4

Чтобы убить время на борту самолета, требуется профессиональный киллер. Писать невозможно: когда я творю, я разбрасываю все вокруг – наброски, заготовки, нунчаки из китового уса. Читать тоже нельзя: стоит открыть книгу, и все вокруг поймут, что ты за человек. Прямо-таки видишь, как из головы соседа вылетает пузырь: «Боже, он читает "Повесть о Гэндзи", чушь, которую меня заставляли читать в десятом классе. Если самолет рухнет, этого придурка я спасать не стану».

Сара считает, что это у меня раздутый до мировых масштабов комплекс неполноценности, но, право же, я хорошо знаю, о чем думают пассажиры. Если парень рядом со мной листает «Куриный бульон для души менеджера» или «Семь привычек самых богатых людей», то я умышляю отобрать у него спасательный жилет еще до того, как мы войдем в зону турбулентности.

Поскольку я нс мог ни читать, ни писать, я мысленно составлял списки. Перечислил все боевые техники, названные именами животных, все фильмы про Тору-сан, заключительные реплики из анекдотов про сумоистов и двадцать самых идиотских книг, которые люди когда-либо читали в самолете.

На этот раз я даже извлек клочок бумаги и озаглавил перечень: «Умершие рок-звезды». Не задумавшись ни на секунду, я сходу написал двадцать семь имен. Потом прошелся по списку еще раз, отмечая причину смерти. Авиакатастрофа – хм, что-то очень часто, становится не по себе: Ритчи Вэленс, Бадди Холли, Биг Боппер. Далее: Отис Реддинг и «Бар-Кейс», Ронни Ван Зант, Стиви Рей Вон, Рэнди Роудз. Пэтси Клайн – впрочем, Пэтси пела кантри.

Отложив список, я задумался о Ёси. Что, черт побери, можно написать новенького про еще одну покойную рок-звезду?

«Живи быстро, умирай молодым» – девиз столь же древний и распространенный, как коррупция власти. Американцы небось думают, что японская молодежь все еще одевается под Элвиса и танцует твист (чем, признаться, некоторые и занимаются). Более продвинутые слыхали что-то об айдору [27]Поп-звезда, поп-идол (яп.).
и о попсовой жвачке из полуфабрикатов, которая господствует на втором по величине музыкальном рынке мира.

Однако большинство понятия не имеет, что в Японии здравствует настоящий местный рок. Экономика в заднице, а ребятки по-прежнему тратят по сотне баксов в месяц на диски, причем две трети этой суммы – на отечественную музыку. Здесь представлены все музыкальные течения ХХ века, от блюза Дельты до южнокалифорнийского сёрф-панка, от британского «грубиянского» ска до ямайского регги и далее вплоть до конголезского гитарного попа, не говоря уж о местных разновидностях, вроде народных песен минъё, мейн-стримового каёкёку [28]Каёкёку – японская поп-музыка
, поп-музыки из Окинавы, Си-буя-кей и рвущего барабанные перепонки техно-рока из Осаки. К широковещательному прискорбию Ёси, «Святую стрелу», как правило, валили в одну кучу с движением «визуального рока», жанра, сочетающего гламур, готику, поп-металл и диковинный неоромантизм, причем все это в театрализованной и сугубо японской упаковке, включая немыслимые «европейские» псевдонимы – Клуа де Мики, Не'велл Вагю, ЛеДравенци, Вокс Д'Мерлоу, – от нелепого звучания этих имен дрогнул бы и убежденный дадаист.

Естественно, в Японии сложился и свой канон музыкальных трупов – пусть никто не сомневается: наш рок еще покруче западного! Как и полагается рок-звездам, японские музыканты не довольствовались смертью под колесами электрички или в суицидальном лесу Аокигахара. Им требовалась сенсация, затмевающая все прочие.

Одним прекрасным утром 1995 года гитарист «Голой обезьяны» Хидэто Фудзивара поехал в Тибу, соорудил петлю и повесился на флагштоке своей начальной школы. Примерно в то же время барабанщик ска-группы «Нагоя» Кэндзи Танака по прозвищу «Два Кикса» преспокойно заперся в крикетном автомате, оплатил пятьдесят мячей и встал на колени посреди площадки. К тому времени как перепуганные зеваки дозвались хозяина аттракциона и тот вырубил электричество, корзина с мячами уже опустела. Танака пролежал в коме шесть дней и умер.

Не далее как в прошлом году кумир подростков Дзюсан Одзуко, употребив изрядную дозу «подогрева», решил отоспаться в мусорном ящике. Ночь была холодная, и он навалил на себя ветошь, чтобы не замерзнуть. Поутру мусорщик его не заметил, и Одзуко спрессовали вместе с прочими отходами. Хотя вскрытие показало, что к тому времени звезда уже скончалась от переохлаждения, самые упертые поклонники винили во всем токийский Департамент уборки мусора. Разъяренные девчонки стаями налетали на мусорщиков. По всему городу из мусорных ящиков извлекали самодельные бомбы, и пока партизанские действия не прекратились, мусорщикам приходилось исполнять свои обязанности в сопровождении полицейских. И сегодня кое-где еще натыкаешься на старый контейнер для мусора, украшенный граффити: «Помни Одзуко!»

А теперь настал черед Ёси.

В общем-то неудивительно. Он так искренне и преданно воплощал все каноны рок-н-рольного мифа, что, должно быть, другого конца и не представлял. Его жизнь в изображении прессы сшивалась из лоскутов всех заведомых рок-трагедий, какие только имели место с тех пор, как Роберт Джонсон запродал душу «Ви-эйч-1» и «Изнанке музыки».

Несчастливое детство. Одержимость тогдашними кумирами рока. Плохие оценки. В миг просветления пятнадцатилетний подросток покупает гитару.

Прыжок на четыре года вперед.

«Святая стрела» – самая знаменитая группа токийского андеграунда. Выходит первый альбом. Крутые парни из крутых заведений Сибуя слушают песни Ёси, а их крутые младшие братья и сестры исписывают его именем дневники. За него дерутся крупные студии. Одна выигрывает. Выпускает второй диск. Альбом в непрерывной ротации на телевидении и радио, в журналах и на веб-сайтах, он становится серебряным-золотым-платиновым. Бесконечные гастроли, видеосъемки, фотографии в журналах, выступления по телевидению, рекламные отчисления.

Эти годы – в тумане.

Разрыв с родными, потом с друзьями, потом с поклонниками, потом с самим собой. Личная жизнь, в которой нет ничего личного, да и жизни нет. Идеалист превращается в материалиста превращается в циника. За кулисами – парад штампованных безвестных групии. Для пожирателей таблоидов – парад штампованных широкоизвестных подружек. Фотокамеры вдребезги, какого-то папарацци бьют по морде. Дорогой автомобиль – всмятку о фонарный столб. Тяжбы с менеджерами. Группа на грани развала. Передозировки, иски о признании отцовства, дорогостоящее лечение.

Эти годы – потеряны.

Воскрешение: загорелый, отдохнувший, готовый играть рок. Превозносит трезвость, необходимость физических упражнений и духовной зрелости. Предвозвещает появление нового альбома (нет-это-не-возвращение).

Рекламная пауза. И – трагический финал.

Я прибыл в Токио в 3.34 и наконец-то ожил.

Токио, возлюбленный мой Токио!

От такой любви – пьяной, кулаки в кровь – нормальным людям становится не по себе. Жестокая любовь, нуар в стиле кунг-фу, написанный Теннесси Уильямсом. За многие годы нашего знакомства этот город причинил мне достаточно бед, да и я ему тоже, но я всегда возвращаюсь, и он – «она», мысленно говорю я, – всегда принимает меня. Дисфункциональные отношения, хоть к психиатру беги, но как иначе, если речь идет о парне вроде меня и о Токио?

Это не город, это фрактальный взрыв, мегаполис, отнюдь не соразмерный человеку. Чудовищно прекрасные джунгли, разросшийся во все стороны металл, пульсация неона, то ли парк аттракционов, где никогда не гаснет свет, не умолкает шум, то ли мертвая серая пустыня, однообразные жилые дома из бетона и столь же монотонные небоскребы. Токио – насмешка над концепцией «городской архитектуры», в этом городе понятие «контролируемого роста» – бюрократический юмор висельника. Здания роди улицы роди шоссе роди метро роди здания. Кто поверит, что этот город задуман и построен людьми? Кто поверит, что он построен для людей? Так размножается, постоянно мутируя, болезнетворный вирус, какой-нибудь грибок расползается. Меньше всего эту тварь волнует здоровье и благополучие людей, хотя от них зависит само ее существование.

И все же этот город – не кошмар и не антиутопия. Есть тут и красивые парки, и чистые улочки. Есть древние храмы и святилища, позабытые прогрессом закоулки, что хранят прелесть минувших эпох. Уровень преступности невысок, поезда ходят вовремя, и двадцать миллионов человек более-менее терпят друг друга.

Каждый раз я с восторгом присоединяюсь к этим миллионам.

Нет, я вовсе не питаю присущую некоторым гайдзинам мечту сделаться японцем. Да господи, и сами японцы порой не рады своей японистости. Однако я написал столько репортажей из этого города, что с большим правом мог бы назвать себя токийцем, нежели кливлендцем. Правда, Сара утверждает, что моя любовь к Токио похожа на пристрастие к Диснейленду или к документальным фильмам о тюрьмах – мол, людям нравятся «романтические» места, где им не приходится жить постоянно.

А может быть, Сара просто ревнует.

Эд озаботился прислать за мной в токийский аэропорт Ханэда лимузин. Меня повезли прямиком на пресс-конференцию Исаму Суды. Исаму Суда играл на басах в «Святой стреле» и, что важнее, вторую скрипку в жизни и приключениях Ёси. Дешевле было бы поехать на поезде, но поскольку сервис на высшем уровне для журналистов длится не дольше, чем школьный роман, я расслабился и постарался получить удовольствие.

Сумрачный денек, не по сезону черные тучи, под легким дождиком расцветали зонтиками тротуары, мимо которых лимузин медленно пробирался к северу столицы. В другом месте такие толпища видишь разве что в последний день закупок перед Рождеством, но по меркам Токио город просто вымер. Телеэкраны и неоновые объявления повсюду продолжали добросовестно мерцать, но никто не обращал на них внимания. В дождливый день вся реклама пропадает даром.

В дороге я слушал радио. Пока выбирал станцию, имя Ёси успело прозвучать шесть раз. Я остановился на прямом эфире со слушателями. Скорбящие подростки требовали у ди-джея ответа: стоит ли жить, если Ёси больше с ними нет.

Наверное, сейчас многие из вас задают себе подобный вопрос. Очень важно понять, что вы не одиноки, что, горюя по Ёси, вы тем самым выражаете свою любовь. Огромную любовь не только к самому Ёси, но и ко всему, что он символизирует, и ко всем людям, которые любят Ёси так, как любите его вы. Юмико, до тех пор, пока ты чувствуешь эту любовь, Ёси живет. Вот почему и ты должна жить. А теперь поговорим с Мидори из Кобэ, которая спрашивает, можно ли плакать, слушая песню «Фаллопиева утопия».

Как ни странно, смерть Ёси еще не вызвала цепную реакцию самоубийств, но я не сомневался, что это не за горами. Тысячи одиноких, непонятых душ рвутся покончить со своей незадавшейся жизнью. Кого не доконают вступительные экзамены, школьные громилы и придирчивые учителя, доконает смерть поп-звезды. Чем настойчивее взрослые призывают детей к спокойствию, просят звонить по телефону доверия, общаться с учителями и психологами, тем выше угроза эпидемии самоубийств. Пресса устроит цирк, и подростки охотно присоединятся из потребности наконец к чему-то принадлежать.

Легенда гласит: Ёси в тот день, когда познакомился с Судой, подумывал броситься с моста в реку Окагава. Он смотрел вниз на водяную могилу, а Суда проходил мимо в шинели со значком «Счастливой Бригады» на лацкане. Ёси и Суда разговорились об альбоме «Ангедония», и вскоре Ёси позабыл намерение покончить с собой. Вместо этого они с Судой вместе отправились в «Жареных кур Кентукки» и решили создать свою группу.

Если эта история не врет, первая же встреча определила дальнейшие отношения Ёси и Суды: Суда был не столько музыкантом, сколько попечителем Ёси, его сиделкой, его главным фанатом и санитаром «скорой помощи». Мне запомнился снимок, сделанный во время недоброй памяти выступления на фестивале Фудзи: посреди семнадцатиминутного гитарного соло Ёси падает в обморок, а Суда наклоняется и одной рукой подхватывает его безвольное тело. На лице басиста – усталая безнадега. На его пропитанной потом футболке крупными буквами написано по-английски «МАМОЧКА», инструмент свисает с плеча, словно атавистический орган.

По радио ди-джей заклинал одного подростка за другим: все будет хорошо, нет худа без добра, смерть Ёси покажет всем его поклонникам, как драгоценна жизнь, которую нельзя загубить понапрасну. Закончив проповедь, ди-джей поставил песенку «Бич Бойз» «Разве это не прекрасно» – ту самую, которой «Святая стрела» обычно завершала свои выступления.

Золотые аккорды знойной Калифорнии заполнили лимузин. Когда-то «Бич Бойз» были юными серферами с пухлыми младенческими личиками и в одинаковых полосатых рубашках. Они смеясь скользили по волнам, не ведая о коварных подводных течениях.

Наконец тучи осуществили свою угрозу, хляби разверзлись и обрушили ливень на покупателей, толпившихся перед супермаркетами Икэбукуро, заранее уставив в небо зонтики. Неподходящая погода для «Пляжных мальчиков», но они все равно пели.

Суда созвал пресс-конференцию в тесной бетонной коробке, именовавшейся «Павильон № 2 Кикбоксинга Иокогамы». В отличие от павильона номер один этот располагался не в Иокогаме, а в северо-западном Токио, в районе, куда имеет смысл заглянуть, коли вздумалось заполучить перо в брюхо.

Обочина была забита маленькими юркими машинками, купленными до того, как лопнул мыльный пузырь. Идеальный транспорт, чтобы пробираться по опасным городским кварталам в поисках жутких сюжетов. Среди этих обитателей Токио лимузин выделялся, точно тигровая акула в бассейне с золотыми рыбками. Меня тут же заприметила небольшая группка репортеров, нервно покуривавших у входа. Целых две секунды они молча взирали на лимузин, пока их не одолело стадное чувство, и тогда они дружно ринулись навстречу, так согласованно, будто несколько месяцев репетировали забег.

И не только ребята, дожидавшиеся у входа, – репортеры повыскакивали из легковушек и минивэнов, даже из дверей этого самого ПКИ-2. Минута – и лимузин окружили со всех сторон.

Водитель обернулся ко мне, всмотрелся подозрительно.

– Знаменитость? – спросил он.

– Как посмотреть, – ответил я. – Слыхали о Билли Чаке?

Поразмыслив, он покачал головой.

– А о Рэнди Шансе?

– Вы не Рэнди, – рассмеялся он.

Защелкали фотоаппараты, микрофоны застучали в дверцы лимузина. Кто-то орал, кто-то толкался, кто-то бил кулаками по капоту. Чьи-то лица прижимались к окнам, расплывались, как рыбьи рожи, сменялись другими.

– Может, они приняли вас за Ёси, – прокомментировал водитель. – За воскресшего Ёси.

Внезапно крики и грохот прекратились. Безумие приняло организованные формы: репортеры разделились на две колонны, оставив посреди свободный проход. Я подождал, не постелют ли мне красную ковровую дорожку.

Все притихли.

Я полюбовался своим отражением в зеркале дальнего вида. На звезду не похож. Лучше, пожалуй, выйти, пока все это не переросло в репортерский Алтамонт.

Распахнув дверь, я вышел из машины.

Взрыв эмоций.

В воздухе мелькают высоко поднятые фотоаппараты, непрерывно щелкает вспышка. Лица репортеров застыли в суровой гримасе, они выкрикивают вопросы, доносятся только уродливые обрубки слов. Я даже не знаю, о чем они спрашивают. Звуковые волны накатывают одна на другую, сливаются в сплошной неразборчивый гул. Со всех сторон – ослепительные вспышки белого света, будто сам воздух рвется.

И вдруг все кончилось.

Толпа затихла. Ни звука. Я стоял, растянув рот от уха до уха, улыбаясь навстречу сотне сумрачных лиц. Впервые в жизни мне удалось одним махом разочаровать столько народу.

Репортеры наклоняли голову, пытаясь разглядеть меня под правильным углом. Опускали камеры, чтобы собственными глазами убедиться: видоискатель не лжет. Сотня взглядов ощупывала меня в тщетных поисках хоть какого-то проблеска славы.

Положенные мне пятнадцать минут истекли за считаные секунды.

Ворча и бранясь, толпа рассеялась. Иные журналисты бросали на меня укоризненные взоры, словно я это подстроил, чтобы выставить их дураками. И все, волоча ноги, потащились в ПКИ-2, как школьники, которых дождь согнал со двора, преждевременно оборвав перемену. И я последовал за ними – не мокнуть же на улице.

От ПКИ-2 так и несло аскетизмом боевых искусств – голые серые стены из цементных блоков, угрюмое тесное помещение. С низких металлических балок уродливыми раздутыми сталактитами свисали боксерские груши, деревянные манекены свалены в угол, точно избитые пленники. Посреди зала был обустроен небольшой ринг, затянутый брезентом с однотонным узором в духе пуантилизма и цвета ржавчины. При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что это засохшая кровь.

Из-под одинаковых серых тренировочных курток с капюшонами на журналистов взирали неприветливые лица. Кикбоксеры слонялись по залу, следя за нами с любопытством и сдержанным презрением, точно волки, что облизываются из клетки на жирного зеваку. Репортеры сбились кучками, не зная, что делать дальше. Кто рассматривал спортивное оборудование так пристально, будто видит экспонаты музея, кто с не меньшим вниманием уставился на собственные ботинки.

Из дальней двери вынырнул немолодой мужчина с по-военному коротким ежиком седых волос и шеей что твое дерево и проложил себе путь к рингу. С обеих сторон его прикрывали клоны – его копии, но крупнее и моложе. Слева – гора мышц ростом в шесть футов и три дюйма, с носом, сплющенным, как пустая банка из-под пива, справа – живая карикатура на первого парня, лишних тридцать фунтов живого веса и еще пара зарубок на носу.

Два тяжеловеса приподняли канаты, и старикан вышел на ринг. Репортеры молча столпились вокруг, норовя протиснуться поближе.

– Я должен передать вам слова уважаемого Исаму Суды, – возвестил старикан. Я так и ждал, что сейчас с потолка в самый центр ринга вывалится микрофон, как бывает перед важным боем, но этому громоподобному басу техника не требовалась. Нацепив очочки, снятые, судя по размеру, с близорукой Барби, оратор неуклюже развернул какой-то свиток. Его руки, сплошь мозоли и распухшие суставы, навеки стянутые артритом в кулаки, больше походили на птичьи лапы. Боксерская груша сдачи не дает, но со временем отплачивает за все полученные удары.

– Достопочтенные члены великого и славного цеха журналистов, – провозгласил старик, будто выплевывая каждое слово. – Благодарю за то, что вы пришли. Я понимаю, что многие из вас хотят узнать подробности о внезапной кончине Ёси. Хотя в данный момент я почти не располагаю информацией касательно этой трагедии, я бы хотел по возможности удовлетворить ваше законное любопытство. Однако я прошу вас учесть, что ряд тем я затрагивать не вправе. А именно.

Тут старикан хорошенько откашлялся – похоже, глотку у него здорово завалило. Он обильно сплюнул на пол, а оба здоровенных парня с вызовом посмотрели на толпу – мол, посмеет ли кто сделать замечание. После этого старик продолжил чтение:

– Я не стану отвечать ни на какие вопросы относительно кокаина, амфетаминов, героина, галлюциногенов, марихуаны, алкоголя, никотина и иных наркотиков, включая продаваемые свободно или по рецептам, а также запрещенные как в этой стране, так и в любом государстве, где продаются записи «Святой стрелы». Я не стану отвечать на вопросы о подругах, поклонницах, несовершеннолетних девушках и о любых событиях, которые могли иметь или не иметь место в Таиланде. Никаких вопросов о прежних и нынешних членах группы «Святая стрела» или об артистах и продюсерах, сотрудничавших с Ёси, за исключением меня самого. Никаких вопросов о нападениях, столкновениях, судебных исках или иных недоразумениях, в которых Ёси был якобы замешан. Никаких вопросов относительно краски для волос, геля для волос, косметики, пирсинга, татуировок, шрамов или других элементов внешнего вида Ёси. Никаких вопросов о сантерии, эзотерическом буддизме, храме Плутона, культе чтецов по стопам, пиве «Гудбадди», инопланетянах и вообще о любых религиозных или политических взглядах, а также коммерческой продукции, которую якобы поддерживал или рекламировал Ёси. Никаких вопросов о скрытом смысле его поэзии, тайных посланиях, вуду-истских заклинаниях, мистификациях или розыгрышах. Наконец, никаких вопросов, требующих от меня догадок по поводу причины смерти Ёси.

Завершив этот перечень, точно серию хуков, старикан вновь сделал паузу – заслужил. Репортеры терпеливо слушали, кое-кто, желая перестраховаться, даже записывал основные пункты.

Старик перешел к следующему раунду.

– В нынешнем своем тяжелом душевном состоянии я, к сожалению, не могу иметь дело с таким многолюдным собранием, а потому пресс-конференция пройдет в несколько необычном формате: спортсмены из тренажерного центра будут провожать репортеров по одному в помещение данного корпуса, где каждому будет предоставлено частное интервью с правом задать мне один-единственный вопрос. Если этот вопрос не нарушит указанные выше основные правила, я постараюсь ответить, но если он в какой-то форме или каким-то образом нарушит эти правила, нарушитель будет препровожден из здания.

Старикан снова сделал паузу и орлиным взором окинул толпу. Его дни в большом спорте давно миновали, но он вполне мог убить взглядом. Все замерли и в тишине внимали каждому слову.

– Тихо! – рявкнул он.

Вероятно, автор сценария предусмотрел в тексте какую-то реакцию толпы, но толпа молчала. Оратор еще немного попыхтел и наконец велел нам выстроиться гуськом вдоль задней стены.

Со всех сторон к нам ринулись кикбоксеры в серых куртках. Меня точно кирпичом промеж лопаток стукнули, и я поспешил подвинуться туда, куда меня толкнули. Спасибо, не прибили на месте. Из-за таких пустяков обижаться и хлопать дверью не стоило.

Не прошло и минуты, как я оказался в очень аккуратной людской цепочке, выстроенной вдоль дальней стены. Старик вместе со своими спутниками сошел с ринга, все трое продефилировали к противоположной двери и скрылись. Еще несколько секунд – и два кикбоксера не столь устрашающих размеров повели вслед за распорядителем первого журналиста.

Я стоял в очереди и думал, до чего же все это глупая затея. Судя по лицам моих товарищей, эта мысль приходила на ум каждому, однако все смирились. В школах японцев учат: основа цивилизованного общества – безмолвное негодование. Меня в Америке ничему подобному не учили, так что не знаю, чем мне оправдаться.

Не успел я сформулировать «один-единственный вопрос», как настала моя очередь.

Все спортивные раздевалки земного шара пахнут одинаково. Будят туманные воспоминания об уроках физкультуры в старших классах и обо всем, что с ними сопряжено: мы перебрасывались полотенцами и грязными шутками и больше всего меня беспокоил вопрос, когда же появятся волосы в паху. Теперь, отрастив шерстку, я вхожу в мужскую раздевалку со смутным чувством удовлетворения достигнутыми результатами. Будь что будет, а волосы в паху у меня уже есть.

Суда сидел на скамейке в конце центрального прохода, с обеих сторон его прикрывали ряды бледно-зеленых металлических шкафчиков и два гиганта, которых я уже видел на ринге. Они и вблизи выглядели слегка недоделанными клонами. Старого сэнсэя с толстой шеей в поле зрения не наблюдалось.

Суда, как и все остальные, облачился в серый тренировочный костюм. Он достаточно походил бы на кикбоксера, если б не длинные светлые волосы с рыжими проблесками, собранные в хвостик, который на конце расщеплялся, как плетка-девятихвостка. Я не помнил в точности, когда в последний раз видел басиста, но скорее всего – во время выступления с Ёси, так что неудивительно, что я не узнавал его в лицо. Тут хоть императора Акихито выпусти на сцену в девичьем платьице, ни один взгляд не оторвется от Ёси, от волшебного полета его пальцев.

– Вы, кажется, из «Роллинг стоун», – приятным мелодичным голосом обратился ко мне Суда. Прежде чем я успел возразить, он уже попросил меня присаживаться. – Хотите «Пауэрпоп»? – предложил он.

Я отказался от угощения и опустился рядом с музыкантом на деревянную скамью. Суда отставил «Пауэрпоп» и стал катать бамбуковую палку по голени: известный в кикбоксинге прием – нарастут мозоли, и ноги превратятся в еще более грозное оружие. Если не считать прически, он смахивал на рок-музыканта не больше, чем пригородный тренер по аэробике. На лице улыбка неудачника: так улыбается паренек, которого если и берут в игру, то последним, а он расплывается от счастья: все-таки взяли. Судя по пластике, Суда оставался подростком, стесняющимся своего тела.

– Вы ради этого приехали из самой Америки?

– Вроде как, – пробормотал я.

– Ёси всегда мечтал о гастролях в США. Одна американская компания, «Тореадор Рекордз», собиралась продавать «Взрыв в подштанниках». Мы бы выступили от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Гастроли по четырнадцати городам. Но сделка не состоялась.

– И слава богу, – подхватил я. – Ёси с его склонностями дальше Калифорнии бы не уехал.

Один громила вдруг шагнул поближе к нам, лицо его напряглось.

– Дженис Джоплин умерла в Калифорнии, – сообщил он.

– Что с того? – возразил его клон. – Сэм Кук умер там же, и Пресловутый Б.И.Г.

– И Деннис Уилсон, и Гиллель Словак, – яростно прошипел первый. – И Рэнди Калифорния.

– Чушь! – завелся первый. – Калифорния утонул на Гавайях.

– Кто такой Рэнди Калифорния? – уточнил я.

– Гитарист из «Спирита», – пояснил больший.

– Он играл с Хендриксом, когда Хендрикс еще не был Хендриксом, – подхватил меньший. – В шестьдесят шестом.

– На самом деле его звали Рэнди Вулф…

– …И он умер на Гавайях. Не в Калифорнии, – настаивал меньший, злобно косясь на большего. Этот яростный спор окончательно убедил меня: передо мной – братья-близнецы.

– Это Аки и Маки Фудзотао, – представил их Суда. – Мы познакомились в Павильоне номер один кикбоксинга Иокогамы. Их отец – тот, кто читал мое заявление, – мой учитель. Аки и Маки уже много лет работают охранниками «Святой стрелы». По части контролирования масс они оба гении.

Несомненно. Эти ребята не отличались легкостью и жилистостью, свойственной тайским боксерам, – они были скорее бульдоги, такие здоровенные, что сошли бы за вышибал в сумоистском баре.

– Их мама страшно переживала, что мальчики будут драться на ринге друг с другом, – продолжал свою повесть Суда. – Поэтому Аки стал суперсверхтяжеловесом, а Маки остался среднесверхтяжеловесом. К тому же Аки чаще ломали нос. Три раза, если не ошибаюсь?

– Четыре! – с гордостью уточнил Аки.

– Кит Ричардс тоже один раз сломал нос, – вмешался Маки. – В панель врезался – отключился прямо в студии после девяти бессонных ночей.

– Что с того? – не уступал брат. – Пит Таунсхенд только и делает, что разбивает нос.

– Чушь! – запыхтел Маки. – Он у него отроду

такой.

– Ребята знают о рок-музыке все, только играть не умеют, – усмехнулся Суда, покровительственно поглядывая на близнецов и между делом отворачивая крышку с очередного укрепляющего напитка. Когда он улыбался, глазки у него разбегались, норовя убежать с лица вовсе.

– Задавайте свой вопрос, – подбодрил он меня. – Правила вам известны.

Вопроса я не заготовил, и правила меня не устраивали, так что пришлось импровизировать.

– Ёси писал всю музыку, так?

– Как правило. К двум-трем песенкам мы писали

вместе.

– Стихи тоже сочинял он?

– Ага. Стихи все его.

– Ёси сам записывал все партии на альбомах?

– Только демо-версию. Обычно я играл партию баса для записи, когда заучивал. Но вообще да, Ёси играл на всех инструментах кроме барабана. Для альбома партию барабана давали на синтезаторе. Это уже несколько вопросов, чел.

– Ладно, еще один коротенький, напоследок. Если Ёси все делал сам, зачем ему понадобились вы?

Суда прекратил обрабатывать свои лодыжки. Поднял бутылку с фирменным напитком качков, отхлебнул. Два здоровяка слегка забеспокоились. Я прямо слышал, как они поигрывают мускулами.

– Будьте добры, повторите вопрос. Иногда я недослышиваю. ППС.

– Профессиональная потеря слуха, – расшифровал Маки.

– Ухо рокера, – уточнил Аки.

Пришлось повторить – не дословно, но близко к тексту. Возможно, «напряжение сгустилось», но я слишком устал и не заметил. В худшем случае вытолкают пинком под зад из ПКИ-2. Вся эта затея с единственным вопросом – чушь собачья.

И вдруг близнецы надвинулись на меня. Я не уклонился. Они схватили меня под руки. Я опять-таки не возражал. С моего молчаливого согласия громилы оторвали меня от скамьи.

– Стоп! – сказал Суда.

Они держали меня на весу. Если б захотели, могли бы перебрасываться мной, как мячиком, или сложить миролюбивого бумажного журавлика. Суда еще немного покатал скалкой по лодыжкам и прекратил это занятие. Почесал в затылке, раздумывая.

– Опустите его! – велел он.

Близнецы разжали руки, и я совершил жесткую посадку на скамью. Глядя мне прямо в глаза, Суда заговорил, и слова его падали весомо, как целый почечный Стоунхендж.

– Ты! Ты – первый человек, кто пришел сюда. – Он передохнул и начал речь с начала: – Первый, кого я могу уважать, понимаешь? Ты знаешь, что такое конфликт. Всякое искусство – и кикбоксинг тоже – основаны на конфликте, так я понимаю.

Под конец фразы он возвысил голос, будто сам усомнился. Я кивнул, сожалея о своем промахе: Суда принял мою дерзость (вызванную отвращением ко всей этой церемонии) за суровую честность, за прямой подход. Я выступил хамом, а он счел меня гонзо-журналистом – различие тонкое, не всякому доступное.

– Все эти репортеры – просто овцы, понимаешь? Приятные ребята, но рок не для них. Одинаковые костюмы, одинаковые глупые вопросы. Но ты – другой. Независимый, чужой здесь.

– Послушайте, вы не совсем…

– Это замечательно, чел! Все эти правила не я придумал. Я-то готов отвечать, о чем бы ни спросили. Дерзость и есть рок. Это и есть Ёси. Ты бы ему понравился. Он бы тебе задницу надрал, но ты бы ему пришелся по душе. И мне тоже.

Что бы такое ему сказать, чтобы разонравиться? Я сидел на скамье, слушал, как я ему нравлюсь, и мне это вовсе не нравилось. Пора выбираться, покуда мне не понравился Суда. Нужно соблюдать дистанцию, во всяком случае – пока я не нашел ракурс для статьи о Ёси.

– Вас там еще репортеры ждут, – напомнил я.

– Придурки с диктофонами, – процедил Суда. – Ты вообще представляешь, каково это – целый день слушать одни и те же вопросы!

Я чуть было не посочувствовал: после моего опыта с токийской полицией я прекрасно знал, каково это. Но тут на лице Суды промелькнуло изумление. За моей спиной послышались шаги, и я обернулся.

Впереди – мужик с лицом, что мешок из-под картошки, покатый лоб над правой бровью украшен двумя шрамами в виде полумесяцев или усталых гусениц.

Шрамы от укуса.

Тюремный поцелуй из Осаки.

Позади – четверо, лица свежие, консервативные синие костюмы. Парни качались из стороны в сторону, движения не слажены. Знаю я таких – приятные, компанейские ребята, неотвязные, как похмелье, вечно жалуются, что им не оплатили сверхурочные. Одеваются в Инкубаторские Костюмы, гордятся степенью бакалавра, полученной в университете Васэда, друзей полно, творческой фантазии не больше, чем у гвоздя.

Впрочем, я не сужу людей по внешности.

– Горе, детка! – произнес Укушенный, обращаясь к Суде.

Укушенный нацепил темные очки – такие разве что Сильвия Плат носила, да и то в дождливый день, – а из-под устрашающе дорогого синего костюма виднелся острый, как лезвие бритвы, галстук. Все это прекрасно сочеталось со стрижкой под Цезаря, и Укушенный это сознавал. Парни, склонные говорить другим «детка», прекрасно разбираются в прическах, темных очках и модных костюмах – что с чем идет. Скорбно покачав головой, Укушенный повторил:

– Ты сейчас переживаешь большое горе!

Суда покосился на близнецов-телохранителей, потом с изумлением – на Укушенного.

– Как вы сюда попали?

Укушенный криво усмехнулся. Сверкнули зубы, острее острого галстука. Недешево ему стоило привести их в порядок.

– Господин Сугавара выражает глубочайшее соболезнование.

– Мы все сочувствуем! – подхватил один Синий Костюм. – Такая трагедия!

– Господин Сугавара выражает свою скорбь.

Я не сразу сообразил, что речь идет о том самом Сугаваре. Этот человек-легенда в самом деле поднялся из грязи в князи, что в жизни случается гораздо реже, чем в романах. В начале восьмидесятых Сугавара основал «Сэппуку Рекордз» и за несколько лет превратил эту студию в крупнейшую независимую музыкальную компанию страны. Большинство независимых студий звукозаписи укрывались в какой-нибудь нише, специализируясь на китайском рэпе, вьетнамском регги или окинавской психоделике, но «Сэппуку» била сильнейших игроков на их собственном поп-поле. Наделенный сверхъестественным даром сходу распознавать хит, Сугавара подписывал сделки, до которых никто другой и кончиком палки не дотронулся бы, запрыгивал в головной вагон еще не сложившейся моды и тут же соскакивал, едва дорога становилась чересчур ухабистой.

Он славился умением находить талант, но еще более – умением этот талант удержать. Компании покрупнее пытались переманить у него клиентов, поползли неизбежные мрачные слухи о том, какими способами

В чем бы ни заключалась тайна Сугавары, он предпочитал держать ее при себе. Вот уже почти шесть лет он вовсе не общался с прессой. Теперь он возглавлял не только «Сэппуку Рекордз», но и «Киностудию "Сэппуку"», «Телеканал Сэпукку», «Видео "Сэппуку"», «Издательство "Сэппуку"» и «Рекламное агентство "Сэппуку"», корпорацию «Сэппуку» и seppuku.co.jp. Времени на низменных репортеров не оставалось.

– Господин Сугавара передает поклон, – возвестил Укушенный. – Сердечный поклон. От имени всех членов «Сэппуку».

– Ёси нам все равно что брат, – забормотал один из Синих Костюмов.

Квартет Синих Костюмов дружно выводил еще какие-то банальности, пока Укушенный не остановил их взмахом руки. Все немедленно заткнулись. Сняв очки, Укушенный уставился на меня так, словно впервые обнаружил мое присутствие.

– Репортер?

– Журналист, – уточнил я.

Укушенный прищурился, лоб его пошел складками, шрамы сморщились.

– Прошу вас, поймите, – поспешно встрял один из Синих, – сейчас мы не можем общаться с журналистами.

– Мы вынуждены просить вас удалиться.

– Такая трагедия!

– Столько людей жаждут выразить сочувствие!

– Поймите нас!

Пока все хором требовали от меня понимания, я исподтишка оглянулся на Суду. Тот сидел на скамейке и, похоже, ничего не понимал.

– Не примите за недостаток уважения, – осторожно заговорил я, – но ведь нас пригласили на пресс-конференцию.

– Значит, договорились! – радостно пропел один Синий.

– Благодарим вас за отзывчивость! – подхватил другой.

Укушенный вновь жестом велел им замолчать и пододвинулся вплотную ко мне:

– Звать-то тебя как, журналист?

Он говорил с грубым осакским выговором. Осака – хулиганистая сестренка Токио, город, где типичная японская вежливость уже не типична. «Деньги делаешь?» – так в Осаке здороваются. «Звать-то тебя как?» – на языке Осаки это означало «Приятно познакомиться».

– Билли Чака, – ответил я. – Журнал «Молодежь Азии».

Он это обмозговал. Состроил довольно забавную гримасу, но смеяться мне не хотелось.

– Слыхал про тебя. Ты писал про чокнутую гейшу, верно?

Я удивленно кивнул – надо же, какие у меня читатели. «Молодежь Азии» отнюдь не ориентировалась на менеджеров звукозаписи старше сорока. Впрочем, они, должно быть, держат наш журнальчик под рукой, сверяясь с молодежной модой. Проще так, чем по правде общаться с подростками.

– Визитка есть?

Наконец-то спросил. В Японии все то и дело обмениваются мейси – обычай, измысленный, должно быть, заправилами полиграфического бизнеса. За последние два года я раздал тысячи полторы визиток и принял решение: пусть типографы поищут другой источник для оплаты отпуска и тренера по гольфу.

– К сожалению, закончились, – развел руками я.

– Точно, Билли Чака, – со знанием дела хмыкнул он.

Преданный читатель. Статья о повальном обмене мейси была опубликована еще в апреле прошлого года, и я не слишком ею гордился – очень интересно подросткам читать о визитках!

– Вот моя, – произнес Укушенный. Он не сопроводил слова жестом, но Синий Костюм номер раз извлек из кармана синего костюма стопочку толщиной в три дюйма, отделил верхнюю карточку и протянул мне.

Яцу Кидзугути

Вице-президент, музыканты и репертуар

Корпорация «Сэппуку»

13 – 4 – 2 Гиндза, Тюо-ку

03-3581-4111

– Посети «Сэппуку Рекордз», – пригласил меня Кидзугути. – Завтра устроит? Я думаю, господин Сугавара будет рад. Обсудим кое-какие дела.

Я посмотрел на Суду, проверяя, знает ли он, что за фигня творится. Он только плечами пожал и, судя по его лицу, не хотел, чтобы на него вообще смотрели. Слишком много народу в слишком тесном помещении, одна сцена чересчур быстро сменяется другой. Похоже, я не был в Токио дольше, чем мне казалось.

– Так что? – не отставал Кидзугути.

Я только что приехал, сказал я.

– В «Принце Акасаке» был?

– Конечно, – подтвердил я. – У них хороший акупунктурист. Китаяночка. Работает в технике цигун. Но меня туда больше не пускают. Долго рассказывать.

– Отвезите Билли в «Рояль», – приказал Кидзугути близнецам-кикбоксерам. – Номер за счет «Сэппуку Рекордз».

Аки и Маки закивали – точно бильярдные шары закачались на пружинках. Кажется, ребятам по душе выполнять чужие приказы. Или они торопятся удрать из раздевалки. Я и рта не успел раскрыть, как снова вступил квартет Синих Костюмов.

– В «Рояле» вам понравится, – посулил один.

– Замечательное заведение! – подхватил второй.

– Впервые о нем слышу, – возразил я.

– «Рояль», – со вздохом пояснил Суда, – вроде «Принца», но мебель подешевле. На случай, если охота что-нибудь сломать.

Наверное, именно такой отель и требуется рок-звездам. Ладно, так или иначе со мной разобрались: вежливо убрали с фальшивой пресс-конференции, устроили в отель и назначили встречу с главой «Сэппуку». На словах это выглядело приятнее, чем на деле.

– Вы мне так и не ответили, – напомнил я Суде.

– Сейчас не время для журналистов! – возмутился Синий Костюм.

Остальные запели в лад, но я уже не слушал. Я повернулся и пошел вслед за Аки и Маки, а в раздевалке набирал обороты интимный разговор.

Мы прошли по узкому коридору в гараж, где стоял большой черный «БМВ» с тонированными стеклами. Дружно забрались внутрь. Аки сел за руль, его брат – на место охранника.

– Из какого вы штата? – спросил Маки. Аки тем временем прогревал мотор.

– Я вообще-то из Кливленда.

Маки кивнул.

– «Уокин Токин» Билл Хокинс, – начал игру Аки.

– Алан Фрид, – откликнулся Маки.

– Эдвин Коллинз…

– Агент Ноль-Ноль-Соул.

– Война! У-ху!

– Господи боже!

– В Зале Славы рок-н-ролла был? – спросил меня Аки.

Я признался, что избегаю музеев. Он так на меня посмотрел, будто я глупость сморозил. Дверь гаража поехала вверх, мы потихоньку вырулили в узкий проулок, сплошь в лужах. Маки осмотрел территорию. Он подал знак брату, и тот нажал на газ.

Голова моя резко дернулась назад – мы космической ракетой помчались по проулку. На углу дожидалась толпа репортеров, их уже сотни собрались. Среди них и заплаканные обожатели Ёси, по большей части девчонки. Высокие платформы сандалий подросли еще на несколько дюймов, а короткие юбки на столько же дюймов укоротились, но в целом мода не слишком изменялась с последнего моего приезда. Или, скорее, она успела поменяться раз пять или шесть, и наступила очередная эпоха ретро.

Вслед за поклонниками рока явились и силы порядка. Патрульные выстроились шеренгой, стараясь удержать молодежь, пока работали фотокамеры. Подростки изо всех сил мешали репортерам, репортеры уделяли подросткам внимание, о каком те могли только мечтать. Со стороны эти отношения казались идиллическими. Впрочем, со стороны кажется, будто фермер кормит коров исключительно по доброте сердечной.

И вдруг один из журналистов заприметил нашу машину.

Какая-то девчонка взвизгнула.

Шеренга полицейских дрогнула, и вся человеческая масса устремилась к нам.

Аки завернул за угол, едва не зацепив самого проворного фотографа. Тот отскочил, камера запрокинулась, фотографируя небо.

Я попытался что-нибудь разглядеть через плечо сквозь темное стекло. Мы уносились прочь; журналисты, толкая друг друга, неслись вслед, тщетно пытаясь настичь стремительный автомобиль. Большинство сдалось на первых же шагах.

Из толпы вырвалась девочка-подросток в школьной форме – какая-то матроска, белые носки сползли на лодыжки. Даже издали я увидел: отнюдь не красотка. Она мчалась за нами с поразительной для таких толстеньких ножек скоростью. Замелькали вспышки – репортеры почуяли запах жареного. Криков ее я разобрать не мог, но слезы на лице девочки даже издали казались искренними.

Аки щелкнул кнопкой магнитофона и, заглушая все внешние шумы, в «БМВ» загрохотали зубодробительные ударные: «Святая стрела», альбом «Космический дневник», вторая сторона.

 

5

Мой номер располагался на четвертом этаже отеля «Рояль», то бишь на этаже Ч. Ч – четвертый этаж, но в большинстве японских отелей четвертый этаж отсутствует, поскольку «си», то есть «четыре», означает также «смерть». Это очень несчастливое число, а потому некоторые рок-квартеты приглашают дополнительного пятого участника – пусть играет на тамбурине или просто по сцене скачет.

Номер как номер: мебель дешевая, тут Суда не обманул, но само помещение достаточно просторное для Токио. Выглянув из окна, я обнаружил напротив глухую цементную стену. Что ж, когда двадцать миллионов человек скучится в одном городе, на всех красивых видов не хватит. На стене – большая пестрая реклама презервативов «Мамору». Бодрый лиловый человечек-презерватив с выходящим из головы пузырем: «Я буду беречь тебя и хранить, пока я жив». Знакомые каждому японцу слова – их произнес наследный принц Нарухито, делая предложение принцессе Масако. Династия Ямато наверняка гадает, какие еще унижения заготовило для них новое столетие.

Распаковался я за три минуты. Закончив, пролистал записную книжку в поисках каких-нибудь ниточек к Ёси. Множество устаревших номеров типа «она вышла замуж» или «он больше здесь не работает». Как будто все на свете разом изменили свою жизнь. Дойдя до конца списка, я решил позвонить в «Балаган» Такэси.

Вот до чего я дошел.

«Балаган» прежде был шалым журнальчиком, костяшки в кровь, его адвокаты трудились не меньше мальчиков на побегушках. Потом его поглотил концерн «Тубусими», и ребята получили внутреннюю инструкцию – перечень родственных «Тубусими» компаний и людей, которых не следует огорчать. Тринадцать страниц, две колонки, через один интервал. В конце следовало краткое уведомление: зарплата снижается на десять процентов, добро пожаловать в дружную семью «Тубусими».

После этого лучшие парни из «Балагана» свалили, но мой приятель Такэси все еще гнул там спину. Хорошим писакой его не назовешь, но он славный парень. И если в Токио что-то затевалось, Такэси узнавал об этом одним из первых.

Я набрал его номер. Такэси подошел только после шестого гудка.

– Ч-черт! – прошипел он в трубку. – Хватитуже! Нечего звонить мне на работу. Ясно?! Делаю все, что в моих силах. Оставьте меня в покое!

– Это Чака, – представился я.

– А?

– Это ты о чем?

– Да так, – хихикнул он. – Обознался. Шутка, долго объяснять. Как дела, Билли? Слыхал, ты устроил разборку с господином Тондой? Челюсть ему сломал?

Я не ответил. Я вспоминал, кто это вывел такой закон: лживые слухи распространяются быстрее правдивых?

– Не могу тебя осуждать, – продолжал Такэси. – Знаешь, что этот тип сделал с ручной обезьянкой Анны Вонг? Я с тех пор и смотреть на бананы не могу. Гадость какая! Пакость, да и только!

– Верю на слово, – сказал я. – А ты так и живешь в коробке?

С год тому назад Такэси поселился в центральном парке Синдзюку в домике из картонных коробок. Оборудовал настоящую двухкомнатную квартирку: гостиная, спальня и кухонька. Утеплил свое жилье голубым брезентом. Стены были из толстого картона, не хуже, чем в большинстве токийских домов. Настоящие бездомные могли ему позавидовать.

Тем не менее по японским понятиям даже заговаривать о картонном домике было невежливо. Впрочем, чего и ждать от Билли, он же гайдзин! Мне кажется, Такэси моя неделикатность даже радовала, потому что больше поговорить на эту тему было не с кем.

– Ну, ты же понимаешь… – завздыхал он.

С его женой я был знаком, так что, можно сказать, понимал. Такэси именовал свою супругу окура-сё, то бишь «Министерство финансов». Иными словами, она его обанкротила. Жить госпожа Такэси желала не иначе как в дорогущих апартаментах в Эбису, однако, по ее мнению, квартирка была тесновата для двоих. Не знаю, почему Такэси не разводился. Однажды он попытался объяснить мне свою позицию, сыпал положенными словами: самопожертвование, долг, ответственность. Я все равно не понял, и тогда он вздохнул и сказал, что я не японец.

– Как поживает та девчонка, с которой ты хороводился? – напомнил мне Такэси – яд так и сочился из его голоса. – Кажется, ее Сара звали?

– Лучше не бывает. Собирается уходить из журнала, а меня обозвала гусеницей.

В трубке воцарилось молчание.

– Гусеницей? – пробормотал наконец Такэси. – Да, крепко она тебя. Впрочем, по заслугам.

– В каком это смысле?

– О тебе довольно! – внезапно ожил Такэси. – Слыхал какие-нибудь новости об интересных людях?

– Нуда. Ёси перекинулся.

– Со дэсу ка? [43]Зд. – да ну? (яп.)
Вот черт.

– Что-нибудь знаешь об этом?

– Может, и знаю. Мы живем в информационную эпоху. Отдавать информацию за так неправильно. Вся экономика нарушится.

– Отлично, – сказал я. – А слыхал ты насчет Хидэто Иманиси по прозвищу Перманент?

Мацука управлял преступным синдикатом Ямага-магуми. Играл в гольф с министрами, обедал с главами корпораций и, едва подкатывал кризис среднего возраста, затевал очередную войнушку.

Такэси только фыркнул.

– А знаешь ли ты, что он – гермафродит?

Такэси фыркнул опять, но более заинтересованно.

– Данные медицинского обследования, – дразнил я. – Может, удастся и картинки предоставить.

Такэси взвесил мою информацию, точно булыжник в руке – крупные ли пойдут круги, если бросить в воду. Прежде чем ответить, он прямо-таки зашелся в приступе фырканья.

– Ты каким образом такое раскопал? – спросил он.

– Ты себе не представляешь, сколько нужно виски, чтобы напоить обычную медсестру из Нагасаки.

Он еще пофыркал и признался:

– «Балаган» это не опубликует. Громилы из Яма-гама перевернут наш офис вверх дном, распугают всех рекламодателей. Мне в жопу воткнут самурайский меч. И вообще, мы пишем только о развлечениях.

– Крестный отец с двойным набором половых органов – это ли не развлечение?

– Предпочитаю долгую и счастливую жизнь с моим собственным набором половых и прочих органов.

– Стареешь, Такэси!

– Как говорится: тростник, что гнется под ветром, не ломается.

– От тростника слышу.

Такэси затих. Уж не обиделся ли? Он же все-таки работал в «Балагане» и жил в картонной коробке. Сюжет о якудза-гермафродите и вправду мог закончиться убийством журналиста. Такэси стал бы героем, а на меня легла бы тяжкая ответственность: еще одного слабого писаку превратил в великомученика и поборника свободы прессы. Такое со мной уже случалось.

Не дожидаясь извинений, Такэси вновь заговорил:

– Я мало что могу сказать про Ёси, – сообщил он. – После клиники в Хоккайдо он держался в тени. Официальная версия «Сэппуку» – Ёси писал демо к новому альбому. Сам он помалкивал. Мы много месяцев пытались отрыть какую-нибудь грязь. Ёси нас обычно не подводил – по три скандала в год подкидывал. А тут – и у дома его подкарауливали, и по всем барам прошли – пусто.

– Теперь вы заполучили сюжет.

– Ага, – подтвердил Такэси. – Лишь бы о причинах смерти еще пару дней не объявляли. Пока мы можем строить догадки и подбрасывать намеки. Версия всегда идет лучше фактов.

Не поспоришь.

– Еще один, вопрос, – сказал я. – Ты что-нибудь слышал о таком Яцу как-бишь-его? Двойной шрам на лице, работает на «Сэппуку»?

– Яцу Кидзугути, – подхватил Такэси. – Твердый орешек. Много лет назад работал с якудза в Осаке. Угодил за решетку, а когда вышел, перебрался в Токио, пустил свои связи в ход и получил заем на строительство. Еще до кризиса с дзюсен. Прикупил акции нескольких крупных компаний и затеял собственную сокайя. Деятельный малый.

Дзюсен – так кратко обозначали крупнейший скандал с фальшивыми займами и отмыванием денег, который чуть было не уничтожил банковскую систему Японии. По сравнению с ним ссудо-сберегательный кризис в Америке – карманные деньги, отнятые у школьника. Меня особо не удивило, что Кидзугути был в этом замешан. Не удивило меня и его участие в специфическом японском рэкете сокайя. Делается это так: рэкетир покупает небольшую долю акций, а потом угрожает сорвать собрание акционеров, если не получит отступные. Одержимые страхом «потерять лицо» японцы всегда предпочтут заплатить шантажисту. Можно сказать, деловая рутина.

Меня удивило другое: как этот мафиози пролез в музыкальный бизнес? От такого вопроса Такэси зашелся смехом:

– Всем известно: на сокайя теперь не разживешься, экономика в упадке, власти давят. Но детишки покупают музыку, что бы ни творилось на фондовой бирже. Я так думаю, ему надоело быть одиноким волком, он нарыл какой-нибудь грязи про «Сэппуку» и выжал из них приличную должность и долю доходов.

Вроде разумно. Если этот Кидзугути занимался всяческим рэкетом, он не мог обойти вниманием индустрию развлечений. Но что-то тут было неладно, что-то меня смутно беспокоило, а впрочем, сказал я себе, в индустрии развлечений хватает темных пятен.

– Еще что-нибудь скажешь?

– Задарма?

Мой черед фыркать.

– О'кей, – вздохнул Такэси. – Есть одна наводка, неподтвержденная. Якобы в ночь смерти Ёси видели в «Краденом котенке» – убогое такое заведение в Кабуки-тё. Любая девчонка в стране пошла бы с ним, только свистни, а он болтается в Кабуки-тё! Просто не понимаю.

– Слыхал пословицу: в слишком чистой воде рыбка не водится.

– Слыхал. Но все равно не понимаю.

И это говорит человек, который согласился жить в картонной коробке, лишь бы не спорить с женой о расходах! На этот раз я удержался и не высказал крамольную мысль вслух – опасался, что он опять заговорит про Сару.

– Кстати, я вот еще чего не понимаю, – завел он. – Чего это Сара перестала приезжать с тобой в Японию?

– Потом объясню, – пообещал я, вешая трубку.

Я представил себе, как Такэси в своем офисе обиженно смотрит на телефон. Почему-то эта картина меня не утешила, но я не стал раздумывать, почему, я сбежал вниз по ступенькам, выскочил из гостиницы и устремился в погоню за призраком Ёсимуры Фукудзацу.

Шаткие стеллажи упираются в сводчатый потолок, пол заставлен картонными коробками с журналами. Новые выпуски японских комиксов вперемешку с замшелыми учебниками, страницы которых уже пожелтели. Дешевые романчики бунко [45]Издание карманного формата (яп.).
борются за место под солнцем с устаревшими пособиями по бизнесу и разрозненными томами энциклопедии. Снова комиксы. Я представил себе, как спасатели попытаются проложить себе путь через завалы книг, когда случится Большой Толчок, как они будут искать уцелевших людей под нагромождением печатных слов.

Это я зашел в букинистический магазин в Дзинботе переждать час пик. Тесный магазинчик покажется раем после давки в поездах на линии Яманотэ. К тому же до открытия заведений в Кабуки-тё оставалось немало времени, а я и так больше четверти своей сознательной жизни провел в гостиничных номерах, подыхая со скуки.

Протиснувшись между тесными рядами стеллажей, я добрался до дальнего угла, где молодой парень в очках с проволочной оправой, как у Леннона, пристроился возле старой лампы, способной осветить разве что две-три пылинки в ближайшем соседстве. Он читал потрепанный том «Моей Антонии» на английском. Чем юного токийца привлекла многословная хроника из Небраски? Понятия не имею. Хорошо хоть не Айн Рэнд.

Я подошел к прилавку и постучал по нему костяшками. Что-то пробурчав, парень аккуратно отметил место, на котором остановился, снял очки и протер стекла тряпочкой.

– Как вам книга? – спросил я.

– Прекрасная! – скучным голосом ответил он. – Уилла Кэзер – просто бомба!

Что, в самом деле? Я лишний раз убедился, что не смогу писать статьи для демографической ниши generasiax.com – для людей в возрасте от 20 до 31 с половиной. Кто их знает? Может, они все без ума от Уиллы Кэзер.

– Вы уже добрались до той сцены, когда доят коров? – поддержал разговор я. – Люблю эту главу. Кэзер пишет – как из пулемета херачит.

– Чем могу вам помочь?

– У вас есть отдел журналов? – намекнул я.

Продавец махнул рукой в сторону картонных коробок, наваленных в дальнем углу.

– Те, что посвежее, там.

Меня не больно-то привлекают потрепанные журналы, но часы пик длятся долго. Поблагодарив, я поплелся обратно, обходя старые и совсем старые коробки, пока не добрался до упаковки с надписью «Новые журналы».

Новизна – понятие относительное. Самый свежий номер «Молодежи Азии» был датирован позапрошлогодним февралем. В тот выпуск я не подготовил очерка, поскольку увлекся сюжетом о семнадцатилетнем пацане из Гонконга, революционере в области чревовещания. К несчастью, одно из его выступлений не понравилось «Триаде», и киллеры добрались до артиста раньше меня. Они даже его куклу изувечили.

Пролистав номер, я обнаружил, что кто-то выдрал мою ежемесячную колонку. Возможно, какой-нибудь учитель литературы выбрал этот текст в качестве образца современной прозы, или юный романтик вложил его в подарочный конверт для подруги на Белый день. А еще вернее – скатали бумажные шарики и с задней парты обстреляли жирнягу-одноклассника.

Я пролистал еще несколько журналов, однако ничто не привлекало взгляд. Стоит какому-нибудь журналу обнаружить новое течение в подростковой моде, глядишь, это течение уже испускает дух. Более того: мы сами губим зарождающиеся движения, когда пишем о них. Я лично прикончил несколько таких начинаний: китайские лагеря нудистов, пакистанские соревнования по запуску йо-йо и даже подпольные черепашьи бои, потрясшие Бангкок в конце девяностых.

Полугодичной давности номер «Ниппон Кул» подтвердил мою теорию. Я раскрыл его на странице «Крутая пятерка». Вся эта «крутая пятерка» за шесть месяцев успела раствориться. Превратилась в историю древнего мира. С тем же успехом я мог бы читать еженедельник эпохи Мэйдзи. Или, если уж на то пошло, хроники Уиллы Кэзер.

Только я вознамерился вторично попытать продавца, как заметил у себя под ногами коробку с «Мощным аккордом Японии». МАЯ – это рок-журнал, проявляющий особую склонность к гитаристам. Он до отказа набит эзотерикой, рассуждениями о всяких примочках к гитарам и спорами о том, кто у кого первым украл какой гитарный рифф. Главным образом в этом издании публикуются таблатуры и описание оборудования, причем исключительно для гитарных отаку [50]Зд. – фанаты, одержимые поклонники (яп.).
.

На обложке этого номера красовался Ёси. Таинственно подмигивал мне из коробки. Длинные черные волосы свисали с головы, как ветви плакучей ивы, глаза обведены тушью гуще, чем у девочки-подростка с комплексом неполноценности. Пояс кожаных штанов вместо пряжки скреплен наручниками, блестящая и переливающаяся лиловая рубашка без рукавов выставляет напоказ весь набор положенных татуировок. На худых запястьях теснятся полдюжины широких металлических браслетов, из уголка рта свисает горящая сигарета – необходимый штришок на банальном портрете молодого рокера. По сравнению с костюмом инопланетянина, который он нацепил в прошлом году на традиционном Конкурсе Красной и Белой Песни, очень даже трезвый и будничный вид. Ёси вернулся к реальности.

И тут я увидел птицу.

На левом плече Ёси, заветное местечко для татуировок. Прищурившись, я всмотрелся: татуировка довольно примитивная, без растушевки, только контур, сплошь зачерненный, точно нацистская медаль. Где-то мне уже попадалось это изображение, но отнюдь не на кожаных куртках байкеров, как я было предположил.

Логотип на визитке ночного портье.

Сунув «Мощный Аккорд Японии» подмышку, я проложил себе путь обратно к прилавку. Продавец наморщил лоб, с удивлением посмотрел сперва на меня, потом на журнал, который я ему предъявил.

– Я тоже гитарист, – соврал я. – На довоенной акустической слайд-гитаре. Болотный джамп-блюз Дельты, по большей части. Техасский свинг. Рудбелли, Слепой Скунс Джонсон, Крокозуб Вилли. Старье всякое. Но порой нападает охота воткнуть вилку в розетку – и по струнам!

Продавец, не обращая внимания на мою болтовню, взял в руки в журнал и, оттопырив нижнюю губу, начал листать его преувеличенно бережно, словно оценивал старинную рукопись.

– Двадцать тысяч йен, – объявил он наконец, опустив журнал на прилавок и глядя мне прямо в глаза. Двести американских долларов.

– Да полно, друг, – заспорил я. – Это же не первое издание «Смерть приходит за архиепископом».

– Посмотрите на дату.

Я посмотрел: это был выпуск следующего месяца.

– Библиографическая редкость, – с удовольствием сообщил продавец. – Мой друг работает в типографии, где печатают «Мощный аккорд Японии». Когда Ёси умер, они остановили тираж. Этот номер никогда не попадет на прилавки. Друг мне сказал, таких всего штук пятьдесят, не больше.

– Так что же он лежит у вас в картонной коробке?

– Неправильно положили, – пожал плечами он.

– Послушайте, – воззвал я. – Пройдет десять лет, сменится еще с полдюжины Ёси. В лучшем случае – если ему очень повезет, – память Ёси уцелеет в качестве ответа на вопрос телевикторины. В любом случае «Мощный аккорд Японии» не расходится на букинистической ярмарке азиатских периодических изданий как горячие пирожки. Готов заплатить вам семь тысяч йен – но только потому, что вы мне нравитесь.

– Вы не настолько нравитесь мне, чтобы уступить вам журнал дешевле, чем за пятнадцать тысяч.

– Может быть, я нравлюсь вам настолько, чтобы уступить его за десять?

– Вообще-то нет, – сказал паренек. – Но так и быть – если вы сразу уйдете.

Среди токийских продавцов такого грубияна еще поискать, так что лично мне паренек пришелся по душе. Я немного поразмыслил, представляя себе, какую рожу скорчит Чак, наш кливлендский бухгалтер, когда я попытаюсь терпеливо разъяснить ему, за каким чертом мне понадобилось покупать стодолларовый журнал о гитаристах.

– По рукам, друг.

Он пробил чек, я выложил денежки на пластиковый поднос. Парень искусно завернул журнал в четыре слоя тонкой бумаги, упаковал его в изящную коробочку, засунул коробочку в коричневый бумажный пакет, коричневый бумажный пакет засунул в другой пакет, побольше, с логотипом магазина. По моим подсчетам, на упаковку пошло примерно восемьдесят деревьев.

Но я не стал читать парню лекцию о бережном отношении к окружающей среде. Просто взял пакет и пошел к выходу, протискиваясь среди полок с никому не нужными книгами.

– Кстати, – крикнул я с порога, – в конце книги ее ребенок умрет. От истощения.

– Все мы умираем от истощения, – меланхолически ответил парень. – А вы и книгу эту не читали. Вы вообще книг особо не читаете, судя по всему.

Крепкий орешек. Конечно, я бы нашелся, что сказать, но надо же время от времени дать детям выиграть. Я снова засунул стодолларовый журнал о гитаристах подмышку, вышел из магазина и направил подошвы своих ботинок к ближайшему поезду до станции Синдзюку.

За последние сутки мне довелось пообщаться с рок-звездами, увлекающимися кикбоксингом, и купить журнал из будущего. Теперь я направлялся в стрип-бар в сомнительном районе. Если посмотреть на мою жизнь под верным углом, она покажется просто роскошной. Роскошь из дешевых, готов признать, но не моя вина, что в Японии нынче упадок.

 

6

Кабуки-тё – это сеть стрип-клубов, лав-отелей и галерей патинко [54]Патинко – японский игральный автомат, разновидность пинбола.
. Сеть стратегически расположена поблизости от делового центра – так что человек может по-быстрому развлечься после работы, – но при этом достаточно далеко от больших магазинов Синдзюку, так что этот самый человек не рискует наткнуться на жену или дочь. Розовая неоновая реклама предлагала кабаре, девушек для сопровождения и какой-то «модный массаж». Этот квартал – одно из немногих мест Токио, куда туристам не рекомендуется соваться по вечерам, поскольку здесь якудза ведут свои битвы с китайскими и корейскими бандами, постепенно осваивающими территорию.

«Краденый Котенок» располагался на втором этаже здания, которое явилось прямиком из научно-фантастического комикса. Когда я поднимался по лестнице, какой-то парень в костюме, вышедшем из моды еще год назад, попытался заманить меня в «Секси быседы терэ курэ» на первом этаже. Это заведение представляло из себя телефонный клуб – каждому клиенту выделялась кабинка, телефонный аппарат и список девушек. Тоже мне удовольствие. Я покачал головой и сказал зазывале: вакаримасэн, старательно искажая слово. «Не понимаю». Что было недалеко от истины. Пройдя по узкому коридору, я чуть не столкнулся со швейцаром «Краденого котенка». Откуда ни возьмись он выступил из тени под тусклый свет неоновой рекламы. Реклама изображала мурлычущую кошечку с большими мультяшными сиськами. Интересно, как бы это понравилось Дневному Менеджеру?

– Пароль? – спросил меня швейцар.

– Мяу? – попробовал я наугад.

– Добро пожаловать в «Краденого котенка»! – усмехнулся он. Я заплатил и вошел.

Большую часть клиентуры составляли мадогива-дзоку, «оконная публика»: немолодые люди, которых перевели в дальние кабинеты офиса и предоставили целый день любоваться городским пейзажем в ожидании пенсии. Вымирающее племя, пережиток дней пожизненного найма. Экономические мыльные пузыри лопались, лишний жирок из менеджеров повыпускали, и даже служащие старшего звена попадали под сокращение. Страх остаться без пенсии побуждал их пить все больше, как будто они и без того не пили.

Бар оказался миниатюрной копией западно-американских стрип-баров – таких за восьмидесятые развелось в Токио видимо-невидимо. Сцена, устланная псевдомраморной плиткой, вертикальный шест вынесен в зал. Свет прожекторов, громкая плохая музыка. Что здесь делать крупнейшей звезде японского рока, да и любому парню моложе сорока?

Или Ёси искал общества мужчин, годившихся ему в отцы? Его отец-американец завоевал сердце матери Ёси, а потом был отправлен во Вьетнам с билетом в один конец, когда мальчику исполнилось всего два года. Такую версию Ёси скармливал журналистам, и никто не обращал внимания на простой факт: к предполагаемому моменту гибели отца война во Вьетнаме давно закончилась. Судя по рассказам Ёси, единственной ниточкой, связующей его с отцом, были музыкальные записи. Его отец состоял в нескольких меломанских клубах и еще долго после его исчезновения в дом еженедельно поступали новые пластинки. Маленький Ёси слушал их по много раз, словно отец посылал ему тайную весть из далекой страны. Ёси почти сравнялось одиннадцать, когда он осознал наконец, что пластинки приходят не от отца, но это открытие не излечило его от любви к музыке.

Однако трогательную версию о поисках отца я вычеркнул из списка возможных причин, приведших Ёси в притон. Здесь имелась другая приманка, не столь романтическая и вполне общедоступная – стриптизерши.

Ёси строго соблюдал рок-н-рольный кодекс, а потому должен был встречаться с актрисой, фотомоделью или стриптизершей. Вернее, танцовщицей. Ныне всякий специалист по этикету зовется гуру, глава каждой компании – провидец, веб-дизайнеры сделались художниками, а составители рекламы – писателями. Так что и стриптизерша вправе именовать себя танцовщицей.

Я попивал скотч, наблюдая, как женщина на сцене принимает неестественные позы во вспышках прожекторов, которые тщетно пытались поспеть за осовремененным перепевом «Я выживу» Глории Гейнор. Ничего принципиально нового в песне не появилось: убрали клавишные, ускорили ритм, добавили техно-того и драм-н-бассового сего. Нетронутым выжил только вокал, и это, надо полагать, доказывало, что Глория была права.

Сначала я наблюдал за стриптизершей, потом – за мужчинами, которые наблюдали за ней. Они смотрели на нее очень пристально, желваки так и ходили, мужчины с усилием втягивали в себя сигаретный дым, словно какой-то рекорд побить пытались. Здесь не орали, не хлопали в ладоши, как в американском стрип-клубе. Если эти ребята и радовались, они скрывали это очень тщательно.

Мне представились разрозненные картинки жизни этой девушки вне стрип-бара. Маленькая пепельница переполнена окурками, заляпанными помадой. Маленькая доска для глаженья. Модный журнал раскрыт на недочитанной статье о путешествии по Бразилии. Груды серого нестиранного белья. Орет телевизор – скучная дневная передача.

Не такие образы старалась она вызвать в фантазиях зрителей.

Я попробовал одеть ее консьержкой или студенткой из Хонго. Или стоматологом. Ничего не помогало. Странное дело: замечаешь на улице симпатичную незнакомку и тут же мысленно пытаешься ее раздеть. А когда незнакомку предъявляют в голом виде, воображение сразу пытается прикрыть наготу. Наверное, есть в этом некий дзэн, но он беспрепятственно проплыл мимо меня.

Музыка с грохотом завершилась, женщина стала кланяться в пояс, следя за тем, чтобы обе половины аудитории получили одинаково выгодный ракурс. Затем маленькими шажками, забавно покачивая ягодицами, сошла со сцены. Бурные аплодисменты и бесконечно краткая пауза.

Я уже недоумевал, зачем пришел сюда, но тут официантка высмотрела меня в углу и направилась прямиком к моему столику. Прикрыв рукой стакан, я покачал головой, но официантку не спугнул.

Она подошла вплотную и сообщила:

– Вас хочет видеть Калико.

Мне это имя ничего не говорило.

– За сценой. Сказала привести вас. – Официантка начинала сердиться, уперла одну руку в бок, другой держа поднос с напитками.

– Калико? – переспросил я, надеясь, что звучание заведет память с толкача.

Девушка испуганно, по-птичьи, оглянулась, наклонилась ближе к моему уху и настойчиво прошептала:

– Ка-ли-ко.

Это не помогло, и тогда она прибавила со вздохом:

– Ольга.

– Сольшаер?

Она закивала и вновь повторила фамилию, исказив ее до неузнаваемости.

Я одним глотком прикончил скотч и заказал второй, не успев сглотнуть кисловатый вкус первого. Перед встречей с Ольгой Сольшаер необходимо подкрепиться.

– Билли! Мать твою, как ты прознать, что я тут! Хорошо, что прийти! Садись, жопа! – завизжала она, обхватив меня обеими руками, так что я чуть не задохнулся, уткнувшись носом в розовое боа из перьев. Ошибки в японском и кошмарный шведский акцент никуда не делись, но со времени нашей последней встречи Ольга обзавелась еще парочкой ругательств.

Трогательная сцена свидания старых друзей разыгрывалась на глазах у женщины, которая скромно сидела на стуле позади Ольги. Та самая стриптизерша, которую я только что видел на сцене. Она курила сигарету, все еще голая, если не считать неуместно скромные синие панталоны – из «Секрета Виктории», отдела для бабушек.

В гримерной имелось только зеркало, туалетный столик и стул в брызгах краски. Шкаф с костюмами – пестрая смесь кожи, блесток, псевдошкур различных животных – занимал четверть полезного пространства.

Схватив меня за руку, Ольга сделала два шага и вытащила меня на середину комнаты, торжественно захлопнув за нами дверь. В воздухе явственно ощущался свойственный только ей аромат, густая смесь алкогольных паров и гниющих цветов апельсина. Во мне всколыхнулись воспоминания.

– Билли, это Таби, – представила нас Ольга. – Таби – Билли. – Я кивнул стриптизерше, и она кивнула в ответ, выпустив струю дыма. – Это не настоящее имя, а кошачье. – пояснила Ольга. – Скажи Таби, как тебе понравиться танец.

– Неплохо, – пробормотал я, но это прозвучало так глупо, что я поспешил добавить: – Вы сами выбирали музыку?

– Некоторые выбирают, – ответила Таби. – Я не выбираю. Мне все равно.

– Вот почему впечатление всмятку, – попрекнула ее Ольга. Таби только закатила глаза и сделала очередную затяжку. – Скажи, Билли, – снова принялась за меня Ольга, – когда ты смотреть ее выступление, какое дерьмо тебе лезть в голова?

Ольга обожает ставить людей в неловкое положение. Не мог же я сказать, что при виде обнаженной Таби мне представлялись гладильные доски и орущий телевизор.

– Сложная штучка, – увернулся я от прямого ответа. – Надо переварить.

– Ха! – громыхнула Ольга, оборачиваясь к Таби. – Публика иметь несварение, нахуй, потому что твое танцевание не иметь сюжетное единство.

Таби, поморщившись, стряхнула пепел в симпатичную маленькую пепельницу – примерно такую, какая мне и привиделась.

– По-моему, с сюжетным единством у нее все в порядке, – вступился я.

– Билли, отвали, – фыркнула Ольга. – Для Таби ты – старый хрен.

Я не обижался. В таких местах быстро обрастаешь подобной лексикой. Занимательно, что в большинстве случаев Ольга даже не понимала, что за брань слетает у нее с языка. На моих глазах она самым любезным тоном именовала продавщиц на Гиндзе «суками», подразумевая нечто ласковое, вроде «лапочки» или «дорогуши».

Таби все это надоело. Она бросила еще дымившийся окурок в пепельницу и поднялась. Я хотел уступить дорогу, но все же соприкоснулся с ее обнаженным телом, когда она протискивалась к дверям.

– Приятно было познакомиться, – сказала она и вышла из гримерной – все еще голая, в одних небесно-голубых штанишках. Дверь закрылась. Не суждено мне воплотить свою мечту и полюбоваться стриптизершей в обычном костюме!

Я сел на освобожденный Таби стул и, изрядно отхлебнув скотча, поставил стакан на туалетный столик среди нагромождения различных притираний.

Ольга с лукавой улыбкой наблюдала за мной. В уголках глаз появились первые морщины. Годами Ольга вела дорогостоящую войну с возрастом. Поле битвы все время менялось: если под глазами появлялись мешки, Ольга наносила ответный удар с помощью липосакции ягодиц. Когда обвисала грудь, она отбеливала зубы. Наверное, она сознавала неизбежность окончательного поражения, но это ее не смущало. Она билась за свою молодость, как Фидель Кастро – за революцию. Я восхищался ее упорством.

– Помнишь, как мы познакомились? – спросила вдруг Ольга.

Да, я помнил. Фестиваль Всех Звезд в Икэбукуро. Затянутое облаками небо, два одиноких чужестранца, море выпивки. Сюжет, над которым я трудился, подзастрял, я совсем оглох после целого дня в залах патинко. Под вечер я завернул в «Саншайн-Сити», в «Дикую клубнику» – собирался пить и смотреть, как струи дождя лупят по окнам.

– Я думала, он никогда не кончится. Дождь все лить и лить.

Ее глаза мечтательно затуманились, она тихо покачала головой, вспоминая тот дождь.

Вспоминал и я: дождь все шел, когда мы вышли из «Дикой клубники», он шел еще три дня подряд. Все три дня мы не выходили из Ольгиной квартиры – разве что за китайским обедом навынос и дешевым вином.

– Знаешь, как я помнить для тебя? – печально спросила она.

Я только плечами пожал.

– Ты уходить с два итальянцы.

Я работал над сюжетом о пиратских видеоиграх. Вышел из квартиры на десять минут, чтобы встретиться с информатором, а меня увезли в Гонконг на корабле вместе с грузом картриджей «Братьев Марио». Спустя пять дней я вернулся, но объясниться с Ольгой не смог: по-английски она говорила еще хуже, чем по-японски, а по-шведски я не разумел ни слова.

– Ну да, – вздохнул я. – Видела бы ты Марио!

– Ты ублюдок, так?

Давным-давно Сара мне разъяснила: пока я не пойму, что мне нужно в жизни, я буду и останусь ублюдком. Она даже нарисовала диковатую кривую: вот, мол, что происходит, когда жизнь неуправляемого, непредсказуемого типа вроде меня сталкивается с нормальной траекторией других людей. Сколько раз я огрызался: если у них такая нормальная траектория, как же это они со мной сталкиваются? Сара отвечала, что я не в силах даже уразуметь ее графика.

– Ты ублюдок, но я простить, – ответно вздохнула Ольга. – Я встретить столько ублюдки, уже не считать. Ты еще неплохой ублюдок.

Я счастливо улыбнулся – приятно сойти за первый сорт хотя бы среди ублюдков.

– Значит, – продолжала она, – ты жить все так же, опять ходить в грязная дыра.

Я чуть было не напомнил, что в этой «грязная дыра» она работает. Но, по правде сказать, я тоже попал сюда по долгу службы, хотя и на один вечер. Похоже, мы оба мало изменились. Возможно, Сара была права насчет траектории.

– Ты все еще подумываешь когда-нибудь вернуться в Швецию? – спросил я.

Ольга приехала в Токио лет десять тому назад. Как и все иностранки, задействованные в мидзу сёбай [58]«Торговля водичкой» (яп.) – традиционный японский эвфемизм, обозначающий торговлю услугами индустрии ночных развлечений: клиенту в заведении для начала приносят стакан воды, и с этого момента отсчитывается плата за вход.
, она собиралась быстренько сколотить состояние и победительницей вернуться на родину. Почти как у всех, невезение и кое-какие дурные привычки разрушили ее планы. Все пошло по заведенному пути.

– Я ехать очень скоро, – ответила она. – Бизнес стать совсем плохой. Не так, как в Гиндза. Там-то были денежки, а? Был шик. А теперь всюду глупые девчонки из Таиланд, Вьетнам. У них отбирать паспорта, они в рабстве за долги. Бедные девочки в отчаянии, согласны на все. Хорошие девочки вроде меня не конкуренция. Так что ты делать? Будешь дальше писать для подростки?

– Последнее время все задают мне этот вопрос, – проворчал я, ерзая на стуле. – Я-то думал, мне повезло, что я сразу нашел себя.

– Ты такой везучий, что делать здесь?

Я выложил на туалетный столик свой экземпляр «Мощного аккорда Японии» и ткнул в ухмыляющуюся физиономию Ёси на обложке.

Ольгина улыбка мгновенно угасла.

– Пишу об этом типе. Ты его знаешь?

– Ёси – ублюдок! – почти прошептала она.

– Ублюдок типа меня или в другом роде?

В этот миг дверь распахнулась, и в гримерную ворвалась Таби. Ее обтягивающая маечка все равно не считалась за одежду. Таби явно была расстроена.

– Рождественские бубенцы, – предупредила она.

– Черт! – прошептала Ольга и, ухватив меня за руку, силой стащила со стула. – Билли, скорей. Уходить. Сейчас.

– Рождественские бубенцы? – переспросил я, задержав тем самым наше бегство

– Уходить, пока он не видеть. Мать твою нахуй! – Она дрожащими руками вытолкнула меня в темный коридор. – Таби, задержи Санта!

– Как?!

– Секси, секси! – зашипела Ольга. Таби что-то буркнула в ответ, но повиновалась. Ольга снова ухватила меня за руки и втащила обратно в комнату. Указала жестом на шкаф:

– Туда! Пошел!

– Туда и муми-тролля не засунешь!

– Полезай! Билли, тащи задница! – И она разразилась шведскими проклятиями, на слух – не хуже японских.

Я поспешил к шкафу, распахнул дверцы и выкинул из него ворох тряпья в надежде освободить для себя немного места.

– Надеть! – На голос Ольги я обернулся, и она швырнула мне в голову черными колготками. Камуфляж, сообразил я. Затем она втолкнула меня в шкаф.

Я сидел на полу шкафа, подтянув коленки к подбородку, а она торопливо заваливала меня бюстгальтерами, прозрачными блузками, мини-трусиками, бикини, рюшами, негнущимися школьными платьицами. Она бормотала ругательства, лихорадочно суетясь и все время оглядываясь через плечо.

– Ольга?

Густой голос, грубый, уверенный в себе, донесся из коридора. Затем раздался стук, и голос вновь принялся повторять ее имя:

– Ольга Ольга Ольга, впусти меня, Ольга. Ты уж мне поверь, надо поговорить!

Ольга бросила последний взгляд на мое убежище, поправила кожаный пояс с чулками у меня на голове и кинулась к дверям.

– Иду! Охолони на хрен! – срывающимся голосом выговорила она.

Сидя на дне шкафа и прищурив один глаз, я мог кое-что разглядеть сквозь накрывшие мне лицо штанишки с вырезом на интимном месте. Ольга открывала дверь.

Едва она повернула дверную ручку, парень ворвался в гримерную, с разгона вылетел на середину комнаты, потом развернулся, словно что-то забыл. Он был одет в ярко-красный костюмчик в обтяжку, увешанный множеством бессмысленных украшений. С шеи свисали толстые золотые цепи, золотые перстни на жирных пальцах больше напоминали кастет. Он потратил на свои волосы столько геля, что хватило бы на слона. На американском пареньке смотрелось бы придурочно. Если толстый японец давно за сорок наряжается таким образом, ему пора навестить психиатра.

Он ворвался на полном ходу, и я сперва даже не заметил коротышку в синих джинсах, который прокрался следом. Паренек росточком вытянулся пять футов четыре дюйма, не больше, а сложением напоминал стебель бамбука. Каким образом это худосочное существо удерживало на плече огромный двухкассетник – загадка.

– Надо поговорить, – неприятным голосом повторил парень в красном. – Слышь-ты слышь-ты слышь надо поговорить! – На миг он заткнулся и принялся с такой силой облизывать свой рот изнутри, словно это упражнение помогает ему похудеть. Челюсти его тряслись, он смачно шлепал губами. Потом резко обернулся к своему напарнику:

– Выключи эту фигню, Това!

Това не реагировал.

– Привет, Това! – улыбнулась Ольга.

Това не реагировал. Весь ушел в слух, растворился в наушниках.

Парень в красном протянул массивную руку и сорвал наушники с его головы.

– Выключи! – потребовал он. – Выключи запись, понял?

Това щелкнул выключателем, снова нацепил наушники и замер, точно манекен, с микрофоном наизготовку.

– Есть у тебя жвачка любая жвачка мне бы резинку пожевать кусочек жвачки можешь мне дать? – зачастил парень в красном. Не дожидаясь ответа, он сунул руку в карман своего костюмчика и достал упаковку зеленых «Гуми100» с запахом муската. – Забудь не надо, – сказал он, бросая резинку в рот. – Полиция тут была?

– Нет, – ответила Ольга. – Зачем?

Этот ответ слегка успокоил парня в красном – слегка, но не так чтоб очень. Он провел рукой по волосам, затем обтер руку о красные штаны. Ольга встала между парнем и шкафом, загораживая обзор ему, а заодно и мне.

– Они скоро выяснят что Ёси был тут в ту ночь он был тут они захотят поговорить с тобой, ты уж мне поверь!

– Ну и что? – зевнула Ольга. – Копы я люблю. Хорошие деньги.

Парень в красном дважды шмякнул губами, помигал раз тридцать и дал Ольге пощечину.

Ольга отшатнулась.

Все мускулы во мне напряглись, я готов был выскочить на подмогу.

Ольга врезала обидчику левой. Он такого не ожидал. Вся кожа на его обрюзгшем лице затряслась, он отлетел к туалетному столику и сшиб там флакончики лака и геля для волос. «Мощный аккорд Японии» тоже порхнул на пол.

С трудом удержавшись на ногах, парень в красном поднес руку к щеке. Глаза его горели, он злобно сжал кулаки. Това восковой фигурой все торчал посреди комнаты. Ольга спокойно стояла руки в боки. Придется, думаю, мне вмешаться в семейную свару. Применить стиль Пантеры Шаолинь.

Толстяк выпрямился, с шумом втянул в себя воздух, пощупал челюсть. Он с трудом разжал кулаки – пальцы склеило гелем.

– Слышь-ты слышь-ты слышь, – пропыхтел он. – Поделом мне!

– Что у тебя нахуй за проблема?

Парень умоляюще вытянул руки, покачал головой. Он и сам не знал, что у него нахуй за проблема. Скорее всего, его уже не первый раз спрашивали.

– Бросай наркотики, Санта! – кипятилась Ольга. – Сябу [59]Спиды (яп.) – психостимуляторы.
тебе мозги квасить!

– Не называй меня Санта.

– Ёси называть тебя Санта.

– Ёси умер, – напомнил он. – И нам нужно условиться что мы будем говорить потому что тут нечисто и полиция скоро придет с вопросами, ты уж мне поверь, они захотят знать что я хочу знать а что я хочу знать я хочу знать какого черта случилось в ту ночь и я знаю что ты это знаешь.

У меня голова пошла кругом.

– Я? – надулась Ольга. – Это не я продавать ему наркотики!

– Слышь-слышь-слышь! – он уже почти заикался. – Не надо никого винить не важно кто кому что продавал ты сердишься это вполне естественно ты сердишься ты же огорчена потому что он умер и, ты уж мне поверь, мы все огорчены я любил его я любил его как родного как будто он мой родной младший братик как будто он…

– Ты и младшему брату дать героин?

– Ладно давай поговорим как оно есть как есть твой дружок обожал наркотик обожал наркотик он знал что это опасно если б не я кто-нибудь другой продал ему дерьмо дерьмо похуже моего, ты уж мне поверь, Ольга ему повезло он имел дело со мной я всегда заботился о нем как будто о брате.

– Ты оставить его в гостиница. Одного.

– Ольга-Ольга-Ольга. Ольга, послушай меня. Ёси сказал он обещал он слово дал что не станет ширяться пока я не приеду и не привезу тебя и вот об этом-то я хотел спросить твою мать так что заткнись и дай мне сообразить про что я хотел спросить-то!

Ольга только зыркнула на него. Санта закинул в рот еще одну резинку с запахом муската, провел рукой по маслянистым волосам, приглаживая их изо всех сил, – еще одна навязчивая привычка. Глаза его были краснее костюма, так выпучились, словно пытались убежать с бледного, одутловатого лица. Това, тот, в синем, заприметил на полу мой журнал, подобрал его и начал листать.

– Вот что я хочу знать, – решился наконец Санта. – Я хочу знать звонил ли тебе Ёси потом в тот вечер?

– Зачем тебе?

– Я тебя спрашиваю спрашиваю спрашиваю звонил тебе Ёси?

– Нет.

– Нет. Ты говоришь «нет». Нет, он точно не звонил тебе точно после того как уехал из клуба?

Ольга закатила глаза.

– Слышь-ты слышь-ты слышь ничего не понимаю нафиг! – забормотал Санта.

– Чего ты не понимать нафиг?

– Послушай. Ты послушай может ты скажешь мне что это значит я не понимаю, что это значит. Смотри в какой гостинице нашли Ёси? В Саня?

– В лав-отель «Челси».

– Точно-точно-точно. Но оставил-то я его не там. Я его отвез в отель «Шарм» а не в лав-отель «Челси» это же другой район совсем не близко вот я и думаю если б он надумал поехать в другой отель в Саня, в Саня на хрен подумать только он бы позвонил тебе и предупредил вот я и спрашиваю еще раз Ёси тебе звонил или нет?

– Я уже сказать.

Санта фыркнул, склонил голову и закрыл глаза.

– Это невозможно! – шептал он. – Невозможно невозможно невозможно.

– Почему невозможно поехать в другой отель?

От этого вопроса Санта просто отмахнулся. Ему и своих хватало. Он описал круг по тесной гримерной, словно заключенный в ожидании звонка губернатора, а уж «Гуми 100» жевал с такой энергией – хватило бы на освещение Токийской телебашни. Това продолжал равнодушно листать журнал. Я прикидывал, сколько еще вытерплю в шкафу. Ноги онемели, от наброшенных сверху в маскировочных целях трусиков, бюстгальтеров и прочей эротической мишуры, не говоря уж о резиновых поясах, исходил такой крепкий аромат пота и дешевых духов, что мне поплохело. Бывало и хуже: помнится, как-то раз мне довелось провести ночь в амбаре, набитом сушеными тигриными пенисами – это когда я писал о черном рынке приворотных зелий в Тайване. Потом от меня еще с месяц воняло, да и распалился я не на шутку. Похоже, действие тигриного прибора – не просто азиатское суеверие.

– В ту ночь, – вновь завел Санта, – в ту ночь когда это случилось он тебе что-нибудь говорил о «Сэппуку Рекордз»? Упоминал что-то странное не знаю говорил как идут дела с новым альбомом вообще что-нибудь про «Сэппуку Рекорда»?

– Про новый альбом.

– Нуда, – настаивал Санта. – Ты знаешь я знаю он только что закончил демо-записи для нового альбома и я хотел знать может быть он говорил что-то как подвигается запись нравится ли ему что получилось какие песни удачнее вышли хиты или там…

– Хиты! – повторила Ольга, и голос ее взмыл на октаву выше.

– Вот именно, – подхватил толстяк, – потому что понимаешь я не понимаю что же стряслось в ту ночь и я хотел спросить, может…

Ему достаточно было взглянуть на Ольгино лицо, чтобы остановиться с разгона.

– Извини! – захлебнулся он. – Ты права сейчас не время и не место иногда я думаю не поговорив то есть говорю не подумав я просто мы все так потрясены совершенно потрясены так что давай забудем этот разговор как будто его не было.

– Ладно, – сказала Ольга. – Теперь уходи. Уходи!

– Хорошо, – сказал Санта. – Я ухожу ты тоже со мной потому что там кто-то пришел пришел кто-то слышь-ты слышь-ты слышь я же забыл совсем пришел человек поговорить с тобой ждет там в машине я совсем забыл про него ну что же это такое?!

Ольга покачала головой.

– Ольга это не тебе решать и не мне, ты уж мне поверь, этот парень хочет поговорить с тобой и ты с ним поговоришь одевайся и пошли не тащить же тебя с криками и воплями но я тебя потащу если придется, можешь мне поверить!

Судя по тому, как здорово Ольга ему врезала, скорее уж она потащит его с криками и воплями, прикинул я, но на всякий случай приготовился действовать, пока события не зашли чересчур далеко. Ольга взглядом приказала мне не вмешиваться. Санта проследил за ее взглядом, и безразмерное лицо беспокойно задергалось.

– На что это ты смотришь? – спросил он, кивком указывая на шкаф. – Ты смотришь на что-то там там что-то есть там?

– А что, по-твоему? – возразила Ольга, с трудом скрывая тревогу. – Одежда там. Это шкаф на хрен для одежда!

Санта снова принялся зализывать волосы. Потом решился и в два шага пересек комнату. Я примерился врезать ему снизу промеж ног, но тут он сорвал с вешалки шубу и бросил ее Ольге. Пустая вешалка закачалась, застучала у меня над головой.

– Надевай и пошли-пошли, – заторопил он. – Тот парень в машине не любит ждать ох не любит есть у него такой недостаток нетерпелив он можно сказать.

– Что это за человек снаружи?

– Скоро узнаешь, поверь мне, так что давай пошли покончим с этим может быть я смогу подумать в тишине хоть минутку я конечно слишком многого хочу да?

Ольга набросила шубу на плечи. Санта снова покосился на шкаф, потом развернулся и подал сигнал своему застывшему в кататонии напарнику. Това швырнул журнал обратно на столик. В этот момент Ольга, опустив руку и прижав ее к боку, сложила пальцы кружочком и с легким намеком на улыбку показала мне: все о'кей.

Все трое вышли за дверь. Я выждал, пока их шаги не затихли, и тогда выбрался из шкафа и стряхнул с себя чьи-то подштанники. Хотел уже выскочить в коридор, но тут случайно поймал свое отражение в зеркале: так бы и вышел в черных колготках на голове, лица не распознать, смятое, сизое, точно после побоев. Сорвав с себя колготы, я прихватил обошедшийся в сто долларов номер «Мощного аккорда Японии» и ринулся к двери.

Когда я выбежал на улицу, они уже скрылись. Я мог бы подождать, но понятия не имел, когда они вернутся и вернутся ли вообще. Пока я стоял в нерешительности перед «Краденым котенком», считая проходившие мимо пьяные компании и гадая, что же теперь делать, ко мне подошел какой-то придурок-«бутерброд» и заорал в самое ухо рекламу клуба «Сёдзё Дэнся», розового клуба с интерьером, напоминающим купе: посетители «ехали» в поезде и, не опасаясь нарушить закон, лапали женщин, одетых в школьную форму. Я готов был расхохотаться или сбить придурка с ног, так что от греха подальше решил вернуться в отель «Рояль» и ничего не предпринимать.

Вернувшись в отель, я снова полез в шкаф и вывернул все карманы в куртке, брюках и рубашках. Наконец я отыскал визитку в нагрудном кармане. Вытаскивая ее, я припомнил, как Ночной Портье оседал, привалившись к стенке, в таком же вот гостиничном номере.

Я выложил визитку на прикроватную тумбочку рядом с «Мощным аккордом Японии». Последние сомнения рассеялись: татуировка на плече угасшей рок-звезды – в точности такая же, как логотип на визитке умершего портье. Я снял трубку и набрал номер, обозначенный на карточке, тот самый, по которому я звонил с Хоккайдо всего сутки тому назад.

Занято.

С полчаса я просидел, нажимая на кнопку повторного звонка. Поняв, что мелодия сигнала «занято» врезалась мне в память до гробовой доски, я позвонил оператору и попросил список токийских телефонов на фамилию «Сольшаер». Пусто – ни одного номера, зарегистрированного на это имя. Разумеется, и на имя «Санта» – никого. Я повесил трубку, выключил свет и попытался уснуть.

Но мозг продолжал работать. Я все гадал, насколько близко знали друг друга Ёси и Ольга. Достаточно близко, раз Санта назвал Ёси ее «дружком», а Ольга назвала Ёси «ублюдком». И насчет Санты мне многое хотелось понять – в частности, как человек, сидящий на спидах, умудрился так разжиреть. Молчаливый спутник в синем тоже был закрытой книгой. А кто поджидал Ольгу в машине? Ответа не было, но кое-что я уже знал. Ёси умер от передозировки и, судя по трепыханию Санты, это далеко не конец истории. Возможно, только начало.

А значит, в руках у меня – новый сюжет.

А значит, я ночью не усну.

Я сдался и включил свет. Взял свой раритетный журнал о гитарах и попытался прочесть интервью Ёси. Интервьюер начал с легкого вопроса об аналоговых и цифровых эффектах, однако Ёси в ответ разразился бесконечной неудобоваримой тирадой насчет технологии и музыки будущего.

Три страницы подряд он с фанатизмом наркомана приводил вычисления, согласно которым все мыслимые комбинации нот и аккордов скоро исчерпаются, и тогда в музыке начнется стагнация, все искусство погрузится в мрачную эпоху явного каннибализма и скрытой регургитации. По мнению Ёси, эта эра уже началась. На следующих трех страницах он рассуждал о необходимости отказаться от существующих нынче мелодий, инструментов и даже нот, прорваться сквозь концепцию звука, разворачивающегося во времени, и обрести «акустические тона вневременной, пост-предельной контекстуальной чистоты».

Ничего себе философия из уст парня, чьим величайшим хитом был и остается «Счастливый уикэнд любви»! Когда читаешь такое, на ум приходят слова другого великого музыкального провидца: заткнись и лабай на гитаре! [60]«Заткнись и лабай на гитаре» («Shut Up 'N Play Yer Guitar», 1981) – название песни и альбома американского рок-музыканта авангардиста Фрэнка Заппы (1940 – 1993).

Я перелистнул страницу наугад и с четверть часа пытался разобраться в инструкции, набитой техническим жаргоном. Национальная японская любовь к приборам и примочкам в сочетании со свойственным гитаристам технофетишизмом чрезвычайно запутывала обзоры новой аппаратуры. В конце концов я сумел отличить робо-вибрафон от электронного смычка, но даже в страшном сне не сумел бы себе представить, какой звук издает фазовращатель, проходя через параметрический эквалайзер с отключаемой средней частотой и двухканальным избирательным 10-децибельным фильтром.

С тяжким вздохом я уронил журнал на пол. Какое-то время поглазел в потолок, еще немного подумал об Ольге, потом – о Саре, там, в Кливленде. Взгляд скользнул к зеркалу на противоположной стене. С кровати я не мог поймать свое отражение. В зеркале притихшая комната казалась пустой.

 

7

Рано поутру я проснулся, с наслаждением принял душ и уселся в кресло составлять план на день. Начать я решил с Гиндзы, наведаться там в офис корпорации «Сэппуку». Дальше я не загадывал. Как говорит учитель дзэн Догэн: «Копай пруд, не дожидаясь полной луны. Закончишь пруд – луна сама выйдет». Вот и я вышел из отеля и зашагал на вокзал, не дожидаясь луны.

Погода неустойчивая. Бестолковый ветерок то раскачает верхушки деревьев, то стихнет. Только начнешь подмерзать, глянь, а ветра уже нет – а потом снова дует, но теперь из-за другого угла.

Я и квартала пройти не успел, как возле меня притормозило такси цвета лайма и мандарина. Распахнулась задняя дверь.

– Господин Чака?

Девушка в длинном сером пальто сидела на заднем сиденье, благопристойно сложив на коленях кукольные ручки. Темные глаза на миг сверкнули с круглого лица, но она тут же потупила взор. Губы раздвинулись, и она заговорила:

– Простите, если вас не очень затруднит, не могли бы вы уделить мне немного времени.

Ветер уносил слова прочь. На меня она больше не глядела.

– Мы знакомы? – уточнил я.

– Нет, не знакомы. Думаю, будет проще, если мы… Садитесь, пожалуйста. Мне очень неудобно беспокоить вас, но нам надо поговорить.

Ветер растрепал ее волосы, они упали на лицо. Я пытался угадать ее настроение по жестам и позе, но они толком ничего не объясняли: девушка сидела спокойно, но не скованно, тихо, но отнюдь не принуждая себя молчать.

Мне припомнился рассказ из старинной «Гэккан содай» о знаменитом мастере кэндзюцу. Наставник гулял в саду с учениками, и один из учеников размечтался, как врасплох нападет на учителя. Внезапно учитель резко выпрямился, оглядел учеников, поднялся и проверил, нет ли кого за кустами, а потом озабоченно удалился к себе. Позднее этот ученик спросил, что смутило учителя, и учитель сказал: он почувствовал, что кто-то собрался подстеречь его в саду. Ученик в изумлении признался: мол, он и есть тайный злоумышленник. Учитель рассмеялся и успокоился.

Что-то в этом роде я почувствовал, стоя на тротуаре, но распознать смутную угрозу не смог. Да и рассказ, вполне вероятно, – апокриф, и к тому же я – не мастер кэндзюцу. Разумеется, меня предупреждали не садиться в машину к незнакомцам, однако утренняя давка в токийском метро гораздо опаснее для жизни. «Сэппуку» подождет, решил я и сел в такси.

Милю за милей мы ехали молча. Девушка не давала при мне указаний водителю, но он, похоже, и так знал, куда ехать. Я пока что исподтишка поглядывал на свою спутницу, а она смотрела в окно так сосредоточенно, словно вела учет: сколько менеджеров, пробегавших мимо нас по тротуару, несут кейс в левой руке, а сколько – в правой.

Роскошной эту девушку не назовешь, но она была вполне привлекательна. Мягкие черты лица, фигура слегка расплылась. Должно быть, два-три раза в неделю по двадцать минут бегает трусцой и вознаграждает себя за подвиг мороженым и шоколадкой. Верит в наследственность и любит порассуждать о своем метаболизме. Наверное, получила приличное образование, и работа у нее приличная, и сама она – вполне приличная девушка. Очень даже приличная. С какой стати ей вздумалось прокатиться на такси с иностранным журналистом?

– Вы, кажется, хотели поговорить? – напомнил я.

Она поспешно оглянулась, одарила меня взглядом больших темных глаз, потом предостерегающе глянула на водителя, подняла руку в перчатке и поднесла указательный палец к губам.

Я пытался угадать, кем она работает, из какой семьи, кто такая. Не из моих поклонниц – слишком стара, но слишком молода, чтобы обращаться ко мне за советом, как быть с дочерью-подростком, которая наголо обрила голову и отзывается исключительно на прозвище «Рок-Конфетка». Стандартный наряд и прическа – одна из вездесущих токийских ОЛ, замученных Офисных Леди, исполняющих тяжкие секретарские обязанности в больших корпорациях и правительственных учреждениях. Вместе с тем, на ее лицо не легла печать вечной усталости, которая так характерна для ОЛ. Девушке под тридцать или чуть за тридцать. В целом она выглядела слишком нормально – удосужься я подумать, я бы понял, что это вовсе не нормально.

Наконец такси остановилось. Как только автоматические двери отворились, девушка выскользнула наружу, даже не поблагодарив шофера. Я потянулся за бумажником.

– Дама уже заплатила, – отмахнулся водитель. Пожав плечами, я убрал бумажник.

С минуту мы постояли у входа в какой-то парк, огляделись по сторонам. Мне показалось, что я тут раньше бывал, но я бы не стал утверждать наверняка. Токио меняется с ошеломительной скоростью – приезжаешь через год, а все уже по-другому. Моя спутница повернулась и пошла по усыпанной гравием дорожке, и я последовал за ней.

Зима, будний день, парк почти пуст. Мы шли рядом по тропинке между голыми деревьями, печальными и приземистыми на фоне хаоса небоскребов, закрывавших горизонт. Казалось, этот парк просто забыли, пропустили, в спешке асфальтируя и застраивая каждый квадратный фут долины Канто.

Мы поднялись на невысокий холм. Внизу виднелся пруд для уток – в западном стиле, со скамейкой на берегу. Миллионы людей в городе, а здесь – никого. Даже вода в пруду какая-то одинокая.

Девушка обернулась ко мне, будто хотела что-то сказать, но передумала и пошла вниз, к пруду. Она шагала так решительно, что мне показалось: она сейчас и в пруд войдет, будет уверенно и равномерно рассекать пруд, пока вода не поднимется ей до подбородка, не накроет с головой, пока девица вовсе не исчезнет из виду.

Но она присела на краешек скамьи, и я покорно сел рядом. Пару раз глубоко вздохнув, она сняла перчатки и засунула их в карман пальто. Я видел, как ходит ее горло, – она все пыталась заговорить и не могла. Сложила руки на коленях, уставилась в воду.

И что, она так и не перейдет к делу? Завезла меня в такую даль, а теперь пороху не хватает? Я тоже не знал, с чего начать разговор, так что сидел себе тихо и смотрел на легкую рябь. Гудел ветер, за ним различался отдаленный шум транспорта, глухой рокот, изредка прерываемый воем сирены. Но для огромного города здесь – полная пастораль.

– У моего дедушки это было почти самое любимое место, – заговорила вдруг девушка.

Я не ответил, даже не поглядел на нее, боясь малейшим жестом помешать ей, остановить прорвавшийся наконец поток слов. Пусть продолжает.

– Дедушка приводил меня сюда, когда я была маленькой. Два раза, кажется. А когда я стала старше, мы приходили сюда часто. Бабушка давно умерла. Дедушка кормил уток. Сегодня уток нет, но иногда они еще прилетают. Летом, наверное.

Я закивал, стараясь представить себе этот пруд вместе с утками.

– Когда я была маленькой, он мне сказал: это его почти самое любимое место на земле. Я думала, он шутит. Но года два назад он повторил слово в слово: «Это мое почти самое любимое место на свете».

Она чуть помедлила, призадумавшись, а я снова огляделся, пытаясь понять, чем это место так привлекло дедушку. Скучновато, словно подавленный зевок. Интересно, смутно подумал я, какое место было у него самое любимое?

– Я прожила с дедушкой три года, после того как мама заболела. Может быть, он вам рассказывал?

– Простите, пожалуйста, – сказал я, – разве я знаком с вашим дедушкой?

Тут она растерялась. Посмотрела на меня, ожидая какой-то подсказки.

– Вы познакомились с ним в горах, – напомнила она. – В горах Хоккайдо.

Отвела взгляд, и тут же снова посмотрела мне в лицо.

– Он умер в вашем номере.

Эд, мой редактор, – сирота с рождения. Он целую историю придумал, как его мать вынуждена была отказаться от ребенка, потому что не могла разыскать отца. Не то чтобы отец ее бросил или мать попросту не захотела возиться с маленьким Эдди, – нет, всему виной роковая случайность: телефон затерялся, поезд опоздал. Трагическая невстреча, выверт судьбы. Деталей в этой повести не хватало, правдоподобия тоже, но кто отважится уличить сироту во лжи? Тем более когда сирота платит вам жалованье.

За отсутствием собственных предков Эд с особым почтением относился к родству и родительской ответственности. Оно бы прекрасно и замечательно, одна беда: всякую женщину, позвонившую в редакцию, он принимал за брошенную мной будущую мать и считал своим моральным долгом снабдить ее моим телефоном и подробными указаниями, где меня найти. На самом деле я отнюдь не столь распутен или легкомыслен, особенно с тех пор, как забыл о гейшах, однако Эд раз и навсегда отождествил меня с бросившим его отцом и бдительно следил, как бы я не бросил еще кого-нибудь.

Однажды по пьянке он назвал меня папой. Не в шутку, без всякого там подвоха. Мой начальник, пятнадцатью годами старше. Об этой минуте мы оба предпочитаем не вспоминать.

Вот таким образом девица и вышла на мой след. Побеседовала с дежурным в гостинице, расспросила его в подробностях о смерти деда. Дневной Менеджер, словоохотливый как всегда, упомянул репортера из знаменитого журнала «Молодежь Азии». Даже если он при этом не назвал моего имени, этого было довольно: девушка позвонила в Кливленд Эду, спросила о «вашем корреспонденте, проживающем в отеле "Кис-Кис"», и получила всю информацию.

Ее зовут Сэцуко Нисимура, наконец-то удостоился я узнать. С дедушкой она последние два года не виделась и даже не знала, что он перебрался в Хоккайдо, пока ей оттуда не позвонили. Прежде они были очень близки, но два года назад разошлись. Были нелады, пояснила она мне на скамейке в парке возле заброшенного, без уток, пруда.

Я рассказал, как ее дед принес мне в номер полотенца и рухнул на пол. Его попытку поговорить о бессмертии я не упомянул, как не упомянул визитку и последние слова умирающего.

Сэцуко примиренно кивала, снова извинялась за то, что нарушила мои планы на утро. Я заверял ее, что никаких особых планов и не было, извинялся за то, что не успел ближе познакомиться с ее дедом. Мы всего лишь обменялись парой слов, сказал я. Мне показалось, он был милый, приятный человек.

Тогда она спросила, видел ли я, как дух ее дедушки покинул тело.

Я признался, что не видел, и на этом и без того нелегкий разговор заглох окончательно. Сэцуко отвернулась от меня и тихо заплакала.

В этот момент я готов был показать ей визитку с телефонным номером, но что-то меня остановило. Смерть дедушки и без того подкосила бедняжку, к чему ее еще грузить. Конечно, она могла бы мне рассказать про эту картинку с птичкой, а может быть, даже знала, откуда эта же татуировка взялась на плече Ёси, но как-то некрасиво допрашивать молодую женщину, которая плачет на скамейке в парке.

После долгой паузы госпожа Нисимура вдруг встала, снова извинилась, поблагодарила меня, извинилась еще раз.

– Может, я вам потом позвоню? – предложил я. – Постараюсь еще что-нибудь припомнить.

Закусив губу, она оглядела пруд без уток и деревья без листьев. Достала из сумочки ручку, написала номер на бумажке из «Привет, киса». Протянула мне свой телефон и собралась уходить.

Я резво вскочил, намереваясь проводить ее.

– Извините, – тихо произнесла она. – Мне кажется, да, я думаю, мне сейчас надо побыть одной, пожалуйста…

Я покорно кивнул и уселся на скамью, уставившись на свои ботинки. Желтеющая трава оставила на них пятна. Я попытался представить себе, как Ночной Портье сидел на этой самой скамье и как ему тут нравилось. Я, конечно, мог вообразить старикана исключительно в униформе портье – ну, ничего не поделаешь. Такая и нарисовалась картина: тощий старик в маленькой форменной шляпе сидит на скамье и бросает хлебные крошки уткам.

Другая картина вытеснила первую: снова Ночной Портье, сползающий по стене моего номера в отеле «Кис-Кис». Они не идут, говорит он. Глаза его закрыты, бессильные пальцы разжимаются.

Я поднялся и пошел прочь из парка.

 

8

«Сэппуку Рекордз» располагается на внешней границе Гинза 13-тёмэ, на пересечении Дзикоку-дори № 1 и Дзикоку-дори № 2. На Дзикоку № 1 находятся галереи высшего разряда, где продаются никому не понятные картины, и дизайнерские ателье, где шьют никому не подходящую одежду. На Дзикоку № 2 громоздятся штаб-квартиры известных международных компаний, а также офисы крупных фирм-консультантов по инвестициям, аудиторов и рекламных агентств.

Было бы символично поместить «Сэппуку Рекордз» точно на перекрестке искусства и коммерции, но это не совсем так: «Сэппуку» помещается в средней высоты здании примерно в полуквартале от перекрестка, на Дзикоку-дори № 2, то есть уже на коммерческой улице. Возможно, это еще символичнее.

На гигантском экране перед зданием «Сэппуку» очередная рэп-звезда исполняла свой номер, прыгая по сцене в пухлявом белом пальто. Эдакий толстяк с рекламы шин «Мишлин», исполняющий приемы тай-бо. Пока я перешел улицу и нырнул в подъезд штаб-квартиры «Индустрии развлечений "Сэппуку"», шестисе-кундный клип прокрутили три раза.

Я проскочил мимо швейцара и бодро поднялся по лестнице на одиннадцатый этаж. Неплохая лестница, к слову сказать. Даже музыка играла, словно в лифте. Специальная такая музыка для подъема по лестнице. Я вскидывал ноги в такт лаунж-версии «Лестницы в небо» «Лед Зеппелин». Следом, наверное, пустят «Вниз по лестнице и за дверь» Фрэнка Лёссера или госпел «Вверх по лестнице» . Что бы еще, прикидывал я, но мозг не работал. Аки и Маки Фудзотао наверняка способны назвать с полсотни песен восхождения – жаль, что Аки и Маки нет поблизости.

Мне нужен был кабинет дальше по коридору, напротив огромной незаконченной мозаики в стиле ар деко, запечатлевшей становление компании. Судя по картине, Сугавара превратил «Сэппуку» в лидера среди независимых брендов Японии очень простым способом: он раздавал направо и налево золотые диски радостно ухмылявшимся музыкантам.

При виде этой мозаики мне припомнилась судьба Фуридзакэ Быстрые Пальцы.

Хаяитэ Фуридзакэ по прозвищу Быстрые Пальцы завоевал множество наград, однако его на этой мозаике не было. Потрясающий гитарист эрэки-сёрфа, он был сессионным музыкантом, пока его не ангажировал Сугавара. В «Сэппуку» Фуридзакэ играл соло. Три года тому назад он получил премию «Орисон» за лучший дебют и написал фантастическую металл-сёрф-композицию, ставшую заглавной темой в популярном телесериале «Мамаша-дзюдоистка». Фуридзакэ готовился к первым гастролям с гигантами австрийской рок-оперы «Вагнервоза», как вдруг судьба его резко переменилась.

Однажды вечером музыканта похитили трое мужчин, прятавших лица под капюшонами. Сначала они сломали ему обе руки, потом аккуратно отрезали два пальца и бросили его под эстакадой кольцевой автомагистрали. Заказчиков или исполнителей этого черного дела так и не нашли, хотя обнаружились кое-какие интересные обстоятельства: агент Фуридзакэ вел переговоры с «Сони». Быстрые Пальцы хотел ускользнуть от «Сэппуку».

Фуридзакэ и сейчас выступает порой в клубах. Теперь он играет на слайд-гитаре, и зрителей немного смущает тик, который передергивает его лицо. Звездой ему больше не быть, но Фуридзакэ гениальный музыкант и парень прекрасный. К тому же он прирожденный рассказчик, я слышал от него много историй о крутой рок-н-рольной тусовке.

Он почти никогда не упоминает «Сэппуку».

И, как любой благоразумный токиец, даже не заговаривает о Сугаваре.

Я нажал кнопку и сообщил в переговорное устройство свое имя. Дверь отворилась, меня поглотила сверкающая белизна. Белые полы, белый рабочий стол, огромные белые буквы «Холдинг "Сэппуку"» на белой стене. В иглу у эскимосов и то красок больше. Слева от пустого стола навытяжку стоял охранник в униформе, похожий на оловянного солдатика.

В комнату вошла женщина. Мышиные очочки, скромная синяя юбка, голубая, отнюдь не дизайнерская блузка, однако тело, от которого не один парень потеряет голову. Я бы снял ее в музыкальном клипе: срывает с себя очки и строгие одежки, накладывает макияж, надевает мини-юбку и туфли на шпильках. Остается еще намалевать помадой на зеркале: «Я открыла в себе источник гиперсексуальности!»

Но она не стала писать помадой на зеркале, а жестом подозвала меня к белой внутренней двери. Нажала на кнопку двусторонней связи, и оттуда донесся белый – естественно! – шум.

– Чака-сан! – проверещала секретарша так пронзительно, что даже выдрессированный охранник дернулся. Дверь распахнулась, и я вошел в офис Сугавары.

Легендарный Сугавара стоял ко мне спиной, глядя в окно на перекресток, на людей, спешивших куда-то с пакетами и покупками. Может, недоумевал, каким образом люди ухитряются покупать столько дряни, если в стране застой и экономическая депрессия. В таком случае мысли Сугавары полностью совпадали с моими, а значит, меня никак нельзя назвать оригинальным мыслителем. Наверное, он думал о чем-то другом.

Кидзугути с поклоном поднялся.

– Ты опоздал! – упрекнул он меня. Я вытаращился было на шрамы, украшавшие его череп, но спохватился и отвел взгляд.

Три мужика в синих костюмах по очереди поздоровались со мной, лишь обозначив поклон. Они уже расселись за круглым столом для переговоров, а мне еще и стула не предложили. Дурной знак. Посреди стола торчал белый старинный дисковый телефон.

Я вновь поглядел на Сугавару. Его пастельно-желтый свитер подошел бы мистеру Роджерсу, но никак не пророку шоу-бизнеса. Сугавара так и не стронулся со своего места у окна.

– Садись! – Кидзугути предложил мне стул и указал место вплотную к Синим Костюмам. Впрочем, все стулья за исключением одного скучились по одну сторону круглого стола. – Устраивайся поудобнее.

Удобно устроиться на дизайнерском стуле невозможно, однако я кое-как примостился и быстро огляделся. В дальнем углу факс-машины пускали бумажные слюни. На стенах были развешаны золотые и платиновые диски, на большой полке поместился весь набор компакт-дисков, выпущенных «Сэппуку». Диски так и стояли нетронутые, в целлофановой пленке. Сколько я ни озирался, музыкального центра так и не обнаружил.

От нечего делать я снова посмотрел на Кидзугути, который ответил мне взглядом опытного урки. Научился, надо полагать, в осакской тюрьме, а потом практиковался годами. Я глянул на Синие Костюмы. Судя по их глазам, все они пришли к единому выводу, вот только я не знал – к какому.

– Сугаваре не терпится познакомиться с тобой! – заявил Кидзугути.

Теперь я посмотрел на Сугавару.

– Я все ему про тебя рассказал, – продолжал Кидзугути. – И он со мной вполне согласен.

– В чем согласен?

– В том, что эта работа – как раз для тебя.

Я мог бы переспросить еще раз – что, мол, за работа, – но воздержался. Пусть господин Сугавара скажет сам. Может, зря я на это понадеялся. Господин Сугавара стоял всего в нескольких шагах от нас, но пребывал не то чтобы в другом месте – на другой планете.

– Очень важное время для «Сэппуку», – обронил один из Синих.

– Решительный момент, – подхватил другой. – Столько всего…

– Заткнулись бы вы, ребята, – спокойным, ровным голосом оборвал их Кидзугути. Синие Костюмы дружно закивали и принялись по очереди таращиться в окно. Прошло еще несколько минут. Мы все сидели вокруг стола и пребывали в бездействии. Кидзугути смотрел на меня пустыми глазами.

И вдруг Сугавара обернулся.

Судя по его облику, произошло это отнюдь не вдруг. Все продумано. Лицо белое, как у актера кабуки, сплошь замазано толстым слоем крема и пудры, но темные пятна от больной печени все равно скрыть не удалось. Никого бы он не обманул и черным как смоль, похожим на швабру париком над белыми бровями, ползущими по лбу, точно струйки дыма. Это лицо больше походило на портрет, чем его портрет, встреченный мной в коридоре.

– Привет, привет! – заговорил он, хлопнув в ладоши. – Меня зовут господин Сугавара. Рад познакомиться. Позвольте, я представлю вам: неповторимый Билли Чака! [68]Здесь и далее господин Сугавара обильно пересыпает свою речь обрывками цитат и? песен «Битлз», порой их слегка коверкая.

По всей видимости, он не заметил, что я вошел десять минут назад. Синие Костюмы послушно поклонились мне, а из Сугавары восторг бил ключом. Он удерживал на лице улыбку, словно фотографировался, узкие губы – лишь чуточку темнее напудренного лица. Величественной походкой он прошествовал к нам и занял единственный свободный стул во главе стола. Я попытался прикинуть, сколько же ему лет, но угадать было нелегко. Его черты противоречили друг другу, сплошные анахронизмы. Сугавара стиснул руки и выложил их на стол. Руки также не имели возраста. Начальник оглядел всех по очереди, но улыбку адресовал только мне.

– Тебе скажу я, – начал он по-английски, но тут же переключился на японский: – Я в долгу перед народами Запада. Вы дали мне слова. Дали мне рок-н-ролл. Всем, чем я стал, я обязан рок-н-роллу.

Судя по внешности, этот человек имел о рок-н-ролле крайне смутное представление. Впрочем, если он говорил правду, облик Сугавары мог бы послужить тем окончательным аргументом против рока, который озабоченные родители подбирают вот уже полсотни лет. Ни один подросток не согласился бы выглядеть так не круто.

– Сознаете ли вы, что означает для нас ваш визит? Я даже не знал, зачем меня пригласили.

– Я объясню, как будет все, – предложил Сугавара.

Он схватился за телефон и снял трубку. Положил ее на стол и со значением поглядел на меня. В трубке негромко гудело.

Сугавара подал знак. Подчиненные полезли в карманы пиджаков и выложили на стол мобильные телефоны. Затем – пейджеры. Затем – карманные компьютеры. Наконец, запасные телефоны. Один из Синих подошел к стене и нажал кнопку. Гул факсов затих.

– Я полностью отключился, – пояснил Сугавара. – Мы все полностью отключились.

Кроме шуток, подумал я.

– И я не стану подключаться, пока мы с вами не придем к соглашению, господин Чака.

Я хотел задать вопрос, но меня тут же перебили.

– Приношу свои извинения, – произнес глава фирмы. – Мне не довелось читать издание, в котором вы работаете. Но мои коллеги говорят, что вы – из крутых крутейший.

– Поэт дэддайна и баблгама, – подхватил один Синий Костюм.

– Супер-лауреат подросткового чтива, – добавил второй.

Я заерзал на стуле, кинул взгляд по сторонам, на золотые диски, развешанные по стенам. Я-то надеялся глянуть на парней, управлявших карьерой Ёси, однако, судя по комплиментам, у них на уме было свое.

– Я знаю, вы сумеете добраться до сути, – все с той же улыбкой продолжал Сугавара, то и дело переходя с японского на английский и обратно. – В вас что-то есть. Надеюсь, ты поймешь. Последние события оказались для нас неожиданностью. И новость пусть была грустна, однако мы всегда стараемся найти хоть капельку утешения. Над мертвыми в спешке плачет глупец, но я всегда верил: нет худа без добра. Только время скажет, прав ли я или не прав.

Я еще прикидывал, как это понимать, когда один из Синих Костюмов протянул мне традиционное японское извещение о смерти – белую карточку в черной рамке. Посреди красовалось имя Ёси – вернее, не имя, а логотип, те самые стилизованные иероглифы, которыми я уже имел возможность любоваться на бесчисленных футболках и наклейках «Святой стрелы». Не человек умер, а символ. Мне показалось, что товарная цена Ёси возросла.

– Через два дня, – сообщил Кидзугути. – Закрытый концерт в его честь. Дань памяти. Прощальный вечер, какой он сам был бы рад устроить. Мы держим это в тайне, оповестим за два часа до начала. Выложим объявление на фан-сайтах.

– Он бы хотел, чтобы все происходило так, – уточнил один Синий Костюм.

– Это приглашение, – торжественно протрубил Сугавара. – С этого удобней всего начать работу. Я лично переговорил с Исаму Судой, и он просил передать, что полностью одобряет затею с книгой. И ты ведь тоже рад.

– Один только вопрос, – пробился я наконец, убирая в карман извещение о смерти, оно же концертный флайер. – Я так и не понял, о чем мы тут рассуждаем.

Сугавара подался вперед, лицо сморщилось в напряженном ожидании. Он меня будто не услышал. Я уже собирался повторить вопрос, но тут мне ответил Кидзугути.

– Мы рассуждаем о биографии «Святой стрелы», – сказал он. – Закулисные подробности. Глубокий анализ судьбы Ёси и его группы. История, хиты. Сплетни. Даже немного истины.

– Сам проект был задуман давным-давно. Задолго до этого печального события, – провозгласил Сугавара, так и лучась скорбью. – Мы обращались к разным авторам, но боже, как это трудно. Сам знаешь, как нелегко.

– Халтурщики! – проворчал Кидзугути.

– Любая ошибка чему-то научит, – не сдавался Сугавара. – И теперь мы твердо знаем, чего хотим. Где-то тысяча страниц, очень толстый том. Ученый труд, а не скороспелка, сплошные скандалы, в бумажной чашке нудный тихий дождь.

Итак, теперь я знал, зачем меня позвали и с какой стати Кидзугути вызвался уплатить за мой номер в отеле «Рояль». Не знал я другого: почему именно меня они выбрали автором биографии Ёси. Лучше уж сразу разъяснить парням их ошибку.

– Простите, – заговорил я, – но у меня и так дел по горло. Я пишу статьи и веду ежемесячную колонку в журнале для подростков. Мне нравится эта работа, и я не собираюсь от нее отказываться.

Сугавара слегка подрастерялся. Кидзугути подал ему какой-то знак, Сугавара ответил жестом. Эти ребята подняли легендарное японское искусство бессловесного общения на новую высоту.

– Работать даром – не жизнь, а мечта, – съехидничал Сугавара.

– Подымитесь на ступеньку выше! – ободрил меня Кидзугути.

– Кстати, к подросткам мы прежде всего и адресуемся, – напомнил один из Синих Костюмов.

Моих возражений они не воспринимали. Я не видел вежливого способа отказаться, разве что заявить прямо: ни-ни, ни за что, забудьте про это. Но так грубо разговаривать с японцами не смею даже я. Я испробовал другой путь:

– Хотя бы дождитесь результатов аутопсии. Есть у меня подозрение, что Ёси передознулся героином. Да и другие обстоятельства его смерти выглядят скверно. Замазать это не удастся.

Кидзугути вопросительно изогнул бровь. Сугавара в ответ приспустил свою. Пристрастие Ёси к героину не было для них новостью. Видимо, смерть от передозировки не потрясала основ.

– Нас интересует жизнь Ёси, – сказал Сугавара. – Ночь наступала – о чем думал он? Что видел он, только выключив свет? Он думал, счастье измеряется в годах? В милях? Он искал хоть кого-то? Ему все равно – кого? Вот какие вопросы нас занимают.

На эти вопросы я никак не мог ответить. Сугавара и Кидзугути вновь обменялись столь же непостижимыми для меня взглядами. Приняв решение, Сугавара взял со стола телефонную трубку и поднес ее к аппарату. Завис примерно в семи дюймах над ним.

– Жизнь так коротка – где время взять на ссоры и споры, мой друг? – Он так и расплылся в улыбке, не отводя глаз от моих губ. – Можем мы поладить?

Почему все-таки они выбрали меня? Статью в «Молодежи Азии» я представлял себе как стандартную историю поп-звезды: из грязи в князи и в могилу, но теперь я начал подозревать, что жизнь Ёси, а в особенности его смерть были не так уж просты и прямолинейны. Если я хотя бы для виду соглашусь работать на «Сэппуку», это даст мне доступ к ключевым свидетелям. Пока я не подписал контракт, я с ними ничем не связан.

Кивком я дал Сугаваре понять, что готов на уступки.

Он еще шире расплылся в улыбке и подчеркнуто торжественным жестом опустил трубку на аппарат. В ту же секунду Синие Костюмы разобрали свои мобильники и стали проверять сообщения. Кто-то нажал кнопку, и факсы вновь заверещали.

– Я вам кое-что еще покажу, – посулил Сугавара, вставая. Лицо Кидзугути окаменело, он слегка покачал головой, предостерегая. Синие Костюмы потупились.

– Мои помощники пытались меня отговорить, – захихикал Сугавара, потешаясь над их смятением. – Я им – «да», они – «нет». Они – «стой», я им – «вперед». Я же вижу – все смеются, но зато я – босс! Должны же они мне изредка потакать. А к тому же половина моих слов – всего лишь чушь.

Брови его так и прыгали. Кицугура ерзал на стуле. Интересно, какая именно половина, прикидывал я.

– Когда я молод был, моложе, чем теперь, в моде были «Битлз», – продолжал Сугавара. – Слыхали про них?

– Как-то раз, – пробормотал я.

Сугавара подался вперед, будто и не заметив моего ответа. Белки его глаз слегка отливали синевой. В жизни такого не видел.

– Ладно, проехали, – сказал он. – Я как-то мечтал – или, точней, мечта была. Мечта создать собственную группу. Я бы назвал ее «Тигры», и мы бы играли песни «Битлз». Не только хиты, но всю их замечательную музыку. Увы, эта мечта не осуществилась. Кто-то другой назвал свою группу «Тигры», и еще многое произошло – в общем, не суждено было. Он рассмеялся и покачал головой:

– Как видите, господин Чака, я знаю, что такое грустить. Жизнь порой идет совсем не так, как хотелось бы. Но мечты – удивительная вещь. Непросто кем-то быть, но впереди успех. Так лучше, кажется мне все ж.

Ухмыльнувшись, он кивнул Кидзугути. Кидзугути в свою очередь смущенно и как бы прося прощения оглянулся на меня. Один из Синих Костюмов поднялся и подошел к стеллажу с компакт-дисками. Ткнул пальцем в очередную кнопку, и стеллаж медленно отъехал. Включилась затертая пластинка.

В потаенной нише позади стеллажа стояли в рост четыре бенгальских тигра. Трое поднялись на задние лапы, четвертого запихнули к ударным. Четыре чучела.

– Вот что тебе скажу я… – пели «Битлз».

Кидзугути прятал глаза, не желая встречаться со мной взглядом.

– Вот что тебе спою…

Тигр с «Хофнером» – Пол, насколько я понял, – раскачивался в такт музыке. Джон механически дергался из стороны в сторону, холодно стыли черные стеклянные глаза. Ринго не в такт задирал и опускал лапы. Тигр по имени Джордж вообще не двигался.

– Вот что тебе скажу я…

Я достаточно близко знаком с тиграми, так что утверждаю ответственно: эти были настоящие. Взрослые бенгальские тигры, убитые, превращенные в чучела, со знанием дела экипированные. Красивые животные, исчезающий вид, кстати говоря, – выпотрошены, нашпигованы микрочипами, с гитарами в лапах. У каждого на голове потешный паричок на манер «Битлз». В точности как у самого Сугавары.

– РУКУ ВОЗЬМИ МОЮ!!!

На лице Сугавары проступила блаженная улыбка, даже вроде бы краски в лице прибавилось. Синие Костюмы мечтали провалиться сквозь землю или хотя бы сквозь стулья, но сиденья были крепкие. Тигры дергались, «Битлы» пели. В голове у меня воцарилась пустота.

Наконец музыка затихла, Синий Костюм снова нажал кнопочку, стеллаж вернулся на место. Все сделали вид, будто ничего особенного не произошло, а Сугава-ра высился над нами в своем дурацком желтом свитере, счастливый навсегда.

 

9

Я выбрался из офиса «Сэппуку» и прошел три квартала. Большой пластиковый пакет оттягивал руку: на прощание Сугавара вручил мне все имевшиеся в наличии записи «Святой стрелы» – четыре альбома, две долгоиграющие пластинки, четырнадцать больших синглов. Даже варианты для караоке – на случай, если мне приспичит подпевать Ёси.

Пока я шел по улице, ни одна мысль не посетила мою раздолбанную голову. Только безголосые вопли газетных автоматов помогли мне наконец опомниться. В заголовках почти явно читалось облегчение, отупелое удовлетворение от мысли, что твои подозрения оправдались. Окончательный приговор, не оставляющий места для путаных разночтений. Теперь-то мне стало ясно, почему все честное собрание в «Сэппуку» даже не поморщилось, когда я упомянул героин.

ЁСИ ПЕРЕДОЗНУЛСЯ

Официальный диагноз: передозировка

Ёси умер от героина.

И заголовок из «Токийского ежедневного пари»:

Ставки сделаны: победил героин!

Я схватил номер «Ёмиури Симбун», бросил в прорезь йену и направился в ближайшую кофейню под названием «Слепой пес». Это был мой любимый источник кофеина во всем Токио, а потому он вполне мог закрыться навсегда в тот же вечер. Заказав чашечку, я устроился поудобнее и попытался выкинуть из головы Сугавару. Все равно что попытаться выключить набат. Мне удалось разве что задвинуть его подальше. Неприятно, конечно, что этот тип с тиграми будет шастать в глухих закоулках моего подсознания, но чтобы извлечь его оттуда, понадобятся годы.

«Руку возьми мою» тоже завязла у меня в мозгах. Всякий раз, как у меня в голове застревает какая-нибудь песенка, я вспоминаю несчастного Юнбо Умэдза-ву, солиста «Осеннего ветра». Во время благотворительного концерта в парке Ёёги, еще в восьмидесятые, Юнбо скакал по сцене и треснулся головой о стойку микрофона. Он хотел продолжать выступление, но шоу пришлось свернуть, потому что солист забыл все песни, кроме «Открыток с горы Фудзи». Дело оказалось серьезным. Певец обращался к неврологам, учителям дзэн, синтоистским священникам, африканским колдунам, монгольским шаманам, астрологам Малибу, а когда и это не помогло – даже к обычному психиатру. Лучше ему не стало. Говорил он без затруднений и даже продолжал писать тексты для песен, но едва раскрывал рот, дабы спеть что-то новенькое, наружу исходили только «Открытки с горы Фудзи». Верные товарищи Юнбо сделали хорошую мину при плохой игре. Они записали пятнадцать вариантов «Открыток с горы Фудзи», включая декламацию под названием «Звонок с горы Фудзи» и техно-ремикс «Электронное письмо с горы Фудзи». Разумеется, в припеве Умэдза-ва по-прежнему пел слово «открытка» вместо «звонок» или «электронное письмо». Альбом «Весточки с Фудзи» умудрился попасть в чарты благодаря умелой рекламе с использованием целого буклета открыток с видами Фудзи в исполнении известных художников, однако подобный фокус можно проделать только один раз. Группа распалась. Юнбо, насколько мне известно, устроился экскурсоводом на гору Фудзи.

Медленно прихлебывая кофе, я читал официальный отчет о смерти Ёси. Накануне в 20.30 коронер объявил свое заключение на пресс-конференции, созванной прямо в больнице. Ёси привезли в больницу Акасака приблизительно в 2.20 утра воскресенья, после того как его тело было обнаружено в лав-отеле в Саня. Мертв по прибытии, причина смерти – остановка дыхания, вызванная передозировкой запрещенного препарата. Коронер обнаружил в крови Ёси 1,52 миллиграмма морфина, введенного с помощью инъекции. После тщательного обследования полиция исключила вероятность злого умысла и пришла к выводу: несчастный случай по неосторожности. Поминки пройдут в храме Цукидзи Хогандзи. К статье прилагалась карта с перечнем улиц, которые будут закрыты на время этого мероприятия, и с указанием альтернативных маршрутов для водителей.

Помимо некролога Ёси – обычный набор воодушевляющих новостей: курс японских акций падает, хулиганство в школе растет. За последние четыре месяца еще пять оскандалившихся банковских менеджеров покончили с собой. Младшие школьники, судя по тестам, становятся все тупее; мальчики-старшеклассники тратят астрономические суммы на косметику, и это именуется «космо-бумом». Четыре книги из десятка бестселлеров содержат в названии слово «провал», а «Одуревши от гейши» делает неслыханные сборы.

Я перешел к статье под названием «В пригороде Токио пропал слон» и тут обратил внимание на рекламу «Еженедельного Балагана», того самого издания, где работал мой приятель Такэси. «Последние фотографии Ёси» сулило объявление. На обложке журнала красовалась фотография, которую я уже видел на обложке «Мощного аккорда Японии». Однако с одним существенным отличием.

Птичья татуировка исчезла.

Я допил кофе и пошел разыскивать телефон-автомат.

Такэси не хотел со мной говорить. Только не по телефону. Он назначил мне свидание через два часа в забегаловке под названием «Последний клич». Бар на другом конце города, в Голден-Гай, только стоячие места. И повесил трубку, не дав мне вставить ни слова. Я попытался убить время, гуляя по улицам Гиндзы и любуясь прелестными женщинами, которые любовались прелестными витринами вдоль Тюо-дори. Очень полезно побродить по Гиндзе, если хочешь прочувствовать, как мало тебе платят и как плохо ты одет. Наконец я решил, что достаточно натрудил свои ботинки, а потому сел на электричку на станции Маруноти и поехал на северо-запад к Синдзюку.

Голден-Гай, он же Писс-бульвар, представлял собой маленький лабиринт из дешевых двухэтажных питейных заведений поблизости от храма Ханадзоно. Это место так же мало вязалось с общим обликом Синдзюку, как уличный туалет – с космическим кораблем, но в этом-то и заключалось его обаяние.

Застройщики постоянно угрожали скупить эти участки, возвести здесь столь необходимые токийцам универмаги, доверху набитые самой высококачественной продукцией, какую только потребляет человечество. Потенциальные застройщики несколько приувяли после обвала риэлтерского рынка, хотя в конечном итоге Писс-бульвару суждено пасть под натиском бульдозеров.

Но пока что он цел. Я добрался сюда около половины седьмого и бродил по узким проходам, протискивался между припаркованных велосипедов, мимо сложенных из цементных блоков притонов с причудливыми названиями: «Оппортунист», «Счастливое гетто», «Фригийская мода», «Веселый май». Имелось даже заведение с надписью «Клив Ленд». Никто не обращал внимания на заезжего американца, все знай себе пили виски, обмениваясь тостами и шутками или молча созерцая закатные небеса.

Наверное, я раза три проскочил мимо «Последнего клича», прежде чем сориентировался. Внешне эта забегаловка не отличалась от других. У входа – зеленые растения в горшках, вдоль каждой стены змеями тянутся серые трубы, паутиной разбегаются трещины. За стойкой бара стоял жилистый немолодой человек с седыми волосами и лунным ликом. Такой блаженный лик не содрогнется и при землетрясении.

Я проследовал к бару и облокотился на стойку.

– Завсегдатай? – поинтересовался бармен, хотя видел меня впервые в жизни.

– Иногдатай, – парировал я. – Зашел повидаться с Такэси.

Бармен кивнул, опустив свой лик сантиметра на три. В подобных местах новичков не жалуют, но имя Такэси послужило достаточной рекомендацией.

– Что-нибудь выпьете? – предложил он.

– Пивка бы.

– Простите, пива не держим.

– А что есть?

– «Семь Ликов Блаженства».

– Давайте любой.

Бармен поставил передо мной стакан. Поверхность стойки была изрезана множеством неумелых рук, запечатлевших на ней чьи-то имена или инициалы – шрамы, оставленные острыми ножами и тупой скукой. Сколько же из этих резчиков временами еще сидит за этой самой стойкой, подумалось мне. Тем временем бармен помахал над стаканом бутылочками – в общей сложности семью. Что-то попадало в сосуд, что-то текло мимо.

Я достал бумажник, но бармен меня остановил.

– У вашего друга есть счет, – сказал он.

На крыше дома напротив красовалась огромная ворона. Чуть дальше на деревянных перилах пристроилась кошка, не сводившая с этой вороны глаз. Я приподнял стакан, молча салютуя всем кошкам, выслеживающим ворон. Не успел я допить, как из-за моего плеча кто-то крикнул бармену:

– Начнешь пускать сюда варваров – потеряешь постоянных клиентов!

Я обернулся и увидел широкую улыбку Такэси. Он чисто выбрился, надел отутюженный черный костюм. Только присмотревшись можно было разглядеть потрепанные манжеты и небольшую дырку в районе воротника. А так костюмчик был загляденье, тем более для парня, живущего в картонной коробке.

– Неплохо выглядишь, – признал я. – Вроде бы даже вес сбросил.

– Самому готовить приходится, вот и… – пояснил он.

– Уже и кухоньку пристроил?

– Не то чтобы, – сказал он, усаживаясь. – Так, маленькую керосинку купил. Не бог весть что, но работает. Главное, если дом вдруг вспыхнет, я себе новый построю, и это обойдется мне дешевле, чем твой стакан с семью ликами.

– Выгодное дельце. Может, и мне комнатку отведешь?

– Побеседуй с муниципальными служащими Синдзюку-коэн, – подхватил Такэси. – Не знаю, позволят ли они поселиться среди нас чужестранцу. Это довольно-таки эксклюзивные трущобы.

Приятно было видеть, что Такэси не утратил чувства юмора. Если учесть, во что превратилась его жизнь, у него не оставалось выбора. Бармен налил ему «Семь Ликов», и мы со старым приятелем выпили за здоровье друг друга. Это вышло недостаточно смешно, а потому мы перефразировали и выпили за обширное здоровье и безграничное будущее. Далее Такэси поднял тост за Сару, оставшуюся в Кливленде, а я ответил здравицей в честь его жены, она же министр финансов. Такэси уже излагал тост за режиссера фильма «Одуревши от гейши», но тут я прервал его и предложил перейти к делу.

– Ладно, – вздохнул он. – Так что там за чушь с татуировкой?

Я подозрительно покосился на бармена.

– Не беспокойся, – хмыкнул Такэси. – Он в порядке.

Я выложил на стойку «Мощный аккорд Японии», а рядом – «Еженедельный Балаган», ткнул пальцем в таинственную татуировку и сообщил Такэси, что, по моим сведениям, тираж гитарного журнала был отменен. Такэси кивал в такт моему рассказу, всматриваясь в фотографии.

– Я так и понял из твоего звонка, – подытожил он. – Я даже произвел предварительное расследование. Поговорил с парнем из художественного отдела. Он подтвердил: фотографии пришли к нам из «Мощного аккорда». Мы с ними принадлежим к одному и тому же концерну. Но мой источник утверждал, что никто не ретушировал фотографию и без компьютерных фокусов тоже обошлось. Напечатали в том виде, в каком получили от гитаристов. Так что если кто и поработал, то сами гитаристы.

– Тебя это не удивляет?

Такэси задумчиво кивнул. Он сделал еще глоток «Блаженств», и выражение его лица почти неуловимо изменилось.

– Это не единственная странность. Что-то тут не то. И смерть Ёси в первую очередь. Полиция не все говорит прессе.

– А именно?

– Ну, – протянул Такэси. – Мы прослушиваем полицейское радио. Сам понимаешь – чтобы в случае чего первыми оказаться на месте. Так вот, в ту ночь, когда Ёси нашли мертвым, поступило два вызова. Два сообщения о его смерти от передозировки.

– И что же?

– Между двумя сообщениями разрыв больше полутора часов, – пояснил Такэси. – Причем колов направили сначала в один отель, а потом в другой. В разных концах города.

Мне припомнился разговор Санты с Ольгой. Примерно та же нестыковка смущала и его, хотя он не упоминал звонки в полицию. Интересно, кто еще был осведомлен о перемещениях Ёси в последнюю ночь?

– Значит, кто-то заранее знал, что Ёси не рассчитает дозу, – предположил я. – Этот человек вызвал «скорую», не убедившись в том, что Ёси уже укололся, даже не догадываясь, что тот сперва поменяет отель.

– Возможно, – кивнул Такэси. – А может быть, Ёси скопытился в отеле «Шарм». Кто-то присутствовал при этом, дал деру и позвонил копам. Но прежде чем копы приехали, явился кто-то другой и перетащил Ёси через весь город в лав-отель «Челси».

– С какой стати?

– Не знаю, – пожал плечами Такэси. – Так далеко я не заглядывал.

– Напиши статью. Расскажи про два разных вызова. Ну, знаешь – пошуруй палкой в траве, змея и выползет.

– Ага, конечно, – проворчал он. – Можно подумать, «Балаган» станет спорить с официальной версией.

Проблема ясна. В Японии на большинство пресс-конференций допускаются только представители аккредитованных изданий, состоящих в так называемых «пресс-клубах». Опубликуй историю, которая расходится с официальной версией, и тебя выгонят из пресс-клуба, то есть ты останешься без доступа к информации. Вот почему свободная с виду японская пресса отнюдь не свободна. Зато мне по поводу исключения волноваться не приходилось. Иностранцев в пресс-клубы заведомо не принимают.

– Что собираешься делать? – спросил я.

– Все-таки попытаюсь узнать побольше, – сказал Такэси. – Загляну в отель «Шарм» в Сибуя. Но ты знаешь, как с ними дело обстоит…

Я знал. Лав-отели ревностно защищают анонимность своих гостей. Там нет ни портье, ни коридорных, никто не следит за появлением и исчезновением постояльцев. Идеально для молодых парочек и прелюбодеев. Недавно якудза начали новый рэкет: подстраивают аварии клиентам, выезжающим с парковки возле таких отелей. Гости не могут обратиться в суд, поскольку пришлось бы признаться в посещении лав-отеля, а потому якудза на месте сдирают с них компенсацию за «ущерб», который сами и причинили.

Словом, от клиентов лав-отелей лишней информации не дождешься.

– Может, что-нибудь все-таки нарою, – продолжал Такэси. – Такую сенсацию, что «Балагану» придется опубликовать. А если и не опубликуют, хоть сам узнаю, в чем дело. Свое любопытство потешу.

– Не припомню, чтобы ты увлекался «Святой стрелой».

– Не-а, – подтвердил Такэси. – Лично я предпочитаю джаз. Колтрейна, Майлза Дэвиса, Чарли Мингуса. Но Ёси вроде был парень ничего. Понимал, что такое быть непонятым.

Я кивнул и снова отхлебнул «Семи Блаженств». Солнце почти зашло, стало прохладнее. Ворона улетела, но кот так и остался сидеть на карнизе, то прижмуривая, то широко раскрывая глаза. Никак не мог решиться: стоит бодрствовать или уже нет.

– Заключим договор? – предложил я. Такэси только брови приподнял.

– Поразведай, что сможешь, в отеле «Шарм», а я позвоню в «Мощный аккорд Японии» и выясню про татуировку. Если что найдем, обменяемся информацией. Что скажешь?

– Я думал, ты из породы одиноких волков. Кодзурэ-Оками.

– Теперь это будет «Одинокий волк с детенышем».

Такэси закатил глаза, услышав аллюзию на классический комикс, и тоже отхлебнул, обдумывая мое предложение. Допил и поставил пустой стакан на стойку.

– Ладно, – согласился он. – Но с условием.

– А именно?

– Обещай мне, что постараешься все наладить с той девушкой в Америке. С Сарой. Вы с ней просто созданы друг для друга. Я вас видел вместе только однажды, но сразу понял. Посмей только возразить: ты все еще о ней думаешь. И наверняка она тоже. Пора кончать игру в кошки-мышки, ясно?

– Знать бы еще, кто тут кошка, кто мышка.

– Стало быть, вы наравне. Тем лучше.

Я рассмеялся, но, возможно, Такэси был прав. Возможно, мы с Сарой созданы друг для друга. Не знаю, успокаивает это или только больше пугает. Пока я копался в себе, Такэси заказал еще по стаканчику «Блаженств». На этот раз мы обошлись без тоста, и о женщинах и прочих проблемах речи не было. Оставили в покое и мертвых рок-звезд. Два приятеля сидели под луной, посмеивались, делились воспоминаниями, говорили о старых добрых временах, о том, каков был мир в пору нашей юности.

 

10

Я проснулся. В окошко заглядывал улыбчивый Мамору, человек с рекламы презервативов, клялся беречь и охранять меня. Я выбрался из постели, прошелся по комнате, выпил стакан воды. От воды вреда не будет, подумал я. Стоит нарисовать мультяшного человечка, говорящего такие слова, и готова дорогостоящая реклама.

Вчерашний день был полон вопросов, и, согласно циклическому закону мироздания, мне предстоял день ответов. Для начала я решил позвонить Сэцуко Ниси-мура и рассказать ей про дедушкину визитку с черной птицей. Даже если ей ничего не известно, мне-то какой убыток? Итак, я откопал клейкую бумажку «Привет, киса» с телефоном и набрал номер. Четыре гудка спустя усталый голос откликнулся:

– Моей-моей [72]Алло (яп.).
…

– Госпожа Нисимура?

– Ее жалкие останки, – призналась она. – Кто это?

– Билли Чака.

– А! – короткая пауза. В трубке слегка гудело, потрескивало. Мы словно переговаривались через длинный тоннель. – Странно – а я только что про вас думала.

– Неужто?

– Думала, вряд ли вы мне позвоните.

– Вот и ошиблись.

– Да, но ведь это странно, правда? Сначала вы у меня в мыслях – и тут же звонит телефон. А может, не странно. Может, это знамение.

– Давайте перезвоню попозже, когда выберусь из ваших мыслей.

– Смейтесь-смейтесь. Я думаю, это что-то значит…

Я не отважился спросить, что же это такое значит, и девица все равно не сумела бы мне объяснить, так что я предпочел задать другой вопрос:

– Вы сейчас на работе?

– Нет, – сказала она. – Взяла несколько дней отпуска. Нужно время, чтобы привыкнуть, понимаете? Поэтому я снова пошла в парк.

– В тот самый, с утиным прудом?

– Угу.

– Утки еще не прилетели?

– Я не ради уток пришла, – тихо ответила она.

– Да я так просто.

Сэцуко глубоко вздохнула. Я представил себе, как она сидит в заброшенном парке, вспоминает дедушку, а мир вокруг по-прежнему несется с оглушительной скоростью. Вот что забавно: как я ни напрягал воображение, я не мог себе представить человека, который сидел бы на скамейке в парке, думая о Ёси. Все были чересчур заняты: готовили глубоко засекреченные поминальные концерты, заказывали биографии, гадали, зачем он переехал из одной гостиницы в другую, тревожились, как бы полиция не начала задавать неприятные вопросы. Хотелось бы верить, что после моей смерти кто-нибудь придет посидеть на скамейке, будет обо мне вспоминать. Но судя по хаосу, в котором я живу, моя смерть никого не вдохновит на тихую и мирную медитацию.

– Почему вы мне позвонили? – спросила Сэцуко.

– Подумал, не поужинать ли нам. Вы как, не заняты сегодня вечером?

На другом конце тоннеля воцарилось молчание. Я пытался разобрать легкий плеск воды в пруду, но, конечно, ничего не расслышал. Когда девушка заговорила вновь, в голосе ее слышалось сомнение:

– Не знаю. Как-то меня это смущает.

– Это не то, что вы подумали. Я кое-что вспомнил про вашего дедушку. Вам это следует знать. О том, как он умер. В прошлый раз я вам не рассказал.

Госпожа Нисимура сразу оживилась:

– Я так и знала! Я чувствовала: вы от меня что-то скрываете. Не спрашивайте, как я узнала. Узнала – и все. Я всегда такое чувствую. Настроена на чужую волну, понимаете? Почти ясновидящая.

– Ну да. – Лично мне казалось, что она вообще ни на какие волны не настроена. – Так мы сегодня встретимся?

– Хорошо. Где?

– Решайте сами.

Поразмыслив, она предложила итальянский ресторан в Роппонги. Обещала позвонить и заказать столик на двоих.

– Встретимся в семь, – и на этом она повесила трубку.

Убедившись, что телефонные переговоры в это утро идут как никогда удачно, я решил следом звякнуть в «Мощный аккорд Японии». Выслушал автомат, предложивший мне на выбор пятьдесят шесть добавочных номеров, нажал цифры пять и шесть, а затем звездочку. Автомат вежливо поблагодарил и напомнил, что во вторник в киосках появится новый выпуск «Мощного аккорда».

Пока я ждал, мог насладиться «Пикником в бездне». Старая мелодия «Святой стрелы», пронзительная жалоба, в самый раз для похорон. Каждые двадцать секунд диджей перебивал песню и сообщал всем заинтересованным лицам, что эта песня входит в саундтрек «Ниндзяборг II», который можно приобрести в таких-то и таких-то магазинах. Наконец трубку взял живой человек, который старался притвориться записью.

– Со всем почтением я хотел бы расспросить вас о фотографии на обложке последнего номера вашего журнала, – заговорил я на вежливом японском.

– О фотографии «Клуба Кой-Кой»? Эта обложка вызвала массу откликов. По правде сказать…

– Нет, – перебил я, исчерпав запасы любезности. Что-то у меня их маловато с утра оказалось. Наверное, «Семь Ликов Блаженства» тому виной. – Меня интересует обложка с фотографией Ёси.

– Да? Тот номер еще не вышел. Он появится в продаже…

– У меня сигнальный экземпляр.

В трубке раздалось потрескивание. Или мой собеседник так усиленно думал?

– Очень странно. – Послышались еще какие-то тревожные звуки, и наконец он попросил меня описать обложку.

Я так и сделал, со всеми подробностями.

– Пожалуйста, подождите, сэр! – Судя по тому, как взбодрился мой собеседник, он сообразил, как отфутболить меня дальше. Я мысленно препоясался для долгого путешествия по тарай маваси, она же чертова карусель, она же королевский обходной путь. Каждая нация выработала свой маневр, но японцы настолько поднаторели в этом деле, что могли бы зачислить это искусство по разряду драгоценного достояния нации.

Снова щелчок и снова «Пикник в бездне». Ёси продирался через соло с буйным восторгом распоясавшегося подростка, впервые запустившего кирпичом в соседское окно. Дорвался до высокой ноты, медленно, мучительно поднялся еще выше и – водопадом вниз, хлынуло из глотки, аж зубы застучали. Тем временем нарастал фон, побулькивал, закипал и – кульми… – «Святая стрела», «Пикник в бездне», новый горячий саундтрек к «Ниндзяборг II».

– «Мощный аккорд Японии», – радостно прозвенел очередной голос. – Как могу помочь вам зажигать?

Мне пришлось заново повторить все, о чем я уже рассказал первому собеседнику, а новый только похрюкивал, принимая к сведению детали. Дослушав, он сказал:

– Осмелюсь спросить, господин, где вы приобрели это издание?

– Я его не покупал, – соврал я на всякий случай. – Дядя умер и завещал его мне.

– Ясно, – пробормотал парень в трубке. – Довольно странно завещать кому-то журнал, вы не находите?

– А он вообще странный малый. То есть – был странный. Мы его так и звали: Странный Дядюшка. Старый Странный Дядюшка завещал всем родственникам всякие странные штучки.

– Ясно, – повторил тот как попугай.

Воцарилось недолгое молчание. Кажется, парень скрежетал зубами.

– Тот конкретный выпуск журнала, который вы описали, представляет собой прискорбную издательскую ошибку. Он не должен был поступить в продажу. Мы хотели бы приобрести обратно этот экземпляр с целью исправить ситуацию.

– Приобрести обратно?

– Мы готовы предложить за него тридцать пять тысяч йен.

Я-то приготовился выслушать еще трех или четырех человек, пока доберусь до того, кто хотя бы признает существование этого номера, не говоря уж о том, чтобы признать «ошибку». От удивления я пропустил мимо ушей сумму – $350.

– Помимо денежной компенсации мы заменим ваш номер легитимной версией. Если желаете, мы можем предоставить вам следующий выпуск, а также футболку с портретом артиста, которому этот выпуск посвящен. Вы поклонник ККК?

– Чего?

– «Клуба Кой-Кой».

– Как и все, – ответил я. – Однако меня больше волнует Ёси. На обложке вашего журнала видна татуировка у него на плече – какая-то птица. Не могли бы вы рассказать, что это такое?

– Я отнюдь не являюсь экспертом по различным татуировкам, которые делают себе музыканты, – занервничал мой собеседник. – Боюсь, ответить на ваш вопрос будет весьма затруднительно.

«Весьма затруднительно» – для избегающего конфликтов японца это столь же ясный намек, как наше «иди ты куда подальше».

– Но об этой татуировке вы должны что-то знать, потому что на иллюстрациях в «Балагане» она заретуширована. Насколько мне известно, «Балаган» публикуется тем же издательским домом.

– Уверяю вас, я не располагаю никакой информацией о татуировке, – напряженно повторил тот. – Абсолютно никакой.

– Зачем же меня соединили с вами?

– Поймите, пожалуйста, – тон сменился, – издание, которым вы располагаете, не должно было попасть в руки покупателей. Кто бы ни продал его вашему… вашему дяде… нарушил закон и, что еще прискорбнее, способствовал распространению некондиционного товара. Мы крайне смущены. Мы хотели бы исправить ситуацию.

– Отлично. Скажите, кто распорядился убрать птичью татуировку, и я верну вам журнал.

На том конце послышался глухой свист, словно человек стоял у взлетно-посадочной полосы. Может быть, где-то рядом тестировали очередную гитарную установку. Когда представитель журнала наконец заговорил, голос его сделался заметно тише, да и уверенности поубавилось:

– Вы ставите нас в очень затруднительное положение.

– Странный Дядюшка говаривал, что из затруднительного положения всегда бывает легкий выход, – ответил я. – Именно эти слова он произнес на смертном одре: «затруднительное положение» – последний вздох – «легкий выход».

Снова повисло молчание.

Я понял, что поимел его, едва парень заговорил о погоде. Я с готовностью согласился, что декабрь нынче мягкий, и даже намекнул, что в этом имеется заслуга «Мощного аккорда Японии» и его замечательного клиентского сервиса. Еще немного – и мы бы вместе отправились флиртовать с барменшами и перепевать Синатру.

– Мы ценим, что вы проявили понимание в этих неприятных обстоятельствах, – наконец сказал парень. – Вероятно, мы могли бы встретиться и довести дело до благоприятного завершения.

– Может, в «Битой гитаре»?

Снова пауза. Меня снова попросили подождать. Я ждал. «Ниндзяборг II» включал в себя новенькие с пылу с жару хиты «Болеутоляющего», «Джентльменов Фуропи», «Клоуна Д'Арка» и «Жопоголового Сатори». Альбом продавался во всех магазинах, где торговали суперсовременной музыкой.

– «Битая гитара» нас устраивает, – включился голос. – Вы принесете журнал, мы предоставим вам информацию. Я направлю к вам практиканта, Дзюдзо-сан. У него ярко-серебристые волосы и черная футболка «Кровавый дельфин». Дзюдзо-сан будет играть «Токату и фугу» на гитаре в концертном зале.

– Это музыка из саундтрека «Ниндзяборг II»?

– Вы ее узнаете. Благодарим вас за интерес к «Мощному аккорду Японии», – парень автоматически включил медоточивый голос, предназначенный для клиентов. – Желаем вам наилучших успехов в вашем рубилове.

Выйдя на железнодорожной станции Акихабара, попадаешь в кошмар приболевшего семиотика. От земли до неба – хаос: кандзи, катакана, хирагана и ромадзи, всех размеров, цветов и вольтажей, конкурирующие за внимание публики. Любая поверхность несет свою весть: внизу от руки намалеваны знаки, на гигантских видеоэкранах, взмывающих вверх, точно космические корабли, танцуют и поют персонажи очередного модного мультфильма. В дальнем конце перекрестка с афиши на все это взирал Ковбой Мальборо – судя по лицу, окончательно заблудившийся.

Акихабара – такая же сумятица, как любой азиатский рыбный базар, только с запахами полегче. Эта мекка токийских любителей самодельной электроники возникла во времена Макартура в качестве черного рынка для радиолюбителей, а теперь перешла в руки компьютерных отаку, стремящихся построить самый дешевый РС в своем квартале, и таких же доморощенных конструкторов, готовящих идеальную боевую машину к ежегодному чемпионату «Робокон».

Пока я пролагал себе путь сквозь безумие распродаж на обочине, семь разных продавцов проорали мне в ухо: «Самое дешевое ОЗУ в Токио», а болельщицы в ярко-зеленых ветровках тем временем прыгали и скакали на импровизированной сцене, с большим энтузиазмом воспевая новый карманный компьютер «Мини-Секси-Кул». Зазывала в шапке Сайта-Клауса через мегафон умолял меня взглянуть на битые плоские мониторы из Америки – только что с борта самолета, – и очень обиделся, когда я спросил: что, самолет навернулся? Мобильные телефоны повсюду, вырастают сами собой в каждой руке, выложены аккуратными столбиками, навалены кучами на складных столах, словно пестрые кукурузные початки в праздник урожая. Неужели у людей и впрямь столько тем для разговоров? Впрочем, нынче мобильники превратились в биржевые аппараты, глобальную систему навигации, интернет-браузеры, записные книжки и игровые приставки. Пользоваться телефоном для общения стало так же банально, как заниматься сексом ради порождения потомства.

Я заглянул в «Кинко» и сделал несколько цветных ксерокопий обложки с Ёси. Поскольку я собирался еще кое-кого порасспросить насчет татуировки, не следовало отдавать все улики. Выйдя из «Кинко», я завернул за угол и через дорогу увидел «Битую гитару». Даже на фоне десяти миллионов объявлений невозможно было пропустить гигантскую ярко-красную неоновую шестиструнку над входом. Дека состояла из множества телеэкранов, и на каждом беззвучно завывал какой-нибудь рок-кумир.

Автоматические двери раздвинулись, и я вошел. Никто не приветствовал меня ритуальным иррасяимасэ [76]Добро пожаловать (яп.).
, но я не обиделся. Три десятка юнцов, подключив к своим инструментам усилители, создавали неистовую какофонию – глухим позавидуешь. Приветствовать в таком шуме гостя – все равно что свистеть во время цунами.

Какой-то паренек пытался обработать на манер Хендрикса японский национальный гимн, но его заглушали густые металлические риффы циркулярной пилы а-ля «Супер Джанки Манки». Еще один паренек, с выбритым на затылке иероглифом «вакантно», стучал по кнопкам автоматического барабана, извлекая звук, похожий на пропущенное сквозь усилитель трепыхание колибри. Рядом с ними тощий дохляк безжалостно теребил струну бас-гитары, все время одну и ту же, без малейших вариаций. В другом конце комнаты смазливая девчонка в небесно-голубом тренировочном костюме аутически жала на «квакушку», а паренек, смахивавший на гламурного Бадди Холли, прислонил голову к усилителю и с блаженной улыбкой впивал каждое шумное содрогание, испускаемое девушкой в голубом.

Друг на друга эти ребятишки не смотрели. Каждый – будто один в собственной детской, растворился в грезах об аншлагах в «Будокане».

Грохот обрушивался на меня то с одной, то с другой стороны, я начал терять ориентацию в пространстве и даже равновесие, превратился в мячик в жестоком аудио-пинг-понге. По залу, сложив руки на груди, прогуливался взад-вперед служащий – на лице написана приятная скука, словно он раздумывал, чем займется после смены. Бедный недоумок, должно быть, уже оглох, а то и рехнулся от шума – а может, и то и другое.

И тут я услышал.

Знаменитое вступление к сотням фильмов ужасов, песня, сыгранная столько раз, что вместо нее можно было бы писать на экране субтитры: «тревожная музыка».

Я пошел на этот звук, пробиваясь сквозь кучки подростков, прилипших к стойкам с новейшей цифровой аппаратурой и восьмидорожечными магнитофонами, мимо наваленных грудой африканских ударных и австралийских диджериду, мимо стеллажей с учебными видеокассетами, где на обложках красовались серьезные парни с конскими хвостиками и в ярких манишках.

Парень сидел на половинном стеке «Маршалл», точно среброволосый эльфийский король на престоле. Щуплое тельце изогнулось, обнимая массивную прозрачную и полую гитару, похожую на окаменевшую медузу. Я подошел и встал рядом, но музыкант нырнул в Баха и ничего не замечал вокруг. Когда я похлопал его по плечу, он подпрыгнул, едва не уронив свою медузу.

– Крепкая рука, малыш, – заорал я, перекрикивая шум. – Играешь на похоронах?

Он кинул на меня презрительный взгляд под стать моей реплике.

– Я по поводу журнала, – продолжал я.

Юноша рассеянно кивнул, встряхнул серебристой гривой и вновь заиграл «Токату и фугу», ускоряя темп.

– Я звонил! – надрывался я. – Говорил с твоим боссом.

Он посмотрел на меня так, словно я хотел проверить у него домашнюю работу. Ни одной нотки не пропустил, но с каждым тактом наращивал скорость.

Так он быстро доиграет, решил я и, усевшись поудобнее, стал ждать, любуясь его проворной рукой, скользившей вверх-вниз по струнам, будто заводной танцующий краб.

Он закончил мелодию, и я уважительно кивнул, тем самым еще больше обидев парня. Он положил гитару и выпрямился во весь рост – пять футов пять дюймов благодаря гелю для волос, но если попасть под дождик, останется не более четырех футов и одиннадцати дюймов.

– У меня журнал, – напомнил я, – а что у тебя? Он полез в немецкую военную куртку и вытащил

тонкий конверт с логотипом «Мощного аккорда Японии». Я достал журнал, по-прежнему в коричневом бумажном пакете, поклонился и обеими руками протянул его курьеру, чтобы добить его соблюдением этикета.

Он выхватил журнал у меня из рук и перебросил мне конверт. Судя по злобной гримасе, это усилие его доконало.

– Спасибо, – сказал я. – Продолжай пальчики полировать.

Его взгляд стал чуточку менее презрительным. Может быть, парень решил, что для взрослого человека я не так уж плох?

– Вкладывай в свою игру чувство, – добавил я. – Не пытайся играть со скоростью Ингви Мальмстина, не трать время, изучая «Извержение» ноту за нотой, не используй педали вместо подпорок. Главное – найти собственный стиль. А на случай, если мир решит, что еще один гитарист ему не нужен, не бросай школу. Школа – это прекрасно. Усек, пацан?

Челюсть «пацана» отвисла, лицо покраснело, будто помидор. Ну как же, ему пришлось общаться с самым некрутым типом на свете! Я стоял перед ним с широкой ухмылкой на ряшке. Парень осторожно положил гитару и побрел к двери, изо всех сил заставляя себя пританцовывать по-сутенерски, вместо того чтобы опрометью кинуться к выходу. На ближайший месяц я подорвал его репутацию – взрослый человек заговорил с ним прилюдно. Вот и славно.

 

11

Я позвонил в отель «Рояль» проверить сообщения. Набрав номер комнаты и код, я услышал голос Такэси, который произнес семь заветных слов:

– Мы напали на след. Срочно позвони мне.

Я позвонил Такэси в «Балаган». Не застал его на месте и оставил на автоответчике рекордно короткую фразу из двух слов:

– «Общество Феникса».

Я обнаружил это название в конверте, который передал мне парень в «Битой гитаре». Еще в конверте лежали тридцать пять тысяч йен и копия факса, причем большая часть информации была вымарана черными чернилами. Насколько я понимаю, «Мощный аккорд Японии» выполнил свои обязательства, но только-только.

Значит, «Общество Феникса».

Общий смысл факса: «Общество Феникса» требует снять с обложки татуировку в виде птицы на плече Ёси. Использование этого образа – посягательство на авторские права. Все это излагалось вежливым языком, без угроз, но с очевидным подтекстом: если «Мощный аккорд Японии» не заретуширует на фотографии татуировку, последуют юридические меры. Американцы рассмеялись бы и сказали: «Увидимся в суде», но в Японии дело обстоит по-другому. К суду прибегают лишь в крайнем случае, поскольку самое простое дело тянется годами и обе стороны в процессе разоряются. Японские компании от природы склонны по возможности избегать конфликтов, и «Мощный аккорд Японии» вроде бы ничего не терял, согласившись замаскировать татуировку.

Итак, «Общество Феникса».

Я покрутил в голове это название, однако ничего не выжал. По крайней мере, название есть, и оно, дай только время, много во что превратится. Пусть превращается до вечера, а я тем временем решил направиться в Роппонги на встречу с Сэцуко Нисимура.

Роппонги – сомнительный ночной район Токио неподалеку от большинства посольств иностранных держав. Единственное в Японии место, где я обязательно увижу своих белых собратьев. В восьмидесятые и в начале девяностых это был модный квартал, куда народ стекался ради западного секса, наркотиков и рок-н-ролла. С тех пор Роппонги сделался отстойником, токийским вариантом Тихуаны.

Сара как-то раз сказала, что я не люблю Роппонги за то, что здесь кишат иностранцы, лишая меня иллюзии, будто я уникален. Может, отчасти она права, но, по-моему, я не люблю Роппонги потому, что большинство слоняющихся по кварталу экспатов принадлежат к числу тех, кто проедет полмира и будет все время торчать в спорт-баре, жалуясь на отсталые японские обычаи, заглатывая «Гиннес» пинту за пинтой и громко болея за «Манчестер Юнайтед» или «Сан-Франциско 49».

Этим вечером в Роппонги было довольно тихо, но я знал: как только хлынет ручьем импортное пиво, начнется шум. Следуя указаниям Сэцуко, я разыскал ресторан «Шез Болонья», хорошо известное заведение с весьма странной биографией.

В шестидесятые годы «Шез Болонья» (тогда это было «У Джузеппе») представляла собой пиццерию, по слухам, принадлежавшую мафии. В начале восьмидесятых заведение купил богатый торговец земельными участками в подарок жене, высокообразованной и повидавшей мир женщине по имени Юми Цукияма. Итальянская кухня Цукияме нравилась, но она почему-то невзлюбила итальянский язык. Она решила полностью сменить облик ресторана в соответствии со своими вкусами, перекрестила его в «Шез Болонья» и дала всем итальянским блюдам звучные псевдо-галль-ские имена.

«Шез Болонья» постоянно вызывала нарекания иностранных гостей: дескать, японцы принимают всю Европу за одну большую гомогенную страну (не так ли американцы воспринимают Азию, Латинскую Америку, Африку и прочие места, где маловато белых?), но, сколько бы экспаты ни ворчали, они понимали, что в южно-центральном районе Токио лучшей итальянской кухни им не найти.

А что касается интерьера – о, это совсем другая история. Скажу только, что Юми Цукияма терпеть не могла как итальянский, так и французский декор. Она предпочитала «Лиссабонскую школу», в которой, насколько я понимаю, главным мотивом является рыба. Судя по циферблату над аквариумом, госпожа Нисимура опаздывала уже на полчаса. Вделанный в стену сосуд размером был с опрокинутый набок лифт и битком набит угрями, осьминогами и какими-то неизвестными мне рыбинами. Этим существам было так тесно, что плыть они не могли и только извивались на месте, как пассажиры метро на линии Тобу.

Провожавшая меня к столику официантка была необычайно любезна – должно быть, приняла меня за кого-то другого. Я сидел и ждал Сэцуко, прислушиваясь к плывущим по ресторану мелодиям мягкого джаза и дивясь: с какой стати человек, положивший силы на освоение инструмента, будет играть мягкий джаз? Вероятно, кому-то приходилось это делать под дулом пистолета, но остальные-то почему?

– Извините! – произнесла Сэцуко, и я слегка подпрыгнул. Погрузившись в размышления, я не заметил, как она подошла. – Я опоздала.

На ней была серая шерстяная юбка и тонкий белый свитер, из-под которого выглядывал белый ворот водолазки. Косметика свежая, словно Сэцуко обновила ее по пути в ресторан. Ничем не замечательный наряд, городская униформа, какую можно приобрести за пять минут в любом из бесчисленных дэпато [82]Универмаг (искаж. англ. department).
по всему городу. Однако на Сэцуко этот костюм смотрелся гораздо лучше, чем дорогое вечернее платье или стильный прикид.

Я поднялся и пододвинул ей стул. Девушка села, плотно сжав ноги, аккуратно уложила на колени черную сумочку. Я устроился напротив.

– Надеюсь, я не заставила вас долго ждать.

– Перестаньте извиняться, – сказал я. – А то я заважничаю.

Подошла официантка. Сэцуко заказала холодный ячменный чай, а я – кока-колу без льда. Обычно я пью со льдом, как все нормальные люди, но в этот раз решил поинтересничать.

– Хорошо выглядите, – сказал я и тут же уточнил: – То есть – похоже, что вы неплохо справляетесь.

– Вы слишком любезны, – слегка покраснела она. – По правде говоря, в последнее время я плохо сплю. Но это, я думаю, нормально, да?

Я кивнул. Не спать ночью, спать весь день напролет, потерять аппетит или свински обжираться – скорбь проявляется по-разному, и всякая реакция нормальна. Утрата нарушает обычное течение жизни – это все равно что влюбиться или бросить курить.

Официантка принесла меню. Сэцуко развернула свое и спряталась за ним, словно изучая тайную инструкцию: как поддерживать вежливую беседу с иностранцем, который присутствовал при смерти вашего деда. Своей застенчивостью девушка напомнила мне Мэй Лин Чоу, победительницу Тихоокеанского Чемпионата Кровавых Кулаков среди женщин 1992 года. Чоу была тиха и кротка, причем совершенно очаровательна, если ее разговорить. К несчастью, большинство собеседников не могли оторвать взгляд от двух страшных кусков мяса, в которые превратились ее руки. Она все время о них помнила, и это мешало ей общаться. Чоу стала надевать перчатки, прятать руки за спиной, чтобы никто их не видел. В конце концов она не выдержала, бросила «кровавые кулаки» и вернулась к отцу на свиноферму под Анканом. Я ехал три дня по грязи, чтобы выслушать ее точку зрения. Когда я добрался до нее, Чоу поглядела на меня, как на идиота, и сказала только: «Свиньям наплевать, какие у меня руки».

– Что-то не так? – спросила Сэцуко.

– Вы когда-нибудь участвовали в «кровавых кулаках»?

Сэцуко поглядела на меня искоса.

– Простите, вы немного ненормальный, а? – робко осведомилась она. – Если так, ничего страшного. Я не боюсь ненормальных. Дедушка был такой странный. Вы и сами, наверное, знаете.

– Полагаю, в отель «Кис-Кис» нормальных на работу не берут.

– Я в отеле никогда не бывала. Вы долго там прожили?

– Два дня.

– Зачем вы вообще туда приехали?

– В отпуск.

– Вы проехали такой путь, чтобы провести два дня в маленьком городке на Хоккайдо? – нахмурилась она.

– Неожиданный отпуск. Меня заставили. Девушка надула губы и наморщила лоб. Да уж,

странный парень, – должно быть, подумала она.

– А в Токио? Опять вынужденный отпуск?

– Нет. Готовлю статью о Ёси.

– О ком?

– О Ёсимуре Фукудзацу, солисте и гитаристе «Святой стрелы». Недавно скончавшаяся рок-звезда. Кстати, он умер в одну ночь с вашим дедом. Вы никогда не слышали о Ёси?

Прежде чем Сэцуко успела ответить, подошла официантка. Сэцуко заказала блюдо под названием la BelleDame Sans Fromage [83]Прекрасная дама без сыра (фр.).
(что бы это могло быть?), а я попросил тарелку добрых старых спагетти, которые тут подавались под псевдонимом les Nouilles Discrиtes du Bourgeoisie [84]Скромная лапша буржуазии (фр.).
. Официантка улыбнулась и двинулась прочь мелкими шажками, словно была одета в кимоно, а не в желтые слаксы.

Мы с Сэцуко пытались поддержать светскую беседу: погода, политические новости Японии, политические новости Соединенных Штатов. Спотыкающийся разговор, но я все-таки был рад оказаться в столь заурядной ситуации. Хватит с меня рок-звезд, увлекающихся кикбоксингом, шведских стриптизерок, украшенных шрамами владельцев студий и наркодельцов по прозвищу Санта. Нормальный парень с нормальной девушкой в нормальном ресторане. Плохой джаз безобидно растекается в воздухе, ненавязчивый, почти незаметный. Но как бы ни была приятна эта сцена, я понимал: счастье не надолго. Нормальность начала растворяться, едва Сэцуко вновь завела разговор об отеле «Кис-Кис».

– Дедушка говорил мне, что в отеле много кошек, – начала она. – Кошки – высокодуховные существа. Очень мудрые. Они все понимают, только виду не подают. Говорят, все писатели любят кошек. Кошка – так я слышала, – лучший друг писателя.

– Да, так говорят.

– Может быть, кошки мудры оттого, что им приходится прожить много жизней, а человеку – только одну, – сказала Сэцуко. Призадумавшись на миг, она продолжала: – Но, по правде сказать, я в это не верю. То есть – что мы живем только один раз. Я думаю, люди тоже имеют много жизней. Без начала, без конца. Одна жизнь переходит в другую, снова и снова, до конца времен.

– Красивая мысль, – сказал я. Что-то в этой философии показалось мне знакомым. Потом я сообразил: Дневной Менеджер в отеле «Кис-Кис» рассуждал примерно о том же, когда я выписывался из гостиницы. Возможно, это распространенное в Японии поверье.

– Вот вы как считаете: что происходит с человеком, когда он умирает?

Я только плечами пожал.

– И вам не интересно?

Пока я подыскивал вежливый и нейтральный ответ, девушка перегнулась через стол и прошептала:

– Я вам уже сказала, во что я верю. Но у этого есть оборотная сторона. Мне кажется, иногда что-то не складывается, понимаете? И тогда умершие застревают. Духи остаются бродить среди живых. Они видят, что мы делаем, как живем. Они всегда рядом, молча наблюдают за нашими решениями. Постоянно следят за нами.

Вроде маркетингового исследования. Этот комментарий я ухитрился вовремя проглотить.

– Сэцуко, – заговорил я, – насчет вашего дедушки…

– Вот почему вы позвонили, – перебила она. – Я вам говорила, у меня особая интуиция. Дар. Я знаю, почему вы сегодня ощутили необходимость встретиться со мной.

– Почему же?

– Дух моего деда вступил с вами в контакт.

Она пристально смотрела на меня, дожидаясь реакции.

– Не совсем, – возразил я. – Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Вы не поэтому позвонили?

Я покачал головой. Сэцуко, видимо, была разочарована. Оттого ли, что ошиблась, или оттого, что дух дедушки не вступал в контакт, – сказать затрудняюсь. Я не знал, как приступить к рассказу, а потому достал ламинированное удостоверение Ночного Портье и перебросил его через стол. Сэцуко обеими руками схватила карточку, перевернула и осмотрела с недоумением.

– Что это? – спросила она.

– Думаю, удостоверение клиента неотложной медицинской помощи. В тот вечер, когда ваш дедушка умер, он вытащил из кармана эту карточку и, насколько я понял, хотел, чтобы я позвонил по номеру, который там напечатан. Я звонил несколько раз, но никто не отвечал. И вот еще что я хотел вам показать.

Я вынул фотокопию обложки «Мощного аккорда Японии» и тоже протянул Сэцуко. Когда она присмотрелась, краска отхлынула с ее лица. Глаза девушки метались от карточки к фотокопии и обратно.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она.

– Посмотрите на татуировку. На птицу. Парень с татуировкой – Ёси, рок-звезда. Он умер в ту же ночь, что и ваш дедушка. Но эта фотография так и не попала в прессу. Кто-то распорядился, чтобы татуировку заретушировали. Я выяснил, что логотип с птицей принадлежит компании, которая называется «Общество Феникса». Вам это что-то говорит?

Девушка прикрыла глаза и медленно покачала головой.

– Ничего. Совершенно ничего, – сказала она. Явился помощник официанта. Мы с Сэцуко молчали, пока он не умчался прочь, наполнив наши стаканы.

– В ту ночь, когда умер Ёси, произошли странные события, – продолжал я. – Мне кажется, эта компания, «Общество Феникса», имеет к ним какое-то отношение. Я пока не разобрался, как и почему, однако…

– Прошу вас, – прошептала девушка, – этот Ёси меня не интересует. Перестаньте говорить о нем.

– Но как же вы не понимаете? Дело не только в Ёси. Перед смертью ваш дед сказал нечто странное. В тот момент я особо не задумывался, но когда я в очередной раз набрал номер, он сказал: «Они не идут». Может быть, вы знаете…

– Перестаньте! Зачем вы мне это говорите?! От этого только хуже! Вы что, не видите? Мне только хуже от этого!

Девушка дрожала. Глаза ее наполнились слезами.

Теперь уже все в ресторане косились в нашу сторону. Даже угри уставились сквозь стенки аквариума. Свиристел джаз, саксофонист выводил соло.

Мне припомнились слова достопочтенного монаха Сэнсю, который однажды сказал: «Молчание – всегда подходящий ответ». В принципе я согласен с Сэнсю, но, как говорит Эд, журнала на принципах не издашь.

– Сэцуко, – шепотом принялся уговаривать я. – Я вовсе не хотел вас расстраивать. У вас сейчас трудное время. Наверное, вам нелегко выслушивать подробности, как это произошло. Я понимаю…

– Ничего вы не понимаете, – прошипела Сэцуко. Она скрипела зубами, стараясь не закричать. – Вы ничего не знаете о моем дедушке. Ничего не знаете обо мне. Может быть, вы действительно пытаетесь помочь. Но мне это не помогает. Ничуточки не помогает.

Не успел я ответить, девушка резко вскочила, даже кожа под подбородком колыхнулась. Сэцуко глянула на меня так, словно еще многое хотела мне сказать, но вместо этого развернулась на каблуках и гневно удалилась, едва не столкнувшись на пути с официанткой. Я смотрел ей вслед, и когда она прошла через вращающуюся дверь, порадовался, что такую дверь нельзя захлопнуть с грохотом.

И я остался сидеть, в недоумении рассматривая стол. Саксофонист все выводил соло, будто огромный серый слон, в тяжеловесной жалобе раскачивающий хоботом из стороны в сторону. Подошла официантка, спросила, подавать ли горячее. Я ответил не помню что и попросил счет.

Тут-то я и заметил, что удостоверение Ночного Портье исчезло. Случайно или нарочно Сэцуко унесла его прямо у меня из-под носа. Я не знал, как понять этот ее поступок, и вообще ничего в Сэцуко не понимал. Одно я уже знал точно: что бы ни представляло из себя «Общество Феникса», я начинал всерьез ненавидеть эту компанию.

 

12

Швейцар изучал мой паспорт, катая во рту зубочистку. Он посмотрел на меня и посветил фонариком мне в лицо. Я невольно сощурился, пытаясь сохранить позитивный настрой. Возвращаться в «Краденого котенка» мне вовсе не хотелось, но что поделаешь? Необходимо поговорить с Ольгой. Нужно выяснить, кто такой Сайта и что произошло в ту ночь, когда умер Ёси. Еще я хотел узнать, кто ждал тогда Ольгу в машине и какое отношение этот таинственный персонаж имеет к истории в целом.

Швейцар опустил фонарь, вытащил здоровенную рацию и заговорил в нее. Послышались электрические щелчки. Страж убрал рацию и улыбнулся мне:

– Тётто маттэ, о'кей?

Я согласился подождать. В прошлый раз я с ходу прошел вовнутрь, но учитывая темпы, с какими происходят перемены в Кабуки-тё, за это время здесь мог появиться новый хозяин, который превратил заведение в диско-караоке для геев. Я мог проникнуть сквозь любую дверь благодаря секретной технике взлома словами, которой обучило меня семейство комедиантов-ракуго, жившее в изгнании на острове Садо. Однако это прием небезопасный, его нельзя пускать в ход по пустякам.

Второй малый вывалился из клуба, словно только что из постели. Оглядел меня, зевая и протирая глаза.

– Удостоверение есть? – спросил он

– Ваш друг с зубочисткой его забрал.

Голова парня дернулась так, что чуть не слетела. Он взял мой паспорту Зубочистки и долго изучал, прижимая рацию к щеке, словно подушку. Ограниченный радиус действия, низкое качество звука, здоровенная, годится только для переговоров. Либо Соня еще старомоднее меня, либо ретротехника входит в моду.

– О'кей, – апатично произнес он, возвращая мне паспорт. – Добро пожаловать и так далее.

Все те же немолодые гуляки, что и два вечера назад, сидели за столиками и с мрачным видом пили. Я огляделся в поисках моего приятеля Санты. Даже если он снял красный спортивный костюм, побрякушки все равно будут на нем. Для таких парней оставить дома толстую золотую цепочку – все равно что забыть собственные гениталии. Каким-то образом то и другое у них в голове перепуталось.

«Нет, Вирджиния, – сказал я себе, в последний раз окидывая комнату взглядом. – Санта-Клауса не существует. Здесь и сегодня – его нет».

Облюбованное мной местечко в углу уже заняли, так что мне пришлось сесть впереди, так близко, что сценический прожектор заливал светом мой столик. Танцоры проходили один за другим, дергались и тряслись свои три минуты на публике. Две тайские девицы, накачавшиеся наркотиками по самые жабры, продемонстрировали ленивую пародию на лесбийскую любовь под диско-версию старой баллады энка [87]Энка – традиционная японская эстрадная песня, по тематике схожая с американским кантри.
.

Следующей выступала моя знакомая Таби. Она добросовестно отрабатывала под джангл-версию песни «Одноглазые дарума». Дарума – традиционные куклы удачи. Один глаз куклы раскрашивают, задумывая желание, а второй – когда желание сбывается. Певец страдал: мол, в его жизни все Дарума остаются одноглазыми.

Ольга не показывалась. Странное дело, за все эти годы я видел ее на сцене от силы два раза и так к этому и не привык. Большой футон посреди маленькой комнаты – вот где было наше с ней место, и эти воспоминания прилипли ко мне на всю жизнь, хотя со временем отступили на второй план. Даже приятные воспоминания порой стираются, уходят, как старые друзья, с которыми непонятно почему разводит нас жизнь.

Но в последние дни я видел Ольгу совсем в другом свете. Попытался вообразить ее подругой Ёси. Никакого воображения не хватало, и я решил, что для пущей убедительности нужно опять с ней встретиться. И вот пожалуйста – Ольги нет. Оставалось только допить пиво «Кирин» и слинять.

Я растягивал последний глоток, и тут снова появилась Таби в свободном белом юката [88]Юката – хлопчатобумажное кимоно.
с вышитым на спине гладким черным котом, чьи когти впились в логотип «Краденого котенка». Кроме достославного банного халата на ней ничего не было, и она шла прямиком ко мне.

– Хотите представление только для вас? – спросила она.

– Спасибо, но я пришел повидать Оль – Калико. Она здесь?

Таби быстро оглянулась на дверь, маленькое тельце под юката напряглось.

– Хотите представление только для вас. – Это уже не было вопросом.

Я прошел за Таби мимо сцены, прочь из зала и дальше по узкому коридору. Мы миновали дверь в гримерную и углубились во тьму. Приостановившись у запасного выхода, Таби оглянулась на меня и распахнула видавшую виды дверь слева. Я шагнул внутрь, и Таби проскользнула следом, бесшумно прикрыв дверь.

Темно, хоть глаз выколи. Девушка взяла меня за руку и повела в темноте на середину комнаты. Там она остановилась. Щелчок – и комната окрасилась нелепо-розовым светом. Голые стены, вся обстановка состоит из сломанного тренажера, покрытого драным винилом, и перевернутой пластиковой банки из-под краски в углу. Этому помещению срочно требовался феншуй.

Девушка осторожно развернула меня и направила к тренажеру. Отступила на шаг и поглядела сверху вниз:

– Ольга уехала.

– Куда?

– Не знаю. Сказала, ей нужно уехать. Она знала, что вы придете. Попросила меня кое-что вам дать. Подарок на прощание.

Лоб ее чуть заметно нахмурился. Таби развязала пояс юкаты, халат распахнулся, обнажив грудь и гладкий живот. Какой бы подарок ни ожидал меня, я решил не отказываться. В конце концов, я же гость, а в Японии отказываться от подарков категорически не принято.

Она полезла под халат. Мелькнула улыбка – немного пугающая в этом розовом освещении, словно в ярмарочном балагане.

– Вот оно! – прочирикала Таби и уронила мне в ладонь кусочек холодного металла. Отступив на шаг, она снова задрапировала халат.

Ключ.

– Что это?

– Ключ. – Она снова нахмурилась.

– От чего?

– Ольга сказала, вы поймете.

– Я не понимаю.

– Она сказала, вы сперва не поймете, но потом сообразите. Сказала, вам надо вспомнить ночь, когда вы познакомились.

– Она что-нибудь еще говорила?

Таби покачала головой.

Прищурившись, я внимательнее изучил ключ. На нем стоял номер – 910 – и это все. Маловато, чтобы строить догадки. Я предпочел спросить о том, ради чего явился:

– Что произошло в ту ночь, когда умер Ёси?

– Не знаю, – ответила Таби. – Он умер. Она уехала. Я отдала вам подарок, и с меня хватит.

– Расскажите мне об этом Санте.

– Мне пора на сцену. – Девушка развернулась и пошла к двери.

Я спрыгнул со скамьи и преградил ей путь.

– Ёси был здесь в ту ночь, когда умер, – сказал я. – Санта отвез его в гостиницу, Ольга должна была подъехать позже. Но что-то пошло не так. Я начинаю подозревать, что Ёси убили.

И только услышав собственные слова, я понял, что могу оказаться прав.

– Вы даже не знали Ёси, – возразила Таби. – Какое вам дело?

– Лично не знал, – ответил я, – и мне все равно, помер Ёси от передозировки, зарезали его или на него с неба свалилась мультяшная наковальня. Но у меня есть долг перед читателями «Молодежи Азии». Они имеют право знать истину.

– Понятия не имею, что случилось с Ёси. – Девушка закатила глаза. – Я знаю, что перед уходом Ёси говорил с Ольгой. В гримерной. Я слышала, как он назвал имя Кидзугути. Сказал: Кидзугути ждет большой сюрприз. Что-то про новый альбом. Я мало что разобрала. Вдруг Ольга очень расстроилась. Заплакала. Просила его не ездить с Сантой. Он сказал: все будет хорошо, не надо переживать. Потом он уехал. Санта обещал вернуться за Ольгой, но не вернулся. Больше я ничего не знаю. А теперь мне надо в зал, а то меня искать будут.

– Ольга еще в Токио?

– Оставьте вы это, – чуть ли не с материнской заботливостью посоветовала она. Взялась за дверную ручку, потянула, но я придержал дверь. Скривившись, Таби отступила, снова полезла в халат и достала цепочку с брелком. Кто бы мог подумать, что в юкате столько карманов! Она предъявила мне небольшую красную кнопку на брелке.

– Не хочу неприятностей, – тихо, но твердо сказала она.

Очевидно, это была сигнальная кнопка: если нажать, явятся вышибалы и вышибут клиента, пожелавшего больше, чем ему причитается. Я видел тихую усталую мольбу во взгляде Таби и догадывался, с какими ублюдками ей приходится иметь дело каждый вечер.

– Виноват, – сказал я. – Я тоже не хочу неприятностей, вот только они ко мне так и липнут. Спасибо за ключ.

Я отпустил дверь и заставил себя улыбнуться.

– Выдерните рубашку из штанов и растрепите волосы, а потом идите платить, – фыркнула она. – Хорошо бы вы еще пыхтели погромче.

Таби проскользнула мимо меня, распахнула дверь и выскочила из комнаты. По-видимому, она даже не заметила, что рубашка у меня и так не на месте, да и прическа давно не та, что с утра. На всякий случай я расстегнул пару пуговиц и взъерошил волосы. Громкое пыхтение далось мне без труда.

Когда я выбрался в темный коридор, Таби уже и след простыл. Вместо нее путь в зал мне преграждали две массивные фигуры.

Вперед выступил Соня.

– Тридцать пять тысяч йен, – потребовал он.

Астрономическая сумма ошеломила меня. Как быть? Если не торговаться, они что-нибудь заподозрят, но если я заспорю, как бы ребята не обозлились.

– Вас не предупредили, что пузырь лопнул? – спросил я. Похоже, их не предупредили. Вряд ли громилы потеют над «Никкей Уикли».

– А ты потешный, – снизошел Соня. – Кэндзи, есть у нас скидка для забавников?

– Была, – Зубочистка скривил рот. – Но он дело говорит: пузырь лопнул.

Соня пожал плечами – извини, мол, – и протянул руку за деньгами. Зубочистка кивнул.

Я полез в бумажник и вытащил пачку банкнот. Только я начал мысленно переводить йены в доллары, как заработал первый удар в живот.

На том вся математика из меня и вылетела. Соня разворачивался для второго удара, но я успел в последний момент отступить, и он с грохотом врезал ногой по стене.

Зубочистка снова надвинулся на меня, схватил за шиворот. Я перехватил его запястье и хорошенько повернул против часовой стрелки. Я мог бы сделать с ним что угодно, но фантазия не работала. Бойцовский блок.

Соня махнул кулаком в мою сторону – самый снисходительный человек не назвал бы это ударом, – и я свободной рукой переправил этот взмах Зубочистке в лицо.

Когда кулак Сони врезался ему в щеку, Зубочистка заблеял, и я довернул его запястье, чтоб жизнь малиной не казалась. Он мог бы разнообразить картину, если б вспомнил, что у него есть вторая рука, но от боли парень перестал соображать.

Затягивать схватку было бы ненужной жестокостью – все равно что вставить десятиминутное соло на барабане посреди лирической партии. Пора довести дело до логического завершения.

Я выпустил руку Зубочистки. На миг по его лицу расползлось тупое облегчение, но тут я вырубил его плечевым блоком. Он грохнулся на пол с таким стуком, что у меня чуточку защемила совесть.

Однажды в Тайпее на моих глазах обманутый муж и мастер кунг-фу вырубил лучшего в Китае гобоиста легким щелчком по носу. С другой стороны, у него был черт знает какой дан, пояс чернее черного. Пожалуй, если б он меньше времени проводил в додзё [89]Зал для тренировок (яп.).
и больше – с супругой, не пришлось бы ему драться с гобоистами.

Я пустил в ход не столь экзотичный, но вполне эффективный прием. Сделал ложный выпад левой и уложил Соню добрым старым американским апперкотом точно в то место, где скула сходится с черепом.

Мой противник осел, я ухватил его за отворот куртки и аккуратно опустил на пол рядом с Зубочисткой. Удивительно, какими симпатичными становятся громилы, когда сон смывает с них злобу и гнев. Этот парень выглядел невинным младенцем в колыбели, никаких у него тревог и забот. Вот бы сфотографировать и послать карточку его мамаше!

Вдруг рация на бедре Сони ожила, заверещала.

– Нэбосукэ! Нэбосукэ! – взывала она. – Нэбо-сукэ, черт тебя побери!

Я подобрал рацию. Из главного зала гремела, разносясь по коридору, песня Мэрайи Кэри.

– Да? – отозвался я.

– Держите его не выпускайте! – проскрежетал голос в рации. – Скоро приеду буду через десять минут уже в пути.

Рация затихла. Я сунул ее обратно в кобуру на бедре Сони. Поразмыслив с минуту, я решил себя не держать, поскольку догадывался, кто сюда едет. Мне он подарков не вез.

 

13

Когда я добрался наконец до отеля «Рояль», оставалось только рухнуть ничком на постель и уснуть. Уже в такси мозг начал засыпать, горящие на зданиях значки кандзи превращались в электрических насекомых и оживали, готовые, едва я отведу взгляд, роем взмыть в ночное небо. Мимо пронеслась компания байкеров на «рисовых ракетах», крашенных «дэйгло», как две капли воды похожая на оживших мультяшных персонажей. Время от времени луна подмигивала из-за туч, словно собиралась нашептать мне свои тайны, но в итоге ничего не сказала.

Я с таким трудом удерживал себя в границах реальности, что принял трех мрачных типов у входа в гостиницу за слишком рано явившиеся фигуры из кошмара. Лишь когда они дружно шагнули вперед и преградили мне путь, я осознал, что убийцы пришли за мной во плоти.

– Ты есть Билли Чака?

Заговорил парень со здоровенной черной бородавкой на левом веке. Из середины бородавки пучком росли волосы, похожие на фитиль шутихи. Поджарый напарник по левую руку от него ухмыльнулся, два золотых зуба спереди блеснули при свете луны. Третий громила выглядел на сто процентов нормальным человеком, никаких особых примет. Что ж, не всякий бандит колоритен.

– Дайте-ка угадаю, – пошутил я. – Вы пришли за автографами? Хотите сфотографироваться для жен и дочек? Извините, друзья! У меня при себе нет авторучки, да и вы, похоже, фотоаппараты забыли.

Якудза пораскинули мозгами и пришли к единому мнению: смеяться не стоит. Малый с золотыми резцами сделал шаг вперед, вытащил из кармана визитку и молча передал ее мне.

Яцу Кидзугути

Вице-президент, музыканты и репертуар

Корпорация «Сэппуку»

13-4-2 Гиндза, Тюо-ку

03-3581-4111

– Такая у меня уже есть, – сказал я. – Да и вы, ребята, что-то не похожи на ответственных за репертуар «Сэппуку Рекордз».

– А мы и не отвечаем, – сказал Златозуб. – Мы просто друзья Кидзугути.

Бородавка вырвал у меня из рук карточку. Господин Норма указал на припаркованный через дорогу «мерседес».

– Если вы не против, нам лучше двигать. Господин Кидзугути прождал весь вечер. Не хочу злословить, но он не самый терпеливый из моих знакомых. Я его не критикую, идеальных людей нет, верно? Вот я – уж точно не идеал. В общем, мы тут проторчали пару часов, и скажу за всех: мы уже малость продрогли. Так что, если вас это устраивает, мы едем, а?

– Конечно. До скорого.

– Извините! – всполошился господин Норма. Голос его звучал искренне, ирония не дошла. – Когда я сказал «мы», я имел в виду и вас тоже. Мы просим вас поехать с нами. То есть – ради этого мы так долго и ждали. Извините, если я плохо объяснил. Вижу, вы не сразу поняли, в чем состоит суть нашей просьбы, поскольку я выразился несколько двусмы…

– Садитесь в машину, нафиг! – вмешался Бородавка.

– Вот это дело, – заметил я.

– Видал? – сказал Бородавка господину Норме. – Не проси. Не объясняй. Ни в коем случае не извиняйся. Просто прикажи.

– Хорошо, – вздохнул Бородавка. – Просто это… не знаю… вроде как странно распоряжаться людьми. То есть – по какому праву я вдруг…

– Сунь руку в левый карман, – посоветовал Бородавка. – Что у тебя там?

– Пушка?

– Нет. Это твое право. А теперь – вторая попытка. Господин Норма собрался слухом и вновь обернулся ко мне:

– Ладно, господин. Почему бы вам не сесть вон в ту машину?

– Уже лучше, – проворчал Златозуб. – Но ты все равно не приказываешь, а просишь. И говоришь слишком много слов.

– «Господин» тут ни к чему, – подхватил Бородавка. – Нужно сказать: «задница», «ублюдок», что-нибудь в этом роде.

– А еще лучше – поконкретнее, – посоветовал Златозуб. – Для каждого – свое ругательство. Скажем, этот парень – иностранец. Его можно назвать «бледнолицым», сказать, что от него маслом воняет. Нос картошкой, жопа волосатая, круглоглазый, пожиратель гамбургеров.

– Правильно, правильно, – закивал Бородавка. – Бей по личности, это всегда в точку.

– Сарказм – тоже отличная штука, – нудел Златозуб. – Если парень коротышка, назови его жердяем. Если лысый – кудрявчиком. Страшен с лица? Говори – «наш смазливый мальчик».

Бородавка и Златозуб продолжали урок, пока мы переходили улицу. Двери машины не заперты, ключ в замке зажигания. Можно было угнать «мерс», но в такую пору никуда не хотелось гнать, и все равно пришлось бы вернуться в отель. Так что я безо всяких залез на заднее сиденье, устроился поудобнее и стал смотреть в окно, а господин Норма все кивал в такт наставлениям. Только через пару минут они заметили, что я исчез. Запаниковали, закружили на месте, проверяя соседние переулки.

– Я тут! – заорал я, опустив оконное стекло.

Господин Норма так и подпрыгнул. От резкого движения револьвер вылетел из кармана и грохнулся на тротуар. Хорошо еще не выстрелил. Он не выстрелил и когда Бородавка споткнулся и наподдал его ногой, так что пушка полетела в водосточную канаву. Троица потратила еще несколько минут, пытаясь просунуть лапы сквозь решетку и извлечь оружие. А я сидел на заднем сиденье машины и дивился: что сталось с доброй старой школой якудза, наследниками Кодамы Ёсио, Сусуму Исии и Дзиротё Симидзу. Социопаты, без сомнения, но по крайней мере они умели похитить человека всерьез, без фарса.

Через полчаса мы добрались до безвкусного здания, которое смахивало на Тадж-Махал в миниатюре. Оно было воткнуто под развязкой магистрали в пролетарском районе, где все лавчонки закрылись много часов – а то и лет – тому назад. Особняком стоявшее здание цвета песка или меди, окна задрапированы красными, точно пожарная машина, занавесками, а на входе надпись «Сэнто Гангэс». Мои похитители распахнули дверцу машины. Бородавка вышел и повел меня в дом. Над головой один за другим проносились по шоссе автомобили.

Меня провели в вестибюль общественных бань и велели разуться. Затем Бородавка сдал меня с рук на руки тощему парню в строгом белом смокинге. Человек в смокинге провел меня под занавеской с иероглифом, означавшим «мужчины», коротким коридором до сводчатой галереи, за которой открывалась сцена, достойная Феллини. «Римские» колонны подпирали высокий раззолоченный потолок, центр огромного помещения занимал мраморный бассейн, и сквозь пар я с трудом различал несколько мужских фигур, притопленных в темной воде. Судя по цвету, бассейн пополнялся из онсэна, природного горячего источника, бьющего посреди какого-нибудь запустелого токийского пригорода.

С паром смешивался негромкий бубнеж. Вдруг передо мной возник человек, облаченный только в полотенце. Он прошел мимо, и я успел разглядеть огромного дракона, вытатуированного поперек его груди. Всмотревшись в туманную дымку, я убедился, что чернильные рисунки украшают всех присутствующих. Похоже, не такие уж общественные эти общественные бани.

Человек в смокинге повел меня дальше, по еще одному короткому коридору, и наконец остановился перед разукрашенной дверью. Вместо ручки – слоновий бивень. Он потянул бивень, из-за двери вместе с горячей волной выкатилось густое облако пара. Позади нас в онсэне кто-то засмеялся, эхо прокатилось по коридору. Человек в смокинге знаком велел мне войти.

Широкоплечий мужчина сидел один в темной сауне, завернувшись в полотенце и утопая в густом пару. Как только Смокинг закрыл дверь, я начал потеть. Крепыш поманил меня к себе, указал на низенькую скамью посреди комнаты. Я пробивался сквозь густой воздух сауны, словно брел по тарелке супа мисо. Лишь подойдя почти вплотную, я убедился, что передо мной, вообще говоря, Кидзугути. Да и с расстояния шести футов я различал только общие очертания массивной фигуры на втором уровне трехэтажной полки.

– Длинная была у тебя ночка, – сказал Кидзугути. – Я уж постараюсь не тянуть. Мы оба – деловые люди, болтать я не люблю. В тюрьме бывал?

– Недолго, – признался я. – Еда не понравилась.

– А мне там было хорошо, – сказал Кидзугути. – Многие не выдерживают, но мне – в самый раз. Одно только доводило: болтовни много. Заключенные несут всякую чушь, только бы время провести. Разучились уважать тишину.

Я молча кивнул, демонстрируя уважение к тишине.

– Я там во многом разобрался. В себе и в мире. В тюрьме всякий вздор с тебя слетает. Остается только правда. Фундаментальные принципы жизни. Заключенный – все равно что монах, по правде сказать.

Он поднял ковш из бамбуковой бадьи, дожидавшейся на полу у его ног, и плеснул водой на горячие камни. Камни зашипели, исходя паром. Я начал догадываться, что для Кидзугути тюрьма послужила жизненно важным опытом, как для некоторых – Вьетнам или «Звездные войны». Пот заливал мне глаза.

– Помимо прочего, в тюрьме я понял, что такое секрет, – продолжал он. – В чем секрет секрета. Очень просто: секреты живут недолго. Очень недолго. Двое парней пришили третьего в душе. Крысиные гонки – кто первый стукнет. Или какой-нибудь гомик похвастается своей суке, что нынче утром взял патинко в Кавагасэки. И плевать, какая между ними любовь-морковь – как только сука это заслышит, сразу прикидывает, что из этого можно извлечь. Такова уж человеческая природа. Посидишь в тюрьме – увидишь.

Морщась от капель пота на носу, я недоумевал про себя, почему уголовники так твердо верят, что человеческая природа раскрывается только в тюрьме, а не в караоке-барах, или в боулингах, или в детском саду, или на автобусной остановке. Наверное, весь вопрос в том, о какой стороне человеческой природы идет речь.

– До звукозаписи я занимался сокайя, – продолжал Кидзугути. – Корпоративным шантажом. Я не боюсь об этом говорить. Ты, наверное, и так знал, а мне плевать. Я – открытая книга. А потом, что такое шантаж, если подумать? Я обращал себе на пользу неумение других людей постичь природу секрета – понять, что любой секрет недолговечен. Если бы нашими компаниями управляли не кучки перепуганных детишек, они бы сами поняли, что все их тайны рано или поздно просочатся наружу. Но пока что они платили мне денежки. Чем плохо?

– Ваш босс, господин Сугавара, тоже из числа «перепуганных детишек»?

Он рассмеялся, и струйка воздуха пробила дыру в паре. Пока облако не сомкнулось, я успел полюбоваться шрамами от укуса у него на лбу.

– Господин Сугавара хочет управлять с умом, – ответил он, обходя мой вопрос. – Лично я больше верю в харагэй. Искусство делается брюхом. Не лезь в музыку, если кишка тонка. Это – эмоции. Страсти. Преданность. Преданность – вот что мне понятно. Я предан своим музыкантам. Но если я вижу, что мне не платят взаимным уважением…

Он умолк и снова наклонился за ковшом. Рубашка прилипла к моему телу как вторая кожа. Надо же, болтать не любит, а никак не заткнется. Уже около двух, прикинул я. На часы смотреть не было смысла, так запотел циферблат.

– Приятель Ёси, тот, который на басах играет, – гнул свое Кидзугути, – Исаму Суда. У него, я думаю, есть тайна. Большой секрет, который он от меня хочет утаить. И от «Сэппуку Рекордз» тоже. Ничего у него не выйдет, разумеется. Это ненадолго. Такова суть секрета. Но для меня обида, что он хотел скрыть. Личное оскорбление. Пощечина и мне, и каждому из нас в «Сэппуку Рекордз». Мы – семья, которая взрастила его карьеру. Мы поддерживаем его даже теперь, после смерти Ёси.

Я припомнил то, что мне сказала Таби в «Краденом котенке»: Ёси говорил Ольге, будто Кидзугути ждет большой сюрприз. Не связан ли этот сюрприз с тайной Суды – если таковая имеется?

– О каком секрете вы говорите?

– Не важно, – ответил Кидзугути. – Но чтобы у него наглости хватило на такое неуважение? Вот зачем я тебя позвал. Решил поговорить перед завтрашним концертом памяти Ёси. Чтобы ты поговорил с Судой.

– Может, проще обойтись без посредника?

Кидзугути выдал короткий смешок.

– Слушай – я с тобой прикидываться не буду. Сейчас нам нужен посредник. Ты что, поверил, будто тебе закажут биографию Ёси? Нет никакой биографии. А если б понадобилась, мы могли бы нанять кого угодно, чтобы написать ерунду, которую глотают подростки. Без обид.

Затея с биографией с самого начала показалась мне странной, однако после откровений Кидзугути напрашивался очевидный вопрос: чего на самом деле «Сэппуку Рекордз» от меня хотят. Не люблю, когда вопрос напрашивается впустую, так что я сразу же его задал.

– Ты должен следить, – ответил Кидзугути. – Следить и помочь Суде поступить правильно. Суда чересчур умный, но ты ему понравился.

– Я так понимаю, это вещи взаимоисключающие.

– Суда очень похож на Ёси, – продолжал Кидзугути. – Падок на заграничное. Все чужеземное для него – свобода. Иначе зачем бы он стал рокером? Зачем изучал тайский бокс вместо превосходных боевых искусств Японии? Зачем приблизил к себе эти без умолку трещащие музыкальные автоматы, которых называет своими телохранителями? Конечно, ты ему понравился. Ты для Суды – экзотика. Персонаж кинофильма. Этот чертов Рэнди Шанс.

Его смех громыхал, отражаясь от стен сауны. Было так душно, что еще одна капля пота – и я лужицей растекусь на полу. Я хотел изобрести вежливый способ объяснить Кидзугути, что я думаю о его планах, но сил на этикет уже не оставалось.

– Вы хотите, чтобы я болтался рядом с Судой и следил за ним, так? – начал я. – Прекрасно, я все равно собирался. Но я не собираюсь отчитываться перед вами или перед господином Сугаварой и вообще перед кем бы то ни было, кроме моего кливлендского редактора. А насчет того, чтобы внушить Суде уважение к «Сэппуку Рекордз» – это и вовсе не мое дело. Вы считаете, у него есть тайна – так сами с ней и разбирайтесь, пока о ней журнал «Молодежь Азии» не написал.

– Прекрасно, – сказал Кидзугути. – Продолжай болтать в том же духе, и Суда тебе поверит. Кстати, насчет «Молодежи Азии» – о чем поведаешь? Уже нашел ракурс?

– Я напишу о той ночи, когда Ёси умер.

Хотелось бы мне видеть лицо Кидзугути в ту минуту, но увы. Кидзугути оставался бестелесным голосом, призрачной фигурой, едва проступавшей в тумане. Така-оками, японский бог дождя, которого изображают сидящим на вершине горы посреди туч и тумана.

– Не слишком оригинальный подход, – отозвался он наконец. – Но все равно – удачи. Дай знать, если чем-нибудь смогу помочь.

– Кое о чем я хотел вас спросить, – сказал я. – За что вы угодили в тюрьму в Осаке?

Я видел, как заерзала фигура Кидзугути.

– Недоразумение. Тогда я работал на компанию ростовщиков. Один клоун отказался платить. Мы его поколотили. Раздели догола и бросили в сухой канал. Мы не знали, что у него сердце больное. Лекарство лежало в кармане штанов, но штаны с него сняли. Ему было стыдно позвать на помощь, и он загнулся. Хорошо, судья оказался другом нашего друга. Он признал несчастный случай. Недоразумение. Я отделался пятью годами. Еще что-нибудь хочешь знать?

– Да, еще одно, – сказал я. – Как вы уговорили господина Сугавару назначить вас вице-президентом по музыкантам и репертуару? Вы не слишком-то подходите «Сэппуку Рекордз».

Даже сквозь пар я угадал, что Кидзугути широко ухмыляется.

– А это, – сказал он, – мой секрет.

И не успел я напомнить ему, что секреты недолговечны, Кидзугути трижды хлопнул в ладоши. Дверь сауны резко распахнулась, и появился человек в белом смокинге. Очевидно, все это время он торчал под дверью.

– До завтра, – попрощался Кидзугути. – Встретимся на концерте. Близнецы заедут за тобой пораньше. Держись рядом с Судой. Смотри в оба. Спокойной ночи, господин Чака!

Я автоматически пожелал ему спокойной ночи и поднялся со скамьи. Часть пара ушла в открытую дверь, и я впервые получил возможность разглядеть Кидзугути вблизи.

Не слишком-то приятное зрелище.

Следы зубов, проступавшие на его лбу, виднелись и по всему телу. Укусы на спине, на плечах, на груди, на ногах. Шрамы потолще – лиловые, резиновые; те, что помельче, будто нанесены розовыми мелками. Чуть ли не пятьдесят шрамов, но я отвел глаза прежде, чем сосчитал все. То ли тюрьма в Осаке здорово изменилась к худшему с моего последнего визита, то ли якудза от татуировок перешли к орнаментальным шрамам, то ли у Яцу Кидзугути весьма причудливые вкусы.

Тонкой струйкой вытекая из сауны, мимо римского бассейна, через главный вход «Сэнто Гангэс» на холодное декабрьское утро, я старался отогнать этот образ. Пока троица душегубов-путаников везла меня обратно в отель «Рояль», я старался выкинуть из головы этот вечер целиком. Не сказать, что мне удалось. Когда я уже клевал носом у себя в номере, Кидзугути вновь всплыл перед глазами. Шрамы ожили, они извивались и червями впивались в его кожу.