– Перепалка на чердаке в пять тридцать утра, э? – буркнул старший инспектор. – И между мужчиной и женщиной? Интересно. – Пожелтелым от никотина пальцем он подергал себя за ус. – Ни тот, ни другой голос, полагаю, вы не узнали? – спросил он священника.

– Боюсь, что нет. Повторяю, мистер Трабшо, самого спора, собственно, я не слышал, то есть кто спорил и из-за чего. Я только слышал, что происходит спор.

– И, разумеется, вы не получили никакого представления об их возрасте?

– Чьем возрасте?

– Мужчины и женщины, чей спор вы услышали.

– Нет, нет, нет. Я ведь был совсем сонным, знаете ли. Вот почему я только теперь вспомнил, что вообще его слышал.

– Так-так. Ну, спасибо и на этом, викарий, – сказал полицейский. – Вы мне крайне помогли.

Он обернулся к четырем присутствующим женщинам.

– Ну-с, дамы, – сказал он. – Вы только что выслушали все, что сумел рассказать викарий. Так могу ли я осведомиться, не поднималась ли одна из вас на чердак по какой-либо причине, вы понимаете. Ведь, хотя это и крайне маловероятно, тем не менее не невозможно, что спор, услышанный викарием, и воспоследовавшее убийство Джентри никак между собой не связаны. Итак, я повторяю: по какой бы то ни было причине одна из вас поднималась на чердак примерно в пять тридцать сегодня утром?

Неожиданно первым ответил сам священник.

– Разумеется, – сказал он без излишне заметной горечи в голосе, – мое слово, мое честное слово, вероятно, стоит для вас заметно меньше, инспектор, чем могло весить раньше, учитывая мое недавнее признание, но я хотел бы поручиться за миссис Уоттис. Она крепко спала, когда я выбрался из-под одеяла в пять тридцать, и она крепко спала, когда я забрался под одеяло не долее чем семь-восемь минут спустя. Можете поверить мне или нет, как вам угодно.

– Мой милый викарий, – дипломатично ответил Трабшо. – Я здесь не для того, чтобы верить вам или не верить. Вам ли, или кому-либо еще, если на то пошло. Я здесь для того, чтобы выслушивать вас всех в надежде обнаружить какую-нибудь подсказку, как и почему и кем было совершено это убийство. Как у меня уже был случай напомнить вам, я приехал в Ффолкс-Мэнор не по собственному почину.

– Прошу вас, Трабшо, – сказал полковник. – Мы все тут перенапряжены. Эвадна, возможно, лишь с трудом прячет радость, что оказалась прямо замешанной в ситуацию «Ищи убийцу!», прежде знакомую ей лишь опосредствованно (не отрицайте, Эви, дорогая, у вас это на лице написано), но могу вас заверить, что для нас, остальных, сознание, что мы – подозреваемые в реальном загадочном убийстве, далеко не шутка.

А что до ручательства за наших прекрасных половин, по примеру Клема, боюсь, тут я швах. По обыкновению, я в пять тридцать спал как убитый, и Мэри могла отплясывать хучи-кучи перед зеркалом на комоде, насколько мне известно. Однако она и я пребываем в браке добрых двадцать шесть лет, двадцать шесть безоблачных лет, и вот ПОЭТОМУ я за нее ручаюсь. Вероятно, для полицейского вроде вас этого недостаточно, но для меня более чем.

Он положил руку на плечо жены и позволил, чтобы она сжала ее в своих.

Трабшо тем временем обратился к доктору:

– Рольф? В пять тридцать вы крепко спали, я полагаю?

– Боюсь, что да. Мы – то есть Мэдж и я, – мы склонны спать всю ночь напролет. Одна из тех причудливых привычек, которой мы обзавелись. Правду сказать, жаль. Знай я, что должно случиться, я бы постарался не засыпать. Но что поделаешь, никто заранее меня не предупредил.

– С вашего позволения, доктор, – сказал старший инспектор, вздохнув, – мы все тут могли бы обойтись без тяжеловесных сарказмов. Эти вопросы задавать обязательно. Мисс Маунт, вы поручитесь за себя, я полагаю?

– Если вы подразумеваете, была ли я в постели, была ли я в постели одна и спала ли я крепко в пять тридцать, ответ «да» по всем трем пунктам.

Старший инспектор снова вздохнул.

– А вы, мисс Резерфорд?

– Я? Я никогда прежде даже не слышала про пять тридцать утра!

– Хм, – сказал Трабшо, – это оставляет только мисс Селину. Разумеется, я подожду, чтобы она достаточно оправилась, прежде чем начну задавать ей какие-либо вопросы. И, пожалуйста, миссис Ффолкс, не надо такого испуганного вида! Я буду сама тактичность. Я умею справляться с такими деликатными ситуациями. Богу известно, у меня было достаточно практики.

Пристальным взглядом он обвел по очереди всех, находящихся в гостиной, а когда медленно повел взгляд в обратную сторону, то наконец остановил его на Коре Резерфорд.

– Быть может, мисс Резерфорд, – сказал он, – вы согласитесь быть следующей?

– С восторгом, – ответила актриса без колебаний.

Была ли она действительно кокетливо переходного возраста, который присваивала себе («Ну, не совсем светская попрыгунья-девочка, какой я была прежде, дорогуша»), или нет, но следует указать, что Кору Резерфорд никаким усилием воображения невозможно было представить старой иссохшей клячей. Она все еще обладала изящной фигурой, возможно, слишком изящной, чтобы сохраниться такой без искусственных подправок, и хотя было нелегко заглянуть под маску макияжа, который превратил ее лицо в окаменелую гримаску шаловливости, морщины на этом лице действительно отсутствовали.

– Клянусь, – возвестила она, – говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. И еще кое-что, – добавила она со страстной хрипотцой в голосе и эффектно взмахнула мундштуком.

– Отлично, – сказал Трабшо. – Так не могу ли я услышать ваш личный рассказ о стычке, которая вчера вечером произошла между вами и Раймондом Джентри?

– Безусловно, – ответила она, а над ее головой повисло колечко табачного дыма, будто нимб, потерявший святого. – Как вам, вероятно, до тошноты надоело выслушивать, Джентри побил абсолютный рекорд. Он был скотиной, мерзавцем чистейшей воды, самовлюбленным смугловатым мелким карьеристом с художественными волосами и пунцовыми губами и вечной похвальбой о знакомстве с магарани Раджастана или пумпом Пумпара или какими-то другими столь же маловероятными пашами или пашихами.

Но среди его историй имелась одна, совершенно другую версию которой я слышала из первоисточника. Как обычно, он забивал нам уши побасенками о всех знаменитостях, ему знакомых, и упомянул, что однажды пил коктейли в «Клариджесе» с Мольнаром – венгерским драматургом, как вы знаете, обаятельнейшим человеком, остроумным похлеще целой бочки мартышек. Ну а я знакома с Ференцем, с Ференцем Мольнаром то есть, очень близко знакома – я была звездой в его «Олимпии», помнишь, Эви? – и задолго до того, как я имела несчастье столкнуться с Джентри, сам Мольнар рассказал мне, что произошло.

Как-то вечером Джентри подошел к нему в «Клариджесе» и спросил, не согласится ли он дать интервью для этого его грязного листка. Ференц, естественно, отказался – он способен учуять запах подделок за милю, – а когда Джентри продолжал допекать его, просто повернулся на каблуках и ушел. Но в дверях посмотрел через плечо, и как вы думаете, что он увидел? Непотребный Джентри тихохонько допивал его – то есть Ференца – коктейль!

Ну и когда я услышала, как он мелет о том, как «пил коктейли с Мольнаром», я просто рассмеялась ему в лицо. Правду сказать, я так не смеялась с тех пор, как Минни Баттенберг перекрутила свое трико – буквально перекрутила и буквально трико – на премьере «Наверху, в комнате Мейбл».

Я вообще не терплю мужчин-сплетников, – продолжала она. – Согласно моему опыту, а он у меня богатейший, они все гомики. Откровенно говоря, когда Джентри только-только проделал свое па, входя в гостиную, я сразу его определила и не могла понять, что, во имя всего святого, могла получать от него бедняжка Селина. Ты знаешь, кого он мне напомнил, Эви?

– Нет, а кого?

– Злодея в той твоей истории, которая была так пикантна, что ее пришлось опубликовать во Франции.

– «Дело о фамильных драгоценностях»?

– Вот-вот. Такая прелесть! Но, конечно, не тот роман, который Эви имела хоть малейший шанс издать в нашей тускло-затхлой дыре. Действие, насколько помню, происходит в Портофино.

– Правильно, – сказала писательница. – Антуражем мне послужили…

– По-моему, сейчас мой черед, цыпочка, – сердито одернула ее Кора Резерфорд, не стерпев, чтобы ее заслонила даже авторша упомянутого романа. – Компания английских аристократов развлекалась на вилле у моря. А жутко изобретательный ход заключался в том, что преступление было раскрыто еще до того, как хоть кто-то из них понял, что оно произошло. Старая леди… леди… леди Белтем, верно? – у которой гостила эта компания, оставила бесценную фамильную драгоценность лежать на столике в будуаре, просто напрашиваясь, чтобы ее украли, – тяжелый фермуар из многих жемчужных нитей, ну, вы знаете, вроде тех, которые всегда носит королева Мария. Кроме того, она раздобыла себе нового с иголочки nombre, достаточно молодого, чтобы годиться ей в сыновья или, точнее, во внуки. В романе он называется просто Мальчик, и всем, кроме мадам Белтем, очевидно, что он пиявка из пиявок. И тем более что его манеры и повадки не оставляют сомнения, что он, ну, вы понимаете, таковский? То есть уранового толка, как забавно называла это компания Оскара Уайльда. Ну и разумеется, по их единодушному мнению, он крутит с ополоумевшей старой хрычовкой единственно потому, что ему не терпится наложить свои жадные грязные лапки на жемчужный фермуар.

– Право же, мисс Резер… – начал старший инспектор в тщетной попытке направить поток в нужное русло.

– И вот тут ее племянник – племянник леди Белтем и наследник фамильного сокровища – нанимает частного сыщика и представляет его тетке как школьного друга, чтобы внедрить его в общество. Я говорю «его», так как против обыкновения этот сыщик не Алекса Бэддели, а загадочный юноша – Элиас Линдстром, по-моему, его зовут, который, как нам дается понять, тоже принадлежит к урановому толку.

Ну, как-то утром все нежатся на пляже, и тут из дверей виллы появляется Мальчик, раздевается под взором своей кудахтающей содержательницы и входит в океан, облаченный в великолепные обтягивающие фигуру купальные трусы. И в этот момент Линдстром понимает, что Мальчик только что стащил фермуар. Соль в том, что он – Линдстром – хочу я сказать – уже немножко поиграл с Мальчиком в спальне, исключительно дела ради, вы понимаете, и когда он вдруг видит очень даже внушительную выпуклость в трусах – выпуклость, ничем не схожую с тем, что он… полагаю, я могу обойтись без подробностей? – он понимает, что в них есть что-то еще, кроме фамильных драгоценностей. Так что, когда Мальчик выходит из океана, сыщик тут же сдергивает с него трусы до щиколоток – и из них вываливается жемчужный фермуар!

Но вернемся ко вчерашнему вечеру… да-да, Трабшо, я не отвлекаюсь… вернемся ко вчерашнему вечеру. Джентри тотчас напомнил мне этого юного сального прохиндея, и, честно говоря, я просто не могла понять, что прячет его интерес к Селине, не говоря уж о ее к нему. Но когда я разоблачила сказочку про Мольнара, я поняла, что обрела врага на всю жизнь. Однако я никак не предполагала, насколько быстро он ринется атаковать. Для некоторых людей, знаете ли, кровь врага подобна редкому марочному вину. Ее надо посмаковать, покатать на языке – ну, дурацкое квохтанье над вином и прочее. Но только не Джентри. Он тут же нацелился на горло.

– Что он сказал? – осведомился Трабшо.

– Первое, что он сказал… то есть инсинуировал… первое, что он инсинуировал, было будто я профессионально выхожу в тираж из-за… из-за…

Тут, как прежде священник, актриса внезапно точно лишилась дара речи, что для нее было отнюдь не типично. Вопреки всему ее вызывающему виду, самообладанию разглашать публично то, что даже для нее было несъедобной правдой, явно оказалось не так просто, как она ожидала.

– Ну хорошо, – наконец вздохнула она, – вообще-то ерунда. Он инсинуировал, что я выхожу в тираж из-за моей возрастающей и, так он дал понять, парализующей зависимости от… от некоторых субстанций.

– Наркотиков?

– Кокаин, если уж вам надо знать.

Исполненная ужасом тишина, которой было встречено последнее заявление, объяснялась не столько открытием, что Кора Резерфорд, оказывается, наркоманка – как уже намекнула Эвадна Маунт, такие слухи ходили много лет, – сколько вызывающей невозмутимостью, с какой она признала эту подробность своей жизни.

– Соответствовали его инсинуации фактам?

– На это, старший инспектор, я отвечу да, нети решительно нет.

– Объясните, милая дама.

– Да, я пользуюсь кокаином. Нет, парализующей зависимости у меня от него нет. И решительное «нет», будто профессионально я выхожу в тираж. Я только завершила десятинедельные гастроли в «Хеймаркте», играя Гиневру в «Шутке» Сэма Бенелли, драматурга, чьи пьесы, это разумеется само собой, будут ставиться до тех пор, пока будут существовать театры, чтобы их ставить. В настоящий момент я веду переговоры с Хичем… Хич. Альфред Хичкок. Знаменитый кинорежиссер. Нет? Вы правда никогда о нем не слышали?? Никто из вас??? Силы небесные! Ну, как бы то ни было, я веду переговоры с Хичем о том, чтобы сыграть Алексу Бэддели в фильме по роману Эвадны «Смерть в мертвом сезоне». Для меня, разумеется, роль характерная, бытовой юмор…

– Мисс Резерфорд, Реймонд Джентри реально угрожал разоблачить ваш… вашу…

– Мое пристрастие?

– Да, ваше пристрастие. Он грозил написать об этом в «Тромбоне»?

– Нет, не на словах. Так же, как и в самой статье, будь у него время и удобный случай ее написать, он обошелся бы без слов, если вы меня понимаете. Но было более чем очевидно, что он задумал. Перечеркнув историю про Мольнара, я выставила его ослом на глазах у Селины, и он вознамерился отомстить.

Нет, он не посмел бы употребить слово «кокаин» в печати – это было бы подсудно, так как доказать он ничего бы не смог, однако все его читатели знают зашифрованный язык «Тромбона» и отлично поняли бы, что он имеет в виду.

– Тем не менее, – сказал старший инспектор, – если слухи о вашей зависимости циркулировали уже много лет, как мы узнали от мисс Маунт, так, конечно же, опубликованные «Тромбоном» зашифрованные намеки, как вы их назвали, особой разницы не составили бы?

– Казалось бы, так, верно? Однако на деле все по-другому. Подумайте о том, как мы все говорим о наших ближайших друзьях у них за спиной, о беспощадности, с которой мы анатомируем их пошлые мелочные грешки, – точно так же, как они говорят о нас в нашем отсутствии, когда мы не можем себя защитить. Так вот: одно дело знать, что про нас сплетничают, и совсем другое, если нам эти сплетни передают. Ну и со слухами то же самое. До тех пор, пока они «циркулируют», как вы выразились, заметного вреда они причинить не могут – слишком уж много сплетен циркулирует, как правдивых, так и лживых. Но когда они попадают в печать, пусть и называются «слухами», когда превращаются в газетную новость, вот тогда они становятся опасными.

– Да, по-моему, я понял, что вы имеете в виду.

– И дело не только в наркотиках. Кроме того…

И тут она вновь замолчала.

Трабшо выждал несколько секунд, прежде чем подтолкнуть ее. Затем:

– Кроме того – что еще?

– Я… ну, собственно, не мне касаться… другого.

– Простите, мисс Резерфорд, насколько я понимаю, до сих пор вы играли честно. Я настаиваю, чтобы вы сообщили мне все, что может касаться ситуации, в которой вы все оказались.

Актриса продолжала молчать.

– Не имеет ли ваше нежелание продолжать, – спросил он тогда, – какое-то отношение к… – Он снова вынул листок с пометками Джентри и прочел вслух, как он подозревал, значимую строчку: – «KP плюс ЭМ равно КОКА плюс ЛЕС»?

– Д-да, да, возможно, – ответила Кора Резерфорд, несколько секунд поколебавшись. – Проблема в том, Трабшо, тут замешана личная жизнь другого лица, и я чувствую…

– Ах, Кора, просто ответь ему, – резко перебила Эвадна Маунт. – Все равно это же откроется. Не сейчас, так после.

– Ты серьезно, Эви? – сказала актриса. – В конце-то концов, как мы можем быть уверены, что он подразумевал… ты знаешь что?

– Ну конечно же, мерзкий гаденыш. Чем еще это могло быть? Но если у нас будет слово Трабшо, что ничего не выйдет за пределы этих четырех стен, то я готова быть такой же откровенной, как ты.

– Это слово я вам уже дал.

Теперь настал момент, чтобы историю продолжила писательница.

– Ну, видите ли, старший инспектор, Кора и я, мы были задушевными подругами с энного года. Когда нам было по двадцать с чем-то, она была молодой начинающей актрисой, а я – пробивающей себе путь молодой писательницей. Года два мы вдвоем снимали квартиру в Блумсбери. Чуточную квартирку, какую только можно вообразить.

– Чуточную! – сказала актриса. – Куда там чуточную! В ней не хватило бы места и кошку за хвост раскрутить.

– Кошку? – сказала писательница. – Там и мышь за хвост раскрутить не удалось бы.

Внезапно атакованные воспоминаниями о смутном непознаваемом прошлом, доступном только им одним, обе они захихикали, будто две долговязые разбитные девчонки, какими, вероятно, когда-то и были. В этом чудилось что-то вроде пронзительной ностальгии.

– Как бы то ни было, – продолжала Эвадна Маунт, утирая с глаза последнюю ностальгическую слезинку, – я писала свой самый первый роман и…

– Нет! – почти прикрикнул на нее инспектор. – Я настаиваю! Сейчас не время для еще одного из ваших сверххитроумных сюжетов!

– Да успокойтесь! Сюжет вот этого романа я ни за что не посмею изложить в подробностях. Во всяком случае, не в присутствии викария.

– А? Что вы сказали? – перебил полицейский, невольно заинтригованный. – Так что… э… объясните мне точно, что это был за роман.

– В том-то и дело. Он не принадлежал к «Ищи убийцу!». В те дни моим честолюбивым желанием было стать литературным гением. Образчиком для той книги послужил «Колодец одиночества» – ну, Рэдклиффа Холла, как вам известно. Заглавие, краснею сказать теперь, но заглавие я выбрала «Уринал никчемности», и речь шла о девственно наивной молодой женщине, только что окончившей женский колледж в Оксфорде, с ее мучительным примирением с собственной, – тут голос писательницы перешел на шепот, – со своей гомосексуальностью. – Затем, проговорив по буквам непристойное слово, она вновь обрела естественную звучность голоса, будто повернула ручку громкости радиоприемника. – Ну и о ее интимных отношениях с… с… Ну, скажем, роман был автобиографическим.

Да, Клем, вы верно расслышали. Он был автобиографическим. И да, я знаю, как вы впечатлительны и принципиальны, но у вас нет права выглядеть таким шокированным. Я не одна здесь, с кем жизнь сыграла исподтишка подлую штуку. Как-никак вы страдаете плоскостопием.

– Эви, прошу вас! – сказал священник с подобающим упреком. – Я не могу принять подобное утверждение, будто плоскостопие и то, чем страдали вы – и, уповаю, я не ошибаюсь, говоря «страдали», – хоть в какой-то степени сравнимы.

– Все это очень интересно, мисс Маунт, – вмешался Трабшо, – но, видимо, я вновь отупел, так как не вижу, при чем тут мисс Резерфорд.

– Да ну же! – вскричала писательница. – Оно же прямо-таки напрашивается?

– Да, тем не менее я…

– Послушайте, нам с Корой, как я упомянула, было только-только за двадцать, и она была обворожительна, каким бы невероятным это вам ни показалось, я и сама была очень даже ничего – уж во всяком случае, не выглядела пандой в твиде, которую сейчас вы видите перед собой. И мы обе были одиноки и делили микроскопическую квартирку, в которой помещалась всего одна, зато большая, кровать, и… и, цитируя Кору, вы мне позволите обойтись без подробностей?

– Да! – с дрожью выдавил из себя старший инспектор. – Боюсь, вы уже на них не поскупились.

– В любом случае, – энергично отозвалась Эвадна Маунт, – в конечном счете никакой роли это ни для нее, ни для меня не сыграло. Ведь, как прекрасно знают читатели «Киновестника», Кора сменила не менее трех мужей. Верно, Кора, милочка, трех?

– Четырех, милочка, если ты внесешь в счет графа.

– Граф не в счет, так я всегда считала.

– Как и я, – засмеялась Кора.

– Что до меня, то я предпочла вкладывать всю мою эмоциональную энергию в мои книги, и под ними я подразумеваю мои «Ищи убийцу!». «Уринал никчемности» был опубликован – приватно, – но я не допустила его переиздания и всегда пропускала его в посвященной мне статье в «Кто есть кто». Его автор – не КТО я теперь и не КТО, кем я была уже много лет. И слава Богу, должна я сказать. Мои читатели – все, я не сомневаюсь, крайне респектабельные люди, но, согласно моему опыту, стоит позондировать поглубже за общепринятые любезности «как вы поживаете» и «так приятно повидаться с вами», и оказывается, что эти же самые очень респектабельные люди придерживаются жутчайших ханжеских мнений.

– Да-да, – нетерпеливо согласился Трабшо, – но не могли бы мы вернуться к Джентри, будьте так добры.

– Собственно, добавить почти нечего. С нами произошло точно то же, что и с бедняжкой Клемом. Каким-то образом проведав о нашем общем прошлом, нашем с Корой, Джентри за обедом начал язвить нас обеих. И так хитро и тонко, что никто, кроме нас с ней, не понимал, о чем он говорит.

– Каким образом возникла эта тема?

– Я, собственно, не помню, так глупо это было.

– «Дама из Испании», Эви – подсказала актриса. – Ты могла упомянуть что-то такое.

– «Дама из Испании»? – ошеломленно повторил Тробшо.

– Да, верно. Селина сидела за роялем, и она спросила, нет ли у кого-нибудь желания послушать что-нибудь. И когда Синтия попросила «Даму из Испании» – ну, вы знаете: «Дама из Испании, я вас обожаю, тра-ля-ля-ля, я вас умоляю!», Джентри тут же одарил Кору и меня своим подхихикивающим взглядом и заметил, что в нашу честь песню следовало бы назвать не «Дама из Испании», а «Дамы из Лиссабона».

Теперь Трабшо выглядел просто ошалевшим.

– «Дамы из Лиссабона»? Не понимаю. Лиссабон же в Португалии, а не в Испании.

Вновь и актриса, и писательница разразились взрывами неудержимого смеха. Вновь на мгновение, почти неуловимое, возникли образы двух веселых молодых женщин, которые целую вечность назад делили тесную холодную квартирку и большую теплую кровать в Блумсбери. Затем, с той же быстротой, с какой они возникли, призраки их более юных и беззаботных «Я» тактично отступили в прошлое, где им и полагалось быть, и в тот же момент на щеках Трабшо вспыхнули два красных пятна. Потребовалось несколько секунд, но до него наконец дошло.

– Понимаю… да-да, я понимаю, – промямлил он, явно донельзя расстроившись.

– Ваше слово, вы помните? – спросила Кора Резерфорд. – Вы дали нам слово.

– Да-да, я дал вам мое слово, и, уверяю вас, я сдержу его. А странно, даешь что-то, а затем сам же и держишь, но вы меня понимаете. И можете доверять мне, милые дамы. А теперь, – докончил он, – я должен задать мой последний вопрос вам обеим. Мисс Резерфорд, мисс Маунт, одна из вас убила Раймонда Джентри?

– Ты первая, – сказала Кора Резерфорд Эвадне Maунт.

– Нет-нет, я настаиваю, чтобы первой была ты, – сказала Эвадна Маунт Коре Резерфорд.

– Возраст раньше красоты, – сказала Кора Резерфорд.

– Я тоже так считаю, – сказала Эвадна Маунт. – Вот почему, совершенно очевидно, первой должна быть ты.

– Черт побери! Почему последнее слово всегда должно оставаться за тобой, безобразная старая ты перечница? – сказала Кора Резерфорд, квадратно пожав накладными плечиками.

Она повернулась к старшему инспектору.

– Нет, я не убивала Реймонда Джентри. Хотя, если быть откровенной с вами, Трабшо, я об этом сожалею. Для меня большая радость, как, я уверена, и для всех здесь, что этого монстра нет в живых. Но еще большей радостью было бы сознавать, что это у меня достало смелости – и удачи в придачу – положить конец его мучениям, то есть я, конечно, хочу сказать, нашим мучениям!

– Снято! – воскликнула Эдванда Маунт.