне юрисдикции Египта. Тогда и настанет время беспокоиться о Гейл.

Гриффин пустил холодную воду, набрал в ладони и поднес к лицу, как в молитве. Он вытерся бумажным полотенцем, скомкал его и выбросил в переполненную урну — комок скатился на пол. Ему стало неудобно, он поднял его и положил в карман. Он попрактиковался перед зеркалом в улыбке и старался сохранить ее на лице, когда вышел и направился к студентам.

 

II

В темноте Нокс не сразу разглядел полицейского, стоявшего в тени деревьев: дуло пистолета смотрело в сторону, но в готовности применить оружие сомнений не оставалось. Полицейский был невысокого роста и худощавый, но держался с такой уверенностью, что Ноксу и в голову не пришло попытаться бежать.

— Вы — Дэниел Нокс, — произнес он.

— Да, — подтвердил Нокс.

— Я собираюсь задать несколько вопросов. Вы можете солгать, это ваше дело. Но я бы посоветовал говорить правду.

— Какие вопросы?

— Во-первых, что вы здесь делаете?

— Ищу знакомую.

— Кого именно?

— Ее зовут Гейл Боннар. Пару дней назад ее взяли в…

— Я знаю, кто она такая. Но ее похитили в Асьюте. Тогда что вы делаете здесь?

— Я не думаю, что это произошло в Асьюте. Я считаю, что это произошло здесь.

— Меня зовут Нагиб Хуссейн, — сказал полицейский. — Мы с женой как-то видели вас по телевизору. Это ведь были вы? С той самой Гейл и Генеральным секретарем, объявляющим о нахождении гробницы Александра Македонского?

— Да.

— Моя жена нашла вас милым. У меня все переворачивается внутри, когда я слышу от жены такие слова о другая мужчинах. Не исключаю, что она так делает нарочно. Но их имена я запоминаю. Поэтому когда я услышал по рации, что мои коллеги ищут Дэниела Нокса, я подумал, что он наверняка волнуется из-за своей подруги и появился, пытаясь ей помочь.

Нокс кивнул в сторону другого берега.

— А им вы об этом сказали?

— От этого все равно было бы мало толку, уверяю вас. Мой начальник не особо меня ценит. И сегодня уже ясно дал понять, чтобы я перестал беспокоить его своими домыслами о странных событиях в Амарне.

— Странных событиях? — переспросил Нокс.

— Я не сомневался, что вас это заинтересует, — улыбнулся Нагиб. Он опустил пистолет и махнул рукой в сторону деревьев. — У меня там машина, — сказал он. — Может, лучше уйдем с дождя и расскажем друг другу, что знаем?

 

III

Мысли о самоубийстве не раз посещали Лили. Чаще всего они были мимолетными и тут же исчезали, прячась глубоко в подсознании. Но иногда они не отпускали ее часами, днями и даже неделями. Они наслаивались одна на другую и буквально сводили ее с ума. Когда ей становилось совсем невмоготу, она уезжала в какое-нибудь уединенное место, запиралась от всего мира и давала волю слезам. «Как же мне все это надоело!» — всхлипывала она. — «Как же я хочу умереть!» И она не лукавила. Во всяком случае, ее желание уйти из жизни казалось искренним. Но это желание никогда не влекло за собой практических шагов и ограничивалось лишь опасным приближением к самому краю платформы, когда мимо проносились поезда, или жадным взглядом на небо на смотровых площадках небоскребов.

Вода продолжала неуклонно прибывать. Лили стояла в ней уже по горло, поддерживая Гейл за плечи, чтобы та не захлебнулась, а тело плавало само. Озноб давно проник до самых ее костей, и время от времени по телу пробегали судороги.

Странные детские воспоминания. Как она пришла на праздник и никак не решалась постучать в дверь. Как пылали щеки от подслушанных обрывков разговоров. Как бесчувственные мальчишки привязали бездомную собаку и бросали в нее камнями, как она торопливо прошла мимо, глядя под ноги и боясь насмешек, если заступится. Как долго ее преследовало скуление и повизгивание бедного животного, оставшееся в душе черным пятном. Вся ее жизнь была исковеркана родимым пятном, тем самым, которого уже давно не существовало.

— Я — не такая! — крикнула она в темноту. — Я не такая, черт вас всех подери! Я родилась другой!

Одно дело думать о смерти абстрактно. В этом сквозило что-то благородное, романтичное и даже реабилитирующее. Но в реальной жизни все выглядело совсем иначе. И мысль о смерти порождала только ужас. По телу вновь прокатилась судорога. Она сжала глаза, изо всех сил стараясь не разреветься, и еще крепче вцепилась в Гейл. Она никогда не была верующей, весь мир казался слишком печальным, чтобы искренне верить. Но другие люди верили, причем уважаемые ею люди, и, возможно, им даже была известна причина, по которой они верили. Она крепко сжала руки под водой. «Не дай мне умереть, Господи! — молча молилась она. — Я хочу жить. Я так хочу жить! Пожалуйста, Боже, сохрани мне жизнь».

 

IV

Клэр, которую бесцеремонно подталкивали, чтобы она шла быстрее, завели в комнату для допросов с засаленными желтыми стенами и неприятным въевшимся запахом. Фарук усадил ее на жесткий деревянный стул, который он нарочно поставил на открытом пространстве, лишив возможности спрятать ноги под столом. Он ходил вокруг нее кругами, тыча сигаретой в лицо, наклоняясь и плюясь, а она даже не осмеливалась вытереть плевки. Как выяснилось, у него имелся дар к языкам, и он обрушил на нее град оскорблений на арабском, французском и английском. Он обзывал ее потаскухой, воровкой, шлюхой и стервой, требуя сказать, где находились Петерсон и остальные.

Клэр ненавидела столкновения, сколько себя помнила. Они выбивали ее из колеи и вызывали только одно желание — любым способом положить им конец. Но она помнила слова Огюстэна.

— Я хочу поговорить с адвокатом, — сказала она.

— Скажи, где Петерсон.

— Я хочу поговорить с адвокатом.

— Другие! Мне нужны их имена. Мне нужно название гостиницы, где вы остановились.

— Я хочу поговорить с адвокатом.

— Я иду за кофе, — не выдержал Фарук. — И советую тебе взяться за ум побыстрее, ты, глупая сука! — Он в бешенстве вылетел из комнаты, хлопнув стальной дверью так, что она вздрогнула.

Все это время Хосни стоял у стены, скрестив руки: он не потворствовал Фаруку, но и не вмешивался. Но сейчас он, подняв бровь, с удивлением взглянул на нее, подвинул себе стул и сел немного сбоку, сразу уменьшив чувство конфронтации.

— Я ненавижу это, — сказал он, вздыхая. — Это неправильно, так травить людей. Но он — мой начальник. И я ничего не могу сделать.

— Я хочу поговорить с адвокатом.

— Послушайте, вам надо понять одну вещь. Фарука сегодня выставили дураком. Он потерял лицо в глазах коллег. Ему нужна победа, пусть даже самая маленькая. Хоть что-то, чтобы показать другим. Я его не защищаю. Я просто говорю, что есть. Дайте ему что-нибудь, не важно что, и для вас этот кошмар сразу закончится.

Она колебалась. Огюстэн сказал ей, что поедет прямо за ними, но она несколько раз оборачивалась и ни разу его не увидела. Она понимала, что они знакомы совсем недавно, что она о нем ничего не знает, и у нее нет никаких причин ему верить, кроме внутреннего чувства и того, что подсказывало сердце.

— Я хочу поговорить с адвокатом.

— Мне очень жаль, но это невозможно. Здесь — не Америка. Здесь — Египет. И все здесь делается по-египетски. А по-египетски — лучше сотрудничать. От этого выигрывают все. Так где же ваши коллеги?

— Я хочу поговорить с адвокатом.

— Пожалуйста, перестаньте это твердить. Это невежливо, в конце концов. А вы не производите впечатления невежливого человека. Я прав, так ведь?

— Да.

— Я так и думал. Вы выглядите славной. Не в своей тарелке, конечно, но славной. Я обещаю, что если вы мне доверитесь, то я помогу вам.

Она обернулась и посмотрела на стальную дверь, которая не только закрывала путь к свободе, но и не пускала сюда помощь.

— Я… я не знаю.

— Пожалуйста. Я же на вашей стороне. Честно! Я искренне хочу помочь вам. Просто скажите мне имена. Больше я ничего не прошу. Мы их не записали раньше. Дайте мне несколько имен, и Фарук от вас отстанет. Я обещаю!

— Не могу!

— Но вам придется. Кто-то должен ответить за то, что случилось. Вы это сами знаете. Если не найдется других, то за все придется отвечать вам.

От жалости к себе у нее навернулись слезы. Она вытерла их тыльной стороной ладони, размышляя, сколько прошло времени и успел ли Гриффин с остальными сесть на самолет и оказаться в безопасности.

— Я не могу, — снова повторила она.

— Я ненавижу, когда наезжают на женщин. Я правда это ненавижу! Это против всей нашей культуры. Пожалуйста, скажите мне имена своих коллег. Это все, о чем я прошу.

— Я не могу. Мне очень жаль.

— Я понимаю, — кивнул он с серьезным видом. — Они — ваши коллеги, ваши друзья. Так не поступают. И я это ценю. Но посмотрите на это с другой стороны — они оставили вас здесь одну нести всю ответственность за их действия. Они предали вас. Вы ничего им не должны. Пожалуйста. Только одно имя. Больше не требуется. Я смогу убедить Фарука, что вы на нашей стороне, если вы назовете хотя бы одно имя.

— Только одно имя? — переспросила она с несчастным видом. — И это все?

— Да, — с мягким нажимом подтвердил Хосни. — Всего одно имя.

 

V

Укрывшись от дождя в машине Нагиба, Нокс вспоминал события последних дней. Их нагромоздилось так много, что он не знал, с чего начать. Он рассказал Нагибу о Петерсоне и его тайных раскопках. Он показал фотографию мозаики на дисплее мобильника и как она походила на позу Гейл на видео. Он объяснил, как греческие буквы указывали на Эхнатона и Амарну.

Нагиб кивал, будто это отвечало его собственным соображениям.

— Пару дней назад мы обнаружили в пустыне тело девочки, — сказал он. — С раскроенным черепом и завернутое в мешковину. Она была коптянкой, что сейчас является очень щепетильным обстоятельством, и мой босс велел спустить все на тормозах. Он не из тех, кто ищет осложнений. Но у меня есть дочь. Если на свободе разгуливает убийца… — Он покачал головой.

— Я понимаю, — сказал Нокс.

— Расследование пошло не так, как я ожидал. Я предполагал нечто вроде изнасилования или убийства. Но как выяснилось, она утонула. А когда мы нашли при ней осколок амарнской статуэтки, то начала вырисовываться другая картина. Несчастная бедная девочка, наслышавшаяся рассказов о ценных артефактах, которые вымываются из пересохшего сухого русла ливнями вроде этого. Она самостоятельно пробирается к царскому вади, наталкивается на осколок и прячет его в сумку. Наверное, ей на голову упал камень со скалы, или она заметила расщелину и полезла к ней, но сорвалась и разбилась. Как бы то ни было, но она упала в русло, потеряла сознание и захлебнулась.

— А потом на нее кто-то наткнулся, — подхватил Нокс. — Они тоже увидели расщелину в скале. Новая гробница, которая только и ждет, чтобы ее обчистили. Они заворачивают тело в ткань и отвозят в пустыню, где закапывают.

— Именно это я и начал подозревать, — подтвердил Нагиб. — И тогда я задумался, а что, если ваша подруга Гейл и ее спутники натолкнулись на что-то во время съемок в Амарне? Что, если в этом была причина их исчезновения? Я недавно разговаривал с местными гаффирами. Их больше не пускают в царское вади. Доступ им закрыл старший офицер туристической полиции, некто капитан Халед Осман, на следующий день после бури полгода назад.

— Господи! — пробормотал Нокс. — Вы кому-нибудь об этом говорили?

— Я пытался не раз, но мой начальник не хотел и слушать. В египетской полиции не строят карьеру на дискредитации родственных служб. Кроме того, у меня не имелось никаких доказательств, только подозрения. Но потом, как раз перед тем, как услышал о вас, я обратил внимание на одну деталь. Вы помните запись с заложниками?

— Как я могу ее забыть?

— Вы обратили внимание на освещение?

— О чем это вы?

— Вспомните! Вы видели, как хорошо освещены подбородки пленников, верно? Это оттого, что свет падал снизу. Все работают над версией, что их держат в каком-нибудь доме или квартире в Асьюте. Но в частных домах и квартирах не используется подсветка с пола. В Египте такую подсветку можно встретить только во вполне определенных местах.

— На исторических площадках, — сказал Нокс.

— Именно так! — подтвердил Нагиб. — Это видео сделали не в Асьюте. Его сняли в Амарне.

 

I

— Мистер Гриффин?

Гриффин поднял глаза и вздрогнул, увидев перед собой двух сотрудников службы безопасности аэропорта в форме, смотревших на него с многозначительной улыбкой. У него внутри все похолодело, и он почувствовал тошноту.

— Не могли бы вы пройти с нами, пожалуйста?

— Куда?

Тот, что повыше, кивнул на застекленный кабинет на другом конце зала ожидания:

— В нашу комнату переговоров.

— Но сейчас начнется посадка на мой рейс!

Улыбки стали натянутыми.

— Пожалуйста! Пройдемте.

Плечи Гриффина опустились. В глубине души он знал, что это случится — жизнь никогда не давала ему поблажек. Он повернулся к Мики.

— Ты остаешься за главного, — сказал он, передавая ему кредитную карточку. — Проследи, чтобы все благополучно улетели, договорились?

— А как же вы?

— Со мной будет все в порядке. Просто доставь всех домой. Я же могу на тебя положиться?

— Да.

— Вот и хорошо, — сказал Гриффин и потрепал его по плечу. С тяжелым сердцем он побрел за двумя служащими через зал ожидания, покрытый ковром.

 

II

— И что теперь будем делать? — спросил Нагиб.

— Вы не можете рассказать все это начальнику?

— Он не станет слушать. Особенно меня. Сами знаете, как это бывает. Будто вы являетесь испытанием, которое им надо выдержать, чтобы доказать свою выносливость. А если честно, то что у нас есть? Только освещение и мозаика.

— Но мы правы! — не сдавался Нокс.

— Да, — согласился Нагиб. — Но этого недостаточно. Вы должны понимать, как все работает в Египте. Между службами много трений и соперничества. Стоит только туристической полиции узнать, что мы обвиняем их в причастности… — Он покачал головой. — Они этого не оставят. Вопрос чести. Они потребуют доказательств, перейдут в наступление и обвинят нас во всех смертных грехах. Мой начальник потому и стал начальником, что знает, как избегать таких ситуаций. Поверьте, он не станет меня слушать, пока я не смогу предъявить неопровержимых улик.

— Неопровержимых улик? Как, черт возьми, мы можем их раздобыть?

— Мы можем разыскать заложников сами, — пробормотал Нагиб полушутя. Но потом покачал головой, отказываясь от этой мысли. — Амарна слишком велика. А как только Халед узнает о наших поисках, он тут же постарается замести следы.

— Верно, — согласился Нокс, обдумывая пришедшую в голову мысль. — Он так и сделает.

 

III

Гриффин чувствовал, что у него задрожали руки, как земля перед землетрясением.

— Мы не могли бы поторопиться? — спросил он. — Мой самолет улетает через…

— Забудьте о самолете.

— Но я…

— Я же сказал — забудьте о нем. — Служащий подвинул себе стул, сел и подался вперед. — Боюсь, нам надо разрешить некоторые проблемы, прежде чем мы позволим вам улететь.

— Проблемы?

— Да. Проблемы.

— Какого рода проблемы?

— Те самые, которыми мы занимаемся.

Гриффин кивнул. Всю жизнь он ощущал свою неполноценность. Что называется — жил во лжи, заключавшейся в том, что он выдавал себя за обычного человека, а не за того, кем был на самом деле. Он посмотрел сквозь стеклянную перегородку на зал ожидания, на студентов, которые оживленно переговаривались и толпились у стойки, поглядывая в его сторону и оттягивая до последнего момент посадки. Они казались такими юными. Совсем детьми. Все они были в курсе, что раскопки велись нелегально. Но они не переживали. Они были богобоязненными американцами, которым в голову не приходило, чем это чревато. Но теперь они столкнулись с реальностью и поняли, что все не так просто. Страшные истории об иностранных тюрьмах, судебные процедуры, в которых они ничего не понимали, все их будущее во власти людей, которых они презирали как язычников… Неудивительно, что они были напуганы.

Он обернулся на сотрудников службы безопасности. То, что им стало известно, наверняка относилось к нему одному, иначе их бы тоже не пустили в самолет. Студенты оставались на его совести, и он должен был выиграть время, чтобы дать им возможность улететь, чего бы это ни стоило. Эти мысли вернули ему спокойствие.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Конечно, понимаете.

— Уверяю вас.

Они обменялись взглядами.

— Мы могли бы взглянуть на ваш паспорт, пожалуйста?

Он вытащил паспорт с посадочным талоном. Они не спеша, внимательно изучили его, медленно переворачивая страницы. Гриффин снова обернулся. У стойки уже никого не было, а выход закрывался. Его студенты находились на борту. Теплая волна облегчения и холодок одиночества. Яблочный пирог и мороженое.

— Вы часто приезжаете в Египет. — Констатация, а не вопрос.

— Я — археолог!

Сотрудники переглянулись.

— Вы знаете о наказании за незаконный вывоз древностей из страны?

Гриффин нахмурился. Он был виновен во многом, но точно не в этом.

— О чем вы говорите?

— Ну же, — не унимался сотрудник, — нам все известно.

— Все? — И тут до него дошло, что они занимались простым вымогательством.

— Мы можем помочь вам, — продолжал сотрудник. — Все дело только в правильном оформлении бумаг. Мы даже можем это взять на себя. Вам надо просто заплатить нужную сумму, и все.

Он испытал такое облегчение, что невольно съехал со стула. Обычное вымогательство! И ничего больше! После всех переживаний он чувствовал только опустошение.

— И сколько это будет?

— Сто долларов, — ответил один.

— Каждому, — уточнил другой.

— И я смогу улететь?

— Конечно.

Ему не было жалко этих денег. Каким-то странным образом эти люди казались ему посланцами высшей силы, наложившими на него епитимью. А это означало, что у него появилось время все исправить. Привезти студентов домой, вызволить Клэр, изменить свою жизнь так, чтобы было чем гордиться. Он отсчитал десять двадцатидолларовых купюр и добавил еще одну.

— Это для вашего коллеги на стойке, — пояснил он. После чего вышел в зал и прошел к стойке, чувствуя, как с плеч свалился огромный груз и в походке вновь появилось достоинство.

 

IV

Нагиб нашел капитана Халеда в офисе, где он пережидал ливень в окружении подчиненных, куривших кальян с табаком, пропитанным медом.

— Это снова вы, — нахмурился Халед. — Что на этот раз?

Нагиб закрыл за собой дверь и стряхнул капли с рукавов.

— Ужасная ночь! — заметил он.

— Что вам нужно? — спросил Халед, поднимаясь.

— Я пытался дозвониться, — ответил Нагиб, махнув рукой в сторону окна, — но не было связи. С мобильниками такое часто бывает.

Халед сжал челюсти, поднялся и уперся руками в бока.

— Что вам нужно?

— Ничего. Вернее, ничего особенного. Я просто хотел, чтобы вы были в курсе, вот и все. К нам поступил сигнал.

— Сигнал?

Нагиб поднял бровь, показывая, что эта информация ему кажется такой же курьезной, какой наверняка покажется и им.

— Один из местных слышал голоса.

— Голоса?

— Мужские голоса, — кивнул Нагиб. — Женские голоса. Иностранцев.

— Где?

— Я толком так и не понял. Я же не знаю местность, как вы. Да и свидетель оказался не особо толковым. Но где-то в Амарне.

— И что, по-вашему, мы должны сделать?

— Да ничего! — ответил Нагиб. — Просто мне придется, учитывая, что происходит, туда наведаться.

Халед смерил его скептическим взглядом.

— Вы собираетесь туда поехать сейчас?

Нагиб от души рассмеялся.

— Вы считаете меня сумасшедшим? Конечно, нет. Но если вы не возражаете, я с ним приеду завтра с утра пораньше, чтобы он показал мне это место. Конечно, если есть желание, можете поехать с нами. Я знаю, что толку от этого наверняка не будет, но с этими заложниками и всем остальным…

— Разумеется, — сухо кивнул Халед. — Утром. Никаких проблем.

— Спасибо, — поблагодарил Нагиб. — Тогда до завтра.

 

I

Капитан Халед Осман, сжав кулаки, наблюдал из окна, как Нагиб сел в машину и уехал. Когда в потоках дождя скрылись задние фонари, он обернулся к Фейсалу и Абдулле.

— Кто-то слышал голоса. Мужские голоса. Женские голоса. Иностранцев. И как вы это объясните?

— Это наверняка какая-нибудь ошибка, сэр, — пролепетал, пятясь, Абдулла. — Совпадение. Туристы. Журналисты.

— То есть вы говорите, что пропустили туда туристов и журналистов?

Абдулла опустил вниз глаза.

— Нет, сэр. Но не исключено, что они проскользнули, пока… — Он замолчал, поняв, что босс ему не верит.

Халед сложил руки на груди и переводил взгляд с Абдуллы на Фейсала. — Вы так и не сделали, что было велено?

— Сделали, — сказал Абдулла. — Клянусь, это правда!

— Вы убили их?

Абдулла побледнел.

— Убили, сэр? — Он с трудом проглотил слюну. — Но вы не говорили их убивать!

— Что?

— Вы сказали «заставить их замолчать», сэр, — вмешался Фейсал. — Именно это мы и сделали.

Лицо Халеда стало каменным.

— Заставили замолчать? И каким это образом?

— Мы положили доски над шахтой, — пояснил Фейсал, — и накрыли их одеялами и простынями. Через них никаких голосов не было слышно.

— А кто-то все-таки услышал! — возразил Халед. — И завтра сюда приедет полиция искать их. И они снова услышат голоса! — Он наклонился над Фейсалом и заглянул ему в глаза. — Нас всех повесят, потому что ты ослушался прямого приказа. И как тебе это? Есть чем гордиться?

— Но они вернутся только утром, — уточнил Нассер.

— Да, — согласился Халед. Он услышал от них первые разумные слова. Он взглянул на часы — время у них еще оставалось. — Возьмите киркомотыги и веревку, — приказал он. — Все, что может понадобиться, чтобы открыть вход и снова запечатать его. — Он инстинктивно дотронулся до «вальтера». Как бы он им ни дорожил, но сейчас от него мало проку. Он открыл ящик и прикрепил к поясу две гранаты, прихваченные на память об армии. — Тогда пошли, — скривившись, сказал он и открыл дверь навстречу бушевавшей непогоде.

Они бегом добрались до машины, залезли в кабину и тронулись к царскому вади, не подозревая о пассажире, спрятавшемся на крыше машины.

 

II

Вода добралась уже до подбородка Лили. Чтобы дышать, ей приходилось запрокидывать голову. Левая рука, которой она поддерживала Гейл, уже онемела. Та слабо дышала, но все еще находилась без сознания. Лили подвинула ее немного в сторону и поменяла руки. Она забралась уже на самый верх насыпанного ими холма, но он под тяжестью ног постепенно проседал вниз. Она всхлипнула от страха и одиночества.

Скоро настанет момент, когда ей придется сделать выбор. Возможно, ей удастся какое-то время держаться на плаву, цепляясь за неровные стены, но тогда она уже не сможет поддерживать Гейл. Она и так уже была на грани полного истощения. И чем дольше она держала Гейл, тем больше расходовала сил. Отпустить Гейл представлялось единственным выходом. Никто этого не увидит и никто никогда не узнает. А даже если и узнает, то поймет, что у нее не оставалось выбора.

— Ладно! — сказала она себе. — На счет «десять».

Она глубоко вдохнула и начала считать вслух. Однако, сосчитав до семи, остановилась, поняв, что не сможет так поступить. Просто не сможет.

По крайней мере сейчас.

Потом.

 

III

Нагиб наблюдал, как Халед со своими людьми направился к царскому вади, радуясь, что первая часть плана Нокса прошла так гладко. Он достал мобильник и позвонил начальнику.

— Опять ты! — вздохнул Гамаль. — Что на этот раз?

— Ничего, — ответил Нагиб. — Но я слушал полицейскую волну. Вы не ищете сбежавшего иностранца?

— Конечно, ищем, черт побери! И ты это знаешь!

— Мне кажется, я знаю, где он может быть. Иностранец, высокий, лет тридцати — тридцати пяти. Лицо сильно разбито.

— Это он! Это точно он! Где?

— Он был на машине с какими-то людьми.

— С кем?

— Я не видел. Они поехали в сторону царского вади.

— Следи за ними, слышишь? — закричал Гамаль. — Мы выезжаем.

— Ладно. — Нагиб отсоединился и кивнул Тареку, сидевшему рядом с автоматом Калашникова на коленях.

— Все по плану? — спросил Тарек.

— Все по плану, — подтвердил Нагиб.

Тарек ухмыльнулся, отпустил стекло и подал знак своему сыну Махмуду, сидевшему за рулем грузовика сзади. В кузове сидело не меньше дюжины гаффиров, вооруженных до зубов и мечтавших навсегда избавиться от Халеда.

Пришла пора действовать.

 

I

Дверь камеры Клэр открылась, и в нее ворвался Огюстэн, за которым едва поспевал невысокий худощавый мужчина в отлично сидевшем сером костюме.

— Вы что-нибудь им сказали? — спросил Огюстэн.

— Нет. — Но она была очень к этому близка. Она уже решилась довериться Хосни, но в это время вернулся Фарук, вновь заставивший ее замкнуться в себе. Хосни в отчаянии закатил глаза и даже позволил себе заговорщицки улыбнуться Клэр — они оба знали, как далеко ему удалось продвинуться.

— Молодчина! — обрадовался Огюстэн и чмокнул ее в лоб. Но тут же отступил, сообразив, что, возможно, позволил себе лишнее. — Я хотел сказать, что очень важно сначала посоветоваться с адвокатом.

— Конечно, — согласилась она.

— Отлично. Тогда пошли.

— Я могу идти?

Огюстэн кивнул на своего спутника:

— Это мистер Нафиз Зидан, лучший адвокат Александрии. Я пользовался его услугами пару раз и знаю, насколько он хорош. Он все устроил — вы можете уйти, если обещаете зайти завтра после обеда. Годится?

— А вы со мной придете?

— Конечно! И Нафиз тоже.

— Тогда я согласна, — ответила она и повернулась к египтянину: — Спасибо вам.

— К вашим услугам, — поклонился он.

Пока они шли к выходу, она опиралась на руку Огюстэна — почему-то быстро идти ей было трудно.

— Нам пришлось принять некоторые условия, чтобы добиться вашего освобождения, — сказал француз. — Самым важным было вытащить вас отсюда.

— Какие условия?

— Первое, это они изъяли ваш паспорт до окончания следствия. — Он подержал ей дверь, помог спуститься по ступенькам и подвел к машине Майсура, стоявшей у крыльца. — Я также был вынужден заверить их, что вы не попытаетесь покинуть страну.

— Не попытаюсь, — обещала она, залезая в машину. — А сколько это займет?

— Быстро не получится, — признал Огюстэн, садясь рядом. — В Египте редко торопятся. — Он взял ее руку и ободряюще сжал: — Но вам не надо волноваться. Все устроится. Мы с Мансуром придумали историю…

— Ай-я-яй! — запротестовал сидевший спереди Нафиз, закрывая уши. — Я не могу это слышать. Я — адвокат!

— Простите, мой друг, — засмеялся Огюстэн и повернулся к Клэр: — Просто доверьтесь мне. Все будет хорошо. В Египте важно, с кем вы знакомы. Обычно меня от этого воротит. Но сегодня ужасно радует. Потому что я знаю кучу народу, Клэр. Много влиятельных людей с большими связями. И я их побеспокою, если понадобится.

— Спасибо, — сказала она.

— Я еще кое-что пообещал от вашего имени. Под свою личную ответственность я гарантировал, что вы явитесь на все допросы и судебные заседания, если до них дойдет дело, хотя оно и не дойдет. Однако боюсь, что вам придется побыть какое-то время моей гостьей.

— А я вам не помешаю?

— Конечно, нет! Я буду только рад!

Она опустила глаза на свою руку, которую Огюстэн по-прежнему продолжал держать. Он понял, о чем она подумала, сильно покраснел, отпустил руку и отодвинулся в сторону.

— Нет-нет! — запротестовал он. — Это совсем не то, что вы подумали. У вас будет своя спальня. Вернее, моя спальня, а я буду спать на диване в гостиной. Только возьму одеяло и подушку. Я уже не раз так спал раньше. Там удобно, даже удобнее, чем на кровати. Я и сам не знаю, почему не сплю там все время, но вас точно никто не потревожит. Вот что я хочу сказать. Даю вам слово. — Он перестал нести этот ребяческий вздор, глубоко вдохнул и заглянул ей в глаза, желая убедиться, что успокоил ее. Посчитав, что не окончательно, он предпринял новую попытку. — Честно, Клэр, — искренне сказал он, — после того риска, на который вы пошли ради меня, я ни за что в жизни не стал бы пользоваться тем положением, в котором вы оказались.

Наступила долгая пауза.

— Я вам верю, — наконец сказала она.

 

II

С трудом удерживаясь на кузове под натиском разбушевавшейся стихии, Нокс оглянулся назад и понял, что его наскоро придуманный план страдал одним важным недостатком. Видимость была настолько ужасной, что даже мощные фары грузовика не позволяли ничего разглядеть на удалении нескольких метров. Но Нагиб и Тарек не могли включать фары, поскольку сразу выдали бы себя. А ехать в такую погоду без света оказалось практически невозможно.

На машину с визгом налетел ураганный порыв ветра, и она резко вильнула в сторону — Нокс едва удержался, чтобы его не снесло потоками воды. Колеса с трудом цеплялись за размякший грунт, и скорость пришлось сбросить.

Он еще раз обернулся и снова ничего не увидел. Грузовик наконец добрался до конца дороги и остановился у здания с генератором. Вполне достойное место. Хоть «геометрия» и является греческим словом, но в Древнем Египте она уже формировалась в науку, позволявшую собственникам земли восстанавливать границы своих владений после ежегодных разливов Нила, а властям — определять размеры взимаемых налогов.

Использование этих навыков и превращение их в искусство было подтверждено расположением и пропорциями Великих пирамид. Тем не менее разговоров о «священной геометрии» египтяне не любили — в них слишком сильно чувствовались мышление и оценки Нового времени. Хотя жители Древнего Египта вполне могли использовать свои знания и возможности при строительстве городов и зданий, археологические исследования показывали, что они далеко не часто об этом вспоминали.

На первый взгляд расположение Амарны, казалось, просто отражает рельеф местности. Но один британский архитектор сделал снимки основных площадок города и пришел к удивительным выводам. Весь город представлял собой огромный прямоугольный храм на открытом воздухе, опирающийся на Нил и устремленный в сторону восходящего солнца. Более того, если соединить прямыми линиями межевые стелы с главными дворцами и храмами, то они все сходились в одной точке, как лучи солнца, столь часто встречающиеся в искусстве амарнского периода. И фокусом здесь выступала как раз Царская усыпальница Эхнатона. Будто он считал себя солнцем, вечно простирающим лучи на свой народ и город.

Двери грузовика открылись. Халед и его подручные, прячась под непромокаемыми накидками, вылезли наружу. Лучи их фонарей быстро потерялись в кромешной мгле. В такую непогоду и на дне русла с высокими берегами мобильнику Нокса никак не удавалось поймать сигнал связи. Он мог рассчитывать только на себя, во всяком случае — пока. Он сполз с крыши, увлекая за собой потоки воды. Обувь хлюпала по грязи с громким звуком, и он снял ее и отбросил в сторону, направившись за Халедом и его командой босиком. Потоки стекавшей вниз воды бурлили и пенились, как на перекатах горных рек.

 

III

Абдулла сердито смотрел в спину Халеда, пока они карабкались вверх по склону, а потом пересекали плато: в неудобных ботинках его ноги промокли, замерзли и болели. Что за безумие! При таком ливне им ни за что не удастся спуститься ко входу и пройти по узкому проходу, который только назывался тропой! Но Халед заранее все продумал. Сверху на вершине горы перед самым входом располагался выступающий утес. Он сделал скользящий узел, набросил его на утес, а свободный конец сбросил вниз.

— Теперь спускайся, — велел он Абдулле.

— Я? — возмутился Абдулла. — Почему именно я?

— Если бы ты выполнил мой приказ, мы бы здесь сейчас не мокли.

— Надо было говорить яснее, — пробурчал Абдулла.

— По телефону? По телефону?

Абдулла нехотя ухватился за веревку и пару раз дернул проверить на прочность. Петля соскользнула с утеса.

— Вот видите! — сказал он.

— Хватит ныть! — оборвал его Халед, забросив петлю назад и затянув потуже. — Теперь лезь!

— Не волнуйся, — шепнул Фейсал. — Я подстрахую.

Абдулла благодарно кивнул. Фейсал оставался единственным, кому он доверял. Он пропустил веревку через ремень, обернул вокруг запястья и поменял свой автомат на киркомотыгу Нассера, которую повесил через плечо. Затем он подошел к краю скалы, повернулся к ней лицом и спрыгнул вниз, упираясь ногами, как видел по телевизору. Но на мокром камне нога соскользнула, и он налетел на скалу, беспомощно повиснув, а Халед с Нассером при виде этой картины прыснули со смеху. Абдулла продолжал бормотать ругательства, даже добравшись до относительно безопасной площадки перед входом в гробницу.

Цемент образовал корку, еще не успевшую окончательно затвердеть. Она легко поддавалась под ударами киркомотыги, отбрасывая серые куски, тут же смываемые вниз потоками воды. Он проделал небольшое отверстие, в которое можно было просунуть руку, укрепил фонарь под нужным углом, чтобы видеть, куда лучше наносить удары, и продолжил работу. Небо разрезала вспышка молнии, осветившая вади. Он сжался от неминуемого раската грома, но за мгновение до него ему показалось, что он услышал другой звук — автоматную очередь. Он зацепился рукой за проделанное отверстие в гробницу и выглянул наверх узнать, что случилось. Там никого не было.

 

IV

Халед заметил чужака по чистой случайности. Он обернулся назад в тот самый миг, когда сверкнувшая молния осветила все плато и человека с мобильником в руке, скрючившегося шагах в тридцати.

Он сразу понял, что его одурачили. Но вместо страха Халед почувствовал, как его охватила волна неудержимого бешенства и злобы. Он выхватил автомат у Нассера и повернулся к чужаку. Но тут вновь сгустилась мгла, и опять стало ничего не видно. Тем не менее Халед наудачу выпустил целую очередь в сторону незваного гостя, надеясь зацепить того.

— Что случилось, сэр? — спросил Нассер.

— У нас гости.

Вновь сверкнула молния, осветив человека, распластавшегося на животе как змея.

— Вот он! — закричал Халед, выпуская новую очередь. — Достань его!

 

I

Нокс кинулся вниз, слыша, как свистят пули и с глухим стуком разносят вдребезги камни — кромешную тьму нарушали только вспышки стреляющего автомата и отблески далеких молний. Снова стало темно — он метнулся в сторону и скатился по склону в небольшое мелкое озерцо, образованное потопом. Он попробовал укрыться от приближавшихся преследователей, нырнув с головой, но было слишком мелко.

— Мы зацепили его?

— Он побежал вниз.

— Тогда где он, черт его возьми?

— Должен быть где-то здесь. — Лучи фонарей шарили по поверхности воды, выхватывая огромные крупные капли, окрашенные в желтый цвет. — Кто он такой?

— Наверное, прятался на грузовике.

— Ты думаешь, что полицейский знает? Что это ловушка?

— Конечно, ловушка!

— Сукин сын! Нам — конец!

— Нет, не конец! Не конец! Он здесь сам по себе. Нам надо просто убрать его. Вот и все. Без него никто не сможет найти это место. А доказать они ничего не смогут.

— Но мы…

Послышался резкий и звонкий звук пощечины.

— Просто выполняйте мои приказы, черт вас побери! Он где-то здесь! Больше ему негде быть!

Халед снова направил луч фонаря на поверхность воды, где Ноксу так и не удалось полностью скрыться. Но на этот раз луч, скользнув по нему, снова вернулся.

— Вот он! — закричал Халед.

Нокс вскочил на ноги и, поднимая кучу брызг, бросился к краю озера. Но теперь он оказался заперт между ложбиной, наполненной водой, и краем скалы. Треск автоматных очередей нарушил монотонный звук падающих капель. Нокс бросился на землю и подкатился к утесу, где закреплялась веревка. Он схватил ее и, скользя по мокрым от воды волокнам, устремился вниз — ветер яростно раскачивал его тело, ударяя о скалу и заливая глаза мелкими брызгами. Наконец ему удалось ухватиться покрепче, замедлить скольжение и посмотреть вниз — там на маленьком уступе стоял Абдулла, который что-то крикнул, но Нокс не разобрал, что именно. Тогда тот размахнулся киркомотыгой и попытался ударить его по ногам. Увернувшись, Нокс оттолкнулся от скалы, но от этого движения петля на уступе соскользнула, и Нокс полетел вниз прямо на усеянное острыми камнями русло.

 

II

Нагиб ехал почти вслепую, а габаритные фонари едва освещали белый известняк по бокам, очерчивающий дорогу: крутые берега русла были усеяны острыми камнями, в глазах все мелькало, колеса то и дело цеплялись сбоку за горную породу, а руки, державшие руль, уже онемели от напряжения.

Чтобы продолжить путь незамеченными, им пришлось отстать, но теперь эта фора могла дорого обойтись. Он начал бормотать молитву, включил дальний свет и нажал на газ. Это была ошибка. Наехав двумя колесами на неожиданный подъем, легкая машина накренилась, и резкий порыв ветра опрокинул ее набок. Она по инерции продолжала двигаться, скользя по мокрому грунту, натолкнулась на камень и остановилась под тошнотворный скрежет мнущегося металла. Чувствуя, как врезались ремни безопасности, Нагиб и Тарек переглянулись. Времени для разборок и сожалений не оставалось. Они выскочили из машины и побежали к грузовику, двигавшемуся за ними и теперь остановившемуся в нескольких метрах. Им помогли залезть в кузов, и они, грязные и насквозь промокшие, были явно не в своей тарелке, пока рассаживались. Грузовик тронулся.

— Неплохой маневр, — пошутил один из гаффиров, но его смешок тут же замер от порыва ветра, едва не опрокинувшего грузовик.

 

III

Падавший вниз Нокс пролетел мимо Абдуллы и все еще машинально держал веревку, пропущенную через пояс полицейского. Та дернулась, на мгновенье прервав полет, и Нокс успел зацепиться за скалу и выпустить веревку из рук, но Абдулле повезло меньше. От сильного рывка его колени подогнулись, правая нога поехала по мокрому краю тропинки, а рука, которой он цеплялся за край проделанного отверстия, уже не смогла удержать его на площадке. С пронзительным криком он полетел вниз мимо висящего на скале Нокса и с глухим стуком упал на дно русла. Наступила тишина.

Вдруг камни вокруг Нокса начали разлетаться на мелкие кусочки. Он поднял голову и увидел Халеда, светившего фонарем вниз и стрелявшего, целясь в него. Нокс подтянулся, и ему удалось вскарабкаться на площадку, где только что находился Абдулла — там, под нависающей скалой, он был вне линии огня. Нокс увидел отверстие, которое удалось проделать Абдулле, — оно уже стало достаточно большим, чтобы протиснуться внутрь. Он подобрал фонарь и посветил вокруг. Помещение было по щиколотку в воде. Из него вел коридор — он бросился к нему, поднимая брызги, но вода замедляла движение.

— Гейл! — закричал он. — Гейл!

Впереди ответный крик. Женский, высокий, короткий и полный ужаса. Но не Гейл. Лили, другой заложницы. И в ее голосе звучало не облегчение, а паника. Он побежал быстрее, почти ничего не видя, и едва сам не угодил в шахту, еле успев затормозить и остановившись буквально в сантиметрах от края. Он направил луч фонаря в шахту и футах в пятнадцати — двадцати внизу увидел Лили, цеплявшуюся за стену среди плававших обломков досок, пустых бутылок и мусора. Она согнутым локтем держала голову Гейл на плаву и плакала от боли и изнеможения.

— Держитесь! — крикнул Нокс.

— Не могу. Не могу.

Он огляделся в поисках чего-нибудь, что помогло бы ему спуститься, а потом выбраться. Все равно чего. Он заметил металлический колышек, вбитый в землю, но на нем нечего закрепить. При падении Абдулла захватил с собой веревку.

— Помогите! — всхлипывала Лили. — Помогите! — В открытый рот ей попала капля воды: она поперхнулась и начала задыхаться, забила руками по воде и выпустила Гейл, голова которой тут же погрузилась в воду.

— Гейл! — в отчаянии закричал Нокс. — Гейл!

Лили подобралась к стене и вцепилась в нее обеими руками.

— Мне жаль, — всхлипывала она. — Мне так жаль!

Времени на раздумья у Нокса не было. Не было совсем. Он крепко сжал фонарь и прыгнул в шахту ногами вперед.

 

IV

Когда Нассер и Фейсал подбежали к Халеду на край скалы, тот вглядывался вниз в темноту.

— Что случилось? — спросил Фейсал. — Где Абдулла?

— Он упал, — ответил Халед и обернулся посмотреть на своих помощников. Услышав новость, Фейсал побелел — Абдулла был его другом. Нассер, учитывая обстоятельства, напротив, сохранял спокойствие. — Веревки больше нет, — сказал он Нассеру. — А без нее не обойтись. Сходи за ней.

— Но я…

— Ты же хочешь отсюда выбраться? Или нет?

— Конечно, хочу!

— Тогда делай, что велено! — резко сказал Халед. — Принеси мне веревку!

— Да, сэр.

 

V

Нокс влетел в воду, подогнув колени, но, пробив толщу воды, все равно больно стукнулся о пол шахты и сильно о него поцарапался. Выныривая на поверхность, он ударился головой о край стены, содрав кожу на плече и руке о шершавую поверхность. В легкие попала вода, и он закашлялся, правда, быстро пришел в себя и тут же осветил фонарем шахту, осматриваясь.

— Гейл? — спросил он.

Лили горестно покачала головой — ее сил хватало только на то, чтобы держаться за стену.

Нокс поплыл, пытаясь на ощупь найти ее тело. Но это ему не удалось — мешали потоки воды, низвергавшиеся сверху. Он нырнул. Шахта не была большой, но найти Гейл все равно не удавалось. Он вынырнул, перевел дыхание и, глубоко вдохнув, опять ушел под воду. Расставив руки, он наконец наткнулся на что-то мягкое. Он попытался ухватиться, но сразу не смог — пальцы скользили. И все-таки у него получилось: он нащупал руку Гейл и за запястье вытащил ее на поверхность. Он уже начал задыхаться сам и жадно хватал воздух, но удержал Гейл за талию, девушка тут же закашлялась, с трудом восстанавливая дыхание.

Он нашел на стене выемку, за которую зацепился, чтобы держаться на плаву, — Гейл находилась без сознания и покоилась у него на плече. Нокс посветил фонарем в затопленной темнице — Лили оказалась рядом и пыталась бороться с истерикой. Теперь на повестке дня стоял вопрос, не имевший ответа: что делать дальше?

 

I

Нассер вернулся с веревкой, тяжело дыша. Халед Фейсал поджидали его на вершине горы.

— Абдулла? — спросил Фейсал.

— Нет, — ответил Нассер.

Фейсал почувствовал приступ тошноты.

— Все кончено, — сказал он. — Мы пропали.

— О чем это ты?

— Как о чем? Абдулла мертв. Как мы это объясним?

— Мы скажем, что забеспокоились после визита полицейского с рассказом о таинственных иностранных голосах, — сердито пояснил Халед. — Мы скажем, что решили отправиться на поиски сами. Абдулла поскользнулся и упал. Трагедия, но не по нашей вине. А по вине полицейского, давшего нам ложную информацию.

— Никто этому не поверит.

— Хватит распускать сопли! — закричал Халед. — Мы с этим справимся. Все справимся! Ты понял?

— Да.

— Что — да?

— Да, сэр.

— Так-то лучше! — Халед снова сделал петлю и набросил на выступающий утес, раздумывая, как лучше распорядиться своими ограниченными ресурсами. О том, чтобы оставить здесь Фейсала одного, не может быть и речи, — при первой возможности он сбежит как трус. — Нассер, ты останешься здесь и прикроешь нас. Фейсал, ты идешь со мной вниз.

— Но я…

Халед приставил дуло «вальтера» ему к щеке.

— Ты сделаешь точно так, как я говорю! — закричал он. — Я ясно выразился?

— Да, сэр.

 

II

— Нам помогут, — задыхаясь, сказала Лили, продолжая цепляться за стену. — Пожалуйста, скажите, что помощь уже близко.

— Да, — заверил ее Нокс. — Помощь уже близко.

— Тогда почему здесь до сих пор никого нет?

— Сюда придут, как только смогут добраться, — пообещал Нокс. — Там снаружи творится черт знает что.

— Вы — Нокс, верно? Дэниел Нокс? — Лили кивнула на Гейл: — Она сказала, что вы за нами придете. Сказала, что вы спасете нас. — Но, оглянувшись, Лили поняла, что здесь Нокс ничего сделать не может, и вновь едва не разрыдалась.

— Все в порядке, — сказал он, успокаивая ее. — Все будет хорошо. Вы замечательно держались. — Он снова посветил фонарем, скорее, чтобы переключить ее внимание на другое: луч выхватывал деревянные доски, пустые бутылки из-под воды, голые стены, уходившие вверх не меньше чем на пятнадцать футов. Нокс ощупал карманы — там нашлись ножницы, прихваченные им из машины Петерсона. Но даже если ему удастся проковырять отверстия, чтобы уцепиться, он и сам вряд ли сможет залезть так высоко, не говоря уже о Гейл и Лили.

Он поправил тело Гейл, лежавшее у него на плече, и заметил у нее глубокую рану на голове, продолжавшую кровоточить.

— Что случилось? — спросил он.

— Эти доски были наверху, — всхлипнула Лили. — Наверное, они упали. Я в это время находилась под водой, стараясь пробить стену.

— Пробить стену?

Лили энергично закачала головой, чувствуя, как у нее вновь появляется надежда.

— Там внизу мы нашли талалат. Один мы уже вынули и думали, что там будет, куда уйти воде. Но потом все обрушилось. Стаффорд… он…

Нокс кивнул. Ему нужно было посмотреть самому.

— Вы можете подержать Гейл минутку? — спросил он.

— Не смогу, — испугалась Лили и всхлипнула. — Мне очень жаль. Правда. Но я не смогу.

— Пожалуйста. Совсем ненадолго. Надо попытаться.

Она жалобно на него взглянула и кивнула. Он подтащил к ней Гейл, достал ножницы и проделал глубокий паз в известняке. Затем он нашел подходящую доску, вставил ее одним концом в паз, а другим уперся в противоположную стену и рывками стал сдвигать, пока доска не стала держаться прочно и даже изогнулась посередине. Обессилевшая Лили начала кричать. Нокс забрал у нее Гейл, подтащил к доске и положил сверху, после чего помог Лили тоже взобраться на доску и передал ей фонарь.

— Я должен сам взглянуть на эту стену из талалата, — сказал он Лили. — Я быстро.

Набрав полные легкие воздуха, он нырнул на дно, нащупал место, откуда вытащили талалат, и стал яростно отскребать ножницами размокшую штукатурку. В легких все начало сжиматься, и ему пришлось вынырнуть, наполнить их воздухом и снова опуститься под воду — он понимал, что времени до появления Халеда со своими подручными осталось совсем мало.

 

III

Халед спустился по веревке первым. Он хотел дождаться, пока к нему присоединится Фейсал, но не выдержал. Посветив в проходе и убедившись, что там нет засады, он медленно двинулся вперед, чувствуя, как его охватывает возбуждение.

Шум впереди. Он замер и пригнулся, выставил вперед «вальтер», но вскоре понял, что это был шум воды, падающей в шахту. Если повезет, то вода сделает все за него сама. Он осторожно продолжил путь и теперь смог различить и другой шум, почти такой же, как и первый: женские всхлипывания. Он на цыпочках подобрался к краю шахты и заглянул вниз.

На доске, чуть выступавшей над поверхностью воды, лежала Гейл, голова ее покоилась на коленях Лили. Никаких признаков ни Стаффорда, ни таинственного пришельца. Но тут вода забурлила, и тот появился, жадно хватая воздух открытым ртом.

Халед тихонько убрал «вальтер». Пистолеты нужны для другого. И потом, ему всегда хотелось проверить, как действует граната в реальных условиях. Он отстегнул одну из них от пояса, выдернул зубами чеку и бросил гранату вниз.

 

I

Боковым зрением Нокс заметил какое-то движение наверху. Он поднял глаза и увидел, как Халед бросает гранату в самый центр шахты, и замер, не в силах оторваться от ее смертоносного полета. Проследив за его взглядом, Лили тоже это увидела и пронзительно закричала, машинально закрыв глаза, чтобы не видеть, как ее тело будет разорвано на куски и наступит смерть. Ее визг вывел Нокса из оцепенения. Он бросился в сторону гранаты, расставив руки, чтобы схватить ее и швырнуть обратно, хотя понимал, что сделать этого ему не удастся.

Граната упала ему прямо в правую ладонь — она оказалась тяжелее, чем он ожидал, и выскользнула из руки, с всплеском погрузившись в воду. Нокс нырнул за ней, нащупал пальцами и схватил. Он уже был глубоко под водой, и времени на раздумья не осталось совсем: яростно работая ногами, он погрузился еще глубже и засунул фанату как можно дальше в нишу от талалата, после чего повернулся и начал всплывать, надеясь, что известняк защитит его от…

Раздался взрыв, всколыхнувший всю воду. Мир завертелся перед его глазами, в ушах нестерпимо зазвенело, а руки безжизненно раскинулись. Он наглотался воды и был полностью дезориентирован, не понимая, в какой стороне искать поверхность. Голова стукнулась о стену, и его протащило вдоль нее. Наконец ему удалось вынырнуть на поверхность, выплевывая воду и жадно хватая воздух. Рядом барахталась Лили, которую взрывом смело с доски, тоже плававшей рядом. И вдруг что-то поддалось. Вода с шумом устремилась вниз и оставила его, Лили и Гейл на полу среди кучи мусора.

Нокс посмотрел наверх. Халед растерянно смотрел вниз, потом очнулся, неуклюже вытащил пистолет и открыл стрельбу: дуло «вальтера» вспыхивало, а пули со свистом отлетали рикошетом от стен. Лили пришла в себя первой и бросилась в проем, образованный взрывом гранаты, в открывшееся помещение, наполовину заполненное водой. Нокс подхватил Гейл и устремился за ней, натолкнувшись на что-то большое и мягкое — это было тело Стаффорда, лежавшее лицом вниз. Он взглянул на Лили — фонарь в ее руке отбрасывал зловещие тени на дрожащей поверхности воды. Она отвернулась, не в силах произнести ни слова.

Из помещения вел узкий сводчатый темный проход. Лили что-то сказала, но слов он не разобрал — в ушах по-прежнему стоял звон от взрыва. Но все было ясно и так — он кивнул ей идти первой, перехватил тело Гейл поудобнее и направился за ней.

 

II

Халед перезарядил «вальтер» и не спускал глаз с отверстия, проделанного взрывом в стене. Что, черт возьми, они там нашли? Сзади послышались шаги — это спешил Фейсал, услышавший взрыв и выстрелы.

— Смотри! — сказал Халед, показывая вниз. — Я же говорил, что надо продолжать копать.

Фейсал уставился на него, не веря своим ушам.

— Разве это сейчас должно волновать?

— Надо спуститься. И закончить дело. Принеси веревку.

— Веревку? Какую веревку?

— По которой мы спустились, идиот! Пусть Нассер ее отцепит и сбросит тебе.

— Но она нам понадобится, чтобы вернуться!

— Мы пойдем по тропе. Дождь когда-нибудь кончится, так ведь?

— Но…

Он ударил Фейсала по щеке дулом «вальтера».

— Это не просьба! Это — приказ! А теперь — выполняй! — Он наблюдал, как Фейсал нехотя удалился, и дождался его возвращения с веревкой — один конец он закрепил за металлический штырь, а другой бросил вниз. Он уже собрался спуститься первым, но сообразил, что там — идеальное место для засады. Он забрал у Фейсала автомат и велел идти первым. — Я тебя прикрою, — заверил он.

— Без оружия? — засомневался Фейсал.

— Возьми это! — Халед неохотно протянул ему «вальтер».

— А почему мы не можем просто…

— Тебе не интересно узнать, что там?

— Да, но…

— Мы все разбогатеем! — убежденно произнес Халед. — У каждого из троих будет столько денег, что даже представить невозможно. Только делай, что тебе сказано.

Фейсал угрюмо промолчал, засунул «вальтер» за пояс, ухватился за веревку, дернул, чтобы убедиться, что она хорошо закреплена, и без приключений спустился на дно шахты.

Халед позволил себе улыбнуться. У каждого из троих — как бы не так! Сначала Абдулла, теперь Фейсал. Что за печальная ночь для его подчиненных!

 

III

Голова Гейл лежала на плече Нокса, осторожно пробиравшегося по залитым водой булыжникам. Лили шла впереди, а луч света ее фонаря устроил на стенах настоящий спектакль театра теней. Коридор постепенно забирал вверх, и вскоре вода доходила всего до лодыжек — идти стало гораздо легче, но Нокс понимал, что расслабляться рано и нужно внимательно следить за тем, куда наступает. Может быть, поэтому первой фрески заметила Лили.

— Что это? — спросила она, направив луч света на гипс, покрывавший стену.

Он подошел поближе, чтобы рассмотреть повнимательнее. Выцветшие изображения низких деревьев. Ряд за рядом, колонна за колонной, изображение многократно повторялось, напоминая старинные обои. Но другой стене проглядывало то же самое.

— Ну? Что?

Нокс покачал головой. Он никогда не видел ничего подобного. В древнеегипетском искусстве деревья и другая растительность встречались довольно часто, но всегда служили только частью общей картины, наполненной людьми, скотом, водой, птицами. И никогда одно растение не повторялось бесконечно само по себе, как здесь. И являлось ли это растение одним и тем же? Дерево, нарисованное на правой стене, явно отличалось от дерева на другой. А в таких вещах египтяне были очень педантичны. Однако сейчас нужно думать о другом. Они продолжили путь и скоро уже шли по сухому проходу. Теперь стало ясно, что проход не забирал вверх, а был вырублен из очень длинных и низких ступенек, создававших иллюзию постепенного подъема благодаря грязи и песку.

Что-то блеснуло на полу, куда Лили только что наступила. Нокс вытер грязь с этого места ногой, и на полу показалась желтая металлическая лента, проложенная посередине прохода.

— Посветите сюда, — попросил он. — Здесь что-то есть.

Лили направила на этот участок луч фонаря.

— Господи! — воскликнула она. — Это… золото?

— Похоже на то.

— Так что это за место?

И тут Нокс вспомнил, как Костас рассказывал о связи между гарпократами и Эхнатоном, о храме в Луксоре с изображениями мудрецов, идущих с Востока с дарами, чтобы отпраздновать его рождение. А эти деревья на стенах были вовсе не деревьями, а кустарниками. Ладана и мирры. И неожиданно все начало складываться в законченную картину — разгадку тайны исхода, к чему он оказался причастен.

— Что это? — спросила Лили, не спускавшая с него глаз и заметившая, как изменилось его лицо. — Вы ведь знаете, что это такое, верно?

— Думаю, что да, — медленно ответил Нокс. — Мне кажется, что мы в Пещере сокровищ.

 

I

Наконец буря начала стихать, и грузовик с гаффирами добрался до конца вади и остановился рядом с грузовиком Халеда. Нагиб спрыгнул на землю. Кругом еще было полно воды, и тишина нарушалась звуками падавших капель и брызг от камней, скатывавшихся вниз.

Тарек постучал его по руке и показал на вершину горы:

— Видели?

Нагиб недоверчиво на него посмотрел. Затянутое тучами небо только начало проясняться, и даже показалась пара звезд — достаточно, чтобы увидеть силуэт на горах, окружавших вади.

— Видел — что?

— Человека. Он пригнулся. Надеется, что его не заметили.

— Вы можете нас туда провести?

Тарек кивнул. Чтобы их не обнаружили, он направился к самому подножию горы и потом свернул на восток, двигаясь вдоль русла. Мохаммед первым засек подручного Халеда, который, надеясь, что его не увидят, распластался на мокрых камнях. Нагиб присел. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что тому не удастся скрыться. Они вскарабкались по склону русла — постепенно становилось все светлее.

— Рассыпьтесь цепью, — скомандовал Тарек, когда они оказались наверху.

— А если кого-нибудь встретим? — спросил кто-то.

— Прикажите им сдаться, — ответил Нагиб.

— А если они не послушают?

— У тебя ведь есть оружие? — ответил Тарек вопросом на вопрос.

 

II

— Пещера сокровищ? — переспросила Лили.

— Знаменитое место еврейской легенды, — пояснил ей Нокс. — Пещера среди пустыни возле большой реки. Сюда были посланы Адам и Ева после изгнания из рая. Но это явилось только началом. Существует огромное множество литературных источников, посвященных этому. И во многом потому, что здесь, по преданию, покоятся многие еврейские патриархи. Сами Адам и Ева. Авель, убитый Каином. Ной. Авраам. Иаков. Иосиф. И даже, по некоторым источникам, Моисей.

Должно быть, большая пещера.

Нокс кивнул.

— Еврейские археологи охотились за ней веками. И действительно — что может сравниться с обнаружением могил таких легендарных персонажей!

— И каким образом она оказалась в Египте? Разве она не должна быть в Израиле?

Сзади послышался шум. Кто-то брел по воде. Проход впереди еще не кончился, но его изгибы не позволяли видеть ни его начала, ни конца.

— Вы должны понять, — сказал Нокс, — что Библия не является историческим документом. Это сборник легенд, цель которого — показать евреям, что они сами виновны в Вавилонском пленении и разрушении храма. Именно поэтому так много притч проповедуют одни и те же основные моральные устои.

— Человек заключает соглашение с Богом, — пробормотала Лили. — Человек нарушает соглашение. Бог наказывает человека.

— Совершенно верно, — подтвердил Нокс. Он аккуратно положил Гейл на землю, давая рукам отдохнуть и разминая пальцы. — Одно из объяснений заключается в том, что человек или группа людей, составлявших Библию, отбирали только истории, отвечавшие этой цели. Но есть и другое объяснение. Возьмите Адама с Евой. Первый мужчина и первая женщина, верно? Но даже Библия молчаливо признает, что были и другие люди. — Он поднял Гейл, и они продолжили путь. — Каина, например, заклеймили как убийцу Авеля, чтобы другие знали о недопустимости убийства. Какие другие? Он женился, и у него родился сын Енох, построивший город, что вряд ли можно сделать в одиночку, тем более что других людей вообще нет. Получается, что Адам и Ева были первыми людьми не в биологическом смысле слова, а духовном. Иначе говоря, они, возможно, были первыми людьми, которые поняли истинную природу Бога.

— Эхнатон и Нефертити? — скептически спросила Лили.

— Подумайте, — продолжил Нокс. — Вот вы здесь, живете в Амарне. Это — ваш рай, ваш Эдем, ваша Земля обетованная. Вы уверены, что все будет хорошо, потому что это — дом единого истинного Бога и вы находитесь под его защитой. Но не все идет гладко, и происходит нечто плохое. Вас изгоняют, вы вынуждены бежать ночью, а потом и вовсе покинуть Египет. Как такое может быть? Единственным объяснением может быть только то, что вы чем-то прогневили Бога. И вы клянетесь, что такое больше не повторится. Вы снова берете обязательство и возобновляете соглашение. И в ответ Бог одаряет вас новой Амарной, новым Эдемом, новой Землей обетованной. Но на этот раз не в Египте, а в Ханаане. Проходят десятилетия. Века. Люди исхода оседают в разных поселениях, образуют разные племена, каждое со своей индивидуальностью, но их по-прежнему объединяет бегство из Египта. Они передают его историю от отца к сыну, из поколения в поколение на протяжении многих сотен лет. Постепенно рассказ о реальном событии смешивается с местными народными преданиями и в конце концов не только теряет всякую связь с этим событием, но становится не похожим даже на рассказы о нем же своих соседей. Затем приходят вавилоняне. Они наносят евреям поражение в битве, разрушают их храм и уводят в плен. Евреи пытаются понять, как снова могло случиться так, что Бог отвернулся от избранного народа. Они ищут ответ в своем наследии, собирают воедино разные легенды и предания, обрамляют ими свои любимые месопотамские и ханаанские мифы и создают единое повествование об Адаме и Еве, Аврааме и Моисее, всех этих скитаниях между Египтом и Ханааном, всех этих Эдемах, Землях обетованных и новых Иерусалимах. Но на самом деле все эти рассказы описывают вовсе не разных патриархов, не разные времена и географические места. Они все — об одном патриархе, одном времени и одном месте. Они — об Эхнатоне и Амарне.

— Этого не может быть, — слабо возразила Лили.

— Вы знаете, что Эхнатон просил других царей присылать ему в подарок экзотических животных? Он держал их здесь. А когда всю равнину Амарны заливала вода во время ежегодных разливов Нила, животных переправляли на плотах. Вам это ничего не напоминает из Библии?

— Этого просто не может быть!

— Когда Адам и Ева оказались в Пещере сокровищ, Бог одарил их первой собственностью, оказавшейся в руках людей: золотом, миррой и ладаном. Мы даже знаем, сколько именно золота они получили. Семьдесят перчей. Что довольно странно, ведь перч — это мера длины, а не веса. Около пяти метров. Примерно такой длины и ступеньки здесь.

— Значит, семьдесят перчей — это примерно триста пятьдесят метров, — пробормотала Лили.

— Да.

Впереди показалось помещение, и золотая полоска обрывалась у дальней ее стены.

— Так сколько, по-вашему, мы прошли? — спросила она.

— Думаю, около трехсот пятидесяти метров.

 

III

Халед присоединился к Фейсалу на дне шахты и заглянул в проем посмотреть на новую комнату и коридор. На полу лежало лицом вниз тело мужчины. Халед поднял его голову за спекшиеся от крови волосы — Стаффорд, ведущий телепрограммы. С одним покончено — осталось трое. Он отпустил голову, взял фонарь и, передернув затвор автомата, направился к проему.

— Ну? — спросил он Фейсала, жавшегося позади. — Ты идешь или нет?

Давайте просто уйдем отсюда, — взмолился тот. — Еще не поздно.

— И что потом?

— Как что? Просто исчезнем!

Халед колебался. Новая жизнь на новом месте, где его никто не знал. Порт-Саид. Асуан. Или через границу в Судан или Ливию. Достать новые документы нетрудно, если знать, к кому обратиться и кому дать взятку. Но новые документы станут только началом. А от перспективы начать все заново на новом месте без гроша в кармане у него сжалось сердце.

Уйти сейчас означало навсегда остаться бедняком. А он не был рожден для бедности. Он рожден для красивой и богатой жизни. И сейчас оказался так близок к этому. Во всяком случае, стоило узнать, что находилось в конце коридора.

— Мы доведем все до конца, — сказал он. — Доверься мне. Никто ничего не узнает. — Он ободряюще улыбнулся, зная, что его подчиненный — человек слабый и подчинится.

Он не ошибся.

 

I

Нокс положил Гейл и убрал прядь волос с ее щеки. Рана на голове начала затягиваться, цвет лица заметно улучшился, а дыхание стало ровнее. Он поднялся, взял у Лили фонарь, посветил вокруг и подошел к левой стене. Она была покрыта гипсом, и под толстым слоем пыли виднелись какие-то узоры. Он снял мокрую рубашку и вытер стену, вернув к жизни яркий рисунок, изображавший ночную сцену: воры, шарившие в доме, встревоженные хозяева в постелях, а на улице — разгуливавшие львы, скользящие змеи и застывшие в засаде крокодилы.

Нокс подошел к противоположной стене и тоже ее вытер. Сцена дневной жизни. Эхнатон и Нефертити протягивают золотые ожерелья с балкона, крестьяне работают на полях, скот пасется на пастбищах, утки пролетают над камышовыми зарослями, рыба прыгает в озерах, все резвится и радуется в лучах солнца.

— Это — «Гимн Атону», — пробормотал он. — Поэма Эхнатона своему солнечному богу. — Он посветил на левую стену: — Это — жизнь ночью. «Львы выходят из логова, змеи готовятся ужалить». — Луч фонаря переместился на правую стену: — А это — жизнь при свете. «Все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях своих — все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим. Суда плывут на север и на юг, все пути открыты, когда ты сияешь».

— Что нам сейчас со всего этого? — спросила Лили, и ее голос дрогнул. — Нам надо отсюда выбираться.

Лучи солнца, пронизывавшие картину на этой стене, были направлены из левого верхнего угла, но почему-то не сходились. Они обрывались, упираясь в соседнюю стену. Нокс посветил на это место и обнаружил нечто, чего не заметил раньше. Поверхность на этой стене не была ровной и гладкой, как ему показалось вначале. Посередине шла выемка V-образной формы глубиной не больше полудюйма, и золотая полоска на полу упиралась как раз в ее основание.

Нокс положил на стену руку — стена оказалась более прохладной и гладкой, чем он предполагал, и напоминала металл. Он отошел назад, осветил всю стену и золотую полоску на полу — ассоциация была очевидной.

— Это — как русло, как вади, — сказал он, указывая на V-образную форму. — То самое, где появляется солнце, чтобы превратиться в диск Атона.

— Тогда где же это солнце?

— Вот именно! — согласился Нокс. Он подошел к стене и постучал костяшками пальцев по ее поверхности, внимательно прислушиваясь к звуку. Потом еще раз. Да — никаких сомнений! За стеной была пустота.

 

II

Нагиб, Тарек и гаффиры медленно продвигались вперед по вершине холма, по очереди перебегая от одного укрытия к другому, низко пригибаясь, чтобы их силуэты не увидели на фоне неба.

— Ни с места! — закричал из темноты испуганный голос. — Не подходите!

Слева от Нагиба раздалась автоматная очередь, а после вспышек от выстрелов в глазах заплясали оранжевые круги.

— Не стрелять! — закричал он и повернулся к Тареку. — У него есть информация. Он нам нужен живым.

Тарек прокричал приказ. Наступила тишина.

— Послушай, — обратился Нагиб, — я — инспектор Нагиб Хуссейн. Мы уже встречались. Мы знаем, что происходит. Мы знаем все. Ты окружен. Положи оружие, подними руки и потом поднимайся.

— Уходите! Оставьте меня в покое!

Раздался смех — настолько нелепым был ответ.

— Тебе незачем умирать, — продолжил Нагиб. — Ты можешь сдаться. Суд. Адвокат. Я расскажу на суде, что ты нам помог. Кто знает, как все еще может обернуться? Но в противном случае… У тебя нет никаких шансов.

— Он убьет меня!

— Кто убьет тебя?

— Капитан Халед, конечно! Он сумасшедший. Он заставил нас это сделать. Мы не хотели. Это все он!

— Тогда помоги нам остановить его. Суд это примет во внимание. А сейчас положи оружие и сдайся. Ты меня слышишь?

— А вы не будете стрелять?

— Даю слово.

Что-то с лязгом упало на землю, и в темноте показалась фигура с поднятыми руками. Через мгновение его скрутили и пригвоздили к земле, а Нагиб опустился на корточки и стал расспрашивать об остальных и как их найти.

 

III

Нокс оперся плечом о стену и попытался сдвинуть ее в сторону, поднять вверх или опустить вниз. Ничего не помогало. В коридоре хлюпанье от шагов сменилось топаньем — преследователи уже совсем близко. По прикидкам Нокса, в их распоряжении имелось не больше минуты. И спрятаться здесь, не говоря уже об устройстве засады, было негде. Путь к спасению лежал только через эту стену.

— Посмотрите! — сказала Лили.

Она направила фонарь в его руке на основание стены. Там было небольшое углубление размером с ладонь в форме анха: оно было темным и труднозаметным на фоне черной стены, Нокс обомлел. Анх — египетский символ жизни. Он произошел от египетского иероглифа, означающего магическую защиту, хотя до сих пор не утихали яростные споры, что этот глиф первоначально обозначал. Одни утверждали, что ритуальный узел. Возможно, им завязывались сандалии. Другие — что это символ солнца, восходящего над горизонтом, или даже — комбинация мужских и женских гениталий, своего рода двуполости. Но, глядя на него сейчас, Нокс не мог отделаться от ощущения, что перед ним замочная скважина.

— Скорее! — торопила Лили. — Они уже совсем близко.

Древние египтяне изобрели механические запоры по меньшей мере за пятьсот лет до Эхнатона. Они представляли собой простые деревянные барабанно-кулачковые устройства, крепившиеся на стойках внешних дверей. Но вполне могли существовать и более сложные конструкции. Нокс опустился на колени, прижался щекой к известковому полу и посветил сбоку фонарем. Видно было плохо, но ему удалось разглядеть зубцы и внутренний барабан размером, как в крупной детской игрушке.

На память пришли долгие поездки по пустыне с теперь уже покойным другом Риком, ветераном австралийского спецназа. Чтобы скоротать время, они часто обсуждали, как лучше взломать замки и какие для этого нужны инструменты. Он достал ножницы и разломал их на две половины. Для современных замков они явно не годились в качестве инструментов, но вполне могли подойти для замка в древней двери. Одной половинкой он прижал цилиндр, а другой осторожно раскачивал зубцы, прислушиваясь, как они встают на место.

— Быстрее, — торопила Лили. — Они уже рядом!

— Пожалуйста! — попросил он. — Мне нужна тишина.

Наконец последний зубец встал на место. Нокс попытался повернуть барабан по часовой стрелке, но тот не двигался. Тогда он попробовал против часовой. Барабан нехотя поддался, протестуя, что его потревожили после стольких лет. Тридцать градусов, шестьдесят, девяносто. После этого он остановился, как бы Нокс ни старался.

— Ну же! — умоляла Лили.

Он перевернулся на спину и с размаху стукнул по двери обеими ногами. Ничего. Он стукнул еще раз, потом еще и еще. Внутри что-то щелкнуло. Возможно, освободился язычок. Пол задрожал, поднимая пыль. Металлическая стена начала медленно подниматься, как занавес в театре. Ее поверхность начала светиться желтым при свете фонаря — все ярче и ярче. Она была слишком желтой, чтобы быть серебром, и слишком серебристой, чтобы быть золотом. Значит, сплав золота и серебра, встречавшийся в природе. Столь ценимый египтянами за солнечный блеск, что им покрывали замковые камни пирамид. И за этим появился сам диск Атона, медленно всплывающий на стене. Над Амарной всходило солнце.

 

I

Нокс направил луч фонаря под все еще поднимающийся занавес из сплава золота и серебра и осветил груды артефактов на полу, покрытых толстым слоем пыли, но достаточно ярких, чтобы дать представление, из чего они сделаны. Слоновая кость, фаянс, гипс, леопардовая шкура, раковины, полудрагоценные камни. И золото. Повсюду ослепительный блеск золота.

Занавес поднялся достаточно высоко, и Лили первой протиснулась внутрь.

— Давайте же! — сказала она, протягивая руку за фонарем. Нокс подхватил Гейл за подмышки и втянул за собой: между высокими грудами предметов искусства находился узкий проход. Он поднял Гейл: от увиденного кружилась голова, но он все равно старался запечатлеть в памяти эту невероятную картину. Бронзовые подсвечники, посохи из черного дерева, модель парусника, змея из меди, деревянный подголовник, анх из зеленого нефрита. Два часовых в натуральную величину из эбенового дерева с золотом стояли на вечном посту, а их лазуритовые глаза сверлили пришельцев воинственным взглядом. Лили поспешила вперед, захватив фонарь, который стал светить заметно слабее. Артефакты становились все более царственными. Покрытая чеканкой золотая колесница покоилась рядом с двухместным троном. Золотая статуя в нише. Богато украшенное ложе с одним деревянным веслом, лежащим поперек. Чаши, наполненные рубинами и изумрудами. Он наткнулся на Лили — она отступила в сторону и показала, что заставило ее остановиться. Несколько ступенек, покрытых сплавом из золота и серебра, вели к возвышению, где стояли два саркофага. Эхнатон и Нефертити. Адам и Ева.

Но времени задержаться и оценить всю важность открытия у них не было. Сзади показался луч фонаря и послышался треск автоматной очереди. Нокс метнулся в сторону и попытался перетащить Гейл по другую сторону золотого ложа, но поскользнулся и выпустил ее из рук. В этот самый момент появился Халед, державший фонарь под мышкой и стрелявший с бедра. Ноксу пришлось скрыться в темноте и оставить Гейл на милость полицейского.

Халед шел медленно, а повсюду — стоило ему повернуть фонарь — вспыхивали и исчезали, погружаясь в темноту, сокровища пещеры Аладдина. Нокс лихорадочно искал среди украшений, драгоценностей и предметов быта хоть что-нибудь, чем можно было воспользоваться. Халед повернулся в сторону, и стало опять темно. Нокс знал, что во времена Восемнадцатой династии предметы, которые клались в погребальную камеру, имели ритуальный характер и должны были служить фараону при загробной жизни. Говард Картер и лорд Карнарвон нашли в усыпальнице Тутанхамона составной лук и кинжал из закаленного золота. Как много он бы сейчас за них дал!

Он шарил руками вокруг себя, стараясь не шуметь, и нащупал какую-то статуэтку. Он взял ее, но она была сделана из дерева, источенного жуками, и слишком легкая, чтобы служить оружием. Он положил ее на место и продолжил поиски. Вскоре его пальцы наткнулись на что-то холодное и тяжелое. Сообразив, что это такое, он воспрянул духом — булава, которой фараоны поражали своих врагов. Его губы растянулись в улыбке — он нашел, что искал!

 

II

Начав говорить, Нассер уже не мог остановиться, он хотел рассказать Нагибу все и убедить, что во всем виноват Халед.

— Тропа? — закричал Нагиб. — Где эта чертова тропа?

Нассер показал. Нагиб схватил фонарь и помчался туда — при взгляде на крутой обрыв у него замирало сердце, но он, собрав в кулак всю свою волю, продвигался по скользкому грунту достаточно быстро. Достигнув входа, он побежал по проходу и вскоре оказался возле шахты. Снизу слышались автоматные очереди, и, судя по эху, стрельба велась далеко отсюда.

К металлическому колышку была привязана веревка. Нагиб схватился за нее и спустился вниз. Тишину снова прорезал характерный треск стрельбы. По крайней мере еще не все кончено, и он мог успеть. Он увидел отверстие в стене, но быстро добраться до него мешала стоявшая на дне шахты вода. С пистолетом в вытянутой руке он пролез в пролом, каждую секунду ожидая, что по нему откроют огонь. Нагиб испытывал страх при мысли, что его жизнь может окончиться здесь, что Ясмин может остаться вдовой, а Хусния — сиротой, но этот страх никак не сказался на скорости его продвижения. Он дал Ноксу слово и нарушить его не мог — пусть лучше близкие будут его оплакивать, чем ему придется стыдиться самого себя.

 

III

Халед медленно шел вперед по сокровищнице, не в силах отвести глаз от новых и новых груд драгоценных артефактов, которые выхватывал луч света. Он не верил своим глазам. Здесь находилось больше золота, чем он мог вообразить даже в самых смелых своих мечтах, а мечтал он о многом. При таком богатстве с ним никто не сможет сравниться не то что в Египте, но и во всем мире. Дома, яхты, самолеты, женщины, власть — все, чего он так домогался в жизни и чем считал себя вправе обладать. Но как отсюда выбраться и сделать все это своим?

— Прикрой меня сзади! — приказал он Фейсалу. — Здесь никто не должен пройти! Ты понял?

— Да, но мы все еще…

Он заглянул полицейскому в лицо и уперся дулом автомата ему в живот.

— Это — приказ! — закричал он. — Ты его выполнишь?

— Да, сэр.

Халед вновь повернулся вперед, направляя луч фонаря в переливающиеся золотом уголки и выемки. На полу лежала женщина Гейл. Сначала он решил, что она мертва, но он не заметил особых ран и крови. Нагнувшись, офицер приложил палец к ее горлу и нащупал слабый пульс. Еще жива. Возможно, ее удастся использовать. Он встал и направил дуло автомата ей в лицо.

— Выходи! — прокричал он, и его голос отозвался громким эхом. — Выходи, или я ее пристрелю! Я не шучу!

В ответ — одна тишина. Чужак не так глуп. Халед подумал, не привести ли угрозу в исполнение, но решил пока подождать. Ее смерть только покажет остальным, какая судьба их ожидает, и они будут сопротивляться до последнего. Он продвигался вперед, резко поворачиваясь и освещая разные места, надеясь застать беглецов врасплох. Слева раздался сдавленный вздох — он направил туда луч фонаря и увидел Лили, сидевшую закрыв руками лицо, между троном и разрисованным деревянным сундуком. Поняв, что ее заметили, она начала пронзительно кричать, и ее визг действовал ему на нервы. Он стукнул ее прикладом по голове, чтобы по меньшей мере заставить замолчать. Она ударилась виском о край сундука и упала без сознания к его ногам. С двумя пленницами положение изменилось. Теперь он мог спокойно убить одну из них, чтобы показать серьезность своих намерений и пригрозить пристрелить другую, если мужчина не сдастся. Он снова направил автомат на Гейл.

— Даю тебе пять секунд, — сказал он. — Четыре. Три. Д…

На золотой поверхности саркофага отразилось какое-то движение — из-за груды украшений выскочил человек и с размаху нанес удар булавой. Халед отпрянул, но недостаточно быстро — булава попала ему в плечо, и левая рука безжизненно повисла, со стуком уронив фонарь. Он отмахнулся автоматом и угодил нападавшему в скулу. Тот выронил булаву и тут же повернулся, чтобы поднять, но Халед успел нанести прикладом еще один удар — на этот раз по затылку. Мужчина обмяк и упал.

В коридоре послышался шум. Кто-то бежал, расплескивая воду, и громко кричал. Халед узнал голос. Тот самый проклятый полицейский Нагиб! Он будет здесь через минуту, и наверняка не один. Халед почувствовал, как на него накатывается волна неконтролируемой злобы и ненависти. Он хотел всего лишь обеспечить себе достойную жизнь. Что он сделал всем этим людям, почему они ему мешают?

Мужчина застонал и повернулся на бок. Левая рука Халеда все еще не действовала, но, чтобы стрелять из автомата, она не требовалась. Он прицелился и уже собирался выстрелить, но решил поступить иначе. Он направил автомат на Гейл — пусть этот иностранец увидит, как эти женщины умрут, потому что он не смог их защитить. Торжествуя, он положил палец на курок. Громкий звук выстрела застал его врасплох. Оранжевая вспышка отразилась на золотых поверхностях, а все помещение наполнилось эхом. Халед выронил автомат, и он со стуком упал на пол. Он с удивлением понял, что падает сам и теперь лежит на земле, чувствуя, как изо рта течет соленая на вкус слюна. Второй выстрел попал ему в грудь и опрокинул на спину. Подняв глаза, он увидел стоявшего над ним Фейсала. Меньше всего он ожидал такой решимости от этого слабака, в руках которого был его любимый «вальтер», а на лице — выражение удивительного покоя.

Он попытался задать вопрос, но губы почему-то больше не слушались. Но Фейсал прочитал вопрос в глазах.

— Она угостила меня шоколадом, — сказал он. — А от тебя я хоть что-нибудь получил? — Он поднес дуло пистолета к лицу Фейсала и выстрелил в третий, последний раз.