1932, Италия

Враг Франко рассчитал все точно, он не собирался развязывать новую войну за территории, он просто хотел рассчитаться за старый должок. В их мире месть подчас дожидалась своего часа помногу лет, и проходящее время не означало забвения. Должок оставался должком – и заплатить можно было только смертью.

Приближенным Мальвази потребовалось всего несколько часов, чтобы выяснить, кто покушался на жизнь Франко, и считанные дни, чтобы свершить свою месть. Тело Дотторе было найдено в Неаполитанском заливе; глубокий шрам, сбегавший от глаза ко рту, делал его застывшее лицо еще более гротескным, чем оно было при жизни. Двадцать лет назад он был изгнан из Семьи Мальвази за то, что Франко назвал ненужным насилием. И он терпеливо нащупывал слабое место в броне Франко. И наконец он нашел его.

Дотторе много лет платил одному из слуг на вилле за информацию о каждом шаге Франко. И когда ему стало известно, что Франко уехал – один, он понял, что, наконец, у него появился шанс. А когда его шпион донес, что машина должна подобрать Франко на дороге около Генуи, Дотторе отправился туда сам. Он поджидал Франко за милю до того места, где Франко встречали его люди. Дотторе предполагал, что дельце будет трудным – ведь ему придется застрелить Франко на полном ходу, но дождь оказался ему на руку. Дотторе пришлось включить фары, чтобы не пропустить машину Франко из-за плохой видимости, и Франко, решив, что это машина с его людьми, замедлил ход. Он был легкой мишенью. Единственным просчетом Дотторе было то, что он предполагал – Франко будет на сиденье пассажира, и именно туда он направлял свои пули.

Франко подумал, что это конец. Осколки стекла впились ему в лицо, и пуля попала в голову. Он ощущал огонь раскаленного металла в груди, и слышал, как Поппи закричала вслед за ним. Машина забуксовала на мокрой от дождя дороге, и, несмотря на кровь, заливавшую лицо, и дикую рвущую боль в груди, Франко удалось остановить машину и не дать ей перевернуться – передние колеса повисли над канавой. Фары поджидавшей их машины погасли, мотор завелся, и Франко запомнил визг колес, когда она уезжала. А потом наступила тишина, и ночь стала еще темнее, когда он упал без сознания на руль.

Он потерял представление о времени, не знал – прошли часы или минуты. Все, что он чувствовал, когда пришел в себя, это невыносимая боль в груди и теплая кровь, текущая из виска. А потом он вспомнил о Поппи.

– Господи, о Господи, что я с ней сделал? – стонал он, вытянув руку, чтобы найти ее. Он нащупал ее руку; она была теплой и влажной, Франко понял, что это кровь, но было слишком темно, чтобы увидеть. Он отчаянно боролся с ключом, пытаясь включить зажигание, потом внезапно вспыхнули фары, и он смог увидеть ее – он почти желал, чтобы не видеть! Она полусидела, полулежала на своем сиденье в той же позе, когда он разбудил ее, чтобы сказать – они почти приехали. Когда она повернулась к нему, пули пробили правую часть ее головы и тела.

– Дорогая моя… – стонал он, касаясь ее красивых волос, пропитанных кровью. Он приложил ладонь к ее груди и ощутил слабое биение сердца… она была еще жива, но ей нужна помощь – немедленно!

Франко выбрался из машины, дико озираясь по сторонам, но видел лишь ночь. Его убийца все еще мог быть поблизости, чтобы довершить свое дело. Но Франко думал только о Поппи. Ей нужно помочь! Он углубился во тьму, зажимая рану в голове носовым платком, стиснув зубы от боли – пуля буквально пылала в его легких.

Телохранители Мальвази ждали его милей дальше, когда услышали выстрелы. Через мгновение они уже были в машине, мчась сквозь ливень с выключенными фарами на звуки выстрелов. Чудом они не сбили Франко, когда он показался перед машиной на середине дороги.

– Помогите, – кричал он, когда они бежали к нему. – Помогите ей! Пожалуйста, помогите ей!

Сестры в госпитале «Кроче Росса» в Генуе привыкли ухаживать за разными больными и молиться за них, но в маленькой часовне утром и вечером они особенно долго молились за главаря мафии Франко Мальвази и за женщину, которую привезли вместе с ним скорее мертвую, чем живую.

Франко получил две пули в голову но в обоих случаях пули лишь задели череп, пробив кость, но не проникнув в мозг. Но, тем не менее, опытным хирургам потребовалось четыре часа, чтобы удалить осколки кости из мозга, и еще одна бригада врачей извлекала пулю из его левого легкого. Через несколько дней он сидел на больничной койке, весь перевязанный и слабый, и спрашивал о Поппи.

– Она в очень тяжелом состоянии, – говорили ему. – Уповать остается только на время и Бога…

Пуля проникла в ее мозг с правой стороны – неглубоко, но достаточно, чтобы причинить вред. Другие пули попали в правую руку и плечо, но ее рука защитила тело, и жизненно важные органы не пострадали. Оставался шанс, что она будет жить, сказали они. Но никто не знал, как тяжело пострадал ее мозг.

Они не позволили ему увидеть ее.

– Она слишком больна, чтобы узнать, что вы здесь. А вы слишком больны, чтобы ходить.

Он приказал телохранителям дежурить около ее двери день и ночь, но сестры не позволили.

– Этот госпиталь – дом Божий, – сказали они. – Мы спасаем жизни, а не лишаем жизни. Здесь не должно быть ни оружия, ни насилия.

Но они не делали никаких попыток убрать охрану от дверей палаты Франко, понимая, что риск был слишком велик.

Когда двумя неделями спустя Франко сказали, что он может покинуть госпиталь, Поппи все еще не открывала глаза; она не двигалась, не говорила. Он пошел посмотреть на нее, зажав гардению в руках. Она лежала на кровати, голова была перевязана бинтами. Ее глаза плотно закрыты, и он мог слышать ее дыхание. Было странно, думал он, видеть ее перед собой – и все же ее не было здесь. Кто знает, где была Поппи сейчас в своих снах? Положив на подушку гардению, Франко нежно поцеловал ее и оставил Поппи ее снам.

Он отказался покинуть госпиталь до тех пор, пока она не придет в себя и он будет знать, что с ней все в порядке.

– Но, синьор, – протестовали они, – вы не можете остаться; нам потребуется ваша комната…

– Позвольте мне остаться, – сказал он. – И я обещаю, что в будущем году в вашем госпитале будет новое крыло – и сто новых комнат!

Прошло еще три недели, прежде чем Поппи открыла глаза. Он сидел у ее кровати, и она взглянула на него мутными глазами.

– Франко? – спросила она.

Ее голос был слабым и хриплым, но она узнала его. Франко ей улыбнулся.

– Теперь все будет хорошо, Поппи. Вот увидишь, все будет хорошо. Скоро ты поправишься. Я принесу тебе все, что ты хочешь.

Она улыбнулась.

– Гардении, – сказала она.

Он заполнил ими всю палату, пока сестры не запротестовали, что запах стал слишком сильным.

День ото дня Поппи становилось понемногу лучше, но когда врачи сказали ему, что процесс выздоровления может затянуться на месяцы, может быть, даже на год, он перевез ее в специальной санитарной машине в частную клинику в Неаполь.

Он заполнил ее комнату цветами, книгами, он приносил ей красивые ночные сорочки и халаты, серебряное зеркало, чтобы она могла видеть, как отрастают ее короткие волосы, остриженные перед операцией; он дарил ей всевозможные подарки и каждый день навещал, справляясь лично у врачей, как шло ее выздоровление.

– Конечно, мы пока не можем предвидеть всех последствий, – говорили они ему. – Но синьоре повезло – пуля не проникла в часть мозга, отвечающую за движения, и поэтому нет паралича… Но у нее будет некоторое ухудшение памяти… мы еще не знаем, насколько сильное.

Между прочим, она не помнит о случившемся. Она думает, что машина потеряла управление из-за дождя и что она была за рулем. Будет лучше не разубеждать ее.

Поппи выздоравливала быстрее, чем они ожидали, и двумя месяцами позже ей сказали, что она может идти домой.

Франко сидел у ее кровати; ему хотелось, чтобы она оставалась здесь—хотя бы еще неделю. Но было пора отпустить ее.

– Что ты собираешься делать? – спросил он.

Она улыбнулась ему, похожая на молодую девушку с ее новой короткой стрижкой.

– Поеду домой, – ответила она просто.

– В Монтеспан?

– Монтеспан? Конечно, нет, – на виллу Кастеллетто, – озадаченная, она нахмурилась. – Разве не это наш дом, Франко.

Он мрачно кивнул.

– Думаю, да.

– Я всегда думаю о ней как о нашем доме, – сказала она смущенно. – Но у меня такой беспорядок в голове последнее время.

– Она твоя, Поппи, – сказал он. – Все, что ты только захочешь, – твое.

Ее простодушные глаза внезапно стали грустными.

– Тебя? – спросила она мягко. Он улыбнулся.

– Боюсь, это единственная вещь, в которой я вынужден тебе отказать.

– Тогда до свидания опять, Франко.

– Да, теперь до свидания, Поппи. Казалось, она не слышала его.

– Я должна сначала поехать в Монтеспан, – закричала она. – Забрать Лючи. Бедный, бедный Лючи! Дорогой Лючи. Как я могла забыть о нем! И посмотреть, может, Роган вернулся.

– Роган?

Ее глаза сузились, и она посмотрела на него грустно.

– Что? – проговорила она слабо. – Бедный Лючи, он, наверное, так одинок. Я ненавижу одиночество. Я заберу его, и мы вернемся на виллу – на удачу. – Она с любовью улыбнулась ему. – Есть что-то наполняющее, трогающее душу в этих словах, Франко, – наудачу, навсегда…

Он смотрел на нее скорбно; одно мгновение она была его прежней Поппи, а в следующий момент ее словно затягивало в зыбучие пески, когда мысли и воспоминания путались в ее мозгу и ускользали от нее… Боже, прости меня, говорил он про себя, за то, что я сделал с ней.