1907, Париж

Подходила к концу ежегодная поездка Грэга в Европу, замыкался круг безуспешных визитов в посольства, консульства и полицейские участки Рима, Венеции и Флоренции. Много недель он провел, просто бродя по улицам и даже не замечая красот этих древних городов – он до бесконечности вглядывался в лица прохожих, вопреки всему надеясь, что чудом увидит Поппи. Сколько раз мелькали в толпе рыжие волосы или профиль, или особая походка, казавшаяся знакомой, – и он бросался вслед своей мечте и застывал на месте, когда девушка оборачивалась и смотрела на него подозрительно. Он быстро извинялся, говоря, что обознался – он ищет одну девушку, которую потерял очень давно… американку.

– Ее имя – Поппи Мэллори, – говорил он с надеждой. – Она примерно вашего возраста, может быть, вы знаете ее?

Но они всегда качали головой и спешили прочь.

– Я не понимаю, почему ты так цепляешься за это, – говорила ему устало Энджел. – Поппи предпочла исчезнуть, и пора тебе смириться с этим.

– Я никогда не поверю в это, пока не узнаю, почему, – отвечал он упорно. – Поппи не могла «просто исчезнуть». Что-то должно было случиться с ней.

Он сидел в баре «Ритц» в Париже, потягивая вино в одиночестве и беспокоясь об Энджел. Было совершенно ясно, что его сестра не была счастлива с Фелипе, хотя и делала все возможное, чтобы скрыть это. Ему казалось, что Фелипе становится все авторитарнее и требовательнее год от года, обращаясь с Энджел, как с одной из своих красивых дорогих безделушек, а не как со своей женой. Правда, он старался прикусывать свой резкий, безжалостный язычок, когда Грэг был поблизости, но все было ясно само собой.

– Это потому, что он боится тебя, – говорила Энджел со слабой улыбкой. – Он знает, кто заказывает музыку. Ведь ты и папа контролируете все наши денежные средства. Без денег Константов Фелипе – всего лишь обнищавший аристократ—с длинным хвостом титулов и куцым кошельком.

– Ты все еще любишь его? – спрашивал он разъяренно, готовый увезти ее назад в Калифорнию на первом же отплывавшем корабле, если она скажет «нет».

– Иногда я спрашиваю себя, любила ли я его вообще, – ответила она скорбно. – Но я никогда не смогу уйти от него, Грэг, – из-за детей.

Он видел, как лицо Энджел прояснялось, когда рядом с ней были ее две девочки, а теперь еще появился Александр, ее любимец. Ему было уже два года. Только когда Энджел смотрела на них, на ее лице вспыхивала прежняя редкая красота. Ее жизнь с Фелипе была пустой и бессмысленной. Теперь она была стройной, элегантной женщиной, с красивыми волосами и грустными глазами, всегда безупречно красиво одетая, но, хотя ей было только двадцать семь лет, ей можно было дать сколько угодно. Она потеряла всю свою оживленность, вкус к жизни. Жизнь больше не была «милой и забавной» для Энджел.

Близнецам было по восемь лет. Мария-Кристина была красивее – с сияющими темно-голубыми глазами, тогда как Елена была золотоволосая, с большими зеленоватыми глазами Фелипе. Мария-Кристина была подвижной и любопытной, а Елена – спокойной и погруженной в себя. Маленький Александр был чувствительным ребенком, находившимся под сильным нажимом со стороны отца.

На этот раз, когда Грэг приехал на виллу д'Оро, он заметил, что Елена ведет себя как-то странно. Сначала он подумал, что она стала непослушной, когда не отвечала ему, но Елена была вежливой, хорошо воспитанной девочкой, и никогда не позволила бы себе игнорировать взрослых.

– Я удивляюсь, как это ты раньше не замечал, – сказала ему грустно Энджел, когда он спросил ее мнение о происходящем. – Елена – глухая.

– Глухая? – воскликнул он в ужасе. – Но почему?.. Как?..

– Я впервые заметила, когда ей было всего несколько месяцев – был такой резкий контраст между двумя малышками.

– Но ведь наверняка можно что-то сделать! Ведь она еще совсем ребенок!

– Если бы было можно, неужели ты думаешь, что я бы не сделала? – возразила с горечью Энджел. – Я водила ее к лучшим специалистам в Риме, а потом в Милане. Я была с ней всюду, Грэг. И все врачи говорили мне одно и то же. Неправильное развитие одной кости создает давление, которое вызывает глухоту. К тому времени, как ей исполнится двенадцать лет, она оглохнет совсем.

Грэг в ужасе смотрел на прелестную белокурую девочку, резвившуюся на лужайке напротив них, смеясь и взвизгивая от восторга, когда ее сестра носилась с коричнево-белыми щенками спаниэля, которых Грэг купил им в подарок. Он вспомнил, как Энджел играла со своей маленькой собачкой по кличке Тротти, которая умерла много лет назад, – когда он был ее обожаемым старшим братом, он казался ей взрослым, потому что сама она была еще маленькой девочкой. Она тогда была само совершенство; у нее были красота, обаяние, дар любви… Добрые феи принесли поистине щедрые дары на ее крестины – только затем, чтобы позже она лишилась всего…

– Я скрывала это от всех – кроме Фелипе, конечно, – продолжала Энджел. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Я всегда была рядом, чтобы помочь ей, так что никто и впрямь не замечал. Я старалась сама отвечать на вопросы, которых она не слышала, или поворачивала ее лицом к детям и просила их говорить более отчетливо… я просто не могла вынести, что кто-то может узнать.

– Но что будет, когда она станет старше? – спросил он глухо.

– Никто никогда не сможет обидеть ее, – вскричала Энджел отчаянно. – Она будет жить здесь – где ее любят, среди этих прекрасных садов. Я нашла преподавателей – они будут обучать ее понимать по губам, мы научим говорить ее как можно более нормальным голосом – насколько это возможно… это поможет, Грэг, вот увидишь, это поможет!

Да, все началось с этой поездки в Европу. Именно с тех пор все стало так ужасно плохо, думал с горечью Грэг, сидя за бокалом вина в баре «Ритц». Даже ранчо Санта-Виттория уже не то, что прежде.

– Грэг Констант? Это ведь ты?

Грэг нахмурился, глядя озадаченно на мужчину, стоявшего перед ним.

– Господи! – воскликнул Грэг, его лицо прояснилось. – Да ведь это Чарли Хэммонд, да?

– Чарльз Джеймс Хэммонд Третий, Гарвард, выпуск девяносто пятого. Ах ты старый негодник, ты что не узнал меня сначала? После всего, что мы проделывали в Бостоне? Только скажи, что мы дважды или трижды не поставили на уши этот городишко! А что ты здесь делаешь один, в баре «Ритц» в Париже? Бьюсь об заклад, что ты ждешь женщину!

Чарли Хэммонд сел напротив него и заказал официанту еще выпить. Он был высокого роста, приятной внешности, мужчина тридцати трех лет, с волнистыми темными волосами и оживленными карими глазами, и чувствовал себя как рыба в воде в космополитической атмосфере бара «Ритц».

– Мое излюбленное местечко, – сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках знакомых лиц. – Сюда я иду в первую очередь, когда приезжаю в Париж. Можно дать голову на отсечение, что всегда встретишь кого-нибудь в баре «Ритц»; в этом правиле не бывает исключений. Но должен признаться, что я не ожидал увидеть тебя здесь, Грэг. Господи, да мы не виделись с тобой с тех пор, как учились в колледже, – десять лет, так? Много воды утекло с тех пор в моей жизни да и в твоей, наверное, тоже. Я только сегодня приехал по банковским делам, старина. Ты помнишь?

– Еще бы, – ответил Грэг с улыбкой. – Семейный банк в Филадельфии. В колледже ты клялся, что тебя никогда не занесет в него, ты хотел строить корабли, если я не ошибаюсь?

Чарли усмехнулся, когда пил свою порцию виски.

– Ну, понимаешь, это все не так просто… просто не убежать от обязательств перед семьей, старина. Но я по-прежнему делаю лодки и плаваю на них. На уикэндах и летом, конечно. Но ты всегда хотел заниматься только ранчо – ты никогда не хотел ничего иного.

– Так оно и есть, – пожал плечами Грэг. – Я не изменился.

– А какого черта нужно здесь калифорнийскому владельцу ранчо? Можешь сделать вид, что собираешься покупать в Париже скот, – засмеялся Чарли.

– Я навещал свою сестру. Она живет в Венеции. Я всегда возвращаюсь домой через Париж.

– Ага! Париж, Париж! Город огней – и греха! – воскликнул Чарли счастливо. – Могу побиться об заклад, что прелестная маленькая женушка терпеливо дожидается твоего возвращения на ранчо и трое или четверо ребятишек – совсем как у меня. Но это не может помешать двум молодцам весело провести время в Париже, так, старина? Иначе зачем существует этот город? Скажу тебе, Грэг, – я знаю отличное местечко. Говорят, что Numéro Seize на рю-де-Абрэ – просто непревзойденное заведение по части чувственных утех. Что скажешь на то, чтобы нам отправиться туда и прекрасно пообедать, а заодно и немного развеяться? Немножко позабавиться в городе вина, женщин и песенок? Э-э-х! Это отличная идея!

– Спасибо, Чарли, – ответил Грэг прохладно. – Но что-то непохоже, что у меня подходящее настроение для посещения борделя.

– Борделя? Прикуси язык, старина, там не бордель! Нужно иметь двух спонсоров и банковскую гарантию, чтобы попасть туда! Numéro Seize – это вроде клуба для избранных джентльменов – элегантный и рафинированный; говорят, их ресторан соперничает с «Максимом»! Ну почему бы нам не пойти туда пообедать и распить несколько бутылочек шампанского – и убедиться во всем собственными глазами? Говорю тебе – если мы захотим общества двух очаровательных девушек, которые развлекли бы нас легкой женской беседой за восхитительным обедом, в этом не будет никакой проблемы! Ты хочешь посидеть в библиотеке около камина? Пожалуйста! Ты хочешь послушать Шопена или Листа в исполнении девушки, которая куда краше любой профессиональной пианистки и не озабочена тем, что менее талантлива? Ради Бога! Партию в биллиард? Деловая беседа? А наверху, старина! Наверху! – Чарли откинулся на стуле и подмигнул Грэгу. – Говорят, там все, что ты пожелаешь. А девушки? Самые элегантные, самые красивые и талантливые во всем Париже! Ну? Ну что? Как ты можешь отказываться?

Грэг засмеялся, чувствуя облегчение оттого, что его отвлекли от невеселых мыслей.

– Ты классный парень! – просиял Чарли. – Есть только одна скверная штука – это чертово местечко стоит столько, что для многих это целое состояние. – Он присвистнул. – Но оно стоит того. А главное, я слышал, что Мадам еще более роскошная женщина, чем сами девочки, но она абсолютно недоступна. Никто еще не проник к ней в спальню.

Он усмехнулся, когда они вышли из бара и стали искать экипаж.

– Кто знает? – засмеялся он. – С твоим-то обаянием, Грэг! Ты или я… может, нам повезет?

Бывали дни, когда Симоне просто до чертиков надоедал фешенебельный Париж. Он был частью ее жизни в течение двадцати лет, и она говорила себе, что становится слишком богатой, слишком благополучной, чтобы стараться быть очаровательной и выглядеть как можно лучше, и теперь она иногда оставалась дома весь день. Она заказывала шеф-повару роскошный обед и не отвечала на телефонные звонки мужчин, которые по-прежнему искали с ней встреч, чтобы потом обронить где-нибудь, что они обедали с Симоной Лалаж и пустить дальше слухи о ее изощренности и новых перлах ее острого язычка. Но беда была в том, что она вскоре уставала и от своего собственного общества, и тогда она приказывала подать к дверям свой роскошный лимузин и отправлялась на рю-дэ-Абрэ поужинать с Поппи.

Симона допивала третий бокал изысканного шампанского «Поль Роже», слушая Поппи, которая с сияющими глазами говорила ей, каким чудесным был Франко – он был сама доброта и галантность; он делал все, чтобы она почувствовала себя самой желанной женщиной на свете, самой обожаемой; какое наслаждение дарил он ей в постели – и давал ей понять, что она дарит ему не меньшее счастье, и вскоре Симона начала терять терпение.

– Ты мне ничего нового не открыла о том, что происходит на простынях, – сказала она резко. – Так бывает всегда. У меня такое чувство возникало только с двумя мужчинами за всю мою жизнь, и оба раза мне пришлось сожалеть об этом. Как только они поняли, что я ими очень дорожу и действительно люблю их, они начали относиться ко мне по-другому. Они заставляли меня ждать, кусать ногти от отчаяния и мучаться, думая о том, где они сейчас. Иногда они не приходили вообще, и скажу тебе, Поппи, это были самые длинные и страшные ночи в моей жизни. Они вели себя так, словно я принадлежу им как вещь, и хотя моя гордость нашептывала мне, что с меня хватит, но я была не в состоянии послушаться ее советов – они слишком много значили для меня. Конечно, потом я пришла в себя и решила выбросить из головы всю эту романтическую чепуху и завязывать более спокойные и поверхностные отношения – такие, где я играю главную роль. Верь мне, дорогая, – добавила она, прикасаясь к волосам, которые она на этой неделе подкрасила хной – в тон своему лимузину и бирманским рубинам, – так спокойнее жить. Чувствуешь себя счастливее.

– Но Симона, ты ведь так много теряешь! – воскликнула Поппи. – Я иногда тоже так думала, но ведь с Франко все иначе. Только взгляни на меня!

Она закружилась от счастья перед Симоной – легкие юбки ее воздушного серого шифонового платья облаком взлетели вокруг ее стройного тела, в руках был бокал шампанского, и лицо ее дышало радостью жизни.

– Разве я не изменилась? Разве любовь не изменила меня?

Симона взглянула на портрет Поппи – Франко настоял, чтобы Поппи перенесла его из библиотеки в свою комнату, – а потом на свою подругу.

– Да, должна признать, что ты совсем другая женщина, – сказала Симона, снова наполняя бокал. – И надеюсь, что это к лучшему.

– О-о, Симона! – закричала Поппи отчаянно. – Как мне убедить тебя, что любовь дороже всего на свете? Что это самое главное в жизни? Что она важнее всего? Важнее богатства, важнее славы…

Ее лицо дышало такой искренностью, когда она добавила:

– Любовь – это как шампанское! Его надо выпить, опьянеть – и тогда… А-а-х!

Она упала на голубой парчовый диван и засмеялась счастливым смехом.

Симона взглянула на нее лукаво.

– Но предмет твоей любви что-то слишком далеко отсюда? Франко все время в Неаполе, а ты – здесь?

– Франко очень занят, – ответила Поппи, защищаясь. – Он сказал мне, что на нем лежит ответственность за очень важные и бесконечные дела. От этого легли морщинки на его лице. Ему всего лишь за тридцать, ты знаешь – как…

Она едва не сказала – как Грэгу, но запнулась. Поппи подумала, что ее затаенные мысли просятся наружу. Она не позволяла себе даже думать о Грэге или о тех прошедших годах.

– А разве это не подходящий возраст для женитьбы? – спросила Симона, глядя на реакцию Поппи. Несмотря на изысканную наружность, Поппи осталась наивной и искренней. Но как ей удавалось содержать такой преуспевающий бордель и оставаться по-прежнему чистой и невинной, Симона не могла понять, как и то, как Поппи могла так безумно влюбиться в Франко Мальвази и не знать, что он был одним из самых хладнокровных, жестоких королей преступного мира. Если бы она не была настолько уверена, что Франко по-настоящему любит Поппи, она была бы очень напугана и обеспокоена за жизнь Поппи.

– Может быть, – ответила Поппи уклончиво. – Но у нас есть своя маленькая ферма в Монтеспане, где мы встречаемся и спасаемся от натиска наших дел. Это просто рай, Симона, – свежий деревенский воздух и теплое молоко, только что от коровы; свежее масло и яйца, которые мы разыскиваем в сарайчике, где несутся куры… А овощи, овощи! Прямо с грядки! И большая кровать с пуховой периной! Разве это не счастье? Мы словно двое простых селян, когда живем в Монтеспане.

– М-м… Ты говоришь совсем как Мария-Антуанетта! Она, наверное, думала то же самое, когда играла роль молочницы в Версале – а вспомни, как она кончила, – отрезала Симона.

Раздался стук в дверь, и появился Уоткинс.

– Там в столовой два джентльмена. Они хотели бы видеть вас, мадам, – сказал он Поппи.

– Кто они, Уоткинс? – спросила она, глядя со вздохом на Симону. – Не могла бы одна из девушек поговорить с ними вместо меня?

– Они уже обедают с Вероник, мадам. Это – не наши постоянные клиенты, и один из них… м-м… очень шумный. Как раз он настаивает на том, чтобы увидеться с вами, мадам.

– Скажите им, что я обедаю, Уоткинс, – снова со вздохом сказала Поппи. – Я постараюсь выйти к ним позже.

– Наверное, два мота, у которых выгорело удачное дельце – уж точно, – предположила Симона. – Они, наверное, хотят рассказать своим друзьям, когда вернутся к себе домой, что встречались с таинственной Поппи в Париже в знаменитом Numéro Seize.

Поппи нахмурилась.

– По крайней мере, их должны были рекомендовать два человека, если им удалось войти сюда, – заметила она. – Так что с ними не должно быть проблем, даже если они и в самом деле шумные.

Грэг снисходительно наблюдал, как Чарли осушал очередной бокал кларета.

– У вашего друга хороший вкус, – улыбнулась Вероник. – 1896 год был удачным для виноделия, хотя я бы рекомендовала вам шато-икем и… токай на десерт.

– Я боюсь, что, если Чарли дорвался до вина, его уже не остановить, – сказал Грэг извиняющимся тоном. – Он очень простодушный – каким и был всегда.

– Понимаю, – сказала она, кивая головой, и ее тяжелые серьги в виде капелек топазов и бриллиантов засверкали. – Вот почему он продолжает настаивать на встрече с Мадам.

Подозвав официанта, Грэг заказал бутылку токая, и Вероник улыбкой поблагодарила его, наклонившись над маленьким горшочком с крем-брюле, карамельки в котором очень подходили по тону к ее широко раскрытым глазам с тяжелыми ресницами. Было что-то ленивое, дремотное в этих глазах, подумал Грэг, и от нее исходила мягкая, словно мурлыкающая чувственность – она была похожа на кошку, которая облизывается на сметану.

– Так когда же мы, наконец, увидим мадам? – спросил изнемогший от ожидания Чарли.

– Чуть-чуть позже, – успокаивала его Вероник. – После того, как мы допьем это чудесное вино.

– Одну минуточку, – сказал Чарли, нахмурившись. – Мы же не можем называть женщину просто мадам, когда заговорим с ней. Ради бога, как ее имя?

– Мадам зовут Поппи, – ответила с улыбкой Вероник.

Хрупкое кружево хрустального бокала треснуло в руке Грэга, и золотистое, солнечно-сладкое вино заструилось по его одежде. Официанты бросились к нему со всех сторон, встревоженно спрашивая, что с его рукой, увидев глубокий порез, когда он с побелевшим лицом смотрел на Вероник.

– Вы сказали… Поппи? – прошептал он.

– Да, конечно. Мадам Поппи. Она очень знаменита, – в глазах Вероник появилось удивление.

– Скажите, откуда она? – спросил он нетерпеливо. – Как она выглядит? У нее рыжие волосы?

– Мадам очень красива, и у нее действительно рыжие волосы. Но никто не знает, откуда она приехала, – Вероник улыбнулась озадаченно. – Мадам – загадка. Вы сами увидите, когда встретитесь с ней. Почему вы не позволяете мне заняться вашей бедной рукой? Как жаль, что бокал разбился и вы истекаете кровью, а волшебное вино пролилось.

– Я хочу послать записку мадам Поппи, – сказал Грэг, подозвав дворецкого.

Его рука дрожала, когда он писал короткое послание. Неожиданно он почувствовал, что совершенно уверен – это она, и не нужно даже спрашивать, прав ли он в своей догадке.

– «Поппи, – написал он. – Я хочу видеть тебя. Грэг». Но складывая записку, он засомневался. Он сидел в самом одиозном парижском борделе, и впервые за все эти годы кто-то упомянул имя – Поппи. Это смешно. Невинная молодая девушка, какой он ее помнил, не могла содержать подобное заведение. Но ведь он не знал, что случилось с ней за эти годы; он не разгадал тех секретов, которые Энджел знала о Поппи; он не знал, что они имели в виду, когда говорили, что она была совсем «как ее отец»… Миллионы мыслей и надежд промелькнули в его голове, когда он отдавал записку Уоткинсу, вложив бумажку в пятьдесят франков в его руку.

– Я возьму записку, сэр, но я не беру чаевых, – сказал он.

– Здесь не позволяется брать чаевые, – объяснила Вероник. – Это одно из правил мадам. Она говорит, что Numéro Seize и так дорогое заведение, и гости платят за то, что получают взамен. Все остальное – лишнее.

Но Грэг даже не слышал ее, как не видел Чарли, пившего токайское и налегавшего на возвышавшийся перед ним десерт из шоколада и золотистого сахара, поедая его со смаком. Все, что он видел перед собой, – это было лицо Поппи.

Симона подумала, когда смотрела на Поппи, читавшую записку, что Поппи страшно изменилась в лице, словно кто-то внутри нее потушил свет. И когда она наконец взглянула на Симону, ее глаза были безжизненными и полными боли, как будто она только что заглянула в собственную могилу.

Симона бросилась к Поппи и прочла через ее плечо. «Поппи, я хочу видеть тебя. Грэг», – было написано в записке. Для Симоны это были просто шесть коротеньких слов, но, казалось, Поппи никогда не оправится от шока, в который ее повергло то, что она увидела.

– Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, Симона, – сказала наконец Поппи. – Пожалуйста, я умоляю тебя как свою подругу – согласись. Этот человек никогда не был здесь прежде… Он не знает тебя – и меня. Я хочу, чтобы ты встретилась с ним и сделала вид, что ты мадам Поппи. Ты можешь сделать это ради меня, Симона?

Симона поняла, что Поппи попала в беду.

– Это кто-то из твоего прошлого? Да? Не беспокойся! Предоставь это мне.

Она повернулась к дворецкому.

– Уоткинс, отведите в сторону Вероник и предупредите ее о том, что произойдет, а затем отведите ее и этих двух джентльменов в голубую гостиную.

Поппи рухнула в кресло, когда за Симоной закрылась дверь. В ее лице не было ни кровинки, и она дрожала так сильно, что ее зубы стучали. Лючи вспорхнул со своей жердочки и сел к ней на плечо, беспокойно вертя головкой. Но Поппи думала только о том, что Грэг был здесь. Он был в ее доме. Надежда вспыхнула в ее сердце – может быть, он приехал, потому что искал ее, потому что он хочет отвезти ее домой; может быть, он простит ее и вернет ей ее настоящее место в жизни… Может быть, он все еще любит ее.

Она вернулась на землю как от толчка; в записке не было ничего об этом. И как это могло быть правдой? Она была мадам в парижском борделе. «Поппи» была сама не лучше, чем шлюха. Она в отчаянии коснулась жемчугов на шее. Грэг был ее прошлым, и ему не было места в ее мире. Она была мадам Поппи и женщина Франко Мальвази, и разве не правда, что она любит Франко больше, чем кого-либо другого на свете? Больше Грэга?

– Джентльмены, – сказала Симона своим низким хрипловатым голосом. – Я счастлива видеть вас. Мой английский не очень хорош, но я приветствую вас в Numéro Seize.

Словно лишившись дара речи, Грэг смотрел на красивую француженку… действительно, у нее были рыжеватые волосы, она была очаровательна… но она не была Поппи.

Острые глаза Симоны оглядели Грэга с головы до ног, и ей понравилось то, что она увидела. Она подумала, что Поппи поступила глупо, променяв этого мужчину на Франко Мальвази, но кто поймет женщину, когда она влюблена?

– Вы ожидали увидеть кого-то другого? – спросила она участливо.

– Это просто потому, что Поппи – необычное имя, – сказал Грэг. – Оно принадлежало одной девушке, которую я знал.

– А что, ваша подруга умерла? – спросила она резко.

– Я не знаю, мадам, – ответил честно Грэг. – Но благодарю вас за то, что вы согласились встретиться со мной. Извините, что отнял у вас время.

– Мое время на то и существует – чтобы тратить его на красивых молодых людей, – улыбнулась ему Симона, не в силах удержаться от флирта. – А как вас зовут?

– Я Грэг Констант.

– Быть может, мы еще увидимся, мистер Констант?

– Боюсь, что нет, завтра я уезжаю в Нью-Йорк. Я никогда больше сюда не вернусь. Здесь слишком много того, что вызывает во мне грустные воспоминания.

– Как жаль, – сказала Симона, когда он пожимал ее руку на прощанье. – Как жаль, что вы нашли Париж triste.

Поппи стояла у камина с бокалом бренди, зажатым в руке. Она с мукой взглянула на Симону.

– Ну что? – прошептала она.

– Мистер Грэг Констант красив, он джентльмен, и у меня нет никакого сомнения, что он богат. Он – все, о чем ты только можешь мечтать, Поппи. И у меня возникло ощущение, что он твой – стоит тебе только захотеть.

Поппи быстро выпила бренди, ее рука дрожала.

– Давным-давно, Симона – совсем как в начале почти всех сказок… жили-были… давным-давно… Но не теперь. И никогда…

И она упала на диван, заливаясь слезами.

Вероник рассматривала Грэга, когда он возвращался в бар. Он был не из тех мужчин, которые обычно посещали Numéro Seize. Он был загадкой. Он был красив, и она не сомневалась в его мужских достоинствах, но он не проявил к ней ни малейшего интереса – впрочем, может, только раз, когда она перехватила долгий, изучающий взгляд, но он отвернулся и дальше этого не пошло. Вот Чарли, тот принадлежал к типу мужчин, который она хорошо знала, – веселый, немножко подвыпивший, щедрый и готовый пойти вразнос; он собирался расслабиться в Париже с хорошенькой девушкой. Чарли вряд ли нуждался в ее особых услугах. Но Грэг Констант – другое дело.

– Я хочу шампанского, песен и танцев, – громко кричал Чарли. – Позовите-ка танцовщицу.

– У вас будет особая танцовщица, – сказала ему Вероник. – И обещаю, что вы раньше ничего подобного не видели. Подождите здесь, пока я все устрою.

Она сказала Уоткинсу, чтобы тот принес Чарли две бутылки шампанского – не самого лучшего, потому что терпеть не могла, когда хорошее вино пили, не будучи способны его оценить, ведь Чарли уже изрядно выпил и вообще не очень хорошо разбирался в винах, – и позвал Вилетт.

Чарли смотрел удивленно, как Вилетт медленно скользила к нему по комнате. Она была одета в воздушное красное шифоновое платье, ее длинные белокурые волосы падали с плеч до талии, и ее золотистая, как мед, кожа словно светилась в неярком свете ламп. Вилетт была простая крестьянская девушка с телом Венеры, которой ничего не было нужно, кроме как выставлять его напоказ. Она любила танцевать перед мужчинами в комнате с зеркальными стенами, медленно снимая каждую деталь туалета со своих роскошных форм. Говорили, что Вилетт любит только себя, а не мужчин, но всем нравились ее маленькие «танцевальные номера».

– Вилетт будет танцевать для вас так, как еще не танцевал никто. Идите с ней, Чарли, она будет вашей Саломеей, – шепнула ему на ухо Вероник.

Немного поколебавшись, Чарли взял под руку Вилетт и пошел с ней наверх, прихватив бутылку шампанского.

Вероник перенесла все свое внимание на Грэга. Он смотрел в бокал с виски, погрузившись в мрачные мысли.

– Вы словно за миллионы миль отсюда, – произнесла она, дотрагиваясь до его руки.

– Я бы очень желал этого, – сказал он с горечью. – Я возвращаюсь сюда каждый год, и каждый год я понимаю, что просто напрасно трачу время.

– Тогда зачем же вы делаете это? – спросила она с любопытством. – Что вы ищете?

– Я ищу не что, а кого, – он осушил свой бокал. Взяв его за руку, она сказала:

– Это плохо – пить в одиночестве, вы же понимаете. Почему бы вам не пойти со мной в маленькую гостиную – там будет тихо и спокойно. Мы сможем поговорить.

Грэг взглянул на нее. Она была прелестна: высокого роста, гибкая и легкая в движениях; с мягкой кожей, янтарного цвета волосами, блестящими, как у ухоженной кошки, пухлыми мягкими губами. Полузакрытые глаза смотрели прямо в его глаза. Она была очень желанна. Но не для него. Она не была той женщиной, которую он жаждал.

– Это неважно, – она словно прочла его мысли. – Иногда мужчине становится легче, когда он поговорит с женщиной о другой женщине, которую он любит.

Она права, подумал Грэг. Ему было не с кем поговорить о Поппи. Энджел и все остальные в его семье просто вычеркнули ее из своей жизни. Заманчиво наконец поговорить вдоволь, рассказать кому-нибудь, как он любит ее, как он столько лет отчаянно надеялся, что однажды найдет ее.

В маленькой гостиной было тихо. Неяркий огонь горел в камине, и зеленые лампы разбрасывали островки света.

– Входите и садитесь рядом со мной, – предложила Вероник, устраиваясь на глубоком уютном диване и жестом приглашая Грэга присесть. Официант поставил бутылку шотландского виски на низкий столик перед ними и бесшумно исчез. Если не считать еще одной пары, занятой беседой в дальнем углу комнаты, они были одни.

– Вы ищете нечто, – проговорила она, скрещивая ноги под собой и облокотившись на подлокотник. – Скажите мне, что… и почему.

Ее глаза, похожие на карамель, изучали его.

– Мои поиски окончены, – ответил Грэг коротко. – Я потерял девушку, которую люблю. Она просто исчезла – никто не знает, почему. И где она. Господь свидетель, я старался найти ее, – почти закричал он в отчаянье, – верьте мне, я старался.

Он залпом выпил виски, чтобы одолеть свою боль.

– Она всегда со мной, Вероник. Ее лицо всегда здесь, в толпе – и все же нет. Это всегда не ее лицо. Люди говорят мне, что я сошел с ума, возвращаясь сюда год за годом, просто чтобы бродить по улицам в надежде встретить ее. Может, они и правы. Но вы сами видите – я все еще люблю ее.

– А теперь вы оплакиваете свою потерянную мечту, – прошептала Вероник понимающе. – Расскажите мне о ней. Какая она? Она очень молода? Красива? Что было с ней такого, что не дает вам ее забыть, Грэг? Воспоминания о прошлом? Или мечты о том, что может быть впереди?

– Я помню ее, когда мы были очень молодыми и вместе ездили верхом на ранчо, – сказал он, его глаза смотрели в пространство, словно там он видел ее. – Ее длинные рыжие волосы летели по ветру, потому что я развязал ее ленту – такие буйные, непокорные вьющиеся волосы, но они были мягкими, когда я касался их. А ее глаза были такими яркими, ярко-ярко-голубыми, – и у нее был немного надменный, почти наглый взгляд. Она была гибкая и грациозная. Я познакомился с ней, когда ей было семь лет, и уже тогда я знал, что женюсь на ней. Все, что мне оставалось – это ждать, когда она подрастет. Она такая невинная, чистая, Вероник. Все, что они толкуют о том, что у нее плохая кровь, как у ее отца, – все это чепуха… Я отказываюсь верить в это!

Он опять осушил бокал и налил еще.

Рука Вероник с симпатией легла на его руку, ее пальцы были длинными и тонкими, ногти поблескивали, как розовый жемчуг.

– Не позволяй никому искажать твою мечту, – прошептала она, наклоняясь к нему ближе. – Пусть она останется такой, как есть.

– Я даже не знаю, как она выглядит сейчас, – сказал Грэг скорбно. – Я не видел ее много лет – с тех пор, как ей было восемнадцать.

– Тогда она больше не девочка, – сказала Вероник своим низким хрипловатым голосом. – Теперь она, наверное, женщина… женщина, какой, ты хотел бы, чтобы она стала…

Ее полузакрытые глаза гипнотически блестели в полумраке комнаты, и Грэг ощущал аромат ее духов, когда она наклонилась еще ближе к нему, – свежий, благоуханный аромат полевых цветов.

– Женщина, которая хочет тебя так же страстно, как ты хочешь ее, Грэг, ведь так? Ты знал это даже тогда, когда она подрастала. Ты говорил себе, что она будет страстной, ты представлял ее в своих объятьях – это стройное тело, эти длинные ноги, которые сплетаются с твоими…

– О, Господи! – застонал он в отчаянье. – Я так хотел ее… Я мечтал о том, какой будет наша первая брачная ночь, какой невинно-страстной будет она. Она будет любить меня так же естественно, как звери в лесах, потому что в ней не было бесчестья, криводушия… не было фальшивой скромности. Она отдала бы мне свое тело без остатка – так же, как делала это во всем… безраздельно.

– Бедный Грэг, – пробормотала глухо Вероник, но легкая улыбка играла на ее губах. Наконец-то она добилась того, что ей было нужно.

Шумная компания ввалилась в двери гостиной и расселась у камина, смеясь и болтая. Соскользнув с дивана одним грациозным ленивым движением, Вероник протянула Грэгу свою руку.

– Пойдем со мной, – сказала она тихо. – Поговорим еще. Расскажи мне еще о своих мечтах. Я хочу знать, о чем ты думаешь.

Они вошли в маленький лифт, рассчитанный на двоих. Он был обит янтарного цвета бархатом. Они поднялись на четвертый этаж. Когда дверцы лифта закрылись за ними, Грэгу показалось, что он утратил последнюю связь с реальным миром.

– Ты должен понять, – сказала Вероник низким голосом, когда они шли по коридору, устланному мягкими коврами, – что на четвертом этаже Numéro Seize мы делаем мечты реальностью, и я здесь, чтобы помочь тебе найти то, что ты так ищешь и хочешь.

Она открыла дверь и, взяв его за руку, прошептала:

– Входи, Грэг, я хочу помочь тебе найти именно то, что ты хочешь… именно того, в ком ты нуждаешься…

Словно загипнотизированный, он вошел вслед за ней в помещение, освещенное неярким светом лампы. Большая кровать с четырьмя столбиками сразу же бросалась в глаза в прелестно убранной комнате. Высокое изголовье было сделано из потемневшего от времени дерева, с резными узорами в виде роз и васильков и геральдических медальонов, занавеси из шелка персикового цвета отгораживали кровать от окружающего пространства, создавая внутри собственный, замкнутый мир.

– Ты, наверное, устал, – проговорила тихо Вероник. – Позволь мне снять с тебя пиджак. И почему бы тебе не сесть в это кресло и немного отдохнуть, пока я приготовлю напиток?

Грэг откинулся в кресле и закрыл глаза, ослабив галстук. Он слышал мягкий шорох ее платья, когда Вероник ходила по комнате. Вскоре он ощутил легкое прикосновение к своему колену. Она присела возле его ног, и в зыбком свете лампы ее грудь была цвета теплых сливок.

– Это тебе, – сказала она, протягивая ему бледный, словно облачный напиток. Он посмотрел на нее вопросительно, и она сказала: – Поверь мне, скоро ты почувствуешь себя лучше. Быстро выпей это, а потом сиди и слушай меня. – Когда он осушил бокал, она продолжала с легким вздохом: – А теперь позволь мне снять твои ботинки. Я хочу, чтобы ты расслабился, отдохнул и успокоился, пока я буду рассказывать тебе о чудесных вещах, которые происходят в Numéro Seize.

Она сняла его галстук и расстегнула рубашку, а потом, встав перед ним, начала массировать его шею. Ее пальцы были прохладными и упругими, когда она мяла напряженные мышцы, подойдя к нему так близко, что могла шептать ему на ухо. Опять он вдыхал аромат ее духов – лесные травы и душистые цветы.

– Это комната грез, – тихо говорила она, – мы далеко от реального мира, от его тревог и забот, далеко от прошлого… далеко от будущего. Мы просто здесь – сейчас. Вместе… Женщина, которую ты ищешь, – она здесь, в этой комнате; эта милая, трепетная девушка, с гибким телом, мягкой шелковистой кожей, буйными, непокорными рыжими волосами… ее юность, ее невинность и свежесть…

Ее руки скользнули вниз по спине, массируя кругами, и неожиданно Грэг почувствовал себя невесомым – он купался в восхитительном море покоя. Все, что он ощущал в этом мире, – это только мягкие руки на его обнаженной коже и ее хрипловатый гипнотизирующий голос, нашептывающий ему на ухо.

– Мой дорогой, – руки ее скользили по его груди, поглаживая ее, пока он не ощутил, как его пронзило желание, – это волшебная страна, где мечты становятся реальностью, – шептала она. – Здесь дарят грезы, которых жаждет твое сердце.

Она опустилась у его ног, и Грэг услышал вздох наслаждения, когда она сказала:

– Какое налитое молодое тело, Грэг, такое сильное и загорелое. Но конечно, ты же любишь свежий воздух, ты любишь простор… Тебе нравится ездить верхом с девушкой твоей мечты и смотреть, как ее непокорные рыжие волосы разлетаются по ветру… Иди сюда, дай мне поцеловать тебя, – сказала она, ее рот соблазнительно улыбался у его лица.

И она опять вздохнула от наслаждения, проведя кончиком теплого языка по его губам. А потом она поцеловала его, и, казалось, вся его энергия и жажда жизни слилась с ее в мощном порыве страсти. Она освободила свою грудь от платья, когда он обнял ее, прижимая к себе теснее и не позволяя отнять свой рот от его рта.

– Восхитительно, – шептала она, – чудесно… Я просто не могу ждать…

И неожиданно скользнула на ноги и ушла.

– Я сейчас вернусь, – проговорила она, исчезая через другую дверь.

Грэг лежал в кресле, не в силах пошевелиться. Его тело было тяжелым и каждый нерв дрожал от наслаждения. Он понятия не имел, как долго не было Вероник, но он знал, что готов ждать вечно…

– Иди сюда, Грэг, – позвала она с кровати, – иди ко мне… Я жду тебя.

Шелковые занавески цвета спелого персика были задернуты, Грэг раздвинул их. Она лежала на подушках, в простой белой ночной сорочке, перевязанной голубой лентой под грудью. Но была ли это Вероник?

– Я обещала, что твои мечты станут реальностью, Грэг, – прошептала она, соблазнительно потягиваясь и откидывая волосы на подушку.

– Я – твоя мечта, Грэг, твоя утраченная мечта. Взгляни! Только взгляни на эти непокорные рыжие волосы! Разве это не волосы твоей единственной возлюбленной?

Он задохнулся, наклоняясь вперед, как пьяный, чтобы коснуться блестящей волны волос, с наслаждением пропуская их сквозь пальцы.

– Взгляни на это лицо, – бормотала она, улыбаясь ему. – Разве это не лицо из твоих грез?

Он наклонился ближе, перед его глазами стояло лицо Поппи.

– Это – наша брачная ночь, мой дорогой, – нашептывала она. – Ночь, которую мы оба ждали так долго. Нам не нужно больше сдерживать страсть. Ты всегда знал, что я буду любить тебя так же легко и естественно, как звери в лесу, потому что я чиста и невинна. Разве это не так, Грэг? Разве я не такая? Я вернулась к тебе, Грэг, и сегодня ночью мы вместе. Это наш медовый месяц. Иди ко мне, Грэг, люби меня, дорогой.

Ее хрипловатый голос вдруг стал похожим на голос Поппи, ее знакомый любимый голос, когда он взял ее протянутую руку и скользнул в постель и лег рядом с ней.

– Дорогой, любимый Грэг, – шептала она, ее голос был по-девически взволнован, когда она целовала его щеки. Она наклонилась над ним, задергивая занавеси, и они погрузились в волшебный мир персикового цвета, где были лишь их тела на большой пуховой перине, горячие от желания.

– Я всегда хотела тебя, Грэг, – нашептывала она, развязывая голубую ленту под грудью. – Но я всего лишь девушка, я не знаю ничего. Ты должен научить меня, Грэг. Научи меня, чтобы я знала, как это делать.

– О, моя дорогая, – закричал он, его лицо сияло любовью. – Я так долго ждал…

Его рот искал ее грудь, и она вздохнула девичьим вздохом.

– О, Грэг, – сказала она. – Мне так хорошо… так чудесно… Я хочу еще… я хочу, чтобы ты касался меня…

Его губы медленно блуждали по ее телу, и она дрожала, когда его рот подходил все ближе, ближе…

– Ох, Грэг, ох, Грэг, дорогой, – шептала она. – Я даже не представляла, что все будет так! Ах, Грэг!

Она выгнула спину, отвечая его жадным губам, постанывая от наслаждения. Ее голова бессильно откинулась, и она сжимала простыню гибкими пальцами, крича от экстаза.

– Ах, Грэг, – шептала она, содрогаясь от сладкой муки. Он наклонился над ней, дрожа от страсти.

– Теперь я знаю, что это такое – быть твоей невестой, Грэг – мой единственный, единственный мужчина, которого я желала… люби меня, Грэг, ах, пожалуйста, люби меня… я не могу дождаться… О, Грэг!

Со стоном экстаза он вошел в нее. Вероник вскрикнула, изображая боль, а потом обвила ноги вокруг него, Сжимая все крепче, крепче, оплетая руками его тело, пока они не стали едины, и его любовь и желание изверглось в нее наивысшим последним взлетом.

– Ах! – закричал он. – А-а-х! Поппи, Поппи, любовь моя!

Полузакрытые глаза Вероник распахнулись в изумлении.

– Поппи? – прошептала она.

Грэг взглянул на нее затуманенными, словно пьяными глазами; на их все еще сплетенные тела; на рыжие волосы, яркие голубые глаза, гибкое стройное тело своей единственной возлюбленной, и он улыбнулся.

– Поппи, – сказал он опять, гладя ее волосы, – Поппи! Любовь моя, ты так хороша, ты так хороша. Ты совсем такая, как я ждал. Мой маленький лесной зверек!

В мозгу Вероник молнией пронеслись события прошлой ночи: отказ мадам встретиться с Грэгом… Симона, изображавшая Поппи…

Она резко вздохнула. А потом улыбнулась.

– Грэг, – сказала она тихим, хрипловатым голосом. – Давай поговорим о наших прошлых днях – мы знаем друг друга так долго…

– Разве ты не помнишь? – спросил он, ложась на подушки и держа ее в своих объятиях. – Как мы вместе катались верхом по лугам на ранчо Санта-Виттория? Как я возил вас с Энджел в школу в Санта-Барбаре и как ты терпеть не могла ее поначалу и щелкала других детей по носу? Ты думала, что ты нескладная, но ты была самой женственной маленькой девочкой, какую я только видел. Хотя мы и называли тебя забавным насекомым с рыжими волосами. Забавным насекомым, – повторил он, его голос дрогнул. – Бог мой, а какой ты стала теперь! Я так люблю тебя, Поппи!

– Поппи любит тебя, Грэг, – прошептала Вероник, прижимаясь к нему. – Смотри, она хочет показать, как сильно она тебя любит.

Она застенчиво улыбнулась, когда Грэг закрыл глаза, погруженный в наслаждение своего тела и мечты, которые она вызвала в его голове.

– Они называют меня хамелеоном, Грэг Констант, – шепнула она. – Я проникаю в твой мозг, и тогда я могу быть кем угодно. И теперь я – Поппи.

Поппи открыла глаза, разбуженная стуком в дверь. Она все еще лежала, скорчившись, на диване. Она подумала, что, наверное, уже поздно, потому что огонь погас и в комнате было холодно. Часы на камине показывали половину пятого. Поппи села, поправив волосы, и сказала:

– Войдите.

Уоткинс посмотрел на нее удивленно. Мадам обычно бодрствовала до тех пор, пока последний гость не уходил от них или исчезал наверху, а потом она всегда просматривала регистрационную книгу в половине пятого. Она ложилась спать в пять часов и спала до полудня. Ее энергия была феноменальной. Но сегодня она выглядела больной и изможденной.

– Простите, мадам, – сказал он. – Я не знал, что вы отдыхаете. Я принес вам книгу – как обычно.

– Спасибо, Уоткинс, – ответила устало Поппи. – В доме уже тихо?

– Да, мадам, осталась небольшая компания, обсуждающая свои дела в библиотеке, и на кухне готовят завтрак, который подадут им в пять.

Книга регистрации отражала текущие дела: какая девушка с каким мужчиной, обедала ли она с ним, остался ли он на ночь… и сколько все это будет ему стоить. Поппи пробежала глазами страницы, проводя пальцем по списку девушек и их клиентов. Она внезапно запнулась на имени Вероник.

– Вероник? – задохнулась она.

– Она наверху с мистером Константом, мадам, с тем американцем, который хотел вас видеть. Его друг, мистер Хэммонд, с Вилетт.

– Так он еще здесь? С Вероник?..

– Да, мадам, – Уоткинс взглянул на нее внимательно. Она была смертельно бледна, и он испугался, что она упадет в обморок.

– Мадам, вы больны? – спросил он. – Вам что-нибудь принести? Может, послать за врачом?

– Просто оставьте меня одну, Уоткинс, – еле прошептала Поппи.

Ее охватило отчаяние, она швырнула черную книгу на пол, легла щекой на холодную кожаную поверхность стола. Судороги сотрясали ее тело, и ей мучительно хотелось плакать, но, казалось, она выплакала все слезы, и вместо них внутри была лишь рвущая на части боль агонии. Грэг наверху с Вероник… с самой умной из ее девушек, с хамелеоном, который не только удовлетворял их тело, он проникал в их мозг. Она высасывала их самые сокровенные мечты и затаенные желания, и принимала их облик. И теперь Поппи уже не могла не думать о том, что происходит в комнате на четвертом этаже. Грэг занимался любовью с Вероник.

Она взглянула на книгу, валявшуюся на полу. Эта книга, запечатлевшая каждую ступеньку ее успеха, была одновременно и ее проклятьем. В нее был записан каждый посетитель, искавший греха в ее доме. И Бог выбрал самый жестокий способ, чтобы покарать ее за ошибки.

Она медленно дошла до жердочки, на которой сидел Лючи.

– Лючи, – прошептала она. – Я сделала самое плохое, что только может сделать женщина. Ты – единственное светлое, что осталось в моей жизни.

На мгновение она подумала о своем ребенке, наверное, счастливом в роскошном, оберегаемом мире Энджел, и содрогнулась при мысли о том, что она сделала.

Красивый парижский особняк со скрытыми внутри него порочными тайнами, казалось, душил ее своим обманчивым ночным покоем и молчанием, и, накинув на плечи меховую накидку, она бежала из комнаты по притихшим коридорам, через зеленую дверь, которая вела на кухню. Не обращая внимания на удивленные взгляды персонала, готовившего завтрак, она распахнула дверь черного хода и выбежала во двор.

Ноги быстро несли ее по опустевшим улицам, позади осталась рю-де-Абрэ, Поппи побежала по направлению к авеню де-Буе-де-Булонь. На мгновение она замерла в нерешительности, не зная, куда свернуть и беспомощно глядя по сторонам. Рядом с ней остановился экипаж, и Поппи села внутрь.

Кэбмен покосился на нее подозрительно. Она была хорошо одета, но выглядела немного помешанной… может быть, сбежала от мужа или любовника, что вероятней всего в такое время.

– Пожалуйста, поезжайте куда-нибудь… Все равно куда, – прошептала Поппи. – Я просто хочу посидеть и подумать.

Кэбмен пожал плечами – какое ему дело…

Поппи вжалась в угол экипажа, глядя остановившимся взглядом на пустынные улицы Парижа, переживая опять и опять все ошибки, которые совершила в своей жизни, словно в агонии думая, что было бы… Если б она только не поехала с Энджел в Европу, если б только она не встретила Фелипе, если б только не… Если б… если б… она была бы счастливой женой Грэга, она была бы человеком, а не существом, которым стала теперь.

– Богатство, – напомнила она себе горько. – Вспомни, что ты сказала когда-то… ты не хочешь больше любви!

Серебристо-серая лента Сены заблестела в окне экипажа, и Поппи безысходно и неотрывно смотрела на гладкую плотную поверхность воды. Наверное, река была единственным правильным спасением от ее прошлого… спасением от мучительных воспоминаний, от мыслей о том, кем она была и кем могла бы стать. О том, кем она стала теперь. Она думала, как холодная вода реки сомкнулась бы над ее головой, оставив только мимолетный круг, а потом снова поверхность была бы тихой и гладкой – словно ничего не произошло. Все стало бы так просто и легко, думала она с тоской, соблазнительно легко… Не было никого на свете, кому она была бы нужна, кто дорожил бы ею… Внезапно она задохнулась; как от толчка в грудь – Лючи… И Франко!

Она взволнованно сжала жемчуг на шее – как она могла забыть о Франко? Мужчину, который любит ее и чьей страстной возлюбленной была она сама. Она забыла, как счастлива была вместе с ним и каким добрым и нежным был он. Она должна немедленно позвонить Франко и сказать, что нуждается в нем, что он должен помочь ей найти правильный, настоящий выход… Казалось, только он может сделать так, чтобы ее жизнь снова стала правильной, настоящей. Франко поймет.

– Отвезите меня домой, пожалуйста, – сказала она взволнованно. – Numéro Seize, рю-де-Абрэ.

Брови кэбмена приподнялись, когда экипаж тронулся по направлению к рю-де-Абрэ. Конечно, теперь он узнал ее. Это была пресловутая мадам Поппи!

Грэг очнулся от глубокого сна, чувствуя себя освеженным. Он озадаченно взглянул на массивную деревянную кровать, а потом – на шелковые занавеси персикового цвета и атласные простыни, и постепенно воспоминания прошлой ночи стали всплывать в его мозгу. Ему казалось, что он пришел сюда с Вероник, но в то же время он ясно помнил, что был с Поппи… или это был только сон, мечта? Прекрасный, чувственный сон, когда он подумал, что наконец-то нашел свою потерянную возлюбленную и она стала его. Он мог словно наяву ощущать то безраздельное чувство счастья, когда он держал ее в своих объятиях и их тела слились воедино. Конечно, он ошибался. Это был только сон наяву, и женщина, которую он обнимал, была Вероник.

Атласные простыни под ними были гладкими и мягкими, и, когда он отдернул занавеси, то увидел, что в комнате никого не было. Раздался стук в дверь, и вошла маленькая горничная в униформе с завтраком на подносе.

– Доброе утро, мсье, – окликнула она его. – Я как раз собиралась разбудить вас. Вероник сказала мне, что вы сегодня уезжаете в Америку. Пароход в Шербург отплывает в девять. Она также сказала, что вас нужно разбудить в шесть. Я принесла вам завтрак, мсье, – кофе, тосты, бриоши. Если вы хотите что-нибудь еще, мсье, я вам принесу. Ваши вещи еще в отеле, но их доставят вам, пока вы будете принимать душ. И свежую одежду – пиджак, рубашку… все необходимое. Приятного аппетита!

Грэг откинулся назад на подушки с удовольствием; здесь все было, как в лучших отелях. Все, что пожелает мужчина, они предоставят – будь то шампанское и вкусная еда, или избавят от необходимости возвращаться в отель за вещами, или женщину, которая превратит ваши мечты почти в реальность. Было предусмотрено все, что может сделать мужчину счастливым. Единственную ночь в своей жизни он был полностью счастливым человеком.

Он пил свой кофе и думал о том, каким он был глупцом, блуждая по Европе каждую весну в надежде найти Поппи. Столько времени утекло… Горькая истина открылась ему – если бы Поппи хотела вернуться, она бы сделала это. Наверное, она знала, что ничего невозможно было сделать, что случившееся с ней было так ужасно, что даже он не смог бы помочь. Энджел была права – это был выбор Поппи. Ее решение. Она покинула его ради другого мужчины, и настал день, когда он должен взглянуть правде в глаза.

Полчаса спустя, приняв душ и переодевшись, он стоял на пороге Numéno Seize, рю-де-Абрэ, ожидая, когда дворецкий найдет ему экипаж. Он увидел, как один приближался; казалось, он остановится возле Грэга, но тот быстро проехал мимо. Ему показалось, что в нем мелькнуло лицо женщины, но он был все еще погружен в свои мысли, чтобы обернуться.

Дворецкий остановил другой экипаж.

– Отель «Лотти», пожалуйста, – сказал Грэг, оглядываясь назад с улыбкой. Niméro Seize, рю-де-Абрэ, был домом грез, и странным образом он сыграл важную роль в его жизни. Он возвращался домой в Санта-Барбару, чтобы начать новую жизнь – без Поппи Мэллори. Теперь он посмотрит в лицо своему будущему, вместо того, чтобы вглядываться назад в прошлое.

Поппи дождалась, пока экипаж Грэга свернул за угол, не в силах оторвать взгляда. Она знала, что это был прощальный взгляд. Он не изменился. Она узнала бы его где угодно – все тот же высокий, красивый Грэг. Он выглядел таким уверенным, держался с таким достоинством, стоя на пороге ее дома… Он выглядел как мужчина, который был хозяином своей жизни. Но она подумала, что слишком поздно бросаться к нему, обнимать его и просить у него прощения. Грэг не принадлежал к ее миру. А Франко принадлежал.

Она бросилась к телефону в своей комнате и, хотя знала, что это очень сложно – связь с Неаполем была не очень хорошей, – она потребовала, чтобы ее соединили с Италией. Это очень важно, сказала она, сдерживая рыдания, – вопрос жизни или смерти.