1

Если бы Камиль Мажене был менее решительным человеком, он вряд ли поехал бы в Верде в тот дождливый осенний вечер. Городок лежал в добром часе езды на машине к югу от Парижа, и Мажене не рассчитывал возвратиться домой до полуночи. Но дело было слишком важным, чтобы откладывать его на утро. Да и Габриэла могла подождать. Впереди у них был целый день, и какой-то час ничего не изменит.

Капли дождя монотонно били в ветровое стекло. Мажене включил радио, и нежная джазовая мелодия навеяла воспоминания о ночах, проведенных с Габриэлой. Национальное шоссе на Лион, по которому он ехал, в ярком свете фар убегало словно серебристая лента. Мажене увеличил скорость «паккарда» до ста тридцати. Он считал себя превосходным водителем и знал, что машина не подведет его. Если бы Габриэла сидела рядом, удовольствие от езды, этой стремительной гонки в пространство и темноту, было бы еще более волнующим. Он представил, как она снимает через голову платье, которое носила на голое тело… Неожиданно Мажене увидел у поворота на дорогу к Диезу красный предупреждающий фонарь и указатель объезда. Он свернул налево и чертыхнулся, прикидывая, какой крюк предстоит сделать по скверной грунтовой дороге вдоль затопленного гравийного карьера. Но лишь увидев перед собой в нескольких метрах иссиня-черную поверхность воды, он мгновенно понял, что его ждет. Мажене изо всей силы нажал на педаль тормоза, до упора выкрутил руль, но было уже поздно. Вода с шумом взметнулась вверх, кругами разошлась в стороны, выплеснулась из берегов шагов на тридцать и, откатившись назад, понемногу успокоилась. Только огромные пузыри воздуха, время от времени поднимавшиеся на поверхность, нарушали водную гладь.

Какой-то человек вышел из-за кустов и посветил карманным фонариком в карьер.

— Быстрая смерть! Бултых, и вот она, — пробормотал он и плюнул в мутную воду. Уходя, он забрал с собой красный фонарь и указатель объезда.

Наверно, исчезновение Мажене долгое время оставалось бы тайной, если бы однажды утром Жан-Пьер не получил от своей матери здоровую оплеуху. Он опять без спроса залез в глиняный горшочек с вишнями в сиропе и, что особенно рассердило мать, всю вину попытался свалить на брата.

При других обстоятельствах Жан-Пьер, крепкий деревенский мальчуган, не испытал бы от оплеухи особых душевных волнений. Однако на сей раз мать ударила его в присутствии молоденькой служанки, в которую он был тайно влюблен. Жан-Пьер решил отомстить матери, а заодно, по совершенно непонятным причинам, и своему брату Полю.

Вначале он высыпал в рассол, приготовленный матерью для консервирования огурцов, пачку соли, а затем выбросил в гравийный карьер, находившийся на участке его родителей, банку с двумя золотыми рыбками брата. Очень довольный собой и своими деяниями, Жан-Пьер собрался было идти домой, но тут выглянуло холодное осеннее солнце, и он увидел под водой что-то большое, серое. О своем открытии он поспешил сообщить местному жандарму. Тот, постояв некоторое время с мрачно-философским видом у края заполненной водой ямы, сел на велосипед и отправился доложить обо всем начальству, а час спустя из Диеза прибыла оперативная машина.

Теперь уже у края гравийного карьера, кроме нескольких зевак, стояло четверо служителей закона. Но и они увидели не больше, чем увидел Жан-Пьер. Только когда прибыл кран и с ним аквалангист, застропивший машину, открылась картина катастрофы. В Париж было отправлено сообщение.

Через полтора часа оттуда примчалась оперативная машина. И хотя на проселочной дороге в Диез не было видно ни одного драндулета, молоденький шофер включил мигалку и сирену, приведя в смятение окрестных коров и кур.

Дорожная полиция установила, что в результате несчастного случая погиб известный парижский издатель Камиль Мажене. Легкие покойного были заполнены водой, в бумажнике лежало более трех тысяч франков, следы насилия отсутствовали. Кстати, местный жандарм припомнил, что год назад подвыпивший мясник из Диеза Луи Дефур тоже свалился вместе с повозкой в этот карьер. Но ему больше повезло — он отделался лишь переломом бедра.

В итоге расследования трагического происшествия с Мажене дорожная полиция Диеза распорядилась немедленно установить перед опасным ответвлением дороги предупреждающий знак.

 

2

В служебных помещениях уголовной полиции на набережной Орфевр, в грязных коридорах, в слабо освещенных и скудно обставленных кабинетах царила гнетущая атмосфера, точно в палатах ночлежки или больницы для неимущих. На деревянных скамейках, скорчившись, тупо глядя в пространство перед собой, сидели мелкие мошенники, воры, сводники, девицы легкого поведения, шулеры и прочие обитатели задворок преступного мира, составлявшие предмет основных забот полиции. Сенсационные происшествия были здесь крайней редкостью.

Когда комиссар Фелисьен Пери увидел в коридоре Габриэлу Ребьер, он и не подозревал, что ее появление нарушит для него и его сотрудников однообразие будней и они втянутся в опасную игру. Пери удивленно посмотрел на молоденькую, элегантно одетую женщину, выглядевшую необычайно свежо и привлекательно в этой казенной обстановке.

— Месье Пери, позвольте поговорить с вами. Я знаю вас по фотографиям в газетах. — На лице женщины появилась слабая, заискивающая улыбка.

Пери кивнул и открыл дверь своего кабинета. Пододвинув посетительнице стул, он устроился за письменным столом и набил трубку.

— Меня зовут Габриэла Ребьер. Я пришла сюда за тем, чтобы просить вас заняться делом Мажене. — И, сделав небольшую паузу, решительно произнесла: — Камиль Мажене не был жертвой несчастного случая, его убили.

За время пятнадцатилетней службы Пери доводилось не раз слышать подобные заявления. Бросив на нее короткий взгляд, он спросил:

— В каких отношениях вы состояли с месье Мажене?

— Я была его секретаршей.

— И только?

Она вызывающе вскинула голову.

— Нет, не только.

Пери кивнул.

— Ну, а почему вы решили, что он — не жертва несчастного случая? Расследованием, как мне известно, установлено обратное.

— Он неоднократно ездил в Верде и, чтобы сократить путь, всегда пользовался проселочной дорогой на Диез. Он прекрасно знал, что у развилки дорог ему следует повернуть направо. Камиль был не из тех, кто забывает такие вещи. Это исключено!

Обстоятельства гибели Мажене были известны Пери лишь в общих чертах из полицейских сводок. Поэтому он снял трубку и, набрав номер, распорядился принести ему папку с делом, после чего вновь обратился к посетительнице.

— Зачем Мажене поехал в Верде? Это же богом забытая дыра.

— Там живет маркиз де Веркруиз, которого Камиль часто навещал.

— С какой целью?

— Этот старый паук, — сказала она спокойным, ровным голосом, посредничал Камилю при покупке картин. Обедневшие дворяне, вроде этого маркиза, сбывают антиквариат из-под полы, так как им стыдно признаваться, что вместо куропаток они вынуждены тайком есть картофель в мундире.

— Прекрасно, это уже кое-что, — сдержанно улыбнувшись, констатировал Пери. — Откуда вам известно, что месье Мажене уже пользовался по меньшей мере хоть однажды проселочной дорогой на Диез?

— Я ездила вместе с ним.

— Вы давно знаете Мажене?

— Четыре года.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Следовательно, четыре года назад вам было восемнадцать. А Мажене? Ему было…

— За пятьдесят. Но если бы вы знали его… — Она замолчала и достала из сумочки платок, чтобы осушить глаза.

Ее слезы казались искренними.

— Вы сказали, ваш друг покупал картины у некоего маркиза де Веркруиза? Он перепродавал их или коллекционировал?

— Камиль был достаточно богат, ему незачем было заниматься перепродажей.

— Во сколько оценивалась его коллекция?

— В два миллиона. — и Пери не поверил своим ушам, когда она прибавила: — Коллекцию, кстати, он завещал мне.

— Вот это интересно, — пробормотал он. — Два миллиона новыми? Ведь тогда за одну ночь вы стали очень богатой особой.

Пери задумался. Два миллиона для любой молодой женщины, вынужденной самостоятельно добывать себе пропитание, были громадной суммой. Ему было известно немало случаев, когда женщины убивали своих любовников или мужей ради пары сотен франков. К тому же Мажене было уже за пятьдесят. Конечно, не редкость, что преуспевающему, состоятельному мужчине удается вскружить голову юной деве, но это — ненадолго. Рано или поздно на сцене все же появляется молодой красавец со своей так называемой большой любовью, перед которой уже бессильны седые виски и каракулевые шубы. Тогда любовь и потребность в роскоши могут прийти в неразрешимое противоречие — и финал истории разворачивается в отделе по расследованию убийств.

Как будто угадав его мысли, Габриэла пристально посмотрела на комиссара.

— Не думаете же вы?.. Неужели вы полагаете?

Впервые у него возникло отчетливое чувство, что она не совсем искренна с ним. Неужто она считает, что он, узнав о картинах стоимостью в два миллиона… Нет, она не выглядит такой наивной.

— Где вы были в тот вечер? — по-прежнему приветливо спросил комиссар.

— У себя дома, в своей квартире. Я ждала Камиля.

— Есть свидетели?

— Я сказала, ждала Камиля, разве неясно, что я была одна?

— Мажене был женат? Вы знакомы с его женой?

— Да, но…

— Понимаю. Кроме Мажене у вас был какой-нибудь приятель?

— Как вы смеете так обо мне думать!

Пери мог побиться об заклад, что она лгала.

— Мадмуазель Ребьер, если вы хотите, чтобы я помог вам, то вы должны быть до конца откровенной. Итак, да или нет?

— Нет!

Она так и не сказала правды.

— Хорошо, — Пери кивнул головой, — я посмотрю материалы по делу Мажене и подумаю над ними. Я вам позвоню.

Поднявшись, Габриэла Ребьер остановилась в нерешительности, размышляя, следует ей протягивать на прощание руку или нет. Она выбрала последнее.

Когда за посетительницей закрылась дверь, Пери набил трубку, поудобнее устроился в кресле и приступил к изучению материалов о гибели парижского издателя. Время от времени он тихонько хмыкал в знак удивления или неодобрения. Дело Мажене все больше захватывало его.

 

3

Дом Мажене находился в Медоне, вдали от улицы, в парке, поросшем могучими дубами и буками, которым, должно быть, перевалило за сто лет. Среди деревьев неясно вырисовывался пруд. Дорога, ведущая к дому, была обсажена тополями. Между ними на пьедесталах высились копии античных скульптур.

Дверь Пери открыла пожилая женщина со злым лицом. Извилистыми коридорами, затейливо связанными между собой уступами и лесенками, она провела его в гостиную. Здание оказалось настоящим лабиринтом, и повсюду, даже в самых неожиданных местах, висели картины. Специально сделанные окошечки и световые люки создавали для них оригинальное освещение. До чего же унылыми и серыми казались по сравнению с этим общественные выставочные залы-сараи из стекла и бетона, утомляющие сразу, как только войдешь в них.

Пери рассматривал изображение мадонны на картине, висевшей в глубине гостиной, когда услышал позади себя шаги вдовы Мажене.

Ей было лет сорок пять, но выглядела она старше, удрученной и болезненной. Она носила траур, но ее волосы были свежеокрашены в рыжий цвет, подчеркивавший нездоровую белизну лица. На груди у нее висел золотой крест.

— Месье Пери? — спросила она приятным и тихим грудным голосом.

— Комиссар Пери, — уточнил он и слегка поклонился.

— Вероятно, ваш приход связан со смертью моего супруга?

Пери в нескольких словах рассказал о визите Ребьер на набережную Орфевр и о ее заявлении, будто Мажене умер не в результате несчастного случая.

— Месье Пери! — Голос мадам Мажене стал резким. — Я прошу вас не упоминать в моем присутствии имя этой девки.

— Сожалею, мадам, но это невозможно. — Пери произнес эти слова как можно учтивее. — Давно мадмуазель Ребьер стала любовницей вашего мужа?

— О, как я ненавижу эту особу!

— Когда вы узнали об их связи?

— Лишь в прошлом году. Но я уже давно подозревала нечто такое. Эта фальшивая любезность, эта нарочитая сердечность, она не понравилась мне с самого первого дня! И в том, что я больна… Извините, я так волнуюсь. Она сплела пальцы и сжала их с такой силой, что они побелели до самых кончиков.

— Я не хочу беспокоить вас ненужными и щекотливыми вопросами, продолжал Пери, — но кое-что мне необходимо узнать от вас.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вы не знаете, был ли у мадмуазель Ребьер кроме вашего супруга еще один любовник?

— Один!? — В ее голосе снова зазвучали пронзительные нотки. — У нее было полдюжины мужчин.

— Откуда вам это известно?

— Я чувствую это как женщина!

Бессмысленно было задавать ей вопросы в этом направлении.

— Мадмуазель Ребьер сообщила мне…

— Могу представить себе что! Итак, вы в курсе всех дел: уже на следующий день она велела нотариусу составить подробную опись всех картин, рисунков, эскизов, которые только можно найти в этом доме.

— Стоимость коллекции оценивается примерно в два миллиона франков?

— Если не больше.

— А что получили вы?

— Все остальное!

Неожиданно для себя Пери спросил мадам Мажене:

— Ваш муж хотел, кажется, развестись с вами?

Она поперхнулась.

— Он никогда не сделал бы этого! И я никогда, никогда, никогда не согласилась бы на развод!

— Понятно. Только для соблюдения формальностей: где вы были вечером одиннадцатого октября?

— Я так и думала, что вы пришли с этим вопросом. Я была в церкви, месье.

— Все время?

— Нет, об этом вы могли бы и сами догадаться. А сейчас я прошу вас оставить меня одну, иначе я буду вынуждена известить своего адвоката.

Пери встал и подошел к стене, на которой висела картина с мадонной Джотто. Он наконец понял, почему она его так заинтересовала. Около двух месяцев назад оригинал был похищен из одного музея.

— Это копия?

— Я не интересуюсь живописью. Но я не поверю, что мой покойный супруг повесил бы на этом месте какую-то копию.

— Вы случайно не знаете, у кого ваш муж приобрел эту картину?

— В покупке большинства картин ему посредничал некий Грандель.

Пери взялся за дверную ручку. Слева от него, над буфетом старинной работы, висело зеркало. Он бросил на него быстрый взгляд и увидел лицо мадам Мажене. Он редко видел лица, выражавшие такую жгучую ненависть.

Большую часть пути Пери проделал пешком, на ходу у него лучше работала голова. Он зашел в кафе и попросил телефонную книгу. Заведение Гранделя находилось на улице Каше. Пери взглянул на часы. Была половина четвертого.

 

4

Примерно в это же время Аристид Ламбер тоже решил навестить антиквара Гранделя. Эрера Буайо была дружна с ним, возможно, он знал, где она находилась.

За восемь лет, проведенных Ламбером в Чикаго в качестве репортера, он утратил последние иллюзии, став грубым и бесцеремонным парнем, хотя и не без юмора. По-видимому, это было известно и Мажене, прежде чем он угодил в гравийный карьер. Такие Мажене, трусливые и продажные, не заслуживали лучшего. Плевать на слова «совесть», «справедливость», если издателю совершенно безразлично, что знаменитая певица, жизнерадостная женщина вроде Эреры, вдруг сходит с ума и таинственно исчезает в какой-то психиатрической клинике.

Искать помощи у полиции? После смерти Мажене это чревато последствиями. Веркруиз наверняка выболтает, что он, Ламбер, в тот вечер находился в Верде, и тогда он крепко сядет в лужу — это ясно как божий день. Следовательно, он вынужден действовать дальше в одиночку, полагаясь только на себя.

Грандель обслуживал клиента, когда вошел Ламбер. Ни улица, ни дом, знавшие, очевидно, лучшие времена, не выдавали, что этот антикварный магазин — один из старейших и самых известных в Париже. Выставочный салон — длинный и узкий — уже давно не ремонтировался. Большинство картин на стенах были отличными копиями работ старых мастеров, но среди них висели и подлинники известных современных художников. На застекленных витринах лежали старинные гранатовые украшения, серебряные и золотые браслеты, на столиках и полках стояли фигурки из слоновой кости, часы в стиле рококо, фарфоровые вазы, расписные шкатулки.

Проводив клиента до двери, антиквар направился к Ламберу. После первых же слов репортер понял, что за человек Грандель. Ему был хорошо знаком этот холодный, равнодушный взгляд, эта высокомерная складка у рта.

— Если я скажу вам, что не знаю никакой Эреры Буайо, то так оно и есть. Еще что-нибудь?

Ламбер сдержался. «Почему все-таки Грандель отрицает знакомство с Эрерой? — подумал он. — Ведь эта Фротье, консьержка с улицы От, язвительная, тощая, сварливая старуха с пучком редких волос на голове и пронзительными птичьими глазками, наверняка говорила правду, что частенько видела Эреру в обществе Гранделя, обычно столь пьяной, что она, видимо, даже не соображала, что творил с ней такой сластолюбец…»

— Жаль, что вы не знакомы — много потеряли. — В голосе Ламбера звучало неподдельное сожаление. — Она была великой певицей, ее приглашали даже в нью-йоркскую «Метрополитен-Опера». Ну, а некий дом на улице От вам известен? Или о нем вы также ничего не слышали?

Грандель стоял перед Ламбером спесивый, тучный, с налившимися кровью, выпученными глазами — добрый центнер изысканно одетой надменности с огромной жемчужиной в галстуке, стоившей небольшого состояния. Какой-то репортер был для него не важнее прошлогоднего снега.

Наконец он решил снизойти до ответа.

— Улица От? Нет, ни разу не слышал о такой.

— Тогда, пожалуй, придется немного освежить вашу память. — Ламбер осклабился. Кончиком языка он облизал губы, закурил «галуаз» и выпустил дым прямо антиквару в лицо.

Грандель подошел к письменному столу, на котором стоял телефон, молча снял трубку и набрал номер.

— Прошу адвоката… — он не закончил.

Ламбер ударил пальцем по рычагу, схватил антиквара за лацкан пиджака и рывком притянул к себе. Согнутым средним пальцем правой руки он нанес ему резкий удар в ухо, а левой — в печень. Грандель взвыл от боли и, задыхаясь, злобно пробормотал, что Ламбер до конца жизни будет жалеть об этом.

— Послушай, ты, жирная образина, это была лишь небольшая разминка! — коротко бросил репортер. — Когда я приложу тебе по-настоящему, ты начнешь извиваться, как уж на сковородке. Ну, так что? Будешь говорить или мне продолжить урок твоего воспитания в духе любви к правде и откровенности?

— Клянусь господом Богом, я не знаю никакой Эреры… — тяжело дыша, пробурчал Грандель.

— Не поминай всуе имя Господне. Итак, где ты был вечером одиннадцатого октября?

— Одиннадцатого октября? Это же было почти неделю назад, разве тут вспомнишь?

— Случайно, не в гостях у некоего маркиза де Веркруиза?

— Вполне возможно. Он хотел кое-что продать мне.

— Он хотел продать тебе кое-что. Не чайную ли ложечку своей прабабушки? А может быть, старую ржавую клетку для попугая?

Грандель засунул палец за ворот рубашки и оттянул его, будто он мешал ему дышать.

— Он совершает по моей рекомендации маленькие коммерческие сделки.

— А ты? Ты провернул маленькую коммерческую операцию с Мажене. Что, если полиция узнает, как ты попросил его срочно приехать в Верде, он сел в машину и сломя голову помчался прямо в затопленный карьер. Может быть, теперь ты все же вспомнишь Эреру?

— Эти угрозы… они беспочвенны.

— Может, еще чем-нибудь поклянешься? — Ламбер язвительно ухмыльнулся.

— Может быть. — В выпученных глазах Гранделя вдруг погас страх. — Не исключено, что я сам позвоню в полицию и там потребуют объяснения, где вы были в тот вечер, когда Мажене ни с того ни с сего очутился в гравийном карьере.

Ламбер резко обернулся. В дверях магазина стоял мужчина. Репортер сразу узнал его. Комиссар уголовной полиции Пери. Он, конечно, слышал последние слова Гранделя, так как, представившись, вежливо, но настойчиво попросил Ламбера предъявить удостоверение личности. Затем спросил:

— Я полагаю, что к нашему общему удовольствию, вы не откажетесь ответить на вопрос этого господина. Итак, где вы были в тот вечер?

На лице Ламбера появилась гнусная ухмылка.

— Для вашего общего удовольствия у меня припасен кулек с дерьмом. Желаю вам приятной беседы с этим господином, месье. Только не советую вам браться за него руками, иначе вам потребуется фунт хозяйственного мыла и проволочная щетка, чтобы отмыть потом руки.

Пери подавил улыбку.

— Наденьте шляпу и следуйте за мной в ближайший полицейский участок.

Однако планы Ламбера на остаток дня были несколько иными, и, прежде чем Пери успел достать пистолет, в его живот уставилось вороненое дуло люгера.

— Я полагаю, комиссар, вы хорошо знаете закон. Вы не предъявили мне служебное удостоверение, но пытались угрожать мне своей «пушкой». Я вправе защищать свою жизнь. Смею вас уверить, что я чту закон. Мое удостоверение на ношение оружия в полном порядке. Всего хорошего, господа!

Пятясь спиной, он оказался на улице и вскочил в машину, стоявшую у дверей магазина. Прежде чем Пери пришел в себя от неожиданности, машина бывшего сотрудника Мажене и любовника его любовницы исчезла за ближайшим поворотом.

Пери перенес свой промах спокойно, будто от него удрал мальчишка, которого он застал в своем саду за кражей яблок. Только сейчас до его сознания дошло, что Ламбер, если бы это потребовалось, не раздумывая пустил ему в живот пару пуль. На таких молодчиков редко удается надеть наручники и отправить их на гильотину. Как правило, в могилу их опускают с неотделенной от туловища головой, а их погребение сопровождает еще парочка похорон, на которых полицейская капелла играет траурные мелодии.

— Вам знаком этот человек? — обратился Пери к Гранделю.

— Никогда раньше не видел, господин комиссар. Должно быть, какой-то ненормальный.

— И что же этому ненормальному нужно было от вас?

— Если бы я знал. Вы пришли слишком рано, господин комиссар.

— Он не спрашивал вас, где вы были вечером одиннадцатого октября, когда издатель Мажене угодил в гравийный карьер?

— Да, — неохотно подтвердил антиквар. — Ему пришло в голову, что это я подстроил убийство Мажене.

— Убийство?

— Да, он так сказал. — Антиквару стоило большого труда взять себя в руки.

Пери не спеша набил трубку.

— И где же вы были в тот вечер?

— У маркиза де Веркруиза. А затем в ресторанчике недалеко от Диеза.

— И хозяин ресторанчика может подтвердить это? — с сарказмом спросил Пери.

— Месье! — К Гранделю вернулась прежняя уверенность. — Если и дальше вы будете задавать вопросы в таком тоне, то я немедленно свяжусь со своим адвокатом. От вас, блюстителя закона, я не потерплю подобного обращения.

Пери взглянул на сытые щеки Гранделя. У него возникло огромное желание ударить эту заплывшую жиром, высокомерную рожу, но положение не позволяло. Здесь у Ламбера было явное преимущество. Пери вежливо спросил:

— Как называется ресторанчик?

— «У пестрого попугая».

— Вы продали месье Мажене подлинную «Мадонну» Джотто. Откуда у вас эта картина?

— Подлинный Джотто?! — Грандель усмехнулся. — Да я сам хотел бы его иметь! Нет, к сожалению, это всего лишь прекрасно выполненная копия.

— И несмотря на это, она висит у Мажене среди оригиналов как жемчужина его коллекции?

— Где Мажене развешивал свои картины, это его дело.

— Кто делал копию?

Грандель замялся, на его лице появилась неуверенность.

— Я уже не помню. Был тут один из таких молодых художников, которые годятся лишь в копиисты.

Антиквар явно чего-то недоговаривал, но как к нему подступиться, Пери пока не знал.

— Хорошо, у меня все. — Он кивнул Гранделю и вышел из антикварного магазина.

На углу улицы, прежде чем свернуть на бульвар Курсель, Пери оглянулся вокруг. Он знал Париж не хуже опытного таксиста, знал историю и особенности каждого района, знал и то, что улица Каше видела лучшие времена. Торговля Гранделя антиквариатом, несомненно, держалась на постоянных клиентах. Иностранцы и просто приезжие не сворачивали на эту тихую, пустынную улочку, по обе стороны которой тянулись небольшие трехэтажные дома с крутыми крышами и изящными витиеватыми решетками на окнах — последними свидетелями того, что здесь некогда проживали весьма состоятельные люди.

Стоял теплый осенний день, парочки влюбленных прогуливались по бульвару, и мысли Пери вновь вернулись к его участку за городом, к строительству длинных сходней, которые он собирался проложить через камышовые заросли от берега до чистой воды, к лодке для рыбалки, к детям. Пери был спокойным, не слишком разговорчивым, но жизнерадостным человеком. Несколько полноватый для своих тридцати пяти лет, он все же сохранил хорошую спортивную форму. Из состояния душевного покоя вывести его было нелегко. И тем не менее без каких-либо причин у него возникло тревожное чувство, и, вместо того чтобы отправиться домой, как наметил, Пери принял неожиданное решение. Оно могло серьезно отразиться на всей его карьере, но иного пути узнать, чем в действительности занимается этот Грандель, он не видел.

Пери позвонил инспектору Ситерну и договорился встретиться у него на квартире.

 

5

Ситерн был полной противоположностью Пери. Он был не женат, его сухое лицо с непомерно длинным носом казалось опечаленным. И хотя ему было только сорок, у него на голове почти не осталось волос. Ситерн всегда ходил сгорбившись, говорил тихо и жил в постоянном страхе что-либо упустить по службе, старался выказать ревностное отношение к делу и честность. Невысокий, на голову ниже жизнерадостного Пери, он был его лучшим другом. Они много лет проработали вместе и знали, что могут во всем положиться друг на друга. Оба страстно любили шахматы, причем Пери после хорошо разыгранного дебюта практически всегда получал мат, так как делал ходы беспечно. Ситерн был убежден, что и сегодня Пери хочет сыграть с ним партию, и потому удивился, когда его друг отодвинул доску.

— Нет, сегодня никакой игры! Сегодня мы совершим взлом. У некоего господина Гранделя.

— Взлом?! — испуганно воскликнул инспектор. — Ты хочешь сказать… без разрешения на обыск?

— Точно. — Пери пресек всякие возражения. — Консьержку, эту старую болтунью, мы вытащим из дома, вызвав ее после ухода Гранделя в участок. Траше проследит за Гранделем. Если тому вздумается раньше времени вернуться домой, он затеет с ним ссору. Драчунов доставят в ближайший полицейский участок, пока власти разберутся, пройдет часа три. И в бюрократической волоките есть своя положительная сторона. — Пери глубоко вздохнул.

Когда дело касалось противозаконных методов, Ситерн всегда чувствовал себя крайне неловко, для него — закон был закон, даже если он охранял преступника. Поэтому он и не поднялся выше инспектора, в то время как более молодой Пери стал известнейшим в Париже криминалистом. В газетах постоянно появлялись его фотографии в связи с очередным почти безнадежным делом, которое он раскрыл, прибегнув к не совсем законным методам. Но поскольку Пери не страдал честолюбием и всегда подчеркивал заслуги своих сотрудников, — кроме Ситерна, с ним работали инспекторы Фонтано и Траше то неудивительно, что все они стояли горой за своего шефа.

Был субботний вечер, когда Траше доложил, что Грандель вызвал такси и покинул свою квартиру, находившуюся позади магазина. Четверть часа спустя консьержка мадам Декурдиманш сидела в полицейском участке и, не скупясь на слова, рассказывала молодому помощнику инспектора уголовной полиции обо всем, что знала о жизни Гранделя.

— Время от времени к нему захаживали женщины, очень красивые, очень молодые. Где он только их находил — ума не приложу. В поведении этого господина много непонятного: никогда не здоровается, на людей смотрит так, будто их и вовсе нет…

Фонтано, прошедшему специальный курс обращения со всевозможными сигнальными устройствами и секретными замками, потребовалось полчаса, чтобы открыть дверь черного хода в магазин Гранделя. Пери хотел включить освещение, но Ситерн удержал его. Он заметил, что жалюзи на окнах в одном месте пропускают свет. Те, кто видел, как уехал Грандель, могли заподозрить неладное и застать троих блюстителей закона на месте преступления.

Пока потный от возбуждения Ситерн обследовал вместе с Пери магазин, Фонтано пытался открыть сложный замок в двери, находившейся в глубине зала. Справившись наконец с ним, он тихо свистнул. Пери отодвинул его в сторону и первым вошел в помещение. В крошечной комнатке в шесть шагов, без окон, потолок был сделан из матового стекла, за которым находились светильники. Пол покрывал белый кашмирский ковер, в углу стоял стул в стиле бидермейер. В комнате больше ничего не было, за исключением картины на стене, которую высветил луч карманного фонарика. Это была «Мадонна» Джотто, точно такая же, как у Мажене. Молодая женщина нежно смотрела на младенца, припавшего к ее груди. Каждый мазок художника с необычайной силой передавал физическую и духовную красоту, тончайшие оттенки материнского чувства. Картина поражала ощущением теплоты и покоя.

— Итак, в ближайшие три дня я на работу не выхожу. Специально заболею, чтобы побывать наконец-то в Лувре, — сказал Фонтано среди всеобщего молчания.

— Такого балбеса, как ты, можно до конца дней запереть в Лувре, но он увидит там не больше, чем слепой, — проворчал Пери.

Ситерн взглянул на ручные часы.

— Мы уже здесь три четверти часа! Надо поторопиться.

Пери подошел вплотную к картине и осветил ее.

— Если бы я мог установить ее подлинность! — Он характерно шмыгнул носом, как делал всякий раз, когда сталкивался с чем-то необъяснимым или, наоборот, что-то уяснял для себя. Пери достал перочинный ножик и стал осторожно поддевать лезвием деревянные панели стенной обшивки, пока наконец одна из них не отделилась, открыв тайник.

В нем вместе с несколькими папками лежали только два предмета: свернутое в трубку полотно и Библия на латинском языке в богатом серебряном окладе, изданная в 1672 году в Монпелье. Пери открыл застежку и пролистал потемневшие от времени страницы. Тем временем Фонтано развернул полотно и, бросив на него взгляд, присвистнул.

На портрете, выполненном в манере Джотто, была изображена темноволосая, смуглая женщина. Рассеянно улыбаясь, она безжизненно смотрела на зрителя. На ее левой обнаженной груди виднелось круглое черное родимое пятно, вокруг шеи проходила тонкая красная полоска, которая сразу наводила на мысль о гильотине.

— Что-то в этой картине не сходится, — пробормотал Пери и, обращаясь к Фонтано, сухо бросил: — Сделай пару снимков этой обезглавленной дамочки. Я пойду к Ситерну, может быть, ему удалось что-нибудь обнаружить в квартире. И поторапливайся, консьержка не собирается ночевать в участке.

— Жолио задержит ее. Он мастер располагать к себе старых фурий. Если потребуется, он предложит этой карге руку и сердце.

Ситерн ничего не обнаружил в квартире.

Менее чем за четверть часа они убрали следы своего посещения и закрыли магазин. Ситерн облегченно вздохнул.

— Слава Богу! Я уже думал, мы проведем здесь всю ночь.

Пери усмехнулся.

— Если тебя прогонят со службы за соучастие в сегодняшней истории, я пристрою тебя продавцом в погребальную контору. При одном взгляде на твою физиономию родственнички купят для незабвенного покойника вместо одного гроба сразу два.

— Тебе хорошо смеяться.

— Мне не до смеха. По-моему, мы напали на дело, о котором будут вспоминать и наши внуки. — Затем повернулся к Фонтано и приказал: Немедленно доставь пленку в лабораторию и скажи, что снимки нужны мне сегодня вечером. Привези их мне домой.

— Но, шеф, — Фонтано сделал несчастное лицо, — уже семь, к тому же сегодня суббота.

— Разве я утверждаю обратное?

— Нет. Но…

— Ты, конечно, задумал разбить сердце какой-нибудь благочестивой девушки? Проведешь время с большей пользой, да и девичье сердце останется целым.

Они молча проехали бульвар Курсель. Наконец Пери заговорил:

— Первое, что нам надо установить, картина Джотто — подлинник или копия. В понедельник мы официально допросим Гранделя.

Фонтано, искусно лавируя в плотном потоке машин, бросил взгляд в зеркало заднего вида и сказал:

— Может быть, отпечатки его пальцев несколько прояснят дело.

— Сомневаюсь, что он имеет судимость, — рассеянно отозвался Пери. Тот, кто отсидел, ведет себя иначе, когда у него неожиданно появляется полиция. — И, помолчав немного, прибавил: — Есть что-то фальшивое, что-то абсолютно нелепое в том портрете брюнетки, но не пойму — что.

Подул холодный ветер, и Пери поднял стекло. Они повернули к площади Этуаль и ехали по авеню Марсо. Сотни машин развозили людей по кабаре, театрам, дискотекам, повсюду вспыхивали яркие огни реклам, на Эйфелевой башне зажглись красные сигнальные лампы. Люди были одеты лучше, чем в будние дни, выглядели веселыми и раскованными.

— Жду тебя со снимками не позднее восьми, — сказал Пери Фонтано, выходя у своего дома.

Когда комиссар скрылся в подъезде, молодой инспектор тронул машину с места.

— Хотел бы я знать, что это на него накатило, — сказал он. — Сначала все шло так хорошо, я думал, он пригласит нас пропустить по стаканчику мартини, и вдруг раз — занавес опущен.

 

6

Пока Пери и его помощники обыскивали антикварный магазин, Грандель обсуждал дела с генеральным директором страховой компании «Меркюр-Франс».

Это было одно из самых крупных и солидных страховых обществ в Париже. Его правление размещалось на бульваре Оссман, занимая два этажа дома, у главного входа в который висели таблички с названиями фирм, пользовавшихся в деловом мире безупречной репутацией.

Авторитет и оборот «Меркюр-Франс» резко возросли сразу же после окончания Второй мировой войны, когда старая, дышавшая на ладан фирма слилась с одной американской страховой компанией и новое акционерное общество заключило договор с концерном «Данц», который основал престарелый, ставший уже легендой, миллиардер Авакасов. Концерн поручил «Меркюр-Франс» охрану всех своих предприятий. Этот договор принес компании миллионные прибыли. В короткое время ее руководитель Де Брюн создал на всех заводах, верфях, в портовых пакгаузах, на складах, в административных зданиях концерна отряды военизированной охраны, дисциплине и организованности которых могла позавидовать и Сюртэ. В людях, необходимых Де Брюну для такого дела, после войны недостатка не было.

Де Брюн, которому было уже за пятьдесят, выглядел выхоленным аристократом, и постороннему человеку никогда не пришло бы в голову, что перед ним субъект, для которого человеческая жизнь стоила не больше, чем оторванная от брюк пуговица.

С Гранделем он был неизменно любезен, но держался с некоторым превосходством.

В нескольких словах Грандель сообщил о том, что произошло.

— …этому Ламберу что-то известно об Эрере, в этом нет никакого сомнения. И если Пери удастся разыскать Табора, мы окажемся в затруднительном положении.

— Вы, не мы! — Де Брюн слегка коснулся дужки своих золотых очков. Впрочем, Ламбер, кажется, был ближайшим помощником Мажене?

— Да, но после несчастного случая…

— Ах да, этот несчастный случай! Печально, весьма печально. Он ведь был в самом расцвете сил. Но от этого не застрахован никто из нас.

Грандель облизнул пересохшие губы.

— Вам нужно разыскать Табора. Он — единственный, кто кое-что знает об Эрере и о другой бабенке, этой дурочке из Шартра. Я вам уже рассказывал о картине. Если теперь Пери или Ламбер разыщут Табора, то мы…

— Вы, не мы!

— Ну хорошо, но у вас тоже могут быть неприятности. Этого богомаза надо убрать!

Де Брюн свел кончики пальцев обеих рук вместе и задумался. Грандель не решался прервать его размышления. Наконец Де Брюн снова поднял на него взгляд.

— Почему вы сразу не уничтожили этот портрет?

— Но ведь вы же сами хотели взглянуть на него! — воскликнул Грандель. — Если бы человек, который должен был забрать картину, появился вчера…

— Хорошо. Я вам верю и без портрета, — прервал его Де Брюн. Остается неясным только один вопрос: откуда вашему Табору стало известно о той давно забытой истории? Я знаю вас как осмотрительного коммерсанта, умеющего хранить секреты, и не в ваших интересах посвящать посторонних в тайны нашего дела. — Де Брюн снял очки и устремил на антиквара холодный, пронизывающий взгляд. — Мне непонятно также, как вы могли оказаться в положении, которое позволяет этому ничтожному копиисту шантажировать вас.

Грандель пожал плечами.

— И я не знаю, от кого Табор узнал историю с Эрерой.

— Вероятно, вы нуждались в деньгах, больших деньгах. Потому и затеяли с этим Табором какое-нибудь мошенничество, обманули его в расчете, а теперь он угрожает вам.

— Это не так. Я зарабатываю вполне достаточно…

— Э, бросьте, мой дорогой, вполне достаточно денег только покойнику. Может быть, вы задумали выйти из нашего дела, потому что находите его слишком опасным для себя, особенно после некоторых неприятных происшествий в последнее время. Возможно также, что вы рассчитываете заработать где-нибудь в Касабланке или Алжире в пять, десять раз больше?

— Если бы это было так, я не сидел бы сейчас здесь.

— Почему бы и нет? Табор шантажирует вас, вы хотите избавиться от него, а проще всего это сделать с моей помощью.

— Клянусь Господом…

Не делайте этого, мой дорогой, прежде чем твердо не убедитесь, что говорите правду. — Де Брюн весело улыбнулся. — Вы же верующий человек и не должны забывать о том, что к аду, который вам могут устроить на земле, прибавится еще ад, ожидающий вас в потустороннем мире. — Затем Де Брюн серьезно сказал: — Хорошо, если этот Табор еще раз побеспокоит вас, мы разыщем его. Дело с Пери мы также уладим. Только одно не забудьте: мы защищаем интересы наших клиентов и заботимся об их личной безопасности и безопасности их фирм, но и от наших клиентов мы ожидаем выполнения взятых на себя обязательств. Если мы заметим, что кто-то нарушает условия этого договора, нам не останется ничего другого, как заказать венок с траурной лентой и заверить, что «Меркюр-Франс» навсегда сохранит теплые воспоминания об усопшем.

Грандель прекрасно понимал, что скрывалось под тонкой иронией Де Брюна. Если уж тот решил, что кому-то пришла пора переселиться в мир иной, этот человек был уже покойником, даже если еще беззаботно наслаждался жизнью, сочным куском жаркого или бутылкой божоле.

 

7

Одной из слабостей Пери было купание в ванне. Он мог часами лежать в горячей воде, слушая радио, читая книгу или просто напевая песенку. Из этого благодушного состояния его выводило лишь одно — когда его пятилетний сын начинал проситься в туалет. Тогда, подавляя смех, Пери кричал сквозь закрытую дверь:

— Можешь делать в штаны, разрешаю!

Малыш с ревом бросался к матери, жалуясь, что ему нужно в туалет, а папа его не пускает. Тогда Симона, громко вздыхая и добродушно ворча, подходила с плачущим просителем к двери и вступала в мирные переговоры. Лишь двухгодовалой малышке Жозетте разрешалось беспокоить отца. Ей дозволялось тереть мочалкой волосатую ногу прославленного комиссара, даже лить ему на голову холодную воду, которую проказница тайком приносила из кухни.

Сегодня она проделала этот номер несколько раз. Пронзительно визжа от восторга, она бросила в ванну газету, которую Пери намеревался прочесть, и радостно воскликнула:

— Теперь она совсем мокрая!

Пери улыбнулся. Тем более нынче ему было не до чтения газеты. Молчал и транзисторный приемник, висевший на фарфоровом крючке. Привычный порядок был нарушен. Обычно в это время дети уже спали; не позднее восьми Пери выходил из ванной, чтобы поужинать с Симоной. По субботам она ставила на стол бутылку охлажденного шателе и принаряжалась. Слегка подкрашивала глаза и губы, надевала одно из трех выходных платьев и туфли на высоких каблуках.

Сейчас она сидела в кресле у стола и задумчиво смотрела на фотографию «обезглавленной Моны Лизы», как окрестил эту странную женщину на портрете фотограф криминалистической лаборатории. Второй снимок висел прикрепленный к бельевой веревке, протянутой поперек ванной. Пери, испытывавший удовольствие только от нестерпимо горячей ванны, даже не заметил, что вода остыла и его слегка знобит от холода.

Что же не сходилось в этой картине, было в ней неестественным, абсурдным?

— Ты не можешь понять что? — спросил Симону Пери через открытую дверь ванной.

Когда-то она была его секретаршей, молоденькой, прелестной и смышленой девушкой. После их свадьбы многие скептики предрекали, что из их брака ничего не выйдет, поскольку Пери повидал жизнь и к тому же был непоседой.

Из них получилась прекрасная супружеская пара, один без другого не мог и дня прожить.

— Я пытаюсь представить себе, что может чувствовать женщина, вроде этой, — сказала Симона.

— Папочка, сделай водолаза с большими пузырями, — пропищала малышка Жозетта.

— Эта женщина так же похожа на Мону Лизу, как Нана у Золя — на святую. Я уже где-то видела ее лицо, только не могу вспомнить где, продолжала Симона. — Полоска вокруг ее шеи красная?

Пери пробурчал что-то невразумительное. Да, Симона была права. Лицо на портрете носило следы, характерные для особ, душа которых под влиянием безудержного разврата становилась такой же безжизненной и холодной, как покойник в морге.

Пери открыл горячую воду.

— Послушай, Фелисьен! — услышал он возбужденный голос Симоны.

Жозетта схватила зубную щетку и незаметно для отца занялась чисткой унитаза.

Пери убавил воду, чтобы расслышать слова Симоны, но в этот момент он сам догадался, что она хотела сказать.

Портрет состоял по меньшей мере из двух частей. Лицо принадлежало женщине лет сорока, оно было мертвенным, потрепанным и совершенно не соответствовало молодому телу: такие плечи и грудь могли быть у девушки не старше двадцати лет. Красная полоска вокруг шеи разделяла и связывала эти два существа, а может, и три, если внимательно приглядеться к рукам. Огромные, с узловатыми пальцами, они скорее подходили крестьянке средних лет, хотя этому противоречило сапфировое кольцо на среднем пальце.

Что заставило художника написать эту картину? Кто эти женщины, в чем загадка?

 

8

Гранделя не столько беспокоил визит Пери, сколько появление Ламбера. Он, правда, заручился обещанием Де Брюна заставить навсегда замолчать Табора, но прежде его надо было отыскать, а Де Брюн — не волшебник. После того как Грандель получил от Табора первое письмо и этот идиотский холст для большей убедительности требований, антиквар убрал из своей квартиры и магазина все, что могло его скомпрометировать. После внезапной смерти Мажене предмет шантажа Табора в буквальном смысле канул в воду. И все же Гранделя беспокоило, что Пери или этому Ламберу удастся через Табора разыскать Эреру. Наверняка Табор лишь понаслышке знал, что происходило в доме на улице От, а слухи юридической силы не имели, другое дело, если заговорит сама Эрера… В любом случае, чего бы это ни стоило, он должен себя обезопасить. Иначе его мечта о сладкой жизни и власти над людьми растает как утренний туман. Даже если он уйдет от правосудия, остаток жизни ему придется доживать в бедности, которую он ненавидел больше всего на свете.

После встречи с Де Брюном Грандель заглянул в ночной ресторан. Выпив несколько стаканчиков виски, он решил действовать самостоятельно, с помощью Пьязенны. Когда они найдут Табора, Де Брюну останется только отдать приказ, для грязной работы людей хватало; на его парней можно было положиться, у них никогда и ничего не срывалось.

Проснувшись на следующее утро, Грандель обнаружил рядом с собой в постели юное существо, почти девочку, которую, видимо, привел с собой. Ей определенно было не больше четырнадцати. Это могло доставить кучу неприятностей. Надо было как можно скорее выпроводить ее и сделать это прежде, чем Пьязенна, возвратившись из Тулузы, позвонит у двери.

Он схватил девочку за плечо и с силой потряс. Во сне она тихо застонала, затем открыла глаза и огляделась. Она была в роскошно обставленной спальне со множеством зеркал. Свежие розы в вазе на туалетном столике выглядели будто недавно срезанные. Только лежавший рядом с ней мужчина казался не очень привлекательным. Громадный, оплывший жиром, с болезненно-бледным, отечным лицом. Он смотрел на нее холодно и презрительно.

— Живо одевайся, ко мне должны прийти.

Девочка бросила взгляд через полуоткрытую дверь в ванную. В ней также все сверкало чистотой: черно-белый кафель, огромная ванна, никель и серебро кранов, зеленые, красные и фиолетовые флаконы на трельяже…

— Нельзя ли мне… пожалуйста… я быстренько, — нерешительно попросила она, показывая на ванную.

— Я же сказал — одевайся, — повторил он равнодушно-спокойно, однако в его голосе прозвучало нечто, заставившее ее мгновенно выскочить из постели.

Девочка была худощава, но сложена недурно. Грандель почувствовал желание.

— Вернись, — приказал он.

Позднее, удовлетворенно хихикнув, достал бумажник и вынул из него двадцатифранковую банкноту.

— Хватило бы десятки, — самодовольно проговорил он, — но я не мелочный. Ну, а теперь исчезни, да поскорее.

Когда Пьязенна около десяти позвонил в дверь, Грандель уже принял ванну и, облачившись в шелковый халат, за чашечкой кофе просматривал газету. Он еще не брился, это входило в обязанности Пьязенны. Грандель знал, с каким удовольствием бывший жокей перерезал бы ему горло, и это своеобразное искушение доставляло ему огромное наслаждение.

Грандель происходил из состоятельной семьи, изучал в Париже историю искусств. Поскольку он уразумел, к кому входить в доверие, чьей благосклонности добиваться, ему не составило труда снискать уважение и успех в высшем свете. Мажене был не единственный, кто охотно принимал у себя всегда любезного, улыбавшегося антиквара. Казалось, Гранделю можно было доверить любой интимный секрет, как духовнику; более того, он умел не только молчаливо слушать, но и ненавязчиво подать совет. Он знал Париж, знал, где можно предаться тому или иному пороку, один телефонный звонок, несколько слов, сказанных благожелательным, но требовательным тоном, и все улажено.

В противоположность своему господину Пьязенна вырос сиротой на одной из грязных, узких улочек близ площади Пигаль. Тринадцати лет, не проучившись в школе ни одного дня, он попал в колонию для несовершеннолетних. Маленький, как гном, необычайно гибкий и ловкий, он был обучен позднее в банде воров-домушников лазать по фасадам зданий. Затем один владелец конюшен скаковых лошадей задумал сделать из него жокея. Пьязенна оправдал его надежды. Он прекрасно сработался с лошадьми и вскоре стал на ипподроме фаворитом. К нему пришли слава, деньги, успех у женщин, и впервые в своей жизни он, пария, почувствовал себя счастливым. Женился он по взаимной любви на молоденькой, легкомысленной официантке из кафе на Монмартре, которая была ростом на голову выше его. У них родилась дочь, и они мечтали приобрести ресторанчик. Тут появился Грандель. Стараниями антиквара Жозефина стала любовницей богатого мыльного фабриканта или нет, для Пьязенны осталось тайной. Так или иначе, но жена бросила его, и он, в припадке ревности, задушил ее своими длинными, сильными руками. Грандель спас жокея, обеспечив ему алиби. Он позаботился и о том, чтобы его дочурка, которая из-за частых болезней развивалась не совсем нормально, была помещена в частную клинику. Так Пьязенна попал в полную зависимость к Гранделю и вынужден был служить у него и продавцом, и шофером, и лакеем.

Теперь ловко, словно искусный цирюльник, брея своего господина, он не спеша рассказывал о результатах неудачной поездки в Тулузу. Старуха Навье уже продала свой севрский фарфор. Гуашь Руссо оказалась плохо сработанной копией.

Грандель кивнул.

— Навье — двуличная ханжа! — Антиквар брезгливо скривился. — Мне не следовало посылать тебя туда. — И, помолчав, продолжил: — Табор прислал мне второе письмо. Он стоит на своем. Но мы загоним его в угол.

С непроницаемым лицом Пьязенна молча вытирал лезвие бритвы.

Грандель задумался, рассказать Пьязенне о портрете или нет. Наконец, он решился.

— В тайнике лежит холст, взгляни на него.

Возвратившись в комнату, Пьязенна развернул полотно. Его лицо несколько оживилось, но вскоре оно опять стало непроницаемым.

— Эрера Буайо.

— А ниже шеи?

— Малышка из Шартра, которая утопилась в Сене? Это картина Табора?

— Да, хотелось бы только знать, от кого он узнал обо всем?

— Вероятно, от кого-нибудь, кто… часто бывает в пансионе. Пьязенна отвернулся, избегая взгляда Гранделя. — Теперь он требует больше?

— Нет, ста тысяч ему достаточно, — Грандель весело рассмеялся. — Мы сунем ему эти сто тысяч прямо в протянутые ручки, из простого человеколюбия. Человеколюбие! Он может рассчитывать на него так же, как если бы сунул свою грязную лапу в клетку с голодным тигром. Цап, и нет лапки, цап, и вонючая душонка вон. Это — спившийся идиот, возомнивший себя гением! Скоро он найдет признание… в могиле на каком-нибудь сельском кладбище около Парижа. Сделать это будет легче, чем раздавить клопа.

— Но вначале этого клопа надо найти. Если он заползет в щель, безучастно заметил Пьязенна, — его и кувалдой не убьешь.

Грандель ухмыльнулся.

— Прекрасно сказано. Значит, нам нужно его вспугнуть.

— Ну, а вдруг кто-то окажется проворнее парней Де Брюна?

— Этого они никогда не допустят. Ты, помнится, говорил, что у этой… Леоры, подружки нашего гения, мать живет где-то в Семнадцатом округе?

— Да. На улице де Гар. Но я не знаю номера дома.

— Дом можно найти! Затем, у него есть друзья. От них ты также можешь что-то узнать. Мы должны разыскать Табора, иначе не только я окажусь в трудном положении, но и ты расстанешься с мечтой о беззаботной жизни со своей дочкой в Бизерте.

Пьязенна ничего не ответил. Он лишь кивнул, затем наклонился, чтобы достать из-под кровати ботинки господина и почистить их.

«Когда-нибудь я прикончу его, — подумал Пьязенна. — Этот день будет самым счастливым в моей жизни».

 

9

Когда Пери и его двое инспекторов, на этот раз на основании официального ордера, вновь обыскали антикварный магазин Гранделя, результаты поначалу были весьма скромными. «Мадонна» Джотто исчезла, исчез из тайника и холст.

— Прошлой ночью мне приснился удивительный сон. — Фонтано глубокомысленно наморщил лоб. — Мне почудилось, что в этом тайнике лежит пара вещей, которых я сейчас не вижу. Странно, странно.

— Что же это за вещи? — раздраженно спросил Грандель.

— Могу присягнуть, что видел нарисованную женскую головку с кровавой полоской вокруг великолепной белой шейки. Вам ничего не известно об этом?

— Вероятно, вы плотно поели на ночь, — язвительно возразил Грандель. — От переедания может присниться и не такое.

— Да, полотно действительно было странным, — невозмутимо продолжал Фонтано. — Преждевременно состарившееся лицо женщины вовсе не подходило к прелестной белой шейке и к тому, что находилось ниже, все это наводит меня на мысль…

— Из вашей речи я не понял ни одного слова. — Грандель облизнул губы.

— …наводит меня на мысль, — продолжал Фонтано, — что кто-то сыграл с вами злую шутку и что вы должны проявить больше доверия к полиции. Это лучше, чем в виде черного дыма вылететь через трубу крематория в ясное голубое небо. Надеюсь, вы понимаете тонкий намек?

— У вас, кажется, не все дома?

— Мы знаем даже, кто та девушка, которая нарисована ниже шеи. Родимое пятно на ее груди облегчило работу людям из отдела опознания. Вы никогда не слышали о Мари Рок из Шартра и о том, что в прошлом году ее выловили из Сены?

— Откуда?

— Да или нет? — вмешался Пери. — Мы пришли сюда по серьезному делу. Это допрос, Грандель.

— В таком случае я должен немедленно связаться со своим адвокатом.

— Мне кажется, телефон не работает. — Фонтано заступил ему дорогу.

— Послушайте, приятель, — Пери схватил Гранделя за плечо, — хоть вы и состоите из доброго центнера затхлого жира, я выжму из вас все. И тут вам не поможет никакой адвокат. Где портрет?

— Я не имею понятия ни о каком портрете, — уверял Грандель. Интересно, как вы докажете обратное?

— Позвольте, шеф, показать ему фотографию? — спросил Фонтано.

— Итак, вы не знаете и Эреры Буайо, которая за пристрастие к наркотикам угодила в сумасшедший дом?

— Эрера Буайо? Мне известно это имя.

Пери злорадно ухмыльнулся.

— Вероятно, художник и копиист Анджело Табор вам также знаком?

Впервые на лице Гранделя отразился страх.

— Если я даю ему работу…

— …то посылаете ему телеграмму, — заметил Ситерн. — А что вы делаете, когда этот Табор по собственной инициативе рисует вот такой комбинированный портрет из головы Эреры Буайо и тела Мари Рок и присылает его вам?

— Я не отвечу больше ни на один вопрос.

— Вы недооцениваете полицию, мой дорогой, — посетовал Фонтано. Весьма и весьма недооцениваете те усилия, которые мы прилагаем, чтобы защитить таких добропорядочных граждан, как вы, от бандитов, убийц и вымогателей.

— Меня никто не шантажирует.

— Если бы вы представляли, как быстро и основательно работают наши люди. Не прошло и полсуток, а мы уже выяснили, что Табор еще не так давно запросто бывал в вашем доме, что он делал для вас копии картин, которые вы, как благородный человек, само собой разумеется, продавали только как копии.

— Вам известно, — вмешался Пери, — что картина «Мадонна» Джотто у Мажене — фальшивка?

— Как фальшивка? Я сразу сказал, что это копия…

— Не копия, а фальшивка! В тот день, когда Мажене приобрел у вас картину, он снял со своего счета восемьдесят тысяч франков.

— Я ничего не знаю.

— Даже того, кто написал для вас эту картину? Может быть, Табор?

— Я не могу припомнить подробности этого дела. — На лбу Гранделя выступили мелкие капельки пота.

— Послушайте, Грандель. — Пери, наконец, раскурил трубку. — Даже если ваше алиби на одиннадцатое октября окажется безупречным, мы можем покрепче надавить на владельца ресторанчика в Диезе и выжать из него все, что захотим. Лучше расскажите нам об Эрере и девушке из Шартра. При определенных обстоятельствах это поможет вам, когда по обвинению в преднамеренном убийстве Мажене вы предстанете перед судом присяжных.

Ситерн, рядом с которым на столе лежал небольшой кожаный чемоданчик, кивнул Пери. Запись на магнитофон продолжалась.

Грандель молчал.

По дороге на набережную Орфевр — антиквар сидел между Фонтано и Ситерном — никто не проронил ни слова.

Уже после полудня следователь, проводивший дознание, освободил Гранделя. Для предварительного заключения подозреваемого не оказалось достаточно оснований.

 

10

Когда Анджело Табор приехал в Монтваль, близился вечер. Туманные, серые сумерки, загаженная булыжная мостовая, покосившиеся крестьянские дома — еще сильнее удручали художника. С тех пор как он возвратился из Рима и познакомился с Гранделем, у него редко бывало хорошее настроение.

Мать Табора, по прозвищу Гусыня-Мирдо, была из тех немногих крестьянок, которые ни разу в жизни не покидали родных мест. Да и куда ей было ехать в свои семьдесят? Она одиноко жила на берегу заросшего травой мельничного ручья, где у нее были хибарка и сарайчик для гусей, построенные на деньги Анджело.

Навещал он ее редко. И каждый его приезд был для матери праздником, как сегодня, когда он остановил свой старенький «ситроен» перед ее домом. Позднее Анджело хотел съездить в Верде к Веркруизу, где рассчитывал заночевать, чтобы рано утром быть в Париже и забрать на почте пакет, в котором, он надеялся, его ожидали сто тысяч франков.

Маленькая побеленная комната, несколько горшочков герани на подоконнике, выскобленные добела половицы, счастливое лицо матери, казалось бы, располагали к покою и безмятежности.

Табор всячески подбадривал себя, твердо решив довести дело до конца. Узнав о смерти Мажене, он поспешил обзавестись пистолетом и в лесу неподалеку от Клинкура, где жил с Леорой, начал практиковаться в стрельбе. С тех пор он постоянно носил при себе оружие. Но дотрагиваясь до него и ощущая холод металла, он чувствовал, как ладони мгновенно становились влажными. Страх парализовал его волю.

— Если в этом году мне удастся выходить птицу, то к Рождеству я пришлю тебе гусей не меньше чем по шестнадцати фунтов, — сказала старушка, наливая в стаканчики домашнюю настойку.

Анджело бросил взгляд через окно в дождливую вечернюю хмарь и поднялся.

— Пойду прикрою ставни.

Мать удивилась.

— Зачем! Все равно здесь не ходят люди.

— И все же я прикрою, так будет уютнее.

Плотно закрыв ставни, он успокоился и даже позволил себе немного похвастать.

— Матушка, возможно, завтра я стану богачом.

— Богачом? — с сомнением спросила мать. — Своими картинами?

И хотя сын в разговорах с ней всегда подчеркивал, что его ремесло однажды принесет ему славу и богатство, она инстинктивно противилась всему, что связано с искусством. Ей было бы приятнее, если бы ее Анджело приобрел серьезную профессию.

— За одну-единственную картину я получу сто тысяч! И заметь, без всякого риска.

Подозрение старушки усилилось.

— Кто же даст тебе сто тысяч?

— Я не могу подробно объяснить, но, поверь, я получу эти деньги, и тогда ты заживешь без забот. Давно пора покончить с этими паршивыми гусями, ты достаточно намучилась с ними.

Мать ничего не ответила, лишь поджала губы. Сердце подсказывало ей, что из затеи сына ничего хорошего не выйдет. С сотней тысяч франков никто так просто не расстается и уж тем более ради какой-то картины.

Анджело тоже погрузился в угрюмое молчание. Он вдруг ясно представил себе всю опасность придуманного им плана. Лучше всего было бы сесть в машину и как можно скорее скрыться где-нибудь. Но это было невозможно, из-за Леоры. Если он сейчас не добудет кучу денег, она бросит его. Однажды он заговорил с ней о женитьбе. Она лишь рассмеялась.

— Такой женщине, как я, замужество ни к чему, и уж тем более с таким, как ты, — сказала она.

Около семи Табор вышел из дома. В темноте его вновь охватил страх. Табор затаил дыхание, напряженно вслушиваясь в монотонный шум дождя. Над речкой поднимался туман, с трудом угадывались очертания дома, сарая, одиноко стоявшего дерева. Везде ему мерещился притаившийся убийца.

Замок маркиза де Веркруиза развалился и обветшал, как и сам господин маркиз. По пустынным залам и коридорам гулял ветер, со стен осыпалась штукатурка, углы покрылись плесенью. Обитаемым был лишь первый этаж. Сюда снесли остатки имущества маркиза: изрядно потертые кресла, изукрашенные резьбой буфеты, этажерки, ломберные столики, стилизованные под колонны подставки для комнатных растений, книжные шкафы, портреты предков, пару хрустальных люстр, торшеры с выцветшими абажурами. В углу на вытоптанном ковре стоял огромный старый рояль, на котором давно никто не играл.

К Табору маркиз де Веркруиз относился дружески-снисходительно, и художник считал, что имел в нем надежного друга. Но это ему только казалось. В душе маркиз презирал всех, кто не принадлежал к его кругу.

Гранделя он также презирал, считая его надменным франтом, но никогда не обращался с ним непочтительно. У Гранделя были деньги, у Гранделя была власть.

Веркруиз ужинал, когда единственный слуга, страдавший по примеру своего господина подагрой, доложил о прибытии художника.

На столе в серебряном подсвечнике горели четыре свечи. Перед маркизом, одетым в черный, изрядно потертый фрак, стояла тарелка с золотым ободком, украшенная рисунками в стиле рококо, с двумя жареными плотвичками. Это был его ужин.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, мой дорогой, не нужно стоять передо мной навытяжку, — кивнул он Табору, но руки не подал.

Затем приказал слуге принести еще один бокал — зеленого хрусталя прекрасной римской огранки — и налить гостю кислого вина по двенадцати франков за бочонок.

— Господин маркиз, у меня к вам небольшая просьба. — Табор сунул руку в карман и дотронулся до пистолета. — Могу я у вас заночевать? Завтра около семи утра я должен быть уже в Париже, а моя машина — далеко не гоночный автомобиль.

— Зачем вам нужно так рано в Париж?

— Кое-что забрать.

— Опять остались без гроша, не так ли? Нет даже пары франков на оплату номера в отеле? Это похоже на вас, слугу прекрасных искусств! В голове одни восторги да жареные индейки, а в кармане пусто, разглагольствовал маркиз, расправляясь с плотвичкой.

Табор хотел было ответить какой-нибудь дерзостью, но Веркруиз опередил его:

— Хорошо, хорошо, мой друг, постель и одеяло для вас найдутся. Да, вы виделись с Гранделем?

— Нет.

— Скверный тип, вы не находите? Когда речь заходит о деньгах, он готов с живого снять все до костей.

— А вы еще ведете с ним какие-нибудь дела?

— Угу. — Старик отодвинул тарелку. — Не захватите ли вы кое-что для Гранделя, несколько фарфоровых и серебряных вещиц?

— Не могу, — нерешительно ответил Табор. — Я рассорился с ним…

Маркиз задумался. Накануне Грандель звонил ему, но ни словом не обмолвился о ссоре с Табором. Старик заметил, что его гость вел себя нервно, будто опасался чего-то.

— Нельзя так нельзя. — Веркруиз не выказал особого сожаления.

Однако, несмотря на поздний час, решил позвонить Гранделю и узнать, что у него произошло с художником. Сославшись на усталость, маркиз попрощался с гостем.

Слуга проводил художника в затхлую, уставленную старыми вещами комнату. Табор прислушался к шорохам в доме, стащил с кровати матрац и положил его прямо под окном. Дверь оказалась без задвижки, поэтому он подставил под ручку стул.

Когда Грандель прибыл в Верде, заржавленные ворота парка были еще открыты. После телефонного звонка маркиза он некоторое время колебался, следует ли ехать туда самому, но Де Брюн приказал ему поговорить с Табором и выяснить, что художнику известно о деле, кто ему рассказал обо всем.

Грандель не сомневался, что своим освобождением из следственной тюрьмы обязан Де Брюну и пока он находится под покровительством всесильного шефа «Меркюр-Франс», ему нечего бояться полиции. Тем не менее он серьезно подумывал все бросить и бежать. Игра, которую он затеял, становилась слишком опасной. Но от Де Брюна уже пришла машина.

Вначале они поехали в направлении Сетура — водитель хотел убедиться, что за ними нет полицейского хвоста. Это была излишняя предосторожность, поскольку Пери еще ничего не знал об освобождении антиквара.

Веркруиз сидел с рюмкой коньяка у зажженного камина.

— Присаживайтесь к огню, дорогой Грандель, — вкрадчиво произнес он, выпейте глоточек, потом обсудим дела.

— Это не к спеху.

— Я тут обнаружил для вас несколько прекрасных, просто изумительных вещиц: старинное серебро и фарфор, они доставят вам огромную радость.

Грандель пригубил коньяк и ничего не сказал.

Напольные часы в углу хрипло пробили шесть раз.

— …она была воплощением красоты, весь мир лежал у ее ног, рассказывал старый подагрик, потягивая коньяк.

Но антиквар не слышал его, хотя изображал внимание. Он думал о тех двоих на бензоколонке, с которыми водитель машины Де Брюн тихо перебросился парой слов. Не они ли должны убрать этого простофилю?

— Да, такой человек, как вы, маркиз, несомненно многое повидал в жизни, в этом я никогда не сомневался, — услышал Грандель собственный голос. Про себя же подумал: «Слюнявая развалина, пугало огородное!» И затем сказал вслух: — Дайте знать Табору. Я хотел бы поговорить с ним, а то уже поздно.

Несмотря на охвативший его страх, художник вошел в залу с напускным спокойствием и повел себя нарочито самоуверенно.

Грандель, словно хозяин, прервал его кичливую болтовню и повелительно указал пальцем на стул.

— Вы прислали мне картину. — Антиквар достал из кожаного футляра свернутый в трубку холст и развернул его. — Работа далека от совершенства, но вы хорошо потрудились. В виде исключения я возьму ее. Сколько вы за нее хотите?

— Цена вам известна. Сто тысяч!

Грандель молча достал из бумажника пять банкнот.

— Прекрасно, даю вам сто франков, и, заметьте, я плачу слишком щедро. Но запомните — это последний случай, когда я что-нибудь покупаю у вас.

— Вы издеваетесь? — прохрипел Табор.

— Сто франков в наши дни большие, очень большие деньги, молодой человек, — прошамкал маркиз. — На вашем месте я бы подумал, хорошо подумал.

— Ну, так как? — спросил Грандель.

— Вы еще пожалеете об этом! — взорвался Табор.

— Если вам больше нечего сказать, можете идти, — рассмеялся Грандель.

Задохнувшись от злости, Табор бросился к двери, но властный окрик Гранделя остановил его на пороге.

— Подождите, милейший! Если вы вернетесь без денег, прекрасная Леора вряд ли встретит вас с распростертыми объятьями. Неужели вы думаете, будто таким, как она, нужна только любовь?

— Чем красивее женщина, поверьте моему опыту, — захихикал маркиз, тем больше опасность, что она сбежит с другим. Против этого есть лишь одно средство, хе-хе-хе…

Грандель снова достал бумажник и бросил на стол две запечатанные пачки денег. На банковских лентах стояли большие черные цифры «1000». От этого зрелища индюшачье лицо Веркруиза слегка вытянулось.

— За одну минуту вы можете заработать тысячу, а то и две, — протянул Грандель. Табор оставался на месте. На стол упала третья пачка. — Давайте поговорим как два человека, у которых нет причин ненавидеть друг друга.

Табор медленно, будто во сне, подошел к столу.

Грандель взял его под руку и повел к стеклянной двери в конце залы.

— Первое, что мне хотелось бы узнать, — антиквар понизил голос, каким образом и от кого вы узнали, что я продал вашу копию Джотто как оригинал?

— Я… спросите что-нибудь другое.

— После того как я получил письмо, в котором вы угрожали мне сообщить обо всем Мажене, я не отреагировал…

— Вы отреагировали! — Табор вышел из себя. — Вы убили его, потому что не могли достать меня и опасались, что я расскажу ему, как вы обманули его с копией! Теперь вы хотите убрать с дороги меня, но тут вы просчитались! Я всем рассказал, что…

— Не кричите так громко! Этот старый осел может услышать разговор, и тогда нашу сделку можно считать несостоявшейся. С моим первым вопросом связаны еще два: кому пришла идея с портретом двух баб? Кто рассказал вам о них? Плачу сразу и наличными.

— Двадцать тысяч — и я скажу вам.

Табор казался самому себе жалким ничтожеством, доносчиком, предателем, но ему нужны были деньги, без денег все рушилось.

— Три тысячи.

— Я сказал — двадцать тысяч.

— Хорошо, пять тысяч.

— Десять тысяч, не меньше.

Неожиданно в памяти Гранделя всплыло серое, нарочито-бесстрастное лицо, маска, за которой, он знал, скрывалась лютая ненависть к нему.

— Десять тысяч? — протяжно произнес Грандель. — Ни одного су. Я сам назову вам имя. Пьязенна!

— Как… каким образом?..

— А теперь проваливайте отсюда!

Табор попытался достать пистолет, но от волнения замешкался, и тут Грандель нанес ему удар по локтю маленькой бронзовой статуэткой, которую схватил с этажерки. Художник закричал от боли.

Грандель выудил из его кармана пистолет, вынул обойму и, оставив в ней один патрон, сунул пистолет снова в карман художника.

— Когда придет время, можете пробить этим патроном в своей голове дырку. А теперь, мой милый, убирайтесь! Иначе мне придется выпить слишком много коньяка, чтобы заглушить мерзкий привкус, который появляется у меня при взгляде на вас.

Качаясь от бессильной злобы, Табор направился к двери.

Грандель вернулся к маркизу.

— Ну как, вы уладили все дела? — заспанным голосом спросил Веркруиз, скосив глаза на пачки банкнот.

— Мы расстались в любви и согласии. Никто не сможет утверждать противное, если этот идиот через несколько шагов споткнется и сломает себе шею, — сказал Грандель, передавая Веркруизу пачку денег. — При случае прошу вас подтвердить, что я находился в вашем обществе, маркиз.

Не говоря ни слова, старик вновь протянул руку.

Помедлив, Грандель вложил в нее вторую пачку.

Веркруиз не убирал руки.

Антиквар спокойно отстранил ее.

Ламбера мучило желание курить. Но если бы те двое, что спрятались в тени за кустами и следили за входом в замок маркиза, заметили огонек, это стоило бы ему жизни. Люди Де Брюна стреляли без промаха.

Через частное сыскное бюро Ламбер установил постоянное наблюдение за антикварным магазином, поэтому в отличие от Пери знал, что Гранделя освободили. Новый ягуар репортера не уступал по мощности машине Де Брюна и, поняв, куда направляется Грандель, Ламбер даже обогнал его.

Вот уже добрый час Ламбер в отсыревшем плаще стоял в темноте под нудно моросящим дождем. Несколько раз он порывался чихнуть, но сдерживался. Ничем нельзя было выдать себя, если он не хотел, как Мажене, стать жертвой несчастного случая.

Чтобы скоротать время, Ламбер представил, как вернется сегодня ночью живым и невредимым в Париж с новой порцией информации о деле Эреры Мажене. Он, как обычно, пропустит пару стаканчиков виски, потом разбудит Габриэлу. Спросонья она вначале, конечно, назовет его Камилем, именем покойного Мажене, так было уже не раз. Затем спохватится и станет уверять, что любит только его и не может без него жить. Но это брехня. На ее счет у него не было никаких иллюзий.

От Габриэлы мысли Ламбера перешли к книге, над которой он работал… «Ангел в чистилище» возникло неожиданное название, когда он вообразил Эреру рядом с Гранделем. Нет, не распутав этого дела, он не успокоится.

Открылась входная дверь замка. Из прямоугольника света выскочил мужчина и побежал по главной аллее к воротам парка. Когда неясная фигура отделилась от кустов и напала на него, мужчина издал хриплый звук и упал.

Ламбер вытащил из рукава резиновую дубинку со свинцовым сердечником, но кто-то молниеносным движением выбил ее, мощный кулак въехал ниже правого уха Ламбера. Репортер, как мешок, рухнул на землю.

Табор воспользовался замешательством нападавших, вскочил и со всех ног бросился бежать. Силы уже покидали его, когда он споткнулся и упал на что-то влажное. Это была глубокая яма, полная опавших листьев, в которые Табор мгновенно зарылся. Преследователи включили карманные фонари и осмотрели все вокруг. Ничего подозрительного они не заметили. Беглец исчез.

Совещание у тела Ламбера было недолгим.

— Возьмем его с собой?

— Не знаю. Кто бы это мог быть?

— Понятия не имею. Подумаешь — одним больше, одним меньше.

— Ты сейчас так говоришь. Посмотрим, как ты запоешь, когда тебя поведут на гильотину.

Тут входная дверь замка вновь распахнулась, и на пороге появились Грандель и маркиз. Это спасло Ламберу жизнь. Мужчина ударил его ногой в лицо и скрылся в темноте.

С рассветом продрогший до костей Табор высунул голову из влажной листвы. Никого не было видно, и он бросился бежать в сторону шоссе.

Когда Ламбер пришел в себя, он выплюнул сгусток крови, а с ним и пару зубов. Несколько раз репортер безуспешно пытался приподняться. Наконец с большим трудом ему удалось встать на колени.

Добравшись до деревни, он вытащил из постели хозяина единственного трактира и попросил влить ему в рот полбутылки коньяка.

— Кто это вас так отделал? — запинаясь спросил трактирщик.

Ламбер, криво ухмыляясь распухшими губами, доверительно прошептал:

— Мэр застал меня у своей жены!

Шутка Ламбера попала в цель, так как мэр около года назад женился на дочери владельца гаража в Диезе, чей жизнерадостный характер и легкомыслие не давали мэру покоя.

Трактирщик понимающе кивнул, предвкушая, как вечером преподнесет завсегдатаям трактира историю Ламбера, сопроводив ее собственными комментариями.

 

11

После неудачи в Верде Де Брюн решил лично заняться этим делом. Но ему необходимо было заручиться согласием Авакасова.

Авакасов относился к тем немногим людям, перед которыми Де Брюн испытывал животный страх. Он знал, что власть этого человека почти безгранична и того, кто серьезно раздражал его, он уничтожал. Хотя старик и жил затворником в древнем монастыре, который купил в родной греческой деревушке, перевез во Францию и восстановил в Жанвиле, в делах и в отношении к людям он был отнюдь не сентиментальным, как и в те времена, когда поставками оружия во Францию и одновременно ее противнику, кайзеровской Германии, заложил краеугольный камень своего огромного состояния.

Его отношение к Де Брюну было двойственным. Он уважал его ум и профессионализм, но кричал и даже плевал в него, приходя в ярость, как неделю назад, когда Де Брюн выиграл у него подряд три партии в шашки.

Де Брюн хорошо изучил и другие особенности поведения старца. Когда Авакасов приглашал его к себе, уже по свету в окнах он определял, какое у того настроение. Если Авакасов сидел при свечах в келье, увешанной старыми иконами, то он пребывал в созерцательном или подавленном расположении и следовало ожидать длинных монологов о ничтожестве человеческого существа, о бренности всего сущего, о спасении жизни и о смерти.

Яркий свет в большом зале был особенно опасным признаком. Значит, на Авакасова накатил очередной приступ мании преследования и в каждом углу ему мерещился убийца.

Самым благоприятным был момент, когда он сидел в рабочем кабинете за огромным письменным столом и сверял длиннющие колонки цифр различных инвестиций и акций. В эти минуты на него снисходили человеколюбие и филантропия, и он мог без долгих размышлений подписать чек на миллион долларов, например, для строительства христианского центра в Швейцарии.

Зная вздорный нрав Авакасова, год назад Де Брюн воспользовался случаем, когда старец сидел в келье при свете лампадок, и предложил ему сделку, которую до того долго обдумывал.

Желчный, преисполненный ненависти к людям, престарелый миллиардер поначалу не обращал на Де Брюна никакого внимания.

— Уничтожить, огнем и мечом истребить весь этот сброд, — хрипло произнес он вдруг, — единственное, что в этом мире еще имеет смысл! Единственное!

Де Брюн, рискуя потерять все, чего достиг благодаря Авакасову, решился заговорить. Отчетливо произнося каждое слово, он сказал:

— Огонь? Меч? В наше время с их помощью немногого можно добиться. Но есть одно по-настоящему действенное средство, позволяющее извести тех, кто не достоин жизни.

— Какое средство?

— И оно может принести больше тысячи процентов прибыли! — как бы невзначай прибавил Де Брюн.

Старец насторожился.

— В чем же дело?

Де Брюн вплотную придвинулся к нему и коротко изложил свою идею. Если Авакасов войдет в дело и инвестирует необходимый начальный капитал, то сможет без всякого риска заработать миллионы. О сбыте товара позаботится Де Брюн.

И вот теперь, год спустя, дело могло лопнуть. Через Гранделя, которого он считал одним из самых толковых среди своих людей, полиция что-то заподозрила, и трудно было сказать, как далеко зашло расследование. Во всяком случае, Де Брюн решил, что надо показать этому Пери зубы и дать понять, чтобы он не совал нос туда, куда не следует.

Приехав в Жанвиль, Де Брюн застал Авакасова в молельне. Перед иконами в золотых и серебряных окладах тускло горели лампадки из разноцветного стекла. В руках старец держал письмо от своей внучки Ирэн, которая воспитывалась под вымышленным именем в аристократическом лицее в Дюньи. Авакасов был убежден, что его враги, узнав, где находится Ирэн, убьют или похитят ее, поэтому, как свидетельство высокого доверия, поручил Де Брюну охрану девушки.

— Все больше умерших является ко мне, скоро и я стану одним из них, сказал старец после долгого молчания.

Ему исполнилось восемьдесят девять лет, осунувшееся лицо с крючковатым носом покрывала густая сетка морщин. Странную противоположность дряблому лицу являла густая шапка седых волос, которыми Авакасов по-детски гордился. Как гордился и тем, что ни одного дня в своей жизни не провел из-за болезни в постели. Он не жалел денег на свое здоровье, рассчитывая прожить не меньше ста лет.

— …и лишь пепел, останется лишь серый пепел, отравленный смертью… и больше ничего. Ничего, ничего! — мрачно пробормотал Авакасов.

— Как же так, — тихо возразил Де Брюн. — Всегда найдется несколько человек, ради которых стоит сохранить жизнь на земле.

— У меня остался лишь один человек, для которого я живу, — подавленно произнес Авакасов.

Прежде чем перейти к делу, Де Брюну надо было как-то вывести старца из меланхолии. Он знал его тайную струнку и решил на ней сыграть.

— Вам непременно следует забрать внучку к себе, — настойчиво посоветовал он Авакасову. — Дюньи для нее небезопасное место, там с ней всякое может случиться. А если бы она была здесь, около вас, то я бы мог гарантировать ее безопасность.

Глаза Авакасова ожили.

— Я и сам уже давно думаю о ее приезде сюда, для меня это было бы большой радостью.

Он нажал кнопку, и под потолком кельи вспыхнул яркий свет. Сразу просветлели страдальческие лица святых и мучеников на иконах. Огоньки в лампадках померкли и потеряли свой спокойно-таинственный блеск.

— Действительно, для меня это была бы самая большая радость, какую я могу себе представить, — сказал старец. — Я напишу пару строк префекту полиции, он даст вашим людям специальное разрешение на применение оружия в особых случаях.

Де Брюн ничего не ответил.

Позднее, когда они сидели в рабочем кабинете миллиардера и Де Брюн одну за другой проиграл четыре партии в шашки, он вернулся к последним словам Авакасова.

— Едва ли среди полицейских найдется хоть один, кто не поддерживает связей с преступным миром, в этом вы скоро сами убедитесь!

— Да? — на морщинистом лице Авакасова появилось выражение подозрительного недоверия.

— Кто-то из этих молодчиков сообщил таможенникам, чтобы они обыскали наше судно «Афины», прежде чем оно бросит якорь в Марселе.

— Ну и что?

— Что, что! На судне спрятана партия товара на сумму в двадцать миллионов, — продолжал лгать Де Брюн, он вытер платком лоб и прибавил: — Я полагаю, что даже для вас это не мелочь.

— Де Брюн, не приносите мне подобных известий! — В тихом голосе Авакасова прозвучала угроза, заставившая Де Брюна побледнеть. — Когда вы сделали мне предложение, я сразу сказал, что не желаю ничего знать об этом деле. Всю ответственность несете вы. И весь риск. Только вы.

— Вот список сумм, которые вы получили только лишь в этом году. — Де Брюн протянул Авакасову исписанный цифрами листок и разыграл тем самым свою последнюю карту. — Это вчетверо больше, чем мы предполагали, даже для вас это внушительная сумма. Мне думается, едва ли найдется еще кто-нибудь, кто возложил бы в таком деле всю ответственность на свои плечи. Ведь я рискую не только всем своим имуществом, но и своей жизнью. Это обстоятельство позволяет мне напомнить вам, что я не раз брал на себя ваши заботы, обременительные даже для столь могущественного человека, как вы.

Казалось, для Авакасова Де Брюн уже не существовал — только листок с колонками цифр. В комнате воцарилась тишина. Де Брюн слышал тикание своих наручных часов и чувствовал, как цепенеет от страха перед этим древним старцем, который, даже стоя на краю могилы, мог движением век решить судьбу любого человека. Де Брюн не верил ни в бога ни в черта и все же подумал: «Боже, помоги мне, иначе я пропал».

Затем он услышал голос Авакасова:

— Уладьте это дело, но так, чтобы я ничего больше не слышал о нем. Ничего! И не позднее Рождества я хочу видеть Ирэн у себя. Распорядитесь, чтобы она сдала выпускные экзамены. Вы меня поняли? А теперь сыграем еще пару партий в шашки. Но если я замечу, что вы, как всегда, пытаетесь проиграть мне, то я плюну в вашу лицемерную физиономию. Иногда я хочу выиграть честно.

 

12

Когда Табор прибыл в Клинкур, багровые лучи заходящего солнца пробивались между двумя грядами облаков, серое небо отделяла от моря кроваво-красная полоса.

Еще полвека назад Клинкур был аристократическим морским курортом с всемирно известным казино. Туда съезжалась французская знать, богачи из Англии и России. Теперь новые, современные курорты отняли у потускневшего Клинкура отдыхающих. Большинство помпезных отелей обанкротилось, остальные пустовали, ожидая сноса.

Войдя в огромный вестибюль отеля, в котором некогда царило оживление, Табор не увидел за регистрационной стойкой привычной фигуры администратора. Между витыми гипсовыми колоннами стояли засохшие, покрытые пылью пальмы в кадках, и, хотя за окном сгустились сумерки, нигде не горел свет. Кроме Табора, Леоры и администратора в отеле проживали еще две престарелые англичанки.

«Если молодчики, что охотятся за мной, найдут это место, — пронеслось в голове Табора, — то шансов на спасение не больше чем в парке Веркруиза». На него снова напал панический страх; одним духом он взбежал по широкой мраморной лестнице, застланной потертым ковром, как затравленный зверь, промчался по просторному коридору, рванул дверь своего номера и запер ее за собой на защелку.

Леора, как обычно, лежала развалившись на диване, жевала шоколадные конфеты и читала очередной роман.

Ее короткая юбка задралась почти до бедер, обнажив стройные ноги. Леора, убежденная в неотразимой красоте своего тела, не упускала случая выставить его напоказ.

Несмотря на отсутствие денег, бывшая натурщица с Монмартра продолжала жить с Табором в этом Богом забытом курортном местечке. Она развлекалась интрижкой с администратором отеля, опустившимся, но здоровым как бык мужчиной, который охотно исполнял все ее капризы.

Табор догадывался об их любовной связи, но закрывал на все глаза, чтобы не видеть того, чего не хотел видеть.

Леора, принужденно зевая, спросила, что с ним произошло.

Увидев на спинке дивана заполненную окурками пепельницу, валявшиеся на полу колготки и туфли Леоры, — Табор без сил рухнул в плюшевое кресло. Он вдруг ясно осознал всю безнадежность своего положения, если не сможет разом порвать с этой публикой, вроде Леоры, Гранделя, Веркруиза или Пьязенны.

— Я не получил ни одного франка, — устало произнес Табор, — ни одного су. Но чуть было не получил пулю в голову.

— Я же говорила, что они прикончат тебя.

Леора погладила обнаженное бедро. Затем, указав пальцем на книгу, сказала:

— Хотела бы я пожить так, как эта Дюбарри. Наконец-то мне попалась книжка, которую приятно почитать. Мне ее дал Ожид.

— Ага, поэтому он был здесь?

Она лишь пожала плечами.

— Твоя ревность глупа. Я же не спрашиваю тебя, чем ты занимаешься в Париже. И вообще, я хочу уехать отсюда. Осточертело дохнуть от скуки рядом с тобой.

Она закурила сигарету, искоса взглянула на него своими огромными бирюзовыми глазами, расстегнула молнию на юбке.

— Хочешь порисовать меня?

«В последний раз, — подумал он, — и все».

— Ожид спрятал от нас уголь, — жаловалась Леора, стоя перед ним обнаженной, — он говорит, что и так хорошо греет меня здесь. Но я ненавижу мерзнуть после…

Оплеуха Табора заставила ее мгновенно умолкнуть.

— Одевайся. — Анджело даже удивился собственной решительности. Собирай свое барахло и проваливай.

— По крайней мере с Ожидом мне было весело, — злорадно заметила Леора. — Он знал свое дело.

— Ты мне противна, — угрюмо произнес Табор.

— У тебя ни разу не хватило мужества набить мне морду. Мы всегда говорили о тебе, и это очень забавляло — нас… И знай, я никуда не уеду. Я остаюсь здесь, но не ради тебя! — кричала Леора, входя в раж.

Табор решительно взглянул на мольберт, одиноко стоявший возле окна.

Леора растянулась на диване и кокетливо закурила. Но Анджело, казалось, не замечал ее действий.

— Уже сейчас, в твои двадцать четыре года, ты выглядишь потасканной, — задумчиво сказал он, — а в тридцать четыре станешь испитой бабой, каких немало валяется пьяными в сточных канавах. Или еще хуже, ты кончишь как Эрера. Тебе следовало бы хоть раз посмотреть на нее, только пять минут, тогда при одной мысли покурить марихуану у тебя волосы встали бы дыбом.

— У меня волосы не встанут дыбом. Я знаю меру.

Табор достал из шкафа чемодан, другой вытащил из-под кровати.

— Хорошо, если ты намерена остаться здесь, то уйду я.

— Это на тебя похоже! Смыться и оставить меня без единого су! — исступленно закричала Леора. — Можешь не сомневаться, сегодня же ночью…

— Сегодня ночью ты, может, еще будешь мило развлекаться со своим приятелем, — спокойно сказал он. — Но не забывай, те молодчики, которые идут по моим следам, могут найти здесь тебя.

— Им нужен ты, а не я.

— Когда Пьязенна был тут последний раз, ты подслушивала наш разговор и прекрасно знаешь, где находится Эрера. Если эти парни примутся за тебя…

— Ты сошел с ума!

— …они перережут твою прекрасную белую шейку, так что ты и не пикнешь. Они профессионалы, можешь мне поверить.

Табор открыл дверь и хотел выйти.

Мужчина в засаленной пижаме преградил ему дорогу. Это был коренастый человек, недостаток волос на голове которого с лихвой восполняло их обилие на груди и руках.

— Почтеннейший, — прорычал он. — Смыться и не заплатить ни гроша — со мной этот номер не пройдет.

Табор спокойно указал на обнаженную Леору, которая безмятежно лежала на диване:

— Оставляю ее вам в качестве залога.

— Послушай, малый, не советую шутить со мной.

Ожид сжал кулаки и двинулся на него, но Табор быстро отскочил назад и выхватил из кармана пистолет. Сколько себя помнил, он лишь дважды, да и то в детстве, серьезно дрался. Любое физическое насилие было глубоко ему противно. Теперь он направил пистолет на человека, к которому не испытывал зла, только презрение.

— Я пристрелю вас, — спокойно сказал он.

Администратор засопел.

— Сейчас я отшлепаю тебя, желторотик, жалкий маляр!

Он сделал шаг… другой.

Табор нажал на курок. Ожид со стоном упал на колени, повалился на бок и завопил:

— На помощь, я ранен, он хочет убить меня, на помощь, я ранен!..

Пуля прошла через мышцы плеча. Рана сильно кровоточила, но не была опасной.

Табор спрятал пистолет. Не говоря ни слова, взял чемоданы и вышел.

«И почему я до сих пор сносил нахальство этого жалкого труса Гранделя, Леоры, Веркруиза, всех остальных? — удивленно думал он. — Это не должно больше повториться…»

На прогулочной дорожке перед отелем не было видно ни души.

Машина Табора стояла у тусклого фонаря — массивной резной колонны, увенчанной стеклянным куполом в виде тюльпана.

Художник открыл дверцу своего «ситроена», бросил на заднее сиденье чемоданы и сел за руль. «Теперь у меня начнется новая жизнь. Буду упорно работать, не думая о деньгах и славе». Он взялся за ручной стартер, но не смог вытянуть его: плетеный тросик тяги в одном месте проржавел и несколько проволочек заклинили его движение.

Достав карманный фонарик, Табор вылез из машины, открыл капот и осветил мотор. Смерть, глянувшая на него, имела форму стальной коробки с двумя проводками, присоединенными к аккумулятору. Мурашки пробежали по спине, когда Табор представил, что могло произойти, если бы не отказал стартер.

По натуре медлительный и робкий, на этот раз он действовал быстро выключил фонарь и бросился — на землю рядом с машиной. Он замешкался на какую-то секунду, раздался глухой щелчок, и пуля вошла ему в висок.

Смерть наступила мгновенно. Рассеянная улыбка застыла на лице Анджело. Казалось, будто он продолжал думать о своей матушке с ее гусями и о том, что покончил, пусть в последний свой час, со старой жизнью, чтобы начать новую.

Жандармский лейтенант Буффе, прибывший на место преступления, сразу обнаружил в машине Табора взрывное устройство. Это свидетельствовало о заранее подготовленном убийстве.

Он доложил обо всем в Руан, в комиссию по расследованию убийств, и распорядился, чтобы ни Леора, ни Ожид не покидали отель.

Лейтенанта особенно насторожило поведение любовницы Табора.

Вид у нее был такой, будто она опасалась разделить участь своего приятеля. Леора явно скрывала что-то очень важное, и Буффе принял меры по ее охране: поставил одного жандарма перед входом в отель, второго — в холле.

Она сидела в своем огромном, ярко освещенном лампами номере, и от страха ее всю трясло. Слова Табора о том, что ей могут перерезать горло, не выходили у нее из головы. Сначала она решила откровенно рассказать все молодому лейтенанту, но потом передумала: раз никто не знает, что она подслушала разговор художника с Пьязенной, то с какой стати ей даром выдавать секреты, которые однажды смогут принести ей целую кучу денег. Так глупо, как Табор, она наверняка не поступит, нет.

Неожиданно за окном появилось бледное, как у призрака, морщинистое лицо. Леора неестественно широко раскрыла рот, пытаясь закричать… и не смогла издать ни звука. Но тут она узнала Пьязенну, и у нее отлегло от сердца — его-то она не опасалась. Когда он несколько раз жестом попросил ее открыть окно, Леора, наконец, поняла, что от нее требовалось.

— Как вы добрались до моего окна? — Она посмотрела вниз, до земли было метров двадцать. — Тут же нет лестницы.

Жокей беззвучно рассмеялся.

— Здесь я бы поднялся, даже имея протез вместо ноги.

Она непроизвольно взглянула на его короткие кривые ноги, на руки, доходившие почти до колен, как у карлика. Выслушав сбивчивый рассказ Леоры, Пьязенна медленно погладил ладонью нос, раздробленный когда-то в драке кастетом.

— Никому не говорите, что вы знаете о чем-либо, что связано с Анджело Табором. Но непременно сделайте одно: сразу после допроса скройтесь. Иначе вам наверняка придется встретиться со своим любовником на том свете. Кстати, несколько недель назад я принес Табору фотографию Эреры в ее лучшие годы. Где она?

— Не знаю, понятия не имею, — пролепетала Леора. — Может быть, он взял ее с собой.

Пьязенна оглядел комнату и понял, что потребуется не один час, чтобы обыскать ее. Он обернулся к Леоре.

— Надеюсь, ты не врешь мне, куколка. Это очень сильно повредило бы твоей внешности. Даже самые смазливые рожицы под землей быстро портятся.

Ее губы задрожали.

— Клянусь, я не знаю, где эта фотография.

— Хорошо, тогда получше поищи ее. Найдешь — сразу дай мне знать: под каким-нибудь предлогом позвони в магазин Гранделя. Потом я скажу тебе, как действовать дальше. Хорошенько запомни мои слова, маленькая очаровательная крыса. Ты слишком глупа, чтобы в одиночку справиться с людьми, которые охотились за Табором.

Визг тормозов перед входом в отель заставил их насторожиться.

— Я исчезаю, а ты не забудь, что я тебе сказал.

Леора закивала в ответ.

Когда бывший жокей не спеша покинул комнату через окно, сделав это так же спокойно, как если бы вышел в дверь, Леора подумала: «Такой парень не даст себя так просто убить. Надо будет, он и сам кого хочешь отправит на тот свет».

Табор для нее уже давно умер, еще до того как в него попала пуля. Леора не сомневалась, что через пару дней навсегда забудет о нем. «Так хорошо, когда ты со мной…» — вполголоса запела она веселую песенку и пошла к туалетному столику, чтобы привести себя в порядок.

В дверь постучали. Леора прервала пение и придала своему лицу выражение глубокой скорби.

 

13

Пери сидел в кабинете и пристально разглядывал дыру от гвоздя в стене. Год назад он вбил его, чтобы повесить игрушечного паяца, которого купил в магазине. Смешная игрушка оживляла казенную обстановку кабинета. Пери, улыбаясь, дергал иногда потешного человечка за веревочку, и тот выделывал забавные фигуры, будто танцевал. Какая-то уборщица стянула паяца, по-видимому, для своего сынишки или внука.

Теперь, глядя на дырку в стене, Пери закипал от ярости.

Его шеф Фюшон, которого он терпеть не мог за пристрастие к политическим интригам и полное незнание дела, вызвал Пери и попросил доложить о ходе расследования несчастного случая с Мажене. Фюшон держался с ним подчеркнуто любезно, как несколько дней назад, когда задним числом сообщил ему об освобождении Гранделя.

— Мне кажется, мой дорогой, вы разрабатываете ложные версии, это тормозит вашу работу, иначе вы продвинулись бы значительно дальше, — с умным видом прогнусавил Фюшон. — Во всяком случае, я советую вам подальше держаться от предположений, которые могут привести вас к неудачам, как в случае с Гранделем. Вам известно, что на следующий день после его ареста пресса весьма нелестно отозвалась о нас? — И, помолчав, прибавил: — Вам следует серьезно заняться Ламбером. Держу пари, этот парень причастен к смерти Мажене больше, чем кто-либо другой.

Пери стиснул зубы, чтобы не высказать Фюшону все, что о нем думает. Решение раскрыть убийство Мажене еще более окрепло в нем. Он достаточно долго прослужил в уголовной полиции, поэтому сейчас понимал: дело имело закулисную сторону, куда заглядывать было опасно. Но он, черт побери, не Фюшон и не собирался делать карьеру его методами.

Было уже восемь, и большинство кабинетов на набережной Орфевр давно опустело, лишь в нескольких окнах еще горел свет, но Пери по-прежнему в раздумье разглядывал стену. В ожидании сведений о Гранделе из Интерпола, он перебрал в уме множество вариантов, наконец около девяти поступило сообщение. Пери ждало разочарование. Интерполу также ничего не было известно о Гранделе.

И материал, собранный Ситерном о Пьязенне и Веркруизе, не продвинул дела. Веркруиз, заключавший мелкие комиссионные сделки на антиквариат, не имел столкновений с полицией. Список судимостей Пьязенны был длинным, он неоднократно сидел за кражи со взломом, однако с момента убийства жены, которое так и осталось нераскрытым, Пьязенна не был замечен в нарушении закона.

Больше всего Ситерн разузнал о Ламбере. Он был внебрачным ребенком священника, изучал право, затем начал работать судебным репортером в одной из парижских газет. Но вскоре он поссорился со своим начальством и по договору с другой газетой переселился в Соединенные Штаты. В Чикаго ему удалось проникнуть в преступный мир, и его репортажи тех лет о связях политиков и бизнесменов с мафиози вызывали сенсацию. По возвращении на родину Ламбера приняли на должность ведущего репортера «Всемирного обозрения», которое выпускал Мажене. Однако между ними произошла серьезная стычка из-за статьи, которую Мажене отказался публиковать. Другой причиной их раздора была приятельница Мажене, ставшая любовницей Ламбера.

— Ты проверил, где он находился вечером одиннадцатого октября? — спросил инспектора Пери.

— По его словам, у любовницы своего шефа, чтобы помочь ей скоротать долгие, томительные часы в ожидании любовника. Он, разумеется, выражался намного крепче и циничнее. — Ситерн прискорбно покачал головой: — Так или иначе, сказанное им невозможно проверить. Если любвеобильная особа откажется от своих прежних показаний, у нас нет оснований для обвинения Ламбера.

— Я еще раз допрошу эту девицу, — решил Пери.

Ситерн сморщился, будто от зубной боли.

— У меня такое впечатление, что и Ламбер идет по следу, на который напали мы.

— Одно не исключает другого, — изрек Пери. — Наоборот. Предположим, Ламбер, несомненно пронырливый парень, узнает о каких-то делишках Гранделя, дает материал Мажене, а тот боится его публиковать. Он, хоть и любит затрагивать в своем «Всемирном обозрении» пикантные темы, не допускает на его страницы ничего, что грозило бы серьезным скандалом. Мажене говорит: «Вы сошли с ума, Ламбер», — сам же тайно информирует тех, кого напрямую затрагивают разоблачения Ламбера.

Ситерн сложил губы трубочкой, точно собирался свистнуть. С печальным, как у таксы, лицом он заметил:

— Если все обстоит именно так, то наш дорогой префект Фюшон может оказаться прав. Жаль, конечно, но убийство есть убийство.

Пери ничего не сказал. Он отпустил Ситерна и еще раз просмотрел донесения, лежавшие перед ним на столе. Он хотел уже закрыть папку с делом и отправиться домой, когда в кабинет ворвался Фонтано с известием об убийстве Табора.

Телефон Ситерна был занят. Пери догадался, что его друг, обычно сразу после звонка бравший трубку, видимо, увлекся своим хобби — приготовлением особенно тонких кулинарных блюд. Чтобы неожиданный звонок не помешал ему в этот ответственный момент, он просто снимал телефонную трубку.

— Итак, вызови машину, мы поедем к нему и устроим военный совет прямо на кухне, — решил Пери.

— Надеюсь, сегодня у него не будет этой сицилийской шайки обжор, добродушно проворчал Фонтано. — Всякий раз, когда я еду к нему, надеясь набить свой живот изысканнейшими блюдами, эта банда, оказывается, уже все сожрала. О, да здравствует кровная месть!

Опасения Фонтано оправдались.

Папаша Бенутти, мамаша Бенутти и восемь сорванцов Бенутти — соседи Ситерна по этажу — сидели в кухне за большим столом, а хозяин в белом поварском колпаке, сияя от счастья, смотрел, как они ловко, один быстрее другого накручивают на вилки и так же быстро отправляют в рот спагетти, приготовленные Ситерном по старинному неаполитанскому рецепту.

— Мастер, дозволь хотя бы облизать кастрюльку, — с тоской в голосе попросил Фонтано.

— Я приготовлю для вас нечто особенное, — пообещал Ситерн. — У меня еще есть кусок телячьего филе…

— Приготовься к тому, что в ближайшие дни будешь есть одни бутерброды, — сказал Пери. — Они убили Табора.

Не переставая благодарить, семья Бенутти наконец ушла, и лишь сеньора Бенутти, пышная, темноволосая женщина, осталась, вымыть посуду и прибрать в кухне. Тем временем Пери и оба инспектора обсуждали в гостиной план действий на ближайшие дни.

— Один из нас должен немедленно отправиться в Клинкур. Туда можно добраться за три часа. Какие будут предложения?

Ситерн нерешительно кашлянул.

— Понятно, тебя, Эдмонд, я не пошлю, — успокоил его Пери. — Эту Леору Дессон необходимо серьезно взять в оборот, для этого ты не годишься.

— Леора, неплохо звучит. — Фонтано мечтательно прикрыл глаза. — Шеф, что, если вы отправите туда меня?

— Я сам поеду, а ты не спускай глаз с Гранделя!

— Сказать-то просто, — тяжко вздохнул молодой инспектор. — Но я со скорбью думаю о наших старых рыдванах, из которых больше двух сотен не выжать, поэтому заранее предвижу фиаско.

— Если это произойдет, ты у меня целый месяц будешь дежурить в ночную смену и твоя новая пассия — секретарша Расто, не так ли? — найдет себе другого приятеля. Эдмонд, займешься Пьязенной. В его отношениях с Гранделем не все чисто. Антиквар обращается с ним как со своим рабом, а тот почему-то покорно все сносит. Не забудь также про старого Веркруиза. Мне кажется, он что-то скрывает.

— Не забывай, — возразил Ситерн, — этот Веркруиз, какими бы делишками ни занимался, — потомственный дворянин, и мы можем легко нажить с ним неприятности.

— Знаю. Но я же не прошу тебя сразу тащить его на набережную Орфевр. Слегка припугни его, потом прими свой обычный кроткий телячий вид, пусти для пущей убедительности слезу, точно уже представляешь его лежащим на тюремных нарах. Со времен революции эти аристократы испытывают перед тюрьмой панический страх. А теперь мне нужно позвонить Симоне, чтобы она приготовила все необходимое для поездки.

Когда Пери ушел в соседнюю комнату, Фонтано проворчал:

— Черт вселился в него. Хм, целый месяц дежурить в ночь, если этот проходимец удерет от меня?!

— Это же будет для тебя отдыхом! — лицемерно вздохнул Ситерн.

— Старая обезьяна! — шутливо воскликнул Фонтано. — Поджарил бы лучше кусок мяса. Если кто-нибудь из этой банды ухлопает меня, то в мир иной я, по крайней мере, отправлюсь на сытый желудок.

 

14

В два часа ночи Пери приехал в Клинкур. Чтобы снять усталость, он выпил чашечку кофе и тотчас отправился на место преступления. Комиссия по расследованию убийств из Руана уже закончила свою работу. Старый автомобиль Табора откатили в сторону, и лишь несколько меловых знаков да огромное темное пятно крови на асфальте, видневшиеся в свете фонарей, напоминали о происшествии.

Выслушав подробный доклад жандармского лейтенанта Буффе и задав несколько вопросов, на которые лейтенант дал четкие ответы, позволившие представить картину убийства, Пери приказал Буффе захватить пару наручников и отправился с ним в отель.

Молодой жандарм, охранявший холл, подремывал в кожаном кресле. Пери послал его наверх за Ожидом.

Администратор появился в помятой пижаме и стоптанных домашних туфлях на босу ногу. Допрос еще не начался, а он уже дрожал от страха.

Пери достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в точности характеристики, данной этому человеку лейтенантом Буффе, — грубый и трусливый тип.

Пери не предложил сесть Ожиду и даже не потрудился скрыть свою неприязнь к нему.

— Судимости есть? — был первый вопрос.

Ожид повел головой из стороны в сторону, будто воротник его грязной пижамы в сиреневую полоску был тесен ему.

— Собственно говоря, я вовсе не обязан…

— Сколько лет и за что?

— В Руане у меня был бойкий ресторанчик с отпуском обедов на дом… но появились конкуренты…

— Налоговое управление?

— Просто я не смог достать вовремя некоторую сумму.

— И сколько лет ты получил за недостаточное проворство?

— Два года, но за примерное поведение…

— С той, наверху, ты спал?

— Почему бы и нет? Разве это запрещено? — Нахально ухмыляясь, он потер окоченевшие руки.

— Сегодня у тебя с Табором была ссора?

Ожид помедлил, он не знал, допрашивали Леору или нет.

— Ссора? Громко сказано, небольшая перепалка. На такую тряпку, как он, невозможно было даже по-настоящему рассердиться.

— Почему он стрелял в тебя? — Пери вспомнил о свежем нагаре в стволе пистолета, найденного у Табора.

Ожид снова покрутил головой из стороны в сторону, надул щеки и с силой выпустил воздух через плотно сжатые губы.

— Почему? Да он взбесился из-за своей бабы.

— Дело обстоит так. На тебе судимость, ты спал с его подружкой, вы крепко повздорили, он выстрелил в тебя. Дальше — полчаса спустя ты отплатил ему тем же.

— Это неправда!

Пери знал, что это — неправда, но тем не менее сказал:

— Ну, а если мы найдем у тебя пистолет со свежими следами выстрела? Такие пистолеты находят иногда.

Ожид задрожал от холода и от страха одновременно.

— Это подло… я ничего не знаю…

— Тогда стань там, у колонны. Я попрошу Дессон повторить свои показания. Приведите ее сюда!

— Подождите, я кое-что вспомнил! Они возились тут с какой-то фотографией, которой собирались кого-то шантажировать. Но, Бог свидетель, я не знаю никаких подробностей, тут она держала рот на замке, мне из нее ничего не удалось выудить.

— Ничего нового ты не сообщил.

— После того как вы поставили в холле своего человека, у нее еще кто-то был…

— Не может быть! — вырвалось у Буффе.

— Он вскарабкался по фасаду дома, такой маленький и ловкий, как обезьяна. Впрочем, однажды он уже побывал здесь.

— Когда?

— Три или четыре недели назад. Пери не сомневался, что это Пьязенна.

Он задал еще несколько вопросов, затем распорядился привести Леору Дессон.

Она подкрасилась, на ней был роскошный шелковый халат и туфли на высоких каблуках, надетые на босу ногу.

Леора мельком взглянула на Ожида, послала обольстительный взгляд Пери и, не ожидая приглашения, села в кресло.

— Где находится та женщина? — без обиняков начал Пери.

— Какая женщина? О ком вы говорите?

— Что этой ночью нужно было от вас Пьязенне?

— Я не знаю никакого… как вы сказали?.. Пьязенна?.. Я не знаю…

— Вообще ничего, понятно! — От холода Пери чихнул.

Леора вновь бросила быстрый взгляд на Ожида, но по выражению его лица ничего не поняла. Она порывисто подошла к Пери и, наклонившись к нему, прошептала на ухо:

— Господин комиссар, я расскажу вам все, но только не здесь. Поднимемся наверх, там никто не помешает нам.

— Буффе! — обратился Пери к жандармскому лейтенанту. — Наденьте на эту даму наручники. — И, повернувшись к Леоре, заметил: — Я арестую вас за соучастие в попытке шантажа. Может быть, в тюрьме вы скорее поймете, что вам лучше все рассказать.

И прежде чем до Леоры дошел смысл сказанного комиссаром, наручники защелкнулись вокруг ее запястий.

Леора закатила настоящую истерику, с уверениями в невиновности и угрозами, но, после того как Ожид повторил свои показания, она призналась.

Леора не знала, когда и где Табор познакомился с Пьязенной. Однако ей было известно, что Пьязенна рассказал ее покойному любовнику, будто Грандель продал копию Табора как оригинал издателю Мажене. Табор требовал у Гранделя свою долю от этой сделки. Через Пьязенну он узнал о двух женщинах-наркоманках, одна из которых утопилась в Сене, а другая, знаменитая в свое время певица, оказалась в частной психиатрической клинике. По фотографии, которую достал Пьязенна, Табор нарисовал портрет и послал его Гранделю, сыгравшему, по мнению Леоры, роковую роль в судьбе обеих женщин.

— Ну, а сегодня что хотел от вас Пьязенна?

— От меня? Ничего. Он хотел поговорить с Табором о нападении в парке Веркруиза, — солгала Леора. К ней вернулась прежняя уверенность.

Как ни старался Пери, она упорно твердила, что не имеет понятия, где находится психиатрическая клиника, в которой певица доживала свои дни. Лишь после того как Пери опять пригрозил тюрьмой, Леора припомнила, что Пьязенна собирался взять напрокат машину, чтобы своими глазами убедиться, жива ли еще эта женщина; поэтому клиника должна находиться где-то на берегу Средиземного моря или на севере страны, в радиусе двухсот километров от Клинкура.

Пери приказал Ожиду и Леоре до особого распоряжения не покидать Клинкур. Из участка комиссар позвонил в Париж, затем позавтракал с лейтенантом в маленьком трактирчике и пару часов вздремнул. В это время Буффе обзвонил все гаражи и прокатные фирмы в округе. Ему повезло. После нескольких звонков он нашел то место, где Пьязенна взял машину для поездки в психиатрическую клинику.

 

15

Иппокрит Варе, несомненно, был мастером своего дела. Даже у дипломированного инженера при виде древнего рыдвана, под которым тот ловко орудовал гаечными ключами, когда Пери вошел в автомастерскую, опустились бы руки. Пока Варе, выбравшись из-под машины, не снял с головы кепи, открыв седые, коротко остриженные волосы, трудно было сказать, что ему уже под шестьдесят. На первый взгляд, он казался человеком обыкновенным: коренастым, с круглым, веселым лицом, с лукавыми глазами и оттопыренными ушами.

Жандарм, сопровождавший Пери, по дороге рассказал ему, что Иппокрит отец девятерых детей и двое старших сыновей, таких же круглолицых, стриженых и ушастых, помогают ему в ремонте машин. Он сообщил и то, что у Варе недавно умерла теща. Поэтому во время допроса с ним следовало вести себя по возможности деликатно.

Однако скорбный голос Пери крайне удивил мастера. Без малейшей печали Варе объяснил ему, что страх смерти — глупый предрассудок и его благословенная теща несомненно пришла бы в ярость, если бы он скорбел о ее кончине.

— Она всегда считала, — доверительно сказал он Пери, — что, уходя из бренного мира, человек расстается с телом, как со старыми штанами. Душе нет до этого никакого дела. Она, по крайней мере, может радоваться, что увидит нечто лучшее, нежели наша грешная земля. Как бы там ни было, в своем завещании она строго-настрого приказала не лить на ее могиле слез и не делать траурной физиономии, иначе она не оставит нам ни одного су. Она пожелала также, чтобы ее похоронили не на кладбище, а там, в углу. — Он указал трубкой на двор, где между сараем и стеной виднелся крест. Несколько неудобно, поскольку трудно развернуться, чтобы не наехать на него, но теща сказала, что ей это не помешает, она основала здесь дело, поэтому и пожелала быть здесь закопанной.

— Да, — удивился Пери, — никогда в жизни не доводилось слышать о таком.

— Вы правы, — согласился с ним Варе. — Она жила радостно и умерла радостно, здоровое любопытство не покидало ее до последнего часа.

Пери почувствовал к Варе симпатию, которую всегда питал к жизнерадостным и работящим людям.

Но когда комиссар спросил его, не припомнит ли он человека очень маленького роста, который недавно брал у него напрокат машину, Варе отказался говорить на эту тему.

— Вы — из полиции, — пояснил он, — а я нынешнюю полицию не уважаю. Ловит лишь жалких воришек, а вот перед крупными преступниками гнет спину, даже помогает им совершать преступления. Может, вы не согласны со мной?

Доведись бы Пери опять допрашивать Ожида, он давно бы потерял терпение. Но с такими людьми, как Варе, он сдерживался, и это не стоило ему большого труда.

— Человек, который взял у вас напрокат машину, действительно лишь мелкий мошенник и, если хотите, несчастный человек. Он орудие в чужих руках, в руках тех, кто не заслуживает никакого снисхождения.

Варе хмыкнул.

— Не хотите ли жареной камбалы?

— Гм, пожалуй, да.

— Тогда оставайтесь пообедать у нас. Вы должны рассказать мне, что же произошло.

У Пери было мало времени, но он подумал, что все равно нужно довести разговор с Варе до конца, да и поесть не мешает.

Мадам Варе, дородная, добродушная эльзаска по имени Шарлотта, положила Пери на тарелку первую камбалу и, сердечно улыбаясь, произнесла:

— На месте Иппокрита, я не сказала бы господину криминалисту ни одного слова. Тот маленький человек — кстати, мы его тоже пригласили обедать, тогда была запеканка — за кофе открыл мне свое сердце. Я убеждена, если он и совершил какую-то несправедливость, то наверняка не по своей воле.

Пери вобрал побольше воздуха и успокоился.

— Мадам Варе, вам следовало бы поговорить с обитателями тюрьмы. Нет другого места, где собрано столько невинных, отзывчивых, честных, добросердечных людей, как там.

— У него была жена, которую он очень сильно любил, но она его бросила за то, что он был на голову ниже ее ростом. А ребеночек, который остался у него на руках, плохо растет, так чего же еще ему ждать от жизни? И не подъезжайте ко мне с тюрьмой и прочим.

Вторая камбала на тарелке Пери остыла. Как подойти к Варе, чтобы они ответили на главный вопрос?

Неожиданную помощь Пери получил от одного из сыновей Варе, паренька лет четырнадцати, одетого, как и его отец, в промасленный комбинезон. Тот вошел в кухню и без обиняков заявил родителям:

— Я бы все рассказал господину комиссару Пери.

— Откуда ты знаешь, о чем мы говорим?

— Откуда? Да я подслушивал все время за дверью.

— Итак, ты все рассказал бы, — повторил Варе-старший, не обращая внимания на признание сына, что он подслушивал за дверью. — И почему же?

— Потому что этот карлик, после того как вернулся из Дам сюр Шмен…

Дам сюр Шмен! Теперь Пери знал это.

— …и выпил в трактире у Тилье, так ударил ногой таксу мадам Мора, что я думал, бедное животное никогда уже не поднимется. Он — злой, гадкий человек, мама, я сам это видел.

— Но как же так, ведь от него сбежала жена и у него больная дочка, слабо попыталась возразить мадам Варе.

На этот раз Пери не отступил, пока не узнал от Варе все, что им было известно.

Покидая дом, он, чтобы попасть на шоссе, еще раз пересек двор автомастерской и на минуту задержался перед каменным крестом у стены. Могильного холмика тут не было, лишь цветы у подножья креста.

Пери взглянул на ворота трех гаражей и заметил:

— Действительно, несколько беспокойное место для последнего пристанища.

— Это была ее воля, — повторил Варе. — Раньше здесь стояла извозная контора. Где теперь гаражи — были конюшни, после смерти мужа она одна управлялась со всем хозяйством, и довольно успешно. Она настаивала на том, чтобы ее зарыли здесь. Хотя это бессмыслица. Вряд ли у ее бессмертной души есть глаза, уши и все такое прочее, чтобы заниматься земными пустяками.

Пери кивнул. Он подумал: «Хватало же у старушки энергии. И шуток. Разве это не шутка, запретить людям плакать на ее похоронах. Такое случается нечасто».

 

16

Местечко Дам сюр Шмен находилось в трех часах езды на машине к югу от Клинкура и состояло из деревушки, жители которой издавна занимались виноградарством, и небольшого загородного замка времен Людовика ХIV, массивного, островерхого здания со множеством башен и дымовых труб. Теперь тут размещалась психиатрическая клиника доктора Жюно.

Парк с его аккуратно подстриженными газонами, кустами, старыми деревьями, с тщательно ухоженными, посыпанными гравием дорожками ничем не напоминал о лечебном заведении. Однако Пери сразу обратил внимание на то, что парковая стена надстроена примерно на метр. Верхняя часть, также как и нижняя, была оштукатурена и выкрашена в желто-коричневый цвет. Но внимательно приглядевшись, можно было заметить линию, разделявшую старую стену от надстройки.

В это послеобеденное время в парке почти не было видно пациентов. На скамейке сидел старик и что-то напевал себе под нос. Когда Пери проходил мимо, старик посмотрел на него пустым, мертвенным взглядом, и если бы Пери почувствовал то же, что этот безумец, то увидел бы мир в жуткой, искаженной форме.

Навстречу Пери шла женщина средних лет. Он поприветствовал ее легким кивком головы. Это побудило ее остановиться. Пери бросилось в глаза, что она держала руку неестественно прямо, несколько отставив ее от туловища. Она улыбалась, глядя в сторону и вниз.

— Сделай книксен, Люсиль, вот так. А теперь подай месье руку — не левую, правую! Должна же ты, наконец, научиться этому. — И, обращаясь к Пери, сказала: — Простите, месье, но мы сегодня немного смущаемся. Так бывает всегда, когда дают морковку. Мы совершенно не переносим ее и тогда начинаем упрямиться, поэтому нас следует немножко подержать в духовке. — И она снова взглянула вниз и в сторону: — Хорошо, хорошо, не надо плакать. Подойди поближе, я вытру тебе нос, вот так, а теперь скажи месье «до свидания», мы задерживаем его.

Пери непроизвольно сделал движение, словно хотел пожать ручку невидимого ребенка, затем приподнял шляпу и быстрыми шагами пошел прочь.

Когда он вошел в бывший загородный замок — здесь также царили чистота и порядок, — внезапный душераздирающий крик заставил его остановиться. Кто-то кричал так, будто с него живьем снимали кожу. Затем вновь настала тишина, звенящая тишина, когда слышен каждый шорох.

В холле появилась медицинская сестра. На ней был белоснежный халат, такой же белоснежный колпак, и ее лицо, ее руки, казалось, были высечены из мрамора.

Пери объяснил ей цель своего визита.

Доктор Жюно принял его сразу. У него было умное, резко очерченное лицо, и, судя по поведению, он знал цену себе и своему положению.

— Пери, Пери? Ах да, я встречал как-то ваше имя в газетах. Чем могу быть полезен?

Поскольку Пери еще не решил, как ему следует вести себя с доктором Жюно, то он, как бы невзначай, спросил:

— Что это за женщина прогуливает воображаемого ребенка за руку?

— Случай не особенно сложный. И абсолютно неопасный, — пояснил доктор. — Эта женщина, супруга состоятельного торговца, долго не имела детей. В сорок ей удалось родить. Уход за малюткой доверили кормилице. Но у той был любовник. Чтобы неугомонный ребенок не нарушал их любовную идиллию, кормилица включала газовую плиту и на секундочку совала плачущую малышку в духовку, после чего та крепко засыпала. И вот однажды этот эксперимент окончился трагически… Но для матери ребенок по-прежнему жив… Впрочем, я полагаю, вы прибыли сюда не для того, чтобы услышать от меня эту историю?

Пери не ответил — резкий, леденящий душу крик, который, казалось, не могли заглушить даже толстые стены, опять остановил его.

— Смирительная рубашка, — сухо заметил доктор Жюно. — Есть случаи, когда без этого невозможно обойтись.

— Я прибыл сюда, — сказал Пери, — чтобы повидать бывшую певицу Эреру Буайо.

— Эреру Буайо? — Глаза доктора стали холодными и неприветливыми.

— Возможно, она помещена в вашу клинику под другим именем. Но это нетрудно установить. Или я ошибаюсь?

— В нашей клинике сотни пациентов, и так сразу я не могу припомнить ту, что вас интересует. И, к сожалению, регистратура уже закрыта.

— Тем не менее прошу вас выяснить это. Причем незамедлительно. Мне необходимо увидеть эту женщину и поговорить с ней.

— Ваш тон, месье…

Пери взглянул на часы.

— Даю вам три минуты на то, чтобы освежить свою память. Затем вы проведете меня к Эрере Буайо. В противном случае вы сядете в мою машину, и мы продолжим наш разговор у меня в кабинете.

Доктор Жюно самодовольно рассмеялся.

— Замечу, месье Пери, что я принадлежу к кругу людей, где придают значение формам обращения. И тому, кто намерен оскорбить меня, следует помнить: состояние некоторых наших пациентов требует от наших санитаров недюжинной физической силы. И они беспрекословно подчиняются мне. — Он хотел взять телефонную трубку.

— Не спешите, — остановил его Пери. — Не знаю, что вам известно о деле Мажене-Гранделя-Буайо, но можете мне поверить, все это очень серьезно.

За дверью послышался какой-то шум, затем она распахнулась.

— Добрый день, господа! Надеюсь, вы позволите прессе принять участие в вашей встрече. — По худому веснушчатому лицу Ламбера скользнула нахальная улыбка.

Реакция Пери удивила его самого. Он почувствовал, что этот человек симпатичен ему, его развязность скорее забавляла, нежели возмущала. Доктор Жюно был более чем возмущен.

— Кто позволил вам врываться сюда? — резко спросил он.

— Если вы употребляете глагол «ворваться», — непринужденно поучал его Ламбер, — то вам следует опустить — «позволил». Вы могли бы сказать: «Кто дал вам право врываться сюда?» Тогда я ответил бы: «К этому меня побуждает моя гражданская совесть. Она уже шепчет мне на ухо кое-какие газетные заголовки…»

Истошный крик заставил Ламбера умолкнуть, и, когда вновь стало тихо, он продолжил:

— К примеру: «Сумасшедший дом доктора Жюно — гнездо киднапперов?». Или: «Где их прячут? Хроника одной психиатрической клиники». Вероятно, вы обратили внимание, что все заголовки с вопросительными знаками. Вам было бы неприятно, если бы это привело к расследованию, очень неприятно.

— Господин комиссар, — неожиданно обратился доктор к Пери. — Прошу вас выдворить этого субъекта.

— Мне показалось, у вас есть своя домашняя полиция. — Пери усмехнулся. — Эти здоровяки, которые служат у вас санитарами. — И так как Жюно ничего не ответил, Пери спросил: — Ну, так как же? Проводите нас к Буайо или мне взять телефонную трубку?

— То, что вы требуете от меня, расценивается как шантаж. — Жюно все еще пытался сохранить достоинство, но Ламбер осадил его.

— Бросьте молоть чепуху, господин комиссар здесь не для того, чтобы выслушивать вашу трепотню.

Пери молча открыл дверь, предлагая доктору пройти вперед. Жюно нехотя подчинился. Пери и Ламбер последовали за ним.

В сияющем чистотой холле с резными колоннами еще не чувствовался запах, но едва они прошли двойную дверь и очутились на втором этаже, тяжелый дух сдавил им дыхание. Пери была знакома атмосфера клиник, где лечили серьезные случаи психических заболеваний. Умалишенные беспомощны, как грудные младенцы, и, хотя за ними присматривают, они постоянно ходят под себя. Многих все время тошнит.

Холодящие душу стоны, крики, смех доносились из-за обитых дверей в коридор.

— Вы говорите, здесь около сотни пациентов? — спросил Пери, лишь для того чтобы услышать свой голос.

— Да. И большинство случаев тяжелые, нередко безнадежные, — объяснил доктор Жюно много любезнее, чем можно было ожидать.

— Кто подписывает направление в вашу клинику? — спросил Ламбер, когда все трое остановились у двери в конце коридора.

На лице психиатра появилась ироническая усмешка.

— Понимаю, на что вы намекаете. Нет, одной моей подписи недостаточно. Для этого необходимо заключение специальной экспертной комиссии из нескольких врачей.

— Ну, а кто, кроме вас, санкционировал направление в клинику Эреры Буайо? — поинтересовался Пери.

— Профессор Шарен, один из крупнейших специалистов в нашей области. Она уже была подвержена болезненному пристрастию к наркотикам, так что не помогало никакое лечение.

— Кто ходатайствовал о том, чтобы Эрера Буайо была помещена в вашу клинику?

— Ее бывший друг. Он же оплачивает все расходы по ее пребыванию здесь.

— Его имя?

— Я не вправе называть ничьих имен, — сказал Жюно и после короткой паузы пояснил: — Не заблуждайтесь: времена, когда кого-либо можно было тайно упрятать в сумасшедший дом, прошли. Две трети моих пациентов законченные наркоманы, человекоподобные существа (Жюно сделал акцент на слове «подобные»), которым уже едва ли можно помочь. — И очень задумчивым, очень усталым голосом прибавил: — Можете себе представить, какие сцены разыгрываются здесь, если я скажу, что ни одну медсестру, ни одного санитара я не держу у себя более двух лет.

— Почему?

— Потому что они сами становятся душевнобольными.

Они все еще стояли перед дверью, обитой зеленой кожей, словно каждый из них, даже доктор Жюно, опасался переступить через порог.

Неожиданно, комическим жестом доктор Жюно вставил в правый глаз монокль.

— Не знаю, что привело вас сюда, — сказал он, решительно нажимая на ручку, — но мой долг предупредить вас: до тех пор, пока вы будете держать себя в соответствующих рамках, можете полностью рассчитывать на мою поддержку.

Пери пристально взглянул в глаза доктора. Он не мог объяснить, почему у него возникло это предположение, но он вдруг почувствовал, что сам Жюно наркоман.

— Ну что же, заглянем в ад, — грубым голосом сказал Ламбер. — Да укрепимся в своей вере и станем лучшими из людей.

Войдя в помещение, он не произнес больше ни одного слова.

На полу, завернутая в смирительную рубашку, с искаженным жуткой гримасой лицом, извивалась какая-то женщина. Кроме нее в палате находились еще пятеро больных, а также медсестра и санитар. Одна из женщин ползала на коленях перед завернутой в смирительную рубашку и с истошными завываниями билась головой об пол, другая — в разорванном платье лежала на кровати и жалобно стонала. Третья — безмолвно стояла у окна с вытянутыми вверх руками, словно вырезанная из дерева статуя. (Позднее Пери узнал, что в таком положении она могла выстаивать до семнадцати часов!) Две женщины расположились неподалеку от медсестры и санитара и идиотскими, блаженными взорами смотрели на тех, что корчились на полу.

Увидев доктора Жюно и его двух спутников, женщина в смирительной рубашке разразилась истошными криками, умоляя выпустить ее отсюда, иначе она действительно сойдет с ума.

Санитар равнодушно произнес:

— Мы собирались отправить ее в одиночку, господин доктор.

Доктор Жюно кивнул.

— Кто из них она? — с кажущейся невозмутимостью спросил Пери.

Жюно кивнул на пол.

— Через два часа припадок пройдет. Раньше она буйствовала по целым суткам. За это время она теряла в весе более восьми килограммов.

— Выпустите меня отсюда… я совершенно здорова… совершенно нормальная! Помогите, смилуйтесь, пощадите… помогите! Я же совершенно нормальная! — истошно кричала женщина. Но ее истасканное лицо, блуждающий взгляд темных глаз с неестественно расширенными зрачками отчетливо говорили Пери, что она действительно безумна.

Он с трудом узнал в ней Эреру Буайо, некогда восторженно почитаемую всем Парижем. Ее ослепительно красивое, одухотворенное лицо превратилось в безобразную маску с серо-коричневыми складками кожи. Между желтыми зубами зияло несколько черных дыр, седые, всклокоченные волосы прилипли к потному лбу.

Пери оторвал от нее взгляд и шепотом спросил Жюно:

— Нельзя ли ей сделать укол, чтобы она хоть на четверть часа успокоилась?

Когда Эрера — в лучшие времена ее звали только по имени — смогла, правда с трудом, выговаривать некоторые слова, Пери сел рядом с кушеткой, на которой она лежала. Настойчиво, насколько позволяли обстоятельства, он пытался объяснить Эрере, что его интересовало, пока наконец она не начала понимать его.

— Да… но Грандель только подручный… порошок он получал от Роже, человека Де Брюна… — Ее глаза загорелись ненавистью. — Господин генеральный директор, как говорил Байрон, и я дуреха также влипла! Грандель переправлял порошок в один подставной отель… там устраивались оргии… Вы ведь знаете, как… там я привыкла к наркотикам, мне нужно было больше… все… все больше… помогите же мне, пожалуйста, помогите мне!

Ни Пери, ни Жюно не слышали тихих щелчков миниатюрной камеры, спрятанной в пиджаке Ламбера. Они совершенно забыли о нем.

Позднее, когда репортер и Пери сидели в деревенском трактирчике, Ламбер ничего не сказал комиссару о съемке. Не знал комиссар и о двух телефонных разговорах доктора Жюно с Де Брюном и Гранделем. Подслушивание частных телефонных разговоров всегда было сопряжено для полиции с риском, и до поры Пери не решался на это. Его мысли занимал Ламбер.

Репортер, несмотря на четыре выпитых рюмки коньяка, продолжал молчать. Наконец, он заговорил:

— Знаете, Пери, я повидал много такого, от чего кровь стыла в жилах, но только что пережитое не идет с этим ни в какое сравнение.

— Неужели Де Брюн — главарь синдиката? — не обращая внимания на слова Ламбера, спросил Пери. — Или за ним еще кто-нибудь стоит? Какие отношения связывали Де Брюна и Эреру?

— Присмотритесь хотя бы к мальчикам и девочкам, что сидят еще за школьными партами, — говорил о своем Ламбер. — В четырнадцать лет они уже отравлены наркотиками, а к двадцати годам превращаются в безнадежные развалины, вроде Эреры. Изнасилования, разбой, убийства — они ничего не боятся, идут на все, лишь бы получить порцию наркотика. — Ламбер заказал еще рюмку. — В Штатах я постоянно сталкивался с этим, но полиция ничего не могла поделать. Сейчас торговля героином приносит такие барыши, каких не дают поставки оружия. Атомная бомба! Если дело и дальше так пойдет, не нужно будет никакой атомной бомбы. Каждый одиннадцатый или сидит в тюрьме, или созрел для сумасшедшего дома.

— Мне бы только схватить эту банду, — с ожесточением сказал Пери, — а уж там я сполна рассчитаюсь с этими подонками. — Он умолк, затем спросил: — Откуда вам стало известно, что в Клинкуре был убит Табор?

— У меня есть осведомитель в префектуре.

Они заказали еще по рюмке коньяка. За соседним столиком сидело несколько крестьян. Они пили красное вино, смеялись, рассказывали анекдоты и громко обсуждали закупочные цены на зерно. В печи потрескивали дрова, только что подложенные хозяином. На улице шел дождь.

— Вам будет тяжело добраться до этого Де Брюна, — прервал молчание Ламбер. — Пока Авакасов покровительствует ему, с ним ничего не поделаешь.

— Авакасов? Вы считаете, что он стоит за Де Брюном?

— Так считаю не только я один.

— Но ведь старик один из самых богатых у нас людей!

— Даже самый богатый человек хочет стать еще богаче, к тому же… Вы знаете, что за человек этот пушечный король?

— Нет, а вы?

— Немного. Я знаю также, что у него есть внучка, но, несмотря на благочестивое воспитание, она не отказывается с утра пропустить стаканчик-другой двойного шотландского.

— Следовательно, вы уже давно занимаетесь этим делом?

Ламбер кивнул.

— Меня заинтересовала Эрера, и тут я совершенно случайно натолкнулся на это осиное гнездо.

— Видимо, кое в чем вы информированы лучше полиции.

Ламбер ухмыльнулся.

— Архивы некоторых журналов могли бы стать настоящей сокровищницей для полиции. Берегитесь, Пери! Вы имеете дело с людьми, для которых право и закон — то же, что деревянный шлагбаум для идущих в атаку танков.

— Однажды в предрассветных сумерках я буду стоять в тюремном дворе, почти торжественно произнес Пери, — и в этот двор надзиратели вытолкнут несколько ублюдков, вроде Де Брюна, чтобы отрубить им головы.

— Я против смертной казни для них, — возразил Ламбер. — Делать бы этим молодчикам каждый день по три укола героина в задницу, а затем, как Эреру, бросить на произвол судьбы и доктора Жюно. Это было бы куда справедливее.

— Эрера сама виновата, — сказал Пери. — В ее кругах такое случается нередко. Тщеславие, жажда наслаждений, честолюбие заставляют этих людишек забыть, что они — люди, а не звезды. Они воображают себя равными богам и, как нарочно, стараются доказать это, бессмысленно прожигая свою жизнь в гнуснейшем разврате.

— Ваше здоровье! — Ламбер допил свою рюмку и хотел заказать еще по одной.

Пери отрицательно покачал головой.

— Мне не надо. Достаточно.

— Вероятно, наглядный урок у доктора Жюно все еще сидит у вас в печенках? — съязвил Ламбер.

— Да.

— Хорошо, тогда не будем. Позвольте еще один вопрос: как будем жить дальше — продолжим войну или заключим мир?

— Это зависит от нескольких вопросов, на которые вам предстоит еще ответить. — Пери бросил взгляд на часы. — А теперь поедем, продолжим нашу беседу по дороге.

Когда они расплатились и направились к своим машинам, припаркованным у трактира, репортер в том же шутливом тоне спросил:

— Следует ли мне понимать ваши последние слова как намек, что вы подозреваете меня, бедного грешника, в серьезном преступлении?

— Вы не ошиблись.

— И какое же преступление я совершил? — Ламбер остановился у своей машины, его тон стал серьезным.

— Вы утверждаете, что вечер одиннадцатого октября провели у приятельницы Мажене Габриэлы Ребьер.

— Так это и было. А если вас интересуют подробности, то — в ее постели.

— Это меня вовсе не интересует.

— Что же тогда?

— То, что вы говорите неправду. Я дважды допрашивал Ребьер, и оба раза она упорно настаивала на том, что тот вечер и всю ночь — случай, видимо, исключительный — провела в одиночестве.

— И что же из этого следует?

— А то, что вам следует хорошенько подумать, прежде чем ответить на мой вопрос: где вы действительно были в то время, когда Мажене очутился в гравийном карьере?

— Гулял по парку Монсо, так как у меня разболелся зуб. — Ламбер широко открыл рот. — Вот здесь, в этой дыре, сидел этот бездельник, зуб мудрости. На следующее утро я вытащил его. Мой зубной врач подтвердит это. Кроме того, найдется не меньше дюжины людей, которые припомнят мою перекошенную от боли физиономию в парке Монсо. Этого вам достаточно?

— У нас есть свидетель, — спокойно сказал Пери, — который видел вас в вечер убийства в окрестностях Диеза, то есть неподалеку от места преступления. Это некий Кушре, дежурный по железнодорожному переезду.

— Воистину всякое добро — наказуемо! — Ламбер попытался сделать беспечный вид. — Если бы я не остановился, когда этот старый хрыч помахал мне — ему, видите ли, нужно было срочно съездить за доктором для больной внучки, — то теперь мне не пришлось бы чесать в затылке. Ну, а мотив преступления?

— Стоимость картин, которые Мажене завещал Ребьер, составляет два миллиона. К тому же вы поскандалили с ним из-за материала о Гранделе, Де Брюне и Авакасове, который он отказался публиковать. Более того, вы заподозрили, что он хочет предупредить Авакасова. Не находите, что этого вполне достаточно для мотива преступления?

— Не нахожу. Но вынужден согласиться, ваши доводы убедили бы любого судью в том, что у меня были все основания убить этого подлеца Мажене. Итак, наручники или вам достаточно моего честного слова, что я не сбегу?

— Ни то, ни другое.

— Очень любопытно.

— Так вот. Я не арестую вас. Но я не столь наивен, чтобы полагаться на ваше честное слово. Вы будете ежедневно, скажем, в десять часов, звонить мне в бюро и сообщать о себе. Дальше делайте, что хотите. Только не вздумайте бежать. Я сумею вас найти и арестовать за преднамеренное убийство. После этого жить вам останется недолго. А как мне известно, вы любите жизнь, не так ли?

— В общем, не так. Утвердительно я мог бы ответить на ваш вопрос о вине или виски, о женщине или бабе, о песнях или джазе.

Пери оставался серьезным.

— Вам нравится разыгрывать из себя циника — пожалуйста. Но мне приятно знать, что афера с героином возмущает вас так же, как и меня. И ваше решение загнать Де Брюна в ловушку и при случае опубликовать разоблачительную статью я могу только приветствовать.

— И несмотря на это, вы считаете меня убийцей?

— Можете доказать обратное?

— И вы позволите мне разгуливать на свободе?

— Условия вам известны.

— Ну, а если я протяну вам на прощанье руку, которая, образно говоря, обагрена кровью добропорядочного Мажене?

— На вашем месте я не стал бы протягивать мне руку. Я подвезу вас на своей машине до Парижа, чтобы вас не задержал какой-нибудь патруль дорожной полиции. Плохо, если вы лишитесь водительских прав.

— Ладно. Вы правы. И большое спасибо. — Ламбер сел рядом с Пери, и комиссар тронул машину с места.

За все время Ламбер не проронил ни слова. Лишь когда они выехали на Национальное шоссе, он коротко бросил:

— Не забудьте, что я вам сказал о внучке Авакасова. Я думаю: в эндшпиле, когда король будет палачом, роль ферзя сыграет королева.

Пери кивнул. Он понял, что Ламбер хотел сказать этой странной аллегорией.

 

17

Грандель еще спал, когда Пьязенна возвратился из Клинкура в Париж. Прежде чем разбудить хозяина, он заварил кофе и не торопясь выкурил сигарету. Он тщательно обдумывал предстоящий разговор с Гранделем.

Несмотря на огромную опасность, грозившую ему самому, Пьязенна почти ликовал от мысли, что наконец-то рассчитается с этим жирным рабовладельцем. Он уже сделал все необходимые приготовления. Он выкурил еще одну сигарету и зашел в магазин, как будто хотел в этот ранний час, тишину которого нарушали лишь звуки шагов редких прохожих, проститься со своей прежней жизнью.

Ровно в шесть он открыл дверь в конце магазина, которая вела в квартиру антиквара.

Заспанный Грандель вскочил с постели. «Спросонья он выглядит как мучной червяк», — подумал Пьязенна.

— Произошло нечто чрезвычайное, поэтому я был вынужден разбудить вас так рано, — объяснил он.

— Что произошло? — Часто мигая заспанными глазами, Грандель натянул пижаму в яркую полоску и сунул ноги в домашние туфли из черной лакированной кожи.

Пьязенна открыл дверь ванной и, пустив горячую воду, бросил из флакона немного ароматической соли.

— Пожалуй, это последняя ванна, которую вы примете здесь, да и то если поспешите, — сказал он с напускным спокойствием.

— Что ты там болтаешь? В чем дело? — Сон слетел с Гранделя.

Пьязенна взял опасную бритву, отбил ее на ремне, приготовил крем для бритья и придвинул табуретку к зеркалу.

— Сегодня ребята Де Брюна прикончили Табора.

— Откуда ты узнал об этом?

Пьязенна скривил рот.

— Вам это, вероятно, безразлично.

— Мне это не безразлично, — сердито возразил Грандель. — Как не безразлично и то, от кого Табор узнал историю с Эрерой.

Пьязенна нахально ухмыльнулся, глядя снизу вверх на тучного Гранделя.

— От кого? — повторил он вопрос антиквара. — От меня, от кого же еще. И что должно быть вам особенно интересно, полиция подозревает вас в убийстве Табора. На этот раз вы не отвертитесь.

— Никак ты чувствуешь себя победителем? — медленно спросил Грандель. — Могу я узнать причину?

— Сейчас! Все по порядку. И без резких движений, иначе будет бо-бо!

Открытой бритвой Пьязенна провел по воздуху, показывая, как он это сделает.

Затем Пьязенна достал пистолет, который, как он знал, Грандель всегда держал под подушкой, сунул его в карман и бритвой указал на табуретку.

— Садитесь. Не собираетесь же вы гулять среди ангелов небритым. А может, и среди заключенных, если явитесь с повинной. Такому аристократу, как вы, всегда следует заботиться о своей внешности. Ну, так как?

— Послушай, Пьязенна! — Грандель попытался сохранять спокойствие. Если Де Брюн заставил умолкнуть Табора, значит, и тебя он также может заставить замолчать навсегда. Ты же знаешь, что для него любой человек стоит не дороже трех тысяч франков.

— Может быть, это и так, — согласился Пьязенна. — И все же. Скоблить вам рожу стало моей любимой привычкой, от которой я уже не могу отказаться. Ну же, пошевеливайся, или мне побрить тебя на ходу?

Грандель плюхнулся на табуретку. Двумя зажимами Пьязенна закрепил мохнатое полотенце вокруг шеи Гранделя и, как искусный цирюльник, рассчитывающий получить от своего клиента хорошие чаевые, старательно намылил щеки и подбородок антиквара.

— Если ты не думаешь о себе, — прохрипел Грандель, — то подумай о дочери.

— Она уже в другой клинике, под присмотром благочестивых монашек. А пожертвование Господу Богу, скажем, ста тысяч франков позволит сделать его великодушное сердце еще более великодушным. — Пьязенна схватил Гранделя за нос и резко отвел его голову назад, желая вначале побрить низ подбородка.

— Я дам тебе столько, сколько ты потребуешь, — пробормотал Грандель, пока Пьязенна снимал с лезвия пену и подправлял на ремне бритву.

— Дадите? — Он ухмыльнулся. — Так много и сразу?

— Мы сидим в одной лодке.

— Нет. Поскольку я, почтенный хозяин, держу лезвие бритвы на вашем горле, а не вы на моем, то у меня преимущество в тридцать-сорок лет. Я имею в виду вероятную разницу во времени между концом моей и вашей жизни. Кроме того, Де Брюн, даже если я позволю вам убежать — на что не следует особенно рассчитывать, — начнет охоту не на меня, а на вас. Вам известны все связи, товар находится в ваших драгоценных руках. И если вы сбежите, то он найдет вас и на краю света. Как вам известно, это для него вопрос жизни или смерти. — Лезвием бритвы Пьязенна снял мыльную пену с шеи Гранделя.

— Здесь, в магазине, у меня спрятана партия наркотиков на полмиллиона. И сто двадцать тысяч франков наличными, — сдавленным голосом произнес Грандель.

Пьязенна повеселел.

— Сто двадцать тысяч в кожаном портфельчике? Это как раз та сумма, которую я собирался пожертвовать Богу, чтобы в своей бесконечной доброте он не оставил мою малютку. Мою куколку, как вы всегда любили выражаться. А для последней партии героина, которую вы в этот раз припрятали в двойном дне большой китайской вазы, я найду еще более достойное применение.

— Ты ничего не сможешь сделать с такой огромной партией. — Грандель, несмотря на то что его голос дрожал, старался говорить спокойно. — Ты сам сказал: мне, а не тебе известны связи, без которых не сбыть героин. Мы сделаем это вместе. Правда, есть риск, что Де Брюн перережет горло нам обоим. Ну, да ладно. В конце концов, не такой уж он всесильный. Признаюсь, — Грандель не отрывал взгляда от лезвия бритвы, — я недооценивал тебя и вел себя глупо. Но чего ты добьешься, перерезав мне сейчас горло? Рано или поздно полиция схватит тебя и то же самое сделает с тобой именем закона.

Грандель боролся за свою жизнь. На лице Пьязенны были написаны одолевавшие его чувства. Желание раба расквитаться со своим мучителем за все оскорбления, весь позор было сильнее разумных доводов.

— Помнишь, как ты говорил о моей дочери, что наступит день и она будет твоей, жирная свинья? Куколка для твоей постели, что — не так? А как было с моей женой и этим мыловаром? — Рука Пьязенны с зажатой в ней бритвой сильно дрожала, и было странно, что он до сих пор еще не перерезал Гранделю горло.

— Клянусь всеми святыми, я не причастен к этому. — Грандель почувствовал, что грань между его жизнью и смертью стала тоньше папиросной бумаги.

— Не ври, это твоя работа, — прошептал Пьязенна. — И со мной ты обращался как с последним дерьмом. Возможно, суд присяжных и оправдал бы меня, ведь у нас в стране развратные, неверные жены не вызывают симпатии. Но тебя-то они не оправдают! Полиции давно известно, что ты убил Мажене…

Дыхание Гранделя стало прерывистым.

— Я не убивал его! Это Ламбер!

— Врешь!

— Позволь сказать тебе еще кое-что, последнее слово!

— Ну, рожай!

— Героин находится не в вазе, а в позолоченном будде… Я скажу тебе также, где спрятан подлинник Джотто. Я закрасил его, это альпийский пейзаж… Верхний слой легко снимается, ты сам можешь убедиться, что я говорю правду.

Пьязенна задумался, помолчал с минуту, затем выхватил из кармана пистолет и глухо сказал:

— Пошли в магазин, все покажешь.

Белый порошок, высыпанный из статуэтки будды, образовал на разостланной газете внушительную горку. Немного времени потребовалось и для того, чтобы открыть спрятанный за альпийским пейзажем лик «Мадонны» Джотто.

Содержимое кожаного портфеля — несколько десятков тысячефранковых пачек — Пьязенна вытряхнул на стол рядом с горкой героина и с издевкой заметил:

— И всем этим ты хочешь поделиться со мной по доброй воле, лишь только потому что осознал вину за мои бесконечные унижения?

— Я хочу поделиться с тобой, чтобы совместно провернуть дело, которое принесет нам миллионы. Послушай! Я знаю несколько оптовиков, знаю дюжину мелких перекупщиков. Эта партия героина даст нам пять — шесть миллионов. Затем Джотто — продадим его в Штаты, в частное собрание, — это те же наличные деньги.

— Мне все-таки непонятно, зачем делить с кем-то такое богатство? Вопрос не в том, почему ты хочешь поделиться со мной, а чего ради я должен делиться этим с тобой?

Словно загнанная в угол крыса, Грандель лихорадочно искал спасения, но не находил его. Он уже представлял, как лежит в луже крови, затем — в морге среди окоченевших трупов.

Неожиданно в голове Гранделя мелькнула спасительная мысль. И как это он сразу не догадался? Так и только так можно еще, вероятно, поставить Пьязенну на место. Заметно окрепшим голосом он сказал:

— Жан, ты недооцениваешь меня. Моим убийством ты сам подпишешь себе смертный приговор. У моего адвоката Ареспьержа лежит заверенное нотариусом заявление, в котором Пьер Шевалье и Огюст Дюбуа удостоверяют, что дали ложные показания, чтобы обеспечить тебе алиби на то время, когда была убита твоя жена. Если со мной что-нибудь случится, Ареспьерж незамедлительно передаст это заявление полиции.

Пьязенна надолго замолчал. Большим пальцем он то открывал, то складывал бритву. Клик-клак, клик-клак — звучало в ушах Гранделя. Наконец Пьязенна с силой сложил бритву и скрипнул зубами, поняв, что и на этот раз он проиграл.

Грандель решил закрепить свою победу, чтобы подобный инцидент никогда больше не повторился.

Он тяжело опустился на табуретку и тихо, но сурово сказал:

— Лучше, если мы забудем то, что сейчас произошло. Повторяю: мы сидим в одной лодке. Если она перевернется — мы оба утонем, будем поддерживать друг друга — лодку не перевернем и выпутаемся из этой истории. Условие одно: как и прежде, я один решаю, что нам надо делать.

— Думаю, ненадолго. Полиция села нам на хвост, — сказал Пьязенна вновь покорным голосом.

— Табор рисует овечек на райском лужке. Показания Эреры, даже если полиция разыщет ее, юридически не ценнее болтовни пьяной шлюхи. Единственную реальную опасность представляет Де Брюн. — Грандель говорил спокойно. К нему вернулась прежняя уверенность.

— Останетесь здесь? — обеспокоенно спросил Пьязенна.

— Теперь нет. — Антиквар задумчиво улыбнулся. — Закроем магазин и бросим на него прощальный взгляд. Все, что имело реальную ценность, я уже обратил в деньги, и поэтому пожар поможет мне уладить все остальное. Вместо того чтобы рассчитаться со мной, господин Де Брюн из страховой компании «Меркюр-Франс» рассчитается с моим адвокатом, наличными и без всякой крови, на законном основании. А теперь заканчивай бритье, нам нельзя терять время.

Пьязенна повиновался.

Сразу после допроса Эреры Пери связался по телефону со своим бюро на набережной Орфевр и распорядился арестовать Гранделя и Пьязенну. Но когда Ситерн получил наконец ордер на арест — Фюшон, шеф уголовной полиции, всеми силами противился повторному задержанию Гранделя, — то не только антикварный магазин, но и весь дом на улице Каше был охвачен пламенем. Молодой инспектор, сменивший на посту Фонтано, смело ринулся в огонь. Грандель и Пьязенна воспользовались его грубой оплошностью и беспрепятственно ушли через парадный вход.

Жестокость, которую проявил Грандель, спасая свою шкуру, вывела из себя даже невозмутимого Ситерна. Огонь пожирал обветшалый пятиэтажный дом с такой быстротой, что пожарные все свои усилия сосредоточили на защите соседних домов и эвакуации жильцов верхних этажей. В доме проживало много стариков. Они уже не в состоянии были самостоятельно спускаться по приставной лестнице, их приходилось выносить на руках. Грандель и Пьязенна как в воду канули. Незамедлительно был отдан приказ об их повсеместном розыске. К поиску беглецов подключились сотни полицейских в морских портах, на железнодорожных вокзалах, в аэропортах, отелях и пансионатах, ресторанах, пивных и винных погребках, и не только в Париже. Не будь у Гранделя надежного помощника и документов, он вряд ли ушел бы от полиции.

 

18

Возвратившись в Париж, Пери ненадолго заехал домой и сразу отправился в свое бюро на набережной Орфевр, чтобы заняться разработкой отдельных версий дела. Ему было ясно, что в ближайшие дни круг от убийства Мажене до изобличения Де Брюна мог замкнуться. Теперь Пери и его инспекторы не строили никаких иллюзий. Де Брюн, видимо, еще пользовавшийся покровительством Авакасова, был сильным противником, уличить которого в преступлении вряд ли удастся законным путем. Правда, Де Брюну было далеко до Аль Капоне, но он не уступал ему в хитрости и изворотливости, располагал обширными связями в различных министерствах.

Поэтому не просто было доказать, что он главарь синдиката, сбывавшего героиновую смерть, как сбывают стиральный порошок, не говоря уже о десятке убийств, анонимно заказанных ему, как заказывают чистку ковра.

И все же Пери не терял надежду. Схватив Гранделя, можно покончить и с Де Брюном.

Он вызвал к себе Фонтано.

— Ну, «Дон Жуан», что поделывает твоя последняя пассия? Скорбит еще о тебе?

— Вам следовало бы пожалеть меня, шеф, — обиженно произнес Фонтано. В последние три дня я спал не более шести часов.

— О, по виду этого не скажешь. — Пери набил трубку. — Ну, а теперь серьезно: пришло время использовать твое донжуанство с толком для дела. Поезжай в Дюньи, скромным послушником проникни в женский монастырь и похить одну невинную девушку. Тебя это устраивает?

— Не сердитесь, шеф, но я нахожу, что ничем не заслужил такой насмешки.

— Речь идет о внучке Авакасова. — Пери достал из папки фотографию. Она живет в интернате при монастыре в Дюньи, однако, насколько мне известно, это искушенная в жизни и самоуверенная юная особа. Ты должен войти в контакт с ней, и на этот раз я закрываю глаза на мораль. Запрещаю только, чтобы ты позволил молодчикам Де Брюна убить себя. У нас уже достаточно покойников. И смотри, чтобы Ламбер не подложил в твой любовный напиток пилюлю слабительного.

Фонтано просвистел мелодию песенки «Париж — моя мечта», затем сухо спросил:

— Итак, грубо говоря, я, жертвуя жизнью, должен соблазнить внучку миллиардера?

— Соблазнить — это действительно сказано грубо. Покорить сердце, так мягко выразился бы я.

— В наше время это одно и то же. Ну, а как насчет материальной стороны дела? Это похищение, шеф, может стоить мне не только жизни, но и денег. Того, что останется от моего жалования, мне едва хватит на сигареты.

— Ты получишь пятьдесят франков в день и лучшую машину, с таким снаряжением даже Ситерн смог бы добиться успеха. А теперь открой уши, чтобы узнать суть дела.

Когда Пери окончил, молодой инспектор энергично кивнул:

— Сделаю все в лучшем виде, шеф. Но в таких делах следует полагаться на счастье…

— Счастье при обольщении женщин — это не просто везение, — шуткой напутствовал его Пери, — а свойство, присущее особенно безответственным индивидуумам, питающим к ним слабость. Итак, прими все это к сведению и позвони мне в условленное время. Буду ждать звонка, как продолжения в романе.

Фонтано глубоко вздохнул, чтобы ответить, но Пери уже снял телефонную трубку и набрал номер.

Представившись почтальоном местного отделения, Фонтано прошел в монастырскую школу через небольшую дверцу в окованных железом воротах. Уверенный, что может расположить к себе даже святую, он отправил с привратницей заказное письмо для внучки Авакасова, которая была известна здесь под именем Ирэн Жаден.

Как и предполагал Фонтано, вскоре с распечатанным конвертом в вестибюле появилась сама девушка. Христовы сестры считали ее дочерью добропорядочных, состоятельных родителей, однако не подозревали, что ее дедушка, пожелай он того, мог без труда купить не только этот монастырь со всеми монахинями, но и целый городок Дюньи.

Девушка приятно поразила Фонтано. Она оказалась невысокой стройной блондинкой, добродушная внешность которой свидетельствовала о веселом нраве.

Судя по ее вопросам, она была довольно рассудительной. Быстро, но внимательно изучив удостоверение Фонтано, Ирэн спросила, отчего он действует скрытно. Он объяснил ей все. И поскольку инспектор был молод и хорош собой, она пообещала встретиться с ним после обеда.

Фонтано поджидал ее неподалеку от интерната. Едва Ирэн появилась в воротах монастыря, он лихо подкатил к ней в элегантной спортивной машине, и, прежде чем девушка успела что-нибудь сказать, машина на бешеной скорости мчалась по узким улочкам городка, резко сворачивая то вправо, то влево, пока впереди не показалась проселочная дорога, окруженная со всех сторон виноградниками. Чувствовалось, что Фонтано изучил местность не только по карте.

Его никто не преследовал. Однако, войдя в винный погребок, расположенный в шести километрах от Дюньи, гордый, как неустрашимый рыцарь, похитивший невесту из неприступного замка, он понял, что его бешеная езда оказалась напрасной. Ламбер уже сидел в погребке с обычной ухмылкой на худом веснушчатом лице. Но когда Ламбер и Ирэн обнялись и нежно поцеловались, как старые знакомые, глаза у Фонтано полезли на лоб.

— Вот это сюрприз!

Фонтано не скрывал своих чувств. Сильное смущение иногда делает людей искренними.

— В Дюньи и его окрестностях есть только три ресторанчика, которые подходят для свиданий, — пояснил ему репортер. — А то, что вы прикатите именно сюда, я понял еще вчера, когда вы знакомились с местностью. Я показал вас вашему коллеге по профессии, но работающему приватно. Это обошлось мне в сто двадцать франков.

— Аристид, ты несносен! — воскликнула похищенная из монастыря воспитанница. — Вместо того чтобы говорить мне нежные слова и гладить под столом мою коленку, ты говоришь о каких-то деньгах. Деньги, вечно одни лишь деньги, будто на свете нет ничего другого.

— Закрой рот, мой ангел, — пробурчал Ламбер. — Если бы этот старый мошенник, твой дедушка, был моим дедушкой, то я не говорил бы о деньгах, а болтал о сердечном томлении, об опавшей листве и тому подобной чепухе. Но при существующем положении вещей мне приходится мыслить экономически, в последовательности: земля, навоз, хлеб, вино, деньги, любовь.

К сердцееду Фонтано мало-помалу возвращалась привычная самоуверенность. А после третьего стакана вина жаждущий побед «Дон Жуан» заговорил в нем с новой силой.

— Вы отвратительный материалист, Ламбер! — патетически воскликнул Фонтано. — Истинный влюбленный тот, кому поют соловьи, даже когда его желудок урчит от голода.

— Ах, как прекрасно вы это сказали, «Гроза Преступников»! восторженно произнесла Ирэн. — Признаюсь, с виду вы как гранитная скала, а в душе, оказывается, тонкий лирик.

— Благодарю вас, мадмуазель Ирэн, за эти искренние слова. Они луч света в моей темнице. Оставьте этого парня, недостойного вашей любви, и пойдемте со мной, мы будем гулять при таинственном свете луны…

— Но ведь на улице еще светло, — бросила Ирэн.

— Вот это настоящий влюбленный, — рассмеялся Ламбер, — в его голове всегда лунный свет.

— Он говорит так, потому что ревнует, — с пафосом заявил Фонтано.

— Ой, ты ревнуешь меня, Аристид? — радостно защебетала Ирэн.

— Глупая баба! — осадил ее Ламбер. — Для того чтобы ревновать, надо любить. А я, ты же знаешь, люблю только твои деньги, точнее, миллиончики твоего дедушки.

— Я всегда подозревала это!

— Не плачьте, милое дитя. — Фонтано достал носовой платок. — Вам следует искать утешение во мне.

Ирэн шмыгала носом, Фонтано слегка касался платком ее глаз. Ламбер был в ударе и без конца отпускал циничные шуточки.

За разговорами они незаметно опустошили вторую бутылку вина. Все трое пришли в отличное настроение, и, казалось, ничто на свете не могло опечалить их.

— Так весело, как сегодня, должно быть всегда! — восторженно воскликнула Ирэн. — Все люди должны быть богатыми и добрыми друг к другу, не должно быть ни старых дев, ни любовной тоски, а так, как у меня сейчас, когда не знаешь, кому из вас двоих отдать предпочтение.

— Обоим, — ответил Ламбер. И затем прибавил: — Ты не догадываешься, почему мы тратим здесь с тобой, гадким утенком, свое драгоценное время?

— Мне кажется…

— Брось это! Иначе ты рискуешь узнать правду, которая вряд ли тебя развеселит.

— Послушай, Аристид, для шутки это звучит слишком серьезно.

— К сожалению, на свете есть серьезные вещи и тут уж ничего не поделаешь. — Фонтано достал из бумажника сложенный конвертом клочок бумаги размером не больше спичечного коробка, развернул его и положил на стол.

— Знаете, что это такое?

— Питьевая сода? Или какое-нибудь снотворное? — гадала Ирэн, принужденно улыбаясь.

— Ни то, ни другое. Это один из ужаснейших ядов, который когда-либо знало человечество, — героин!

Ирэн растерянно смотрела то на одного, то на другого, на ее лице было написано непонимание.

— Не возьму в толк… почему вы показываете это мне?

— Хорошо, и я покажу тебе кое-что. — Ламбер достал из своего бумажника полдюжины фотографий, сделанных в клинике Жюно, и положил их на стол рядом с героином.

Ирэн взглянула на фотографии:

— Зачем вы показываете это мне?

— Нам нужна твоя помощь, — ответил Ламбер. — Этот яд, тысячами килограммов в год, контрабандой ввозится во Францию одним человеком, доверенным твоего дедушки. Его миллиарды образуют вокруг этого негодяя стену, и никто не сможет пробить ее, пока твой дедушка не откажет ему в поддержке. Ты должна постараться, чтобы это произошло.

— Теперь мне понятно, почему ты… вы оба возитесь со мной!

— Я возился с тобой, пока не узнал тебя ближе, это верно, — грубо возразил Ламбер. — Ну, а теперь не только поэтому. Или ты думаешь, что я часами трачу свое бесценное время лишь для того, чтобы переспать с тобой?

— Ты отвратительный человек, Аристид!

— А ты уже давно не девственница, чтобы возмущаться прямым ответом на глупый вопрос. Ты будешь говорить со стариком или нет?

— Мне следовало бы раньше догадаться, что я для тебя лишь средство для достижения цели. — Ее щеки раскраснелись.

Ламбера охватила ярость.

— Верно! А чтобы ты не забыла, повторю еще раз: я делал это только потому, что рассчитывал получить миллионы твоего дедуленьки. К тому же не каждый день встретишь любвеобильную родственницу миллиардера.

— Ну хватит, Ламбер, — одернул репортера Фонтано. — Свои личные обиды выскажете в другой раз и в другом месте. Сейчас речь идет о более важном деле.

По лицу Ламбера было заметно, какого труда ему стоило сдержаться, чтобы не обрушить на голову инспектора поток циничной брани. Но он вовремя подавил в себе это желание.

— Хорошо, я заткнусь. Говорите вы с этой наивной дурочкой.

— Вы поможете нам, не так ли? — в голосе Фонтано прозвучала уверенность в ответе Ирэн.

Плотно сжав губы, она напряженно размышляла. Наконец, необычайно решительно для своего возраста сказала:

— Я не буду говорить об этом с дедушкой. Во-первых, это бессмысленно, потому что он не обсуждает такие дела ни с кем, и прежде всего со мной. Я сильно рассердила бы его и больше ничего. И во-вторых, даже если бы у меня был маленький, совсем крошечный, шанс добиться чего-нибудь, то с какой стати я должна жертвовать его благосклонностью из-за каких-то безвольных людишек, которых никто не принуждает колоть себе героин?

— Ну что, Фонтано, у вас еще не отпало желание погулять при луне с этой очаровательной особой? — Лицо Ламбера исказила гримаса. — Тогда желаю вам большого счастья и сердечной любви, а я возвращаюсь в Париж.

— Пожалуйста, уезжай, — язвительно бросила Ирэн. — Я не держу тебя.

— Только зря потерял с тобой время. — Ламбер собрал фотографии и положил на стол десять франков.

Фонтано и Ирэн остались в погребке одни.

Полчаса спустя, прощаясь неподалеку от интерната, инспектор попытался поцеловать ее.

— Оставьте, я этого не люблю! — Девушка оттолкнула его и выскочила из машины.

По пути в Париж Фонтано думал лишь о том, как скрыть от Пери свое фиаско. Но ничего оригинального на ум не приходило. Пери хорошо разбирался в людях, и его невозможно было провести.

 

19

Прошло четыре дня, а розыски Гранделя и Пьязенны не принесли никаких результатов. Пери стал ворчливым и нетерпеливым, что случалось с ним редко. Правда, он получил подкрепление в лице своего третьего инспектора Траше. После двухмесячного лечения в госпитале — его ранили в перестрелке с бандитами — Траше приступил к работе.

— Если Грандель с этим бывшим жокеем удрали за границу, мы можем закрыть наш отчет о деле Мажене-Гранделя кратким примечанием: «Виновные будут найдены на том свете и понесут заслуженное наказание. Такие простофили, как мы, неспособны выловить их здесь», — язвительно заметил Пери на совещании со своими инспекторами.

— Я знаю о деле только из протоколов, — спокойным, бодрым голосом сказал Траше, — но я убежден, что не только мы, но и Де Брюн начинает нервничать.

— Почему? — спросил Пери.

— Предположим, Грандель еще жив, тогда он чрезвычайно опасен для него.

— Ну, а если он уже лежит в земле? — возразил Ситерн тихо, будто речь шла не о Гранделе, а о близком родственнике.

— Кроме него есть кому дать показания против Де Брюна, — сказал Фонтано. — Эрера Буайо. Пьязенне также кое-что известно, и не следует сбрасывать со счетов бывшую любовницу Табора. Я бы уже выжал из нее показания.

— Конечно, перед тобой не устоит ни одна баба, и как только я мог об этом забыть, ты… ты, «неотразимый любовник»! — взорвался Пери.

Все ухмыльнулись, а Фонтано, которого прежде никогда не подводило остроумие, лишь пролепетал в свое оправдание, что он криминалист, а не обольститель глупых гусынь с миллионами. На это Пери сухо возразил, что успеха от кухарок и нянек добьется любой, для этого государство не должно выплачивать по пятьдесят франков в день.

— А если Грандель жив, — упорно настаивал Траше, — то Де Брюн должен чувствовать себя так же неуютно, как и мы при мысли, что наше расследование не даст никаких результатов.

Некоторое время Пери молча смотрел на него и о чем-то размышлял.

Траше было уже далеко за тридцать; с узким лбом и приплюснутым носом, он походил на боксера-тяжеловеса. Глядя на него, трудно было сказать, что это очень интеллигентный человек, читавший больше, чем все остальные инспектора вместе взятые. Он был помолвлен с медицинской сестрой, и ничто не было ему так противно, как легкомыслие и ветреность в отношениях с женщинами. Он искренне верил в Бога и не пропускал ни одного торжественного богослужения. Коллеги, которым было известно, что его перевели из Тулузы в Париж благодаря протекции дяди, депутата парламента, поначалу не очень-то жаловали его. Но вскоре усердие Траше, и прежде всего добрый нрав снискали ему всеобщее расположение.

— Может быть, вы и правы, Траше, — произнес, наконец, Пери. — И что же из этого следует?

— То, что мы можем использовать Гранделя как приманку для Де Брюна, сказал Траше.

— Точно.

— Ну, а как ты себе это представляешь? — поинтересовался Ситерн.

Зазвонил телефон. Пери снял трубку.

Неожиданно его лицо стало серьезным.

Траше, собиравшийся было ответить Ситерну, замер на полуслове.

— Хорошо, я приеду, — сказал наконец Пери и медленно положил трубку на рычаг. — Ну, как вы думаете, кто это был?

— Де Брюн? — предположил Ситерн.

Пери кивнул.

— Он хочет поговорить с вами? — нетерпеливо спросил Траше.

— Он сказал, что со мной хочет поговорить Авакасов. Но я уверен, он сам примет меня.

— Следовательно, он еще не разыскал Гранделя.

— Выходит — так.

— На вашем месте, шеф, я взял бы с собой чемоданчик, — отважился наконец заговорить Фонтано. — Не иначе он собирается предложить вам кругленькую сумму на вдов и сирот полицейских, убитых при исполнении служебных обязанностей. Для чего же еще вы ему нужны?

— На этот раз, Фонтано, ты можешь оказаться прав, — улыбнулся Пери. Я удивляюсь лишь одному: почему умные мысли посещают тебя, лишь когда ты шутишь и ни разу — во время серьезного расследования?

— Ваша мудрость, шеф, подавляет меня. — Заметив, что Пери больше не сердится на него, Фонтано вновь пришел в хорошее настроение. Затем добавил: — Траше прав, утверждая, что живой Грандель представляет для Де Брюна постоянную опасность. А что, если этот славный антиквар, очевидно, один из главных агентов Де Брюна, пустился в бега, прикарманив пару фунтов героина? Это ведь не одна сотня тысяч франков!

— Может быть и так.

— А теперь, шеф, выслушайте, пожалуйста, меня спокойно, только крепче держитесь за стул.

— Не болтай чепуху, говори по существу!

— Признаюсь, с внучкой этого бомбового короля я слишком громко бил в литавры и барабаны, короче, я с треском провалился. Но это только потому, что Ламбер опередил меня. Чем больше дерзостей он кидал ей в лицо, тем больше пылало ее сердце, а когда он кончил свою речь и гордо удалился, в ней загорелся настоящий огонь. Итак…

— Пожалуйста, короче, — приказал Пери.

— Не исключено, что Ирэн, чтобы снова помириться с Ламбером, все же поговорила со своим дедушкой. И не без успеха. Если это так и старик серьезно отчитал Де Брюна, то потемки, в которых мы до сих пор блуждали, осветит слабый луч.

— Хорошо бы, — сказал Ситерн, — тогда ситуация принципиально изменится. Трудно схватить крысу, которая залезла в свою нору. Совсем иное дело, когда она из нее вылезет. — Он печально склонил голову, будто глубоко скорбел о печальной судьбе бедной крысы.

— Ладно, не будем гадать, подождем, что скажет Де Брюн. — Пери закончил совещание.

Инспекторы поднялись, но он жестом остановил их.

— Вы двое, Фонтано и Траше, поедете со мной. Мы возьмем пуленепробиваемую машину. А ты, Эдмонд, — обратился он к Ситерну, — до нашего возвращения останешься здесь и, если узнаешь какие-нибудь новости о Гранделе или Пьязенне, сообщишь нам по селекторной связи. Все ясно?

— Нет. — Фонтано энергично покачал головой. — Неужели вы думаете, шеф, что Де Брюн осмелится поднять на вас руку?

— В «монастыре» Авакасова шестьдесят помещений, — спокойно пояснил Пери, — и охраняется он людьми Де Брюна строже, чем тюрьма особо опасных преступников. Если один из них случайно обнаружит меня в каком-нибудь углу, где имеет обыкновение бывать Авакасов, заподозрит во мне убийцу и пристрелит, потому что я — как покажут под присягой пятеро свидетелей первым схватился за оружие, что тогда?

— Тогда возьмите хотя бы нас с собой.

— Де Брюн недвусмысленно дал понять, что я должен прийти один. И я не хочу упустить шанс поговорить с этим парнем.

— Решение за вами, месье Пери, — несколько официально сказал Траше, мы лишь выполняем приказ. Но мне это дело не по вкусу.

— Согласен, — сказал Пери. — Но государство платит мне не за то, чтобы я зажигал по вечерам уличные фонари. Кроме того, жалование назначено мне из такого расчета, чтобы моя молодая вдова могла жить безбедно.

Это был юмор висельника, и ни у кого, кроме Пери, он не вызвал улыбку.

 

20

Небольшая церковь Иоанна Блаженного, перевезенная по частям из горной деревушки Мафилохия, родины Авакасова, и восстановленная в Жанвиле, недалеко от Парижа, одиноко стояла на поляне вдали от парка. Могучие буки, дубы и даже кустарники отступили под напором Де Брюна на добрых сто метров. Якобы из соображений безопасности, чтобы никто не смог незаметно приблизиться к зданию. Де Брюн умело пользовался приступами мании преследования у греческого миллиардера, и восемь вооруженных до зубов охранников постоянно оберегали старца от внешнего мира.

Когда два дюжих охранника в форме цвета хаки с автоматами наперевес остановили машину Пери у огромных, украшенных ажурной ковкой ворот во владения Авакасова, криминалисты поняли, что для такого человека законы в их обычном понимании значили не больше болтовни проповедника из «Армии спасения», жалующегося на греховность мира.

Авакасов сам был законом, его воля была законом, его приказ был законом.

Бесшумно открылись громадные железные ворота, и полицейская машина проехала дальше до шлагбаума перед поляной, в центре которой причудливо высилась древнегреческая церквушка из серого камня.

Вновь два лейб-гвардейца с мрачными физиономиями потребовали от пассажиров предъявить удостоверения. Даже у Траше, обычно добродушного и спокойного, от ярости на лбу вздулись вены.

— Прикажите выйти, шеф! — тихо обратился он к Пери. — Я вобью этих парней в землю по самую шею!

— Еще рано. Возможно, это придется сделать на обратном пути или если я не вернусь через час. — Пери вышел из машины и направился через поляну к зданию, а его спутники были вынуждены остаться у шлагбаума.

Хотя после переноса монастыря на новое место все его помещения были полностью отремонтированы и, казалось, ничто больше не напоминало о прежних, почерневших от времени, выкрошившихся стенах, внутри здания все же сохранился затхлый запах минувших веков — свидетельство безрадостной, отрешенной от мира жизни многих поколений монахов.

Кости монахов остались в родной земле, а их бывшее земное пристанище за несколько миллионов долларов Авакасов перевез во Францию. Почему?

Этот вопрос возник у Пери, когда он шел через многочисленные галереи и пустынные помещения в зал, стены которого до самого потолка были закрыты книжными полками. Здесь также не было слышно ни звука, ни шороха, огромное здание казалось необитаемым. Трудно было себе представить, что в получасе езды отсюда находился Париж — гигантское скопление доходных домов, людей, транспорта, фабрик и заводов, но миллиарды Константиноса Спироса Авакасова, который одним из первых предоставил французскому правительству кредит на разработку и создание собственной водородной бомбы, позволяли все.

Поскольку никто не появлялся, Пери сел в кресло и достал из пачки сигарету. Он обвел взглядом полки с книгами, которые, вероятно, уже века никто не читал.

Он зажег спичку и вдруг почувствовал, что в зале есть глаза, которые его видят, и уши, которые его слышат.

— Попрошу вас не курить! — предупредил кто-то приятным, но твердым голосом. — Господин Авакасов работает здесь, он не переносит запаха никотина.

Вероятно, в зале было установлено несколько динамиков, поэтому трудно было определить, откуда шел звук.

Пери спокойно зажег сигарету. Вскоре дверь открылась, и вошел слуга с невозмутимым лицом.

— Господин Де Брюн ожидает вас, месье.

Проходя мимо, Пери хлопнул его по плечу и подмигнул:

— С такой осанкой, мой дорогой, вы вполне могли бы в прежние времена быть королем Франции. — И прежде чем озадаченный слуга успел что-либо возразить, Пери вошел в помещение рядом с библиотекой.

Это был со вкусом обставленный кабинет с большим письменным столом и глубокими креслами.

Де Брюн вышел из-за стола навстречу Пери и сердечно приветствовал его. Пери не обратил внимания на протянутую Де Брюном руку, которой тот как бы указывал на кресло, сделав вид, что принял его жест и за приветствие и за приглашение сесть.

— Господин Авакасов просил меня принести вам свои извинения. Вопреки большому желанию познакомиться с вами он, к сожалению, не может принять вас. — Де Брюн по-прежнему оставался любезным и предупредительным.

— Жаль. Тогда передайте господину Авакасову: если я понадоблюсь ему, он сможет меня найти на набережной Орфевр. — Пери встал.

Де Брюн укоризненно покачал головой.

— В последнее время господин Авакасов не покидает своего дома. Он отказался даже от приглашения президента. Вы же знаете, ему скоро девяносто. В этом возрасте дорожат каждой минутой. — Улыбнувшись, Де Брюн выдержал паузу. — Для того, кто достиг предела своей жизни, даже прославленный генерал нечто вроде оловянного солдатика, которого алхимик бросает в плавильный тигель как основную субстанцию для получения золота.

Пока Де Брюн говорил, Пери, прикрыв глаза, внимательно изучал его.

«Вероятно, закончил университет, много путешествовал, общался с интеллигентными людьми, несомненно, умеет отличить умное от глупого, красивое от уродливого, и в этом его никто не проведет. Бывший взломщик банковских сейфов, ныне сам держатель акций крупных банков, некогда отверженный, изгой общества, ныне он устраивает торжественные приемы, попасть на которые почитают за честь те, кто имеют в обществе положение и вес. Это новый тип гангстера и предпринимателя одновременно, бесчувственный, как рабовладелец, только более беспощадный и бессовестный. Абсолютно безжалостный. Абсолютно бесчеловечный. Того, кто стоит на его пути к власти, он уничтожает — так давят надоедливых муравьев и поливают муравейник серной кислотой. И все же я добью его», — решил под конец Пери.

Вслух он сказал:

— Мне неизвестны отношения между президентом и господином Авакасовым, да они меня и не интересуют. Но я знаю вещи, которые очень заинтересовали бы господина Авакасова, даже если он стоит уже одной ногой в могиле.

Де Брюн усмехнулся.

— Если бы старик слышал это! — Затем доверительно прибавил: — Как вы полагаете, почему он перевез сюда эти древние развалины? Да потому, что серьезно верит в спасение души и трепещет при одной мысли о чистилище. Иконы, физиономии святых в золотых окладах, дюжинами развешанные здесь в каждом углу, призваны уберечь его от преисподней. Однако перейдем к делу. — Он выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда колбу с белым порошком. — Итак, вы установили, что господин Авакасов, кроме всего прочего, ведет торговлю некоторыми видами лекарственного сырья. Честно говоря, то, что вы узнали, как мне кажется, его не волнует. Вообще, известен ли вам размер годового оборота этого ценнейшего лекарственного препарата, который безвольные люди используют как наркотик? Нет? И после этого вы хотите поставить на одну доску господина Авакасова и какого-то Гранделя, который фунтами перепродает это сырье мелким торговцам? Пери, вы рискуете оказаться в смешном положении. С таким же успехом вы могли бы рассказать ему, одному из крупнейших в мире поставщиков оружия, человеку, вооружающему целые армии, что поймали кого-то, кто незаконно продал пистолет. Какой-то Грандель! Для господина Авакасова этот тип значит не больше, чем амеба в сельском пруду.

Пери не пытался его прервать. «Раз уж ты так много говоришь, подумал он, — значит, плохи твои дела».

— Не спорю, — начал Пери, — господин Авакасов человек могущественный. Лишить его этого могущества у меня столько же шансов, сколько их было бы у меня против какого-нибудь латиноамериканского диктатора. Но серьезные неприятности я могу ему доставить. Очень серьезные. А вам, Де Брюн, еще большие. Я могу подвести вас под суд присяжных, который признает вас виновным, и тогда вы до конца жизни просидите в сером каменном мешке, сильно напоминающем гроб.

— Каким образом вы намерены осуществить это благородное дело?

— Если я арестую Гранделя, а я знаю, где его искать, то, поверьте мне, сумею выжать из него все, что ему известно. И когда я добьюсь от него полного признания, то дополню и расширю его дюжиной других свидетельских показаний: Пьязенны и Леоры Дессон, Веркруиза и консьержки с улицы От, Эреры Буайо. Я свяжу с вами убийство Мажене, убийство Табора и самоубийство Мари Рок, утопившейся в Сене в прошлом году, — этого будет достаточно. Кроме того, у нас есть газеты, которые не купит даже Авакасов с его миллиардами. В одну из них я передам весь материал, сопроводив его соответствующими фотографиями, к примеру Эреры Буайо в смирительной рубашке или какого-нибудь подростка-наркомана, и не сомневайтесь, это заденет даже Авакасова.

— Вы сошли с ума, Пери, — спокойно произнес Де Брюн. — Окончательно сошли с ума. Согласен, вы можете доставить господину Авакасову и мне некоторые неприятности, но подумайте, чего это будет вам стоить? Достаточно звонка Авакасова в министерство внутренних дел, и вас отстранят от должности. Не забывайте и о другом: вам, Пери, как и мне, хорошо известно, что мы живем в скверном, ужасно скверном мире, где все возможно. Кто-то честен и неподкупен, но пара сфальсифицированных документов — и от его репутации ничего не осталось. Он счастливый отец семейства, его брак идеален? Есть десятки способов этот брак расстроить, соблазнить его жену, похитить его детей, наконец, его самого как отверженного загнать в ночлежку, где он издохнет. Все это было, тысячи раз было, было во все времена. Но тот, кто умен и силен, может жить превосходно. Вы умны, вы сильны, Пери. Поэтому я обращаюсь к вам с предложением. — Де Брюн церемонно закурил сигарету. — Мы примем вас в свое дело, а вы прекратите разыгрывать из себя Дон Кихота. Мы позаботимся, чтобы вы заняли место этого идиота Фюшона. Вы же позаботитесь о том, чтобы оградить наше предприятие от конкурентов. И еще. Позвольте мне предложить вам кое-что. Де Брюн открыл дверцу письменного стола, достал оттуда десять пачек банкнот и положил их перед собой. — Вы входите в комиссию социального обеспечения профсоюза полицейских служащих. Здесь сто тысяч франков, которые наш концерн предоставляет в ваше распоряжение. На них можно довести до конца строительство приюта для полицейских в Миньере, но мы также отнесемся с должным пониманием, если эти деньги вы употребите на постройку своего дома в Марне.

Пери встал и прошел к окну.

— Итак, вы, как Талейран, считаете, что купить можно любого человека, важна лишь сумма?

— Талейран, сегодня этого никто уже не оспорит, — задумчиво произнес Де Брюн, — был очень умным человеком, великим государственным деятелем.

— Если, скажем, я скрою обличительный материал о вашей организации и позабочусь, чтобы у вас не было конкурентов, то сто тысяч франков смехотворно малая сумма, даже в качестве аванса.

— Чтобы заработать сто тысяч франков, вам надо трудиться не менее десяти лет. При условии, что вы останетесь в живых.

Пери засунул руки в карманы брюк и остановился перед Де Брюном.

— Знакомство с вами, Де Брюн, было для меня весьма поучительным. Уберите деньги, они могут пригодиться вам для оплаты адвокатов. До скорого свидания.

Не проронив ни слова, Пери сел рядом с Траше на заднее сиденье машины. Инспекторы поняли, что у комиссара с Де Брюном произошел неприятный разговор, вызвавший у него глухую ярость. Сейчас лучше было не спрашивать его ни о чем.

Голос по селектору вывел Пери из мрачного раздумья. Дежурный сообщил, что в Сен-Дени арестован Пьязенна.

 

21

Полицейский участок, в котором сидел Пьязенна, находился на окраине Парижа. Закопченные фабричные здания, пакгаузы, доходные дома перемежались огородами, садиками, маленькими мастерскими, вымощенные булыжником улицы освещались редкими фонарями.

Полицейский участок был расположен в убогом трехэтажном неоштукатуренном здании. Над входом одиноко горела электрическая лампочка без плафона.

В караульном помещении пахло влажной одеждой, табаком и светильным газом. Эти запахи живо напомнили Ситерну о первых годах его службы в полиции.

Жандарм, задержавший Пьязенну, кратко доложил обстоятельства дела. Арестованный под вымышленным именем скрывался в дешевом отеле, который покинул, чтобы купить сигареты. В это время жандарм делал обход своего участка и нос к носу столкнулся с Пьязенной. Он сразу опознал его — уж слишком броскими были приметы.

Камера Пьязенны была темной и тесной, с двухъярусными деревянными нарами и небольшим зарешеченным окном.

Когда Ситерн вошел, Пьязенна вскочил с места. Инспектор попросил его сесть и то же сделал сам. Он предложил бывшему жокею сигарету и, вздохнув, сказал:

— Вы впутались в неприятную историю, очень неприятную.

— Я ни во что не впутывался. Я скупал для Гранделя антиквариат и получал комиссионные, больше ничего.

Ситерн кивнул.

— Больше ничего? А почему вы тогда бежали вместе с ним?

— Я…

— Вы бежали с ним. И сделали это потому, что он шантажировал вас. Ситерн вновь выразительно кивнул.

— Не за что меня шантажировать.

Отсутствующим взглядом Ситерн смотрел в стену перед собой.

— Грандель, заметьте, не просто отвратительный тип. Он — убийца, шантажист и торговец наркотиками. Многих людей он сделал несчастными. Ваш долг помочь мне найти его. Если вы откровенно расскажете все — здесь вас никто не подслушает, — то я посоветую вам, как лучше вести себя на допросе у следователя и в суде.

— Я не сделал ничего плохого.

— Ничего плохого? — Ситерн обстоятельно высморкался. — О себе это может сказать только Господь Бог. Простые люди, вроде нас с вами, постоянно грешат, часто даже не осознавая этого. А самое плохое недостаток доверия, который не позволяет нам быть искренними друг с другом. Мы полагаем, порой справедливо, что единственное желание людей это обвести нас вокруг пальца, использовать наши неудачи себе на пользу, это плохо, очень плохо.

— Вам бы идти в проповедники, а не в легавые, — подчеркнуто агрессивно сказал Пьязенна; слова Ситерна не возымели действия. — Напрасно теряете время, от меня вы ничего не узнаете. Я не так глуп. Дайте мне еще сигарету.

— Возьмите всю пачку.

— Эти парни из участка отобрали у меня сигареты, хотя они не имели на это никакого права.

— Я знаю о вас многое, — тихо продолжал Ситерн, — о вашей жизни и о злой шутке, которую с вами сыграли. Нам все известно. Свидетельские показания, судебные протоколы, списки разыскиваемых преступников — в них есть все, надо только найти этот материал. Когда вы предстанете перед судом по обвинению в убийстве из ревности своей жены, он покажет, что, прежде чем потерять над собой контроль, вы долгое время сносили всякие оскорбления. Вы действительно совершили убийство в состоянии аффекта?

— Да…

— Вы не лжете мне?

— Нет.

— А Мажене?

— О нем я ничего не знаю.

— Пьязенна, говорите правду! Я ценю, когда человек подавляет в себе страх перед наказанием и честно отвечает за свои ошибки.

— Мне действительно ничего неизвестно об убийстве Мажене.

— Хорошо, я вам верю.

— Я был вынужден делать все, что он хотел! Ну, из-за этого дела с моей женой… — Дыхание Пьязенны стало прерывистым. — Он заготовил даже официальное заявление двух свидетелей, которые тогда выгородили меня… Но я клянусь вам, что не намеренно убил свою жену! На Библии могу поклясться!

— Если это так, вы заслуживаете снисхождения и я буду ходатайствовать о смягчении вам наказания. Ну, а как обстояло дело с героином?

— Да, я знал об этом. Товар приносили регулярно. Однажды, когда Грандель был болен, посылку получил я, но это было лишь один раз… у меня не было другого выхода. Это дело с моей женой… к тому же у меня на руках восьмилетняя дочка. — Голос Пьязенны становился тише и тише. — Она очень больна, плохо растет… И он давал мне деньги на ее лечение в частной клинике, поэтому…

— Негодяй! Где он сейчас скрывается?

— Мы расстались с ним в небольшом пансионе на улице Вилет, 127, где он остановился под именем Пьера Бернара. Он загримирован и носит парик, так что его трудно узнать.

— Он знаком с доктором Жюно из Дам сюр Шмен?

— Да, иногда они встречались. Как правило, доктор Жюно приходил в магазин Гранделя.

— Сам он употребляет наркотики, я имею в виду Жюно?

— Вы не ошиблись.

— Почему Грандель остался в Париже?

— Мне кажется, он хочет прихватить с собой еще одну партию наркотиков.

— Что вам известно о его отношениях с Де Брюном?

— Де Брюн руководит всем делом.

— Грандель рассказывал вам об этом?

— Как-то раз Грандель похвастался, что он — правая рука Де Брюна.

Ситерн поднялся.

— А что теперь будет со мной? — спросил Пьязенна.

— Если все, что вы мне рассказали, подтвердится, то Пери, мой шеф, походатайствует о смягчении вам наказания. Выше голову. Самое худшее позади. Помните, что на смену долгой ночи всегда приходит утро.

— В последние дни я почти не спал. Сейчас, чувствую, я мог бы заснуть стоя, — устало произнес Пьязенна.

— Я распоряжусь, чтобы вам дали возможность выспаться.

— Когда выйду из тюрьмы, поселюсь в деревне, в Садене, там у меня есть дом, займусь разведением лошадей. Лошади, если с ними хорошо обращаться, чуткие, благодарные существа, не то что люди.

— Быть человеком немного труднее, — с печальной улыбкой закончил Ситерн.

 

22

В книге постояльцев небольшого, но опрятного отеля на улице Вилет Грандель значился как виноторговец из Авиньона и пользовался у жильцов хорошей репутацией. Сразу по прибытии он, сославшись на подагру, затворился в своем номере. Поскольку он не скупился на чаевые и заказывал лучшие блюда, мадам Диманш, владелице отеля, и в голову не приходило, кем был на самом деле почтенный господин Бернар.

Гранделя погубила собственная жадность. Прежде чем Пьязенна открыл Ситерну прибежище антиквара, Де Брюн узнал от своего посредника, некоего Александра Винкштейна, где скрывался Грандель. Когда самолет, следовавший прямым рейсом из Буэнос-Айреса, приземлился в парижском аэропорту Орли, Грандель уже ожидал Винкштейна, чтобы забрать очередную партию наркотиков на сумму шестьсот тысяч франков. Но какая-то неуверенность в поведении Гранделя насторожила Винкштейна, поэтому, когда антиквар взял такси, он незаметно последовал за ним на другой машине.

Час спустя — Пьязенна еще не был арестован — Грандель, взглянув в окно, обнаружил, что за ним следит один из людей Де Брюна.

До наступления темноты, под покровом которой он мог уйти от преследования, оставалось два — два с половиной часа.

Грандель предвидел такую ситуацию. Он заранее осмотрел чердачное помещение отеля: по крышам можно было добраться до чердака дома в соседнем квартале и незаметно скрыться.

Вложив мешочки с героином в карманы специального жилета, он надел его, спрятал в каблуке левого ботинка список перекупщиков и стал ждать наступления темноты.

Человек, следивший за входом в отель, исчез.

Ровно в половине шестого Грандель вышел из своего номера, поднялся на чердак и, открыв слуховое окно, высунул голову наружу. Внизу морем огней сверкал Париж — это было последнее, что он увидел; удар по голове мешочком с песком — и он потерял сознание.

Мужчина подхватил обмякшее тело антиквара. Легко, будто соломенный манекен, вскинул Гранделя на плечо и перенес его обратно в комнату. Если бы по пути ему случайно повстречался кто-либо из отеля, то доктор Ларе из Лиона, под таким именем человек Де Брюна поселился в соседнем номере, мог сослаться на приступ слабости у господина Бернара.

Он усадил Гранделя в кресло, включил радиоприемник — симфонический оркестр исполнял Вагнера — и, достав пистолет с глушителем, приставил дуло к правому виску антиквара. Когда оркестр перешел к фуриозо во втором акте оперы «Валькирия», он нажал курок. Затем вынул из кармана точно такой же пистолет, но без глушителя, и вложил его в правую руку Гранделя, будто бы тот покончил жизнь самоубийством. Ни один судебный эксперт не смог бы доказать обратное — люди Де Брюна не совершали глупых ошибок. Тщательность, с которой «доктор Ларе» обыскал комнату и тело Гранделя, свидетельствовала о хорошей выучке. Героин он обнаружил сразу и конечно же нашел бы списки перекупщиков, но едва он успел снять с Гранделя жилет, как в номер ворвалась полиция.

Он не оказал никакого сопротивления и, когда полчаса спустя Пери приступил к допросу, откровенно сказал:

— Я знаю вас, господин комиссар, знаю, что вы — человек слова. Поэтому я готов рассказать все, что вас интересует, хотя я и нарушу тем самым десять заповедей своего синдиката. Взамен я прошу лишь одного, чтобы я не был похоронен с головой под мышкой.

Пери испытующе посмотрел на него. Он был относительно молод, не старше тридцати, приятной интеллигентной внешности.

— Твое имя?

— Симон Бельфор.

— Кто твои родители?

— Не имею.

— Судимости?

— Нет.

— Твоя работа говорит о большом опыте.

Ответа не последовало.

— Ты же знаешь, уж если мы кого поймали, запираться бесполезно. Твоя профессия?

— Был летчиком. Второй пилот в «Эр Франс».

— Ну и что?

— Вылетел. Алкоголь.

— Итак, высшее образование?

— Да. Был не из последних.

— Ну, а как попал к Де Брюну?

— Он хорошо платил, а мне позарез нужны были деньги.

— Ты согласен нам помочь?

— Да, если…

— Ты знал этого подонка? — Пери кивнул на труп в кресле.

— Да. Я не собираюсь разыгрывать перед вами раскаявшегося, но, по-моему, для тех, кто наживается на этом, — он кивнул на плоские мешочки с героином, лежащие на столе, — пуля в череп — меньшее из того, что они заслуживают.

— Тем не менее ты работал на Де Брюна?

— Вначале я ничего не знал, а потом у меня уже не было другого выхода, иначе… — Бельфор умолк. — Вы же сами знаете.

Пери задумался, затем сказал:

— Если ты поможешь нам поймать Де Брюна, это будет учтено при определении меры наказания. Большего я не могу обещать.

— Ну, а если суд все же вынесет решение побрить меня на гильотине?

— Даже если тебя приговорят к смерти, я могу посодействовать твоему помилованию.

— Помилование! Это та же смерть, но растянутая на двадцать лет. Черт побери, уж лучше сразу.

— Об этом тебе следовало подумать раньше.

— Дайте, пожалуйста, сигарету.

Пери протянул ему пачку, закурил сам.

Бельфор глубоко затянулся и не торопясь выпустил дым.

— Хорошо, я сделаю все, что вы потребуете. Почему? И сам не знаю. Но сделаю. Даже если вы пошлете меня к Де Брюну и он вгонит мне пулю в череп, пускай.

— Хорошо. Тогда первое: ты позвонишь ему из телефонной будки и скажешь, что дело с Гранделем сорвалось. Он якобы поджидал тебя в номере с пистолетом, и, когда ты попытался обезоружить его, он выстрелил, и тебе с трудом удалось уйти.

— Де Брюн или его доверенный захочет сразу встретиться со мной. И чтобы он поверил, у меня должно быть серьезное ранение, а не какая-то царапина.

— Тогда сделаем так: из кафе напротив ты позвонишь Де Брюну и скажешь, что Грандель собирается скрыться. Скажешь, что уже пришло такси и выносят чемоданы.

— Понятно. Де Брюн прикажет немедленно следовать за ним.

— Ты приехал на машине?

— Да. Она стоит на соседней улице.

— Хорошо. Итак, ты скажешь про такси. Де Брюн прикажет: «Следуй за ним, не спускай с него глаз». Если же он промолчит, то…

Стук в дверь прервал Пери. Это был Ламбер. Пери приказал Фонтано позвонить репортеру и попросить его немедленно приехать в отель.

Войдя в номер, Ламбер сразу увидел в кресле мертвого антиквара, не удержался и присвистнул.

— Я так и думал, — обратился он к Пери и достал жевательную резинку: в двадцать пятый раз Ламбер бросал курить.

— Господин преступник?

Пери кивнул.

— Быстрая смерть?

— Да.

— Он не заслужил такой милости.

— Я хочу поговорить с вами, Ламбер. Возможно, мне понадобится ваша помощь.

Ламбер ухмыльнулся.

— Во имя справедливости я должен преступить закон, что, разумеется, не позволительно делать полиции.

Вошел Фонтано.

— Шеф, можно вас на минутку?

Пери взглянул на Бельфора и вышел в коридор, оставив приоткрытой дверь.

Возвратившись в номер, он подал Бельфору знак следовать за Фонтано.

— Инспектор в курсе дела. Сделаешь так, как он скажет. Ясно?

Бельфор молча кивнул и вышел из комнаты. Когда они остались одни, Пери, показав на покойника, заметил:

— Взяли бы его живым, не опоздай мы на каких-нибудь пять минут…

Пери снова прервали.

В комнату с подносом в руках, на котором стояли бутылка коньяка, чашки, сахарница, сигареты и большой кофейник, вошел молоденький полицейский. Он огляделся ища, куда бы поставить поднос, и, не найдя подходящего места, пристроил его на круглом столике возле кресла с покойником. Движением руки Пери отпустил полицейского.

Он налил коньяк и кофе для себя и Ламбера.

В комнате было тепло и уютно. Мягкий полумрак от торшера, запах кофе и табака навевали покой, за окном сгустились сумерки. Снова пошел дождь.

Мертвый Грандель с простреленным виском, чуть склонив голову на бок, чопорно сидел в кресле.

— Если бы мы не опоздали на каких-нибудь пять минут, — повторил Пери.

— Да, главный свидетель против Де Брюна замолчал навсегда. — Ламбер взял бутылку.

— Неужели нет способа загнать Де Брюна в ловушку с помощью убитого? Пери помолчал. — Он должен быть! Если мы сейчас не найдем его, то упустим этого негодяя.

— Похоже, так оно и будет. Даже если Бельфор признается в убийстве Гранделя по приказу Де Брюна, ну и что? Если понадобится, Де Брюн отыщет какого-нибудь архиепископа, который присягнет на Библии, что последнее время он дни и ночи напролет усердно молился с ним Богу. Наша беспристрастная Фемида! — Ламбер плюнул. — Для меня все равны, сказала проститутка и удалилась с горбуном, который сунул ей на один франк больше других!

— Один франк! — Пери яростно затянулся из трубки. — В наше время господа обер-гангстеры, желая кого-то купить, предлагают суммы, которые ни один из нас не заработает за всю свою жизнь. Сто тысяч франков только аванса, а если бы я вошел в дело, то через пару лет мог бы стать миллионером.

— Значит, Де Брюн не на шутку боится вас.

— Он даже пообещал мне должность шефа уголовной полиции.

— За что?

— Я должен всего лишь замять расследование, а затем устранить конкурентов его синдиката.

— Пери, позвольте мне комплимент, вы — идиот. Вы не хотите видеть, что живете в мире, где успеха добиваются только парни вроде Де Брюна. Вы превратно толкуете все десять библейских заповедей. Опустите все «не» и вместо не убий — говорите: убивай! лги! прелюбодействуй! кради! лжесвидетельствуй! и так далее. Почему вы отказались от денег? Почему не вошли в дело? Взгляните на Гранделя! Однажды и вы точно так же будете сидеть или лежать, поэтому не все ли равно, были вы порядочным человеком или негодяем?

Казалось, Пери не слушал мрачно-философских рассуждений Ламбера.

— Как обстоят у вас дела с внучкой Авакасова?

— Нормально. Сплю с ней.

— Есть шансы, что она поговорит со своим дедушкой о Де Брюне?

— Наверняка сказать не могу. Возможно, мне и удалось бы уговорить ее. Возможно.

— Что же вас удерживает? Впрочем, я знаю, как поймать этого подонка с поличным.

— Вы хотите использовать Гранделя как приманку? Для Де Брюна он ведь еще жив. И раз уж он здесь, ему следовало бы поднять бокал и чокнуться с нами.

— Это точно.

— Великолепно. Но со времен Лазаря ничего такого не происходило.

— Не сомневайтесь, он восстанет из мертвых и сообщит Де Брюну, что с ним все в порядке.

Ламбер свистнул.

— Бельфор позвонит?

— Да.

— А Де Брюн поверит?

— Де Брюн понимает, какую угрозу для него представляет Грандель, если тот, спасая свою шкуру, расскажет полиции все, что ему известно. К тому же Грандель обманул его с последней партией героина, чего Де Брюн не может оставить безнаказанным ради порядка в своем синдикате, не говоря уже о деньгах. Еще важнее для него список перекупщиков. Следовательно, Де Брюн сделает все возможное, чтобы поймать «беглеца», вернуть героин и списки…

— …и вогнать, наконец, пулю в его череп, где уже сидит одна, закончил Ламбер. — Постойте, но сюда в отель он не потащится, наверняка пошлет в нору нашего бесценного хозяина кого-нибудь из своих людей.

— Сюда в отель?! Ни в коем случае.

— Но куда, черт побери, вы считаете, его можно заманить? — Прежде чем затушить окурок, Ламбер прикурил от него новую сигарету. — Идеальным местом был бы старый, увитый плющом домик пастора, в котором отец Де Брюна, служитель Господа и одновременно торговец наркотиками, уединился от мирской суеты…

— Брось свои глупые шутки! — впервые Пери обратился к репортеру на ты. — Подумай серьезно: это должен быть кто-то, кому Грандель полностью доверяет, иначе он никогда не решился бы укрыться у него. Де Брюн также должен хорошо знать этого человека и быть абсолютно уверен в нем.

— И кроме того, местечко должно быть укромным, желательны красоты природы вроде тихого, задумчивого озера с дюжиной голых русалочек. Не много ли ты требуешь? Такого нет. И, следовательно, вся твоя затея обречена на провал. Вот так, дружище! — Неожиданно Ламбер вскочил с кресла и начал прыгать, как сумасшедший. — Нашел, нашел! Есть такое место и подходящий человек, есть даже уединенный уголок природы! Все вместе, все как нельзя лучше! Де Брюн просто ринется туда, и ты возьмешь его с поличным, тепленьким!

— Смотри, сейчас и ты тоже отправишься туда.

Спокойствие Пери подействовало на Ламбера как холодный душ.

— Тоже? Как понимать, тоже? Ведь ты не знаешь, кого я имею в виду и о каком местечке подумал?

— А может, знаю. — Пери подавил улыбку.

Разочарование Ламбера было столь откровенным, что выглядело комично.

— А я-то думал, что открыл Америку! — сказал он, скорчив гримасу. Черт побери, ты знал об этом уже четверть часа назад и только заставлял меня нести всякую ерунду, чтобы позабавиться.

— Слегка.

— Ну, мой дорогой собутыльник! — Ламбер фамильярно похлопал Гранделя по плечу. — Давай поднимайся, нам нужно собираться в дорогу, да и господам из полиции надо еще подготовиться. Ты не видишь другой возможности припереть к стене эту замшелую мумию Авакасова?

— Обычным путем — нет. С таким же успехом я мог пытаться выдвинуть в сельском суде обвинение против государства, что оно изготавливает атомные бомбы. Но если ты убедишь Ирэн, свое сокровище, сделать все по-твоему, нам удастся треснуть старика по загривку так, что он не скоро от этого оправится.

— По-моему? — Лицо Ламбера стало серьезным. — Нет, она на это не пойдет! Ирэн никогда не потеряет голову настолько, чтобы отказаться от огромного наследства своего дедули.

— А если ты убедишь ее посмотреть на Эреру в клинике Жюно своими глазами, может, тогда она переменится?

В раздумье Ламбер зашагал по комнате. Пери потягивал трубку и маленькими глотками пил кофе. Наконец репортер остановился напротив Пери.

— То, что ты от меня требуешь, не мелочь. Пусть я называю ее наивной дурочкой или глупой гусыней, но я привязался к малютке. Не говоря уже о миллионах, которые мог бы принести мне брак с ней. — И как всегда цинично, когда хотел скрыть свои чувства, продолжил: — И всем этим — любовью и миллионами — я должен пожертвовать, ради чего? Чтобы в этом мире, где правят преступники, свершить один-единственный акт справедливости? А может, рискнуть?

Пери почувствовал, что выиграл.

— Верно, мы оба — идиоты, Ламбер, идиоты с точки зрения Де Брюна. Но именно это — лучшее в нас. Я тут познакомился с одним автомехаником, весьма оригинальным человеком, неким Варе из Клинкура. Как ты думаешь, где завещала похоронить себя его теща? Во дворе гаража! И машины утюжат колесами ее могилу. Если бы ты поговорил с Варе, то одним глазом смеялся бы, а другим…

— …увидел, как его покойная теща среди белого дня крутит под машинами гайки. — Ламбер расхохотался. — Со мной такое случается после пары бутылок коньяка. — Затем уже серьезно сказал: — Итак, я все сделаю, Пери. Если Ирэн не совсем глупая гусыня, то в конце концов поймет. Ну, а если не поймет, то она не просто глупая гусыня, а целый гусятник. И тут уж о настоящей любви не может быть и речи. — Помолчав, Ламбер спросил: Должен ли я по-прежнему звонить тебе по утрам на службу?

Лицо Пери помрачнело.

— Косвенные улики против тебя неоспоримы, и ты это знаешь. Будь готов к тому, что сам Фюшон отдаст приказ о твоем аресте.

— Ответь мне на один вопрос. — Ламбер остановился напротив Пери.

— Пожалуйста.

— Предположим, тебе не удалось изобличить Де Брюна, потому что твоей власти хватает лишь на то, чтобы надеть наручники на какого-нибудь Пьязенну. Так-то вот. А теперь скажи, как бы ты поступил, встретив Де Брюна темной ночью, причем у тебя в руке нож, у него — ничего? Стал бы ты ждать знамения свыше или нет? Отвечай!

— Я бы его убил.

— Я также. И если я заслуживаю упрека, то лишь в том, что в случае с Мажене слишком долго ждал. Кто-то опередил меня. На сегодня хватит.

Пери понимал, давить на Ламбера бессмысленно.

Тем временем сложный полицейский механизм не прекращал свою работу. Уже через полчаса Гранделя усадили в такси, Бельфор, как и было условлено, позвонил человеку Де Брюна и торопливо сообщил, что Грандель ранил его, но он будет преследовать антиквара. После короткой паузы ему передали, что сейчас связаться с Де Брюном нельзя. Затем он получил приказ, заставивший Пери задуматься. Бельфор должен был не спускать глаз с Гранделя, но не трогать его. Ему запретили также отнимать список перекупщиков и похищенный героин, это сделают другие.

Пока машина с Гранделем направлялась в условленное место, Пери размышлял, не вспугнул ли он Де Брюна, раз тот приказал Бельфору не предпринимать никаких действий. Но Пери напрасно ломал голову, ведь он еще ничего не знал о новых похождениях прекрасной Леоры.

 

23

Вопреки запрету покидать Клинкур, Леора все же отправилась в Париж с твердым намерением разбогатеть. Она вряд ли решилась бы на такой шаг, будь ее жизнь в Клинкуре повеселее. Ничто здесь, кроме бульварных романов и низкопробных фильмов, ее особенно не развлекало. Других удовольствий этот захудалый курортный городок не мог предложить. Ожид все сильнее надоедал ей. Пока они встречались тайком, она получала наслаждение от сознания, что обманывает Табора. Теперь же свободное появление небритого Ожида в старой, засаленной пижаме и дырявых, стоптанных домашних туфлях раздражало Леору, и она часто ворчала, не скрывая своего дурного настроения.

— У тебя на ногах отвратительные кривые пальцы, — заявила ему Леора через два дня после смерти Табора.

— Не очень-то воображай, — пробурчал Ожид. — Пока еще ты выглядишь сносно. Но пролетит пара годков, и тебе будет не до моих кривых пальцев.

— Для современной женщины двадцать семь лет — не возраст.

— Да, если она может позволить себе массаж, не валяется целыми днями в постели, не выкуривает по тридцать сигарет и не выпивает по бутылке вина. Красота требует заботы и денежек!

— На себя-то посмотри, ты, старая обезьяна!

Ожид зевнул и подумал, не закатить ли ей оплеуху. Но было лень, и он вновь вернулся к разговору о деньгах.

— …я опять открыл бы ресторан с отпуском обедов на дом, это выгодное дело.

— Если бы у меня была куча денег… Ах, чушь какая-то, один треп да и только.

Она распила с Ожидом бутылку аперитива и заговорила о причинах убийства Табора. Леора слегка опьянела и, развязав по обыкновению язык, сболтнула о том, что хотел получить от нее Пьязенна — фотографию, с которой Табор нарисовал странный женский портрет.

— Послушай, эта фотография, должно быть, очень ценная! Администратор сразу оживился. — За нее можно отхватить большие деньги.

— Бери, кто тебе мешает! Но вначале найди фотографию. Я все перерыла, здесь ее точно нет. Мне сдается, Анджело взял ее с собой, значит, она — в руках полиции. Тут ничего не сделаешь, хоть в лепешку разбейся.

Ожид пропустил ее слова мимо ушей. Он лениво поскреб волосатую грудь и стал размышлять вслух:

— Любопытная история. С одной стороны, снимок был нужен, чтобы нарисовать портрет, поэтому Пьязенна дал ее Анджело, с другой… Послушай, может, этот гном-верхолаз узнал настоящую цену фотографии позднее, незадолго до смерти Табора!

Эта мысль гвоздем засела в голове администратора. Он был уверен: фото находится в комнате.

— Найди полицейские ее в вещах Табора, они непременно спросили бы тебя о ней. Следовательно, в его шмотках фотографии не было, значит, она где-то здесь.

В комнате, до отказа набитой мебелью, найти фотографию было не легче, чем иголку в стоге сена.

Все же, окрыленные надеждой, Ожид и Леора лихорадочно принялись за поиски. Скатали изрядно потертый ковер и дорожку, обыскали этажерки и шкафчики, пролистали немногие книжки. Переворошили даже диван, обследовав все щели, в которые можно было засунуть фотографию. Но их усилия не принесли результата.

Ожид, несколько раздосадованный, устало упал на стул. И тут его осенило.

— Послушай, твой художник, до того как отправиться к ангелам, не любил читать детективы?

— Любил.

— А что пишут в детективах про тайники? Вещь проще всего спрятать на видном месте, тогда при обыске ее наверняка не заметят.

— Брось, ее здесь нет, — махнула рукой Леора и вяло оглядела комнату. Неожиданно она вскочила: — Смотри, вон, на стене, висят какие-то фотографии!

На пожелтевших от времени снимках были изображены знатные постояльцы отеля. В группе портретов, если приглядеться, выделялся один — не такой выцветший, как остальные. Его композиция, простая и безыскусная, свидетельствовала о высоком мастерстве фотографа. Да и сама женщина, запечатленная на нем! Необычайно большие, устремленные вдаль глаза придавали ей сходство с индианкой, налобное украшение усиливало это впечатление. Чувственный, энергичный рот, прямой нос, резко очерченный подбородок говорили о решительном характере и огромной жизненной силе.

— Я тоже был бы не прочь поразвлечься с такой! — первое, что сказал Ожид после некоторого молчания. — Вот было бы здорово!

— По рассказам Анджело, она спятила и видок у нее теперь такой, что с души воротит, — ревниво сказала Леора.

Ожид вынул из рамки стекло. На обратной стороне фотографии крупным, размашистым почерком была сделана надпись:

«Мишелю Де Брюну с признательностью и любовью, Эрера».

Леора разочарованно пожала плечами:

— И всего-то?

Поросячьи глазки Ожида сузились.

— Ты глупая баба и останешься такой до конца жизни. Знаешь ли ты, что мы вытащили… ресторан в Монпелье, не меньше чем на двадцать столиков, загородный домик в Абей, катер, для тебя норковую шубу, а для меня дюжину костюмов и черт знает что еще.

— Что ты плетешь? — упорствовала Леора. — За пару слов, которые она тут нацарапала, над нами не прольется золотой дождь!

И тут — от неожиданности она забыла даже закрыть рот — ее поразила догадка. Де Брюн! Ведь он занимался контрабандой наркотиков, держал в руках все нити дела, и, по словам Пьязенны, даже Грандель плясал под его дудку. Если Эрера была его любовницей, а теперь, став наркоманкой, доживала дни в сумасшедшем доме, такая фотография вряд ли вызовет у этого господина радостные воспоминания. Снимок можно передать в газету и кое-что рассказать, а это — скандал. Разумеется, господин Де Брюн не заинтересован в скандале. А как его избежать? Раскошелиться. Да, тут действительно лежат деньги, куча денег!

Новоиспеченные шантажисты замолчали. Каждый из них уже прикидывал в уме, как бы ему половчее обмануть компаньона, чтобы одному воспользоваться неожиданной благодатью.

Тактика Леоры не отличалась затейливостью. Хотя Ожид был настороже, она довольно ловко разыграла перед ним влюбленную и преданную подругу, осыпала ласками, не забывая подливать в его стакан вино, но сама не пила. Вконец опьяневший Ожид и не заметил, как Леора подбросила в его бокал таблетку снотворного. А пока администратор видел во сне ресторанчик, она быстро оделась, собрала необходимое, сбегала в номер любовника, забрала из его бумажника все деньги — двадцать семь франков — и покинула отель.

Дабы не привлекать внимание жандармов, она решила добраться до Парижа не на поезде, а на попутной машине.

Сверкающий хромом «ягуар» остановился по первому знаку Леоры. Такую женщину, как она, приятно было видеть рядом с собой любому мужчине, особенно бонвивану, вроде месье Мушара, седого, дородного господина. Он был часовщиком и держал в Париже процветающий магазин.

Леора пустила в ход все свои чары, ее юбка задралась, обнажив колени, и вскоре правая рука часовщика мягко легла на ее бедро. Он был из разряда мужчин, которые не упускают своего шанса, несмотря на то что они — женаты и счастливые отцы взрослых детей. Леора окинула его быстрым взглядом: костюм от хорошего портного, три дорогих кольца.

Она прикинулась добродетельной и отстранила руку часовщика. Леора дала понять, что она не ханжа, но мимолетный роман в каком-то стеклянном ящике на колесах ее вовсе не прельщал. Иное дело — любовь в уютном номере комфортабельного отеля, полумрак, жареный цыпленок с искрящимся шампанским… «Я слабая женщина» — любила говорить Леора.

Поскольку месье Мушар был кавалер, а его бумажник — туго набит деньгами (недавно он очень выгодно сбыл партию контрабандных часов), желания Леоры сбылись.

В Париже они остановились в довольно дорогом отеле, заказали номер с ванной и записались в гостевую книгу как супруги Садуль. Десять франков чаевых, и администратор сыграл роль священника, благословляющего брак.

Такое счастливое начало задуманной аферы придало Леоре уверенность. Да и влюбленный месье Мушар так основательно тряхнул мошной, что она, ухоженная в первоклассном косметическом салоне, одетая в первоклассном ателье, превратилась в обольстительную даму. Будь у нее заурядный вид, Де Брюн, вероятно, просто вышвырнул бы ее на улицу или сунул бы ей за фотографию Эреры сотню-другую франков, убежденный, что эта жалкая потаскушка не представляет для него опасности.

Итак, Леора пришла, увидела, победила. Де Брюн нервничал. Бегство Гранделя, потеря последней партии героина, которую идиот Винкштейн передал антиквару, исчезнувший список перекупщиков, недавние события в психиатрической клинике доктора Жюно — все это парализовало его волю. Обычно тонкий и педантичный аналитик, сейчас он утратил всякую способность соображать, поскольку просто не знал, с какой стороны ему угрожает большая опасность и как ее избежать. Что, если Гранделю удалось сколотить собственную банду? Что, если полиции удалось арестовать антиквара?

Леора представилась близкой подругой Эреры и сказала — пусть Де Брюн в этом не сомневается, — она послана одним человеком, ее компаньоном. Кто это? Ламбер? По сведениям Де Брюна, тот был стреляный воробей, вполне способный на шантаж. Вместо того чтобы продать собранный материал какой-нибудь газете, Ламбер и его любовница хотели, очевидно, предложить ему сделку. Но что они знали? И сколько это стоило?

Де Брюн придал своему лицу любезное выражение.

— Мне очень приятно познакомиться с вами. — Задумавшись, он помолчал. — Только имя Эрера мне ничего не говорит. Имя весьма редкое, я определенно вспомнил бы его.

Леора изобразила улыбку.

— Я кое-что узнала о судьбе Эреры и могу понять вашу сдержанность, месье. Она была великая актриса, — сказала Леора, рассеянно глядя мимо Де Брюна, — и то, что сейчас она оказалась в таком положении, более чем печально. Это — трагично! — Словом «трагично» бывшая натурщица очень любила выражать глубокие и возвышенные чувства.

— Что значит трагично? — наседал Де Брюн.

— Скажите на милость, месье, разве сумасшествие не трагично?

— Я так ничего и не понял.

— Вы все прекрасно поняли, — вспылила Леора. — Вы никогда не слышали о наркотике под названием героин, и никогда — о женщинах, которые, спятив, прыгают в Сену, и никогда — о клинике доктора Жюно? Может быть, вы никогда не видели и этой фотографии и не читали этого посвящения?

Она была так глупа и неопытна, что показала фотографию и даже отдала ему в руки, однако из ее поведения Де Брюн сделал совершенно противоположный вывод. Он подумал, что имеет дело с продувной бестией. Он узнал эту фотографию, сразу вспомнил посвящение, вспомнил и о загадочных обстоятельствах, при которых снимок исчез. Он подозревал, что сама Эрера во время одного из своих последних визитов — уже тогда она пристрастилась к героину — похитила его. Она потребовала назад все свои письма и прочие доказательства былой любви и нежности, узнав, кем в действительности был Де Брюн — одним из главарей парижского преступного мира.

Он до сих пор не забыл Эреру. Она относилась к числу тех редких женщин, в обществе которых он мог, не испытывая скуки, проводить долгие часы. Заметив ее пристрастие к героину, он не жалел денег и сил для ее спасения от этой беды. Когда же Де Брюн узнал, что доктор Жюно, которому он доверил Эреру, сам — наркоман и часть пациентов оставалась в его клинике лишь потому, что за высокую плату Жюно снабжал их героином, его последние надежды рухнули.

Де Брюн прекрасно понимал: если эта фотография и материал, который по его предположению — Ламбер собрал об Эрере, Жюно, Гранделе и других, будут переданы в прокуратуру и прессу, катастрофы уже не избежать.

Возвращая Леоре снимок, он холодно проговорил:

— Предположим, мне знакома эта фотография и меня, как и вас, интересует все, что произошло с вашей приятельницей Эрерой. С кем я могу связаться?

От тона сказанного, от тишины кабинета по телу Леоры пробежал озноб. Она вновь вспомнила о том, что случилось с Табором. Не столько разум, сколько инстинкт подсказал ей, что у сидящего напротив мужчины человеколюбия не больше, чем у падающей каменной глыбы. «Я — в ловушке, пронеслось в голове Леоры, — Господи, помоги мне выбраться отсюда». Но внешне она ничем не выдала себя. Стараясь скрыть дрожь, она сказала:

— Вы можете узнать обо всем… но не здесь, а сегодня вечером, скажем, в семь, в ресторане Эйфелевой башни. Фотография и все… двадцать тысяч.

Идея с Эйфелевой башней принадлежала Ожиду. Обсуждая детали шантажа, он говорил, что даже хорошо организованная банда вряд ли могла, прикончив кого-то на верхней террасе Эйфелевой башни, беспрепятственно скрыться. Путь для бегства был слишком длинным, слишком сложным.

— Хорошо, — сказал Де Брюн, — в семь часов я буду в ресторане. Но названную вами сумму я расцениваю как шутку.

Он проводил Леору до порога, идя чуть впереди, и открыл перед ней дверь как перед настоящей светской дамой.

На лестничной площадке Леора едва не разрыдалась, так велики были ее напряжение и страх.

Она твердо решила не ходить в ресторан Эйфелевой башни. Леора явственно представила себе, как ее выбрасывают из окна, как она летит с огромной высоты, почти физически ощутила удар, с которым мать-земля принимает ее в свои объятья. Нет уж, лучше она будет доить свое новое сокровище, влюбленного часовщика.

Глупая выходка Леоры заставила Де Брюна серьезно насторожиться. Добрых два часа готовился он вместе с двумя наиболее близкими своими помощниками, разрабатывая план дальнейших действий. Когда Бельфор позвонил Де Брюну, тот уже был на пути в ресторан Эйфелевой башни. Итак, затея Пери грозила провалиться. Он искусно разложил приманку, но что толку, если акулы, на которых он охотился, поплыли в другую сторону.

 

24

Получая от дедушки ежемесячно на карманные расходы немалую сумму, Ирэн легко могла позволить себе снимать комнату у своей приятельницы, одинокой женщины, пользовавшейся в Диезе репутацией набожной и высоконравственной особы. В то время как телохранитель девушки, уверенный, что она за чашечкой кофе перенимает у почтенной дамы искусство вышивки, поджидал на улице, Ирэн предавалась с Ламбером любви в постели благочестивой мадам Женвуа.

В его обществе Ирэн была обыкновенной ласковой и нежной девушкой, однако он видел, как уже портится ее характер. Сознание того, что в скором времени она станет самой богатой женщиной Франции и у нее не будет неисполнимых желаний, определяло ее поведение. Если ей что-то не нравилось, она заявляла об этом так же резко, как и ее дедушка, яростно ненавидевший людей. Будучи не права, она продолжала настаивать на своем до тех пор, пока ее воля не исполнялась. Язвительными насмешками Ламбер старался подавить у нее приступы себялюбия, и чаще всего это ему удавалось.

Когда мадам Женвуа позвонила Ирэн по телефону в интернат и спросила, не желает ли она на минуточку заглянуть к ней, девушка, зная о ком идет речь, тотчас согласилась. Однако у мадам Женвуа она повела себя так, будто неожиданный визит Ламбера не обрадовал, а, скорее, раздосадовал ее. Она начала выговаривать ему, что он мог хотя бы за день предупредить мадам Женвуа, что директриса и без того недовольна ее отлучками и что не следует забывать об охраннике, которого Де Брюн приставил к ней.

— Так что тебе от меня нужно? — раздраженно спросила она. — Не для того же ты меня вытащил сюда, чтобы тоскливо смотреть мне в глаза?

— Нет, мое сокровище, я вполне могу обойтись без этого, — ответил Ламбер. — Порой, от нечего делать, я спрашиваю себя, что бы из тебя вышло, не будь у твоего дедушки миллионов?

— Я сумела бы заработать себе на жизнь, — фыркнула Ирэн.

— Безусловно. Но как? По-моему, твоих способностей недостаточно даже для должности уборщицы. Сядь, мне нужно с тобой поговорить, и поговорить серьезно.

Ирэн продолжала упрямо стоять.

— Сядь, я тебе сказал, я не могу разговаривать с человеком, когда он смотрит на меня ноздрями, — резко бросил он.

Она знала, сейчас ей следует уступить, иначе все плохо кончится. Вот когда у нее будет огромное состояние, Ламбер станет как шелковый. Итак, она повиновалась и, надув губы, присела на краешек кровати. Он заходил по комнате взад и вперед. Не обращая на нее внимания, точно разговаривая сам с собой, произнес:

— Время пришло… Мы заманим этого подлеца в волчью яму, и, упав туда, он сломает себе шею. Это так же верно, как то что на небе нет никакого Бога. Важно одно: твой дорогой дедуля не должен простирать над ним свою всесильную длань и ограждать его от земного суда. И дабы он этого не сделал, ты должна постараться.

— Мы уже говорили об этом, Аристид, — с трудом сохраняя спокойствие, сказала Ирэн. — Я уже объясняла тебе, почему нецелесообразно разговаривать с дедушкой на эту тему. Ты не понял меня тогда, не хочешь понять и сейчас…

— Ближе к делу.

— Ты же знаешь, я, вопреки здравому смыслу, намекнула дедушке, что от Де Брюна надо избавиться, и ты знаешь, как он отреагировал.

— На этот раз ты поговоришь с ним без всяких намеков, твердо и ясно, скажешь ему, он будет величайшим мошенником, если защитит Де Брюна. При одной мысли о том, что его ожидает за это после смерти, у него уже сейчас задница покроется чирьями. Я выразился достаточно понятно?

Послушай, Аристид, если ты и дальше будешь так разговаривать со мной, боюсь, мы ни о чем не договоримся, — решительно сказала она, хотя голос ее заметно дрожал.

Он сел на кровать добродетельной мадам Женвуа, и вдруг у него возникло такое сильное желание к Ирэн, что ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы подавить страсть. Возможно поэтому он нарочито суровым голосом спросил:

— Следовательно, ты не хочешь нам помочь?

Она отодвинулась от него.

— Не хочу.

— Ладно, пусть тогда этот парень доводит до самоубийства либо до сумасшедшего дома тысячи и тысячи людей, ты тут не при чем, не так ли?

На ее лице выразилось страдание.

— Ты же знаешь, это не так. Но дедушка не станет меня слушать, и совершенно бессмысленно гневить его без всякой надежды на успех.

— И, возможно, лишиться миллиончиков, выжатых им из человеческой мясорубки, в которой он перемалывает целые армии своими бомбами и гранатами. Ты этого боишься?

— Итак, ты хочешь, чтобы я отказалась от всего, совершенно от всего. — В их отношениях наступил кризис, которого она всегда со страхом ждала. Аристид! Ты требуешь от меня невозможного и говоришь об этом словно о каком-то пустяке.

Ламбер насупился.

— К сожалению, честный, благородный поступок — вовсе не пустяк. И я требую этого от женщины, которую люблю!

«…которую люблю кавычка». Он впервые сказал ей эти слова. Неожиданно она поняла, что полюбила этого неуживчивого, но очень искреннего человека, поняла, что ее жизнь без него была бы пустой и безрадостной, лишенной смысла, несмотря на богатство, роскошь, мужчин, которых она могла бы иметь.

Ирэн обхватила руками его голову и прижалась губами к его губам.

Очнувшись, она увидела, что он лежит рядом с ней, прикрыв глаза. Он не спал. По его слегка напряженному лицу блуждала счастливая улыбка.

Огонь зажигалки, когда Ирэн прикуривала сигарету, вывел его из задумчивости.

— Послушай, Аристид, — необычайно решительно сказала она. — Я хочу, чтобы ты женился на мне. И денег мы оставим ровно столько, чтобы ни в чем не отказывать себе. Это же разумно.

— Хорошо, — примирительным тоном сказал он, — об этом мы потом поговорим. Но для меня ты непременно должна сделать одно — помочь разделаться с этим Де Брюном.

— Но…

— Ты попытаешься.

— Это бессмысленно.

— Хорошо, мы еще вернемся к этому. Вначале ты поговоришь с одной женщиной, с которой я сведу тебя сегодня вечером.

— Сегодня вечером? Невозможно! И потом, какая женщина?

— Послушай, Ирэн, я же сказал, что люблю тебя. Сказал не мое сокровище или счастье мое, а — люблю тебя! И я хочу жениться на тебе. А теперь решай, нужно тебе это или нет. Если да, то вставай, одевайся и поехали.

Ирэн вскочила с кровати и начала одеваться. Через пять минут она была готова.

— Куда мы едем?

— В Дам сюр Шмен.

— Там, кажется, находится психиатрическая клиника, о которой ты рассказывал?

— Да, сумасшедший дом с довольно занятным главврачом, который сам однажды кончит либо смирительной рубашкой, либо тюрьмой.

— А что я там должна делать? Кто та женщина?

— Она была величайшей певицей Франции. От тебя же требуется лишь одно — послушать, какие звуки она извлекает из себя теперь.

 

25

Со времени визита Пери и Ламбера доктора Жюно не покидало беспокойство. В тот вечер, когда был убит Грандель, он сидел в своем рабочем кабинете и тягостно размышлял: даже укол героина не вывел его из депрессии, а вводить еще одну дозу Жюно побаивался. Он и без того слишком часто прибегал к наркотику и теперь уже не мог без него обходиться.

Внезапно донесшийся из парка крик ужаса заставил его вздрогнуть. Он вскочил и распахнул окно. Медицинская сестра, прижав кулаки ко рту, уставилась на тело, лежавшее поперек дорожки…

Когда Жюно, тяжело дыша, подошел к ней, он, несмотря на потемки, сразу опознал Гранделя. Без сомнения тот был мертв. Но как он оказался здесь, в парке клиники, кто его убил? На медицинскую сестру, обнаружившую труп Гранделя, Жюно мог положиться. Он попросил ее пока никому ничего не говорить: прежде чем позвонить в полицию, ему необходимо выяснить кое-какие обстоятельства, связанные с этим загадочным убийством. Медицинская сестра молча кивнула и поспешно ушла. Помедлив минуту, Жюно быстро сходил за карманным фонарем и тщательно обыскал труп. Плоские пакетики с героином он нашел сразу, а когда разжал левый кулак Гранделя, обнаружил клочок бумаги с перечнем имен и цифр. Он понял, что это — список перекупщиков, и похолодел от страха, найдя в нем и свое имя.

По природе слабовольный и трусливый, Жюно от вида покойного антиквара, от размышлений об ужасных — последствиях, которые может иметь предстоящее полицейское расследование, окончательно потерял голову. Полиция давно присматривалась к его клинике, убийство Гранделя даст ей повод обшарить все углы, и, если это произойдет, он, Жюно, погиб.

Единственный, кто мог дать ему совет, спасти его, был Де Брюн.

Де Брюн вернулся домой сильно обеспокоенный, поскольку не встретил в ресторане Эйфелевой башни ни Леоры, ни Ламбера. Едва он переступил порог квартиры, позвонил Бельфор и доложил, что прикончил Гранделя в парке клиники Жюно, однако появление медсестры помешало ему обыскать покойника. Только Де Брюн положил трубку, зазвонил другой аппарат, и Жюно, запинаясь, сообщил, кого он нашел в своем парке, подтвердив таким образом слова Бельфора.

Теперь Де Брюн действовал так, как и предполагал Пери. Четверть часа спустя он уже мчался в своем лимузине по Национальному шоссе к Дам сюр Шмен. Вскоре он стоял вместе с перепуганным Жюно у трупа Гранделя, лежавшего на газоне.

— Вы уже обыскали его? — спросил доктора Де Брюн и, не получив ответа, добавил: — Мне кажется, при нем кое-что было?

— Я… я сойду с ума… Господи, если разразится скандал, я погиб! — бормотал Жюно.

Не теряя времени, Де Брюн опустился на колено и быстро, профессионально обыскал труп. Затем поднялся и, вплотную подойдя к Жюно, сухо приказал: — Верните порошок, который вы нашли у него. И список. Ну!

— Вы имеете в виду… плоские мешочки и бумажку?.. От волнения я совершенно забыл о них, — запинаясь, пролепетал доктор.

— Хорошо, что вы вообще вспомнили об этом, — оборвал Де Брюн. — Где они?

— У меня в кармане. Но…

— Хватит болтать. Давайте их сюда! — И когда мешочки с героином и список перекупщиков перешли в руки Де Брюна, он добавил: — Теперь позвоните в местную полицию и сообщите, что обнаружили в своем парке труп человека. Скажите, что этот человек — торговец антиквариатом, продавал вам иногда кое-какое барахло. И даже если генеральный прокурор пообещает вам Большой крест Почетного легиона, вам ничего не известно о связи Гранделя с торговцами героином. И, разумеется, обо мне ни слова. Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. Итак, остается лишь один вопрос: что нужно было Гранделю от вас? Скажите, что накануне он позвонил вам по поводу срочной консультации. Жаловался, будто у него сдали нервы, замучила бессонница, и он просил на пару недель положить его в клинику для обследования. Таким образом, полиция решит, что Грандель хотел укрыться у вас. Ясно?

Де Брюн достал пакетик с героином и положил его Гранделю во внутренний карман пиджака. Затем еще раз осветил труп и уже хотел было выключить карманный фонарь, но что-то насторожило его. Он снова опустился на колено рядом с Гранделем, коснулся пальцем височной раны и с искаженным от злобы лицом взглянул на доктора.

— Вы круглый болван! — прохрипел он и резко выпрямился. — Не заметить, что этот человек уже несколько часов как мертв, что он даже не здесь убит?!

Де Брюн поспешно сунул руку в карман за пистолетом, но Траше и Фонтано опередили его. Короткая борьба и руки Де Брюна сковали наручники. То же произошло и с доктором Жюно.

Когда Пери вышел из-за кустов, с силой выпуская воздух через ноздри, что свидетельствовало о его глубоком удовлетворении удачно проведенной операцией, и приказал снять с кустов и ветвей микрофоны, Де Брюн ничуть не смутился.

— Эта шутка вам дорого обойдется, Пери, — хладнокровно заметил он.

Пери сдвинул шляпу на затылок и достал трубку.

— На этот раз вы крепко сели, Де Брюн, и даже если продадите свою душу дьяволу, то и тогда он не поможет вам. Мне трудно доказать ваше соучастие в убийстве, да я и не буду делать этого. Почему? Полагающееся за это наказание слишком гуманно для вас. Возмездие свершится слишком быстро и не даст такому подлецу, как вы, возможности очистить душу. Но если вас приговорят к пожизненному заключению — а уж я об этом позабочусь, Де Брюн! — у вас будет уйма времени, чтобы поразмыслить над тем, что преступление, совершенное вами по отношению к тысячам людей, неизмеримо хуже убийства. И когда вы, состарившийся, седой и больной, лет через двадцать покинете тюремные стены и Господь Бог, возможно, простит вас, я все же плюну в вашу сторону. Увести!

— Одну минуту, — спокойно сказал Де Брюн. — Ничего не делайте опрометчиво, Пери. Прежде всего, не спешите информировать прессу. Я задержусь в предварительном заключении не более двадцати четырех часов. Вам известно, от чьего имени я действовал, и вы понимаете, на всякий случай я позаботился о веских доказательствах этих интимных отношений. Техника, с помощью которой вы попытаетесь уличить меня, в наши дни творит чудеса. Но мне не дадут упасть. Упадете вы! Упадете так, что костей не собрать!

— Немудрено, когда имеешь старые кости! — услышал он позади себя чей-то голос и резко обернулся.

Это был Ламбер.

— Даже скорпиона, если его правильно схватить, можно взять в руки. Ты, как и вот этот, — он ткнул покойника носком ботинка, — будешь слезно сожалеть обо всем, не сомневайся. Да, схватить быстро и точно, — в этом заключена великая тайна жизни.

И Ламбер молниеносно схватил Де Брюна за нос, сжал его, как в тисках, и резко дернул, так что Де Брюн со стоном повалился на землю. Ламбер, как человек простой, мало задумывался о законности, но это была не худшая черта его характера.

Во всяком случае, после этого Де Брюн замолчал.

 

26

Несколько минут, которые Ирэн провела в комнатке, отделенной от палаты Эреры небольшим зарешеченным окошком, были самыми ужасными в ее жизни.

Сразу после ареста доктора Жюно его клиника перешла в распоряжение полиции, и Пери достаточно было отдать приказ, чтобы осуществить план Ламбера.

Когда Ирэн, поддерживаемая под руку молоденькой ассистенткой врача, вышла из смотрового кабинета, Ламбер ожидал ее в коридоре. Он собирался прикурить сигарету, но, увидев ее лицо, передумал.

— Как ты мог так поступить со мной? — мертвым голосом произнесла, наконец, она. И прежде чем он успел что-либо возразить, Ирэн обхватила голову руками и сквозь рыдания воскликнула: — Если бы я знала, если бы я только знала!..

Авакасов согбенно сидел в своей молельне, окруженный ликами святых в золотых окладах, перед которыми тускло мерцали красные и фиолетовые лампадки. В этом золотом саркофаге он походил на ожившую мумию. Все, что напоминало о жизни, казалось ему чуждым, ненавистным, отвратительным. «Скоро мне придет конец, — думал он. — Тут уж не помогут никакие облучения, никакая клеточная терапия, и что хорошего я получил от жизни? Деньги, много денег, а что еще? Ирэн? Да, я привязан к ней, она единственный человек, которого я люблю…»

Телефонный звонок прервал его раздумья, он вздрогнул от ярости. Когда он находился в «золотой комнате», то не разрешал беспокоить себя — только в самых экстренных случаях. За последние десять лет это произошло лишь дважды. Он злобно схватил трубку и что-то пробурчал.

— Помощник генерального прокурора, — услышал он вкрадчивый голос своего секретаря. — Чрезвычайно важно. Арестован Де Брюн. Господину генеральному прокурору необходимо срочно знать ваше мнение.

— Пусть приедет. — Авакасов бросил трубку на рычаг, в высшей степени недовольный причиненным ему беспокойством. «Ваше мнение! Де Брюн! Срочно!» Он плюнул.

Помощник генерального прокурора, еще весьма молодой человек, носивший какую-то аристократическую фамилию, был, как сразу отметил Авакасов, довольно смышлен. Четко и кратко, ничего не скрывая и не преувеличивая, он изложил существо дела.

Полиция арестовала Де Брюна по обвинению в торговле наркотиками и подстрекательстве к убийству, представив веские доказательства его вины. Де Брюн потребовал немедленно связать его со своим адвокатом, и тот внес предложение освободить под залог своего подзащитного. Очевидно, он намеревался скрыться. Если это предложение будет отклонено, то Де Брюн грозил опубликовать материалы, компрометирующие господина Авакасова. Таково положение дел, и господин генеральный прокурор хотел бы знать мнение господина Авакасова по этому вопросу. Он сожалеет, что не смог явиться лично, поскольку в данное время вызван на экстренное совещание в министерство юстиции.

— Идиот! — пробурчал старец, и было непонятно, кого он имел в виду, Де Брюна или генерального прокурора. — Сколько стоит ваш материал?

— Речь идет о голове Де Брюна, поэтому…

— Ерунда! Если этот Де Брюн хочет сохранить голову, то он должен заткнуться. Так и передайте ему. Залог? Ну что же, если он заплатит, то почему не отпустить его?

— Есть лица, которые хотят поднять скандал.

— С ними уже договорились?

— Они не идут на переговоры.

Впервые лицо Авакасова ожило, его исказила злоба.

— Тогда пусть этот кретин Де Брюн берет все на себя.

— Если дело дойдет до суда, то речь пойдет о его жизни, — настойчиво повторил помощник генерального прокурора. — И он не возьмет всю ответственность на себя. Никогда.

Тут Авакасов окончательно стряхнул с себя оцепенение. Куда подевалась старческая немощь? Решительно, тремя предложениями, он сформулировал свое мнение:

— Скажите Де Брюну, что я позабочусь о нем. Генеральному прокурору что завтра в десять утра он должен быть у меня. И если вы, молодой человек, хотите сделать карьеру, то попытайтесь выяснить, у кого Де Брюн хранит свои материалы и сколько они стоят?

Помощник генерального прокурора понял, что на этом аудиенция закончена. Понял и то, что ему предоставляется редкий шанс. Он низко поклонился и молча покинул убранную золотыми иконами келью. В душе он ликовал.

Встреча Авакасова с Ирэн протекала бы, вероятно, иначе, знай он о том потрясении, которое она пережила в психиатрической клинике Жюно и от которого все еще не оправилась.

Авакасов так обрадовался появлению внучки, что даже не заметил ее смущения. Он обнял и прижал ее к себе, жилистой, старческой рукой погладил по волосам. Какое-то теплое чувство охватило Ирэн. В конце концов, кроме Ламбера, дед был единственно близкий ей человек. Он всегда старался добиться и сохранить ее доверие, понять ее мир, проблемы, по глазам угадывал желания. Когда ему удавалось чем-нибудь порадовать ее, он радовался вместе с ней. Делая ее счастливой, он сам становился счастливым, ее счастье было его счастьем.

— Почему ты не предупредила меня заранее, что приедешь? — воскликнул он. — Я прислал бы за тобой автомобиль.

— Дедушка, я приехала к тебе по поводу Де Брюна. — Она попыталась придать своему голосу решительность. — Я знаю, что он арестован за дело, которое хуже, чем убийство.

— Откуда ты это знаешь?

— Сейчас я все расскажу тебе, по порядку. Только вначале скажу тебе главное: этот Де Брюн, как бы ты к нему не относился, не должен уйти от заслуженного наказания.

— Дитя мое, тебе не кажется, что ты вмешиваешься в дела, которые следовало бы предоставить мне? — Старческое, недавно приветливое, лицо Авакасова сделалось суровым. — Еще раз спрашиваю, откуда ты знаешь о Де Брюне?

Ирэн вызывающе взглянула на него.

— От одного человека, за которого я выйду замуж… если, конечно, ты не будешь возражать. — Последних слов она вовсе не собиралась говорить, это произошло помимо ее воли. — Он известный репортер.

— Ламбер? — спросил Авакасов.

— Да, Ламбер, Аристид. Он приехал со мной и ожидает за дверью. Он хотел бы поговорить с тобой.

— Ирэн! Теперь внимательно выслушай меня. Я никогда не стеснял твоей свободы. Я никогда не придирался к тебе, хотя и не одобрял многих твоих поступков. Я дал понять настоятельнице лицея, что моей внучке позволено все. Она — Авакасова, а это следует понимать так, как если бы она была русской императрицей. То, что ты уже в шестнадцать лет завела себе любовника, заставило, правда, меня призадуматься, но я сказал себе, пусть живет, как ей нравится. Ради чего я тогда зарабатываю сотни миллионов, разве не ради ее свободы? Ты можешь взять все, что тебе заблагорассудится. Но только при одном условии: ты будешь признательна мне, ты никогда не воспротивишься моей воле. Моя воля — единственный для тебя закон, иначе ты должна будешь подчиняться тысяче мелких, глупых правил, которые созданы для тупой, безмозглой, безвольной толпы, чтобы держать ее в повиновении. А теперь выбирай: я прошу тебя не совать свой нос в дело Де Брюна, ему там делать нечего! Так же, как и носу твоего Ламбера. Он поймет это, я поговорю с ним, ради тебя. Если он этого не поймет, если не поймешь этого ты, я отрекусь от тебя! И тогда, Ирэн, для тебя все кончится. Все!

Поначалу он говорил возбужденно, затем его голос стал спокойным, холодным. Он снова был тем Авакасовым, для которого в этом мире существовали две вещи — деньги и собственная воля. Однако он не учел одного: Ирэн была такой же упрямой, как и он; ведь известно — яблоко от яблони падает недалеко.

— Не хочу лгать, дедушка, ты всегда хорошо относился ко мне. — Она говорила тиха, но твердо. — Но пришло время, когда я требую от тебя нечто большее, нежели материальные ценности, которыми ты одариваешь меня за беспрекословное подчинение. Этот Де Брюн не уйдет от наказания, иначе…

— Что иначе?

— Ты не увидишь меня больше.

— Ты отдаешь отчет своим словам?

— Да. Я даже посоветовалась с адвокатом, и он разъяснил мне, почему ты не сможешь полностью лишить меня наследства. Без денег я не останусь. Все, что мне положено, я получу.

— Итак, ты спекулируешь на том… что я скоро умру?

— Мы все когда-то умрем, — не отступала Ирэн. — Ты в свои девяносто, вероятно, раньше, чем я в свои восемнадцать.

— Я… я отрекаюсь от тебя!

— Ну и что? Я — не одна, а ты один, абсолютно один! — И затем с неожиданно охватившей ее глухой яростью прибавила: — Ради Бога скажи, что вынудило тебя связаться с этим подлецом? Миллионы, которые ты мог заработать на жутких страданиях наркоманов? У тебя мало денег? Ведь при желании ты можешь выложить золотыми пластинами не только свою молельню, но и пирамиду Хеопса. Зачем тебе еще больше этих проклятых денег? Что ты собираешься с ними делать? Ведь в могилу ты не унесешь с собой ни одного франка, слышишь, ни одного су! Ты просто потерял разум! Ты веришь в Бога, постоянно рассуждаешь о Боге, поминаешь Бога. Думал ли ты, как он поступит с тобой, когда ты однажды предстанешь перед ним? Так вот, я была в сумасшедшем доме и видела, каким может быть ад. И если он есть в потустороннем мире, то я на твоем месте билась бы от раскаяния головой об пол до тех пор, пока кровь не застлала бы мне глаза…

— Замолчи… замолчи… — хрипя, Авакасов схватился за левую сторону груди, лицо стало лиловым.

— Я хочу смерти этого Де Брюна или… даже ты не переживешь того, что я сделаю. — В эти минуты между Ирэн и Авакасовым было жуткое сходство в выражении лица, манере говорить, поведении.

— Я… я всех вас переживу, — выдавил из себя старик, тяжело дыша. Деньги делают все… Этот Ламбер… уже завтра может случайно или добровольно уйти из жизни, уже завтра…

Как будто он только и ждал этих слов, вошел Ламбер. Из соседней комнаты доносились стоны одного из лейб-гвардейцев Авакасова.

— Ни завтра, ни когда-либо вообще я добровольно не уйду из жизни, я против. Де Брюна вы можете убить в тюремной камере: он, скажем, добровольно повесится на батарее или случайно проглотит яд. Никто не будет допытываться, как он попал в суп. Для вас, досточтимый вождь головорезов, цена этой сделки не превысит ста тысяч франков. Но со мной этот номер не пройдет. Как и Де Брюн, я дорожу своей шеей, только людей, у которых я храню свои материалы, вы не купите, как адвокатов Де Брюна. Мои доверенные, позвольте вам заметить, почтенный князь бомб и король наркотиков, не продаются.

Авакасов упал в кресло, его дыхание стало прерывистым, глаза остекленели. Он поднял руку, чтобы нажать на звонок, но Ламбер опередил его.

— Без глупостей. Вы же хотите прожить до ста лет, а это наверняка не произойдет, если дело с Де Брюном мы не уладим по-дружески.

— Прочь… прочь отсюда! — В голосе старца послышалось клокотание, было ясно, что в любой момент его может хватить удар.

Это произошло час спустя. Он сохранил рассудок, однако его тело парализовало. Он не мог говорить, лишь невнятно повторял имя Ирэн. Но она не шла.

Когда Пери вошел вместе со следователем и адвокатом в одиночную камеру, Де Брюн приветствовал его надменной улыбкой, стараясь показать, что чувствует себя в полной безопасности.

Но уже через несколько минут он сник, его гладкое, пышущее здоровьем лицо приобрело землистый оттенок.

Адвокат объяснил Де Брюну, что Авакасов отказал ему в поддержке и теперь он, по сути дела, находится в камере смертников. Поручители Де Брюна, адвокаты Робсон и Клобер, которым он доверил документы, компрометирующие Авакасова, после десятиминутных переговоров с коллегией адвокатов миллиардера передали ей все материалы за один миллион двести тысяч франков. Де Брюн понял, что проиграл. Он сел, закурил сигарету и попросил оставить его с Пери наедине.

— На этот раз вы победили. Но это — пиррова победа, и она обойдется вам дороже, чем вы думаете. Еще одна такая победа и вы погибли, Пери.

— Я полагаю иначе, — спокойно возразил комиссар. — То, о чем будет сказано на вашем процессе, вызовет не падение какого-то камешка, а — целую лавину.

— Лавину? Неужели вы верите, что придет день, когда закон коснется таких, как Авакасов? — Де Брюн криво усмехнулся.

— Нет. — Пери встал. — Я верю, что наступит день и таких Авакасовых вовсе не будет.

Смеркалось, и жуткая мысль о том, что вскоре он должен будет умереть, впервые заставила Де Брюна содрогнуться.

 

27

Стоял солнечный осенний день, когда на кладбище Ватинкур хоронили Гранделя.

У свежевырытой могилы, в которую предстояло опустить гроб, собралось семь человек: священник, четверо служащих похоронного бюро, Пери и Ситерн. Священник пришел потому, что этого желала церковь, служащие похоронного бюро — потому, что им заплатили, Пери — по долгу службы. Лишь один Ситерн пришел по собственной воле. Но это решение не имело ничего общего с желанием отдать последние почести покойному. Инспектор искал встречи с Пери.

Звон погребальных колокольчиков, слова, равнодушно произнесенные священником, скучающие лица служащих похоронного бюро — и гроб с телом покойного исчез в черной земляной дыре, которую зарыли столь поспешно, словно опасались, что в последний момент покойник передумает и воскреснет, дабы свершать новые преступления. Все эти забавные наблюдения не смогли развеять дурного настроения Пери.

Выйдя из ворот кладбища, Пери и Ситерн завернули в бистро пропустить по рюмочке аперитива.

— Ну, говори, что привело тебя сюда! — сказал Пери. — Вряд ли ты пожертвовал своим выходным, чтобы проводить в последний путь этого мошенника.

— Конечно, нет. — Ситерн сунул в рот пилюлю, помогавшую ему при болях в желудке. — Сегодня после обеда я еще раз прокрутил в голове дело Де Брюна. — Он закрыл глаза, будто так ему лучше думалось. — Все началось с Мажене. После этого мы напали на след Табора и решили, что он как-то связан с картиной «Мадонна» Джотто, затем мы вышли на Гранделя и обнаружили другую картину — темноволосую «Мону Лизу» с красной полосой вокруг шеи. Это привело нас к Де Брюну и его банде, по-видимому, одной из крупнейших во Франции… Но мы были бессильны против Де Брюна, пока ему покровительствовал Авакасов. Мы не смогли даже использовать Гранделя как главного свидетеля против Де Брюна, потому что нашли господина антиквара с дыркой в черепе, и он замолчал навсегда. Однако тебе пришла мысль, как все же надеть на Де Брюна наручники, а Ламберу удалось с помощью Ирэн достать Авакасова на недоступных вершинах. В общем, подобные истории происходят не каждый день.

— Хорошо, — Пери затянулся сигаретой. — Ну, а теперь я хотел бы только узнать, зачем ты мне все это рассказал?

— Ты не догадываешься? — Ситерн меланхолично покачал головой. — За всем этим мы упустили из виду один вопрос…

— Но это же чушь! — прервал его Пери. — Кто, если не Грандель, загнал Мажене в гравийный карьер?

— Вот это — вопрос. — На скулах Ситерна выступили два красных пятна. — Следователь Николо, который в свое время освободил Гранделя, настаивает на том, чтобы Ламбера арестовали по подозрению в предумышленном убийстве Мажене, если тот не откажется от публикации своей серии репортажей об афере с героином.

— Откуда ты это знаешь?

— От самого Ламбера. Один из адвокатов Авакасова был у него. — Ситерн сделал паузу. Я знаю, ты симпатизируешь Ламберу, вы — почти друзья. Но забудь об этом пока. Беспристрастно проанализировав все, ты придешь к тому же выводу, что и я сегодня утром. Убийцей может быть как Грандель, так и Ламбер. В то время он отбил у Мажене любовницу и не раз открыто заявлял, что свернет ему шею. А какова роль жены Мажене? Положим, он действительно хотел развестись с ней, она же усматривала в этом такой позор и бесчестье, что предпочитала видеть супруга мертвым, нежели в разводе. А почему бы не обвинить любовницу Мажене? Ведь Ребьер было известно, что он завещал ей коллекцию картин, представляющую целое состояние.

— Ну, хватит! Если ты и дальше будешь так бездоказательно рассуждать, я начну подозревать тебя или себя самого.

Хозяин бистро принес еще одну порцию коньяка, Пери рассеянно поблагодарил.

Ситерн взглянул на друга. Тот так углубился в свои мысли, что даже не замечал, как хорошо окружающая обстановка соответствует его настроению. Стойка, стулья, столы были выкрашены в черный цвет. На стене усердный хозяин повесил литографию, изображающую ангела. Сам он, несмотря на домашние шлепанцы, был одет в строгий черный костюм.

— Ламбер к этому непричастен.

— Это ты так считаешь. Но допусти на минуту, что Мажене попытался каким-то образом скрыть материал об Эрере и торговле героином…

— Нет! — Лицо Пери было по-прежнему мрачным. — Ламбер — не тот человек, которого так просто обвести вокруг пальца. Или ты действительно думаешь, что он перевязал документы ленточкой и отдал их Мажене с просьбой опубликовать, не опасаясь, что тот расскажет обо всем Де Брюну? Вспомни сцену в магазине Гранделя, когда Ламбер по-своему допрашивал этого жирного борова? Он не знал, что я все слышу, значит, это не было игрой.

— Верой в невинность Ламбера ты ничего не добьешься у Николо, бросил Ситерн.

— Тогда мы должны доказать, что это сделал Грандель! — не отступал Пери. Ситерн кивнул.

Они поднялись и вышли на улицу. Воздух был по-прежнему прозрачным, а небо — безоблачным. Они шли молча, наконец, Пери сказал:

— Мы до сих пор не знаем, каким образом Мажене очутился в яме с водой.

— Да.

Они пошли дальше, размышляя каждый о своем, и вдруг Пери остановился как вкопанный.

— А может, ты догадался, как он попал в гравийный карьер?

— Мне кажется, да, — тихо ответил Ситерн. — Меня осенило, когда сегодня утром я случайно взглянул в окно. Напротив велись дорожные работы.

— Ну и что?

Ситерн не мог скрыть своего маленького триумфа.

— Допустим, Мажене отправился к Веркруизу. К шоссе примыкает широкая, накатанная грунтовая дорога, ведущая к гравийному карьеру. Как ему могла прийти в голову мысль свернуть именно на эту дорогу? Хотя было темно, но Мажене не впервые ехал к Веркруизу…

Пери уважительно присвистнул.

— Красный фонарь и указатель объезда?

— У тебя есть лучшая версия? К тому же на теле Мажене не было никаких следов насилия.

— Послушай, Эдмонд, мы немедленно едем туда, сейчас же. Вначале к этому сморчку Веркруизу, затем к владельцу бара в Диезе. Если твое предположение верно и нам немного повезет, еще сегодня мы подведем черту под этим делом.

— Я того же мнения, — согласился Ситерн.

— Не мог же Грандель проглотить указатель объезда? Он его где-то спрятал. Закопал? Едва ли.

— Значит, в развалинах замка Веркруиза?

— Возможно.

— И господину маркизу, наверное, об этом было известно. Давай слегка тряхнем эту старую пыльную куклу и узнаем, что там произошло. Потом займемся владельцем бара в Диезе, который обеспечил Гранделю алиби. Мне кажется, на этот раз он хорошенько подумает, прежде чем снова солгать.

Пери сам вел машину. Ситерн сидел рядом. Когда они свернули на шоссе, ведущее к Верде, Ситерн осмотрелся и указал на дорогу, отходившую к гравийному карьеру.

Они вышли из машины и подошли к яме.

— Во время дождя здесь должно быть скользко, глинистая почва, — сухо заметил Пери.

— Ты полагаешь, нам удастся также найти пару сапог?

— Почему бы и нет? Не забрал же он их с собой в Париж.

Они стояли на краю карьера. Сейчас, наполовину заполненный водой, он походил на огромный глаз, недобрым взглядом уставившийся в небо, сравнение, пришедшее Пери на ум, когда он подумал о той драме, начало которой было положено здесь.

Ситерн посмотрел на убранные поля и покачал головой.

— Тут он не мог спрятать знак, это было бы чистым безумием.

— Не забывай, пока указатель объезда — только гипотеза, — заметил Пери.

Они возвратились к машине и вскоре уже подъехали к замку Веркруиза. Дверь открыл старый, скрюченный подагрой слуга, из темного вестибюля ударил тяжелый, сырой запах, будто из погреба.

Слуга хотел доложить о них, но Пери довольно бесцеремонно положил руку на плечо лакея и грубо приказал ему следовать за ним.

Господин маркиз сидел в грязном халате в таком же грязном кресле у окна своего салона, до отказа набитого пыльным хламом, и читал газету.

При появлении Пери и Ситерна он удивленно посмотрел на них и возмущенно нахмурился. Однако с ним Пери также не стал церемониться. Обычно вежливый, сейчас он даже не снял шляпу. У него была необъяснимая потребность открыто демонстрировать свое презрение ко всякого рода мошенникам, вроде господина маркиза или господина Гранделя.

— Два часа назад, — дерзко сказал он, — я стал свидетелем того, как вашего бывшего компаньона Гранделя опустили сквозь черную земляную дыру в преисподнюю. — Очередь за вами, если, конечно, вы не расскажете мне сейчас всей правды о том вечере, когда был убит Мажене.

— Но, сударь! — вспылил маркиз. — Позвольте узнать, по какому праву вы ворвались сюда и по какому праву…

— В убийстве Мажене несправедливо обвиняется один человек. Но доказать это я могу, лишь отыскав истинного убийцу, мертвый он или живой. И если мне это не удастся, то — по вашей милости, почтенный. — Пери насупился. — Когда в тот вечер появился у вас Грандель?

— Что за тон?

Маркиз прижал руку к сердцу, демонстрируя, что подобный допрос угрожает его здоровью. Однако жесткий взгляд комиссара не оставлял надежды ни на сочувствие, ни на понимание.

— Между девятью и десятью, — выдавил наконец из себя Веркруиз, его лоб покрылся мелкими капельками пота.

— После этого он никуда не уходил? — спросил Ситерн.

— Нет, никуда.

— Зачем он приезжал к вам в тот вечер? — допытывался инспектор.

— Нам нужно было поговорить о делах. Картины, антиквариат…

— Итак, между девятью и десятью? — вновь вступил в разговор Пери. Видимо, вам обоим не спалось по ночам?

— Грандель… позвонил мне… как правило, он назначал время.

— Почему — он, господин маркиз? — учтиво спросил Ситерн.

— Почему — он, месье? — жалобно-слезливым голосом ответил Веркруиз. Да посмотрите вокруг. А Грандель… У него были деньги!

— Хорошо. — Пери стал любезнее. — Еще один вопрос, но, прежде чем ответить, подумайте. После ухода Гранделя ваше внимание не привлекло ничего странного?

— Не знаю… — раздраженно ответил старик. — Я уже отходил ко сну и тут услышал шум автомобиля.

— В это время здесь часто проезжают машины? — осведомился Ситерн.

— Нет, весьма редко.

— Машина остановилась или проехала мимо?

— Мне показалось, она остановилась.

— На каком расстоянии от вашего замка?

— Где-то у ворот, или у того, что еще можно назвать воротами. — На лице маркиза снова появилась жалкая улыбка.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Пери. — Позвольте теперь немного осмотреть ваш участок и ваш дом.

Маркиз только кивнул головой, визит полицейских вызвал у него смертельный страх.

Отработав в уголовной полиции без малого два десятка лет, невольно обретаешь определенный опыт. При беглом осмотре любого участка или помещения Ситерн почти безошибочно угадывал, где искать следы или спрятанный предмет. Он был знаменит этим в префектуре полиции более, нежели своим кулинарным искусством. То, что его слава вполне заслужена, он подтвердил и сейчас, отправившись вместе с Пери в парк на поиски указателя объезда и, возможно, сапог убийцы.

Сперва он направился к воротам, вышел на подъездную дорогу и в раздумье остановился. Все вокруг заросло бурьяном. Неподалеку от ворот стоял полуразвалившийся сарайчик. С какой целью его здесь соорудили, было непонятно. Позади сарайчика лежала куча песка и несколько гнилых досок. Ситерн сразу заметил, что одну из досок недавно поднимали: так он нашел указатель объезда. Из кучи песка он извлек перепачканные глиной сапоги. Они были старой модели, почти неношенные, на внутренней стороне стоял фирменный знак американской обувной фабрики.

 

28

Во время поездки в Диез Пери курил одну сигарету за другой и выглядел весьма озабоченно.

Пьер Марсо, убежденный холостяк лет тридцати, обеспечивший своими показаниями алиби Гранделю, был у полиции на хорошем счету. Из-за доброго нрава и общительного характера Марсо пользовался у соседей неплохой репутацией. Год назад после тяжелого ранения он возвратился из Африки, где служил солдатом в иностранном легионе, и, получив небольшое наследство, приобрел ресторанчик в Диезе. Существование каких-либо отношений между ним и Гранделем доказать не удалось.

По левую сторону от въезда в Диез находилась автозаправочная станция. Пери сбавил скорость. У колонки стояла спортивная машина цвета спелой айвы, возле нее какой-то мужчина в кожаной куртке беседовал с пожилой женщиной.

Пери съехал на обочину и резко затормозил.

— Послушай, Эдмонд, по-моему, парень у желто-оранжевой машины и есть тот самый Марсо. Пойду поговорю с ним, иначе он умчится от нас.

Предположение Пери оказалось верным. Это был Марсо, тощий парень с лицом таксы, длинным носом и хитрыми глазками. На его кожаной куртке висел значок какого-то автоклуба.

Пери подошел к нему.

— Добрый день.

— Привет. — Марсо лениво коснулся пальцем козырька кепи.

Пери хотел было предъявить свое служебное удостоверение, но передумал.

— Колонка не работает? — спросил он.

— Да, Пепито нужно везти жену в больницу, она ждет ребенка, — пояснил Марсо.

— Я-то думал, что смогу здесь взять напрокат машину.

— А я хотел заправиться. Хорошо, мой ангел-хранитель успел шепнуть мне: «Малыш, возьми с собой резервную канистру!» — иначе пришлось бы сейчас тащить свою роскошную тачку до Парижа на буксире.

— Вы едете в Париж?

— Имею такое намерение. — Марсо весело улыбнулся. — Нам, кажется, по пути?

Пери кивнул.

— Садитесь. Вдвоем не так скучно.

Резко хлопнули дверцы, машина рывком рванулась с места.

Попутчик Пери оказался словоохотливым. Он добродушно поругал плохое состояние дорог, остроумно рассказал о жизни в Диезе, высказал свои соображения о том, как надо вести войну в Африке.

— Есть, знаете, нытики, — заметил Марсо, прищурив глаз, отчего на его лбу пролегла глубокая складка, — они ни во что больше не верят и сомневаются даже в нашей военной стратегии. У меня они не найдут сочувствия. Я говорю: командир всегда прав, так было и так будет всегда.

Пери не смог сдержать улыбки. Марсо, заметив это, заговорил более беспечно:

— Сознаюсь, раньше я тоже сомневался в наших генералах, но затем столкнулся с одним умельцем, жестянщиком из Диеза, который вмиг распропагандировал меня.

Машина неслась на скорости сто восемьдесят километров, он же, не переставая жевать яблоко, небрежно держал руль одной рукой. С выражением святой веры на лице бывший легионер заключил:

— Я просто не понимаю, как это некоторые могут сомневаться в нашем успехе. Всех этих хлюпиков надо расстрелять, чтобы обратить остальных в нашу веру. Поверьте мне, это здоровое народное мнение.

Показалась деревня. Не снимая пальца с клаксона, Марсо мчался как на пожар, и куры едва успевали выскакивать из-под колес. У крайнего дома он резко затормозил.

— Так. Теперь мы пропустим по стаканчику, а может, и по два. У меня адская жажда, я угощаю.

«Адская жажда?! — подумал Пери. — Ничего удивительного, если по дороге ты слопал добрую дюжину яблок».

Трактир пустовал. Хозяин приветствовал Марсо как старого знакомого. Они перекинулись парой слов, затем Марсо заказал две рюмки коньяка.

— Но лучшего! — Он подмигнул хозяину и едва заметно кивнул на дверь. Как только хозяин трактира вышел, Марсо встал.

— Я скоро вернусь.

Пери также не стал засиживаться. Он заметил молчаливый сговор между хозяином и Марсо. «Похоже, трактирщик узнал меня? — подумал комиссар. — И почему Марсо решил остановиться именно здесь?»

На двери в конце коридора висела табличка с надписью «Не входить». Пери подкрался и прислушался.

— …это точно он, могу поклясться, — услышал он глухой шепот трактирщика.

— Когда мы уедем, сразу позвони Рапе и скажи, что сегодня я не приеду, — тонким голосом ответил Марсо.

— Сделаю.

— Я пойду, иначе он что-нибудь заподозрит. А ты поспеши с машиной.

Пери быстро вернулся в зал и сел на прежнее место.

Марсо появился в каком-то приподнятом настроении. Пери, как бы между прочим, спросил Марсо, чем тот занимался до покупки ресторанчика.

— Попробуйте угадать с трех раз; не получится — я помогу вам, пошутил Марсо. — Итак, шеф подзывает меня и говорит: «Послушай, Пьер, сегодня до полудня мне нужна гремучая змея, но ручная и беззубая. Можешь раздобыть такую скотинку?» — «Слушаю, шеф, раздобуду, — отвечаю я. — Через час животина будет у вас». Ну, какая это работа?

— Кино или варьете.

— Черт побери, быстро же вы отгадали! Огюст, еще по одной и пиво.

— Не пора ли нам ехать?

— Разве вам здесь не нравится, куда спешить? — Марсо широко улыбнулся. — Один мчится куда-то сломя голову, другой неторопливо вкушает удовольствия, в конце концов оба они одинаково оказываются в могиле, а лет через сто одинаково становятся бурьяном. Правда, тут есть маленький нюанс. Первый не получает от жизни ничего, второй — наслаждается ею. Следовательно, говорю я, человек не должен чураться удовольствий, иначе он — вол. Пока есть силы, он ходит в ярме, а когда они кончаются, из него делают бульон. Такой, по-вашему, должна быть жизнь? Покорно благодарю. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье, — ответил Пери, пригубив из своей рюмки.

— Да, я был реквизитором на киностудии, — продолжал болтать Марсо, человеком, который должен достать все необходимое для съемок. Собачья, доложу вам, работа. Без настоящего чутья тут делать нечего. Взять хотя бы случай с гремучей змеей, отчаянное было дело!.

«Охотно верю, дружок, что ты работал в кино, — подумал Пери, — но ты плохо скрываешь свое беспокойство. Что же тебя так тревожит?»

Комиссар внезапно встал и подошел к окну. Он так и думал. Пока Марсо рассказывал ему байки про гремучих змей, трактирщик разгружал его машину. Он повернулся. Марсо поднялся и озадаченно взглянул на него.

— Вы уже знаете, кто я? — спросил Пери.

Марсо молча кивнул.

— Тогда посмотрим, что там ваш приятель достает из машины.

Они вышли на улицу. Пери взял у ошеломленного хозяина две бензиновые канистры, внес их в помещение, открыл и, понюхав содержимое, озадачился. В канистрах был действительно бензин. Но оба приятеля выглядели растерянными, видимо, канистры были необычными. При более внимательном осмотре он вскоре обнаружил, что бензин занимал лишь верхнюю треть канистр, в нижней части, отделенной тонкой металлической перегородкой, находилось дорогое американское виски. Он наполнил две рюмки, достал из-за стойки третью и налил контрабандное виски для трактирщика.

— Ваше здоровье, господа! — Пери поднял рюмку. — Думаю, вам не скоро представится случай еще раз попробовать виски, так пейте же.

Затем он выпроводил трактирщика и обратился к Марсо.

— Вероятно, вы обеспечили Гранделю алиби, так как он знал о ваших делишках?

Владелец ресторанчика из Диеза был настолько обескуражен, что даже не пытался возражать, а лишь молча кивнул.

— Когда Грандель приехал к вам в тот вечер?

— Было уже двенадцать.

— Как он был одет?

— Во фрак.

— Вам ничего не бросилось в глаза?

Марсо задумался.

— Бросилось. На нем были лакированные ботинки, сверкавшие, словно на витрине, а брюки — запачканы каким-то дерьмом.

Пери облегченно вздохнул.

— Сейчас мы проедем в префектуру и составим протокол.

— Вы, наверное, сразу арестуете меня? — с трудом проговорил Марсо.

— Нет, ваши делишки меня не интересуют. Этим займется полиция Диеза.

Лицо Марсо прояснилось.

— Тогда все в порядке. Шеф нашей полиции сам пьет мое виски и находит его неплохим.

В день, когда Де Брюна приговорили к смертной казни, Пери устроил празднество по случаю окончания строительства первого этажа своего дома в Марне. Второй этаж с крышей он рассчитывал закончить через пять-шесть лет.

Симона повесила между деревьями разноцветные лампочки, а у края террасы поставила торшер. Таким образом она надеялась отвлечь комаров и мотыльков, дабы они не мешали дорогим гостям. Дорогими гостями в тот вечер были Ламбер, Ирэн и Ситерн.

Эдмонд вновь блеснул кулинарным искусством, хотя сам он из-за своей язвы съел лишь пару вареных картофелин с пареной морковью. Ламбер приготовил пунш. Все захмелели от одного лишь запаха. Все, кроме Ламбера.

— Поскольку я — абстинент, то могу выпить столько, сколько захочу, в моих внутренностях алкоголь теряет силу, — объяснял он окружающим, давя комаров, которых свет торшера привлек со всей округи.

Пери схватил газету, лежавшую рядом с ним на стуле.

— Послушав тебя, — язвительно заметил он, — я склонен предположить, что эту серию репортажей о героиновой афере написал не ты.

— Почему ты так решил, гроза преступников?

— Слишком толковые для тебя.

— Не слушай его, Аристид, — утешала Ламбера Симона. — Он просто завидует, что тебе удалось взбудоражить общественность.

В свою очередь Ирэн принялась уговаривать Пери.

— Фелисьен, брось сердиться! Писать и умно рассуждать у нас может всякий. А вот решительно действовать… О!

В этот теплый осенний вечер всем было весело у Пери, и никто из гостей не хотел думать ни о Де Брюне, сидевшем в камере смертников, ни об Авакасове, скончавшемся от кровоизлияния в мозг.

Три года спустя Фелисьену Пери, случайно оказавшемуся в Марселе, довелось еще раз вспомнить о деле Мажене.

Он заплутал в районе старого порта и забрел на рыбный рынок, который любил за его пеструю сутолоку, как вдруг у него за спиной раздался громкий женский голос:

— Эй, месье Пери, не узнаете старых знакомых?

Он обернулся и наморщил лоб.

За прилавком, посреди множества корзин с рыбой он увидел тучную, полногрудую женщину. Это была — Пери не мог поверить своим глазам некогда стройная, прекрасная Леора с Монмартра.

Позднее, за рюмочкой аперитива, она, весело смеясь, призналась ему:

— Знаете, месье Пери, я теперь, что называется, добродетельная супруга. Почему? Малыши и потом муж! Он на добрых полцентнера здоровее меня, и, если я сострою кому-нибудь глазки, он вначале от души огреет меня дохлой треской, а затем, с моим удовольствием, врежет хорошую оплеуху. Просто жуткая несправедливость, настоящая трагедия! — Леора театрально вздохнула.