1899, Франция

Поппи сидела за чашечкой кофе в маленьком марсельском кафе-баре, которое посещали в основном рыбаки. Она собиралась просидеть здесь так долго, как только выдержит. Она думала о пяти франках и семи сантимах в своем кармане. Ее дорогой кожаный саквояж, вмещавший все ее оставшиеся вещи, был обшарпанным и грязным – и невыносимо тяжелым. Поппи с ужасом думала о том моменте, когда ей нужно будет взять его и снова трогаться в путь.

Стоял октябрь, и яркое голубое небо с нещадно пылавшим раскаленным летним солнцем, мучавшим ее во время бесцельных скитаний от Италии до юга Франции, теперь стало серым. Порывистый ветер ударил в окно, и занавески надулись, как паруса корабля; Поппи зябко повела плечами и стала несмело рассматривать уютный интерьер кафе. Рыбаки в тяжелых синих свитерах и высоких резиновых сапогах, облокотившись на цинковую стойку, попивали дешевое красное вино. Из печи струился аромат свежего румяного хлеба, мучивший Поппи. Изнывая от голода, она опять думала о том, как мало осталось в ее кошельке. Уже почти целую неделю она держалась на буханке хлеба, которую покупала в самой дешевой булочной перед закрытием, и на чашечке крепкого кофе с молоком, которую изредка позволяла себе, чтобы просто согреться и хоть как-то бороться с подступавшей слабостью.

Владелец кафе вынырнул из двери рядом со стойкой, взял пустую чашку из-под кофе и взглянул на нее вопросительно.

– Eh bien, mademoiselle. Vous désirez quelque chose?

– Non, non, mersi, m'sieur, —пробормотала она, соскальзывая с невысокого стула и подхватывая саквояж.

– Au revoir, mademoiselle, – сказал он, во взгляде его было любопытство.

– Мсье? – окликнула она его, обернувшись с надеждой. – Я хотела вас спросить… простите, мсье, я ищу работу. Я просто подумала… может быть, вам нужен кто-то… подавать на стол или убирать кафе… любую работу.

Она была такой молодой и такая грусть была у нее на лице, что он заколебался.

– Что ж… – начал он.

– Анри? Что случилось? – из двери выглянула его жена. – Что ей нужно?

– Работу. Я подумал, она могла бы помочь нам с тарелками?..

– С тарелками? Она? – темные глаза женщины сверлили Поппи. – Могу поклясться, она в жизни не вымыла ни одной тарелки! Да и потом, интересно, зачем ей работа? Это платье на ней стоит целое состояние.

Владелец кафе виновато пожал плечами, избегая взгляда Поппи.

– Извините, мадемуазель, – пробормотал он, поспешно вытирая цинковый столик. – Очень сожалею, но…

Вот так всегда, думала Поппи, уныло выходя на узкую улицу. Неважно, какой бедной, несчастной и обносившейся она выглядела, было в ней что-то, что говорило окружающим, что она не такая, как они. Никто не хотел нанимать ее, ни те женщины на роскошных курортах у озера Комо, где Поппи пыталась найти работу в качестве компаньонки, пи в Лозанне, где она поместила объявление в местной газете. Она дала адрес скромного пансионата, где за сумму, которая всего год назад означала для нее просто маленькую коробку изысканного парижского шоколада, ей предоставили комнату и три раза в сутки еду.

К ее удивлению, неделю спустя она нашла письмо на подносе с завтраком. Поппи взволнованно вскрыла конверт и прочла… миссис Монтгомери-Клайд будет рада видеть ее сегодня в три часа дня в качестве претендентки на место компаньонки.

Она подошла к горничной в пансионате и, дав ей несколько монет, попросила выгладить свой прелестный кремовый жакет и юбку табачного цвета. Потом, тщательно причесав свои рыжие волосы, она утыкала их множеством шпилек и заколок, боясь, чтобы они не растрепались. Она терла свои поношенные коричневые туфли, пока они не засверкали, и держала над паром из чайника помятую соломенную шляпу, отчаянно надеясь вернуть ей прежнюю форму.

Она вложила свои драгоценные франки в пару новых лайковых перчаток и, надев их осторожно, бросила критический взгляд в зеркало. Поппи вертелась и так, и эдак, пытаясь увидеть себя сзади, пока, наконец, ей не стало грустно. Жакет, который когда-то сидел на ней как влитой, теперь уныло свисал с ее обострившихся плеч, подчеркивая похудевшее тело. Позже, сидя в фойе роскошного отеля и дожидаясь момента, когда за ней придут от миссис Монтгомери-Клайд, Поппи думала о том, как должна выглядеть компаньонка. Это была новая, незнакомая ей роль.

Прошло пятнадцать минут, потом полчаса, затем еще час. Поднявшись со стула под пальмой около входа, Поппи направилась к клерку.

– Простите, но может быть, миссис Монтгомери-Клайд забыла обо мне? – спросила она, чуть колеблясь. – Меня попросили прийти к трем часам.

– Думаю, она еще дремлет, – ответил ей клерк равнодушно. – Она любит отдохнуть после ленча. Не сомневайтесь – она послала бы за вами, если б уже проснулась.

Поппи уже начала падать духом, сидя опять на обитом голубым бархатом стуле, но потом ей пришло в голову, что она должна быть бодра и подтянута – ведь в любой момент миссис Монтгомери-Клайд может застать ее врасплох. Она выпрямилась на стуле. В пять часов наконец за Поппи прислали.

– Входи, дитя мое, входи. Я послала за тобой пять минут назад – где ж ты была все это время?

Необъятная, толстая женщина в сиреневом шелковом платье и с кучей бриллиантов впилась в нее опухшими голубыми глазами.

– Я шла так быстро, как только могла, миссис Монтгомери-Клайд, – ответила Поппи, покраснев от гнева. Она заметила недопитый роскошный чай на столе у окна и полупустую коробку с шоколадом у дивана.

– Что тебе еще остается делать, как не извиняться, – фыркнула миссис Монтгомери-Клайд, засовывая еще одну шоколадную конфету в свой маленький рот. – Могу я спросить, а какие основания у тебя есть для того, чтобы претендовать на место компаньонки уважаемой дамы?

– Никаких, миссис Монтгомери-Клайд, – сказала Поппи извиняющимся тоном. – Я имею в виду… я была кем-то вроде компаньонки для моей тети Мэлоди в Калифорнии.

– В Калифорнии? – огрызнулась миссис Монтгомери-Клайд. – Эти варвары! А где теперь твоя тетя? Почему же ты здесь? Одна и ищешь работу?

Поппи вздернула подбородок в старой привычной манере.

– Ухудшившиеся семейные обстоятельства вынудили меня искать работу… с тех пор, как… как моя тетя…

– Понимаю, – поспешно остановила ее миссис Монтгомери-Клайд, не желая слушать невеселые подробности похорон этой тети. – Ну что ж, тогда подойди к окну. Встань здесь, на свету, где мне лучше видно.

Вставив большой золотой монокль в левый глаз, она стала открыто и безжалостно рассматривать Поппи.

– Ты ищешь место компаньонки, – произнесла она наконец ледяным тоном, – в парижском костюме, который стоит больше, чем ты сможешь заработать за год. Костюме от Вёрса, насколько я разбираюсь в моде. Как ты дошла до такой жизни, моя девочка? А может, ты добыла его нечестным путем? Так оно и есть, не сойти мне с этого места!

– Нечестным? – Поппи задохнулась, вспыхнув от унижения. – Нечестным? Ах ты жалкая, жирная, алчная старая женщина! Как ты смеешь предполагать, что я нечестна?

Ее голубые глаза с яростью смотрели в заплывшее лицо нанимательницы.

– Мои мать и отец купили мне этот костюм, и, клянусь, они могли бы купить десять таких! Вы мне омерзительны, – добавила презрительно Поппи. – Все, что у вас есть, миссис Монтгомери-Клайд, это – деньги, но не все на них покупается.

– Ах так! – выдохнула женщина, багрово-красная от злости. – Да если б был жив мой последний муж, мистер Монтгомери-Клайд… если б он тебя слышал, он бы спустил тебя с лестницы!..

– Какая жалость, что он не спустил с этой лестницы вас, – закричала Поппи, топнув ногой. – Может, тогда он прожил бы дольше!

И, повернувшись на каблуках, она выбежала из комнаты.

– Ты никогда не найдешь здесь работу, – завизжала ей вслед миссис Монтгомери-Клайд. – Никогда! Я позабочусь об этом! Все узнают о тебе в этом городе!

Той ночью Поппи опять в изнеможении укладывала вещи. Радость словесной победы покинула ее, и она опять оказалась лицом к лицу с суровой действительностью. Если она хочет найти работу в мирке таких, как миссис Монтгомери-Клайд, то должна прикусить язык и смириться с их мелкими гадостями.

В душном, битком набитом поезде, который вез ее во Флоренцию, Поппи сказала себе, что впредь ей нужно одеваться более осмотрительно – и молчать.

Но во Флоренции английская леди Антея Гленнис не одобрила ее акцент, а американка миссис Корнелия Фиш предпочитала англичанок, в Риме графине Милари не понравились ее рыжие волосы…

– Слишком много темперамента, – решила она после одного единственного взгляда в сторону Поппи.

Поппи стало казаться, что в поездах стало совсем душно и нечем дышать, когда в гаме и толчее вагона она сидела, сжавшись, на самом дешевом деревянном сиденье, задыхаясь от запахов чеснока, пота и гниющих овощей. Поезд вез ее в Монте-Карло. Она гадала, что же было в ней такое, что говорило им, что она не рождена быть компаньонкой. Ведь она же честно старалась следить за своей внешностью – несмотря на нынешние обстоятельства. Может, ей больше повезет, если она попытается устроиться горничной?

Она прикоснулась рукой к шее, чувствуя твердое тепло жемчугов Энджел под высоким воротником блузки.

– Жемчуга шлюхи, – сказала Энджел… – Стоят целое состояние… – Но Поппи знала, что она не сможет продать эту фамильную ценность—любой ювелир решит, что она их украла; он пошлет за полицией, и следы приведут к их владельцу – Фелипе. И кто знает, что он сделает тогда? Он может обвинить ее в краже, и она окончит свои дни в тюрьме. Поппи знала, что нет предела мести Фелипе – мести не только ей, но и Энджел за то, что та отдала их Поппи. Если она не сможет выжить без того, чтобы продать этот подарок, сказала себе решительно Поппи, тогда она ничего не стоит в этой жизни.

В Ментоне графиня де Брильяр взглянула на нее подозрительно, но когда Поппи заговорила с ней по-французски, оттаяла.

– Хорошо, Мэллори, – сказала она важно. – Конечно, ты слишком молода, но мне срочно нужна горничная. Ты можешь приступить к работе сразу же – с недельным испытательным сроком.

Целую неделю Поппи сражалась с сотней мелких обязанностей, стирая шелковые нижние юбки и белье графини, отглаживая ее дорогие туалеты из кружева и тафты, пытаясь причесать ее волосы и получая от нее по рукам за случайные уколы шляпной булавкой. Ей хотелось спать, но она должна была бодрствовать и быть готовой помочь графине раздеться, когда та возвращалась рано утром с вечеринок. И однажды, в один ужасный день, Поппи забыла сначала попробовать пальцем утюг и прожгла дыру в роскошном изысканном пеньюаре хозяйки. Нечего и говорить, что ее немедленно уволили.

С деньгами в кармане, которых едва ли хватило бы на хлеб, Поппи странствовала по южному побережью Франции, предлагая свою помощь фермерам и арендаторам, идущим на рынок, ища работу в небогатых кварталах маленьких городов. Она всегда заходила в магазины, лавки, кафе в надежде, что, может, там знают, кому нужна горничная, уборщица, посудомойка… все, что угодно. Но они только пожимали плечами, подозрительно глядя на ее слишком красивую, хотя и поношенную одежду. Она не принадлежала к их миру.

К тому времени, когда она добралась до Монте-Карло, Поппи выглядела изможденной и усталой. Ее рыжие волосы потеряли блеск, подошвы туфель износились до дыр, и когда-то шикарные платья были мятыми и истертыми. Консьержки в приличных отелях, к которым она приближалась с надеждой, хмурились и указывали ей на дверь, а в дорогих ювелирных магазинах и магазинах одежды ей давали понять, что она не туда попала.

Оставив позади яркие огни Монте-Карло, она двинулась на запад, пока наконец не очутилась в Марселе с последними пятью франками в кармане.

Поставив на землю тяжелый саквояж, Поппи в изнеможении оперлась о влажную каменную стену узкой и длинной, как тоннель, улицы у побережья. В дальнем конце ее, сквозь лабиринт дымящих труб и мачт кораблей, она увидела краешек моря, серебристо-стального под серым октябрьским небом, в котором с криком носились белые чайки. Когда порывы ветра вырвали пряди волос из ее прически, далеко разбрасывая шпильки, Поппи поняла, что это конец пути. Не было работы, никого, кому она была бы нужна, кто бы думал о ней… не было надежды. Одиночество окутало ее, как саван.

Обрывки хриплого смеха вырвались из бара напротив, и когда расшитая бисером занавеска взметнулась от ветра, она увидела компанию рыбаков внутри. Свежие и краснощекие от морского воздуха, которым дышали на палубах своих кораблей, они спешили наверстать то, чего лишены были в море, – напиться. Дородный темноволосый кочегар, в лицо и руки которого въелась угольная пыль от постоянной работы у котлов корабля, сидел у стойки. Перед ним на стойке был крошечный комочек сверкавшего разноцветного пуха. Вдруг раздался взрыв грубого смеха, и Поппи нерешительно двинулась к бару, любопытствуя, что же могло их так рассмешить.

– Давай, давай, маленький ублюдок, говори! – рявкнул кочегар, треснув кулаком по цинковой стойке с такой силой, что крошечный шарик пискнул и распустил свои бесполезные подрезанные крылья, пытаясь улететь.

– Господи, да это попугай! – воскликнула Поппи в изумлении, покраснев, потому что наступило молчание, и пьяные матросы уставились на нее.

– Да, это амазонский попугай, – хвастливо сказал кочегар, бросая на нее искоса взгляд бывалого развратника. – Почему бы тебе не зайти внутрь и не взглянуть поближе? Я сам купил его, сам! За пять сотен миль отсюда, на Амазонке – прямо из джунглей, из материнского гнезда… стоил мне……….ного состояния!

Он опять шмякнул по стойке своим пудовым кулачищем – так близко от птицы, что Поппи закрыла глаза, подумав, что на этот раз он уж точно расплющил бедняжку.

– Нет! – закричала она в ужасе. – Нет, пожалуйста… не делайте этого! Не трогайте его!

– Почему это? – спросил он. – Три месяца я бьюсь, чтобы научить этого маленького ублюдка говорить, а он ни гу-гу! Безмозглое дерьмо…

И ударом кулака сшиб попугая на пол.

– Пропащие деньги! – прорычал он под пьяный смех остальных. – Я сверну его…ую шею – и дело с концом!

Бросив саквояж на землю у двери бара, Поппи вбежала внутрь.

– Пожалуйста, не трогайте его, – закричала она, – он такой маленький… Я уверена, он будет говорить… очень скоро. Ведь он же совсем малыш…

Подхватив перепуганную птицу с пола, кочегар зажал его тельце в одном кулачище, а головку – в другом.

– Ты хочешь посмотреть, как сдохнет маленький бедненький попугайчик, барышня? – ухмыльнулся он. – Ты хочешь увидеть, как я это сделаю?

Он как будто собрался сжать кулак, и Поппи громко закричала, бросаясь на кочегара, в истерике колотя по его стальным кулакам.

– Нет! Нет! Не делайте этого, не надо, вы не можете убить его! Отдайте его мне!

Все еще держа в кулаке разноцветный комочек, кочегар усмехнулся, когда остальные мужчины столпились вокруг них.

– А что ты дашь мне за него, а? – ухмыльнулся он, а окружающие разразились грубым хохотом.

– Я… У меня есть немного денег, – нерешительно начала Поппи, вынимая из кармана кошелек.

– Я не это имел в виду, барышня. Ну ладно, что там у тебя в кошельке?

Посадив уже почти бесчувственного попугая на стойку, он высыпал содержимое кошелька Поппи.

– Ты права, здесь немного, – сказал он, презрительно отшвыривая в сторону деньги с наглой улыбкой. – Ты должна мне больше, барышня. Догадайся, что.

Он положил небрежно руку на ее худое плечо.

– Почему бы нам не выпить вместе и не поболтать об этом?

Поппи взглянула в отчаянье на крошечный разноцветный, как драгоценные камни, комочек перьев. Неожиданно глаз птицы раскрылся и уставился на Поппи. Было что-то знакомое в этом взгляде безнадежности, и она поняла, что попугай был так же одинок и напуган, как она сама. У Поппи не было выхода. Оставить его в руках кочегара означало приговорить птицу к смерти. И когда кочегар повернулся к ней спиной, чтобы заказать еще бренди, Поппи рванулась вперед, схватила попугая и выскочила из бара. Новый взрыв хохота последовал за ней на улицу. Она неожиданно остановилась и стала в ужасе озираться по сторонам в поисках саквояжа… Она оставила его здесь, прямо у двери. Но он исчез.

Внезапно залп четырехэтажного мата донесся из бара, и, спрятав маленького попугая на груди под жакетом, Поппи пустилась бежать, петляя по узким улочкам, пока не оказалась почти у берега моря. Ее сердце колотилось так сильно, что Поппи остановилась, чувствуя, что ей нечем дышать. Забежав в тень большого навеса у двери, она в изнеможении прислонилась к стене, пытаясь отдышаться. Маленький комочек перьев у нее под жакетом зашевелился, и она нежно погладила его, радуясь, что он все еще жив. Она понятия не имела, что будет делать с ним – или с собой. Она только что потеряла свои последние деньги, одежду – все, что у нее было; у нее не осталось ничего – кроме «жемчугов шлюхи» на шее. Но они пойдут вместе с нею на дно моря.

– Эй! – услышала она обозленный женский голос. – Какого черта ты тут делаешь – это моя территория!

Глаза Поппи открылись, и она увидела девушку – блондинку, стоявшую напротив нее. Нога выставлена вперед, руки на бедрах, в глазах агрессивный блеск.

– Территория? – проговорила Поппи с запинкой. – Я не понимаю…

– Ну, ну, – издевательски усмехнулась девушка. – Не вешай мне лапшу на уши! Конечно, ты отлично понимаешь!

Она оценивающе осмотрела Поппи с головы до ног.

– А может, и не понимаешь. Тогда, черт подери, что ты ошиваешься здесь? В такой красивой юбке и…

Она ткнула пальцем в жакет Поппи, глядя на него с восхищением.

– Какая шикарная материя! – сказала она. – Это – класс! Высший класс! То, на что только глазеешь в витринах магазинов на шикарных улицах Парижа.

Потом она в изумлении уставилась на Поппи, когда под жакетом зашевелился попугай.

– Проклятье, что это там у тебя? – потребовала она ответа, нервно отступая назад.

– Это молоденький попугай, – объяснила Поппи, расстегивая жакет, чтобы показать птицу. – Я украла его у моряка в баре…

– Украла? – девушка посмотрела на нее и грубо засмеялась. – Тебе повезло. Эти паршивые моряки ничего не отдают даром, они сначала одурачат девушку – ну, ты понимаешь – а потом уж… Так они веселятся.

– Я не совсем украла, – сказала Поппи застенчиво. – Он забрал все мои деньги.

– Много денег? – спросила девушка подозрительно.

– Пять франков, – ответила Поппи.

– Пять франков? Да этот дешевый ублюдок просто ограбил тебя. Господи, как я ненавижу мужчин!

Они с любопытством смотрели друг на друга. Поппи раньше никогда не видела ничего подобного. Девушка была среднего роста, с пышной грудью и круглым лицом, маленький вздернутый носик и пухлый рот. Ее не убранные в прическу темного оттенка белокурые волосы падали локонами, которые она, очевидно, пыталась забрать в узел, а щеки и рот были намазаны кричащей красной помадой и румянами. Поппи заметила, что ее ресницы были густо намазаны черным и глаза сильно подведены.

– Вы – актриса? – спросила она наконец.

– Актриса? – повторила девушка с грудным смехом. – М-м-м, в некотором роде я актриса, но это не то, что ты имеешь в виду.

– Я просто подумала… – сказала Поппи вежливо. – Из-за румян и одежды.

– Ну, это связано с моей профессией, детка, – она быстро взглянула на Поппи. – Да ты и впрямь ребенок, – проговорила она задумчиво. – Так что же, черт подери, привело такую девушку, как ты… иностранку… в этот квартал Марселя?

– Это длинная история, – вздохнула Поппи устало. – Я только что потеряла все мои деньги, а потом еще украли и саквояж. У меня ничего нет, и мне некуда идти… У меня никого нет… Только я и попугай.

Она была совершенно спокойна, когда прижимала к себе крошечное хрупкое дрожащее существо, думая о бездонности моря, в которое они погрузятся сегодня ночью, потому что бедный маленький попугай должен умереть вместе с ней. Это лучше, чем дать ему погибнуть в железных лапах пьяного.

В зеленоватых глазах девушки промелькнуло беспокойство. Она быстро оглядела пустынную улицу, но в это время дня дела обычно шли туго.

– Тебе лучше пойти со мной домой, – сказала она, обнимая Поппи, и была поражена худобой ее плеч. – Я сделаю тебе чашечку кофе, а ты расскажешь мне свою историю.

Дойдя до ее дома, Поппи поднялась вслед за ней по скрипучим деревянным ступенькам в комнату на третьем этаже. Простая широкая железная кровать занимала большую часть помещения, но девушке как-то удалось втиснуть туда еще и стол, туалетный столик, умывальник с большой раковиной и таз с кувшином, пару старинных стульев, обитых голубым потертым бархатом, с торчавшим из прорех конским волосом. Каждый свободный клочок пространства был завален кучей вещей, которые вызывали любопытство у Поппи; тонкие шелковые шарфы из дешевых магазинов, кое-какая бижутерия и баночки с румянами, забавные безделушки и морские ракушки, открытки, на которых были изображены звезды мюзик-холла и актрисы, вытертые кусочки меха, выцветшее красное боа из перьев, пара помятых соломенных шляпок на стоячей вешалке – и стопки книг.

– О, я образованная, – сказала девушка, заметив взгляд Поппи на книги. – Я умею читать и писать. Я ходила в школу – мой отец следил за этим. И это все, что он для меня делал, ублюдок!

Налив воду в покореженную кастрюлю, она встала на ветхий стул и зажгла единственный газовый рожок, который призван был освещать комнату. Она подкрутила его так, что в нем заполыхало сильное пламя, и стала держать над ним кастрюлю.

– Конечно, это запрещено, – усмехнулась она, – но мы все так делаем. Нам говорят, что в один прекрасный день мы взорвем тут все к черту – ну и плевать!..

Она философски пожала плечами.

– Чашечка горячего кофе стоит того! Неожиданно колени Поппи ослабели, и с еле слышным стоном она упала на стул.

– Что такое? – резко спросила девушка. – Надеюсь, не беременность? Если так, то я знаю тут кое-кого, но это стоит денег. Такого рода штуки недешевы.

Поппи покачала головой, и девушка стала ее опять рассматривать.

– Голод, – сказала она уверенно. – Я видела это и раньше.

Достав из буфета с занавесками большой глиняный кувшин, девушка вынула оттуда буханку хлеба и кусок сыра. Отрезав от них по ломтю, она протянула это Поппи.

– Съешь это, – сказала она грубовато, – и выпей горячего, а потом посмотрим, что нам делать.

Поппи оглядела бедную, убогую комнату девушки и подумала, ей самой едва-едва хватает еды.

– Нет, спасибо, – поблагодарила она вежливо. – Я просто не могу взять вашу еду.

– Просто не можешь? – девушка опять засмеялась своим грудным, грубоватым смехом. – Хорошенький разговорчик, мисс! А где ты так научилась говорить по-французски?

– Моя гувернантка в Сан-Франциско научила меня, когда мне было пять лет, – ответила Поппи, тоскливо глядя на сыр.

– Давай, давай! – девушка ободряюще подвинула его Поппи. – Ешь! Мы можем одновременно и поболтать. Предупреждаю тебя: я хочу знать все – о Сан-Франциско, о гувернантке, о шикарных туалетах – все! И поподробней. Сначала скажи, как тебя зовут, – потребовала она, когда Поппи нерешительно откусила кусочек сыра.

– Поппи, – ответила Поппи, откусывая еще.

– Поппи! М-м, это прелесть! А меня Симонетта… Вообще-то я Берта, но я всегда ненавидела это имя и сменила его на Симонетту. Обычно меня зовут Нетта.

– Нетта это тоже прелесть, – Поппи наслаждалась вкусом свежего хлеба – в последнее время она ела черствые, невкусные батоны и просто забыла, каким бывает свежий душистый хлеб.

Попугай заерзал у нее на груди, и Поппи поспешно распахнула жакет и взяла птичку в руки, нежно гладя его перышки.

– Он такой мягкий, – сказала она Нетте. – Потрогайте его. Он даже мягче, чем шелковистый бархат, правда?

– Я не знаю, – ответила Нетта. – Я никогда не трогала настоящий бархат.

Но ее глаза светились нежностью, когда она коснулась птички.

– Посмотрите на цвета, – воскликнула Поппи, – изумрудный и алый на крыльях, и такой чудесный сапфирово-голубой около головки. А его глаза! Чистый топаз. Я думаю, он красивее, чем сами эти камни.

Попугай тряхнул головой и стал рассматривать Поппи одним топазовым глазом.

– Ой, Нетта, смотри, смотри, ему уже лучше! – воскликнула она восторженно.

– Наверняка он такой же голодный, как и ты, – возразила Нетта.

– А как ты думаешь, что едят попугаи? – Поппи посмотрела на нее в ужасе. – У меня нет денег, чтобы купить ему специальную еду.

– Тогда с этого момента ему придется есть то же, что ешь и ты, ладно? – проговорила Нетта, отщипывая маленькие кусочки хлеба и сыра и превращая их в крошки, которые она протянула попугаю на ладони. Острый клюв маленькой птички за секунду подобрал все крошки.

– Только посмотри на него, – улыбнулась Нетта. – Я думала, что он клюнет меня, а он такой ласковый – как ребенок.

Потом она взглянула на темноту за окном и зажгла посильнее газ.

– Становится поздно, – сказала Поппи. – Мне пора уходить…

– Уходить куда? – решительно спросила Нетта. Поппи повесила голову, ничего не отвечая. Нетта колебалась только секунду. – Лучше останься пока здесь, – сказала она мягко. – Кровать достаточно большая для двоих – я знаю, я пробовала, – добавила она с дерзкой улыбкой. – Да и потом меня не будет ночью дома – когда в гавани стоят три только что приплывших корабля.

Она взглянула на Поппи, застывшую на стуле, глаза ее были полузакрыты от усталости.

– А-а, черт с ними, с этими кораблями, – сказала она весело. – Вот что я скажу, тебе, Поппи, свернись калачиком на кровати и поспи, я уйду ненадолго, а когда вернусь, мы с тобой пойдем в кафе «Виктор'з» и съедим хороший горячий ужин с бутылкой вина, но предупреждаю тебя, я хочу услышать твою историю.

– Это все, ты уверена? – спрашивала ее Нетта позже, отставляя в сторону их пустые тарелки, на которых недавно был бифштекс из ягненка с розмарином и молодым пастернаком, и допивая вторую бутылку красного вина.

– Это все, – заверила ее Поппи. – Теперь ты знаешь обо мне все.

– Дерьмо, – сказала презрительно Нетта. – Так вот, значит, как живут богатые… а мне всегда было так интересно. Да, малышка, ты, конечно, хлебнула в жизни. Но моя история не очень-то отличается от твоей… Меня соблазнили в шестнадцать лет, его жена обвинила меня в том, что это я его искушала. Мой отец сильно избил меня за это – так, что на спине выступила кровь. А моя мать просто стояла рядом и смотрела. Потом они оставили меня без чувств на полу. Когда я пришла в себя, я покончила с этим. Больше я их никогда не видела.

Она удрученно взглянула на Поппи.

– Так сколько тебе было лет?

– Мне – девятнадцать, – ответила Поппи.

– Девятнадцать? А как ты думаешь – сколько мне? Поппи задумалась.

– Тридцать? – предположила она великодушно. – Тридцать четыре?

– Ну спасибо! – фыркнула Нетта. – Мне двадцать два.

– Ох… извини, – смешалась Поппи. – Мне жаль… Ах нет, не жаль, потому что это означает, что мы с тобой почти одного возраста, и я рада, что нашла подругу. Нетта, я не говорила ни с кем уже много месяцев; я не ела такого ужина… И уже тысячу лет мне не было так весело!..

Она окинула взглядом переполненное маленькое кафе. За столиками сидело много разного люда – веселые парни из округи и задорно смеющиеся женщины, здесь было уютно и спокойно. И Поппи не хотелось никуда уходить.

Ее глаза сияли, когда она потягивала вино, и нежно гладила попугая, пристроившегося на столике рядом с ней.

– Знаешь, о чем я думаю? – проговорила Поппи, едва узнавая звук своего смеха. – Я думаю, попугай изменил мою судьбу. Он привел меня к тебе, Нетта.

Ее лицо опять стало серьезным, когда она тихо продолжала:

– Я собиралась… убить себя сегодня вечером; я хотела зайти в море – как можно глубже – и позволить волнам забрать меня… Я не хотела жить.

– Мне это знакомо, – прошептала Нетта, беря Поппи за руку. – Я тоже пыталась сделать это, Поппи.

– Мои проблемы не исчезли. Но ты дала мне силы смотреть им в лицо и бороться. Как мне благодарить тебя, Нетта?

– Благодарить? – засмеялась она. – Ерунда! Скажи спасибо попугаю! Он маленький лучик света, который осветил тебе путь сюда.

– Маленький лучик света, – повторила Поппи, осторожно гладя его по мягкой зеленой грудке. – Luce, – произнесла она тихо по-итальянски, потом на английский манер: – Лючи. Теперь это будет твое имя, мой маленький лучик света! И мой маленький бедный друг.

– Все мы бедные здесь, – сказала Нетта, беря свою сумочку и кошелек. – И раз уж мы заговорили об этом, пойду-ка я поработаю. Пойдем домой, Поппи, сегодня ты хорошо будешь спать после такого ужина и вина, я тебе точно говорю.

Надев старую уютную фланелевую ночную сорочку Нетты, Поппи с наслаждением потянулась и свернулась калачиком на кровати. Подковылял Лючи и устроился рядом с ней. Нетта улыбнулась, глядя на крошечную птичку с красно-зелеными крыльями, когда он встал на ножки и перебрался Поппи на грудь.

– Эта кроха считает тебя своей матерью, – заметила Нетта. Она засмеялась и стала пудрить лицо и румянить щеки.

– Нетта, – спросила озадаченная Поппи, – где ты работаешь? Что ты делаешь?

– Делаю? – повторила Нетта, повернувшись на каблуках и направляясь к двери. – Господи, да я шлюха, конечно. Я думала, ты поняла.

– Ох, – воскликнула Поппи. – Да, да, конечно, какая я глупая, что спрашиваю!

Когда за Неттой закрылась дверь и Поппи услышала стук ее высоких каблуков по деревянным ступенькам, она нащупала «жемчуга шлюхи» у себя на шее… Возможно, мадам дю Барри была и не такая уж порочная женщина, подумала Поппи, проваливаясь в сон.